Эволюционное учение Дарвина захватило Тимирязева еще с ранних студенческих лет и до конца жизни являлось основой всей его многогранной деятельности. Нельзя говорить о Тимирязеве как об ученом, не упоминая о нем как о дарвинисте, равным образом нельзя излагать его специальные исследования в области биологии и физиологии растений, опуская его дарвинистические взгляды, потому что обе эти стороны его деятельности тесно связаны и переплетаются друг с другом.

Нельзя рассматривать Тимирязева только как популяризатора дарвинизма, хотя, несомненно, он самый блестящий популяризатор этого замечательного учения. Тимирязев и неутомимый защитник дарвинизма от различных проявлений реакции в биологии, и крупный ученый, развивший гениальное учение Дарвина.

Еще в бытность студентом-вольнослушателем Петербургского университета он помещает в «Отечественных записках» три статьи под общим заголовком «Книга Дарвина, ее критики и комментаторы»; эти статьи впоследствии явились основой книги «Чарльз Дарвин и его учение», которая и до сих пор представляет собой лучшее изложение учения Дарвина на русском языке.

В этой книге, нарисовав образ Дарвина и дав анализ отдельным этапам его творчества, Тимирязев излагает самые неопровержимые аргументы, на которых построено учение Дарвина. В весьма четкой и ясной форме Тимирязев рисует грандиозную картину эволюции органического мира, начиная с простых одноклеточных организмов и кончая человеком; дает понятие о виде («Разновидность есть начинающийся вид, вид — резкая разновидность») и особенно подробно останавливается на основных факторах эволюции организмов: изменчивости, наследственности и отборе. «Похожи ли дети на своих родителей? И да и нет… Это есть заявление одного закона природы — закона наследственности; это нет есть заявление другого закона природы — закона изменчивости… Сочетанием этих двух свойств, наследственности и изменчивости, т. е. наследственной передачей изменений, человек пользуется для того, чтобы по своему желанию, так сказать, лепить органические формы… Для этого он только тщательно в каждом поколении отбирает наиболее соответствующие его целям существа и оставляет их плодиться отдельно. В этом заключается весь несложный прием отбора, несложный по основной мысли, но требующий громадной наблюдательности и навыка для удачного осуществления». Таков процесс создания культурных растений, многочисленных пород домашних животных — искусственный отбор.

По искусственный отбор методически начат животноводами и садоводами сравнительно недавно. Как же объяснить возникновение домашних пород в древние времена? Не столь сознательный, не столь методический искусственный отбор существовал в самой отдаленной древности; об этом свидетельствуют старинная китайская энциклопедия, «Книга бытия», сочинения Виргилия и Плиния о разведении скота и голубей в древнем Риме, свидетельства путешественников в Южной Америке, Крайнем Севере и Центральной Африке.

В природе в течение тысячелетий также действует отбор: идет борьба за существование и сохранение, выживание наиболее совершенных форм. «…Естественный отбор — вот причина совершенства органического мира; время и смерть — вот регуляторы его гармонии… Человек отбирает для своей пользы, природа — для пользы охраняемого существа».

Таковы основные положения Дарвина, которые Тимирязев иллюстрирует и подтверждает на мастерски подобранных примерах, почерпнутых не. только из книги «Происхождение видов», но и из последующих сочинений Дарвина: «Об изменчивости прирученных животных и возделываемых растений», «Происхождение человека и половой подбор», «О самооплодотворении и перекрестном опылении», «Насекомоядные растения», «О лазящих растениях» и «О способности растений к движению».

Творческую разработку учения Дарвина Тимирязев дает в цикле своих лекций под общим заглавием «Исторический метод в биологии», где ставит задачи морфологии и физиологии и показывает пути их разрешения на основе изучения исторического процесса возникновения формы и функции. И здесь, как и в предыдущей работе, как и в многих своих других статьях и выступлениях, Тимирязев талантливо, в изящной и доходчивой и вместе с тем строго логичной форме делает наследие Дарвина достоянием широких кругов общества.

Вот как оценил наш выдающийся ботаник В. Л. Комаров значение этих работ Тимирязева: «Дарвин, пробивая своему учению дорогу в жизнь и окруженный учеными, которые ему неустанно возражали, приводит не только свои мнения, но и эти возражения. Читатель, не особенно искушенный в тонкостях биологии, путается в противоречивых мнениях, иногда не замечает, где Дарвин и где приводимые им чужие мнения или цитаты, путается в многочисленных примерах из животного и растительного мира и, в конце концов, из чтения Дарвина выносит не теорию Дарвина, а нечто неопределенное, позволяющее ему от материалистической точки зрения знаменитого биолога придти к мыслям о коллизии между необходимостью и случайностью или между нравственным и безнравственным. Словом, Дарвина мало прочитать, его надо еще понять! Враги и надеялись, что большинство поймет плохо.

Изложение Тимирязева, отличаясь железной логикой и ясностью, ничего подобного не допускает и должно быть рекомендовано всем и каждому… Как стальным молотком, вбивает в память читателя свои аргументы Климент Аркадьевич, и читатель навсегда усваивает учение Дарвина и становится невосприимчивым, как бы забронированным, ко всем доводам и примерам, которыми думали сокрушить учение Дарвина всевозможные идеалисты, буржуазные нытики, упрекавшие Дарвина в безнравственности, расисты, выступавшие против скрещивания, и всякие зарождавшиеся или уже готовые фашисты».

В этой замечательной характеристике мы находим не только высокую оценку мастерства Тимирязева, но и краткие штрихи той борьбы, которую пришлось вести за гениальное эволюционное учение и самому Дарвину и всем его последователям, Среди них выдающаяся роль в борьбе за дарвинизм и против всякого рода реакции в естествознании принадлежит Клименту Аркадьевичу Тимирязеву. Противники Дарвина нашлись не только за границей, но и в старой царской России. В восьмидесятых годах прошлого столетия В. Я. Данилевский выпускает двухтомное сочинение, озаглавленное «Дарвинизм» (1885 г.). Основной его задачей являлось нацело опровергнуть теорию Дарвина. Двумя годами позднее его поддерживает литератор и зоолог Страхов, выпуская книгу уже с более откровенным названием «Полное опровержение дарвинизма» (1887 г.).

Тимирязев сразу же выступает в защиту Дарвина и в своей статье «Опровергнут ли дарвинизм?» (1887 г.), подвергает основные положения Данилевского жестокой критике. Основные возражения Данилевского сводились к тому, что естественного отбора не существует, что процесс развития, по Дарвину, не вмещается во времени, что дарвинизм — теория случайностей и поэтому не приемлем и т. д. Тимирязев последовательно разобрал все возражения Данилевского и показал их полную беспочвенность. По Данилевскому выходило, что изменчивость — это факт, наследственность — это факт, геометрическая прогрессия размножения тоже факт, борьба за существование — огромная заслуга Дарвина, но естественный отбор — это фантазия, он не существует. Не существует потому, что в природе непрерывно происходит скрещивание, все индивидуальные отклонения поглощаются скрещиванием; отбор представляет собой устранение скрещивания, а так как скрещивание не устранено, следовательно, отбора нет. Тимирязев показал, что основными ошибками Данилевского являются самые произвольные допущения того, чего в действительности в природе нет: прежде всего отбор есть не устранение, а лишь ограничение скрещивания, далее скрещивание и отбор не разделяются во времени и отбор не выступает только тогда, когда скрещивание уже поглотило следы изменения.

По мнению Данилевского, отбор происходил бы в том случае, если бы возникали резкие и полезные для вида изменения, но до них дело не доходит (скрещивание их заметает), а малые изменения бесполезны и даже вредны. Тимирязев рядом примеров показывает, что Данилевский не усвоил основного положения Дарвина, не понял, в чем состоит так называемое начало расхождения признаков, при котором происходит переход из не вполне обособившегося и приспособленного органа в другой, резко обособившийся, а оба происходят из формы, совмещающей признаки и того и другого.

Для того чтобы показать, что дело не в каких-то преимуществах, делающих одни формы в десятки, тысячи раз более совершенными, чем другие, и не только в прямой борьбе руками, ногтями и кулаками, а главным образом в борьбе с условиями и конкуренции, Тимирязев приводит такой пример: «Дано учебное заведение; в нем десять вакансий, а конкурирующих сто человек… Что же — эти десять счастливцев должны быть в десять раз умнее или образованнее остальных девяноста? По Данилевскому выходит, что так. А на деле выходит совсем иначе. Десятого от одиннадцатого различит порой только одна двадцатая балла. Видал ли кто-нибудь одну двадцатую балла? Что это: реальная величина или фикция? А однако от этой величины может зависеть участь. Так и в борьбе за существование: песчинка, — говорит Дарвин, — может склонить весы природы».

Заключительный удар в полемике против антидарвинистов тогдашнего времени Тимирязев дал в статье «Бессильная злоба антидарвиниста» (1887 г.), направленной против Страхова, пытавшегося вновь оправдать Данилевского.

Критика и нападки на учение Дарвина шли не только по линии борьбы с представлением об естественном отборе. Те или иные новые факты, полученные в области изучения изменчивости или наследственности, сейчас же возводились в ранг теории, исключающей теорию Дарвина, в ранг учения, носящего всеобъемлющий характер и объясняющего эволюцию организмов на Земле. Так было с мутационной теорией Де-Фриза, теорией «гетерогенеза» академика С. И. Коржинского, с менделизмом, послужившим базой антидарвинистических выступлений целого ряда генетиков, среди них Лотси и Бэтсона, этого «главы современных английских антидарвинистов», как называл его Тимирязев.

И здесь Климент Аркадьевич стоял на страже учения Дарвина. Де-Фриз, наблюдая на поле недалеко от Амстердама за растениями Oenothera lamarckiana, установил появление новых форм в результате резких скачков, или мутаций; это якобы противоречило тому основному положению Дарвина, что виды образуются в результате длинного ряда превращений, мелких индивидуальных изменений. В России академик Коржинский также выступил со статьей, в которой описывает многочисленные случаи происхождения культурных растений резкими скачками. Назвав эти скачкообразные изменения «гетерогенезом», а также приписав Дарвину мысль о значении только мелких и незаметных индивидуальных различий, Коржинский утверждал, что в природе имеет место не процесс трансмутации, т. е. постепенного превращения видов, а гетерогенезис, т. е. скачкообразные резкие изменения. Различие между Де-Фризом и Коржинским заключалось в том, что первый считал, что мутации все же закрепляются естественным отбором, а второй допускал существование в организмах какой-то «тенденции прогресса».

Тимирязев показывает, что только незнание работ Дарвина могло привести этих ученых и некоторых других к утверждению того, что Дарвин всю изменчивость сводил лишь к мелким изменениям. Нет, он допускал и крупные изменения и вначале придавал им даже более важное значение, чем мелким. Таким образом, мутационная теория Де-Фриза и наблюдения Коржинского никак не могут быть поставлены в противовес учению Дарвина, а должны рассматриваться лишь как его дополнение, тем более что сам Де-Фриз целиком признает действие естественного отбора.

Наконец, «открытие» в 1900 году статей августинского монаха Менделя, напечатанных в 1875 году в журнале Общества естествоиспытателей в Брюнне, также привело многих генетиков к стремлению сменить дарвинизм на менделизм. Особенно богатую почву эта реакция нашла в Англии среди английских генетиков во главе с Бэтсоном. Поддерживая вначале то убеждение, что изменчивость совершается только скачками, он в дальнейшем пришел к выводу, что вопрос о происхождении видов неразрешим, так же как вопросы о приспособлениях и о причинах изменчивости.

После «открытия» статей Менделя Бэтсон начинает всячески провозглашать установленные им закономерности и утверждать, что значение менделизма не меньшее, чем учения Дарвина. Все это делалось «с трубными звуками», как пишет Уоллес; даже на праздновании в Кэмбридже, посвященном памяти Дарвина, где в числе других ученых Тимирязев получил почетное звание доктора Кембриджского университета, мендельянцы постарались всячески пропагандировать менделизм; на витринах книжной лавки Кэмбриджского университета в эти дни были выставлены не произведения Дарвина, а объявления о выходе в свет новой книги Бэтсона «Менделизм». В приложении к газете «Таймс» тех дней проводилась идея, что дарвинизм не разрешил проблему происхождения видов, но что она может быть разрешена менделизмом.

Тимирязев в целом ряде своих выступлений неоднократно указывал на полную несостоятельность не только такого рода провозглашений, но и сопоставления менделизма и дарвинизма, а в статье «Мендель», помещенной в энциклопедическом словаре «Гранат», дал детальный анализ этого вопроса. Как пишет Тимирязев, выводы Менделя из его опытов состоят в том, что в некоторых случаях, при скрещивании, например, желтого и зеленого гороха, в первом поколении получается не желто-зеленый, а исключительно желтый горох, во втором поколении из исключительно желтых получаются и желтые и зеленые, причем количественно они распределяются в отношении 3:1 (на три желтых один зеленый); в третьем поколении зеленые горохи уже чистокровные, а из желтых только одна треть чистокровных, остальные две трети вновь дают желтые и зеленые.

Эти опыты Менделя показывают, что при скрещивании многие признаки не сливаются и не делятся пополам, а сохраняются и распределяются в потомстве определенным образом. Это впоследствии было полностью подтверждено точными экспериментами. Вместе с тем было также установлено, что большинство признаков у разнообразных организмов при своем расщеплении не подчиняется численным отношениям Менделя. Факты неслияния известных признаков при скрещивании наблюдались еще самим Дарвином («Возделываемые растения и прирученные животные»). Опыты Менделя подтверждают эти факты, дают известное объяснение наблюдаемым закономерностям и указывают на необходимость производить большое число наблюдений в этом направлении. Но, оставаясь в границах изучения лишь одного фактора происхождения видов — закономерностей наследования признаков, менделизм никак не может быть сопоставлен с дарвинизмом.

Защищая учение Дарвина от всяческих нападок и попыток дискредитировать это учение, Тимирязев весьма чутко реагировал и на всяческие попытки вернуться к витализму. Витализм — учение «о жизненной силе», заложенной в организмах и движущей их развитием, почти не имевший защитников в середине XIX века, начинает к концу века находить их.

Последователем этого учения в России неожиданно выступает академик И. П. Бородин. В своей речи, произнесенной на 25-летнем юбилее Петербургского общества естествоиспытателей и озаглавленной «Протоплазма и витализм», он заявил: «Мы присутствуем при зрелище столь же любопытном, сколь неожиданном для многих: витализм начинает возрождаться, хотя в иной, обновленной форме…». «Старушка жизненная сила, которую мы с таким триумфом хоронили, над которой всячески глумились, только притворилась мертвою и теперь решается предъявить какие-то права на жизнь, собираясь воспрянуть в обновленном виде…». «Наш же догорающий XIX век осекся, — осекся на вопросе о происхождении жизни».

Что привело Бородина к таким неожиданным признаниям? — ставит вопрос Тимирязев. Оказывается, неудачи науки: физиология растений якобы отказалась решить вопрос о движении питательных веществ в растении, до сих пор нет удовлетворительной теории движения воды в растении; более того, наука не смогла разрешить вечный вопрос о произвольном зарождении, о generatio spontanea.

Но разве физиология растений отвечает за несовершенство методов отдельных ее ученых, методов, какими работали Сакс и Пфеффер? Но разве можно предъявлять науке требования, выполнить которые она еще пока не в состоянии? «…Наука — дитя времени, — отвечает Тимирязев. — С этой идеей не примирялись ни древность, ни средние века, смело бравшиеся за разрешение задач, которые и теперь не под силу науке. Одною из таких задач и был пресловутый вопрос о generatio spontanea».

Придет время, и на определенной ступени развития наука разрешит многие вопросы, кажущиеся в настоящее время неразрешимыми.

Витализм обречен на бесплодие, ибо он не дал ни одной рабочей гипотезы, тогда как все успехи естествознания основаны на материалистическом понимании природы и приложения физических и химических методов к разгадке тайн природы. «Торжество витализма заключается только в неудачах науки, торжество противоположного воззрения — в ее успехах».

Борьба Тимирязева за дарвинизм, за материализм в науке протекала в исключительно трудных условиях царской России, когда поощрялись все реакционные течения, в атмосфере гнета и преследования идей и мыслей ученого-революционера. Антидарвинисты в царской России окружались вниманием, и в то же время князь Мещерский в «Гражданине» писал по поводу книг и статей Тимирязева так: «Профессор Петровской академии Тимирязев на казенный счет изгоняет бога из природы», тем самым подготавливая почву для изгнания Тимирязева из Петровской академии.

Такова далеко не полно обрисованная история борьбы Тимирязева за дарвинизм и материализм в науке. Каковы же результаты этой борьбы и чему учит Тимирязев нас в наше время?

Первый ответ уже сам собой вытекает из всего сказанного. XX век является триумфальным шествием дарвинизма, проникновением его во все области естествознания, и работы защитников этого учения и в настоящее время играют большую роль. В России идеи классиков марксизма оказали большое влияние на развитие материалистической философии. Тимирязеву выпала честь в значительной мере подготовить и способствовать этому делу в области естествознания.

На работах Тимирязева воспитывалось и воспитывается не одно поколение ученых, и это оказало свое влияние на мировоззрение русских и советских биологов. Работы советских биологов проникнуты учением Дарвина, а сами они вооружены материалистическим пониманием природы.

Не меньшее значение имеют и те высказывания Тимирязева, где творчески развиваются основные положения дарвинизма. Эти высказывания представляют собой глубокий анализ основных явлений изменчивости и наследственности с позиций дарвинизма и сохраняют самое актуальное значение и по настоящее время.

Развитие генетики в начале XX века позволило в многочисленных экспериментальных исследованиях установить связь между внешними морфологическими изменениями, которые наблюдаются в расщепляющихся гибридах, и изменениями в тонких клеточных структурах в хромозомном аппарате клеток. В скрупулезных, тщательных исследованиях были намечены представления о материальной основе наследственности и изучен хромозомный аппарат многих видов животных и растений.

Широкий размах получили исследования общих закономерностей наследования признаков, их расщепления и закрепления в разных условиях внешней среды, а также работы в области селекции и создания новых хозяйственно ценных сортов культурных растений и пород животных.

Но это одновременно привело и к большим увлечениям и переоценке полученных данных со стороны некоторых генетиков. Отдельные представители генетики, не отражая общего прогрессивного направления этой науки, высказывают идеи о том, что все происхождение видов связано лишь с перемещением и перегруппировкой наследственных зачатков — генов, что сами эти гены не подвергаются изменениям, что изучение наследственности должно стоять вне связи с эволюционными проблемами.

Подобного рода идеи высказывались уже во времена Тимирязева после вторичного «открытия» закона Менделя. Признавая заслуги Менделя в открытии им доминирования и расщепления признаков, Тимирязев указывал, что правила Менделя не могут быть признаны общим законом наследственности, и критиковал современных ему генетиков за то, что они считают разрешенной проблему наследственности, «…если им удалось морфологически связать одну форму с другой, видимую глазом с видимой под микроскопом, или невидимой, добавляя остальное тем легионом слов, которые заставляют только порою сожалеть, почему эти современные ученые еще так свободно владеют греческим языком…». Разрешение проблем наследственности, пишет далее Тимирязев, задача физиологии, разрешимая прямыми опытами или аналогиями с искусственными явлениями.

Эти мысли Тимирязева сохраняют всю свою свежесть и в настоящее время, указывают пути того единственно правильного направления, которое и должно вскрыть внутренние связи между наследственным механизмом и изменяющимися признаками животных и растений.

Столь же свежими остаются мысли Тимирязева для тех попыток и тенденций, в которых обсуждается и положительно решается вопрос о возможности прямого приспособления или направленной изменчивости организма под непосредственным воздействием факторов среды. Известно, что Тимирязев отрицательно относился к идеалистической идее Ламарка об изначальном приспособительном характере изменчивости, но высоко ценил его мысли о значении прямого воздействия факторов среды на растения. «Только соединение этой стороны Ламаркизма с Дарвинизмом и обещает полное разрешение биологической задачи», — писал Тимирязев в предисловии к переводу книги Константена «Растения и среда».

В области влияния факторов внешней среды на изменчивость растений за последние пятьдесят лет получены выдающиеся результаты. Выяснение роли минеральной среды, влажности, интенсивности и качества света, а также роли температуры и длины дня в процессах развития растений, изучение комплексного действия экологических факторов вскрыли огромное влияние этих мощных факторов среды на изменчивость организмов. Но логика развития той или иной области науки и здесь привела отдельных исследователей к чрезмерным увлечениям: возникла идея о том, что прямое действие факторов среды непосредственно приводит к образованию новых видов и форм.

Посмотрим, что пишет Тимирязев по поводу соображений такого рода, высказывавшихся еще в его время. «Нетрудно усмотреть логическую ошибку в этой новейшей попытке упразднить дарвинизм. Что первоначальные причины, вызывающие, при участии отбора, полезные приспособления, должны заключаться именно в окружающих, а не каких иных условиях, само собой очевидно… Очевидно, что полезные изменения, дающие материал для отбора, должны быть из числа вызываемых окружающими условиями… но заключить обратно, что это воздействие по существу должно давать начало полезным изменениям, значит создавать новую, еще более темную и голословную метафизическую телеологию среды на место оказавшейся несостоятельной теологии организмов».

Если в первом случае Тимирязев указывает на замкнутость ученых рамками наследственности и стремление объяснить образование видов, опуская изменчивость и влияние среды, то в этом втором случае он столь же определенно указывает, что одной изменчивостью под влиянием среды, опуская наследственность, объяснить возникновение новых видов и форм нельзя. Основой учения о происхождении видов — дарвинизма — остаются три фактора: изменчивость, наследственность и отбор.

Таково блестящее решение Тимирязевым одной из самых трудных проблем биологии, важное и для биологов настоящего времени; оно призывает ученых не увлекаться догматическими утверждениями, а идти к биологическому и физиологическому анализу тех сложных взаимоотношений, которыми связаны явления изменчивости и наследственности.

В своей прекрасной речи «Факторы органической эволюции» Тимирязев даст анализ всех важнейших достижений биологии в последарвиновское время. Он считает, что между учением Дарвина, общей теорией развития органического мира и проблемами специальных биологических исследований существует неразрывная связь.

В конце этой речи он указывает, что «дарвинизм не может ответить на то, как и почему изменялись органические существа, потому что такой общей задачи, такого общего ответа нет и быть не может. Таких задач несметное число и отвечать на них призван не дарвинизм, учение общебиологическое, а экспериментальная физиология».

Посмотрим теперь, как одну из капитальнейших проблем эволюции растительных организмов решил сам Климент Аркадьевич Тимирязев как физиолог-экспериментатор.