Я нашел Дэвиса в каюте, обложенного стопами книг. Полка стояла пустая, ее содержимое валялось между чашек и на полу. Мы оба заговорили одновременно:

– Ну, что это было?

– Что она сказала?

Я уступил и вкратце передал наш разговор. Дэвис слушал молча, постукивая по столу книгой, которую держал в руках.

– Она убежала не попрощавшись, – сказал он. – И не удивительно. Глянь-ка!

Приятель протянул мне маленький томик, внешнее обличье которого мне было хорошо знакомо в отличие от содержания. В одной из ранних глав я отметил, что библиотека Дэвиса, если не считать таблиц приливов, лоций и т. п., состояла из книг двух жанров: истории военно-морского искусства и его любимого хобби, плаваний на малых яхтах. Из последнего разряда имелось шесть-семь изданий, включая «Фолкон на Балтике» Найта, «Прогулки под парусом» Каупера, «По Ла-Маншу» Макмаллена и еще несколько менее известных историй про авантюрные путешествия. Мне разве что изредка доводилось полистать их, потому как наша жизнь на борту не оставляла досуга для чтения. Именно этот том… Впрочем, предпочту не описывать его подробно, скажу только, что он был довольно ветхим и невзрачным, со старомодным переплетом из дешевой ткани, а заглавие обещало представить яхтсмену исчерпывающие сведения об эстуарии одной английской реки. Бумажный ярлычок, частично оторвавшийся, содержал пометку «3 пенса». Я пролистывал эту книжку пару раз, но без особого интереса.

– Ну и?.. – протянул я, переворачивая пожелтевшие страницы.

– Долльман! – вскричал Дэвис. – Ее написал Долльман!

Я открыл титульный лист. На нем значилось: «Лейтенант королевского военно-морского флота N.». Само имя ни о чем мне не говорило, но я начал понимать.

– Автор обозначен и на корешке, – продолжил Дэвис. – И, я уверен, именно на него она и смотрела.

– Но с чего ты взял?

– Да вот же он! Какой я осел, что не замечал раньше! Посмотри на фронтиспис!

Передо мной предстал прискорбный образец устаревшего типа иллюстраций, лишенный четкости и должной проработки, однако вполне различимый – это была репродукция с фотографии, хоть и весьма несовершенная. На фото была запечатлена небольшая яхта, бросившая якорь на фоне деревьев; на палубе стоит владелец – мужчина без пиджака, хорошо сложенный, крепкий, молодой, среднего роста, чисто выбритый. Лицо вроде как ничем не примечательное, но масштаб снимка был совсем невелик, а выражение у автора, как часто бывает, было самое что ни на есть «фотографическое».

– Как ты узнал его? Ведь, по твоим словам, ему лет пятьдесят, у него седая борода.

– По форме головы. Такое не изменишь. Погляди, как она расширяется кверху, потом становится плоской – эдакий клиновидный череп, с высоким крутым лбом. На снимке, конечно, трудно разглядеть. (Детали действительно были не слишком четкими, но я заметил то, о чем говорил Дэвис.) Рост и фигура тоже соответствуют. И время сходится. Посмотри внизу.

Под картинкой значились название яхты и дата. Указанный на титульном листе год издания книги был тот же самый.

– Шестнадцать лет назад, – проговорил Дэвис. – На снимке ему лет тридцать с чем-то, так? А сейчас около пятидесяти.

– Давай размышлять. Шестнадцать лет тому он еще англичанин, офицер флота Ее величества королевы Виктории. А теперь немец. Где-то в промежутке с ним случается неприятность: бесчестье, разжалование, бегство, изгнание. Когда могло это случиться?

– Здесь они прожили три года. Так сказал фон Брюнинг.

– Нет, то событие случилось гораздо раньше. Клара говорит на немецком с детства. Сколько ей сейчас, по-твоему? Девятнадцать? Двадцать?

– Около того.

– Получается, на момент публикации этой книги ей исполнилось года четыре. Крах должен был произойти вскоре после этого.

– И с тех пор они укрываются в Германии.

– А книга знаменитая?

– Ни разу не видел другого экземпляра. А этот прикупил случайно у букиниста за три пенса.

– Девушка заметила ее, как ты считаешь?

– Да, уверен.

– В сентябре она не поднималась на борт?

– Нет. Я приглашал обоих, но Долльман сказал, что она не может.

– Но ведь он-то был на «Дульчибелле»! Ты сам это говорил.

– Один раз. В первый же день сам напросился на завтрак. Клянусь Юпитером! Ты намекаешь, что он мог видеть книгу?

– Это многое объясняет.

– Это объясняет все.

На пару минут мы погрузились в глубокое раздумье.

– Ты действительно считаешь, что это объясняет все? – спросил я. – В таком случае нам лучше взять курс подальше отсюда и забыть об этом деле. Ведь в таком случае это простой бедолага с прошлым, на секрет которого ты наткнулся и который, обезумев от страха, попытался заткнуть тебе рот. Мести ты не ищешь, поэтому нам все равно. Мы можем уничтожить его, если захотим, но какой в том прок?

– Ты говоришь так, хотя считаешь иначе, – ответил Дэвис. – Но я отлично понимаю твои мотивы и очень благодарен за них, старина. Но это еще не все. Долльман плетет интригу с немцами, иначе зачем Гримму шпионить за нами, фон Брюнингу устраивать перекрестный допрос? Мы нащупали ключ не только к личности предателя, но и к его затее. Но как же Клара? Что ты теперь о ней думаешь?

Я с готовностью принес свои извинения.

– Не виновна и не осведомлена, – гласил мой вердикт. – Имеется в виду, не осведомлена об изменнических махинациях отца, однако вполне в курсе того, что они беженцы из Англии, которым есть что скрывать. – Мне было много чего добавить, но вряд ли это имело отношение к делу. – Вот только наша дилемма делается бесконечно сложнее, – подытожил я.

– Нет тут никакой дилеммы, – отозвался мой друг. – В Бензерзиле ты сказал, что мы не можем ударить по нему, не повредив ей. Что ж, скажу, что отступать поздно. Если было время решать, то это когда мы заметили ее лодку. То была самая тяжкая минута для меня.

– И все-таки Клара дала нам ключ, а то и два к разгадке.

– Тут не наша вина. Не пустить ее на борт тоже стало бы демонстрацией наших намерений, а сам факт, что она дала нам подсказку, предопределяет остальное. Девушка не должна пострадать.

– Как она поступит?

– Станет держаться отца, полагаю.

– А как поступим мы?

– Пока не знаю. Да и откуда мне знать? – медленно произнес Дэвис. – Посмотрим. Проблема в том, что имеются две цели, одинаково важные – да, одинаково, клянусь Юпитером! – прижать его и спасти ее.

Повисла пауза.

– Задачка не из легких, – заметил я. – Ты отдаешь себе отчет, что в этот самый момент мы уже способны достичь первой цели? Нам стоит отправиться домой, пойти в Адмиралтейство и изложить факты, вот и все.

– Адмиралтейство! – фыркнул Дэвис с непередаваемым презрением.

– Ну, тогда еще и в Скотленд-Ярд. Наш приятель, осмелюсь предположить, заинтересует обе конторы. Будет удивительно, если на пару они не выследят его и не выяснят, как следствие, чем он занимается. В крайнем случае, внимание к этому участку побережья будет привлечено такое, что о секретности можно будет забыть.

– Не может быть и речи вот так вот заставить выдать ее отца, а потом сбежать! Кроме того, сведений мало, и нам могут не поверить. Не знаю, как ты, но я считаю такой курс трусливым.

– Тогда решено, – торопливо ответил я. – Давай вернемся к фактам. Когда ты впервые встретился с ней?

– На следующий день после прихода на Нордерней.

– А вечером она в салоне «Медузы» не появлялась?

– Нет, и Долльман даже не упомянул о ее существовании.

– Если бы он не нанес тебе визита тем утром, ты бы уплыл?

– Да, как и говорил.

– Долльман побудил ее уговорить тебя совершить совместный вояж?

– Думаю, да.

– Но услал ее назад, когда вышел в море?

– Естественно.

– Она недавно выразилась так: «Отец говорил, что с вами ничего не случится». Ты что-то сказал ей?

– Это случилось на отмели, когда мы встретились. Кстати, встреча была не случайная: Клара навела справки и узнала от одного шкипера, что нашу яхту видели у Вангерога, и уже поджидала нас. В первую же секунду она спросила про тот день и стала неловко извиняться за то, что они не дождались меня в Куксхафене. Ее отцу срочно понадобилось в Гамбург.

– Но ты ведь не попал в Куксхафен. Ты сообщил ей об этом? И вообще что именно рассказал? Это важно.

– Я оказался в жутком затруднении, потому как понятия не имел, как Долльман представил все дочери. Поэтому я принялся ходить вокруг да около, а она задала мне почти слово в слово тот же вопрос, что и фон Брюнинг: разве не schrecklich море было у Шархерна?

– Получается, Клара не знала про твой срез через пески?

– Да. Он не решился ей рассказать.

– А про свой?

– Рассказал. Да и как это скроешь? Она вполне могла догадаться по виду моря в иллюминаторе, по короткому промежутку времени и так далее.

– Однако, когда «Медуза» легла в дрейф и Долльман прокричал предложение следовать за ним, неужели ей не стало понятно, что происходит?

– Наверняка нет. В такую погоду из каюты можно было ничего и не услышать. Расспрашивать ее я не стал, но понял следующее: она думает, будто отец лег в дрейф как раз с обратной целью – сообщить, что они идут по короткому пути, а мне не надо следовать за ними.

– Вот почему фройляйн напирала на ожидание в Куксхафене?

– Именно. Мой переход обязан был занять больше времени.

– И она не заподозрила нечистой игры?

– Нет, насколько могу судить. В конце концов, вот он я, живой и невредимый.

– И все же Клара корит себя за то, что вообще уговорила плыть тебя с ними и что не убедилась в благополучном твоем прибытии?

– Видимо.

– Так что ты сказал ей насчет Куксхафена?

– Ничего. Дал понять, что заглянул туда, не застав их, передумал насчет Кильского канала и отправился на Балтику по реке Эйдер.

– Теперь о ее возвращении из Гамбурга. Она плыла одна?

– Нет, с мачехой.

– Клара призналась, что интересовалась насчет тебя в Брунсбюттеле?

– Нет, думаю, ей не хотелось. Да и нужды не возникло, потому что мой эйдерский маршрут объяснил все.

Я задумался.

– Ты твердо уверен, что фройляйн не имеет понятия о твоем броске через пески?

– Твердо. Но теперь она могла что-то заподозрить. При виде этой книги у нее могла зародиться мысль о нечистой игре.

– Еще бы, но у меня другое на уме. Существуют две истории. Одну, истинную, ты поведал фон Брюнингу – про переход по короткой линии вслед за «Медузой». Вторую Долльман скормил дочери, и там ты якобы огибал Шархерн. Очевидно, это его версия событий, которую он огласил бы в случае твоей гибели и дальнейшего расследования. Ту же версию Долльман обязан был довести и до своих матросов, заподозри те истину.

– Но, узнав, что я жив и вернулся, мерзавец вынужден будет отречься от своей лжи.

– Верно. Но допустим, что фон Брюнинг увидится с Долльманом раньше, чем последний узнает о твоем появлении, и захочет выяснить правду насчет того инцидента. На месте коммандера я бы сказал: «Кстати, а что сталось с тем молодым англичанином, которого вы спровадили на Балтику?» Долльман изложит свою версию, а фон Брюнинг, зная нашу, уличит его во лжи и поймет, что имела место попытка убийства.

– Ну и что? Коммандер и так наверняка знает, что Долльман – подлец.

– Мы так предполагаем, но можем и ошибаться. Отношения Долльмана с немцами остаются для нас загадкой. Не исключено, они понятия не имеют, что он англичанин, но, скорее всего, знают, так же как настоящее его имя и его прошлое. О том, какой эффект возымеет на эти отношения раскрытие твоей истории, нам можно только догадываться. Зато одно мне ясно: наш главный интерес – поддерживать status quo как можно дольше, преуменьшать опасность, которой ты подвергался тогда и выступать свидетелями в защиту Долльмана. Нам ни к чему расхождения в его и твоей историях. Они бросят тень не только на него, на это-то наплевать, но и на нас.

– Почему?

– Потому что если короткий путь через пески так опасен, что он, по его словам, не хотел пускать тебя по нему, а ты полез, то есть риск, что нас заподозрят в нечестной игре. А именно этого нам следует всячески избегать. Нас должны считать просто путешественниками, а не людьми, намеренными улаживать счеты или гоняющимися за секретами.

– И что ты предлагаешь?

– Пока, надеюсь, мы держались молодцами. Допустим, что нам удалось запудрить мозги фон Брюнингу. Давай строить свою политику, исходя из этого предположения. Отсюда вытекает, что нам надо как можно раньше сообщить Долльману о твоем возвращении и тем самым дать ему время пересмотреть тактику поведения, пока он себя не выдал. Потом…

– Но Клара расскажет ему, что мы здесь, – прервал меня Дэвис.

– Не думаю. Мы договорились держать этот сегодняшний эпизод в тайне. Она уверена, что больше никогда нас не увидит.

– По ее словам, Долльман прибывает с утренним пароходом. Что за пароход? Откуда?

– Это я знаю. Из Норддайха, что на материковом побережье. Туда приходит поезд из Нордена, а потом паром доставляет пассажиров на остров.

– В какое время?

– Об этом нам сообщит твой справочник «Брэдшоу». Ага, вот: «Зимнее расписание: отплытие в 8.30 утра, прибытие в 9.05».

– Тогда снимаемся немедленно!

Но сперва нам предстояло справиться с приливом. Впрочем, как только водораздел скрылся под водой, ситуация в проливе улучшилась, а дымка постепенно стала рассеиваться. Среди дюн на островном берегу проступили очертания маяка, и еще до темноты мы увидели шпили и крыши города, а также два черных пирса, вытянувшихся в южном направлении. До них оставалось не более мили, когда ветер окончательно стих и нам пришлось встать на якорь. Твердо вознамерившись добраться до места назначения сегодня же, мы дождались отливного течения и стали буксировать яхту яликом. В ходе этого занятия на нас внезапно опустился густой туман, прямо как днем ранее. Я сидел в этот миг на веслах и, естественно, тут же остановился, но Дэвис прокричал от румпеля приказ продолжать, а он-де сможет сориентироваться с помощью лота и компаса. И в итоге около девяти мы благополучно бросили якорь на рейде пятисаженной глубины, неподалеку от восточного, как показала рекогносцировка, пирса. Это можно с полным правом назвать образчиком блестящего навигационного искусства.

До момента, пока наша цепь не прогремела по клюзу, в гавани царила мертвая тишина. Потом с пирса донесся приглушенный оклик, и вскоре к нам направилась весельная лодка. В ней оказался вежливый, но заспанный портовый чиновник, без особого рвения принявшийся исполнять свою работу. Выяснив название судна, он вспомнил о прошлом визите «Дульчибеллы».

– Куда направляетесь? – спросил он.

– В Англию. Скоро или позднее, – ответил Дэвис.

Чиновник в ответ рассмеялся, будто услышал веселую шутку.

– Только не в этом году. Всю неделю будут стоять туманы, так всегда бывает, потом придут шторма. Лучше оставьте свой иол на зимовку здесь. Это для вас обойдется всего в шесть пенсов в месяц.

– Мы подумаем, – сказал мой друг. – Доброй ночи.

Наш гость растаял во тьме, словно призрак.

– А почтовая контора еще открыта? – крикнул я вслед.

– Нет, завтра в восемь, – раздалось из тумана.

Мы были слишком возбуждены, чтобы заботиться об удобствах или мирно спать, да и вообще не могли делать ничего, кроме как строить планы и взвешивать возможности. Никогда до этой ночи не разговаривали мы с такой откровенностью. Дэвис преодолел наконец последние барьеры сдержанности и полностью раскрыл передо мной душу. Он любил ту девушку и любил свою страну, и эти две простые страсти поглотили на время все его душевные силы. В нем не осталось места казуистике. Взвешивая одну и другую, постоянно слыша укоряющие голоса чести и благоразумия, он слишком долго страдал от этой бесплодной пытки. Оба чувства были правы, оба дороги. И если факты утверждают, что совместить их невозможно, tant pis pour les faits. Просто обязан был найтись путь, способный примирить или развести эти стремления.

Я был бы бесчувственной скотиной, если бы не откликнулся на призыв о помощи. Да и, сказать по правде, стремление Дэвиса разрубить узел в этот миг нашло во мне убежденного сторонника. Я тоже устал от бесконечных уверток, и увлечение нашей затеей, подогреваемое сделанным в тот вечер открытием, было сильно, как никогда. Не будучи лицемером, не стану утверждать, что рассматривал ситуацию однозначно. Моя философия на тот момент, когда я покинул Лондон, носила исключительно светский характер, а никому не под силу полностью перемениться за три недели. Я не стал таиться перед Дэвисом и испытал некоторое извращенное наслаждение, излагая ему всю правду о реакции общества на его свадьбу с дочерью преступника. Я говорю «правду», но на самом деле мной руководили скорее предрассудки, чем твердые убеждения, и Дэвиса мои доводы совершенно не тронули. Да и постепенно мной самим овладел его порыв. Возможно, привносить в наше приключение нотку безрассудного рыцарства более подобало средневековым паладинам, нежели трезвым современным юношам, но я, слава Богу, был не слишком трезв и достаточно молод, чтобы черпать пыл если уж не в характере, то в воображении. А быть может, и в характере тоже – пусть Галахады не часто встречаются среди обычных людей, последние способны равняться на них и питать слепую веру в их богатырскую силу.

Вот только низвести романтический идеал до реалистичного плана – задача невероятно сложная.

– Спорить будем потом, – заявил я. – Какова наша главная задача? Именно она определит все остальное.

Ответ мог быть только один – убрать Долльмана, при всех его секретах, дочерях и прочем, подальше из Германии. Только так могли мы достичь своей двойной цели. Что за наслаждение, отбросив рой сомнений, обнаружить гранитную необходимость, пусть даже недостижимую! Мы нащупали ее под ногами и получили опору. Первый вывод заключался в том, что, сколь бы многочисленны и сильны ни были наши противники, единственным открытым врагом является только Долльман. Борьба должна разворачиваться между нами и ним.

Если мы победим и выясним, что он затевает, нам любой ценой надо скрыть успех от его немецких дружков и отделить Долльмана от них прежде, чем он будет скомпрометирован. (Обратите внимание, что, ставя перед собой такую цель, мы руководствовались явно неумеренным оптимизмом.) Второй пункт касался именно тайного занятия Долльмана, и был куда заковыристее. Не установи мы личность предателя, разгрызть этот орешек представлялось бы почти нереальным. Но открытие многое меняло. Оно устраняло противоречия между двумя способами действий, выбор между которыми мы смутно пытались сделать, метаясь от одного к другому, вдохновляясь поочередно противоречивыми мотивами. Один способ предполагал сосредоточиться на изысканиях своими силами; второй – выбить секрет напрямую из Долльмана хитростью или угрозами. Девиз дня побуждал нас отказаться от первого и отдать предпочтение второму.

Перспективы самостоятельных изысканий выглядели ни на йоту не лучше, чем раньше. В разработке имелись две теории: проливная и меммертская. Первая дышала на ладан из-за недостатка доказательств, вторая тоже выглядела слабовато. По словам фройляйн Долльман, работы по подъему сокровищ действительно ведутся. Факт сам по себе незначительный, ведь было ясно, как день: даже если отец ее занят некими интригами, то дочь к ним совершенно непричастна. Но если сфера этих интриг включает Меммерт, было бы глупо втягивать ее в эту сферу, позволять так спокойно болтать про погружение в водолазном колоколе. Напрашивался вывод, что если и кроется на острове тайна, то явно местного пошиба. И все-таки притяжение Меммерта как места, имеющего прямое отношение к Гримму, как единственной зацепки найти разгадку, оставалось велико. Весомое препятствие заключалось в том, как нам, находящимся под постоянным надзором, удастся проникнуть в тайну Меммерта. Если там имеется нечто, что стоит увидеть, будет предпринято все, чтобы скрыть это от наших глаз, а предприняв попытку и провалившись, мы рискуем всем. Именно по этому пункту остались у нас с Дэвисом неразрешенные противоречия. В Бензерзиле он против воли поддался впечатлению от моих аргументов насчет Меммерта, но затем, как я уже упоминал, впал в иную крайность. «Проливная теория» стала для него чем-то вроде религии, ибо обещала убить двух зайцев: не только избежать столкновения с Долльманами, но и достичь успеха тем методом, в котором ему не имелось равных. Бросить промеры и заняться шпионажем на объектах береговой обороны – эта идея всегда страшила его и вызывала сомнения. Причем не с моральной точки зрения. Мой друг был слишком здравомыслящим человеком, дабы игнорировать очевидный факт, что, по сути дела, мы шпионим на территории чужого государства в мирное время, или тешить совесть, подыскивая уклончивые определения нашему образу действий. Но эту чужую державу олицетворял для него Долльман, предатель. Приняв это как конечный мотив оправдания наших действий, мой товарищ был готов идти до конца. И в большей мере нежелание перешагивать через эти, самим установленные себе пределы заставляло цельный характер Дэвиса уклоняться от поддержки меммертской теории. И в этой антипатии присутствовала значительная толика здравого смысла.

Это то, что касается самостоятельных изысканий.

С другой стороны, для применения второго способа открылись теперь все дороги. Дэвис не страшился более запутанной ситуации на Нордернее, а фортуна передала нам в руки новое мощное оружие против Долльмана. Насколько мощное, оставалось только гадать, потому как мы увидели только маленький проблеск из прошлого негодяя и его подоплека отношений с британским правительством оставалась загадкой для нас. Но мы теперь знали, кто он такой. Если воспользоваться с умом этим знанием, то неужели нельзя выжать из него остальное? Надо соблюдать осторожность, конечно, и подстраиваться под его поведение, а тем временем готовить удар и поставить на него все. Таков примерно был план, который мы наметили тем вечером.

Позже, ворочаясь без сна в койке, я все думал о той неприметной книжице. Встав, я зажег свечу и раскрыл томик. В предисловии сообщалось, что сей труд написан в ходе двухмесячного отпуска с военно-морской службы, и выражалась надежда, что он принесет пользу яхтсменам-любителям. Стиль был лишен красивостей, но отличался емкостью и лаконизмом. В нем не угадывалось и следа авторской индивидуальности, если не считать сдержанного вдохновения, с которым описывались банки и отмели. Это напомнило мне Дэвиса. В остальном же я нашел книгу скучной, и, если честно, чтение ее и навеяло на меня сон.