— Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя.

…Однажды  Рыжий пробивает себе ладонь отцовским шуруповертом. Эта махина действительно тяжеленная, одной рукой не удержать. Мать чуть сознание не теряет, когда он вбегает в кухню, оставляя за собой частую дорожку кровавых капель на полу. Тогда это больно, действительно больно.

Каждый раз, когда Рыжий испытывает боль, он вспоминает именно тот момент из своего детства. Ему пришлось взрослеть: учиться пользоваться взрослым шуруповертом, ещё не имея взрослой силы в руках.

Целая жизнь впереди — многое может произойти. Он режется, колется, ударяется, набивает синяки, гематомы — и вспоминает дорожку на полу: тогда было больнее.

Боли, сильнее огня, охватившего в детстве руку едва ли не до локтя, просто не существует.

Так думает Рыжий.

Когда ему исполняется двадцать шесть, оказывается, что он ошибался.

Приглашение в его руках кажется чем-то нематериальным, ненастоящим. Как будто вот-вот исчезнет.

— Что там?

Цзянь выхватывает открытку из пальцев, прежде чем Рыжий успевает отшатнуться. Сейчас он чувствует себя оглушенным, как рыба, рядом с которой рванула водяная бомба.

— Да ладно! — громко орёт Цзянь, аж на месте подскакивает.

Рыжий моргает.

Сглатывает.

Поднимает на него глаза.

— Нихера себе, блин! Вот это… нихера себе, прикинь! Нужно позвонить Чжаню!

И Цзянь судорожно ищет телефон свободной рукой. Его лицо выражает полный восторг, это похоже на фейерверк, который разорвало в закрытой бочке.

Рыжий смотрит на него и ни черта не соображает. Он не удивлен, не шокирован. Он просто смотрит, всё ещё держа перед собой раскрытую ладонь.

— Двадцатого мая у меня должна была быть презентация… чёрт… я договорюсь с Шо Ли! Он нормальный парень! Я договорюсь! Ни хрена себе!

Рыжий опускает взгляд на открытку в его руках.

Цзянь наконец-то находит телефон.

— Алло?! Чжань?! Ты не поверишь!

И он не верит.

…Рыжий как раз возвращается с работы. Спина после смены раскалывается. Нужно ещё футболку выстирать, чтобы завтра пойти в чистом.

Он закрывает за собой дверь и плетется в ванную комнату. Парней ещё нет — они, вроде, собирались вместе поужинать или неугомонная сестрица Чжаня снова поволокла их в бар. Рыжий не помнит. Ему пофигу.

Чтобы совместно платить за аренду квартиры, не нужно знать, где твои соседи проводят время.

Телефон разрывается в гостиной, когда он опускает лицо в ладони и долго стоит вот так, хотя вода давно просочилась сквозь пальцы.

Телефон не замолкает шесть или семь трелей. Приходится со вздохом поднять голову и идти в комнату.

— Да?

Тишина в динамике прерывается треском и негромкими помехами.

— Алло? — раздраженно повторяет он, устало падая на просиженный диван и откидывая голову на спинку. — Охуительное развлечение ты себе нашёл, придурок.

Рыжий уже отнимает телефон от уха, когда из трубки раздаётся негромкий смех, от которого он застывает, открывая глаза. В груди мерзко холодеет.

— Годы идут, а ты всё тот же ворчун, а, Гуань?

Он не отвечает сразу только потому, что ему нужно… пару секунд. Всего пару секунд, чтобы сжать пальцами штанину и медленно втянуть воздух в судорожно стиснутые лёгкие. Один… два.

— Где номер взял? — спокойно спрашивает, глядя перед собой.

— Цзянь скинул в сообщении. Значит, вы втроем действительно свили себе уютное гнёздышко, а в гости не позвали? Я не верил до этого момента. Хотел убедиться, что ты тоже принял в этом участие. Признайся — они ведь тебе приплачивают?

Заткнись.

Эта мысль такая оформленная, что на секунду кажется, будто он произнёс её вслух.

— Алло? Совсем не слышу тебя. Здесь кошмарная связь, — разочарованно сообщает динамик. — В общем… Я бы поболтал с тобой, но боюсь, может сорваться в любую секунду, так что…

Там что-то шумит. Рыжий смотрит перед собой и не шевелится.

— Вы ведь получили приглашения? Мне пришёл отчёт о доставке с почтового отделения, но я решил убедиться. Гуань? Ты здесь?

Нет.

— Да. Мы… всё получили.

— Не зря оставил курьеру чаевых, — смеётся голос в трубке, и каждый смешок отдаётся болезненным спазмом в груди. — Что ж, был рад поболтать! Увидимся через неделю, да? Парням — привет!

Один… два. Короткие гудки. Негромкий треск прервавшейся связи.

Рыжий не двигается. Смотрит на торшер перед собой и не чувствует сил, чтобы опустить руку с телефоном.

Спина после смены раскалывается.

…у Чжаня странная гордость на лице, когда он наклоняется и целует в щёку Чани Си. Она красивая девушка. Рыжие волосы собраны в простую, но элегантную укладку. Глаза, цветом напоминающие подсвеченный солнцем чёрный чай, отлично гармонируют с воздушным облаком фаты.

Она красивая, и яркие губы на лице так же красиво улыбаются. Слегка сдвинутые брови придают ей забавно-хмурое выражение, что создаёт привлекательный диссонанс с добрыми и светящимися счастьем глазами.

Цзянь крепко обнимает Хэ Тяня и, кажется, буквально подскакивает на месте, пока не разжимает объятий.

Чжань обхватывает Хэ Тяня за плечи, сильно хлопает по спине. Выдыхает: «Красавчик!»

Рыжий останавливается перед Хэ Тянем и в этот момент понимает две вещи. Первая: люди, глядя в иллюминаторы падающих самолётов на приближающуюся землю, чувствуют что-то похожее на это. Вторая — Хэ Тяню идёт свадебный костюм.

И ещё одно: он только что прокусил щёку.

— Поздравляю, — говорит, сглатывая металлическую слюну.

— Спасибо, — отвечает Хэ Тянь. И смотрит, смотрит, смотрит в глаза. Гнида.

— Гуань, не будь таким букой хотя бы сегодня! — вопит Цзянь, — обними своего друга! — И резко затыкается, словно получает тычок от Чжаня.

Два придурка.

— Ну же! — со мехом подбадривает кто-то сзади.

И под пристальным взглядом Рыжий сжимает челюсти, делает шаг вперед. Деревянные ноги практически отказывают, когда руки Хэ Тяня на миг застывают, а затем обхватывают его в ответ.

Рыжий отключается.

Он чувствует: мозг прекращает функционировать. Потому что он каменеет — весь, и онемение это начинается в груди, с сердца. А потом разливается по плечам и бёдрам.

Широкая ладонь хлопает его между лопаток.

Несильно. Так, как хлопают старых друзей, которых видели не так уж давно, но всё равно рады видеть сегодня, завтра. Ещё через шесть лет. Друзей,  с которыми когда-то заканчивали одну школу, когда-то играли на одной бейсбольной площадке. Курили одну сигарету. Друзей, чьи волосы сжимали в кулаке, когда задыхались приоткрытыми губами в приоткрытые губы, и шептали, шептали, шептали что-то о «никогда», «всегда», «ненавижу тебя», «клянусь», «пожалуйста».

Хэ Тянь похлопывает ладонью по спине ещё раз. Почти попадает в такт ударов сердца. Рыжий просто закрывает глаза.

Они друзья.

Которые знают, как громко стучит мяч по баскетбольной площадке в три часа ночи. Как сильно пахнет травой, если упасть на неё спиной и смотреть на звёзды из-за плеча лежащего на тебе Хэ Тяня. Знают, как больно целовать разбитыми губами разбитые губы.

Они знают слишком много. Рыжему кажется, что однажды ему пришлось убить себя, так много он когда-то узнал. Например — откуда этот шрам у Хэ Тяня за ухом, сколько поцелуев нужно, чтобы у него сбилось дыхание (один), какого цвета его глаза спросонья. И, да, иногда нужно уничтожить человека, чтобы он сумел жить дальше.

А иногда даже это не помогает.

Рыжий не помнит, как он разжимает руки.

Но помнит тремор в пальцах Хэ Тяня, который с быстрой и широкой улыбкой хлопает его по шее, как друга, с которым было бы здорово повидаться ещё. Но если не выйдет — это тоже ничего. Так даже лучше — не увидеться больше никогда.

Руки Хэ Тяня ледяные.

Руки Хэ Тяня дрожат.

Рыжий поворачивается к Чань Си. Она сияет — в её глазах свет. Спокойный и безмятежный. Свет — и что-то ещё. Тень, крошечный элемент, отголосок догадки. Она улыбается и мягко жмёт его ладонь.

Её глаза говорят: «всё в порядке».

А она говорит:

— Он очень много о тебе рассказывает.

И в голосе… это. Какой-то ингредиент, который может испортить идеальное, завершённое десертной вишенкой блюдо. Она не зла, вовсе нет. Просто внутри слышна слабая, практически несуществующая тоска.

Рыжий смотрит на неё и тихо отвечает:

— Жаль. О тебе я не слышал ни слова.

…Белая кожа на белой простыни — что может быть идеальнее. Будто каждый кусок мозаики становится на место, когда он проводит руками по мягкой коже плеч. Ключицы. Выступающие косточки и мягкие изгибы.

Рыжие волосы, запах свежего постельного белья, горячие руки и дрожащие выдохи.

Хэ Тянь плотно закрывает глаза и зарывается лицом в её шею, двигаясь в ней правильно, привычно, чудесно, хорошо. Он обхватывает её руками — он знает её тело до самых кончиков пальцев. Он так долго её искал, что почти отчаялся, а она — вот она. Правильная, чудесная. Хорошая.

Он поднимает голову и смотрит в её лицо.

Хочет сказать: «посмотри на меня», но она будто знает — открывает глаза. В них — что-то. Что-то, от чего становится страшно. Оно всегда там, всегда с тех пор, как она узнала его. Понимание. Жалость. Молчаливая, светлая грусть, от которой внутри вспухает ярость.

Он впитывает в себя совершенный цвет её глаз — то ли золото, то ли солнечный свет, скачущий по стене. Длинные рыжие ресницы. Смешно нахмуренные брови. Волосы… рыжие… чёрт. Чёрт

Хэ Тянь обхватывает её скулы руками и движется, движется, движется.

Зло рычит:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя.

А она улыбается.

Она гладит его висок.

Она хочет сказать: «он знает». Но почему-то молчит.

      …Однажды  Рыжий пробивает себе ладонь отцовским шуруповертом. В двадцать шесть он понимает: не так уж это и больно.