Надежные дружественные объятия и спокойное тепло сменились чем-то жарким, тяжелым, так и норовящим удушить меня своей горячей духотой. Уютная безбрежная патина под босыми ногами, легкий ветерок в лицо, заставляющий опускать ресницы и невольно улыбаться его несмелым вздохам, и сверкающие нежностью и спокойствием звезды пропали, оставив меня одну в мрачной, неприятной темноте. Не желая задыхаться, я дернулась и неожиданно наполовину избавилась от чего-то, давящего на грудь и живот. Вдохновленная победой, пусть и малой (но ведь главное — начать, а там, глядишь, и города скоро брать начну), я сделала отчаянное мысленное усилие, направленное на разгадку довольно существенной и важной для меня тайны: отчего вокруг так темно? Какие-то отголоски размышлений и умозаключений в моем мозгу на этот счет определенно имелись, я напряглась, стараясь не дать им потеряться (отчего-то все мысли расползались, как тараканы на свету, приходилось прилагать немало усилий, дабы не дать им разбежат

ься и пропасть окончательно), и через несколько минут напряженной умственной работы смогла сделать аж два вывода: или темнота царит вокруг меня (тогда уж я тут бессильна, разве что попробовать магический светильник из энергии Спокойствия создать), или я просто лежу (вот в этом я была уверена па все сто — тело определенно находилось в горизонтальном положении) с закрытыми глазами. В этом случае изменить что-нибудь вполне в моих силах.

Придя к таким логическим заключениям, я решила подтвердить или опровергнуть хотя бы одно из них и с немалым трудом разлепила веки.

Увиденное меня не порадовало. В комнате было душно и сумрачно, чему способствовали тяжелые бархатные шторы, наглухо задернутые и не пропускающие ни единой струйки свежего воздуха. Но кое-что рассмотреть я все-таки смогла.

Помещение было обширным, совершенно мне незнакомым. Моя кровать стояла на небольшом возвышении, очень похожем на низкий постамент, на который в склепе устанавливают гробы. Сходство моей постели с домовиной только усиливалось несколькими букетами цветов, стоящими в ногах и изголовье большой кровати. На таком солидном, роскошном и огромном ложе с дорогим шелковым постельным бельем, кружевными простынями и внушительной горой подушек в вышитых наволочках я возлежала впервые в жизни. Над головой красовался тяжеленный балдахин с огромными кистями и золотым шитьем. В некотором отдалении от кровати стояло трюмо, предусмотрительно повернутое зеркалом к стене — видать, чтобы я не испугалась при взгляде на саму себя. В углу красовался небольшой письменный стол темного дерева и стульчик с шелковой обивкой и резными подлокотниками. Рядом располагалась небольшая кушетка. На ней спал Шерринар. Не то что прикорнул на минутку или придремал случайно — нет, искусник дрых совершенно спокойно,

мирно и безмятежно, сложив руки на груди и благостно улыбаясь милой непогрешимой улыбкой. Стоящие рядом сапоги, висящий на спинке стула камзол и расстегнутая спереди рубашка ясно указывали, что он провел тут уже немало времени и собирается просидеть, вернее, пролежать еще больше. Ну что ж, надо еще сказать спасибо, что хоть не в кровать ко мне полез.

В углах и в середине потолка — позолоченные лепнины с цветочными и птичьими мотивами, на стенах со светло-голубыми обоями, усеянными розами, развешана пара образчиков светлой живописи, несколько фигурных канделябров с оплывшими свечами и зеркало в роскошной золоченой раме — жаль, под таким углом, что с кровати себя не видно. На полу пушистый ковер, на нем, неподалеку от кроватного возвышения, тоскуют хорошенькие тапочки с невысокими каблучками и трогательными пушистыми помпонами на носках. Дверь добротная, прочная, в такую хоть с тараном ломись — выдержит.

То непонятное, что пыталось меня удушить, оказалось тремя одеялами, лежащими одно на другом. Дернувшись, я попросту своротила всю эту гору и теперь лежала полураскрытая, жадно дыша полной, отчего-то туго ходящей и странно ноющей грудью. Ну не диво ли, что я чуть не задохнулась?! И кто в летнюю жару вздумал кутать меня в пуховые и стеганые одеяла?!

Во всем теле ощущались жуткая слабость и вялость, казалось, меня здорово потрепали в мялках, потом старательно выколотили валиками для отбивки белья и завершающим аккордом пропустили через мельничные жернова. Голова кружилась и болела, в груди, стиснутой чем-то жестким, словно костер развели. Морщась, я отогнула край того одеяла, что на мне еще осталось, и с удивлением обозрела тугую повязку, начинающуюся на уровне подмышек и заканчивающуюся в районе живота. От нее невыносимо смердело настоями и зельями. И кто это тут такой заботливый меня перебинтовал?

Решив лично выяснить все возникшие в голове вопросы, я попыталась встать. Тело, не обращая внимания на повелительные команды возмущенного рассудка, желавшего срочно ознакомиться с местными достопримечательностями, категорически отказалось участвовать в разведке и подло осталось утопать в перине и подушках.

Я попробовала встать еще раз. И опять безрезультатно, что ж это такое?! Я настолько удивилась своей недееспособности, что даже испугаться как следует на смогла, просто лежала, тупо уставившись на балдахин и раздумывая, с чего бы на меня подобная вялость напала. А потом и разум, подло изменив своей хозяйке, решил, что ему тоже не помешает немного безделья, и без всякого на то соизволения с моей стороны отключился, увлекая меня в страну сновидений.

Во второй раз я проснулась — скорее очнулась — от тихо-размеренного голоса над ухом:

— …Но должен отметить, что темная искусница, Дивеной именуемая и прозванная нами Дивейно, соблюдения светлых традиций ради показала себя в сем недостойном происшествии с лучшей стороны: приняв вид странный и необычный, ею боевой ипостасью названный, вышеупомянутая сумела без жертв пресечь распространение сумятицы и возмущений в Лайлэре, тем самым восстановлению правопорядка и приумножению славы Светлого Императора поспособствовав. Жертвой единственной стали несколько капель светлой крови, коей обагрились полы поместья многоуважаемого эльфа Вартэка, после того как боевая ипостась искусницы темной применила физическую силу и осуществила клыками захват плоти одного из повстанцев. Вынужден сознаться, в ходе вышеописанных событий искусница, Дивейно нами называемая, получила ранение боевым заклинанием Света изначального, кое не смогла ни отклонить, ни парировать. В данный момент вышеозначенная искусница находится при смерти и не подает никаких надежд на выздоровление. Однако мы не теряем веры в благополучный исход дела и с милостивого позволения Вартэка расквартированы пока в его поместье, ожидая разрешения проблемы состояния темной искусницы в ту или иную сторону. Жду ваших указаний начальственных, уповаю на милость и снисхождение как ко мне, так и к вышеупомянутой искуснице.

Голос замолчал, словно утомившись, потом неуверенно уточнил:

— Ну, написал? Давай сюда, я именную печать поставлю.

Опять тишина, прерываемая лишь тихим шелестом бумаги. Затем все тот же голос, печально знакомый и удручающе негодующий, возмущенно прошептал:

— Ну а это что такое? Кто же «вышеозначенная» через три «ы» пишет? И почему «ипастась»? А здесь запятая нужна, да и вот тут тоже… Эх ты, грамотей!

Послышалось виноватое огорченное сопение. Потом все тот же недовольный голос повелительно произнес:

— Инната, глянь, как там наша «вышеозначенная», может, уже стоит отписать Мастеру, что дорогая покупка преставилась?!

На меня, по-прежнему лежащую неподвижно и с закрытыми глазами, повеяло цветочными ароматами и запахом дорогого шоколада.

— Все так же, — мрачно констатировал Иннатин голос. Легкий ветерок дал понять, что светлая девчонка отшатнулась от моей распростертой на перинах полумертвой тушки и бестолково заходила но комнате. — Вроде и дохлая, а вроде и дышит еще. Может, придушить ее самим, чтобы не мучилась?

— Инната! — негодующе рявкнуло на три голоса.

— А я что? Я ничего! — поспешила оправдаться та. — Просто больно ведь смотреть, как она между жизнью и Тьмой мается, никак выбрать не может, куда ей больше хочется отправиться. И из чего их, искусниц этих темных, делают? Нормальный человек давным-давно бы номер от такого заряда Света изначального.

— Да не такой уж она и человек, — размеренно сообщил голос Айлайто, мягкий, певучий, полный невыразимой грусти и тоски, до этого участвовавший только в хоровом выкрике Иннатиного имени. По моим волосам скользнула ласковая ладонь. Движение было неожиданно спокойным и заботливым, преисполненным такой нежности, что я едва не вздрогнула. — В ней как минимум четверть вампирьей крови. Да и эльфийская явно имеется, пусть и темная.

— Ну да, ну да. Что не человек Дивейно — это точно, — язвительно отозвалась Инната. — То-то она так ловко в монстра оборачивается. Но мне ее все-таки жалко. И так она темная, злая, несчастная, а тут еще это…

Послышались тихие приглушенные всхлипы, казалось, девчонка старается подавить искренние слезы, не слишком в этом преуспевая.

— А как вы думаете, она оправится? — робко поинтересовался голос Айрэка, все еще удрученного своими отрицательными успехами в писанине под диктовку. — Ведь и впрямь жалко — всех спасла, восстание разогнала, и вот, пожалуйста, — чуть дышит…

— Если до завтра в себя не придет, будем заказывать гроб, мрачно постановил Шерринар. Как вы думаете, какой бы Дивейно понравился? Сосновый? Или, может быть, дубовый?

Ну нет, пора подавать признаки прихода в сознание. Иначе эти светлые доброхоты меня живьем закопают. Вон они уже до обивки дошли:

— Красную шелковую? Синюю, с вышивкой и кистями? А может, лучше черную, искусница-то темная? Или белую — так оно красивее и символичнее будет?

А потом:

— А памятник какой ставить? Прямоугольный? Квадратный? Может, в форме пирамиды? А мрамор какого цвета выберем?

— Черный, с прожилками, а то сплошной будет смотреться некрасиво, как кусок угля, — не сдержавшись, высказала свое авторитетное мнение я, удивляясь слабости собственного голоса. — И чтобы мое имя было выбито, а не написано, а то дождь смоет буквы. Да, и эпитафию какую-нибудь патетичную, что-нибудь вроде: «Умерла — и хвала богам! Светлая память тебе, темная!»

Кто бы видел, какая суета началась в спальне после этой невинной реплики! Светлые едва не затоптали друг друга, стремясь лично убедиться, что я более-менее очухалась и готова поддержать важный и актуальный разговор о средствах выражения посмертного уважения к покойнице.

Как меня обнимали и целовали… Причем полным составом делегации… Диво еще, что в своем энтузиазме светлые не отправили меня во Тьму, куда я так опрометчиво не отошла под действием светлого заклинания. Я синела и выворачивалась, но остановить выражение эмоций расчувствовавшихся светлых было так же сложно, как удержать в мокрых руках намыленную гадюку.

Наконец умничка Инната сообразила, что просто от отвращения к жизни я краснеть и хрипеть, как на смертном одре, не буду, и первая разжала руки. Да заодно и женишка своего от меня оттащила. Просто так, на всякий случай — в состоянии, в коем я пребывала на тот момент, моим заморенным перебинтованным телом невозможно было прельстить даже стосковавшегося по женскому вниманию жреца-отшельника.

Опомнились и остальные. Покраснели, смущенно покосились сначала на меня, потом друг на друга, отвели глаза и дружным кружком уселись по обе стороны моей постели. Я почувствовала себя Темной Императрицей, недавно подарившей стране наследника — семь лет назад, когда произошло это знаменательное событие, все главы гильдий ходили засвидетельствовать свое почтение счастливой молодой матери и будущему темному властелину. Представляю, какая давка была в спальне Императрицы — гильдий-то в Темной Империи насчитывается чуть ли не под сотню!

Как выяснилось опытным путем, мое тело, прибитое заклинанием Света изначального (а это и впрямь не шутки) и полузадушенное светлыми объятиями, было далеко не в восторге от попыток принять если не вертикальное, то хотя бы полусидячее положение, и ответило на эти неразумные действия приступами головокружения и тошноты. Я, не желая демонстрировать свою слабость, откинулась обратно на подушки, силясь изобразить благородное желание возлежать поудобнее. Но это никого не обмануло: Шерринар тут же встревожился и принял такой вид, будто стоял у смертного одра лучшего друга, а Инната всплеснула руками.

— Ну, Дивейно, как ты? — похоронным тоном поинтересовался светлый искусник, пристально вглядываясь в мое лицо, как бы ища в нем признаки приближающейся Смерти. Увы, тут его поджидало разочарование — я, несмотря на жуткую слабость и общее отвратное самочувствие, так просто освобождать этот мир от своего темного присутствия не собиралась.

— Погано, — честно призналась я, дотрагиваясь до ноющего, невыносимо чешущегося виска. На пальцах остались три черные чешуйки, я с удивлением принялась рассматривать их и тут поняла, что это, собственно говоря, значит — Эй, я что, не до конца трансформировалась?

— Похоже на то, — осторожно подтвердил Айрэк. — Глаза у тебя по-прежнему какие-то жуткие, если ты про это. Да и клыки длинноваты.

— И вы молчите! вознегодовала я. — Я тут чудовищем лежу и хоть бы кто об этом заикнулся! И это светлые! Где же ваше благородство, любовь к ближним, чувство прекрасного, в конце концов?

— Ага! — восторжествовала Инната, хлопая в ладоши от избытка чувств. Наконец-то ты признала, что твоя вторая ипостась страшна, как все семь смертных грехов!

— Ничего подобного! — покачала я головой, пораженная до глубины души: вот оно, истинное лицо светлых — только что причитала, ковер слезами поливала, а теперь злобствует и ехидничает! Помереть, что ли, им назло? Но время, кажется, уже безнадежно упущено… — Обе мои ипостаси на редкость милые и симпатичные, лучших не сыскать в обеих Империях. А вот промежуточное состояние действительно подкачало, но это уже, так сказать, издержки производства.

— Скромности у тебя, как у темной! — вздохнул Айрэк, внимательно следя за тем, как я с трудом втягиваю клыки и возвращаю зрачкам привычные цвет и форму.

— А я и есть темная, — зевнула я в ответ, прикидывая, как бы повежливее попросить всех присутствующих убраться. Мне хотелось спать, а еще пить и кричать от отвращения к жизни, себе и окружающим. — И горжусь этим. А теперь вопрос: кто-нибудь из вас способен на подвиг во славу Света?

Услыхав про подвиг, делегация тут же оживилась, вдохновилась и выжидающе уставилась на меня.

— Принесите мне водички, — озвучила я условия славного деяния, достойного быть увековеченным в летописях и хрониках.

— И где же здесь подвиг? — недоуменно поинтересовался доселе молчавший Айлайто. Эльф вообще был как-то странно тих и задумчив, будто заклинание в грудь схлопотал он, а не я.

— А в очередной раз доказать превосходство Света над Тьмой? — невинно вскинула брови я, с тоской отмечая, что даже столь простое действо отняло у меня уйму сил. К тому же повязка сильно давила на грудь и живот, затрудняя дыхание, казалось, доброхоты, ее наложившие, решили доделать то, что не успело сделать заклинание. — Пусть все знают, что темные даже встать воды налить себе не могут, а пытаются повесить это нехитрое дело на светлые шеи!

Лица делегации медленно вытянулись, все присутствующие, кажется, пытались сообразить, говорю я серьезно или ерничаю. В конце концов Шерринар, даже слегка приоткрывший рот от умственных усилий, вычленил из моего провокационного предложения главное слово и громко вознегодовал:

— Вставать? Не вздумай! Тебе еще рано! И вообще, хочешь пить — пей лучше морс или укрепляющий травяной настой! Он полезен для здоровья и поможет тебе выздороветь.

— Да хоть воды из лужи! — обозлилась я, нетерпеливо прихлопнув ладонями по одеялу. — И у настоя, и у морса, и у вина, и у прочих напитков есть один общий, весьма существенный недостаток: все они находятся вне пределов моей досягаемости!

Надо было видеть, с каким трепетным благоговением Айлайто поднес мне серебряный кубок! Я опять почувствовала себя Темной Императрицей. Правда, это сладкое ощущение пропало, как только я сделала первый глоток — питье оказалось тягучим, зеленоватым и таким омерзительным на вкус, будто его готовили из дохлых жаб и гнилых водорослей. Если бы не мои хорошие манеры, я бы начала плеваться прямо в постели. А подлый Айлайто держал кубок так, что отпихнуть его в сторону, не облившись противным питьем, не было никой возможности.

Только когда показалось дно, эльф великодушно убрал бокал в сторону и поставил его на прикроватный столик. Я задумчиво проследила за посудиной взглядом. Красивая вещичка, дорогая, настоящее произведение искусства. Интересно, если бы я заболела просто так, скажем, гриппом или ангиной, а не разогнав восстание, поднесли бы мне что-нибудь столь же изящное, или пришлось бы довольствоваться простой глиняной кружкой? Буквально через секунду я почувствовала, как веки начали сами собой закрываться, а разум — медленно погружаться в сладкую пучину полудремы, предшествующей крепкому долгому сну. Судя по тому, с какой готовностью мне поправили подушки и подоткнули одеяло, все окружающие были в курсе действия этою напитка. А судя по понимающей улыбке Шерринара, который заботливым папочкой натянул упомянутое одеяло мне чуть ли не на уши и разве что в лоб не поцеловал, он этот гадский настой и готовил. Вот и верь после этого светлым! Как ни в чем не бывало, коварно усыпили девушку, воспользовавшись ее наивностью и доверчивостью! А я так хотела обсудить с ними животрепещущую тему гроба, венков и прочей похоронной атрибутики, которую желательно было бы приготовить к моей безвременной кончине!

Паче чаяния, погребение, похоже, отодвигалось на неопределенный срок. Выздоравливала я долго и тяжело, но помирать определенно передумала, особенно когда выяснилось, что Шерринар собирался сэкономить на моих похоронах и обойтись всем самым простым и дешевым. Мол, мне тогда уже все равно будет, а ему лишние траты ни к чему. В определенной логике искуснику отказать было нельзя, но это все равно возмутило и здорово обидело!

С утра до ночи меня одолевали посетители. Все гости, присутствовавшие на памятном балу, считали долгом почтить визитом ту, за чьей неширокой спиной прятались в грозовой час. Хозяин поместья — грациозный черноволосый эльф Вартэк — забегал чуть ли не ежедневно. Его милая надменная супруга навестила меня всего лишь один раз, за что я была ей весьма благодарна — в то единственное посещение она довела меня до зубовного скрежета высокопарными благодарностями и тихой ненавистью, сквозящей за каждым словом. За что она так не любила темных, да и людей вообще, оставалось только гадать.

Один раз даже приходил градоправитель Лайлэры — тучный одышливый мужичонка неопределенного возраста с сальным блеском в глубине заплывших глазок на жирном лице, которое он поминутно обтирал кружевным шелковым платочком. Сопя и вздыхая, как хряк перед корытом с помоями, градоправитель в самых торжественных и высокопарных выражениях вынес мне искреннюю благодарность от имени общественности и свою личную признательность за пресечение беспорядков, разразившихся в Лайлэре в ту памятную ночь. Как выяснилось, венцом безобразий должен был стать захват резиденции самого главы города. Так что я своим отчаянно-храбрым поступком (искусав нескольких повстанцев) повергла возмущенную чернь в панику и тем самым поспособствовала спасению градоправителя, его домочадцев и всего нажитого непосильным трудом добра. Правда, все благодарности выразились только в устной форме. Не то что денег — даже грамоты почетной или памятной не дали. Лестно, провалиться мне в Свет!

Слуги Вартэка, будучи свидетелями бальных событий, окружили меня невероятным вниманием. А уж делегация, носившаяся со мной, как гарпия с единственным детенышем, и вовсе едва ли не поселилась в моей комнате. Шерринар, так тот даже ночевать на кушетке повадился. Первые три раза я, по причине пребывания в беспамятном состоянии, стерпела, в четвертый удивилась, а на пятый безапелляционно потребовала освободить меня от его присутствия и не компрометировать в глазах окружающих. Искусник в ответ патетично затряс головой и заявил, что моя репутация не пострадает ни в коей мере — окружающие продолжали видеть в нас счастливую семейную пару. Так, дескать, и ему спокойнее, и для меня лучше — а вдруг я ночью вздумаю начать помирать и даже не смогу позвать на помощь?! Я ехидно отозвалась, что в столь деликатном и тонком деле я на других не рассчитываю, а собираюсь обойтись собственными силами — так Шерринар аж затрясся от злости и едва не пристукнул меня. Вздумай он осуществить благое деяние по избавлению мира от вреднючей темной, ему это удалось бы без особых проблем. В те дни я не смогла бы дать отпор даже котенку, не говоря уже о раздразненном моим зубоскальством светлом искуснике. Тем не менее это не помешало мне язвить и ерничать, угрожая требованием сатисфакции в виде фактической, настоящей женитьбы. Самое смешное, что искусник действительно устыдился, смутился, покраснел, а потом, воззвав к светлым богам и собравшись с духом, решительно объявил о своей готовности взять меня в жены, дабы замять неприятный и двусмысленный инцидент. Тут уж устрашилась я, да настолько, что не нашла даже слов для комментария и ответила на предложение руки и сердца блюдом с дорогими оранжерейными фруктами, с плеча запущенным в Шерринара. Тот увернулся и с воплем вылетел за двери, после чего ночевать в моей комнате больше не порывался. Боялся, наверное. Хотя было бы чего…

А служанки потом долго ругались, выметая из всех углов раскатившиеся вишни и собирая валяющиеся на полу персики, яблоки и душистую сладкую массу, оставшуюся от медово-желтых сочных груш.

Чем таким славным и сильным напоследок угостила меня подлая светлая баба-искусница, оставалось только гадать. Во всяком случае, делегация, опасаясь за мое душевное здоровье, даже не показывала мне того, что осталось от изумрудно-зеленого бального платья, в котором я красовалась в злосчастный вечер. Грудь, поврежденная заклинанием, была туго перебинтована и постоянно если не болела, то ныла, иногда доводя меня до бессильных слез и тихих нехороших слов сквозь зубы. Тот, кто сидел со мной в тот момент (одну меня не оставляли почти никогда — делегация, устав возиться с болезной покупкой, сдавала эстафету слугам дальнего эльфийского родственника), страшно пугался и мчался за Шерринаром и Айлайто — первому хорошо удавались болеутоляющие заклинания и мерзостные утепляющие настои, а второй одним своим патетично-остроухим видом осушал мои слезы и заставлял мгновенно мобилизовывать все отпущенное мне богами ехидство и сарказм.

Беспомощность и зависимость от других доводили меня до бешенства, я злобно ворочалась на жарких пуховых перинах, ругалась и строила планы скорейшего выхода из-под всеобщей опеки. Получалось, правда, не очень. То грудь болела, то голова кружилась, то ноги ныли, то страшно хотелось спать, то просто не было настроения куда-то идти и что-то делать. С «идти», кстати сказать, была самая большая проблема — вставать мне не разрешали на протяжении целой недели, даже тогда, когда я, по своему собственному мнению, была вполне готова вскочить и бегать, обгоняя ветер.

Поэтому, когда однажды служанка, сидевшая на ступеньках постамента с моим ложем, неумолимо раззевалась и вскоре задремала, прислонившись головой к раме кровати, я решила выйти на самостоятельную прогулку. Погода как нельзя более располагала к подобным променадам — только что прошел легкий летний ливень, прибив пыль и развесив на листьях сотни маленьких алмазов, ослепительно сверкавших в лучах вновь выглянувшего солнца. В воздухе плавали ароматы свежести, пряной зелени и цветов. Среди густой зелени парковых насаждений звонко чирикали пичуги, празднуя лето и хорошую погоду. Все это великолепие, доступное моему взгляду, обонянию и слуху только через милостиво приоткрытое окно (Шерринар пребывал в непоколебимой уверенности, что сквозняк есть причина всех заболеваний, начиная от насморка и заканчивая переломом ноги, и с маниакальным упорством захлопывал за собой все двери и притворял окна), окончательно укрепило мое решение встать и совершить самостоятельную прогулку. А тут еще и служанка заснула. Грех было не воспользоваться такой возможностью.

Как выяснилось, встать было далеко не так просто, как мне казалось, пока я возлежала на пуховых перинах и строила планы. Голова мгновенно закружилась, а ноги, отвыкшие от того, что их используют по прямому назначению, тут же подло подогнулись и попробовали уронить меня на пол, вернее, на ступени со спящей служанкой. Картинка вселенского скандала, который наверняка последует за моей бездарной попыткой проявить самостоятельность, мигом предстала перед мысленным взором и помогла мне не хуже целебною питья — ноги, тут же укрепившиеся от подобных мыслей, послушно снесли свою хозяйку с постамента с кроватью на ковер и даже дотащили ее до середины комнаты. А там уж я, ухватившись за стул, все-таки смогла не упасть и оглядеться по сторонам. Хорошенький бархатный халатик и тапочки, за неимением лучшего, вполне подошли для осуществления моих намерений, я облачилась в сии нехитрые предметы чьего-то гардероба и, собравшись с духом, вышла из комнаты.

В коридоре стало легче — я просто хваталась за стены и почти не шаталась. Голова все еще кружилась, а перед глазами в изобилии плясали черные точки, но я старалась не обращать внимания на подобные мелочи и упорно топала вперед, предвкушая дивную прогулку по окропленному ливнем саду, благоухающему летом и свежестью. То, что я не знала, где нахожусь, не смущало меня ни в малейшей степени: опыт подсказывал, что любой коридор рано или поздно заканчивается лестницей. А лестницы, как правило, ведут и вниз и вверх. Так что в сад я выйти смогу вполне.

Вскоре мне действительно попалась массивная каменная лестница с широченными перилами и пологими низкими ступенями. Восхитившись собственной мудростью и прозорливостью, я покрепче ухватилась за перила и начала отважный спуск вниз. Встретившийся по дороге лакей напугал меня чуть ли не до полуобморока, но сам он никак не среагировал на мое появление — бледная, немилосердно шатающаяся, аки пьяница со стажем, девица в халате и тапочках на босу ногу не удивила и не впечатлила его нисколько — видно, подобные сцены для данного поместья редкостью не были. Поэтому я воспрянула духом и продолжила свое храброе продвижение вниз, стараясь не обращать внимания на разгорающуюся боль в груди.

А потом я столкнулась с уборщицей. Бедной бабе дико повезло, что она оказалась морально устойчивой и не померла от потрясения при виде растрепанной, качающейся из стороны в сторону темной девушки, с радостным взвизгом протянувшей жадные руки к ее швабре. Уборщица настолько удивилась, что даже не сообразила сначала, чего я хочу, и несколько раз безукоризненно вежливо переспросила:

— Что вам угодно, кэй? Простите великодушно, Я не поняла, что вам угодно?

— Да это, вот это! — бледно улыбалась я, указывая на ее швабру и хватаясь попеременно то за стену, то за перила. Поняв, что тетка никак не сообразит, на кой мне сдалось ее орудие труда, и не собирается мне его протягивать с учтивыми поклонами и благодарными улыбками, я рассвирепела и, не растрачиваясь более на галантные жесты и вежливые пояснения, попросту выдернула желанный предмет из ее рук, стряхнула с него тряпку и двинулась дальше, опираясь на отвоеванную швабру, как на костыль. Ограбленная уборщица так и застыла столбом, не веря своим глазам. Похоже, в ее богатой на события и происшествия жизни подобный экивок приключился впервые.

Со шваброй дело пошло еще лучше — я даже ни разу не споткнулась, пока ползла до второго этажа. А там на площадке висело огромное зеркало, мимолетный взгляд в которое заставил меня невольно содрогнуться. Оттуда на меня смотрело Нечто — мрачное, изможденное, осунувшееся, с растрепанными волосами и сине-фиолетовыми кругами под глазами, в халате, под которым явственно просматривались бинты на груди и животе, и со шваброй в руках. Короче, самая натуральная ведьма — так в далекие времена называли диких темных искусниц-самоучек, живших в лесных чащах, обожавших творить людям пакости и летать на всевозможных подручных средствах вроде метел, вил, кос или тех же швабр. Устрашившись собственного отражения, я невольно отшатнулась от зеркала, попятилась, стараясь убраться подальше от выглядывающего из позолоченной рамы невероятного чудища, и как раз наткнулась спиной на грудь Айлайто, вурдалаком вынырнувшего из какой-то боковой двери и замершего от удивления при виде бледной меня с верной шваброй в руках.

Немая сцена продолжалась с полминуты, потом эльф взревел раненым медведем, а я, насмерть перепугавшись (страшный вопль Айлайто наложился на еще свежие впечатления от милого образа в зеркале и едва ли не до обморока от ужаса довел), попыталась отмахнуться от остроухого агрессора единственным, что было под рукой — шваброй. Эльф смертельно оскорбился и заверещал пуще прежнего, от чего у меня заложило уши. Пришлось зажать их обеими руками, дабы не оглохнуть на веки вечные, спешно бросив свое страшное оружие, по совместительству служащее костылем. А на жуткий эльфий крик, больше похожий на дикие звериные завывания, чем на внятное выражение негодования представителя разумной расы, уже бежали случившиеся поблизости слуги, ограбленная уборщица, выскочивший на площадку третьего этажа Шерринар, поднимающиеся снизу Айрэк и Инната…

— Да еще без вуали! — на уровне ультразвука надрывался Айлайто, указывая на меня трясущимся от праведного негодования перстом, украшенным массивным перстнем с недурственным камушком изумительной огранки. Этот оригинальный довод едва не довершил начатое коварным заклинанием светлой искусницы и не убил меня на месте — я, бестолково открывая рот, покачнулась и подрубленной елкой свалилась на с готовностью подставленные руки эльфа, продолжавшего сотрясать воздух жуткими воплями, привлекая к моей скромной темной персоне нездоровое внимание окружающих и прежде всего подоспевших на место событий остальных членов светлой делегации.

Крику было…

А как они меня всем скопом в спальню волокли.

А уж ругались-то, ругались… Если на них не смотреть, а только слушать, так можно подумать, что здесь собрались не благовоспитанные представители разумных светлых рас, а портовые грузчики из самых грязных и бедных районов Валайи. Позорной порки за безрассудное и своевольное поведение я избежала лишь благодаря незаурядным актерским способностям — поняв, что озлобленные моей выходкой Шерринар и Айлайто готовы применить грубую физическую силу, дабы в простой и доступной форме растолковать мне всю опасную глубину моих заблуждений, я тихо охнула, обвисла на их руках и закатила глаза, симулируя обморок. Светлая делегация тут же с великой готовностью мне поверила, так как обморок служил отличным доказательством теории о моей беспомощности и неспособности передвигаться самостоятельно.

Со шваброй я так и не рассталась — Инната, не участвовавшая в переносе моего «бесчувственного» тела, но испуганно суетящаяся рядом и оглушающая окружающих нервным стрекотом неоформленного, но весьма встревоженного содержания, невесть зачем подобрала ее, принесла ко мне в комнату и аккуратно поставила рядом с кроватью. Никто не посмел оспорить мои притязания на владение славным предметом домашнего обихода, так что швабра осталась в полном моем распоряжении, и теперь у меня хоть было чем отгонять от своей постели доброхотов, страстно желающих посодействовать процессу моего выздоровления.

Попытку побега делегация мне не простила и удвоила бдительность. Теперь в моей спальне оставалась ночевать Инната, для которой специально принесли и установили в углу небольшую односпальную кровать. Светлая девчонка отнеслась к своим новым обязанностям моей сиделки очень серьезно и ответственно: по десять раз за ночь вставала пощупать мой лоб (такое ощущение, что она не жар пыталась выявить, а каждый раз с трепетной надеждой уповала на то, что я уже померла и успела остыть), бесконечно предлагала поесть, попить, поспать, поболтать или почитать вслух — такие серьезные нагрузки, как распознавание значков и закорючек в книгах, мне были противопоказаны категорически. Кроме того, Инната всерьез вообразила себя искусницей-целительницей и принялась с невероятным воодушевлением готовить какие-то мерзостные зелья, настои и взвары, вздумав проверять на попавшей в ее цепкие руки болезной темной искуснице действие подозрительных лечебно-магических составов. Я ругалась, сопротивлялась

и даже отстреливалась небольшими сгустками сжатого воздуха, в общем-то безвредными, но весьма ощутимыми при прямом попадании, чем раз за разом вызывала на свою несчастную голову потоки возмущений и негодований неблагодарностью темных. В ответ я, потеряв терпение, замахивалась на несносную крикунью поспешно нашаренной у кровати верной шваброй, после чего Инната, как правило, разражалась таким спичем, что на шум и вопли сбегались все, кто находился вокруг в радиусе версты. Следовал разбор полетов, потом успокоение и тихое перемирие — до очередного конфликта, коего долго ждать не приходилось, все-таки светлая и темная девушки в одной комнате — это все равно что опрометчиво сплетенные в одно заклинание энергии Разрушения и Созидания.

Вставать мне разрешили только через три дня после успешно пресеченного светлыми побега. Причем тот факт, что во время побега я ухитрилась с середины коридора третьего этажа самостоятельно, ни разу не упав, дойти аж до второго, — нисколько не убедил их в моей дееспособности. По мнению делегации, обработанная заклинанием Света изначального темная искусница может передвигаться, лишь позорно сидя на мужских руках.

…На мой торжественный подъем с ложа, едва не ставшего смертным одром, сбежалась смотреть вся дворня с гостеприимным хозяином во главе, и даже несколько гостей памятного бала пожаловали. С ужасом обозрев высокое светлое собрание, сгрудившееся вокруг кровати и жадно следящее за каждым моим движением, едва ли не на головы садясь друг другу, я с тоской подумала, что меня, того и гляди, не выведут из этой комнаты под руки, как предполагалось изначально, а вынесут ногами вперед — воздух становился все более тяжелым и спертым, а Шерринар, отдавая дань своей параноической боязни сквозняков, наглухо закрыл все двери и окна, чтобы я, не приведи темные и светлые боги, в добавление к своим хворям не простыла, и еще гардины задернул на всякий случай. И как он разгадал мои злодейские замыслы — насмерть простудиться и в одночасье торжественно помереть от пневмонии?! Большой ум ему богами дан, государственный, далеко искусник пойдет, если, конечно, лениться не будет…

Так или иначе я, наряженная ради такого случая в красивый темно-зеленый брючный костюм и кокетливую кружевную вуаль, царственно опираясь на многочисленные, услужливо подставляемые руки, сползла с перин и отважно преодолела все четыре ступенечки возвышения, на котором стояла кровать. Потом случилась заминка: я стояла на ковре, переминаясь с одной босой ноги на другую, а все собравшиеся торопливо искали достойную болезной темной искусницы обувь. Да так рьяно и дружно, что я, оставленная ради такого дела практически без поддержки, едва не завалилась на пол.

Но в конце концов туфли на низком устойчивом каблуке были найдены и обуты мне на ноги, после чего я бесстрашно двинулась к дверям, то и дело качаясь, а поэтому хватаясь за предметы мебели и сочувственно ахающих окружающих. Тело совершенно не разделяло победных настроений разума и раз за разом почему-то упорно стремилось как можно ближе познакомиться с ковром, а в коридоре — с мраморными плитами и половичками, лежащими перед каждой дверью — Вартэк был болезненно чистоплотен и требовал, чтобы гости и прислуга каждый раз при входе в любую комнату тщательно вытирали ноги. Каких душевных жертв и напряжения воли ему стоило устроить достопамятный бал и ни разу не заикнуться приглашенным о необходимости обтрясти грязь с обуви — оставалось только гадать.

Вся восхищенная толпа зрителей двинулась следом за мной, испуганно вздыхая при каждой моей попытке упасть и протягивая руки, дабы мне было за что ухватиться. Спустившись на первый этаж, я, аки Темная Императрица со свитой графьев, князьев и прочих высокородных, гордо прошествовала к дверям, ведущим в сад, почтительно распахнутыми при моем приближении вытянувшимся по струнке лакеем. Не веря своей свободе, я невольно ускорила шаги и почти выбежала на крыльцо. Там прыть пришлось поумерить — ноги вновь задрожали и начали подгибаться, да еще мои многочисленные сопровождающие, решив, что присутствуют при попытке побега, галопом ринулись следом, едва не сбив притормозившую меня, да заодно и чуть не затоптав друг друга.

К счастью, переться за мной след в след никто не собирался — дружно поумилявшись моему бодрому виду, почти все присутствующие разбежались в разные стороны, оставив рядом только самых близких, то есть делегацию в полном составе, да хлебосольного Вартэка, который, впрочем, вскоре тоже поспешил откланяться, явно воображая, что уж коли я встала на ноги, то скоро освобожу его светлое поместье от своего темного присутствия.

Делегация попыталась взять меня под руки, но потерпела сокрушительную неудачу — их-то было четверо, а рук у меня, как ни крути, всего только две. Поэтому сразу же оттесненная на задний план Инната надула губы и нашла наилучший выход из положения — попросту дернула к себе своего женишка, уступив почетные места моих поводырей Шерринару и Айлайто. Ну, те и не сплоховали — гордые возложенной на них миссией, искусник и эльф едва ли не на руках меня понесли, ревниво подталкивая друг друга. Мое бренное тело от этих выяснений отношений равномерно покачивалось вправо-влево и даже назад, но там меня уже подхватывали руки бдительных жениха и невесты.

Короче, прогулка получилась не ах. Я даже почти ничего не увидела и не запомнила, поглощенная попытками не упасть под влиянием коварных сил притяжения земли, а также противодействия Шерринара и Айлайто. В конце концов я не выдержала и взмолилась о пощаде: посидеть, например, на скамеечке или, если до нее далеко, просто полежать на травке.

Отвлекшаяся на свое, внутрисветлое, делегация тут же вспомнила о непосредственной причине променада и засуетилась, разыскивая место, достойное посиделок хворой темной искусницы и ее сопровождающих. Я была не столь привередлива и капризна и потому, поняв, что сил дойти «во-о-он до той скамеечки» у меня никак не хватит, села, где стояла, то есть посреди дорожки.

Надо было видеть, как перепугалось мое сопровождение! Судя по мрачно-торжественным похоронным лицам, светлые решили, что я наконец-то начала помирать окончательно и бесповоротно, и готовились обставить мою кончину со всевозможной праздничностью и пиететом, дабы она навсегда запомнилась. Но тут их ждало разочарование — я просто сидела на мелком речном песке, покрывающем дорожку, зажмурившись и с наслаждением подставив лицо ласковым лучам теплого солнца, и вовсе не собиралась отходить в мир иной, находя и этот вполне приятным и достойным.

— Эй, Дивейно, а ты знаешь, что сидеть посреди дороги — плохая примета? — не выдержав, прервала напряженное и, кажется, слегка разочарованное молчание Инната. Я приоткрыла один глаз, с отвращением покосилась на светлую девчонку и, увидев, как она аж шею вытянула в мою сторону в ожидании ответа, нехотя поморщилась:

— Нет, не знаю. И знать не хочу. Только светлые могут верить в такую дурь.

— Ну вот что ты за человек такой — все с сарказмом, ехидством, издевкой, кривой иронической ухмылкой и насмешливо приподнятыми бровями?! — завел Шерринар, который, игнорируя приметы, уселся рядом и нацелился провести воспитательную беседу. — Это твое бесконечное ерничанье, странная приверженность к заумным фразам… Ведь нельзя же так. Ты только рот раскроешь, а окружающие уже понимают: перед ними темная.

— Они это понимают с первого же взгляда. Я еще и слова вымолвить не успеваю, а все уже сообразили: ага, она темная. Так же как, глядя на тебя, люди понимают: ты светлый человек. Так же, как в Айлайто мигом распознают светлого эльфа. Тут уж ничего не попишешь — генетика, — лениво отозвалась я, теребя край вуали и борясь с сильнейшим желанием сорвать с лица эту тряпку.

— И ты так спокойно констатируешь это? Да я бы умер от позора, если бы родился темным! — патетично притопнул ногой Айрэк.

— А я — если бы родилась светлой! — не осталась в долгу я. — И вообще, чего вы ко мне прицепились? Ведь с самого начала понимали, кто я. Так что видели глазки, что покупали, теперь ешьте, хоть повылазьте.

Светлые примолкли — не то не нашли, что ответить, не то (что очень сомнительно, но все-таки теоретически возможно) и впрямь пристыдились. Потом Инната, разбивая повисшее над нашей компанией напряженное неловкое молчание, громко повторила:

— И все-таки сидеть на дороге — очень плохая примета!

Я страдальчески покосилась на светлую язву (вот уж прицепится так прицепится, да от этой доброхотки не то что обессилевшей — безногой и параличной сбежишь, лишь бы не видеть ее и не слышать рядом вредного и настырного голоса) и с кряхтеньем начала подниматься. Айлайто с готовностью протянул мне руки, помогая встать, я оперлась на них и торжественно прошествовала к подножию старого развесистого дуба, под которым и уселась, блаженно вытянув ноги и вновь подставив лицо солнечным лучам, наискось пробивающим густую шелестящую крону. К тому же оказалось, что я расположилась как раз над силовым потоком, который тут же с готовностью начал напитывать меня энергией, как магической, так и самой обычной, физической, способной послужить низменным телесным нуждам. Ох, хорошо-то как…

Айрэк и Инната, удостоверившись, что я устроилась более-менее нормально и помереть в ближайшее время не грожусь, затеяли игру в мяч. Шерринар, немного помявшись и раз двадцать покосившись на меня, присоединился к ним. Под дубом рядом со мной остался только Айлайто, развалившийся на траве в неприличной близости и мечтательно щуривший малахитово-зеленые глаза. Я старалась не обращать на эльфа внимания и с завистью следила за беготней искусника и его учеников. Очень хотелось присоединиться к этой троице, но сил хватало лишь на неспешные движения глаз да поддержание ленивой беседы, которую затеял скучающий Айлайто:

— Может, тебя перенести на лавочку? Чего на земле валяться, еще простудишься…

— Здесь энергетический поток проходит, — отрицательно качнула головой я, мысленно дивясь такой невероятной заботе и пытаясь вообразить светлого эльфа с темной искусницей на руках. Картинка получилась потрясающе выразительной и колоритной, достойной звучного названия: «Безумие заразно». Неясно только, кто от кого умопомешательство подхватил: эльф, взявшийся таскать темную, — от своей ноши, или девушка, позволившая себя тащить светлому, — от носильщика. — Я лучше тут полежу, заодно магические силы подкоплю.

Мы немного помолчали, потом Айлайто с видом философа поинтересовался:

— А как тебя учили в Темной Школе?

— Хорошо! — уверенно ответила я, правда, не слишком поняв, что именно хотел услышать любознательный блондин.

— Откуда такая категоричность и уверенность? — поразился он.

— А разве понадобилась бы светлым плохо обученная темная искусница? — риторически вопросила я, наблюдая за игрой. Инната, ловкая и грациозная, как пьяный медведь в лавке стеклодува, в очередной раз не поймала мяч и бросилась за ним вдогонку — запыхавшаяся, раскрасневшаяся, смеющаяся. Ей не мешали ни высокие каблуки, ни болтающаяся перед лицом вуаль, ни путающийся в коленях подол. Я опять невольно позавидовала светлой девчонке. Как бы мне хотелось сейчас тоже бегать и веселиться!

— А что ты будешь делать после пяти лет отработки? — продолжал любопытствовать Айлайто, придвигаясь еще ближе и начиная рассеянно играть краем моего пояса, лежащим на траве, как уставшая черная змея.

— Естественно, в Валайю вернусь. Во всяком случае, постараюсь, — пожала плечами я, медленно ложась на траву и скрещивая руки под затылком. Перед глазами неспешно закачалась причудливая мозаика яшмово-зеленых дубовых листьев на фоне пронзительно-голубого, изумительно чистого, невозмутимого неба. Светлая Империя хороша для светлых. Темным здесь делать нечего.

— У тебя остался там кто-нибудь? Ну, в Валайе?

Я оценивающе покосилась на лежащего рядом эльфа, раздумывая, не стоит ли скормить ему ту же сказку, что и Иннате, — про ненаглядного жениха, великую любовь и намеченную свадьбу. Но что-то удержало меня от этого, возможно, нервные пальцы Айлайто, заплетающие в косичку длинную кожаную бахрому на конце моего пояса. А возможно, просто нежелание причинять себе лишнюю боль воспоминаниями о приятеле, который остался в Валайе на высокой должности и наверняка уже забыл обо мне — ведь при дворе собраны самые знатные и богатые красавицы Темной Империи всех рас.

— Нет. Во всяком случае, никого, кто бы ждал моего возвращения и готовился к нему.

— А откуда ты? — после минутного молчания, прерываемого лишь восторженными взвизгами Иннаты, беззаботными выкриками Айрэка да веселыми комментариями Шерринара, поинтересовался эльф. — Ну, в смысле, где твоя родня?

— А кто его знает, — легкомысленным полушепотом отозвалась я — мне на грудь, обманутая спокойствием и почти полной неподвижностью, села большая красно-фиолетовая бабочка, и мне не хотелось спугнуть это крылатое чудо. — Я сама из пригорода. Сколько себя помню — чуть ли не с младенчества из милости жила при храме Увиллы на должности подай-принеси-пойди-вон. Откуда я сама да где мои родители — одним богам только и ведомо. А потом жрецы в Школу отвели — мол, на всякий случай, проверить, вдруг там какой-никакой магический талант проклевывается. А иначе отдали бы на обучение в гильдию портных или вышивальщиков портить глаза с иглой и нитками, гнуть спину над отрезами ткани.

Бабочка, вопросительно поводя усиками, отважно путешествовала от верхней ко второй пуговице на моем тонком пиджаке. Роскошные крылья с черной каймой слегка трепетали, словно помогая тонконогой красавице удерживать равновесие. Я затаила дыхание, замерла, стараясь не спугнуть ее, и, сама понимая, как глупо верить в подобную ерунду, загадала: если бабочка дойдет до цели, значит, что-нибудь избавит меня от отбывания пятилетнего срока в Светлой Школе.

И тут храброе насекомое заметил Айлайто. Эльф долго не раздумывал — отпустил мой переплетенный пояс, протянул руку и хлопнул по большеглазой красавице ладонью, как по мухе. Естественно, не попал — бабочка оскорбленно трепыхнула крыльями и взвилась в воздух, потом спикировала на обидчика (не сомневаюсь: если бы могла, так и нагадила бы на него), на мгновение опустилась прямо на острый кончик правого уха и тут же вспорхнула опять, на сей раз окончательно и навсегда.

— Ну зачем? — укоризненно и расстроенно спросила я, провожая взглядом грациозное насекомое, стремительно взлетающее к листьям и теряющееся в густой изумрудно-зеленой кроне дуба. Я была так огорчена отрицательными результатами своего наспех придуманного гадания, что и не заметила сначала, что эльф не торопится убирать руку, ту самую, которой он бабочку бил. А заметив, еще успела удивиться (неужели так приятно ощущать под ладонью тонкую ткань пиджака и тугую повязку?), прежде чем начать возмущаться.

Без ложной скромности могу сказать, что в том происшествии я повела себя на редкость спокойно и достойно. Я не стала кричать, ругаться нехорошими словами (хотя очень хотелось) и негодующе сбрасывать нахальную руку — наоборот, вплотную придвинулась к ее хозяину и с нежнейшей из улыбок, так эффектно обнажающей самые кончики мгновенно удлинившихся и заострившихся клыков, страстным полушепотом проворковала:

— Лапки убери, солнце мое остроухое! И впредь не тяни их куда не просят. Иначе, темными богами клянусь, я приложу тебя каким-нибудь заклинанием, расчленю на куски и скормлю Нене. Или сама съем.

— Ты чего? Ты не это… Я… Ты не так поняла! — вскинулся Айлайто, испуганно тараща на меня зеленющие глаза и от искренности прижимая к груди (своей, надо заметить) обе руки.

— Мы оба друг друга не так поняли, — милостиво согласилась я. — Давай не будем спорить и ссориться — впереди еще полдороги до Сэлленэра.

— Давай! — оживленно отозвался Айлайто, радуясь, что так легко отделался!

Я кивнула и, придя к выводу, что как-то мы уж слишком засиделись под этим гостеприимным дубом, начала вставать. Разумеется, со столь сложным и ответственным делом мое обессилевшее тело, хоть и напитанное энергией, справиться было еще не в состоянии. Но я скорее согласилась бы одна сразиться с легионом потусторонних тварей, чем признать собственную беспомощность. За что и поплатилась — еще не встав толком, покачнулась раз, другой и, не удержавшись, из положения полусидя-полулежа-полустоя, завалилась назад. Очень удачно, надо сказать — прямо на Айлайто. Тот охнул, шумно выдохнул, но выдержал и даже слегка сдвинулся, чтобы мне было удобнее лежать на нем, собираясь с силами. Я самоотверженного и галантного поступка не оценила и тут же предприняла еще одну попытку встать самостоятельно — такую же неудачную, как и предыдущая. Айлайто подо мной уже откровенно веселился и разве что не ржал в голос, но старательно изображал насмерть придавленного эльфа, не способного даже поднять руку и поддержать девушку, дабы помочь ей хотя бы сползти с него, не говоря уже о том, чтобы встать.

И тут по моей несчастной груди, приложенной сначала заклинанием, потом рукой эльфа, охотившегося на бабочек, еще и мяч стукнул. Довольно сильно и увесисто стукнул, надо признать, аж дыхание перехватило и в глазах слегка помутилось. А потом за ним явился Айрэк и явно подумал что-то не то — во всяком случае, вытаращился на нас светлый мальчишка, как на клубок гадюк в собственной постели.

— Ну чего смотришь? — рявкнула я, резко и повелительно протягивая ему руки. — Чем глаза без толку пялить, лучше бы помог подняться, а то как бы Айлайто подо мной не задохнулся.

Айрэк шумно сглотнул, но послушно ухватил меня за запястья и вздернул на ноги. Я благодарно улыбнулась ему, кивнула Айлайто и, невольно держась за грудь, в которой опять начало разгораться жаркое болезненное пламя, медленно зашагала по газону к виднеющемуся за густыми кронами деревьев особняку. Делегация, хоть я и не просила их об этом, тут же оставила игры и посиделки в тенечке и в полном составе понеслась за мной, дабы тут же протянуть светлую дружественную руку помощи, если я вдруг начну заваливаться в яму или в пруд головой вниз.

Так с той первой прогулки и повелось: два раза в день я обязательно выползала в сад и неспешно бродила по дорожкам, лежала в тенечке на траве или сидела на берегу небольшого декоративного водоема, заросшего кувшинками и рогозом. Делегация полным составом со мной больше не гуляла, каждый раз отряжая на мое сопровождение одного или двух своих членов.

Лучше всего было, когда за мое конвоирование брались Айрэк и Инната. Они попросту подцепляли меня под руки с двух сторон, и я могла безбоязненно шататься то вправо, то влево, зная, что упасть мне не дадут — подхватят обязательно, в какой бы бок я ни качнулась. С Шерринаром тоже ходить было неплохо — искусник, обладающий крепкими надежными руками, на которые можно было спокойно опираться, и немалой силой, если не занудничал и не изображал непогрешимого светлого, пытающегося наставить всех и каждого на путь истинный, мог рассказать немало интересного, занимательного и просто забавного, причем как о воспитательной и преподавательской деятельности, кою мне вскоре предстояло осваивать, так и просто о жизни. А вот гулять с Айлайто было сущим мучением — то эльф, будто натертый скипидаром, рвался вперед едва ли не бегом и без умолку трещал всякую ерунду, то, наоборот, ползал не быстрее беременной улитки и доставал меня рассуждениями о добре и зле, Свете и Тьме, варениках с вишнями, старинных фолиантах, дамских седлах, поэзии прошлого века, вернувшейся в этом сезоне моде на камзолы с зауженной талией и собственном отношении к жизни.

Так или иначе я выздоравливала. Уже и ноги меня держали довольно твердо и уверенно, и голова почти не кружилась, и слабость одолевала все реже, и пожары в груди стали не такими частыми и сильными.

Едва-едва очухавшись и более-менее твердо став на ноги, я тут же потребовала, чтобы меня вели на конюшни — проследить, как там обращаются с Ненавистью. Делегация пыталась отговорить меня, но я решительно заявила, что если они откажутся меня сопровождать, то я пойду сама, одна, и пусть им будет стыдно, если я где-нибудь споткнусь, упаду и насмерть ушибусь об твердые полы Вартэкова поместья, или скачусь с лестницы и переломаю себе все кости. Светлые, решив не откладывать дело в долгий ящик и дожидаться моей кончины, чтобы после нее терзаться угрызениями совести, устыдились тут же, на месте, и сразу же выразили готовность следовать за мной куда угодно, хоть во Тьму. То-то же!

Я не ошибалась, когда думала, что в Светлой Империи валерисэн содержать не умеют. В деннике, отведенном бедной рептилии, моим глазам открылось дивное зрелище: Нена, хмурая, как не залегший в спячку медведь, сидящий по челюсти в сугробе, лежала перед внушительной горкой овса и изредка с отвращением подхватывала языком пару зернышек. Конечно, с голоду еще и не то съешь! Удивительно только, что все конюхи живы и целы — как-то я не верю, что Неночка прониклась столь глубокой симпатией к местному обслуживающему персоналу, что не попыталась за их счет восполнить недостаток животных жиров и белков в своем организме.

Почувствовав мое приближение, рептилия завизжала от восторга и ринулась навстречу. Ее не остановила ни толстенная цепь, крепящаяся к ошейнику, ни низкие воротца денника — валерисэн попросту снесла их и едва не вспрыгнула мне на руки. Сопровождавший меня Шерринар, сколь ни дорожил своей темной покупкой, устрашился и отступил, оставив меня без опоры. Естественно, Ненависть в порыве выражения чувств опрокинула меня. Придушенно барахтаясь под ее тушкой и пытаясь увернуться от языка, с жаром вылизывающего мои щеки, я парадоксальным образом ощутила почти полное, безбрежное, захлестывающее с головой счастье. Как приятно, когда тебя любят и ждут!

Опираясь на услужливо подставленную шею Нены, я встала и грозно нахмурила брови. К тому времени работникам конюшни стало известно, что к странной и непонятной твари пришла хозяйка, и они в полном составе собрались у денника валерисэн, с трепетом ожидая дальнейшего развития событий. Кое вскоре и последовало: я (и откуда только силы взялись?!) затопала ногами и завизжала громче Иннаты, требуя, чтобы моей рептилии сейчас же, вот сей секунд, принесли большой кусок свежего мяса. Что тут же и было исполнено.

Я лично с рук покормила свою ездовую зверушку, потом, морщась от ослепляющей боли, вступила с ней в мысленный контакт и узнала потрясающие подробности о наплевательском отношении к своим обязанностям персонала конюшни. Как выяснилось, не зная, чем кормить загадочное создание, которое привели в денник Шерринар и Айлайто, конюхи недолго думая от всей светлой души насыпали ей овса и на этом успокоились. И больше к Нене не подходили. Правильно, зачем?! Корм же у нее есть (моя бедная рептилия сначала отказывалась поедать странные, непонятные зерна, какими ее раньше никогда не потчевали, и взялась подчищать невкусное яство, только окончательно оголодав), а воду и издали налить можно. То-то все конюхи целы. Думаю, подойди кто-нибудь поближе к не на шутку озлобленной и давно не евшей ничего мясного рептилии — тут же лишился бы если не жизни, то каких-нибудь частей тела.

Не будь я столь слаба — разнесла бы все конюшни вместе с недоумками работниками, едва не заморившими голодом мою любимую валерисэн. Но в тот момент я была все-таки не в том состоянии, чтобы столь наглядной демонстрацией своего искреннего негодования учить светлых уму-разуму, поэтому мне пришлось ограничиться простым и безыскусным оглашением меню, к которому привыкла моя рептилия. Конюхи неверяще вытаращили глаза и затрясли головами, не понимая, как можно ездовое животное кормить мясом. Я повторила еще раз, с большим нажимом и строгостью. Но светлые работники отличались или редкостной идиотичностью, или граничащей с садизмом любовью к издевательствам над окружающими — они трясли головами по-прежнему недоуменно и недоверчиво, выражая сомнение в моих словах. Я повторила свои требования в третий раз, после чего Шерринар, опасаясь не то за мое здоровье, и без того подорванное недавними событиями, не то за целостность конюшни, над которой нависла серьезная угроза разрушения в результате проявления негативных чувств и эмоций одной скромной темной искусницы, поспешил увести меня в комнату — я начинала постепенно звереть, злясь на бестолковость и глупость окружающих, а это и впрямь могло плохо закончиться.

Еще одна проблема была с моим собственным меню. Вартэк, видимо, специально нанял себе в обслугу самых тупоумных светлых, каких только мог насобирать по всей ихней Империи — горничные, таскавшие мне подносы с завтраками-обедами, никак не могли уяснить, что именно передать поварихам. Когда же в конце концов я, устав от бесполезных препирательств, написала записку, в которой четко и подробно расписала необходимое мне меню, служанки, через которых я ее передала на кухню, принесли просто потрясающий ответ: стряпухи не поняли, что имеет в виду недужная темная госпожа, и нижайше просят ее изложить свои требования в более простой и доступной форме. Ну, я и изложила: остервенев от тупости светлых (ну как можно не понять простую просьбу приготовить плохо прожаренный кусок мяса, сдобренного зеленью и специями?!), схватила кусок пергамента и, плюясь ядом и брызгая чернилами, написала на нем такие слова, которых вскоре сама очень устыдилась. Но дело было сделано — записка уже отправилась на кухню. Тем более что крепкие словеса все-таки произвели желаемое действие: меньше чем через десять минут мясо было приготовлено, доставлено мне в спальню и едва ли не с поклонами и приседаниями подано в постель. Смотреть на то, как ненормальная темная будет поедать сырое жаркое, сбежалось почтив все население поместья. Скорее всего, их интересовало даже не само действо, а то, как я буду швыряться тарелками и заклинаниями в поварих, которые все-таки что-то не так поняли — ну кто же в здравом уме будет есть непрожаренное, сочащееся кровью мясо?! Но тут им пришлось разочароваться: я с удовольствием сжевала все предложенное и громко похвалила поваров, попросив их баловать меня такими замечательными блюдами и впредь.

Светлые едва не попадали в обморок. Особенно когда я вскользь упомянула, что еду преподавать в Светлую Школу магических искусств. Шерринар, опоздавший к началу действа и подоспевший к самой развязке, от моей наивной откровенности и бесхитростности только схватился за голову и бестолково закрутился в разные стороны, не зная, как успокоить всполошенных светлых. В конце концов он пошел по пути наименьшего сопротивления и, объявив, что его жена устала и нуждается в покое, вежливо попросил всех на выход. Я, уже красочно представляя, как искусник, дождавшись, пока мы останемся наедине, разорвет меня на несколько сотен маленьких Дивен, проводила послушно тянущихся к дверям слуг печальным взглядом, но перечить своему «супругу» и просить их остаться все-таки не стала.

— Послушай, Дивейно, тебе что, скандал хочется устроить? — тихо поинтересовался искусник, дождавшись, пока все выметутся из комнаты, и усаживаясь на ступенечках возвышения. Я свесилась с кровати и пристально взглянула ему в лицо:

— Какой скандал? Зачем? Ты же прекрасно понимаешь, что я не издеваюсь и не привередничаю — просто мне нужно особое меню, и с этим уж ничего нельзя поделать, придется принять сей факт как данность. И ваши искусники, если захотят учиться боевому метаморфозу, будут вынуждены есть сырое мясо. Это совершенно естественные, нормальные и логичные потребности организма, которому приходится где-то брать силы для превращения в машину смерти.

— Ну зачем ты сказала, что едешь преподавать в Светлую Школу? — огорченно потряс головой мужчина.

Я невольно вытаращила глаза от удивления:

— А что, это государственная тайна? И вообще, вы же, светлые, кажется, против лжи в любой форме…

— Ложь во благо — не зло, а хороший поступок! Особенно если она разовая и не превращается в прискорбную закономерность, — наставительно воздел к потолку указательный палец Шерринар, пребывая в самом меланхоличном и философском настроении, — Зачем, ты думаешь, мы тут ломаем комедию? Я просто боюсь, что люди еще раз взбунтуются, если узнают, что их детей будет учить темная искусница. На, скушай яблочко!

Я приняла протянутый фрукт, рассеянно покачала его в сложенных чашечкой ладонях, потом отложила на подушки и вновь подергала Шерринара за воротник, благо сидел он рядом и далеко тянуться не пришлось.

— Слушай, поучи меня, как с детьми обращаться, я ведь и понятия не имею, что говорить и как себя вести.

— Наука эта нехитрая, — оживился явно севший на любимого конька искусник. — Главное — старайся быть доброй и снисходительной, а все остальное приложится. И не забывай, что первому и выпускному курсу надо оказывать самое большое внимание — малыши еще не обвыклись, всего пугаются и часто делают ошибки на ровном месте, сами не осознавая, что творят, а старшеньким скоро сдавать экзамены, поэтому они нуждаются в особой отзывчивости и опеке со стороны преподавателя. Но и про средние курсы нельзя забывать — ведь они вчера были крохами, а завтра станут выпускниками. И не ленись отвечать на все детские вопросы, что бы они ни спросили, даже если не по твоей специализации. Никогда не отмахивайся от проблем своих учеников, старайся во всем быть им примером, достойным подражания, и одновременно родной матерью, лучшей подругой и любимой сестрой. На занятиях от программы сильно не отклоняйся, но можешь изредка рассказать или показать какие-то заклинания и не по теме, а иногда и вытворить что-нибудь несерьезное или бессмысленное — тогда дети еще больше потянутся к тебе, видя в своей наставнице слегка выросшее и остепенившееся подобие себя. Нужно быть внимательной к каждому ученику, дабы в зародыше задавить все пороки и негативные стороны его натуры, а еще — выявить и поощрить хорошие задатки. Ну и, конечно, самой совершенствоваться и учиться без конца — наука ведь не стоит на месте, каждый день приносит что-то новое, интересное, неизведанное, что ты должна тут же постигать и с готовностью нести своим ученикам… Ты должна заинтересовать, влюбить детей в свой предмет, чтобы на занятия они бежали с радостным гомоном, нетерпеливо ожидая, что же интересного и занимательного ты расскажешь им сегодня, а после лекций весело неслись в библиотеку готовить домашние задания, доклады и рефераты для тебя. Ну и, разумеется, твоей святой обязанностью должно стать наблюдение за здоровьем вверенных под твою опеку учеников, причем как за телесным, так и за духовным, дабы при первых же признаках неблагополучия или каких-то проблем принять соответствующие меры, не давая болезни пустить корни в детском теле, а злу — в душе…

Честное слово, если бы я не лежала, то наверняка бы упала под этим бурным потоком обрушенных на меня сведений о «нехитрой науке». Заинтересовать, остепенившееся, давить в зародыше… Я вспомнила наши с Тройдэном похождения, после которых разъяренные искусники с грозными воплями метались по всей Темной Школе, разыскивая хулиганов, аршинными буквами написавших не слишком приличное народное прозвище искусника Аррина на спине его мантии или подбросивших мышиный скелет в суп слабонервной преподавательницы магического целительства, после чего та грохнулась в продолжительный обморок, предварительно дикими визгами едва не обрушив потолок школьной столовой, и с тоской подумала, что наверняка буду далеко не самым лучшим педагогом и не слишком-то достойным примером для подражания.

— А программа? Чему конкретно мне учить детей, не по своим же конспектам?

— Ничего — книги, справочники и учебный план тебе выдадут. За лето как раз разберешься, что к чему, — обнадежил Шерринар, не заметивший предполагаемого восторженного блеска в моих глазах и потому немного разочарованный. — Ешь яблоко, Дивейно, тебе нужны витамины,

— А можно я на Айрэке или Иннате потренируюсь? — хищно поинтересовалась я, послушно разыскивая среди подушек и надкусывая упомянутый фрукт. — Ну, чтобы потом перед всеми не опозориться?

— Нет! — тут же резко вскинулся искусник. — На них не надо! Еще испортишь… Потом на ком-нибудь другом свои педагогические таланты проверять будешь!

Кого и как я могу испортить, я поняла не слишком хорошо, но переспрашивать не стала, здорово обидевшись. Вот, значит, как! Каких-то абстрактных светлых детишек искуснику, в принципе, не жалко, а вот своих дражайших ученичков готов защищать от моего тлетворного влияния хоть до последней капли крови.

— Не обижайся и не злись, — поняв, какие мысли крутятся в моей голове, тихо попросил Шерринар, вытягивая ноги и почти ложась на ступеньки. Интересно, это ему кресло лень принести или просто понты такие — мол, глядите все, какой я терпеливый и самоотверженный?! — Инната — уже почти готовая целительница, а Айрэк — стихийник, причем с великолепными задатками и отличным потенциалом. Я не хочу, чтобы они распылялись на бестолковые дела и отвлеклись на какие-то другие науки, которые им, скорее всего, не понадобятся.

— Кстати, давно хотела спросить, почему ты Иннату представляешь как свою ученицу, хотя на самом деле она не похожа на стихийницу, а действительно больше смахивает на целительницу или предметницу? — заинтересовалась я.

— Да кому какое дело? — рассеянно пожал плечами Шерринар. Так проще — не нужно объяснять людям и иже с ними, что Айрэк едва ли не на коленях умолял взять в эту поездку его невесту, а Инната такой скандал устроила, что проще было ее прихватить с собой, чем спорить и сопротивляться. Характер у нее… ну, ты сама знаешь. А насчет твоего провокационного предложения… Ну нет, на роль подопытных кроликов эту парочку я тебе не отдам!

— Да больно надо, — поморщилась я, откладывая на стоящую на прикроватном столике тарелку с фруктами хвостик, несколько жестких пленочек-перемычек да пару мелких глянцевито блестящих косточек — все, что осталось от яблока. — Я и не собираюсь преподавать им основы боевого метаморфоза. Просто я, если так можно выразиться, не умею учить. И мне нужна хоть какая-то практика, иначе я опозорюсь перед всеми учениками и преподавателями вашей добренькой Светленькой Школы.

— И за что ты ее так ненавидишь? — раздумчиво вопросил искусник, почесывая переносицу. — Поверь, там очень неплохое место — что для детей, что для молодой девушки, только-только начинающей карьеру искусницы.

— И ты еще спрашиваешь? — до глубины души поразилась я. — А ты не задумывался, что чувствовал бы сам, случись тебе на пять лет застрять в нашей, Темной Школе? Тоже небось в восторге бы не был, хотя она, между прочим, точно так же, как и Светлая, является весьма примечательным и достойным учебным заведением, уже не первое столетие готовящим высококлассных специалистов.

Шерринар, не зная, что ответить, задумчиво покусал нижнюю губу, потом, изображая усталость и боль в затекшей спине, встал со ступенечек и величественно вышел из комнаты, аккуратно притворив дверь, чтобы, не приведи боги, сквозняк не учинился. А я осталась терзаться своими мыслями, соображениями и малоприятными подозрениями.

Из Лайлэры наша темно-светлая компания выехала через две недели после памятного бала. Я более-менее оправилась и довольно уверенно сидела в зарте, глазея по сторонам и поглаживая Нену, восторженно свистящую и весело косящуюся на хозяйку на своей спине. Делегация, то и дело недоверчиво посматривая на меня, рысила рядом, чтобы при необходимости на корню пресечь попытку низвержения в дорожную пыль. Но я и не пыталась упасть, этим, похоже, успокоив светлых больше, чем всеми своими многочисленными заверениями о хорошем самочувствии.

— И все-таки вид у тебя нездоровый — бледная ты какая-то, осунувшаяся, с убийственным тактом и воспитанностью в который раз отметил Шерринар.

— Ты корректен, как голодный вурдалак, — не осталась в долгу я, в очередной раз поправляя лежащую поперек зарты швабру. Я не нашла в себе сил расстаться с этим полюбившимся мне предметом домашней утвари, а в поместье Вартэка никто так и не предъявил на него никаких прав, поэтому я сочлa жестоким и бесчеловечным бросать там швабру, так помогавшую мне при передвижениях и в спорах с Иннатой, и увозила ее с собой. В результате душевное здоровье горожан немало страдало при виде загадочного зубастого зверя, неспешно вышагивающего по мостовой, и темной искусницы на его спине — бледной, растрепанной, изможденной девушки, трепетно сжимавшей рукоять швабры и оттого здорово похожей на ведьму. Один раз мне на плечо даже спикировала гарпия, приняв за свою сродственницу или подругу, но я, не разделяя этих радушных чувств покрытой чешуей зубастой полуразумной птицы, размером с доброго индюка, отмахнулась от нее все той же шваброй, окончательно утвержденной в ранге любимого оружия, как ятаган у троллей или лук у эльфов.

— Может, надо было еще задержаться у Вартэка? Никто же нас не гнал оттуда в шею, — занудничал светлый искусник, посылая вслед возмущенно клекочущей гарпии сноп снега и инея, тут же отпугнувший ее за крыши соседних домов.

— Ага, — притворно согласилась я, провожая негодующе орущую гарпию глазами. — И добрались бы мы до Сэлленэра разве что к морозам. А то и зазимовать в Лайлэре можно было — город хороший, люди радушные, отчего бы и не задержаться тут подольше?!

— Твое ехидство здесь неуместно, — высокопарно заметил Айрэк, слегка ежась под многочисленными, не всегда дружелюбными взглядами прохожих. Все помнили или понаслышке знали о темной девушке, в одиночку загнавшей повстанцев прямо в руки городской стражи, поэтому, в зависимости от политической позиции и социальных настроений, смотрели на нашу компанию с благодарностью или ненавистью и злобой.

— А ехидство и сарказм вообще редко приходятся ко двору, — с грустной осознанностью констатировала я, отвечая лучезарной улыбкой на возмущенный и слегка испуганный взгляд какой-то толстухи, упорно прущейся через дорогу наперерез нашей компании и чуть не угодившей под лапы Нены. Тетка едва не потеряла вуаль и, дождавшись, пока я повернусь к ней спиной, осторожно погрозила кулаком, думая, что я этого безобразия не увижу. — Мало кому приятно слышать правду, особенно в насмешливой и ироничной форме,

— Ну, подумаешь — оступились люди, ошиблись немного, сбились с верного пути. Так что ж, на кол их теперь сажать, что ли? — вспылил парень, едва не подскакивая в седле. Я задумчиво покосилась на него из-под вуали, но напоминать, каким бледным и перепуганным он был во время штурма поместья, все-таки не стала, тем более что за меня неожиданно, правда, довольно своеобразно вступилась Инната:

— Ну, вы еще поплюйтесь, решая, кто прав, а кто виноват! Что было, то прошло!

— Правильно! — невыразимо добрым и светлым голосом поддержал свою ученицу Шерринар. — Не следует ворошить чужие ошибки, нужно просто как следует обдумать их и постараться самим не совершать ничего подобного.

Я едва не прыснула со смеху — настолько благостным и безгрешным в тот момент стало лицо искусника, — но в последний момент все-таки сдержалась и смогла не засмеяться, а только тихо фыркнуть себе под нос.