Морковин торопился. Он написал в губернию, что незачем ждать, когда поймают исчезнувших диверсантов, а нужно судить того, кто есть - главного виновника диверсии Дохтурова. Болезнь арестованного его не смущала, он пошел в больницу.
Городская больница была переполнена - сюда во множестве привозили людей в сыпняке, снятых с поезда. В небольших комнатках один к одному были приставлены топчаны, которые, наверно, стояли бы голыми, если бы уком не созвал молодежь города для того, чтобы не столько просить у населения, сколько отнимать у него тюфяки, одеяла и подушки. Только благодаря этому больные были кое-как устроены.
В дверях больницы стоял человек в лохмотьях с нежно-розовым ярким лицом и очень красивыми, блиставшими, как звезды, глазами. Он рвался к выходу, а толстая нянька, налегая на него всем телом, старалась его удержать.
- Я только схожу домой, - глядя мимо нее, быстро говорил человек, - мне бы только сказать им…
- Да где он, дом-то твой, - смеясь и толкая его, отвечала нянька, - за тридевять земель, чай. Сам небось не знаешь, где он, дом-то твой.
- Я должен ей сказать… - твердил больной.
Морковин отошел в сторону - он боялся заразы и ждал, пока нянька, всем своим грузным телом наступая на больного, загонит его в палату. Да, здесь не было знаменитой больничной тишины: бормотанье, стоны, выкрики слышались изо всех дверей.
Приход Морковина вызвал панику, которая, по-видимому, была ему приятна. Сестры попрятались, няньки, щелкая шлепанцами, побежали звать Африкана Ивановича.
- Из военно-транспортного трибунала, - коротко сказал Морковин, глядя ему под ноги, - к арестованному.
Старик развел руками:
- Никак нельзя. Он не может еще отвечать на вопросы.
- Сможет. Где он лежит?
- Я же вам говорю, товарищ…
- Гусь свинье не товарищ, - буркнул Морковин и, отстранив старика, пошел по коридору - больной, по его сведениям, должен был находиться где-то в конце его. Врач едва поспевал следом, развевая полы халата, - со стороны казалось, что он пустился вплавь.
- Почему нет охраны? - рявкнул Морковин, остановившись около комнаты, где лежал инженер.
- Охраны? - просипел, подбегая, доктор. - Охраны? Да он еле дышит!
Но тут перед Морковиным выросло новое препятствие в виде толстой няньки, которая стала в дверях, упираясь руками в косяки.
- Куда это? - спросила она, словно ничего не понимая.- Ступай, ступай, батюшка, мы те покличем, когда можно будет.
Морковин внезапно и коротко ударил ее по руке и вошел в комнату.
- Вредитель! - крикнула нянька и заплакала.
- Прошу вас выйти, - сказал Морковин врачу, который вошел было за ним следом.
Инженер лежал высоко в подушках. Руки его, вытянутые вдоль тела, не шевелились, голова не двигалась, только глаза вопросительно взглянули на вошедшего. Морковин сел и развернул папку на своих худых коленях.
- У меня для начала, - сказал он, - несколько вопросов. Первый: при обыске в вашей комнате нашли крупную сумму денег в купюрах этого года. Откуда вы их взяли?
Инженер медленно прищурил глаза.
- Деньги? - повторил он.
- Да, деньги, - насмешливо подтвердил Морковин.- Откуда они, деньги?
- Какие деньги? - так же медленно сказал Дохтуров.
- Я думаю, вам следует изменить тактику, Дохтуров,- начал следователь и вдруг увидел, что глаза инженера как будто распахнулись, да так и остались распахнутыми, словно окна брошенного дома.
- Доктор! - закричал Морковин. - Что же вы смотрите!
В комнату ворвался врач, видно поджидавший у дверей, за ним сестра с готовым шприцем и та самая нянька, .которая крикнула «вредитель». Не обращая внимания на следователя, они ринулись к больному. Минуты через две доктор сказал Морковину:
- Уходите отсюда, милостивый государь. Ваше счастье, что он жив.
«Ну погоди», - шагая по коридору, шептал следователь, и было неясно, к кому относятся эти слова - к инженеру Дохтурову или Берестову. Скорее всего к последнему, так как, вернувшись, Морковин приказал немедленно вызвать его к себе.
«Сейчас будет пытать меня насчет двоих несуществующих диверсантов, - думал Денис Петрович, шагая на вокзал. - Черт с ним».
Улицу, по которой он шел, развезло от дождя, сапоги скользили по глине. Шедший рядом с Берестовым человек тоже скользил и каждый раз, поскользнувшись, ругался.
- Ну и город у вас, - в сердцах сказал он, поскользнулся и опять выругался.
Занятый своими мыслями, Берестов сперва не обратил на него внимания, но потом взглянул с некоторым интересом - он привык теперь приглядываться к людям.
Это был очень большой человек, зеркально лысый, в брезентовом плаще, негнущемся как риза.
- Чем же плох наш город? - сейчас же откликнулся Денис Петрович.
- Что люди, что улицы, - с раздражением ответил незнакомец. - Я на вокзал-то хоть правильно иду?
- Правильно.
- И то хорошо.
«Большой, лысый, толстый, - вспомнил Денис Петрович,- нахальный. Такой пытался прорваться к инженеру».
- Чем же это люди наши провинились? - спросил он, но в этот миг ноги незнакомца разъехались и он ухватился за забор, отчаянно сквернословя. «Ну и ну, - подумал Берестов, - такой грохнется - лошадьми не подымешь». На вокзале оказалось, что обоим им нужен Морковин. Это становилось любопытным.
К Морковину Денис Петрович вошел следом за незнакомцем, брезентовый плащ и грязные сапоги которого сразу же загромоздили всю комнату.
- Вы следователь Морковин? - спросил он серди-то и тотчас сел в помещичье кресло, тяжко застонавшее под ним.
- Да, - с недоумением и неудовольствием ответил Морковин.
- Я десятник со строительства. Моя фамилия Макарьев.
- Очень приятно, - насмешливо произнес следователь.
- Это мне не интересно, приятно вам или неприятно,- рявкнул Макарьев.
«Ну и встреча! Итак, это Митька Макарьев, чьи кулаки как паровой молот», - подумал Денис Петрович и уселся в углу на стул.
Ему стало вдруг очень тепло, приятно познабливало, комната, покачиваясь, стала уплывать куда-то вглубь, голоса говоривших, только что невыносимо громкие, внезапно ушли как в вату.
Ему казалось, что в жилах его вместо крови течет шипучее холодное вино, пузырьки его лопаются, и от этого по всему телу поднимается озноб. Хорошо бы лечь на диван, что стоит в его кабинете, и потеплее укрыться. Денис Петрович встает и ложится на диван, но холодная клеенка никак не дает согреться. Нет, это не клеенка, это какая-то беда не дает покоя, и до тех пор, пока он не догадается - какая, ему ни за что не согреться. Нужно бы встать, оторваться от этой проклятой клеенки, которая всегда так и останется холодной, во что бы то ни стало нужно оторваться от нее, от этого зависит жизнь - наконец-то он понял! - от этого зависит жизнь Павла.
Между тем далекие голоса со скоростью поезда несутся на него и налетают оглушительным ревом.
- Не верят! Понимаете? Не верят! - ревет Макарьев.
- А мне и не нужно, чтобы они верили, - раздается голос Морковина, стремительно удаляющийся и гаснущий вдали до шепота, - мне нужно. ..
«Нужно, конечно, нужно просыпаться, иначе выйдет черт знает что, и опасно, и Павел»…
С великим трудом выдирается он из сна.
Конечно, он совсем не у себя и не на диване, а по-прежнему сидит на стуле в углу морковинского кабинета.
- Рабочие послали, - прищурившись, говорил Морковин, - рабочие послали вас защищать врага? Рабочие выступили против своих классовых интересов? Мы еще проверим, кто это вас послал. Может случиться, что вас совсем не те послали.
- Игрушки со мной играть вздумал? - тяжело и сутуло поднимаясь, сказал Макарьев. - Я те не мальчик и в партии не первый день. Я на тебя управу найду.
- Ищи, - презрительно сказал Морковин.
- Товарищ Макарьев, - сказал Берестов, также поднимаясь, - если будет время, загляни, пожалуйста, ко мне. Я начальник здешнего розыска.
Начальник розыска? Он начал в этом сомневаться.
Многое теперь изменилось. Незримо и неслышно где-то шла работа, сводящая к нулю все его усилия.
Кукушкину просто нельзя было узнать. Она ходила теперь в кожанке, перекрещенной ремнями, и уж конечно с кобурой на боку и в лихой папахе до бровей («Братцы, Махно!» - тихо сказал Ряба, когда впервые увидел ее в этом одеянии). Однако дело было не в папахе - как-то неуловимо изменилось самое положение Кукушкиной. На ее имя из трибунала стали присылать пакеты. Если Морковин звонил в розыск, он просил не Берестова, а именно ее. К ней стали приходить какие-то люди, среди них нередко и Левкины парни. Однажды прошел слух, что в розыск идет сам Левка.
Денис Петрович был у себя, когда один из сотрудников доложил:
- Уже прошел Кутакова. Идет мимо водокачки.
Они шли с шиком, Левкины парни, плечом к плечу и очень быстро. В розыске они с веселым любопытством оглядывались по сторонам. «Так вот оно где происходит», - говорили их насмешливые взгляды.
Левка зашел в кабинет Дениса Петровича и представился:
- Лев Кириллович Курковский. До сих пор, кажется, мы не имели удовольствия встречаться.
В дверях толпились Левкины парни.
Как назло, Берестов тогда тоже отвратительно себя чувствовал. Его трясло. Он молчал, так как не собирался вступать в шутовской разговор, на который его вызывали.
- Впрочем, я не стану отнимать у вас времени,- продолжал Левка, - Екатерина Александровна уже пришла. Екатерина Александровна, я здесь!
Берестов остался один. Озноб все не проходил. Он слышал, как Левка прошел в дежурку, где его, должно быть, ждала Кукушкина.
- Прошу, - услышал он и сразу представил себе, как она коротким жестом указывает на дверь следовательского кабинета. Она войдет сейчас туда вслед за Левкой и захлопнет за собою дверь.
«Екатерина Александровна!»
Когда Борис рассказывал Берестову о своей встрече с Левкой и разговоре с Морковиным, Денис Петрович слушал молча, опустив глаза. Только желваки играли на его широком лице.
- Я ему говорю, а он не хочет понять, - закончил Борис.
- Малое ты дитя, - ответил Берестов, - эта старая судейская крыса таких мальчиков, как Левка, видит насквозь.
- Зачем же ему.. .
- Зачем? А вот зачем. Если сейчас в результате следствия окажется, что инженер не виноват, все сведется к простому уголовному делу. Никакой славы это Морковину не сулит. А вот если будет доказана диверсия, все может обернуться по-другому. Огромной важности дело! Политическое! Морковин всегда будет стараться уголовные дела превратить в политические. Он надеется, что, шагая по таким делам, высоко взойдет -в губернию, а там и дальше. А куда взойдет он со своими мешочниками, пьяными стрелочниками и вагонными ворами. Черновую работу ему делать неохота - куда лучше сразу поймать агента Антанты. Ну а если агентов Антанты в наших краях не водится, а бандитов хоть отбавляй, то лучше агентов выдумать, а бандитов не заметить. Но он не заметит и другого - он сам не заметит, как встанет на путь преступления.
Давно не слышал Борис, чтобы Денис Петрович говорил с таким раздражением.
- Денис Петрович, - нерешительно сказал он,- он ведь в гражданскую вместе с отцом воевал.
- Тебе отец про него когда-нибудь рассказывал?
- Нет.
- Так что же мы о нем знаем?
- Не верится как-то.
- Не верится? Вот если бы ты видел тогда пацанов-от горшка два вершка, зимою на каменном полу, ты бы понял сразу, что за человек Морковин. И не нужны были бы тебе никакие его послужные списки.
Вошел Водовозов. Он был румян от быстрой ходьбы, глаза его поблескивали. Борис поздоровался, стараясь не глядеть ни на Берестова, ни на Водовозова: слишком хорошо помнил он ту ночь, когда стоял у курятника.
- Я от Прохорова, - быстро сказал Водовозов,- похоже, он не сегодня-завтра возговорит.
- Думаешь, возговорит?
- Обязательно. Ему уже по ночам титовские харчи снятся. Вчера на допросе плакал, проклиная своих обидчиков.
Берестов давно уже принял меры к тому, чтобы Прохоров не узнал, как изменилось положение банды: одиночка, надежный часовой у дверей, запрещение передачи. По-видимому, это удалось, - во всяком случае, Прохоров раскис. Он уже не молчал, а произносил длинные и мутные фразы о людской неблагодарности. Берестов не торопил его и даже не задавал больше вопросов, но внимательно слушал и соболезновал.
- Ну, дай-то бог,-сказал он.
Борис стоял и дивился той легкости, с какой говорят эти двое.
- Я забежал на минутку, только сказать, - продолжал Водовозов, - у меня еще сегодня…
Они не расслышали, что предстояло еще ему сегодня. Берестов встал, подошел к двери и посмотрел ему вслед. Потом вернулся к столу и сказал негромко:
- Слушай, Борис, у меня к тебе дело, которое я могу поручить только тебе. До сих пор я старался не упускать Павла Михайловича из виду, даже ночевал у него эти дни, он был недоволен, но стерпел. А сегодня, как назло, меня вызывают в губернию, это тот старикан, что делает анализ крови. Очень прошу тебя - еще одну ночь у курятника.
- Есть - у курятника, - серьезно ответил Борис.
- И вот что: если он выйдет из дому, следуй за ним, куда бы он ни пошел. И на, держи мой револьвер, твоим только кур пугать.
Борис ушел от своего начальника с твердым намерением не упускать Водовозова из виду ни на минуту, однако это было легче сказать, чем сделать: Павла Михайловича нигде не было видно.
Борис пошел к его дому и стал на знакомое место. Водовозов, по-видимому, еще не приходил. Начался дождь. Некоторое время Борис стоял под навесом сарайчика, потихоньку любуясь берестовским браунингом, но потом вдруг испугался, что Водовозов может уйти куда-нибудь, не заходя домой, и побежал в розыск.
- Водовозова не видел? - спросил он у Рябы.
- Да вроде тут был.
Борис страшно обрадовался и кинулся к водовозовскому кабинету, однако он был пуст.
- Не видел Водовозова? - спросил он у дежурного.
- Да он оделся и куда-то ушел.
- Куда?!
- Это ты у Кукушкиной спроси, - насмешливо ответил дежурный.
Что ж, это была мысль. Однако и Кукушкиной,
как назло, нигде не оказалось. «Ну ничего, он, наверно, пошел домой», - успокоил себя Борис и побежал обратно.
Водовозовский дом стоял глухой и темный, дождь хлестал на его крыльцо.
Время ползло убийственно медленно. Ничто не защищало Бориса ни от дождя, ни от холода, ни от мрачных предчувствий.
Так прошла ночь.
Когда утром Берестов вернулся из губернии, на него страшно было смотреть - так он устал. Впрочем, Борис, грязный, промокший до нитки и синий от холода, был немногим лучше.
- Денис Петрович, - сказал он сипло, - Водовозов сегодня домой не приходил.
- Как - не приходил? - спросил Берестов, бледнея. - Совсем?
- Совсем, Денис Петрович.
- А здесь?
Борис медленно покачал головой. Водовозова не было и в розыске.
- Боря, немедленно Хозяйку из губернии. Езжай на вокзал, бери паровоз, дрезину, что дадут, и отправляйся за собакой. Собирай наших, сегодня же делаем облаву у слепой Киры. Ах, беда, беда!
«Может быть, он куда-нибудь выехал и вернется,- думал Денис Петрович, - может быть, вернусь, а он уже сидит себе в своем кабинете. Так бывало».
Но Водовозов не пришел в этот день. Дом его стоял глухой и темный.
Весь розыск был на ногах. Сотрудники вместе с комсомольцами и агентом-проводником, ведущим на поводке Хозяйку, обшаривали все городские закоулки, а затем начали рейды в окрестные леса. Романовская, белая как смерть, металась вместе с другими.
К тому времени погоды в наших краях совершенно испортились. Начались дожди. Часто налетали грозы. После туманных ночей окрестный лес совсем рас-кис и отсырел настолько, что даже грибы отказывались расти в такой сырости, не говоря уже о сгнившей траве. В вязкой грязи стояли продрогшие деревья.
Денис Петрович никак не мог отвязаться от мысли, что где-то в этом лесу под дождем лежит Водовозов.
Они нашли его только на третий день. Он лежал под дождем, придавив своим большим телом молодую сосенку, лежал совсем так, как представлял это себе Денис Петрович.
Берестов опустился на колено и за плечо перевернул Водовозова на спину.
Павла Михайловича трудно было узнать. Лицо набрякло и стало бугристым. Глаза с каким-то странным бешенством глядели в небо, как минуту назад, наверно, с тем же бешенством глядели в землю. Он дышал прерывисто и, когда втягивал в себя воздух, казалось, что он собирается что-то сказать. Однако сил его хватало только на дыхание да на невнятную и бессвязную речь иногда. Он был в тяжелом бреду.
Отправив Водовозова в город и передав его Африкану Ивановичу, Берестов вернулся в лес один. Нужно было еще раз исследовать местность, искать следы. А он стоял у дерева, смотрел на все еще прижатую к земле сосенку и в бессильном отчаянии сжимал кулаки. Угрюмо глядел лес и глухо шумел. Какое-то дерево скрипело, словно вскрикивало. Может быть, от этого скрипа и сдали нервы Дениса Петровича, а может быть, это опять подбиралась болезнь. Все, о чем он запретил себе думать, нахлынуло на него, беззащитного сейчас, и едва не заставило стонать от боли.
Ленка! Давно ли вместе с Павлом они стояли у ее гроба, погибая от стыда и отчаяния, виноватые страшной виной. А теперь уходит Павел, и никого из них он не мог удержать. В первый раз в жизни он был бы рад ничего не чувствовать, не знать, ни за что не быть в ответе. «Почему это мне такая казнь, - думал он, - всех их пережить? Почему бы мне самому не помереть от тифа? Закрыть глаза и помереть. Как было бы хорошо».
Нюрка стояла у ворот своего дома, когда в город привезли Водовозова. Был сумрачный и дождливый день. За телегой молча шли ребята из розыска и комсомольцы. Водовозов был накрыт брезентом, по которому барабанил дождь. Нюрка побежала за телегой и видела, как она въехала в ворота больницы.
Странные дни наступили для Нюрки. Ей и раньше хотелось чем-то помочь розыску, мучило, правда, очень смутное сознание того, что она знает больше других и что-то обязана сделать. Но теперь… Теперь ей казалось, что в руках ее - и притом впервые без всякого участия Анны Федоровны - оказалась действительно какая-то тайна. Ах, как ей сейчас нужен был бы друг и советчик!
Будь это немного пораньше, она пошла бы к Берестову, но теперь, когда он смеялся над ней, подобно остальным людям, в то время как именно он и не должен был над нею смеяться, - теперь пойти к нему она была уже решительно не в состоянии. Просто не могла. Дела между тем обстояли очень странно.
Недавно жиличка ее, Романовская, не пришла ночевать. Нюрка всегда сама открывала ей вечером и потому точно знала, что Романовская ночью не приходила. Она явилась под утро - но в каком виде! Юбка ее стояла глиняным коробом, сапоги превратились в комья грязи, даже лицо было перепачкано.
Странная она пришла. Не сказав ни слова, сняла на крыльце сапоги; вцепившись в наличник, постояла немного в одних чулках, а затем спотыкаясь побрела в свою комнату. Нюрка могла бы поклясться, что Романовская ее не заметила.
А потом, проходя мимо двери, Нюрка услышала, что жиличка ее разговаривает сама с собой. «Как дурочка какая-то», - сказала себе Нюрка.
Она вышла на крыльцо, где стояли чудовищные сапоги. «Ну и работа у женщины, - подумала она,- всю ночь шел дождь, всю ночь она где-то была под дождем».
Рассвело, но от этого на улице не стало лучше. И земля и воздух были пропитаны водой. Нюрке стало холодно, и она вернулась в дом. Все было тихо. По-видимому, Романовская спала.
Часа через три она наконец появилась в дверях. Несмотря на то что Нюрка ждала и желала ее появления, она была поражена им. Кукушкина выглядела совсем больной, чтобы не сказать - безумной. Одета она была кое-как, обута в тапочки. Опять не заметив Нюрки, она сошла с крыльца и направилась к калитке.
Нюрка бросилась за нею: в таком состоянии и виде ее просто нельзя было оставлять одну.
Так шли они по городу, причем Романовская все время оглядывалась, хотя было утро, ясный свет и бояться было решительно нечего. «И чего она оглядывается, если все одно ничего не видит?» - думала Нюрка, следуя за ней уже не скрываясь. Они пришли прямо к водовозовскому дому, Кукушкина еще раз оглянулась и вошла во двор.
Взойдя на крыльцо, она вынула ключ (Нюрка оторопела от изумления), отперла дверь и вошла, очень нерешительно, но вошла. Пробыла она здесь с четверть часа и вышла, опять оглядываясь. Гимнастерка на животе ее теперь сильно оттопыривалась.
На обратном пути Нюрка переулочком пробежала вперед и встретила Романовскую в сенях, но та опять не обратила на нее никакого внимания. «Ну, дурочка и есть дурочка», - опять подумала Нюрка.
А потом началось самое интересное. Нюрка подглядела в замочную скважину - тут она уже не сомневалась в своем праве подглядывать, коли уже Романовская ходит по чужим домам, - как та вынула из-за пазухи какой-то сверток, развернула его и тут же села читать пачку бумаг, которая оказалась в этом свертке. Была она в большом волнении и несколько раз вскакивала с места. А потом долго сидела как неживая. Нюрка чуть с ума не сошла от любопытства.
А потом Кукушкина стала метаться по комнате в поисках чего-то и наконец вышла к Нюрке, чтобы попросить спичек.
Как бы не так! Если бы у Нюрки и была такая роскошь, как коробок спичек, она бы его все равно не дала. Ого! Так она и даст ей жечь бумаги. Вернувшись к себе, - тут уже Нюрка подсматривала не скрываясь, прямо через щель, - Кукушкина взяла один листок и разорвала, а потом стала беспомощно оглядываться, сообразив, что разорванную бумагу тоже нужно потом куда-то девать. Тут Нюрка нарочно скрипнула дверью, чтобы напугать, и Кукушкина, судорожно вздрогнув, стала прятать бумаги.
Это был довольно большой пакет, бумага была -очень толстой, только что ни оберточной, поэтому, когда Кукушкина засунула ее за пазуху, там снова оттопырился большой пузырь. Тем не менее она сверху надела куртку - если ее не застегивать, то пузырь не так уже и виден, - и вышла из дому.
Нюрка отправилась за ней. Она шла за ней до самой окраины .не таясь и крикнула «эй», когда Романовская -начала рыть какой-то щепкой землю. Та оглянулась как затравленный зверь и пустилась домой так быстро, что Нюрка на своих коротких ногах еле поспевала за нею. Когда Романовская снова вышла из дому, как потом оказалось - в розыск, пакета при ней не было.
На следующий день они снова вышли вместе, и на этот раз Нюрка крикнула «эй», когда Кукушкина подошла к утиному пруду, расположенному недалеко от города.
Зайти к Романовской в комнату без нее - то есть сломать дверной замок - Нюрка боялась, да она все равно не смогла бы прочесть таинственные письма, так как была неграмотна. Пойти и рассказать кому-нибудь о случившемся она не смела, да теперь у нее не было и минуты свободной: она ходила за Кукушкиной.
Как-то раз, проводив Кукушкину до розыска, Нюрка расхрабрилась и заглянула к Берестову, но он был занят, и Нюрка поскорее захлопнула дверь.
Денис Петрович не заметил Нюрки. Он только что вернулся из больницы и теперь сидел над папкой и изучал дело Дохтурова. Покушение на Водовозова - Берестов не сомневался в этом - было одним из эпизодов той давней борьбы, которую розыск вел с Левкиной бандой.
Более суток пролежал Водовозов с ножевой раной в спине в раскисшем от дождя лесу. По счастью, сосенка, которую он подмял своим телом, держала его на себе и не дала упасть на мокрую землю.
Но рана загноилась, началось воспаление легких, тем более опасное, что Павел Михайлович потерял много крови. Берестова безмерно пугало то тяжелое забытье, в котором находился его друг, зато Африкан Иванович возлагал большую надежду на могучую силу водовозовского организма.
- Здесь бурый медведь и тот бы подох, - говорил он. - Раз в лесу не помер, у нас, даст бог, выживет.
Денис Петрович сидел над делом Дохтурова и ничего не понимал. Ему и в самом деле было худо. Кожа пылала от жара и в то же время, казалось ему, была рябой от холода. Тело ломило, и очень хотелось лечь, но он не ложился, боясь, что тогда болезнь одолеет его, а ему никак нельзя было болеть. Единственное, что мог он себе позволить - опустить на руки тяжкую как свинец голову. Голова тянула его глубоко вниз, в теплое и душное забытье, приятное и страшное своей темнотой. Чтобы из нее вырваться, он вышел в поле и сейчас же увидел далекие огни, которые то собирались вместе, то расходились. «Это наши едут с факелами», - успел догадаться Денис Петрович, и тотчас же на стене задребезжал телефон.
Это был комендант тюрьмы.
- Денис Петрович, ты? - сказал он. - Эти босяки, кажется, устроили мне веселую жизнь и доставили вагон удовольствия. Я тебя не спрашиваю, знаешь ли ты или не знаешь…
Денис Петрович решительно ничего не мог понять. Далекие огни все еще мелькали в глазах. Ему хотелось думать, что он опять бредит, но это отнюдь не было бредом. Он вскочил, уже не чувствуя ни озноба, ни слабости.
В тюрьму пришел приказ, подписанный Кукушкиной, где говорилось, что Прохоров должен быть выпущен за недостатком улик. Заместитель коменданта его немедля освободил.
- Без моего разрешения?!- взревел Денис Петрович.- О чем он думал?!
- Я знаю!- смущенно ответил комендант.- О чем может думать человек, у которого форшмак в голове?
Однако Берестов очень хорошо понимал, о чем думал помощник коменданта: он боялся Кукушкиной.
Себя не помня от бешенства ворвался он в дежурку, где сидела Кукушкина.
- Вы работаете последний день в этом учреждении!- крикнул он.
- Мы еще посмотрим, кто работает последний день, товарищ Берестов, - ответила Кукушкина и снова принялась что-то писать, явно подражая Морковину.
Да, болеть он не мог.
В тот же вечер Берестов отправил в губернию рапорт, где рассказывал случай с Прохоровым, требовал немедленного увольнения Кукушкиной -и привлечения ее к суду.
В это время Милка в составе эпидемиологической тройки объезжала деревни, в которых начинался сыпняк. Они увязали в придорожной грязи, ругались с фельдшерами, заставляли жарко топить деревенские бани, где могли устраивали изоляторы для больных и сами мыли полы.
Во всех этих хлопотах Милка впервые обрела душевный покой. Мать уехала. Бандиты далеко, думать о них некогда. Наконец, даже дело инженера стало ей представляться не в таком уже мрачном свете.
Берестов знает, что Александр Сергеевич ни в чем не виноват, думала она, он не допустит беды. Да и не может этого быть, чтобы невинного человека взяли вдруг и расстреляли. Наконец, сама болезнь Дохтурова гарантировала длительную отсрочку.
Теперь, стоило ей хотя бы ненадолго остаться наедине с самой собой, она, как прежде, начинала мечтать, и мечты ее были всегда одни и те же. Она в больнице и ухаживает за Дохтуровым. Вот он в первый раз открывает глаза и узнаёт ее. «Это вы, - говорит он, - а я думал, что это опять сон».- «Спите, спите», -тихо отвечает она и меняет повязку на его горячем лбу. Как-то раз он даже поцеловал ее руку.
И все-таки, когда Берестов предложил ей работать в больнице, она отказалась. Во-первых, ее оскорбил лукавый взгляд Берестова. Но главное было, конечно, не в этом. Она бы самое жизнь отдала, лишь бы ухаживать за Дохтуровым, но для нее это было невозможно. Куда ей, «бандитке», как в сердцах назвала ее одна поселковая старуха (а Морковин, Морковин!), куда ей было думать всерьез о таком человеке, как Дохтуров. Так и будет кто-нибудь целовать ее руку, как же! Можно только помечтать немного - и все.
Однако Милка не знала, что инженер, на беду свою, поправляется очень быстро и что следствие идет полным ходом.
Морковин уже несколько раз был в больнице и знал теперь точно, что Дохтуров не может объяснить, каким образом у него в кабинете оказались деньги, что преступление свое он, разумеется, отрицает, сообщников не выдает, а вместо этого рассказывает какую-то плохо придуманную историю, как два незнакомых парня привели его к железной дороге.
Когда, вернувшись из поездки, Милка влетела в кабинет Берестова, в надежде узнать новости и рассказать о своих успехах, она была поражена видом Дениса Петровича. Он со злобой, как ей показалось, взглянул на нее и тяжело сказал:
- Всё. Через три дня трибунал.
- И ничего… - робко начала Милка («А вы-то говорили, что все будет хорошо», - хотела она сказать, но не сказала).
- Ничего.
Милка поняла: это конец. Никого не будет на этом суде, кроме трех судей, заранее настроенных следствием, ни защитников, ни заседателей, ни народа - никого! Суд военного времени.
- Можно его повидать? - спросила она.
- Нет, он уже в тюрьме.
«А ведь тогда это было так просто!-думала она. - И я сама отказалась. А теперь больше никогда. Никогда».
Она не помнила, как очутилась на улице (неужели просто повернулась и ушла, не сказав Берестову ни слова?!). Неподалеку от розыска ей повстречался Борис. Они остановились.
- Вот и все, - сказал он.
- Где Сережа?
- У Дениса Петровича.
- Он знает?
- Нет.
Милка задумалась, опустив голову. «Она стала совсем взрослая», - подумал Борис. И все-таки у него не хватило духа рассказать ей о том, что произошло на последнем собрании розыска. Кукушкина делала сообщение о ходе следствия по делу Дохтурова - именно Кукушкина, потому что Берестов необходимыми сведениями не располагал. Она стояла, расставив ноги, рука на кобуре, короткие волосы торчат как перья.
- Двоих диверсантов мы упустили, но у нас в руках главный гад, нужно заставить его заговорить и выдать сообщников. Я считаю этот путь самым простым и верным. Что для этого нужно сделать? Я считаю, что нужно в корне менять водный режим (при этих словах сидевший в углу Морковин поморщился и двинул стулом). Наукой установлено, что человек может прожить без воды только четыре дня. Следовательно, если не давать ему воды…
- И кормить селедкой, - дурашливо вставил кто-то.
- Да, быть может, и увеличить несколько количество соли в пище.
- Это называется пыткой, между прочим, - звонко сказал Ряба.
Наступила тишина. Все, казалось, ощущали, как комната медленно наливается ожиданием и ненавистью. Ряба оглянулся, отыскивая глазами Берестова, но того не было. Увидев в этом движении просьбу о помощи, Борис встал, за ним поднялось еще несколько человек.
- Мне все равно, как это называется, - ответила Кукушкина, - если это идет на пользу нашему делу.
- Не идет!-заорал Ряба и замахнулся рукой, как баба на базаре. - Пусть капиталисты устраивают застенки, а я заявляю от имени мировой революции- не позволим!
- Врага жалеешь, Рябчиков, - сказал из своего угла Морковин.
- Себя жалею!-так же махая руками, кричал Ряба. - Их вон жалею, советскую власть жалею!
Никто уже никого не слушал, все порывались говорить и что-то выкрикивали.
- Тихо! - проревел вдруг голос Берестова, -и все смолкли, ожидая, что он скажет. Он ничего не сказал, а только кивнул на дверь.
Прислонившись к притолоке, стоял толстенький человек в австрийских башмаках с обмотками и в странном картузе гоголевских времен. Это был комендант тюрьмы. Он сделал шаг вперед, снял картуз, обнаружив лысину, и споткнулся (комендант всегда спотыкался, а споткнувшись, смеялся и говорил, что при его конструкции наврали в расчетах).
- Меня мама, между прочим, не на коменданта рожала, - негромко начал он, - моя мама, чтобы не соврать, имела в виду сапожное дело. Но уж коли я сюда сел, я та же советская власть, а не родимое пятно царского режима. Вы меня поняли: если кто еще скажет при мне про селедку, я тому, извиняюсь, дам в морду немножко, и согласен потом иметь неприятности от нашей красной милиции.
- Не верю! - орал Ряба. - Я вам теперь не верю! Комсомольские патрули в тюрьму, контроль со стороны укома партии!!
- За ради бога! - ответил комендант. - Пусть ваши мальчики сидят у меня на кухне, пусть на здоровье кушают тюремные щи. Пожалуйста.
Но розыск долго не мог еще успокоиться.
- Вот идиотка, - шептал Морковин.
Ряба хватал за рукав то того, то другого, стараясь что-то разъяснить, хотя все и так было ясно.
Этого Борис не рассказал Милке.
Не только он, но и все в розыске (если не считать, конечно, Кукушкиной) ходили как в воду опущенные, и вдруг...
Был пасмурный серый день, когда Морковин - в последний раз - торопился в тюрьму. В руках его была папка из мохнатого картона, горло обложено желтой ватой и обвязано тряпкой: он простудился из-за дождя и целых три дня сидел дома.
Городская тюрьма - старинное низкое здание, как водится, красного кирпича - расположилась на небольшом пригорке и была хорошо видна. Поэтому Морковин сразу разглядел человека, вышедшего из тюремных ворот. Это был Берестов.
Побежденный. Настолько побежденный, что Морковину в первый раз в жизни захотелось с ним немного поговорить. Однако он, конечно, ни минуты не думал, что у Берестова возникнет ответное желание. Они молча шли навстречу друг другу. И, как ни странно, Денис Петрович остановился.
- Горло? - спросил он, кивнув на желтую вату.
- Как видите.
- А куда это вы? Уж не в тюрьму ли?
- Вот именно что в тюрьму, - с готовностью ответил Морковин.
Берестов внимательно посмотрел на него. Потом Они закурили.
- Зачем же? - спросил Берестов.
- Да так, - насмешливо ответил следователь,- дела. Л вы, наверно, у своего друга были, советы ему давали и наставления? Ну, что же, каждый делает свое. Только мы его все равно расстреляем.
- Извините меня, как вас по отчеству…
- Назарович. Анатолий Назарович, - с той же поспешностью ответил Морковин.
- Анатолий Назарович, ответьте мне, за что вы его хотите расстрелять?
«Ишь как заговорил, - выражала морковипская улыбка. - Что-то раньше мы не вели с вами таких задушевных бесед».
- В самом деле, - продолжал Берестов, - вы верите, что Левка и его парни - это спасители отечества, а Дохтуров - диверсант?
Морковин, сегодня как-то особенно тонкий и легкий, стоял, прислонясь к забору, и благодушно курил.
- Знаете, - ответил он, - гго правде сказать, мне это не так уж и важно. Главное, я считаю, что в основе это дело правильно. Ваш спец в душе все равно вредитель, и это понятно. Отними у человека поместье, завод, дом, выгодную должность - он, ясное дело, будет вредить. Этот инженер до семнадцатого небось рысаков держал.
- Скажите, - продолжал Берестов. - а если бы у вас отняли ваш огородик с грядочками…
Следователь бросил папиросу и затер ее каблуком.
- Мне пора, - сказал он, многозначительно взглянув на Берестова.
- Ну, что же…
Денис Петрович повернулся и пошел в тюрьму, следователь шагал за ним, испытывая раздражение и смутную тревогу. Странно, таким тоном побежденные не говорят. Делает вид? Ну что же, ничего другого ему и не остается!
- А что это вы возвращаетесь? Забыли что-нибудь? - все-таки не удержался и спросил Морковин.
И тут Берестов сказал загадочную фразу:
- Нехристь я. Нет во мне любви к врагам моим.
Когда они вошли в проходную, охранник почему-то спросил у Морковина пропуск («Новенький?» - с удивлением подумал Морковин, его в тюрьме хорошо знали), а посмотрев на пропуск, просил подождать.
- Чего ждать?! - закричал вдруг следователь и выругался.
- Спокойно, гражданин, - строго сказал охранник.
«Погоди, тебе начальство сейчас покажет «спокойно»,- злорадно подумал Морковин. Только вот присутствие Берестова смущало его. Появился комендант тюрьмы, почему-то очень веселый. Он семенил к Морковину, улыбался.
- Ай, как некрасиво вы поступаете, - сказал он, - такому лицу, как часовой, даете такой пропуск.
Морковин смотрел на них подозрительно. «Что же это может быть?»-думал он.
- Он же сидел себе дома, - продолжал комендант,- он лечил горло ромашкой. Денис Петрович, расскажи ему, что такое советская власть.
- Решением ВЦИКа, - наставительно начал Берестов, - военно-транспортные трибуналы уничтожены. Во время революции и гражданской войны, как вы знаете, нам некогда было думать о правовых нормах и писаных законах. Враги с нами ох как не церемонились, и мы с ними церемониться не могли. Наш суд был скор тогда, а нередко и жесток. Иначе и быть не могло. Ну а теперь, как вы опять-таки знаете, советская власть стоит крепко, у нее теперь есть время для того, чтобы разобрать спокойно, кто прав, кто виноват. Вот почему ликвидированы все губернские и транспортные трибуналы, вот почему вместо многочисленных судов - особых и чрезвычайных- вводится народный суд. Это называется революционной законностью. Видите, товарищ Морковин, против вас сама советская власть.
Через несколько дней Берестов привез из губернии новую весть: дело инженера решено было слушать в их городе, в выездной сессии губсуда и в присутствии всей общественности. Заседателями в этот раз предполагали вызвать двух ткачих с местной фабрики. Словом, готовился общественно-показательный процесс. «Пускай народ сам разберется, - будто бы сказали в губернии, - пусть политически растет. Пусть скажет свое слово».
- Хорошо это или плохо? - спрашивал Борис.
- Хорошо, хорошо,, все хорошо, - раздраженно ответил Берестов, - одно только плохо: мы до сих пор ничего не знаем. Мы не знаем, кто предал Ленку, мы не знаем, кто ранил Павла, мы до сих пор не можем доказать, что Левка - это бандит.
- А кто будет защитником?
Да, среди десятка других вопросов этот был не последним. Кто будет защитником? Сам инженер не настолько еще окреп, чтобы выдержать ту жестокую битву, которой предстояло разыграться на суде. Кроме того, дело было так запутано, а он хоть и был главным действующим лицом, принимал в нем такое пассивное участие и знал о нем так мало, что не мог бы защитить себя. Защитник был необходим. Однако Берестову не хотелось обращаться в губернскую коллегию защитников. Он их не любил.
- Знаете ли вы пятьдесят седьмую статью УПК? - спросил он как-то Макарьева.
- Нет, разумеется.
- А эта статья гласит: защитником обвиняемого могут быть близкие родственники (это значит бабка Софа - не пойдет), уполномоченные представители госпредприятий и учреждений, профсоюзов и прочее. Согласятся ваши рабочие послать вас защитником на процесс?
- Еще бы.
- А не боитесь?
- Конечно, боюсь. Только вы тогда на что?
Тысячи дел требовали присутствия и участия самого Дениса Петровича. Да и у постели Водовозова он должен был дежурить сам, и в тюрьму к Дохтурову должен был сам прийти. «Славно я пристроил моих друзей», - думал он, невесело усмехаясь.
В больнице у Водовозова, где слышалось непрерывное воспаленное бормотание, было все-таки не так тоскливо, как у Дохтурова в тюрьме. Берестов не раз приходил сюда, пользуясь тем, что комендант смотрит сквозь пальцы на его визиты.
- Вы верите в то, что у вас сидит диверсант? - спросил его как-то Берестов.
- Такой приличный молодой человек, - ответил комендант и вздохнул. Денис Петрович понял: он верит в диверсию и стесняется.
С часовым, стоявшим у дверей камеры, дело обстояло хуже. Он смертельно боялся Дохтурова и потому ненавидел его.
- Отойди, гад! - истерически кричал он всякий раз, как Александр Сергеевич приближался к двери.
Денис Петрович, как всегда, переступил порог тюремной камеры с очень неприятным чувством - словно боялся, что и его тоже отсюда не выпустят. Дохтуров полулежал на жесткой койке, в руках его была книга, которую он из-за темноты читать не мог. На столе можно было различить миску из-под еды.
- Как харчи? - весело спросил Берестов. - Повар не пересаливает?
- Это в каком смысле?
- В буквальном. А не то у меня Клавдия Степановна влюбилась, что ли…
- Нет, скорее недосаливает.
По голосу было слышно, что Дохтуров улыбается. По-видимому, он считал, что Берестов занимает его беседою.
- Ничего, - сказал Денис Петрович, - Павел у меня тоже за решеткой. Да еще за какой толстой. И страж к нему тоже приставлен. И тоже с винтовкой.
- Боитесь вторичного покушения?
- Очень.
Они помолчали.
- Что Сергей? -спросил инженер напряженным голосом.
- Уже совсем здоров.
«Совсем здоров? - подумал Дохтуров. - И мне не написал?» «Да, вот записки я не принес, - подумал Денис Петрович, - но написать письмо - дело непосильное для мальчишки». - «Ну да это и понятно, я бы сам не мог ему написать…» - «Вот видите, вы ведь тоже ему не написали».
Так в большинстве случаев шли у них теперь разговоры- два-три слова вслух и длинные молчаливые диалоги.
«Пожалуй, действительно, будьте сейчас пока вы между нами». - «Давайте, лучше уж я».
В камере становилось все темнее.
- Читали сегодня?
- Читал, да как-то…
«Как-то странно читать, когда у тебя нет будущего».- «Ну понятно, читаешь всегда для своей будущей жизни. Но она будет!»
- Ну посмотрим, - ответил Дохтуров, - будем посмотреть, как говорил один наш знакомый немец. Катя его очень любила.
Катя это была жена, Сережина мать. «Хорошо, что ее уже нет в живых». - «Да, сейчас ей было бы трудно. Ну ничего, все будет хорошо, мы тоже без дела не сидим».
- От Митьки Макарьева пар валит, - сказал вслух Берестов, - изучает криминалистику.
- Группы крови, - инженер снова улыбнулся.- Никогда не думал, что кто-нибудь будет так интересоваться моей неблагородной кровью.
Они замолчали, но на этот раз их разделило глухое и неловкое молчание.
- Вы не очень огорчайтесь, если дело не выйдет,- сказал Дохтуров, - вы, кажется, сделали все, что могли.
- У меня было два друга… - глухо сказал Берестов.
«Обоих я чуть было не прозевал. И обоих спасу во что бы то ни стало».
- Я знаю. Но если только это будет в ваших силах,- ответил Александр Сергеевич.
«Во что бы то ни стало», -стиснув зубы, думал Денис Петрович.
В розыске все были в сборе. Макарьев с Борисом сидели в берестовском кабинете над делом Дохтурова. Тут же на диване Ряба чистил наган. Было сильно накурено. Денис Петрович почувствовал огромное облегчение, попав к своим.
- Борис, - сказал он почти весело, - немедленно разыщи своего театрального старикана. Ряба - в больницу за сводкой. А ты, - обратился он к Макарьеву,- садись за изучение этой самой крови. Вот тебе книга - выручай.
- Я и в этих-то бумагах ни хрена не понимаю,- мрачно сказал Макарьев.
«Эх, сюда бы сейчас Водовозова!» - подумал Денис Петрович.
- Давайте обсудим положение, - сказал он,- все зависит от того, какие доказательства представим мы на суд и в какой степени сможем опровергнуть доводы бандитов. Иначе говоря, сейчас все зависит от нас, и только от нас. Пока единственное уязвимое место у них - это выстрел. Бандиты утверждают, что выстрелили в инженера у путей. Поэтому важно на суде (и только на суде, до суда об этом ни слова) выяснить, когда был сделан выстрел, иначе говоря - сколько времени прошло с момента выстрела до появления поезда, машиниста и пассажиров. По показаниям бандитов, должно быть немного, между тем у нас есть медицинский акт, подписанный Африканом Ивановичем, - вот он, -что с момента выстрела прошло не менее полутора часов. Это подтверждает показания инженера о том, что его ранили на болоте, далеко от полотна…
- И вот тут-то, - торжествующе сказал Борис,- тут-то и нужно сказать про кровавое пятно, которое мы нашли. И согласно группе крови…
Берестов помолчал.
- Борис, - сказал он мягко, - такие были дни, я не хотел тебе говорить - больно уж много на нас свалилось всяких бед… Понимаешь, экспертиза показала, что это кровь совсем другой группы и, значит, принадлежит она совсем не инженеру.
- А кому же?!
- Я не знаю - кому.
- Но этого не может быть!
- Увы, это так. Старик, делавший анализ, мастер своего дела, я был у него тогда.
- А не мог он…
- Что ты, честнейший старик. Он сам в отчаянии, он понимает, что от этого зависит жизнь человека, но ничего не может поделать - что есть, то есть. Так что дела у нас обстоят пока не очень важно. А бой будет не на живот, а на смерть: прокурором в наш город назначен Морковин.
Они долго сидели в розыске, занятые каждый своим делом. Потом Борис привел Асмодея, разговор с которым, конечно, сильно затянулся, так как старик не умел разговаривать кратко.
Словом, рабочий день их кончился, когда на улице уже светало. Денис Петрович вышел из розыска и направился к Рябиному дому. Было то безукоризненно умытое утро, когда кажется, что жизнь готова начаться сначала.
Послышались шаги. Он обернулся. По улице шла Кукушкина. За ней на равном расстоянии - не приближаясь и не удаляясь - следовала Нюрка.
