Морин Боуман впервые услышала, как плачет ребенок соседей.

Плач привлек ее внимание не сразу — лишь минут через пять, может, через десять. Она заканчивала мыть посуду после завтрака — и вдруг замерла, держа на весу руки в желтых перчатках, с которых стекала мыльная пена. Морин поняла, что не ослышалась: плач доносился из дома Торпов.

Морин сполоснула последнюю тарелку, обернула ее влажной тряпкой и задумчиво повертела в руках. Детский крик никого бы тут не обеспокоил, будучи столь же рядовым звуком пригорода, как звяканье тележки мороженщика или лай собаки, — всего лишь фоновый шум, который не улавливало сознание.

Почему же она обратила на него внимание? Морин поставила тарелку на сушилку.

Потому что ребенок Торпов никогда не плакал. В погожие летние дни, когда окна были открыты настежь, она часто слышала, как малышка агукает, пищит или смеется, иногда под звуки классической музыки. Легкий ветерок смешивал голос девочки с запахом пиний.

Морин вытерла руки полотенцем, аккуратно сложила его и подняла взгляд. Был уже сентябрь — первый по-настоящему осенний день. Вдали, за закрытым из-за холода окном, пурпурные склоны вершин Сан-Франциско покрывал снег.

Пожав плечами, Морин отошла от раковины. Все дети время от времени плачут. Даже напротив, стоит беспокоиться, если они не делают этого. К тому же это не ее забота — у нее и так работы по горло, куда уж там лезть в жизнь соседей. Была пятница, как всегда самый суматошный день недели. Репетиция в ее хоре, балет у Кортни, тренировка по карате у Джейсона. К тому же сегодня у Джейсона день рождения, на который он пожелал фондю из говядины и шоколадный торт, что означало еще одну поездку в новый супермаркет на Шестьдесят шестом шоссе. Вздохнув, Морин вытащила список неотложных дел из-под магнита на дверце холодильника, взяла с подставки под телефон карандаш и начала вписывать очередные пункты.

Неожиданно она остановилась. Учитывая закрытые окна, ребенок Торпов действительно орал во все горло, раз она услышала его…

Морин попыталась не думать об этом. Наверное, малышка ушибла ножку или что-нибудь в этом роде. Может, у нее колики, вполне обычное дело в ее возрасте. Кроме того, Торпы — взрослые люди и вполне способны справиться сами. Они справятся с чем угодно.

Последняя мысль выглядела слегка ироничной, и Морин сразу же оборвала себя. У Торпов другие интересы, они вращаются в других кругах, только и всего.

Льюис и Линдси Торп переехали во Флагстафф всего год назад. Молодая привлекательная пара резко выделялась в районе, где жили главным образом одинокие люди и пенсионеры. Морин вскоре пригласила Торпов на ужин. Они оказались очаровательными гостями: дружелюбными, любящими пошутить и очень вежливыми. Разговор с ними шел легко и непринужденно. Впрочем, ответного приглашения так и не последовало. В то время Линдси была на последнем месяце беременности, и Морин хотелось верить, что причина именно в этом. А теперь, когда у нее родился ребенок и она вернулась на работу… вполне можно понять их.

Морин медленно подошла к раздвижной стеклянной двери. Отсюда дом Торпов был виден лучше. Она знала, что вчера вечером они были дома. Во второй половине дня Морин видела, как машина Льюиса проехала мимо. Сейчас, когда она смотрела на дом соседей, там царило полное спокойствие. Если не считать ребенка. Господи, у этой малышки, похоже, железные легкие…

Морин подошла ближе к двери и вытянула шею. На дорожке стояли оба автомобиля Торпов — одинаковые «Ауди А-8», черный Льюиса и серебристый Линдси.

Оба дома, в пятницу? Действительно странно. Морин прижалась носом к стеклу.

И тут же попятилась. «Ты ведешь себя как та самая сующая повсюду свой нос соседка, какой обещала себе никогда не быть», — подумала она. Ведь причин могло быть множество. Скажем, малышка больна, и родители остались дома, чтобы ухаживать за ней. Может, собираются приехать дедушка с бабушкой. Или Торпы решили уехать на выходные. Или…

Крик ребенка стал хриплым и прерывистым. Морин, не раздумывая, отодвинула стеклянную дверь.

«Погоди, нельзя же просто так взять и пойти туда. Если ничего страшного не случилось, я лишь помешаю им, а себя выставлю идиоткой».

Она посмотрела на кухонный шкафчик. Вечером она испекла шоколадного печенья на день рождения Джейсона. Почему бы не отнести им немного? Вполне разумный добрососедский поступок.

Морин быстро схватила бумажную тарелку, но тут же сменила ее на фарфоровую, положила на нее десяток печений и прикрыла сверху пленкой. Взяв тарелку, она подошла к двери.

Вспомнив, что Линдси прекрасно умеет готовить, Морин снова заколебалась. Несколько недель назад, когда они встретились возле почтовых ящиков, та извинилась, что не может поговорить, поскольку именно сейчас занята приготовлением шоколадного крема с жженым миндалем и все уже на плите. Что они подумают о тарелке домашнего шоколадного печенья?

«Слишком много размышлений. Просто иди туда».

Что, собственно, смущало ее в Торпах? То, что они как будто не нуждались в ее дружбе? Они были хорошо образованы, но и Морин в свое время получила диплом с отличием по английской филологии. Они богаты, впрочем как и половина местных жителей. Может, то, что они казались столь совершенной, идеально подобранной парой? Просто удивительно. Во время того единственного визита Морин заметила, как они держались за руки, как один часто заканчивал фразу, начатую другим, как они постоянно обменивались короткими, но многозначительными взглядами. «Счастливы до отвращения» — так назвал это муж Морин. Впрочем, сама она не видела в этом ничего дурного. Честно говоря, она обнаружила, что слегка завидует им.

Крепко держа в руках тарелку с печеньем, она подошла к двери, отодвинула ширму и вышла наружу.

Было прохладное ясное утро, в воздухе чувствовался сильный запах кедра. В кронах деревьев пели птицы, а из долины, со стороны города, слышался печальный свист поезда, въезжающего на станцию.

Снаружи детский плач был слышен намного громче.

Морин решительно пересекла газон между садовыми фонарями и перешагнула бордюр из железнодорожных шпал. Она впервые оказалась на участке Торпов, и ей отчего-то стало не по себе. Территория за домом была огорожена, но сквозь щели в заборе Морин заметила японский садик, о котором рассказывал Льюис. Японская культура была его увлечением, и он перевел несколько великих поэтов, авторов хайку. Он назвал несколько имен, которых она никогда прежде не слышала. Садик выглядел мирно и безмятежно. Во время того ужина Льюис рассказал историю о наставнике дзен, который велел ученику привести в порядок его сад. Ученик потратил на это целый день, собирая засохшую листву, подметая и чистя каменные аллейки, разравнивая граблями песок. Наконец учитель пришел взглянуть на результаты его трудов. «Хорошо?» — спросил ученик, показывая на тщательно убранный сад. Но наставник отрицательно покачал головой, затем поднял горсть камешков и разбросал их по ровному песку. «Вот теперь хорошо», сказал он. Морин вспомнила веселые искорки в глазах Льюиса, когда тот рассказывал эту историю.

Она поспешно двинулась вперед, слыша все более громкий крик ребенка. Прямо перед ней была кухонная дверь Торпов. Морин подошла к двери, предусмотрительно изобразив на лице лучезарную улыбку, и отодвинула ширму. Она постучала, но после первого толчка дверь открылась сама.

Морин шагнула в дверь.

— Эй! — крикнула она. — Линдси? Льюис?

Здесь, в доме, детский плач буквально разрывал уши. Она даже представления не имела о том, что младенец может кричать столь громко. Где бы ни были родители, они наверняка не слышали Морин. Как они могли не замечать этого шума? Может, они в душе? Или занимаются страстным сексом? Она неуверенно огляделась вокруг. Кухня была прекрасна — профессиональное оборудование, блестящие черные шкафчики. И пуста.

Дверь вела прямо в освещенную лучами утреннего солнца столовую. Ребенок был там, в сводчатом коридоре между столовой и каким-то другим помещением, которое, судя по виду, могло быть гостиной. Девочка была крепко привязана к высокому стульчику, лицом к комнате. Личико ее посинело от плача, щеки были залиты слюной и слезами.

Морин бросилась к ней.

— Ох, бедняжка. — Неловко балансируя тарелкой с печеньем, она нашла салфетки и начала вытирать лицо малышки. — Ну все, все.

Но ребенок не переставал плакать, размахивая кулачками и безутешно глядя прямо перед собой.

Морин потребовалось некоторое время, чтобы полностью вытереть личико девочки. От крика у нее звенело в ушах. Лишь когда она убрала салфетку в карман джинсов, ей пришло в голову взглянуть туда, куда смотрела малышка, — в гостиную.

В то же мгновение плач ребенка и звон упавшей тарелки с печеньем потонули в пронзительном вопле Морин.