– Да, детектив, я слышала о сыне время от времени не хочу, чтобы это звучало цинично, но обычно он давал о себе знать, когда попадал в затруднительное положение или оставался без денег. В случае Менделя, благословенно будь его имя, эти две ситуации часто совпадали.
– Когда это было в последний раз?
– В этом году. Весной. Да, я помню, это было за день до Эрев Песах.
– Значит, апрель…
Женская ипостась Рудашевских извлекла изящный «шойфер-мазик», тюкнула по кнопочкам и выдала дату, предшествующую первому вечеру Пасхи. Несколько ошарашенный, Ландсман невольно отметил, что это был последний полный день, прожитый его сестрой.
– Откуда он звонил?
– Возможно, из больницы. Не знаю. Слышны были посторонние разговоры, какой-то громкоговоритель. Мендель сказал, что собирается исчезнуть. Что он должен исчезнуть на некоторое зремя, что не сможет звонить. Он просил выслать деньги на абонентский ящик в Поворотны, которым он уже пользовался.
– Вам не показалось, что сын испуган?
Вуаль дрогнула, как театральный занавес, за которым кто-то двигается. Госпожа Шпильман медленно кивнула.
– Он не говорил, почему он должен исчезнуть? Не сказал, что кто-то его преследует?
– Пожалуй, нет. Ничего такого. Просто, что ему нужны деньги и что он должен исчезнуть.
– И все?
– Пожалуй… Нет. Хотя… Я спросила, как он питается. Менделе иной раз… Он просто забывает есть, понимаете?
– Понимаю.
– Но он ответил: «Не волнуйся, я только что приговорил здоровый кус вишневого пирога».
– Вишневого пирога, – задумчиво повторил Ландсман. – Только что.
– Вам это о чем-то говорит?
– Пока нет. Но всякое может случиться. – Однако сердце уже начало подталкивать его в ребра. – Мадам Шпильман, вы упомянули громкоговоритель. Мог это быть громкоговоритель аэропорта?
– Мне это не приходило в голову, но когда вы об этом сказали… Да, конечно.
Автомобиль плавно сбросил скорость, остановился. Ландсман смотрит сквозь тонированное стекло. Перед ним «Заменгоф». Госпожа Шпильман нажатием кнопки опускает оконное стекло, впускает в салон серый вечер. Она поднимает вуаль, вглядывается в побитую физиономию отеля. Окна, двери, козырек, вывеска… Долго смотрит. Из отеля вываливается парочка алкашей, одному из которых Ландсман однажды любезно помешал оросить мочой штанину товарища. Алкоголики вцепились друг в друга, образовали импровизированный навес от дождя для кого-то третьего. Поборовшись с газетой и ветром, они качнулись в одном направлении и, по-прежнему сцепившись, зашагали приблизительно в противоположном. Королева острова Вербов опустила вуаль, подняла стекло. Ландсман ощущает жжение безмолвного вопроса. Как он может жить в таком… таком?… И почему он не смог защитить ее сына?
– Кто вам сказал, что я здесь живу? Ваш зять?
– Нет, не зять. Я об этом сама спросила. Есть на свете еще один детектив Ландсман. Ваша бывшая супруга.
– Она и обо мне рассказала?
– Она звонила сегодня. Когда-то были у нас неприятности с одним человеком… Он обижал женщин. Очень плохой человек, больной. Это было в Гарькавы, на Ански-стрит. Обиженные женщины не хотели обращаться в полицию. Ваша бывшая жена тогда мне очень помогла, и я до сих пор в долгу перед ней. Она хорошая женщина. И хороший полицейский.
– Полностью с вами согласен.
– Она посоветовала мне, если доведется с вами встретиться, отнестись с пониманием к вашим вопросам.
– Я ей за это благодарен, – совершенно искренне сказал Ландсман.
– Ваша бывшая супруга отзывалась о вас лучше, чем можно было бы ожидать.
– Да, мэм. Вы же сами сказали, что она хорошая женщина.
– Но вы ее все же оставили.
– Но не из-за того, что она хорошая женщина.
– Значит, из-за того, что вы плохой мужчина? Плохой человек?
– Надо признать, – кивнул Ландсман. – Но она слишком вежлива, чтобы такое обо мне сказать.
– Вежлива? Много лет прошло, но вежливостью, насколько я помню, эта милая еврейка не отличалась. – Госпожа Шпильман щелкнула фиксатором двери. Ландсман вылез на тротуар. – Во всяком случае, хорошо, что я этого притона раньше не видела. Я бы вас близко к себе не подпустила.
– Да, не блеск, – согласился Ландсман, придерживая шляпу. – Однако какой ни есть, а дом родной.
– Нет, не дом, – отрезала Батшева Шпильман. – Но вам, конечно, так считать легче.