Денис Петрович соскочил с поезда и, зарываясь сапогами в песок насыпи, сбежал вниз. Было почти совсем темно, однако строительство моста, которое он разыскивал, было видно и слышно издалека. Долина реки была полна костров - настоящих и отраженных в воде, слышались удары металла о металл.
Пока Денис Петрович в поисках Дохтурова бродил меж костров, ему казалось, он снова на фронте: ночной привал, запах горящего валежника, люди у огня, река, лошади, лес, небо над головой. Только платформы, стоящие на подведенной к строительству узкоколейке, груды металла да грохот показывали, что это был не военный, а рабочий лагерь. Мост уже забрел далеко в воду своими устоями, там горели фонари, ползали люди, оттуда и слышался грохот.
Дохтурова он встретил у костра, где сидели рабочие-кашевары.
- На послезавтра уже не хватит?- озабоченно спрашивал инженер.
- Самое большое на .полдня, Александр Сергеевич.
- Хорошо, - сказал Дохтуров и тут увидел Дениса Петровича. -А, приехали все-таки? - радостно сказал он. - Пошли.
Они шли истоптанным берегом, то и дело попадая в полосу жара, что шел от огня.
- Комар закусал, Александр Сергеевич! - крикнул им; от костра какой-то мужичонка, яростно расчесывая спину.
- И ты его кусай, - сказал сидящий рядом с ним парнишка.
Инженер рассмеялся. Этот парнишка, по имени Тимофей, был его любимцем, и он (кажется, тщетно) старался, чтобы это было не очень заметно окружающим. Заваленные хвоей, костры щедро дымили.
- Сегодня в одном американском журнале,- говорил дорогой Дохтуров, - увы, нашел свою конструкцию, А я-то думал, что до меня никто таких мостов не строил. Зато в одном деле я их перехитрил.
Дохтуров был в сапогах и свитере, отчего тело его казалось Особенно гибким и сильным, лицо легко оживлялось улыбкой, Глаза поблескивали в свете костра. Денис Петрович с интересом смотрел на него - он никогда до сих пор не видал своего друга на строительстве.
Инженер глядел вверх, где четкие, словно проведенные рейсфедером, шли по ночному небу провода.
- Скоро ток будет,- сказал он.- Вот если бы нам сварку, мы бы показали, на что мы способны. Да аппаратов не достать. Петроградский «Электрик» выпустил- первые в этом году, но пока только две штуки. Может, удастся старые раздобыть-вот тогда пошло бы дело, не то, что молоточками клепать. Степан Егорыч! - окликнул он старого рабочего.- Ты когда-нибудь на сварке работал?
- Нет, Лександр Сергеич, не стану те врать, - ответил тот. - Я ее в глаза не видал.
Они отошли далеко от реки.
- Где-то здесь мой Сережка бегает, - заметил инженер, оглядываясь, там сухостой для костров валят. Теперь его до рассвета в шалаш не загонишь. Пошли повыше, где комаров нет.
Они вышли на пригорок, .сели на поваленное дерево и закурили. Было тихо, грохот строительства долетал сюда далеким звоном. Медленно завладела ими лесная тишина.
Над черной массой деревьев стояла одна очень яркая звезда. Пел соловей. Его чистый щелк и посвист и тоже чистые, словно водяные, трели далеко разносились бы по лесу, если бы не желудочные голоса идиоток-лягушек, блаженствующих в болоте внизу.
- Хоть бы постыдились, - шепотом сказал Берестов.
- Что вы! Разве вы не слышите, как у них удалась жизнь,, как им тепло и мокро в их Тине, а болотные пузырьки, наверное, так приятно бегут по брюшку.
Они посмеялись й снова стали слушать. Теперь пели уже два соловья, их чистую песню не могло заглушить лягушечье урчание.
- Люблю такие лягушечьи ночи, - сказал Денис Петрович шепотом.
- А вы знаете, их жрут совы.
- Лягушек?
- Нет, соловьев. Соловей - единственная «птица, которая поет ночью, 1и сова вылетает ночью.
Берестов -ничего не ответил.
- Ну, отдохнули и хватит,;-зло сказал он вдруг, - больше нам не «положено. Зачем вы меня звали?
- Хотел рассказать вам одну историю и никак не мог сам к вам выбраться. Была у меня встреча с Левкиными парнями. Да, представьте себе. Мы возвращались ко мне домой, я и Митька Макарьев. Вы не знаете его? Это давний мой друг, работает здесь десятником. Утром вы его увидите. Нас было двое, и пошли мы прямо по дороге. Шли, разговаривали. Прошли мост у пруда, вошли в лес. Видим: впереди темнеют две фигуры - ждут. «Отступления не будет?»- опрашивает Митька. «Не будет»,- говорю. «Начнем?» Нет, я решил подождать: ведь вполне могло быть, что это ваши ребята из розыска охраняют дорогу. Увы, это не были ребята из розыска… Потухла. Дайте прикурить. Один из них,- продолжал Дохтуров, - сказал, не считая даже нужным понизить голос: «Возьми на себя папашу (это Митька), мне оставь долговязого» (это я). Бедные парни, они не -знали, с кем имеют дело. Митька на вид эдакий куль с мякиной; кажется, пни его-он ляжет и никогда не встанет. Но это только так кажется. Первым ударил я, как у нас было условлено, ударил несильно в челюсть, и именно так, как хотел: парень полетел под Митькину правую руку. А Митькина правая рука это все равно что паровой молот. Парня только что не расплющило о дерево. А в это время под Митькину правую уже летел второй - мое дело было маленькое. Словом, сопляки они, ваши знаменитые Левкины парни.
- Тем хуже для нас, - мрачно сказал Берестов.
- Вы думаете, Денис, что боретесь с этим десятком парней? О нет, совсем нет. У вас куда более серьезный враг. Вы боретесь с разрухой и белогвардейщиной, с кулачьем и дезертирами. И с мещанством.
- Кабы иметь дело с одним только мещанством! Мы бы, пожалуй, справились. Мещанство не стреляет, это тишина, болото…
- …чай из блюдечка, герань на окне, канарейка,- все это ерунда. Мещанство очень даже стреляет. Вы не были в Германии накануне войны и не видели, как жаждал крови немецкий мещанин. А вот еврейские погромы вы уже наверняка видели. Уверяю вас, и это,, и наши банды -все это мещанство, ставшее на дыбы, мещанство с оружием в руках. Оно страшно не тем, что сонное и благодушное, оно страшно ненавистью, подозрительностью и- низменностью своих страстей. Я его видал.
Дохтуров замолчал, быть может вспоминая. Лягушки почему-то разом затихли.
- И его хлебом не корми,-продолжал инженер,- только дай полюбоваться на какую-нибудь «сильную личность».
- О, тут вы правы. Недавно выезжали мы брать Кольку Пасконникова, о котором вы, вероятно, слышали. Кровавый бандит, мразь последней степени, а видели бы вы, как его встречали в деревне «высшие слои»! Ехал он в небольшой тележке, кони разубраны, краснорожий от самогона. А девицы, затянутые в ситцевые кофты, в башмаках с подковами и в сережках, цветы ему бросали. Как лицо императорской фамилии!
Они опять помолчали. Каждый вернулся к своим мыслям.
- Плохи у вас дела, друг? - спросил инженер.
- Хуже не бывает. А самое страшное - подозрение и недоверие. Можете вы себе представить мое положение: даешь задание собственному своему сотруднику, на самом же деле это не задание, а ловушка. Такие сети плету, самому тошно. Плету и молюсь, чтобы никто из наших в них не попался. Есть
у нас такой милейший парень Ряба, - так я думал,
со стыда сгорю…
- Всех проверяете?
- Всех.
- А этот ваш Водовозов?
- Павлу я верю, как самому себе, - резко сказал Берестов, - его бы я не стал проверять, как не стал бы проверять вас. .
Они замолчали, на этот раз надолго.
- Вернемся к вашей встрече с бандитами, - сказал Берестов.
- Да, я очень хотел вам помочь тогда и задержать хоть одного из парней,но в лесу раздался свист, а мы были безоружны. Поэтому, когда парни побежали, я остановил Митьку, который рвался в бой, и затолкал его в овраг, что недалеко от дороги; лесною тропкой мы вернулись домой. Не знаю, разглядели ли они меня, но на всякий случай я держу Сережу при себе. Бабку, я думаю, они не тронут (кто же мстит через тещу!), а относительно Сережи меры принять не мешает. Да и за него страшновато - мальчишку в последнее время не узнать. После того как на дороге убили эту девушку, его словно подменили, :по «очам бормочет и вскрикивает. Денис Петрович. ..
- Что? - глухо ответил Берестов.
- Я хотел спросить…
- Лучше… не спрашивайте.
- Хорошо,-поспешно сказал инженер.
- Сейчас я еще не могу.
И они снова молчали.
- Опять же вернемся к поселку, - сказал наконец Дохтуров.
- Вот что, для начала я постараюсь достать вам разрешение на право носить оружие. Вы бы в лицо их узнали?
- Конечно. Да если бы они к вам на следующее утро пришли, вы бы их тоже узнали.
Берестов рассмеялся.
- А кто вас драться научил, ,вы -помните?
- Еще бы не помнить. Начальник здешнего угрозыска.
- Вам пора спать, наверно. Вы прошлую-то ночь спали?
- Что-то не припомню, - ответил инженер, и было по голосу слышно, что он улыбается. - Пошли, хорошо здесь.
Берестов уехал на рассвете, так и не повидав знаменитого Митьки Макарьева.
В розыске читали «Красную искру», где появилась статья Берестова. «Говорит начальник- розыска» - называлась она.
«Ограблена -кооперация,-«писал Денис Петрович,-деньги, которые с таким трудом собрали наши работницы, захвачены врагами советской власти. Пошли слухи, что кооперацию ограбили сами кооператоры, дабы скрыть следы якобы хищений. Не верьте этим слухам. Все документы на месте, в порядке и будут завтра представлены на собрании пайщиков. Но интересно другое: кому понадобилось тащить из сундука кооперации ненужные бумаги? Ответ может быть только один: грабители, ничего не понимая в документации, унесли .их, думая, что уносят важные документы. Вряд ли нужно доказывать, что это сделали не кооператоры, а какие-то люди, которые хотели бросить на них тень. Чего же лучше?-двойной удар: и без денег и с запятнанным именем. Нет, так просто мы нашу кооперацию врагу не отдадим. Мы, работники розыска, сделаем все, чтобы вернуть похищенное, схватить и обезоружить врага».
Рябе статья Берестова очень понравилась. «Просто-как Некрасов пишет», - говорил он.
Нюрка затаскала до дыр газету, которую ей прочитал сосед. В самой подписи «Берестов», казалось ей, кроется какая-то магическая сила. А последние слова были приговором для преступников и вызывали чувство гордости за всемогущего начальника розыска. Если бы она знала, каким беспомощным чувствовал он себя!
Вскоре после этого встретила она Дениса Петровича на улице.
- Эй, помощница! - окликнул он. - Ты, кажется, за кооперацию болеешь. Пошли со мной.
Нюрка побежала за ним, не помня себя от волнения и даже не спросив, куда они идут. А шли они к самому большому дому в городе, дворянскому особняку, который все еще назывался «дом бывшей Зубковой». Берестов и Нюрка поднимались по широкой мраморной лестнице, такой слепяще белой, словно она была сделана из сахара-рафинада. Казалось, она начнет крошиться под сапогом Дениса Петровича. Нюрка, робея, ступала но ней своими веревочными тапочками - такие тапочки из грубой веревки во множестве плели тогда женщины.
В небольшом зале, куда они вошли, было довольно много народу, к Нюркиному удивлению, здесь были не только депутатки из исполкома, но и все крупные и мелкие торговцы города, каких она знала. Был здесь и Кутаков. Нюрка ничего не могла понять: торговцы поднимались один за другим
и жаловались на невыносимо трудную жизнь. А Берестов смотрел на все это светлым взглядом, каким глядят в бесконечную даль, куда-нибудь за реку.
- Красные купцы самооблагаются,- объяснил Денис Петрович, не отводя взгляда.
Это он добился в исполкоме «самообложения» нэпманов налогом в пользу кооперации.
- Как хотите, граждане, - говорил высокий старик, владелец чайной Титов, - деньги с нас все одно взыщут. Так давайте же добровольно поможем нашей красной власти.
Денис Петрович пришел сюда потому, что ему хотелось поближе взглянуть на этих «красных купцов». Именно среди них, казалось ему, нужно искать виновников ограбления. Их он и имел в виду в своей статье.
Борису статья тоже очень понравилась, но сказать об этом Берестову он не решился. Он вообще сейчас не осмелился бы заговорить ни с ним, ни с Водовозовым и старался возможно реже попадаться им на глаза. Но чем меньше он их видел, тем острее чувствовал и переживал все, что имело к ним отношение. Когда Денис Петрович помянул о выдвинутых против него обвинениях («Говорят, я от бандитов взятку беру»), Борис воспринял это как тяжкое личное оскорбление.
В глубине души он допускал, что подобное сказать мог Морковин, но ему не хотелось бы так думать про человека, который был соратником отца.
Однако, к удивлению Бориса, когда он осторожно заговорил об этом с Морковиным, тот и не думал отпираться. Напротив, лицо его посветлело, и под усами мелькнула улыбка.
- Задело, значит? - спросил он. - Хорошо! Ты яе думай, я сам не верю, что твой Берестов взятки берет; если бы верил, был бы у нас другой разговор. Но так он бездеятелен, так неповоротлив, что захотелось мне его, понимаешь, подхлестнуть.
Борис думал было возразить, но следователь прервал его:
- Знаю, знаю. Пасконников, Сычов и другие подвиги. Да это ли нам нужно? Ведь кругом-то все огнем горит, здесь нужен человек, который бы сам как огонь был! И хочешь обижайся на меня, сынок, хочешь нет, а я бы твоего Берестова расстрелял.
Борис вскочил, а Морковин рассмеялся:
- Ты молод еще и не знаешь суровых законов революции. Если для спасения сотен и тысяч людей нужно расстрелять одного - расстреляй, и ты будешь прав. Это простая арифметика революции; не зная ее, мы бы не победили. Если бы мы сейчас твоего Берестова расстреляли, на его место первый встречный бы уже не пошел: э, нет, здесь горячо, место жжется. А уж кто пришел - работал бы на совесть. И жизнь сотен людей была бы спасена.
Морковин подмигнул ему, как бы говоря: «Так-то», и перевел разговор.
Борис долго думал потом над его словами. Морковинская арифметика казалась правильной, и что-то в ней было недопустимо. «Ведь это почти тот самый вопрос, который задавал Ряба, - вспомнил он, - если для счастья человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка…»
- Чего раздумывать! - воскликнул Ряба, когда он поведал ему о своих сомнениях. - Пошли, спросим у Дениса Петровича.
Борис медлил, ему не хотелось идти к Берестову, однако Ряба самым решительным образом направился к кабинету начальника.
Берестов разговаривал с Водовозовым, который, как обычно, стоял у окна. Борису казалось, что он не видел обоих несколько лет.
- Денис Петрович, - сказал Ряба, беря быка за рога, - можно для блага тысячи людей расстрелять одного?
Борис покраснел. Ведь никому из них и в голову не могло прийти, что поводом для этого разговора был предполагаемый расстрел самого Дениса Петровича. Он чувствовал себя так, словно действительно совершил какое-то предательство.
- Для блага тысячи расстрелять одного? - повторил Берестов. - Одного невиновного?
- Ну пусть даже и так.
- Так вообще и вопрос поставить нельзя.
- Но ведь у Горького Данко вырвал свое сердце, чтобы осветить путь людям! -пылко воскликнул Ряба.
- Так свое же, а не чужое, - откликнулся от окна Водовозов.
- Ну со своим сердцем тоже следует быть осторожнее,- искоса взглянув на него, промолвил Денис Петрович, - а в общем Павел прав: странно -было бы, если бы Данко осветил дорогу с помощью сердца, вырванного у соседа.
Но Ряба, как всегда, остался недоволен:
- Вы вот шутите, Денис Петрович…
- Вовсе нет, - серьезно ответил Берестов, - и вопрос этот не шуточный. Но он конкретный, понима-ешь, а не общий. Я не могу тебе дать такой, ну, что ли, арифметический рецепт. Дело это страшное, и оно заключается в том, кого и ради чего. Бывали случаи -не дай бог вам этого видеть, - приходилось, но тогда мы знали, кого и ради чего. Но были у нас такие резвые мальчики -во имя революции, ради счастья человечества, ура! И «получалось, что человечество-то вообще, а пуля попадает в живого.
Берестов и Водовозов остались одни.
- Ради счастья человечества, - одного невиновного,- задумчиво качая головой, повторял Денис Петрович. - Неважное же это человечество, которое согласилось бы получить счастье на этих условиях. Но вернемся к нашим делам. У меня такой план. Я решил искать грабителей среди тех, кому выгодно уничтожить кооперацию.
- Быть -посему, - ответил Водовозов.
Он сидел напротив Берестова, положив руки на стол, и Денис Петрович ло привычке сейчас же уставился на эти руки.
И замер.
На травой руке чуть .повыше кисти были видны следы зубов - два ясных полукружия, светлые на темном фоне.
Этот след, который он так часто мечтал увидеть, теперь словно заворожил Дениса Петровича, он не мог от него оторваться, а когда с трудом поднял глаза на Водовозова, тот тоже смотрел на свои неподвижные руки. Потом стал медленно розоветь, вскинул взгляд на Берестова, и взгляд этот разгорался каким-то странным огнем.
- Ну, - сказал он, - может быть, наложим слепок?
- Может быть, - неестественно веселым, самому себе противным голосом ответил Денис Петрович и открыл стол. В голове его как-то все сдвинулось, ему хотелось сказать: «Пашка, проследи, чтобы этот мерзавец со шрамом от нас не ушел».
- Давай, - не спуская с него все так же нестерпимо сияющего взгляда, Водовозов слегка придвинул свою большую руку.
Как ненавидел Денис Петрович в этот миг свой проклятый слепок! Он вынул его дрожащей рукой и ничего сказать, хотя бы для приличия, уже не мог.
- Давай, - повторил Водовозов и ближе подвинул руку.
Однако не нужно было даже и (прикладывать этот слепок, чтобы убедиться, что он совершенно не подходит. Просто не имеет ничего общего.
- Да, это кусали совсем не те зубы, - медленно сказал Павел Михайлович.
Берестов швырнул слепок об пол и быстро вышел из комнаты.
Он не мог заснуть всю ночь. «Помрачение!-думал он. - Как я мог! По первому же дурацкому стечению обстоятельств… Как мне ему теперь в глаза глядеть!»
Утром, чтобы не идти в розыск, не встречаться с Водовозовым, Денис Петрович пошел в уком, а потом в Совет, однако рано или поздно им все равно нужно было встретиться, поэтому во второй половине дня он -решительно направился к розыску.
В кабинете у него сидел Водовозов.
- А я уже заждался, даже вздремнул, - сказал он, - однако у меня к тебе два дела.
- Какие? - спросил Берестов, не глядя на него.
- Одно вчера пришло, я не успел тебе его передать. В .монастыре за рекой Ершей праздновали престол, а у них там в пасху, в рождество Христово, в духов день, да вот еще в престол из старой мортиры палят.
Берестов взглянул ему в лицо. Павел Михайлович смотрел на него насмешливо и весело и еще как-то, отчего у Дениса Петровича сразу стало легко на душе. «Друг ты мой дорогой»,-подумал он и сказал улыбаясь:
- Ну и что же мортира?
- Дак разнесло же ее к чертовой матери, - так же смеясь глазами, сказал Водовозов, - и одному послушнику грехом ступню отхватило.
- Тут и разбирать нечего. Отдай милиции.
- Ладно, - охотно согласился Водовозов, - это одно. А второе… - он .встал и слегка расправил плечи, -… второе это то, что слепок твой со следа подошел.
- Кому?! - заорал Берестов, вскакивая.
- Титовскому приказчику, или как он там, половому из чайной.
- Но как же ты до него допер?
- Сам же ты велел за ними следить. Я взял сперва самого Титова, потом его челядь. Знаешь, Прохоров - паскудный такой парень. А кроме того. .. - Водовозов искоса посмотрел на него, - .. .на руке у него следы зубов… более похожие… и красивее. .. Правда, еле заметные.
Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом расхохотались.
- Пиши ордер на арест, - сказал Берестов, - и уведомление в суд: арестован такой-то. Чем мы не красные детективы?
Теперь они снова были неразлучны. Дурацкий эпизод с «зубами», как ни странно, уничтожил ту напряженность, которая возникла в их отношениях после несчастья с Ленкой. Теперь они снова могли разговаривать друг с другом, как прежде, или часами, каждый за своим делом, сидеть вместе, не произнося ни слова. Только о Ленке они никогда не говорили - это была запретная зона.
- Ну как тебе у Рябы? - опросил как-то Водовозов.
- Лучше не надо. Клавдия Степановна - сама доброта. Только все стесняется своей необразованности и спрашивает все: «А это по вашим законам можно, а это дозволено?» Робкая женщина. А в общем хорошо, никто не шмыгает кругом, все надежно - Рябин дом.
- То-то, - назидательно сказал Водовозов. Он сидел за столом, разбирая папку со старыми делами. Денис Петрович сидел, курил и присматривался к своему сапогу, который требовал починки.
- Что-то Бориса не видать, - сказал Павел Михайлович,- мелькнет, доложится-и нет его. Мрачный, |В глаза не глядит.
- Зато ты веселый, - насмешливо заметил Денис Петрович.
Они замолчали: это была запретная тема. И все-таки спустя некоторое время Водовозов продолжил разговор.
- Я - это немного другое дело.
- Почему это?
Вдруг Водовозов поднялся, подошел сзади к Денису Петровичу, обнял его за плечи и сказал с нежностью и весело:
- Потому что .помру я скоро.
Берестов хотел было вскочить, но Водовозов крепко держал его за плечи.
- Сиди, сиди, - сказал он смеясь. - Сиди.
- Ты что, - испуганно опросил у него Берестов, наконец поворачиваясь, - предчувствие у тебя такое, что ли?
Водовозов вернулся на свое место. Лицо его было каким-то особенно светлым. Берестов испугался еще больше.
- Пашка!
Водовозов с удовольствием потянулся, прищурился и сказал:
- Да не принимай ты всерьез всего, что я сбрехну. Поживем еще, старый друг. А за руку меня тогда, между прочим, пьяная самогонщица укусила, когда я у нее аппарат отнимал.
Берестов буро покраснел.
- Ничего, - сказал Водовозов, - все мы немного здесь рехнулись. Постой, еще и не то будет Титовский приказчик оказался парнем неразговорчивым и не пожелал даже сказать, откуда он родом.
Скоро обнаружилось, что он имел все основания скрывать место своего рождения. Он был из Дроздовки - его опознал волостной милиционер. Берестову это название не говорило ничего, зато Водовозову оно говорило многое. Два года назад здесь восстали дезертиры. Они разгромили волостные учреждения, в том числе и военкомат, захватили оружие и расстреляли всех местных советских работников. Водовозов с отрядом комсомольцев, вооруженных берданками «времен турецкой кампании», ездил тогда в Дроздовку, вступил в бой с бандитами, в результате которого .потерял двоих ребят, сам едва не погиб, но советскую власть восстановил. Банда бежала в лес. Часть из них позже перешла к Сычову, а. часть,.. Возможно, что истоки Левкиной банды следовало искать в Дроздовке.
Нужно было отправлять туда кого-то из розыска, однако денег на это решительно не было. Стали собирать кто что может: кто по рублю, кто облигации; напекли булок из шефской муки и снарядили Рябу в путь.
Результаты были неожиданно удачны. Ряба узнал, что из Дроздовой несколько месяцев тому назад скрылось трое парней - сразу же после ограбления сельской кооперации. Все они оказались в этом уездном городе, одним из них и был Прохоров, титовский приказчик. Остальных решено было пока не брать.
Это и была та удача, о которой мечтал Берестов: он начал вплотную подходить к банде.
Ты знаешь, дорогая, я думал, они меня уволят, просто выгонят из розыска - так уж все сложилось. Но они этого не сделали. И все-таки я чувствую стену, которая нас разделяет. И пока не явлюсь к ним с точными доказательствами, я не успокоюсь. Я их тоже понимаю: после всего, что случилось, они не могут мне полностью доверять.
Из-за этого всего получается как-то странно - я веду «частный сыск». Прямо с ног сбиваюсь, нужно поспеть и тут и там. Не знаю почему, ко мне обратилась одна женщина. Обратилась - это не то слово
Она подбежала ко мне в сумерках, когда я шел из розыска, и сказала дрожащим голосом: «Скажи начальнику, чтобы проследил за своей хозяйкой». Речь идет, конечно, об этой лошадиной челюсти, у которой Денис Петрович недавно жил. Я решил проверить это дело сам и кое-что уже -понял.
Сегодня шел по улице, луна светила, та самая, большая, белая, скользящая за деревьями. Я шел и думал: теперь это ко мне не относится. Это больше не имеет ко мне никакого отношен и я. Она светит не только в парке на старую скамейку, она светит и на кладбище.
Я все думал: неужто так несчастливо сложилась твоя судьба, что лучший друг твой предал тебя на смерть. Ты писала девочке, а письмо попало к злой и жестокой бабе, низкой бандитской марухе. Ты прости меня, но здесь я буду беспощаден: я не знаю, быть может, ты бы и простила - я не прощу никогда. Я до нее доберусь. Не сердись.
Ты знаешь, все последнее время я чувствую себя в розыске чужим, да и не только в розыске, мне кажется порою, что я теперь чужой во всем мире. Ведь никто, даже Ряба, даже друг мой Костя-никто не знает, как мне худо.
Вообще неладное со мной творится. Я не могу слышать имени Левки. Стоит мне услышать это слово- а его повсюду произносят теперь довольно часто, - как словно бы ток проходит через мое сердце, •мгновенный удар. И ночью, не успею я заснуть, какой-то голос, всегда один «и тот же, говорит вдруг: «Левка!», за этим следует толчок, удар, взрыв, черт знает что - и я вскакиваю. Это так неприятно, что порою я боюсь засыпать, иначе проклятое слово может застать меня врасплох.
Левка! Мы встретимся, мы непременно встретимся, иначе и быть не может. Говорят, он силен, безумно храбр и осторожен, как лесной зверь. Ничего.
Когда Борис приехал в поселок, он/;не подозревал, конечно, какое волнение вызовет его приезд в душе одного из поселковых ребят.
Сережа не знал, что ему предпринять. Ему необходимо было поговорить с Федоровым, и притом немедленно, но вчера он встретил на улице Семку Петухова, и тот назвал его «сыном спеца недорезанного». Сережа не мог этого забыть. А вдруг и Федоров откажется с ним разговаривать и назовет его «сыном спеца недорезанного»? Ведь Борис комсомолец, и Семка говорит, что он комсомолец, только слышно: «Мы, комса, то, мы, комса, это». Однако Сережа не очень-то ему верил.
Словом, поговорить с Федоровым ему было необходимо. Да и очень хотелось.
Как-то утром Борис вышел во двор за водой. Был он босиком и оттого показался Сереже милее и проще. Вот он остановился, рассматривая что-то на земле, а потом потрогал это что-то большим пальцем ноги. Жука, что ли. Сережа решился и вошел. Борис доставал воду из колодца, а Сережа стоял, раздумывая, как его назвать. Отчества он не знал, сказать «товарищ Федоров» ему очень хотелось, но он не отважился. Борис сам почувствовал его взгляд и повернул голову.
Перед ним стоял ушастый паренек и смотрел на него живыми темными глазами.
- Чего тебе?
- Мне… - Сережа судорожно глотнул, - мне необходимо с вами поговорить.
Борис удивленно поднял брови, поставил ведро на землю и сказал:
- Ну давай.
Сережа давно приготовил свою речь.
- Вчера вечером я пробрался к тети Пашиной даче, в самые кусты под окном, и подслушал разговор Люськина с Николаем. Сегодня ночью у них свидание с.кем-то в сторожке лесника.
- А кто ты такой?
- Я Сережа Дохтуров.
- Сын инженера Дохтурова?
Сережа помолчал.
- Да.
- О, так это ты так вырос? Ты же недавно со-всем пацаном был. В котором часу будет это свидание?
- В час ночи.
- Кто-нибудь знает об этом?
- Что вы!
- А почему ты говоришь об этом мне?
- Потому, что я знаю… Потому, что я не в первый раз… Помните, корпуса…
- Вот оно что, - Борис с уважением присвистнул.
Сереже вдруг стало очень весело.
- Елки-палки, - сказал он (тогда среди ребят принято было говорить «елки-палки»), - я побежал. Меня ждут ребята.
- Какие ребята?
- О, у меня здесь организация. Целый детский сад.
Никто Сережу не ждал. Он убежал только из страха испортить чем-нибудь замечательный разговор. «Как я ему остроумно сказал про организацию: целый детский сад, - думал он. - Надо же такой удаче».
Однако на улице он действительно встретил свою «организацию» - снедаемого любопытством Витьку со стаей ребятишек. Теперь они часто бегали по поселку вместе, все выглядывая и ко всему прислушиваясь.
- Зачем ходил к Федорову? - быстро спросил Витька.
- Бабка за спичками посылала, - ответил Сережа без всяких угрызений совести.
- А почему ты тогда улыбаешься? - подозрительно спросил Витька.
В эту ночь били молнии, все розовое небо дрожало, билось, как в час страшного суда.
Скользя по хвое и палым листьям, курткой смазывая с деревьев размокшую кору, проваливаясь в колдобины с лесной водой, Борис шел к сторожке. Деревья градом сбрасывали на него воду, но это было неприятно только в первый раз, когда капли поползли по спине, - от этого он почему-то почувствовал себя одиноким, - а потом он очень скоро промок, и вода согрелась около его разгорячённого ходьбой тела.
«Как было бы хорошо, - думал он, - подслушать какой-нибудь важный разговор или проследить бандитского связного». Что Сережа Дохтуров не соврал, в этом он был уверен, единственно что - это ом мог напутать.
Во время дождя лес всегда переполняется запахами. Сейчас в нем пахло водой и лимоном.
Борис хорошо знал этот лес, много лет они ходили сюда за грибами и ягодами. Здесь были темные сухие еловые чащи, заваленные ржавой хвоей, в которой сидели боровики; лужайки, где в высокой траве отсиживались рыжики, пережидая, когда уйдут опасные мальчишки; через лес шел заброшенный проселок, усыпанный по колеям маслятами, большими и маленькими, похожими на мокрые пуговицы. Борис знал все земляничные пни и поляны, знал, где в .густой кустарник вплетаются кусты малины, - да и мудрено ему было не знать.
Однако теперь, когда молнии вспыхивали и гасли, а лес с его пнями, кустами и кочками вставал весь белый и исчезал в слепую тьму, он был незнаком, в течение короткой вспышки трудно было понять, где находишься, и Борис боялся сбиться с пути. Шел он довольно долго, а маслятной дороги все еще не было.
Да, теперь этот лес был не только незнаком, но и враждебен. Здесь вились тропки, по которым бандиты сходились в сторожку, здесь нужно было быть осторожным, а ему, Борису, особенно: бандиты могли знать, что он работает в розыске.
Вспышки молнии не успокаивали, они показывали какой-то призрачный лес. А дождь повсюду тихо шумел в листве.
Вдруг Борис поскользнулся, раздавив целую семью поганок, и еле устоял на ногах, обнявшись с мокрым березовым стволом.
И в то же время при вспышке молнии увидел человека.
Это был высокий человек в кожаном и блестящем от дождя пальто.
Наступила слепая тьма, в которой ясно были слышны хлюпающие шаги. Человек шел той самой дорогой, где росли маслята. Не дыша, осторожно, как воду, разводя кусты, Борис шел следом. Лес снова осветился.
Человек шагал, засунув руки в карманы пальто. Что-то в нем было знакомое. Они шли довольно долго, пока не вышли на просеку.
Как это ни странно, «вид человека подействовал успокаивающе, несмотря на то что человек этот, по всей вероятности, был врагом. Реальная опасность, требующая действия, всегда лучше неопределенных страхов.
Внезапно незнакомец повернулся весь и выстрелил в сторону Бориса лучом фонарика. Ослепленный, беззащитный в ярком свете, Борис кинулся бежать во тьму, которая, казалось, одна могла его спасти. Мокрые ветки хлестали его по лицу, ноги вкривь и вкось попадали на кочки, пни и в колдобины, однако он не падал, сохраняя полуобморочное, порожденное страхом и быстротой равновесие. По следу ломился противник.
Потом оказалось, что это не так. Ничего не слышно было в лесу. Но Борису он казался страшным.
Как ни мгновенно было все происшедшее, молния сверкнула раньше, чем фонарик, и Борис узнал этого человека. Это был Водовозов.
А жизнь в поселке «под бандитами» как-то нормализовалась. Убийства и грабежи прекратились, б доме у тети Паши было тихо. Молодежь стала снова собираться в клубе на бревнах. Люськин и Николай начали входить понемногу в поселковую жизнь. В немалой степени тому способствовал старый «харлей-давидсон», мотоцикл, с которым они подолгу возились на улице, окруженные тучей ребятишек (Сережа с его «организацией» никогда не подходил к ним, хотя и ему мотоцикл снился по ночам).
Как-то желтым закатным вечером у клуба собралась большая компания. Пришла и Милка Ведерникова.
Она не любила теперь сюда ходить. В поселке к ней относились совсем не так, как прежде, ее сторонились, около нее образовался какой-то мертвый круг.
Тяжело давалась Милке ее любовь. Встречи с Николаем были по-прежнему безмолвны. Вскоре после •несчастья с Ленкой они снова встретились в лесу, снова лежали в темноте на Николаевой куртке. Поднявшись на локте, Милка старалась разглядеть его лицо. В слабом ночном свете оно было незнакомо, и страх, что это лежит кто-то другой, мгновенно охватил ее.
- Холодно что-то стало, - сказала она.
Он придвинулся ближе, но ничего не ответил. Теперь виден был один глаз да странно искаженный рисунок рта. Это был не он.
- Я все думаю и думаю, - сказала она.
- Брось ты.
О, какое облегчение почувствовала она. Слава богу, это был его голос!
- Вот ты не поверишь, я не забываю ее ни на минуту, ни днем, ни ночью, никогда. Все представляю себе, как она идет одна в лесу.
- Брось ты, что теперь расстраиваться.
- Говорят, это Левкина банда.
- Эти могут. Пастой.
Он приподнялся и стал из-под пиджака, на котором лежал, тянуть какой-то сучок.
- Всю спину исколол, проклятый.
- А ты их знаешь?
- Кого это?
- Левкиных парней.
- Сказала тоже.
Он снова лежал на спине, подложив одну руку под голову. Ленивый спокойный голос его не оставил в ней сомнений, с величайшим облегчением упала она к нему на грудь, и он прижал ее к себе свободной рукой.
- Жалко Ленку, подружку мою, ох жалко,- рыдала она.
Он молчал.
- Неужели тебе не жалко?
- Все равно все помрем, чего там расстраиваться и переживать.
А сильная рука его теснее прижимала ее к груди, как бы говоря; «Не бойся, я все понимаю, только говорить не хочу об этом». И Милка верила этой руке.
- Ты знаешь, как мы с ней познакомились,- сказала она, чувствуя, что не стоило бы говорить с ним о Ленке, и вместе с тем не в силах преодолеть своего желания говорить о ней. - Года три тому назад случилось со мной, что заболела я в поезде, да так заболела, что потеряла сознание и меня сгрузили на какой-то станции. Как все это было, я не помню, мне рассказывали потом, что валялась я на вокзале на полу, - представляешь, одна, на вокзале, в те годы. Очнулась я, - продолжала она с тем же чувством -недовольства собой и неуместности своего рассказа,- очнулась я, гляжу… нет, не гляжу, а слышу - стучат колеса, едем. Потом чувствую-тепло, и вижу - в темноте горит огонь. Потом вижу - сапоги. Так странно все. Колеса стучат, тени ходят, рядом сапоги, ничего понять не могу. Вижу, что словно топится печка и сидит против нее солдат в шинели - это его сапоги. Оказывается, я в теплушке агитпоезда, посередине ее буржуйка, знаешь, местами прямо даже прозрачная, так сильно она раскалилась. От нее шел жар, а спине- как сейчас помню - было холодно, потому что стены вагона были в инее. А солдат этот и была Ленка.
Он ничего не сказал, и молчание длилось довольно долго.
Тогда, испугавшись, что надоела ему своими слезами и воспоминаниями, она заговорила о том, что, по ее мнению, должно было бы его заинтересовать.
- Был сегодня в своих мастерских?
- А как же.
- Ну как там?
Больше она не знала, что сказать. Он не ответил, а только лениво отвернул от нее лицо.
В таких случаях она заставляла себя думать: «Я не ценю своего счастья. Смотри, какая прекрасная ночь, какие звезды, как хорошо, что он рядом, вот я слышу его сердце. Да я с ума сойду завтра, когда буду вспоминать об этом!»
Но на душе у нее была тоска.
И вот Милка пришла в клуб, чтобы встретить здесь Николая, которого не видела несколько дней. Они вообще виделись редко.
Народу собралось много, щелкали семечки, разговаривали. На самом верхнем бревне водрузился Семка Петухов.
- Скоро у нас электричество будет, - сказал кто-то,- электростанция, говорят, почти уже готова.
- Она будет введена через месяц,- живо сказал Сережа Дохтуров, радуясь, что может так хорошо использовать полученные от отца сведения, - и даст пятьсот -киловатт.
И тут же понял, что совершил ошибку, привлекши к себе внимание Петухова.
- Тебе бы надо сперва в рабочем котле повариться,- заметил тот сейчас же, - а потом уже разговаривать. И тем более разглашать государственные тайны.
- Он не хочет вариться, - быстро проговорила Милка, и все рассмеялись.
- Да и какая же это тайна, - вставил кто-то.
- А я, например, знаю, - явно раздражаясь, ответил Петухов, - что если бы не саботаж спецов, ее бы давно построили. И что к ней приставлен усиленный наряд, потому что ее могут взорвать не сегодня-завтра.
Вот тут-то и раздался голос, на который не обратили тогда достаточного внимания:
- Умные речи приятно и послушать.
Только тут все заметили, что бревно, на котором раньше сидели «Левкины парни» и которое долгое время оставалось пустым, было вновь занято. Все они были здесь и по обыкновению молча курили. Странные эти слова - впрочем, странными были не сами слова, а тон, каким они были сказаны,-так вот, слова эти произнес тщедушный паренек, спокойно обращаясь к своим товарищам. Те молча повернули к нему носы, потом один за другим загасили цигарки, поднялись и ушли. Тщедушный паренек ушел вместе со всеми. Николай тоже.
Этот тщедушный паренек был Левка.
- Так вот, поселковый петух навел меня на мысль,-сказал он своим, когда все они собрались в деревенской избе, неподалеку от поселка. - Я, конечно, давно ее обдумываю, но сегодня она приняла конкретные формы/
- Чего он сказал? - шепотом спросил один из парней у другого.
- Не понял, - так же шепотом ответил тот.
Все сидели, ходил один Левка.
- Вообще дела оборачиваются довольно серьезно, дети мои, Берестов оказался совсем не таким простачком, каким мы его представляли. Он добрался до Прохора, и добрался крепка. Я не боюсь, что Прохор слегавит, не такой он дурак, я боюсь, что через него Берестов доберется и до остальных дроздовцев. А это уже трое, это. уже худо. Нет, видно, от советской власти, дети мои, никуда не денешься, она явно победила, и с этим ничего не поделаешь. Наши надежды На заваруху будем говорить правду, не оправдались. Придется нам идти навстречу советской власти.
- Вот прирежем еще парочку советских граждан и пойдем, - вставил Люськин.
- Самое большее, пристрелим одного и пойдем» - серьезно ответил Левка.
- И Берестов встретит нас с распростертыми объятиями.
- Берестова мы сметем со своего пути.
Теперь уже все с величайшим- вниманием смотрели на узенькую верткую фигурку, мотавшуюся из угла й угол Лесниковой избы. Лёвка был одет в старую куртку, потертые бриджи и краги. Только- белье он - как полагается «истинному джентльмену» - носил.
ослепительно белое. Широкий ремень опоясывал его под самой впалой грудью. Лицо его было бы заурядным, если бы не странные туманные глаза.
В банде при Левке всегда было двенадцать человек, не больше и не меньше: Левка любил символику чисел (двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать наполеоновских маршалов), - но после ареста Прохорова их было одиннадцать, и теперь все одиннадцати не отрываясь глядели на своего главаря, понимая всю важность начатого разговора.
- Наши успехи, мальчики, временны, они основаны на случайном стечении обстоятельств. Да что говорить, мы и теперь не осмеливаемся перенести базу даже в такой задрипанный городишко, как наш. И самое большее, что мы можем сделать, это резать ребятишек и бабушек в поселке энской губернии да порхать по деревням. Если советская власть займется нами всерьез, от нас перышки полетят. А мне, например, терять свои перышки не хотелось бы. Значит, мы должны примириться с советской властью, и мы сделаем это торжественно, под звуки «Интернационала», и уж конечно принесем на алтарь отечества, нашего советского отечества, жирную жертву.
- А кто будет жертвой? - быстро спросил Люськин.
Левка, казалось, не слыхал этого вопроса, он задумался.
- Все как будто так, - медленно сказал он, глядя в потолок, - впрочем, я еще не советовался с мамой.
Никто не удивился. Все знали эти Левкины штучки, все сотни раз уже слышали о Левкиной матери, а некоторые удостоились чести ее лицезреть. Это была красивая интеллигентная дама в антикварных серьгах. Если верить Лерке, он не только посвящал ее во все дела, но и не предпринимал без ее совета -ни единого шага.
- Я еще не посоветовался с мамой, - так же задумчиво продолжал он, - однако, помнится, нечто подобное мы с нею уже обсуждали. Думаю, она не станет возражать. Я поеду к ней сегодня же, поскольку дело не терпит отлагательств. Вам я пока могу изложить его в общих чертах. На железной дороге у меня есть, ну, скажем, доверенное лицо. Кто это такой, значения не имеет. Это доверенное лицо…
- А ну, ребятки, по одному, - сказал, входя, хозяин избы.
Горница мгновенно опустела. Левкины парни разбредались по кустам.
- Ты успел что-нибудь понять? - спросил один из парней, Васька Баян, когда они с Люськиным пробирались в темноте по знакомым тропинкам.
- Кажется, - задумчиво ответил Люськин.
- А я так ничего не понял. Ох у Левки же и голова! С ним не пропадешь, верно?
- Не пропадешь? - насмешливо повторил Люськин.- Пока он не захочет, чтобы мы пропадали. Этот мальчик…
- Что-то я тебя не пойму, - тревожно проговорил Васька.
- Значит, ты его сегодня не слушал, а я слушал. Он чует, что в наше время деньги - вещь ненадежная, всякий может спросить, откуда они у тебя. На людей с большими деньгами смотрят косо, того и гляди к ногтю возьмут. Нет, Левке не одни деньги - власть нужна Левке. А вот когда он до власти дорвется, мы с тобой… А, ч-черт, чуть глаз не выколол! ..
Они продирались кустами.
- .. .мы с тобой ни на черта ему не будем нужны, и тогда…
- Мы можем и раньше от него уйти.
- Уйти?-злобно переспросил Люськин. - Думаешь, зря он нас посылал ребятишек в поселке резать? Э-э, нет, браток, мы с ним крепко этой кровью связаны, никуда от него не уйдешь. Да и торопиться нам некуда, не только мы с ним, но и он с нами связан, потому и властью своею он с нами поделится. Но когда он до власти дорвется, за ним тогда глаз да глаз…