В сознании русских читателей имя Полины Виардо накрепко связано с судьбой писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Ни одна тургеневская биография не обойдет стороной эту французскую певицу, ставшую для Тургенева женщиной его судьбы. Однако роль ее в жизни писателя оценивается по-разному.

Соотечественники Ивана Сергеевича в свое время пеняли ей на то, что горячее чувство писателя не встречало ответа. Последнее утверждение находило подтверждение в том, что у певицы была семья — преданный и верный муж, четверо детей… Брак был на удивление прочен, и, как казалось, никакие «круженья сердца» его не затронули.

При всей важности фигуры Полины Виардо в биографии Тургенева ее личность и творческие достижения весьма значимы сами по себе и заслуживают изучения. Ее присутствие во французской культуре 40-50-х годов XIX века — в качестве оперной и камерной певицы и композитора, хозяйки музыкального салона, музы и вдохновительницы творцов — явственно ощутимо. Между тем, российский читатель не в достаточной мере знаком с этой необыкновенной судьбой. В своей статье я коснусь не всей биографии знаменитой певицы, а только нескольких «болевых точек», связанных как с ней, так и с ее взаимоотношениями с Тургеневым. Все цитаты из английских источников даются в моем переводе.

 

2.1. Испанка? Цыганка? Еврейка?

Общеизвестно, что семья певцов Гарсия, Мануэль Родригес Гарсия и две женщины-певицы, обе с ребенком, — каждая считала себя его законной женой — приехала в Париж из Испании. Вот что пишет об отце Полины известный английский музыковед Майкл Стин:

«Мануэль Родригес, взявший себе имя Гарсиа, был хористом в Севильском Кафедральном соборе. Он не знал отца. Согласно различным мнениям, его семья происходила от мавров, евреев или цыган».

В книге Барбары Кендэлл-Дэвис о Мануэле Гарсиа сказано, что он родился в бедной цыганской семье в Севилье, с ранних лет остался сиротой; «имея красивую наружность, шарм, музыкальный талант, стал известным певцом и композитором в возрасте, когда многие только начинают. К 17 годам сделал карьеру, когда ему было 20 с небольшим, его портретировал сам Гойя».

Происхождение матери Полины, Хоакины (Жоакины) Ситчес, также туманно. По ее собственным словам, будучи незаконной дочерью в семье испанских дворян, она воспитывалась в монастыре. В 22 года начала петь в Мадридской опере, где Мануэль был «главным тенором». Бракосочетание Мануэля и Хоакины проходило в церкви, но священник не знал, что у новобрачного уже есть жена и дочка. Хоакина также родила ребенка — сына Мануэля.

В 1807 году 32-летний Мануэль Гарсиа-старший, сделавший в Испании блестящую певческую карьеру, покинул страну в сопровождении двух своих жен и двух детей и отправился в Париж. Здесь Хоакина, ставшая Жоакиной, родила второго ребенка — Марию Фелиситу, впоследствии прославленную певицу Марию Малибран. Ситуация с двоеженством разрядилась довольно скоро: «первая жена» Мануэля покинула Францию — на родине ей предложили ангажемент. Правда, дочка осталась с отцом, выросши, сделалась профессиональной певицей Жозефиной Гарсиа Руец, иногда выступавшей вместе с Марией Малибран. Отец звал Жозефину «племянницей». Третий ребенок в семье Гарсиа, Полина, родилась только через 12 лет после Марии — 18 июля 1821 года. Самая младшая в семье, любимица отца.

Таким образом, если резюмировать: со стороны матери Полина Виардо имеет, скорей всего, испанские корни, со стороны же отца — цыганские, возможно, с примесью еврейских, о чем чуть ниже. Сама Полина верила, что ее отец был цыганом.

Любопытные штрихи вошли в книгу Барбары Кендэлл-Дэвис. Когда Полина Виардо осенью 1846 года второй раз приехала на гастроли в Россию, в домах русских аристократов она с большим вниманием прислушивалась к выступлениям цыган, а те завороженно слушали в ее исполнении испанские песни. Интерес был взаимный.

Есть еще одно свидетельство. В 1858 году в письме к своему немецкому другу, музыканту и дирижеру Юлиусу Рицу, Полина пишет, о «богемской крови, унаследованной от отца и ставшей причиной некоторой (ее) неуравновешенности, неустанной жажды перемен и отвращения к железному закону, гласящему, что дважды два — четыре». Эвфемистическое словосочетание «богемская кровь», как кажется, служит здесь обозначением принадлежности отца Полины к цыганскому племени, издавна кочевавшему по просторам Богемии, расположенной в самом центре Европы. Возможно, до младшей дочери Мигеля Гарсиа дошли какие-то семейные рассказы, а, может быть, она сама домыслила географию скитаний семьи своего отца до того, как тот попал в Испанию.

В связи с этим возникает вопрос: случайно ли действие второй части романа «Консуэло» (а прототипом героини романа послужила Полина) перенесено в Богемию? Не слышала ли Жорж Санд каких-то семейных преданий от своей юной подруги или членов ее семьи?

В России необычная внешность Полины Виардо также вызывала толки об ее цыганском происхождении. Известно, что мать Тургенева, заочно не любившая Полину, воскликнула после концерта «разлучницы»: «А все же хорошо ноет проклятая цыганка!» Авдотья Панаева в своих «Воспомнаниях» считает Виардо еврейкой. По мнению Авдотьи Яковлевны, «в типе лица (Полины) было что-то еврейское; хотя Тургенев клялся всем, что она родом испанка, но жадность к деньгам в Виардо выдавала ее происхождение».

Любопытно, что утверждение о возможных еврейских предках семьи Гарсиа находит некоторые косвенные подтверждения. Так, видный тургеневед, директор музея Тургенева в Буживале, Александр Яковлевич Звигильский полагает, что бабушка Полины по отцовской линии, Мариана Агиляр, была еврейкой, так как именно эту фамилию носили испанские марраны.

Полина порвала отношения с Вагнером, когда ей в руки попалась его антисемитская книга «Еврейство и музыка». Возможно, об этой книге Вагнера идет речь в письме Полины к Юлиусу Рицу от 15 декабря 1860 года: «Книга, которую он (Вагнер, — И.Ч.) опубликовал, вызвала возмущение у всех, кто ее читал».

Нужно знать, что в ближайшем окружении семьи Виардо были композиторы еврейского происхождения: Мейербер, Галеви, Мендельсон. Произведения всех трех Полина исполняла. Мейербер в расчете на нее написал свою оперу «Пророк», где она с громадным успехом пела партию матери главного героя — Фидес. С Галеви, автором оперы «Иудейка», в которой Полина исполняла роль героини — Рахели, они жили в Париже на одной улице. Полина часто пела в его доме. Существует предположение, что под влиянием одной из ее испанских песен, однажды там исполненной, зять Галеви, композитор Бизе, написал сцену «гадания» трех цыганок в опере «Кармен».

Кстати сказать, в творчестве Тургенева тоже есть еврейская тема, что косвенным образом может служить отголоском каких-то разговоров о происхождении Полины. Назову рассказы «Жид» и «История лейтенанта Ергунова», повесть «Несчастная»…

В «Кларе Милич» («После смерти») герой описывает внешность Клары, во многом совпадающую с внешностью Полины Виардо: «Лицо смуглое, не то еврейского, не то цыганского типа…».

Семья Гарсиа, уехав из Испании, первоначально вела по-цыгански кочевой образ жизни. Через несколько лет пребывания в Париже двинулись в Италию, застряли в Неаполе, где Мануэль Гарсиа был принят «главным тенором» в Придворную Капеллу при брате Наполеона Бонапарта Мюрате. Здесь «великий Гарсиа» встретился с Джоакино Россини, который, как считается, именно для него написал партию графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике». Потом снова Франция, где Мануэль Гарсиа пел в Парижской опере; свои выступления на французской сцене он перемежал длительными гастролями в Лондоне. А в 1825 году семья Гарсиа в полном составе — с цыганской бесшабашностью и авантюризмом — отправилась в неизведанную землю — Америку.

В оперной труппе все члены семьи: сам Мануэль — ведущий тенор, жена — вторая солистка, 20-летний сын — главный баритон, 17-летняя Мария — примадонна. Полине 4 года, и она уже знает все вокальные партии «Дон Жуана». Именно этой оперой Моцарта Мануэль Гарсиа собирается начать гастроли «итальянской оперной труппы» в Нью-Йорке, тем паче, что в этом городе им встретился Лоренцо да Понте, бывший проштрафившийся венецианский священник и автор либретто «Дон Жуана». Разочаровавшись в Старом свете, итальянец искал счастья в Новом.

Отец Полины отличался смелостью и необузданностью. Ходили слухи, что в юности он совершил убийство, но за недоказанностью преступления, его оставили в покое. Авантюрная складка сказалась и в том, что Мануэль Гарсиа, попав после Нью-Йорка в Мексико-сити, решился, несмотря на Гражданскую войну, не прекращавшуюся в тех местах, вместе с семьей пройти 300 миль по горам до морского порта Вера Круз на Мексиканском заливе, чтобы оттуда отплыть во Францию.

Во время гастролей семья заработала большие деньги — примерно 600 тысяч франков, Гарсиа перевел их в золото. Путников охраняли солдаты, однако в одном из ущелий эти «солдаты» превратились в разбойников и забрали у путешественников все, вплоть до дорогого шотландского пальто маленькой Полины. Существует легенда, что разбойники заставили Мануэля петь — и так восхитились его исполнением народных испанских песен, что вернули часть золота и даже проводили до порта.

Феноменально талантливый, сочинивший 42 оперы, восхищавший слушателей (его будущий зять Луи Виардо в юности тратил последние 30 су на оперы с его участием), Мануэль не слишком считался ни с людьми, ни с законом. Был наивно ребячлив и одновременно вспыльчив и груб. На пароходе он разучивал с сыном партию Фигаро, но делал это по-своему, с грубой руганью и даже рукоприкладством. Известно, что капитан судна, наблюдавший эту сцену, пригрозил заковать грубияна в кандалы, если тот еще раз тронет кого-нибудь — пассажира или члена своей семьи. Марию, девушку с независимым и своевольным характером, отец учил пению в той же манере. Сохранилось свидетельство, что, прохожих, обращавших внимание на громкие женские крики, раздававшиеся из дома, где жила семья Гарсиа, соседи успокаивали словами: «Ничего страшного, это Мануэль обучает свою дочку».

В операх отец и дочь пели любовные дуэты. В «Севильском цирюльнике были идеальными графом Альмавивой и Розиной. В жизни Мария боялась отца, была скована его волей. То, что старшая дочь Мануэля Гарсиа была подвержена депрессии, страдала бессонницей, Барбара Кендэлл-Девис объясняет сексуальным насилием, которому та подвергалась со стороны отца в детстве и юности.

Как бы то ни было, Мария всеми силами стремилась выйти из-под отцовской власти. В период «завоевания Америки», в 1826 году, в неполные восемнадцать, она выходит замуж за 45-летнего не-удавшегося дельца полуфранцузского-полуиспанского происхождения Евгения Малибрана. Через два года покидает незадачливого мужа, брак с которым дал ей звучную французскую фамилию и свободу; за оставшиеся десять лет жизни она сделает ослепительную карьеру певицы, своим теплым колоратурным меццо-сопрано будет удивлять и восхищать публику Парижа, Лондона, Венеции, Милана и Брюсселя. Погибнет в 28 лет случайно и странно. Сначала на гулянье в парке упадет с лошади, потом упадет на сцене — это случится в Англии, — и врачи не смогут ее спасти.

В отличие от сестры, Полина отца обожала — восхищалась его внешностью, статной фигурой, скульптурными позами его сценических персонажей. Он также относился к младшей совсем иначе, чем к Марии, говорил, что, если старшая «нуждается в железной руке, то младшую можно вести на шелковой нитке». Позже, когда Полина, уже известная певица, гастролировала в Испании, на одном из концертов ей почудилось, что она видит в оркестре отца. С ней случился обморок, концерт пришлось прервать.

Про Хоакину, жену Мануэля Гарсиа-старшего, известно гораздо меньше, причем только с ее собственных слов. Незаконнорожденная, она была отдана с детства на воспитание в монастырь, обучалась там пению, в 22 года вырвалась на волю и стала солисткой в Мадридской опере, где и встретилась с Мануэлем. Была она исправной католичкой. По-видимому, страдала вначале из-за двусмысленности своего положения «второй жены», затем из-за многолетней внебрачной связи дочери Марии с бельгийским скрипачом Шарлем де Берио. У пары рождались дети, обреченные на участь незаконных. Выйти замуж Мария могла только развязавшись с Малибраном, жившим в далекой Америке.

В конце концов, с помощью «стряпчего» Луи Виардо Марии удалось расторгнуть свой брак с Малибраном, в 1836 году они с де Берио поженились.

И в том же году ее не стало. То самое роковое — последнее — выступление Марии Малибран проходило в Манчестере. Один из крупных английских критиков написал: «Англия убила ее».

Не думаю, что Хоакина бы с ним согласилась. Она бы сказала, что жизнь человеческая — в руках божьих. И, возможно, добавила бы, что Мария слишком долго испытывала Божье терпение своими эскападами.

В этом смысле младшая дочь — Полина — была идеальна. До замужества ездила на гастроли только вместе с матерью. И никаких предосудительных связей.

Мария Малибран, сестра Полины, была красавицей. В ее портретах трудно отыскать «цыганские» черты, разве что глаза напоминают отцовские. Другое дело, ее младшая сестра Полина, чья внешность была далека от общепринятых европейских канонов красоты. Смуглая, худая, с большим ртом. Одно слово — «цыганка».

 

2.2. Безобразная красавица

В «Воспоминаниях» Авдотьи Панаевой говорится о внешности 22-летней Полины Виардо: «Виардо отлично пела и играла, но была очень некрасива, особенно неприятен был ее огромный рот…». Через несколько лет, когда Виардо снова гастролировала в Санкт-Петербурге (1853), Авдотья Яковлевна отнеслась к ней все так же сурово: «… а о наружности нечего и говорить: с летами ее лицо сделалось еще некрасивее».

Во все времена публика любила красивых певиц. Наше время, кстати, не исключение. Привлекательная внешность и сейчас служит хорошей «упаковкой» для таланта. Стоит напомнить, что все наши известные оперные певицы — Нежданова, Обухова, Вишневская, Архипова, Синявская, Нетребко — как правило, красивы или даже очень красивы.

Первоначально в семье Гарсиа не думали, что скромная и трудолюбивая Полина, прозванная в семье «муравьем», станет певицей, с ранних лет она обучалась игре на фортепьяно. Отец использовал ее в качестве аккомпаниатора на своих уроках пения, когда в 56 лет покончил со сценой. Девочке не было в ту пору и 10 лет. Как раз к ее десятилетию отца не стало, нужно было думать о будущем, о том, чтобы помочь матери. Мечтам стать пианисткой сбыться не довелось. Именно Жоакина первая увидела в Полине певицу и начала с нею заниматься. Но и уроки отца пригодились — недаром однажды после его занятий с учениками дочь-подросток, сидящая за фортепьяно, сказала: «Я усвоила больше, чем твои ученики».

Первый выход на сцену в роли певицы оказался для Полины чрезвычайно удачным.

На концерте скрипача Шарля де Берио, бывшего вначале возлюбленным, а затем мужем умершей к тому времени Марии Ма-либран, Полина исполнила вокальный номер. Было это в Брюсселе, в зале сидела бельгийская королевская чета, присутствовал дипломатический корпус. В отличие от Шарля де Берио, признанного музыканта, 16-летняя Полина Гарсиа была никому не известна, единственное, что о ней знала публика: она «сестра Ма-либран». И случилось чудо — слушателям показалось, что Малиб-ран воскресла.

У Полины не было победительной внешности сестры, но было меццо-сопрано похожего тембра — редкой красоты и силы голос, с диапазоном в три октавы, — было очарование юности и еще был тот кураж, который овладевает артистом в минуты вдохновения. Предубежденная и едкая Панаева, о которой тот же Фет отзывался в воспоминаниях как о «безукоризненно красивой», злорадно отмечала в Полине «некрасоту». Однако эта «некрасота» в сочетании с уникальным голосом, артистизмом и какой-то особой магией, исходящей от певицы, могла заворожить как на сцене, так и в жизни.

На первом выступлении Полины Виардо в Париже побывал Генрих Гейне. Случилось это 15 декабря 1838 года. Полине 17 лет. Она выступает на сцене Театра де ля Ренессанс.

«… Она больше напоминает нам грозное великолепие джунглей, чем цивилизованную красоту и прирученную грацию нашего европейского мира, — писал немецкий поэт. — В момент ее страстного выступления, особенно, когда она открывает свой большой рот с ослепительно белыми зубами и улыбается с жестокой сладостью и милым рычанием, никто бы не удивился, если бы вдруг жираф, леопард или даже стадо слонят появились на сцене».

Гениальное описание! Сразу становится ясно, что явление необычное, что певица принесла с собой пряный экзотический мир, далекий от пресной скуки и рутины.

Другой критик, смотревший то же самое представление, — это был молодой Альфред де Мюссе — писал: «Она поет как дышит… она слушает не свой голос, но сердце». В своем ревью Мюссе выделил и благословил двух начинающих свою карьеру актрис — Полину Виардо и Элизу Рашель. Обе были современницами и обе — с легкой руки Мюссе? — вошли в историю французского театра. Любопытно, что та и другая представляли собой схожий тип актрисы. Рашель, как и Виардо, была некрасива, но силой таланта воспламеняла публику.

Примечательное описание Рашели оставил наш Александр Иванович Герцен: «Она нехороша собой, невысока ростом, худа, истомлена; но куда ей рост, на что ей красота, с этими чертами резкими, выразительными, проникнутыми страстью? Игра её удивительна; пока она на сцене, что бы ни делалось, вы не сможете оторваться от неё; это слабое, хрупкое существо подавляет вас; я не мог бы уважать человека, который не находился бы под её влиянием во время представления… А голос — удивительный голос! — он умеет приголубить ребёнка, шептать слова любви и душить врага; голос, который походит на воркование горлицы и на крик уязвлённой львицы».

Генри Джеймс отмечал в письме к американским родственникам, что Полина Виардо некрасива, что, в понимании французов, означает «очень красива»… Об особой красоте француженок писал Герцен: «Да какая же это исключительно французская красота? Она чрезвычайно легко уловима: она состоит в необыкновенно грациозном сочетании выразительности, легкости, ума, чувства, жизни, раскрытое™, которое для меня увлекательнее одной пластической красоты, всепоглощающего изящества породы, античных форм итальянок и вообще красавиц.

Схожим образом пишет о своей «танцовщице» влюбленный в нее Алексей Петрович, близкий автору герой Тургенева: «В ней было много жизни, то есть много крови, той южной, славной крови, в которую тамошнее солнце, должно быть, заронило часть своих лучей».

Но в Полине было еще что-то, кроме «легкости, ума, чувства и жизни…». В ней бесспорно жило нечто колдовское, действующее на многих мужчин из ее окружения. Известны слова друга Луи Виардо художника Ари Шеффера в ответ на вопрос приятеля, что он может сказать о мадемуазель Гарсиа: «Ужасно некрасива. Но если я увижу ее вновь, я в нее безумно влюблюсь». Ари Шеффер был старше мужа Полины на пять с половиной лет, и с ним случилось именно то, что он предвидел, — он полюбил жену своего друга; до конца жизни он был ее верным, заботливым рыцарем и конфидентом. Полина видела в нем друга, он заменял ей отца.

В эпиграфе к этому разделу взяты строчки из романа Жорж Санд «Консуэло». Писательница работала над романом под впечатлением от встречи с Полиной Гарсиа в годы, предшествовавшие ее замужеству. Удивляет, сколь многое сумела угадать в своей героине мудрая и страстная Жорж, знаток женских сердец. Однако угадала она не все, и, хотя Полина любила впоследствии указывать на Консуэло как на свое отражение, портрет не был полностью идентичен оригиналу, о чем я еще напишу. Но что-то было ею предсказано удивительно верно.

Например, в романе Андзолето, молодой итальянец, влюбленный в Консуэло, после недолгих сомений в красоте любимой девушки, зародившихся в нем под влиянием окружающих, восклицает: «Консуэло — лучшая певица во всей Италии, и я ошибался, сомневаясь, что она к тому же и красивейшая женщина в мире». Похоже, что так могли воскликнуть многие знавшие Полину Виардо.

В разное время ее чарам поддались Ари Шеффер, Морис Санд, Шарль Гуно, Гектор Берлиоз — называю только тех, о ком с определенной уверенностью, на основе документов, писем или воспоминаний, можно сказать: они были влюблены в Полину.

Читатель, конечно, заметил, что список неполон. В нем нет Тургенева. Я специально его пропустила, ибо Иван Сергеевич — случай особый. Все перечисленные мною персонажи были «больны» Полиной какое-то время, потом их чувства или ушли или были перенесены на других женщин, ставших их женами или подругами.

Иное дело, Тургенев. Любовь к Полине определила его жизнь, перевернула ее, дала ей новое наполнение.

Теперь вопрос: видел ли Тургенев «некрасоту» любимой им женщины и, если да, то как ее воспринимал?

Есть одно место в воспоминаниях Фета, где Тургенев говорит о Полине Виардо очень резко. Разговор происходит в 1857 году во Франции, в летней усадьбе Виардо Куртавнеле. В пересказе Фета слова Тургенева звучат так: «Боже мой! — воскликнул он, заламывая руки над головою и шагая по комнате. — Какое счастье для женщины быть безобразной!». Допускаю, что Тургенев так именно и выразился. Это время, когда после долгой — шестилетней — разлуки он снова оказался в семье Виардо и только осваивался с новой реальностью. Он отдавал себе отчет, какой Полина представляется окружающим, тому же Фету, для него же самого понятия красоты-безобразия существовали в преломлении к личности артистки, к сложному комплексу связанных с нею чувств.

Тургенев прослыл эстетом, любителем красоты. Аратов, герой написанной за год до смерти писателя повести «Клара Милич» (1882), — alter ego автора, — характеризуется им так: «сердце имел очень нежное и пленялся красотою… Он даже приобрел роскошный английский кипсэк — и (о позор!) любовался «украшавшими» его изображениями разных восхитительных Гюльнар и Медор…».

И вот этот герой на протяжении повести проходит путь постижения новой красоты, красоты, прежде ему незнакомой и чуждой. Вместо «нежного профиля», «добрых светлых глаз», «шелковистых волос», «ясного выражения лица» той идеальной девушки, «которой он даже еще не осмеливался ожидать», он увидел «черномазую», «смуглую», «с грубыми волосами», «с усиками на губе», к тому же, предположительно «недобрую» (без улыбки) и «взбалмошную».

Этот второй женский образ Аратов обозначил словом «цыганка», так как «не мог придумать худшего выражения». Однако лицо этой «цыганки» в какой-то момент кажется ему «прекрасным» и вызывает «нечто вроде испуга и сожаления и умиления». Затем наступает следующий этап: «Не красавица… а какое выразительное лицо! Неподвижное… а выразительное! Я такого лица еще не встречал. И талант у ней есть…».

Если Андзолето, герой «Консуэло», скоро и без особых мук признает свою подругу красивейшей женщиной, то у Тургенева показан процесс перерождения человека, кардинальной смены его эстетических вкусов под влиянием захватившего его чувства.

В ранней повести «Переписка» (1854) герой Тургенева умирает от завладевшей им любви к «танцовщице». Автор-рассказчик сам удивлен тому, что влюбился: «Это было тем более странно, что и красавицей ее нельзя было назвать». Но при этом герой не может «отвести взора от черт ее лица… наслушаться ее речей, налюбоваться каждым ее движеньем». Срабатывает «магия любви» — некрасота любимой в глазах влюбленного перевоплощается в красоту. Герой «Переписки» сравнивает свое состояние с «оцепенением», в которое впадают рыцари из немецких сказок. На Востоке таких влюбленных безумцев называют «меджнунами», и их любовным страданиям посвящена целая россыпь поэм на арабском и фарси.

Европейцам известен сюжет превращения Золушки в принцессу, гадкого утенка в лебедя.

Этот сюжет предполагает некое внешнее изменение, происшедшее с самим героем. Так, Золушка, благодаря фее, поменяла свой бедный наряд и отправилась во дворец в роскошной карете. Утенок повзрослел — и оказался лебедем, его не за того принимали. Есть у Куприна сказка «Синяя звезда». Там девушка считается уродливой в чужой стране, куда ее занесло случайно. В своем родном краю она — красавица, и там в нее влюбляется принц. Тургеневский сюжет — иной. У Тургенева что-то происходит с тем, кто смотрит. Его «зрение» чудесным образом меняется. Повторю, что процесс этот происходит под действием любви, замешанной на магии искусства.

Как относились к внешности Полины Виардо зрители оперных театров? Был ли облик певицы препятствием для ее выступлений в партиях лирических героинь? Отчасти был. Соперницами Полины на сцене выступали такие признанные красавицы, как Джулия Гризи, Розина Штольц, Генриетта Зонтаг…

В концертах Полина в силу своего редкого голоса, необычного репертуара, темперамента и певческого мастерства, как правило, имела перед ними преимущество, в оперных же спектаклях, где зритель привык к примадоннам-красавицам, она довольно часто выступала в «мужских партиях», например, Орфея в опере Глюка, принесшей ей колоссальный успех. Кстати говоря, были случаи, когда, увидев Полину Виардо в роли Орфея, зрители не верили, что эта партия исполняется женщиной. В опере «Пророк» Мейербера композитор специально писал для еще молодой Виардо партию матери героя. Роль Фидес стала коронной в карьере певицы.

 

2.3. Блестящее образование… без образования

Мы привыкли слышать о «блестящем образовании» Полины Виардо. «Блестяще образованная, она была увлекательным собеседником…», — пишет Н. П. Генералова, одна из авторитетнейших исследо-вателей-тургеневедов. И с этим утверждением нельзя не согласиться. Но возникает вопрос: где, в каких школах или пансионах получила Полина Виардо свое «блестящее образование»? Все же образование — это, как правило, результат обучения. В отличие от Тургенева, учившегося в университетах Москвы, Петербурга и Берлина и получившего в Петербургском университете степень кандидата философии, Полина университетов не кончала. Нет у нас сведений и о каких-либо образовательных учреждениях, которые бы она посещала.

Другое дело — музыка и пение. Семья Гарсиа в период детства Полины еще не окончательно закрепилась в Париже, не имела никакой материальной поддержки со стороны, благосостояние ее зависело исключительно от семейного ремесла, каковым являлось пение. Других источников дохода у Гарсиа не было.

Может быть, потому Полина, воспитанная певцами-профес-сионалами, с самого начала взяла за правило петь только за вознаграждение и никогда не сорила деньгами? Ей однако было не жаль впоследствии потратить громадные деньги на рукопись моцартов-ского «Дон Жуана», ради которой она продала свои драгоценности, позднее певица подарила ее Парижской Консерватории. Не жаль было денег и на два уникальных органа работы Аристида Каваль-Коля, стоявших в парижской гостиной на улице Дуэ.

Про обучение музыке младшей дочери Мануэля Гарсиа нам кое-что известно. Мы знаем, что в пять лет, во время «американских гастролей», она брала уроки фортепьяно у кафедрального органиста в Мексико-Сити, в 10-летнем возрасте, уже после смерти отца, обучалась композиции у старого чеха Антона Рейха, учителя Берлиоза и Листа, игре на фортепьяно — у известного в то время Шарля Мейзенберга. Как пианистка — совершенствовалась под руководством Листа, бывшего на десять лет ее старше, красавца и баловня судьбы; подростком Полина была в него влюблена.

Пению Полину учили как отец, так и мать. Отец, последние годы жизни занимавшийся преподаванием вокала, стал родоначальником той певческой школы, методы которой в дальнейшем использовали и усовершенствовали его дети — Мануэль Гарсиа-младший, изобретатель ларингоскопа, живший в Англии и ставший там известным учителем пения, и Полина Виардо.

Глубоким знанием музыкальной теории Полина удивляла му-зыкантов-современников. Дирижер, которому она написала письмо о необходимых изменениях в партитуре оперы Верди «Макбет» — ее партию нужно было транспонировать, и Полина в точных музыкальных терминах обозначила, что следует сделать, — был удивлен ее теоретическим багажом. Знание музыкальной теории помогало ей и в собственной композиторской работе. Можно сказать, что в подходе к музыке Полину отличала глубина и добросовестность. И еще она обладала уникальными способностями, позволявшими моментально осваивать и запоминать партитуру; это ее качество поражало Гуно, писавшего для Полины оперу «Сафо».

Виардо отличалась от большинства современных ей певиц своей редкой музыкальностью, умением играть на фортепьяно, владением музыкальной теорией. И вот тут нужно сказать, что, занятая с детских лет своим ремеслом, она не замкнулась на своей профессии. Ее сверстница и тоже музыкант Клара Вик (Шуман), узнавшая Полину еще до того, как та стала Виардо, завидовала ее всесторонней образованности. Откуда эта образованность взялась? Исключительно — плод самообразования. Можно сказать, что Полина Гарсиа сделала себя сама.

Чтение, помимо музыки, было ее страстью, и, если Марию Ма-либран в перерывах между выступлениями легко представить верхом на лошади, в виде темпераментной всадницы, то ее младшая сестра — при том, что тоже любила лошадей, — свободное время охотнее всего проводила за книгой.

Необыкновенные способности Полины позволяли ей легко осваивать языки. Уже на «американском пароходе» пассажиры и команда удивлялись четырехлетней девчушке, отвечавшей на их вопросы на четырех языках — французском, немецком, итальянском и испанском. Позднее к четырем добавился английский. Русского языка Полина не знала, хотя многие в России думали, что знает, — так чисто, совсем без акцента, пела она свой «русский репертуар» — «Соловья» Алябьева, арию «О мой Ратмир» из «Руслана и Людмилы». Приходилось ей петь по-русски и «Боже, царя храни» вместе с другими солистами Итальянской оперы в присутствии Николая Первого.

Знала Полина и древние языки. Уроки древнегреческого ей давал известный немецкий ученый Германн Мюллер. Ее любимым автором был Гомер. Дети в семье знали истории из «Илиады» и «Одиссеи» лучше, чем сказки. Гете и Шиллера Полина читала по-немецки. Гетевского «Германа и Доротею» они читали вместе с Тургеневым в Куртавнеле.

Сен-Санс, начавший посещать дом Виардо еще в отроческом возрасте в качестве переписчика нот и ученика Гуно, писал о хозяйке дома: «…без сомения, ее личность одна из наиболее удивительных из встреченных мною. В совершенстве владея устным и письменным испанским, французским, итальянским, английским и немецким, она была знакома с литературой всех стран и переписывалась со всей Европой».

А вот свидетельство самой Полины в письме к немецкому дирижеру Юлиусу Рицу: (в маленькой студии, снятой ею в Париже) «на полках хранятся книги Шекспира, Гете, Шиллера, Байрона, четырех великих итальянских поэтов Вергилия, Данте, Петрарки и Тассо, Дон Кихот, Гомер, Эсхил, Уланд, Библия, Гейне, «Герман и Доротея» и два тома Гете издания Левиса. За исключением Гомера, которого я читала в переводах Жакоба и Монже (я предпочитаю последнего) все эти произведения — как вы поняли — на языках оригинала». Получается, что, кроме перечисленных языков, Полина владела еще и латынью и древнееврейским, во всяком случае, могла на них читать…

Корреспонденты Полины Виардо жили в разных странах и говорили на разных языках, и ей не трудно было писать то на немецком, то на английском, но интересно, что даже в письмах к Тургеневу, кроме французского, звучат слова и фразы из английского, немецкого, испанского, итальянского. Любопытная подробность: во время гастролей в Англии Полина служила «переводчиком» для оперной пары красавицы-сопрано Джулии Гризи и выходца из семьи итальянских графов знаменитого тенора Марио, не знавших английского языка.

Тургенев, как и Полина, владел всеми европейскими языками; со временем в их переписке выработались определенные речевые привычки, так все лирические места писались по-немецки, что, конечно, было связано с тем, что Луи немецкого не знал. Оба в своих письмах друг к другу употребляли одно и то же испанское выражение «Si Dios quiere», обозначающее «если Бог даст»». Английские словечки мелькают в их письмах то тут, то там. Читая эту переписку, поневоле думаешь, как нелегко было встать вровень с этой женщиной, соответствовать ее уму, начитанности, разносторонним интересам. Тургеневу эта мысль тоже приходила в голову: «Знаете ли вы, сударыня, что ваши прелестные письма задают весьма трудную работу тем, кто претендует на честь переписываться с вами?». Мне кажется неосновательным мнение одного из мемуаристов, что именно Луи Виардо «образовал» Полину: «Он из простой цыганки создал Полину Виардо великой артисткой и дал ей всестороннее образование…». Она бесспорно доверяла художественному вкусу мужа, историка и искусствоведа, собирателя картин, автора книг о музеях мира. Но центром притяжения ее парижского салона, собираемого по четвергам, — даже для художников — а на улицу Дуэ приходили и Эжен Делакруа, и Камиль Коро — был не Луи, а она, Полина.

Добавлю, что самообразованию способствовал острый, быстро схватывающий ум и огромная сила воли, о которой сама певица говорила так: «Когда я что-то должна сделать, я это сделаю, несмотря на воду, огонь или противодействие общества…».

 

2.4. Монашка или женщина-вамп?

В литературе о Полине Виардо преобладают два противоположных мнения. Первое состоит в том, что певица весь свой пылкий темперамент и все свои силы отдала искусству, оставаясь холодно спокойной по отношению к тем мужчинам, которые добивались ее взаимности. Следуя этой версии, можно сказать, что единственным мужчиной в жизни Полины был ее муж и отец ее детей, Луи Виардо. Такое толкование характера и натуры певицы опирается на ее «литературный» образ, воплощенный в романе Жорж Санд «Консуэло», где показана целомудренная и чистая девушка, преданная своему искусству, уклоняющаяся от излишних эмоций, органически чуждая «порочным страстям».

В своей книге о Полине Виардо Майкл Стин проводит именно этот взгляд: последовательно рассматривая каждого из «претендентов» на любовь певицы, он приходит к выводу, что она была верна Луи.

С другой стороны, из Полины делают «Цирцею», приписывая многочисленные и порой странные связи. Камиль Сен-Санс, частый гость в доме Виардо, писал в мемуарах об ее «бесчисленных изменах». В распространении слухов о певице преуспели и русские мемуаристы, назову двух — беллетриста Боборыкина и художника Боголюбова. Боборыкин, рассказывая о своем посещении Дюма-старшего в Париже, приводит диалог с ним относительно Полины Виардо и Тургенева:

— Знаете что, — сказал мне Дюма тоном бывалого и в точности осведомленного человека, — отзыв господина Берга меня нисколько не удивил бы (Н. В. Берг говорил, что вряд ли было между Тургеневым и Виардо что-нибудь серьезное, — И. Ч.)

— Почему? — остановил я.

— А потому, — Дюма даже не понизил тона, — что Полина всегда имела репутацию любительницы… женского, а не мужского пола, dune…

И он употребил при этом циническое слово парижского арго.

Слухи о «лесбийских» пристрастиях Полины, скореее всего, возникли в связи с ее дружбой с Жорж Санд. Но, надо сказать, что кроме Боборыкина, ссылающегося на Дюма, на эту тему, ввиду ее неправдоподобия, серьезно никто не пишет. В единственном экземпляре встретился мне и слух, приводимый А. П. Боголюбовым: (В Бадене) «…горькое испытание для Тургенева. М-me Виардо уступила своему цыганскому темпераменту и временно жила с принцем Баденским, от которого, как говорят, родился в свет известный скрипач Поль Виардо».

Эта смешная сплетня, подхваченная русским художником, курьезна еще и тем, что Поль Виардо родился летом 1857 года, то есть за пять лет до начала «баденского периода».

Но следует сказать о муже Полины — Луи Виардо. Был он на 21 год старше своей жены, всю жизнь верно и преданно ее любил. В изменах не замечен. Невысокого роста, с большим крючковатым носом, не красавец. Происходил из провинциальной семьи, его отец был либеральным адвокатом из Дижона, рано умерший, он оставил жену с пятью детьми в бедности. Луи должен был сам пробивать себе дорогу — сначала на адвокатской тропе, потом — на журналистской. В 23 года служил в армии в Испании — французская армия реставрировала в Испании власть короля. Узнал язык, познакомился с испанской историей и культурой — впоследствии перевел на французский «Дон-Кихота» Сервантеса. По своим политическим взглядам был республиканцем, в бога не верил, обожал охоту и охотничьих собак. Говорил, что слова «да здравствует король!» произнес только однажды — при получении приглашения на королевскую охоту.

Тургенев написал о Луи в старости миниатюру в прозе под красноречивым названием «Эгоист». С добродушной иронией отзывался о Луи Виардо и его непререкаемых (но замшелых) художественных вкусах Репин, в молодости обретавшийся в Париже и сталкивавшийся с семьей Виардо во время работы над портретом Тургенева.

Нас однако интересует, как относилась к мужу сама Полина. О Луи она рассказывала своему немецкому другу Юлиусу Рицу.

В одном из писем читаем: «Луи и Шеффер (Ари Шеффер был лучшим другом Луи Виардо, — И. Ч.) всегда были моими самыми дорогими друзьями, и печально, что я никогда не была способна ответить на горячую и глубокую любовь Луи, несмотря на всю мою волю». Удивительное признание. В сущности Полина признается здесь в том, что никогда не любила мужа, ибо воля — плохой помощник в любви.

Вспомним обстоятельства замужества Полины. Сосватала ее и Луи Жорж Санд, которой Виардо помогал в денежных делах после разъезда с мужем, до этого Луи успешно хлопотал о разводе для Марии Малибран, следовательно, семья Полины его знала. 18-летняя певица только начинала свою карьеру, Луи был директором Итальянской оперы. И хотя, по-видимому, сердце девушки молчало, разум говорил, что Луи будет хорошей опорой как в жизни, так и в певческой карьере.

Луи Виардо, по мнению Жорж Санд, был идеальным супругом для Полины, чье сердце ко времени замужества еще не пробудилось. Сама она в письме тому же Рицу писала, что у ее мужа только один недостаток — отсутствие ребячливости, излишняя серьезность.

В этой связи прямой противоположностью «серьезному» Луи Виардо был «несерьезный» Тургенев. Он принимал самое непосредственное участие в шарадах, разыгрываемых в доме по вечерам, в домашних театральных представлениях: надевал на себя смешные лоскутья, ползал на четвереньках, в общем входил в раж наравне с детьми.

Луи Виардо во время представлений сидел среди публики, один лишь раз он сыграл Альцеста, главного героя комедии Мольера «Мизантроп». В воспоминаниях старшей дочери Виардо Луизы рассказывается, как они с мамой подшучивали над «Тургелем», могли, например, с раннего утра подбросить в его комнату в Куртавнеле кур с ближайшей фермы. Такую шутку можно себе позволить, если рассчитываешь на понимание, на дружеский смех в ответ на про-деяку. Луи Виардо был лишен этой детской веселости и непосредственности, столь свойственной русскому писателю.

Случались ли в жизни певицы, которая, по собственному признанию, «неустанно жаждала перемен» и не хотела признавать над собой железного закона арифметики, душевные бури? Действительно ли брак Полины и Луи Виардо на всем своем протяжении не был ничем омрачен?

И опять обратимся к самопризнанию Полины. Она как-то написала Юлиусу Рицу (после смерти Ари Шеффера он сменил его в качестве конфидента), что, если он хочет лучше ее узнать, пусть прочтет первую часть романа «Консуэло». Риц это сделал и спросил, кто скрывается за фигурой Андзолето.

И вот что ответила Полина: «Что до Андзолето… без Ари Шеффера я бы совершила великий грех, так как лишилась воли. Я вовремя опомнилась, чтобы с разбитым сердцем, выполнить свой долг. И была вознаграждена позже — о! Мне надо было победить свои цыганские инстинкты — убить страсть — я чуть не умерла от этого. Я хотела убить себя, что было малодушием. Шеффер, который наблюдал за мной как отец, остановил меня. Он привел меня домой — в полусознательном состоянии. И мало-помалу мой разум вернулся — а с ним и воля. Как только ко мне вернулась воля, я опомнилась. Я не совершила греха, и благодарю Бога за это, но мой бедный дорогой любимый Шеффер очень страдал, поверьте мне, видя мои страдания».

О ком здесь речь? Страсть к кому на время лишила певицу воли? На этот вопрос отвечают по-разному. Майкл Стин считает, что «виновником» выступил сын Жорж Санд, Морис, влюбленный в Полину еще до ее замужества. Лично мне представляется более оправданной точка зрения Барбары Кендэлл-Дэвис, подставляющей на это место Шарля Гуно.

Гуно был никому не известным начинающим композитором, выбирающим между карьерой священника и музыканта, когда Полина, тогда уже известная певица, услышала его первые сочинения.

По этим еще несовершенным композициям — поняла, что перед ней гений. Вдохновила на написание оперы «Сафо», в которой ей предназначалась заглавная роль. Они с Луи пригласили Гуно и его мать к себе в Куртавнель, чтобы композитор, у которого в это время умер старший брат, мог сочинять в спокойной обстановке.

В перерывах между гастролями Полина активно помогала работе своего протеже, радовалась удачам, браковала неудавшиеся куски. Премьера «Сафо» состоялась на сцене Парижской Гран Опера весной 1851 года. Успеха не было — французам не понравилось, что в опере отсутствовали привычные танцы. Полина посоветовала Гуно дописать балетную часть, и они отправились на оперный сезон в Англию. Певицу как обычно сопровождал муж. В Лондоне после представления Гуно пишет Полине записку: «Лондон, вторник, четверть первого, я люблю вас нежно, я обнимаю вас со всей силой моей любви к вам».

Мы знаем из переписки, что Полина была увлечена Гуно, с восторгом отзывалась об его таланте. Но ответила ли она на его чувства? Возможно, с нею произошло то, о чем говорилось в письме к Рицу: она «лишилась воли», ею овладели «цыганские инстинкты». Как бы то ни было, рождение дочери Клаудии у четы Виардо злые языки связывали с именем Гуно. Клаудия (Клоди) родилась 21 мая 1852 года. Старшей — Луизе — было к тому времени 10 лет. Был ли Гуно отцом Клоди — остается загадкой. Вел он себя странно, что впрочем, соответствовало его натуре полумонаха-полусовратителя. Тургенев называл его по-французски «эротический святой отец». Однажды Гуно неожиданно явился в дом к Полине и объявил о своей помолвке. Невестой оказалась Анна Циммерман, одна из четырех бесцветных дочерей Пьера Циммермана, известного французского пианиста и педагога, учителя Бизе.

Полина знала семью Циммерманов с детства, тем удивительнее было то, что новобрачные не пригласили супругов Виардо на свадьбу, а затем Анна отказалась от присланного ей Полиной подарка — золотого браслета. Луи был взбешен, он не знал, что Циммерманы получили анонимное письмо о связи Полины и Гуно и о том, что «молодожен» является отцом Клоди.

Дело улаживал Ари Шеффер, это он рассказал Луи об анонимном послании, он же разговаривал с Гуно и отцом невесты. Гуно было отказано от дома, знакомые семьи Виардо — Жорж Санд, Ари Шеффер — прервали с ним отношения.

В своем письме к Рицу Полина несколько раз повторила, что ей удалось избежать греха. Но подумаем: могла ли она написать иначе? В переписке с Жорж Санд Полина в сердцах сравнивала Гуно с Тартюфом, в ее письме есть такие строки: «Он великий музыкант, возможно, один из величайших в наше время. Но мыслимо ли, чтобы такой гений имел неверное сердце?»

Рассказывают, что в 1874 году, услышав, что Клоди Виардо вышла замуж, Гуно сказал другу, что считает себя «членом этой семьи».

 

2.5. Полина, Тургенев и Луи Виардо: взаимные отношения

Можно задаться вопросом, где во время пребывания Гуно в Куртавнеле был Тургенев. Там же, в Куртавнеле. Они с Шарлем днем работали: Гуно — над оперой, Тургенев над «Месяцем в деревне», а вечера коротали за разговорами о Полине (она была на гастролях), писали ей письма, читали в газетах об ее гастрольных успехах… В том же 1850-м году Тургеневу пришлось после трех с половиной лет пребывания за границей отправиться в Россию, где тяжело болела его мать. Вернется он во Францию не скоро — через шесть лет.

На прощанье Тургенев пишет письмо — Луи Виардо: «Я не хочу покинуть Францию, мой дорогой хороший друг, не выразив мои чувства и мое уважение к вам и не сказав, как я сожалею, что мы должны расстаться. Я оценил совершенство и благородство вашего характера, и вы должны верить мне, когда я говорю, что никогда не буду по-настоящему счастлив до тех пор, пока с ружьем в руке, рядом с вами снова не пересеку любимые равнины Бри».

Читаешь эти строчки — и становится не по себе. Сразу ощущается неестественность признаний Тургенева, преувеличенность или даже наигранность его чувств к адресату, сквозь буквы и слова проступает нечто другое, невысказанное, или высказанное в лукавой и превратной форме. Конечно же, автор письма мечтает вернуться на любимые равнины Бри, то есть в Куртавнель. Но манит его туда не «дорогой хороший друг», а его жена. И без нее он действительно никогда не будет «по-настоящему счастлив».

В ситуациях, подобных тургеневской, поневоле приходится лгать и лицемерить, разыгрывать комедию, называя лучшим другом и расписывая совершенство характера того, от чьего расположения зависит, будешь ли ты принят в доме любимой.

Вспоминается Владимир Маяковский и его последняя возлюбленная Вероника Полонская. Бедный ее муж Яншин и вправду считал Владимира Владимировича своим другом, любителем театральных и спортивных зрелищ, ему и в голову не приходило, что Маяковский «играл» в дружбу ради свиданий с его женой. Так и Тургеневу приходится изворачиваться, делать все, чтобы понравиться мужу, чтобы не было у того дурных мыслей и подозрений.

Семья Виардо респектабельна. Полина, в отличие от многих актрис и певиц своего времени, ведет отнюдь не богемный образ жизни, старается не давать повода для пересудов. У нее дом, муж, дети, четкий распорядок, который она строго блюдет. В этом смысле тургеневская Одинцова явно списана с Полины. Тургеневу приходится «соответствовать», если он хочет жить в этом гнезде и быть рядом с любимой.

Хитрость влюбленного была в высокой степени свойственна Тургеневу. Порой он разыгрывал спектакль просто так, на всякий случай. Наталья Тучкова-Огарева вспоминает, что, когда она оказалась в Париже, в семье Герценов, в 1848 году Тургенев очень любил ее общество, даже по-своему за ней ухаживал. Однако, когда она встретила его в Петербурге, уже будучи женой Николая Огарева, он разыграл целую сцену, стараясь убедить ее мужа, что с нею не знаком.

Отношения Тургенева с мужем Полины претерпевали изменения.

Фет, побывавший в Куртавнеле в 1857 году, после возвращения Тургенева из России, в своих записках отмечает: «Во взаимных отношениях совершенно седого Виардо и сильно поседевшего Тургенева, несмотря на их дружбу, ясно выражалась приветливость полноправного хозяина, с одной стороны, и благовоспитанная угодливость гостя — с другой». Понятно, что, прибывший в Париж за год до того, Тургенев еще только осваивал новую ситуацию, искал себе места «на краешке чужого гнезда». Надо сказать, что именно этот период в его взаимоотношениях с Полиной Виардо вызывает наибольшие разногласия у тургеневедов.

Иная картина вырисовывается из письма Луи, обращенного к жене и написанного в Баден-Бадене 26 ноября 1865 года. В нем обиженный муж говорит, что ему кажется, что Полина уважает русского писателя больше, чем его, что он, Луи, становится для нее лишним. «Я желаю всем моим существом, — пишет он дальше, — чтобы мое сознание отключилось, чтобы мое сердце было спокойно и полно тобой…». И дальше звучит отчаянный призыв «прогнать этих порочных разноцветных дьяволов, восстановить мой покой и веселость, наполнить меня счастьем и гордостью за тебя, мою жену и подругу». Из письма видно, что в отношениях мужа и жены наметилась трещина, что в баденский период Луи уже не ощущает себя в сравнении с Тургеневым «полноправным хозяином», да и тот уже не «угодливый гость». В это время Луи — старик, ему 65 лет, тогда как Полине 44, Тургеневу 47. В отличие от того, куртавнелевско-го Тургенева, баденский — всемирно известный писатель, друг и сотрапезник столпов французской литературы — Флобера, Золя, Мопассана, братьев Гонкуров.

Полина Виардо, готовя к изданию переписку с Тургеневым — а из 500 его писем к ней сегодня известны лишь 300, — изъяла из нее все компрометирующий факты, зачернила все «неудобные» места. Из ее собственных писем к Тургеневу напечатаны всего 20, ничтожно мало, если учесть, что переписка была регулярной. Полина не собиралась открывать публике свои личные тайны. Оба — она и Тургенев — хранили эти тайны от чужих глаз. От Тургенева друзья могли слышать только жалобы на недосягаемость возлюбленной. И не в последнюю очередь связано это было с Луи Виардо, которого бы травмировало иное, кроме дружески-влюбленного, отношение к его жене.

Случилось так, что, несмотря на огромную разницу в возрасте с Тургеневым, Луи Виардо умер в том же самом 1883 году, что и русский писатель, опередив его лишь на несколько месяцев. Так что Полине и Ивану не пришлось пожить практически ни минуты на положении «свободных людей». Нужно было молчать, скрываться и таить. Например, таить то, о чем лаконично записано в Мемориале за 14 июня 1849 года: «…я в первый раз с П».

Тургенев прошел долгий и сложный путь «воспитания чувств» — если воспользоваться точным выражением тургеневского друга Флобера. Молодой Тургенев, по словам Авдотьи Панаевой, направо и налево трубил о своих победах, все окружающие знали и об его чувстве к Полине Виардо. Но прошло несколько лет — и вот свидетельство Натальи Тучковой: «…вообще он избегал произносить ее имя; это было для него вроде святотатства».

Есть у Тургенева в Мемориале загадочная запись за 1845 год: Самое счастливое время моей жизни. Фраза выделена курсивом, и это «счастливое время» приходится на двухмесячную одинокую поездку по Пиренеям — (проводил Боткина до испанской границы и отправился в путешествие по границе Франции). Мне кажется, что словосочетание «счастливое время» употреблено здесь в пушкинском значении — а Пушкина Тургенев любил — как время «покоя и воли». В последующие годы у Ивана Сергеевича уже не будет ни того, ни другого. Он будет следовать за семьей Виардо, добровольно подчиняя себя воле и желаниям Полины, и какой уж тут покой?!

Если обратиться к напечатанным в России письмам Виардо к Тургеневу, то даже по этим немногим урезанным письмам видно, что Полина отнюдь не пренебрегала Тургеневым, как иногда говорят, а относилась к нему как к любимому человеку. Ну кому еще можно написать такое: «До свидания, до свидания. Какое счастье думать об этом!» (Баден-Баден, 8 июля 1865)

Или: «Очень горячо, неизменно, очень… желаю вам доброй ночи» (Веймар, 16 февраля 1869)

Письма с той и другой стороны идут под номерами, иногда пишутся по два в день, телеграммы поджидают путешественника на месте прибытия как подарок и напоминание о любимой: не грусти, я с тобой. В Полининых письмах и нежность, и забота, и ревность — ее вызвала, например, «толстая украинка» Марко Вовчок, — и опасение, что писатель (Полина ласково называет его «Турглин») по разным причинам может не вернуться из России…

За два года до смерти Тургенев напишет странную мистическую повесть, названную им «Песнь торжествующей любви». Название не случайно, так же, как и сюжет. Музыкант и художник борются за любовь Валерии, побеждает художник, и музыкант отправляется в дальнее путешествие. Приехав, силой волшебства, он добивается любви Валерии. В минуту своей победы он играет на скрипке песнь торжествующей любви. Музыкант-колдун изгнан, но под пальцами Валерии неожиданно возникает его песнь, и возникает именно тогда, когда после долгих лет бесплодного брака, она чувствует в себе зарождение новой жизни…

20 июля 1857 года в Куртавнеле у супругов Виардо родился сын Поль, в будущем известный скрипач. В разное время выдвигались предположения, что ребенок мог быть сыном русского писателя. И это происходило на фоне того, что другие тургеневеды считали этот период временем «охлаждения отношений» и осознанного расставания певицы и «влюбленного безумца» на довольно долгий срок…

Первые отмечали, что Поль похож на Тургенева больше, чем на «родного» отца, что отъезд Тургенева был связан с желанием «избежать слухов и сплетен», потому-де в момент рождения Поля писатель находился не во Франции, а в Берлине. Передавали такую историю. В 20 лет Поль серьезно заболел пневмонией, врачи полагали, что возможен летальный исход. Тогда Полина попросила Тургенева, находящегося в это время в Германии, срочно приехать. Сторонники отцовства Тургенева делали из этого вывод: Полина хотела, чтобы он увидел сына перед смертью и простился с ним. По Полина могла позвать Тургенева совсем по другой причине — как своего ближайшего друга, на которого можно опереться в тяжелый час.

Существуют записи рассказов самого Поля, косвенно свидетельствующие о том, что Тургенев мог быть его отцом. Известен факт, что Тургенев подарил юноше скрипку Страдивари.

С другой стороны, оппоненты утверждают, что из-за проблем со здоровьем Тургенев не мог иметь детей. В книге Майкла Стина приводится фраза из письма Тургенева к Павлу Анненкову: он поздравляет друга, ставшего «отцом ребенка, данного ему женщиной, которую он любил». И добавляет: «Я никогда не испытал подобного счастья». Но и на это можно возразить. Тургенев после определенного возраста никогда не открывал перед друзьями своих интимных тайн. Во всяком случае, о характере своих отношений с Полиной Виардо он помалкивал.

Как бы то ни было, при всей невозможности говорить прямо, Тургенев оставил нам свое свидетельство «Песнь торжествующей любви. А имеющий уши — да услышит!

 

Мне хотелось бы коснуться вопроса о влиянии на Тургенева и Виардо немецкой культуры, в частности творчества Гете, чья поэма «Герман и Доротея» была ими прочитана совместно. Эта поэма, как кажется, оказала на обоих довольно сильное воздействие, предложив некую жизненную модель. Об этом и пойдет речь в статье.

 

3.1. Связь с Германией

«Немецкая нота» присутствовала в жизни Ивана Тургенева и Полины Виардо с детства. Оба с раннего возраста, наряду с другими европейскими языками, знали немецкий язык. Тургенев, как известно, учился на факультете философии Берлинского университета, жил в Берлине, во время студенчества и позднее неоднократно путешествовал по Германии. В 1860-х годах вместе с семьей Полины Виардо Тургенев поселился в Баден-Бадене, там они прожили до начала Франко-прусской войны (1870), подтолкнувшей их вернуться в Париж.

Действие нескольких тургеневских произведений, таких как «Ася», «Вешние воды», роман «Дым», разворачивается в Германии. В его повестях и романах мы встречаем немцев — чудесного музыканта Лемма в «Накануне», старичка учителя Шиммеля в «Фаусте».

Полина Виардо еще до замужества, в 1838 году, принимала участие в турне по Германии и другим европейским странам вместе с известным скрипачом Шарлем де Берио, мужем ее знаменитой, рано умершей сестры Марии Малибран. Гастролеры посетили Дрезден, а также Лейпциг, где Полина свела знакомство с юной пианисткой Кларой Вик и начинающим композитором Робертом Шуманом. Дружба с Кларой, ставшей впоследствии женой Шумана, прошла через всю жизнь Полины Виардо.

Зимой 1847 года у Полины начался ее первый оперный сезон в двух берлинских театрах — Кенигсштадт театре, где ею исполнялись партии в итальянской опере, и Дойче театре, где она пела в трех операх Мейербера на немецком языке. Полина писала Жорж Санд, что та не представляет, какую работу приходится ей проделывать над каждой ролью, — язык содержит «жесткие, тяжелые слова которые перекашивают рот». В Берлине пение Полины слушал Тургенев. В своем первом письме из «Писем из Берлина» (как известно, второго письма так и не последовало), датированном 1-м марта 1847 года и тогда же опубликованном в «Современнике», он пишет: «Я с большим удовольствием увидел и услышал снова Виардо. Голос ее не только не ослабел, напротив, усилился; в «Гугенотах» она превосходна и вызывает здесь фурор». «Услышал снова», так как до Германии Виардо побывала на гастролях в России (два сезона с 1843 по 1846), там 1 (3) ноября 1843-го года Тургенев увидел ее впервые — в роли Розины в «Севильском цирюльнике» Россини. Воспоминания о российских гастролях поначалу даже мешают певице оценить прием немецкой публики, он кажется ей «холодным». В письме из Берлина она признается: «Я испорчена воспоминаниями о безумии Санкт-Петербурга!»

Но в конце «берлинского» сезона, в апреле 1848 года, корреспондент «Музыкальной Франции» в прусской столице констатирует: «Мадам Виардо очень довольна своим пребыванием в Берлине, где она имеет неизменный успех, она не расположена возвращаться в Париж».

О тургеневских «Письмах из Берлина» Белинский выразился так: «…его письмо о Берлине, как ни коротко оно, было замечено и скрасило наш журнал». Имеется в виду «Современник». Действительно, Тургенев в беглой заметке успел коснуться многого — от философии до увеселений берлинцев. Сам Белинский, приехавший в Германию в надежде на силезском курорте излечиться от чахотки, слушал Виардо вместе с Тургеневым в мае того же 1847 года — в Дрездене, и тоже в «Гугенотах». В этой мейерберовской опере Полина пела партию возлюбленной героя Валентины. О ее произношении Тургенев, больше, чем она, практиковавшийся в устном немецком, написал ей в письме: «Ваше немецкое произношение отлично, но с несколько преувеличенными акцентами. Однако я уверен, что с вашим прилежанием вы уже избавились от этого крохотного недостатка».

В середине 1850-х годов карьера Полины Виардо на взлете. Она часто приезжает в Германию, где поет с дирижером Юлиусом Рицем, учеником Мендельсона. После смерти Мендельсона Риц унаследовал его Гевандхаус оркестр. Исследователи отмечают, что именно Юлиус Риц стал для Полины Виардо преемником Ари Шеффера после смерти последнего в 1858 году, преемником в роли конфидента и даже исповедника.

На концертах в немецких залах Полина поет романсы Шумана, песни на стихи Гейне и Гете. Это два ее любимейших немецких поэта.

Обыкновенно Тургенев писал Полине письма по-французски, но в начала и в конце своих посланий, там, где он хотел выразить свои чувства, он использовал немецкий язык.

Можно сказать, что немецкий был у Тургенева и Полины инструментом тайнописи, языком их любви. В большой степени это было связано с тем, что муж Полины Луи Виардо, немецким не владел. К тому же, обоих связывали с немецким языком и с немецкой поэзией общие духовные и душевные переживания. В памяти обоих жили прочитанные вместе произведения немецкой поэзии, вызвавшие в них сходные и очень сильные чувства.

В письме к Юлиусу Рицу в конце 1858-го года Полина перечисляет избранных авторов, чьи книги хранятся у нее в парижском жилище: Шекспир, Гете, Шиллер, Байрон, четыре итальянских поэта — Вергилий, Данте, Петрарка и Тассо, Дон Кихот, Гомер, Эсхил, Уланд, Библия, Гейне, Герман и Доротея и два тома Гете в издании Левиса. За исключением Гомера, всех названных творцов она читает в оригинале.

Обратим внимание на то, что две книги в этом списке выделены курсивом. Первая «Дон Кихот», и особая любовь к ней легко объясняется испанскими корнями семьи Гарсиа. Вторая же книга — поэма Гете «Герман и Доротея». Она названа отдельно, хотя в списке два раза встречается имя Гете, в частности говорится о его двухтомнике в издании Левиса. Однако поэма «Герман и Доротея» перечислена особо, к тому же, ее название выделено Полиной. Видимо, поэма эта ей дорога. Почему? Над этим вопросом мне хотелось бы поразмышлять.

 

3.2. Герман и Доротея

Поэма «Герман и Доротея» создана сорокавосьмилетним Гете в 1797 году. Часто ее характеризуют как идиллию. Написанная античным гекзаметром, в девяти главках, символически озаглавленных именами девяти Муз, за которыми следуют вполне обычные названия глав, поэма посвящена любви и браку. Любовь двух простых людей — двадцатилетнего, благонравного и не слишком образованного сына трактирщика и юной, но рассудительной и мудрой крестьянки-беженки — возведена в перл создания, возвеличена и опоэтизирована. В начале и даже в середине XIX века поэма была чрезвычайно популярна как в Германии, так и во Франции. Характерно, что Лев Толстой, составляя в старости список книг, произведших на него наибольшее впечатление от 20 до 35 лет, на первое место — и по порядку, и по оценке — поставил поэму Гете «Герман и Доротея». Вначале в этом списке был и «Фауст», но потом Толстой его вычеркнул, оставив на месте первую поэму. О ней же Лев Николаевич отзывался так: «Читайте «Германа и Доротею» — идиллия. Хороша».

Итак, Полина Виардо выделила эту поэму Гете. В списке Полины нет ни «Страданий молодого Вертера», ни «Фауста», из всех произведений Гете именно поэма «Герман и Доротея» удостоилась чести быть названной. А теперь обратимся к Тургеневу. Находясь в Куртавнеле перед своим отъездом в Россию в 1850 году, он пишет Полине письмо (она на очередных гастролях). Вспоминая счастливые мгновения, он напоминает ей, как они вместе читали «Мопра» (роман Жорж Санд, — И. Ч.) и «Германа и Доротею» за столом, где он пишет ей письмо, «и ему трудно поверить, что пять лет пронеслось с этого чтения». Судя по всему, они с Полиной читали поэму в самый первый приезд Тургенева в Куртавнель, в 1845 году, и сильное впечатление сохранилось у обоих надолго. Полина Виардо выделила эту поэму в своем списке любимых книг. А Тургенев? Можно ли найти у него отголоски тогдашнего совместного чтения? В повести «Ася» (1857), действие которой, как уже упоминалось, происходит в Германии, есть удивительный эпизод. Цитирую: «В тот же день, вечером, я читал Гагину (сводный брат Аси, — И. Ч.) «Германа и Доротею». Ася сперва все только шныряла мимо нас, потом…тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца. На следующий день я опять не узнал ее, пока не догадался, что ей вдруг вошло в голову быть домовитой и степенной, как Доротея». Что же это за Доротея, на которую так хочет походить импульсивная и неровная тургеневская Ася?

 

3.3. Кое-что о поэме Гете

Современному российскому читателю «Герман и Доротея» практически неизвестна. Поэтому расскажу об этой поэме чуть подробнее, тем более, что, как кажется, она того стоит.

Итак, в провинциальном немецком городке на берегу Рейна хозяин трактира «Золотой Лев» и его жена обсуждают вместе с соседями — аптекарем и священником — потрясшее городок событие, а именно: мимо идут, едут на фурах многочисленные беженцы из приграничных франко-германских областей. Беженцы убегают от гибели и разорения, последствий Великой Французской революции. Стало быть, действие поэмы, написанной в 1797 году, развивается за несколько лет до того. Хозяин ждет с известиями сына Германа, отправленного к беженцам с вещами и провизией, бережно собранными хозяйкой. За оживленным разговором не замечают, как приезжает Герман; обычно мрачноватый и молчаливый, он светел и радостен.

На дороге среди беженцев хозяйский сын встретил ту, которая в конце этого дня и соответственно в конце поэмы станет его нареченной невестой. Если говорить о дальнейших событиях — они минимальны. Хозяйский сын с аптекарем и священником отправляются в деревню, где расположились беженцы, чтобы порасспросить о девушке, которую Герман хочет посватать, он встречает ее у дальнего колодца, они с Доротеей идут полями и виноградниками к дому Германа, а над ними собирается гроза… Сюжет направляют не события, а психологические нюансы. Отец Германа в первой главе требует, чтобы сын женился на богатой, хотя бы на дочке купца-соседа — и Герман, загрустив, думает бросить дом и уйти на военную службу. Но мать успокаивает сына, говоря, что отец «отходчив». Герман, встретив девушку, теряется и не может ей сказать о своей любви: она думает, что идет в его дом как служанка для его родителей. Отец, увидев Доротею, неумело шутит и обижает девушку. Священник своими объяснениями только запутывает дело. Гордая девушка собирается покинуть дом, но перед уходом говорит о своей любви к Герману — она надеялась, что, служа его родителям, сумеет ему понравиться. Тут уже Герман, как ни косноязычен, просит Доротею стать его женой. Пастор венчает молодых кольцами родителей Германа, которые за 20 лет до того, будучи соседями, пережили страшный пожар, сгубивший имущество обеих соседских семей. На руинах отец Германа предложил его будущей матери помочь ему восстановить дом, иначе — стать его женой и хозяйкой. Теперь Герман предлагает то же беженке и чужестранке, лишенной родни и имущества.

Поэма, как уже говорилось, написана гекзаметром, каждая из ее девяти глав посвящена одной из Муз, есть в ней и традиционное для героической античной поэмы обращение к Музам (правда, в самом конце, что наводит на мысль о травестировании и напоминает в этом смысле «Евгения Онегина», где мы встречаем то же самое). Есть отсылки к античности и к Гомеру и в самой ткани поэмы, например, там, где описываются «сборы» Германа, то, как он управляется с конями.

Быстро им Герман вложил удила блестящие в зубы,

В посеребренные пряжки ремни продернул проворно

И пристегнул к ним после широкие длинные вожжи.

(перевод Д. Бродского и В. Бугаевского)

Гомеровские традиции видны и в использовании эпитетов: «юноша чинный», «хозяйка достойная», и в дважды повторяющемся подробном рассказе об одежде Доротеи, по которой священник и аптекарь должны ее узнать. Гете перекликается с Гомером, когда вкладывает в уста священника похвалу впервые им увиденной Доротее, у Гомера о красоте Елены также говорится опосредованно — через похвалу троянских «старцев». Слово священника, как и «старцев», несомненно являет собой некий «высший суд» для женской красоты.

Об античной лирике с ее свадебным восклицанием «выше стропила, плотники!» вспоминаешь, когда читаешь о появлении Германа и Доротеи на пороге дома: «Низкой дверь показалась, когда на пороге явились / Оба они, выделяясь сложеньем и ростом высоким». Форма поэмы лишь на первый взгляд не соответствует се «простонародному» содержанию, на самом деле, она придает ему дополнительный высокий и обобщенный — универсальный смысл.

Античное обрамление поэмы должно было особенно нравиться І Іолине Виардо, любившей греческую древность и Гомера. В ее доме, по воспоминанию детей, «Илиада» заменяла детские сказки. Не забудем, что Гуно написал для Виардо оперу «Сафо», где она исполняла роль древнегреческой поэтессы и, по отзывам, очень соответ-свовала своей героине, во всяком случае, на сцене. Но были в поэме и еще некоторые черты, которые не могли оставить равнодушными І Іолину Виардо и Тургенева.

 

3.4. Литература и жизнь

Есть несколько штрихов, общих для героев гетевской поэмы и для Тургенева и Полины Виардо. Герман полюбил Доротею с первого взгляда. То же случилось и с Тургеневым.

Доротея — беженка, «чужестранка», как называют ее родители Германа.

Полина росла в семье певцов Гарсиа, беженцев из Испании, Тургенев был во Франции «чужестранцем», как и Полина.

Герои поэмы — простые сердца, наивные и добрые, без краснобайства и заносчивости. Но именно таких героев и героинь любил и изображал Тургенев, да и Полина Виардо, несмотря на карьеру певицы, осталась человеком без «звездных» комплексов. Оба были демократических убеждений и общались с представителями всех сословий; вышедшая из низов, Полина тянулась не к аристократам, а к выходцам из «третьего сословия», музыкантам и художникам.

Обоих — Тургенева и Полину — не мог не привлечь взгляд на Французскую революцию, высказанный в поэме неким «судьей», возглавлявшим колонну беженцев. В его характеристике, явно совпадающей с авторской, — точная оценка катастрофических последствий, к которым привели прекрасные революционные идеи, когда под прикрытием слов о «великих правах человека», «вдохновенной свободе» и «похвальном равенстве».

«К господству стали тянуться / Люди, глухие к добру, равнодушные к общему благу». А это в итоге привело к разорению и хаосу в стране, к войне на приграничных территориях.

Глава, где рассказывается о Великой Французской революции, называется «Гражданин мира»: идеалы революции — свобода, равенство и братство — разнеслись по городам и весям. Бывший жених Доротеи, будучи немцем, сражался и погиб за революционную Францию. Поэма Гете, при всей своей кажущейся камерности, содержит идею «всемирности», сам автор писал о своем замысле, что стремился к тому, «чтобы отразить в маленьком зеркале великие движения и изменения мирового театра».

Можно сказать, что и Иван Тургенев, и Полина Виардо в большой степени подпадали под наименование «граждан мира», хотя «всемирность» Полины имела плотную испано-французскую начинку, а Тургенева — русскую.

Тургенева и Виардо не могла не привлекать лирика поэмы, те ее места, где Гете с редкой тонкостью и мастерством описывает состояния и чувства, переживаемые героями. Одно из таких мест — встреча Германа и Доротеи у колодца, влекущая за собой прямые библейские ассоциации: Иаков и Рахиль. Герман, отправив священника и иптекаря домой, остается один у дальнего колодца, повсюду ему мерещится образ девушки — и вдруг она и вправду появляется перед ним с ведрами. Доротея наклоняется над водой, юноша тоже перегибается через край колодца:

В зеркале чистом воды, где лазурь небес отражалась, Отображенья их, колыхаясь, кивали друг другу.

Так и представляешь, как в этом месте совместного чтения Иван и Полина почувствовали стеснение в груди, как сходно — эмоционально и эстетически — переживалась ими эта волнующая сцена.

Если говорить о главной мысли поэмы, об ее объединяющей идее, то я бы сформулировала ее так: от хаоса — к гармонии, от блужданий — к оседлости, от поиска — к обретению.

Можно ли сказать, что эта мысль была одинакова близка Полине Виардо и Ивану Тургеневу?

Относительно Полины легко дать однозначный положительный ответ. Она построила свою жизнь на прочных основаниях — у нее был солидный и любящий муж, четверо детей, любимое творческое дело. Ее жизненная стратегия была направлена на то, чтобы, поборов свои «цыганские инстинкты», выстроить вокруг себя удобную красивую жизнь, способствующую творчеству. Иное дело Тургенев. Его жизненная стратегия достаточно противоречива.

И чтобы разобраться в этом вопросе, обратимся еще к одному произведению Гете, поэме «Фауст». Нам важно, как оценивал ее Тургенев.

 

3.5. Тургенев о «Фаусте» Гете

Русский писатель, в начале сороковых годов учившийся в Германии, был страстным поклонником гетевского «Фауста». В тургеневской повести с одноименным названием есть характерное признание героя — alter ego автора: «(в библиотеке сельской усадьбы) Я увидал книги, привезенные мною когда-то из-за границы, между прочим гетевского «Фауста», тебе, может, быть неизвестно, что было время, я знал «Фауста» наизусть (первую часть, разумеется) от слова до слова, я не мог начитаться им…». В 1844 году в «Отечественных записках» был опубликован тургеневский перевод «Последней сцены» 1-й части «Фауста». Откликнулся Тургенев и на новый перевод гетевской поэмы Михаилом Вронченко, вышедший в Санкт-Петербурге в 1844 году.

В статье «Фауст» Гете в переводе Вронченко» (1845) Тургенев писал: «Приступая к разбору этой великой трагедии, мы чувствуем некоторую невольную робость…». И дальше, говоря о «революции германской литературы», свершившейся в эпоху, «которую немецкие критики называют «периодом бури и стремления (Sturm — und Drang — Periode)», Тургенев следующим образом характеризует великого немца: «Гете… первый заступился за права — не человека вообще, нет — за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…» (выделено мною, — И. Ч.).

Человек, живущий страстями, наделенный внутренней «несокрушимой» силой, без всякой внешней опоры… По-видимому, это тот идеал, который вслед за Гете привлекает Тургенева.

Что значит «человек без всякой внешней опоры»? Должно быть, это тот, у кого нет ни прочного пристанища, ни семьи, ни постоянного устоявшегося уклада. Все перечисленное в той или иной степени является для нас, людей, внешней опорой. Но ведь большинство героев Тургенева, как и он сам, как раз и были людьми «без внешней опоры». Рудин, Инсаров, Лаврецкий, Литвинов… Все как на подбор бессемейные или с распавшимися браками, не имеющие постоянного пристанища и какой-либо «внешней опоры». Это не значит, что они о ней не мечтают. Но судьба, которая, но словам приятеля Тургенева, Федора Тютчева, «как вихрь, людей метет», распоряжается по-своему и разрушает их мечты. Типичный пример — Федор Лаврецкий, образ явно автобиографический для Ивана Сергеевича. Можно даже сказать, что герои Тургенева воплощают в своих судьбах вариант жизнестроительства, присущий их создателю. К Тургеневу в этом случае применимы слова, сказанные им о Гете в рассматриваемой нами статье: «Он (Гете, — И. Ч.) был поэт по преимуществу, поэт и больше ничего… жизнь и поэзия не распадались у него на два отдельные мира».

А дальше в этой статье следует очень важное для нас рассуждение:

«Большая часть «Фауста» была им написана до 1776 года. То есть до переселения в Веймар… Известно, что все это кончилось «Итальянским путешествием», «классическим успокоением» и появлением множества замечательных, глубоко обдуманных и округленных творений, которым мы все-таки предпочитаем добродушно-страстные и беспорядочные вдохновения его МОЛОДОСТИ.

Итак, в 1845 году двадцатисемилетний Тургенев предпочитает «Фауста» и «Вертера» «глубоко обдуманным и округленным творениям» Гете. Если знать, что поэма «Герман и Доротея» написана уже «веймарским старцем» и что она действительно может быть отнесена к «классическим», «глубоко обдуманным» и «округленным» его созданиям, то можно сделать вывод, что «ранний Тургенев» не принимает варианта жизнестроительства, предложенного в этой поздней гетевской поэме. Ему милее «добродушно-страстные и беспорядочные вдохновения» Гете.

Однако, в том же 1845 году, в Куртавнеле, впечатление от совместного с Полиной Виардо чтения «Германа и Доротеи» не может забыться целых пять лет, а в 1857 году, работая над повестью «Ася», Тургенев снова обращается к «классической» поэме Гете. Нет ли здесь противоречия? И не было ли отношение Тургенева к «Фаусту» и прочим произведениям Гете, где герои живут «без всякой внешней опоры», двоящимся? Попробуем ответить на этот вопрос, рассмотрев еще одно произведение Тургенева 1855 года, написанное в пандан к гетевскому «Фаусту» и носящее то же название.

 

3.6. «Фауст» Тургенева

Этот рассказ в девяти письмах, написанный перед «окончательным» отъездом Тургенева во Францию и отосланный в «Современник» уже из Парижа, предваряется эпиграфом из «Фауста» Гете: Entbehren sollst du, sollst entbehren (Отречься (от своих желаний) должен ты, отречься, нем.) Некий Павел Александрович, автор писем, после девяти лет отсутствия, ученья и «всяческих странствий» оказывается в родовом гнезде. Произведение это явно автобиографическое, описание гнезда весьма напоминает Спасское, а образ соседки, жены бывшего университетского приятеля, по согласному мнению критиков, навеян знакомством Тургенева с Марией Николаевной Толстой, сестрой писателя Льва Толстого, женщиной столь же прелестной, сколько и несчастной. Тургенев был явно к ней неравнодушен, и Мария Николаевна, дама замужняя и с детьми, также им увлеклась. Роман этот, случившийся в деревне, как и другие тургеневские романы, ни к чему не привел, но вызвал к жизни замечательный рассказ, повествующий об одном «литературном эксперименте». Что же это за эксперимент?

Приехавший в усадьбу Павел находит в ней старое издание ге-тевского «Фауста». Жена его соседа, Вера Николаевна, к которой он безуспешно сватался до своего отъезда за границу, следуя указаниям своей матери, никогда не читала не только «Фауста», но и других книг, которые могут «подействовать на воображение». Мать Веры, когда-то много претерпевшая на почве любви, запретила дочери читать стихи и романы. Но мать ныне мертва, только ее сумрачный портрет висит в гостиной. И вот Павел, снова, как в былые годы, влюбленный в Веру, предлагает ей почитать вместе «Фауста». Вот он, эксперимент — проверка воздействия гениального произведения на неискушенную душу. Нечто подобное происходило в великолепном романе Метьюрина «Мельмот-скиталец», когда на цветущем, но безлюдном острове дьявол-Мельмот искушал невинную душу, девочку Иммали.

Героиня Тургенева также напоминает девочку, за прошедшие і оды она не изменилась и не повзрослела, у нее звонкий детский голос и свойственная детям непосредственность. Так что эксперимент по «искушению невинной души» проводится в «чистых», почти лабораторных условиях. Зато и результат превосходит ожидания. После чтения «Фауста», проведенного Павлом Александровичем предгрозовым вечером, в компании Веры и ее мужа, а также немца-учителя, Вера Николаевна потрясена, она просит дать ей книгу, она плачет и не спит всю ночь.

Мало того, «Фауст» пробуждает в ней дремлющие чувства, и она признается в любви к Павлу. Но любовь героев «промелькнула мгновенно, как молния, и как молния принесла смерть и гибель». У героев не было даже решительного любовного свидания, Вера тяжело заболевает, «во время болезни бредит «Фаустом» и матерью» и вскоре умирает. Концовка возвращает нас к эпиграфу. Павел Александрович приходит к печальному выводу: «Жизнь… тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное — вот ее тайный смысл, ее разгадка».

Однако читатель повести может прийти к несколько иным выводам. Вера Николаевна, под влиянием сильного художественного воздействия, была выведена из своей духовной «спячки», узнала себя, ее душа раскрылась навстречу любви, причем любви взаимной. Да, такая коллизия часто приводит к трагедии, к слому устоявшегося уклада и «потере внешней опоры». Но не это ли приветствовал Тургенев в «гетевском «Фаусте» в своей статье о переводе Михаила Вронченко? И не будет ли «отречение», то есть отказ от желаний и страстей, проповедью добропорядочной, сбалансированной бюргерской жизни?

Получается, что в самой фактуре тургеневской повести содержится противоречие, двойственность. Кстати сказать, на «двойственность» автора указывала и Мария Николаевна Толстая, «прототип» его героини; и с этим наблюдением Тургенев согласился: «…очень меня радует, что Вам понравился «Фауст», и то, что Вы говорите о двойном человеке во мне — весьма справедливо» (письмо от 25 декабря 1856 года).

Мне кажется истоки этой двойственности опять-таки коренятся в том, что жизнестроительная модель Тургенева в это время была разнонаправлена, не обрела целостности.

На этом хочется остановиться чуть подробнее.

 

3.7. Между хаосом и гармонией

В биографиях Гете я наткнулась на важную для наших рассуждений мысль о том, что великий «олимпиец» пытался выработать духовный противовес вулканическим наклонностям своей натуры; отказавшись от разрушительных идей «бури и натиска», он занимался самовоспитанием и самоограничением. Не к тому ли стремился и Тургенев? Во всяком случае, в рассказе «Фауст» (если говорить только об его концовке) он делает явный шаг в эту сторону. И здесь нельзя не согласиться с исследовательницей из Тарту Леа Пильд, рассмотревшей тургеневского «Фауста» в контексте жизнестроительных идей его автора: «Перед Тургеневым встает ряд вопросов: как построить свою жизнь, как ограничивать свою собственную личность, каким образом избежать разрушительного воздействия чувств, чересчур острого ощущения трагизма жизни».

Исследовательница отмечает однако, что при всем тяготении Тургенева к законченному гармоническому мировззрению, «в целом волевое самовоспитание Тургеневу чуждо».

В судьбе Ивана Сергеевича Тургенева гармонии не было, поразившая его в молодости любовь стала для него драматическим испытанием, большую часть жизни прожил он «на краешке чужого гнезда». Любовные драмы были причиной жизненной катастрофы и тургеневских героев. Два примера из наиболее известных романов Тургенева «Дворянское гнездо» и «Отцы и дети». Уже упоминавшийся Федор Лаврецкий, потерявший надежду на счастье с любимой девушкой, восклицает: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!» В 43 года жизнь для него теряет смысл. Нечто похожее происходит и с Павлом Петровичем Кирсановым, чьи жизненные часы остановились, после того как его бросила возлюбленная. Он изо всех сил поддерживает внешние формы жизни, переодевается к обеду, следит за собой, но внутренне он мертвец, о чем Тургенев и сообщает читателю.

Трудно найти дверь, уводящую из душевных лабиринтов.

И однако некий выход, хоть и паллиативный, Тургенев нашел. Мне кажется, именно на эту тему написана поздняя повесть Тургенева «Песнь торжествующей любви» (1881). Как известно, Луи Виардо и Тургенев умерли друг за другом в 1883 году. При жизни мужа любимой им женщины Тургенев не мог высказываться прямо. В этой повести, стилизованной под итальянскую рукопись 16-го века, зашифрован некий важный для писателя смысл. Какой же?

Муций и Фабий борются за любовь прекрасной Валерии. Побеждает художник Фабий. Музыкант Муций вынужден уехать, но он возвращается — и с помощью колдовских чар приманивает к себе возлюбленную, а после свидания с нею поет Песнь торжествующей любви. И пусть Муций изгнан, Валерия выучилась у него его Песне, и, мало того, она ждет ребенка — и у нас нет сомнения, кто его отец. Не буду сейчас подставлять реальные жизненные обстоятельства под рассказанное в этой истории, важно другое: на пути от хаоса к гармонии, а по нашей терминологии — от «Фауста» к «Герману и Доротее» — Тургенев отыскал свой крохотный уголок счастья.