Кевин Коннелли шел по широкой асфальтовой парковке делового центра Стоунхэм к своей машине — серебристому «мерседесу» с низкой подвеской, который он предусмотрительно поставил вдали от других автомобилей, чтобы избежать вмятин и царапин.

Повернув ключ в замке, он открыл дверцу и опустился на черное кожаное сиденье. Коннелли любил хорошие машины, и в «мерседесе» ему доставляло радость все — тихий щелчок дверцы, мягкое облегающее сиденье, негромкое гудение двигателя. Дополнительное оборудование стоило каждого цента из тех двадцати тысяч, что он доплатил к базовой цене. В свое время, не столь давно, сама поездка домой была для него самым приятным событием вечера.

Но это время прошло.

Коннелли выехал с парковки на дорогу, ведущую к Сто двадцать восьмому шоссе, мысленно планируя маршрут. Он собирался остановиться у винного магазина в Берлингтоне и купить бутылку «Перье-Жуэ», а потом заехать в цветочную лавку неподалеку за букетом. «На этой неделе будут фуксии, — решил он. — Вряд ли она ожидает фуксий». Цветы и шампанское стали традицией его субботних вечеров с Линн, которая любила шутить, что единственная загадка для нее — цвет роз, которые он ей принесет.

Если бы кто-то сказал ему всего несколько лет назад, насколько Линн изменит его жизнь, он бы высмеял его. У него была интересная и ответственная работа директора компьютерной компании, множество друзей и более чем достаточно увлечений, чтобы заполнить свободное время. Он делал деньги и никогда не имел проблем с женщинами. Впрочем, подсознательно он, похоже, чувствовал, что ему не хватает чего-то, — иначе никогда не побывал бы в «Эдеме». Но даже после того, как он прошел утомительное обследование и внес двадцать пять тысяч долларов, он понятия не имел, сколь законченной сделает его жизнь Линн. Как будто до тех пор он был слеп и никогда не знал, чего он лишен, пока внезапно не обрел зрение.

Выехав на шоссе, он влился в субботний поток автомобилей, наслаждаясь плавным ускорением мощной машины. Он помнил, как странно чувствовал себя в тот вечер, когда они впервые встретились. Сначала он минут пятнадцать, а может быть, и дольше думал, что это какая-то кошмарная ошибка, что в «Эдеме», возможно, перепутали его фамилию с кем-то другим. Во время последней беседы его предупредили, что подобная реакция встречается часто, но это не помогло. Первую половину свидания он лишь смотрел на сидящую с ним за столиком женщину, которая выглядела вовсе не так, как он ожидал, и размышлял, насколько быстро ему удастся вернуть те двадцать пять тысяч, которые он заплатил за эту безумную идею.

Но внезапно между ними что-то произошло. Даже сейчас, сколько бы они с Линн ни шутили по этому поводу в последующие месяцы, он не мог сказать, что это было. Что-то захватило его. За ужином он совершенно неожиданным для себя образом выяснил их общие интересы, вкусы, увлечения и антипатии. Еще более интригующими оказались их различия — оба как будто неким образом дополняли друг друга. Он всегда был слаб в иностранных языках, она же свободно владела французским и испанским. Линн объяснила ему, почему практическое применение языка намного естественнее зубрежки учебника. Всю вторую половину ужина она говорила исключительно по-французски, и к тому времени, как ему принесли крем-брюле, он удивился, сколь многое он понимает. На втором свидании он узнал, что Линн боится летать; будучи пилотом и совладельцем частного самолета, он объяснил ей, как преодолеть этот страх, и предложил попытаться сделать это, поднявшись в воздух вместе на его «сессне».

Он сменил полосу, улыбнувшись самому себе. Попытки объясниться были неуклюжими, и он прекрасно понимал это. Их личности, судя по всему, дополняли друг друга слишком замысловатым образом, чтобы это подлежало описанию. Он мог лишь сравнивать ее с другими женщинами, которых знал. Настоящее и фундаментальное различие заключалось в том, что они были вместе уже два года, и тем не менее предстоящая встреча столь возбуждала его, будто он только что влюбился.

Он вовсе не был образцом совершенства. Проведенное в «Эдеме» обследование чересчур ясно показало все его недостатки. Он бывал раздражителен, заносчив и так далее. Впрочем, рядом с Линн он во многом изменился. Он научился от нее спокойной уверенности в себе, терпению. А она что-то взяла от него. Когда они познакомились, Линн была застенчивой и слегка замкнутой, но с тех пор ее робость во многом прошла. Она и сейчас бывала молчалива — например, в последние дни, — но никто, кроме него самого, не замечал этого.

Больше всего его беспокоил секс, хотя, обращаясь в «Эдем», он никогда бы в том не признался. Он уже был далеко не юн и достаточно опытен, так что постельные марафоны уже не были для него так важны, как когда-то. Он ни в коей мере не был кандидатом на «виагру», но обнаружил, что теперь ему приходится одаривать женщину более глубокими чувствами, чтобы это действовало на него самого. Именно в том заключалась проблема с предыдущей партнершей, которая была на пятнадцать лет младше его, и ее сексуальные аппетиты, которые наверняка бы радовали его, будь он юным жеребцом, оказались несколько устрашающими.

С Линн подобных проблем не существовало. Она была такой терпеливой и любящей женщиной — а ее тело столь чудесно реагировало на его прикосновения, — что секс с ней был лучшим в его жизни. И, как все остальное в их супружестве, со временем становился еще лучше. При мысли о приближающейся годовщине свадьбы он ощутил легкую дрожь нарастающего желания. Они собирались отметить семейный праздник в Канаде, на берегу Ниагарского водопада, где провели медовый месяц. «Еще несколько дней, и все», — подумал Коннелли, сбавляя скорость перед съездом с шоссе. Если что-то и беспокоит Линн, то водяная дымка Девы Туманов быстро развеет и прогонит любые опасения.