Как-то, разбирая завалы на антресоли, я наткнулся на коробку из-под фотобумаги, а в ней – старые фотографии. Думал, ничего не осталось от моих когда-то обширных архивов (всякий раз при очередном переезде, избавляясь от ненужных вещей, безжалостно выкидывал старые негативы, да и фотографии тоже). Но надо же, кое-что сохранилось! И теперь смотрю на эти черно-белые фотки с волнением и ностальгией. Вот, например, эта – Коктебель начала семидесятых. Знаменитая Киселевка.

Слева – Юра Киселев, гостеприимный хозяин, художник и диссидент.

Был одним из организаторов Союза инвалидов и пикета инвалидов-колясочников на Старой площади в 1956 году. Эта его дача многие годы служила летним прибежищем для художников и поэтов, формалистов и неформалов, молодых и не очень. Здесь всегда кто-то жил из Москвы или Питера, по вечерам собиралось у камина занятное общество – от хиппи до академического ученого, пили вино или чай, беседовали, спорили, рассказывали байки и анекдоты. Необходимыми условиями пребывания нового персонажа на Киселевке были отсутствие пошлости и минимальные гарантии несвязанности с ГБ. В противном случае могли и побить.

Я познакомился с Юрой году в 73-м, когда, приехав в Коктебель и направляясь в карадагские бухты, зашел передать привет от его знакомца Шуры Шустера, моего приятеля и тоже в какой-то мере диссидента. Юра мне понравился, в нем угадывался незаурядный ум, сильный характер, абсолютное пренебрежение фактом своей инвалидности, понравилась свободная атмосфера, царившая в собиравшейся здесь компании. Я, видимо, тоже пришелся ко двору и получил приглашение бывать запросто, когда случай приведет…

Юра явно был человек не очень богатый, окружение его – тоже, поэтому сооружение дачи происходило методом народной стройки и продолжалось все время, пока дача стояла, то есть пока ее не сожгли в 81-м году ревностные, но тайные «охранители». Полезным трудом занимались на Киселевке все, кто не ленился, и свозили на нее при случае все, что могли доставить, – от антикварной мебели до простых досок (дерево ценилось в безлесом Крыму). Однажды я, собираясь в мае на Карадаг, позвонил Юре и по его просьбе провез собой в пассажирском поезде партию досок и принял под свою команду компанию хипповой молодежи для доставки того и другого на Киселевку.

Из московских моих друзей бывали на Киселевке художник Борух Штейнберг и поэт и художник Алексей Хвостенко (Хвост). Следуя своим экспериментаторским наклонностям, как-то затащил я туда из Дома творчества Литфонда человека совсем другого «караса» – тонкого и образованного литературоведа Льва Шубина, – и ему, на удивление, очень там понравилось. По-моему, в тот вечер был концерт аутентичной лютневой музыки.

Обитатели и гости Киселевки ходили на экскурсии в горы, купались в море. Обыкновенно выкатывался из гаража Юрин драндулет – инвалидная мотоколяска, на нее наваливалось человек восемь, и они с гиканьем, криками и автомобильными гудками неслись вокруг холма к морю. Юра, несмотря на увечье, прекрасно плавал и даже нырял. Он был в приятельских отношениях с горноспасателями и рыбаками.

Однажды, дело было поздним дождливым вечером, я сидел на Киселевке в компании друзей. Вдруг в дом вбежала, запыхавшись, знакомая девушка-одесситка и сообщила, что в горах, на перевале, свалился с обрыва человек, нужна помощь. Юра мгновенно включился в организацию спасательных работ. Один из гостей побежал на пристань, где была рация, и вызвал на помощь наряд пограничников. Я еще с одним из гостей покрепче бросился на перевал. Когда мы подбежали к месту происшествия, туда уже подъехал уазик с пограничниками. Спустились с тропы, подобрали пострадавшего – это оказался мой приятель одессит Ренчик. Он шел под дождем по тропе с тяжелым рюкзаком, поскользнулся, упал и сломал ногу. Усадили парня к пограничникам в машину и отвезли в Феодосию, в военный госпиталь, где ему тут же сделали операцию (правда, как оказалось, неудачно, пришлось потом переделывать). На другой день, по очень разумному пожеланию Ренчика, отказавшегося от госпитализации в местной больнице, нас с ним пристроили в санитарную машину и со скоростью 140 километров в час отвезли в Симферополь, прямо к трапу отлетающего в Одессу самолета. Недовольные задержкой рейса, пассажиры вынуждены были замолчать, когда в самолет внесли носилки с раненым и поставили их в проходе. В общем, спасательная операция прошла блестяще и без всяких денег (которых у нас, правда, тогда и не было).

Киселевка располагалась высоко над Коктебелем, на верхушке холма, закрывающего поселок от моря. Выше дома стоял только Юрин полуоткрытый туалет (с видом на поселок). Вид на это дощатое заведение из окон фешенебельных коктебельских дач очень раздражал их обитателей. Частенько, когда объявлялась очередная охота на ведьм, по гребню холма вокруг туалета шныряли молодые люди послепризывного возраста, вооруженные мощной оптикой, и старались сфотографировать обитателей дачи (такая же суета происходила в Москве в Спасоглинищевском переулке, около хоральной синагоги, когда во время еврейских праздников там собиралась интернациональная толпа студенческой молодежи и пела и плясала фрейлахс).

Настоящих диссидентов, то есть людей, вступавших в прямое столкновение с советской властью (Софьей Власьевной, как тогда говорили) и с ее передовым отрядом – ГБ, среди нас было немного. Но мы уже не могли глотать то несвежее пропагандистское варево, которым нас кормил официоз, не могли не замечать, что в мире много настоящей, честной, красивой литературы, музыки, что историю двадцатого века нам приходится изучать наново, поверяя все, что мы слышим и узнаем, скепсисом и недоверием. Из рук в руки передавались книжки Оруэлла, Замятина, Платонова. С риском обрести неприятности перепечатывали на машинке, перефотографировали, распечатывали на принтере запрещенные книжки. Мое поколение «по капле выдавливало из себя раба». Надеюсь, в какой-то мере успешно.