Тизамон, как и обещал, встретил их на закате. Его фигура, угловатая даже под плащом, чернела на вершине холма. За спиной у него, как всегда, висел лук в футляре, сбоку — шпага, которой он при Стенвольде ни разу не пользовался. Ничто в нем не позволяло определить, сколько времени он уже сидит там — десять минут или сто лет.

Стенвольд, собрав остатки мужества, остановил самоход перед самым холмом и слез. Их путешествие до сих пор проходило не слишком приятно: машину давно следовало сдать на слом, а Тото с Ахеем почему-то сразу невзлюбили друг друга, что сильно затрудняло общение.

— У них прибавление, — сообщил Тизамон. — Еще с полдюжины стражников и полтора десятка рабов. Любопытной задачей будет выдернуть их оттуда.

Выдернуть? Как цирюльник, удаляющий зуб?

— Если хочешь, я буду идти за ними всю ночь, — предложил Тизамон, показывая на многочисленные следы, которые читал, словно книгу.

— Нет, — резко ответил Стенвольд, отвергая соблазн новой отсрочки. — Наша машина этого просто не выдержит. Прежде чем ехать дальше, ее надо как следует подтянуть.

— Что это за монстр? Нам в свое время довелось покататься на разных диковинах, но эта прямо-таки приза заслуживает. — Необычный для Тизамона юмор пронзил душу Стенвольда острой болью.

— Тизамон, я должен… — Слова, которые он много раз повторял про себя, никак не желали выговариваться. — Должен тебе кое-что сказать.

Оба уже приближались к самоходу и трем его пассажирам. Тизамон не замедлил шага, но какая-то перемена в нем все же произошла.

— В чем дело? — Машина, стоявшая тылом к западу, отбрасывала на них длинную тень.

— Я должен… показать тебе кое-что.

Тизамон остановился.

— Пора устраивать лагерь, — крикнул Стенвольд сидящим в кузове. — Ахей, можешь разжечь костер?

— Ты полагаешь, что без жуканской инженерной мысли это нельзя совершить? — презрительно бросил ном, с явным облегчением карабкаясь вниз.

— Это Тото, Тизамон, — представил Стенвольд, когда вслед за номом спустился механик. Мантид ограничился кратким кивком. — Займись машиной, Тото — посмотри, не отвалилось ли что.

— Хорошая мысль. — Тото снял с плеча свою сумку и присел между механическими ногами, не без удивления посмотрев на своего наставника.

— А это… — Все, отступать больше некуда. — Это Таниса.

— Таниса? — Тизамон сразу поднял глаза, услышав арахнидское имя. Когда девушка спустилась и он увидел ее лицо, что-то заклокотало у него в горле и коготь на миг высунулся наружу. Таниса неожиданно для Стенвольда тут же достала шпагу из ножен и приготовилась к бою.

— Тизамон, послушай меня!

— Что ты наделал?! — в ужасе крикнул мантид.

— Тизамон, я сейчас все объясню…

— Объяснишь?! — У Тизамона, как от удушья, выкатились глаза, зубы оскалились, каждый мускул в теле натянулся, будто струна. Последние солнечные лучи зажгли его коготь и длинную шпагу Танисы. Ахей и Тото застыли в полной растерянности.

— Стенвольд, что происходит? — напряженным голосом спросила Таниса.

Всего несколько мгновений отделяли их от весьма вероятного кровопролития. В обыкновенных боях Тизамон держал себя с ледяным спокойствием, но собственные эмоции для него были опаснее любого врага. Когда он со свистом выдохнул сквозь крепко сжатые зубы, Стенвольд бросился между ним и Танисой, чуть не напоровшись на ее шпагу. Тизамон взмахнул своим когтем, Стенвольд зажмурился, Таниса вскрикнула…

Жукан ощутил укол в плечо и прикосновение чего-то очень тонкого и холодного к горлу. Он отважился приоткрыть глаза и увидел Танису — неужели это она кольнула его? Он посмотрел на ее вытянутую руку: шпага, прошедшая чуть выше его плеча, была зажата между ладонью и костяными шпорами Тизамона.

Другой рукой, правой, мантид обхватил Стенвольда со спины; шпоры сквозь кожаную куртку вонзились в тело, к горлу был прижат коготь. Тото стоял с гаечным ключом, открыв рот, Ахей вынул из ножен кинжал, но в драку явно лезть не намеревался.

Стенвольд и оба бойца дышали трудно и хрипло.

— Отпусти его, — сказала Таниса, и Стенвольд подумал, что к приказному тону сейчас лучше не прибегать.

— Хочешь драться? — спросил ее Тизамон, и Стенвольд по его сдержанной интонации понял, что тот на взводе.

— Я видела тебя в деле и знаю, на что ты способен, — сказала девушка. — Да, я работала на Половинный Дом — что с того?

— На Половинный Дом? — нахмурился Тизамон. — О чем ты?

— О геллеронских феодах… Ты дрался на стороне Шалунов, которых мы потом разнесли вдребезги. Разве ты не… Почему же тогда?

— Действительно, Стенвольд — почему? — также холодно и отчетливо произнес Тизамон.

— Я все расскажу, но только тебе одному. Поднимемся на пригорок, и я ничего не скрою — даю тебе слово.

— Пару минут назад я расценил бы его на вес золота, — сказал Тизамон с грустью, но руку все же убрал. Стенвольд сморщился, когда шипы вышли у него из спины.

— Скажите же наконец, в чем тут дело, — потребовала Таниса.

— Дай мне сначала поговорить с Тизамоном. Это будет непросто, уверяю тебя.

Они вновь стали подниматься на тот же холм, но теперь Тизамон шел не рядом, а сзади.

— Да что ж такое… — сказала Таниса в пространство, глядя на них. Тизамон так смотрел на нее, точно она у него убила родного брата, а потом еще и на могиле сплясала. От двух оставшихся ждать ответа не приходилось: Тото уже залез под самоход, а ном держался крайне надменно.

А ну их всех, решила она. Бойцовый богомол едва ее не прикончил — она имеет право знать правду.

Медленно, под покровом сумерек, Таниса двинулась вслед за Стенвольдом.

Стенвольд остановился с той стороны холма, чтобы их не было видно от самохода. Так он доказывал свое доверие Тизамону: если тот снова вспылит и убьет его, это произойдет без свидетелей, и гневных, слов снизу тоже никто не услышит.

— Говори, — прошипел мантид.

— Трудно мне, понимаешь, — поморщился Стенвольд. — Позволь хоть немного собраться с мыслями.

— Я тебе помогу, — оскалился Тизамон. — Подумаешь, трудность! Одна — просто копия другой. Просто копия! — Его трясло, но не от гнева, а от ужаса, как и прежде. — Как… как… Она ее дочь, верно? Другого объяснения нет.

— Да, Тизамон, она дочь Атриссы, — пробормотал Стенвольд.

— Как же ты… Нет! — Коготь Тизамона то высовывался, то снова скрывался. — Она предала нас, Стенвольд — там, в Минне. Они предотвратили нашу диверсию потому, что она им все рассказала.

— Она, она… Называй ее хотя бы по имени.

— По-твоему, я не способен на это? Нас предала Атрисса — счастлив теперь? Продала нас Империи и обрекла на смерть в Минне. Не всем из нас удалось тогда остаться в живых, если помнишь.

— Я прекрасно помню все, что произошло в Минне, только она нас не предавала.

— Она…

— Послушай меня! — рявкнул Стенвольд. — Выслушай все до конца, молот и клещи, и если потом ты все-таки захочешь меня убить, милости просим.

Тизамон молча смотрел на него.

— Когда ты остался в Геллероне, я ее выследил. Хотел ей предъявить обвинение. Найти ее было не так-то просто — нет, погоди. Она в самом деле скрывалась, но не от нас. — Стенвольд закрыл глаза, стараясь перенестись на семнадцать лет в прошлое. — В конце концов ее отыскал Нерон, он мастер на такие дела. Мы нашли ее… раненой.

Тизамон слегка вздрогнул, и в Стенвольде ожила надежда.

— Когда она пробиралась к нам в Минну, ее перехватили осоиды… а может быть, их агенты. Ей пришлось драться с ними.

— Драться пришлось? — не выдержал Тизамон. — Можно подумать, такую дуэлянтку, как она, могла задержать кучка каких-то агентов!

— Да слушай же! — Стенвольд сам начинал закипать: несправедливость обвинения, о котором говорил Тизамон вызывала в нем праведный гнев. — Она их действительно победила, но и сама была ранена по причине своего положения.

— Какого еще положения?

Стенвольд умудрился изобразить улыбку:

— Она была беременна, Тизамон, потому и сражалась без обычного блеска. Когда мы с Нероном отыскали ее накануне родов в трущобах Мерро, совсем одну, она была очень слаба. Осоиды продолжали ее преследовать. — Стенвольд говорил, не сводя глаз с лица Тизамона. — При родах она умерла, но ребенок остался жив.

Он закончил, и наступило молчание.

— Кто же… отцом был? — прошептал наконец Тизамон.

— Не знаю. Вероятно, ее последний любовник.

— Нет, — ужаснулся Тизамон. — Нет.

— В эти последние дни она только и говорила, что о тебе. Она не предохранялась сознательно, это был ее выбор. — Стенвольд понимал, что вонзает нож в своего собеседника, но он слишком долго носил этот нож на себе, и с каждым днем тот становился все тяжелее.

— Стало быть, эта девочка…

Стенвольд кивнул.

— Но она не похожа!

— Внешностью она, без сомнения, удалась в мать. Отцовская сторона в ней еще не совсем проявилась.

— Выходит, она полукровка.

— Как же иначе.

Тизамон явно хотел сгрести Стенвольда за ворот, но воздержался.

— Что ж ты раньше мне не сказал?

Стенвольд выдерживал его взгляд, не моргая.

— А что бы ты сделал в то время, получив от меня известие, что ненавистная тебе женщина родила от тебя ребенка? Для начала убил бы гонца, а потом, чего доброго, приказал бы и дитя умертвить.

— Нет, нет…

— Нет, говоришь? Полукровку-то? Помесь арахнидки с мантидом? Самый отвратительный из гибридов? Не вздумай даже и отрицать.

— Ты не имел права.

— Какого права? Скрыть ее от тебя или оставить ее в живых? Когда бедная Атрисса скончалась, я встал перед выбором: воспитать девочку как свою дочь или дать ей умереть, как тебе, безусловно, хотелось бы. Должен сознаться, что мантидскую гордость я тогда не принял в расчет.

— Да как ты смеешь…

— Гордость — или, лучше сказать, проклятие вашего злосчастного рода. — Стенвольд сознавал, что заходит слишком далеко, но остановиться уже не мог. — Молот и клещи! В Коллегии, как тебе известно, студентам часто дают задание определить, чем велика каждая раса и чем она отличается от других. Я бы поставил вопрос по-другому: почему мы все такие ущербные? Взять хоть нас с тобой: жуканская уступчивость и мантидская спесь.

— Ты не имел права брать на себя этот выбор!

— А больше некому было. — Стенвольд сделал движение, чтобы взять Тизамона за дублет и тряхнуть хорошенько, но тоже остановился.

— Она выродок. Полукровка. Позор для моей расы и моего рода. Моя дочь…

— Да-да, твоя дочь. Решай теперь сам — поступить с ней так, как ты поступил бы тогда, или взглянуть на вещи шире и смириться с тем, что она существует. И предупреждаю: если ты решишь прибегнуть к насилию, то будешь иметь дело со мной — а возможно, что и с Тото. Знаю-знаю, — добавил Стенвольд, по своему истолковав выражение на лице Тизамона, — это тебе раз плюнуть, но все же…

— Тебе я ничего не сделаю. — Тизамон стал пепельно-серым и постарел лет на сто — Стенвольд впервые видел, чтобы с кем-то из мантидов происходило такое.

— Только мне?

— И ей тоже.

В Тизамоне что-то зрело, и Стенвольд видел, что дело не в дочери-полукровке, а в ее матери. Атрисса умерла без него, и все это время он думал, что она предала их. Стенвольд только теперь сообразил, почему Тизамон остался тогда в Геллероне: не хотел больше видеть Атриссу, не хотел, чтобы его рука оборвала ее жизнь. Для мантида это, пожалуй, и есть любовь. Жукан даже попятился, устрашившись собственной дерзости.

— Мне надо подумать. — Тизамон отвернулся, пряча лицо.

— Прости меня. Я должен был сказать тебе раньше.

— Нет, ты все сделал правильно. Я не понял бы… и кто знает, пойму ли теперь. Я вернусь к вам на рассвете… надеюсь… но сейчас мне нужно побыть одному.

Он медленно побрел куда-то в холмы. Стенвольд, посмотрев ему вслед, вернулся к остальным в глубокой задумчивости и не обратил должного внимания на Танису.

Утром путешествие возобновилось. Стенвольд среди полного молчания вел валкий, хромающий самоход, Ахей и Тото старательно игнорировали друг друга. Сначала Стенвольд решил, что их вражда вызвана смешанной кровью Тото. Но когда молодой механик полез подкрутить что-то сзади, Стенвольд взглянул на Ахея и понял, что все дело в профессии, в столкновении двух разных мировоззрений.

К Танисе — после того, как она бросила Тизамону вызов — Ахей относился с каким-то настороженным уважением, однако она за весь день не произнесла ни слова и жгла Стенвольда взглядом при каждом удобном случае. Вероятно, ждала объяснений относительно Тизамона, но Стенвольд медлил. Мантид так и не пришел; пока Стенвольд вновь не повидается с ним и не поймет, как тот настроен, он ничего не решится ей объяснить. Да, это своего рода предательство, да, перед ней он виноват больше, чем перед Тизамоном — но двадцатилетней дружбой не так легко пренебречь.

Все обернулось хуже некуда, и он рискует потерять все. Что он сделал не так? Возможно ли было принять другое решение там, у смертного ложа Атриссы?

Допустим, он привел бы девочку к Тизамону лет в шесть или в десять. Ох и взъярился бы мантид! За семнадцать лет Стенвольд не раз воображал себе эту картину. Время, разрастаясь, как коралл, постепенно притупило образ — и тем не менее: рискни он проделать это лет десять назад, Тизамон наверняка убил бы и его, и ребенка.

Или нет? Способен ли Тизамон на убийство маленькой девочки, своей родной дочери? Вот, значит, какого мнения Стенвольд о своем старом друге?

Да, такого; да, способен, с тяжелым сердцем признал жукан. Тизамон сделал бы это в приступе ярости и потом, возможно, пожалел бы о содеянном, но родовой гордости он бы не одолел.

Некоторую бодрость вселяло то, что их отряд приближался к цели, хотя плана операции Стенвольд до сих пор не составил. Было ясно даже без следопыта, что осоиды обзавелись транспортом — на земле отпечатались следы шин. Этого Стенвольд как раз и боялся: какая бы машина — или машины — ни везли рабов на восток, они определенно едут быстрее спотыкливого самохода.

— Надо прибавить ходу, — сказал он под вечер Тото — единственному, с кем еще разговаривал без чувства неловкости.

— Легко сказать, мастер… боюсь, колымага этого не переживет. Я и так каждый сустав затянул до предела.

— Ничего, я тебе помогу. Если будем работать всю ночь, авось и выжмем из нее какую-то скорость. И не надо звать меня мастером, ведь мы уже не в Коллегии.

— Хорошо, мастер.

— Тото!

— Ладно. — Тото сделал над собой значительное усилие. — Давайте попробуем.

Идея была сама по себе хорошая, но Стенвольд не предвидел, сколько она вызовет осложнений. Начать с того, что он последние десять лет преподавал историю и занимался политикой, в то время как Тото окончил механический факультет. Вскоре Стенвольд вообще перестал понимать, что делает этот парень, и вынужден был признать, что он, мастер Вершитель, только мешает ему. Из ложной гордости, присущей скорей Тизамону, он некоторое время еще потел и трудился при свете сооруженной Тото газовой лампы.

— Если мы оба будем работать всю ночь, — сказал наконец молодой выпускник Коллегии, — то к утру ни у кого не останется сил вести машину. — Его деликатность больно задела Стенвольда. Мастер все еще думал о себе как о механике, но весь прочий мир, похоже, давно уже не считал его таковым.

«Вот вернусь в Коллегиум и подтяну все хвосты», — пообещал он себе. Он согласился с Тото, заявил, что прямо сейчас ляжет поспать, и вылез из-под машины, но чувствовал себя при этом никчемным старым хрычом.

Ахей уже спал у костра, однако Таниса, как видно, решила покараулить и дождаться опекуна. В ее взгляде медленно тлел гнев — отцовская кровь сказывается, с грустью подумал Стенвольд. Понимая, что простая порядочность обязывает его объясниться с ней, он не нашел в себе сил, тихо повернул прочь и развел собственный костерок по ту сторону от машины. Там его и отыскал Тизамон.

Мантид сел напротив Стенвольда. От огня по его угловатому лицу бегали тени.

Ни один долго не решался заговорить.

— Оба мы не такие, какими хотели когда-то стать, — начал наконец Тизамон, не глядя на Стенвольда. — Ты шпион и посылаешь на смерть молодых, я наемник, и мне все равно, чью кровь проливать. Ты сказал Коммерцу, что я руководствуюсь честью, но это стало правдой лишь в тот миг, когда ты ко мне обратился. Разве могли мы предвидеть в те давние годы, что с нами случится такое?

— Не могли, — от души согласился Стенвольд.

Тизамон поворошил огонь палкой. Жукан молчал, давая ему время высказаться.

— Спасибо, что вырастил мою дочь. — Тизамон испытал явное облегчение, произнеся это, Стенвольду же показалось, что он ослышался. — Я много думал об этом. Сначала решил, что ты причинил мне страшное зло, потом спросил себя: а в чем зло-то? У нас принято четко формулировать свои обвинения, иначе мы не могли бы держаться за них столько лет. Придя к выводу, что ничего плохого ты мне не сделал, я вывернул наизнанку все свои прежние понятия и обнаружил, что сам у тебя в долгу, притом в неоплатном.

К долгам мантиды относятся не менее серьезно, чем к обвинениям. Тизамон все еще не смотрел на Стенвольда, все еще не полностью смирился с открытиями, переменившими его жизнь, но прошлое уже сложилось для него в приемлемую картину. Раз честь не запятнана, можно жить дальше.

Наконец он поднял глаза, вздернул уголок губ.

— Помнишь, раньше ты все болтал и болтал, а я молчал как убитый? Как же мы изменились.

Стенвольда разобрал смех, с которым он никак не мог справиться.

— Теперь я должен рассказать обо всем ей, — сказал он, кое-как успокоившись.

— Поосторожней, — с улыбкой посоветовал Тизамон. — Если она настоящая дочь своего отца, ей это вряд ли понравится.