На следующее утро, перед рассветом, я уже ерзал на заднем сиденье арнинговской «барракуды», вытирая с губ кусочки глазури от пончика и силясь проснуться под воздействием стаканчика слабого кофе. Кливленд и Артур подпевали старой записи Джона и Йоко и указывали мне в окно на ресторанчики в виде ветряных мельниц, агентства автодилеров, увенчанные гигантскими пластиковыми фигурами медведей и толстяков, оружейные магазины и христианские рекламные щиты — излюбленные вехи, отмечающие путь во Фридонию. Я затянул песню «Здравствуй, свободная Фридония» из фильма братьев Маркс. Я никуда не ездил на машине с тех пор, как перед поступлением в университет переехал из Вашингтона в Питтсбург со всем своим скарбом. Это было четыре года назад, и я уже успел позабыть, как мне нравилось валяться на заднем сиденье, высунув голову в одно окно, а ноги — в другое, и наблюдать за мельканием телефонных столбов, прислушиваться к музыке, шуму двигателя и свисту ветра, обдувающего машину.

Дважды прослушав кассету Джона Леннона, я уснул. Кливленд поставил что-то другое, но я помню только рокот мотора «барракуды» и голос Пэтси Клайн по радио. Было восемь утра, и я, чувствуя себя счастливым, разглядывал затылки своих друзей. Мы заехали в кафе для автомобилистов за кофе, и мне захотелось поговорить. Я спросил Артура и Кливленда, как давно они дружат.

— Девять лет. Мы познакомились на первом году обучения в Центральной католической школе, — ответил Кливленд. — Оказалось, что мы два сапога пара.

— Это он в том смысле, что все остальные нас ненавидели, — добавил Артур.

— Говори только о себе, — сказал Кливленд. — Я просто обратил внимание на то, что мы не были похожи на других мальчиков в этой идеальной школе.

— Мне всегда казалось, что Центральная католическая похожа на владения Санта-Клауса, — вставил я.

— Ну так мы не походили на остальных эльфов, — усмехнулся Артур.

— Да, Артур в то время, кажется, уже смутно подозревал, что извращенные и грешные сексуальные вожделения в скором времени сделают его самым некатоличным из всех некатоликов…

— А Кливленд уже тогда выпивал по шесть банок пива в день и курил, причем не всегда табак. Еще он читал все книги с грифом «Запрещено цензурой». А еще Кливленд, — Артур повернулся, чтобы бросить грустный взгляд на друга, но не сменил своего саркастического тона, — в те дни писал.

— Ага. Слушай, а не рановато ли для дискуссий? Может, подождем, пока я выпью достаточно, чтобы не обращать на вас внимания и уснуть на полуслове? Кстати… — Не сбрасывая скорости, он свернул с шоссе. Мы остановились на пустующей парковке продовольственного магазина. Кливленд вышел из машины и направился к багажнику.

— Что у нас в багажнике? — спросил я Артура, который зевнул и повернулся ко мне розовой небритой щекой.

— Забвение, — просветил он. — У нас в багажнике забвение.

Кливленд вернулся с упаковкой пива. К тому времени, как мы достигли дома у озера, он почти прикончил вторую зеленую алюминиевую банку «Роллинг рок», и, хотя его водительские навыки не пострадали от выпитого, я был рад, что мы уже на месте. Дорога стала уже и завиляла, лес тут рос гуще, слева сквозь редкие просветы между соснами и платанами лентами проглядывало серебряное озеро и полосатые навесы далеких домов. Вскоре мы выехали на гравийную дорогу, оставив позади себя скопление проржавевших почтовых ящиков, похожих на обветшалые дома, из тех, что сдают в наем; красные металлические флажки на них торчали вкривь и вкось. Мы завернули на подъездную дорожку, шурша шинами по гравию. Кливленд завел машину на парковку и вышел.

— Пойду пройдусь, — бросил он. Взял банку пива, хлопнул дверцей и ушел.

Мы с Артуром какое-то время молча сидели в машине, глядя, как он шаркающей походкой движется к пустому дому, решительный, но настороженный. Двигатель работал на холостых оборотах. Прошло три или четыре минуты. Артур пристроил ноги на «торпеду».

— Ну? — поинтересовался я.

— Он всегда так делает, — растолковал Артур. — Ничего, вернется.

— Ты хочешь сказать, что мы должны сидеть тут и ждать?

— Ты умеешь водить машину?

— А ты, что, нет? — Я перелез на водительское сиденье и уселся за руль, который был теплым в двух местах, будто хранил тепло рук Кливленда. — Ну ты и ископаемое, — добавил я.

— Я никогда не знал недостатка в желающих меня подвезти, — обронил Артур, пожимая плечами. — Таких, как ты.

Хотя, по словам Кливленда, отец его приезжал сюда через выходные, дом выглядел заброшенным. Он был выстроен из дерева, с верандой, огибающей его по периметру. На лужайке гнила белая лодка. Лужайка эта, заросшая сорняками и облюбованная мошкой, начиналась от берега озера, окружала весь дом и обрывалась у кромки леса возле увитого лозой забора, который покосился, словно оттого, что с трудом сдерживал натиск наступающих деревьев. И в самом деле, то там, то тут среди сорняков пробивалась густая древесная поросль и даже молодые деревца. На одной из ступеней крыльца отошли доски, с белых колонн веранды облупилась краска, сиденье качелей, подвешенных перед широким передним окном, было сломано и держалось на одной цепи. Стоя на пороге, я отчетливо осознал, сколько отпусков и каникул было проведено здесь за последние полвека, и словно бы услышал призрачные голоса: «Колибри!» и «Падающая звезда!», все горькие вздохи десятков давно исчезнувших семей, увидел пламя костров, которые они разводили на берегу.

Когда я вошел в темный, пахнувший кедром дом, Кливленд стоял в гостиной спиной ко мне и смотрел на фотографию в рамке над камином. На снимке был запечатлен он сам, в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, с ангельской улыбкой, ясноглазый и длинноволосый — шевелюра его тогда была чуть светлее. Уже тогда он держал банку «Роллинг рок» в одной руке и сигарету в другой, но в его характерной позе читалось что-то иное, что-то восторженное и одновременно злорадное. Он улыбался как новообращенный, который только что узнал главный секрет и никак не может поверить, что все так просто. На этой фотографии он выглядел красивым и значительным, и, глядя сейчас на него, большого, неподвижного, многое претерпевшего, я впервые распознал то, что, должно быть, угадали Артур и Джейн: спад в развитии, утрату через рост и расширение, трансформацию желтой звезды в красного гиганта. Может быть, я слишком многое усмотрел в этой фотографии, но реакция на нее самого Кливленда вскоре подкрепила мои впечатления. Я не удержался и заметил:

— Боже, Кливленд, ты просто роскошно выглядишь на этой фотографии!

— Да, — отозвался он. — Тогда я был счастлив.

— Это было летом?

— Ага. Снимок сделали здесь, на озере.

— Разве лето не возвращает тебе это ощущение счастья каждый год?

— Да, конечно, — буркнул он, и я понял: это сказано, чтобы отделаться от меня. Интонации его были куда честнее, признавая: «Нет, того счастья больше нет».

Он постучал пальцем по стеклу рамки, потом повернулся ко мне.

— Пойдем, я покажу тебе твою спальню, — проговорил он, избегая моего взгляда. Он двинулся было в глубь дома, но потом вернулся и снова постучал пальцем по фотографии.

Моя спальня располагалась ближе к задней части веранды, которая во время прилива нависала над озером Эри. Я медленно натянул плавки, потом, неуклюжий после долгого сидения в машине, побежал на пляж. Там я нашел Артура и Кливленда, которые уже растянулись на полотенцах и ржали. Банки с пивом были прикопаны в песке. С воды дул легкий бриз, и они не стали снимать рубашек. На Артуровой было написано: «Последний заказ». Мы пили, плавали, валялись на грязном песке и смотрели на лодки, скользящие по озеру. Кливленд исчез в доме и вернулся с помповым ружьем и мусорной корзиной, полной жестянок. Сидя на своем полотенце, я наблюдал, как он водружает банки на ограду в ряд, прицеливается и сбивает их, не промазав ни разу.

— Как ему это удается, ведь он же пьян? — спросил я Артура.

— Он не пьян, — ответил тот. — Он никогда не бывает пьяным. Просто пьет и пьет, пока не валится без сознания, но никогда не напивается допьяна.

Я снова вспомнил о фотографии на каминной полке и банке пива в руках Кливленда.

— А что он раньше писал?

— Ну, ты бы назвал это эссе, довольно странные рассказы. Я как-то говорил тебе об одном, про тараканов. У нас в школе была одна учительница, прекрасная женщина. Он начал писать благодаря ей.

— И что дальше? — заинтересовался я.

— А дальше, разумеется, с ней случилось несчастье.

— Какое несчастье?

— Смерть. — Он откатился в сторону и отвернулся от меня, так что я видел только его затылок и слышал лишь те слова, которые до меня доносил ветер. — Поэтому будто бы он и бросил писать. Но это обычная Кливлендова чепуха. Он находит идеальное оправдание каждой своей неудаче. Обычно это какое-нибудь несчастье.

— Например?

— Например, его мать покончила с собой, а отец стал едва ли не самым жутким гомиком из всех, кого я видел, — а видел я их, поверь, немало, и довольно жутких. Так что у Кливленда есть оправдание для того, чтобы больше никогда не делать ничего хорошего или благоразумного. — Он стянул с себя рубашку и обмотал ею голову, обнажив худую розовую спину.

— Разве он не хотел стать писателем? — допытывался я, пытаясь сдернуть рубашку с его головы. Но Артур вцепился в нее, предпочитая оставаться под ее укрытием.

— Ну конечно, ему хотелось бы стать писателем, но теперь у него появились такие удобные отговорки. Ведь надираться до потери сознания каждый вечер гораздо проще!

— Ты и сам много пьешь.

— Это другое.

— Посмотри на меня.

— Нет. Послушай, он извлек немалую выгоду из этих «потерянных уикендов». Я не меньше остальных виноват в том, что смеялся над ним и уважал его за раздолбайство. Он знает пропасть людей, и почти все они хотят стать ему друзьями. Во всяком случае, поначалу. Потом их намерения меняются.

Это было правдой. Порастеряв свое обаяние и пьяную живость, Кливленд подошел к той точке, когда люди, знавшие его, при упоминании его имени говорили: «Этот урод?»

— Я рассказывал тебе, что он унаследовал от матери около двадцати тысяч долларов. И спустил их все, до единого цента. В основном на наркотики, пиво, музыкальные записи и поездки на концерты «Грейтфул дед» в Чарльстон, Бостон или Окленд, штат Калифорния. На всякую ерунду. Знаешь, чем он занимается сейчас?

— Да, — ответил я.

Он скинул с головы рубашку и резко развернулся ко мне, хотя на его лице не было и тени удивления.

— Он тебе рассказал?

Я встал.

— Ну вот, нагрузился, — заметил я. — Как думаешь, сколько банок я собью?

Я задремал на занавешенной веранде, над подступающим приливом, и сквозь сон почувствовал запах чили. Лежа на койке, я медленно просыпался. Теплый пряный запах постепенно проникал в мой мозг, пока не открылись глаза. Я пошел на кухню и встал рядом с Кливлендом, который открывал консервные банки одну за другой, пока не набралось две дюжины мишеней для будущих стрельб, почти четыре литра чили. Кливленд был без рубашки, и я заметил поставленные по пьянке синяки у него на левом плече, голени и предплечье.

— Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! — сказал я.

Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.

— Разумеется, — похвастал он. — Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.

Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.

Я испытал счастье — или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, — при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами. И эти сверчки, и перекличка над водой, и голос Джеки Уилсона по радио. Однако это счастье было так похоже на грусть, что спустя мгновение я понурился.

— Как ты можешь проводить с ней столько времени? — допытывался Артур, бросая сосновые иглы в костер, который Кливленд разжег на берегу. Ароматная хвоя вспыхивала в языках пламени и пропадала, как мои мимолетные настроения, менявшиеся весь день. — Она же считает себя неотразимой красавицей!

— Как и ты, — поддел Кливленд. На поверхности его черных очков плясали два маленьких костра. — Кстати, что в этом плохого? Ну, она себя переоценивает. Это проявление здоровой психики.

— Это невыносимо, — поморщился Артур.

— Это гениально, — парировал Кливленд. — Это та гениальность, которой ты не обладаешь. Разве сам я не делаю вид, будто пожираю мир? Это явное преувеличение. Разве я не претендую на роль Воплощения Зла?

— Да! — подхватил я. — Да! — И рассказал о своем отеле-небоскребе, цеппелине и дребезжащем лифте.

Артур прыснул, выпил еще пива и заметил, что это тоже невыносимо. Правда, самую малость.

— Нет, тут есть масштаб, — возразил Кливленд. — У него это есть. Масштаб! Большие размеры — это цель биологического существования, эволюции, мужчины и женщины. Вот, например, динозавры. Они вывелись из тритонов, маленьких таких тритончиков. Все увеличивается в размерах. Культуры, здания, наука…

— …печень, проблемы с алкоголем, — продолжил Артур, встал и пошел в дом за пивом.

— Он не понимает, — вздохнул я.

— Все он понимает. И слышал это уже миллион раз. У нас раньше было такое представление о самих себя, то есть не о себе, а — как бы сказать? В точности как у тебя с твоим отелем. Как называются такие вещи, Бехштейн?

— Представление. Образ всего того, что вы хотели заполучить?

— Брось! Напряги извилины.

— Как насчет «проявления тяги к гигантизму»? — выдал я.

— Точно! — Он бросил мне в голову камешек. — Дурень. Так вот, что касается женщин. В те времена, когда Артур еще был бисексуалом… бисаксаулом… баксуксаулом…

— Брось!

— Заткнись. Вот, у нас тоже была своя фантазия. Представь свой отель, только вокруг него еще целый город, на весь горизонт. Вообрази себе все эти силуэты на фоне неба, огромные, в стиле ар деко, в лучах прожекторов, которые рассекают небо, безумно, дико. А потом появляются они, в мечущихся столбах света.

— Кто «они»?

— Огромные женщины! Роскошные, как Софи Лорен и Анита Экберг, только размером с гору. Они перешагивают здания и давят машины напедикюренными пальцами. В их волосах застревают самолеты.

— Представляю, — кивнул я.

— Вот это было «проявление тяги к гигантизму». — Надолго повисла тишина. Я слышал, как в доме спустили воду. — Слушай… это… Бехштейн… Когда я познакомлюсь с твоим отцом?

— Ты с ума сошел.

— Нет, я точно знаю, он мне понравится. Он тоже гигант. Я много о нем слышал. Говорят, он один из самых умных. Я бы хотел, чтобы ты меня представил. Если ты не против. Даже если ты против.

— Чем конкретно ты занимаешься у Дейва Стерна? Числами?

— «П» и «Д».

Он имел в виду «прием» и «доставку» для ростовщика: отвозишь своего принципала к незадачливому должнику, а затем наведываешься раз в неделю, чтобы забрать немыслимый процент с долга.

Сначала я не воспринял всерьез предполагаемое участие Кливленда в теневой жизни, но теперь внезапно до меня дошло. Кливленд на это способен. Он может разрушить барьер, отделявший мою жизнь от моей «семьи», вскарабкаться на стену, которой был я сам.

— Нет, Кливленд, тебе нельзя знакомиться с моим отцом! — В моем голосе сочетались шепот и жалобное хныканье, если такое возможно. — Лучше расскажи мне еще о прожекторах и гигантских женщинах.

— Помню-помню, — произнес только что вернувшийся Артур. — Это были его фантазии, не мои. Я только хотел знать, кто построил Фабрику по Производству Облаков. Которая, кстати сказать, не так уж велика.

— Эту фабрику построил Бог, — изрек Кливленд. — А Бог — гигант из гигантов.

— Неправильно, — возразил Артур. — Не существует никакой Фабрики по Производству Облаков. А также Бога, гигантских женщин и цеппелинов.

— Да пошел ты! — отмахнулся Кливленд. — Когда-нибудь они придут за мной. И за тобой тоже, так что готовься. И ты готовь своего отца, Бехштейн. — Он встал, направился в дом и больше не возвращался.

— А что там такое о твоем отце? — спросил Артур.

— Откуда я знаю? Он, наверное, перепутал меня с Джейн.

Следующим утром, глядя в зеркало на свое похмелье и стараясь уравновесить головную боль между руками, я услышал крики, потом глухие удары, раздающиеся перед домом, а после женский голос со знакомым южным акцентом. Я потащился посмотреть, в чем дело.

Кливленд и Джейн, приняв боевую стойку, топтались друг против друга возле парадной двери, рядом с двумя пакетами из универсама. Тут же стоял Артур в трусах и рубашке с надписью «Последний заказ» и осторожно наблюдал за происходящим с тонкой улыбкой, округлив глаза. Я вспомнил нашу первую встречу возле библиотеки. Джейн, стройная и загорелая, с выгоревшими почти добела волосами, была в клетчатом розово-желтом хлопчатобумажном платьице, которое плохо сочеталась с ее судорожно сжатыми кулаками, развитой мускулатурой плеч и яростными глазами.

— Ну давай! — подстрекал Кливленд. — Слабо?

— Не слабо, — отвечала Джейн. — Я тебе врежу.

— Привет, Джейн, — сказал я. — Замечательно выглядишь.

Она повернулась ко мне, разжала кулаки, улыбнулась, потом снова сосредоточилась на Кливленде и вкатила ему роскошный хук справа в челюсть. Кливленд отлетел к стене, прикоснулся пальцем к уголку рта и с удивлением уставился на подушечку, запачканную кровью. Затем, подарив мимолетную улыбку Джейн, мне, Артуру, он бросился на девушку, сбил ее с ног и с жутким грохотом повалил на деревянный пол. Они стали бороться, рыча и бранясь. Только и слышалось «дерьмо», «сукин сын» и тому подобное. У Кливленда было преимущество в весе, хотя сомневаюсь, чтобы он был сильнее ее.

— Брось, Джейн, Кливленд, хватит, — спокойно произнес Артур. Он посмотрел на меня, приподняв бровь, но не двинулся с места.

Я же пошел к ним, чтобы разнять, но получил неслабый удар по промежности. Было больно, и я, бездыханный, упал на иол. Джейн, уложенная на лопатки Кливлендом, сумела упереться коленом ему в грудь и толкнула его. Кливленд отлетел, Джейн вскочила и бросилась на него с криком «Кливленд!». Оба замерли. Они задыхались, я задыхался. Я с трудом встал на колени и увидел, как Кливленд засмеялся, а Джейн заплакала.

— Ох, Кливленд, — говорила она.

— Ты проехала сто пятьдесят миль только ради того, чтобы мне врезать?

— Да, — ответила она и всхлипнула с некоторой гордостью, потом вскинула голову и выпятила вперед подбородок.

— Правда?

— Нет, — сказала она, роняя голову ему на грудь и целуя его большой живот.

В этот момент вернулся Артур — я даже не заметил, как он выскользнул из комнаты. В руках он держал тазик с водой, который с ухмылкой опрокинул на их разгоряченные головы.

— С ними уже все в порядке, — простонал я. — Плесни лучше на мои несчастные яйца, ради всего святого!

— Я так долго ждал этих слов, — отозвался Артур.

Итак, Джейн теперь была с нами, и, хотя мне не хватало уединенности прошедшего дня, я находил эту девушку такой удивительной, замечательной и спортивной, что радовался ее приезду. Мы все были рады. Она вернулась к своей машине, чтобы достать багаж, громко и старательно распевая какой-то гимн, как девочка, которая этим утром разучила его в воскресной школе. Вернувшись в дом, она перестала петь, осмотрелась, выронила сумку и вздохнула. Достав из клетчатого чехла два выглаженных платья в горошек, она повесила их на ручку двери в гостиной, потом отнесла продукты в разорванной сумке из прихожей на кухню и бросила их на стойку.

— Только не это… салат, — простонал Артур.

Джейн привезла с собой пропасть овощей и принялась за приготовление салата, продолжая ради проформы отчитывать Кливленда.

— Ты изнасиловал нашу собаку, — говорила она, отправляя тонкие, почти прозрачные кружочки огурца в деревянную салатницу размером с велосипедное колесо. — В смысле…

Кливленд совершенно переменился. Он перешел с пива на апельсиновый сок, который она привезла с собой, и постоянно подходил к ней, чтобы обнять ее, вдохнуть ее запах, убедиться, что она действительно рядом. Мы с Артуром сидели за кухонным столом и, уплетая виноград, наблюдали за их примирением. Они напрочь забыли о нашем существовании или делали вид, что забыли.

— Они сказали, что ты умерла, — произнес Кливленд со счастливым лицом. — От дизентерии.

Джейн вспыхнула и выпалила:

— Ты их вынудил так сказать. — превращая морковь и редьку в оранжевые и зеленые монетки. — Ты не оставил им выбора. — Она сделала такой жест, будто перерезает себе горло ножом «Сабатье», и высунула язык. — Я слышала, ты не особенно убивался.

— Я был в отчаянии, — возразил он, и его лицо помрачнело, на мгновение он действительно стал отчаявшимся человеком. — Как тебе Нью-Мексико?

— Там было чудесно.

— Ошеломительно? Ошеломляюще чувственно? — Пока она резала овощи, он обращался вокруг нее, медленно, как Юпитер вокруг Солнца, рассматривая ее под разными углами, но на последнем слове резко изменил орбиту и мягко прижался к ней.

— «Ошеломляюще чувственно» — это еще слабо сказано, задница, — ответила она.

Джейн и Кливленд были вместе уже шесть лет, но, хотя они общались друг с другом накоротке, как очень близкие люди, между ними тем не менее вспыхивала та возбуждающая враждебность, какую обнаруживают только что образовавшиеся пары. Они словно бы до сих пор не решили, любят ли друг друга. Когда она смотрела на него с любовью, в ее глазах читались грусть и неодобрение, с какими обычно матери смотрят на своих непутевых сыновей. А Кливленд в разговорах с ней, хоть и ближе, чем с кем-нибудь, подходил к тому, чтобы изгнать издевку из голоса, не мог, однако, истребить ее до конца. Мне кажется, что он страшно ревновал. Нет, ни к какому-либо призрачному любовнику — их у Джейн не водилось, — а к тому, что составляло ее суть, к почти британскому сумасшедшему оптимизму, мании готовить салаты и совершать бесконечные прогулки. А Джейн, наверное, боялась за Кливленда, боялась того неизбежного дня, когда он все окончательно разрушит.

— Все любят шнитт-лук? — спросила она. — Я привезла свежий шнитт-лук. — Она с надеждой помахала пучком. — Держу пари, что с самого приезда вы не ели овощей.

— Мы ели бобы, — сказал я.

Пока она делала соус к салату, все молчали. Она насыпала в склянку по щепотке разных приправ, даже не глядя на этикетки. Я видел, как она бросила туда мускатный орех и карри. Подняв бутылочку к свету, она внимательно следила, как оседают крупинки и хлопья специй, медленно пересекая слои масла и уксуса, потом посмотрела на Кливленда.

— Знаешь, мне на самом деле ужасно понравилось в Нью-Мексико. Там так много разных интересных животных, и индейцы такие добрые. Представляешь, Кливленд, я видела гремучую змею! А еще там тьма мотоциклов. Мне кажется, что тебе там понравится. Я тут думала, что мы с тобой могли бы туда как-нибудь съездить.

— Конечно, — поддержал Кливленд. Он раскинул руки в разные стороны, будто говоря: «Поехали прямо сейчас!»

— Ты издеваешься, — констатировала она.

— Подожди, вот заработаю денег, и тогда мы поедем, куда захочешь. Купим трейлер.

— Никогда ты ничего не заработаешь. — Джейн встряхнула соус и вылила его на салат. — Или все-таки заработаешь?

Я наблюдал за лицом Кливленда, которое ничего выражало, но когда я снова повернулся к Джейн, оказалось, что она смотрит прямо на меня. Я почувствовал, что краснею.

— Какой красивый салат, — пролепетал я.

— Тогда давай его съедим, Арт, — отозвалась она. — Кливленд, Артур, садитесь. Давайте поедим овощей.

После обеда, к великому моему удивлению, Джейн предложила мне сходить с ней в город. Кливленд натянуто улыбнулся и поднял свою банку пива, словно готовясь выпить за меня. Судя по всему, Джейн предупредила его о своих намерениях.

— Я могу дать тебе только хвалебный отчет о его поведении, Джейн, — заметил я.

Завязывая шнурки на теннисных туфлях, я старался собрать силу воли в кулак, чтобы отклонить ее приглашение. Я еще во время обеда сообразил, что к тому все идет: она что-то знала, о чем-то слышала и явно беспокоилась о Кливленде. Артур вошел в гостиную с романом Мануэля Пуига, озаглавленным на испанском как-то очень уж длинно. Артур все время пребывал в состоянии влюбленности то в одного латиноамериканского автора, то в другого.

— Куда это вы собрались? — спросил он, глядя на Кливленда.

— В город, — ответила Джейн. — Тебе что-нибудь нужно?

— Можно с вами?

— Ты остаешься, чтобы составить компанию Кливленду.

— Ты можешь пойти с нами, — сказал я.

Артур снова посмотрел на Кливленда.

— Да нет, не надо, — решил он наконец. — Я хотел почитать.

Джейн пошла к двери, а я задержался на несколько секунд, смущенный тем, что она выбрала меня, и внезапно устрашенный предстоящим разговором. Но когда я вышел из дома, оказалось, что воскресенье в самом разгаре, пахнет озерной водой, а облака несутся быстро, пересекая солнечный диск. Я пару раз подпрыгнул, пробуя землю под ногами.

— Правда, чудесное место? — спросила Джейн. — В следующий раз обязательно бери с собой Флокс.

— Если бы я знал, что ты приедешь, взял бы.

— Я не собираюсь тебе выговаривать. Я знаю, зачем вы, парни, сюда ездите.

— Вот и хорошо, — промолвил я. — Я тоже знаю, зачем ты приехала.

— Хорошо. Смотри! Там наверху гриф! Я видела много грифов в Нью-Мексико. Правда, они красивые?

— По-моему, в Нью-Йорке нет грифов, — высказался я.

— Грифы есть везде, где есть пищевая цепочка, — наставительно изрекла она. — Нам сюда. — И мы пошли по гравийной дороге до почтовых ящиков, но, вместо того чтобы повернуть на потрескавшееся асфальтово-щебеночное шоссе, она показала на грязную тропинку, ведущую вдоль обочины, а затем в противоположном направлении от дома. — Так короче, — объяснила она.

Мы шли сквозь заросли скунсовой капусты и «кружев королевы Анны», кущи жимолости. Она подобрала ветку и лениво отодвигала плети плюща и ежевики со своего пути. На мгновение остановилась, вырвала с корнем чахлый стебель «кружева королевы Анны», перевернула его вверх корнем и поднесла к моему лицу.

— Понюхай, — предложила она. — Это дикая морковь.

— М-м! — протянул я, вдыхая запах земли и бульона. Я почувствовал себя школяром на каникулах, который отправился на прогулку со старшей кузиной.

Когда мы пошли вдоль небольшого ручейка, она потянула меня к воде и встала на колени у сверкающей воды. Я нашел прут и разломил его пополам, чувствуя натянутость и стараясь расслабиться.

— Давай устроим гонки, — предложила она.

Мы опустили в воду половинки прута и следили за тем, как они подскакивают на волнах, пока наши «лодочки» не исчезли из виду. Потом Джейн снова взяла свой «альпеншток», и мы зашагали дальше и шли, пока не достигли того места, где через ручей, раздавшийся вширь, был переброшен незатейливый деревянный мостик. Здесь мы сделали минутную остановку, облокотясь на низкие поручни.

— Давай плюнем, — предложил я.

И мы плюнули. Нас это развлекло, и мы плюнули еще раз. Я все еще смеялся, когда она, сжав мое запястье, посмотрела на меня глазами, полными слез. Мы уже не были детьми на прогулке. Я угодил в ловушку.

— Арт, — начала она. — Я знаю, что ты в курсе. Скажи, чем занимается Кливленд.

— В каком смысле?

— Я случайно встретилась с одним из скользких приятелей Кливленда, Дейвом Стерном.

— Это мой кузен, — сообщил я.

— Извини. На самом деле он только кажется скользким.

— Ничего, — отмахнулся я. — Мы с ним дальние родственники.

Она старалась сдержать слезы. Провела рукой по лбу, сдула волосы с глаз, потом попыталась заново начать разговор. Она пробежала несколько шагов, и от этого движения приподнялся подол ее клетчатого розового платья. Она остановилась и подождала, пока я подойду.

— Знаешь, он ничего толком не сказал. Только намекнул. Я знаю, он пытался меня достать. Он сказал, что Кливленд работает на его отца. Вот я и спросила, чем занимается его отец.

— И что он ответил?

— Сказал: «Мой отец проворачивает сделки».

— А потом засмеялся, как осел.

— Точно, — подтвердила она.

— Мне ничего не известно, — соврал я. Это была настолько очевидная ложь, что я прикусил губу. — Ты у Кливленда спрашивала?

— Он сказал спросить у тебя. — Она остановилась и приблизила свое лицо к моему, впившись в меня взглядом. Следующие слова я ощутил кожей: — Рассказывай.

— Он сказал спросить у меня? — Неужели он меня испытывал? Не мог же он на самом деле думать, что я все расскажу Джейн? — Он просто подшутил над тобой. Я не имею представления о том, чем занимается Ленни Стерн.

— Какой Ленни Стерн?

— Ну, он мне кто-то вроде дядюшки.

— Он наркоделец? Кливленд занимается распространением наркотиков?

Я обрадовался возможности сказать правду.

— Нет, — заверил я. — Это мне точно известно.

Она испытала облегчение, вопреки себе, вопреки уверенности, что основания для беспокойства не отпали.

— Ну, если ты уверен. — произнесла она, отступила и очень внимательно на меня посмотрела. Она знала, что я ей солгал. В этот раз она решила мне поверить, чтобы больше никогда не доверять до конца.

Когда мы вернулись, Джейн и Кливленд приналегли на выпивку, а мы с Артуром наблюдали за их ссорами, в которых прошел весь остаток дня. Сначала я пытался, не говоря ни слова, намекнуть Кливленду, что не проговорился. Он же игнорировал меня и, казалось, чувствовал себя прекрасно. Он вставал, делал глубокий вдох и восклицал что-то вроде: «О, этот сладкий пивной запах кедра!» Постепенно мы пришли к тому, что старались не путаться у них под ногами. То и дело мы натыкались на Джейн и Кливленда, целующихся где-нибудь в тесном треугольнике между двумя открытыми дверями гостиной или в тени каштана, который развесил ветви над передним двориком. На закате мы потешались над диковинными силуэтами этой парочки, прогуливавшейся бок о бок вдоль берега. Мы стояли в дверях, прислонясь к противоположным косякам, и курили. Потом перестали смеяться. Я завидовал им, тому, что можно вот так запустить свою руку в задний карман чужих джинсов, завидовал их истории, мирным и бурным дням, тем годам, что их соединяли.

— Сколько бы я ни был знаком с вами, ребята, мне вас не догнать.

Сигарета, прилипнув, свисала с оттопыренной нижней губы Артура, и я понял, что у него есть свои причины для молчания.

— Не догнать в чем? — Сигарета двигалась в такт его словам.

— Не наверстать времени. Всех дней и вечеров, таких как этот.

— А… — Он чуть заметно улыбнулся.

— О чем ты думаешь?

— На самом деле я думаю, что устал видеть Джейн и Кливленда вместе. Знаешь, «все эти дни и вечера, такие как этот»… Такое не может длиться долго.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Они возвращаются. — Он щелчком отбросил окурок в их сторону преувеличенно сдержанным жестом, будто салютуя им.