Итак, ничто не могло помешать Кливленду извлечь Счастливицу из облюбованного ею укромного уголка подвала и случить ее с тремя питбулями Тедди. Последние, к их чести будет сказано, после краткой процедуры представления в столовой Беллвезеров проявили изрядное проворство в достижении высот и глубин ее влагалища.

Сначала Счастливица замерла на месте, поджав хвост и уши и прикрыв глаза, в характерном, почти кататоническом состоянии, которое Кливленд тут же назвал «молотковым трансом». Мэнни, ее первый партнер (вся троица носила имена парней из группы «Пип бойз»), покрыл дрожащую, безучастную статую собаки. Со вторым кобелем, Мо (этот управился за полчаса, тогда как Мэнни понадобилось значительно больше времени, чтобы покинуть плотно сжатые недра Счастливицы), она несколько раскрепостилась и даже начала выказывать удовольствие. Когда пришла очередь Джека (Кливленд успел съездить за пивом и вернуться), Счастливица обнюхивала его с таким же воодушевлением, какое обнаруживал ее дружок, и даже немного присела, чтобы ему было удобнее добраться до желанной цели. Мы кричали, подбадривали псов и продолжали пить.

Потом нас вынесло на Контрольно-Пропускной Пункт, как назвал это Кливленд, — конец его карьеры человека, пытающегося управлять своей судьбой. На этом неминуемом блокпосту под названием Слишком Много Веселья, откуда следуют лишь в одну сторону, наши бумаги прошли проверку, и мы отправились прямиком в невидимую Страну Невезения. Мать Тедди — парню, черт побери, было всего четырнадцать — заявилась к нам в поисках сына. Она застала Мистера Хорошие Манеры, Воплощение Зла, своего вполне нормального, но дурно постриженного сына и меня возлежащими на полу гостиной Беллвезеров в окружении пустых банок из-под пива и четырех изможденных собак, две из которых все еще сливались в экстазе. Мертвенно-бледная от ярости (бело-голубая) женщина схватила своего отпрыска, бессердечно потребовала, чтобы он растащил собак, и, вытянув из устрашенного Артура название мотеля в Альбукерке, где остановились Беллвезеры, отконвоировала домой захмелевшего сына, а также Мэнни, Мо и Джека, по-прежнему двигавшихся безупречным клином.

Беллвезеры, однако, уже покинули Каса дель Хайвей, что на шестнадцатом шоссе в Альбукерке. Они подъезжали к собственному дому. И едва были отстегнуты ремни безопасности, как мамаша Тедди обрушила на них гневный, но скрупулезно точный — мы слышали каждое слово — отчет о нашем ужасном поведении. Артур вскочил и принялся поспешно собирать расплющенные и покореженные алюминиевые банки из-под пива, усеявшие мебель и сверкающий голубой ковер.

— Убирайся, Кливленд! — прошипел он. — Через черный ход!

— Зачем? — удивился Кливленд и подошел к холодильнику за очередным пивом.

Тогда этот поступок показался мне глупым, даже каким-то показным. Но я ошибался. В своем невинном цинизме я не мог понять, что Кливленд не пытался выглядеть «крутым». Ему просто было на все наплевать. Другими словами, Кливленд знал, кто он такой, и был если не в ладу, то хотя бы не в оппозиции с тем знанием, что он алкоголик. Алкоголик никогда не задумывается о том, насколько уместно и своевременно его желание выпить. Смерть алкоголика — одно из самых тщательно спланированных и подготовленных событий в мире. Кливленд просто предвидел, что в скором времени ему обязательно понадобится новая порция выпивки. Эра скрытой ненависти и тщательного соблюдения дистанции между ним и Беллвезерами заканчивалась, и последние ее мгновения грозили оказаться крайне неприятными. Кливленд жаждал конца, но ему требовалась поддержка.

Он только успел открыть банку, как дверной проем заполнила неуклюжая, слоноподобная ярко-розовая версия Джейн Беллвезер в цветастом платье. Миссис Беллвезер застыла как вкопанная перед дверью, мирно прислоненной к фасаду дома, будто ее сознание отказывалось охватить масштабы разрушений. Из-за нее показались голова и левая рука доктора Беллвезера, на которой висела матерчатая сумка. Он заговорил с нами из-за необъятной спины своей супруги.

— Мы подадим в суд, — сказал он мягко, с британским акцентом.

Миссис Беллвезер вошла в дом и опустилась на колени перед Счастливицей, но собака, еще недавно расслабленная, неторопливая и величественная, съежилась от прикосновения хозяйки и выскользнула из комнаты.

— Что ты сделал с нашей собакой? — вопросила миссис Беллвезер.

Я решил, что она обращается к Кливленду.

Артур начал было:

— Ничего… — но Кливленд его перебил.

— Лупцевал ее молотком по голове, — брякнул он.

Доктор Беллвезер, который уже успел шагнуть в дом, быстро глянул на жену. Та залилась краской.

— Тебе запрещено переступать порог этого дома, — прошелестел он. Я скорее догадался, чем услышал, что он произнес. Тихие слова одно за одним мягко выдавливались из его губ, как порция картофельного пюре. Эта речь — последняя из всех, что мне довелось слышать, — явно далась ему нелегко. Он присел на пуфик и предоставил жене вести дальнейшие переговоры.

— Где Джейн? — спросил Кливленд.

— Убирайся! — процедила миссис Беллвезер.

Кливленд проскочил мимо, задев ее плечом. Она упала на пустую птичью клетку. Он нырнул в переднюю дверь.

— Ты кто? — спросила меня миссис Беллвезер.

— Арт Бехштейн.

Она нахмурилась.

— Артур, — произнесла она наконец, — если ты сейчас же уберешься из нашего дома — и прихватишь своего юного еврейского друга, — мы не заплатим тебе двести пятьдесят долларов, но не станем заявлять в полицию. Так будет справедливо, учитывая ущерб, который ты нанес нашему дому и нашей собаке. Кливленда мы не простим. Кливленд ответит за все.

— Где Джейн? — спросил Артур. Он выпрямился движением пьяного, которого при первом намеке на опасность трусливо покидает всякий хмель. И даже заправил рубашку в штаны, будто готовясь к серьезным переговорам.

— Она осталась там. Вернется через несколько дней. Но для Кливленда она больше не существует.

Кливленд вернулся в дом с банкой пива в руках и расшитым серебряной нитью сомбреро из черного фетра на голове. Должно быть, он нашел шляпу в машине Беллвезеров.

— Где она?

Лицо миссис Беллвезер вдруг озарилось, и она объявила, что Джейн умерла.

— Какой это был ужас, правда, Альберт? — В ответ мистер Беллвезер покачал головой и даже что-то проговорил. — И вот мы приезжаем сюда, чтобы оплакать Джейн в родном доме, и что находим? Разврат! Жестокость по отношению к животным! И тебя!

Артур открыл было рот, чтобы оспорить слова матери Джейн о смерти девушки. Более смехотворной лжи мне в жизни не доводилось слышать. Она была настолько неправдоподобна, что мне открылась вся глубина безумия этой женщины. Если бы она сплела какую-нибудь нехитрую выдумку, это говорило бы о здравом рассудке. Но Кливленд коротко ухмыльнулся, и Артур замолчал.

— Умерла? Нет, этого не может быть! — воскликнул Кливленд. — Только не Джейн! О боже, нет! Как? Как это могло произойти? — Он заплакал. Все было изумительно красиво разыграно.

— Дизентерия, — ответила женщина уже менее решительно, наверное смущенная реакцией Кливленда на ее измышления.

— И эта шляпа… — Убитый горем, он не мог произнести ни слова в течение хорошо рассчитанной паузы. — Эта шляпа — все, что от нее осталось, да?

— Да. Нам пришлось сжечь ее одежду.

— Послушайте, Нетти. Через минуту я выйду в эту дверь, чтобы никогда больше не пачкать коврик у вашего порога. Клянусь! Я знаю, что вы меня ненавидите, и я всегда ненавидел вас — до этого момента, — но вашу дочь я любил страстно и всем сердцем. Я знаю, что вам это известно. Поэтому я прошу вас: разрешите мне оставить у себя сомбреро.

Тут доктор Беллвезер поднял бледную руку и снова попытался заговорить, но жена опередила его, сказав, что Кливленд может забрать шляпу себе.

— Спасибо. — Кливленд подошел к ней и поцеловал в щеку с настоящим сыновним почтением. Он нахлобучил шляпу на голову, затем приподнял ее, поклонился, грациозно коснувшись пола узорным широким полем, и удалился. Он выиграл битву: теперь, когда Джейн умерла по воле собственной матери, она стала совершенно другим человеком — сиротой, о которой мечтает каждый парень вроде Кливленда, если не все парни вообще.

Миссис Беллвезер подошла к креслу и уронила в него свое тело. Она тоже считала себя победительницей, чтобы было довольно глупо с ее стороны.

— Он поверил вам, — прокомментировал Артур в тоне умеренного уважения. — Он с ума сходит от горя.

— Надеюсь, он не наделает глупостей, — подхватил я.

— Да пусть хоть с моста сбросится, — ответствовала миссис Беллвезер. — Всем только лучше станет. — Неожиданно трезвая мысль вторглась в ее не замутненное реальностью сознание: — Ты все ему расскажешь. Зря я тебе сказала. Ты же расскажешь ему, что она жива!

— Боже, миссис Би! Я и правда могу это сделать! — Артур сел на стул и зашнуровывал кроссовки.

— Не говори ему! Пожалуйста! Пусть считает ее мертвой!

— А что, если они столкнутся нос к носу в каком-нибудь автобусе? Или за соседними столиками в закусочной?

— Я ушлю ее куда-нибудь подальше, на ферму моей матери в Вирджинию. Там она будет в безопасности. Только не говори ему!

Артур выпрямился и посмотрел женщине в глаза безо всякой жалости. Такой взгляд помог бы ему сделать карьеру в Государственном департаменте.

— Двести пятьдесят долларов, — отчеканил он.

Пока довольная собой миссис Беллвезер, пристроившись на кухонном столе, выписывала чек Артуру, я вынес из дома его чемодан.

— Приятно было познакомиться, миссис Беллвезер, — крикнул я. — Шалом!

Домой мы шли пешком. Почему-то я чувствовал себя подавленным, и мы не смеялись. Артур курил сигарету за сигаретой, а когда я рассказал ему, как меня похитил Кливленд, он только вздохнул и проклял сырую погоду.

— Ты расстроен из-за того, что не сдержал данное Беллвезерам слово? Или по какому-то еще более дурацкому поводу? — спросил я.

— Нет.

Мы дошли до пересечения Форбс и Уайтман, просторного, пустого, заброшенного перекрестка, который странно выглядел в свете галогенных ламп. К фонарю был прикован цепью торговый автомат. Утром я видел, как какой-то карлик наполнял его газетами, а сейчас он был пуст. Небо на юге выглядело зловеще оранжевым и болезненным. Мы подошли к Террасе, поднялись через лабиринт гаражей к моей квартире, и я стал возиться с ключом от квартиры. Я был по-прежнему сильно пьян.

Когда дверь распахнулась, Артур положил мне руку на плечо и развернул лицом к себе.

— Арт, — сказал он и коснулся рукой моего лица. У него на скулах проступала густая щетина, глаза опухли, и он едва держался на ногах, готовый упасть любую минуту. В нем пьяном было что-то настолько уродливое, что я поморщился.

— Нет, — сказал я. — Ты просто устал. Всего лишь устал. Брось.

А потом, как в песне, он меня поцеловал. Вернее, прижал свои губы к верхней части моего подбородка. Я шагнул назад, в свою квартиру, и он упал на колени.

— О боже. Прости, — вздохнул я.

— Ну что я за придурок, а? — пробормотал он, осторожно вставая на ноги. — Я просто устал.

— Знаю, — успокоил я. — Все нормально.

Он извинился, еще раз назвал себя придурком, а я снова повторил, что все в порядке. Я обожал его и отчаянно желал, чтобы он ушел. Он спал у меня на полу, среди коробок, пока я трясся в кровати под тонким влажным покрывалом. Когда я утром проснулся, Артура уже не было. Он снял обертку с коробки мятных конфет, сложил ее в форме то ли собаки, то ли саксофона и оставил на подушке возле моей головы.