-  Ну чего ты хочешь? - спросил Берестов.

- То же, что и тогда, - ответил Водовозов, -

то же, что и всегда.

Прошло три дня с субботней ночи, но заговорили они об этом в первый раз.

- Ты это уже сказал, - на лице Берестова играли желваки, - но мы .не могли этого предвидеть.

- Обязаны были! - крикнул Водовозов.

Борису начало казаться, словно оба они говорят в каком-то холодном бреду или тяжелом сне. И вдруг он заметил, что Денис Петрович смотрит на них обоих, то на того, то на другого, странным взвешивающим взглядом. По-видимому, и Водовозов заметил этот взгляд. Наступила пауза.

- Ну давай, - сказал Водовозов, - выкладывай.

Берестов подумал еще немного, а потом вдруг решительно выдвинул ящик стола и вынул из него клочок бумаги.

- Читайте, - сказал он глухо.

Уже подходя к столу, Борис понимал, что еще раз сейчас случится несчастье. Он не мог, он не хотел читать этой записки, он вовсе не желал знать о ней.

Это был мятый клочок линованной бумаги из ученической тетради. «Пусть ваши куропаточки сидят в своем угрозыске (здесь следовала матерная брань). Дураков у нас нет». Все это было написано печатными буквами. Борис понял сразу, что это значит, а Водовозов читал долго, листок дрожал в его руке.

- Не понимаю, - сказал он.

- Это было у нее на груди, - ответил Берестов,- они бросили это ей на грудь, когда пробегали. Ты тогда не заметил.

«Тяжело же тебе было умирать на дороге, когда мимо громыхали бандитские сапоги»,- подумал Борис.

Вдруг Водовозов не то застонал, не то зарычал. Было видно, как белеет от бешенства его лицо, губы и даже глаза. Таким никогда не видели они Павла Михайловича. Сжимая кулаки, весь набрякший гневом, стоял он перед ними и своими помертвевшими губами не мог выговорить того, что хотел, и казалось, он не мог жить, пока не скажет. Затем круто повернулся и пошел к двери.

- Постой, Павел, - сказал Денис Петрович,- погоди. Наше дело сейчас думать. Ты же понимаешь. ..

Да, Борис тоже не сразу подумал об этом: записка была заранее и специально заготовлена, ее спокойно и четко выводили химическим карандашом.

Водовозов опять подошел к Берестову.

- Я жить теперь не могу, - негромко сказал он,- понимаешь, Денис Петрович, жить теперь ие могу.

Борис шел по городу, не замечая, куда идет.

Она была заранее заготовлена, кто-то вырвал лист из тетради, оторвал клочок и стал выводить печатные буквы. Их было несколько; наверно, они смотрели через плечо тому, кто писал, подсказывали, конечно, смеялись. Лес и ночь - все это была огромная ловушка, куда мы послали тебя.

У дверей клуба, на паперти, мирно сидел Костя Молодцов.

- Привет от батьки, - весело сказал он, поднимаясь,- прислал тебе «а помощь.

•Постой, постой, мне нужно подумать. Нас было трое, только трое знали об этой операции. Берестов, Водовозов и я.

- Дедка, говорит, за репку, - продолжал Костя, - бабка за дедку и так далее до мышки. Так вот, может, ты, говорит, будешь у меня мышкой.

Борис мельком взглянул на него. Да, теперь это был прежний Костя, несмотря на свои семнадцать лет, - мастеровой с головы до ног. Засаленная кепка его всегда была до отказа сдвинута на затылок, брюки еле держались на бедрах (он лихо подтягивал их локтями), а за ухом обязательно торчал папиросный окурок.

Подожди. Нас было только трое. Друг друга они знают много лет, друг в друге они уверены. А я… Нет, в тот миг, когда мы читали записку, они еще ничего не подумали. Но сейчас вот, сию минуту, они уже подумали…

- Что было у нас в поселке, что было… - оживленно продолжал Костя.

Он в первый раз вышел из дому после болезни и не мот нарадоваться всему - и вечернему солнцу, и Борису, и ощущению крепости в мускулах.

- Ну здорово, Константин, - сказал Борис, - рад видеть тебя, друг.

И сейчас же забыл о нем.

Интересно, сказали они об этом друг другу или только подумали? Может быть, сказать й не сказали, «о подумали и не могли не подумать: ведь нас было только трое…

- Ты чего? - испуганно спросил Костя.

Сейчас, погоди. Кто же это сделал на самом деле? Все это ерунда, - кто же это сделал на самом деле?

- В поселке? - переспросил он. - Что же было в поселке?

В самом деле - поселок. Он забыл одно, быть может самое важное. В поселке живет Милка Ведерникова, которая заранее знала о Ленкином приезде. Искать нужно здесь.

Он не слышал, что рассказывал ему Костя. Он вспоминал. Милка была славной девчушкой с толстыми ногами. Они с ней вместе собирали по вечерам шишки для самовара. С тех пор прошло много лет.

- Что ты мне можешь рассказать про Милку Ведерникову?

- Так я же тебе рассказываю, - Костя смотрел на него с изумлением, -с ней в поселке теперь никто не разговаривает, все зовут бандиткой - ужас что делается!

Так вот оно что. Вот что может вырасти из доброй девочки с толстыми ножками. Однажды к ним в розыск привели бандитскую «маруху». Она была развязной и жалкой, Подведенные глаза казались запавшими. Очень возможно, что и она была доброй девочкой с толстыми ножками. Зачем же я теряю время, нужно сейчас бежать к ним и рассказать, они ведь не знают.

Он кинулся было к двери, но остановился.

- Да что с тобой? - спросил Костя.

Нет, он упустил время. Они уже подумали, а может быть, и сказали. Да у него сейчас и не хватит сил в чем-то убеждать их, в чем-то оправдываться. Они могут не поверить и уж обязательно спросят, почему он не рассказал им об этом раньше, до того, как узнал о записке. Действительно, как объяснить, почему он не вспомнил раньше? Нет, у него один-единственный выход - прийти к ним с доказательствами. Он расследует это дело и тогда к ним придет.

- Очнись, -сказал Костя.

В своем овощном ларьке коротконогая Нюрка работала не только из необходимости зарабатывать себе на хлеб, но и по соображениям самого возвышенного порядка.

Мать Нюрки, такая же коротконогая и едва ли не более забитая, всю жизнь работала на купца Ку-такова, и Нюрка с детства привыкла бояться всех, кто принадлежал к купеческому званию. Она так бы их всю жизнь и боялась, если бы не революция, которая научила ее ненавидеть их и презирать ото всей души. Она готова была бы есть одну картофельную шелуху, лишь бы знать, что Иван Ильич никогда больше не откроет своей лавки.

И вот случилось ужасное. Как-то на улице повстречалась ей Анна Федоровна - Нюрка уже смирилась с тем, что все неприятные известия в жизни она получает от Анны Федоровны, - и сказала, не скрывая торжества:

- Что, пришлось снова Ивану Ильичу поклониться?

И как всегда, то, что говорила Анна Федоровна, оказалось правдой: в городе открылся частный магазин Кутакова.

- Вот тебе и революция, - назидательно сказала Анна Федоровна, - вот тебе и мировой пролетариям

Нюрка пришла в отчаяние. Она не в силах была пройти по той улице, где открылся этот магазин.

Неожиданное облегчение принес ей небольшой листок бумаги с занозами, на которой печаталась газета «Красная искра». Здесь была изображена огромная вздувшаяся рука, сжимающая толстопузого бородача в поддевке. На руке было написано: «Красная кооперация», а под картинкой стояла подпись: «Рукой красной кооперации задушим торгашей и обирал». Нюрка не сразу поняла смысл этой картинки. Ей разъяснили. С тех пор темный ларек, в котором она доселе работала без всяких особых чувств, стал для нее частью великого целого. Слова, которые раньше не имели для нее смысла: «пайщик», «взнос», «правление», «оборотный капитал», - все это теперь вызывало огромный интерес. «Мощные реки создаются из ручейков, - читала она с волнением, - а сильные кооперативы притоком средств от членских взносов» - и представляла себе действительно полноводную реку, от которой всем становилось очень хорошо. Впрочем, ее мечты были совершенно конкретными: ей хотелось, чтобы собралось вместе как можно больше людей, каждый внес бы свой рубль (таков был членский взнос - рубль золотом), и на эти деньги можно было бы кроме столовой, потребилки, булочной и ларька, в котором работала сама Нюрка, открыть еще и чайную (в городе была только частная чайная купца Титова). Может быть, потому, что у нее не было семьи, она могла часами мысленно расставлять столы в этой, .пока не существующей чайной, покупать расписные чайники и подносы, мыть полы и развешивать занавески, которые в мечтах ее были всегда расшиты петухами.

Действительность была далека от ее мечты. Кооперация еле ковыляла следом за частными магазинами, доставать продукты было очень трудно, приходилось покупать самое дешевое, иногда на том же рынке, у того же частника; членских взносов было гораздо меньше, чем того хотелось бы Нюрке, - напрасно бегала она на каждое собрание, в надежде узнать, не возрос ли оборотный капитал. А главное, весь этот капитал за месяц мог сократиться вдвое, втрое, вчетверо, просто ничего не стоить из-за падения рубля, и тогда в ларьке у Нюрки не было даже кислой капусты.

Ей хотелось выйти на площадь и крикнуть: «Люди! Все люди! Многоводные реки создаются из ручейков, а сильная кооперация-от членских взно-сов!», но она никогда не смогла бы этого сделать. С какой завистью смотрела она на делегаток и выдвиженок, которым ничего не стоило выступить на собрании, бросать в толпу лозунги, шутки и соленые словца. Нет, она не могла обращаться к людям. Над нею бы только смеялись. Над ней, коротконогой, и в самом деле смеялись очень много. Да что там, даже разговаривая с заведующим потребилкой, она так дрожала, покрывалась такими пятнами, так плела и путала, что потом самой мучительно было вспомнить.

И все-таки, как ни бедна была их кооперация, как бы ни были неумелы и порой бесхозяйственны члены правления, она все-таки ползла вперед, правда отчаянно сотрясаясь под ударами конкурентов-частников, но все-таки ползла. И не давала частникам вздуть цены.

В тот день, когда произошло несчастье, у Нюркиного ларька как раз стояла очередь за огурцами, каких кооперация еще не видела. Нюрка с особым удовольствием погружала руки в рассол и наваливала на чашки весов мокрые глянцевые груды. И вот тут-то в очереди раздался крик:

- Женщины! Кооперацию ограбили!

Это оказалось правдой. Ночью какие-то люди вошли в контору правления, ударом по голове свалили сторожа, взломали деревянный сундук, заменявший несгораемый шкаф, и ушли, унося с собой все его содержимое. Даже документацию.

Берестов и Ряба первыми вошли в ограбленное помещение.

Денис Петрович был уверен, что это дело опять тех же самых рук. Ему казалось, до конца дней своих обречен он, как в кошмаре, бороться с невидимым врагом.

Ничего. Бестелесных врагов не бывает. Нужно собраться с силами и с мыслями.

Все здесь было сделано по правилам. Милиционеры не пустили никого не только в дом, но и во двор. Это уже достижение.

Денис. Петрович остановился в дверях и попытался окинуть помещение «взором опытным и зорким», как это и полагается начальнику розыска.

В комнате - стол, стул, сундук и шкаф. Сундук взломан, шкаф открыт. Сундук пуст, из шкафа вывалено все его содержимое.

Отпечатки? Ни одного отпечатка. Чем и как взломан замок? (Настоящий криминалист по характеру взлома определяет иногда не только орудие взлома, но и профессию преступника.) А черт его знает, чем он взломан!

«Постой, сделаем всё по правилам, ведь это только на первый взгляд нет следов, - подумал Берестов. - Концентрическими кругами от периферии к центру».

- Пошли, - сказал он Рябе.

Они стали медленно обходить вокруг дома, когда милиционер показал им .на свежий след, обнаруженный им утром на влажной дорожке. «Эх, собаку бы сюда»,-подумал Денис Петрович. Однако Хозяйка из губрозыска по таким .пустякам не выезжала, им же, как всякому уездному розыску, и во сне не снилась такая роскошь, как ищейка. Денис Петрович решительно пошел к воротам, где толпился народ.

- Бабы! - крикнул было он, но в этот миг его внимание привлекла странная короткая женщина, которая смотрела на него с глубокой верой и вместе с тем с какой-то просьбой, только что не с мольбой. - Ну хотя бы ты, - продолжал он, - не можешь ли раздобыть мне утюг с горячими углями?

В толпе раздался удивленный ропот, но Нюрка тотчас повернулась и побежала.

- Будем снимать след, - тихо на ходу бросил Берестов Рябе, словно они каждый день только и делали, что снимали отпечатки со следа.

На самом деле они должны были произвести эту операцию первый раз в жизни. Впрочем, это было не такое уж и сложное дело: в сухой след (утюг нужен был для того, чтобы высушить сырой песок) выливали гипсовый раствор, а через некоторое время, когда гипс начинал схватываться, в него, для прочности, клали кусочки проволоки.

Осмотр двора не дал результатов - на траве не было видно следов. Берестов собирался уже входить в дом, когда со всех ног прибежала Нюрка, настолько озабоченная, что не слышала смеха, которым была встречена ее нелепая фигура с утюгом в руке. Понимая всю значимость своей особы, она, не глянув, пробежала мимо милиционера и направилась прямо к Берестову.

Послюнив палец, Нюрка приложила его к утюгу. Тот коротко зашипел.

Берестов оглянулся. Милиционеры были заняты тем, что сдерживали толпу у ворот и следили за мальчишками, пытавшимися проникнуть через изгородь; Ряба был нужен при осмотре.

- Пойдем, - сказал он Нюрке и повел ее за дом, где был след. - Держи утюг вот над этим следом, только не дотрагивайся до него. Поняла?

Нюрка кивнула, сейчас же присела на корточки и замерла, держа утюг вершка на три над землей. Берестов посмотрел на нее, усмехнулся и пошел в дом. Он послал Рябу за проволокой, а сам сел разбирать бумаги, выброшенные из шкафа и разбросанные по полу. В окно ему была видна Нюрка, по-прежнему сидевшая на корточках с утюгом в руках.

Он возился довольно долго, когда вспомнил про нее. «Окостенела, должно быть, от усердия», - подумал он и вышел во двор. Она действительно так же сидела на корточках и так же держала утюг, но по щекам текли слезы.

- Ты чего?

- Девушку жалко… - шепнула Нюрка и поджала дрожащие губы.

- Вот оно. что! - Берестов с интересом посмотрел на нее и оказал: - Давай утюг, спасибо, что помогла. Пойди, отдохни.

Нюрка с трудом выпрямилась и побрела к воротам. Какая веселая бежала она тогда с утюгом и как тихо брела сейчас!

- Послушай, - вполголоса окликнул ее Берестов, - не говори никому, что ты здесь делала. Просто мне помогала - и все.

Нюрка кивнула головой, лицо ее просияло. «Немного же тебе нужно, простая ты душа», - подумал Берестов.

- Не забудь утюг… - сказал Ряба.

Он уже ждал Дениса Петровича с проволокой и плоскогубцами. Они начали снимать след.

Не без важности вынул Денис Петрович из своей сумки пакет с гипсом, - теперь, начитавшись литературы, он, невзирая на смешки Водовозова, брал с собой на задание разные вещи; воск, бумагу, краску, порошок алебастрового гипса - и, видно, не зря. Оставив Рябу сидеть около следа - слепок нельзя было вынимать по крайней мере до вечера, - Берестов отправился в больницу, куда увезли сторожа.

К его удивлению, старик не только пришел в себя, но и был весьма словоохотлив. Он с готовностью рассказал Берестову то, что успел уже по нескольку раз рассказать врачу, нянькам и соседям по палате.

Он собирался как раз попить чайку, когда услышал за спиной шум, однако оглянуться не успел, потому что кто-то схватил его за шею. Он, должно быть инстинктивно, втянул голову в плечи, рука бандита соскользнула, после чего старик изо всей силы ее укусил, кажется, выше кисти. Потом в голове его «возник гром и блеск», и больше он ничего не помнит.

- Так укусил, говоришь? - спросил Берестов.

- Цапнул, тудыть его! - восторженно крикнул старик, ерзая по постели. «Что-то мне сегодня везет»,- подумал Денис Петрович, усмехнувшись, и достал из сумки кусок воска.

- А ну покажи, как цапнул, -сказал он, протягивая воск, - и до крови, как ты думаешь?

- Да уж на совесть, - хвастливо подтвердил старик.

В розыске Берестова ждали напуганные члены правления - им нельзя было показаться на улице: в городе бушевали слухи, повсюду говорили, что правление ограбили сами кооперативщики, дабы скрыть следы собственных хищений. В лавках «красных купцов» стояло сплошное ржание. Бабы на фабрике плакали.

- Был в магазине у Кутакова, - рассказывал один из сотрудников, - мука в полтора раза, сахар в полтора, чай вдвое. «Не хотите, говорит,- берите в своей кооперации. Там у вас народ честный. Бессребреники». А кругом приказчики - ха-ха-ха.

Городские старухи неистовствовали.

Они собирались обычно около церкви. Правда, церковь была закрыта, утварь ее продана в двадцать втором году в пользу помгола (помощи голодающим), колокола отосланы на завод, а помещение, как мы знаем, отдано под клуб, однако это не мешало старухам собираться, только не в самом здании, а во дворе. Здесь они шипели вслед «совбарышням» сих стрижеными головами и юбочками до колен, ругали священников-«обновленцев» и все вместе ждали дня страшного суда и прихода антихриста - такие старухи во все времена ждут конца света и прихода антихриста.

В беседах с ними Анна Федоровна омывалась душою и теперь шла с церковного двора в самом покойном состоянии духа. Нюрка сделала было попытку укрыться в ближайших воротах, но Анна Федоровна сама ее окликнула.

- Ну что, - сказала она, даже не поздоровавшись, - Левка-то, выходит, парень не простой.

Нюрка не выдержала.

- Теть Нюш, господи! - взмолилась она. - Ты же знаешь, ты все знаешь!

Анна Федоровна смотрела на нее со снисходительной улыбкой.

- Знать -не знаю, а догадываться - догадываюсь.

- И про кооперацию знаешь? И про девушку?

- Все может быть.

- Теть Нюш, миленькая, вы же с начальником знакомы, вам же ничего не стоит - зашли как бы в гости, а сами как бы невзначай и сказали бы, вроде и оказали, вроде и нет…

- О как, о как, - насмешливо сказала Анна Федоровна. - Больно хорошо.

- Ну а мне бы сказали?

Анна Федоровна посмотрела на нее хитро и стала медленно грозить пальцем, темным и сухим.

Однако Нюрке уже было не до нее: она увидела самого Кутакова. Здоровенный купец-старообрядец в дремучей бороде стоял перед церковными воротами. Он стоял, широко расставив кривые ноги в сапожищах и навалившись грудью на палку и :на скрещенные руки: он читал клубную афишу. С ним было трое его приказчиков.

- Спектакля в субботу, - доложил он своим, - сбор в пользу красной кооперации.

Кругом рассмеялись.

- Может, пойдем? - услужливо подыграл один из приказчиков.

- Рад бы, да некогда: в субботу мы сперва-наперва в баню пойдем, потом, подзакусимши, лошадок заложим и отправимся в Новое село обедню стоять. А там, глядишь, и за стол пора. У нас, слава Христу, есть чем закусить и без кооперации.

Купец говорил нарочито громко, Нюрка слышала каждое слово.

- «Спектакля», - сказал рядом с ней тихий голос,- ну погоди.

Нюрка оглянулась. Около нее стоял начальник розыска Берестов.

Теперь весь розыск искал человека, на руке у которого остался шрам от дедовых зубов. Рябу и Бориса послали в титовскую чайную, где обычно собирались самые подозрительные личности и где бывали оба парня из поселка.

После солнечной улицы титовский «шалман» казался иным миром, - в кухонном чаду, в густой табачной мгле за большими, длинными, как в деревенских избах, столами сидели люди. Сильно пахло жареной печенкой. Чей-то нарочито глупый голос выкрикивал:

Люськин и Николай, которых они искали, были здесь.

- Пошли, - решительно сказал Ряба.

- Прямо к ним?

- . А что же?

Николай, против обыкновения, был разгорячен или чем-то взволнован и выглядел настоящим красавцем. От него пахло водкой и луком. Люськин был невозмутим, как всегда.

- Нет, ты скажи, где мне их взять! - с тоской говорил Николай.

- Съезди в Петроград, - насмешливо советовал Люськин.

- Разве что Петроград, - сказал Николай и уронил голову на руки.

- Настоящий клеш - сзади не ходи! - поблескивая глазами, продолжал Люськин. - Помнишь, анархия приезжала? Вот это был клеш! Надел бы такой, прошелся - чем тебе не Гарри Пиль?

- Перед кем?! -вдруг взревел Николай. - Перед кем, говорю? Перед кутаковским манекеном?

- А Милка твоя?

Николай ничего не ответил.

- Да, мил друг, пройтись нам с тобой здесь не перед кем. Женщин нет, красоты нет. Сидим в титовской конюшне. А ведь где-то люди, между прочим, на автомобилях ездят.

- А как здесь можно быть одетым - ботиночки «джимми» надеть или костюмчик, - вмешался небольшой толстоватый парень, - сейчас за пылищей ничего не видать, а дожди пойдут, глину здешнюю развезет - сапоги болотные и те не помогут. Какая тут может быть одежда.

- Будет нам простор, - сказал Люськин,- по-живем здесь… хозяйством обзаведемся, а там - прощай, папа, прощай, мама, прощай, новая деревня! Так ли я говорю, работнички всемирной? - он неожиданно повернулся к Рябе и Борису, глянув на них внимательным и трезвым взглядом.

Борис не нашелся, что сказать, но Ряба ответил самым невинным образом:

- Зачем же хозяйство наживать, если ты уезжать собираешься?

- Наше хозяйство и с собой ©зять недолго. Чемоданчик - и пошел.

Ряба толкнул Бориса локтем: вихляя между столами, к ним продвигался половой - одутловатый мужик в грязном фартуке и с тряпкой в руке.

- Ну, мы пошли, - сказал Ряба, вставая.

- Что так? - насмешливо спросил Люськин.

Конечно, если им нечем будет расплатиться, их не выкинут, как (выкидывают-страшно, с хрустом костей - у Титова несостоятельных клиентов; наоборот, с них, наверно, даже и денег не спросят - какие счеты! (А от гуляша с луком шел такой горячий запах, - Борис старался не глотнуть - это был бы позор!)

Они вышли на улицу. Был до странности яркий день.

- Черт те что, - говорил Ряба дорогой. - Были бы у нас деньги, посидели бы мы, поговорили, послушали. Николай совсем готов был. Хана нам без денег.

- О чем же он тосковал?

- Разве ты не слышал? О клеше, чтобы улицы мести. Вот чего просит Николаева душа. Впрочем, самое главное мы с тобой видели: ни у Люськина, ни у Николая никаких шрамов на руке нет.

У них не было шрамов, однако это не значило, что они не принимали участия в ограблении. Денис Петрович решил, что пора ему самому взглянуть на этих парней.

Мастерские, где работали Люськин и Николай, располагались в большом сарае. Здесь стояло несколько старых французских станков, «времен первоначального накопления», - подумал Денис Петрович. На стене висела надпись: «За каждый матюг пятьдесят рублей в пользу воздушного флота!» По случаю обеденного перерыва было пусто, только у одного из станков стояли двое парней - один молодой, с неподвижным и неприятным лицом, другой постарше, со скошенным подбородком. Они о чем-то говорили. Денис Петрович сразу узнал их: ему неоднократно их описывали. Он зашел за перегородку и стал их рассматривать сквозь щель.

Парни дрянь, это видно невооруженным глазом. Тот, со скошенным подбородком, он если и храбр, то наверняка только с беззащитными, а придави его немножко. .. «И все-таки арестовать их я не могу. Это значило бы потерять голову. Да и не имею права».

Страна с трудом отходит сейчас от потрясений гражданской войны. Не меньше, чем хлеб, людям нужно сейчас спокойствие. Каждый должен твердо знать, что ему, если он не сделал ничего худого, не грозит никакая беда.

«Все это так, но что худого сделала бабка, убитая на дороге, или девочка из исполкома? Разве их советская власть не должна была защитить от бандитов? Должна была, и защитила бы. если бы не поручила этого делать такому растяпе, как я».

В который раз возвращался он к этой мысли, и всякий раз она обжигала его горячим чувством стыда. Не смог, ничего не смог! Ведь у людей нет оружия, им даже запрещено его иметь, оружие дали ему, Берестову, чтобы он защищал своих сограждан. А он ничего не смог! Позорное, унизительное бессилие!

Когда он ездил в Горловку, где брали Кольку, в другом конце уезда какие-то бандиты обобрали деревню, и будь он семи пядей во лбу, он не смог бы. этого ни предугадать, ни предотвратить. Если бы им, сотрудникам розыска, не помогали бы местные коммунисты и комсомольцы, они и вообще ничего не смогли бы сделать.

Да, но чем виновата Ленка, едва прожившая двадцати лет?!

В сотый раз продумывал он это поселковое дело. Левкина банда отличалась от всех остальных, действовавших в уезде. Те хоть и прячутся, а все-таки на виду. Знаешь, что за люди, сколько их, кто помогает, хоть приблизительно, а знаешь. А эта - бестелесна. Существует ли на самом деле этот Левка?

И все-таки взять сейчас этих двоих парней значило бы потерять голову. Может быть, даже те облавы и повальные обыски в .поселке ночью, когда убили Ленку, может быть, и они были ошибкой. Разве облавами чего-нибудь добьешься?

Самое страшное в том, что за спиной, за самой спиной твоей стоит еще один невидимый враг!

Дело с ограблением кооперации тоже не двигалось с места. Гипсовый след, снятый во дворе правления, ни к какому следу не подошел. Работники розыска (в том числе и сам Денис Петрович) без разбору рассматривали все встречающиеся руки - это просто стало какой-то манией,-но все было напрасно. Гипсовый слепок с дедовых зубов, страшно оскалясь, валялся в столе у Дениса Петровича. Один только Ряба не унывал и старался всех утешить.

- Что вы хотите? В наше время даже центророзыск - с какими криминалистами! - годами ловит банды. Что же с нас спрашивать, у нас же кругом кулачье…

Имя Ленки в розыске, словно сговорясь, никогда не поминали.

- Сдается мне, - сказал как-то Денис Петрович Водовозову, - что весь этот шум в поселке - убийства, собственно бессмысленные, столб, дорога и все прочее - они подняли для того, чтобы отвлечь наши силы и свободно орудовать в других местах.

Он был прав. В уезде усилился разбой. Волостные милиционеры рассказывали, что Левка со своими парнями обирает окрестные деревни. «Прямо данью обложил, Денис Петрович. Наезжает, грузит муку, окорока на подводы, забирает, что получше, - и прощай. А спроси ты в такой деревне: кто был, куда уехал? Никто ни слова. Но по деревням его не поймаешь. Гнездо его нужно искать, Денис Петрович».

И вот недалеко от города был нагло ограблен поезд, а обер-кондуктор, пытавшийся, видно, оказать сопротивление, сброшен на ходу под колеса. Берестова вызвали в транспортный трибунал.

Денис Петрович давно понимал, что неприятностей с этим делом ему не избежать, что рано или поздно поднимет крик прокурор (унылый человек с вечно больными почками), что потеряет терпение уисполком, завопит губерния,- и все они будут правы. Но меньше всего хотелось ему иметь дело с трибунальским следователем.

К тому времени революционные трибуналы отжили свой век и были повсюду уже упразднены - только армия и транспорт сохранили еще эти суровые суды со всеми их атрибутами. И нужно же было, чтобы именно Морковин оказался трибунальским следователем!

Впервые они столкнулись этой зимой из-за беспризорников.

Как-то раз Берестову повстречался старик Молодцов, машинист.

- Что же это вы, товарищи партейные, - сказал он с насмешкой, - ребятишек в холодную сажаете? Этого даже и сам царь-батюшка не делал.

- Вы про что?

- Сходи на вокзал, посмотри.

На вокзале в нетопленной комнате на каменном полу сидели беспризорники, грязные, синие, со сведенными от холода ногами. Их вытащили из подвагонных ящиков, в которых они думали добраться до юга, и посадили сюда по распоряжению Морковина. Один из них был совсем мал.

Денис Петрович отменил морковинский приказ (чего делать не имел права), а затем весь розыск доставал какую-то обувь, талоны в заводскую столовую, койки в общежитие, чтобы как-то пристроить окостеневших от холода пацанов. Через три дня их отправили в колонию.

- А знаете ли вы, что они все по дороге разбежались? - зловеще спросил потом Морковин Дениса Петровича.

- Так живые же разбежались! - весело ответил тот. - У вас бы они не разбежались.

Таково было его знакомство с Морковиным.

Следователь не поднял головы, когда вошел Денис Петрович, и продолжал писать. «Ну, этим нас не возьмешь, - оказал себе Берестов, сел в кресло и закурил. - Работай, работай, - говорил его взгляд, - мы люди свои». Морковин поднял глаза.

- Куришь? -спросил он.

Денис Петрович молча потянулся к пепельнице на столе и стряхнул пепел.

- Покуриваешь? -повторил Морковин. - А бандиты на свободе погуливают? Я бы на твоем месте •не курил.

В другое время и другому человеку Берестов рассказал бы, как трудно ему приходится, и попросил бы совета, но тут он ответил только:

- Почему бы мне, собственно, не курить?

- Докуришься, - бросил Морковин и принялся снова писать.

Денис Петрович стал его разглядывать. «Что же ты за человек?» - думал он.

- Кто ограбил кооперацию? - вдруг опросил следователь, не переставая писать.

- Не знаю.

- Кто совершил убийство в поселке?

- Не знаю.

Морковин поднял голову.

- Меня не раз уже спрашивали, - сказал он, - кто и сколько тебе дал, чтобы ты бандитов найти не мог.

Денис Петрович встал и вышел из кабинета. Ничего другого делать он не стал - не ругаться же с

Морковиным. Но того чувства стыда, с каким он отвечал «нет» на морковинские вопросы, он забыть не мог.

Денис Петрович знал, что. столкновение с Морковиным повлечет за собою множество неприятностей, что следователь обязательно взвинтит прокурора, натравит губернию, к этому он был готов. Но что против него поднимется собственный его розыск - этого он не ожидал никак. Первая начала Кукушкина, но ее, как это ни странно, поддержали остальные. Они требовали внеочередного собрания.

- Зачем внеочередное, пора уже очередное, - спокойно оказал Берестов, - необходимо обсудить вопрос о сборе на Воздушный флот.

- Вы смеетесь, Денис Петрович! - воскликнул Ряба. - Жалованья же нам не платили! Откуда же нам взять?

- Три месяца назад, когда нам еще платили,- так же спокойно продолжал Денис Петрович, - мы купили немного облигаций хлебного займа. Не знаю, как вы, а я свои отдаю на Воздушный флот. Он стране необходим. А тебе, Ряба, я вот что окажу: работницы на нашей фабрике не лучше ;нас живут, да еще и нас с тобой кормят три раза в день, и притом бесплатно.

Это была правда. Работницы фабрики порешили на собрании бесплатно кормить милицию и розыск в кооперативной столовой. Столовая эта была ужасна. Дежурным блюдом здесь был не то суп, не то каша из пшена с сильным запахом рыбы. Правда, однажды по городу пронесся слух, что повар собирается изготовить сырники, однако сырники эти, как писала потом «Красная искра», «были без сметаны, без масла, а с одними только тараканами». И все-таки это была столовая.

- Конечно, - продолжал Берестов, - Титов кормит лучше. Можешь пойти к нему.

- Денис Петрович! - взревел Ряба и почему-то схватился за бок, где у сотрудников под пиджаком скрывалось оружие.

- Ладно, ладно, - рассмеялся Берестов, - потом объяснишь. У меня все дела. Давайте ваши.

Первая заговорила Кукушкина:

- Прошу прощения, но медлительность начальника розыска мне непонятна. Происходят убийства, все знают, кто убийцы, а мы оставляем их на свободе.

- А кто знает, что они убийцы?

- Весь поселок говорит, весь город знает! - крикнул кто-то из угла.

Тут Берестов встал. Он выждал паузу, а потом поднял голову и сказал:

- Советская власть говорит нам: революционная законность. Понимаете, законность. Наш советский закон. Никому не интересно, какие там у нас соображения, важно только то, что мы можем доказать. Это в революцию, в войну у нас подчас не было времени разбираться, а теперь у нас война кончилась. Вы знаете закон, недавно мы все впервые его читали, знаете, в каких случаях мы вправе арестовать человека, сами знаете, что ни один из них не подходит к нашему, случаю. Мой предшественник мог схватить человека, и держать его два, три, четыре месяца, никому не говоря. А есть закон - в течение двадцати четырех часов мы обязаны сообщить судье или прокурору, и мы будем делать так, как велит закон, он правилен. А если бы мне то знакомству удалось убедить судью дать свою санкцию, то я бы все равно делать бы этого не стал. Что мы знаем об этих парнях? Они в .поселке убили кошку? Это законом не наказуется. Правда, все мы чуем в них бандитов, но это наше личное дело. Мало ли кто что чует. Вот один с-сукин сын, - тут Берестов покраснел, - сказал м:не вчера, что я от бандитов взятки беру, он это чует. Значит, расстрелять меня надо - и все.

- Кто сказал?! - опять вскакивая, крикнул Ряба. - И вы ему в морду не дали?

Все зашумели. Даже Водовозов подался вперед и тревожно взглянул на Дениса Петровича («Не так еще .плохо жить на свете»,-подумал тот).

- А! - Берестов махнул рукой. - Сволочь одна. Неважно. Важно другое. Есть еще один закон: взяв человека по подозрению, мы можем держать его только два месяца. А дальше что? Вот возьмем мы этих парней, с ними, кстати сказать, оборвется наша последняя нить, если они действительно в банде. Два месяца пройдут очень быстро, придется нам их выпускать. Вот и все.

- А пока убийство за убийством?

- Значит, мы с вами шляпы и дерьмо. Значит, мы ничего не сумели найти и ничего не могли доказать. А хватать людей - это самое простое дело. Нет, мы должны взять их с поличным, доказать их вину, отдать под суд. И мы возьмем «их с поличным и отдадим под суд.

- Твоими бы устами да мед пить, Денис Петрович,-сказал Водовозов, когда они остались одни.

- Извелись ребята, - ответил Берестов, - это хуже всего. Эх, как нам нужна сейчас удача!

Удивительно, до чего же ты заполнила мою жизнь с тех пор, как переселилась сюда, на кладбище. Мне казалось раньше, что я только о тебе и думал, а на самом деле я, .кажется, всегда только думал. Теперь не то, теперь я совсем о тебе не думаю, просто ты живешь во мне и во всем. Каждую минуту встречаю я тебя на улице, ты выходишь из-за каждого угла. И. что бы ни случилось - ну, просто солнце заходит, или дождик идет, или воз едет по улице, - решительно все это имеет к тебе прямое отношение. Если бы я верил в бога, я бы сказал, что ты стала чем-то вроде божества, которому молится все на свете, и что лес склоняется над твоей могилой. Но только и этого мне мало. Я совершенно в твоей .власти, Ленка.

Была ты бешеной, радостной, и маузер на боку,- а кончилось все здесь, за маленькой оградкой, которую мы с Рябой сделали три дня назад. Вон на могиле Зубковой стоит безносый ангел, у него чешуйчатые крылья, куда въелась многолетняя грязь. Это была, кажется, генеральша. Ну да все равно.

Тогда утром Хозяйка сразу же взяла след. Мы ломили с ней через чащу и опять до той же самой реки - ты помнишь этот обычный их ход. Каждый день я в этом лесу. Сперва (подхожу к тому месту, где, говорят, ты лежала - между корнями сосен, что растут у дороги. Потом иду по лесу. Все надеюсь, что увижу что-нибудь, чего не заметили сразу,- ведь это бывает? Вчера встретил там Дениса. Было очень рано и роса. Мы не заговорили и даже не поздоровались. Ты была с нами, дорогая.

Денис не сразу рассказал мне, как это произошло, ему очень не хотелось рассказывать, но все-таки он рассказал. Луна светила очень ярко, .все было бело и хорошо видно. Ты шла не оглядываясь и высоко держа голову. Легко несла перекинутые -через плечо узлы. Слишком уж независимо, говорит Денис. Еще -бы.

В такой тишине, должно быть, выстрел прозвучал очень страшно. Мы все думали, что они остановят тебя, как останавливали до сих пор всех, а они стреляли в спину. Потом кто-то из -них подбежал посмотреть, как ты умираешь. Первым выстрелил Водовозов, за ним Денис Петрович. Парни бежали в лес.

Ты шла, высоко подняв голову. А кончилось все здесь, недалеко от ангела «бывшей Зубковой». Как это говорили да твоей могиле: «Она умерла, но дело, за которое она отдала жизнь…» Все это так, все так, но они -не должны были говорить этого -при мне. «Она умерла, но…» Я не могу этого слышать.

Сейчас я встану с земли и пойду, я зашел к тебе ненадолго, мне нужно к Денису. До сих пор мы не можем смотреть друг другу в глаза, мы все время помним, что нет нам прощения. И все-таки, наверно, никто никогда не был так тесно связан, как мы трое сейчас связаны тобой. Знаешь, это я вот сейчас так сижу и говорю с тобой, а тогда хотел стреляться, благо он при мне. И только одна мысль останавливала тогда - не для того мне его дали, чтобы я стрелял в себя. Ну, я пойду, дорогая моя земля, дорогая моя трава, маленькая и редкая, что успела уже прорасти.