И вот наступил день суда.
Суд должен был происходить в клубе. Судьи - ткачихи с городской фабрики и один паренек из губ-суда- сидели на сцене за столом, где обычно помещался президиум; места сторон представляли собой простые канцелярские столики об одной тумбочке, а скамья подсудимых была действительно скамейкой, сколоченной из мохнатых досок и поставленной к стене.
Стоит ли говорить, что народу собралось очень много, он заполнил не только весь зал заседаний (как мы для простоты будем называть внутренность бывшей церкви), не только все здание, но и почти весь церковный двор. Да иначе и быть не могло. Еще бы: подсудимый был известный и до сих пор уважаемый человек, обвинение же представлено бандитами, которые оказались вовсе не бандитами. Словом, город бурлил.
Много толков было и по поводу судей. Что за человек был парень из губсуда, никто не знал. Зато заседателей знали очень хорошо.
Это были, как говорилось тогда, «выдвиженки», ткачихи с местной фабрики Василиса Степановна, или просто Васена, как называли ее в прядильном цехе, и Екатерина Ивановна, известная на весь город своим утиным носом и многодетностью. Именно потому, что их можно было встретить у колонки за водой или в очереди за постным маслом, особого почтения к ним не было.
- Эти рассудят, - говорили городские скептики.
Вообще казалось странным, что такое сложное дело не перенесли в более высокую инстанцию, а оставили в маленьком уездном городке.
Итак, зал был набит. Приехало губернское начальство, собрались «представители местной прессы». Некоторое время общее внимание привлекал небритый старик в очках, который сидел в первом ряду, подняв острые коленки. Оказалось, что это судебный эксперт. Он сидел и жевал губами.
Прошел взволновавший всех слух, что на процессе присутствует кто-то из центральной газеты. Зал гудел от напряжения.
Наконец вошли судьи. Ткачихи были встречены ироническим ропотом и страшно смутились. За один из столиков сел Морковин, за другой - Макарьев, заметно старавшийся делать вид, что все это ему не впервой. Лицо . Морковина было непроницаемо настолько, что усы его казались наклеенными.
Все заметили, что к Левке, который сидел в переднем углу, сбоку у окна, подошел Николай и что-то сказал, но что, этого никто не услышал. А разговор их был короток.
- Милка все-таки пришла, - сказал Николай.
- Учтем, - ответил Левка. Он был подтянут и весел.
Берестов сидел сзади, близко от прохода, чтобы в случае чего можно было выйти, - хотя при такой давке и это было делом нелегким. К нему протиснулся Борис.
- Как? - спросил Денис Петрович.
- Неважно, - тихо ответил Борис, - говорят, жар усилился.
Судья открыл заседание, и тогда из бывшей ризницы двое милиционеров вывели подсудимого. Все так и впились в него глазами. Милка не отрываясь смотрела на него.
Он был очень бледен, чисто выбрит, совершенно спокоен и - она поняла это, как только его увидела,- совершенно недоступен для нее. Пусть обвинен во всех смертных грехах, пусть судим, пусть даже осужден и проклят, все равно недоступен.
Сережа, зажатый между какими-то мужиками в самом последнем ряду, долго не смел поднять глаз. Наконец он собрался с силами и взглянул. Такой близкий и такой далекий, отец был прекрасен. Сережа боялся увидеть следы болезни и страданий на его лице, однако он изменился очень мало. А держался так непринужденно, словно был не на скамье подсудимых, а сидел на поваленном дереве в лесу около своего моста. «Я уеду, даю тебе слово, - думал Сережа, - ты меня никогда не увидишь. Только останься жив».
Две скамьи занимали жители поселка во главе с председателем поссовета дядей Сеней. Семка Петухов не сидел, а восседал. Софья Николаевна поместилась рядом с тетей Пашей.
- Представьте, - говорила она, - стоит мне дотронуться вот тут (она, пригнувшись, указывала на поясницу), как сейчас же по ногам бьет как будто током. От чего это может быть, как вы думаете?
Тети Паша смотрела вперед неугасимыми и страшными глазами.
Судья спросил что-то Дохтурова, но зал все никак не мог успокоиться, и поэтому никто не расслышал- что. Инженер ответил. Затем судья вызвал свидетелей. Поднялся Левка со своими парнями, проплыла бабка Софа, вышли Борис с Костей, Кукушкина и другие. Дошла очередь и до Милки.
Не поднимая глаз, прошла она меж скамеек, ни жива ни мертва поднялась на сцену. Занятая мыслью об Александре Сергеевиче, который должен был сейчас ее видеть, она сперва даже и не заметила, что стоит между Левкой и Николаем, а сзади еще двое парней из банды. Конечно, здесь, на виду у людей, ей не грозила никакая опасность, однако она поняла, что кольцо это создалось вкруг нее неспроста, и сердце ее сжалось.
Судья сказал что-то об ответственности за ложные показания; на лицах Левки и его парней, как, усмехнувшись, отметил про себя Берестов, было написано в этот миг живейшее участие, - после чего все они были удалены из зала.
Судья встал (ткачихи остались сидеть. «Глядите, сидят, язык жуют», - явственно сказал кто-то в толпе) и прочел по бумажке, что Дохтуров Александр Сергеевич, тридцати шести лет, вдовый, беспартийный, обвиняется в злостной контрреволюции, выразившейся в том, что он пытался взорвать поезд с советскими гражданами. На вопрос, признает ли он себя виновным, Дохтуров ответил отрицательно, чем вызвал ропот в толпе.
Ему задавали вопросы, он отвечал очень кратко. История, которую он рассказал, звучала неправдоподобно, он, видно, и сам это понимал.
Потом вызвали свидетеля Льва Курковского.
- Имя, отчество и фамилия?
Левка ответил.
- Чем занимаетесь?
- В Москве в институте учусь. Вот справка.
И он протянул судье бумажку.
- Что делаете в городе?
- Приехал отдохнуть па лето.
- На что живете?
- Стипендию получаю. Мать немного зарабатывает.
Левка одет был в косоворотку и держался очень скромно.
- Ну, как было дело… - как бы в замешательстве начал он. - Дело было, значит, так. Была у нас компания парней, не очень чтобы хорошая мы были компания, но ничего плохого мы тоже не делали. Ну вино, конечно, пили, ну там барышни…
- Разлагались, значит? - спросил чей-то злой голос.
- Не то чтобы разлагались, а вообще… Ну, словом, я себя не защищаю, именно себя, потому что большинство наших парней - это рабочий люд. Многие из крестьян. Но веселились мы слишком много, вот что, и пошла о нас дурная слава. Я считаю, что только поэтому к нам враг и обратился.
В зале заволновались.
- Да, - повторил Левка, - я считаю, что в этом наша вина. Есть в нашей компании Василий Додонов, мы его Баяном зовем, очень хорошо на баяне играет. Вот как-то раз он и пришел ко мне - это было за неделю до диверсии, - взволнованный такой, и говорит: был у меня сегодня гад, уговаривал на контрреволюцию работать. Как, говорю, на контрреволюцию, что такое! И рассказал он мне, как пришел к нему инженер Дохтуров и предложил большую сумму денег- он сказал, что никаких денег не пожалеет, если Васька согласится сделать для него одно небольшое дело на железной дороге. Васька испугался, сперва не знал, как себя вести, и сказал, что подумает, а сам побежал ко мне. Однако то ли инженеру помощь была уже не нужна, то ли он кого другого нашел, а может, почуял что-то неладное, только больше он не явился. Стали мы тогда все совет держать: как быть! Думали сперва в розыск обратиться, но не решились: доказательств у нас не было, а так бы нам не поверили, да и слава о нас шла не очень-то… Словом, не решились. Но совесть свою пролетарскую мы не потеряли, нет. Пусть мы вино пили и с бабами путались, пусть мы там продали что-нибудь, что не полагается, но против рабочего класса пойти - этого мы не могли. И мы решили бдительно следить за этим гадом, чтобы он не навредил. Мы что сделали? Мы установили дежурство, так что каждую ночь обязательно кто-нибудь из нас дежурил около дома инженера или в его саду. И стали мы замечать, что вечером или глубокой ночью приходят к нему какие-то подозрительные типы, подойдут к окну - тут только мы поняли, почему инженер по ночам окна не закрывал,- подойдут очень близко, окликнут тихо, тогда их пускают в дом. Пробовали мы к окну подбираться, однако его тотчас же закрывали, и мы ничего расслышать не могли. Но вот наконец нам посчастливилось: в тот вечер, когда все это произошло, Николай Латышев - он потом вам все это сам расскажет - услышал вечером, в сумерках, разговор в саду у инженера и понял, что они готовят взрыв. В это время пробежал инженеров мальчонка - мы тогда думали, что он тоже замешан в отцовские дела, и не знали, что окажется таким замечательным нашим парнем. Словом, узнали мы о том, что инженер хочет взорвать поезд, а что за поезд, почему, этого мы не знали. Сережа поехал в город, а мы побоялись опоздать и потому решили действовать собственными силами. Мы - это вот я и Николай (остальные выпили сильно), а Карпова мы послали остановить поезд на мотоцикле к переезду, - так, значит, мы с Николаем стали в леске, у задней калитки инженерова дома, а когда он в сопровождении двоих каких-то типов вышел из дому, пошли за ними. Но, знаете, был туман, шли мы медленно, стараясь не шуметь, - словом, что греха таить, мы их просто потеряли. Представляете себе, как мы боялись, что опоздаем. Мы пошли по путям, а пока мы шли, они успели минировать в двух местах. Увидев нас, они побежали, мы выстрелили. Тут уж пусть извинят нас товарищи из розыска, только оружие у нас было, один пистолет на всю братию мы все-таки нашли. Конечно, мы понимаем, что это называется незаконное хранение оружия, только на этот раз оно сослужило хорошую службу. Правда, теперь мы его сдали. И вот, значит, Николай выстрелил, инженер упал, остальные двое побежали через насыпь. Николай выстрелил еще раз, но был туман, я уже говорил об этом, и преступникам удалось скрыться. В это время подоспели пассажиры, вот товарищи из розыска… Что еще сказать? Пожалуй, всё.
Левка кончил. Было видно, что его речь произвела большое впечатление, и притом самое благоприятное для него. Слышно было, как кто-то сказал ворчливо: «Видал? А ты говоришь - не виноват».
Ткачихи смотрели на Левку благосклонно, особенно Васена.
Даже Берестов подумал о том, насколько правдоподобно звучит эта история и как хорошо подогнаны в ней все подробности.
- У меня вопрос, - сказал Макарьев.
- Какие тут вопросы, все ясно, - проворчал кто-то в толпе.
- Расстрелять гада - и амба! - выкрикнул кто-то.
Судья встал и пригрозил закрыть заседание. Стало тихо. В толпе послышалось ворчание.
Еще совсем недавно, года три назад, суды походили на рабочие собрания, каждый присутствующий мог встать и произнести речь «за» или «против» подсудимого. Реплики и выкрики с места были делом обычным. К новым порядкам привыкали с трудом.
Теперь внимание всего зала обратилось на Макарьева. Он покраснел и, как медведь лапой, потер лысину. В зале засмеялись.
- Скажите, пожалуйста, - начал он, обращаясь к Левке.
- Пожалуйста, - поспешно сказал Левка, и в зале засмеялись сильней.
- Скажите, пожалуйста, - повторил Макарьев,- в котором часу все это произошло?
- Да минут за пятнадцать до того, как подошел поезд.
Потом он подумал и сказал:
- А может быть, это и раньше было, так - за полчаса. Я бы и тогда не мог времени определить, а сейчас и подавно не смогу.
«А хитрая бестия! - подумал Берестов. - Вывернулся».
- А все-таки, пятнадцать минут или больше?
- Затрудняюсь вам сказать.
Макарьев сел. Теперь заговорил судья.
- Что вы делали весь этот день? Расскажите всё по порядку.
Левка замялся. Он явно замялся и подчеркнуто долго молчал.
- Да что делали, - сказал он наконец, - ничего хорошего мы не делали. Пили мы в поселке. Не так чтобы очень пили, а собрались компанией. Были и барышни. Правда, барышни наши…
Он почесал затылок и прищурился. В зале начался смех. Левка переждал его.
- По этой части мы, конечно, вели себя плохо. Я не скрываю. Вот, к примеру, есть у нас в поселке такая Людмила Ведерникова, ну, кто ее не знает, известная. .. Я ничего, конечно, говорить не хочу, только. .. Одно сказать…
Левка хладнокровно выждал паузу и добавил:
- .. .проезжая дорога.
В зале кто-то загоготал. «Понятно, - подумал Денис Петрович, - заранее обезвреживает. Вот бедняга Милка. Хорошо, что ее здесь нет».
Он ошибался. Милка была здесь. Она тихонько исчезла из комнаты, в которую ее провели, взобралась на хоры и оттуда слышала Левкину речь.
- С такими женщинами, как Ведерникова, - продолжал Левка, - нам, парням, конечно, лучше дела не иметь, но что тут сказать… Знаете, какой мы народ. .. Словом, мы к этой Милке ходили, была она с нами и в поселке на даче. Привел ее Николай Латышев, а поскольку его очередь была дежурить около дома инженера, он ушел тотчас же, а как услышал в саду разговор, пришел опять за мной. Остальное вы знаете.
Рассказ о барышнях и Милке, видно, произвел на ткачих неприятное впечатление, однако когда Левка сказал: «Знаете, мы, парни, какой народ», они оживились, а Васена даже заулыбалась, впрочем сейчас же спохватившись и сконфузившись.
Берестов взглянул на инженера. Тот сидел на своей скамейке. Уперев локоть в колено и покусывая палец, он сосредоточенно смотрел на Левку.
А Милка сжавшись сидела на хорах. В голове ее тяжело стучало. Она спрятала в ладони горячее лицо и не знала, осталась ли она незамеченной, или все уже обернулись и смотрят на нее. О Дохтурове она старалась не думать.
Потом вызвали Николая, рассказ которого, как, впрочем, все и ожидали, точно совпал с Левкиным.
- Скажите, Латышев, - спросил Макарьев, - где вы стояли в саду у Дохтурова, в каком месте?
Николай оживился. «Представилась возможность сказать правду», - подумал Денис Петрович.
- Да тут, справа от дорожки, в сиреневых кустах.
- А где стояли диверсанты?
- Да тут же, в общем.
- Я бы хотел поточнее, - сказал Макарьев.- В тех же кустах?
- Да вроде поодаль.
- Не в кустах? Разве они не прятались?
- Да нет, в кустах.
- В тех же, сиреневых?
- Да тут же в общем. Недалеко.
Макарьев сел с самым равнодушным видом, очень порадовавшим Дениса Петровича. Настойчивые вопросы о кустах были непонятны присутствующим в зале, и это вызвало нечто вроде уважения к защитнику.
- Да, - снова поднимаясь, сказал Макарьев,- скажите Латышев, когда произошла ваша встреча с диверсантами?
- Незадолго до того, как прошел поезд.
- Ну как незадолго? Минут пять?
- Да, около того.
«Заглатывает, дурень», - подумал Берестов, стараясь не смотреть в сторону Бориса, ловившего его взгляд.
Но тут заговорил Морковин:
- Вы точно помните, Латышев, что за десять минут?
Николай насторожился. По тону прокурора он почувствовал, что точно помнить ему не следует.
- Ну как тут можно помнить точно? Может быть, и больше.
Морковин откинулся на спинку стула.
- Ну а скажите, Латышев, - спросил он, - когда вы выстрелили и инженер упал, успели вы осмотреть его карманы?
- Ну что вы, какие карманы! Это потом сделал товарищ из розыска.
- И нашли в них… Прошу представить вещественные доказательства.
Милиционер принес и положил на стол грязные, смятые в комок перчатки, кусок бикфордова шнура и наган.
- Подсудимый, признаёте ли вы эти вещи своими?
Александр Сергеевич встал:
- Я впервые увидел их у следователя.
В зале начался шум.
- Обнаглел, гад! - крикнул кто-то.
Милка заметила, что в этой кричащей толпе, в самой ее середине, был какой-то остров сосредоточенного молчания. Что там за люди?
И вот тут случилось то, чего уже никто не ожидал. Заговорила Васена.
- А ну, батюшка, - сказала она, - примерь перчатки.
Инженер взглянул на нее весело и вопросительно.
- Примерь, примерь, - повторила она.
Не сказав ни слова, Дохтуров отлепил от комка одну из перчаток и начал ее натягивать. Она не лезла.
- Пожухли, - сказал он весело.
- А ты тяни, тяни, - настаивала она, - тяни хорошенько.
Инженер тянул изо всех сил, но перчатка даже и наполовину не лезла на его широкую ладонь. Все молчали.
- Ай да Васена! - сказал кто-то в толпе.
Васена совсем осмелела.
- Ну а теперь ты, батюшка, - обратилась она вдруг к Левке.
Левка взглянул на судью.
- Наденьте, - сказал тот.
Левка пожал плечами и надел перчатку, она была впору, - быть может, только немного жала.
- Так, - сказал судья, - можете снимать… Свидетель Додонов.
Вышел Васька Баян. Опросом парней из банды, говоривших одно и то же, окончилось это заседание. Только сейчас Берестов заметил, что среди парней нет Карпова - того, кого в поселке прозвали Люськиным.
- Нет, какова Васена, - говорили в толпе, - вот это дала!
Милка долго соображала, как ей лучше выйти из клуба - пораньше или, наоборот, позже, когда все уже пройдут. Однако решать ей не пришлось, ее вынесло вместе со всеми и вместе со всеми затерло у входа. Милиционеры, с трудом расталкивая толпу, прокладывали дорогу, по которой должен был пройти подсудимый, и Милка, как назло, оказалась в образовавшемся проходе.
- А ну, гражданка! - очевидно нервничая, крикнул ей милиционер.
Понимая, что сейчас проведут Дохтурова, Милка металась, стараясь втиснуться в толпу, но после бесплодных попыток просто стала сбоку. Когда инженер, конвоируемый двумя очень серьезными милиционерами, показался в проходе, она закрыла глаза, а когда открыла их, он уже прошел. Милка глядела ему вслед.
И вдруг он оглянулся. Он взглянул прямо на нее, просто окинул ее веселым взглядом и пошел дальше.
«Что он хотел этим сказать? - думала дорогой Милка. - Ну что, допрыгалась, это он хотел сказать? Прославилась на весь город?»
Однако она сама понимала, что не то выражал его веселый взгляд. «Не унывай, - говорил он. - Я знаю, ты такая же девица легкого поведения, какой я диверсант. Главнее - это верить». Да, это подходило. «Держи гордо глупую свою голову, равнение на меня» - да, это тоже подходило. На душе у Милки стало вдруг очень легко.
«Ну что же, поборемся, - с внезапной отвагой подумала она, забыв о всех горестях, забыв даже про бандитские угрозы, - и напрасно. Именно в эту минуту Левка устраивал Николаю скандал.
- Тебе было поручено, - шипел он, - тебе поручили сделать так, чтобы она не пришла. А ты что сделал?
- А что я мог сделать? Ведь пришить ее сейчас мы не можем? Я ей сказал, что…
- Сказал! Значит, не так сказал! Про сиреневые кусты ты тоже сказал!.. Ребятишек с вами резать можно, а дел делать нельзя! Да понимаешь ли ты, что сейчас, после этих проклятых перчаток, мы не можем допустить ее выступления, это тебе понятно?
Николаю это было очень хорошо понятно.
- Вот что, - сказал Левка, - сегодня же любым способом - слышишь ли? - любым, ты добьешься ее молчания. Но помни: концы в воду. Это в твоих интересах, не в моих. Можешь идти.
- А вообще, - продолжал Левка, когда Николай ушел, - ничего страшного пока не произошло. Единственное, что могло бы нас действительно погубить, это кровавое пятно, с которым по невежеству мы так идиотски попались. Однако они теперь и пискнуть побоятся об этом пятне. Наука - великая вещь! А в общем у нас нет оснований для паники. Как ты считаешь, мама?
Мама сидела тут же, держа на коленях дрожащую свою собачонку, которую мерно и, видно, машинально гладила узкой рукой. Кроме Васьки, у них никого не было.
- Так как ты считаешь, мама?
- Lе vin еst tire, - резко произнесла мама, глядя в окно.
- Как вы сказали? - робко спросил Васька.
Мама не ответила.
- Мать говорит, ну; вроде, взялся за гуж, не говори, что не дюж, - пояснил Левка, - раз начали, нужно продолжать. А начали мы неплохо. А что по-том, хотели бы вы знать? А потом пойдет совсем другая жизнь. Мы не для уездных городишек созданы. Не так ли, мама?
- А если вернется старая власть? - спросил Васька.
- Ну, что же, - ответил Левка, - у нас есть заслуги и перед этой властью.
Милка не знала о разговоре между Левкой и Николаем, а мимолетная встреча у ворот заставила ее позабыть о бандитах, и все-таки она была очень рада, когда по дороге встретила Бориса.
- Ты сегодня не мог бы побыть со мной, Боря? - попросила она.
- Понимаешь, не могу, - смутившись, ответил он, - мне до зарезу нужно быть в розыске - очень уж горячее время, и Костя в бегах.
- Может быть, мне пойти с тобой в розыск?
- Да нет, - еще более смутившись, ответил он, - если нужно будет, тебя вызовут.
Милка обиделась и пошла домой. Борис проводил ее до калитки.
В доме было пусто. Старая квартира, со множеством передних, коридорчиков и закутков, была темна и захламлена. Родственники, у которых она остановилась, еще не пришли с работы. Стало тоскливо.
«Что за несчастье такое, - думала она, - все одна да одна. Зачем они меня одну оставили?»
В это время в дверь постучали: какой-то мальчишка беспризорного вида принес ей записку - Борис, по счастью, все-таки звал ее в розыск.
Однако у самого дома ее встретил Николай.
- Пойдешь со мной, - сказал он торопливо,- отдай записку.
Милка не поняла, зачем ему записка, написанная Борисом, еще меньше поняла она все, что произошло дальше. Неизвестно откуда появился Костя.
- Графиня, - сказал он, изысканно кланяясь и почему-то вынимая из-за уха окурок, - позвольте вам напомнить, что вы свернули не туда, куда надо.
И он взял ее под руку. Милку поразила ярость, написанная на Николаевом лице.
- Нехорошо, гражданин, - сказал тоже неизвестно откуда возникший милиционер, - зачем пристаете к барышням.
Между тем Костя, оглядываясь, с улыбкой уводил Милку по улице.
- Если тебя спросят, кто самый умный мужик на свете, - говорил он, - отвечай не задумываясь: Денис Петрович.
А Денис Петрович в это время был у постели Водовозова. Здесь собрались все больничные врачи, в дверях стояла сестра со шприцем.
Водовозов задыхался. Воспаление заливало оба его легких. Африкан Иванович ни на минуту не отпускал тяжелую и влажную водовозовскую руку, и лицо его было отрешенным - он ловил перебои пульса.
Денис Петрович стоял и малодушно молился несуществующему богу: «Я никогда ничего не спрошу у него, когда он очнется, - обещал он, - пусть только не умирает». Он смотрел на Африкана Ивановича, лицо которого становилось все более непроницаемым.
Не станем скрывать от вас, что некоторые из наших героев пытались оказать прямое давление на бабку Софью Николаевну, умоляя ее одуматься и разъясняя всю пагубность ее показаний. Но бабка была тверда.
- Я не понимаю, господа, - говорила она, двигая кончиком носа, - каким образом правда может погубить человека и почему это Александр погибнет, если я скажу, что он был в прекрасных отношениях с этими людьми. Где здесь логика? Нет, я поклялась этому милому молодому человеку из Чека (она имела в виду Морковина) -он хотя и партийный, но по виду вполне приличный человек, наверно из хорошей семьи,- я поклялась ему говорить правду и сдержу свое слово.
Действительно, на втором заседании она с необыкновенным упорством стояла на своих показаниях. Сбить ее не удалось. После нее говорила Романовская.
Она выступала вполне в своей чеканной манере, поведала суду, как в розыск прибежал со своим рассказом Сережа (которого по несовершеннолетию на суд не вызывали) и как у нее, у Романовской, создалось впечатление, что «Берестов, Денис Петрович, хочет это дело зажать».
- Подозреваю, - говорила она, - что если бы я не присутствовала при этом разговоре, мы никогда бы о нем не узнали («Я тоже подозреваю», - сказал про себя Берестов. «Ах, если бы…» - в тоске подумал Сережа). - Видно, личные свои интересы Берестов ставит выше советских.
Так впервые на суде Берестову было брошено обвинение.
По этой ли, или по какой-либо иной причине Денис Петрович выглядел весьма озабоченным.
- Помни, - сказал он Борису, - Нестерова, во что бы то ни стало Нестерова, - и ушел, занятый какими-то своими мыслями.
Борис многое бы дал, чтобы узнать сейчас эти мысли.
В перерыв, который устраивали между заседаниями- обычно на полчаса, - никто не расходился, все с жадностью следили за действующими лицами, которые, в отличие от театральных, в большинстве своем оставались на глазах у публики. Правда, ткачихи в перерыв исчезали и, наверно, где-то отсиживались, да и инженера уводили. Зато Левкины парни были все время на виду, очевидно гордясь всеобщим вниманием. Многие из них были в новых сатиновых рубахах и напомажены. Большой интерес вызывал старик эксперт, чья седая стриженная ежиком голова все время виднелась в первом ряду. Откуда-то стало известно, что он свидетельствует против подсудимого.
Наконец дошла очередь и до Милки. Она начинала собой свидетелей защиты. Конечно, ей гораздо легче было бы говорить после Бориса или Кости, когда настроение, созданное Левкой, быть может, несколько и рассеялось бы, однако ее вызвали первой.
Когда она вошла, в зале пронесся гул. Многие мужчины улыбались. Ткачихи за судейским столом холодно смотрели на нее. Все это она скорее почувствовала, чем увидела.
Судья задал обычные вопросы. Милка отвечала.
- Расскажи, Ведерникова, как и когда познакомилась ты с компанией Курковского?
Милка ответила, но так тихо, что никто не услышал.
- Погромче, - сказал судья.
- Я их видела один раз, - повторила Милка.
По залу прошел шепот.
- Когда это было?
- Когда они хотели меня убить, - внятно сказала вдруг Милка и прямо взглянула на судью.
Этот ответ произвел впечатление. Все затихло.
- Расскажи.
- Вот они про меня говорят сейчас гадости, это потому, что они знают, что я знаю. .. И потому, что я все-таки пришла в суд, хоть они и грозились убить маму. Вот вы сейчас мне не .поверили, когда я сказала, что видела их всего только один раз, а ведь это правда. Только Николая я видела часто, так часто, как только могла, но я не знала, что он в банде, он говорил мне, что работает в мастерских. Я знаю, это ужасно, что я связалась с Николаем, тем более что все - ну решительно все! - меня предупреждали, но я ведь не знала, что он убийца…
- Нельзя ли полегче, - бросил Левка.
- Осторожней в выражениях, Ведерникова, это еще нужно доказать, - сказал судья.
- А почему? - вдруг надменно спросила Милка. - Почему же вы не остановили его, когда он говорил про меня? Ведь то, что он говорил, тоже нужно доказать. Пусть я была десять раз дура, когда связалась с Николаем, но, кроме него, для меня никого не было.
- Что тоже нужно доказать, - усмехнувшись, вставил Левка.
- А ты чего суешься? - сердито спросила вдруг Васена.
Милка сейчас же повернулась к ней и стала рассказывать.
- Ведь предупреждали меня и мама и все,- доверительно говорила она, - ну не верилось мне, да и только! Наконец пришли ко мне наши ребята, Борис Федоров и Костя, и сказали, что Николай пригласит меня на вечеринку, а на самом деле заманит в банду. Так оно и было. Он действительно пригласил меня на вечеринку, но я ничего никому об этом не сказала, а взяла и пошла.
- Для чего ж ты пошла?! - горестно воскликнула тут многосемейная Екатерина Ивановна, наклонясь вперед и уставляя на Милку свой утиный нос, словно она им слушала.
Милка сейчас же обратилась к ней:
- Ну как вам объяснить? Ну любили бы вы человека, а вам пришли вдруг и сказали бы: он убийца,- вы поверили бы? А потом, знаете, я подумала: если он убийца, то и мне незачем жить на свете. Вы понимаете?
Екатерина Ивановна кивала головой. Это она понимала.
Опрос свидетельницы Ведерниковой шел как-то странно. Обе ткачихи теперь подались вперед с самым сосредоточенным видом, а Милка обращалась только к ним. Судья вообще не вмешивался в этот женский разговор. И всем присутствующим, хотя им отнюдь не все было понятно, казалось, что если Екатерина Ивановна кивает головой, то, значит, все правильно и в порядке.
- Привел меня Николай к тете Паше, а сам уехал. Сперва было ничего, все действительно только пили и ели. А потом Васька Баян стал петь контрреволюционные песни, а Левка вдруг полез ко мне, но, знаете, я его ударила по лицу. Он мне этого забыть не может, да и я, если правду говорить, вспоминаю об этом с удовольствием.
Милка совсем не думала острить, ей было не до этого. Но она действительно с удовольствием вспоминала о том, что в тот тяжелый час вела себя мужественно. Однако в зале рассмеялись. Это был уже другой, добродушный смех. Даже судья улыбнулся.
Милка осмелела и взглянула на Александра Сергеевича. Он, как и раньше, сидел, опираясь локтем в колено, покусывал палец и смотрел на нее исподлобья улыбающимися глазами.
- Но дело не в том, - горячо продолжала Милка, - они меня решили убить. - Она снова мельком взглянула на Дохтурова, тот уже не улыбался.- Это я не просто так говорю, меня предупредил один хороший человек, которого я не хочу здесь называть. А раз они решили меня убить, то они при мне не стеснялись, да что там, они хвастались тем, что убили Ленку, подружку мою. Наверно, убивали они и других людей, потому что говорили: «Теперь мы так не работаем, теперь уже на два аршина под землей - и всё». А вот что было главное: они говорили об Александре Сергеевиче, говорили с намеками, всё с угрозою, но главное вот что они говорили: «Живет человек спокойно, ест, пьет, на работу ходит, ничего не ведает, какая ему роль в пьесе приготовлена». Разве они говорили бы так, если бы знали, что он готовит взрыв, - пьет, ест, живет спокойно. И потом - серьезная роль в пьесе. Значит, они все это за пьесу считают, за пьесу, которую они же и поставили? Конечно, они при мне так откровенно не говорили бы, если бы не собирались меня убить. Левка так и сказал: «При этой теперь можно говорить все что угодно».
- Больше вы ни с кем из них не виделись? - спросил судья.
- Николай приходил ко мне после этого домой,- подхватила Милка, - и сказал, что если я расскажу обо всем этом в угрозыске или на суде, то они зарежут и меня и маму. И потом встречал меня в разных местах и грозил. Ну, что же, маму свою я спрятала, вам ее не найти, а меня можете убивать - я все рассказала.
Итак, конец ее речи был очень эффектен. Это понял и прокурор.
- У меня вопрос к Латышеву, - оказал он, - какие отношения были у вас с Ведерниковой?
Васена недовольно задвигалась на стуле и глянула на Екатерину Ивановну. Судья заявил, что вопрос к делу не относится, однако Николай уже отвечал:
- Известно. Какие у всех, такие и у меня.
На Милку это не произвело уже никакого впечатления, тем более что ее по-прежнему мучила мысль о чем-то самом главном и ею забытом. Встал Макарьев. «Ну подождите, голубчики, - подумал Денис Петрович, - сейчас вы получите».
- И у меня вопрос к Латышеву, - сказал Макарьев,- зачем вы вызывали вчера вечером Ведерникову?
- Нужно было поговорить.
- О чем?
- О чем с такими разговаривают?
- Зачем же это понадобилось накануне суда?
- А при чем здесь суд? К суду наш разговор не имел никакого отношения.
Парни из банды опять гоготнули.
- А она, как вы думаете, хотела вас видеть?
- А как же? Хвастать не хочу, только весь поселок знает…
- Почему же тогда вы вызывали ее запиской от имени Бориса Федорова?
- Я не писал никакой записки.
Николай говорил спокойно и даже с ленцой, однако никто не знал, как он боится, - и даже Левка, которому он не посмел рассказать историю с запиской. Собственно, Николай надеялся на чудо - на то, что записка, оставшаяся в руках Милки, не попадет к Берестову. Чуда не произошло.
- Вот как? - спросил защитник. - А между тем вчера вечером какой-то беспризорник передал Ведерниковой записку, в которой Борис Федоров звал ее в розыск. Записка подложная, Федоров ее не писал, в розыск Ведерникову не вызывали. Кто ждал вас, когда вы вышли из дому, Ведерникова?
- Латышев.
- Что он сказал?
- Сперва: «Пойдешь со мной». Потом сразу: «Отдай записку». Но в это время подошел Молодцов.
- Прошу суд вызвать Молодцова и милиционера
Чубаря,- спокойно сказал Макарьев («Смотрите-ка»,- опять отметил про себя Берестов).
Первым вызвали Костю.
- Вчера сразу после суда, - рассказал он,-вызвал меня вот Денис Петрович и сказал: «Теперь банда - уж я буду так говорить, как мы привыкли, «банда», - с невинным видом добавил он, - будет охотиться за Ведерниковой, и, наверное, именно сегодня ночью, поэтому поручаю тебе вместе с милиционером Чубарем дежурить около ее дома. В эту ночь что-нибудь да будет». Это оказалось так, и даже не ночью, а вечером. Почему вечером? Очень просто, в это время родственников Ведерниковой не было дома. Поэтому очень скоро мы увидели, как в дом вбежал беспризорник- его в розыске тоже знают, - а через некоторое время вышла и Милка. Я сам слышал, как Николай ей сказал: «Отдай записку».
Милиционер Чубарь подтвердил его рассказ. В зале уже разволновались: дело обрастало все новыми подробностями.
- Вот она, эта записка, - сказал Макарьев и протянул судье бумажку, - прошу вызвать из губернии эксперта по почеркам.
Николай побледнел - это все заметили и приписали страху перед правосудием. Но Николай боялся не суда, не этого вихрастого парня и двух пожилых теть, что сидели за судейским столом. Он боялся Левки, лицо которого тоже побелело, но только от ярости.
Левка обернулся, как видно почувствовав на себе взгляд Берестова. «Что, не всегда бывают удачи? - говорил этот взгляд. - Случаются и неудачи». - «Борьба не кончена», - ответили прищуренные Левкины глаза. «Погоди, бандит, - подумал Денис Петрович,- тебе сейчас наподдадут еще разок».
Теперь говорил Борис. Он рассказал все, что знал о вечеринке у тети Паши.
- Я знаю Ведерникову с детства, - говорил он,- всегда она была хорошей дивчиной, нашей, об этом весь поселок знает, а тут из нее представили черт знает что - чуть ли не девицу легкого поведения. По-моему, это подлость так говорить про девушку, с которой был связан, как это делает Латышев. Настоящий мужчина себе этого не позволит.
Васена даже вздохнула с облегчением - наверно, оттого, что кто-то так хорошо выразил ее собственную мысль. Екатерина Ивановна опять кивнула головой.
И все-таки большего Борис не мог рассказать судьям. Правда, свидетельства Милки и Кости, равно как и его собственные, были очень важны, они влияли на настроение судей, показывали всю сложность этого дела, подрывали доверие к свидетелям обвинения, однако все эти показания били мимо цели. Это хорошо понимал прокурор Морковин, которому предстояло открывать следующее заседание. Это понимал и Левка.
Однако они никак не ожидали выступления еще одного свидетеля - обозревателя местной газеты Ростислава Петровича Коломийцева.
Асмодей вышел на сцену с такой величественной простотой, словно эта сцена действительно была сейчас театральной. Тряхнув волосами, он поднял пергаментное лицо, ожидая вопросов. Рассказ его всех очень заинтересовал.
- Как-то поздно ночью шел я по поселку, - начал он. - Не спрашивайте меня, куда я шел и откуда, на эти вопросы я все равно не отвечу. Да они и не будут иметь отношения к дальнейшим событиям. Словом, коротко говоря: шел я по поселку и вдруг услышал шаги. Не могу сказать, что заставило меня остановиться,- может быть, предчувствие, которое часто служило мне службу в жизни, не знаю. Я остановился и стал за дерево. Мимо меня прошли трое - один впереди, двое сзади. Они шли молча. Это было то совершенное молчание, которое мы обыкновенно называем гробовым, ибо оно несет в себе что-то от смерти… Я не знаю, как вам это передать, но эти трое вели с собою свою смертельную зловещую атмосферу. И вдруг. ..
Асмодей замолчал. В зале стояла та самая гробовая тишина, о которой он только что говорил (лишь какой-то голос спросил шепотом: «Кого они вели с собой?» На него зашикали). Насладившись ею, старик продолжал:
- И вдруг один из тех, кто шел позади, сказал повелительно: «Налево». И тот, одинокий, что шел первым, свернул налево. В этот момент, в какую-то долю секунды, я увидел его лицо и узнал инженера Дохтурова. Он свернул налево. Но вот что поразило меня, так это тон, каким было сказано это слово «налево». В нем было что-то бесчеловечное, что-то волчье, оно было как удар ножа, нанесенный убийцей. Все трое углубились в лес, и вскоре шаги их затихли, однако я не мот отделаться от мысли, что происходит что-то ужасное. И сейчас готов присягнуть, что инженер шел под конвоем, что его насильно куда-то вели.
Эта речь, к большому удовольствию Бориса, произвела огромное впечатление.
Затем Морковин попросил суд вызвать эксперта, производившего анализ крови, найденной у болота. Старый эксперт неохотно вышел на сцену. Он стоял ссутулясь. Сквозь очки его смотрела на судей тоска.
- Прошу вас, - сказал судья, - доложите о результатах вашей экспертизы.
- В нашу лабораторию, - начал старик, - работниками розыска был доставлен кусок почвы, на которой содержалась кровь. Нашей задачей было определить, не принадлежит ли эта кровь подсудимому Дохтурову, раненному в эту ночь. С этой целью в больнице лично мною была взята кровь у подсудимого Дохтурова. Произведенный анализ показал, что кровь, содержавшаяся на куске почвы, не является кровью подсудимого.
Морковин сидел с каменным лицом. Судья задумчиво глядел на эксперта. Что же, оставалось только принять к сведению это свидетельство, которое опровергало рассказ подсудимого. Однако Васена не вытерпела.
- А ты, отец, хорошо ли глядел? - спросила она.-,Уж больно странно. Человек говорит, что на этом месте его убили, здесь же и пятно крови нашли, а кровь, выходит, не его?
Неожиданно взорвался и эксперт.
- Вот! - закричал он, почему-то протягивая вперед обе ладони, как будто хотел, чтобы на них прочли доказательства его слов. - Вот так целые дни! Целые дни напролет меня уговаривают! Я наука, понимаете? Я наука! И могу говорить только о том, что доказано научно. Я не могу свидетельствовать о том, чего не было! Не могу!
В голосе его слышалось отчаяние. Стоявший напротив Макарьев некоторое время смотрел на него с высоты своего саженного роста.
- Товарищ эксперт, - мягко сказал он, - какой группы оказалась кровь Дохтурова?
- Первой.
- А кровь в пятне?
- Четвертой.
- По какому методу делали вы анализ?
- Ну если я вам скажу, что по методу покровного стекла,это вас успокоит?
- Конечно. Именно этому методу Латтес отдает предпочтение.
- Что?! - в ярости закричал эксперт. - Что вы знаете о Латтесе?
- Да больше ничего. Перейдем к самому методу исследования. Почему вы решили, что кровь обвиняемого и кровь в пятне принадлежит к разным группам?
- Нет, это замечательно!-улыбаясь бескровными губами и оглядываясь в поисках сочувствия, сказал эксперт. - Очевидно, я должен прочесть здесь лекцию о группах крови.
- Ну, хорошо, - так же спокойно продолжал Макарьев и переступил с ноги на ногу, - если вы не хотите, это сделаю я, только, наверно, у меня получится много хуже. Вы действовали на красные кровяные тельца различными сыворотками и ждали, не произойдет ли…
- Чего, ну чего не произойдет ли? - язвительно спросил старик.
- Агглютинации, - обычным голосом сказал Макарьев.
И тут Борис увидел, что Денис Петрович сидит, скрестив на груди руки, смотрит на него и сотрясается от смеха. Сколько времени все вместе они зубрили это слово, тюка не научились непринужденно его произносить!
Эксперт несколько примолк.
- Это не так уж и сложно, - продолжал защитник.- Агглютинация - это когда красные кровяные тельца начинают склеиваться в кучки. Под воздействием сыворотки они могут склеиваться, а могут и нет - смотря какая группа. Вот красные шарики в крови первой группы, им на все сыворотки наплевать, с ними ровным счетом ничего не делается. Так ведь?
Старик молчал.
- А красные шарики четвертой группы как раз наоборот, какой сывороткой на них ни воздействуешь- первой, второй или третьей группы крови,- они тотчас склеиваются. И вот вы взяли…
- Да! Да! Прекрасно! Очень хорошо! Замечательно! - опять закричал старик. - Я подвергал красные кровяные тельца воздействию сыворотки и увидел, что в крови Дохтурова и в крови пятна они ведут себя по-разному. В крови Дохтурова они остались неизменны,, а в крови пятна во всех случаях агглютинировали через пять минут. Что дальше?
- А дальше я буду задавать вопросы.
- Убедительно вас прошу.
Эксперт стоял злой и настороженный. Все притихли, ожидая вопросов защитника.
- Знаете ли вы, что такое ложная агглютинация?
Старик растерянно кивнул.
- И знаете ли вы, что под воздействием загрязнения, бактерий происходит такая ложная агглютинация?
Эксперт почему-то полез в карман за какими-то бумажками. Рука его дрожала.
- Викентий Викентьевич, - вдруг сказал Макарьев,- кровь-то была в земле! Да еще в болотной! Там же кишмя кишело!
- Панагглютинация!-тихо и горестно произнес старик.
- Не огорчайтесь, Викентий Викентьевич, - продолжал Макарьев, - я бы тоже, конечно, ни за что не догадался, если бы точно такая же ошибка не произошла два года назад на знаменитом лондонском процессе. Она описана в «Криминалисте».
- Ах, беда, - говорил старик, - ах, беда, беда.
Вечером он пришел в розыск.
- Опозорили старика, - горестно сказал он,- раньше никак не могли сказать.
- Никак, Викентий Викентьевич, - ответил Берестов,- здесь такая игра идет - никак нельзя.
В розыске ликовали.
- Понимаете! - кричал Ряба. - Рассказ Дохтурова получил неопровержимое доказательство! Это же замечательно! А театральный-то старикан какую речь сказал!
Макарьев был героем дня.
- Ну как? - скромно опросил он у Берестова.
- Ничего, - ответил Денис Петрович, - только не три ты все время лапой лысину. И не думай, что дело уже сделано.
- А что они, собственно, могут выставить против этого самого кровавого пятна?
- Еще не знаю. Однако я знаю, что мы уже выстрелили из одного главного ствола, а они еще не стреляли. Какую-нибудь штуку Левка нам приготовит, это как пить дать.
Денис Петрович стоял у окна. Он теперь часто, как Водовозов, стоял и смотрел в окно.
По улице шла Кукушкина, за ней - не отставая, но и не приближаясь, с видом даже несколько скучающим - следовала Нюрка.
- Сереженька, - говорила бабка Софа, - ну чего же ты нервничаешь, скажи на милость!
Сережа закрыл глаза. Во время процесса он так ненавидел Левку, так страдал за Милку и вместе с тем так гордился ею, так радовался истории с запиской, так боялся прокурора и, наконец, так счастлив был результатом экспертизы - словом, так яростно бросался от надежды к отчаянию, что у него больше не было сил. Не было сил даже на то, чтобы ненавидеть бабку Софью Николаевну.
- Скушай ватрушку, я тебя прошу, - говорила бабка.
Водовозову казалось, что он лежит на дне реки и вода всей своей тяжестью давит ему на грудь. Далеко наверху шла жизнь, был виден свет и слышался голос, который тянул что-то непрерывное и жалобное. Так звала кого-то на помощь умирающая Ленка. Водовозов рвался туда, наверх, но это было очень трудно и утомительно, и он, смирившись, сам добровольно уходил тогда в головокружение и темноту. Но ненадолго. Голос был слабый и жалобный, а может быть, это не голос, а само дрожащее пятно неотступно молило о помощи. И тогда он снова метался и делал попытки подняться.
- Свирепый больной, - говорил над ним Африкан Иванович, но Водовозов не слышал его.
По временам он приходил в себя и старался понять, где находится. Его удивляло, что кругом всегда ночь и безмолвие, никогда нет ни света, ни шума. В голове то и дело возникала короткая и острая боль, словно петух жестким клювом клевал его прямо в мозг. От этой боли он снова терял сознание. А когда приходил в себя, больше не делал попытки понять, где находится, он довольствовался тихим перезвоном воды и старался дышать осторожно, чтобы не слишком давило на грудь.
Так он лежал очень тихо, пока далеко наверху не возникал голос, монотонный и жалобный, непрестанно зовущий на помощь.
Под окном Водовозова сидел милиционер Чубарь. У дверей палаты стоял Борис Федоров.
А в другом конце больницы, на крыльце, Васька Баян угощал махоркой больничного сторожа.
- Уж очень я за его переживаю, - говорил Васька, - неужто в себя до сих пор не пришел?
- Вовсе без памяти, - сокрушенно отвечал старик,- никак в память не придет.
- А не пора ли нам смыться? - спросил один из парней у Левки.
- Смыться? - Левка был бледен. - Э, нет. Они меня еще плохо знают.
Васена привела Милку к себе домой.
- Сиди! - сердито крикнула она. - Ишь разбегалась, разохотилась!
Вечером они пили морковный чай и разговаривали.
- Василиса Степановна, а как судья, неужели он верит Морковину?
- Вихор его знает! Все молчит, не поймешь его, но, знаешь, кажется мне, что верит. Ведь поначалу все мы верили, а сейчас видишь какая карусель получается. Ведь если правду-то говорить, часом ничего не разберешь, голову ломит да круги перед глазами делаются. Екатерина Ивановна у меня все плачет, успокоиться не может. Ну хоть бы крошечку ночью глаза закрыла - нет.
В эту ночь, лежа в Васениной постели, Милка тоже не закрыла глаз. «Что-то он сейчас делает? - думала она. - Неужели спит? Вряд ли - завтра решается судьба».
Милка терялась в сомнениях. Она не могла понять, хорошо или плохо обстоят дела, а кроме того, так боялась Морковина, что готова была приписать ему нечеловеческое могущество. «Как будто с экспертизой все обошлось как нельзя лучше, - думала она,- но назавтра Морковин может все перевернуть».
Дохтуров в это время спал на жестких тюремных нарах.
В розыске в эту ночь не спал никто.