Название звезды: Альфард. Перевод с арабского: сердце Гидры.
В Токио 14:32.
Это на час больше, чем в Ханчжоу. Мобильный гаснет и тут же зажигается снова. Гаснет и зажигается. Рыжий насилует пальцем кнопку блокировки экрана и угрюмо втыкает в цифры.
Он крутит мобильный в руке, а потом снова начинает клацать боковую кнопку, пока от цифр не начинает рябить в глазах. Ещё несколько нажатий — и теперь в Токио 14:33.
— Привет!
Телефон чуть не выпадает из дрогнувших пальцев. Рыжий мысленно ругается — дальше что? Начнёт шарахаться от собственной тени? Станет шизиком, проведёт остаток своих дней в психушке, где его будут кормить жидкой овсянкой и поить подогретой лимонной водой?
Если честно, сначала носа касается запах — медовый, сладкий, летний, — только потом Рыжий поднимает взгляд и видит улыбающиеся подкрашенные губы.
Ван выглядит чудесно.
— Привет, — говорит он.
Она садится на лавку — рядом — осматривает пустую спортивную площадку. Сжимает тощие коленки, чуть выше которых начинается школьная юбка, а ниже — белые чулки. Тут же становится неловко. Как будто она сейчас откроет рот и скажет: «не дрочи на меня больше, идёт?».
Рыжему хочется сплюнуть.
— Ты чего здесь сидишь?
Просто так. Отличное место, чтобы вбить в гугл «время в Токио» и гипнотизировать взглядом экран мобильного. Делать вид, что смотришь на часы. Делать вид, что тебе не хочется, чтобы сейчас была ночь, чтобы с луной и чтобы повыть на неё хорошенько. Делать вид, что ты знаешь, что делать дальше и что хорошо спал на выходных.
А теперь ещё и на работе дали отгул из-за прорванной в зале трубы, так что теперь Рыжий свободен, как ветер. И невольно в голову лезет мысль: Хэ Тянь бы наверняка его куда-нибудь поволок, выдайся у Рыжего свободный денёк. Этот придурок не отлипал бы от него до самого вечера.
Он морщится. Отвечает:
— Просто жду.
— Я не помешаю?
— Нет.
Тут нечему мешать.
— Хорошая погода сегодня.
Ну, понеслась. Эти топтания на одном месте. Рыжий прикрывает глаза, зарывается пальцами в волосы. Почти раздражается.
— Я, — говорит, — не буду учить тебя играть. Если ты только из-за этого… — Он показывает рукой на неё, потом на себя. Потом снова на неё.
Опускает руку и со вздохом лезет в карман за сигаретами.
Ван пожимает плечами. Говорит:
— Нет, не из-за этого. Тем более, я уже записалась в баскетбольную секцию для девочек.
Раздражение уходит слишком быстро. Я, думает Рыжий, охренительно нестабилен.
— Зафиг, — говорит, — тебе вообще сдался баскетбол?
— Девочки не такие слабачки, как тебе кажется, — на удивление уверенно говорит она, бросив на Рыжего быстрый взгляд. — Может, мы в чём-то и слабее вас, но это не значит, что мы мячом в кольцо не попадём.
Он понимает, что уставился на Ван, только когда огонёк зажжённой спички лижет подушечку пальца. Она спокойно смотрит перед собой: рассматривает площадку, как стратегический объект. Как шахматную доску. Как будто уже играет.
Рыжий представляет Ван в игре, с мячом, и ему, если честно, хочется фыркнуть.
Он выбрасывает сгоревшую спичку и достаёт ещё одну. Шепелявит:
— Ясно, — зажав зубами сигарету.
Ван поворачивает голову и наблюдает, как он подкуривает. Потом вдруг начинает смеяться:
— Что, думаешь, я странная?
Рыжий приподнимает брови и честно отвечает:
— Да.
Они многозначительно переглядываются, потом снова смотрят перед собой. Сквозь осенние ветки ярко светит солнце.
Ван как будто оказывается здесь случайно, и, даже если это не так, Рыжий чувствует, что сейчас ему… на удивление нормально. Нет долбанутого желания вскочить со своего места и припустить подальше, как это было бы, если бы вместо Ван здесь сейчас развалился Хэ Тянь.
А может… — неожиданно думает Рыжий.
А что?.. А вдруг?
Он скашивает взгляд на Ван, задумчиво качающую ногой, рассматривает её маленький нос и накрашенные губы. От неё всё ещё приятно пахнет летом и мёдом с примесью сладкого ореха. Никакого глянца и окон в пол. Она всё ещё очень — очень, очень — хорошенькая. И испытывать к ней нечто вроде симпатии было бы настолько нормально, что от этого ощущения нормальности почти зубы сводит.
Он опускает глаза и смотрит на свою сигарету.
Чёрт. Мать твою, а. Что ж ты делаешь, дурак.
— Слышишь, — говорит, автоматически стряхивая пепел пальцем. — У тебя какие планы на вечер?
Ван поворачивает голову. На её лице выражение озадаченной почти-обеспокоенности. Почти-напряжения.
— Никаких. А… у тебя?
Рыжий поднимается и щелчком отправляет недокуренную сигарету в урну.
— Пошли. Пошатаемся, пока дождь не ебанул.
Но дождь не ебашит, хотя вечером всегда прохладнее, чем днём. Это единственная причина, по которой Рыжий предлагает Ван свою мастёрку. Видимо, это также единственная причина, по которой она соглашается её принять.
В мастёрке Рыжего Ван тонет почти по уши.
Накидывает её на плечи, выглядит немного смущённой, но милой и как будто игрушечной со своими медовыми волосами и густой чёлкой. Рыжий скользит взглядом по лицам идущих навстречу людей и не понимает, что останавливало его раньше от подобных прогулок. Это же совсем не напряжно. Да, нужно думать, что ответить на тот или иной вопрос, но не нужно думать, что в любой момент тебе на шею могут закинуть руку, и у тебя снова загнанно заколотится сердце. Что тебе в ухо выдохнут: «Соскучился?..», а ты шарахнешься в сторону, потому что именно так было бы правильно. Потому что есть люди, которые просто не должны выдыхать тебе в ухо.
С Ван очень просто. Как будто она давно хотела вот так с ним пройтись, а теперь ни в коем случае не хочет оставить о себе галимого впечатления.
Всё в её поведении говорит: посмотри, как со мной легко. Посмотри, как может быть хорошо. Подумай об этом. И Рыжий думает. И Рыжий соотносит. И Рыжему в голове становится так хорошо, а в грудине — несоизмеримо хуево.
Они как раз останавливаются возле маленького лотка с разноцветными шариками мороженного под стеклом и целой башней из вафельных рожков, когда в кармане жужжит мобильный, и Рыжий знает, кто это. Слишком легко догадаться. Потому что он смотрит на часы и понимает, что уже 20:57.
А в Токио 21:57.
И, да, сердце пропускает пару ударов, но потом — куда оно денется, — продолжает биться дальше. И Рыжий думает: всё равно продолжит. Даже если ты не примешь телефонный звонок, твоё сердце будет наворачивать круги, и с этим ты ничего не сделаешь. Даже если тебе звонит премьер министр или президент. Это не смертельно.
Он сжимает мобильный в кармане, чувствует всей ладонью это короткое «бз-з-з». «Бз-з-з». «Бз-з-з». Думает: заглохни. Бесится: заглохни. Умоляет: заглохни.
Ван оборачивается, с улыбкой протягивает ему вафельный рожок с холодным зелёным шариком. Рыжий расцепляет сжатые на мобильном пальцы, протягивает руку и принимает мороженое. Чувствует тугую вибрацию бедром, через ткань, ещё несколько секунд — потом она исчезает. И Токио остаётся в Токио.
А Рыжий ненавидит фисташковое.
— Милый, как дела?
Рыжий стаскивает кеды и бросает рюкзак на вешалку. Поднимает на мать глаза и говорит:
— Нормально.
Если она сейчас скажет, что Хэ Тянь названивал им домой, потому что Рыжий не ответил на его звонок, он за себя не отвечает. Он точно начистит этому мажорчику рожу. Отведёт душу по полной. От души постарается — его даже Йонг не узнает после такой байды.
Но мать говорит:
— Хорошо. — И снова исчезает на кухне.
Рыжий хмурится, останавливается в гостиной. Зачем-то осматривается.
— Никто не звонил?
Пейджи гремит ножом о раковину. Кричит из кухни:
— Ах, да, хорошо, что ты напомнил!
Диафрагма тут же подбирается, взгляд примораживается к пустому экрану телевизора. Вот, сейчас она скажет, что…
— Звонили из «Тао-Тао». Завтра уже можно выходить на работу.
— И всё?
— И всё.
— Ясно.
— Гуань, — она выглядывает в гостиную, — всё в порядке?
Он отрывает взгляд от телевизора. Отвечает:
— Да. Да, всё в порядке.
— Где ты был?
— Гулял. С девчонкой.
Пейджи приподнимает брови. Она удивлена. Почему-то осматривает его с ног до головы. Выражение глаз понять невозможно: то ли любопытство, то ли недоверие. То ли что-то совсем другое.
— Ты мне ничего не рассказывал о девчонках.
В груди просыпается острое желание отвернуться, уйти от этого взгляда, которым мать продолжает его сканировать. Он о многом ей не рассказывал. О многом она откуда-то знала и без его рассказов.
Рыжий прочищает горло, пожимает плечами.
— Её Ван зовут.
— Очень информативно, — улыбается она.
Что-то в её улыбке остаётся неискренним. Какой-то элемент… Рыжему кажется, что Пейджи ему не верит. От этого холодеет в грудной клетке.
— Я пошел спать, — говорит он. — Спокойной ночи.
— Ужинать не будешь?
— Я поел.
— Вы с Ван поели?
Рыжий оборачивается у двери, мать смотрит на него, наклонив голову. На ней кухонный фартук, а в руках ложка, которой, судя по аромату мяса и томатов, она мешала соус.
— Да, зашли в одну забегаловку. Съели по сендвичу.
— Питайся нормально. Договорились?
Он кивает:
— Договорились.
— Тогда спокойной ночи.
В комнате темно, и свет он не включает. Раздевается на ощупь, складывает вещи на рабочее кресло. Падает на кровать и трёт руками лицо. От мастерки слегка пахнет мёдом и сладким орехом. Этот запах уйдёт уже через пару часов, но сейчас вызывает лёгкое раздражение. Ван — милая девочка, но факт того, что от его вещи несёт кем-то чужим, вызывает зуд.
Он протягивает руку и стаскивает мастерку со спинки кресла. Замахивается и бросает её на закрытую корзину для грязного белья в другом углу комнаты. Прекрасный вечер заканчивается глухим раздражением, разбухающим в рёбрах, как вата в воде.
Ему насрать. Ему на всё насрать.
Он скоро постигнет дзен ебучего Будды. Ему впору обрить башку и замотаться в оранжевое тряпьё.
Он само спокойствие. Лежит и таращится вверх, лежит и шумно дышит носом, хмурит лоб, повторяет мысленно, что ему до одного места, до одного места, до одного места, когда телефон, брошенный на тумбочку у кровати, коротко жужжит и бьёт светом экрана в потолок.
Рыжий резко поворачивает голову и краем глаза видит фотографию Хэ Тяня — сердце сплёвывает аритмией, а Лайн сплёвывает уведомлением о новом принятом сообщении. Рыжий ненавидит Лайн.
Рыжий ненавидит Хэ Тяня.
«мудило написал вам сообщение: Ты дома?»
Рыжий протягивает руку и на пару секунд зависает. Потом хмурится сильнее и берёт мобильный.
[00:12:11] мудило: Ты дома?
Он с силой прикусывает губу. Сжимает телефон пальцами. Пишет:
[00:13:01] Вы: пнх
[00:13:58] мудило: Только если хорошо попросишь.
[00:14:10] мудило: Я знаю, ты умеешь хорошо просить.
Рыжий застывает. Даже, кажется, дыхание задерживает. Затем несколько раз подряд с силой прикладывается головой о подушку. С-сука.
В следующую секунду телефон снова разрывается вибрацией, Рыжий даже не успевает отбросить его в сторону. Теперь это звонок. По центру мигает большая зелёная трубка.
Мудило вызывает, кайф.
— Хули тебе надо? — рычит Рыжий в мобильный.
На линии какое-то время трещит тишина. Затем Хэ Тянь говорит:
— И тебе привет.
— Ты идиот?
— Мы договаривались созвониться.
— Я с тобой вообще ни о чём не договаривался, мажорчик. Дай мне отдохнуть, а. Серьёзно, блядь. Без тебя аж дышится легче.
Хэ Тянь чем-то присёрбывает на другом конце линии. Чаем, или хуй его знает. Говорит:
— Не могу.
И это звучит так просто, что Рыжий даже не сразу находится, что сказать в ответ. Выдавливает:
— Постарайся, значит. — Звучит как-то убого. Безобидно. Слишком нейтрально для человека, который мечтает ногами отбить Хэ Тяню голову.
— Ты почему трубку не взял?
— Не до тебя было.
— Вот как. И чем занимался?
— Прекрасно проводил время, ясно?
Фоном раздаётся приглушённый мужской голос, Хэ Тянь недолго молчит, словно прислушивается. Потом говорит:
— Подожди секунду.
И Рыжий слышит его тихие шаги. Скорее, не шаги даже, а еле заметные звуки передвижения. Слегка изменившийся ритм дыхания и воздух, поступающий в микрофон. Рыжий хорошо помнит, как ходит Хэ Тянь. Расслабленно и самоуверенно, как мудак. Как будто все вокруг должны знать, как охренительно этому парню по жизни повезло.
Каждую следующую секунду тишины Рыжий обещает себе сбросить звонок, но почему-то остаётся на линии, недовольно ждёт. Вслушивается против воли, уставившись в темноту перед собой.
Находясь здесь, в ночном Ханчжоу, так легко представить себе распиздатую квартиру где-то в Токио, где мажорчик разваливается на кожаных диванах, пьёт из хрустальных чашек и мочится в золотой унитаз. Легко представить его — они в последний раз виделись дней десять назад, это ни хера не срок, но Рыжему кажется, что времени прошло больше. Рыжий пытается представить себе самую крутую на свете квартиру, но в голову настойчивым образом лезут голые стены студии, окна в пол и сияющие огни. Кухня с лампой-багетом над столом и ночник у кровати.
Теперь звук такой, как будто Хэ Тянь закрывает дверь. Тихий шорох. Раздевается?
— Мне было удобнее поговорить, когда я тебе звонил, — говорит негромко. И объясняет: — Отец вернулся.
— Буду счастлив, если положишь трубку, — сообщает в ответ Рыжий. — Раз твой папочка не разрешает тебе разговаривать по телефону после двенадцати.
— Так с кем ты настолько прекрасно проводил время, что на звонок ответить не смог?
Рыжий сжимает челюсти, прикрывает глаза. Пытается просчитать варианты, но проёбывает. У него мозг как будто ушёл в глубокий оффлайн.
— С Ван.
Хэ Тянь замолкает.
Не слышно ничего, как будто динамик отрубило. Рыжий дожимает:
— Почувствовал разницу между нормальными людьми и придурками. Приятный опыт.
— Насколько приятный? — подмороженным голосом интересуется Хэ Тянь.
Рыжий чувствует, как теплеют скулы и переносица. Буквально исходит сарказмом:
— Несказанно.
Что он делает? Нахуя? Какой-то тип за две тысячи километров Восточно-Китайского моря от него пытается контролировать, как Рыжий проводит свой день. Это ли не пиздец.
— И где вы были? — тихо спрашивает Хэ Тянь.
Его голос вычищен от эмоций, отполирован. Просто тихий и, как обычно, слегка подъёбливый. Рыжий хочет поёжиться, потому что невольно вспоминает свой ебучий сон, в котором он слышал, как этот же голос звал его по имени.
Слышал звон ременной пряжки и…
— Ну, расскажи мне, — еле слышно скалится Хэ Тянь. — Интерес съедает.
Съедает его скорее ответный сарказм, чем интерес.
— Гуляли, понял? — огрызается Рыжий. — Есть в твоём словаре такое понятие? Гулять. Разговаривать. Приятно проводить время. Пожрать мороженого.
— Мороженого, — повторяет Хэ Тянь почти по слогам, как будто слово ему незнакомо. — И какое твоё любимое мороженое?
— Я кладу трубку.
— Я буду названивать целую ночь, если положишь. Подумай ещё раз.
— Совсем больной?
— Поступим так, — говорит Хэ Тянь, и Рыжий раздражённо закатывает глаза. Конечно, мы поступим так, как Ваше Выёбище пожелает. — Ответишь честно на три моих вопроса и гуляй. Я больше отсюда звонить не буду.
— Заманал ты меня со своими приколами, — тяжело выдыхает Рыжий, накрывая глаза свободной рукой. Он против воли вспоминает «Один ужин — и я от тебя отъебусь». И ведь действительно тогда отъебался. Похоже, слово мажорчик держать умеет. — Чё тебе надо от меня?
— Какое мороженое, — с расстановкой повторяет Хэ Тянь, — ты любишь.
— Ягодное. Полегчало?
Хэ Тянь молчит, потом негромко хмыкает. Рыжий силой заставляет себя закрыть рот, чтобы не спросить, что смешного в ягодном мороженом. Оно самое неприторное из всех, которые Рыжий пробовал. Тем более, в детстве они с матерью часто выбирались в парк, чтобы покормить птиц и умять по вишнёвому рожку.
— Ждёшь моего возвращения? — спрашивает Хэ Тянь, и это, кажется, самый простой вопрос из существующих.
— Нет, — отвечает Рыжий, не думая ни секунды.
— Я же предупредил — честно.
— О, поверь, — с издёвкой протягивает он, — чего-то ещё более честного люди пока не придумали.
В мобильном снова что-то шелестит. Хэ Тянь длинно выдыхает, протягивает:
— Хорошо. Тогда последний. — И прочищает горло. — Что на тебе надето?
Рыжий зависает.
— Ты охуел?
— Это простой вопрос, — негромко отвечает Хэ Тянь, пока щёки Рыжего покрываются, судя по жару, красными пятнами.
Единственное желание — прижать к лицу что-то холодное и врезать этому мудозвону между глаз. Этому мудозвону, который сейчас очень тихо дышит в трубку, ожидая ответа.
— Я не собираюсь…
— Тогда я буду звонить вам целую ночь. На домашний номер.
Рыжий шумно выдыхает, садится в постели. Чувствует, как ладони становятся влажными. Блядища. Ему крупно повезло, что он сейчас не находится здесь, тогда бы мажорчику точно не поздоровилось.
Умом легко понять: Хэ Тянь не дебил. Он не стал бы трезвонить им, не стал бы портить о себе впечатление Пейджи, в которой он души не чает. Конечно, можно встать и выдернуть шнур из телефонной розетки в коридоре. Конечно, можно выключить свой собственный мобильный. Можно много чего сделать.
Но сердце колотит по рёбрам, как заведённый мотор.
— Штаны, — цедит Рыжий, едва разжимая зубы.
Хэ Тянь на другом конце линии, кажется, даже задерживает дыхание. Переспрашивает:
— Что?
— Штаны. Штаны, блядь, так понятнее? Дошло?
— И всё? — теперь в его голосе явно слышна улыбка, от которой всегда продирает мурашками. Сегодняшний вечер — не исключение.
— Не испытывай моё терпение, придурок, — выплёвывает Рыжий в трубку, чувствуя, как прохладный воздух из приоткрытого окна обжигает лицо и спину.
— В таком случае, спокойной ночи?..
Прежде, чем Хэ Тянь успевает добавить что-то, он отрывает горячий мобильный от покрасневшего уха и скидывает звонок.
Бросает на кровать.
Зарывается пальцами в волосы, гипнотизирует взглядом погасший телефон. Успокаивает дыхание.
Минуты проходят, но экран больше не зажигается.
Рыжий ненавидит людей, которые вертят окружающими, как им хочется. Однажды он говорил Хэ Тяню, что ненавидит таких людей. Что ему не интересно быть дружком богатого мальчика, с которым хочет ходить за руку каждая вторая девочка из их школы. Он говорил, что ему это вообще не интересно.
Да, ему нужны деньги, но, блядь, всем нужны деньги. Это ещё не делает всех этих людей шлюхами, которых можно купить.
Хэ Тянь по умолчанию считает, что у каждого есть своя цена. У него мозг сложен как-то иначе. Из цифр с нулями и из деньжат его стрёмного папаши, которого даже сам Хэ Тянь, походу, побаивается.
Рыжий уверен: под мажорчиком всегда было подстелено. У него всегда был запасной план. Если не поступит в эту школу, пойдёт в ещё более блатную. Работа? С работой тоже не вопрос — вот Токио, оно для тебя, поехали, познакомлю тебя с партнёрами семейного бизнеса. Квартира? Забирай вот эти хоромы твоего дяди, не стесняйся.
Ван совсем не похожа на Хэ Тяня.
Да, от неё тоже дорого пахнет, но она ненавязчивая, не станет сверлить тебя взглядом (если ты не заикнёшься о том, что девчонки парням не ровня), не будет хватать тебя за руку. Она предпочитает держать дистанцию, Рыжего это вполне устраивает. Её максимум — осторожно коснуться рукава. Никаких насмешек и рывков за поводок. Она стала бы идеальной хозяйкой для какой-нибудь домашней болонки, но с этим не сложилось — у Ван на собак аллергия.
Всё это Рыжий узнаёт о ней во вторник, когда после занятий оказывается, что им нужно в одну сторону: Рыжему на работу, а Ван договорилась о встрече с подругой в парке. В том самом парке, где находится «Тао-Тао».
И голос у Ван приятный.
Его хочется слушать. Как и смех.
— Наш историк очень странный, — смеётся она.
Рыжий согласен — историк полный шиз. После его уроков уходишь с мозгом, взбитым до состояния жидкого пюре.
Ван продолжает:
— Он сегодня рассказывал нам, что все мы сделаны из звездных генеалогических отходов. Ничтожные остатки чего-то грандиозно-огромного — целой цивилизации живых планет пришлось умереть, чтобы появились мы. Ходили на учёбу, мазали тосты маслом, покупали газировку.
Рыжий впечатлённо качает головой.
— Звучит круто.
— Не хотела бы я быть космической мусоркой, — говорит она, поднимаясь по ступенькам в парк. — Только представь. Это довольно угнетающе. Каждый человек — личность, а не пыль мёртвых планет. Он ведь формируется, развивается. Индивидуальность, понимаешь?
Это реально грузит. Невыспавшийся мозг туго скрипит, перерабатывая информацию. Ван замечает это по сложному выражению лица Рыжего.
— Извини, — снова смеётся она. — На меня правда очень странно действуют уроки истории.
— Я с них обычно сваливаю.
Ван слегка морщится, поправляя сумку на плече.
— Не хочу отхватить низкий балл на экзамене. Отец возлагает на меня большие надежды.
Я знаю слова этой песни, — думает Рыжий. Господи, у всех деток богатых родителей мысли в первую очередь о том, как бы отхватить кусок пожирнее. Как меня занесло в это болото?
Ван внезапно останавливается и выдыхает:
— Ой.
Так резко, что Рыжий случайно налетает на неё плечом. Поднимает взгляд и застывает. Примораживается к асфальту.
— Ой, — повторяет за ней Хэ Тянь.
Рыжий думает: ёб твою мать.
Хэ Тянь наклоняет голову и переводит на него прищур тёмных глаз:
— Привет.
Он чувствует себя идиотом.
Тем самым единственным парнем, которому не сообщили о розыгрыше, а теперь он таращится на Хэ Тяня, сидящего на своей любимой лавке напротив «Тао-Тао» и понимает, что мысли застряли в мозгах, а слова — в глотке. Как косточка, перекрывшая доступ кислорода. Рыжий вот-вот начнёт задыхаться.
— Хэ Тянь! — восклицает Ван. — С возвращением! Йонг говорил, что ты приедешь на этой неделе, но не упоминал, когда именно.
— Спасибо, конфетка, — сладко улыбается тот, и Рыжий торопливо отводит глаза. Судорожно надеется, что это не выглядело слишком палевно. — Самолёт приземлился пару часов назад. Я успел только вещи домой завезти.
Сучий Йонг ни хуя ему не говорил.
Йонг — придурок, который вываливает информацию сотнями тонн за раз, который вообще не фильтрует её. Он никогда не говорит о самом, сука, важном, зато о херне может заливать часами.
— А что ты здесь делаешь? — Ван словно не замечает Рыжего, статуей застывшего по правую руку от неё. Просто приветливо улыбается. Это какой-то из видов искусства.
Идеальный человек для маскировки чудовищной неловкости. Ван нужно брать на политические переговоры враждующих стран — она будет мило беседовать с оппонентами в перерывах между нажатиями на красную кнопку запуска ядерных ракет.
— Жду своего друга. — Взгляд Хэ Тяня держится на ней, но Рыжий костями чувствует, о ком он говорит. — А… вы?
— Просто гуляем.
— Просто гуляем, — с выражением повторяет Хэ Тянь, растягивая губы. Циркач, блядь. Рыжий сжимает челюсти.
— Меня подруга ждёт у фонтана. — Ван показывает рукой в глубину парка. Туда, куда ведёт главная аллея. — Гуань пообещал провести меня. Хочешь с нами?
— Ну, раз Гуань пообещал, — с притворной серьёзностью произносит Хэ Тянь, и Рыжий застывает, словно азотом обливается, как только слышит собственное имя, произнесённое этим голосом. В животе медленно затягивается здоровый и скользкий узел. — Тогда не буду вам мешать. Третий, знаешь, лишний, конфетка.
Ещё немного, и он сам подавится собственным ядом. Сволочь. Нарванный хрен. Чтоб его.
— Пошли, — глухо бросает Рыжий, рывком отворачивая голову. Придерживая Ван за плечо и подталкивая в противоположную сторону.
Идём же, ну.
Шевелись.
— Была рада повидаться, Хэ Тянь! — улыбается Ван на ходу, через плечо.
Рыжий не оборачивается, но чувствует тяжёлый взгляд, вдавливающийся ему в спину.
В башке колотилка — в основном из матерщины. Как будто кто-то бросил в пустую банку несколько камушков и теперь размахивает ею из стороны в сторону, а камушки бьются и бьются, и бьются о стенки.
Только через минуту напряженного, жужжащего раскалёнными нервами молчания, он замечает, что Ван искоса смотрит на него. Поворачивает голову. Хмурит лоб в ответ.
— Ну?
— Вы что, в ссоре?
Хороший вопрос. А что, когда-то было иначе?
Рыжий жмёт плечом и отводит взгляд. Говорит просто и ясно:
— Я его не перевариваю.
Ван продолжает смотреть. В конце концов, отвечает:
— Удивительно. А мне казалось, что он очень внимателен к тебе.
Рыжий замедляет шаг. Чувствует, как сжимаются в карманах кулаки.
— Ты это о чём, а?
— Да ни о чём, — Ван смотрит удивлённо, заглядывает ему в лицо. — Слушай, точно всё нормально?
— Да.
Чёрт. Попустись. Она-то тут при чём.
Единственный человек, который не вызывал в тебе бешеного напряга за последние дни не имеет к вашей ублюдочной связи с Хэ Тянем совершенно никакого отношения.
Рыжий отворачивается, смотрит на центральный фонтан в конце аллеи и бурчит:
— Всё нормально. Забей.
— Если что, обращайся. Я могу… выслушать. Правда.
Он согласно мычит, не раскрывая рта. Сверлит взглядом перед собой. Девушка в ярко-зелёном платье, стоящая у фонтана, замечает их и идёт навстречу, приветливо улыбаясь. И Ван прекращает хмуриться.
…Конечно, он всё ещё здесь.
На что Рыжий рассчитывал. Глупо было надеяться, что Хэ Тяня снесёт внезапным порывом ветра или, например, припечатает сверху домиком, прилетевшим из страны Оз.
Он курит, откинув голову на спинку лавки и щуря глаза. В своём дебильном костюме — Рыжий видел его всего несколько раз, но уже успел возненавидеть эти стрелки на брюках и тугие манжеты. Пиджак перекинут через перекладину, и память подкидывает картинку этого пиджака, валяющегося под дождём на пахнущей мокрой пылью гравийной дорожке.
Рыжий в одежде не выпендривается — влез утром в чистые спортивные штаны и натянул стиранную толстовку. Всё, готово.
На конкурсе стилей, конечно, золото бы не взял, но его всё устраивало. Если он когда-нибудь вырядится в костюм, Пейджи, наверное, на улице пройдёт мимо него и даже головы не повернёт. Кому это нужно.
Хэ Тянь не поднимает голову, когда Рыжий останавливается в нескольких шагах от него. Только выпускает дым через нос и прикрывает глаза.
Острый кадык натягивает светлую кожу шеи, когда он сглатывает.
Хули он не расстегнёт верхние пуговицы? Придушиться же можно. Ему вообще кровь в голову поступает? В деловом костюме вообще положено разваливаться вот так, настолько широко расставив свои долбаные ноги, что стрелки на коленях почти исчезают? Рыжий натыкается взглядом на чёрный ремень и сухо сглатывает, отворачивая башку. Ему резко становится жарко.
Это моментально выводит из себя.
— А как же поцелуй на прощание?
Он почти дёргается, настолько внезапно звучит голос Хэ Тяня. Тот уже поднял голову и снова затягивается сигаретой, вглядываясь в лицо Рыжего.
— Чё? — тупо переспрашивает он. Он реально не понял.
— Помада, — выдыхая дым, объясняет Хэ Тянь. — Её нет. А у неё были накрашены губы. Такая помада так просто, за секунду, не оттирается.
— Ебать ты Шерлок.
Хэ Тянь усмехается, не отводя глаз. Мимо них, держась за руки, проходит пожилая пара. За спиной в «Тао-Тао» тихо звенит входной звоночек. Дилинь-дилинь. Хэ Тянь подаётся вперёд.
— Что, даже не в щёку?
Рыжий сжимает зубы и молча смотрит на него в ответ. Взгляд Хэ Тяня скользит по лицу так, будто он действительно соскучился. Спокойно, немного сонно. Как будто давно хотел посмотреть на кого-то, а теперь, внезапно, вот он, стоит перед тобой. Позволяет — смотри. Руками только не трогай.
Когда тишина начинает становиться слишком громкой, а от взгляда начинают натурально горячеть скулы, Рыжий отворачивается. Он не хочет курить, но мнёт в пальцах сигаретную пачку.
— Чего тебя сюда принесло?
— Я знаю, по каким дням ты работаешь.
— Вчера не работал.
— Да, вчера у тебя были дела поважнее. Это я понял.
Ночью Рыжий собирался дать ему в рожу, вчера он собирался покрыть его матом, всю неделю он собирался сделать с Хэ Тянем нечто болезненное и хреновое, как только тот возникал в его мыслях, а теперь — просто стоит и смотрит, как Хэ Тянь протягивает руку и сплющивает бычок о крышку мусорника. Он немного похудел, под глазами залегли тени. Скулы стали острее, челюсть выделилась. Не жрал ничего, что ли. Дебила кусок.
Мимо них снова проходит какая-то пара. Девчонки. Хихикают и кокетливо поворачивают голову. Хэ Тянь даже бровью не ведёт. Облизывает губы и щурит слегка покрасневшие (от дыма или долгого перелёта?) глаза.
Взгляд, как на магните, возвращается к нему, даже когда Рыжий отворачивается и смотрит в сторону. Его хватает всего на пару секунд. Возможно, это потому, что Хэ Тянь не несёт свою привычную пургу, а возможно, потому, что что-то в Рыжем привыкло к Хэ Тяню. Притёрлось к нему и теперь восполняет свой опустевший за неделю резерв.
Подзаряжается, как телефон.
— Ладно, — наконец говорит Хэ Тянь и протягивает руку за пиджаком.
Поднимается на ноги.
В груди прохладно сжимается: сейчас свалит.
Пусть валит, — думает Рыжий.
Нехуй ему здесь делать. Пусть. Понял же уже, что зря припёрся. Любой дурак бы понял.
Хэ Тянь скользит по нему ещё одним быстрым взглядом. Задерживается только на глазах. Говорит, как будто это может что-то объяснить. Получается устало:
— С детства не получалось делать фокусы и сюрпризы. Вечно выходит какое-то дерьмо.
Рыжий почти рычит, когда он, коротко кивнув, разворачивается и идёт в сторону остановки. Думает: вот сука. Вот же блядина.
Какая привычная картина: Хэ Тянь выёбывается. Хэ Тянь открывает входную дверь. Хэ Тянь пытается задеть, но не может.
Хэ Тянь уходит.
Рыжий сжимает пачку в руке с такой силой, что пальцами чувствует, как сминаются сигареты. Он слышит свой голос и даже почти не удивляется:
— Эу, придурочный!
Хэ Тянь останавливается. Хэ Тянь оборачивается через плечо. Хэ Тянь и ещё несколько человек в парке.
— Ты в своём ебучем Токио вообще жрал что-нибудь?
Хэ Тянь смотрит. Хэ Тянь слабо ухмыляется. Хэ Тянь отвечает:
— Сегодня — точно нет.
Рыжий указывает себе за плечо.
Говорит, не понижая голоса:
— Это, конечно, не токийская «Тапас Плаза», но супа с лапшой могу оформить. Возможно, даже выберу для тебя чистую тарелку в виде исключения.
Ну, вот и всё. Сказал. Почти не трудно.
Теперь, слегка задержав дыхание, он смотрит, как Хэ Тянь медленно разворачивается и так же медленно, словно давая шанс передумать, делает шаг, ещё шаг. Ещё шаг к нему.
Он всегда даёт шанс. Это сработает с вами, если вы не привыкли проёбывать все свои шансы.
Когда Хэ Тянь равняется с Рыжим, тот ворчит:
— Шевели жопой, пока я добрый.
— Невероятное гостеприимство, — улыбается Хэ Тянь. — Если честно, я даже не ожидал.
И дальше они идут в «Тао-Тао» вместе. И Рыжий угрюмо, почти раздражённо, думает: вот так. Добро пожаловать домой, придурок. А Хэ Тянь смотрит на него, щурясь, краем глаза и не перестаёт улыбаться.