Прежний начальник розыска прославился тем, что, зайдя однажды в единственный городской кинематограф, срезал с экрана полотно и продал его на толкучке. Потом оказалось, что на дворе угрозыска каждую неделю устраивается нечто вроде аукциона по распродаже отнятых самогонных аппаратов мрачной толпе их бывших владельцев. Конфискованный самогон бесследно исчезал в недрах розыска. Сотрудники его вечно рыскали по частным столовым, магазинам и чайным в поисках съестного. Частники кормили их и посмеивались. Их это не удивляло. Да и никого не удивляло. В те годы в милицию и розыск нередко проникали не только непригодные люди, но и просто уголовники. Вот почему по всей стране тогда была объявлена чистка. Специальная комиссия обращалась к населению с воззваниями, убеждавшими сообщать о всех нарушениях законности.

«На дороге к лучшему будущему, - писала местная «Красная искра», - лежат камни преткновения в виде позорных привычек проклятого прошлого. С ними мужественно борется наша красная милиция. Так пусть же она будет чиста, как кристалл. Товарищ! Помоги своей красной власти выявить недостойных! Не бойся! Приходи со всем, только не с пустыми разговорами!»

Начальник розыска был арестован, сотрудники его разогнаны и заменены другими. Тогда же по партийной мобилизации пришел в розыск и Денис Петрович Берестов.

Ему пришлось трудно, это вообще было трудное время для розыска - время банд и кулацких восстаний. Посоветоваться было не с кем. Водовозов, друг и заместитель Берестова, пришел сюда немногим позже и знал немногим больше своего начальника. Денис Петрович сел за литературу, какую только мог достать. Она не принесла ему утешения.

«Без регистрации и идентификации, - читал он, - по единому методу Гальтона и Рашера, без дактилоскопии и сингалетической фотографии, без словесного портрета по системе Бертильона и справочников судимости- без всего этого борьба с преступностью это кустарничество, напрасная потеря сил, времени и средств».

«Дактилоскопия»! - думал он, вспоминая, что у них нет даже фотоаппарата. - Справочники судимости! Хорошо вам, у вас цивилизованные преступники, их пальцы отпечатаны во всех регистрационных бюро, их фотографии и словесные портреты разосланы по всем розыскам, их клички, почерки, шрамы - господи!- родинки, татуировки - все содержится в специальных реестрах, а привычки, профессиональные склонности и даже суеверия описаны в служебных справочниках.

А наши! За болотами, за буреломом, в кулацких селах многочисленные озверелые банды - сегодня они здесь, завтра рассыпались по деревням. Старые криминалисты и те ловят их годами. Что против таких руководства по уголовной технике! И все-таки Денис Петрович читал.

Каждое утро он чем-нибудь поражал Водовозова.

- Что такое система Бертильона?

- Про пальцы, - лениво отвечал Водовозов.

- Это всякий знает. А знаешь, что такое словесный. портрет?

- Не, - еще более лениво отвечал Водовозов.

На следующий день разговор возобновлялся.

- Вот про пальцы ты знаешь. А про зубы ты знаешь? Смотри, что один старикан пишет: по следам зубов, оказывается, можно сделать слепок, а по слепку установить преступника.

- Если он кусается…

- А мундштук, а трубка, а хлеб? Ученье, брат, свет, а неученье, знаешь, тьма.

Водовозов снисходительно улыбался.

После того как Борис побывал в розыске, видел Водовозова и Берестова, всех этих озабоченных людей, занятых важным делом и, казалось, отгороженных от остального мира каким-то магическим кругом, ему особенно захотелось вступить в этот круг. Но Берестов ничего ему толком не обещал, а только сказал: «Посмотрим», и Борис понял, что его станут проверять. Что же, правильно. И все-таки почему-то было обидно. По-видимому, Берестов понял его состояние.

- Чист как кристалл, - шутливо промолвил он на следующий день, - в укоме тебя даже похвалили.- И он внимательно посмотрел на Бориса.

Борис сейчас же понял и покраснел. Да нет, секретарь укома не хвалил, он просто сказал: «Сын такого отца…» Да и не проверял его, наверно, никто.

И вот вместо того, чтобы ловить плотву в заросшей осокой речке Хрипанке и пить холодное, с погреба молоко, Борис стал работать в угрозыске. В клубе под лестницей ему отвели комнатушку, две стены которой были дощатые, две - каменные, оштукатуренные, сохранившие еще следы церковной живописи. По крайней мере, над тем местом, где прислонялась Борисова подушка, была ясно видна босая нога какого-то угодника.

Собственно, жить здесь было невозможно, потому что все спектакли и собрания происходили в клубе. И уж менее всего можно было здесь спать. До поздней ночи пол дрожал от чечетки (как у них не ломило ноги от этой чечетки?!), синеблузники выкрикивали свою программу («Мы нашей синей блузою, нисколько не спеша, паршивых ваших Гамлетов задавим, как мышат»), произносил речь обвинитель на процессе частников, незаконно увеличивших рабочий день в своих мастерских, неслись какие-нибудь частушки:

Борис получил старый «смит и вессон», которым безмерно гордился и который чистил каждый день, без всякой, впрочем, надобности, так как патронов к нему не было, и завел в розыске дружбу с веселым

Рябчиковым. Этого белокурого паренька звали здесь то Рябчиком, то Курочкой Рябой, а не то и просто Рябой. От него Борис узнал, что Водовозов - это красота, что лучше Берестова людей на свете вообще не бывает, а женщина, работающая в розыске, не стоит ровным счетом ничего.

Оказалось, что она вообще не -пользовалась здесь никаким авторитетом, несмотря на строгий вид, военную гимнастерку и чеканную речь. Фамилия ее была Романовская, но в розыске ее почему-то, для обиды наверно, называли Кукушкиной, иногда с сомнительной торжественностью величая Кукушкиной-Романовской. До этого она работала в Петрограде (о чем все время старалась напомнить), а теперь была переведена сюда в розыск, по мнению Рябы, за ненадобностью. «Она влюблена в Водовозова, это всем известно», - сообщил Ряба.

Ряба был мастером на все руки, но настоящей его специальностью был самогон. В те годы это было настоящим бедствием. Пуды драгоценного зерна превращались в зловонную жидкость, которой деревня травила город и в которой захлебывалась сама. Чуть ли не каждый день к розыску подъезжала телега, доверху груженная ведрами, бидонами и аппаратами всех систем, - их Ряба тут же во дворе крушил колуном.

Кроме того, Ряба любил задавать вопросы.

- Вот представь себе, - говорил он, - представь себе, что ты - стрелочник, перевел ты однажды стрелку и видишь: в нее ногою твой друг попал, самый лучший, замечательный -парень и герой. Ты видишь, как он старается вырвать ногу и не может. А поезд - вот он! Ну, что делать! Обратно перевести стрелку - поезд погиб, оставить так - налетит он, и от твоего друга… Что бы ты сделал? Ты бы перевел? Нет, ты скажи.

Или:

- Вот у одного писателя, говорили мне, такая постановка вопроса: если, говорит, для счастья всего человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка, маленького, но одного, - ты бы пролил?

- Ряба, - молили его товарищи, - Курочка, не терзай душу! Никто не предлагает тебе ради спасения человечества убивать младенцев.

Однако Ряба серьезно тревожился:

- Но ведь могут быть такие случаи в жизни?

Борису он покровительствовал, а однажды даже взял с собою в губернский город, в губрозыск. Ряба был здесь своим человеком.

- Куда тебя? - спросил он. - На барахолку или в оружейную палату?

Барахолкой называлась кладовая различных вещей, а оружейной палатой - склад отобранного у бандитов оружия. Здесь были тяжелые зловещие колуны и изящные стилеты, кавказские ножи в узорных мерцающих ножнах и голые мясные ножи, вызывающие дрожь (эти колуны и мясные ножи впервые заставили Бориса подумать, достаточно ли он подготовлен для такой работы, как розыск). Безобразные обрезы лежали здесь рядом с последним словом военной техники - кольтом и браунингом. Были к никогда не виданные еще Борисом орудия взлома - разные «фомки», от огромных кустарных до маленьких, точных и только что не никелированных.

- А хозяйку здешнюю ты видал?

Хозяйка - гордость угрозыска, огромная служебная овчарка, привезенная из далекого подмосковного питомника, - лежала на лавке в комнате дежурного. Она была породиста и равнодушна.

- Хороша?

- Страшна.

- Ты не ее бойся, - сказал Ряба, кося глазом на какого-то человека в очках, - ты вот этого дядю бойся.

В дяде не было ничего страшного, скорее унылое что-то. Впалая грудь, очки, усы.

- Сволочь?

Ряба только поднял брови.

- Морковин, - сказал он, понизив голос, - следователь транспортного трибунала.

- Подумаешь, какой-то транспортный трибунал!

- Ребенок.

Борис собрался было еще расспросить про следователя, но тут Ряба объявил, что ему, Борису, если он не хочет опоздать на поезд, -пора отправляться на вокзал. Рябе предстояли еще дела в городе. «Какие?» - спросил Борис. «Тайна», - ответил Ряба.

Поезд был переполнен. Люди, груженные мешками, после неудачных попыток сесть в вагон бежали вдоль поезда на подогнутых ногах. Состав вот-вот должен был отойти. Какая-то старушка топталась на перроне и, конечно, осталась бы, если бы не Борис, который молча подхватил ее и внес в первый вагон, где было несколько посвободней.

Вагон .был маленький, с разбитыми стеклами, пропахший острым запахом влажной грязи. В проходе сидели на вещах, с полок свешивались ноги. Борис вместе с бабушкой протиснулся к окну.

- А ну, - обратился он к какому-то парню, белобровому и губошлепому, - уступи место.

- Что ты, что ты, господь с тобой, - зашептала бабушка.

- С каких это радостей, - ответил парень и отвернулся к окну.

По составу прошел стук и скрежет, наконец толчком сдвинулся с места их вагон.

- Поехали, - объявил кто-то.

- Ты что, оглох? - тихо спросил Борис, чувствуя, что звереет.

Парень смотрел в окно, но по напряженному и невидящему взору его было ясно, что он весь поглощен столкновением.

- Не встанешь, - подыму.

- Да что ты, мне недалеко, - шептала старушка, дергая его за рукав.

Но Борис ее не слушал. В такой тесноте нелегко было поднять парня и толкнуть на его место старушку, - Борис сам чуть не упал на нее. Все ждали скандала и драки, но парень драться не полез, а сказал желчно:

- Небось был бы здесь комиссар, ты бы его за ворот не хватал.

- Еще бы. Комиссар сам бы уступил, - ответил

Борис и прибавил примирительно: - Не видишь, человек пожилой, устал.

- Я, может, больше ее устал.

Усевшись, бабушка тотчас же стала домовито усаживаться; подтянула, подняв подбородок, концы белого платка и обратилась к Борису:

- Давай, батюшка, свой чемоданчик-то, - она похлопала себя по коленкам, - давай, чего зря держать.

- Да что вы, бабушка, не надо, у вас и так узелок.

- Положь, положь, - сказала она, покойно закрывая глаза, - положь, узелок сверху пойдет.

Борису пришлось отдать свой чемоданчик. Бабушка положила его себе на колени, сверху поставила узелок и совершенно исчезла за этим сооружением.

- Ты куда, стара беда, собралась? - спросил с полки какой-то мужик.

- К своим, - охотно ответила бабка, поднимая к нему лицо, - к невестке со внуком. Невестка у меня заболела, некому даже и обед сварить.

- Смелая ты, бабка, что в такое время одна на поездах ездишь.

- Что ж поделаешь. Надоть ехать, я и еду. Вот гостинца везу.

- Отчаянная ты, бабка, - продолжал мужик.- А сама-то ты откуда?

«Вот привязался к бабушке», - -подумал Борис, однако она была, видно, довольна разговором.

- Сейчас-то я из города. А так-то мы из Рязанской губернии, деревня Ежи. Наша деревня в лесу, мы ежи и есть, в самый лес забрались.

Она засмеялась тихонько, от этого вся засветившись, как зажегшийся во мху огонек, и снова спряталась за чемодан.

Поезд шел с многочисленными остановками, законными и незаконными. Правда, по сравнению с зимними поездками это была благодать: зимою то и дело приходилось выходить, чтобы отыскать дрова для топки или скалывать лед с обледеневшего за время стоянки паровоза.

- А у тебя, бабка, ноги-то ходят?

- У меня правая нога очень хорошо ходит.

- Этого мало, бабушка, если левая не ходит.

- Нет, левая не ходит.

Кругом все засмеялись, засветилась и бабушка. Она явно становилась душой общества. Только губошлепый парень, тая обиду, отвернулся к окну. Вагончик качало, стучали колеса.

- Интересно, в вашей деревне все ежи такие веселые?

- Все, сынок, все.

Она собралась выходить перед самым поселком.

- Постойте, бабушка, я вас сажал, я и высажу,- сказал Борис. - Далеко ли вам до дому?

- Да версты четыре.

Как только Борис поставил бабушку на землю, она тотчас же бойко пошла - делала шаг правой, а потом к ней ‘приставляла левую.

- Как же вы этак четыре версты пройдете?

Она посмотрела на него серьезно и сосредоточенно, сделала шаг и приставила ногу.

- Буду иттить.

И снова сделала шаг и приставила ногу.

Поезд тронулся. «Ничего себе иттить», - подумал Борис, вскакивая на проезжающую мимо ступеньку и оглядываясь, чтобы посмотреть, как она идет. Она, казалось, совсем не двигалась с места, хотя и шагала очень энергично.

«А куда это она идет, - впервые подумал Борис,- в четырех верстах отсюда никакой деревни вроде нет. Неужели в поселок?»

У бабушки был такой замшелый вид, что Борису и в голову не пришло подозревать в ней поселковую жительницу. Он еще раз оглянулся, но уже нельзя было разглядеть не только людей, но и самого станционного здания.

Берестова в розыске не было, и никто не знал, где он. Зато все говорили о Водовозове, который вторые сутки шел за знаменитым бандитом и кулаком Тимофеем Сычовым. С Водовозовым был только один работник розыска.

- Сычов может к своим их завести, крышка тогда начальнику, - сказал кто-то.

- Ты что, Водовозова не знаешь, - отвечали ему, - будь спокоен, приведет твоего Сычова на веревочке.

- Я бы такими людьми зря не рисковал, - заметил бывший тут же Васильков. - Такие люди на дороге не валяются. Если поглядеть на него в масштабе, он есть мировой герой из его биографии.

- Незаменимых людей нет, - с отчаянной четкостью вдруг произнесла Кукушкина, и все сразу вспомнили, что она влюблена в Водовозова. - Если падет один, - продолжала она, - на его место станут десять.

- Один! Десять! - закричал Ряба. - «Незаменимых людей нет»! Каждый человек незаменим, если хотите знать. Если он как машинист заменим, так он, может, песни петь незаменим, а если он как столяр заменим, так для матери своей он незаменим. И для жены.

- Я не о том, - недовольно сказала Кукушкина.

- Зато я о том самом, - ответил Ряба.

А Борис не находил себе места: кто заговорен от пули или удара ножа? Да и легко сказать - вдвоем взять таких молодцов, как Сычов и его банда!

Зазвонил телефон. Это Берестов просил Бориса прийти к нему домой. Борис удивился неожиданному приглашению и, конечно, тотчас же пошел.

Берестов жил в небольшом доме - у той самой Анны Федоровны, которая первой узнала о появлении Левки. Анна Федоровна и открыла Борису, окинув его быстрым взглядом.

В комнате Дениса Петровича сидела какая-то девица самого независимого вида.

- Знакомься, Борис, - не глядя на него, сказал Берестов. Он был мрачнее тучи.

Девица сидела, нога на ногу, в единственном кресле Анны Федоровны. Из глубины этого кресла она царственно кивнула Борису головой.

- Опять у нас с тобой, Боря, беда, - начал Берестов,- и опять на той же самой дороге.

«Господи! - подумал Борис. - Кто же на этот раз?!»

- Старушку они убили, - покачав головой, сказал Денис Петрович.

Ну конечно, Борис знал, что это будет она. Не успел еще Денис Петрович сказать и слова, как Борис представил себе ночь и лесную дорогу, по которой, приставляя левую ногу к правой, ползет бабушка. Двигаясь таким образом, она конечно же шла весь вечер и оказалась на дороге, когда ударил «Левкин комендантский час».

- Не знаю, что у нее было брать. Узелок при ней нашли, в нем четыре яйца и пять пряников.

- Ничего у нее, кроме этого узелка, не было,- хмуро сказал Борис, - ничего у нее не взяли.

«Буду иттить», - вспомнилось ему. Почему он не проводил ее?! Где она сейчас? В мертвецкой?

Вдруг он заметил, что девица внимательно и насмешливо изучает его лицо, видно совершенно равнодушная к судьбе бабушки. Ему стало неприятно. Он не любил своей предательски подвижной физиономии- ему нравились лица мужественные и суровые, бесстрастные северные лица - и поэтому принял сейчас же самый холодный и равнодушный вид. Девчонка от этого, кажется, еще больше повеселела.

- Видишь, как дело пошло, - продолжал Берестов, - я, мол, сказал, что по дороге никто не пройдет, значит, всё - никто не пройдет.

- Ну что ж, - мрачно заметил Борис, - он свое слово держит.

- Он-то держит. Я тебе сказал, что Елена Павловна будет у нас работать?

Борис позволил себе взглянуть на Елену Павловну.

Ей на вид было не более двадцати лет. Насмешливое лицо ее с длинными и узкими глазами каза-лось освещенным солнцем, а короткие светлые волосы волною, как вода, бежали ото лба.

Не успел он ответить Берестову, как раздался стук во входную дверь, послышались шаркающие и какие-то подобострастные шаги хозяйки, грохот засова и голоса. С величайшим облегчением Борис узнал голос Водовозова. Он быстро взглянул на Берестова, который ничего не сказал, а только весело подмигнул: знай, мол, наших, - Борису показалось, что он знаком с обоими много лет.

Водовозов был весь в засохшей болотной грязи.

- Ты вызывал меня, Денис Петрович?

- Да что ты, Паша, в самом деле. Послать ко мне не мог?

Все замолчали, ожидая, что расскажет Водовозов, но он ничего рассказывать не стал.

- Всё в порядке? - спросил Берестов.

- А как же, - лениво ответил Водовозов, - только этого дядю надо в губернию отправлять с большим конвоем. Ну зверь.

Он покачал головой и тяжело опустился на стул.

- Устал?

- Есть немного около того.

- Пошел бы спать.

- Да нет, посижу маленько.

Он слегка щурил воспаленные глаза. Борис искоса взглянул на Елену Павловну: «Может быть, вам угодно и над Водовозовым посмеяться - прошу вас, попробуйте».

- Ну, раз ты не хочешь спать, - сказал Берестов, - то давайте хоть закусим.

Он достал из шкафа бутылку водки и газетный сверток, на всю комнату запахший чесноком, когда его развернули: там лежал кусок колбасы. Это было невиданное угощение.

- Пир по случаю победы, - сказал Денис Петрович.- Пьете? - спросил он у Елены Павловны.

- Пью, - холодно сказала она.

Тут уж Борис чуть заметно, но все-таки заметно, улыбнулся, «Врешь ты, мать моя, -подумал он,- боишься ты ее, этой водки». Но Елена Павловна никакого внимания на его усмешку не обратила. Она решительно взяла рюмку и опрокинула в рот. Борис мог бы поклясться, что дух у нее захватило, а по позвоночнику прошла дрожь, однако лицо ее осталось бесстрастным, ничего не скажешь. «Вот идол»,- подумал он.

- А ты? - спросил Денис Петрович Водовозова.

- Да нет, - ответил тот.

- Что так?

- Во хмелю я нехорош, - усмехнувшись, сказал Павел Михайлович.

- Что ж, давайте тогда обсудим план действий.

Однако с обсуждением им пришлось подождать - послышались шаги хозяйки.

- Спрячь колбасу, - лениво заметил Водовозов,- она на запах ползет.

Елена Павловна немедля повернула свое кресло так, что оказалась совершенно скрытой за его высокой спинкой. В дверь -просунулась голова Анны Федоровны.

- Приятно кушать, - пожелала она, улыбаясь (ну и челюсть!). - Самоварчика не нужно?

- Спасибо, - ответил Берестов, выжидая томительную паузу, не допускавшую Анну Федоровну продвинуться дальше. - Нам ничего не нужно.

Анна Федоровна скрылась, шаги ее затихли.

- А, ч-ч-чертова баба! - сказал Водовозов.- Брось ты, Денис Петрович, эту квартиру. Точно тебе говорю.

- Что она может знать? Здесь ничего не слышно, я сам проверял. Итак, план действий… Положение в поселке стало нетерпимым. Бандиты держат его в руках, словно никакой советской власти и на свете нет. Они не оставили улик. Конечно, рано или поздно они их оставят, однако это может произойти не рано, а поздно. Словом: у нас нет пока ни единой нити. Столб был украден со двора у дяди Сени, председателя поссовета. Эта самая тетя Паша держится - не подступись. Наездник Нестеров - таинственная личность, оказывается, работает спецом-кавалеристом, Осторожен и хитер. Наблюдения за ними не дали пока ничего. А главное - ничего не дала наша засада на дороге.

И вдруг заговорила Елена Павловна:

- Но ведь ваших ребят в поселке каждая собака знает. Эдак можно целый месяц сидеть,

- А как им было знать, когда они приходят, а когда нет.

- Да их хотя бы на станции узнают.

- Они не мальчики - со станции приходить,- хмуро заметил Борис и взглянул на Водовозова.

Тот кивнул.

«Видите, Елена Павловна, мне, а не вам кивнул Водовозов, со мной он, а не с вами».

- Я знаю ваш план, Елена Павловна, - вступил Берестов, - и сейчас расскажу о нем товарищам. Елена Павловна предлагает. ..

- Это не я предлагаю, - быстро сказала Елена Павловна, - это губрозыск предлагает.

Положительно, эта девушка нравилась Борису все меньше и меньше.

- Губрозыск или нет, - улыбаясь заговорил Берестов,- только я хорошо вижу, что этот план вам очень хочется осуществить. Вот, товарищи, этот план. Леночка сама хочет пройти ночью по дороге с узлами-чемоданами, переодетая и, конечно, вооруженная. Бандиты ее, конечно, остановят, и она сможет их задержать. Леночка считает это самым разумным, поскольку ее никто не знает не только в поселке, но и во всем городе. Расчет ее построен на том, что бандиты ночью никогда не стреляют, но действуют ножом. Следовательно, на ее стороне преимущество неожиданности и огнестрельного оружия. Одинокая девушка на дороге, приезжая, не вызовет подозрений. Таков план Леночки.

- Только условие, - так же быстро сказала Леночка,- никаких засад в мою пользу. Я должна пройти одна.

У Бориса этот план вызвал раздражение.

- Что же вы собираетесь делать?

- Уж что-нибудь, наверно, сделаю. Если их будет немного, один-двое, - задержу. Если побольше - во всяком случае, увижу в лицо. Если надо - буду стрелять. В тот раз у Камышовки мне стрелять не пришлось.

«Ого», - подумал Борис. Ему, конечно, очень бы хотелось знать, что произошло «в тот раз у Камышовки», но он не спросил, чтобы не терять достоинства.

- А если их будет трое?

- А -по трое они не ходят. Особенно теперь, когда им нечего бояться.

Это было уже прямое оскорбление.

- Они убьют вас.

- Как-нибудь!

- Ну, Денис Петрович, я пошел, - сказал вдруг Водовозов.

Он поднялся, и все невольно загляделись на то, как красиво и статно выпрямляется его фигура, как отходят назад плечи, как ровно становятся ноги в грязных сапогах.

Борис покосился на Леночку. Та тоже смотрела на Водовозова с явным одобрением.

- А что касаемо ваших планов, - продолжал Водовозов, озираясь в поисках кепки, - то ты не серчай, Денис Петрович, только все это детские игрушки.

- А бабушка, убитая на дороге, - это тоже детские игрушки? - весело спросила Леночка.

Водовозов взглянул на нее с высоты своего саженного роста.

- Что - бабушка. Бабушке все одно помирать пора была, а вот вы, наверно, и двадцати годов не прожили.

- С вашего разрешения, - холодно ответила Леночка,- мне двадцать три года. Да вы не волнуйтесь: вашей славы у вас никто не отнимет.

- Моей славы? - усмехнувшись, переспросил Водовозов. - Ну, Денис Петрович, я пошел. Может, я чего здесь в ваших планах и не понял - может быть. Я сегодня что-то плохо соображаю, да и глаза не глядят.

- Ты ошибаешься, Пашка, - улыбаясь, ответил

Берестов, - Леночкин план - это не мой план. Я против него возражал и возражаю сейчас. На нем настаивает губерния, а не я.

- Гляди, - проговорил Водовозов и вышел.

Елена Павловна повернулась к Берестову.

- Посмотрим, - отвечая ее движению, сказал Денис Петрович. - Я надеюсь, что мы обойдемся без таких крайних мер. А пока прошу Бориса самым подробным образом познакомить вас с положением дел, с местностью и все прочее. Это, во всяком случае, пригодится. Борис, пойдем, выведем Леночку, ее никто не должен видеть с нами, поэтому проследи хорошенько, чтобы ни во дворе, ни на улице никого не было, а я пойду к хозяйке. Вам, ребята, в связи с этим делом придется видеться очень часто. Не фыркайте друг на друга. И смотрите, чтобы вместе вас никто и никогда не видал.

«Нет, этого я вам не прощу, - думал Борис, возвращаясь от Берестова, - бабки я вам не прощу». Он шел домой - в свою комнатушку в клубе.

Здесь только что кончилась репетиция драмкружка, бегали розовые девчонки в галифе и с нарисованными усами.

По сцене двигалось какое-то странное существо - девушка, почти девочка, босоногая, одетая в какую-то разноцветную хламиду, с голыми по плечи тонкими руками. Она путалась в хламиде, наступала на края, чуть не падала, смеялась, сама с собою разговаривала и, казалось, была счастлива, как бывает счастлив ребенок от праздничного переодевания.

Покорный судьбе, Борис запер дверь и начал было стаскивать гимнастерку, когда к нему постучали.

В дверях стоял незнакомый ему высокий человек самого странного вида: узкое оливковое лицо, длинные седые волосы, глухое пальто и трость, богато украшенная серебром.

- Гм. Благолепие, - произнес он, ткнув тростью в босую ногу на стене. - Остались от козлика рожки да ножки. Впрочем, это вполне в духе эпохи. У вас есть хлеб?

- Полбулки, - кратко ответил Борис.

- А у меня… - незнакомец бережно вынул и стал осторожно разворачивать тряпичный узелок, в котором, весь в полосах и складках, лежал комочек творогу, - вот…

Он поднял на Бориса приветливый взгляд. Творог- это была вещь. Старик разделил его поровну, подумал немного, отбавил от Борисовой части и прибавил себе - немножко.

- Мой юный друг, - продолжал он, пока они, сидя на Борисовой койке, закусывали хлебом и творогом,- позвольте называть вас так - несколько старомодно, но ведь и сам я достаточно старомоден, да и порядком стар (он сделал паузу, видно, чтобы дать Борису возможность возразить, но Борис упустил эту возможность). Так вот, мой юный друг, монахи некогда думали, что плоть - это зло, и что ее нужно умерщвлять, дабы побороть. Как они заблуждались! Уверяю вас, с плотью можно бороться, только удовлетворяя ее, иначе она вас сожрет. Вот, возьмите - еда. Ежели вы поели, вы о ней совершенно не думаете, и дух ваш готов воспарить. Ежели вы голодны. .. Я глубоко убежден, что святые отшельники в своих кельях думали только о шипящих отбивных, об утках, вспухших, истекающих жиром, о салатах и о сардинах в нежном золотом масле. Быть может, просто о яичнице с салом. Да, просто о яичнице с салом, только чтобы на всю сковороду.

- Пожалуй, творогу было мало, - заметил Борис.

- Мало, - улыбаясь согласился гость. - Не буду вам мешать. Просто кончилась репетиция пьесы, которую я (помогаю ставить. Кстати, вы не можете найти мне Афину Палладу?

«Это же, наверно, Асмодей! - подумал Борис.- Конечно же это он».

Асмодей был театральным обозревателем «Красной искры». Его обозрения, помещаемые между списком задержанных самогонщиков (под рубрикой «Знайте, это враги народа!») и корреспонденцией селькоров («В деревне Горловке распоясался поп») были исполнены чувства, эрудиции и воспоминаний об актерах императорских театров. Асмодей! Еще недавно в -розыске зашел разговор о том, что значит это слово, и Ряба сказал: «Я знаю, это жук».

- Понимаете, - продолжал Асмодей, - -по рекомендации Пролеткульта мы ставим одну из драм Эсхила (вот никогда не думал, что буду ставить Эсхила с прядильщицами и ткачихами!), все роли у нас заняты, а богиню Афину найти не можем. Пожалуйста, если у вас кто-нибудь найдется, не откажите в любезности.

Оставшись один, Борис разделся и лег. Как только он закрыл глаза, перед ним появились сразу все: и Леночка, царственно сидящая в кресле, и Водовозов в грязных сапогах, и диковинный Асмодей с серебряной тростью. Они сменяли друг друга, и каждого Борис подолгу рассматривал, пока не понял, что цепляется за них, лишь бы не видеть глухого леса и пустынной дороги, по которой идет бабушка.

Но пришло утро, а с ним и радостная весть: Борис идет в засаду, да еще вдвоем с самим Водовозовым. Это было первое дело, порученное Борису, и он весь день разбирал и чистил свой «смит и вессон», из которого по-прежнему не сделал ни одного выстрела. Однако сегодня он получил четыре патрона.

Они соскочили на ходу с поезда (Борис был рад, что прыгнул ловко, не хуже, чем Павел Михайлович), пошли вдоль насыпи. Уже смеркалось, когда они перешли вброд речку Хрипанку, весело выбегавшую по камешкам из-под арки железнодорожного моста, а когда добрались до плотины, стало совсем темно.

Плотина шумела угрюмо и глухо. В детстве Борис не раз лазил с мальчишками вниз, в темноту и сырость, где меж осклизлых камней толстая струя, крутая и стеклянная, падала в бешено взбитую белую пену. Уже и тогда плотина казалась ему зловещей.

Потом они шли вдоль -пруда. Водовозов молчал; конечно, молчал и Борис. Проходя мимо прибрежного ивняка, Павел Михайлович вдруг приостановился, тихо положил руку на Борисово плечо и сказал едва слышно:

- Здесь он вошел в воду.

Значит, в эту самую черную воду вчера вошел убийца. Наверно, он брел по пояс,- может быть плыл: проводник, ведший на сворке собаку, долго бежал вдоль реки, но собака нигде не взяла следа - ни на том, ни на другом берегу. Борис стоял, взволнованный этой близостью врага, да и рукой Водовозова на своем плече. «Ну берегитесь, сволочи, сейчас мы вам покажем», - радостно подумал он.

В лесу было совсем темно, и все-таки овраг, по краю которого они пробирались, был еще темнее. В него, волоча по земле тяжелые ветви, одна за другою спускались ели, а внизу, в глубокой черноте рассыпаны были огни светляков, и их было так много, что казалось, настоящее небо - в зеленых звездах - было там, внизу, а не над деревьями. Лес остывал.

Они были у дороги точно в назначенный час, незадолго до последнего поезда: по расчетам Водовозова, именно в это время должны были выходить на дорогу и бандиты. Долго стоял Борис рядом с Павлом Михайловичем, напряженно прислушиваясь. Трудно сказать, к чему он больше прислушивался - к тишине или Водовозову. Он слышал рядом дыхание Павла Михайловича и дорого бы дал, чтобы знать, о чем тот думает, стоя в темноте.

Слышно было, как прошел поезд. Где-то очень далеко лаяла собака, но и она умолкла. Время от времени Борис закрывал глаза, чтобы не видеть этой слепящей темноты, и только вслушивался. Наконец начался шум, быстро нарастающий, томительный и странный. Впрочем, это оказался комар’, первый из многих, почуявших добычу. Борис и Водовозов осторожно давили их на себе.

Наконец послышались шаги - со стороны станции кто-то шел. Борис не столько увидел, сколько почувствовал, как Водовозов предостерегающе поднял руку. Ох, как томительно долго звучали эти шаги, хотя человек шел как будто довольно быстро. Наконец он поравнялся с деревом, за которым они стояли. Борис вглядывался до боли в глазах, но не мог разглядеть едва черневшую фигуру.

Неожиданно незнакомец остановился и закурил. Спичка осветила руки, слегка дрожащие, и спокойное строгое лицо, а вслед за этим наступила такая темнота, что совершенно уже не видно было человека, который, судя по шагам, двинулся дальше.

Едва тронув Бориса за плечо, Водовозов пошел следом. По осторожному шороху Борис понял, что тот достает пистолет, и понял также, что они сейчас охраняют этого одинокого путника. Потом спохватился и вынул собственный «смит и вессон».

Однако стрелять им не пришлось, так как больше уже в эту ночь никаких событий не произошло. Путник, держась боковой затененной дорожки, беспрепятственно дошел до поселка, а Борис с Водовозовым, проторчав на дороге еще часа три, к утру вернулись домой.

- Ты знаешь, кто это такой? - спросил Павел Михайлович дорогой. - Он из поселка?

- Конечно. Это инженер Дохтуров.

- Смелый парень, - заметил Водовозов.

Больше они не разговаривали до самого города.

- Ничего, - сказал Водовозов, когда показались первые городские дома. - Пойдем еще раз.

Однако ни во вторую ночь, ни в третью, ни в шестую они не встретили на дороге никого. А вот в пятую ночь на этой дороге ограбили человека, шедшего мимо поселка в одну из деревень.