1. ЧАША БОГОВ

В большинстве своем люди верят, что в конце концов попадут на небеса, – это свойственно даже тем, кому, по мнению окружающих, уготовано совсем иное место. Но лишь очень немногим кажется, что попасть туда можно еще при жизни.

Горой Богов называли ее шайены. Она была настолько чужда этому миру, что, казалось, вот-вот должна исчезнуть словно мираж – и все же, сколько Люди помнили себя, всегда была здесь.

Огромная и зловещая, она возвышались над обычными горами, подобно гигантскому вулканическому конусу – но при этом она никогда не была вулканом. Из тех, кто отваживался взойти на нее, не вернулся ни один, и даже в самые ясные дни вершина ее была скрыта плотным кольцом облаков – оно постоянно вращалось и никогда не опускалось ниже пяти с половиной километров.

Этих странностей было достаточно, чтобы внушить Людям почтение и суеверный страх, но он всегда чем-то отличался от своих соплеменников и потому с детства скорее восхищался Горой, нежели боялся ее.

Он был одним из Людей – тех, кого нелюди из других народов называли шайенами. Он был охотником, он был воином – он был полноправным членом племени, наконец, и, как все Люди, обладал таинственным чувством единения с природой, ощущением внутренней связи между миром и человеком. Он принимал почти все, чему его учили, – но он никогда не верил, что внутри Горы живут боги.

И вождю, и знахарю было известно о его сомнениях, однако, сколько они ни старались, поколебать их не удалось. Напоминая ему о судьбе смельчаков, дерзнувших штурмовать Гору, они говорили, что склоны ее священны и охраняются особо могущественными духами. Он верил и в духов, и в священную землю, но считал, что эти понятия не имеют к Горе никакого отношения. По сравнению с остальными, предания, связанные с ней, были слишком недавними и выглядели чрезвычайно неубедительно. Он знал, что есть вещи, созданные небесами, есть – природой, а есть – человеком, и всегда был уверен, что Гора принадлежит именно к последним. Она стояла на земле его народа, но существовала отнюдь не с древнейших времен, и он ничуть не сомневался, что легенды и сказания о ней были распространены умышленно – чтобы исключить любые расспросы о ее происхождении. Словом, там, где его соплеменникам чудилось сверхъестественное, он видел лишь нечто оскорбительное и даже, пожалуй, святотатственное.

– Мы охотимся на бизонов и оленей, – говорил ему знахарь, – и владеем этой землей по милости Творца. Воистину, это хорошая жизнь. А Гора всего лишь часть окружающего мира.

– Это вовсе не часть окружающего мира, – возражал бунтарь. – Она не естественна, но и не сверхъестественна, и я не хуже тебя знаю, на что это похоже. Там, в Консилиумах, люди далеки от природы и вынуждены полагаться не на собственное мастерство – мастерство духа или тела, – а в основном на механизмы и прочие искусственные приспособления. Все знают об этом, ведь раз в два года они обязаны прожить среди нас три месяца. Эта Гора не от богов, не от природы – она от человека. Ты мудр. В сердце своем ты знаешь, что это так.

– Я знаю многое, – осторожно отвечал знахарь. – Не могу сказать, что в твоих словах нет ни крупицы истины, но истина и правота – не всегда одно и то же. Однажды Творец уже наказал нас за нашу гордыню, отдав нас во власть даже не то что нелюдям, но бледнолицым демонам, которые охотились за нами ради забавы, а немногих оставшихся сгоняли на бесплодные земли, где сама жизнь – так, как мы ее представляем, – была невозможна. Это был ад наяву – и хотя потом одни бледнолицые демоны были взяты к звездам, а другие вернулись на свою прежнюю родину, за Восточное море, многое еще напоминает о том зле, которое они совершили. До сих пор, поднявшись на холм, ты можешь увидеть горные хребты, прорезанные широкими дорогами, а в лесах встретить руины некогда величественных городов.

– И это лишний раз доказывает, – со странной усмешкой подхватил он, – что все предания о Горе созданы лишь для того, чтобы держать людей подальше от ее склонов. Другими словами, она – творение земных сил, а не небесных.

– Земных и адских сил! – Знахарь с отвращением сплюнул. – Это дурное место. Быть может, там вход в самый ад. Но пока она не беспокоит нас, зачем нам беспокоить ее? Если ты бросишь вызов Горе и она поглотит тебя так же, как поглотила твоих предшественников, – что в этом хорошего? А если ты останешься в живых, но выпустишь на свободу полчища злобных демонов, то снова навлечешь на нас гнев Творца и погубишь свой народ.

– Может, ты и прав, старик, – и все же я брошу ей вызов! Я сделаю это потому, что она здесь, а я желаю знать, а не прятаться от неизвестности, как прячется ребенок в грозу, невежеством своим усиливая свой страх. Долг Человека – победить страх, иначе мы превратимся в животных. Я уважаю Гору, но не боюсь ее, и есть только один способ доказать это Творцу, возвысившему нас духом над прочими своими созданиями. Пусть я погибну, но погибну с честью, как храбрец. Если я отступлюсь, убоявшись смерти, то паду в своих собственных глазах. Если я отступлюсь из-за страха перед демонами, о которых ты говорил, то значит, весь мой народ охвачен страхом, и стало быть, мы не Люди, не венцы творения, а лишь жалкие твари, подвластные темным инстинктам. Стоит позволить страху управлять тобой в малом, он вскоре будет управлять тобой и во всем остальном.

Знахарь вздохнул:

– Я всегда говорил, что тебя нужно отправить на обучение в Консилиум. У тебя как раз подходящий склад ума. Но, боюсь, теперь уже слишком поздно. Ступай. Взойди на Гору. Погибни с честью, доказав себе свое мужество. Да пребудет с тобой моя скорбь, ибо, будучи наделен великим умом, ты окончишь жизнь бесцельно и бесполезно. Я не желаю больше спорить с тобой. Тонка грань, отделяющая упорство от упрямства, и не в моих силах вернуть того, кто ее переступил. Ступай!

* * *

Ему повезло: подъем был опасным, но нетрудным. Шайены не умели обрабатывать металлы, и он боялся, что окажется недостаточно подготовленным к восхождению, но здесь, на крутых скалистых склонах Горы, было вполне достаточно крепкой веревки, сильных рук и верного глаза.

Он оделся тепло, его одежда, подбитая мехом, могла выдержать любые испытания, а капюшон и маска на лице защищали от пронизывающего холода, царящего на высоте даже в это время года. По опыту прежних восхождений он знал, что по мере подъема воздух будет становиться разреженнее, и не спешил, чтобы организм успел привыкнуть к высоте. Его запас воды был ограничен, а солонина, которую он взял с собой, вызывала сильнейшую жажду, но он надеялся быстро добраться до кромки вечных снегов и потому не особенно беспокоился.

Чем ближе становилось облачное кольцо, тем больше крепла в нем уверенность, что он – единственный, кому удалось зайти так далеко. Снежные оползни и скрытые расщелины в сочетании с недостатком опыта могли остановить любого – тем более что кажущаяся легкость подъема была способна внушить новичку излишнюю самонадеянность, которая оказалась бы губительной.

Но у него опыта было достаточно, и пока все шло точно так же, как и в предыдущих его восхождениях – только эта гора была намного выше. Вблизи она уже не казалась такой странной, и он даже начал подумывать, не сыграло ли воображение злую шутку с его народом.

Однако над головой по-прежнему бурлила густая масса облаков, которых здесь просто не должно было быть – во всяком случае, не постоянно, да еще на такой высоте, – и это обстоятельство подстегивало его решимость и разжигало любопытство. Он войдет в эти облака!

Когда он добрался до них, холод стал невыносимым: казалось, даже глаза превращаются в хрусталики льда. Здесь начиналась самая опасная часть восхождения: пробираясь на ощупь в ледяном тумане, легко сбиться с пути, и если облака тянутся до самой вершины, один неверный шаг может привести его прямо в бездну.

Правда, облака оказались не настолько плотными, как он опасался: кое-что можно было разглядеть, но поднялся сильный ветер, и под его порывами каждое движение могло стать роковым. Внезапно воздух потеплел – не сильно, но вполне ощутимо, – и он насторожился; в окружающем тумане не было ничего подозрительного, он по-прежнему оставался всего лишь туманом, но отсутствие каких-либо запахов настораживало: ведь наиболее вероятный источник тепла – выход горячих газов или что-нибудь в этом роде. Весьма озадаченный, он продолжил восхождение и через пару десятков шагов внезапно вышел на чистое пространство. Строго говоря, это был лишь узкий промежуток между двумя слоями облаков, образованный массой теплого воздуха, но это уже не имело значения: прямо перед собой, метрах в двенадцати, он увидел вершину Горы. Второе облачное кольцо клубилось значительно выше.

Здесь, наверху. Гора еще больше напоминала вулкан; идеально круглая воронка кратера диаметром более сотни метров выглядела столь же неестественно, как стена облаков и неожиданное тепло. Собственно говоря, кратер и был источником этого тепла: он ясно видел, как над ним дрожит воздух. Человек осторожно, ползком, подобрался к краю кратера и заглянул внутрь. На мгновение ему показалось, что непривычно долгое восхождение лишило его рассудка.

Лица… Огромные лица, высеченные из белесоватого камня, окружали воронку. Носы были не меньше восьми метров в длину, а гигантские рты, к счастью, закрытые, вполне могли бы проглотить целое стадо бизонов.

"Кто изваял их? – со страхом подумал он. – И зачем?"

Метрах в сорока ниже кольца каменных лиц воронка кончалась. Дырчатый пол казался покрытым какой-то грубой тканью, но он был достаточно искушен, чтобы понять: это наверняка металл. Сквозь узкие ячейки этого диковинного сита из недр горы поднимался горячий воздух, создающий облачную завесу и поддерживающий температурный режим вокруг вершины. В центре воронки имелось изображение пяти колец, размещенных квадратом: четыре по углам и пятое – в середине. Внутри колец тоже виднелись какие-то рисунки, но разглядеть их как следует не удалось: отчасти мешало расстояние, но больше – что-то напоминающее смолу, которой были залиты рисунки. Местами это покрытие было сколото, из чего он сделал вывод, что оно появилось здесь позже, чем изображения.

Еще раз взглянув на исполинские лица, он почувствовал озноб. Они были загадочны и внушали трепет; он не сомневался, что перед ним – лики дремлющих духов Горы. Черты их были бесстрастны, глаза – закрыты. Он насчитал двадцать пять изваяний, но, приглядевшись, сообразил, что на самом деле разных лиц всего пять, каждое из которых повторяется пятикратно.

Мужчина с короткими курчавыми волосами и широким приплюснутым носом. Пожилая женщина с пухлыми щеками. Другая женщина, гораздо моложе, с красивым нежным лицом. Она чем-то напоминала шайенку, но глаза у нее были странно раскосыми, как у кошки. Очень старый мужчина, весь в морщинах и почти абсолютно лысый. И наконец, самый странный из всех: мужчина с необыкновенно длинным лицом, впалыми щеками и крючковатым носом.

Изваяния были расположены по кругу, и будь их глаза открыты, они смотрели бы вниз, на что-то, находящееся в самом центре кратера.

Кем они были? Создателями Горы, пожелавшими увековечить себя в назидание потомкам? Но зачем они создали Гору? Почему именно здесь? Какая сила порождает это странное тепло, идущее из недр? И вообще – существует ли ответ на эти вопросы?

Он медлил, решая, что делать дальше. Он бросил вызов Горе, он победил, он достиг своей цели – и что же? Спуститься вниз и рассказать – о чем? О двадцати пяти огромных лицах, высеченных в стене кратера, о решетке на дне, сквозь которую дует теплый ветер? Кто ему поверит? Поверит ли он сам, что видел это, когда этой картины уже не будет у него перед глазами? Он поставил себя на место человека, выслушивающего подобные сказки, и поморщился. Нет, так не пойдет. Слов недостаточно, нужно что-то вещественное. Стало быть, придется спуститься в кратер… Но как это сделать? Найдется ли тут подходящий камень, чтобы надежно закрепить веревку? И надо еще прикинуть длину и убедиться в прочности…

Размышляя так, он пошел вокруг кратера и внезапно заметил у самого края какой-то тусклый отблеск. Он направился к этому месту и вдруг остановился, пораженный.

Стержень. Металлический стержень. Он был прочно вмурован в скалу, а на нем болтался полусгнивший обрывок веревки. Похоже, он все-таки побывал здесь не первым и не ему одному пришла в голову мысль спуститься в кратер.

Он нагнулся и осмотрел стержень. Слишком гладкий и слишком прочный, тот никак не мог выйти из-под молота деревенского кузнеца. Это была продукция машины, принадлежащей Консилиуму, – а быть может, и чему-то, превосходящему Консилиум. Веревка, чересчур толстая и чересчур сложного плетения, тоже явно не могла быть изготовлена вручную.

Распластавшись на скале, он подполз к кромке кратера и заглянул вниз, в просвет между лицами старика и женщины с раскосыми глазами. Что здесь произошло? Быть может, веревка просто перетерлась об острый камень? Он вытянул шею, чтобы получше разглядеть стенки, и, вздрогнув, едва не свалился вниз.

Скелеты. Остатки веревки и останки людей. Все, кто пришел сюда до него, умерли на дне кратера.

Итак, это, судя по всему, какая-то ловушка… Но в любой ловушке должна быть приманка – и здесь приманкой служило явно не простое любопытство. Видимо, лица духов – а теперь он уже ни капли не сомневался, что это именно духи, – сторожат нечто, спрятанное глубоко внизу. Он попытался представить себе ценность того, что могло подвигнуть людей на такой риск, – и не смог: это было выше его понимания.

Переведя дыхание, он еще раз внимательно осмотрел дно кратера. На самой решетке, кроме рисунков, ничего не было; видимо, то, что здесь искали, находится ниже – но тогда где-то должен быть вход, какая-то дверь или пещера… Присмотревшись, он увидел нечто, похожее на фреску, какой-то рисунок на скале, метрах в полутора от пола. За исключением этого стены выглядели вполне обычно.

Он вновь опасливо покосился на лица. Под неподвижным камнем могла скрываться любая угроза, глаза могли в любой момент распахнуться, превратившись в бойницы. Судя по положению стержня, тот, кто его вмуровывал, тоже об этом подумал. Но что-то обрезало веревку, и смельчак рухнул на решетку далеко внизу. Кратер был средоточием могущества, но вместе с тем и средоточием смерти, и у него хватило здравого смысла понять, что, спустившись туда сейчас, не имея ни малейшего понятия, что его там ожидает, он докажет отнюдь не свою отвагу, а только глупость. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь сумеет объяснить ему увиденное, но для этого нужно вернуться и рассказать обо всем.

Принятое решение успокоило его. Он отполз от края воронки и, немного передохнув, проверил свои припасы. Солонины осталось совсем чуть-чуть, хоть он и старался экономить. Восхождение заняло пять суток, однако на обратном пути он надеялся уложиться за пару дней.

Но перед тем, как отправиться назад, он решил немного поспать. Он сильно устал, в тепле его разморило, и все же заснуть оказалось нелегко. А заснув, он увидел сон, зловещий сон…

* * *

…Он стоял на дне кратера и, задрав голову, смотрел вверх, на кольцо скульптур. Каменные лица ожили, глаза их открылись и созерцали его, насмешливо и высокомерно.

Оглядевшись, он увидел, что стоит по колено в груде скелетов. В ужасе он попятился, но, запутавшись в собственной веревке, упал. Кости хрустнули под его тяжестью, в лицо оскалился белый череп. Вскрикнув, он отпихнул его и вскочил, опираясь о стену.

Теперь он отчетливо видел странный рисунок на противоположной стене кратера. Это была не фреска, а скорее мозаика – и так же, как рисунки на полу, представляла собой узор из пяти колец, расположенных квадратом, правда, более четкий. Изображения в кольцах живо напомнили ему наскальные рисунки художников его племени, и он не сразу обратил внимание, что в каждом рисунке имеется небольшой черный квадратик, словно в этом месте выпал кусочек мозаики.

Внезапно по кратеру пронесся порыв ветра – это заговорили каменные изваяния. Язык был незнакомый, но почему-то он понимал каждое слово.

– Кольца… Кольца… – шептали они. – Пять золотых колец… Ты принес кольца?

– Какие кольца? – услышал он свой собственный крик. – Я не знаю никаких колец!

– У него нет колец… – прошептал морщинистый старик, и остальные мужчины подхватили:

– Нет колец… Нет колец…

– Нет плодов, нет птиц, нет колец… – вступили женщины.

– Тогда зачем же ты здесь? – спросили мужчины.

– Я хотел лишь узнать, что тут такое, почему эта гора стоит на священной земле моего народа… Я хотел только увидеть… Больше мне ничего не нужно!

Все пятеро дружно вздохнули.

– Нам жаль… – прошептали они, и эхо гулко повторило их шепот. – Нам очень жаль тебя… Но, видишь ли, любопытство здесь не дозволено…

И останки тех, кто пришел сюда до него, зашевелились, поднялись и двинулись к нему, чтобы сделать его одним из них…

* * *

…Он вздрогнул и проснулся, весь в холодном поту. Ветер крепчал, и заметно похолодало. Облачные кольца, разделенные тепловой завесой, вращались с немыслимой быстротой, и так же быстро крутились облака внизу. Он поспешно вскочил, мечтая как можно скорее убраться подальше от этого жуткого места. Теперь в отступлении не было ни трусости, ни позора: это место было средоточием величайшего колдовства, противостоять которому может лишь тот, кто обладает несравненно большим могуществом, чем простой воин. В самоубийстве нет никакой чести, а оставаться здесь было бы равносильно самоубийству.

Он быстро достиг нижнего слоя облаков, вступил в него – и в этот момент налетел шквал.

Человеческий крик потонул в завывании ветра. Вихрь подхватил его, оторвал от земли и швырнул о скалу в нескольких сотнях метров ниже по склону.

 

2. ПРОКЛЯТИЯ ИСТОРИИ

Согбенно Ходящий, верховный знахарь и хилер народа хайакутов, который на самом деле был прям как стрела, даже сейчас, на восьмом десятке, медленно поднимался по склону холма к хижине Бегущего с Козодоями. Он собирался нанести обычный визит вежливости и изложить привычные жалобы. Летающие блюдца опять распугали бизонов. Вот уже более двадцати лет Козодой проводил свои рекреации в это время года и в этом месте. Несмотря на свое относительно привилегированное положение и высокий ранг, он был обязан по меньшей мере четверть года жить среди своих соплеменников, жить той же жизнью, что и они. В общем-то это его не особенно беспокоило, за исключением некоторых небольших неудобств, вроде предстоящей беседы со знахарем, да неизбежных задержек в работе над текущими проектами. И все же насильственный переход от электрического освещения, кондиционированного воздуха и компьютерной обработки данных к бревенчатой хижине, обмазанной глиной, был довольно болезненным.

Он знал, конечно, что в прежние времена его коллеги вполне успешно трудились при свете костра, свечей или факелов, но при этом они имели перед ним одно существенное преимущество – тому, кто не знает, что такие удобства и такая технология вообще могут существовать, не приходится и мечтать о них.

Прожитые годы избороздили морщинами лицо старого знахаря и выбелили его длинные волосы, но глаза его смотрели молодо, а гордая осанка ясно говорила, что этот человек не выбрал бы себе в жизни иного места и иного дела.

– Приветствую тебя, Бегущий с Козодоями, и добро пожаловать на родную землю, к своему народу, – произнес старик на мелодичном языке своих предков. – Ты не очень изменился, хотя и начинаешь округляться, особенно в животе.

Его собеседник улыбнулся:

– И я приветствую тебя, почтенный мудрец. Добро пожаловать в мою небогатую хижину, к моему очагу. Прошу тебя, садись и поговори со мной.

Был ясный звездный вечер, тонкий серпик луны неторопливо плыл в темном небе. Старик устроился возле небольшого костра, а Козодой, согласно обычаю, сел напротив.

– Не случилось ли тебе протащить потихоньку немного доброго хуча, сын мой? – спросил старик, смешивая слова двух языков.

Молодой весело ухмыльнулся:

– Ты же знаешь, что это запрещено, почтенный старец. Я не хочу наживать себе неприятности.

Старик обеспокоенно покачал головой, несмотря на то что эта сценка разыгрывалась неизменно из года в год.

– Однако, – добавил Козодой, – ты оказал бы мне честь, разделив со мною освежающую настойку из целебных трав.

С этими словами он достал большую тыквенную бутыль и протянул ее собеседнику.

Старик принял ее, выдернул грубую затычку и сделал большой глоток. На его лице появилось восторженное выражение.

– Отменно! – прохрипел он. – Да, ты и впрямь хитроумен, мой мальчик!

Он хотел было вернуть бутыль, но собеседник жестом остановил его.

– Нет-нет, это все твое. Это подарок, пусть он отгоняет от тебя холод в зимние ночи.

Старик улыбнулся и благодарно покивал:

– У нас кое-кто гонит довольно сносное питье из кукурузы, но, боюсь, я уже для него староват. Чтобы его пить, надо иметь внутри несколько лишних молодых слоев, потому что каждая выпивка смывает один слой, а по этой части, похоже, я давно уже в долгу у Творца.

Эта тема разговора была исчерпана, и пора было переходить к следующей.

– Хороши ли дела нашего племени, старейшина? Я отсутствовал довольно долго.

– Не так уж плохи, – ответил старик. – Хайакуты ныне исчисляются тысячами, а наше племя насчитывает почти три сотни. В это лето было много рождений и мало смертей. Конечно, на севере черноногие и эти проклятые дакота превысили свои квоты на охоту, а на юге апачи опять нарушили границы – и я опасаюсь, что скоро нам придется воевать с теми или с другими. Откочевка на юг проходит мирно, но эти проклятые летающие блюдца распугивают бизонов, из-за этого у нас было немало трудных и голодных дней. С жадными соседями мы управимся сами, но только ты можешь хоть что-то поделать с этими окаянными летучими штуковинами.

Бегущий с Козодоями вздохнул:

– Каждый год я как представитель племени вношу протест, и меня уверяют, что маршруты полетов будут пересмотрены, а в конечном счете оказывается, что так ничего и не сделано. Ты говоришь, что я разжирел, но те, кто может изменить положение дел, разжирели еще больше, и жир у них не только на брюхе. – Он снова вздохнул. – Частенько я испытываю желание собрать Совет Войны и проделать с нашими администраторами то, что мы когда-то проделали с сиу.

– Но ведь у вас есть и другие хайакуты, и все твердят об одном и том же. Почему это не прибавляет понимания?

– Ты и сам знаешь почему. В Высшем Консилиуме преобладают ацтеки, майя, навахо, нецперсе и им подобные.

– Фермеры и горожане! Никто не смог бы прожить здесь хотя бы неделю, не говоря уже о четверти года! Будь проклято время, когда миром стали править старухи. В особенности те старухи, которые состарились задолго до собственного рождения!

– Ты стар и мудр. Ты знаешь, что это всего лишь вопрос численности. Те, кто свободно следует за стадами бизонов и гуляет по равнинам, как ветер, никогда не сравняются числом с теми, кто занимается фермерством и ремеслами.

Старик отпил еще глоток и вздохнул:

– Знаешь, мальчик мой, я часто думаю, что неплохо бы им совсем убраться прочь, после того как они вернули нам землю наших предков и восстановили наши обычаи. Моя душа никогда еще не была так полна, как здесь, под этими звездами, когда я смотрю на траву, что волнуется под ветром, и внимаю ласковому шепоту Творца.

– Не забывай, что тогда у нас не было бы лошадей, – в очередной раз напомнил старику Козодой. – Древние дни были не такими уж чудесными. Женщин выдавали замуж по первой крови, и они рожали по двадцать детей в надежде, что выживет хотя бы один. Наши предки едва доживали до тридцати пяти лет. Болезни косили наш народ. Быть может, несколько летучих кораблей, которые время от времени распугивают нескольких бизонов, – не такая уж большая цена за то, что мы избавлены от подобных бедствий.

– Знаю, знаю… Тебе вовсе не обязательно поучать меня.

– Прости… В конце концов я всего лишь историк. Чтение лекций у меня в крови. – Он вздохнул. – Я давно не был дома и забыл обычаи. Ты мой гость, а я спорю с тобой.

– Ничего. Я всего лишь невежественный старик, я скитаюсь по равнинам в ожидании того часа, когда прах мой станет пылью, гонимой ветром. Не принимай мое дурное настроение как знак осуждения. Минувшим летом к нам вернулись трое из Малого Консилиума. Я горжусь твоими заслугами, мой мальчик, так же, как горжусь тем, кто, достигнув должного возраста, проходит положенные испытания и становится охотником и воином. Каждый должен следовать собственному пути, и я скорблю о тех, кто был возвращен к нам помимо своей воли.

Козодой нахмурился:

– Я их знаю?

– Думаю, что нет. Молодая чета, Хитрый Койот и Песня Луны. Не могу точно сказать, где они работали, но кажется, где-то на востоке. Чем они занимались, я так и не понял, но он всегда умел хорошо обращаться с числами. С тобой все иначе. Историю мне понять куда легче. Я не могу постичь смысл науки, которая не приносит прямой пользы.

Козодой рассеянно кивнул. В страхе перед подобной участью жил любой, кто благодаря каким-то особым талантам или способностям был принят в Консилиум. Ему становились доступны все чудеса и удобства цивилизации, но взамен он обязан был вести себя осторожно и никогда не бросать вызова установленному порядку, хотя бы случайно. Это касалось даже магистров. Никто не был настолько важен, чтобы не зависеть от кого-то, стоящего выше, и никто не стоял настолько высоко, чтобы его нельзя было заменить.

Козодой попытался припомнить этих двоих, но не смог. Впрочем, это было не важно. Что ему действительно хотелось бы знать – так это в чем именно они провинились, но этого ему не мог бы сказать никто, и меньше всего – они сами. При этом он ни минуты не сомневался, что их проступок по-настоящему серьезен. Даже самый мелочный и придирчивый начальник не смог бы отослать своих подчиненных, например, по личным причинам: процедура эта была слишком сложна и требовала подробного обоснования, которое потом еще перепроверялось вдоль и поперек. Слишком много усилий было вложено в каждого, кто достиг уровня Консилиума, чтобы упрощать этот путь.

А все же интересно, кем был изгнанник. Специалистом по компьютерам? Астрономом, физиком, математиком? Годы учения, годы тяжких трудов – и все впустую. Теперь все это заменено иной памятью, иными взглядами, которые помогут ему стать добропорядочным членом племени. И вот мужчина, решавший сложнейшие уравнения, и женщина, которая по меньшей мере умела воплощать его мысли в хитроумных компьютерных моделях, начинают день с молитвы духам и Творцу, не интересуясь ничем, что лежит за пределами земель их племени.

– Я надеюсь, ты не сделал ничего, что заставило бы тебя разделить их судьбу? – тихо спросил старик. Козодой вздрогнул:

– Что? Надеюсь, что нет. А почему ты спросил?

– Неподалеку отсюда видели демона, крадущегося в траве. Разумеется, он послан не за кем-то из нас.

– Вал? Здесь? – Козодой не на шутку встревожился. Действительно, единственной возможной целью был он. – И давно это было?

– Дня четыре тому назад, а может, и больше. Но, я думаю, тебе вряд ли следует опасаться. В конце концов, ты здесь всего два дня и куда проще было бы забрать тебя еще до отъезда. Разве не так?

– Согласен. И все же мне не нравится, что эта нежить сшивается возле моего дома – за кем бы он ни охотился.

Козодой старался говорить уверенно, но в душе этой уверенности не чувствовал. Он вдруг вспомнил, что перед отъездом его послали на считывание ментокопии. Правда, такие процедуры проводились довольно регулярно и результаты их, как правило, не использовались, но что, если у Вала зародились подозрения? С другой стороны, на планете не так уж много этих созданий, и у них наверняка есть дела поважнее. Должно быть, это все-таки случайное совпадение.

Козодой беспокоился еще и потому, что на самом деле чувствовал за собой определенный грешок. Но способен ли Вал вообще испытывать подозрения? Нет, пожалуй, в это невозможно поверить. Старик прав. В случае чего его забрали бы еще до отъезда или непосредственно в момент прибытия.

Знахарь, чувствуя тревогу собеседника, мягко перевел разговор на другое.

– Ты все еще не женат. В твоем возрасте мужчине уже полагается иметь детей.

Это замечание лишь отчасти отвлекло Козодоя от прежних мыслей.

– В Консилиумах редко встречаются женщины из нашего народа, и совсем нет таких, кто мог бы вынести брак с человеком вроде меня.

– В нашем племени достаточно молодых и красивых женщин.

– Не сомневаюсь. В этом смысле нам всегда везло. Но как я могу взять кого-то из них в жены? Вырвать ее из привычного мира и забрать в Консилиум? Это все равно что заставить рыбу жить в прериях. Возвращаясь сюда после долгого отсутствия, я чувствую то же самое. Мое сердце всегда с моим народом, но разум отделен от него целыми мирами.

– Да, это большое расстояние, – ответил старый знахарь. – Даже когда ты живешь со своим народом, ты отделен от него. Ты всегда возвращаешься перед самой откочевкой и проводишь слишком мало времени с Четырьмя Семействами. Ты воздвиг горы между собой и человечеством, между собой и своим народом. Я пришлю тебе кого-нибудь, кто поможет тебе готовить еду и возьмет на себя часть твоей повседневной ноши.

– Нет, я…

– Да. – Тон знахаря изменился. У него была власть, и он умел ею пользоваться. Вождь племени был скорее военачальником, политиком был знахарь. Это он решил послать Козодоя на обучение, это он избрал его для Консилиума. В иерархии. Созданной цивилизацией, положение знахаря было достаточно низким, но здесь, на земле предков, он был выше Козодоя.

Они еще немного посплетничали о старых знакомых, и наконец старик зевнул и распрощался. Козодой долго смотрел ему вслед, чувствуя одновременно и свою общность с этой землей и свое одиночество на ней.

Четыре Семейства, о которых упомянул знахарь, должны были символически представлять само племя и его территориальные права зимой, когда все остальные откочевывали на юг. Строго говоря, хайакуты не владели землей – более того, даже мысль о том, что она вообще может принадлежать кому-то, показалась бы им дикой, – но они были крошечным племенем, частью небольшого народа, окруженного многочисленными и сильными соседями, а в такой ситуации вопрос о сохранении территориальных прав становился решающим.

Мысли о Вале по-прежнему не давали ему покоя. Не исключено, что старик ошибся. "Ну что ж, не я первый, не я последний, – подумал Козодой. – В конце концов, мое сердце, моя кровь – с этой землей, с ее ветрами".

Однажды он встретил женщину – недоступную ему женщину. Она была прекрасна и умна. Как антрополог она занималась племенами равнин – что их и сблизило. Он был тогда молод и влюбился без памяти, потому что она была наделена всем, что он хотел бы видеть в женщине, жене, подруге. Она не заметила его любви, вернее, приняла ее за дружбу и уважение, а он был слишком робок, чтобы добиваться большего, и кроме того, боялся отчуждения, неизбежного в случае неудачи. Он боялся потерять ее – и, разумеется, потерял, потому что она вышла замуж за социолога из племени джимма, принадлежащего к его народу. Она была так счастлива тогда – и он был первым, с кем она поделилась своим счастьем.

А у него не осталось ничего, кроме работы, и он ушел в нее с головой, ринулся в нее со всей своей неразделенной страстью, отгоняя от себя мысли о самоубийстве и нарастающее безумие. Впрочем, не исключено, что он действительно сошел с ума. Он часто подозревал это, но знал, что никто не станет беспокоиться насчет безумия, которое заставляет человека работать больше и лучше других.

* * *

Ее звали Танцующая в Облаках, и вот уже целых два дня она с усердием, достойным лучшего применения, пыталась сделаться несчастной – впрочем, без особого успеха. Она была миловидна, стройна, примерно на голову ниже его ростом и, кажется, хорошо сложена, хотя традиционное просторное платье не позволяло судить об этом наверняка. Ей было тридцать лет, но выглядела она гораздо моложе и, если только любознательность может служить признаком сообразительности, была очень и очень сообразительна. Кроме того, она была невероятно энергична: все предубеждения чужаков насчет того, что женщины коренных американских народов пассивны и вялы, исчезли бы в первые же десять минут общения с ней.

Окинув взглядом его маленькую хижину, она первым делом заявила:

– Да в этой халупе смердит так, словно тут валяется падаль! Не могу понять, как мужчины умудряются терпеть эту грязь, когда достаточно нескольких минут, чтобы вытряхнуть то, чему полагается лететь по ветру, и позволить духам жизни изгнать всю мертвечину!

Не обращая внимания на протесты, она вытащила наружу его одеяла и запасную одежду, а когда взялась за тюфяк, ему волей-неволей пришлось помочь ей, и вскоре он обнаружил, что помимо своего желания вовлечен в большую уборку – хотя бы затем, чтобы спасти те вещи, которыми дорожил. Она принесла с собой кое-какую утварь и немного припасов, одолженных у Четырех Семейств, и оказалось, что она замечательно готовит, хотя на его вкус она несколько злоупотребляла острыми специями: вызванный ими пожар во рту долго не утихал. Но он и не подумал сказать ей об этом. Пока не пройдет ломка, он не способен обеспечить свое существование здесь, на своей родной земле. В этом заключалась ирония его положения, и именно поэтому в первое время ему приходилось почти во всем полагаться на Четыре Семейства. Его коробочка для соли, вмещавшая порцию, достаточную для средних размеров оленя, была вычищена и, как и полагалось, наполнена солью. Он почувствовал себя задетым и вознамерился сам пойти на добычу, хотя и понимал, что сейчас ему не управиться даже с оленем, не говоря уже о бизоне; но в реке он поймал трех вполне приличных сомов.

По сути дела, ему начинала нравиться и она сама, и тот порядок и домовитость, которые она принесла в его жилище. Временами ему даже казалось, что он женат, хотя вечером она уходила к себе домой, и они, разумеется, не разделяли постель. После горячей тушеной рыбы с приправами он сдался наконец и стал с ней сердечнее. Она говорила только по-хайакутски и всю свою жизнь прожила в племени, однако ее взгляд на вещи оказался причудливой смесью старого и нового. Она жила в своем мире, но знала, что есть и другой мир, более обширный – и совсем иной.

В некотором смысле она сама была жертвой племенной культуры. Ее выдали замуж пятнадцати лет, потому что за год до этого отец Танцующей в Облаках погиб на охоте, а мать умерла еще раньше, во время вторых родов. Ребенок тоже не выжил. В племени не было места сиротам, и девушку сразу же взял к себе ближайший родственник, ее дядя, но он был стар, увечен и беден. С Кричащим как Гром ей не повезло: он был намного ее старше и обладал несноснейшим характером; воином он не был и быть не хотел. Он называл себя лекарем, но, по сути, был всего лишь помощником знахаря, то есть содержал в порядке все принадлежности и подавал их в нужный момент, а еще помогал в приготовлении лекарств и снадобий. Занятие не особо почетное, но ему не хватало способностей, чтобы добиться более высокого положения.

В довершение всего он оказался никудышным любовником. Дух его желал, даже страстно желал, но плоть оказалась если и не совсем слабой, то, мягко говоря, несколько вяловатой. Он очень переживал по этому поводу, тем более что никак не мог подтвердить свою мужественность иным путем, хотя бы воинскими подвигами, и в результате поощрял, а по сути дела, даже сам и устроил, ее связь с кротким слабоумным дурачком, который присматривал за животными и едва-едва умел говорить. Танцующая в Облаках по-женски жалела беднягу, чей разум оставался почти детским, хотя прочие способности оказались вполне зрелыми. Ее муж, старательно имитируя праздное любопытство, установил, что умственная ограниченность подставного любовника вызвана травмой при рождении и, следовательно, едва ли передастся по наследству, что его вполне устраивало.

В конце концов заподозрив, что муж собирается убить своего заместителя, как только она забеременеет, Танцующая в Облаках не выдержала. Стерпеть такое было выше ее сил. Положение становилось опасным: муж бил ее, гнал к любовнику, потом снова избивал. Злосчастный пастух на беду оказался недостаточно туп, чтобы оставаться безучастным. Он кинулся ее защищать, последовала схватка – и в результате Кричащий как Гром упал с проломленным черепом.

Она побежала к знахарю. Тот сделал все, чтобы замять историю, но в столь тесно связанном обществе это было просто невозможно. Впрочем, как это обычно бывает, слухи оказались весьма далеки от истины, и хотя, согласно обычаям племени, она должна была исполнять любые приказания мужа, все единодушно решили, что тот поймал ее на измене и поплатился за это жизнью.

Какой был вывод – нетрудно догадаться. Племя отвернулось от Танцующей в Облаках, и теперь, лишившись собственности и положения в обществе, она могла претендовать не более чем на роль прислуги. Единственной ее надеждой был повторный брак – но кто бы отважился взять в жены отверженную?

Никто – за исключением Козодоя. Разумеется, он отлично понимал, почему знахарь прислал ему именно ее, но играть в эти игры по-прежнему не собирался.

– Слишком уж ты мрачный, – упрекнула она его как-то за ужином. – Все сидишь и хмуришься, а вокруг твоей головы клубятся тучи. А ведь второй жизни у тебя не будет. Но ты позволяешь злым духам грызть свое сердце и забываешь о том, что в жизни есть и другие вещи.

Он изумленно уставился на нее:

– А ты никогда не чувствуешь ничего подобного? Мне кажется, у тебя для этого больше причин, чем у меня.

Она пожала плечами:

– Да, конечно. Оно все время прячется рядом и всякий раз, когда я забываюсь, подползает ко мне и кусает мою душу. И все же в мире столько красоты, а жизнь всего одна! Когда горе затмевает радость, это хуже смерти. Но я – женщина, а ты – мужчина, и тебе совсем непростительны такие мысли.

Ему стало неловко. Самое время было сменить тему.

– Высокая Трава говорит, что ты неплохо рисуешь, – сказал он. – Это правда?

Она вновь пожала плечами и попыталась сохранить безразличие, но было заметно, что она польщена.

– Я умею ткать узоры, мастерить ожерелья и украшения. Когда-то я раздобыла цветной земли с южных равнин и рисовала на коже и светлом дереве, но в этом нет ничего особенного. Мои способности невелики, я делаю это для собственного удовольствия.

– Я очень хотел бы посмотреть что-нибудь. Может быть, в следующий раз ты принесешь то, что считаешь лучшим?

– Конечно, если хочешь, но не жди многого. А вообще-то я не прочь попробовать рисовать на бумаге. Пока я не увидела ее у тебя, я и не знала, какая это чудесная вещь. – На самом деле она, разумеется, сказала не "бумага", а что-то вроде "тонкие-и-гибкие-листы-дерева", но Козодой перевел не задумываясь.

– Я дам тебе бумагу и палочки для рисования, – пообещал он. У него было с собой довольно много карандашей.

Она взяла их с почти детским восхищением, и оказалось, что рисует она не просто хорошо – превосходно. У нее был тот природный талант, который не сознает своего собственного блеска, рисовать для нее было так же естественно, как дышать, и она с трудом верила, что кто-то может этого не уметь. Линия, другая, небрежно наложенные тени – и на листе возникал лесной пейзаж или поразительно живой портрет кого-нибудь из ее племени.

Спустя несколько дней, когда она как раз собиралась нарисовать его портрет, неожиданно начался первый приступ. Болезнь подкралась неторопливо, как всегда, и в следующие полтора дня должна была развернуться вовсю. Он страшился ее, как страшились все, кому приходилось возвращаться на рекреацию, и, что хуже всего, от нее не существовало лекарств.

Он затрясся, словно в лихорадке, у него началась рвота.

– Я сбегаю за знахарем, – встревожилась Танцующая в Облаках, но Козодой запретил ей.

– Нет. Он ничем не поможет. Это будет ужасно, потом все пройдет. – Козодой помолчал. – Завтра мне станет еще хуже, я сделаюсь безумным, словно одержим злым демоном. Тебе лучше в это время держаться от меня подальше. Лекари тут бессильны, и придется ждать, пока это не пройдет.

Она недоверчиво посмотрела на него:

– Ты говоришь так, будто знаешь заранее…

– Я действительно знаю. Так бывает всегда, когда я возвращаюсь. Это неизбежно. Там, в Консилиуме, мы пользуемся разными снадобьями, которые делают нас умнее, сильнее, здоровее, но за все надо платить. Ничто не дается даром. Наши тела привыкают к этим снадобьям, и, пока мое тело снова не научится обходиться без них, я буду очень, очень болен, и телом, и душой.

Она не совсем поняла, что он имеет в виду, но знала, что целебные травы могут помочь ему уснуть или облегчат боль. С Четырьмя Семействами остался только молодой ученик знахаря, но у него нашлись подходящие травы. Однако, когда они вдвоем вернулись к хижине Козодоя, тихий, углубленный в себя интеллектуал превратился в бесноватого безумца.

Четверым молодым и сильным воинам удалось усмирить его и связать, хотя дело не обошлось без синяков и ссадин. Впрочем, травы немного успокоили Козодоя.

Почти трое суток Танцующая в Облаках не отходила от него; она давала ему лекарства и следила, чтобы он не поранился, пытаясь вырваться из пут. Поначалу она испугалась, но знахарь уверил ее, что все пройдет, и она терпела.

– Людям из племени лучше этого не видеть, – сказал знахарь. – Они могут подумать, что он одержим злым духом, хотя на самом деле это всего лишь физическое страдание.

– А потом он.., изменится? – с беспокойством спросила она.

– Да, отчасти. Он станет ближе своему народу и меньше связан с Консилиумом. Его хайакутская кровь должна одержать верх, иначе ему не прожить здесь эту четверть года. Какое-то время он будет очень слаб, ему потребуются лекарства и помощь, но потом он поправится окончательно.

Когда Бегущий с Козодоями был еще ребенком, Согбенно Ходящий распознал в мальчике таланты и наклонности, более соответствующие цивилизованной, а не кочевой жизни. Для проверки ему было назначено особое обучение, и, когда мнение знахаря подтвердилось. Козодоя начали готовить к иному призванию. Хайакуты, как и большинство североамериканских народов, никогда не знали письменности, но ему показали стандартный усовершенствованный латинский алфавит и научили читать и писать. Достигнув должного возраста, юноша покинул свой народ и отправился в одну из школ Консилиума, где преуспел во многих науках и превратился в цивилизованного человека, горожанина, привыкшего к техническому окружению, что было необходимо для члена Консилиума.

Однако, чтобы ученые не утратили чувства сопричастности и взаимопонимания с теми людьми, за которых несли ответственность, всех избранных обязывали каждые два года проводить по меньшей мере три месяца среди своего народа и вести тот же образ жизни, что и их соплеменники. А чтобы облегчить эту задачу и не допустить случайной гибели человека, в которого вложено столько трудов, в разум его впечатывался темплет – шаблон поведения, остававшийся скрытым до тех пор, пока его не запускала ломка.

Очнувшись, Козодой почувствовал себя отвратительно, но был рад, что может хотя бы снова владеть собой. Впрочем, пройдя через ломку столько раз, он научился принимать это как должное. Он открыл глаза и увидел Танцующую в Облаках – она сидела рядом, терпеливо вышивая узоры на покрывале. Она взглянула на него и отложила вышивание.

– Привет, – с трудом прохрипел он. Ему больше не требовалось сосредоточиваться, чтобы разговаривать на родном языке, теперь этот язык стал основным, он мыслил на нем, а тот, в свою очередь, определял ход его мыслей. Он не забыл другие языки, но теперь ему приходилось делать усилие, чтобы говорить на них. – И давно ты тут сидишь?

– С самого начала, – ответила она как о чем-то само собой разумеющемся. – Ты был очень, очень болен. Как ты себя чувствуешь?

– Словно на мне плясало стадо бешеных бизонов, – честно признался он. – Я… – Козодой замялся. – Я связан. Неужели было так плохо?

Она кивнула:

– Ты уверен, что все позади?

– Безумие – да, если ты спрашиваешь об этом. Остальное пройдет в свое время. Но, уверяю тебя, ты можешь без опаски снять веревки.

Ей пришлось взять нож: узлы были затянуты слишком сильно, чтобы их можно было развязать.

Она помогла ему сесть; Козодой застонал от боли, голова кружилась, но он чувствовал, что должен прийти в себя как можно скорее. Раньше это не имело особого значения, но сейчас ему было унизительно зависеть от женщины хоть секундой дольше, чем необходимо.

– Я старею, – виновато сказал он. – С каждым разом болезнь длится все дольше, и мне все труднее ее переносить. Когда-нибудь я уже не смогу вернуться в Консилиум, потому что следующий раз убьет меня. Собственно, я и сейчас был недалек от этого.

– Так почему бы тебе просто не бросить пить свои снадобья? – спросила она с искренней любознательностью.

Он сухо усмехнулся:

– Увы, теперь уже слишком поздно. Некоторые вещи, если пользоваться ими достаточно долго, навсегда порабощают тело. Тебе может показаться, что это позорно, но это не так. Я был избран, а без снадобий я не смог бы осуществить свое призвание. Мне надо было многому научиться, а времени не хватало. Снадобья – всего лишь средства, орудия, такие же, как ткацкий станок, копье или лук – а разве люди племени не зависят от своих инструментов?

– Ты так любишь свое дело – или тебе просто больше нравится жить в Консилиуме, чем с нами? Он помотал головой:

– Нет, нет. Я действительно люблю свою работу, это почетный труд, и он важен для всех, включая мой народ и мое племя. Ваша жизнь чиста и естественна, именно такую заповедал нам Творец. Она свободна, а в Консилиумах царят зависимость и ограничения. Это неестественно, но такова цена, которую мы платим за то, чтобы другие могли жить так, как считают нужным. – Он вздохнул. – Не поможешь ли мне встать? Я хочу подышать свежим воздухом.

Она попыталась помочь ему подняться, и ей это почти удалось, но вдруг ноги его подкосились, и он рухнул на шкуры, увлекая за собой и ее. Он забормотал извинения, но она только расхохоталась.

– Что я вижу? – веселилась она. – Ты силой тащишь меня в постель!

– Я.., извини…

Она видела, что он еще слаб и измучен жаждой, но ее забавляло его смущение. Наконец она встала и строго взглянула на него.

– Ладно, лежи, как лежишь. Я сейчас принесу бульона и сделаю отвар из трав – это вернет тебе силы. Интересно посмотреть, на что ты похож, когда похож на самого себя.

Силы и ясность мысли возвращались к нему с поразительной быстротой – и не в последнюю очередь благодаря ее заботе и вниманию. Теперь Козодой знал, что даже будь у него выбор, он все равно позвал бы на помощь именно ее; даже сквозь горячечный бред он все время чувствовал, что она рядом, заботится о нем, унимает его боль, – однако он так и не мог понять, чем это вызвано.

Разумеется, он хорошо сознавал свою необычность в ее глазах, которая притягательна для любой женщины – но этого явно было недостаточно. Что касается мужской привлекательности, то внешность у него была самая заурядная – не говоря уж о многочисленных шрамах по всему телу, памяти об одной давней детской шалости. Логичнее всего было бы предположить, что она надеется с его помощью избавиться от собственных трудностей, но это подразумевало некий торг, а он сомневался, что она может быть настолько неискренна. В конце концов он задал ей прямой вопрос.

Она задумалась:

– Ну во-первых, всегда приятно сознавать, что приносишь пользу… А еще потому, что ты относился ко мне как к равному и никогда не осуждал меня.

Об этом он и не подумал – и, как ни странно, почувствовал вдруг, что начинает сердиться. "Черт возьми, старина, – мысленно сказал он себе, – оказывается, все эти дни она нуждалась в тебе не меньше, чем ты в ней!"

Следующие несколько дней его раздирали противоречивые чувства. Он действительно нуждался в ней – но о том, чтобы взять ее с собой, не могло быть и речи. Остаться сам он тоже не мог – во всяком случае, не на этот раз; он оставил незавершенным одно крайне важное исследование – от его успеха зависело едва ли не само существование народа хайакутов. Правил, запрещающих ему жениться на ней, в принципе, не существовало, но имелись строжайшие ограничения, запрещающие доступ дикарям к тем медикаментам и приборам, которые позволили бы ей хоть в какой-то степени приспособиться к огромным различиям в образе жизни. В Консилиуме никто не говорил на ее языке, а единственную знакомую ей работу выполняли медикаменты. Но как объяснить это человеку, который никогда не видел даже водопровода, не говоря уж о смывном туалете? Как рассказать ей об одноразовой одежде или готовке еды с помощью клавиш компьютера?

И самое ужасное – как объяснить ей, что в Консилиуме те же сиу вовсе не презренные нелюди и смертельные враги, а друзья и коллеги, к которым требуется относиться соответственно?

Раньше, когда ломка заканчивалась, он просто давал себе волю и радовался жизни, но на сей раз знахарь взвалил на него тяжелейшее бремя – и отнюдь не по неведению, – чем испортил все удовольствие.

И все же без нее ему было тоскливо, он хотел ее общества, он хотел ее саму. Он до поздней ночи просиживал на пороге в окружении деревьев и звезд, пытаясь найти какой-то выход, и в один из таких вечеров его посетил незваный гость.

Обернувшись на слабый шорох. Козодой почти сразу увидел черный силуэт, резко выделяющийся даже в такой темноте.

Поняв, что обнаружен. Вал неторопливо и уверенно скользнул в круг света, образованный угасающим костром.

Он был огромен, не менее двух метров в высоту, – грубое подобие человека из блестящего иссиня-черного материала. Вместо лица – застывшая маска с двумя трапецеидальными прорезями, в которых угадывался обсидианово-черный блеск глаз. Он двигался легко, с кошачьей грацией, казалось бы, невозможной у такого огромного создания.

– Добрый вечер, – произнес Вал приятным женским голосом, с совершенно человеческими интонациями. Он говорил по-хайакутски, но не из-за уважения к собеседнику, а чтобы дать понять, что мог свободно подслушать все, о чем говорили Козодой и старый знахарь. Женский голос, столь странно звучащий в устах механизма, доказывал, что его миссия не связана непосредственно с Козодоем, но почему-то эта мысль не приносила особенного успокоения.

– И тебе добрый вечер, – ответил Козодой, стараясь, чтобы внезапная сухость во рту не отразилась на его речи. – Могу ли я спросить, что привело тебя к моему костру?

– Обычное дело. Ты здесь единственный чужак на данный момент и на много дней вперед, и поэтому ты представляешь собой некий.., скажем так, центр притяжения.

– Ты ищешь кого-то из тех, с кем я работал?

– Нет. Ее имя Кармелита Менделес Монтойя.

– Испанка?

– Нет. Карибеанка.

Для Козодоя это было почти одно и то же. Кстати, на Карибских островах были образованы новые сообщества на основе существовавших там культур. Коренное население островов попросту не дожило до этого времени, так что восстанавливать там было нечего.

– Откуда здесь взяться карибеанке? Вал перешел на классический английский, но голос его по-прежнему остался женским.

– Она бежала. Это обширная и пустынная земля, где очень легко затеряться. Обломки ее скиммера были обнаружены со спутника две недели назад. К несчастью, до меня там уже успели побывать все, кому не лень, от любопытных индейцев до многочисленных стад бизонов. Потом я обнаружил некоторые признаки того, что она двигается в этом направлении. Выйти она не может: эта территория сенсибилизирована – однако она уже продержалась намного дольше, чем я предполагал. Впрочем, этот район малонаселен и постоянно наблюдается. До сих пор она избегала любых контактов, но по моим расчетам ее запас продовольствия на исходе, и скоро ей придется либо просить о помощи, либо умирать с голоду.

– И ты считаешь вероятным кандидатом меня. Но почему? И что она такого сделала? – Козодой тоже перешел на английский: это было сложнее, зато позволяло избежать излишней метафоричности.

– Ее проступок не имеет к тебе никакого отношения. И вообще – я только арестовываю. Я не осуждаю. Впрочем, в любом случае тебе лучше ничего не знать. Что касается твоего первого вопроса, то я рассуждал просто. Она чужая на этой земле, местные наречия ей незнакомы. Я практически уверен, что она видела, как приземлялся и взлетал твой скиммер, и, следовательно, сообразила, что ты – человек не из этих мест. Цивилизация твоего народа настолько отличается от ее собственной, что твои соплеменники представляются ей просто сборищем дикарей. Она не сомневается, что они откажут ей в помощи, если вообще не убьют ее и не съедят.

Такого нельзя было спустить даже Валу.

– Мой народ – люди древней и высокой культуры! Они могут убить, но только когда это необходимо, а людоедство им отвратительно!

– Я лично ни в чем не собирался обвинять твоих соплеменников. Прошу прощения, если мои слова тебя задели, но пойми, что в некотором смысле я – это она. Я всего лишь следую за ее мыслями.

Немного успокоившись. Козодой кивнул. Теперь ему еще меньше хотелось встречаться с таинственной беглянкой. Вал был совершенно прав. В его мозгу хранилась полная ментокопия Кармелиты Менделес Монтойя, давностью не более нескольких месяцев. Именно по этой причине предполагалось, что от Вала невозможно ускользнуть. И действительно, это удавалось очень и очень немногим.

– Выполняй свой долг, но я не желаю в этом участвовать, – тихо сказал Козодой. – Забирай ее отсюда, и поскорее. В отличие от некоторых я высоко ценю время, проведенное на земле моих предков, и твое вторжение меня не радует.

– Понимаю, но пойми и ты меня. Я здесь один. Во всей системе этой звезды таких, как я, всего трое. Я могу рассчитать вероятности, основываясь на доступной мне информации, но всегда существуют некие неизвестные переменные, которые я не в силах включить в расчет. Оставаться здесь бесконечно, обеспечивая сенсибилизацию этой территории, я тоже не в состоянии. Мне остается только попросить, чтобы ты, если она придет к тебе, успокоил ее, предоставил ей кров, а потом пришел бы в стойбище Четырех Семейств и нажал кнопку тревоги.

Козодой рассердился. Во-первых, ему пытались навязать роль предателя, что само по себе было унизительно, а во-вторых, когда незнакомку поймают, ее первым делом пошлют на считывание, и если кому-то не понравится, как он вел себя с ней, то следующим на очереди окажется он, Козодой.

– Я возмущен тем, в какое положение ты меня ставишь, – с достоинством сказал он. – Это моя земля, мой народ и мои обычаи. Здесь не Консилиумы и не Президиум территории хайакутов. Ни у нее, ни у тебя нет никаких прав. Но здесь и сейчас, на этой земле, я – хайакут и следую законам и обычаям хайакутов. Если она не представляет опасности для моего народа, я предложу ей пищу и кров, как предложил бы их любому чужестранцу, с миром пришедшему на мою землю. Если ты появишься в это время, ей придется пойти с тобой, но подменять тебя я не намерен. Особенно здесь.

Несколько мгновений неживой гигант хранил молчание.

– Что ж, это честно, – сказал он наконец. – Но я бы не советовал тебе пытаться узнать, как она здесь очутилась и почему ее разыскивают. Я не в силах проконтролировать ее, но каждая секунда в ее обществе подвергает тебя смертельному риску. Подумай об этом.

Я плохо осведомлен обо всех обычаях местных племен и народов, но сомневаюсь, чтобы хоть один из них требовал самоубийства во имя спасения незнакомца. Спокойной ночи.

Огромное создание повернулось и бесшумно растворилось в темноте. Козодой долго смотрел ему вслед; спать он пошел только через час.

"Да что ж это такое!" – с тоской подумал он, засыпая. Мир словно сговорился против него.

* * *

Молчаливый как смерть, Козодой уже больше часа ждал, застыв в оцепенении, и холодный предрассветный туман струился над ним. Он был настроен решительно. Сегодня, на четвертое утро после выздоровления, он собирался наконец добыть оленя.

Внезапно справа раздался шорох, и все чувства его мгновенно обострились. Он осторожно повернул голову и сперва ничего не увидел, но потом из тумана выплыли силуэты трех годовалых оленей, неспешно бредущих в поисках еды.

Медленно, на ощупь он наложил стрелу, наметил цель, натянул тетиву и вновь застыл, ожидая, пока олени подойдут поближе.

Ему повезло: ветер дул в его сторону. Бегущий с Козодоями перевел дыхание и слегка расслабил напряженные мышцы. Передний олень, словно почуяв что-то, на мгновение замер, но потом снова двинулся вперед, приближаясь к роковой точке.

Есть! Длинная стрела ударила оленя в бок. Остальные два моментально пропали, но раненое животное замешкалось, встало на дыбы, и Козодой успел выпустить еще одну стрелу, а потом стремительно выскочил из укрытия и бросил лассо. Петля захватила задние ноги оленя, тот повалился на землю, а Козодой, тщательно прицелившись, пустил третью, последнюю стрелу.

Неплохая работа, с удовлетворением подумал он, опуская лук. Много мяса, а шкура пойдет на одежду. Впрочем, надо было поторапливаться: меньше чем через час взойдет солнце, а вместе с ним поднимутся и вечно голодные стервятники. Он поспешно направился туда, где оставил лошадь, намереваясь привести ее, собрать волокушу и отвезти оленя домой, но через несколько шагов остановился как вкопанный. Радостное возбуждение, вызванное удачной охотой, моментально улетучилось.

На ней был плотный обтягивающий костюм из синтетической ткани и тяжелые ботинки. Неудивительно, что Вал так долго не мог ее отыскать. Стервятники уже успели потрудиться над телом, и развороченная плоть кишела червями и насекомыми.

Он сразу понял, что это Кармелита Менделес Мантойя. Она могла бы пролежать здесь, пока тело не обратилось бы в прах, и найти ее, не снарядив на поиски целую группу, было бы невозможно.

За спиной у трупа был пристегнут стандартный аварийный комплект, которым она так и не успела воспользоваться, а окоченевшие пальцы крепко сжимали ручку небольшого чемоданчика-кейса. Козодой нагнулся над ним, но, чтобы освободить чемоданчик, ему пришлось сломать мертвые пальцы. Отойдя в сторонку, он осмотрел свою добычу.

Кейс оказался обыкновенной моделью для повседневного пользования и, хотя запирался на замок, вряд ли был снабжен какой-нибудь ловушкой. Козодой нажал на красные кнопки защелок и с удивлением услышал негромкий щелчок. Кейс даже не был заперт!

Не в силах противиться искушению, Козодой заглянул внутрь. Большую часть содержимого составляли предметы, обычные для путешественника, отправляющегося в незнакомую страну: несколько карт, атлас Северной Америки, краткий разговорник с простейшими фразами на языках народов Равнин. Хайакуты в разговорнике не упоминались.

Однако помимо этого в кейсе обнаружилась небольшая деревянная шкатулка со старинным замком – маленький ключ все еще торчал в скважине – и толстая древняя книга, готовая распасться на части от неосторожного прикосновения. Козодой осмотрел ее с тщательностью профессионального историка. Как он и предполагал, это была копия – оригиналу, судя по дате, твердым почерком выведенной на первой странице, было более шестисот лет, – но даже копия была достаточно старой – столетие, а то и больше.

На первый взгляд книга напоминала путевой журнал или дневник. Козодой неохотно отложил ее и взял в руки шкатулку. Маленький ключик легко повернулся, и крышка откинулась. Козодой зажмурился: он не был готов к тому, что увидел.

Драгоценности. Самоцветы в изысканнейших оправах, наводящие на мысль о фамильных украшениях. На мгновение он даже засомневался в их подлинности: разве могут природные алмазы, рубины или изумруды достигать такой величины? А оправы – неужели это и впрямь чистое золото?

Он осторожно закрыл и тщательно запер шкатулку. Вал, несомненно, в первую очередь охотился за книгой. Но драгоценности… И тут его осенило. Ну конечно же – универсальное средство платежа! Он усмехнулся: этим карибам и невдомек, как мало значат подобные побрякушки для коренных жителей Северной Америки. Впрочем, выбор их был не так уж и плох, эти украшения, несомненно, были бы признаны выдающимися произведениями искусства на любом племенном совете.

Внезапно Козодой со страхом осознал всю опасность своего положения. Он поспешно убрал вещи в кейс и совсем было решил присоединить к ним и шкатулку, но передумал. Увидев сломанные пальцы. Вал сразу же поймет, что его кто-то опередил, и оставить драгоценности здесь – все равно что прямо указать ему на себя.

Кроме того, он никак не мог решить, что же делать с книгой. Для всякого, кто умел читать, а для историка – в особенности, она представляла непреодолимый соблазн, но поддаться ему – значило бы обречь себя на верную смерть – если не на значительно худшую участь. Впрочем, Козодой не собирался сразу принимать окончательное решение. Он нашел свою лошадь, привел ее кружным путем к убитому оленю, смастерил волокушу – одним словом, сделал все, что первоначально собирался сделать, но под тушей, с той стороны, где не было ран, он спрятал шкатулку с драгоценностями и книгу.

Ему предстояло сделать выбор, по сравнению с которым все его прежние неприятности были просто детскими шалостями.

 

3. ИСТИНА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Неприступные и суровые горы Западного Китая были идеальным местом для преступников любого рода. Сюда забредали лишь случайные охотники, а ближайшие селения находились более чем в сорока километрах от того места, где стояла сейчас штурмовая группа – все как один в кислородных масках: там, где речь идет о жизни и смерти, не стоит тратить драгоценные секунды на борьбу с разреженным воздухом.

Полковник Чан, бывалый солдат и опытный командир, задумчиво жевал недокуренную сигару. На нем была темно-зеленая полевая форма и тяжелые ботинки. В кислородной маске полковник не нуждался, ибо находился в скиммере – похожем на блюдце летательном аппарате, выкрашенном в темный цвет и приспособленном для бесшумного полета. Скиммер парил в воздухе, а под ним на несокрушимые с виду горные пики высаживались солдаты и выгружалась боевая техника. Полковник, кстати, был чрезвычайно доволен тем, что операция проводится в таком отдаленном месте: здесь он не был связан ограничениями, действующими вблизи культурной зоны, и мог использовать самые современные и эффективные средства.

– Должен признать, они неплохо поработали, – заметил полковник, не обращаясь персонально ни к кому из присутствующих в командном отсеке скиммера. – Не могу себе представить, как они умудрились затащить сюда источники энергии, не говоря уже о том, чтобы их замаскировать.

Взглянув на серо-лиловые скалистые обрывы, Сон Чин сразу поняла, что он имеет в виду. Любая аппаратура требует питания, а спутники давно уже наловчились отслеживать малейшие изменения температуры, давления и энерговыделения даже сквозь самые густые облака. Зарегистрировав что-то подозрительное, они тут же давали знать наземным службам безопасности, и ячейки технологистов теперь встречались крайне редко – но те, кому удалось уцелеть, демонстрировали поистине чудеса маскировки.

Сон Чин была из тех женщин, о которых мечтает любой мужчина: невысокая, но изящно сложенная, она обладала внешностью настоящей ханьской красавицы, а все ее повадки и жесты были неосознанно эротичны. Однако под этой кукольной внешностью скрывался незаурядный ум: ее коэффициент интеллекта лежал вне пределов разработанной шкалы, а мозг работал так быстро и на стольких уровнях одновременно, что порой она производила впечатление компьютера, а не человеческого существа. При этом у нее были и свои недостатки: как старшая дочь верховного наместника ханьского региона она была невероятно избалована, ее интеллектуальное и физическое развитие не сопровождалось никаким эмоциональным ростом; в этом отношении она оставалась почти ребенком, несмотря на то что ей уже исполнилось семнадцать.

Полковник был чрезвычайно недоволен ее присутствием, но был вынужден подчиниться вышестоящим лицам. Ее роль заключалась в том, чтобы выяснить, над чем работали технологисты этой ячейки, прежде чем все здесь будет уничтожено или конфисковано. Эту работу могли бы выполнить и другие, но она как дочь наместника нажала на все доступные ей кнопки, чтобы оказаться в этой экспедиции. Для нее это был побег, хотя бы и временный, из золотой клетки, которой являлся для нее родительский дом.

Однако в том, что она попала сюда, крылась своеобразная ирония, ибо сама Сон Чин тоже была продуктом нелегальной технологии, а ее красота и интеллект – следствием тонких генетических манипуляций. Ее отец, как и все властолюбцы, тяготился многочисленными ограничениями и, естественно, мечтал вырваться из-под этого надзора. Рискуя своим положением и самой жизнью, он решил попытаться вывести новую расу людей, которая в конечном счете сумеет сбросить ту петлю, в которую угодило человечество. Сон Чин признавала и одобряла саму цель, но собственная роль в этом ее не устраивала: ей предстояло не искать решение проблемы, а рожать тех, кто сможет его отыскать.

– Запалы вставлены! – послышалось по интеркому. – Скиммеры на местах, войска выведены на позиции. Ждем приказаний.

– Открыть огонь! – без промедления отдал команду полковник Чан.

Пять скиммеров взмыли в небо, и в скалистый обрыв одновременно ударили пять малиново-белых лучей. Бортовые компьютеры взяли управление на себя, и, как только скала была прорезана на заданную глубину, скиммеры закружились в феерическом танце; за мгновение до того, как замкнулся круговой прорез, шестой скиммер выбросил в центр круга фиолетовый сгусток; как только лучи завершили свою работу, сгусток метнулся назад, выдернув прилипший к нему кусок скалы.

Взгляду открылась путаница туннелей, проплавленных в скале. Сон Чин сразу вспомнились искусственные муравейники, зажатые между стеклами.

Две сотни солдат с нуль-гравиторными ранцами на спине снялись с уступов и склонов напротив вскрытой ячейки и устремились к отверстию, направляя полет струями сжатого воздуха из миниатюрных движков.

– Она очень большая, – заметила Сон Чин. – Они сумели построить такую громадину и совершенно не защищают ее, интересно почему?

– Будут еще защищать, – небрежно бросил полковник, не отрываясь от обзорного иллюминатора. – Их аварийные выходы заблокированы, и им остается либо сражаться, либо сдаваться.

Словно в ответ на его слова приглушенно прогремели взрывы, тут же подхваченные эхом, и из нескольких туннелей вылетели большие облака черно-серого дыма.

В интеркоме послышались крики, ругань и стоны.

Полковник подключился к линии связи.

– Земля, нужно ли вам подкрепление? – спросил он так спокойно, словно речь шла о футбольном матче, результат которого его не интересовал.

– Докладывает капитан Ли, – долетел слабый голос. – Противник заминировал главный туннель, ведущий в центральный зал. Раненых немного, но теперь дорогу придется прожигать. Дайте нам еще десять минут, а потом посылайте вторую волну. Конец связи.

– Принято, – ответил полковник. – Вторая волна, стоп на десять минут.

Сон Чин во все глаза смотрела на полковника, изумляясь, как тому удается сохранять такое спокойствие. Сама она была возбуждена до предела и жалела только о том, что ей не позволили лично участвовать в штурме. Ей хотелось настоящей опасности, дикой ярости, жизни, поставленной на карту, схватки один на один…

В свое время ей пришлось уже поплатиться за подобные настроения: она угнала скиммер – а было ей тогда едва пятнадцать лет – и пронеслась бреющим полетом вдоль реки, насмерть перепугав крестьян на полях. Она проскакивала под мостами, петляла между холмами на предельной скорости и минимальной высоте. В конце концов она разбила два энергоблока и кое-как посадила поврежденный аппарат на рисовом поле. Большего удовольствия она никогда не испытывала, но ее отцу, чтобы замять дело, пришлось оказать множество услуг и раздать еще больше обещаний. После этого случая гайки были завинчены потуже, но даже при всем том скрыть происшествие удалось лишь потому, что никто не мог поверить, что пятнадцатилетняя девчонка, без всякой специальной подготовки, без практики пилотирования, умудрилась поднять в воздух такую сложную в управлении машину.

– Я хочу спуститься туда прямо сейчас! – повелительно заявила Сон Чин.

Полковник негромко хмыкнул:

– Вам лучше знать…

– Я сказала – немедленно! – рявкнула она. – Распорядитесь!

– Я не ваш слуга и не подчиненный вашего отца, – холодно ответил полковник. – Вы приложили уйму сил, чтобы сюда попасть, но теперь находитесь под моим командованием и обязаны выполнять мои приказы, а не наоборот.

– Как вы смеете говорить со мной в таком тоне? – Сон Чин была в ярости. – Я пошлю вас в деревню чистить выгребные ямы!

– Никак нет. Вы будете сидеть тихо и делать только то, что я скажу, иначе я немедленно отстраню вас от участия в операции и отправлю назад. Ваши родители рассказали мне кое-что о вашем характере и дали мне весьма широкие полномочия. Осмелюсь предположить, они будут только рады, если вы получите хорошего пинка. А вы предоставляете мне превосходный повод, и я с трудом удерживаюсь от действий.

– Это возмутительно! Если вы не подчинитесь, я обвиню вас в попытке изнасилования! Полковник невозмутимо повел плечами:

– Ментосканирование расставит все по своим местам, а поскольку проводиться оно будет под юрисдикцией более высокого порядка, вашему отцу уже не удастся замять дело. Впрочем, я только теряю время. Либо вы сядете и замолчите, либо я прикажу вас связать и отправить туда, где вам – вам, а не мне – придется оправдываться за задержку или срыв операции. Выбирайте.

Сон Чин кипела от гнева, но вместе с тем ей безумно хотелось добраться до содержимого ячейки. Полковник явно собирался исполнить свое обещание, так что ей оставалось только сидеть и злиться. Но она еще до него доберется! Как-нибудь где-нибудь когда-нибудь она еще подпалит ему перышки!

На ликвидацию сопротивления и обеспечение мер безопасности ушло почти четыре часа. Штурмовая группа потеряла убитыми сорок семь человек и почти вдвое больше ранеными, но все триста двадцать четыре технологиста были уничтожены. Те, кто не погиб во время штурма, предпочли покончить с собой. Выжили только двое мальчиков, которых оглушило взрывом. Им предстоял допрос в Центре, и едва ли можно было упрекать остальных за то, что они выбрали смерть: то, что ожидало этих двоих, было намного хуже.

Наконец, когда все помещения были осмотрены и все мины-ловушки обезврежены, настал черед группы техников, в которую входила и Сон Чин.

В туннелях царил такой же пронизывающий холод, как и снаружи, но здесь хотя бы не было ветра. На Сон Чин была соболья шубка, парка, меховые брюки и унты, и все же она мерзла.

– У них что, не было отопления? – с досадой спросила она.

– Было, – ответил один из офицеров. – Глубоко внизу, в пещере, они поставили самодельный термоядерный реактор, а во всех туннелях устроили воздушные шлюзы, чтобы обзорные спутники не засекли изменений температуры. Они собирались взорвать его, но, к счастью, нам удалось перехватить систему самоликвидации. Как все непрофессионалы, они даже не помышляли, что их могут атаковать прямо сквозь скалу, и предусмотрели защиту только для туннелей, выходящих наружу. Взрывное устройство стояло как раз там, где мы ворвались. Но когда мы перерезали главный кабель, питание, разумеется, повсюду отключилось, так что ни отопления, ни освещения больше нет, и нам придется пользоваться переносными светильниками. Мы не решились трогать реактор. Конструкция незнакомая, и мы боимся ненароком взорвать его.

Ее провели в обширную пещеру, где располагалась лаборатория. Множество небольших независимых компьютеров, испытательные стенды, сборочная линия… Все это выглядело весьма впечатляюще, раньше Сон Чин никогда не слышала о таком, но больше всего ее поразило немалое количество настоящих книг – в основном это были факсимильные копии старинных текстов на самых разных языках. Сон Чин наскоро просмотрела их, но никакой определенной закономерности в подборе тематики не уловила.

Что касается оборудования, то оно почти целиком состояло из стандартных блоков и, следовательно, было откуда-то украдено, хотя это и считалось в принципе невозможным. Каждый компьютер, более того, каждый модуль был снабжен опознавательным кодом, и любое их перемещение, несомненно, отслеживалось Главной Системой. Даже простое отключение и перестановка без предварительного уведомления вызывали тревогу и немедленно расследовались. Цветы небесные! Да у них тут целых три ментопроцессора! А ведь любое использование этой техники контролируется Главной Системой.

Сон Чин переходила от одного модуля к другому, а вокруг суетились неразговорчивые люди в коричневой униформе Особого Подразделения. Эти ребята специализировались на изъятии важных предметов недозволенной технологии и умели работать так, что их действия оставались незамеченными ни людьми, ни сканерами. Более того, они были способны позаботиться и о том, чтобы в ментокопиях, снятых с самого верховного наместника – и его дочери, – не осталось никаких намеков на противозаконную деятельность. "Полковник возлагал чересчур большие надежды на ментосканирование", – внезапно подумала Сон Чин.

Да, люди в коричневой форме были подлинными волшебниками – но и рисковали они значительно больше, чем их наниматель. Впрочем, компенсация за этот риск была более чем щедрой.

Что касается Сон Чин, то в ее задачу входило определить, что именно должно подлежать негласному изъятию; ей предстояло разобраться, над чем работали технологисты, и решить, может ли это принести пользу ее семейству. Кроме того, ей отчаянно хотелось узнать, как им удалось провернуть такой проект. Подобно правителям всех времен и народов, создатели этого убежища обнаружили в существующей системе, которая казалась неизменной, такие ходы и щели, о которых никто и не подозревал. Украсть столько оборудования, построить огромный комплекс и при этом остаться необнаруженным – это было невероятно! Впрочем, попытки отследить их приемы были куда опаснее, чем то само по себе рискованное дело, которым она занималась сейчас.

Сон Чин выбрала наугад несколько блоков памяти и проверила их ручным тестером. Содержимое, естественно, было закодировано, но по основным директориям можно было сделать кое-какие выводы. И естественно, она настояла на том, чтобы взять с собой все книги. Они были настолько редки, что Главная Система вряд ли вообще подозревала об их существовании, и в них почти наверняка крылся намек на то, чем занимались их владельцы. Разумеется, в памяти компьютеров хранятся копии текстов, но это лишь придаст достоверности тому массиву информации, который получит Главная Система.

Сон Чин не ошиблась: все данные были зашифрованы, но директории читались свободно. Просмотрев едва ли не сотую часть доступных материалов, она сразу же уловила закономерность. Здесь трудились главным образом над проблемой компьютерного управления и навигации космических кораблей. Эти материалы, а также сведения, явно почерпнутые из старинных архивов. Сон Чин распорядилась скопировать. В прочих блоках памяти говорилось в основном о том, как хозяевам убежища удавалось так долго водить за нос Главную Систему. Сон Чин хотелось прихватить с собой все, но времени не было, и к тому же она не сомневалась, что Главная Система особенно тщательно проверит именно эти блоки, чтобы убедиться в отсутствии утечки информации. Как ни жаль, но их придется оставить.

Майор Чи, начальник Особого Подразделения, работал умело, методично и так быстро, что Сон Чин просто глазам своим не верила; солдаты тем временем вывозили оборудование, которое предполагалось возвратить в распоряжение Главной Системы.

Чи удивленно покачал головой:

– Не представляю, из-за чего эти люди отважились пойти на такой риск!

– Фанатики, – пожала плечами Сон Чин. – Они явно искали способ захватить и взять под свое управление космический корабль. Вероятно, надеялись отправиться в какой-нибудь отдаленный мир и выйти из-под власти Конфедерации.

Майор был поражен.

– Неужели это возможно?

– Не знаю… Но они думали, что да, и успели сделать очень многое.

* * *

Самые холодные месяцы зимы семейство Сон Чин проводило в провинции Хайнань, где климат был значительно теплее, хотя и чересчур влажный. В Хайнани отец Сон Чин занимал должность верховного военачальника и владел великолепной усадьбой и обширными угодьями, но никто, даже те, кто состоял у него на службе, не подозревал, что это имение, где придирчиво соблюдаются вековые традиции Поднебесной, на самом деле является самой большой дырой, в которую регулярно ускользают из-под надзора Главной Системы ученые и администраторы. Каждый покидающий административный район обязан был пользоваться темплетом, позволявшим ему не выделяться среди обычных людей. Но во время этой вполне рутинной процедуры доверенные специалисты помечали запретные сведения и переносили их в ментокопию, существующую в единственном экземпляре. Это было довольно безопасно, потому что местные компьютеры, управляющие ментопроцессорами, не были способны отличить информацию, которая подавлялась в соответствии с правилами, от той, которая уничтожалась как незаконная.

Компьютеры были умнее людей, но они не были людьми и никогда не могли уяснить себе все тонкости человеческой психики, особенно когда дело касалось хитрости и обмана. Предполагалось, что им доступно и это, но на самом деле они пасовали при малейшем намеке на двусмысленность. Машины хорошо справлялись с теорией управления группами людей, но парадоксы отдельной личности были им не по зубам.

Отправив доклад, Сон Чин должна была сразу же отправиться в имение – ей предстояло сделать все необходимые приготовления к приезду остальных членов семейства, а их было пруд пруди: бабушки, дедушки, дядья и тетки, их семьи и семьи их детей… Как уже сказано выше, перед поездкой ей предстояло отказаться от многих воспоминаний и значительной части знаний – конечно, до тех пор, пока доверенные врачи не восстановят лакуны. Однако на этот раз дело осложнялось еще и тем, что время рекреации, обязательной даже для администраторов самого высокого ранга, неумолимо приближалось, а это значило, что перед официальным ментокопированием придется пойти на гораздо более существенные жертвы, пройти довольно продолжительный курс гипнотерапии перед рекреацией и еще более продолжительный курс – после, чтобы восстановить утерянное.

В период рекреации даже глава семейства ничего не знал о тайных подземных лабораториях под главным зданием хайнаньского имения, заполненных предметами нелегальной технологии, собранными честолюбивыми администраторами и членами Особого Подразделения.

В помощь Сон Чин были отряжены несколько юношей и девушек приблизительно ее возраста, которые, в силу своего положения в семействе, были в той или иной степени осведомлены о запретных делах самой Сон Чин и ее родственников.

Сон Чин терпеть не могла имение, хотя сам дом был красив и стоял в приятной местности: ее бесили ограничения, налагаемые традиционной культурой предков на ее собственные привычки и мировоззрение. Пекинский церемониал был настолько сложен, что даже она не всегда могла верно оценить свое положение. С точки зрения этой культуры девушки считались опорой семьи, но вместе с тем обязаны были оказывать почтение юношам, чего ей никогда толком не удавалось. С другой стороны, как дочь верховного военачальника, она занимала среди родственников достаточно привилегированное положение, и ей был полностью поручен надзор за домом. Однако при этом ей приходилось играть роль почтительной и услужливой хозяйки и всячески ублажать своих двоюродных сестер, не говоря уж о двоюродных братьях, которых, если разобраться, она в любой момент могла вышибить на рисовые поля. В результате Сон Чин установила равновесие между этими крайностями путем своеобразного компромисса: на людях она вела себя как требовали обычаи, зато наедине с родственниками пользовалась всей полнотой матриархальной власти.

Естественно, у нее были друзья – тоже не лишенные способностей, хотя никто из них не мог и мечтать сравниться с Сон Чин. В этот маленький круг входили ее двоюродные братья и сестры: шестнадцатилетняя Тай Мин, пятнадцатилетний ан Хао и Во Хо, ровесник Сон Чин. Мальчики, разумеется, были влюблены в старшую дочь наместника и постоянно искали ее общества и внимания, что, кстати говоря, немало огорчало Тай Мин. Эта девушка, которую представители самых разных культур сочли бы прекрасной, была несколько полноватой для ханьской красавицы и, стоически терпя неудобства, стягивала повязкой грудь, чтобы не так выдавалась.

Доверенные слуги, они же охранники, приготовили все блюда, но стол, согласно обычаю, девушки накрыли сами, а юноши присоединились к ним позже.

– Ты пропадала где-то целых две недели, – с легким оттенком обиды сказал ан, обращаясь к Сон Чин. – Ты слишком много работаешь.

Она улыбнулась:

– Дел много, а времени мало. Зато я наткнулась на что-то невероятное, нечто такое, о чем очень опасно знать…

Все трое подались к ней, обратившись в слух.

– Кто-нибудь из вас бывал когда-нибудь на космическом корабле?

В доме, построенном не меньше тысячи лет назад, этот разговор между юношами и девушками, сидящими за трапезой на циновках, расстеленных на полу, при свете масляных ламп под монотонное пение крестьян, бредущих с рисовых полей, казался совершенно неуместным.

– Я, – к удивлению всех остальных ответила Тай.

– Ты? Когда? – недоверчиво переспросил Во Хо.

– В космопорте во Внутренней Монголии. Отец ездил туда по делам и взял меня с собой. Корабль был очень большой.

– Ах, на земле… – с легкой насмешкой протянул Хо. – Я думал, ты скажешь, что летала на нем. – Этого не дозволялось почти никому, и Тай Мин моментально обиделась.

– А ты что, летал? В иные миры?

– Конечно, нет! Это же смешно!

– Не так уж и смешно, – вмешалась Сон Чин. – Ячейка техов, которую разгромили в прошлом месяце, собиралась украсть корабль и улететь туда, где не властна Конфедерация. Кстати, они успели решить большую часть задачи.

– Что за чушь! – возразил ан. – Конечно, можно тайком проскользнуть на борт или подделать записи, чтобы тебя приняли в команду, но все космические корабли управляются компьютерами. Это каждый знает!

– Так было не всегда, – пояснила Сон Чин. – Когда-то ими управляли и люди, и компьютеры, причем главными были люди. Это ясно видно из старых записей. А эти технологисты разнюхали, что хотя Главная Система вывела людей из контура управления, она не стала заменять интерфейсы. Чтобы восстановить все в прежнем виде, нужно лишь удалить замыкающие модули.

Они заинтересовались, но на их лицах читалось сомнение.

– Ладно, пусть так, но ведь управлять кораблем надо уметь. Это тебе не скиммер, о котором ты нам все уши прожужжала, – заметил Во Хо.

– Ты прав, но знаешь, что всего забавнее? Тебе вовсе не обязательно знать, как пилотировать корабль или прокладывать курс. Это знает компьютер. Он сделает это по твоей команде, вот и все. Существует человеко-компьютерный интерфейс, который позволяет управлять компьютером со скоростью мысли, а тот делает всю черную работу да при этом еще следит за безопасностью полета.

– И ты могла бы повести корабль? – недоверчиво спросила Тай Мин. – На Марс, например?

– И гораздо дальше, если понадобится. Чтобы попасть в любое место в известной части Галактики, достаточно лишь указать координаты и сделать прокол пространства. Время тратится только на маневрирование в системе Солнца или другой звезды.

– Что ж, может, оно и так, – сказал ан, – но что толку? В любом случае тебя поймают или собьют раньше, чем ты улетишь достаточно далеко. А даже если ускользнешь – что тогда? Где бы ты ни посадила свой корабль, тебя сразу же сцапает Главная Система, да так быстро, что ты даже не успеешь понять, куда прилетела.

– Конечно, ты прав, сын моего дяди, но все же пилотировать собственный корабль…

В свое время она не раз втягивала их в разные рискованные проделки, но это был уже совершенно иной уровень. Даже одна мысль об этом пугала их. Помня, что у слуг тоже есть уши, Тай Мин осторожно направила беседу в менее опасное русло, и больше они к этой теме не возвращались.

И все-таки Сон Чин работала над этой проблемой намного усерднее, чем требовали ее обязанности. Больше всего ее тревожил вопрос – откуда? Откуда техи знают о существовании машинно-человеческого интерфейса? Безусловно, назначение его очевидно – но лишь для того, кто понимает, на что он смотрит. Глупо считать, что техи сами открыли принцип и разработали схему с нуля, а ведь их указания носили чрезвычайно практический характер – такого не узнаешь понаслышке, допустим, из книг. Они явно руководствовались чьими-то указаниями, и это было даже важнее самого факта существования интерфейса.

Вывод напрашивался сам собой: где-то далеко-далеко в пространстве есть люди – существа, принадлежащие к человеческому роду, – которые летают на своих собственных кораблях, могут направиться куда им заблагорассудится и действуют в собственных целях, а не по указке Главной Системы. Собственный отец вдруг показался ей хитроватым управляющим, гордящимся тем, что умудряется ежемесячно присваивать крохотную часть хозяйского добра, в то время как кто-то другой уже вовсю хозяйничает в погребах его господина.

Но кто эти люди, обладающие недоступным знанием, и что еще им подвластно из того, что считалось невозможным? Сон Чин чувствовала одновременно ликование и испуг. Если богов так легко провести, насколько же тогда их власть далека от абсолютной?

* * *

Со скрипом вращалась старушка Земля, некогда прародина, а ныне – полузабытое захолустье Вселенной. Конфедерация, уже освоившая одну спиральную ветвь Галактики и потихоньку распространяющаяся на другую ветвь, не была Конфедерацией в обычном смысле слова. Устаревшее название сохранилось лишь потому, что все населенные миры имели одного общего хозяина – Главную Систему.

Истоки этой власти были теперь уже почти забыты: творение позаботилось о том, чтобы воспоминания и знания его творцов не мешали его целям. Одно лишь можно было сказать наверняка: в незапамятные времена человечество создало на Земле великую машину, способную мыслить настолько лучше и быстрее человека, что слуга превратился в господина. Легенды в один голос утверждали, что Система была призвана охранять человечество от его врожденной склонности к самоуничтожению – однако легенды были частью той же Системы.

Великая машина, единственная в своем роде и именуемая компьютером исключительно потому, что другого названия для подобных машин не существовало, перестроила человечество и включила его в Главную Систему, преследуя одной ей известные и понятные цели. Она никому их не сообщала, и все, что человечество знало о них, было выведено только из наблюдений за результатами ее действий.

Одной из этих целей, несомненно, действительно являлось предупреждение гибели человечества – причем гибели как от внешних, так и от внутренних причин. Наилучшим средством для этого великая машина сочла расселение. Не связанная никакими моральными соображениями, она перевела проблему межзвездных путешествий в плоскость сугубо инженерных задач – и, естественно, быстро решила их. Нечего и сомневаться, что эти путешествия совершались только по ее собственным планам, и ничьим иным. Она создала целый флот автоматических кораблей-разведчиков, которые без устали исследовали Вселенную в поисках пригодных для заселения миров.

Однако планет, похожих на Землю, было слишком мало, а терраформинг требовал колоссальных затрат. Гораздо экономичнее оказалось переделать людей: экзобиология и психогенетика для великой машины тоже были задачами не более чем инженерного уровня. При этом она, естественно, непрерывно надстраивала себя и увеличивала свою мощь в той мере, в которой этого требовали ее развивающиеся планы в отношении человечества.

В результате население Земли сократилось с почти шести миллиардов до каких-то пятисот тысяч, рассеянных по планете. Остальные отправились заселять новые миры. Сама Земля была разделена на регионы, и в каждом из них, на основании исторических сведений, были воссозданы древние общества. Были тщательно соблюдены все требования географического, культурного и этнического характера, за исключением одного: все сообщества были заморожены на доиндустриальном этапе развития.

При этом великая машина отнюдь не стремилась к власти – у нее хватало других целей, и к тому же она не была человеком. Она не собиралась править, она хотела лишь поддерживать раз и навсегда установленное положение вещей, а проблему управления передоверила немногим избранным за свои способности людям. Она вполне могла создать для этой цели другие, меньшие машины – но не сделала этого. Почему? Никто не знал. Главная Система не отчитывалась ни перед кем, кроме себя самой.

Все смотрители этого зоопарка регулярно проверялись на предмет того, не узнали ли они чего лишнего и не хотят ли сделать что-нибудь запрещенное: было известно, что каждый компьютер на Земле достаточно часто докладывает Главной Системе о том, какие ему были даны задания. Исполнение правосудия было возложено на администраторов, но в исключительных случаях Система вмешивалась сама, в основном через Валов, чтобы предотвратить малейший шанс утечки особо опасного знания.

Между мирами, принадлежащими обновленному человечеству, курсировали корабли, но, поскольку космическая навигация целиком являлась прерогативой Главной Системы, большинство из них не были приспособлены для перевозки пассажиров; впрочем, имелись и такие, но количество их было ничтожно и предназначались они, как правило, сугубо для межпланетных рейсов – поскольку Марс, например, тоже был заселен, между земными и марсианскими администраторами существовали естественные связи и взаимозависимость. Любые научные исследования проводились исключительно под строгим контролем Системы, однако на некоторых изолированных аванпостах цивилизации этот контроль был чуть менее жестким – там разрешалось даже ставить эксперименты.

Где именно находится этот великий координатор нового мирового порядка, не было известно вот уже несколько сотен лет, но создали ее на Земле, и следовательно, искать ее нужно было там. Впрочем, на это давно уже никто не отваживался – да и зачем? В понимании Главной Системы Земля и Марс были уже "стабилизированы" – то есть являлись скорее зоопарками, чем природными популяциями. Что касается Системы, то та, очевидно, вознамерилась стабилизировать ни больше ни меньше, как всю Галактику, и почти все усилия направляла именно на это.

И вот дочери одного из смотрителей этого музея, сидящей за нелегально установленным компьютером, который не сообщался ни с кем за исключением своего оператора, вдруг пришла в голову ошеломляющая догадка, что, несмотря на кажущуюся всеохватность системы, некоторые из экспонатов сумели выбраться из своих клеток и витрин и разгуливают на свободе.

* * *

Сон Чин не терпелось рассказать отцу о своих переживаниях и открытиях, но тот задерживался: как губернатор и верховный военачальник целой островной провинции он мог передвигаться только в сопровождении многочисленной свиты и должен был исполнять все обязанности, предписываемые ему обычаями, давать аудиенции и делать еще многое-многое другое.

Они с отцом никогда не были особенно близки, хотя он баловал ее и защищал. Но человек, достигший его положения и обладающий его властью, как правило, не может себе позволить иметь близких людей, а он, кроме того, был продуктом династической культуры, в которой дочери ценились невысоко, и вообще женщинам полагалось знать свое место и принимать это с радостью. Сон Чин появилась на свет новее не потому, что отец хотел дочь, а потому, что сыновьям предстояло бы унаследовать его многочисленные обязанности и ответственность и постоянно быть на виду, в то время как дочь можно было сохранить для кое-какой тайной цели.

Что же касалось ее, она могла думать только о своих открытиях и с нетерпением ждала вызова. Вызов пришел через три дня после приезда отца. Это была сугубо частная аудиенция в его кабинете. Разумеется, у дверей стояла неизбежная стража, но Сон Чин сразу же провели в покои, где она и застала отца, в полном одиночестве сидящего в позе Будды на шелковом ковре.

Он был рослым человеком, и не только по ханьским меркам, но круглое лицо и широкие плечи делали его толще, чем он был на самом деле.

Сон Чин поклонилась, села напротив и стала терпеливо ждать, когда он откроет глаза и заговорит с ней. Он был единственным человеком, которого она боялась, уважала и, несмотря на всю его холодность, отчасти даже любила.

Внезапно он заговорил, не открывая глаз:

– Я прочел доклады об операции; судя по ним, ты справилась великолепно. Похоже, мы успели как раз вовремя. Сейчас в нашей системе находится корабль, способный нести пассажиров, а несколько челночных катеров приземлились для ремонта в Улан-Баторе. Целью явно были они. Разумеется, им бы не дали улететь далеко, но это могло бросить тень на репутацию моих администраторов и на меня лично. Мы, несомненно, – и заслуженно – понесли бы всю ответственность за случившееся. Именно поэтому я позволил тебе участвовать в операции: честь нашего семейства требовала, чтобы кто-то из нас присутствовал там. Сон Чин церемонно склонила голову:

– Почтительно благодарю вас за эту возможность. Из вывезенных материалов я узнала много нового и интересного.

Его глаза открылись, и он взглянул на нее в упор:

– Вот как? Что же именно? Ей пришлось сдерживаться, чтобы выглядеть смиренной и спокойной, но в душе она ликовала:

– Они обнаружили, что люди могут пилотировать космические корабли и прокладывать курс среди звезд почти без всякой подготовки!

Сон Чин помедлила, ожидая хотя бы изумленного восклицания, но отец, казалось, ничуть не удивился.

– Да? И что еще?

Внезапно она поняла, что он наверняка знал все и раньше, это было ясно уже по тому замечанию, которое он сделал в начале беседы. С некоторым смущением она сообразила, что не у нее одной был доступ к копиям файлов, записям и устройствам, захваченным во время операции.

– Я почти уверена – больше чем на девяносто девять процентов, – что об этом известно давно и в прошлом некоторые люди или группы людей уже проделывали такие вещи. Я убеждена, что существуют люди, которым доступно все, что недоступно нам, и они неподвластны Системе. Их планы совершенно ясно указывают на это.

– Да, не исключено, – спокойно согласился он. – Вопрос только в том, как эти сведения попали к той группе.

Это замечание потрясло ее. Он знал!

– В информации, которой мы располагаем, об этом ничего не говорится, – сказала она, сдерживаясь изо всех сил. – Этим должна заняться служба безопасности, у нее свои методы.

– Да. Но к сожалению, на то, чтобы опознать и выследить всех нелегалов и обнаружить утечку, не насторожив при этом Главную Систему, уйдет слишком много времени.

Для нее это было уже слишком.

– Прошу простить за мою самоуверенность, но трудно предположить, чтобы Главная Система по меньшей мере не была осведомлена об их существовании.

– Ты совершенно права, дочь, но ты, увы, забываешь, что Вселенная велика. Эти нелегалы столько времени прятались у нас под носом и едва не добились успеха. Если такое возможно на Земле, вообрази, насколько легче скрываться в открытом космосе. Безусловно, это уже не наша забота и тем более не твоя. Однако это смертельно опасная информация, угрожающая всем нам, и я распоряжусь, чтобы при первой же возможности она была удалена из твоей памяти.

– Отец! Умоляю вас! Не делайте этого! Я…

Он остановил ее взглядом и почти незаметным жестом:

– Достаточно. Я был слишком терпим к тебе. – Он помедлил. – Я подарил тебе роскошное детство, но рано или поздно всем приходится взрослеть. Угрожая моему офицеру фальшивым обвинением в изнасиловании, ты покрываешь позором свою мать и меня лично. В такой ситуации я вынужден обратить на это внимание и понять, что настало время изменить твою жизнь.

Он был единственным, кто мог заставить ее ощутить подлинный стыд, и Сон Чин почувствовала, как слезы подступают к глазам. Но где-то глубоко внутри злобный голос повторял: "Это все Чан, сын свиньи! Когда-нибудь я его убью!" Но вслух она сказала:

– Во всем виновато лишь мое нетерпение. Я не хотела никого позорить, даже полковника.

– Я мог бы понять, а возможно, и простить это нарушение, но тут случай особый. Ты осмелилась помешать человеку, командовавшему операцией, жизненно важной для существования всего семейства, и пыталась вынудить его нарушить приказ. Мой приказ. Ты уже много раз нарушала приказы и пренебрегала советами, но сейчас ты сделала это преднамеренно, и с этим примириться уже нельзя. Ты была создана для того, чтобы дать жизнь новому поколению лидеров завтрашнего дня, которое упрочит власть нашего семейства, а возможно, и расширит его. Приближается рекреация – а вместе с ней и время твоей свадьбы.

Сон Чин испугалась. Он уже говорил об этом и прежде, но сейчас его слова прозвучали так, словно все уже решено.

– Свадьбы? С кем?

– Проще всего было бы отдать тебя за полковника Чана. У него много полезных качеств, да и справедливость была бы соблюдена. Но он бы стал слишком близок к нашему семейству, а это не входит в мои планы. По правде говоря, есть несколько кандидатов, но у меня были более срочные дела, и я отложил окончательный выбор. Однако откладывать дальше я не намерен. Тебе уже семнадцать, и ты достаточно взрослая. Когда придет время, тебя известят.

Она не осмелилась возразить прямо и решила сделать это через посредника.

– А матушка знает?

Он не принял вызова, прозвучавшего в этом вопросе. Разумеется, мнение матери не имело никакого значения, но она была не из тех, кого легко успокоить. Жена великого человека сама была незаурядным политиком и могла найти достаточно способов, чтобы воздействовать на мужа. Например, ей были известны кое-какие сведения, огласка которых причинила бы немалые неприятности, даже в пределах семейных владений и на уровне ханьской культуры.

– Мы с твоей матерью неоднократно обсуждали этот вопрос. У нее, разумеется, будет право голоса при окончательном выборе, согласно ее правам и обязанностям, но в основном она полностью согласна со мной. Мое решение окончательно, дочь. Ступай. Твое детство кончается, насладись оставшимся временем. Оно драгоценно.

После этого разговора ей казалось, что мир перевернулся. Она шла к нему, упоенная своим открытием, она надеялась, что отец похвалит и оценит ее работу, а оказалось, что он давно уже знает все, что ей хотелось ему сказать, и ее счастливая жизнь вскоре круто изменится, и далеко не в лучшую сторону.

Несколько дней она пыталась отвлечься, помогая приезжающим родственникам и присматривая за кухней и прислугой, но у нее ничего не вышло. Ненавистный брак маячил впереди, словно огромная и грозная стена, о которую ей предстояло разбиться, и с каждым днем стена эта становилась все ближе.

Она отдыхала в большом саду, разбитом позади главного флигеля, любовалась цветами и наслаждалась одиночеством, когда ее отыскали Тай Мин и ан Хао. С первого взгляда было заметно, что они чем-то удручены.

– Вы такие серьезные… – сказала Сон Чин. – Неужели ваши родители тоже приготовили вам сюрприз?

Весть о предстоящей свадьбе уже успела широко распространиться, хотя бы потому, что при ее положении в обществе требовались продолжительные приготовления к такому событию.

– Нет.., пока что нет, во всяком случае, – рассеянно ответила Мин. – Тут другое…

– Ходят разные слухи, – вмешался ан. – Упорные слухи. И надо сказать, есть вещи, которые их подтверждают.

– Слухи? О чем? О моем браке? Стало известно, кто будет моим мужем?

– В некотором роде, – ответила Мин; было видно, что ей трудно подобрать подходящие слова.

Сон Чин знала, что эти двое общаются с прислугой и персоналом намного теснее, чем могла себе позволить она, а слугам всегда известно гораздо больше, чем господам.

– Ну, говорите же кто-нибудь! Я не могу больше!

– Твой отец предупредил тебя, что все знания, которые ты получила после разгрома ячейки, должны быть стерты? – спросила Тай Мин.

Сон Чин кивнула:

– Да, и мне это не по душе. Я всегда терпеть не могла, когда копаются у меня в голове, хотя бы и безопасности ради, а уж стирание мне нравится еще меньше, но в этом случае выбирать не приходится. Любому на моем месте сказали бы то же самое.

– Да. Нас всех отсылают в Центр перед рекреацией, – согласился ан и, помолчав, наконец решился. – Но с тобой поступят иначе. Они уже собрали целую команду экспертов. Психохимики, психотехники – полный комплект – и все это для тебя. Я сам слышал, как твой отец разговаривал с генералом Чином.

Чин был правой рукой ее отца и должен был исполнять его обязанности на время рекреации.

– Сон Чин, тебя хотят переделать! – со слезами выкрикнула Тай Мин. – Они.., он сказал, что иначе ты не сможешь быть хорошей женой и матерью.

У Сон Чин внезапно потемнело в глазах.

– Он не осмелится! – гневно воскликнула она, но, хорошо зная своего отца, отлично понимала, что тот не только осмелится, но и сделает это. Должно быть, так было задумано с самого начала, вот почему он сквозь пальцы смотрел на ее проделки. Он проверял ее, испытывал ее способности, ее физическое и умственное развитие! И вот теперь она прошла последний тест, и ей предстоит воплотить в жизнь заветную мечту отца.

Он вынашивал этот план много лет, и обойти его было невозможно. Она никогда уже не вернется из этой рекреации. Ее прежняя психика исчезнет, сменившись темплетом, который – Сон Чин была в этом уверена – отец давно уже приказал подготовить. Она превратится в покорную, услужливую дурочку, не знающую иного мира, кроме Хайнани, и ничем не интересующуюся. Скучнейшее изнеживающее растительное существование. У нее будет одна задача – нарожать как можно больше детей.

Сон Чин знала, что это вполне возможно, она даже ничего не заметит. Химические препараты проникнут в мозг, внедрятся в рецепторы и сделают ее кроткой, послушной, пустоголовой нимфоманкой.

Поблагодарив друзей за предупреждение, она сказала, что хочет побыть в одиночестве, но и сама не осталась в саду. Сон Чин вернулась в дом и по потайным, тщательно охраняемым переходам спустилась и компьютерный зал. Она была гениальна и генетически превосходила всех, даже своего отца. Она знала, что, располагая достаточным количеством информации, можно найти решение любой проблемы. Даже такой.

Сев перед компьютером, она включила его и задумалась, пристально глядя на машину, столь знакомую и простую для нее. Через месяц ей и во сне не приснится этот зал, а если ее приведут сюда, она решит, что попала в сказку. Риск не имел для Сон Чин никакого значения, ибо то, что ее ожидало, было стократ хуже смерти. Ничего, она еще покажет им всем!

 

4. ПЯТЬ ЗОЛОТЫХ КОЛЕЦ

Козодой выглядел ужасно. Увидев его, Танцующая в Облаках испугалась, что его опять одолело безумие.

Скрестив ноги, он сидел на полу в каком-то странном оцепенении и казался внезапно постаревшим. Его волосы были растрепаны, лицо и одежда покрыты грязью и перепачканы запекшейся оленьей кровью. Туша оленя, освежеванная, но не разделанная, лежала в соляном ларе, и было ясно, что со времени возвращения с охоты он не делал ничего, а только сидел и словно на ядовитую змею смотрел на какой-то потрепанный черный ящик с металлическими застежками, лежащий на земляном полу.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – осторожно сказала она. – Но ты не болен? Может, сбегать за знахарем?

Он не пошевелился.

– Не стоит. Эта болезнь особого рода, и врачующий ее заболеет сам.

Танцующая в Облаках недоуменно нахмурилась:

– Ее источник в этом ящике? Козодой кивнул:

– Охотясь, я наткнулся на мертвую женщину. Она умерла давно, но демон до сих пор ищет ее повсюду. Ему нужен этот ящик. Женщина умерла ради того, чтобы спасти его.

Танцующая в Облаках вгляделась внимательнее:

– А что там внутри?

– Смерть. Она поражает всякого, кто заглянет в ящик и поймет, что там находится. Она испугалась, но не за себя.

– И ты заглянул? И понял?

– Да, но я заглядывал туда мельком, и яд его не коснулся меня. Пока не коснулся.

– Значит, злые духи схватили твою душу, но еще не овладели ею. Пока не поздно, я заберу его отсюда. Отдай его мне.

Он резко повернул голову и взглянул на нее:

– Нет!!!

– Почему? Духи возьмут мою душу в обмен на твою, вот и все.

Козодой нахмурился, и взгляд его стал осмысленнее.

– Зло, заключенное в ящике, может повредить тебе только через меня. Действительно, безопаснее было бы отдать этот ящик тебе, чтобы ты отнесла его в стойбище Четырех Семейств. Это единственное, что может меня спасти. Но проклятие, тяготеющее над ним, таково, что я не могу позволить тебе это сделать.

Она не поняла, что он имел в виду – вернее, поняла по-своему.

– Ты думаешь, что тогда тебя назовут трусом? Воин, который в одиночку бросается на стрелы и копья неисчислимых врагов, может быть, и храбрец, но это мертвый храбрец и к тому же дурак, потому что гибель его бессмысленна. За свою жизнь я знавала много таких глупцов. О них поют песни, но никто не учит молодых воинов на их примере. Пойти на верную смерть, чтобы другие остались живы, – почетно, но погибнуть, мечтая только о собственной славе, равносильно предательству: женщины и дети остаются рыдать в одиночестве, а племя лишается воина, который мог бы пригодиться в другом бою. Позволь мне взять ящик.

Козодой вздохнул:

– Нет. Твои слова мудры, но сейчас речь о другом. Зло, о котором я говорил, присуще всей нашей системе, потому что она вынуждает человека бояться знаний. Около месяца тому назад со мной говорил демон. Он предостерегал меня, что в этом ящике лежат такие вещи, о которых мне не следует знать. Ты понимаешь, что это значит? Мне ЗАПРЕЩАЮТ знать! А ведь я – историк, ученый. Вся моя жизнь – это поиск истины. В этом ящике лежит истина. Она манит меня. Если я не загляну в него, я предам самого себя, моя жизнь обратится в ложь и потеряет смысл. Но, если я загляну, те, кто знает, что там находится, убьют меня, чтобы я не рассказал другим. От них нельзя убежать и некуда спрятаться.

Танцующая в Облаках подошла ближе. Ее сильные пальцы пробежались по кейсу, нащупали защелки и подняли крышку.

– Даже если силы неравны и победить невозможно, воин обязан сражаться, защищая себя, свою семью и племя, – просто сказала она. – Я поняла не все, но если ты действительно живешь ради истины, то должен узнать, что лежит в этом ящике.

Он изумленно уставился на нее, в душе немного завидуя простоте и ясности ее мировоззрения. Конечно, она права! Он действительно воин, и у него нет иного пути. Не лучше ли погибнуть ради истины, чем вечно прозябать во лжи?

– Я узнаю все – если только сумею, – сказал он, ощущая неожиданное воодушевление. На сердце вдруг стало легко и покойно. – Однако сдается мне, я сейчас похож на сумасшедшего, который весь день носился по прерии. Как там снаружи?

– День довольно теплый, и вода в реке замечательная, – с улыбкой ответила она.

– Тогда я вымоюсь и посплю, а потом уже займусь изучением того, что лежит в ящике.

– А я постараюсь отстирать твою одежду. – Она вновь покосилась на открытый кейс. – Какие странные значки… Что они значат?

– Буквы. Способ оставить слова на бумаге, чтобы их услышали и другие. Человек, который давно умер и всеми забыт, может говорить со мной – и со всяким, кто умеет разобрать написанное. Те, кто нами повелевает, не желают, чтобы я знал, о чем он говорит, – но я все равно узнаю!

Однако задача оказалась сложнее, чем ему представлялось.

Рукописный том, который он поначалу принял за бортовой журнал или дневник, на самом деле не был ни тем, ни другим. Записи, сделанные явно разными людьми и, судя по всему, в невероятной спешке, представляли собой причудливую компиляцию обрывочных фактов и целых сюжетов, почерпнутых из огромного количества источников. Чтение отнимало уйму времени, потому что текст приходилось переводить на более поэтичный, но гораздо менее гибкий и лаконичный хайакутский язык, а неразборчивый почерк и почтенный возраст документа отнюдь не облегчали задачу.

Оригиналы, как подозревал Козодой, были давным-давно утеряны или уничтожены: книги стояли на первом месте в списке запрещенных вещей. Но кто-то, а может, это была целая группа, позаботился о том, чтобы вручную скопировать для себя важнейшую информацию.

Будь у него доступ к компьютеру и ментостимуляторам, эта работа показалась бы детской игрой, но здесь не было даже приличного освещения. Он исступленно трудился, постоянно ощущая за спиной тень Вала, готового появиться в любую минуту. Поначалу Козодой не понимал смысла его угроз – ведь обычно каралось только обладание знанием подобного рода, а не попытки добыть его, но когда он продвинулся вперед достаточно для того, чтобы ухватить общую суть, причина такой обеспокоенности власть имущих стала ему ясна.

Этот документ – что-то среднее между историческим трудом и записками кладоискателя – был явно нацелен на доказательство того, что… Козодой остановился, не веря своим глазам. Никаких сомнений – это жизненно важно – и смертельно опасно!

Всем, достигшим такого ранга, как Козодой, было известно, что существующее положение вещей, по историческим меркам, сложилось не так давно. Для этого было достаточно элементарной сообразительности и любознательности. Об этом ясно говорили развалины городов и дорог, сохранившиеся, несмотря на все усилия скрыть то, что не могло быть уничтожено.

Как историк Козодой знал, что в древние времена переселенцы из Европы колонизировали Северную и Южную Америки и, разграбив богатейшие земли, создали на этих двух континентах могущественную империю, власть которой распространялась даже на их прежнюю родину. Кроме того, ему было известно, что аналогичным же образом на востоке сложилась не менее могущественная славянская империя, и, соперничая за власть над земным шаром, эти два колосса создали оружие, способное уничтожить все человечество, которое в те времена существовало только на Земле. Для контроля над этим оружием были разработаны мощные вычислительные машины, но по неизвестной причине самая сложная и быстродействующая из них неожиданно взбунтовалась и взяла на себя управление всей планетой. Так говорили легенды, добавляя, что эта машина, которая отличалась от своих предшественниц не меньше, чем Козодой от соплеменников, правит цивилизацией и поныне.

Однако документ утверждал, что никакого переворота не было! Точнее, он был, но re; кто научил компьютеры мыслить самостоятельно, предвидя неизбежную гибель человечества в пучине войн, по сути, ПРИКАЗАЛИ машинам совершить переворот.

Поставленные перед необходимостью выбирать между полным уничтожением планеты и порабощением человечества машинами, они выбрали второе – хотя, конечно, вряд ли подозревали, что порабощение будет таким тотальным.

Машине было дано указание в первую очередь любой ценой сохранить человечество как биологический род, а затем вновь предоставить людям полную свободу – за исключением тех случаев, когда на карту ставилось существование самой системы, обеспечивающей выживание.

Впрочем, основатели этой системы были достаточно дальновидны и понимали, что она не может служить интересам человечества вечно. Кроме того, прецедента тому, что они замыслили и исполнили, не существовало, и у них не было окончательной уверенности в своей правоте. Они знали лишь, что выбирать им не приходится.

И естественно, они предусмотрели выключатель.

"Пять специальных микросхемных модулей должны занять свои места, чтобы остановить Систему, – читал Козодой с нарастающим возбуждением. – Эти модули сами по себе являются маленькими компьютерами и дополняют собой цепь прерывания в ядре основного компьютера. Пять человек, избранных за высочайшие заслуги, получили право обладать ими. Остальные посвященные знали принцип, но не имели модулей. Микросхемы замаскированы под пять больших золотых перстней с платиновыми вставками и резными изображениями. Порядок их подсоединения важен, но не известен. Говорят, что в самих перстнях содержится намек".

Итак, пять золотых колец. Пять компьютерных модулей, способных вновь превратить господина в слугу.

Разумеется, великий компьютер сделал все, чтобы свести на нет подобную перспективу. Он убил своих создателей и тех, кому были отданы кольца, – однако переделать программу было не в его силах. А программа, помимо всего прочего, гласила, что кольца должны постоянно находиться в руках "людей, облеченных властью", и запрещала уничтожать или прятать их. Компьютер не имел права препятствовать установке микросхем; доступ в командный модуль всегда должен был быть открыт, а первичный интерфейс – всегда находиться там, куда его поместили создатели. Правда, в документе не содержалось ни малейшего намека на то, где это может быть. Вероятнее всего – Северная Америка или Сибирь, но не исключено, что и где-то в космосе: та ранняя цивилизация уже имела космические станции и могла совершать межпланетные перелеты – хотя и в ограниченных масштабах.

Козодой отложил книгу и задумался. Пять золотых колец… Винить древних ученых он не мог – в той ситуации они сделали то, что должны были сделать, – но сейчас созданная ими система уже изжила себя. Теперь она ограничивала, стесняла, душила человечество, а компьютер – он на то и компьютер, чтобы выполнять полученный приказ до бесконечности, доводя его до абсурда. Он будет совершенствовать систему, пытаясь распространить ее на всю Галактику и даже за ее пределы, а любая встреча с внеземной цивилизацией будет воспринята ими как очередная угроза человечеству.

Однако программа требует, чтобы перстни существовали и всегда находились в руках людей, облеченных властью… Козодой хорошо знал компьютеры и понимал, как они мыслят. Если бы какой-нибудь из модулей за минувшие столетия был утерян или уничтожен, машина немедленно изготовила бы дубликат, но в программе не говорилось, что обладатели перстней обязаны знать, что это такое и как их использовать. И разумеется, никто не запрещал компьютеру скрывать местонахождение интерфейса и командного модуля.

Поистине, это охота за сокровищами! Итак, кто-то когда-то проник в тайну перстней и собрал все, что было известно по этому поводу, воедино. Поскольку документ был рукописным, ни один компьютер не имел доступа к нему – и даже вряд ли подозревал, что он существует. Видимо, погибшая женщина была связной, но что-то пошло не так. Система пронюхала о документе, женщина бежала, спасая драгоценную информацию, и погибла здесь, в глуши.

Но у кого сейчас эти кольца? Тот, кто сможет собрать их вместе и выяснить, где находится интерфейс, будет править.., всем.

Ясно, что те, кто собирал эти сведения, имели в виду именно это. Они наверняка охотились за перстнями, как за величайшим сокровищем во Вселенной. Об этом, кстати, говорил один намек, короткая фраза, нацарапанная на полях последнего листа. Судя по выцветшим красным чернилам, она была добавлена позже, а не скопирована со всем остальным.

"Чен держит трех певчих пташек".

Чен… Довольно распространенное имя, но это не важно. Это должен быть человек, "облеченный властью". Облеченный властью человек по имени Чен…

Ласло Чен! Да, это наверняка он. Полукровка, ставший предводителем всех кочевых племен Востока. Козодой хорошо знал его по Консилиуму.

Он поднялся, напряженно размышляя. Посвященные образовывали особый клан, нечто вроде привилегированного клуба, в котором перстни служили атрибутами его почетных членов… Могло ли это превратиться в традицию и в таком виде дожить до нынешнего времени? Если так, то не исключено, что Чен знает, у кого остальные перстни.

В этом-то и заключалась первая проблема. Там, в Консилиуме, он без труда мог бы отыскать повод для поездки в ташкентскую резиденцию Чена или хотя бы в региональный центр в Константинополе, на который он работал. А сейчас? До окончания рекреации оставалось всего шестьдесят семь дней, и добраться туда за это время не представлялось возможным. Но когда рекреация закончится, он должен будет пройти ментосканирование – это цинично называли "дезинфекцией" – а значит, неизбежно будет осужден. С другой стороны, если он вдруг исчезнет. Вал сразу поймет почему – и отправится вдогонку, вооруженный его, Козодоя, памятью, его манерой мыслить и всей современной техникой, которая ему недоступна.

Его глаза остановились на потрепанном атласе, лежавшем в кейсе. Он взял его, отыскал карту центральной части Северной Америки и стал изучать систему рек, в надежде отыскать подходящий путь. Парусные флотилии поддерживали небольшой, но постоянный торговый оборот с иными странами, но от восточных портов его отделяли недели пути верхом, по незнакомым территориям, населенным людьми, не особенно приветливыми к чужестранцам. На юге, разумеется, был Нолинз, где хозяйничали племена каже, но он был маленьким и обслуживал, в основном, каботажные суда.

Внезапно Козодой замер, осененный догадкой. Бегущий по Грязи! Как же он мог забыть про него! Несколько лет назад Бегущий по Грязи был выслан из Консилиума из-за какой-то скандальной истории, о которой никто ничего толком не знал, и назначен резидентом в Нолинзе, откуда сам был родом и куда и раньше частенько выезжал по делам Консилиума.

Козодой размышлял. Там ли еще Бегущий по Грязи? Жив ли еще? И помнит ли он некоего юного воина, который дежурил за него, пока старый лис обделывал свои многочисленные делишки?

Но есть ли выбор?

Он еще раз, тщательнее вгляделся в карту. Плыть предстоит по течению – это уже хорошо. До Нолинза две недели пути – дней десять, если удастся где-нибудь спрямить, и три недели, если встретятся трудности, что, к сожалению, намного вероятнее. Итак, если старик еще там, если он еще помнит Козодоя, если он захочет по старой дружбе сунуть голову в петлю только ради удовольствия лишний раз подколоть Консилиум и если сумеет устроить уроженцу прерий путешествие на скиммере через полмира, тогда есть кое-какие шансы. Не очень большие, но альтернатива еще менее привлекательна.

Пришло время поговорить с Танцующей в Облаках. В последние недели он много думал о ней. Они оба были одиноки, но его сердце и разум были затянуты тучами, а она принесла ему свет. Козодой восхищался ею и желал ее; теперь, когда он мог вернуться в Консилиум только мертвым, тем более не стоило заводить речь о браке. Она уже потеряла одного мужа, нельзя же просить ее вторично выйти замуж за ходячего покойника!

И вот он подходил к ее лачуге на задворках стойбища Четырех Семейств, чтобы попрощаться – и принять это решение оказалось намного труднее, чем решиться прочесть опаснейший документ.

– .. И теперь я должен добраться до него, – объяснял он. – Это единственный человек, у которого достаточно власти, и он может спасти меня, потому что для него эти сведения тоже имеют значение.

Она с печальным видом кивнула:

– Ты собираешься идти один? Он насторожился:

– Естественно.

Похоже, ответ задел ее, но она постаралась не подать виду.

– А ты когда-нибудь бывал в низовьях реки? Ты когда-нибудь греб на каноэ? Ты хоть плавать-то умеешь?

– Нет, в низовьях реки я не был, грести давно разучился, но по крайней мере плавать я умею.

– Я тоже никогда не забиралась так далеко вниз по реке, – вздохнула она. – Но моего мужа часто посылали в разные места, и он мне кое-что рассказывал. Ниже по течению река намного шире и глубже. В опасных местах можно справиться только вдвоем.

Он подозрительно посмотрел на нее:

– Ты хочешь сказать, что идешь со мной?

– Это мой мир. Я выросла в нем и хорошо его знаю. Ты не должен ехать в такую даль без меня. В одиночку ты никогда не доберешься до того человека. Я это знаю, да и ты, я думаю, тоже.

– Это просто безумие! Те места чужие для нас обоих и очень опасные. Я почти наверняка погибну и отправляюсь туда лишь потому, что здесь меня ждет верная смерть. А что будет с тобой? Одна среди чужих темен – ты же понимаешь, что может случиться… А в городе – еще хуже. Головорезы, воры, убийцы, женщины, у которых не осталось и капли чести… Там даже никто не говорит по-хайакутски. Даже если я выживу, ты сможешь говорить только со мной.

– А мне и не надо больше ни с кем говорить, – серьезно ответила она. – И если ты погибнешь, то уже не важно, что будет со мной. Теперь понимаешь? Разве ты ослеп и не видишь, что я тебя люблю? Или ты уже не считаешь нас за людей?

Козодой был одновременно задет и растроган.

– Я солгу, если скажу, что не люблю тебя. – Он внезапно почувствовал внутри болезненную пустоту. – Но неужели ты тоже не видишь, что я уже почти мертв?

– Пока еще нет, – ответила она, – но если ты так упорно будешь в это верить, то умрешь непременно. Ну а теперь отвернись от своих бед, изнеженный мальчуган, и подумай обо мне. Кому как не мне понимать, что делается с тобой? Я сама была мертвой все эти годы – пока не пришел ты.

Козодой покраснел. "Она права, – сказал он себе. – Я просто самовлюбленный избалованный мальчишка. Разве у нее меньше прав предпочесть смерть жизни в аду?"

– Тебе не обязательно на мне жениться, – мягко сказала она. – Я все равно пойду с тобой.

– Нет уж, – ответил он. – Пойдем поищем знахаря. Раз уж мы собрались в берлогу демона, так давай поженимся, как полагается.

* * *

Церемония была проста; хотя свадьбы у хайакутов могли быть невероятно сложными, действительно обязательным был лишь краткий ритуал, в котором знахарь выступал свидетелем перед Великим Духом, Творцом Всего Сущего. Договориться насчет каноэ оказалось намного труднее, но наконец они закончили все приготовления и вернулись в хижину Козодоя, чтобы забрать карту и документ. Только теперь он вспомнил о шкатулке с драгоценностями и открыл ее. Танцующая в Облаках была поражена количеством, размерами и красотой камней.

– Этими украшениями предполагалось оплатить путешествие той, которая погибла, – объяснил Козодой. – Теперь мы оплатим ими свое путешествие.

– Но… Они же ее, а не наши, – возразила Танцующая в Облаках. – Не ляжет ли на нас ее проклятие?

– Не думаю. Камни предназначались для того, чтобы она могла выполнить свое задание. Я принял на себя ее тайну и ее миссию, и если у кого-то есть на них право, то у меня. Ну а теперь давай переложим их в какой-нибудь мешочек.

– Зачем? Шкатулка красивее.

– Не сомневаюсь, но мы оставим ее здесь, а с ней и большую часть бумаг. Знание, скрытое в них, таково, что демоны будут искать их, пока не найдут или не убедятся, что они уничтожены. Мне пришлось сломать ей пальцы, чтобы высвободить ящик, и это, несомненно, наведет их на след, но все же я придумал уловку, которая позволит нам выиграть время.

Он вырвал из книги несколько страниц – на тот случай, если Ласло не поверит ему на слово, – выбрав такие, чтобы недостача по крайней мере не бросалась в глаза. У преследователей вряд ли имелся полистный перечень документов, которые везла связная, и если на первый взгляд все будет на месте, возможно, они будут удовлетворены.

Осторожно, стараясь не оставлять следов. Козодой и Танцующая в Облаках пробрались туда, где лежало тело; там все оставалось по-прежнему. Выбрав в стороне достаточно укромное место. Козодой открыл кейс и разбросал его содержимое вокруг. Пустую шкатулку он забросил в кусты, старательно удалив все отпечатки пальцев с нее и с кейса; с бумагами он возиться не стал: как опытный исследователь Козодой знал, что если какой-то вывод напрашивается сам собой, то мало кто станет тратить время на поиски малозаметных изъянов в общей картине. В конце концов, каждый историк – прежде всего детектив.

– Надеюсь, все будет выглядеть так, словно бы кто-то случайно наткнулся на тело, потом взял ящик, осмотрел его, выбросил бумаги, потому что не смог их прочесть, а драгоценности забрал с собой, – объяснил он. – Вполне правдоподобно. Если ее не найдут еще несколько дней, погода и звери поработают на нас, придав моей версии еще большую достоверность.

Они вернулись в его жилище. По обычаям хайакутов молодожены после свадьбы уединялись в глуши, и он рассчитывал, что на первое время это объяснит его отсутствие.

Из достижений цивилизации он решил взять с собой только карандаши, бумагу, комплект запасной одежды и походную посуду. У Танцующей в Облаках вещей было еще меньше, и обернутый одеялами тюк с их имуществом, служащий одновременно балластом, не грозил перегрузить каноэ. Танцующая в Облаках наготовила еды, сколько смогла, но в основном провизию им предстояло добывать по дороге. Для этого требовались по меньшей мере нож, лук со стрелами, копье и неизменный кремень с огнивом.

Свои изделия Танцующая в Облаках раздарила Четырем Семействам, оставив себе лишь две головные повязки с ярким узором. Одну она дала Козодою, другую надела сама. Закончив приготовления, они сели на его постель, и тут, повинуясь внезапному побуждению, он обнял ее, привлек к себе и поцеловал. Она прижалась к нему, подняла голову, и вот – свершилось. Впервые за все это время они целовались и держали друг друга в объятиях.

Танцующая в Облаках, без сомнения, превосходила Козодоя в житейских делах, но у нее почти не было опыта в любви, а он, хотя и долгое время пробыл без женщины, обладал довольно значительными познаниями в этой области. Она сдалась и позволила ему вести себя, а потом они заснули на соломенной постели, слишком узкой для двоих, и оба были счастливы.

На следующее утро в ней что-то изменилось: она стала как-то мягче, нежнее и словно светилась изнутри. А Козодой уже не чувствовал безнадежности, столь естественной в сложившихся обстоятельствах. Он знал, что сделал верный выбор, и надеялся, что и она тоже.

– Ты не жалеешь? – осторожно спросил он.

– Если бы мы умерли прямо сейчас, я умерла бы счастливой. И так может быть каждую ночь?

– Если двое любят друг друга, то да. Но у нас впереди долгий и трудный путь. Иногда мы оба будем слишком усталыми.

Она рассмеялась:

– Значит, станем делать это по уфам. Пойдем посмотрим, как ты управляешься с каноэ.

Для начала оно опрокинулось. Конструкция суденышка была превосходно продумана, однако требовала не только уверенного владения веслом, но и тщательного размещения груза. Хотя в утреннем воздухе и ощущался осенний холод, они разделись, чтобы не промочить одежду, и, как оказалось, не зря. В это утро им поневоле пришлось принять еще несколько холодных ванн и много раз вытаскивать перевернутое каноэ на берег. Правда, с каноэ им повезло – оно не тонуло.

Однодневной практики было явно недостаточно для такой коварной реки, как Миссисипи, но задерживаться было еще опаснее. Они решили отплыть на следующий день. Капитаном, разумеется, была Танцующая в Облаках.

Весь вечер в отдалении погрохатывал гром, но рассвет выдался необычайно теплым и солнечным, словно и не осенним. Они попрощались с Четырьмя Семействами, стараясь, чтобы это не выглядело как расставание навеки. Танцующая в Облаках с радостью обнаружила, что к ней вновь стали относиться с определенным уважением. Знахарь подарил молодым несколько амулетов и магические краски, которые должны были отгонять злых духов и оберегать их брак, и наконец они смогли отплыть. Был уже полдень, и, понимая, что до заката им все равно не удастся покрыть достаточно большое расстояние. Танцующая в Облаках предложила особо не спешить, а лучше лишний раз попрактиковаться и по крайней мере почувствовать, что их одиссея действительно началась.

Она вновь упаковала верхнюю одежду и показала Козодою еще одно свое произведение: две набедренные повязки – расшитые пояса, с которых свисали полосы землисто-коричневой шерстяной ткани длиной чуть меньше метра. Этого было достаточно, чтобы соблюсти приличия, и в то же время помогало сберечь остальную одежду от воды и дождя.

Кроме того, она взяла магические краски и разрисовала ими свое лицо и лицо Козодоя.

Поначалу все шло совсем неплохо. Они быстро поймали течение и не торопясь поплыли на юг, работая веслами, лишь когда возникала необходимость обогнуть препятствие или мель. Они понятия не имели, с какой скоростью плывут, но река была спокойной, погода – хорошей, и они радовались жизни.

Реки служили главными торговыми артериями Северной Америки, по которым священный камень для трубок доставлялся из Миннесоты в вигвамы востока и юга; в обратном направлении везли тонко обработанные драгоценные камни, священные тотемы и табак, без которого не обходился ни один ритуал в племенах восточного происхождения.

Козодой и Танцующая в Облаках встречали другие каноэ, идущие вверх по течению, иногда довольно большие и тяжело груженные, а временами их обгоняло попутное суденышко, стремительно и уверенно скользящее по воде. Впрочем, никто не искал с ними беседы и, если не считать приветственного взмаха руки, не обращал на них особого внимания. По неписаному закону на реке поддерживался строжайший нейтралитет.

Хорошая погода продержалась три дня, а потом по небу покатились валы густых облаков, и зарядил нескончаемый холодный дождь. Они были вынуждены пристать к берегу и, устроив у толстого дерева навес из самых больших одеял, ждать, пока пройдет ненастье. Было сыро и неуютно; к тому же их скудные запасы угрожающе таяли, и хотя Козодой отыскал несколько яблонь, прожить на одних яблоках было невозможно, а использовать драгоценности без особой необходимости ему не хотелось: это было слишком рискованно. Разумеется, они могли охотиться, но земля была слишком мокрой, чтобы разложить костер, и добычу пришлось бы есть сырой.

Танцующая в Облаках оказалась необычайно изобретательна. Насадив дождевых червей на тонкие лозы, она затопила их на мелководье, пригрузив небольшими камнями, и часами неподвижно стояла по бедра в воде, пристально глядя в мутный поток. Внезапное, неуловимо быстрое движение – и ее копье появлялось из воды с бьющимся на нем крупным сомом. Козодой попробовал проделать то же самое и едва не проткнул себе ногу.

Пойманных рыб она разделала ножом, но есть их пришлось сырыми, и Козодой обнаружил, что его это нисколько не заботит, хотя еще недавно содрогнулся бы от одной лишь мысли об этом. Он менялся с каждым днем и не просто загорел, похудел и окреп: перемены происходили и на более глубоком уровне. Прежде всего он перестал видеть сны о Консилиуме; на смену им пришли мирные сновидения: строительство хижины, охота, любовь… Даже проснувшись, он только усилием воли мог возвратиться мыслями к своему положению. Мир, из которого он пришел сюда, казался холодным, чуждым и почему-то не просто нереальным, но нежеланным.

Конечно, это действовал темплет, но раньше это не проявлялось с такой силой. Впрочем, раньше ему не доводилось и жениться на женщине из этой культуры и уединяться с ней в глуши; в прошлые рекреации он просто отбывал положенное время, пока не получал право вернуться к своей подлинной жизни. Теперь же он не просто думал на хайакутском, он думал как прирожденный хайакут, словно бы старый Козодой неприметно умер и на смену ему пришел другой, который никогда не покидал своего жилья и не бывал в иных мирах. С каждым днем прежняя жизнь становилась все более невообразимой и призрачной. Даже дождь и грязь уже не так докучали ему, как прежде. Танцующая в Облаках молча лежала рядом, положив голову ему на плечо.

– Скажи, изменился ли я за последние дни? – спросил он, не совсем понимая, почему это так его беспокоит.

– Нет, муж мой, – тихо ответила она. – А ты чувствуешь, что изменился?

– Я.., мои мысли полны тумана. Мне трудно вспоминать.

– Что вспоминать, муж мой?

– Свое прошлое, свои знания, свою работу. Даже Четыре Семейства уже стали забываться.

– Какие Четыре Семейства?.. – сонно спросила она. Что-то холодное, словно струйка тумана, вползло ему в душу.

– Ты что-нибудь помнишь? Ты помнишь, как мы поженились?

– Я.., я… – Она внезапно смутилась. Он резко отодвинулся от нее и встал:

– Поднимайся! Мы должны немедленно плыть дальше.

Она смутилась еще сильнее:

– Плыть… Зачем? Я.., кажется, я не могу думать правильно…

– Именно поэтому! Пошевеливайся! Скорее! Каждое движение отнимало уйму сил, но в конце концов они упаковали припасы, нагрузили каноэ и столкнули его в воду. Дождь был мелкий, но частый, и они уже основательно промокли. Сыростью еще можно было пренебречь, но туман и вздувшаяся река представляли серьезную опасность.

Похоже, гипнотическое поле не было настроено специально на них, и это отчасти успокаивало, но кто знает, насколько далеко оно простирается? Поле было слабым, почти неуловимым – вот почему оно застигло их врасплох и вот почему практически не влияло на движение по реке. Если бы погода не испортилась, они скорее всего проскочили бы его, даже не заметив, но остановка оказалась для них роковой. Только благодаря опыту Козодою удалось распознать его, но и то с опозданием.

Должно быть, это были два перекрывающихся луча, по одному на каждом берегу. Теперь, прислушиваясь к своим ощущениям, он понимал, что их лагерь скорее всего находился почти у самой границы поля, и сейчас каноэ движется прямо в его середину. Сканируемая площадь не могла быть очень большой и должна была охватывать лишь ненаселенные земли, где не было удобных мест для причаливания, иначе тот, кто поставил поле, рисковал перекрыть все движение по реке.

"Эта территория сенсибилизирована, – вспомнилось Козодою. – Выйти она не может".

Значит, это часть барьера, поставленного Валом. Он старался сосредоточиться, заставить себя думать на прежнем уровне, это был единственный способ бороться. Если это действительно барьер, рассчитанный на людей с определенной психикой, то почему он затронул и Танцующую в Облаках? Единственное предположение – его действие распространялось на всех, кто находился поблизости от потенциальной мишени, а те, кто был далеко, его просто не замечали.

Импульсы становились все сильнее. Танцующая в Облаках, сидящая впереди, уже перестала грести и застыла неподвижно. Козодой чувствовал, что погружается в безразличие, думать не было сил.

Течение медленно несло неуправляемое каноэ сквозь пронизывающий дождь.

* * *

Они пришли в себя только через несколько дней, оба исцарапанные, все в синяках, покрытые грязью и запекшейся кровью; в его памяти сохранились смутные картины того, как они лежат, подстерегая какую-то некрупную живность, вроде бобров или мускусных крыс, хватают их, разбивают им головы и жадно пожирают, словно звери – охотящиеся, убивающие, пожирающие, совокупляющиеся, спящие звери. Но теперь это прошло, и вот они сидят на берегу, грязные, совершенно голые, не имея ни малейшего представления, что делать дальше. Как ни странно, Танцующая в Облаках была поражена меньше, чем он, главным образом потому, что была не в состоянии представить себе, что случившееся с ними – дело человеческих рук. С ее точки зрения, их настигло заклинание злых духов и уже одно то, что они остались живы и пришли в себя, было победой, а следовательно, их положение не такое уж безнадежное.

– По крайней мере дождь перестал, – сказала она. Козодой вздохнул:

– Каноэ пропало, одежда пропала, оружия нет, драгоценности и доказательства исчезли.

– Я же говорила, что на этих камнях лежит проклятие. Не надо было брать их с собой.

Внезапно он почувствовал себя полнейшим болваном и мысленно отвесил себе здоровенного пинка: она была совершенно права, хотя, конечно, на свой лад. Вот на что наводился проклятый гипнолуч! Вал не мог настроиться на конкретного индивидуума, но он знал о кейсе, о документах и, конечно же, о драгоценностях. Поскольку связная вряд ли добровольно рассталась бы с ними, если хотела выжить, гипнолуч был настроен на них. Вот почему он не задел никого, кроме Козодоя и Танцующей в Облаках.

– В следующий раз я тебя обязательно послушаюсь, – согласился он. – Но все-таки – что же нам теперь делать?

– Прежде всего – вымыться, – бодро ответила она. – А потом пойдем вдоль берега – может, течением прибило что-нибудь полезное.

Он тяжело вздохнул:

– Прошло уже несколько дней. По-моему, не стоит на это рассчитывать.

– И все же попробуем. Все равно ничего другого не остается.

И опять, сама того не зная, она говорила верные вещи: теперь они были сенсибилизированы к барьеру, и если бы пошли вверх по течению, он вновь захватил бы их. Козодоя даже отчасти соблазняла такая перспектива – этакое безболезненное самоубийство: тот, кто достаточно долго подвергался воздействию поля, получал необратимые повреждения коры мозга. Конечно, не было никакой гарантии, что они уже их не получили, но вернуться означало бы окончательно и бесповоротно превратиться в животных.

Они помогли друг другу вымыться, а потом пошли вдоль реки, внимательно всматриваясь в прибрежные заросли. Почти на закате произошло невозможное.

Перевернувшись, каноэ, видимо, проплыло еще немного, но в конце концов течение прибило его к берегу, где оно и застряло в кустах. Немного потрудившись, они высвободили суденышко; оно, как ни странно, оказалось целым, но тюка с припасами и весел не было и в помине. Пытаться найти еще и их значило бы испытывать судьбу сверх меры, но все же они осмотрели порядочный участок берега вниз по реке и, ничего не найдя, в конце концов вернулись к каноэ.

– Весьма двусмысленное везение, – заметил Козодой. – Без весел мы далеко не уплывем, а у нас нет ни инструментов, ни умения, чтобы сделать их, даже если бы было из чего.

– Давай-ка лучше поищем какой-нибудь еды, пока еще светло, – ответила она. – А завтра займемся делами.

– Какими?

– Вытолкнем каноэ на середину, там безопаснее, и поплывем по течению, пока не встретим какого-нибудь торговца. Молодоженам, которым не повезло во время свадебного путешествия, никто не откажется помочь – как ты считаешь?

Он обнял ее и поцеловал:

– Что бы я без тебя делал!

– Ты умер бы здесь, муж мой, а без тебя и мне бы не было жизни.

Козодой объяснил ей – разумеется, на доступном для нее уровне, что на север возвращаться нельзя: злые духи запомнили их, и приближаться к ним снова опасно. Танцующая в Облаках согласилась с такими доводами, и они притаились за небольшим островком, а увидев большое каноэ, идущее вниз по течению, столкнули на воду свое суденышко и принялись звать на помощь.

Владельцы каноэ – старик с суровым, словно высеченным из камня лицом и молодой парень лет двадцати, не старше – были странно одеты и говорили на языке, которого Козодой никогда не слышал; взяв каноэ с двумя беглецами на буксир, они привели его к берегу.

При виде обнаженной женщины глаза младшего загорелись, но старший, резко одернув его, протянул Козодою и его подруге два одеяла. Козодой попробовал заговорить с ним на всех семи индейских языках, которые знал, но безуспешно. В ответ старик затянул литанию, в которой угадывались чокто, чикасо и еще с полдюжины языков меньших народов, но ни один из них не подошел. Наконец вмешалась Танцующая в Облаках.

– Эти мужчины – торговцы, – сказала она. – Значит, и разговаривать с ними надо, как с торговцами.

– Я не умею, – признался Козодой, понимая, что она имеет в виду. При более чем двух сотнях племен, говорящих на шестистах диалектах ста сорока с лишним языков, люди Северной Америки давным-давно придумали универсальный язык, состоящий из жестов. С его помощью могли договориться между собой даже ирокез из восточных лесов и нецперсе с западного побережья. Способ хороший, но Козодой им не владел.

В конце концов, историкам приходится иметь дело в основном с письменными свидетельствами.

– Мне кажется, я смогу сказать все, что нам нужно, – ответила она и завязала разговор со стариком, параллельно переводя, как умела, для Козодоя.

– Это ниовак, – сказала она. – С ним внук, который учится торговать.

Козодой понятия не имел о таком племени, но его название напомнило ему диалекты дальнего севера, которые не часто можно услышать на юге в это время года.

– Они спустились по реке от самой Ниобрары, – продолжала она, подтверждая его подозрения. – И держат путь в Таначапи, где у них какая-то торговая сделка. Он не сказал, какая именно.

– Даже представить себе не могу, – отозвался Козодой. – Впрочем, нас это не касается.

– Я объяснила ему, что мы недавно поженились и искали подходящее место, чтобы уединиться, но каноэ опрокинулось, и мы потеряли все свои вещи.

Козодой кивнул, но ничего не сказал, чтобы невзначай не испортить дело. Некоторые торговцы знали до полусотни языков, но притворялись непонимающими, чтобы извлечь свою выгоду.

– Спроси, где мы находимся.

– Он говорит, в двух днях пути к северу от Огайо. Он предлагает взять нас с собой, там есть селение племени ИЛЛИНОЙС.

– Поблагодари его за любезность и великодушие и прими предложение, – сказал Козодой и, осененный внезапной мыслью, добавил:

– Он торговец, и у него наверняка есть запасная пара весел. Спроси, не мог бы он одолжить их нам, чтобы мы могли плыть за ним следом.

Она так и сделала.

– Есть. Он клянет себя, что не подумал об этом сразу. Он говорит, что становится староват для этого занятия.

Старый торговец оказался не только благородным, но и изобретательным человеком. Первым делом он предложил растянуть рыболовную сеть, которая была у него с собой, между двумя каноэ, так что они смогли поесть, не трогая запасы старика.

Деревня Иллинойс оказалась довольно скромной, но, судя по основательным бревенчатым срубам, обмазанным глиной, строилась в расчете на будущее: место у слияния двух больших рек было чрезвычайно выгодным; здесь можно было пополнить запасы и узнать последние новости – разумеется, небесплатно. При первом же взгляде на местных жителей Козодой заподозрил, что те не брезговали и брать что-то вроде пошлины за проезд, а скорее всего просто-напросто занимались откровенным вымогательством. С виду они казались довольно миролюбивыми, но в этом разношерстном сборище людей, оторванных от своих народов, едва ли сыскался бы хоть один, готовый помочь кому-то исключительно по доброте сердечной. Драгоценности здесь были бы как нельзя кстати.

Их вождь, крепкий пожилой человек по имени Ревущий Бык, говорил на многих языках, включая диалект огалалла сиу, который был знаком Козодою.

– Та-а-ак, значит, с вами произошло несчастье во время свадебного путешествия. – Он сочувственно покивал головой. – Все пропало, кроме каноэ… И что же вы намерены делать?

– Мы ничего не можем сделать, пока у нас не будет одежды, собственных весел и хотя бы ножа, копья и кремня с огнивом, – честно ответил Козодой.

– И тогда вы вернетесь домой?

– Нет. Нам надо попасть на юг, где живет мой старый друг из племени каже. Я веду с ним кое-какие дела, и он еще не знаком с моей женой.

– Вот как? И как же его зовут? Я знаю кое-кого из этого племени. Время от времени у нас с ними тоже бывают дела.

– На языке сиу его имя означает Бегущий по Грязи, а каже произносят его примерно так. – Козодой постарался поточнее воспроизвести странно звучащие звуки.

– А! Я не знаком с ним, но много о нем слышал. Это один из ТЕХ. Что у тебя за дела с таким человеком?

– Я тоже один из ТЕХ, как ты выражаешься. Именно там мы и познакомились.

Ревущий Бык подозрительно нахмурился:

– Терпеть не могу, когда люди из Консилиума пытаются разнюхать что-то здесь, – на моей земле. Ты ведь пришел сюда именно за этим, так?

– Я более не состою в Консилиуме, как и он. Мы оба ушли оттуда по одной и той же причине, только я добровольно, а он – нет. Я влюбился в женщину, которая стала моей женой, и решил, что лучше мне остаться здесь, чем брать ее с собой в Консилиум. Честно говоря, я просто устал от Консилиума. А Бегущий по Грязи любил многих женщин. Некоторые из них были женами больших вождей в Консилиуме, и однажды он попался.

Вождь иллинойс разразился оглушительным хохотом, вполне подходящим к его имени. Наконец он успокоился и вернулся к делу.

– Это не так-то просто, – с деланным безразличием заметил он. – У нас есть все, что тебе нужно, и даже более того, но мы же торговцы. Что будет, если пойдут слухи, что мы раздаем свои товары задаром? Скоро каждый подумает, что может поживиться за наш счет. Ты знаешь, как это бывает.

Козодой вздохнул:

– Да, похоже, в чем-то ты прав. – Он сделал вид, что задумался, хотя разработал план действий еще на пути сюда. – У нас действительно осталось только каноэ, но оно прочное, остойчивое, хорошей работы и наверняка стоит того немногого, что я прошу.

– Ха! А на чем же вы тогда поплывете?

– Попробуем устроиться к кому-нибудь из проезжающих, а если не выйдет, отправимся пешком.

– Нет. У меня здесь сотня каноэ, и всего двадцать человек, которые умеют с ними обращаться. Новые каноэ мне не нужны. Подумай еще.

– Я не вижу ничего другого.

– Только глупец попрется на юг лишь затем, чтобы представить старому друг хорошенькую молодую жену. Я вижу, тебе очень нужно добраться до этого человека, – с проницательным видом сказал Ревущий Бык. – Мне кажется, что ты не так уж окончательно развязался с Консилиумом, как говоришь. Вот что я тебе скажу. Ты получишь крепкую одежду, оружие, припасы, и к тому же я дам тебе проводников. Хорошая обувь, надежное копье, стальной нож и охрана в пути – по-моему, неплохо?

Козодой почуял неладное:

– И какова твоя цена?

Ревущий Бык нагнулся к нему и понизил голос:

– Друг мой, будем честны между собой. Я уже очень долго живу здесь, на перепутье, и повидал всякое. Не раз здесь проходили люди, которые думали, что в состоянии одолеть Систему. Они были очень похожи на тебя, хотя принадлежали к разным народам и направлялись в разные места. За здорово живешь никто не уходит из Консилиума. Одних просто выбрасывают, и этим еще повезло, как твоему другу, а другие возвращаются с поврежденным рассудком, и таких значительно больше. Может быть, ты действительно ушел из Консилиума, но и хайакутов покинул навсегда. Я это чую. А раз так, значит, ты знаешь что-то такое, о чем и подумать страшно. В твоем положении никакая цена не может считаться слишком высокой. А я всего лишь торговец.

– Продолжай, – нервно сказал Козодой.

– Есть одна вещь, которой мне всегда недоставало. Наши женщины хороши, но они принадлежат и моим людям тоже. Отдай мне свою жену, и за пять дней я доставлю тебя целым и невредимым в жилище Бегущего по Грязи.

– Я люблю ее и, кроме того, обязан ей жизнью. Она не предмет для торговли. Скорее мы пустимся вплавь голыми.

Ревущий Бык усмехнулся:

– Можешь попробовать прямо сейчас, сынок. В глубине души ты знаешь, что тебя ожидает смерть – а значит, и ее. А так и ты постараешься выполнить свой долг, и она останется в живых. По-моему, это вполне честно.

– Да, она останется в живых – рабыней в Иллинойсе.

Вождь пожал плечами:

– Все, что с нами случается, предначертано Великим Духом. Сделав выбор, ты создал свою судьбу, и она привела тебя сюда. Теперь настала пора выбирать снова.

– А если я откажусь?

– Листья начинают опадать. С севера идет холод, и он будет становиться все сильнее. Я не лишен сострадания. Вы можете спать в хлеву, и я прикажу подобрать вам что-нибудь из одежды, благопристойности ради, хотя, боюсь, от холода это не спасет. Корм для животных сгодится и человеку, если выбрать хорошенько. Ступай – и подумай над моим предложением. Но предупреждаю тебя, если вас поймают на самой мелкой краже, мое покровительство тут же закончится, и оба вы превратитесь в рабов. – Вождь ухмыльнулся. – Большего я не могу для тебя сделать.

Это было поистине так.

"Что-нибудь из одежды" оказалось двумя кусками кожаного шнура и старыми тряпками, которыми можно было едва прикрыть наготу. Всем жителям деревни было запрещено заговаривать с ними, и, следовательно, о том, чтобы подыскать себе союзника, не могло быть и речи.

Они жевали подгнившие, червивые яблоки и обсуждали свое положение. Козодой рассказал Танцующей в Облаках о предложении Ревущего Быка.

Она выслушала его с серьезным лицом, но ничуть не удивилась и, помолчав, сказала:

– Прежде всего надо хорошенько все взвесить. Оставаться здесь надолго нельзя. Можем ли мы надеяться на милосердие других торговцев?

Козодой покачал головой:

– Нет. За нами постоянно следят, и никто из проезжающих не рискнет взять нас с собой, потому что торговцев мало, а воинов в деревне много. Первая забота торговца – это его торговля. Бежать отсюда бессмысленно. Даже если нам это удастся, придется подниматься по берегу Огайо, а это значит, что потом мы волей-неволей опять поплывем мимо этого места. Переплывать же любую из двух рек крайне опасно; там, где они сливаются, вода буквально кипит, и к тому же они слишком широки, во всяком случае, для меня.

– Можно просто столкнуть в воду наше каноэ и вверить себя духам реки.

– Без весел нас тут же опрокинет; и когда нас вытащат, договориться уже не удастся. Она подумала еще немного:

– Быть может, этот вождь удовлетворится меньшим? Он подозрительно взглянул на нее:

– Что ты имеешь в виду?

– Судя по луне, срок моих месячных уже почти прошел. Сейчас, наверное, безопасное время. Может быть – ночь в его постели в обмен на два весла?

– Нет!!! И не думай об этом! Он только еще больше распалится, а мы полностью в его руках. Он не отнял тебя сразу исключительно потому, что у них тут существует какой-то извращенный кодекс чести, но полагаться на него во всем – глупо. Он кичится тем, что поступает честно, но с женщиной торговаться не станет. Это бесполезно.

Танцующая в Облаках вздохнула.

– Значит, остается только сражаться, – решительно сказала она.

 

5. КОШКИ-МЫШКИ

Разговор с матерью нанес Сон Чин еще одну душевную рану. Она всегда считала ее необыкновенной женщиной, потому что та не раз вступала в споры с отцом и частенько одерживала верх над холодным умом хайнаньского военачальника.

– Не позволяйте ему этого! – умоляла Сон Чин. – Пожалуйста! Брак – да. Это часть моего долга, и я исполню его, но то, что он задумал, – это же убийство!

– Присядь, моя более чем непочтительная дочь, и выслушай то, что я тебе скажу, – ответила мать. – Твои слезы не трогают моего сердца, потому что ты оплакиваешь только себя, а не других. Садись и слушай.

– Моя дорогая почтенная матушка, я…

– Не говори мне этих слов, за ними ничего нет. Этот мир в равной степени жесток ко всем, но твоя жизнь была настолько привилегированной, что ты даже понятия не имеешь, как живут другие твои сограждане. Конечно, ты ловко изображаешь крестьянку в нашем маленьком театре, но это совсем не то. Ты знаешь, что это всего лишь игра, и, когда закончится день, ты вновь вернешься к своим шелкам, цветам и изысканным блюдам. Безусловно, я не имею в виду Центр – я говорю сейчас лишь о том, что происходит здесь, на этом острове, в нашей родной провинции.

К подобным поучениям Сон Чин привыкла и терпеливо ждала, когда мать покончит с новой вариацией избитой темы и перейдет к делу.

– Большинству крестьян недоступны врачи и лекарства, они живут в жалких хижинах и трудятся на полях от рассвета до заката, без перерыва, без праздников, без выходных. Они должны выполнить норму или голодать. Два раза в день они едят рис с овощами и редко, очень редко позволяют себе купить в складчину третьесортное мясо. Они терпят жару и холод, наводнения и ветер, болезни и неизбывную нищету. Они невежественны и подозрительны, они даже представить себе не могут электричество и водопровод, средства связи и транспорт. Их понятия о роскоши исчерпываются шелковой одеждой и уткой по-пекински, и за всю свою жизнь никто из них так и не увидит ни того, ни другого. Ты не знаешь этой жизни.

– Как и вы, – отпарировала Сон Чин. – Если уж говорить правду.

– Так тебе кажется. Я выросла в крестьянской семье, не более чем в сотне километров отсюда. Я родилась в четыре часа утра, а к полудню моей матери приказали выходить на уборку риса – и она вышла. Грязь, мухи, вонь нечистот – вот мои детские воспоминания.

Сон Чин недоуменно взглянула на мать:

– Почему же я ни разу об этом не слышала?

– Потому что ты была рождена и воспитана среди избранных, и твое низкое происхождение беспокоило бы тебя. Это не такая вещь, которую можно обсуждать вслух, не вызывая предубеждения к себе.

– Но если это действительно правда, – все еще недоверчиво сказала Сон Чин, – то как же вам удалось достичь такого положения?

– Твой отец – необыкновенный человек. Рожденный в семье солдата, он рано проявил склонность к наукам и способности к математике. В двенадцать лет он был послан в Центр и стал одним из избранных. Он преуспел, ибо никому и ничему не позволял становиться у себя на пути. Нам нравится думать, что его холодность и бессердечное равнодушие – всего лишь маска, но это не так. Он никогда не носил маски. Я даже сомневаюсь, способен ли твой отец испытывать даже те чувства, которые присущи любому мужчине. По существу, он гораздо больше похож на те машины, что правят нами, нежели на человека из плоти и крови. Он сам сделал себя таким, ибо в этом – залог его власти. Когда у него зародилась идея генетических манипуляций, он, разумеется, пожелал лично основать династию сверхлюдей, и для этого, естественно, ему понадобилась жена.

– Почему же он не взял женщину, равную ему по положению?

– Подробностей я не знаю, но уверена, что все было рассчитано до мелочей. Он знал, хотя местные жители, разумеется, полагают иначе, что разница между крестьянами и аристократами зачастую существует только в нашем воображении. Как-то раз в нашу деревню пришли какие-то люди и взяли у каждой девушки моложе четырнадцати лет образцы крови. Что касается отца, то ему нужна была именно крестьянка – женщина подходящего интеллектуального уровня, но при этом необразованная и, конечно же, неизнеженная. Кроме того, он не хотел ни в малейшей степени зависеть от ее родственников. В нашей семье было слишком много дочерей, и мои родители с радостью согласились избавиться от лишнего рта. Но какими генетическими качествами определялся его выбор, я так никогда и не узнала.

– Но вы же ботаник! Вы образованная женщина, у вас широкие интересы…

– Этим я овладела гораздо позже, уже в Центре. Он позволил мне учиться в той степени, в какой это не мешало моей основной роли – жены и хозяйки дома. И разумеется, я была объектом всех его экспериментов, в результате которых на свет появилась ты. Первое время я безумно тосковала по своим родным, но ни на секунду не забывала, в каких условиях они живут. Я неустанно благодарила богов и усердно выполняла все возложенные на меня поручения. Сон Чин задумалась.

– Но почему вы решили рассказать мне об этом именно сегодня? – спросила она наконец.

– С самого рождения тебя холили и лелеяли. Ты была изолирована от внешнего мира и позволяла себе такие вещи, за которые любого другого казнили бы на месте, независимо от его пола и положения. Я знала, что таким образом он испытывает свое творение, но сама позволяла тебе жить в свое удовольствие совсем по другим причинам. Я понимала, что рано или поздно ты окажешься лицом к лицу со своим предназначением, исполнить которое, учитывая твою избалованность и самовлюбленность, тебе будет нелегко, и потребуется определенная адаптация к местным условиям.

Сон Чин содрогнулась. Лишение памяти, таланта, способностей – одним словом, личности – они называли "адаптацией к местным условиям"! При этом она понимала, что эти изменения будут происходить исключительно на психохимическом уровне и, естественно, не передадутся ее детям в отличие от тех достоинств, о которых она даже не сможет вспомнить.

– Как вы можете это позволить! Ведь я ваша дочь!

– Изменить что-то не в моей власти, и в глубине души ты понимаешь это. Но я помню холод, грязь и вечный голод, от которого сводит внутренности… Я никогда этого не забуду, но ты никогда не узнаешь, что это такое. У тебя останутся твои шелка, благовония, изысканнейшие блюда. Ты будешь обычной аристократкой, и тебе не придется подвергаться ментокопированию, ломке и всему остальному, что требует от нас Система. Но такой, какова ты сейчас, тебя никто не возьмет замуж. У тебя нет ни малейшего понятия о чести, чувстве долга перед семейством, самопожертвовании… У тебя нет даже любви к кому-то другому – только к себе самой. Я говорю это со стыдом, ибо сама чувствую свою вину за то, что ты стала такой.

– Но почему женщины вообще должны подчиняться мужчинам? Я умнее любого из них, я умею обращаться с машинами, у меня есть своя работа, свои исследования. Я личность, а вы хотите сделать из меня подопытного кролика!

Мать вздохнула:

– Ну что тебе сказать? Так было на протяжении тысячелетий, и этот порядок обеспечивал существование нашего общества. Сейчас это происходит потому, что машины, которые устанавливали для нас законы, решили вернуть нас в глухую древность. К сожалению, этого изменить нельзя. Любой, кто осмелится хотя бы попытаться, будет уничтожен. Ты сама видела штурм крепости технологистов. Вот почему твой отец думает об отдаленной перспективе и гордится тем, чему положил начало. Для него нестерпимо даже малейшее подчинение, но хотя он поднялся так высоко, как это только возможно в нашем обществе, – все же он вынужден бояться машин и подчиняться им. Именно поэтому он так ненавидит их – но он достаточно умен и понимает, что не может их победить. Однако он верит в будущее и надеется, что основанная им могущественная династия отыщет способ.

– Но это нечестно! Я не просила о такой судьбе!

– Уже одни эти слова доказывают, что отец прав. Нечестно, что наши судьбы предопределены. Нечестно, что мои братья и сестры месят грязь, а я распекаю служанку за случайно оставленную пылинку. Никто в этом мире не просил о такой жизни, но ни у кого нет выбора. Надо уметь извлекать лучшее из того, что мы имеем, иначе – смерть. – Она помедлила и добавила:

– Ты спрашиваешь, почему тебе нельзя продолжать свою работу. Нельзя потому, что ты подошла слишком близко к тому, чтобы поставить под удар все семейство. Рано или поздно ты попытаешься одолеть Главную Систему, а это станет концом для всех нас.

– Главную Систему можно одолеть! Мы и так делаем это постоянно!

– Нет. Ее можно обмануть, а это совсем не одно и то же. Она знает, что мы ее обманываем, но не обращает на это внимания, потому что наш обман не угрожает ее существованию. Наоборот, наше умение обманывать ее и не попадаться дает нам право подняться над остальными и служить ей. Но победить ее тебе не удастся, а удержаться от искушения ты не сможешь. Ради твоего же собственного блага мы обязаны позаботиться о том, чтобы этого не случилось.

– Вы хотите сказать, ради вашего блага. Мама, ведь это же не темплет! Меня собираются убить, уничтожить душу и оставить одну оболочку! Мое тело останется жить, но это буду уже не я, а кто-то совершенно иной! Как вы можете это допустить?

На глазах матери появились слезы.

– Я ничего не могу поделать, – ответила она и, повернувшись, вышла из комнаты, оставив дочь в одиночестве.

Сон Чин велела подать обед в свою комнату, но едва притронулась к еде. Она смотрела на шелковую постель, наряды, украшения, замысловатые рисунки на дорогой ткани, на баночки с душистыми притираниями.., и думала, что променяла бы все это на крестьянскую одежду, грязь и рисовое поле, лишь бы избежать того, что ей предстояло.

Если бы имелась возможность вернуться в Центр, пока еще есть время… Там, в своей стихии, она смогла бы обмануть даже отца, как они вместе обманывали Главную Систему. Там у нее было бы преимущество, о котором он даже не догадывался, оно могло бы пригодиться, но, если ее прямо сейчас отправят на переделку, у нее нет никаких шансов.

Впервые она подумала о самоубийстве. Ценой своей жизни обмануть отца, разбить его проклятые мечты и, быть может, заставить его пожалеть об этом… Это была бы слабенькая, но все же месть, и чем больше Сон Чин думала об этом, тем привлекательнее казался ей такой выход из положения.

Ей было трудно заснуть, но наконец она задремала. Однако поздней ночью внезапно проснулась, явственно ощутив чье-то присутствие. Так и есть! В ногах ее постели маячила большая темная фигура!

– Я вижу, ты проснулась, – сказал отец. Он хлопнул в ладоши, слуга внес светильник и, поклонившись, быстро удалился. – Сегодня вечером ты сильно расстроила свою мать. Это, в свою очередь, взволновало меня, а также поставило под угрозу все семейство. Ты вынуждаешь меня действовать, чтобы предупредить опрометчивые и неразумные поступки со стороны любой из вас. Вставай и собирайся в дорогу. Ты отправишься сегодня же ночью.

Сон Чин задохнулась, но не осмелилась выказать неповиновение в присутствии отца. Не такой он был человек.

– Прошу вас, почтенный отец, – сказала она, одеваясь. – Могу ли я узнать, куда меня повезут?

– В сопровождении моих особо доверенных людей ты отправишься на посадочную площадку для аварийного скиммера, где тебя возьмут на борт и доставят в Центр для переделки. Я надеялся сохранить это в тайне до последней минуты, чтобы избавить тебя от душевных страданий, но, поскольку тебе каким-то образом все стало известно, откладывать долее не имеет смысла. Так будет лучше для тебя и для других. – С этими словами он повернулся к двери. – Капитан!

В спальню вошел молодой офицер. Вид у него был заспанный и немного смущенный.

– Господин?

– Вы получили широкие полномочия и, надеюсь, понимаете, что с вами будет, если произойдет хоть что-то непредусмотренное?

– Мои люди готовы, господин, и с воодушевлением ожидают ваших приказов.

– Так возьми это избалованное, самовлюбленное создание, в котором нет ни капли чести, и возврати мне достойную дочь!

Капитан понимающе поклонился.

Ее вывели в ночь и посадили в закрытый экипаж. Двое решительно настроенных солдат самой устрашающей наружности сели напротив, остальные разместились позади и рядом с возницей. Никто не проронил ни слова, захлопнулись дверцы, и экипаж тронулся. Шторки на окнах были задернуты.

Меньше чем через час они достигли посадочной площадки, на которой уже стоял скиммер. Ее отец никогда не упускал ни малейшей детали.

Этой площадкой пользовались редко; по сути дела, Сон Чин вообще не могла припомнить, чтобы ею когда-нибудь пользовались. Ее устроили здесь на всякий случай, а также потому, что место было укромным: правила требовали, чтобы аппараты летали на больших высотах и приземлялись в стороне от больших дорог и селений.

Все произошло так быстро, что Сон Чин не успела даже ни о чем подумать. Она уже окончательно проснулась, но происходящее казалось ей каким-то нереальным, словно бы все это происходило с кем-то другим, а она лишь наблюдала со стороны.

Скиммер был построен в расчете на скорость и не предназначался для перевозки груза. Кроме кресел для капитана и второго пилота, в нем имелись еще три места для пассажиров. Сон Чин усадили посередине; слева сел молодой капитан, а справа – неразговорчивый здоровяк солдат. Внезапно капитан приподнялся и, нагнувшись к Сон Чин, крепко нажал на ее запястья. Вздрогнув, она опустила голову и увидела, что руки ее прикреплены к подлокотникам тонкими, но прочными металлическими полосками.

– Тысяча извинений, госпожа, но таков приказ, – сказал капитан, и в его голосе прозвучало искреннее сожаление.

Пристегнув ей таким же образом ноги, он закрепил обычные привязные ремни. Путы не доставляли девушке особых неудобств, но двинуться она не могла.

– В этом нет необходимости, капитан, – сказала она, стараясь придать своему голосу твердость.

– Это необходимо, госпожа, потому что так было приказано, – возразил офицер и, вернувшись на свое место, пристегнулся сам. – Ваш отец говорит, что вы чрезвычайно изобретательны.

"Изобретательна!" – мрачно подумала она. Изобретательна настолько, чтобы одолеть четырех мужчин, угнать скиммер и удрать куда-то, где он не сможет ее отыскать?

Дверца громко чавкнула, закрываясь, и они поднялись в воздух. Все заняло не больше нескольких минут. Как хорошо все организовано, подумала она.

– Капитан! Прошу прощения, не могли бы вы сказать, когда вы получили приказ доставить меня в Центр?

Он смутился:

– Два дня назад, госпожа.

Она кивнула. Два дня назад. Именно тогда она впервые проговорилась, что знает о его планах. И он принял меры. Она расстроила свою мать, как бы не так!

Скиммер набрал заданную высоту и перешел на горизонтальный полет, постепенно наращивая скорость. Со своего места Сон Чин хорошо различала приборную доску и, затаив дыхание, смотрела, как стрелка индикатора медленно подползает к самому краю шкалы. Она и не думала, что скиммеры могут летать так быстро.

При такой скорости они будут в Центре к рассвету.

* * *

Название "Центр" не имело никакого отношения к географическим понятиям. Он размещался в провинции Синкиан на краю северо-западной пустыни, там, где прежде стояло маленькое поселение кочевников. Плотность населения здесь была небольшой, что как нельзя лучше соответствовало интересам администрации. Подавленная случившимся. Сон Чин не чувствовала ничего, даже тревоги. Казалось, в душе у нее что-то умерло; она даже умудрилась поспать во время полета – беспокойным, прерывистым сном.

Миновав защиту, они приземлились. Дверца открылась, экипаж молча вышел. Капитан освободил ее от оков и помог подняться. От долгого сидения в одной и той же позе тело затекло и все мышцы болели.

Сон Чин хорошо знала Центр, но в этой его части она никогда не была. Конечно, она имела представление о ее существовании, но раньше это место не представляло для нее интереса.

Ее провели подлинному коридору. Автоматические двери, расположенные через каждые десять метров, неслышно смыкались за спиной, вызывая в душе чувство обреченности. Коридор вел глубоко вниз, далеко за пределы служебного уровня. Наконец в комнате, отдаленно напоминающей приемную, их встретили пять женщин, одетых в странную форму: белую, с широкими красными полосами. Сон Чин никогда не видела такой. Выглядели они так, словно им с детства нравилось мучить кошек.

– Почтенная госпожа, прошу прощения за неудобства, причиненные во время путешествия, и благодарю вас за то, что вы позволили нам без помех исполнить свои обязанности, – вежливо сказал капитан, явно довольный тем, что его участие в этом деле заканчивается. – Желаю вам всего наилучшего.

Сон Чин почувствовала себя как человек, от которого ждут, чтобы он поблагодарил своего палача, но капитан явно сам был в затруднительном положении и обращался с ней очень вежливо.

– Желаю и вам всего хорошего, капитан, – ответила она. – Благодарю вас за любезность.

Капитан получил расписку у женщины, которая, видимо, была здесь главной, и, поклонившись, удалился.

– Сними с себя всю одежду, – приказала начальница грубым и резким голосом.

Сон Чин вздрогнула. Это было неслыханное унижение.

– Я старшая дочь военачальника и главного администратора! – гордо ответила она. – Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне, и не стану раздеваться при посторонних!

– Уясни себе кое-что, цветочек, – отрезала начальница. – Ты будешь делать все, что тебе скажут. С этой минуты ты государственная собственность, а государство – это мы, и на твое происхождение нам плевать. Если ты не разденешься через пять секунд, тебя разденут насильно. И запомни – впредь тебе ничего не будут повторять дважды. Когда тебе приказывают, ты должна повиноваться, или тебе придется плохо. Нам все равно, будешь ли ты выполнять приказания добровольно или связанная и с заткнутым ртом.

Впервые за все это время Сон Чин действительно испугалась, но сдаваться ей не позволяла гордость. Начальница сделала повелительный жест, две женщины быстро прижали Сон Чин к стене и принялись сдирать с нее тонкий шелк. Она закричала и забилась, но никто не обратил на это внимания. Ей вытянули руки и сковали их тонкими, но прочными наручниками, соединенными цепочкой длиной не более полуметра. Такие же кандалы надели ей на лодыжки.

– Ну что, пойдешь сама, или нам тебя нести? – Начальнице явно доставляло удовольствие проявлять свою власть над теми, кто был выше ее по рождению и с детства занимал более привилегированное положение.

– Я пойду сама, – угрюмо ответила Сон Чин.

Они шли быстро; она еле успевала передвигать скованные ноги. В другом помещении ей быстро остригли ее шелковистые черные волосы, а длинные, миндалевидные ногти обрезали, придав им нелепую округлую форму. Затем ее сунули под душ и долго драили мочалками. Ощущение было унизительное, Сон Чин была на грани истерики, но сдерживалась, не желая доставлять им удовольствие. Она быстро сообразила, что, только сохраняя аристократическую невозмутимость, можно им хоть чем-то досадить.

Потом ее снова повели вниз по бесконечным коридорам, пока вдоль стен не потянулись двери, снабженные папиллярными замками. Начальница открыла одну из них и втолкнула Сон Чин в камеру. Ее подчиненные сняли с девушки кандалы и унесли с собой.

Камера размером не больше чем три на четыре метра была совершенно пуста. Стены, пол и даже высокий потолок были покрыты мягким материалом и лишены каких-либо особых примет. Встроенные светильники, прикрытые матовыми пластинами, давали мягкий свет; они находились в добрых четырех метрах от пола и добраться до них было невозможно.

– Теперь слушай внимательно, – сказала начальница. – Ты останешься здесь до тех пор, пока тебя не позовут. Твой отец приказал позаботиться о том, чтобы ты ничем не могла себе повредить, и мы это сделаем. Тебя будут кормить дважды в день, в этой камере, под присмотром охраны, и советую съедать все, что дадут. Камера звуконепроницаемая, но в двери имеется стекло, прозрачное снаружи. Мы будем следить за тобой, но беспокоить не станем. Если захочешь облегчиться, присядь вон в том углу. Туалет выдвигается автоматически, и не вздумай совать туда руку или что-нибудь еще. Все, что в него попадает, он захватывает и удерживает, и без посторонней помощи тебе не освободиться. На стене рядом с туалетом гибкая трубка. Если захочешь пить, можешь высосать оттуда воду, она отмеряется малыми порциями. Снова резервуар наполняется через час. При любой попытке причинить себе вред на тебя наденут наручники и ножные кандалы гораздо короче этих. Есть вопросы?

– Да. Как долго мне придется.., пробыть здесь?

– Сколько понадобится. Но не беспокойся. Когда ты отсюда выйдешь, то не вспомнишь этого даже в страшном сне.

Женщины удалились, и дверь закрылась, навсегда отсекая Сон Чин от прежней жизни.

Некоторое время она сидела и злилась, сознавая полную свою беспомощность. Здесь все было отработано, их методы отшлифовывались столетиями, и, что хуже всего, они действительно могли с ней сделать почти все что угодно, потому что, как справедливо заметила начальница, потом она ничего не будет помнить и даже не сможет никому пожаловаться. Теперь ей стал понятен смысл этой странной униформы: даже если кому-то удастся бежать во время перевода в медицинскую зону, в обычной одежде он не сможет миновать посты.

Больше всего ее выводило из себя то, что ее собственный компьютер находился совсем рядом – какая-нибудь сотня метров вверх и еще с километр в сторону. Если бы только удалось туда добраться, ситуация моментально бы переменилась. "Если, если, если", – сердито подумала она. Если бы кое-кто придержал свой длинный язык и подумал бы хорошенько, как добраться сюда и кое-что закончить… Если бы она не вела себя настолько сумасбродно, что даже мать увидела в ней угрозу… Сон Чин великолепно умела обращаться со всякой электроникой, но понимала, что обращаться с людьми она не умеет совсем. До сих пор она только господствовала и управляла. Ей не было необходимости беспокоиться о других людях.

И вот результат. Она тщательно осмотрела свою камеру, сантиметр за сантиметром, пока не нашла маленькое темное пятнышко в одном из углов, чуть ниже светильника. Видеодатчик. И несомненно, он здесь не один. Где-то, может быть, совсем рядом, кто-то сидит в удобном кресле и разглядывает ее трехмерное изображение, а может быть, записывает его и анализирует каждое движение с помощью компьютерного психоанализатора. За всю свою жизнь Сон Чин не чувствовала себя такой беззащитной и униженной; она ненавидела весь мир, а больше всего – своего отца, который послал ее в этот ад. Она была для него лабораторным животным, и не более того. Домашняя утка, которую балуют и оберегают – пока не придет время официального обеда. И разница, единственная разница, состояла лишь в том, что утка не знает – и не может знать – что ее ждет. Но Сон Чин понимала, что это небольшое различие ничуть не беспокоит ее отца.

Одиночество и отсутствие внешних раздражителей заставили ее почти полностью потерять ощущение времени, но наконец дверь открылась и вошли две надзирательницы: одна принесла еду, а другая – устрашающего вида дубинку, которая, как предупредили Сон Чин, причиняла сильнейшую боль, но не оставляла на теле никаких следов. Еда состояла из большой чашки совершенно разваренного риса с какими-то ошметками, которым полагалось сойти за овощи. Палочек для еды ей не дали, и – еще одно унижение – пришлось есть руками. В первый раз она смогла съесть совсем немного, а все остальное сразу унесли, и она вновь осталась в бесконечном, как ей показалось, одиночестве. Однако через несколько кормежек она уже стала есть больше и даже с нетерпением ожидала следующего раза – не из-за чувства голода, но потому, что, как ни грубы и немногословны были охранницы, они все-таки нарушали однообразие, это было хоть какое-то человеческое общество.

Постепенно камера и однообразное существование остались единственной реальностью, а прежняя жизнь и семья стали казаться бесконечно далекими.

Но вот как-то раз дверь открылась, но еды ей не принесли. Сон Чин заставили встать, одели в больничный халат, сковали руки и ноги и вывели в коридор. Чувствуя необъяснимую апатию и отстраненность, она покорно поплелась за своими тюремщиками.

Ее привели в лабораторию, где сделали инъекцию меченых атомов, а потом, уже в другом помещении, провели анализы. Сон Чин не могла припомнить, чтобы ее здоровье когда-нибудь исследовали так дотошно. После этого ее отвели назад в камеру и покормили. Эти процедуры повторялись несколько раз, иногда после еды – видимо, для того чтобы сравнить результаты.

Наконец проверка закончилась, и в следующий раз ее привели в другую лабораторию, где уложили на кушетку и надели на голову какой-то прибор. Потом сверху спустился манипулятор, и начались странные вещи. Механическая рука щекотала ей соски и другие эрогенные зоны, и она ощущала нажатия и легкие покалывания – причем в самых неподходящих местах. Потом появились люди и, не слушая ее протестов, вымыли девушку и отвели туда, где ей предстояло умереть заживо.

Ее сопровождали уже знакомые женщины в белом, но, когда они пришли туда, оказалось, что предыдущая операция еще не закончена. На кушетках лежали два мальчика, а над ними, под присмотром техников, плавно двигались какие-то приспособления. Оглядевшись, Сон Чин увидела в операционной немало знакомых вещей. Разумеется, в медицинском оборудовании она разбиралась неважно, но компьютерные терминалы полностью отвечали стандартам, принятым в Центре. Чуть в стороне она заметила полный комплект ментопроцессоров самого последнего образца. "Добраться бы до них хоть на пять минут, – с тоской подумала она, – и у меня еще был бы шанс!"

– Могу ли я почтительно спросить, – прошептала Сон Чин начальнице охраны, – кто эти мальчики и в чем они провинились?

К ее удивлению, охранница ответила:

– Это мальчишки из ячейки техов. Единственные уцелевшие. Из них вытянули все, что можно, и теперь их отсылают на Мельхиор. Радуйся, цветочек, что ты не на их месте.

Мельхиор… В беседах отец иногда упоминал это слово. Тюрьма, из которой нет возврата, управляемая не Главной Системой, а Консилиумом Земли, в который входил и отец Сон Чин. Поговаривали, что там проводятся несанкционированные эксперименты над людьми. Расположена она была в космосе, внутри одного из астероидов. В космосе…

– Мы не можем торчать тут весь день, – проворчала одна из охранниц. – Давайте зафиксируем ее и оставим. Этих докторов всегда приходится ждать до бесконечности.

Начальница кивнула. Сон Чин усадили в удобное кресло и, сняв кандалы, подключили к компьютеру безопасности.

– Важность объекта один девять семь семь, – сказала начальница в микрофон на панели компьютера. – Зафиксирован в кресле номер два только для доктора Вана или для лица, обладающего старшим кодом безопасности.

– Подтверждаю, – ответил компьютер удивительно четким, но абсолютно лишенным выражения голосом. Из кресла выдвинулись зажимы и обхватили запястья, лодыжки, талию и шею Сон Чин.

– Доктор навестит тебя, как только освободится, цветочек, – сказала начальница на прощание. – Сиди, успокойся и смотри.

Охранницы ушли. Скосив глаза, Сон Чин поглядела на техников, занятых мальчиками. Если бы только они закончили до прихода доктора! Это был ее единственный шанс, и она нервничала, боясь упустить его, хотя еще не придумала, что будет делать дальше.

Маленький, щуплый человечек с седой клочковатой бородкой вошел в операционную и воззрился на техников.

– Пока что оставьте их. Они никуда не денутся, – сказал он. – У меня есть более важная работа. Считывание можно выполнить автоматически, а когда оно закончится, я вас позову.

– Как пожелаете, почтенный доктор, – ответил один из техников. Они еще раз проверили показания приборов и вышли.

Доктор Ван подошел к Сон Чин и одарил ее дружеской улыбкой:

– Добрый день. Понимаю ваше состояние, но прежде чем вы избавитесь от нас, пройдет немало дней. Я доктор Ван, начальник здешнего психохирургического отделения. Для меня большая честь работать с вами.

Сон Чин потрясенно уставилась на него. Он говорил так, словно ему предстояло всего лишь вправить вывихнутую лодыжку или наложить шину на сломанную руку.

– Вы собираетесь меня убить, и я не вижу причин для веселья, – холодно сказала она.

– Ну что вы, дорогая, я отнюдь не убийца, хотя вы и не первая, кто так говорит. Я не мясник, как те, кого эти двое встретят на Мельхиоре. Я, можно сказать, художник. Я беру того, кто, вроде вас, представляет собой опасность как для себя, так и для своего семейства, и создаю человека, живущего полноценной, счастливой и плодотворной жизнью. Мой холст – ваше тело и ваш разум, но окончательный результат будет исходить от вас, а не от меня. Я лишь вношу необходимые изменения и подталкиваю вас в верном направлении.

– Вы говорите как психиатр, но я не сумасшедшая! Вы губите тех, кто способен достичь того, на что вы сами никогда не сможете надеяться!

– Ну, об этом я судить не берусь. Но сумасшествие, видите ли, это всего лишь отклонение от общепринятых норм, а они изменчивы. Кое-где одно лишь утверждение, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, может послужить явным признаком душевного нездоровья. Быть в своем уме – не обязательно значит быть правым, скорее это означает соответствовать образцу, выработанному преобладающей культурой. С точки зрения Центра, вы вполне нормальны, но вступаете в опасную область и вас невозможно остановить без таких мер, которые сделают вас бесполезной в данной обстановке. Другими словами, вас следует сделать нормальной с точки зрения культуры вашего народа.

Теперь он стоял позади нее и настраивал какие-то приборы, которые опустились сверху и теперь находились по обе стороны ее головы; другие приборы касались обеих рук.

– Мы могли бы использовать компьютеры и провести все это без человеческого вмешательства, – говорил Ван, – но тогда это действительно было бы гибельно, поскольку каждый выходящий попадает в данные машинной статистики. Мы, однако, не имеем права привлекать внимание Главной Системы, за исключением относительно поздних стадий, потому что, говоря откровенно, в вашей прелестной головке содержится много такого, о чем Главная Система не должна подозревать. В этой комнате нет ни одного прибора, напрямую соединенного с Главной Системой. Она будет знать только то, что мы ей сообщим, а не то, что произойдет в действительности. Я уверен, вы и раньше были знакомы с этой игрой.

– Да, – угрюмо буркнула она. "Не подсоединено напрямую". То, что нужно, да только она никак не может этим воспользоваться!

– Ну вот, а теперь давайте приглядимся к вам попристальнее…

Раздался щелчок, и перед ней постепенно обрисовалось объемное изображение бесформенной массы.

– Это та часть мозга, с которой мы начнем, – пояснил доктор Ван. – Это вы. Теперь подстроим кое-что…

Изображение начало меняться, некоторые его части пропадали, другие увеличивались, и наконец в поле зрения остался единственный небольшой участок, ограниченный оранжевыми линиями. В его нижней части было великое множество отверстий, закрытых чем-то плотным, разноцветным, похожим на части картинки-головоломки.

– Внутри вашего мозга имеются многие тысячи рецепторов, – продолжал доктор Ван, – и все они сейчас отслеживаются компьютером. Перед вами только поперечный срез оснований, но то, что мы увидим здесь, может сказать и о том, что происходит в остальной части. Вот, например, у вас высокий уровень гормональной активности, в то время как психосексуальный уровень довольно низок. Другими словами, ваш пол не имеет для вас особого значения. И вот, поскольку энергия должна иметь какой-то выход, она преобразуется в агрессию, в желание работать, добиваясь высоких результатов, и тому подобное. В человеке все взаимосвязано, и это ясно видно здесь, на моем мониторе. Вы – ваше сознательное я" – результат сочетания вашей биохимической структуры с памятью и опытом. Вообще человек гораздо менее свободен, чем полагает. В основе нашей личности лежит биохимия мозга; это именно она создает большую часть наших способностей и интересов. Прежде чем начать работать с памятью, необходимо заняться биохимией. Любой другой путь был бы методом проб и ошибок.

Сон Чин как зачарованная уставилась на изображение.

– Вы говорите так, словно мы всего лишь машины… Значит, то, что я сейчас вижу, это моя Главная Система, ядро моей собственной программы, определенной моими генами…

– В определенном смысле – да. Однако помимо них мы наделены сложными органами чувств и еще более сложным набором социальных и культурных взаимосвязей. Ключом ко всему являются центры боли и наслаждения. В обычном случае, например, нам бы не понадобилось элиминировать ваши познания в компьютерной области. Путем блокирования определенных рецепторов мы можем создать личность, которая знает о компьютерах все, но нимало ими не интересуется, потому что эта работа вызывает у нее отвращение, в то время как сидеть за ткацким станком может быть истинным наслаждением. В древние времена похожих результатов иногда добивались с помощью лишения и принуждения, но это был грубый способ, очень ненадежный и, я бы сказал, неряшливый. Наш способ оставляет человека таким, как он есть, и обеспечивает стабильность и совершенство.

– И это.., это то, что вы делаете сейчас?

– Да, но это только начало. Биохимия – великая вещь. Можно заставить вас рыдать и чувствовать себя несчастной в счастливейший момент вашей жизни или истерически хохотать на похоронах лучшего друга. Отчасти это похоже на опиум. Опиум воздействует на центры удовольствия, однако это постороннее вещество, и в конце концов оно покидает тело, а вам хочется удержать прежние ощущения. Так возникает наркотическое влечение. Когда мы найдем подходящую комбинацию стимуляторов и блокаторов, то сможем заставить ваше тело производить необходимые гормоны. Что же касается генетически обусловленной их комбинации, которая определяет вас, такую, как вы есть сейчас, мы применим блокировку, предотвращающую попадание нежелательных гормонов на соответствующие рецепторы, в то время как стимулированные нами вещества туда попадут. В течение довольно короткого времени ваше тело перестроится и привыкнет к новому порядку, причем это состояние будет постоянным и самоподдерживающимся. Это настолько сложный процесс, что только компьютер способен выделить нужные рецепторы и составить соответствующую смесь, но желаемую цель определяю я. Ну вот…

К ее правому плечу что-то прижалось, и она почувствовала укол.

– Не волнуйтесь. Это всего лишь небольшой тест, – ободрил он ее успокаивающим тоном. – Чисто временный. Сегодня мы не будем делать ничего сложного.

Напуганная до полусмерти, она, затаив дыхание, следила за изображением. Кусочки головоломки постоянно перемещались, заменяясь другими, но общий рисунок оставался приблизительно прежним.

Внезапно появилось несколько новых кусочков, по цвету отличных от остальных. Некоторые были угольно-черными, другие – желтыми или серыми. Кое-какие проплывали мимо, но другие устремлялись к рецепторам с такой уверенностью, словно шли на радиомаяк. Несколько черных кусочков пристали к стенкам кровеносного сосуда, словно в ожидании, и, когда один из голубых кусочков отплыл в сторонку, ринулись на его место. Приплывали новые голубые кусочки, наверное, естественные вещества, но, так как их места были уже заняты, они, словно живые, помедлив немного, снова начинали двигаться и пропадали из вида.

Внезапно Сон Чин почувствовала, что ее бьет мелкая дрожь. Она боялась – не только доктора и его машин, – боялась всего. Она закричала, и крик перешел в безудержные всхлипывания. Она ощутила невероятное, немыслимое отчаяние. Все было безнадежно. Она нелюбима, несносна, отвратительна для всех, в том числе и для себя самой… Она недостойна, не способна ничего сделать правильно… Ей нужен кто-то – кто направлял бы ее во всем. Она боялась даже думать, принять какое-то решение, потому что оно все равно оказалось бы неверным. Она была такой смиренной, такой маленькой и незначительной, что тосковала по твердой руке.

Картина изменилась, хотя она и не заметила этого, как не ощутила и второй инъекции. Черные объекты вытеснялись, и Сон Чин перестала кричать. Теперь ей было намного, намного лучше; влажная ткань обтерла ее лицо, и она улыбнулась этому ощущению. Это было чудесно… Все было чудесно… Все ее тело трепетало, и даже малейшее касание больничного халата казалось любовной лаской. Она плыла в волшебном облаке наслаждения, и все остальное было ей безразлично. Пусть делают что хотят, пусть с ней делают все, что хотят, это не имеет никакого значения… У нее редко бывали эротические сны или мечты, но сейчас она жаждала, чтобы кто-нибудь пришел и взял ее, взял ее тело и делал с ней все, что захочет… Она видела себя женщиной для удовольствий, обнаженной, страстной, танцующей перед возбужденными мужчинами, и ей нравилось это видение…

Блокаторы и гормоны сдвинулись, рисунок вновь изменился, и мечта тут же поблекла, сменившись холодной уверенностью и бешеным гневом, вызванным тем, что здесь происходит. Она забилась в своих путах, проклиная случай, заперший ее в этом слабом женском теле. Она больше не ощущала себя женщиной, она чувствовала, что она – мужчина, мужчина, наукой или волшебством загнанный в тело слабой девушки, могучий и сильный мужчина, наделенный отвагой, уверенностью в себе и звериной мощью. Она лучше похоронит это тело, чем останется запертой в нем! Гнев перешел в ослепляющую ненависть. В приступе ярости она скрутила одно из колец и освободила руку. ОН им покажет! ОН им…

Новый сдвиг, новое изменение цветного рисунка… Теперь у нее не было представления ни о мужском, ни о женском; пол не имел для нее никакого значения. Гнев отступил, и она почувствовала себя предельно спокойной, никаких эмоций для нее не существовало. Она была подобна машине, сознающей, разумной, но не подверженной никаким страстям и чувствам. Такой ясности мысли Сон Чин никогда не испытывала. Освобожденная от всего животного, она пристально взглянула на висящее перед ней изображение и почти мгновенно поняла его логику и значение, основываясь на только что пережитом. На этом уровне, где удовольствие и боль, страх и любовь были всего лишь отвлеченными понятиями, она проанализировала свое положение. Ее начинали репрограммировать, но этот этап работы был особенно удобен для попытки к бегству. Она не чувствовала ни ненависти, ни горечи – только мысль. На данной ступени ее потенциал оптимален, и было бы нелогично пренебречь этим.

– Полагаю, на сегодня достаточно, – спокойно заметил доктор Ван. – Иначе вам грозит истощение. Невероятно! Вы хорошо поработали над этим наручником! Ну а сейчас я откину кресло и дам вам немного отдохнуть, пока гормоны будут выводиться из вашего организма. Возможно, вас станет клонить в сон – расслабьтесь и поспите. Через несколько минут я вернусь и проверю вас, а потом вы сможете пойти поесть.

Сон Чин проследила, чтобы доктор действительно ушел. Она не чувствовала ни восторга, ни каких-либо иных эмоций, но сразу же поняла, что они допустили первую ошибку.

– Код Лотос, черный, зеленый, семь два три один один, – громко сказала она спокойным, лишенным выражения голосом. – Требуется активация аварийного перекрытия.

Голос компьютера ответил откуда-то сзади и снизу:

– Код опознан. Причина прерывания?

– Пешка берет короля.

– Принято. Инструкции?

Ее отец никому не доверял, а это значило, что он не доверял НИКОМУ. Все компьютеры Центра, снабженные человекомашинным интерфейсом, были запрограммированы кодом перекрытия, который позволял ему в случае необходимости отменить практически любой приказ. Он довольно часто менял эти коды, но так же часто их забывал и поэтому записал их в свой личный файл. Однако во время рекреации, как, например, сейчас, он не мог на них полагаться. На этот случай ему была необходима последовательность кодов, которую он помнил бы постоянно, и он из года в год пользовался вариациями одной и той же последовательности. В пятнадцать лет Сон Чин взломала защиту, и теперь, в потайной комнате хайнаньской резиденции, ей нетрудно было найти изменения, внесенные в этом году, потому что она знала принцип. Это была ее единственная надежда, но только теперь ей представилась возможность использовать ее.

– Объект в кресле номер два угрожает королю. Когда данная лаборатория не будет использоваться в течение по меньшей мере одного часа, ты освободишь объект из камеры, направишь на вход видеомониторов прежние записи, подавишь все сигналы тревоги и обеспечишь беспрепятственный выход. Будь готов помогать и охранять. Все внешние каналы прослеживаются, так что в моем распоряжении будет только этот.

– Принято. Дополнения?

– Я хотела бы сохранить свое текущее умственное и физическое состояние на неопределенный срок.

– Принято. Составление формулы… – Под ее рукой послышалось шипение сжатого воздуха, и она почувствовала укол. – Продолжительность действия неопределенная. Для перехода в иное состояние требуется химическое изменение.

– Понятно. Отключайся. Я немного посплю. Заснула она сразу и совсем не видела снов.

* * *

Сон Чин проснулась в камере, но на этот раз кое-что изменилось. Ей оставили чашку риса и холодный чай и впервые разрешили поесть в одиночестве. Видимо, теперь ее тюремщики были полностью уверены в ней. Понимая, что ей понадобятся силы, Сон Чин съела все дочиста. Пила она мало и почему-то была уверена, что, излишне много передвигаясь по камере, привлечет к себе внимание. Сон Чин села в позу для медитации, лицом к двери, и погрузилась в транс. Впервые в жизни она обладала почти абсолютным контролем над собой; но приняла это как данное.

Необходимо было продумать кое-какие варианты. Здесь, в Центре, она контролировала только местную сеть; следовало позаботиться о том, чтобы не насторожить Главную Систему и не поднять тревогу среди людей. Она считала, что способна заблокировать Главную Систему на время, достаточное для удачного побега, но человеческая непредсказуемость внушала ей серьезные опасения.

Кроме того, она понимала, что побег из камеры – это еще далеко не успех. Любая тревога в Центре немедленно привлечет внимание генерала Чина или отца. Все ее каналы непосредственного доступа должны быть давным-давно заблокированы. Она могла бы, конечно, довольно долго прятаться в путанице туннелей и коридоров обслуживания, не опасаясь даже Вала, поскольку тот, располагая лишь ее старой ментокопией, полагал бы, что она действует совсем иначе, чем сейчас. Если не будет другого выхода, она пойдет и на это, до тех пор, пока ее не схватят или пока не ухитрится подключиться к компьютерной сети и использовать ее.

Но пока ей оставалось только ждать, и она ждала, не чувствуя ни страха, ни возбуждения. Ее действия основывались исключительно на логике; не мешали никакие эмоции. Она не испытала бы даже разочарования, если бы дверь вообще не открылась.

Но она открылась. Сон Чин помедлила, чтобы убедиться, что это не очередная кормежка, а потом встала и вышла в сплетение коридоров. Двери послушно открывались перед ней. Сон Чин проходила этим путем всего лишь раз, но точно знала дорогу. Она была готова убить, если понадобится, но ей никто не встретился. Смерть, своя или чужая, для нее не значила ничего.

Лаборатория была пуста, но об этом она знала заранее. Сон Чин приказала компьютеру закрыть в нее доступ и спросила:

– Как долго ты сможешь прикрывать мое исчезновение?

– С учетом корректировки записей, показывающих, что тебя покормили, и корректировки распоряжений персоналу, включая доктора Вана, я могу обеспечить задержку обнаружения минимум в двадцать четыре часа, но не более семидесяти двух.

– За это время я должна оказаться вне досягаемости администрации Центра.

– Не вижу способа выполнить это указание.

– Я тоже. Единственная возможность – это бегство в космос с учетом доступа к командному модулю корабля. Если это удастся, станут возможны и другие аварийные меры.

– Любой корабль? Любого типа?

– Да. Если только он соответствует моим биологическим требованиям.

– Существует один способ, но он крайне сложен, а шансы на успех исчезающе малы.

– Продолжай.

– Младший из двух мальчиков примерно твоего роста, и, если тебя соответствующим образом подготовить, в одежде для перевозки ты сойдешь за него. Документы в порядке, но потребуется внести довольно серьезные коррективы, чтобы избежать опознания по пути в космопорт. Кроме того, необходимо сделать что-то с тем, чье место ты займешь, и выполнить коррекцию для второго, иначе он сразу же поймет, что ты не его двоюродный брат, и скорее всего выдаст тебя.

– Твои предложения?

– Недостаточно замаскировать тебя под мальчика. Чтобы повысить шансы на успех, ты должна стать мальчиком. Не предполагается, что вас будут раздевать во время перевозки, но она займет тридцать часов, в течение которых любая ошибка может стать фатальной.

– Конкретнее?

– В данный момент эти двое находятся на автоматическом передвижном столе в медицинской камере мужского отделения. Они усыплены. Я могу на некоторое время доставить их сюда без помощи людей. Если мы начнем сразу же, основные физические и химические изменения будут закончены в течение двух часов. Поскольку требуется выиграть время, большинство средств будут синтетическими и приблизительного действия, недостаточно достоверными и убедительными. Полный обмен разумами невозможен, а в данном случае и нежелателен, поскольку ваши психохимические и физические характеристики существенно различаются, но я могу дополнить сделанные мной изменения темплетом и усилить иллюзию с помощью гипноза. Ты будешь действовать, как он, думать – на сознательном уровне, – как он, ходить и разговаривать, как он. Ты не превратишься в него, но будешь считать, что ты – это он. К другому я применю сильнодействующие гипнотики, заменив в его сознании подлинный облик Чу Ли на твой, и он будет принимать тебя за своего двоюродного брата. Кроме того, я изменю голограммы для охраны, на них будешь ты, а не настоящий Чу Ли. Если исключить непредвиденные случайности, этого будет достаточно.

– Продолжительность?

– Твой темплет, поскольку он не очень подходит для тебя, будет неустойчив, но продержится в течение необходимых трех дней, как и гипноз. На втором мальчике гипнотическое внушение будет проще и потому сохранится дольше. У тебя будет доступ к твоей прежней памяти и знаниям, но личность твоя изменится. Должен предупредить, что даже с учетом этого вероятность успеха крайне мала, скорее всего не более двух процентов.

– А если я попытаюсь укрыться в системе коридоров?

– Вероятность того, что тебе удастся сделать что-то большее, чем просто выжить, не превышает одного процента. Вероятность выживания выше – девять процентов. При восстановлении исходного генетического состояния у тебя почти тридцатипроцентные шансы на выживание в течение неопределенного времени, но вероятность активных действий останется на прежнем уровне.

– Почему мои шансы на выживание в виде прежней Сон Чин окажутся выше?

– В настоящее время тебе приходится взвешивать альтернативы и принимать логически обоснованное решение. Полный набор команд позволяет действовать без размышлений и увеличивает эффективность.

– Следовательно, нелогично использовать вариант с коридорами, так как я не смогу продолжить свою работу, а это единственная причина для бегства. Космический вариант сулит шансы на полный успех, и значит, надо остановиться на нем.

– Согласен. Но должен предупредить, что, когда окончится действие гипноза и темплета, психохимические изменения останутся. Ты будешь сексуально ориентирована как мужчина и сохранишь в основном мужской набор личных качеств. Сейчас это не имеет особого значения, но впоследствии может причинить тебе серьезные душевные страдания. Чтобы устранить это, не нарушая психики, потребуется твой темплет, коды и установка, аналогичная этой, и маловероятно, что все это окажется в дружественных руках.

– Единственной целью является побег. Все остальные проблемы пока потенциальны и, следовательно, второстепенны. Приступай.

 

6. СДЕЛКА НА ОСТРИЕ КОПЬЯ

Я историк, я имею дело со словами и древностями, – сказал Козодой, чувствуя себя крайне неловко. – Я не боец. Храбрости у меня хватит, но нет ни опыта, ни умения, чтобы одолеть этих негодяев.

– Мускулы у тебя выросли там где надо, – ободрила его Танцующая в Облаках. – И для человека, имеющего дело только со словами, у тебя совсем неплохая реакция, насколько я могу судить. Ни один из них не достоин даже носить за тобой копье. Их сила только в числе. По отдельности это просто беспомощные трусы.

– Может быть, но ты упускаешь из виду, моя дорогая жена, что у меня нет ни копья, которое ни один из них не достоин носить за мной, ни лука, ни стрел, ни ножа, а у них, наоборот, все это имеется в избытке. И в темноте я двигаюсь, как слепой бык, – добавил он.

– Ничего. Сегодня ночью я схожу на разведку. Может быть, здесь найдется что-нибудь подходящее. В конце концов, оружие – это то, что можно использовать как оружие.

Он вздрогнул:

– Ты что, собираешься выйти?

– В предутренний час, когда темно и очень холодно. Ночь сегодня облачная. Это нам поможет. Ну а теперь давай отнимем у этих бедных животных еще немного не совсем гнилых фруктов и чуть-чуть отдохнем.

Когда она его разбудила, день уже начался. Козодой протер глаза и нахмурился.

– Слишком поздно, – пробормотал он. – Мы проспали самое темное время.

– Это ты проспал, а я уже успела обойти полдеревни, – хихикнула она, чрезвычайно довольная собой. Он мигом проснулся:

– Что?!

– Ш-ш-ш! Это никудышные воины. Нас сторожат двое – один почти прямо напротив двери, а другой – чуть дальше по улице. Тот, что напротив, проспал почти всю ночь, а второй все время потягивал из бутылки и смотрел куда угодно, только не на нас. Тот, что спал, видно полагался на свою собаку, но стоило ей меня увидеть, как она подошла, виляя хвостом, и стала ждать подачки. Убедившись, что у меня ничего нет, она потеряла ко мне всякий интерес и вернулась к спящему хозяину. Здесь, правда, есть парочка воинов посерьезнее" но они охраняют причал и склады, а это далеко отсюда. Впрочем, я запросто проскользнула бы и там, – добавила она с гордостью.

– Но тебя же могли убить! Танцующая в Облаках улыбнулась:

– Ну что ты – ведь они же домогаются меня, помнишь? Вот тебя они могут убить, муж мой, и убьют, если мы ничего не предпримем. Однако это еще не все: я нашла друга, или во всяком случае, человека, который может нам пригодиться.

– Что? Кто это?

– Не знаю ни ее имени, ни ее племени, но, похоже, она откуда-то из низовьев. Это одна из их рабынь, хорошенькая маленькая женщина, которая выглядит намного старше своих лет. Она единственная застала меня врасплох, и то случайно. Наверное, она встает среди ночи, чтобы подготовить ту большую хижину, в которой они трапезничают. Мы с ней едва не столкнулись. Она явно знала, кто я такая. Впрочем, тут все это знают.

– Отчего же ты не спросила, как ее зовут и откуда она родом?

– Она все равно не могла бы сказать. Она не знает ни языка знаков, ни хайакутского, но это не важно. Когда-то, очень давно, ей вырезали язык.

Козодой содрогнулся:

– Тогда почему ты так уверена, что она нам поможет?

– Жесты и глаза порой красноречивее слов. Она мечтает отомстить и не хочет, чтобы я разделила ее судьбу, а на кухне полно острых ножей и тесаков.

Козодой возблагодарил судьбу, хотя понимал, что радоваться еще рано. Думая о положении этой рабыни, он не мог не пожалеть ее. Здесь, в обществе, столь же чуждом ей, как ему – культура ацтеков, она была одинока и не имела друзей. Бежать? Но куда? Даже если родное племя примет ее обратно, а шансы на это были невелики, ей еще предстояло добраться туда, одинокой молодой женщине, затерянной во враждебной глуши, неспособной даже говорить.

– Ну что ж, это хорошая новость, – вслух сказал он. – Но эти ребята пользуются уважением среди речных торговцев, а это значит, что их влияние простирается далеко за пределы деревушки. Но они не охотники и не знают ремесел, а следовательно, у них есть какой-то иной предмет для торговли.

– Они воры, – презрительно бросила Танцующая в Облаках.

– Да, но не только. Они продают свое покровительство, так мне кажется. Тот, кто принимает их условия, застрахован от неприятностей. Если же нет, что ж, река широка и безлюдна… Несчастный случай в этих местах не редкость, а у них появляется дополнительный товар.

– Если ты говоришь правду, то это недостойно! У них нет никакой чести! Почему же все торговцы не соберутся вместе и не сотрут с лица земли это змеиное гнездо!

– Ревущий Бык умен и знает, где нужно остановиться. Кроме того, местные племена он скорее всего не трогает, а может быть, даже снабжает их огненной водой. Не исключено, что он к тому же предоставляет им право наживаться за счет "несчастных случаев", а сам довольствуется одним вымогательством. Так или иначе, он наверняка сделал все, чтобы заручиться их поддержкой. Кроме того, он не хуже торговцев знает, что, даже если им удастся расправиться с ним, его место тут же займет какой-нибудь из местных вождей.

– Другими словами, мы не сможем уйти далеко, даже если сумеем бежать, – заметила Танцующая в Облаках. – И на какое расстояние, по-твоему, разносится его голос?

Козодой пожал плечами:

– Не думаю, что на очень большое, иначе пришлось бы раздать чересчур много взяток, а это невыгодно. Возможно, день пути. Скажем, два, для верности. Так что наша задача – не просто перерезать несколько глоток и ускользнуть, и он это знает. Хорошо еще, что он сразу понял, что я из Консилиума.

– Почему? – спросила Танцующая в Облаках.

– Видишь ли, ему известно, что у меня там неприятности, но не представляет себе, насколько они серьезны и каково мое влияние в Консилиуме. С другой стороны, он знает, что нас преследуют, и, если меня убить, преследователи тоже не станут с ним церемониться.

– Но ведь они же все равно хотят тебя убить, так какая им разница?

– Большая. Сначала им необходимо убедиться, что никто больше не знает того, что знаю я. Есть много способов, о которых ты даже не имеешь представления, узнать это у живого человека, но из мертвеца еще никому ничего вытянуть не удавалось. Вот Ревущий Бык и опасается, что они, разочарованные, отыграются на нем.

Она вздохнула:

– Как все это сложно… Ревущий Бык – большой вождь на своей земле, и все же он боится Консилиума. А сам Консилиум тоже боится – чего? Они ведь главные на этой земле, разве не так?

– На нашем континенте – да, но ведь есть и другие континенты. Человек, которого мне надо увидеть, возглавляет Консилиум на другом континенте. Главы Консилиумов составляют совет, называемый Президиумом. Это слово не хайакутское, оно значит "те, кто правит". Им дана большая власть, их щедро вознаграждают, но и они следуют определенным правилам.

Ей очень хотелось спать, но рассказ ее заинтересовал.

– Так кто же устанавливает правила, которым должны следовать все?

– Э-э-э.., в нашем языке нет подходящего слова. Разум, созданный человеком. Вещь, которую сделали люди, как, например, этот хлев, но она может думать быстрее, чем самый умный человек, и знает все обо всей Вселенной. Очень давно, еще в древние времена, она установила эти правила и следит, чтобы их выполняли все.

– А где эта вещь? Ты говоришь о ней, словно о великом Властелине Внутренней Тьмы.

– Так оно и есть. Демон, который недавно рыскал по нашей земле, – ее слуга. Грубое подобие человека. А что касается того, где она находится, – этого не знает никто, а за попытку узнать можно поплатиться жизнью. Таким образом она защищает себя. Ее многочисленные слуги верны ей и неукоснительно выполняют ее приказы, но откуда поступают эти приказы, неизвестно. На языке, на котором мы разговариваем в Консилиуме, она называется Система. Люди правят от ее имени, а она избирает правителей, вознаграждает их и наказывает.

– Но на чем же держится ее власть?

– А на чем держится власть Ревущего Быка? Страх. Она была создана из страха, и он знаком ей лучше всего. Это самый действенный способ заставить людей слушаться. Страх и награда. Рассказывают, что когда-то, давным-давно, люди создали ужасное оружие, которое могло уничтожить все живое в этом мире, вплоть до ростка травы. Вожди были готовы пустить это оружие в ход, но другие люди попытались найти способ сделать так, чтобы этого не случилось. Подгоняемые страхом, они создали ту машину, которую мы зовем Системой, и потребовали от нее отыскать средство сохранить человечество. Тогда она перехватила контроль над оружием, способным уничтожить наш мир, и, угрожая им, заставила людей повиноваться. Сначала ей не поверили, но она пустила в ход это оружие, и много людей погибло, а остальные в страхе исполнили все, что требовала от них машина. Все боялись ее, но нашлись и такие, кто служил ей из желания возвыситься и старался умилостивить ее. Эти люди стали называться избранными.

– Я слышала легенды об этом, но никогда им не верила.

– Это не легенды, а истина. Первыми жертвами машины стали ее создатели, а потом она приказала стереть с лица земли целый мир и отстроить заново тот, который давно уже умер. Были уничтожены огромные области знаний и множество полезных вещей, которые сделали люди. Впрочем, в чем-то машина была права. Она решила, что единственный способ сделать так, чтобы человек с его склонностью к насилию, жестокости и тирании никогда не уничтожил самого себя, – держать его на таком уровне развития, когда это попросту невозможно. Лучшие умы представляли собой угрозу для такого порядка и потому тщательно разыскивались и уничтожались – или покупались. Тем, кто работает в Консилиуме, разрешается иметь знание, но в очень ограниченных пределах, поэтому мне и пришлось бежать. Я обладаю частицей знания, которое она считала давно стертым из памяти любого человека.

– Это зло, – убежденно сказала Танцующая в Облаках. – Оно выбралось из огненных ям и теперь правит нами. – Она передернулась. – Однако ты говоришь так, словно те, в Консилиуме, почитают ее.

– К сожалению, это так. Это их бог, их единственная вера, и они служат ей. Но они не любят ее, как мы любим Творца, Великого Духа, создавшего нашу Вселенную. Наоборот, они ее ненавидят, ибо зло – это прежде всего ненависть и страх, ужас и жестокость, и они должны обладать ими, чтобы верно служить своему Властелину Внутренней Тьмы, окончательной пустоты, которая пожирает все. Но трагедия еще и в другом…

– В чем? – Танцующая в Облаках зевнула, но упорно сопротивлялась сну.

– В давние времена были люди, мечтающие сами править Внутренней Тьмой, и сейчас тоже есть такие. Они не питают ненависти к власти машины – они завидуют ей и домогаются ее, ибо, пока она существует, им суждено властвовать лишь над Срединной Тьмой, оберегая Внешнюю Тьму, в которой обречены жить все мы…

Он оборвал проповедь, а Танцующую в Облаках наконец одолела усталость. Она заснула, а Козодой погрузился в размышления.

Он говорил правду. Теперь ему одному был известен способ бросить вызов Властелину Внутренней Тьмы и даже, может быть, победить. Пять золотых колец… И до чего же довело его это знание? Вот он сидит в вонючем хлеву, одетый в лохмотья, и зависит от милости самого низшего звена во всей цепи, Властелина Внешней Тьмы по кличке Ревущий Бык, которого он видит насквозь. И если он не в состоянии управиться с Ревущим Быком, то вряд ли окажется способен совладать с Ласло Ченом и другими, которые могут оказаться еще хуже…

Впервые его одолели сомнения. "Облеченные властью люди", которые носят кольца сейчас, без сомнения, продали душу Системе и достигли высот, идя по крови других. Будет ли человечеству лучше под властью пяти мерзавцев? И кто поручится, что его, Козодоя, родной народ, чья жизнь была одухотворена и по-своему совершенна, вновь не будет лишен исконных земель, а то и попросту истреблен?

Вместе с тем Козодой понимал, что, хотя Главная Система на самом деле не является злом сама по себе – в этом Танцующая в Облаках ошиблась, – а просто честно выполняет порученную работу, теперь, давно решив поставленную задачу, она лишает человечество перспективы. А человечество должно развиваться, ведь ничто не стоит на месте.

Кроме того, ему было ясно, что, какими бы негодяями ни оказались преемники Системы, самоуничтожение человечеству, учитывая колоссальное количество миров, населенных людьми, уже не грозит.

И наконец, как историк Козодой отлично знал, что тираны в человеческом облике – в отличие от компьютеров – приходят и уходят, и бороться со злом, воплощенным в конкретном человеке, куда легче, чем когда оно исходит от бесстрастной и логичной машины, приобретая статус незыблемого физического закона.

Взвесив эти соображения, Козодой решил, что рискнуть стоит. Но сейчас у него на пути стоял местный царек, презренный пират, который, посмеиваясь, набивал свое жирное брюхо в соседней хижине. Но кто такой этот Ревущий Бык по сравнению с Мокксокуаном, повелителем Консилиума Народов?

Внезапно он ощутил необычайный прилив бодрости, хотя от запаха недоступной ему вкусной еды сводило живот. "Ну что ж, – подумал он, хотя в данной обстановке такая мысль была не совсем подходящей к случаю, – это всего лишь Лимб, преддверие ада, и я должен пройти все девять кругов. Но здесь меня не остановят. Какой воин может мечтать встретиться лицом к лицу с Сатаной в самом Дите, будучи запертым в Лимбе?"

Он обошел деревню, держа себя так, словно был здесь хозяином. На него молча косились, гадая, не свихнулся ли он, – а может быть, заключил сделку?

Но Козодой не собирался заключать сделок с низшими демонами. Он хотел победить их.

У причала толпились каноэ – с полдюжины, если не больше. Некоторые были связаны попарно, чтобы нести больше груза. Лето кончалось, и торговцы возвращались домой. Двое рослых воинов, охраняющих пристань, угрожающе посмотрели на Козодоя, и он отошел в сторону. Торговцы поднимались с причала в деревню, чтобы отдать дань уважения – и естественно, еще кое-какую дань – Ревущему Быку, и Козодой хотел послушать, о чем они говорят.

– Мне не нравится, что эта парочка из Консилиума без малейшего уважения шляется по нашей земле! – заметил один торговец другому на языке, который Козодой, к счастью, понимал.

– Проклятый Кроу и чернокожая карибеанская стерва! – подхватил тот. – С радостью отдал бы полжизни за удовольствие перерезать им глотки! Этим наглецам лучше не соваться на земли моего племени!

– Они ищут кого-то, – хихикнул первый. – И надеюсь, когда найдут, он это сделает за тебя.

– В двух-трех днях пути на юг есть еще кое-кто, – добавил его собеседник. – На обрыве, что на западном берегу. Из кожи вон лезут, чтобы их приняли за местных, но это невежды и слишком слабы для свободной жизни. Я видел их, когда поднимался вверх по реке. Копают дыры в земле и просеивают грязь. Не понятно, чего им нужно.

Козодой был крайне заинтересован и не спешил уходить в надежде услышать еще какие-нибудь сплетни. Как он сказал – Кроу и карибеанка? Скорее всего агенты Службы безопасности. По крайней мере Кроу – наверняка.

А ищут они, разумеется, его. Скорее всего Вал таки наткнулся на тело, а может, поднял тревогу, обнаружив, что Козодой, единственный член Консилиума в округе, внезапно исчез? Больше всего его беспокоила карибеанка, хотя благодаря ей преследователей можно было легко опознать. Однако наверняка это именно она упустила связную, и теперь, когда ее жизнь и карьера поставлены на карту, готова на все, тем более что ради информации о кольцах Главная Система способна предоставить ей любую свободу действий.

Те, что копали землю на юге, тоже представляли определенный интерес. Археологи обычно стараются не выделяться среди местных, но у них наверняка есть современное оборудование, с помощью которого можно будет поправить свои дела и замести следы.

– Ну что ж, – сказал он себе, – если теперь еще чего-нибудь поесть и передохнуть немного, можно начинать спасать свою голову.

О спасении человечества придется позаботиться позже.

* * *

Однако отдохнуть как следует им так и не удалось, хотя Танцующая в Облаках ухитрилась поспать пару часов. Что касается Козодоя, то тот от волнения не смог даже прилечь и восхищался спокойствием и отвагой своей подруги.

Основная трудность заключалась в том, что у них не было определенного плана. То есть они знали, что им предстоит сделать, но предусмотреть все случайности были не в состоянии.

Весь день в хлеву кипела работа, и только поздно вечером Козодой и Танцующая в Облаках смогли уединиться и обговорить кое-какие детали. Она неплохо познакомилась с деревней во время ночной разведки, а Козодой по памяти описал ей внутреннее устройство хижины Ревущего Быка и поделился тем, что слышал на пристани.

– Жаль, что нет времени разузнать о них поподробнее, – посетовал он, – но они вот-вот явятся сюда – возможно, даже завтра. Нам надо спешить.

– Всегда лучше действовать, чем прятаться, – согласилась Танцующая в Облаках.

Ночью от реки поднялся туман, плотным одеялом укутал деревню; заморосил мелкий холодный дождь, и Козодой лишь теперь по достоинству оценил все прививки, сделанные ему в Консилиуме.

Впрочем, сейчас такая погода была как нельзя более кстати. Первого сторожа Танцующая в Облаках обнаружила громко храпящим у небольшого костерка в наскоро сделанном шалаше. Сторожевой пес лениво взглянул на нее, зевнул и опять задремал. Второй охранник тоже куда-то пропал – очевидно, сидел где-нибудь у очага, согреваясь изнутри огненной водой. Других часовых не было.

Когда она вернулась за Козодоем, тот уже порядком промок: крыша хлева протекала. Немая рабыня выглянула из дверей кухни и призывно помахала рукой. В тепле Козодой сразу же почувствовал себя лучше.

Их неожиданная союзница была действительно невысокого роста, но, как все кухарки, отличалась непропорционально большой грудью и полными бедрами. Она не была старой, но в ее черных прямых волосах мелькали седые пряди, а глаза были просто древними. Она была босиком и носила простое, без узоров, платье, такое же унылое, как она сама.

Несмотря на дефицит времени. Козодой попробовал заговорить с ней на всех индейских наречиях, которые знал, но в ответ она только качала головой. Она, конечно, запомнила некоторые иллинойсские слова, пока жила здесь, но самого языка не знала.

Эта женщина шла ради них на большой риск. Она приготовила два ножа – один охотничий и один для метания – и ухитрилась даже раздобыть копье. Кроме того, она собрала кое-какую еду: в кожаном заплечном мешке лежали яблоки, лесные орехи и даже несколько полосок сушеного мяса. Козодой был поражен и понимал, что это накладывает на них определенные обязанности. Даже если побег удастся, догадаться, кто помогал беглецам, не составит труда, и наказанием для нее станет медленная и мучительная смерть – и непременно публичная, чтобы показать всем, что ожидает раба, предающего своего господина.

– Она должна пойти с нами, – твердо заявил Козодой.

– Я ждала от тебя этих слов, – улыбнулась Танцующая в Облаках. – Я не смогла бы полюбить человека, который решил бы иначе, хотя ей вряд ли удастся вернуться к своему народу.

Козодой знал, что у многих племен считается недостойным попасть в плен или стать рабом, это приравнивается к смерти. Впрочем, у нее в любом случае очень мало шансов добраться до южного побережья. Интересно, как она очутилась здесь…

– Но я не могу держать рабов… – вслух сказал он.

– Хватит, пойдем, – сердито перебила Танцующая в Облаках. – В конце концов, это я втянула ее в эту историю и прекрасно понимаю, что тебе придется взять ее в жены. Пошли. Если у нас ничего не выйдет, ей уже будет все равно.

Козодой поцеловал ее, а потом, повернувшись к своей новоиспеченной жене, ткнул себя пальцем в грудь и сказал по-хайакутски: "Бегущий с Козодоями". Затем он таким же образом представил Танцующую в Облаках и, показав на саму бывшую рабыню, произнес: "Молчаливая". Она кивнула, и, похоже, ей это польстило. Танцующая в Облаках выскользнула за дверь и вскоре вернулась с сообщением, что путь свободен. В густом тумане им ничего не стоило пробраться к реке, отвязать первое попавшееся каноэ и улизнуть, но Козодой не сомневался, что в таком случае их догонят и схватят, не пройдет и двух дней. Он взял себе охотничий нож и тяжелый резак; Танцующая в Облаках предпочла копье, с которым была лучше знакома, а Молчаливая несла мешок с провизией и метательный нож. Вооружившись таким образом, они направились к хижине вождя.

Дверь в нее была как раз напротив склада, но Козодой надеялся, что дождь загнал часовых внутрь. Он был уверен, что жилище Ревущего Быка не заперто: в деревнях люди панически боялись пожаров и, как правило, держали двери открытыми, чтобы в случае чего как можно быстрее покинуть горящий дом.

Козодой прокрался вдоль стены, убедился, что никого поблизости нет, и осторожно потянул дверь. Она подалась легко, но он забыл о несмазанных петлях и мог только надеяться, что за шумом дождя скрип не будет услышан. Сжимая в одной руке охотничий нож, а в другой – резак, он глубоко вздохнул и переступил порог.

Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Козодой осмотрелся. Очаг давно погас, две спиртовые лампы выгорели. "Не сломать бы шею", – подумал он и мелкими шажками двинулся вперед.

Воняло здесь, как в свинарнике, зато было сухо и относительно тепло. Это была одна из немногих хижин, где имелись деревянные полы. На двух больших столах валялись объедки и пустые кожаные фляги, ждущие, когда их наполнят снова. Характерный шорох и частое похрустывание говорили о том, что мыши уже принялись за уборку.

В углу обнаружились луки и колчаны со стрелами. Сейчас они были бесполезны, но Козодой на всякий случай постарался запомнить расположение этого арсенала.

Хижины такой величины обычно разделялись на части занавесками из одеял, но у Ревущего Быка имелась настоящая деревянная перегородка – видимо, для того, чтобы никто не мог попасть в его спальню даже случайно.

Услышав за спиной негромкий шум. Козодой так и обмер, но тут же узнал стройный силуэт Танцующей в Облаках. Он неслышно приблизился к ней и жестом показал на занавешенный одеялом дверной проем, откуда доносился густой храп.

Темнота усложняла дело, а они и не подумали об этом. Танцующая в Облаках подошла к очагу и принялась разгребать пепел, время от времени нагибаясь и дуя на него. Наконец под пеплом заалели угольки. Она взяла один из факелов, и после нескольких попыток он загорелся. Правда, факел был дрянной и толку от него было не больше, чем от простой спички. Но это все же было лучше, чем ничего. Надеясь, что он не погаснет, она вставила его в держатель. Комната озарилась слабым призрачным сиянием.

Осторожно отогнув занавеску. Козодой заглянул внутрь и увидел жирного старика, совершенно голого, лежащего между двумя обнаженными женщинами, несомненно рабынями, как и Молчаливая. Одна из них пошевелилась, открыла глаза, зажмурилась, потом вновь открыла глаза и в ужасе уставилась на Козодоя. Он приложил палец к губам, потом сделал ей знак встать и отойти в сторонку. Мгновение она помедлила, но все же повиновалась, и Козодой вздохнул с облегчением. Самого вождя он не задумываясь убил бы, если бы понадобилось, но проливать невинную кровь ему не хотелось.

Повернувшись, Козодой шепотом подозвал Танцующую в Облаках и, отдав ей тесак, взял у нее копье. Учитывая расстояние и тесноту, оно представлялось ему более подходящим. Увидев, что незваный гость не один, рабыня неслышно ахнула и в испуге приложила ладонь ко рту.

Козодой ткнул Ревущего Быка кончиком копья – сперва слегка, а потом и покрепче. Наконец вождь чуть-чуть приоткрыл глаза.

– Ну хватит! – прошипел Козодой. – Сядь и взгляни на меня!

Ревущий Бык улыбнулся, сел на постели, потянулся и зевнул.

– И что теперь? – спросил он на языке сиу. – Может, ты хочешь меня убить? У тебя ничего не получится. Стоит мне крикнуть, и сюда сбежится множество хоть и сонных, но преданных мне воинов.

– Кричи – и получишь копьем, – спокойно ответил Козодой. – Мы уже решились: или добьемся успеха, или умрем. Третьего не дано. Я не боюсь смерти. А ты?

Проснулась вторая женщина и, всхлипнув, тут же забилась в угол.

Ревущий Бык, по-видимому, начал осознавать свое положение.

– Похоже, я недооценил тебя, приятель. Мало у кого из Консилиума хватило бы ума, не говоря уж о храбрости, чтобы зайти так далеко.

Козодой сильно рванул занавеску и сдернул ее на пол. Факел замигал, но не погас.

– Выходи, и тихо. Никаких подлостей! Если нас застукают, мы умрем, но ты умрешь раньше нас, причем медленно и мучительно. Что бы ни случилось – молчи, иначе я сам выдерну тебе язык.

– Громкие слова, – вздохнул вождь, однако поднялся и пошел в главную комнату, где сидела на столе Танцующая в Облаках, держа наготове лук с натянутой тетивой.

Козодой повернулся к рабыням.

– Хотите пойти с нами? – спросил он, сначала на сиу, потом, не получив ответа, еще на нескольких языках. Он уже хотел бросить это дело, когда одна из них вдруг прошептала подруге на языке, достаточно похожем на шайенский, чтобы он смог разобрать:

– Он мертвый… Не надо с ним ходить.

– Решайте скорее, – прошипел Козодой на шайенском. – В деревне много стариков, но старух я не видел ни одной. Идем, или вы останетесь здесь навсегда.

– Куда? – испуганно спросила другая. – Там смерть.

– Быть может, и смерть, а возможно, и жизнь.

Немая идет с нами.

– Но она же чокнутая.

Козодой никогда еще не встречал людей, так настойчиво цепляющихся за свое рабство. Дальнейшие уговоры были бесполезны; он сделал все, что мог. Он нашел веревку и принялся разрезать одеяла на полосы, а Ревущий Бык, по-прежнему голый, наблюдал за ним без особого беспокойства – в отличие от рабынь.

– Что ты задумал? – с тревогой спросила одна.

– Раз вы остаетесь, я не могу позволить вам поднять тревогу. Я свяжу вас и сделаю кляп.

Готовность, с которой они приняли это, вызвала в нем отвращение, к которому, однако, примешивалась жалость. "До чего мы дошли?" – пронеслось у него в голове. Он никогда не связывал людей и теперь беспокоился, чтобы путы не получились слишком тугими или слишком слабыми. "А может, мы всегда были такими?" Козодой был сбит с толку. Раб, которому предоставили пусть даже слабый шанс, стремится вновь надеть на себя оковы! Такое не умещалось у него в голове. "Неудивительно, – подумал он, – что Властелины Тьмы чувствуют себя среди нас как рыба в воде!"

Ревущий Бык внезапно оживился.

– Позволишь мне хотя бы надеть штаны? – почти добродушно спросил он.

– Я отплачу тебе твоей же монетой. Подожди. – У него еще остался кусок веревки и короткий лоскут одеяла. – Вот. Благопристойности ради обвяжи это вокруг своего брюха и будь доволен. Большего я не могу для тебя сделать.

Вождь отказался:

– Это ни к чему, все равно снаружи льет как из ведра. Могу я спросить, что вы собираетесь делать?

– Идти к южному причалу и отплыть на первом попавшемся каноэ.

– Ночью – да еще в такой туман? Там, где сливаются Огайо и Миссисипи, настоящий ад.

– Мы выберемся или утонем. Впрочем, не исключено, что ты просто лжешь. – Он перешел на хайакутский язык. – Танцующая в Облаках, посмотри, как там снаружи, и пойдем.

Она выскользнула за дверь; Козодой держал копье наготове. Ревущий Бык вздохнул и, как бы невзначай подавшись к ближайшему столу, вдруг резко вытянул руку. Козодой среагировал мгновенно, но ударил не острием, а древком. Вождь охнул, раздался глухой стук. Старик быстро нагнулся, и на этот раз копье вонзилось ему в руку. Он вскрикнул, но Козодой уже вытащил нож. Ревущий Бык увидел его и выпрямился, стиснув зубы.

Козодой пинком отбросил упавший предмет в сторону и, перехватив копье поудобнее, нагнулся и поднял его. Ревущий Бык уселся на стол, баюкая раненую руку.

Это оказался пистолет. Однозарядный, гладкоствольный, очень примитивный, вероятно, изделие каже или карибеанцев. Оружие неточное, но чрезвычайно шумное.

– Ты искромсал мне руку! – удивленно воскликнул Ревущий Бык. Казалось, то, что кто-то осмелился поднять на него оружие, беспокоит его больше, чем боль.

– Да. Плохо. Теперь ты не сможешь грести. А теперь вставай, не то вот этот нож искромсает тебе не только руку. Шевелись!

Ревущий Бык, придерживая раненую руку, послушно встал. Похоже, ему до сих пор не верилось, что кто-то отважился ткнуть в него копьем.

– У меня идет кровь! Мне надо перевязать рану!

– На твои раны мне наплевать. Давай шагай и делай только то, что я говорю, иначе, клянусь, ты не доживешь до моей смерти.

С Ревущего Быка моментально слетела вся самоуверенность.

– Но я не смогу плыть, если мы опрокинемся!

– Вот и позаботься о том, чтобы этого не случилось. Ты ведь хорошо знаешь реку, не так ли?

На улице их ждали Танцующая в Облаках и Молчаливая. Ревущий Бык окинул немую испепеляющим взглядом. Та в ответ плюнула ему под ноги.

Южный причал был на берегу Огайо, немного ниже слияния двух рек. Танцующая в Облаках пошла на разведку и, вернувшись, сообщила:

– Двое с копьями, луками и, быть может, с ножами. Молчаливая кивнула, словно тоже поняла ее.

– Надо одновременно убрать обоих, – сказал Козодой. – Иначе второй успеет поднять тревогу. Дай-ка мне лук. Я неплохо стреляю.

– У вас ничего не выйдет, – вмешался Ревущий Бык. – Эти двое – одни из лучших. Видите, они остались на страже даже в такую погоду. Забудьте об этом. Мы можем договориться.

Молчаливая вытащила метательный нож и показала на свой мешок с припасами. Прибегнув к помощи жестов, Козодой постарался как можно внятнее изложить свой вопрос:

"Ты… Пойдешь… Туда… Убьешь… Одного… Ножом?"

Она кивнула. Неплохая идея, подумал Козодой, если, конечно, он не замешкается и выстрелит, когда она бросит нож. Она была рабыней, здесь ее знали, считали сумасшедшей, и в это время она обычно уже бывала на ногах. Увидев знакомую фигуру, часовые вполне могли подумать, что она, заискивая перед ними, принесла им еду, а возможно, и выпивку. Туман постепенно рассеивался, и силуэты часовых вырисовывались довольно четко, однако река по-прежнему казалась сплошной серой массой, сливающейся с небом.

Танцующая в Облаках угрожающе наставила копье на Ревущего Быка, хотя тот, учитывая его раненую руку, вряд ли был способен на активные действия.

Козодой кивнул. Молчаливая вышла на дорогу и направилась к часовым.

Ближайший резко окрикнул ее, потом, понизив голос, что-то сказал напарнику; тот усмехнулся. По всей видимости, они узнали ее и, вероятно, позволят подойти близко.

Один из часовых, здоровый детина, неторопливо пошел ей навстречу, другой стоял и смотрел. Козодой застыл неподвижно, стараясь одновременно удерживать в поле зрения и ее и свою цель. Ему еще никогда не приходилось убивать человека.

Метрах в трех от рослого воина Молчаливая внезапно размахнулась и метнула нож. Лезвие вонзилось в грудь здоровяка, он громко вскрикнул и упал на спину. Второй повернулся на крик, поднимая копье, и в этот момент стрела Козодоя пронзила его шею. Он выронил копье, схватился руками за горло, спотыкаясь, сделал несколько шагов и с плеском рухнул в воду.

Все произошло в считанные секунды. Тот, кого Молчаливая ранила ножом, был еще жив, но она мгновенно насела на него и, когда подоспели остальные, уже успела перерезать ему горло.

Танцующая в Облаках показала на каноэ:

– Вот это.

Для четверых оно было тесновато, и Козодой показал на другое, побольше.

– Может быть, возьмем его? – спросил Козодой.

– Нет. Слишком тяжелое и слишком заметное, – кратко пояснила Танцующая в Облаках.

Она была права, как всегда. Вождь, Молчаливая и Танцующая в Облаках забрались в каноэ. Козодой ухитрился столкнуть его и, зайдя в воду, присоединиться к остальным, не опрокинув суденышко.

Их отнесло от берега течением, и вдруг Козодой встревоженно огляделся:

– Кто-нибудь позаботился, чтобы на этот раз у нас были весла?

Танцующая в Облаках рассмеялась:

– Вот они. Посмотрим, удастся ли нам вдвоем выбраться на стремнину с этим мешком тухлого сала на борту.

Выплыв на середину реки, они убрали весла и позволили течению нести их дальше. Козодою пришло в голову, что сейчас они проплывают под обрывом, на котором стоит деревня, но он особенно не тревожился. Главное – остаться на плаву и миновать пороги.

– Не понимаю, зачем вам понадобилось брать меня с собой, – вдруг заговорил Ревущий Бык. – Вы могли бы проделать все это сами.

– Ты будешь нашей страховкой, – пояснил Козодой, – а заодно и переводчиком. Племена, что живут ниже по течению, многим тебе обязаны, и я хочу спокойно миновать их.

– Но как вы узнаете, что я перевожу верно, а не готовлю вам ловушку? – спросил ревущий Бык, понимая, что сейчас лучшая тактика – это посеять в них сомнения, а вместе с тем не допустить, чтобы его убили без особой необходимости.

– Очень просто, – ответил Козодой. – Мы на чрезвычайно тонком волоске. Один неверный шаг – и с нами покончено. Мы готовы к этому, но в чем я совершенно уверен, так это в том, что если мы умрем, то умрешь и ты.

Вождь пожал плечами:

– Какая мне разница? Так или иначе, вы в конце концов убьете меня.

– Я – не ты, я человек слова, – сказал Козодой, – и, думаю, ты это уже понял. Я отпущу тебя живым и невредимым, когда мы сможем безопасно пристать к берегу ниже устья Миссури.

Ревущий Бык тоскливо посмотрел на свою руку. Рана уже перестала кровоточить, но болела нестерпимо, и вождь боялся навсегда остаться калекой. Он ненавидел за это Козодоя, но понимал, что слишком стар и тучен, чтобы справиться даже с двумя этими хайакутами, – а немая женщина его просто ужасала. Восставший раб – кошмар любого господина, и теперь ему оставалось полагаться лишь на Козодоя и его подругу.

И все же гордость старого вождя была уязвлена не менее болезненно. Вот уже более двадцати лет никто не осмеливался поднять на него руку. Будь они с Козодоем один на один, он, не задумываясь, бросился бы на него. Старый вождь не был трусом – но не был и глупцом. С мужчиной он еще мог бы справиться – но в схватке с женщинами, которым не мешали ни цивилизованность, ни щепетильность, у него не было ни одного шанса на победу. "В любом случае, – думал он, – эта троица обречена, а у меня есть причины вернуться в деревню. Надо будет разобраться – и лично! – по меньшей мере с двумя воинами, а может быть, и с четырьмя".

Дождик им не понравился – и в результате он сидит здесь, с этими сумасшедшими. Ну ничего, если им так не нравится вода, он, так и быть, сожжет их живьем.

Но для этого надо прежде всего выжить самому, а значит – вести себя смирно и даже помочь этим людям добраться до устья Миссури. Потом можно будет назначить награду за голову Козодоя, думал Ревущий Бык, но сначала нужно вернуться к своим людям, пока кто-нибудь из проворных родственничков не занял его место.

Туман рассеялся, течение было спокойным, река – чистой.

– Расскажи мне о немой, – попросил Козодой. – Откуда она родом и как лишилась языка?

– Откуда она, я не знаю, – ответил вождь. – Быть может, с юго-востока, из края высоких гор. Она была.., товаром. Много лет назад один торговец шел на север, и у него была куча девушек, все издалека, и ни одна не говорила ни на одном знакомом языке. Большинству из них было лет по четырнадцать-пятнадцать, но они уже прошли через многое. И она тоже была молодой, но бывалой – во всех отношениях. Никогда не была разговорчивой. Сильно заикалась. Не знаю, где ее носило до меня, но эти татуировки…

– Татуировки?

– От шеи до бедер, спереди и сзади, только руки и ноги чистые. Вылитое церемониальное покрывало.

– Как же она потеряла язык, если так сильно заикалась?

– Забеременела. Бывает, знаешь… Ребенок родился уродливый, бесформенный. Знахарь сказал, что это дитя демона. И она свихнулась.

Дитя демона… Так называли детей, рожденных с серьезными дефектами. С ними обычно поступали одинаково. Убивали по особому ритуалу и торжественно сжигали на костре.

– Целыми днями она только и делала, что причитала и плакала, – продолжал вождь. – Перестала заикаться и богохульствовала на стольких языках, что и не сосчитать, включая один или два, которые я мог разобрать. Мы держали ее под замком несколько дней, но это не помогло. Знахарь сказал, что заикание было печатью ведьмы, носящей дитя демона, и что она навлечет на всех нас проклятие, если ее не остановить. Я все же надеялся, что она перестанет, но это продолжалось изо дня в день, а в деревне все пошло навыворот. Двое здоровых мужчин утонули, одна хижина сгорела дотла и все такое прочее. В конце концов собралась толпа, и мне надо было решать, что делать. Я не хотел ее убивать, и они успокоились на том, что вырезали ей язык и сожгли его. Только это заставило ее замолчать. Она могла разжигать по утрам очаг в кухне, прибираться, но не более того. В основном она просто сидела в уголке, уставившись перед собой.

– Понимаю, – ответил Козодой. – Что ж, теперь она – отрезанный ломоть.

– Вот именно. Не слишком доверяй ей, пока я с вами, Козодой. Ей в любой момент может взбрести в голову просто прирезать нас всех.

 

7. УРОК БИОХИМИИ

Превращение изящной и миловидной Сон Чин в грубоватого ширококостного Чу Ли, каким бы невероятным оно ни казалось, базировалось тем не менее на совершенно реальных вещах и было доступно всякому, кто мог вступить в диалоге компьютером и приказать ему выполнить эту работу.

Чу Ли было едва пятнадцать, и это значительно облегчало задачу, а грубая хлопчатобумажная арестантская роба и мешковатые штаны делали бесформенной фигуру всякого, кто их носил. Волосы и ногти Сон Чин и так уже были коротко подстрижены, а компьютер сделал ее голос на пол-октавы ниже. Чу Ли говорил на мандаринском диалекте, отличавшемся от родного диалекта Сон Чин, но им пользовались в Центре, так что и это не сулило особых трудностей.

* * *

Минут через двадцать после того, как компьютер вернул преображенную и усыпленную Сон Чин в камеру, пришли охранники. Мальчикам – ибо теперь Сон Чин мы будем называть мальчиком – закатали рукава и сделали укол, нейтрализующий действие снотворного. Они сели, постанывая и держась за голову.

– Приведите себя в порядок! – рявкнул охранник. – Через пять минут вас покормят. Настоятельно рекомендую съесть все; в следующий раз еду вы получите не скоро, если вообще получите. – Он ухмыльнулся. – На это вам дается десять минут, и еще пять на то, чтобы облегчиться. Потом вас подготовят к отъезду.

Охранник повернулся и вышел. Дверь камеры закрылась за ним.

– 0-о-ох! Голова у меня просто раскалывается, – простонал Ден Хо.

– И у меня, – проворчал Чу Ли. В ханьском обществе, как и в большинстве восточных культур, двоюродные братья, принадлежащие к одному поколению, считались родными и относились друг к другу соответственно. Мальчики были очень близки между собой. – А в мозгах какая-то давка, и я совсем сбит с толку, словно бы…

– Словно бы что?

"Словно бы там есть кто-то еще", – подумал Чу Ли, но сказать вслух не решился.

– Я думаю, они здорово покопались у нас в головах, но, с другой стороны, разве могли бы мы знать об этом?

– А как твоя.., твои повреждения?

Чу Ли содрогнулся, вспомнив о жестокости охранников, избивающих и мучающих за малейшую провинность. Один из них отличался особой изобретательностью.

– Вроде ничего не болит, – ответил Чу Ли. – Но кажется, какое-то время мне придется присаживаться и по малой нужде. Не знаю, что нас ждет, но хуже, чем здесь, вряд ли уже будет. Как жаль, что мы не умерли там, в убежище.

Чу Ли попытался собраться с мыслями. Когда он сосредоточивался, странное ощущение ослабевало, но стоило ему позволить себе отвлечься, как что-то постороннее вмешивалось в его мысли и спутывало их. Охранники, избивавшие его, пригрозили "сделать из него девочку", но даже это не объясняло, откуда в голове у него взялись воспоминания, явно принадлежащие девушке, причем незнакомой и воспитанной совершенно по-иному, чем он. Некоторые из них были намного ярче его собственных, но при этом он чувствовал себя так, словно смотрит на чужую жизнь со стороны.

Впрочем, останавливаться на этом времени не было: стражники неукоснительно следовали объявленной программе. Сковав мальчикам руки и ноги, они грубо погнали их через коридоры, контрольные пункты и посты охраны к главному выходу, где уже ждали одетые в черное люди из службы безопасности.

– Они ваши, лейтенант, – сказал начальник охраны не без сожаления в голосе. – Не беспокойтесь: мы тут немного поучили их хорошим манерам. Счастливого пути!

Лейтенант кивнул и прижал большой палец к приборной панели, завершая процедуру передачи арестованных.

– И чтоб мне никаких сюрпризов, – сказал мальчикам новый тюремщик. – Что они тут с вами делали, я не знаю и знать не хочу. Согласно закону, отныне вы уже не граждане Конфедерации, да и вообще не люди. Вы скот, собственность Административного Консилиума Системы, и я как его представитель имею право делать с вами все, что заблагорассудится. Не разговаривать; следуйте за мной!

На посадочной платформе уже стоял готовый к взлету скиммер. Внутри они с удивлением увидели еще двух девушек, в таких же арестантских робах. Вид у них был измученный и отрешенный, ни одна даже не повернула головы на вошедших. Чу Ли показалось, что на лице ближайшей девушки он заметил уродливый шрам, но тут его приковали к креслу, и он смог смотреть только перед собой.

Большой пассажирский скиммер быстро и плавно оторвался от земли и, обогнув купол Центра, набрал высоту. Ускорение вдавило мальчиков в спинки кресел.

Они попытались было заговорить с девушками, сидевшими впереди, но охранник несколькими ударами кожаного хлыста призвал их к молчанию. Чу Ли не оставалось ничего другого, как откинуться на спинку кресла и думать.

Что же все-таки сделали с его головой? А главное зачем? Он постарался взять себя в руки и извлечь все, что можно, из посторонних воспоминаний. О Просветленный, помоги мне! Это же дочь главного администратора! Того самого, который приказал убить всех наших!

Чу Ли хорошо помнил внезапную темноту и холод, людские крики и вспышки выстрелов, разрывающие тьму… Вот заряд попадает в его сестру, и ее тело мгновенно превращается в обугленный комок… А в это время ОНА была наверху, во флагманском скиммере, и, затаив дыхание, ловила каждый момент схватки. ОНА рвалась вниз, в гущу боя, горя желанием калечить и убивать его товарищей… Для НЕЕ это было всего лишь игрой, веселым развлечением!

Чем больше он исследовал ее память и склад ума, тем сильнее ее ненавидел. Люди были для нее не более чем вещами, которыми она умело манипулировала в интересах своей выгоды. Богатая, избалованная, испорченная и заносчивая, она была плоть от плоти и кровь от крови тех, кто, как его учили, погрузил этот мир в пучину мрака. Она была прекрасна, она была гениальна… Она была воплощением зла.

О как хотел он содрать с нее тонкие шелка, сменить изысканнейшие благоухания на запах пота и навоза, одеть в лохмотья и показать ей, что значит быть всю жизнь на положении раба и подвергаться бесконечным издевательствам… Ей и всему ее проклятому семейству. Это ИМ следовало бы быть сейчас на этом корабле, идущем в самое сердце ада.

Но почему он так хорошо все это помнит? Быть может, произошла ошибка? Судя по воспоминаниям, она сама была в Центре, и отнюдь не в качестве экскурсанта или гостя. Ее должны были переделать – превратить в добропорядочную жену, в ходячий инкубатор для получения какого-то странного потомства. Слишком милостиво по отношению к ней, но все же шаг к справедливости.

Она великолепно разбиралась в компьютерах и изучала исследования его друзей… Быть может, произошел какой-то сбой в программе? Впрочем, не исключено, что она сделала это специально, в попытке спасти часть своих знаний. Если так, то есть какая-то высшая справедливость в том, что дочь убийцы невольно передала их одной из его жертв.

А знания эти, помимо всего прочего, включали в себя и вполне реальный способ украсть космический корабль. Если его удастся использовать, это будет великолепная месть! Она погрузится в пучину невежества, а он, наоборот, обретет свободу, о которой мечтали его друзья.

В свое время дед научил Чу Ли древним приемам, позволяющим полностью управлять мыслями и на короткое время даже ввести в заблуждение компьютеры. Именно они помогали подпольщикам так долго оставаться необнаруженными, но сейчас он хотел использовать их для другой цели. Он хотел полностью изгнать ее из своего сознания, оставив лишь научные знания, навыки работы с компьютерами и некоторые известные только ей секреты. С мрачным удовлетворением Чу Ли подумал, что наконец-то сможет убить ее – хотя бы в собственной голове.

Он призвал всю свою волю и сосредоточился на Десяти Упражнениях – но впервые на его памяти эти приемы не сработали. Воспоминания девушки слегка потускнели, но она по-прежнему была здесь.

Скиммер замедлил полет и пошел на снижение. Старший пилот замахал рукой, указывая куда-то вниз.

Чу Ли вышел из транса и, заглянув через широкое ветровое стекло, едва не задохнулся от ужаса. На уединенном плато в беспорядке громоздились какие-то невысокие здания, а чуть поодаль гигантской сверкающей башней возвышался корабль.

Космос! Их высылают в космос!

Корабль стремительно приближался, закрывая собой ветровое стекло. Наконец скиммер коснулся земли, дверца открылась, лейтенант отстегнул привязные ремни и вышел наружу, прихватив с собой идентификатор. Обменявшись приветствиями с встречающими, он вставил его в соответствующий разъем на панели управления космопорта. Местный компьютер был напрямую связан с Главной Системой, но компьютер Центра произвел перекодировку записей, и теперь Сон Чин была официально зарегистрирована как Чу Ли, пятнадцати лет, рожденный в Паотине, провинции Хопе, арестованный за нелегальную деятельность и подлежащий пожизненной высылке в Экспериментальный Центр Мельхиор. От настоящего Чу Ли не осталось и следа, и в самое ближайшее время кто-то должен был поплатиться за это головой.

Заключенным было приказано выйти, и мальчики впервые смогли как следует разглядеть девушек; они выглядели подавленно и казались старше своих лет. У обеих действительно были шрамы на лице. Ужасные шрамы.

Арестантов провели к лифту, который поднял их на верхний уровень, к месту промежуточного заключения. Короткий коридор с обоих концов перекрывался прочными дверями, просматривался телекамерами и охранялся часовыми, но четыре камеры оказались всего лишь бывшими кабинетами. Никакой мебели, естественно, не имелось, за исключением отслуживших свой срок армейских тюфяков и ручных умывальников. В каждой камере стоял кувшин воды и несколько пластиковых стаканов. В туалет, единственный на всем этаже, разрешалось выходить только в сопровождении часового.

Чу Ли втолкнули в камеру вместе с одной из девушек.

– Так нельзя! – запротестовал он, но охранник лишь ухмыльнулся.

– Нам приказано держать эту парочку порознь. Вдвоем они слишком хорошо управляются с замками. Если ты уже достаточно взрослый, можешь попробовать поразвлечься, нам на это наплевать.

Дверь захлопнулась, и они остались одни. Девушка смотрела на Чу Ли, не говоря ни слова, и в глазах ее застыло загнанное выражение. Лицо ее было изуродовано двумя большими неровными шрамами.

– Не беспокойтесь, – ободряющим тоном сказал он. – У меня есть чувство чести, и я ничего не сделал бы вам, даже если бы мог.

Она слегка успокоилась.

– Что вы имеете в виду – "если бы могли"? – Голос у нее был высокий, а в произношении чувствовался крестьянский выговор.

– Мне не совсем удобно об этом говорить.

– Нет ничего такого, о чем вам было бы неудобно говорить со мной. Я потеряла все, даже честь. Перед отправкой нас.., нас отдали охранникам на два дня и две ночи.

Он не знал, что ей сказать. Наконец он выговорил:

– Вы не должны стыдиться этого, по крайней мере мне так кажется. Они сделали это против вашей воли, значит, обесчестили себя, а не вас.

На мгновение она застыла, а потом из глаз ее покатились слезы, Чу Ли растерянно шагнул к ней; она бросилась ему навстречу и зарыдала навзрыд, а он неловко держал ее в объятиях. Чу Ли был как раз в том возрасте, когда юноши только-только начинают понимать, что женщины – совсем иные существа, иные, но до странности необходимые, и впервые он обнимал девушку. Хорошо, подумал он, что она может положиться на меня; как ни жестоко обращались с нами, ей пришлось намного хуже.

Потом Чу Ли осторожно подвел ее к тюфяку, усадил и, сев рядом, стал ждать, пока она выплачется. Она цеплялась за него, как за единственную надежду, хотя они, считай, только что встретились и даже не знали имен друг друга.

Наконец она всхлипнула в последний раз и затихла, он спросил, не хочет ли она воды; она молча кивнула. Вместе с чашкой он принес ей бумажное полотенце – вытереть глаза.

Раньше она была очень хорошенькой, это было видно с первого взгляда. Не красавицей, но с приятным личиком, и от этого шрамы казались еще безобразнее. Один начинался у краешка рта и тянулся до самого уха, нелепо оттягивая губу, так что были видны два зуба; другой был больше и шел горизонтально. Багровые рубцы выделялись на гладкой коже, словно горные цепи на рельефной карте. Помогая ей вытереть слезы, Чу Ли ощутил странное волнение, и, хотя ее шрамы бросались в глаза, на какое-то время ему показалось, что это не имеет значения.

– Простите, – сказала она, шмыгая носом. – Я.., я всегда была сильной. Простите, что я позволила вам увидеть меня в таком виде.

– Не волнуйтесь, – ответил он. – Должно быть, вы действительно сильный человек, если смогли выдержать это и не сойти с ума.

– Быть может, я и сошла с ума, – печально сказала она. – Я жила в кошмаре, и вы первый мужчина, который был добр ко мне.

– Только наполовину мужчина, – возразил он, сам не подозревая, как много правды в его словах. После ее признания он чувствовал, что должен ответить ей тем же, и надеялся заронить в нее мысль, что она не одинока в своем страдании. – Охранники били меня как раз по тому месту, которое делает человека мужчиной, и хотя сейчас боли нет, я думаю, что повреждения очень серьезны. Я со стыдом говорю вам об этом.

– О! Пожалуйста, извините меня. Чу Ли сделал протестующий жест:

– Я сам рассказал вам, и извиняться ни к чему. Но душа моя уцелела и полна ненависти. Меня учили, что этим миром правят чудовища в человеческом облике, но лишь сейчас я действительно в это поверил. Кстати, мое имя Чу Ли, а друзья называют меня Мышью за маленький рост и по году моего рождения.

– Я – Чо Дай. Моя сестра, которая страдает вместе со мной, – Чо Май. Как вы могли уже догадаться, мы близнецы, – она коснулась шрама на правой щеке, – то есть были близнецами.

– Надеюсь, мой двоюродный брат Ден Хо поведет себя благородно, и они поладят между собой. Но боюсь, скорее ему придется плакать у нее на плече, хотя пока он держится намного лучше, чем я мог предположить. – Чу Ли вкратце рассказал ей, как они очутились здесь и как жили раньше, свободные от тирании машин.

Чо Дай слушала как зачарованная.

– Это невероятно! – воскликнула она. – У вас даже женщины были свободными и образованными?

– Так вы не из Центра?

– Нет. Конечно же, нет! Мы простые крестьянки. Наша семья была очень велика, и мы вечно голодали. А потом пришла засуха. Мои родители не могли нас прокормить, а выдать нас замуж у них не было денег. В отличие от других они не топили новорожденных дочерей, и…

Чу Ли был в ужасе:

– Топить новорожденных? Его реакция ее удивила.

– Этому обычаю тысячи лет. Его стараются изжить, но в плохие годы он возрождается. Сыновья способны вернуть то, что в них вложено, и позаботиться о родителях в старости, а дочери – нет. Даже за то, чтобы выдать девушек замуж, надо платить. Отец подал прошение господину Хранителю, который всегда ратовал за то, чтобы даже бедные семейства сохраняли дочерей, и господин Хранитель услышал. Нас продали генералу Чину, могущественному военачальнику, в качестве личной прислуги его дочери.

– Продали? – Чу Ли не верил своим ушам. Ее мир был слишком далек от его жизни.

– А что тут такого? Наши родители освободились от лишних ртов, получили деньги и знали, что мы неплохо пристроены. Госпожа оказалась придирчивой и требовательной, но у нас была красивая одежда, еда, о которой мы и не мечтали, а кроме того, защита и даже какое-то положение.

– Положение рабов, вы хотите сказать?

– Нет, не рабов, а домашней прислуги. Это гораздо лучше, чем работать на рисовом поле, а мы были еще очень молоды. Однажды госпожа даже взяла нас с собой в Центр, Я и не думала, что существует такое место. Это как небеса для высокорожденных. Но в конце концов мы сами все испортили. В наши обязанности входило прислуживать госпоже за купанием, помогать ей одеваться и следить за ее личными вещами. Почти всю остальную работу делали машины. Однако нам не разрешалось выходить из дома, только вместе с госпожой, и мы очень скучали. Мы даже не могли выскользнуть тайком, потому что не знали, как открываются замки.

– Я бы старался побольше читать. Там наверняка было множество лент на самые разные темы. Чо Дай смутилась:

– Я.., мы.., мы не умеем ни читать, ни писать. Он почувствовал себя глупцом и устыдился. Даже у них в убежище далеко не всем удавалось овладеть всеми тридцатью тысячами необходимых иероглифов или хотя бы их частью. Ему самому для этого понадобилась помощь машин, а научиться читать самостоятельно был не в состоянии вообще никто. Подавляющее большинство населения Китая совсем не умело читать. Люди были разделены на классы, в основе этого деления лежала грамотность. Если бы крестьянин каким-то образом научился грамоте и выдержал экзамены, он вполне мог бы претендовать на достаточно высокое положение. Но чем лучше умел читать человек, тем сложнее становились экзамены. Этот единственный способ продвинуться по общественной лестнице был в принципе доступен любому, хотя на практике, конечно, отпрыскам богатых и высокородных семейств сделать это было значительно легче.

– Прошу прощения. Я постараюсь больше не говорить глупостей. Пожалуйста, расскажите, как вы попали сюда.

Ее улыбка сказала ему, что он прощен.

– Однажды в нашем доме появился мастер. Он ремонтировал замки, но мне кажется, был кем-то вроде сотрудника безопасности. Он был молодой и очень красивый, и, боюсь, мы немножко вскружили ему голову. Он чрезвычайно гордился своим занятием и стал показывать нам, какой он знаток всяких замков, и даже пытался объяснять назначение кое-каких инструментов. По сути, это было почти обучение. Он, конечно, не думал, что простые крестьянки могут понять такие тонкости, но на самом деле все было очень просто, и вскоре мы обнаружили, что легко можем открывать и закрывать главные покои. Замки на других дверях были посложнее, но в конце концов мы научились справляться даже с теми, которые закодированы на отпечатки пальцев. Как только поймешь принцип действия, сразу же находится обходной путь.

– Но ведь для этого требуются особые инструменты, – заметил он. – Вы сами о них упомянули.

– Некоторые инструменты очень просты, и их легко сделать из других вещей, а те, что посложнее, можно достать, если очень захочется. У нас был дядюшка, он казался нам чем-то вроде волшебника. Жулик, конечно, но мелкая рыбешка. Показывал в деревне всякие фокусы, а время от времени шулеровал. Иногда он нарочно проигрывал, но стоило ему слегка задеть партнера рукой, как выигрыш тут же перекочевывал в потайной карман дядюшкиной рубашки. Всякий, у кого длинные пальцы, короткие ногти и хорошие нервы, может проделывать то же самое, если хорошенько попрактикуется, а практики у нас было достаточно. В детстве мы частенько забавлялись таким образом, но никогда – или почти никогда – ничего не брали насовсем.

– Вы сказали, что у вас был дядюшка. Он что, умер?

– Да. Его повесили, когда мне было двенадцать лет. Вдвоем такие вещи проделать гораздо легче, и мы с сестрой здорово наловчились. С аристократами это просто, а с теми, что из Центра, еще проще. Они понятия не имеют о таких проделках и совсем не остерегаются.

Чу Ли кивнул; ее искусство могло ему пригодиться.

– Надо полагать, после этого вы уже не скучали?

– Нет. О, это была замечательная игра. Выскользнуть украдкой наружу, пробраться в жилище кого-нибудь из высокородных, прихватить что-нибудь маленькое, незначительное, чего навряд ли кто хватится, скажем, флакончик духов или какую-нибудь безделушку… Это было захватывающе!

– Могу себе представить. А потом вас поймали?

– Не совсем. Во всем виновато наше невежество. Мы понятия не имели о видеомониторах и компьютерном наблюдении и как-то раз забрели в такую зону. Поднялась тревога, все двери закрылись, и нас схватили. Сперва они не поверили своим глазам, но после долгих допросов, с уколами, докторами и машинами, все-таки решили, что мы именно те, кем кажемся. Нас приковали к стене и били кнутом, а потом отдали охранникам. Мы думали, это конец, но вдруг нас взяли обратно, вымыли, привели в порядок, заковали в цепи и посадили в летающую машину. И вот мы здесь.

– Прошу прощения, но ваши шрамы – от кнута?

– Нет. Кнут разукрасил нам спины, но это пустяки. Когда нас бросили охранникам, я сопротивлялась. Мы обе сопротивлялись. Я сильно разодрала лицо одному из них. А потом остальные держали нас, пока он вырезал на наших лицах эти метки. Он.., он сказал, что мы должны радоваться тому, что они с нами делают, потому что теперь ни один мужчина не захочет нас. Я хотела убить себя, но мне не дали. Только убедившись, что я отказалась от этой мысли, мне позволили хоть немного двигаться – и только затем, чтобы попасть сюда. Каждый взгляд говорит мне, как я теперь отвратительна.

– Я.., когда-то я знал женщину. Девушку. Она принадлежала к очень высокому роду, ее красота была совершенна, но душа была воплощением всего мерзкого, злого и чудовищного, что только может быть в человеке. Люди, привлеченные ее красотой, становились мухами в паутине. Я сам едва не превратился в такую муху, но я умею изучать и совершенствовать себя. Мой учитель, буддист, научил меня этому, и хотя у его ученика ушло много времени, чтобы уразуметь, о чем он говорил, теперь я знаю, что тело – всего лишь оболочка. Надо смотреть глубже, в душу, и видеть ее чистый свет. – Повинуясь внезапному побуждению, он привлек ее к себе и поцеловал. Когда их губы разомкнулись, на лице девушки читалось потрясение, смущение и почти детское изумление.

– Мне кажется, – прошептала она, – я бы хотела пожить еще немного.

– Я сделал это не из жалости, прошу мне поверить, – мягко сказал он, – но потому, что вдруг ощутил вашу боль внутри себя. Страдания, перенесенные вами, не сравнимы с моими.

– Нет-нет, – возразила она. – Моя семья и мои друзья живы, и я по собственной воле променяла спокойную жизнь на… – Чо Дай запнулась, – на преступление. У вас же выбора не было. Но теперь и у вас, и у меня впереди неизвестность. Я слышала, как они говорили, что та огромная башня снаружи – корабль, который может подняться в небеса и плыть среди звезд. Правда ли это? Разве такое возможно?

– Да. Он летает с одной планеты на другую.

– А что такое планета? – спросила она с неподдельным любопытством.

– Это такие же миры, как луна, только намного дальше.

– Вы хотите сказать, что нас принесут в жертву богине луны? Я часто молилась ей, и надеюсь, она будет к нам милостива.

Он вновь был поражен. Каким образом девушка, не имеющая ни малейшего представления о мире за пределами Китая, которая считала луну богиней и, вполне возможно, полагала, что Земля плоская, из короткого урока поняла, как вскрывать сложнейшие, управляемые компьютером замки.

– Нас не принесут в жертву, – он покачал головой, – хотя, возможно, то, что нам предстоит, окажется намного хуже. То место, куда нас отправляют, будет очень похоже на Центр, но оно подвешено в небесах, и оттуда выбраться невозможно, и даже охранники Центра говорят о нем с ужасом.

Она поежилась:

– Это неудивительно. Место в небесах, откуда невозможно бежать. Но можно открыть замки, а потом.., падать и падать, бесконечно…

– Нет, вы бы умерли задолго до этого. Там нет воздуха. Вернее, он есть только в самой тюрьме. Это удерживает человека лучше любого замка.

– Но вы не боитесь. Я это вижу.

На самом деле он боялся, особенно теперь, после того, как увидел шрамы у нее на лице и почувствовал другие, в душе. Он не мог представить себе, что может быть хуже этого, но знал, что там, на Мельхиоре, будет еще хуже. Неизвестность страшила, но он не имел права показывать этого ей или позволить страху взять верх над собой.

– Я испугаюсь только тогда, когда увижу то, чего следует бояться, – гордо ответил он. – Я храбро встречу смерть и плюну ей в лицо. Теперь мне еще больше хочется бороться.

Во время разговора он внимательно осматривал комнату, отыскивая скрытые камеры или микрофоны. В голове у него уже созрел план, и, если удастся заручиться ее поддержкой, шансы на успех есть. Все его друзья погибли, и он чувствовал себя обязанным по крайней мере постараться воплотить их мечту.

Наблюдательных устройств оказалось немного, но достаточно, чтобы нельзя было по-настоящему спрятаться. Они с Чо Дай устроились на одном матрасе.

– Знаешь ли, мои друзья поняли, как водить эти космические корабли, – небрежно сказал он, понизив голос. – Как жаль, что мы будем в цепях, а может быть, и под замком все путешествие.

Чо Дай нащупала его пальцы и тихонько пожала.

– Да, конечно, – согласилась она.

* * *

Весь день они разговаривали о самых личных и даже интимных вещах, словно знали друг друга всю жизнь и теперь наверстывали время, которое им пришлось провести в разлуке. Кроме того, Чу Ли пытался дать ей хотя бы приблизительное понятие об астрономии, а в обмен подучить хотя бы представление о том, как можно справиться с замками.

Когда им принесли еду, они были приятно удивлены. Это оказалось какое-то монгольское блюдо из баранины в остром чесночном соусе, рис и свежие овощи. Даже чай был горячий. Такая роскошь наводила их на мысль о последнем завтраке приговоренного, но, что более вероятно, в космопорте просто не была предусмотрена отдельная диета для арестантов.

Чо Дай не переставала удивляться, зачем тюремщикам понадобилось разделить их с сестрой – ведь под неусыпным наблюдением телекамер их навыки все равно были бы бесполезны. В ответ Чу Ли говорил, что таким образом их, вероятно, просто пытаются сбить с толку, но в душе подозревал, что причина заключается совсем в другом. Их перевозка была сопряжена с большими расходами, и никому, разумеется, не хотелось, чтобы дорогостоящая вещь сломалась в пути. Чу Ли знал, что они с Деном принадлежат к тем людям, чьи сердца охотно отзываются на несчастья родственной души, и не сомневался, что в Центре об этом тоже известно. Компьютеры не ошиблись, полагая, что их общество не позволит девушкам покончить с собой или совершить поступки, которые могли бы вызвать их гибель от внешних причин.

В памяти Сон Чин содержались кое-какие сведения о корабле, которому предстояло доставить их на Мельхиор. Должно быть, он приземлился для какого-то ремонта, который нельзя было осуществить в космосе. Корабль принадлежал к типу OG-47 и был снабжен герметизированным отсеком, вмещающим до шестнадцати пассажиров. Правда, пилотский отсек наверняка был разгерметизирован, но туда в принципе можно было бы добраться в скафандре – при условии, что на борту они есть. Как правило, такие корабли комплектовались скафандрами типа 61, которые размещались в запирающемся отсеке позади пассажирского салона. Замок контролировался бортовым компьютером, но в случае аварии отключался автоматически.

Столь подробные сведения насторожили его. Быть может, в Центре, ознакомившись с проектом его друзей, просто-напросто подкинули ему эти сведения, чтобы посмотреть, действительно ли его исполнение возможно?

Чем больше он размышлял, тем убедительнее казалось ему это предположение. Дай и Май, разумеется, тоже часть этого хитроумного плана: со своими познаниями он явно не случайно оказался на одном корабле с двумя талантливыми взломщицами.

Чу Ли ощущал себя марионеткой – но кто кукловод? Быть может. Сон Чин? Это как раз в ее характере – но с другой стороны, она никогда не узнает о результатах своего эксперимента. Служба безопасности? Похоже на правду, но они вряд ли стали бы прибегать к таким сложностям.

В такой ситуации, когда ничего не знаешь наверняка, лучшая тактика – осторожность, но попытаться бежать все равно было необходимо.

Чо Дай оказалась умницей; она на лету схватывала любой намек и находила способы поделиться информацией, не привлекая к себе внимания.

Как-то вечером их поодиночке отвели в маленькую душевую, где имелось настенное зеркало, и выдали новую одежду – желтого цвета с крупными надписями на трех языках на груди и спине: "Служба безопасности".

В душевой не было телекамер, но все же, раздеваясь, Чу Ли почувствовал замешательство. Он давно уже мечтал помыться, но теперь медлил. Им овладел странный, необъяснимый страх. Однако выбора не было.

Гипноз еще держался. Выйдя из-под душа, он взглянул в зеркало – и увидел там мальчика, а не того, кем был на самом деле. Он снова оделся, и его отвели в камеру.

Когда выключили свет, Чо Дай легла рядом с ним и тесно прижалась к нему так, словно он был для нее единственным во всем мире. В темноте ее шрамы были незаметны.

Чу Ли понимал, что она хочет его и нуждается в нем, но, учитывая свои увечья, не мог ответить на ее страсть. Они так и заснули, прижавшись друг к другу в поисках утешения.

Общество Чу Ли было для девушки избавлением от ада, хотя бы и временным. Раньше она даже не догадывалась, что на свете существует такая доброта и нежность, которые подарил ей этот юноша; то, что ее уродство для него не имело значения, казалось ей удивительным и волшебным. Она чувствовала, что готова на все ради него, ему даже не нужно было просить. Она спала крепко, и впервые за долгие месяцы ей снились хорошие сны.

Сновидения Чу Ли были другими. Он грезил о любви с ней, только теперь у нее было чистое лицо и черные шелковистые волосы. Обнаженный, он приблизился к ней, но она с ужасом взглянула на него и убежала, громко крича. Потом все смешалось: откуда-то появились схемы космических кораблей и тут же исчезли; он увидел своих родителей – они были живы, но тоже в страхе отворачивались от него, а когда опять обернулись, это были уже не они, а отец и мать той девушки. Сон Чин. Их фигуры были высоки и устрашающи. И сама Сон Чин тоже была здесь, появлялась и пропадала и, пританцовывая, насмешливо говорила:

"А я знаю секрет…"

Их разбудил старший дежурный. Он принес завтрак – рис и рыбьи головы.

– Поешьте хорошенько и отдохните, – добродушно сказал он. – Вы отправляетесь сегодня вечером.

– Моя сестра и другой мальчик – как они? – с беспокойством спросила Чо Дай. Она каким-то шестым чувством ощущала сестру, даже в разлуке, как это часто бывает у близнецов, но сейчас это ощущение почему-то пропало, и девушка встревожилась.

– О, они замечательно поладили друг с другом, совсем как вы. Не волнуйся, сегодня ты их увидишь. – Охранник усмехнулся каким-то своим мыслям и вышел.

Чу Ли взглянул на Чо Дай:

– Значит, сегодня. Она кивнула:

– Все будет в порядке. Нам с сестрой не нужно много слов, чтобы понять друг друга.

У Чу Ли слегка кружилась голова, но он отнес это на счет нервного напряжения. Около полудня он почувствовал, что ему надо в туалет, и позвал часового. Головокружение продолжалось, живот сводило. Ему казалось, что он сходит с ума.

Чо Дай пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он отозвался. Образы – яркие, четкие образы – родителей, братьев и сестер, старых друзей, все подробности прошлой жизни тускнели и расплывались. Внезапно он понял, что не может припомнить, как выглядели отец и мать. Но другие воспоминания – ЕЕ воспоминания, – наоборот, становились ярче, несмотря на все его попытки оттолкнуть их.

В туалете он сел, подперев голову руками, потом посмотрел вниз, пошарил рукой между ног… Внезапно в голове что-то щелкнуло, и часть гипнотических установок исчезла. "Меня оскопили!" – мелькнула первая мысль. Он расстегнул рубашку и словно впервые увидел свою грудь. Крупные соски, венчающие небольшие, идеальной формы полушария. Он вскочил и, раздевшись полностью, осмотрел свое тело. Гладкая кожа, плавные изгибы, пышные бедра… Девушка! Его превратили в девушку!

И не просто в девушку. Теперь он понял, что происходит. Он превращался в НЕЕ, в ту, которую он ненавидел, в дочь этого убийцы!

В его воспаленном мозгу сложилась очередная гипотеза. Она решила скрыться и каким-то образом договорилась с компьютерами или с врачами, чтобы те взяли его, до которого им не было никакого дела, и сделали из него ее умственный и телесный дубликат. Жертва превратилась в угнетателя. А воспоминания о побоях, наверное, просто имплантированы, чтобы он не сразу сообразил, что с ним сотворили, и не успел выдать ее.

Послышался нетерпеливый стук в дверь и сердитое ворчание. Он поспешно оделся и вышел. Они могли изменить его тело, но не разум, сказал он себе. Он чувствует, как мужчина, и думает, как мужчина. У него могут быть ее воспоминания, но ЕЮ он никогда не станет. Никогда. Скорее умрет. Мужественность не ограничивается тем, что у него украли. Монахи отвергают женщин, но при этом остаются мужчинами. А главное – сохранить свои взгляды и не стать таким же бессердечным, злым и жестоким, как она.

Охранник обругал его последними словами и повел назад, в камеру, где ждала Чо Дай. Чо Дай… Вспомнив о ней, он содрогнулся. Рушилась ее последняя надежда, а он… А он по-прежнему хотел ее. Он любил ее, черт возьми, – но эта любовь была обречена. Вот о чем говорил его сон!

– Мышь! Тебя так долго не было, я даже начала беспокоиться.

– Я… Я кое-что обнаружил в себе, – осторожно ответил он, прислушиваясь к собственному голосу. Он вроде оставался прежним – или так ему кажется? Чу Ли с трудом удерживался, чтобы не рассказать ей все, ему хотелось хоть с кем-нибудь поделиться своим несчастьем, но он знал, что это сломит ее окончательно. Он не имеет права этого делать. Не сейчас. Только если не будет другого выхода.

– Обнаружил?

– Мои.., повреждения.., намного хуже, чем я думал. Она обняла его:

– Не волнуйся. Мы, крестьянки, умеем ждать бесконечно.

"Вот именно, бесконечно", – мрачно подумал он, но вслух ничего не сказал. Пока что единственным, что имело значение, оставался побег. Все остальное – не важно. Позже, если они останутся в живых, он сумеет как-нибудь осторожно рассказать ей все.

Что касается Чо Дай, то она решила, что Чу Ли только сейчас понял, до какой степени изувечен. Сердце у нее упало. Должно быть, они сделали его евнухом, подумала она. Впрочем, Чо Дай подозревала это с самого начала – эти изверги способны на все. Она не собиралась делать вид, что это не имеет для нее значения, но он был добр и нежен, относился к ней уважительно, и покидать его она тоже не собиралась. В конце концов, если он смог не обращать внимания на ее изувеченную оболочку, неужели она не в состоянии сделать то же самое?

Но хотя Чу Ли предпочитал спасительную ложь жестокой правде, он не мог убежать от себя. Час за часом, медленно и методично личность Сон Чин захватывала его, и он боролся. Гипнотические установки быстро сходили на нет, но одновременно биохимически индуцированная личность юноши становилась все сильнее, тверже, упорнее.

Под давлением обстоятельств даже компьютер был вынужден действовать слишком поспешно, и нетрудно было догадаться, что результат получится в известной степени непредвиденным. Повинуясь воле Сон Чин, компьютер подавил эмоциональную составляющую ее личности, и теперь мозг, лишенный поддержки этой составляющей, как любая система, ориентированная исключительно на логику, настойчиво сопротивлялся любым изменениям. Именно это состояние воспринималось Чу Ли как борьба, но оно не могло продолжаться долго.

– Что с тобой? – озабоченно спросила Чо Дай. – Ты не заболел?

– Мне, наверное, лучше бы прилечь… – с трудом выдавил он. – Это, видимо, последствия.., последствия того, что со мной сделали. Извини, пожалуйста, но, если я лягу, мне станет легче.

Напряжение воли и разума было невероятным. Чу Ли дрожал как в лихорадке и больше всего боялся, что не выдержит этого напряжения и умрет – умрет на пороге побега. О себе он не беспокоился – но что же будет с остальными? Он был для них единственной надеждой, но в любую минуту за ним могли прийти охранники, а он был не в состоянии даже пошевелиться. Постепенно перед ним раскрывалась ужасная истина: никто не подделывал разум и тело Сон Чин – он действительно был ею, а тело настоящего Чу Ли наверняка давно уже распылили на атомы – и сделали это по ЕЕ приказу! Эта мысль причиняла нестерпимую боль, но с каждой минутой он ощущал ее все слабее – Чу Ли уходил, и в нем оставалась только одна Сон Чин.

Человеческий мозг располагает многими способами решения подобных дилемм, но все эти способы – разновидности того, что мы называем сумасшествием. Однако в данном случае противоборствующие стороны имели одну общую цель – побег, и, чтобы примирить противников, мозг нуждался всего лишь во лжи, которую в состоянии принять обе личности. Он нашел ее – и возникло новое, но работоспособное единство.

Внезапное откровение снизошло на Сон Чин – и борьба прекратилась. Ярость сменилась благоговением перед божественным правосудием. Когда компьютер убил Чу Ли, его душа не исчезла, а переместилась в тело Сон Чин, которая пожертвовала собственной душой во имя успеха своего начинания. Душа Чу Ли заполнила пустующий сосуд, но при этом приняла его форму, утратив собственные воспоминания. Что это было – осквернение или очищение? Какая разница? Теперь Сон Чин твердо знала лишь одно: душа Чу Ли живет в ее теле и направляет ее мысли. Воистину, это было справедливо: тот, кто погиб по вине ее семейства, ныне обладает ее телом и знаниями, и это поможет ему осуществить свою месть. Такова воля богов.

Конечно, цена была высока. Душа Чу Ли не возвысилась, она по-прежнему оставалась душой юноши, запертой в теле прекрасной женщины и наделенной ее воспоминаниями. Это была тяжкая ноша, закон божественного равновесия требовал того. Ее знания были слишком обширны и слишком опасны для арестанта, подлежащего высылке с Земли, но она не мешала отомстить, и этого было достаточно.

Но прежде всего следовало сохранить конспирацию. Истину можно будет объяснить и позже. Лежащий приподнялся и взглянул на встревоженную Чо Дай.

– Со мной все хорошо, – сказал он улыбаясь. – Теперь со мной все будет хорошо. Она с облегчением вздохнула:

– Я уж хотела позвать охранника. Ты меня очень напугал.

Хорошо, что она не успела: в отсутствие машин, способных измерить и идентифицировать душу, самый скверный медик с первого взгляда понял бы, что перед ним вовсе не юноша по имени Чу Ли.

Он взглянул на обезображенное шрамами лицо Чо Дай. Ему, в сущности, было все равно, какое тело носить, а в его нынешнем теле ее душа могла расцвести. Ученые способны сделать поэта из садиста и просвещенного художника из простого крестьянина, подумал он, но обменивать души могут только боги. В этом было какое-то успокоение: хоть что-то в этом мире неподвластно науке и является прерогативой божества.

Наконец к ним в камеру привели Чо Май и Ден Хо. Гипноз Дена еще держался; Чу Ли надеялся, что он сохранится достаточно долго, чтобы избежать осложнений. Сестры сразу бросились друг к дружке, обнялись и немного поплакали. Ден, усмехнувшись, приветствовал Чу Ли:

– Привет, Мышь! Ну как ты? Чу Ли улыбнулся:

– Пока живой. А ты?

Ден понимающе подмигнул.

– Никаких проблем, если закрыть глаза, – шепнул он и добавил уже серьезнее:

– Им досталось гораздо хуже, чем нам. Странно, что мы направляемся в ад, а мне жаль только их. Такие вещи могут просто свести с ума.

Чу Ли взглянул на сестер, которые щебетали между собой на чистом крестьянском диалекте. Казалось, обе говорят одновременно, и, прислушавшись, он сообразил, что они пользуются чем-то вроде сокращений, выражая одним словом целую мысль. Ну и прекрасно, подумал он. Вряд ли мониторы извлекут хоть крупицу смысла из этой мешанины.

Девушкам удалось поговорить всего несколько минут. Дверь открылась, и вошел дежурный охранник.

– Встать и замолчать! – повелительно рявкнул он. – Вы переходите в распоряжение капитана корабля, который доставит вас к месту окончательного назначения!

Охранник был подтянут, как всегда, но по выражению глаз и почти незаметным непроизвольным кивкам в сторону двери было ясно, что он нервничает.

Чу Ли был несказанно удивлен, что на таком корабле вообще есть капитан. Стюард или тюремщик – да, но капитан?

Лязгнули засовы, дверь в конце коридора открылась и снова закрылась, пропустив кого-то, а потом послышались тяжелые шаги. Капитан вошел, и у всех узников мелькнула одна и та же мысль:

"Нас отдают чужеземным дьяволам!"

Карло Сабатини остановился, наслаждаясь ужасом и отвращением, написанным на их лицах. Эти четверо, похоже, никогда не видели европейцев.

– Меня зовут Карло Сабатини, – представился он на безупречном мандаринском наречии, явно впечатанном с ментопринтера. – Я капитан межпланетного корабля "Звездный островитянин", который доставит вас на Мельхиор.

Трое подростков побледнели, но крайний справа юноша остался невозмутимым. Он явно знал больше других, и Сабатини мысленно взял это на заметку.

– Корабль, как вы знаете, а может быть, и не знаете, полностью автоматизирован. Его пилотирует машина, принимающая решения намного быстрее, чем любой из нас; а моя работа в основном состоит в том, чтобы пассажиры и груз были в целости и сохранности доставлены на место назначения, и кроме того, я выполняю всякие формальности в портах. Я не китаец, но уверяю вас – я, как и вы, человек. Моя кровь того же цвета, что и ваша, я так же дышу, ем и пью.

Они смотрели на него с благоговейным ужасом. Капитан Сабатини выглядел весьма впечатляюще: более ста восьмидесяти сантиметров роста, не меньше девяноста пяти килограммов веса – и ни капли жира. Густые черные с проседью волосы, коротко подстриженные с боков, и черные усы. Его лицо было оливкового цвета, а у китайца это считается признаком болезни и близкой смерти. На нем был лоснящийся черный мундир, тяжелые ботинки и кожаный пояс; расстегнутая рубашка открывала грудь, всю в черных завитках. Волосы у него росли даже на руках и на тыльной стороне ладоней, что особенно изумило их. Они никак не могли отделаться от впечатления, что это не человек, а огромная обезьяна, одетая в мундир.

Один Чу Ли сохранил способность мыслить ясно. Итак, если этот иноземец летит вместе с ними, то по крайней мере один скафандр на борту есть.

– Такому большому кораблю непросто оторваться от земли, – продолжал капитан, – поэтому старт будет трудным. Вам придется лечь в горизонтально расположенные кресла и привязаться к ним, именно привязаться. Всякий, кто не будет привязан, при взлете погибнет. Поскольку кое у кого из вас может возникнуть такое искушение, на этом этапе рейса вы будете прикованы к креслам, но как только мы выйдем на орбиту и на корабле установится искусственная сила тяжести, вы получите некоторую свободу передвижения. Я не собираюсь кормить вас с ложечки и носить на руках в туалет, но не хочу иметь никаких проблем во время рейса, который, если не случится ничего непредвиденного, продлится сорок один день. Этому кораблю не под силу межзвездные скорости.

Его слова поразили всех четверых. Даже юношам, которые хотя бы представляли себе, что такое космический корабль, трудно было осмыслить такую продолжительность полета. Это расстояние было выше их разумения.

– Не падайте духом. В другое время мог бы понадобиться и целый год. Сейчас Мельхиор расположен наилучшим образом, а потому мы должны взлетать немедленно и точно следовать программе полета. А теперь, поскольку нам предстоит провести вместе значительное время, я хотел бы познакомить вас с кое-какими правилами.

Они молча продолжали смотреть на него.

– Во-первых – и это самое важное, – вы зарегистрированы не как пассажиры, а как живой груз. То есть вы относитесь к тому же разряду, что собаки, кошки, куры и лошади. В кабине есть два герметизированных отсека. Один – для людей, другой – для животных. В отсеке для животных имеются только клетки, не очень большие, темные и во всех отношениях неудобные. Для начала вы будете размещены в пассажирском салоне, но, если хоть один из вас причинит мне малейшую неприятность, вы все отправитесь в отсек для животных и останетесь там до окончания рейса. Там нет даже туалета, так что подумайте хорошенько. Во-вторых, поскольку мне не хочется все время оглядываться, нет ли кого у меня за спиной, вы будете постоянно находиться на привязи. Однако некоторым из вас может прийти в голову, что я всего лишь один, и попытаться поймать меня на какой-то оплошности. Можете попробовать, но если не преуспеете, то убедитесь, что я могу вести себя очень скверно. Впрочем, предположим, что вы преуспели.

По их глазам он видел, что именно это им и пришло в голову. Обычное дело, но ему приходилось перевозить и куда более опасных людей.

– Я не могу пилотировать корабль, – продолжал он после паузы. – Я не могу даже добраться до капитанского мостика, поскольку эта часть корабля разгерметизирована. Вы тоже не сможете. Вне зависимости от того, что произойдет со мной, вы все равно прибудете в место назначения. В мое тело имплантирован – я даже не знаю, куда именно – миниатюрный передатчик. Он связан с кораблем и с ретрансляторами Главной Системы. Если я умру, этот маяк прекратит передачу. Тогда Главная Система запросит корабль и определит, была ли моя смерть естественной или насильственной. Если Главная Система установит, что меня убили, она отдаст кораблю команду, и во все отсеки поступит газ, который погрузит вас в сон, из которого невозможно вывести без антидота. Кроме того, если вы меня убьете, ваши родственники разделят вашу участь.

Только не родственники Сон Чин, подумал Чу Ли, но потом сообразил, что у нее есть двоюродные сестры, которыми семейство запросто согласится пожертвовать. Конечно, для него и Ден Хо эта угроза не имела смысла, но ради девушек нельзя было допустить ни малейшего промаха.

Ладно. До сих пор все шло согласно тому плану, который сложился у него в голове. Разумеется, Сабатини кое о чем не упомянул, но это было не важно. Чу Ли знал, как обойти и это.

– И напоследок, – уже мягче сказал Сабатини, – должен сказать вам, что я капитан корабля, а не полицейский или военный. Я доставляю грузы и людей. Если вы будете послушными и дружелюбными, наш рейс будет для вас приятным. Я отношусь к людям так, как они относятся ко мне. С тем, кто ведет себя скверно, я обращаюсь еще хуже. С тем, кто любезен со мной, я тоже могу быть любезным. Есть вопросы? Спрашивайте сейчас. Скоро взлет, и тогда уже будет поздно.

Чу Ли не хотелось привлекать к себе внимание, но ему необходимо было кое-что знать.

– Если позволите, почтенный капитан, что это за Мельхиор, куда нас посылают?

– Мельхиор – это скала около тридцати километров в поперечнике, которая обращается вокруг Солнца в поясе астероидов. На ее поверхности нет ничего, кроме нескольких маяков и единственного причала, но внутри она вся пронизана туннелями, пещерами, камерами, это целый город. Там много всего. Там проводятся научные исследования. Там иногда встречаются высшие администраторы, когда не хотят, чтобы за ними следили. Но главным образом это тюрьма, управляемая учеными, которые не обязаны никому повиноваться, поскольку они и так там живут. По пути я расскажу вам еще кое-что. Пока хватит? Ден Хо нервно облизал губы:

– И.., и над нами будут проводить эксперименты? Сабатини пожал плечами:

– Понятия не имею. Боюсь, что об этом не знает никто, кроме, быть может, самых больших шишек. Но я никогда не слышал, чтобы оттуда кто-нибудь сбежал. Тому, кто попал в эту путаницу туннелей и воздушных шлюзов, никогда уже не найти дороги назад.

 

8. ВОРОН И ВЕДЬМА

Деревня смахивала на разворошенный муравейник. Двое лучших воинов убиты, те, кого вождь называл своими "игрушками", бежали, сам он похищен, пропала рабыня, украдены лодка, припасы, оружие – неудивительно, что в сердца жителей деревни начал закрадываться страх. Старший сын вождя собрал воинов, чтобы решить, что делать дальше.

– Они ушли на рассвете, – говорили одни. – Но течение быстрое, а погода плохая. Даже если они не утонули, мы не успеем послать слово вниз по реке и остановить их.

– Но они раззвонят об этом по всей реке, – возражали другие. – Кто будет платить нам дань, если нас перестанут уважать?

– Они будут молчать, если даже и выживут, – настаивали первые. – Этот беглый, что из Консилиума, он даже не упомянет о нас. А что касается вождя, то они, конечно, убьют его, когда он им перестанет быть нужен, если уже не убили. Вы же слышали, что говорили девушки об этой паре. От них пахнет смертью. Я говорю: похороним эту весть. Пусть всякий, кто заговорит об этом, лишится языка, а мы выберем себе другого вождя.

– А как же Ревущий Бык? – спрашивали их. – Как объяснить нам его смерть? Как ни крути, все обязательно выплывет наружу.

– Каждый знает, что он чересчур любил огненную воду. Мы просто скажем, что он напился пьяным, ему что-то почудилось, и он прыгнул в реку. Заодно это объяснит отсутствие тела. А он никогда не вернется, чтобы рассказать, как было на самом деле.

И все посмотрели на След Черного Медведя, старшего сына вождя и его бесспорного наследника. Этот внушительный мужчина с бесстрастным лицом слушал спор, но сам в него не вступал. И вот человек, которого они уже считали вождем, заговорил.

– Все это так, но что, если отец каким-то чудом останется жив? – спросил он. Строго говоря, он был всего лишь вторым сыном вождя, но его покойный сводный брат был слишком честолюбив и чересчур тороплив. Те, кто подбивал его занять место вождя, в последний момент испугались и предали его.

– Теперь слушайте и услышьте то, что я скажу, – мрачно произнес След Черного Медведя. – Те двое, что не устерегли чужестранцев, пусть возьмут одно каноэ, а те, которые так боялись промокнуть, что позволили похитить нашего вождя, пусть возьмут другое. Если ни один из вас не доставит сюда вождя или его тело, вы, все четверо, пожелаете смерти, но не умрете. Вам ясно?

С унылым видом они кивнули.

– И еще, пошлите гонцов на юг, к нашим союзникам, по обоим берегам Миссисипи. Пусть они говорят, что вождь Ревущий Бык напился пьяным и пропал на реке, а мы ищем его и опасаемся, как бы он не попал к тем, кто затаил зло против него. И пусть они обещают большую награду тому, кто вернет к нам вождя живым, и меньшую тому, кто вернет его мертвым. Однако, если они выдадут нам и его убийц, награда будет такой же, как за живого вождя. Вы поняли? Так ступайте же!

Те, кому предстояло отправляться, занялись приготовлениями, а остальные затеяли спор о том, как лучше объяснить отсутствие вождя. Перепалка по этому поводу была в самом разгаре, когда в деревню въехали двое верховых.

Мужчина на темно-гнедом коне был Кроу с северо-западных гор. Человека его племени редко можно встретить так далеко от родных мест. Он был одет в меха и оленью замшу, а лицо его, похожее на обветренную скалу, было жестким и грозным. Прищуренные глаза смотрели решительно, в углу рта была зажата недокуренная карибская сигара. С первого взгляда было ясно, что убить человека ему не труднее, чем прихлопнуть муху; а чтобы остановить его, понадобится не меньше десяти смельчаков, готовых умереть ради этого.

Однако его спутница, восседавшая на вороном жеребце, была еще примечательнее. Кроу был высок, но она была еще выше, а лицо ее казалось высеченным из черного мрамора. Вся одежда, превосходно подогнанная по ее величавой фигуре, была пошита из меха бобра и норки – даже сапоги. Руки ее выглядели гладкими, но при малейшем движении на них вспухали могучие мускулы, свидетельствующие о недюжинной силе. Глаза ее были холодны, осанка – надменна. Мужчина – сотрудник Агентства Кроу – работал на службу безопасности Консилиума, а заморская гостья, несомненно, занималась такой же работой в своей далекой стране.

Они подъехали прямо к месту собрания племенного совета, но спешиваться не стали. Кроу окинул собравшихся таким взглядом, словно хотел перерезать всем глотки. На лице его спутницы застыло выражение, ясно говорящее, что она предпочла бы устроить им более медленную кончину.

Проклиная все на свете. След Черного Медведя со вздохом поднялся на ноги. У него было много младших сводных братьев, каждый из которых не задумался бы занять его место.

– Я, След Черного Медведя, правлю этим племенем как вождь, до возвращения моего отца, – сказал он на своем родном языке, нимало не заботясь, поймут ли его незваные гости. В конце концов, это были их трудности. По сути дела, он даже надеялся, что у них не найдется с ним общего языка. Может быть, тогда они уйдут ни с чем. – Если вы пришли с миром и дружбой, добро пожаловать к нашему гостеприимному огню.

– И где же твой отец, сыночек? – спросил Кроу низким, резким и во всех отношениях неприятным голосом. Наречием Иллинойса он владел в совершенстве, но След Черного Медведя подумал, что так мог бы заговорить оживший мертвец.

– Тебе нет нужды нарушать Завет, – храбро ответил он, понимая, что смелость – единственное, что уважает его собеседник. – Если бы я пришел в землю Кроу и заговорил так с человеком моего положения, твои соплеменники растянули бы мою шкуру на кольях. Вы можете взять мою жизнь или отдать свои, но я не собираюсь ронять достоинство моей деревни и моего племени перед любым гостем, кем бы он ни был.

Его речь, казалось, произвела впечатление и даже немного смутила Кроу.

– Мы, знаешь ли, действуем от имени Консилиума, – угрожающе промолвил он, но уже одни эти слова показывали, что он немного колеблется. Он явно не привык, чтобы ему кто-нибудь перечил, за исключением, может быть, его спутницы.

– Вот как? Однако даже это не дает тебе права так обращаться с теми, кто предлагает тебе гостеприимство. Я сомневаюсь, чтобы Консилиум одобрил путь, которым ты следуешь.

Кроу улыбнулся; на его лице улыбка выглядела нелепо и неестественно. Чернокожая женщина хранила бесстрастное молчание.

– Ты прав, – неожиданно согласился Кроу, и в толпе явственно послышались вздохи облегчения. – Но обстоятельства чрезвычайные, сынок, а наше задание важнее любого Завета, хоть это, впрочем, не извиняет дурных манер. Ты не сможешь выговорить мое имя на своем языке, так что называй меня просто Вороном. Все так делают. Имя этой леди непереводимо, но в твоем языке есть подходящие звуки. Ее зовут Манка Вурдаль, она с Карибских островов, а я – с западных гор. Лишь по тому, что она здесь, ты можешь сообразить, что дело нешуточное.

Сын вождя степенно кивнул. Тропические Карибские острова входили в состав Южноамериканского региона; они не сотрудничали со здешним Консилиумом и не имели на этой земле никакого влияния. След Черного Медведя подозревал, что именно поэтому она путешествует в обществе Кроу: хотя это были не его родные места, но человек Консилиума – это человек Консилиума, независимо от того, откуда он родом.

– Мы разыскиваем мужчину. Лет под сорок, хайакут, историк Консилиума на рекреации. С ним может быть женщина-хайакутка, среднего роста, хорошо сложенная, чуть-чуть за тридцать. Я знаю, что это за место и чем вы тут живете. Мы потеряли их к северу отсюда; сомневаюсь, чтобы они могли миновать вас.

След Черного Медведя вздохнул:

– Они здесь были. Они.., этим утром они украли каноэ и пустились вниз по реке. Кроу сурово взглянул на него:

– Примерно в три часа утра, и с твоим отцом в качестве заложника, насколько я понимаю. – Сын Ревущего Быка открыл было рот, но Кроу жестом заставил его замолчать. – Не беспокойся. Я не встречался с теми, кого мы ищем, но на Миссури слухи разносятся быстро. И потом, я вижу тут двух свеженьких покойников.

– Мой отец и некоторые из тех, кому он доверял, были чересчур беспечны, – сказал След Черного Медведя, понимая, что скрывать правду бессмысленно. – Нам казалось, что эти двое не представляют опасности. Их каноэ опрокинулось. Они пришли к нам нагими…

– Ну да. Совершенно беспомощными. А потом они оказались настолько любезны, что прихватили с собой вашего вождя, и теперь вы собрались помолиться Великому Духу, чтобы им не вздумалось прислать его обратно. Так, что ли?

– Нет. Уже послана погоня вниз по реке, и мы снаряжаем пеших гонцов, чтобы уведомить дружественные нам племена. Я надеюсь добыть их скальпы и вернуть отца живым.

Ворон повернулся к чернокожей и заговорил на языке, которого окружающие не понимали:

– Вероятно, они потеряли каноэ, когда проходили гипнощит. Сегодня рано утром, пять, а то и шесть часов назад, они сбежали вниз по реке, прихватив с собой вождя. Что скажешь?

– Думаю, нам лучше держаться реки, – ответила карибеанка, даже не повернув головы, – хотя догнать мы их вряд ли догоним. К тому же нам придется все время переправляться с берега на берег. Пожалуй, мы недооценили нашего историка и его туземную женушку, но ведь ты говоришь, что у него ничего нет?

– Ничего осязаемого, но он не пустился бы в бега, если бы не прочел все, от корки до корки. Он знает, о чем говорилось в этих документах. Он один во всей округе мог их прочесть – и нате вам, именно он их и находит! Да черт с ними, с документами! Теперь документ – это он сам.

Она кивнула:

– Хорошо. Ему приходится скрываться и от Консилиума, и от этих людей. Он будет двигаться небыстро и осторожно.

Кроу снова перешел на наречие иллинойс:

– Ты знаешь, куда он собирался податься?

– Отец говорил, что он хочет добраться до Нолинза. У него возникли трудности, и он ищет какого-то союзника в Консилиуме.

Ворон ненадолго задумался.

– Бегущий по Грязи! Только он! – сказал он чернокожей женщине на карибском английском.

– Кто такой этот Бегущий по Грязи?

– Резидент. Собственно, он уже старик. Обосновался где-то в болотах южнее Нолинза. Она снова кивнула:

– Хорошо. Значит, ему придется держаться реки. Путь до Нолинза неблизок, а для того, кто вынужден опасаться даже собственной тени, он будет еще длиннее. Значит, дальше мы отправимся по воде.

– Да, но эти растрепы даже не в силах изловить сетью собственный обед, а мы не знакомы с этими местами и сможем только идти по его следам.

– Ну и что? – спокойно ответила карибеанка. – В конце концов, это всего лишь даст ему отсрочку. Мы ведь знаем, куда он направляется.

– Ага. А если на него натравят Вала?

– А если бы эти пираты убили его, что тогда? Судя по тому, что произошло здесь, он может добраться до Нолинза даже с Валом на хвосте. Кроме того. Вал не способен оценивать шансы. Он будет тупо обшаривать всю реку, хотя она все равно ведет к Бегущему по Грязи. Мы должны первыми добраться до них.

– А ты не подумала, что Вал вполне может оказаться на хвосте у нас? Что бы он ни нашел, это Нечто. Нечто такое, ради чего он бросил все и бежал как безумный. Нечто такое, что за этим посылали по крайней мере одного Вала, а может быть, пошлют всех.

– Ты часто бахвалился, что можешь одолеть Вала, и тогда у тебя будет случай проверить это на практике. Пошли. Здесь нам больше нечего делать.

– Да, – вздохнул он. – Хотя здесь все люди – нашего сорта.

* * *

Ревущий Бык знал эту часть реки, как собственную ладонь, а кроме того отлично разбирался в равновесии, перекладке груза и прочих способах провести перегруженное каноэ через бурные пороги и небольшие водовороты. Они многому научились у него и без особых приключений миновали то место, где могучее течение Миссури врезается в воды Миссисипи. Из предосторожности Козодой постоянно держал пленника на борту, но вождь быстро перешел в их балансе из пассива в актив.

Дважды какие-то люди подплывали к ним в каноэ, и дважды старый вождь подтвердил свою честность, благополучно проведя обе беседы. У Козодоя имелось сильное подозрение, что встреченные ими воины если не знали, то по крайней мере догадывались, что происходит на самом деле, но едва подавляемые смешки ясно показывали, что они любят Ревущего Быка ничуть не больше, чем любого другого. Они просто соглашались принимать от него взятки, и коль скоро не было объявлено общей тревоги и не пришла весть о большой награде, не беспокоились, видя старика в затруднительном и рискованном положении. В любом случае они могли отговориться тем, что не были уверены, однако у вождя были все возможности выдать тех, кто его захватил, но он почему-то не сделал этого.

Там, где сливались реки, как знал Козодой, когда-то стояли несколько оживленных городов. Теперь по обоим берегам реки росли девственные леса, и даже основания древних мостов давно пали жертвами могучего речного течения.

– Ну вот настала пора пожелать тебе всего наилучшего, – сказал он старому вождю. – Вставай, да смотри не опрокинь каноэ.

– Вставать? Но ты сказал, что отпустишь меня, как только мы пройдем устье Миссури!

– И намерен сдержать слово. Ты можешь покинуть нас прямо сейчас. Старик огляделся:

– Мы же на середине реки!

– Большего я не обещал. Плавать ты умеешь и рано или поздно доберешься до берега. А мы тем временем будем уже далеко.

Старый вождь злобно уставился на него:

– Будьте вы прокляты! Я уже сейчас вижу троих ходячих мертвецов. Раньше или позже, через часы или через дни вас настигнут те, с кем вам уже не управиться. И тогда вам придет конец.

– Прыгай, толстяк. Это наши трудности. Старый вождь одарил его последним свирепым взглядом, прыгнул в реку и вскоре исчез за кормой. Каноэ, освобожденное от его тяжести, оказалось намного удобнее в управлении, и вести его стало едва ли не удовольствием. Почти без усилий они обходили топляки и удерживались на стремнине.

– И куда же теперь, мой свирепый воин? – весело спросила Танцующая в Облаках.

– Следи за обрывом по правую руку и, если увидишь копающих землю людей, скажи мне. Впрочем, я думаю, до них еще несколько часов пути. Я слышал, как торговцы говорили, что где-то здесь ведут раскопки археологи из Консилиума, и хочу у них кое-что позаимствовать.

– Археологи? Что за археологи?

– Они ищут останки людей, которые жили здесь задолго до наших предков. Они хотят знать, какой была их жизнь.

Танцующая в Облаках возмущенно взглянула на него:

– Останки? Это грабители могил?

– Они не грабят мертвецов, а только хотят узнать, как жили, трудились, мыслили древние. Только благодаря им мы так много знаем о наших предках.

Она немного подумала:

– Все равно это грабители могил. Ты можешь называть, как тебе угодно, но живым не подобает тревожить мертвых.

Козодой пожал плечами. Возразить ему было нечего. В конце концов, археологи и в самом деле настоящие грабители могил, и разница здесь только в побудительных мотивах.

– И что же такое есть у этих могильных воров, что может нам понадобиться? – спросила Танцующая в Облаках.

– Они стараются выглядеть, как здешние жители, но на самом деле это не так, и как правило, где-то поблизости спрятана одна из машин Консилиума, которая мне нужна. Кроме того, у них есть припасы, а начальник экспедиции – это тебе не Ревущий Бык.

– Ты хочешь сказать, что мы будем их грабить? Козодой усмехнулся.

– Тебя волнует, что мы ограбим каких-то могильных воров? – спросил он, и совесть Танцующей в Облаках успокоилась. Гораздо труднее было объяснить Молчаливой, что убивать никого не надо и даже ранить не следует, если можно без этого обойтись. Им нужна была еда и товары для обмена в низовьях реки, но больше всего Козодой рассчитывал на портативный ментопринтер. Общий язык был бы очень полезен, хотя он сомневался, что у археологов найдется хайакутский картридж. Он не мог вернуть Молчаливой язык, но в его силах было научить ее понимать других.

Молчаливая пока что вела себя превосходно. В ее глазах появилась жизнь, и, похоже, она даже научилась радоваться. Конечно, понять, что на самом деле происходит в ее голове, было невозможно, да Козодой и не был уверен, что хочет это знать. Честно говоря, его это просто пугало.

Старый вождь не обманул насчет ее татуировок. Они покрывали все тело, разноцветные, похожие на сложный узор вышитых покрывал. На Танцующую в Облаках как на художницу они произвели огромное впечатление, а Молчаливую ничуть не смущал ее явный интерес к ним. Скорее она была польщена. Татуировки были распространены у многих племен, но Козодой никогда не видел человека, буквально одетого в них. Того, кто это сделал, по праву можно было признать истинным художником. Они выглядели гротескно, но этот гротеск был не лишен привлекательности.

Ей так и не удалось отстирать от крови свое платье, и в конце концов она выбросила его в реку. Жест был более чем символический: выбрасывая единственное, не считая заплечного мешка, напоминание об Иллинойсе, она обрывала последние нити, связывавшие ее с прошлым, и нагой вступала в новую жизнь. Впрочем, благодаря своим татуировкам издали она все равно выглядела одетой.

Лагерь археологов они заметили только к следующему полудню. Козодой затащил каноэ в прибрежные кусты и замаскировал как мог.

Лагерь состоял из традиционных передвижных хижин – типи, и некоторые из них были довольно велики, хотя раскопки не казались особенно обширными. С десяток юношей и девушек из самых разных племен трудились под руководством пожилого седовласого мужчины. В большинстве своем они были одеты так же скудно, как Козодой и Танцующая в Облаках, хотя их набедренные повязки были фабричного производства, а полосы ткани свисали с изящных поясов, снабженных петлями и зажимами для разнообразных инструментов. Работы уже продвинулись довольно далеко, и похоже было, что скоро они свернут лагерь.

Танцующая в Облаках была поражена. Уже один только вид мужчин и женщин, трудящихся вместе, был для нее необычен, а то, что люди стольких разных народов работали сообща, без тени страха или взаимной вражды, вообще не укладывалось у нее в голове.

Археологи явно решили быть поближе к природе, и их лагерь сильно смахивал на стойбище какого-нибудь равнинного племени, только одно типи, самое большое, у них стояло отдельно. Оно было тщательно и умело защищено от сырости, но даже Козодой никогда еще не видел типи, у которого входной полог застегивался бы на "молнию".

Наверное, у них были хорошие отношения с окрестными племенами. Никаких признаков мер безопасности. Они жили точно так же, как коренные обитатели этой земли, и тот, кто не знал, на что следует смотреть, увидел бы не более чем временное поселение незнакомого племени. Вскоре в лагере остались только двое: юноша и девушка; предполагалось, что они должны готовить на костре еду, но они были больше заняты друг другом, чем своими прямыми обязанностями. Раскопки находились почти в километре от лагеря, и оттуда доносился веселый гомон. Поначалу Козодой собирался начать операцию с наступлением темноты, но, поразмыслив, отказался от этого плана.

– Очень может быть, что они договорились с местными племенами насчет охраны на ночь, – сказал он Танцующей в Облаках.

Она поглядела на влюбленную парочку:

– Этих двоих одолеть нетрудно. Если подождать еще немного, они так увлекутся, что даже не заметят нас.

– Похоже, что так. – Он взглянул на солнце. – У них наверняка будет перерыв для обеда. Того самого, что варится на костре. Подождем, пока они пообедают, а заодно узнаем их распорядок. Не стоит прибегать к насилию, если можно обойтись и так. Эти люди нам не враги.

В конце концов выяснилось, что постоянно в лагере остаются только двое. Этот порядок был нарушен только однажды, когда седовласый руководитель раскопок и еще двое принесли в лагерь нечто большое, плотно укутанное тканью.

– Они откопали мертвеца, – прошипела Танцующая в Облаках.

– Все здешние мертвецы давным-давно рассыпались в прах, – утешил ее Козодой. – Скорее это какое-то древнее оружие, а может быть, идол.

Пришедшие положили находку на землю и расстегнули полог большой палатки. Старший заглянул внутрь, выругался и вышел, явно разозленный. Археологи говорили на английском, который, наряду с испанским, был рабочим языком здешнего Консилиума.

– В такой теснотище мы его точно сломаем, – кипятился он. – Придется искать другое помещение.

– В деревню нести тоже нельзя, – заметила девушка, одна из его помощниц. – Наверное, лучше всего пока завернуть его еще в один брезент и договориться, чтобы его вывезли в первую очередь.

– Ну, это только часть целого, – заметил главный археолог. – Думаю, мы доберемся до остального часа через три-четыре. Рискнем пока оставить его здесь, а потом упакуем и отправим все вместе.

Козодой поймал себя на том, что ему очень хочется знать, что они имеют в виду под словом "его", но любознательность уже причинила ему достаточно неприятностей. После ленча в лагере, как всегда, остались двое, они были заняты уборкой.

– Теперь наше время, – сказал он Танцующей в Облаках. – Постарайся, чтобы Молчаливая тебя поняла. Действовать надо быстро. Держи лук наготове и, если я сделаю рукой вот так, стреляй не задумываясь, но постарайся ни в кого не попасть. Впрочем, будь готова, что они начнут орать или сопротивляться.

– И что тогда? – спросила она.

– Тогда хватаем все, что попадется под руку, и бежим. Я уже сказал, что не хочу проливать кровь, но если придется выбирать между нами и ними, то я предпочитаю нас.

Танцующая в Облаках кивнула, а Козодой просто встал и открыто пошел к лагерю археологов. Дежурные заметили его не сразу, а когда заметили, то уставились на него с явным испугом.

– Успокойтесь и не вздумайте звать на помощь, – сказал он на неважном английском. – Я не хочу вам угрожать, но в кустах поддеревьями скрываются люди с оружием наготове.

– Какого черта? – возмутился юноша. – У нас есть разрешение от хозяев здешних мест.

– Я не принадлежу к хозяевам здешних мест, – ответил Козодой, – и времени у меня мало. Это ограбление, но вполне цивилизованное и умеренное. Будьте добры успокоиться и подождать в сторонке.

– Он блефует, – твердо сказала девушка. – Нет там никого под деревьями.

Козодой шевельнул рукой, и стрела вонзилась в землю в полуметре от левой ноги юноши.

– Кто ты такой и что тебе нужно? – испуганно спросил юноша.

– Кто я такой, к делу не относится, но кое-кто в Консилиуме хотел бы немедленно переговорить со мной, а у меня нет настроения для такого разговора. Впрочем, мне даже не нужно стращать вас воинами, прячущимися поддеревьями. Стоит мне сообщить вам один-единственный факт, который мне известен, как вы, а вместе с вами и все остальные, будете убиты Консилиумом. Поняли?

Они поняли. Они знали правила и, вероятно, догадывались, почему он в бегах. Запретное знание. Дамоклов меч всех исследователей, работавших в Консилиумах низшей ступени.

Козодой подошел к большому типи, расстегнул "молнию" на входном пологе и вошел. Возле входа висела маленькая аккумуляторная лампа, и он включил ее.

Внутри был полный кавардак, но Козодой знал, что искать: ящик длиной примерно метр, высотой полметpa, весом килограммов двадцать, возможно, снабженный ручкой для переноски. Нелегкий, но довольно удобный. Он нашел этот предмет без особого труда, потому что им пользовались достаточно часто и не задвинули в дальний угол. В отдельной упаковке лежало с десяток картриджей, снабженных черными наклейками. Пошарив еще, он обнаружил маленькую аварийную станцию связи и немного потрудился над ней – ему не хотелось, чтобы археологи успели вызвать кого-нибудь, прежде чем он уйдет достаточно далеко. Правда, работающий ментопринтер нетрудно было выследить, но он рассчитывал покончить с делами до того, как кто-то узнает, что и где следует искать.

Он был рад, не обнаружив на выходе делегацию по встрече незваных гостей; двое дежурных по-прежнему топтались на месте, растерянно оглядываясь и явно не понимая, что им делать. Увидев, что он несет, они выпучили глаза от удивления. Это было невероятно, неслыханно. Полевые экспедиции, случалось, подвергались нападению, но кража портативного ментопринтера – это уже совсем непостижимо.

Впрочем, Козодой думал не только об этом.

– А где тут у вас винный погреб? – спросил он.

– Что?

– Слушай, я теряю время и терпение. Где у вас держат выпивку?

По его тону они поняли, что лучше не спорить.

– Вон там, – показала рукой девушка. – Ящик в типи доктора Какукуа.

Козодой жестом подозвал Молчаливую и показал ей, куда идти. Увидев нагую женщину, покрытую татуировками, молодые люди изумились еще больше, но про себя отметили, что описать похитителей будет довольно легко. Доктор Какукуа употреблял продукт высшего качества, не то что тот горлодер, который гнали в Иллинойсе. Козодой хотел забрать все, но Молчаливая ограничилась коробкой с примерно двадцатью полулитровыми бутылками. Что ж, и это неплохо.

– Стойте, как стоите, – сказал он на прощание. – Мои люди проследят за вами и пустят стрелу в землю, когда будут уходить. После этого сосчитайте до пяти сотен – и вы свободны.

Подхватив добычу, они с Молчаливой побежали к кустам.

– Последи за ними, – сказал Козодой Танцующей в Облаках. – Если они попробуют двинуться раньше времени, припугни их. Если нет, дай нам пару минут, а потом беги к каноэ. Надо спешить, пока они не собрались с мыслями.

Она кивнула. Козодой вместе с Молчаливой загрузил каноэ и как раз сталкивал его в воду, когда наконец появилась Танцующая в Облаках.

– Я уже собирался идти на выручку, – с облегчением заметил он. Она рассмеялась:

– Девушка оказалась очень храброй и решила, что ты пошутил. Я пустила стрелу поближе к ней, так что теперь они, наверное, простоят много лет, как резные тотемы!

Они выбрались на стремнину и понеслись на юг. Этим вечером Козодой решил разбить лагерь на восточном берегу, чтобы сбить со следа преследователей, но сначала он хотел ненадолго остановиться, использовать ментопринтер, потом бросить его и до наступления темноты проплыть еще несколько километров.

Он высмотрел подходящее место, подогнал каноэ к берегу и начал распаковывать и налаживать принтер. Женщины наблюдали за ним с беспокойством: такие вещи считались чернейшей магией.

Большая часть картриджей имела отношение к местным языкам или языкам участников экспедиции и явно была подобрана так, чтобы облегчить взаимопонимание. Были здесь также справочные записи о местной культуре и о самой местности, существенные для такого рода утомительных работ. Козодой остановился на картриджах, помеченных "Кросс-Англ" и "Кросс-Испан". Они базировались на перекрестных ссылках и заставляли мозг связывать уже известные слова, термины и фразы с соответствующими словами на английском и испанском языках. Это не был курс языка в строгом смысле слова: тот, кто им пользовался, говорил с акцентом и не знал тех слов, на которые не существовало ссылок, но все-таки позволял общаться.

Козодой выбрал английский единственно потому, что из всех известных ему языков у него был самый обширный словарь, а значит, и хорошие шансы на то, что в нем отыщутся соответствия для слов менее распространенных языков.

Танцующая в Облаках с нескрываемым недоверием рассматривала ящик.

– Для чего нужна эта вещь?

– Она научит тебя языку, на котором я разговаривал в Консилиуме. На слух он неприятен, но, к сожалению, мы не можем научить Молчаливую понимать по-хайакутски, так что придется пользоваться им, чтобы мы трое могли объясняться. Он пригодится нам и впоследствии, потому что им пользуются многие. Прошу тебя. Ты должна это сделать ради меня и ради своего собственного блага.

Она все еще сомневалась:

– А ты не мог бы проделать это с Молчаливой, а потом переводить?

– Нет. Ну, давай! Это же так просто! И потом, посмотри на Молчаливую. Если ты откажешься, то она и подавно.

Тут ему на глаза попался картридж с надписью "Выживание".

– Вот еще одна полезная вещь, – сказал он. – Насколько я понимаю, она учит, как выжить среди дикой природы, ничего не имея. Это нам тоже понадобится. Пожалуйста, сядь. Это совсем не больно, а когда проснешься, будешь все знать.

Танцующая в Облаках беспокойно взглянула на Молчаливую, потом на него и вздохнула:

– Ну что ж… Что мне делать?

– Ложись и устройся поудобнее. Я надену тебе это на голову, так, чтобы эти маленькие выступы везде касались кожи. Ну, вот…

Он вставил картридж и включил питание. Принтер работал бесшумно, но на панели замигали три маленьких огонька. Молчаливая уставилась на них так, словно перед ней была трехголовая кошка.

Он нажал кнопку пуска и присел на траву, дожидаясь, пока программа отработает до конца. Молчаливая села рядом. Она пристально смотрела на машину – с некоторым подозрением, но без явного страха.

Когда принтер, щелкнув, отключился. Танцующая в Облаках еще спала. Козодой воспользовался этим, чтобы сменить картридж "Кросс-Англ" на "Выживание". Он решил, что не будет особой беды, если пропустить его на всех троих, а польза могла оказаться немалой.

Когда отключился и этот картридж, Козодой разбудил Танцующую в Облаках. Она открыла глаза, взглянула на него, улыбнулась, встала, отошла от машины и снова прилегла.

Молчаливую уговорить было гораздо труднее, но она знала, что мужчина никогда не сделает ничего, что могло бы повредить его женщине, и, видя, что с Танцующей в Облаках ничего плохого не случилось, в конце концов согласилась.

"Кросс-Англ" отработал, и Козодой запустил "Выживание". Разбудив Молчаливую, Козодой напялил шлем на себя и вновь включил "Выживание". Ему это было гораздо нужнее, чем обеим женщинам.

"Выживание" оказалось именно тем, что нужно, и даже больше того. Он обнаружил, что способен с первого взгляда узнать, съедобны ягоды или ядовиты, какая вода безопасна, а какая нет, как найти укрытие или построить его практически в любых условиях, как соорудить оружие из подручных материалов и как пользоваться им. Здесь была еще программа кондиционирования, направленная на некоторые внутренние запреты. Мысль о том, чтобы съесть сырую лягушку или толченых насекомых, больше не вызывала отвращения, а стыдливость была совершенно отброшена.

Программа предназначалась для применения в полевых условиях, в окружении друзей и соратников, которые могли быстро вернуть человеку чувство реальности и перспективы. Затем она переходила в пассивный режим и, если в ней не возникало необходимости, никак себя не проявляла. Это был способ привить навыки выживания, заимствованные у самых примитивных дикарей, любому цивилизованному человеку и при этом не превратить в дикаря его самого.

Козодой проснулся первым и взглянул на спящих женщин. Он помнил, кто он такой и кто они; все его воспоминания остались в неприкосновенности, как и знание цели. Однако теперь он остро чувствовал опасность и был готов действовать быстро. Когда он поднимался, его потрепанная набедренная повязка зацепилась за ветки. Он разорвал тонкую веревку и отбросил одежду. Повязка только мешала. Одежда, защищающая от непогоды, должна быть практичнее; он не мог понять, почему до сих пор носил на себе эту тряпку. Лучше было дать коже закалиться.

Устав, они проспали гораздо больше, чем следовало. Теперь, наверное, уже поднята тревога. Он отнес ментопринтер и картриджи к реке и бросил в воду. Они не утонули сразу, и ему пришлось прыгнуть за ними и немного помочь; наконец футляры наполнились водой и пошли ко дну.

Когда он вернулся. Танцующая в Облаках уже проснулась и одобрительно глядела на него. Он даже не заметил, что она тоже сбросила одежду, теперь это было в порядке вещей. Он спросил ее по-английски, чтобы удостовериться, что урок усвоен:

– Ну как ты?

– Все как-то по-другому, – ответила она; у нее оказался довольно странный акцент, но речь была вполне понятна. – Не могу сказать, как именно.

– Вставай, Молчаливая, – коротко приказал он. – Мы проспали слишком долго, и теперь надо спешить, пока сюда не нагрянули враги.

Никто из них не мог бы четко сформулировать суть происшедших перемен, но разница была огромна. Больше они не чувствовали верности ни своему племени, ни народу, ни даже особого родства с ними. Их племя состояло из них троих, и основной задачей было выживание племени, а что касается индивидуумов, это второстепенно. Окружающий мир состоял из врагов, доверять можно было только двум людям. Как единственный мужчина в племени Козодой по определению был вождем, и этот вопрос даже не обсуждался.

Молчаливая пришла в восторг, обнаружив, что может понимать их речь. Это было какое-то чудесное волшебство, восстановившее ее в этом мире.

– Начиная с этого момента, мы будем пользоваться только одним языком, – сказал он Танцующей в Облаках. – Этот язык всегда объединял племена, пусть теперь он объединит и нас.

Молчаливая кивнула, еще не оправившись от изумления.

– Теперь уйдем подальше отсюда, так далеко, как только сможем. Я не знаю, была ли зафиксирована работа этой машины, но обязан предполагать худшее.

Они вернулись к каноэ, которое, учитывая их новое мировоззрение, показалось им подлинной роскошью. Они пересекли реку прежде, чем зашло солнце, и медленно, осторожно поплыли вдоль берега, пока не отыскали подходящее место для ночлега. Работая, как один человек, они уничтожили или замаскировали все следы своей высадки и отнесли каноэ на порядочное расстояние от воды.

Теоретически, основываясь на прошлом опыте, Козодой понимал, для чего была разработана эта программа и что она делала сейчас, но не сопротивлялся ей. Это был счастливый случай, и он намеревался сполна им воспользоваться. Что касается женщин, то они, разумеется, не понимали ничего и, естественно, не могли воспротивиться. У всех людей приоритетами являлись сначала семья, затем племя и, наконец, народ. Программа выживания перемешала эти три категории. Теперь женщины были верны ему, а он – им, потому что они сами были и своим племенем и своей семьей. Пугающая дикая природа и грозная, но могучая река были их друзьями и союзниками против всех остальных племен и народов.

Козодой достал одну из бутылок, позаимствованных у главного археолога, и откупорил ее. Теперь они могли жить, как примитивные охотники и собиратели, но ни охотой, ни собирательством в незнакомом ночном лесу заниматься нельзя. Еда подождет до рассвета.

– Наши силы поддержит этот огненный напиток, называемый бурбон, – сказал он. – Хотя, если выпить его слишком много, наутро голова будет мутной. Выпьем в знак того, что отныне мы все – одно целое.

Женщины выпили и закашлялись.

– Он греет изнутри, словно огонь, – заметила Танцующая в Облаках. – Теперь я понимаю, почему его называют огненным питьем.

Когда бутылка опустела, Козодой разбил ее о камень и, выбрав подходящий осколок, обмыл его в реке.

– Раньше у меня была одна жена, которая стоит здесь передо мной. Теперь у меня две жены, но они к тому же еще и воины, не менее отважные и искусные, чем любой мужчина. – Молчаливая всхлипнула, и он понял, что до сих пор она считала себя рабыней – его рабыней. – Сегодня мы смешаем свою кровь и этим свяжем себя навечно.

Они принесли клятву на крови, а потом, наслаждаясь новым чувством общности и сознанием того, что они в безопасности, две женщины любили его, а он – их, пока наконец не уснули, обнявшись.

* * *

– Значит, вы стояли, как распоследние олухи, и смотрели, как он уносит этот чертов ментопринтер? – Ворон был ошеломлен.

– И еще двадцать бутылок доброго бурбона, – скорбно добавил старший археолог. – Это была всего лишь портативная установка. Непрограммируемая. Представить не могу, зачем она ему понадобилась.

– Чтобы сделать своих паршивок лингвистками, – рявкнул Ворон, – и тем самым значительно облегчить себе жизнь. Ну-ка, быстро, какие там были нелингвистические картриджи? Я хочу точно знать, с кем и с чем нам теперь предстоит столкнуться.

Услышав про картридж "Выживание", Ворон длинно и витиевато выругался.

– Этого-то я и боялся, – сказал он Манке Вурдаль. – Теперь, чтобы набить брюхо, им не нужно выходить к людям. И вероятно, они будут лучше управляться с каноэ.

– Я посмотрела карты, – ответила она. – Достигнув юга Арканзаса, они попадут в густонаселенный район, где проходят оживленные торговые трассы. Он выбрал это место потому, что там постоянно сшиваются люди из Консилиума, и он не будет особенно выделяться. Но татуированная женщина очень заметна, и я не могу понять, зачем он таскает ее с собой. Он же должен это сообразить.

– Пережиток цивилизации, – пояснил Ворон. – Он принял на себя обязательства, а этот парень – человек чести. Однако чем больше людей, тем труднее обнаружить его лагерь с помощью сенсоров, а некоторые племена в низовьях чертовски раздражительны. Слово "Консилиум" не производит на них никакого впечатления. Я чувствую, что придется нам собирать вещички, вызывать скиммер и встречать их в берлоге Бегущего по Грязи.

– Только в самом крайнем случае. Если мы спугнем их на этих трясинах, нам придется либо убить его, либо потерять навсегда. Мы не знаем, что он задумал, в отличие от него, а он целеустремленный человек. Каково бы ни было это его запретное знание, он считает, что за него можно заплатить любую цену.

– Н-да, вынужден согласиться, что шансы у нас неважные, – сказал Ворон. – Он там чужой, но и мы тоже и, прошу прощения, выглядим не менее подозрительно, чем он. Болота одолеют любого, кто попытается сражаться с ними, а не жить в мире. У тебя есть идеи?

– Только одна. Наше преимущество: мы знаем, что он будет держаться поближе к реке и, вероятно, передвигаться по ней. Его подгоняет время, а река – самый быстрый путь. Кроме того, нам известно, как они выглядят и куда направляются. Надо попытаться перехватить их, а не преследовать. Давай-ка посмотрим карту.

Карты Миссисипи быстро устаревали, но эта была самой свежей. Длинный черный палец указал на точку, расположенную довольно далеко к югу.

– Здесь, – сказала Вурдаль. – Тут она узкая, и посмотри, как петляет. Здесь мы устроим им кораблекрушение.

Ворон кивнул:

– Добро. Если только они не переволокутся через вот эту косу.

– Охотно предоставлю им такую возможность. Карты у них нет; река полноводная, но может начать мелеть в любой момент. Они не могут переволакивать каноэ через каждый слепой рукав, иначе им придется обедать чаще, чем мочить весло. На каноэ они туда доберутся примерно за три дня. На скиммере мы будем там через несколько часов. Как раз успеем все приготовить.

Ворон опять кивнул:

– Ладно, я согласен. Что ни говори, это лучше, чем болота. Но если мы не возьмем их здесь, то останется только Бегущий по Грязи.

Карибеанка загадочно улыбнулась:

– Тогда мы увидим, не пережил ли он уже свою репутацию легендарного любовника.

* * *

Программы и данные, введенные с портативного ментопринтера, со временем обычно затирались; стабильность обеспечивали только те приборы, которые были соединены с Главной Системой. Но чем больше использовался впечатанный навык, тем сильнее он закреплялся, и поэтому Козодой настаивал, чтобы обе женщины буквально даже думали по-английски, и только по-английски.

Что касается программы "Выживание", то она представляла собой нечто вроде аварийной аптечки, которую берут в дорогу, надеясь, что она не понадобится, поэтому в обычных условиях ей требовалось регулярное обновление. Но стоило привести ее в действие, как ее влияние начинало расти; при чересчур активном использовании она могла зажить собственной жизнью, полностью заменив собою последние остатки сложной и утонченной культуры – например, хайакутской. Программа была построена так, что с успехом проделывала это даже с теми, кто родился и вырос в Консилиуме и целиком являлся продуктом высокотехничной цивилизации. Танцующая в Облаках и Молчаливая происходили из других обществ, культуры которых были очень сложны и по-своему не уступали Консилиуму, но были намного ближе к природе. Покров цивилизации у них был гораздо тоньше. Авторы программы полагали, что эту проблему можно будет решить после поиска и спасения потерявшегося человека. Действительно, детская игра для Главной Системы, но Козодой понимал, что они вряд ли когда-нибудь окажутся рядом с ее терминалами.

Впрочем, теперь хотя бы еда не была для них проблемой. Они стали настоящими мастерами в том, что у них и так уже неплохо получалось. Козодой попадал в цель почти не целясь. Танцующая в Облаках воспринимала копье как продолжение собственной руки, а Молчаливая могла сбить птицу на лету камнем или ножом. Программа была настроена на развитие того, что уже имелось, а с точки зрения выживания они имели не так уж мало.

Мелкие недомогания, ушибы, царапины, ссадины больше их не тревожили, но, опасаясь переломов или серьезных повреждений. Козодой настоял на предельной осторожности.

Кроме того, его вновь начали одолевать сомнения. А вдруг Бегущий по Грязи не узнает в грязном дикаре своего старого друга? Что, если он их выдаст? И наконец, а это вполне вероятно, просто не захочет помочь? Конечно, открыв ему тайну колец, можно было бы просто-напросто заставить его, но Козодой не хотел этого, и мысли его потекли в другом направлении.

Он вынужден был согласиться, что сейчас он счастлив как никогда. Он был свободен, любим и даже начал подумывать, не сымитировать ли собственную смерть, чтобы сбить с толку преследователей, а потом прибиться к какому-нибудь племени и зажить той жизнью, которая ему по душе. Правда, средний возраст не лучшее время для того, чтобы коренным образом менять свою жизнь, но здоровье у него превосходное, а кроме того, существуют программы, способные стереть память и навсегда изменить личность. Они, кстати, вполне могут оказаться у Бегущего по Грязи. Впервые Козодой усомнился в своем предназначении.

Почему он бежит? Потому что ненасытная любознательность заставила его прочесть некий документ и узнать смертельно опасную тайну, и не более того. Он обманывал себя, считая, что является спасителем человечества, – на самом деле он просто стремился спасти свою шкуру.

Но если основная задача состоит в том, чтобы спасти себя и свою семью, то разве может быть лучший способ? Это же простая логика. Ментокопия, сделанная при переконструировании личности, убедит Систему, что он ни с кем не делился своим знанием, а вторая ментокопия покажет, что это знание, вместе со всем его прошлым, стерто и заменено навыками и памятью примитивного охотника и собирателя; безусловно, какое-то время он, может быть, будет под наблюдением, но едва ли Главная Система пошлет за ним Вала и вообще станет тратить на него большие усилия. За ним охотятся только потому, что Система не доверяет подвластным ей "лицам.., и так далее". Но если они не будут замешаны…

Человечество может и само потрудиться ради собственного спасения. Если кто-то смог вновь открыть древнее знание, значит, кто-то сможет это сделать и в будущем. То, чем он обладает сейчас, стоит тысячи Главных Систем, и глупо жертвовать этим во имя всякой чепухи.

 

9. РАНЕНАЯ НАДЕЖДА

Перед тем как подняться на борт, им предстояло пройти выходной контроль, и вот тут-то Чу Ли пришлось натерпеться страху. Он был уверен, что машина, несомненно, подсоединенная к Главной Системе, идентифицирует его не как Чу Ли, а как Сон Чин.

Однако никаких осложнений не возникло. Невероятно, но факт: результаты проверки показали, что его отпечатки пальцев и рисунок сетчатки совпадают с данными Чу Ли, хотя на экране монитора маячило изображение не Чу Ли, а преображенной Сон Чин. Этот успех озадачил его больше, чем любой провал. Он, конечно, знал, что Систему в принципе можно одурачить, но не до такой же степени. Это было немыслимо, и он еще больше уверился в том, что является орудием в руках божественного провидения.

Капитан Сабатини не солгал насчет того, что его корабль не предназначен для взлета с поверхности Земли; трудно было даже представить себе, как он смог хотя бы приземлиться. В пассажирский салон пришлось пробираться сбоку, через открытый воздушный шлюз, а поскольку корабль стоял не вертикально, а под углом сорок пять градусов, передвигаться внутри него было нелегко. В салоне стояли огромные кресла с непропорционально толстыми спинками, а само помещение напоминало лабиринт, состоящий из бесчисленного количества лестниц, лесенок, ступенек и поручней.

Рослый охранник, похожий на бывшего борца, уложил Чу Ли в одно из дальних кресел в переднем ряду. Мальчик так глубоко утонул в подушках, что испугался, как бы они его не задушили, а ремни, которые удерживали его в кресле, были затянуты настолько туго, что он даже не мог повернуть голову, чтобы рассмотреть, где разместили его товарищей.

Наконец в салон вошел Сабатини, с привычной ловкостью пробираясь сквозь путаницу ступенек и перил. Он миновал последний ряд кресел и пропал из виду; Чу Ли не знал куда, а посмотреть не мог.

В задней части отсека располагались два небольших помещения, битком набитых электроникой. Капитан уселся в кресле, которое передвигалось с помощью электромоторов, управляемых движениями его пальцев, и пристегнулся. Ремни охватывали только тело, но при необходимости он мог, для пущей безопасности, продеть руки в специальные лямки. Сабатини надел на голову легкое переговорное устройство, состоящее из наушников и крошечного микрофона.

– Капитан – пилоту. Приготовиться к старту. Задраить внешние люки. Включить внутренние системы, – спокойно приказал он.

Где-то в отдалении взвыли сирены. Трапы были моментально убраны, двери воздушного шлюза закрылись – сперва внешняя, затем внутренняя – и загерметизировались. Послышался негромкий гул, и внезапно – до сих пор горели только дежурные лампы и красные индикаторы над люками – освещение включилось на полную мощность. Со всех сторон раздался свист нагнетаемого воздуха. Уши заложило.

– Переключиться на пассажирский интерком, продолжать подготовку к старту, – приказал капитан. Потом он заговорил на другом языке, и его голос шел из динамиков над головами у пассажиров:

– Добрый вечер. Я знаю, что сейчас вы испытываете неудобство, но это ненадолго. До старта осталось одиннадцать минут, а примерно через сорок минут после этого мы выйдем на орбиту и включим искусственную гравитацию. Правда, там нам придется выдержать еще одно включение двигателя при уходе с орбиты, но по сравнению с тем, что вас ожидает сейчас, это пустяки. От вас потребуется только сесть в кресла и пристегнуть ремни. Выход за пределы гравитационного поля Земли – самая тяжелая часть пути. Вы почувствуете, словно огромная рука вдавливает вас в кресла, а грохот и тряска будут такими, что вам покажется, будто корабль рассыпается на кусочки, но не беспокойтесь. Это нормально. Немного погодя вы почувствуете, что давление исчезло и вы как будто ничего не несите, и в какой-то степени так оно и будет. В голове салона под потолком имеется монитор, который показывает вид с кормы. Полюбуйтесь. Скорее всего вы никогда больше такого не увидите.

Он переключился на внутренний канал. Компьютер непрерывно снимал данные о состоянии заключенных и выводил их на экран, но Сабатини не обращал на них внимания. Столбик кровяного давления не пробивает крышу, и этого достаточно.

– Чу Ли! – услышал он девичий голос через три кресла.

– Я здесь. Это ты, Чо Дай?

– Да. Чу Ли, я боюсь. Мне не нравится этот летающий корабль.

– Это просто корабль, и во многих отношениях он ничем не отличается от тех, что плавают по рекам, – сказал он, желая ободрить ее. Сам Чу Ли нисколько не боялся ни корабля, ни полета. То, чего действительно надо опасаться, придет позже, через много дней.

– Меня гораздо больше тревожат его слова насчет того, что мы никогда уже не увидим такого, – прокричал сзади Ден Хо.

– Ненавижу ожидание! – добавила Чо Май с переднего кресла. – Хоть бы все это началось побыстрее, а там будь что будет!

Внезапно корабль задрожал, и они почувствовали, что опрокидываются на спину. Это было очень неприятно. Лампы на мгновение погасли и вспыхнули вновь; гул нарастал, а вместе с ним росла и вибрация. Ощущения движения не было, но, взглянув на монитор, Чу Ли увидел стремительно уменьшающиеся здания космопорта. Потом в объективе показалась желтая степь, и в этот момент невидимая рука, о которой предупреждал Сабатини, всей тяжестью навалилась на них.

Ощущение было такое, словно из них выжимают воздух. Девушки испуганно закричали. Это продолжалось всего несколько минут, но минуты эти показались часами.

Уничтожающая тяжесть пропала так внезапно, что вместе с неожиданной легкостью они испытали головокружение, а когда Чу Ли достаточно овладел собой, чтобы посмотреть на монитор, то увидел лишь клубящийся молочно-голубой туман, в котором мелькало что-то коричневое, похожее на фрагменты рельефной карты какой-то странной местности. Честно говоря, он ожидал чего-нибудь более впечатляющего и был слегка разочарован.

Еще несколько раз включались двигатели, корректируя курс, но толчки были короткими и не особенно чувствительными. "Теперь мы по крайней мере сидим прямо", – с облегчением подумал Чу Ли. Сила тяжести постепенно увеличивалась, но привычного уровня так и не достигла. Пропел зуммер – и в салон вошел капитан Сабатини; на голове у него было оголовье с наушниками. Он проверил всех по очереди и остановился возле Чу Ли.

– У нас мало времени, так что слушайте хорошенько, – громко сказал он. – Сейчас я сниму ваши сбруйки и надену на вас кое-что поудобнее. Настоятельно рекомендую вам не пытаться делать глупостей. С помощью этих наушников и микрофона я могу управлять любым механизмом на корабле. Приказы я отдаю на языке, которого никто из вас не знает, так что не воображайте, что вы можете сорвать с меня оголовье и начать командовать. Всякому, кто причинит мне хоть малейшие неприятности, придется плохо.

Он просунул руку под кресло Чу Ли и чем-то щелкнул. Тугие привязные ремни тотчас расстегнулись и втянулись в кресло. На какой-то момент Чу Ли оказался свободным, но он понимал, что время действовать еще не настало. Они знали еще слишком мало, а на этом корабле многое не соответствовало схемам, запечатленным в его памяти.

– Вставай! – приказал капитан, и Чу Ли встал. Он чувствовал себя необычно легким и с трудом сохранял равновесие. Сабатини отдал приказ на своем странном языке, и в стене открылась маленькая ниша. Вытянув оттуда что-то похожее на пояс, прикрепленный к тонкой, но прочной цепочке, он надел его на Чу Ли, на талию, пропустив под рубахой. Сабатини проделал ту же процедуру с остальными, а потом принес влажные полотенца девушкам, которых стошнило во время старта.

Чу Ли обследовал свой поводок. Пояс сидел не туго и не причинял особых неудобств. На спине находилась маленькая коробочка, одновременно замок и электронное устройство, управляющее натяжением цепочки. Можно было слегка ослабить цепь и передвинуть коробочку на живот, но снять цепь совсем она не позволяла.

– Ну а теперь я вам все объясню, – сказал Сабатини. – Эти цепочки достаточно длинные, чтобы вам была доступна любая часть салона. Они автоматически выбирают слабину или вытравливаются, но вам надо помнить, что цепочки не допускают перекрещивания. Это сделано, чтобы они не перепутались, и к этому надо привыкнуть. Если вы дадите мне хоть малейший повод – я отдам приказ притянуть вас к стене и держать так до конца рейса. А сейчас немного ослабьте цепи, передвиньте коробочки на живот и садитесь. Пока еще мы не можем устроиться поудобнее. – Когда приказание было исполнено, капитан продолжал:

– Искусственная сила тяжести на корабле всего около семидесяти процентов от той, к которой вы привыкли на Земле, так что поначалу вам будет трудно передвигаться. Помните, что если на Земле вы весили пятьдесят килограммов, то здесь – всего тридцать пять. Если вы споткнетесь, то будете падать чуть медленнее обычного. Есть вопросы?

Вопросов было много, но они оставили их при себе.

– Ну ладно. Если каждый будет вести себя хорошо, нам не понадобится ничего, кроме этих цепочек. Через день-другой вы так привыкнете к ним, что перестанете их замечать. Вы будете в них спать, есть, мыться в душе. Однако можете быть уверены, что на корабле есть и другие средства обеспечить мое спокойствие, но совсем не такие разумные и удобные. Позже я выдам вам чистую одежду, покажу, куда ходить по нужде и как действует душ. А сейчас пристегните поясные ремни и сидите смирно. Нам предстоит пережить еще одно ускорение, а потом до самого конца рейса корабль пойдет по инерции.

Второе ускорение сопровождалось такими же шумом и вибрацией, что и взлет, но давление гигантской руки было гораздо слабее и продолжалось не очень долго.

И все же Чу Ли беспокоился. Слова капитана о чистой одежде встревожили Чу Ли. Он боялся, что его тайна раскроется прежде, чем он успеет подготовить остальных. Кроме того, его сильно беспокоила вежливость капитана, весьма странная для человека, которому предстоит отвечать за порядок на корабле, пере возящем четырех заключенных. В конце концов, это не увеселительный круиз, и Чу Ли ожидал от тюремщика большей жестокости.

* * *

Пассажирский салон, как называл его Сабатини, сам по себе был почти чудом. Несколько команд на том же незнакомом языке, какие-то манипуляции со скрытой в стене панелью – и кресла убрались в пол, а вместо них появились большие откидные кожаные сиденья, которые, разложив их полностью, можно было превратить в удобные кровати. Они стояли тесным кольцом вокруг большого стола, отделанного пластиком, а освободившееся место предназначалось, вероятно, для занятий физическими упражнениями.

В кормовой части салона имелось три двери, ведущие, как выяснилось впоследствии, в следующий отсек – грузовой, в личную каюту Сабатини и в странное помещение, набитое сложным электронным оборудованием. Примерно в метре от каждой двери была проведена красная черта, заходить за которую не позволяли цепи.

Перед столом с креслами были еще три двери. Средняя вела, по словам капитана, в носовой отсек, лишенный воздуха, и красная черта перед ней тоже отмечала запретную зону, а за двумя другими располагались туалет и душ.

Душ, кстати, был довольно своеобразен и представлял собой широкую пластиковую трубу с овальным вырезом. Раздевшись, полагалось зайти в этот вырез, после чего он задвигался и со всех сторон начинали бить сильные струи воды. Душ был автоматическим и оборудован тремя степенями сушки.

В первые дни их скуку разгоняли лишь случайные объяснения Сабатини. Чистая одежда – белые хлопчатобумажные пижамы свободного покроя – позволяла Чу Ли поддерживать инкогнито, хотя Ден Хо уже начал поглядывать на него с любопытством. Чу Ли знал, что приближается время, когда он больше не сможет хранить свою тайну, но пока еще не был готов раскрыть ее.

Сабатини редко появлялся в пассажирском салоне, и это дало им возможность немного исследовать свою тюрьму. Следящие устройства в салоне обнаружить не удалось, хотя Сабатини, несомненно, мог наблюдать за ними из любого помещения на корабле. Громкоговорители наверняка были одновременно и динамиками, но с этой трудностью они справились легко: одна пара громко разговаривала перед самыми динамиками, а другая в это время шепотом обсуждала всякие секретные проблемы.

– Что ты думаешь о пассажирском салоне? – спросила Чо Дай у Чу Ли во время одной из таких бесед.

– Он, несомненно, перестроен, поскольку совсем не похож на те, что обычно бывают на кораблях такого типа, – ответил он. – Скорее всего кроме заключенных на нем возят и высокопоставленных особ. Этим, кстати, вероятно, объясняется отсутствие мониторов и записывающих устройств. Оба помещения позади тоже нестандартные. В частности, совершенно непонятно, зачем нужна эта комната, начиненная электроникой, и для чего он таскает на себе наушники. Корабль полностью автоматизирован, его пилотирует автономный компьютер, а у него там настоящий капитанский мостик. В передней части корабля тоже много необычного, если эта средняя дверь – воздушный шлюз, то почему на ней нет индикаторов и уплотнений, как на остальных? Значит, там по крайней мере еще в одном помещении есть воздух. Это наверняка. Но почему? И где скафандры? Они должны находиться в специальном отсеке, открывающемся в салон, но здесь, похоже, нет других отсеков, кроме тех, куда убираются наши цепи, и тех, откуда мы берем еду и воду и куда сбрасываем мусор. Все это выглядит более чем странно.

– И еда очень странная, – заметила она.

– Это еда иноземных дьяволов, но она годится и нам, а это главное. Просто корабль не китайский. Ты пробовала цепи?

– Эту коробочку нетрудно обмануть. Мыс Чо Май уже придумали два способа ее снять. Замки на дверях простые, электронные. Я подсмотрела комбинацию, она почти такая же, как на дверях туалета и душа. Мы можем вскрыть их в любой момент.

– Я думал, что вам нужны инструменты…

– Они у нас уже есть. Капитан так ничего и не заметил. Главное – это его наушники. Он действительно может управлять всем – мы следили, – а язык невозможно разобрать.

Чу Ли кивнул:

– Прежде всего нужно как можно больше выяснить о самом корабле. Когда Сабатини заснет, ты покажешь мне, как снять цепь, и откроешь то помещение, где полно электроники. Сначала мы должны узнать все, а потом уже действовать.

Наконец Сабатини ушел к себе в каюту. Выждав на всякий случай еще некоторое время, Чо Дай избавилась от своей цепи, а потом помогла Чу Ли.

Чо Дай не хотела рисковать, набирая комбинацию. Вместо этого она умело обошла клавиатуру и почти бесшумно открыла замок украденными инструментами. Когда она отодвинула дверь, Чу Ли поцеловал девушку и вошел в загадочное помещение.

Большая часть оборудования была ему незнакома, хотя некоторые приборы он узнал, а о назначении других догадывался. Среди прочего тут имелся небольшой ментопринтер и множество картриджей, пронумерованных арабскими цифрами, но безо всяких надписей. Сам ментопринтер был слишком прост, чтобы использовать его для психохирургии; скорее всего с его помощью Сабатини мог при необходимости быстро выучить очередной иностранный язык или войти в курс изменений, сделанных при последнем ремонте корабля. На мониторах светились схемы тех помещений, где они сейчас находились; наверное, можно было посмотреть и другие уровни, если бы удалось дать правильную команду. Впрочем, одно было совершенно ясно: герметизированная часть корабля, очерченная на схеме голубым, простиралась далеко к корме и к носу от пассажирского салона. Однако область действия искусственной силы тяжести, похоже, ограничивалась лишь салоном и еще одним, гораздо большим по размерам, отсеком, видимо, предназначенным для перевозки животных, как говорил капитан.

К несчастью, основная часть пояснительных надписей была сделана на незнакомом Чу Ли языке. Он с тоской взглянул на ментопринтер и картриджи. Нужный наверняка где-то здесь, но где именно? У него не было времени, чтобы изучить их все.

Тем не менее он сразу сообразил, что здесь намного больше оборудования, чем требуется для человека, сопровождающего груз. Больше всего помещение было похоже на отсек управления, но управлением-то занимался компьютер!

Единственное логически возможное объяснение поразило его как громом. Неужели Сабатини – действительно капитан корабля? Чу Ли припомнил сложные конструкции шлемов, увиденные в лабораториях нелегальных технологистов. Они сами придумали и сделали их и были уверены, что найдут, куда подключить. Но что, если неизменные капитанские наушники и микрофон предназначены именно для этого? Итак, Сабатини сам водит свой корабль!

Чу Ли резко повернулся к двери, но в этот момент она с невероятной быстротой и силой захлопнулась. Он попытался открыть ее, но не смог. Ловушка!

– Оставайся на месте и ничего не трогай! – Голос Сабатини раздавался из маленького динамика на пульте. – Сначала я управлюсь с твоими друзьями и буду с ними намного вежливее, если ты спокойно сядешь в кресло и подождешь, пока я приду за тобой.

В тоне капитана не было злобы, но Чу Ли не сомневался, что тот не замедлит исполнить свою неявно высказанную угрозу. Он послушно сел в кресло и постарался осмыслить то, что видел перед собой.

Казалось, прошла вечность, прежде чем дверь отворилась и яркий свет ударил Чу Ли в глаза. Сабатини, в тенниске и шортах, стоял перед ним с небольшим пистолетом в руке. Наушники были на нем.

– Пора выходить, – небрежно сказал он. – А я-то гадал, не будет ли этот рейс слишком скучным. Ну, давай! Пошел!

Войдя в салон, Чу Ли увидел, что сестры стоят на коленях, прикованные к полу за лодыжки. Цепи снова были на них. Ден Хо лежал в кресле, скованный по рукам и ногам. Увидев Чу Ли, Чо Дай виновато опустила голову.

Чу Ли взглянул на пистолет в руке Сабатини. Такого он никогда не видел: маленький, из красного пластика, со шкалой на рукоятке, кнопкой вместо спускового крючка и металлическим острием на конце ствола.

– Я уже показывал твоим подружкам, как действует станнер, – предостерег его капитан. – Но если хочешь, с удовольствием повторю для тебя. Сейчас он установлен на легкий шок. На половине мощности он отключит тебя на пару минут, а на полной может остановить сердце.

– Верю, – мрачно отозвался Чу Ли.

– Ну, тогда к делу. Надень цепь. Вот она. Теперь – руки за спину. Так… – На запястья Чу Ли легли жесткие наручники, не позволяющие даже шевельнуться. – На колени!

Он повиновался, и Сабатини приковал его к полу, лицом к лицу с девушками, стоящими на коленях у другой стены салона.

Капитан опустил оружие:

– Так вот, я вам уже говорил, что могу быть весьма решительным, когда кто-нибудь пробует взять верх надо мной. Я не сомневался, что вы что-то затеваете, прикрывая громким разговором свои шепотки по углам, а из ваших документов я знал, что девушки – мастера по части замков. Перед сном я устанавливал сигнализацию на все двери, а сигнал выводил в свою каюту. Мне хотелось посмотреть, как далеко вы зайдете.

Теперь Чу Ли понял, что произошло. Когда капитана разбудил сигнал, ему оставалось только схватить наушники, чтобы тут же выяснить, какой датчик сработал. Потом он перекрыл своей командой действие обычного замка и управился с остальными при помощи станнера.

– Ну ладно, это всего лишь досадное недоразумение. – Сабатини говорил почти добродушно. – Если бы я был настроен решительно, разозлен или хотя бы огорчен, то так бы и оставил вас на все тридцать девять суток, а кормил бы из лоханки, как скотину. Или может быть, отправил бы вас поближе к корме, в клетки для животных. Но это всего лишь потому, что такие вещи приводят меня в прескверное расположение духа. Вот если бы кто-нибудь поднял мне настроение, я мог бы многое простить и забыть…

Капитан прошествовал к своей каюте и вернулся с длинным прямым ножом довольно-таки зловещего вида. Он пробормотал несколько слов в микрофон, и внезапно обеих девушек подтянуло вверх и потащило к стене. Цепи выходили из стены немного выше пояса, и сестры повисли, едва касаясь пола пальцами ног.

Сабатини подошел к Чо Дай.

– Лицо у тебя никуда не годится, – сказал он, – а вот как насчет всего остального?

Ловко орудуя ножом, он разрезал на ней рубашку и брюки. У Чо Дай было красивое тело, но что-то заставило капитана остановиться. Он приказал ослабить цепь и, схватив девушку за плечи, развернул лицом к стене.

Чу Ли охнул, да и Сабатини ужаснулся не меньше. Спина Чо Дай от плеч до ягодиц была сплошь покрыта рубцами и шрамами.

– Че-е-ерт! Кто-то неплохо над тобой поработал, а, красотка? – Он вновь поставил ее на колени. – Оставайся так. Посмотрим, что там с твоей сестрой.

У Чо Май шрамы, пожалуй, были даже хуже.

– Н-да… – пробурчал капитан. – Вот об этом в бумажках ничего не сказано. Черт побери, девочки, от вас никакого удовольствия. – Он помедлил. – Однако надежда умирает последней, не так ли? Ох, как многого недостает в официальных документах…

Он повернулся и не торопясь пересек салон.

– ..Не правда ли, мальчик мой?

Теперь Чу Ли, в свою очередь, был подвешен к стене. Капитан на глазах остальных неторопливо срезал с него одежду, и все, кроме него, были поражены тем, что под ней открылось. Сон Чин была генетически сконструирована как воплощение совершенства, и на ее теле не было ничего лишнего, не говоря уже о шрамах.

– Вот это уже похоже на дело, – с вожделением заключил Сабатини и снова поставил Чу Ли на колени.

От изумления Чо Дай даже перестала смущаться собственной наготы.

– Чу Ли, неужели ты действительно девушка? Но.., но как же это может быть?

– Я бы тоже не прочь это знать, – вмешался Сабатини. – В документах ты значишься юношей, у тебя соответствующий голос, и Главная Система считает тебя мужчиной.

Ну вот и все… Его тайна рухнула. Чу Ли понимал, что правде никто не поверит, но он заранее придумал подходящее объяснение и отшлифовывал его целыми днями.

– Я здесь ни при чем, – солгал он. – Это они.., изменили меня. Хирургия и психохимия. Но они не успели закончить работу, и по моему голосу, по моим привычкам можно увидеть, что внутренне я не изменился.

– Снаружи ты, на мой взгляд, выглядишь совсем неплохо, – заметил Сабатини.

– Но зачем они это сделали? – спросила Чо Дай.

– Чтобы подменить мною Сон Чин, дочь верховного администратора. Ее послали на обработку, но у нее хватило власти организовать подмену, и я по росту как раз подходил. Выбирать мне не приходилось. Они уже почти закончили, но тут пришел приказ о нашей отправке. Отменить его они не могли, а дать кому-то другому мои отпечатки пальцев и рисунок сетчатки не сумели, так что пришлось им посылать меня как есть.

– Мышь, это правда ты? – наконец обрел дар речи Ден Хо.

– Глубоко внутри – да, брат мой. Мне очень жаль. Они, видимо, использовали гипноз, потому что я не понимал, что со мной сделали, до самого отлета, когда его действие прошло.

– Чу Ли, прости меня! – в отчаянии крикнула Чо Дай. – Ну почему, почему ты не сказал мне тогда?

– Рано или поздно я обязательно бы это сделал, – честно ответил он. – Но я.., я не хотел тебя огорчать, Чо Дай. Я – мужчина в теле женщины и чувствую себя мужчиной, как чувствовал до того, как со мной это сделали. Я мог не замечать твоих шрамов, но какая женщина в состоянии не обращать внимания на такое?

Сабатини не прерывал эту трогательную сцену и был изумлен до крайности – особенно когда было упомянуто имя Сон Чин. Дополнительная проверка, которую им пришлось пройти перед вылетом, была вызвана именно известием, что Сон Чин, дочь верховного администратора Китайского Региона, бесследно исчезла из самой сердцевины зоны максимальной секретности. Сабатини прекрасно знал возможности тамошних мясников. Они вполне могли слепить из ненужного парнишки дубликат этой девушки, а саму ее превратить в кого-то еще, кого можно бесследно убрать, с тем чтобы она заняла его место, – и возможно, даже за пределами Китая.

Все сходилось как нельзя лучше. На мгновение у него даже мелькнула мысль, что на самом деле Чу Ли и есть Сон Чин, но, поразмыслив, капитан пришел к выводу, что так настойчиво стремиться на Мельхиор может только полный кретин. Кроме того, она прошла контроль в качестве юноши, и это делало ее легенду неуязвимой. Сабатини так и подмывало вернуться и выдать ее за настоящую Сон Чин в надежде заиметь парочку влиятельных друзей, но его обман мог быть легко разоблачен после сверки с данными о предполетной проверке, и капитан, хотя и неохотно, отказался от этой мысли.

Сабатини внимательно оглядел Чу Ли:

– Ну, дружок, работа что надо. Ни швов, ни шрамов, никаких следов. Великолепно. Не знаю, что там у тебя в башке, но что отрезано, то отрезано, и придется тебе учиться быть девушкой. А я, пожалуй, возьму на себя труд преподать тебе за оставшееся время кое-какие уроки… Эй-эй! Полегче! Тебе все равно ничего не сделать, так что сиди!

Чу Ли в ярости попытался кинуться на капитана, но безрезультатно.

– Сиди и слушай, – продолжал Сабатини. – На Мельхиоре тобой займутся с удовольствием. Работа превосходная и как раз в их вкусе. Слегка незавершенная, но это пустяки. Тебя изучат, разберут по кусочкам твой мозг и доделают ее. А когда доделают, подарят кому-нибудь. Ты выглядишь точь-в-точь как Сон Чин, и чтобы ее отец тебя не заметил, упрячут туда, куда верховные администраторы даже не заглядывают. Все будет шито-крыто, особенно учитывая, что к тому времени у тебя пропадет всякий интерес к машинам и побегам. Никому не повредит, если мы приступим к делу прямо сейчас, а если меня это развлечет, я смогу даже забыть этот досадный инцидент.

– Я никогда не опозорю себя. – Чу Ли презрительно сплюнул. – Может быть, все будет так, как ты говоришь, но тогда мне не придется мучиться сознанием своего позора. А с тобой я буду драться, даже если это безнадежно!

– Чу Ли! Не надо! – в один голос закричали сестры. – Взгляни на нас! И все было бесполезно! Цена и так слишком высока, чтобы платить еще!

– Ты не знаешь, что это такое, – продолжала Чо Дай. – И не можешь знать. Разве ты не видишь, что прячется под его улыбкой, разве не понимаешь, что он такой же, как и те?

– Послушай ее, – промурлыкал капитан. – Она говорит правду, знаешь ли. Я могу довольно-таки.., м-м-м.., творчески толковать свои права.

– Никогда! – воскликнул Чу Ли. – Лучше изуродуй и мое тело, чтобы больше никто не возжелал его!

– В этом есть смысл, – согласился капитан. Он ненадолго задумался, потом сказал что-то в микрофон. Средняя дверь в задней стене открылась, и в салон выкатилась аварийная медицинская установка.

– Мне, знаете ли, неохота доставлять себе лишние хлопоты, особенно если я могу этого избежать. – Тон его был небрежным и почти дружеским. – Для этого есть много способов, но настроение у меня плохое, меня разбудили среди ночи, и все такое… Сдается мне, что основную роль в этом.., скажем так, происшествии, сыграли вот эти две замочных дел мастерицы. Думаю, что на Мельхиоре не станут придираться, если я добавлю им кое-что от себя, а без указательных или больших пальцев вам будет сложнее проделывать ваши фокусы, не так ли?

– Нет! – закричал Деч Хо. – Ты чудовище! Ты не сделаешь этого!

– Он этого не сделает, – подтвердил Чу Ли. – Он обязан доставить груз неповрежденным.

– Еще как сделаю, – ухмыльнулся капитан. – Там не берут в расчет такие мелочи. Они все понимают. И потом, ты лучше любого другого знаешь, что можно заново отрастить и пальцы, и все, что угодно, если им это понадобится. Вы еще увидите, чем они наградят вас!

У Чу Ли упало сердце: он понимал, что капитан прав. Лица девушек превратились в застывшие маски ужаса.

– Ну ладно, змея. Что тебе нужно? Мое тело? Такова твоя цена?

– Это было сначала, но теперь я хочу большего. Мне нужно сотрудничество. Повиновение. Впереди долгий рейс. Мне нужна служанка. Она должна делать все, что я скажу, и обходиться без цепи. Если я сохраню твоим подружкам пальчики, мне придется сковать им руки до конца рейса. Они не смогут есть сами, значит, кто-то должен их кормить. И еще мне нужна любовница, которая, не задумываясь, будет исполнять мои желания. – Он снова вытащил маленький пистолет. – Если ты промедлишь, возразишь или я останусь недоволен твоими услугами, ты получишь вот это.

Он выстрелил. Чу Ли никогда еще не испытывал такой боли и не смог сдержать крик.

– А если ты опять задумаешь какую-нибудь пакость или хотя бы заговоришь с ними об этом, сестра твоей подружки лишится больших пальцев. Второй раз – и твоя подружка потеряет свои. А что до этого толстячка в кресле, то при малейшем поводе с твоей стороны я снова прикачу сюда эту штуковину и сделаю так, чтобы я остался единственным мужчиной на корабле. Понятно?

Сестры Чо с мольбой смотрели на Чу Ли.

– Хорошо, – мрачно сказал он. – Я сделаю все, что ты скажешь.

Новый удар маленького оружия залил его тело жгучей болью.

– Отныне твое имя, единственное имя, на которое ты будешь отзываться, даже своим друзьям – Раба. Меня ты будешь называть "господин" или "досточтимый капитан". Моя раба должна говорить о себе как о женщине, и вы все тоже – употребляйте женский род, когда будете говорить с ней или о ней. Я хочу вбить это ей в голову, раз и навсегда.

– Кроме того, всем вам надлежит кланяться в моем присутствии, – продолжал Сабатини, – а ты, Раба, будешь стоять передо мной на коленях со склоненной головой и угадывать мои желания. Во избежание краж до прибытия на Мельхиор вы все будете ходить голыми. Что ты на это скажешь, Раба?

– Как прикажете, досточтимый капитан, – склонив голову, выдавил Чу Ли сквозь стиснутые зубы. Сабатини подошел к нему:

– Я знаю, о чем ты думаешь, но не надейся на это. Видишь ли, ты потеряла все. Все, кроме чести и достоинства, но я сдеру с тебя и их. Ты единственная из всей вашей компании, в ком хоть что-то есть. Вот почему ты у них главная. Но я сломаю тебя еще до конца рейса.

Он убрал медицинского робота и, принеся несколько U-образных скоб, снял с Чу Ли цепь и приказал ей лечь на пол, приняв совершенно непристойную позу. Принесенными скобами он прикрепил к полу ее руки и ноги, а потом отложил оружие и стал сбрасывать с себя одежду.

В мучительном молчании они смотрели, как совершается окончательное унижение Чу Ли. Он был умышленно жесток с ней, и это явно доставляло ему удовольствие.

* * *

Сабатини поместил свою рабу отдельно от остальных, в маленьком темном помещении размером два на два метра и высотой в полтора. Свет просачивался через узкое зарешеченное оконце под потолком этого ящика. Выглянуть в него она не могла, а вибрация глушила все звуки. Иногда капитан выпускал ее и проверял, как она себя ведет, а потом, придравшись к какой-нибудь мелочи, загонял обратно. С друзьями она виделась только в его присутствии и обязана была говорить с ними раболепным тоном и очень громко. Малейшее нарушение наказывалось лишением пищи, воды и выходов в туалет.

Впрочем, Сабатини явно не оставлял без внимания и остальных троих. Ден Хо стал молчалив и, казалось, полностью ушел в какой-то свой, внутренний мир, а обе девушки выглядели безучастными, вялыми и покорными.

Капитан больше не сковывал свою рабу, но с каждым днем становился все более жестоким и требовательным. Как-то раз он оставил свой станнер на столике у кровати, где насиловал ее. Она схватила оружие и выстрелила в него, и еще, и еще… Сабатини расхохотался. Он нарочно бросил его туда, вынув разрядник. Потом он сунул ей в руки нож и приказал нападать, но она лишилась оружия прежде, чем смогла хоть что-то сделать. Он избил ее до потери сознания, изнасиловал и швырнул обратно в ящик, а потом будил каждый час, не давая ни есть, ни пить, и не выпуская в туалет.

В конце концов Чу Ли дошла до такого состояния, что ее искренняя раболепность уже не вызывала сомнений. Тогда Сабатини выпустил ее из ящика и позволил поспать. Ее поведение и после этого оставалось безупречным, и он начал постепенно делать послабления. Он почистил и продезинфицировал ящик. Он разрешил ей принять душ. Он стал лучше ее кормить. Пару раз ему все-таки пришлось наказать ее, но то были последние вздохи умирающего сопротивления, и в итоге у нее в голове осталась лишь одна мысль – как бы угодить своему хозяину. Для проверки Сабатини порой оставлял на видном месте оружие и кое-какие предметы, которые могли ее заинтересовать, но она была к ним абсолютно равнодушна.

Постепенно в Чу Ли начала зарождаться надежда, что капитан, оценив ее покорность, не отдаст ее на Мельхиор, а оставит на корабле. Сабатини, конечно же, не собирался этого делать, но косвенно поощрял такие мысли.

Наконец он окончательно выпустил ее из ящика и позволил присоединиться к остальным, правда, запретив ей разговаривать с друзьями шепотом.

Кстати, ее друзьям под постоянными наказаниями лишением пищи и воды и ударами станнера жилось немногим лучше, а перемена, произошедшая с той, которую они знали как Чу Ли, сломила их окончательно, и они утратили последнюю надежду.

На двадцать третий день полета Ден Хо покончил с собой.

Это было нелегко, но он хорошо все продумал. Забившись в туалет, он закрутил цепь вокруг шеи и заклинил ее в сливном механизме. Он умирал мучительно долго, но сумел подавить в себе инстинктивное стремление к жизни и до самого конца не проронил ни стона.

Эта смерть потрясла девушек, а Сабатини привела в неописуемую ярость. Сосредоточившись на Чу Ли, он упустил из виду остальных и теперь был вынужден срочно принимать меры, чтобы избежать подобных эксцессов в дальнейшем. Сабатини прекрасно понимал, что на Мельхиоре его за это по головке не погладят.

Прежде всего он решил устроить похоронную церемонию, чтобы не злить лишний раз своих подопечных. Произнеся над покойным несколько слов, он принес тело к двери центрального шлюза, положил его на пол и обратился к девушкам.

– Вы можете попрощаться с ним и прочитать молитвы, – торжественно сказал он.

– Если позволите, досточтимый капитан, – спросила Чо Май, слегка оживившись, – что с ним теперь будет?

– Обычно в шлюз входят в скафандре и перед тем, как открыть внешний люк, откачивают воздух. Я воздух оставлю и даже немного подниму давление. Тогда, когда внешний люк откроется, тело вынесет в открытый космос. Он вечно будет плыть в пространстве.

Глаза Чо Май, которой всегда нравился Ден Хо, наполнились слезами.

– Как хорошо… – прошептала она едва слышно. – Он станет звездой в небесах…

Девушки произнесли молитвы и прощальные слова, но Чу Ли стояла неподвижно. Она первая обнаружила тело, первая увидела нелепую гримасу и мертвые, выкатившиеся из орбит глаза. Искаженное смертной мукой лицо врезалось ей в память сильнее, чем все, что она видела и испытала во время своей ужасной одиссеи.

Сестры отступили от покойного, и Сабатини принялся укладывать тело в шлюзе.

Что-то словно шевельнулось и сдвинулось внутри Чу Ли. Настоящий Чу Ли, вышвырнутый из жизни, как ненужная вещь.., надменная и гордая Сон Чин, теперь униженная и изнасилованная.., страдания сестер, повинных лишь в детской шалости… Сабатини, расчетливый и безжалостный, олицетворение всей системы.., тихое отчаяние Ден Хо, который избрал мучительную смерть, лишь бы не видеть этого…

– Нет! – прошептала она одними губами, одним дыханием. Сабатини ничего не слышал, но сестры услышали и переглянулись, еще не зная, не понимая, но уже готовые действовать. Чу Ли неслышно скользнула капитану за спину. Он был сантиметров на пятнадцать выше ее и гораздо сильнее, но она знала, что пришел се миг. Рискнуть и, может быть, проиграть или навек остаться рабой – она сделала выбор и прыгнула, сдернув оголовье с наушниками с головы капитана. Микрофон хлестнул его по лицу. Он еще поворачивался, не в силах прийти в себя от изумления, когда она изо всех сил, удесятеренных яростью, толкнула его в шлюз. Он покачнулся, но успел ухватиться за край двери.

Сестры с разбегу ударили его головами в живот. Он нелепо хрюкнул и свалился в шлюз, на тело Ден Хо, но тут же вскочил.

– Ах вы сучки! Вот я вас!.. – взревел он, а Чу Ли уже накатывала тяжелую дверь шлюза. Сообразив наконец, что они задумали, Сабатини уперся в дверь, а девушки втроем навалились на нее с другой стороны. Какое-то мгновение ярость боролась с отчаянием – и отчаяние победило. С негромким шипением дверь закрылась, и Чу Ли, кое-как дотянувшись до запорного колеса, повернула его.

– Что хотите делайте, хоть ногу туда суньте, но не дайте ему повернуть колесо изнутри! – крикнула она сестрам и метнулась к панели управления. Сабатини был ленив, она знала, что он заранее запрограммировал последовательность операций, но ведь надо было еще найти нужную кнопку… Сестры скованными руками держали колесо, привалившись к нему спиной, а огонек над дверью шлюза все мигал желтым, зеленым, желтым, зеленым…

Кнопок было всего пять, Чу Ли по очереди нажала все – ничего. Понимая, что скоро сестры вот-вот не выдержат и дверь откроется, она продолжала отчаянно нажимать кнопки, одну за другой. У нее должно получиться… Должно… Должно…

Внезапно вспыхнул красный сигнал, оглушительно зазвенел звонок. Сабатини на мгновение замер, и сквозь маленькое окошечко в двери шлюза она увидела его полные отчаяния глаза. Он ударил кулаком по двери, выругался и возобновил бешеную атаку на колесо, но теперь против него была и Чу Ли. Процедура шлюзования занимала всего около сорока секунд, но ей они показались годами.

Повинуясь программе, внешняя дверь открылась. Тело Ден Хо моментально вынесло наружу, но Сабатини удержался за колесо. Его тело вытянулось горизонтально, руки судорожно вцепились в обод, перекошенное ужасом лицо прижалось к смотровому окошку, но вот весь воздух вышел, и искусственная тяжесть потянула его вниз.

Совершенно измотанная, Чо Дай сползла на пол; ее сестра опустилась рядом.

– Как ты думаешь, можно закрыть внешнюю дверь? – спросила она, едва дыша от усталости.

– Пока нет, – ответила Чу Ли. – Я слышала, что человек способен задержать дыхание не больше чем на пять минут. На всякий случай дадим ему десять.

Она тоже села на пол, измотанная ничуть не меньше, чем ее подруги. Мускулы рук и плеч ныли, и, похоже, она растянула оба запястья. Но дело того стоило. Зрелище беспросветного ужаса на лице Сабатини, даже мимолетное, с лихвой окупило причиненные им страдания, издевательства и позор. Ден Хо умер не напрасно.

Чо Дай подползла к Чу Ли и поцеловала ее:

– С возвращением!

– Это ненадолго, но я ни о чем не жалею. Мы его убили, и скоро корабль узнает об этом. С минуты на минуту он должен пустить сонный газ.

Чо Дай побледнела:

– Я совсем забыла… Наверное, потому он и держался так уверенно. Эти чужеземные дьяволы не имеют никакого понятия о чести. Но все же лучше было бы победить окончательно.

Чо Май, прислушавшись к ним, задумалась:

– Мне кажется, если бы газ должен был пойти, он бы уже пошел. Либо капитан нам солгал, либо он еще жив.

Чу Ли вскочила, позабыв об усталости:

– Точно!

Она прижалась лицом к смотровому окошечку. Никого и ничего. Правда, разглядеть, что творится у самой двери, Чу Ли не могла. В то же время внешний люк оставался открытым и звонок звенел не переставая. Воздуха в шлюзе наверняка не было, там царил космический холод, но все же одна мысль не давала ей покоя.

Тяжесть. Искусственная гравитация действовала во всем отсеке, включая и воздушный шлюз. Если Сабатини не вытянуло наружу, почему же он не лежит там, на полу шлюза, с руками, намертво примерзшими к штурвалу двери?

Корабль был переделан – явно нелегально, но весьма искусно, и в нем была уйма всяких ниш и вспомогательных отсеков. Нет ли чего-нибудь в этом роде и в шлюзовой камере? Учитывая толщину стен, это было вполне возможно.

– Он наверняка сидит в каком-нибудь аварийном отсеке. Надо чем-то заклинить эту дверь, чтобы он не смог открыть ее, когда внешний люк закроется и шлюз автоматически наполнится воздухом. И нужно еще тщательно обследовать корабль и убедиться, что он не может попасть внутрь другим способом. В аварийном отсеке, безусловно, есть дыхательный аппарат, но вряд ли имеется большой запас воды и продуктов. Подождем, пока он иссякнет, а до тех пор попробуем поладить с автопилотом.

С этими словами Чу Ли наклонилась и подняла оголовье с наушниками. Служа капитану, она не утратила наблюдательности и теперь была уверена, что сумеет повторить странно звучащие слова, скорее похожие на рычание, которые управляли замками. Оголовье было порядком погнуто, но на вид вполне исправно. Чу Ли надела его – оно было ей велико – и произнесла команду, которой капитан открывал дверь отсека с электроникой.

Дверь отворилась, но, к своему изумлению, Чу Ли услышала в наушниках ответное рычание и на мгновение испугалась, нет ли на борту еще кого-то, но потом сообразила, что с ней говорит компьютер.

Еще давно она приметила в электронном отсеке продолговатый невысокий ящик – полный комплект ремонтных инструментов. Подтащив его к шлюзу, она открыла крышку, а сестры Чо подсказали ей, что взять и как этим пользоваться. Освободившись от наручников, они протянули сквозь спицы запорного колеса цепь и приварили ее к основанию ближайшего кресла.

Покончив с этим, они вернулись в электронный отсек. Все трое едва не падали от усталости, но были слишком возбуждены, чтобы заснуть. Чу Ли уселась за монитор и стала внимательно изучать схему корабля.

– Если я правильно понимаю, весь уровень, на котором мы находимся, герметизирован – я хочу сказать, тут есть воздух, и значит, мы можем здесь жить – кроме вот этого отсека позади и дальше к корме. Эти двойные линии, наверное, воздушные шлюзы, но если голубой цвет означает воздух, то они не действуют. Пойдем посмотрим?

Она открыла среднюю дверь командой на том же странном языке. Где-то в отдалении прозвучал звонок, а в наушниках опять забормотал компьютер. Больше ничего особенного не случилось, и, выждав для верности пару минут, они осторожно двинулись по узкому коридору.

Внезапно Чу Ли остановилась.

– Вот здесь я и жила все это время, – печально сказала она, показывая на низкую, темную нишу. – После того как проведешь там неделю, продашь и тело, и душу, и честь тому, кто тебя там держит.

Миновав коридор, они вышли в огромный отсек, заполненный клетками, которыми пугал Сабатини, клетки были сконструированы для любых животных, которых только можно представить, и даже для тех, которых и представить нельзя. За ними стояли большие закрытые контейнеры с пометками на незнакомом языке, и проход между ними был таким узким, что пришлось идти цепочкой.

На панели воздушного шлюза, как и предполагала Чу Ли, горел зеленый огонек. Когда она открыла дверь, шум огромных моторов стал почти оглушительным. Набравшись храбрости, Чу Ли вошла и, дойдя до второй двери, заглянула в окошечко:

– – Идите сюда! Посмотрите!

Сестры, опасливо озираясь, присоединились к ней. За шлюзом начинался второй грузовой отсек. Он был больше первого, сплошь заполнен контейнерами и вращался с головокружительной быстротой.

– Почему он вертится? – спросила Чо Май. Чу Ли задумалась:

– Я не уверена, но, кажется, припоминаю что-то очень давнее – из ев воспоминаний, – что-то такое там было… А, вот! Вы чувствуете, как мало мы весим?

Только сейчас они заметили, как мала здесь сила тяжести.

– По-моему, то помещение неподвижно, – сказала Чу Ли, – а вертимся как раз мы. Вам придется поверить мне на слово, потому что объяснить это слишком сложно, но именно таким способом на космических кораблях создается искусственная сила тяжести.

– Мы стоим на месте! – в один голос заявили сестры. – Вертится то помещение!

– Есть только один способ проверить это, но он довольно рискованный. Надо войти туда. Видите сеть? Если прыгнуть и ухватиться за нее, а потом по ней лезть.

– Нет-нет! Это очень опасно, – запротестовала Чо Дай. – В конце концов, какая разница, кто именно вертится? А полезного там ничего нет.

Чу Ли была слегка разочарована, но ей пришлось согласиться. Без нее девушки не смогли бы выжить в техническом мире корабля, для них непостижимом и почти магическом. Она неохотно оторвалась от окошка, и все трое вернулись в пассажирский салон. Чу Ли с облегчением увидела, что здесь все осталось по-прежнему.

Она снова взглянула на электронное оборудование, ментопринтер и нумерованные картриджи.

– Это устройство позволяет быстро изучить такие вещи, о которых ты понятия не имел, или стать тем, кем ты никогда не был, – объяснила она своим спутницам. – Это именно благодаря ей капитан так хорошо говорил на нашем языке. Я думаю, нам придется перепробовать все записи, чтобы выяснить, нет ли в одной из них ключа к языку, на котором он разговаривает с кораблем.

– А может, это его родной язык? – возразила Чо Дай.

– Сомневаюсь, – покачала головой Чу Ли. – Все компьютеры такого рода изготовлены на заводах, управляемых Главной Системой. Там работают только машины. Они общаются на своем собственном языке, языке чисел, и, чтобы люди могли разговаривать с ними, делается специальное устройство, которое то, что говорит компьютер, переводит на человеческий язык, и наоборот. Стандарты, по которым строятся корабли, установлены давным-давно, еще во времена наших предков, и в них по-прежнему используются древние языки.

– Но их же можно изменить на любые другие, разве не так? – настаивала Чо Дай.

– Можно, но проще выучить. Кроме того, я много раз слышала, как капитан бранился, а когда человеку случается выругаться от неожиданности, он скорее всего сделает это на родном языке, и даже это звучало мягче и мелодичнее, чем те слова, которыми он открывал двери. Тот язык грубый, немелодичный, почти механический – очень неприятный язык. Но он где-то здесь. Он должен быть здесь, иначе мы все равно прибудем на Мельхиор, только без капитана. Правда, меня немного беспокоит содержимое остальных картриджей. Их здесь почти сорок, а на Земле космопортов всего девять. Другими словами, капитану нужно знать лишь девять языков для работы с Административными Центрами. Не знаю, как насчет других миров, но, если даже принять, что их девять или десять, все равно остается половина картриджей, на которых записано неизвестно что.

– Будем пробовать все, пока не наткнемся на нужный, – вмешалась Чо Май.

– Об этом я и говорю, но здесь есть одна опасность. На этих картриджах может быть все что угодно, от вещей, которые изменяют разум, память, до всяких ловушек, рассчитанных на тех, кому, как, например, нам, удастся зайти достаточно далеко. Впрочем, даже если все они безобидны, ими надо пользоваться осторожно, не больше чем по одному в день, чтобы не возникло путаницы в мыслях. Но у нас нет тридцати восьми дней.

– Нас трое, – напомнила Чо Май. – Каждая попробует по одному, и поглядим, что получится. Может быть, нам улыбнется счастье. А если нет, будем пробовать еще и еще. Терять нам нечего. В конце концов, всего несколько часов назад у нас вообще не было никакой надежды.

– Ты права, – ответила Чу Ли. – И надо начинать прямо сейчас, потому что если мы заснем, то будем спать долго и глубоко. Картриджи пронумерованы не по-нашему, но я умею читать эти цифры, они используются во всех компьютерах. Одна из нас возьмет номер первый, нечетное число в начале. Другая – тридцать восьмой – четное число в конце. Третьей дадим девятнадцатый – нечетное число в середине. Затем – десятый, двадцатый и тридцатый. Может, таким образом нам удастся отыскать какую-то систему в расположении записи. Но берегитесь. Эта штуковина не просто учит, она изменяет разум. Я – живой пример тому.

– Я первая, – сказала Чо Май, – тебе ведь придется показать нам, как им пользоваться.

– Это совсем просто. Сядь в кресло и расслабься. Нет! Надевай шлем только когда будет вставлен картридж, иначе повредишь мозг. Ну, смотри. Вот номер первый, он вставляется сюда. Подожди, пока загорится зеленый огонек. Вот так! Теперь можешь надеть шлем, а я немного подрегулирую.

У Чо Май был разочарованный вид.

– Я ничего не чувствую.

– Все правильно. Теперь откинься на спинку кресла и закрой глаза. Не волнуйся, в случае чего я сразу остановлю машину. Если все будет в порядке, ты заснешь и проснешься, когда закончится картридж. Готова? Я включаю.

Зеленый огонек сменился на янтарно-желтый, потом замигал красным, и вдруг Чо Май сказала:

– Кто-то меня спрашивает – внутри головы. Одно-единственное слово, но я его не знаю.

Чу Ли задумалась. Она и не предполагала, что такие картриджи могут быть защищены паролем.

– Ответь тем же словом, только утвердительно, – сказала она. – Не надо произносить его вслух, ответь мысленно.

Чо Май смутилась, но снова откинулась на спинку кресла и, закрыв глаза, сделала то, что сказала ей Чу Ли. Программа пошла, и Чу Ли вздохнула с облегчением. С компьютером она взломала бы любой пароль, но для доступа к компьютеру в свою очередь нужен был пароль. Кстати, у этого компьютера паролем по умолчанию служило само слово "пароль".

Прошло полчаса. Чу Ли беспокоилась, но Чо Май не проявляла никаких тревожных признаков. Наконец машина отключилась, и Чу Ли подняла шлем.

– Запомни – нельзя вынимать картридж, пока не снимешь эту штуку.

Чо Май открыла сонные глаза и увидела встревоженные лица подруг.

– Не беспокойтесь, сестренки, я в полном порядке. – И не поняла, почему они встревожились еще больше.

– Чо Май, ты меня понимаешь? – спросила Чо Дай. Чо Май кивнула, но при попытке выразить то же самое словами получилась безнадежно неразборчивая смесь двух языков, и она не сразу сумела отделить один от другого.

– Это арабский, – пояснила Чу Ли. – Я слышала, как на нем говорят, но сама его не знаю. Однако это не язык корабля, я уверена. Первое время она будет путать языки, но потом это пройдет. Хорошо. Значит, номер первый – языковая программа. Если тридцать восьмой не имеет к языкам отношения, мы, пожалуй, попробуем номер два. Чо Май, ступай отдохни. Приляг и поспи. Поспи.

Все еще немного ошарашенная, Чо Май, чувствуя легкое головокружение, вышла в салон и прикорнула в одном из кресел. Чу Ли сменила картридж на тридцать восьмой, села в кресло, надела шлем и, кивнув Чо Дай, откинулась на спинку. Чо Дай нажала пусковую кнопку.

Номер тридцать восьмой оказался техническим курсом по общему устройству корабля, в котором особое внимание обращалось на ремни, цепи, замки и прочие устройства безопасности. Программа не была привязана к определенному языку, а разыскивала в памяти пользователя подходящие слова и термины; при отсутствии таковых понять ее было просто невозможно, но Сон Чин из Китайского Технологического Центра с легкостью справилась с этой задачкой.

Проснувшись, она быстро пришла в себя и, сняв шлем, увидела, что в отсек входит Чо Дай. У девушки был виноватый вид.

– Прости, пожалуйста. Мне показалось, что все в порядке, и я пошла проведать Чо Май. Я и не думала, что это кончится так быстро.

– Ничего, – ответила Чу Ли. – Это была техническая программа, наверное, одна из самых последних. Там есть много ссылок на вещи, которых я не поняла, потому что они явно относятся к предыдущим модификациям, но теперь мне ясно, как и что здесь работает. Например, вон те два числа показывают, что мы пролетели уже шестьдесят процентов пути к Мельхиору и у нас остается примерно неделя, прежде чем мы войдем в зону контроля, когда любое наше отклонение от расчетного курса будет замечено и поднимется тревога. Если мы хотим взять на себя управление кораблем, у нас не так уж много времени.

– Так что, мне попробовать номер два?

– Нет. Я знакома с техникой, и этот картридж не особенно на меня повлиял. Давай-ка посмотрим, далеко ли идут языки. – Чу Ли взяла картридж номер десять и вставила его вместо тридцать восьмого. – Кто-то из нас должен сохранять свой разум непотревоженным. Твоя очередь придет потом. – Она надела шлем и откинулась в кресле. – Давай.

Чо Дай нажала пусковую кнопку и стала ждать. На этот раз Чу Ли вела себя неспокойно, а потом почему-то начала тяжело дышать и постанывать. Ее руки стали делать странные движения. Испуганная Чо Дай выключила ментопринтер.

Чу Ли приходила в себя очень медленно и, казалось, была недовольна тем, что ее отключили. Все ее тело слегка вздрагивало. Она открыла глаза и взглянула на Чо Дай; такой взгляд Чо Дай уже видела раньше, и в очень неприятных обстоятельствах.

– Это была… – проговорила Чу Ли, тяжело дыша, – это была порнографическая запись. Очень живая. Я была.., мужчиной.., в теле мужчины.., а вокруг множество чужеземных женщин. Все они были нагие, и все были к моим услугам. Я могла выбирать любую и делать все, что хотела. Такое чувство силы, господства… Я была.., я и сейчас очень возбуждена.

Чо Дай не могла разделить с ней всю глубину ее ощущений, но понимала, почему такой картридж оказался у Сабатини и почему Чу Ли так на него отреагировала.

– Что ж, теперь по крайней мере ясно, откуда у нашего достопочтенного капитана его замашки и чем он занимался, когда на борту никаких женщин не было.

– Ну да, конечно. Я слышала, что такие записи существуют, но никогда с ними не сталкивалась. Это отчасти похоже на воспоминания, и для меня не было никакой разницы между реальностью и иллюзией. Мне даже в какой-то степени жаль, что я не прошла до конца, но я не осмеливаюсь. А еще мне хочется схватить тебя и сделать с тобой что-нибудь невероятное, сумасшедшее.

Чо Дай с облегчением улыбнулась:

– А разве это так уж и плохо?

– Для меня – нет. Я мечтала об этом с самого начала. Но для тебя это было бы извращением.

– Нет. Извращение – это то, что делали с нами стражники. Извращение – то, что делал с тобой Сабатини. Но то, что делается по любви и не вредит никому, не может быть извращением. Ты наполовину мужчина, наполовину женщина. Этого достаточно.

Они устроились на койке в каюте Сабатини, однако сейчас все было совсем иначе, а потом они уснули, усталые, но счастливые.

Проснувшись, Чу Ли почувствовала себя гораздо лучше и, перестав воспринимать свое перевоплощение с излишней трагичностью, решила взяться задело всерьез. Чо Май попалась еще одна порнографическая запись, но на нее она оказала совсем другое воздействие. Похоже, Чо Май восприняла ее с точки зрения одного из женских персонажей, потому что очнулась не только предельно возбужденной, но и донельзя покорной и стала умолять подруг снова надеть на нее цепи. Впрочем, Чу Ли решила, что это пройдет, и даже не стала ее слушать.

Они наткнулись еще на несколько лингвистических картриджей, а также обнаружили много программ по устройству и конструкции корабля, математике, основам космической навигации и компьютерным модулям. Один картридж содержал в себе полную схему связи между капитаном и компьютерным пилотом, что подтвердило догадку Чу Ли о том, что над этим кораблем Главная Система не властна. Однако именно здесь их поджидала ловушка.

Машина отключилась. Чо Дай сняла с Чу Ли шлем и стала ждать, когда та очнется. Картридж не вызывал подозрений и отработал положенное время, но когда Чу Ли открыла глаза, на лице ее отразился испуг.

– Что с тобой? – в один голос спросили сестры. – Что случилось?

– Я попалась, – ответила она. Взгляд у нее был стеклянный. – Я провела полчаса в мире своей мечты, а проснулась в кошмаре наяву. Вокруг меня темнота. Я ослепла.

 

10. ЗОЛОТЫЕ ПТИЦЫ ЛАСЛО ЧЕНА

На четвертый день после того, как он украл и использовал ментопринтер, Козодой вместе со своим маленьким племенем угодил в ловушку, расставленную ему Вороном и его чернокожей спутницей.

За эти три дня от восторженного ученого, мечтающего спасти человечество, не осталось и следа. Теперь он понимал, что его прежняя жизнь была лишь бледной тенью настоящей жизни, жалкими потугами одинокого и разочарованного мужчины среднего возраста оставить о себе хоть какую-то память, чересчур громко называемую "следом в науке". То, что раньше значило для него так много, теперь потеряло всякую ценность.

Программа позволила им невероятно быстро достичь поразительного уровня самообеспечения, и Козодой, насколько возможно, воздерживался от любых встреч с людьми. Он даже ни разу не воспользовался случаем выменять что-нибудь на остатки виски, как собирался вначале, потому что это было просто ненужно. Мелочи его не интересовали, а с одеждой и, может быть, оружием можно было пока не торопиться. Перед ним открывались новые перспективы, куда соблазнительнее тщеславных усилий оставить свою пометку на полях будущей книги истории. У него был шанс начать все сначала и в определенном смысле вновь стать молодым.

Танцующая в Облаках не задумывалась о таких вещах, ей просто хотелось быть рядом с ним. До сих пор толком не понимала, что они делают и почему. Сперва она привязалась к нему, потому что он был добр и нежен, потом они полюбили друг друга и поженились – обычное дело. Она понимала, конечно, что он узнал некую опасную тайну, но это ее не смущало. Что бы ни случилось, она решила разделить с ним его судьбу, а решив, больше уже не возвращалась к этому вопросу. Иногда ей было немного обидно, что он так недолго принадлежал ей безраздельно, но ведь там, в Иллинойсе, когда они взяли с собой Молчаливую, именно ей принадлежало право вето и она по собственной воле не воспользовалась им. До встречи с Козодоем жизнь Танцующей в Облаках трудно было назвать счастливой, но то, что пережила Молчаливая, не могло ей присниться и в страшном сне. Жалость быстро переросла в уважение к этой странной татуированной женщине; Танцующая в Облаках с легким сердцем участвовала в обряде смешения крови, а теперь считала, что Молчаливая – одной крови с ней и они принадлежат друг другу в не меньшей степени, чем Козодою.

Единственным способом узнать что-то о Молчаливой были вопросы, на которые можно ответить только "да" или "нет", но узнавать, строго говоря, было особенно нечего. У нее не сохранилось никаких воспоминаний о прошлом, она забыла своего ребенка и даже то, что когда-то могла говорить. Безусловно, это было к лучшему, ибо, если бы эти страшные вещи вдруг всплыли в ее памяти, она наверняка бы сошла с ума. Родного языка она тоже не помнила и думала, по сути дела, на разношерстной смеси слов и понятий, почерпнутой из нескольких десятков самых разных наречий. Даже английский "Кросс" не всегда мог помочь ей понять Козодоя или Танцующую в Облаках, потому что се словарный запас был ограничен, а грамматика предельно проста.

Мир в ее представлении делился на селение Иллинойс, которое она страстно ненавидела, и Иное Место, откуда приходили и куда уходили все чужестранцы. Она до сих пор пребывала в полнейшем изумлении, оттого что это Иное Место оказалось таким обширным и интересным.

Когда она увидела, какую игру затеял ее хозяин со своими пленниками, то сразу поняла, что в итоге мужчина будет убит, а женщина станет такой же, как она. С этого момента она помышляла только о том, чтобы помочь им бежать, и надеялась, что они возьмут с собой и ее. Она привыкла считать себя собственностью, но предпочитала быть собственностью Козодоя, человека красивого и отважного, в ком она разглядела нежность, а кроме того, и грусть и боль, затаенные глубоко в сердце. Она никогда не думала, что может стать его женой – у нее даже не было представления о том, что такое жена, – но она понимала, что это уравнивает ее с Танцующей в Облаках, и гордилась этим.

Однако она вовсе не была несмышленой, как могло показаться на первый взгляд, – просто чудовищно невежественной. У нее не было даже элементарных представлений о племени и культуре, которые в той или иной степени знакомы даже последнему бродяге. Вместе с тем она понимала, что сейчас поднялась выше, чем могла себе представить даже в самых смелых мечтах, и всеми силами хотела сохранить это положение вещей. Ее спутники стали для нее воистину всем, и она не смогла бы покинуть их даже под угрозой собственной гибели.

Они приближались к очередной излучине; в отдалении, за деревьями, блестела вода, и Козодой с досадой подумал, что опять придется перетаскивать каноэ через песчаную косу между старицей и новым руслом реки.

Внезапно раздался громкий звук, словно бы распрямилась огромная пружина. С деревьев вспорхнули испуганные птицы, и почти в тот же миг невидимая рука остановила каноэ и опрокинула его.

Вынырнув, Козодой глотнул воздуха, огляделся и с облегчением увидел, как рядом из воды появились еще две головы.

– К дальнему берегу! – крикнул он женщинам. – Забудьте про каноэ!

Звук повторился, и на этот раз удар оказался сильнее. Разваливаясь на куски, каноэ взлетело в воздух и снова рухнуло в воду бесформенной грудой обломков.

Козодой и обе женщины достигли прибрежной отмели и выбрались на берег почти одновременно. Оставаться здесь было немыслимо: новый удар мог обрушиться на них в любое мгновение.

Программа выживания требовала разделиться, чтобы сбить погоню со следа, но чувство семьи пересилило. На тонкой почве не было ни скал, ни пещер – никакого укрытия. Им оставалось только бежать, не теряя друг друга из виду.

– Правильно, Козодой. Все бежишь, – иронически произнес незнакомый голос. Усиленный мегафоном, он доносился, казалось, отовсюду. – Продолжай в том же духе и увидишь, что река сыграла с тобой злую шутку. Здесь она делает петлю. Если пойдешь направо, то убедишься, что вода окружает тебя с трех сторон, ну а слева тебя ожидает сюрприз.

Они бежали, не обращая внимания на голос, покуда, как он и предсказывал, не выскочили на берег. Раздался уже знакомый звук, и перед ними взметнулась стена воды, словно поднятая огромной рукой. Намек был недвусмысленным: здесь им не переплыть.

Козодой остановил женщин и подозвал их к себе.

– Бесполезно, – сказал он, тяжело дыша. – Каким же я был дураком, черт побери! Нам приготовили лопушку и преспокойненько дожидались, когда мы и нее попадемся!

– Мы должны пробиться с боем или умереть сражаясь! – храбро ответила Танцующая в Облаках, и Молчаливая кивнула в знак согласия.

Ну как им объяснить про инфракрасные датчики, про то, что других людей поблизости наверняка нет, а они трое видны как на ладони? Как рассказать им о силе оружия, которым располагает враг?

– Нет, – ответил он. – Вспомни собственные слова о безрассудном воине. Быть может, это будет славная смерть, но, к сожалению, бессмысленная. Нам противостоит не Ревущий Бык и его иллинойский сброд; это даже не племя в нашем понимании. Они могут на расстоянии причинить нам такую боль, что мы потеряем сознание, даже не успев вступить в бой. Нечего и думать победить в таком сражении. Но в конце концов это люди, а не демоны, и значит, существует хотя бы крошечная возможность договориться.

Танцующую в Облаках его слова не убедили.

– Но…

– Для вас обеих я муж и вождь! – рявкнул Козодой. – Вам сохранят жизнь, если пожелаете. Им нужен только я. Уходите немедленно – или повинуйтесь! Только так, и не иначе!

Танцующая в Облаках, нахмурившись, искоса взглянула на Молчаливую, но, прочитав на ее лице ответ, уступила и повернулась к Козодою:

– Говори, муж и вождь. Мы с тобой.

Козодой оглядел притихшую, неподвижную топь.

– Ладно! – прокричал он. – И что дальше? Выходить с поднятыми руками? Или у вас разработан особенный ритуал?

Преследователь появился внезапно и так тихо, что, несмотря на программу и опыт, они не услышали его приближения. Он был невероятно безобразен, и оружие, которое он держал в руках, совершенно не вязалось с его обликом и одеждой.

– Ты напрасно кричал, – миролюбиво заметил Кроу. – Я все время был рядом. Мое имя – Ворон. Козодой пристально взглянул на него:

– Должно быть, я кому-то здорово понадобился, раз они послали Кроу так далеко на юг. Тебе здесь не жарко?

– Я почти сварился. – Ворон пожал плечами. – Но это часть моего образа, знаешь ли. Не скажешь ли ты своим дамам, чтобы они не делали глупостей, иначе я разом вырублю вас всех?

– В этом нет нужды, Кроу. – Танцующая в Облаках вложила в последнее слово все презрение, на которое была способна. – Мы тебя понимаем.

Ворон был на мгновение ошеломлен, но потом кивнул:

– Ага, в упаковке нашелся и английский "Кросс", не так ли? А как тебе понравилась программа "Выживание"? Я сам участвовал в ее разработке, вот почему смог вычислить, как ты поведешь себя. Но, черт побери, в ней, похоже, есть кое-какие изъяны. В конце концов ты все-таки попался.

Козодой был сокрушен, хотя из гордости старался сохранять невозмутимость. Бегство, борьба и любовь, вкус свободы – все оказалось напрасно.

– Если бы ты не держался реки, тебе, пожалуй, удалось бы ускользнуть, – заметил Ворон. – Системе пришлось бы послать за тобой Вала, но в глухих дебрях бессильны даже они. Конечно, с этой размалеванной красоткой вы были слишком заметны, но любая маломальская одежда могла бы поправить дело. – Он вздохнул. – Ну, пошли. У нас мало времени.

– А ты не боишься, что я расскажу тебе, почему за мной охотятся? – спросил Козодой. Это было его последнее оружие, но на Кроу оно не произвело никакого впечатления.

– Ну, мне чертовски любопытно, ты это имеешь в виду. Твои откровения причинят мне немало забот, но все же значительно меньше, чем тебе. Видишь ли, они знают, что ты это знаешь, и Главная Система тоже знает. Факт. Но никто не узнает, в курсе ли я, пока не сунет тебя под ментопроцессор, а поскольку ты у меня в руках, я успею принять меры.

Козодой был смущен и озадачен.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил он. – Кто такие "они"? И в конце концов сам-то ты кто такой?

– Ловкий человек с большим честолюбием, – ответил Кроу. – Мои коллеги пригнали тебя прямехонько мне в лапы, а когда я доставлю тебя по назначению, меня ждет большой куш, даже если и придется с кем-нибудь поделиться.

Даже Танцующая в Облаках начала понимать, в чем дело.

– Так ты не из Консилиума? – с подозрением спросила она.

– Ну, в определенном смысле я все-таки оттуда. Официально я работаю на Агентство Кроу, которое по контракту сотрудничает с Консилиумом. Но этот случай – исключительный. Ты слишком важная персона, чтобы доверять тебя всяким недоумкам. Кстати, я уверен, что Вал уже идет по вашему следу, но это не имеет особого значения. Оставим его здесь, пусть побегает по кругу. Пока они сообразят, в чем дело, мы свое уже сделаем.

Козодой не знал, радоваться ему или огорчаться. Он готовился противостоять логике Главной Системы, а теперь оказался целиком и полностью зависящим от милости некой неизвестной третьей стороны.

– На кого ты работаешь?

– На того же, на кого работала связная. Как ты знаешь, она потерпела аварию. Я предполагаю, что она вышла на тебя и все тебе рассказала.

– Она умерла, – сказал Козодой. – Может быть, через день или два после того, как приземлилась. Скорее всего от ран. Я нашел тело и бумаги.

– Вот как… И разумеется, ты их прочел.

– Ты же знаешь, что да.

– До этого момента не знал. Ну что ж, спасибо. Значит, еще не все потеряно. Ну, пошли. Мне как-то не хочется встречаться с Валом. У нас еще будет время углубиться в историю.

– И мы? – спросила Танцующая в Облаках.

– Само собой, леди. Вы трое – это как раз то, что мне нужно.

В душе Козодоя страх постепенно начал уступать место гневу. Одно дело, когда за тобой охотится Консилиум, и совсем другое – когда это какой-то наемник, искатель награды. Это было унизительно, и к тому же нагота, совершенно неуместная в обществе человека такого рода, усугубляла это чувство.

Лагерь Ворона, расположенный в самом центре полуострова, охваченного излучиной реки, представлял собой небольшой переносной жилой купол, ощетинившийся антеннами и детекторами, и, увидев его, хайакут сообразил, что преследователи наверняка немногочисленны: всей операцией можно было управлять дистанционно прямо отсюда. Оборудование у них было первоклассное, по меньшей мере на уровне Высшего Консилиума, и он задумался о том, как Ворон умудрился получить его без санкции высокого начальства.

Ответ обнаружился, когда навстречу им вышла напарница Кроу. Танцующая в Облаках и Молчаливая уставились на нее со страхом и удивлением. Им никогда еще не приходилось видеть такой загадочной, такой высокой, такой сильной – и такой черной женщины.

Здесь, в Северной Америке, Манка Вурдаль частенько наблюдала подобную реакцию, и всякий раз она доставляла ей удовольствие. Местные жители не знали, человек она или демон, да по правде говоря, и сам Ворон, проведя в ее обществе пару недель, уже не мог бы сказать с уверенностью. Она была горда, тщеславна, аристократична – и не делала различий между добром и злом. Ворону, что да, то да, за хорошую плату приходилось заниматься всякими делами, но он всегда знал, хорошо он поступает или плохо, – другое дело, что он все равно поступал так, как было нужно. Для Вурдаль же люди делились на две категории: полезные и ненужные. В глубине души она явно считала себя вознесенной над всем сущим и к тому же бессмертной. Ей ничего не стоило, скажем, срезать из бластера дерево всего лишь потому, что неловко отстраненная ветка хлестнула ее по лицу. Вот и сейчас она рассматривала трех пленников с видом вивисектора, изучающего подопытных крыс, и при этом помахивала хлыстом, который держала в левой руке.

– До чего причудливы и примитивны, – пробормотала она на малоразборчивой карибско-английской смеси. – А блохи у них есть?

– Иногда они кусаются, – раздраженно ответил Козодой.

На ее лице появилось угрожающее, почти безумное выражение, рука, державшая хлыст, дернулась. Ворон поспешно встал между ними.

– Хватит! – воскликнул он. – Ты хотела их получить – вот они. Делай что хочешь, но не забывай, для чего ты здесь и на кого работаешь.

Рука с хлыстом опустилась, но взгляд ее по-прежнему оставался безумным.

– Ну ладно, – сказала она. – На первый раз спущу тебе эту дерзость, но не испытывай моего терпения, дикарь. Есть вещи, ради которых я могу поступиться любым вознаграждением. Вы – все вы – теперь принадлежите мне, как принадлежат кому-то собаки, лошади, одеяла. Вы мои, пока я не продам вас. Силовое поле настроено на нас двоих. Вы не в состоянии миновать его без сопровождения и, уверяю вас, я никогда не помогу вам его открыть.

– На них это не подействует, – заметил Ворон. – Ты совсем не понимаешь здешней культуры. Даже получить ранг взрослого мужчины можно здесь только пройдя через достаточно серьезные пытки. Смертью их не напугать, а убив своих пленников, ты покроешь их славой, а себя – позором.

– Но у него есть женщины! – угрожающе бросила она.

– Да чтоб тебя… Если он уступит тебе, чтобы их спасти, то потеряет их уважение и станет для них все равно что мертвым. Как и они для него. Ты втянула меня в это дело из-за того, что они принадлежат к моей расе, чтобы не попасть впросак. А я согласился потому, что мне понравилось вознаграждение. Так вот, выбирай прямо сейчас между вознаграждением или своим самолюбием.

Она резко повернулась к Ворону:

– Ах ты насекомое! Да как ты смеешь так со мной говорить!

– Ну валяй – попробуй убить меня на месте. Может, у тебя и получится. А если получится, то ты заведешься настолько, что прикончишь заодно и их, а когда Он начнет искать виноватых, то найдет только тебя. Я думаю, что в таком случае билет до Мельхиора тебе обеспечен.

На ее лице появилась тень сомнения. Она стоит ступенью выше Ревущего Быка, подумал Козодой, но есть на свете вещи, которых страшится и она. Вурдаль сама понимала это и понимала еще, что Ворон не только об этом знает, но и выставляет напоказ. За это она еще больше ненавидела его, но вынуждена была смириться.

– Что ж, позаботься о них, а я вызову ским. Остальное уладим по дороге. – Она повернулась и вошла в купол.

– Твоя напарница чокнутая, – спокойно заметил Козодой. – Рано или поздно она выкинет что-нибудь такое, что выдаст вас с головой.

Ворон невесело усмехнулся:

– Знаю. Я, черт возьми, надеялся, что все закончится быстро. Впрочем, если она что-то делает, то делает хорошо, и полезна многим, обладающим властью. Что, кстати, опять возвращает к вам троим.

– Ты сказал ей правду, – вмешалась Танцующая в Облаках. – Я вижу, что даже Кроу разбираются в таких вещах.

– Слушайте, леди, вы отнюдь не предмет торга и здесь только потому, что я хочу обеспечить вашему благоверному все возможные удобства.

– А еще, вероятно, потому, что тебе не помешают трое помощников, если твоя приятельница окончательно свихнется, – добавил Козодой.

Ворон пожал плечами:

– Может, ты и прав. Однако нам предстоит серьезный разговор. Садитесь, где стоите. Все сели и уставились на Кроу.

– Ну, так вот вам эта история, – начал он. – Не так давно где-то в Южной Америке нелегальная группа техов наткнулась на некие старинные бумаги. Козодой знает, что в них было. Я – нет, за исключением того, что эти бумаги – нож, приставленный к горлу Главной Системы. Запретное дело. Потом выяснилось, что в бумагах имеются намеки не на кого иного, как на самого Ласло Чена. Как администратор-полукровка со Среднего Востока оказался замешанным в этом деле – не пойму хоть убейте. Но как бы там ни было, они вбили себе в голову, что только Чен может им помочь, и почему-то были уверены, что он захочет. Они связались с некоторыми из моих коллег и наконец донесли свое слово до Чена. Не имею ни малейшего представления, что они ему наплели, но старик заинтересовался. Увлекся. Однако они намеревались что-то выручить за эту информацию, а Чен, видимо, не желал выдать им требуемое. Короче говоря, он пустил в ход свои связи, на техов устроили налет, всех перебили, но бумаги попали в нужные руки. Они пошли по скрытой сети связных и в конце концов очутились в Карибском Регионе.

– Откуда родом наша высокая госпожа, не так ли? – вставил заинтересованный Козодой. ли?

– Да, вроде того. Не вдаваясь в подробности, скажу, что она кровью и тяжелым трудом проложила себе путь к вершинам тамошнего агентства безопасности. Так вот, именно она разработала систему связи. От острова к острову, потом – Сибирь, Китай, и наконец – Чен. Но, как ты и сам уже понимаешь, что-то пошло не так. Главная Система пронюхала, что бумаги существуют, и нажала на все кнопки по всему миру. И вот связная терпит крушение, получает ранения и умирает, а ты находишь бумаги, прочитываешь их и внезапно срываешься с места. Поскольку за связную поручилась Вурдаль, Манку отрядили сюда, чтобы вычислить предателя, а поскольку она совсем не знает здешних мест, в помощь ей дали меня. Я в то время не участвовал в каком-то конкретном расследовании и занимался простым патрулированием, так что особого выбора у меня не было, тем более что мне уже приходилось работать на карибов. Мы надеялись перехватить вас раньше, чем Система, и нам это удалось – по крайней мере пока. Теперь мы доставим вас куда следует, наш босс заметет следы, спасет наши задницы, и на этом дело для нас закончится.

Его рассказ выглядел настолько абсурдно, что просто обязан был оказаться правдой, и Козодой невольно рассмеялся:

– Чен! Так вы работаете на Чена!

– Ну да, по-моему, это ясно. Что тебя так рассмешило?

– Да ведь именно к нему я и собирался! Он вполне может использовать эти бумаги, и у него достаточно власти, чтобы помочь мне выйти сухим из воды.

– Я так и думал, но, видишь ли, Бегущий по Грязи не смог бы тебе помочь. Его хозяйство напрямую соединено с Главной Системой. Он бы проникновенно извинялся, запил бы на неделю из-за угрызений совести, но тем не менее спустил бы с тебя шкуру заживо. Так что с этой точки зрения мы для тебя пока – лучший вариант. До Чена далеко, и в одиночку тебе нипочем до него не добраться. Но поскольку мы не можем доверять тебе окончательно, у тебя есть несколько способов путешествия, на выбор.

– Слушаю, – сказал Козодой.

– Прежде всего, можно обездвижить тебя и везти в таком виде. Это будет нелегко, зато надежно. Второй вариант – ты принимаешь гипнограмму, закрепленную ментопринтером. По прибытии в место назначения мы ее снимем. И наконец, можно связать тебя, заковать в цепи и заткнуть рот. Что скажешь?

Козодой понимал его сомнения. Перевозить человека, а тем более нескольких, усыпленными или в цепях, слишком рискованно, и кроме того, понадобились бы лишние люди. В то же время Ворон знал, что Козодой и Танцующая в Облаках прорвались сквозь гипнощит, и не был уверен ни в том, сколько продержится гипноз, ни даже в том, подействует ли он вообще, если применить его насильно. Он хотел заручиться их добровольным согласием, прежде чем начать гипнообработку.

– Что за гипнограмма? – спросил Козодой. – Одна из тех, которыми располагает твоя напарница?

– Ничего особенного. Что-нибудь такое, что обеспечит нам хорошее прикрытие, и не более того. Я сам не любитель таких мер, но, если вас опознают, не хотелось бы, чтобы произошла утечка информации. Честно говоря, я не хочу даже, чтобы стало известно, что вы вообще знаете что-то стоящее, надеюсь, вы меня понимаете? Они понимали.

– Но зачем ты берешь нас? – вмешалась Танцующая в Облаках. – Разумеется, мы обе пойдем за ним куда угодно, но тебе-то зачем о нас беспокоиться?

– Леди, я не знаю точно, с чем имею дело, да и не особенно хочу знать. Насколько я понимаю, Чен может выслушать его и приказать убить вас всех или превратить в домашних животных. Но может и принять вашего мужа как величайшего героя на Земле, дать ему высокий и влиятельный пост и наделить большой властью. Взять вас с собой мне почти ничего не стоит, а вот расплачиваться за ошибку, если я этого не сделаю, мне придется очень дорого. Ну что, Козодой, ты чего-нибудь надумал?

От историка требовалось серьезное решение, но принять его было в общем-то несложно. Говоря о том, что Козодой нужен Чену, так сказать, в первозданном виде, Ворон не лгал, и можно было надеяться, что это относится и к остальным. О Бегущем по Грязи он тоже сказал правду – впрочем, в глубине души Козодой и сам не очень-то верил в старика. Уход в дикую жизнь тоже, по существу, был иллюзией, хотя и более романтической. Действительно, невозможно же вечно прятать Молчаливую – а бросить ее Козодой не мог, так же, как не мог бросить и Танцующую в Облаках. Так или иначе, а будущее его семьи и племени в данный момент целиком зависело от Чена.

Однако во всем этом имелся один деликатный вопрос. Гипнограммы Ворона были наверняка ориентированы на нужды службы безопасности и не особенно милосердны. Но Козодой боялся даже подумать, на что может быть похожа библиотека Вурдаль.

– Мы примем гипнограммы и ментокопии, – наконец решился он, – но только если они будут из твоего комплекта.

– Ну разумеется! – воскликнул Ворон. – И нам лучше начать немедленно. Скиммер прибудет в сумерках, а наше путешествие и без того грозит затянуться: вокруг становится слишком жарко.

Программа была опустошающей – впрочем, именно такие программы наилучшим способом обеспечивали безопасность и защиту в дороге. С того момента, как Ворон установил ее и включил, они полностью утратили себя. Иногда в сознание пробивались какие-то расплывчатые пятна, яркие огни, странные выкрики на непонятных языках, но это никоим образом не складывалось в осмысленную картину, и даже чувство времени было утеряно. Однако ни Козодой, ни женщины не испытывали ни страха, ни тревоги – эти чувства остались там, в другой части мира.

* * *

Козодой очнулся с обычным ощущением головокружения и тошноты, вызванным применением гипнотиков и ментопринтера, но быстро пришел в себя. Он лежал на роскошном ковре в большой палатке, здесь было тепло и сухо. Первая мысль его была о женах, и он встревожился, не увидев их рядом. Он с трудом встал и попытался собраться с мыслями.

– Похоже, у нас кое-что получилось, – услышал он знакомый голос и, обернувшись, увидел Ворона, с недокуренной сигарой во рту развалившегося на низком диване, застеленном мехами. Несмотря на тревогу, Козодой невольно подумал, не держит ли Ворон одни только полувыкуренные сигары.

– Я обещал, что ты попадешь сюда, и вот ты здесь, – продолжал Кроу. – Но встречу с девушками придется отложить. Тебе надо приготовиться к аудиенции у очень влиятельного человека. А потом уже произойдет счастливое воссоединение семейства или что-то другое, смотря по обстоятельствам.

– Я хочу видеть их немедленно! Ворон вздохнул:

– Слушай, хайакут. Ты уже не в Северной Америке, и твой Консилиум на другой стороне Земли. Должен сказать, что доставить тебя было непросто, и кое-кому пришлось пожертвовать жизнью, чтобы сохранить это в тайне. Теперь ты встретишься с тем, кого, по твоим же словам, с самого начала стремился увидеть. Ты поверил мне насчет гипнограммы – и внакладе не оказался. Продолжай в том же духе, и все будет в порядке.

Козодой кивнул. Он понимал, что Кроу прав. Лучше идти до конца. В конце концов, какая разница? Чен уже предал людей, которые первыми узнали о перстнях и связались с ним. Кто мешает ему обойтись с Козодоем иначе?

– Эти люди моются раз в сто лет, – заметил Ворон. – Но у них куча правил и церемоний. Мы обрядим тебя по высшему разряду.

Козодой удивился:

– Так мы не в ташкентском Центре?

– За кого ты принимаешь Чена? Этот палаточный городок разбит где-то в степях Прикавказья. Он прибыл со своей свитой часа полтора назад, и все как один на верблюдах, можешь себе представить? Я слыхал о них, но живьем не видал никогда. Мне плевать, сколько воды они носят в горбу, я предпочитаю лошадь или даже мула, если на то пошло.

Подготовка к аудиенции оказалась необременительной, хотя и несколько странноватой. Козодоя обступили женщины, с головы до ног закутанные в причудливые одеяния, из-под которых поблескивали только глаза; все они говорили на языке, не похожем ни на один знакомый Козодою. Хихикая и пересмеиваясь, они обтерли его влажными полотенцами, смоченными в большом тазу с прохладной водой, подстригли ему ногти, расчесали и подровняли его длинные черные полосы – остричь их совсем он не позволил. Потом его одели в темные шерстяные штаны, заправленные в высокие сапоги для верховой езды, и красную шерстяную рубашку, которую полагалось носить на голое тело – и он был готов. Ворон, по-прежнему одетый в свою неизменную оленью замшу, одобрительно взглянул на него.

– Порядок. Хоть сейчас готов грабить мирных поселян, – заметил он своим обычным насмешливым тоном. – И как тебе в этом?

– Чешется, – пожаловался Козодой. Ворон безразлично пожал плечами:

– Чешется ему… Будь на тебе мало-мальски приличная одежда, когда я тебя подцепил, не пришлось бы напяливать на тебя эту. Теперь я объясню тебе здешний протокол, а ты выполнишь его в точности, каким бы унизительным он тебе ни показался. Наш хозяин вынужден поддерживать местные обычаи, и в твоих интересах, чтобы он проявил себя с наилучшей стороны. Он предпочитает говорить по-английски, так что учить язык тебе не придется; кстати, здесь английским владеет только он, и даже его помощники по Центру не знакомы с этим языком. В этих местах английский не особенно популярен. И ни на минуту не забывай, с кем имеешь дело, даже если он постарается разыгрывать свойского парня.

Козодой кивнул в знак согласия. Сперва Ревущий Бык, потом Манка Вурдаль и Ворон, и вот наконец он добрался до самого верха иерархии Властелинов Срединной Тьмы. Козодой никогда не встречал Императора Консилиума и не видел его, но этот титул как нельзя лучше соответствовал положению Ласло Чена.

Его провели в огромный шатер, раскинутый посреди широкой равнины, которая некогда была югом центральной части Советского Союза, а еще раньше – владениями легендарных монгольских завоевателей. Козодою казалось, что он соскользнул назад во времени, к тем далеким дням, когда Чингисхан со своими воинами опустошал эти земли в попытке создать мировую империю.

У входа в шатер горели факелы, а внутри – масляные лампы. Пол был устлан коврами, чуть в стороне Козодой заметил шахматный столик с резными фигурками, стоящими в довольно интересной позиции. В глубине шатра возвышалось роскошное кресло, скорее напоминающее трон и украшенное замысловатой резьбой. Вместе с тем здесь нестерпимо воняло. Примитивная роскошь не произвела на Козодоя особого впечатления. Интересно, подумал он, мылся ли хоть один из свиты Императора хотя бы раз в жизни.

Уверенной походкой в шатер вошел Ласло Чен. Охрану он оставил снаружи. Ростом он был под два метра, а весил, наверное, килограммов полтораста, но, как ни странно, отнюдь не выглядел толстым, а скорее огромным и могучим. Несмотря на китайскую фамилию, ростом и статью он был обязан скорее всего монгольским предкам, а еще, возможно, примеси крови древних казаков. Его длинные черные волосы, как и густая окладистая борода, были заметно тронуты сединой; он носил малиновый тюрбан и яркое просторное одеяние. В ушах у него были золотые серьги с огромными рубинами, а пальцы унизаны множеством драгоценностей, из которых Козодоя интересовала только одна.

Хайакут, как его учили, опустился на колени и, склонив голову, ждал, когда его соизволят заметить. Чен взгромоздился на трон и взглянул на человека, стоящего перед ним на коленях.

– О, пожалуйста, вставай. Прошу прощения, что заставил себя ждать, друг мой, – сказал Чен небрежно-ободряющим тоном. – Я человек занятой, мне стоило большого труда выкроить время для встречи с тобой.

Его акцент выглядел не особенно странным, скорее казался просто небрежностью в произношении и не носил никаких следов местных наречий, но Козодой отметил, что он может слегка изменяться, как бы подстраиваясь под речь собеседника. Этот человек был прирожденным лингвистом. Историк встал и обнаружил, что по-прежнему вынужден смотреть на собеседника снизу вверх.

– Я ценю ваши усилия, повелитель, – вежливо ответил Козодой. – Но я причинил хлопоты самым разным людям, чтобы добиться этой аудиенции.

В ясных, проницательных глазах Ласло Чена мелькнула улыбка.

– Ты пришел ради перстня. Ты пришел потому, что тебе невмоготу и ты устал быть одной из пасомых овец. Козодой вздрогнул:

– Не читаете ли вы мои мысли? Чен усмехнулся в ответ:

– Тому, кто хорошо понимает другого, нетрудно прочесть его мысли. Когда я вошел, ты подумал нечто вроде: "Вот он, примитивный и отсталый, носящий на безымянном пальце нечто такое, чье значение он едва ли способен понять. Как бы мне сторговаться с ним на этот счет?"

– Я.., я не был столь невежлив в мыслях, однако насчет остального вынужден согласиться. Но в таком случае, насколько я понимаю, вы и без меня отлично знаете, что находится в ваших руках.

– И да и нет, – признался Император. – Подойди и взгляни на него. Двадцать лет назад я сделал то же самое.

Помимо воли, охваченный волнением; Козодой приблизился. Он боялся, что перстень окажется невзрачным или аляповатым, но это была вещь изумительной красоты. В свете масляных ламп призывно мерцали алмазы, рубины, изумруды и другие драгоценные камни, а серебряный символ на пластинке из жадеита, венчающий перстень, был столь совершенен, что его не могла бы создать рука самого искусного художника. Три миниатюрных птицеподобных создания расположились треугольником вокруг вставленного в центре бриллианта.

– Проклятие любого, кто носит такой перстень, в том, что он не может позволить себе проявить сколько-нибудь заметное любопытство к природе этого сокровища, – сказал Чен. – Ядро программы заставляет Главную Систему заботиться о том, чтобы все пять перстней находились в руках людей. Если один из них будет уничтожен, она должна изготовить новый – что само по себе выглядит достаточно иронично. Никто не обязан знать о назначении перстней, но всякий, кто попытается разыскать владельцев остальных четырех, обречен. У меня нет никакого желания попасть в число обреченных, и ты, надеюсь, сам это понимаешь.

Козодой кивнул:

– Но вы его исследовали?

– Безусловно. Внутри этой красивой оболочки под жадеитовой пластинкой находится, по сути дела, маленький компьютер, связанный с перстнем каким-то способом, о котором я могу только догадываться. К сожалению, руководство по применению утеряно, и, вне всяких сомнений, намеренно. Эта вещь стала символом главы Президиума, чей пост я сейчас занимаю, но давно уже подозревали, что она – нечто большее, чем просто символ.

– Он прекрасен, – сказал Козодой, с трудом отрывая глаза от перстня.

– Да, прекрасен, так и должно быть. Подозреваю, что наши предки, создавшие современный порядок вещей, имели некую тягу к мифологии или по крайней мере чувство юмора. Волшебные перстни власти, открывающие тайны Вселенной. Мифы и легенды о таких предметах стары, как само человечество. В те дни какой-нибудь Ясон или Синдбад отправился бы к поход за волшебными талисманами, победил злых правителей или чудовищ, которые охраняют их, и преодолел все препятствия, воздвигнутые природой, людьми или сверхъестественными силами. У нас есть все, чтобы создать новую мифологию, но будет весьма трагично, если ее предмет на деле окажется не столь значительным, каким представлялся. Я знаю, что перстни достаточно важны, чтобы попасть в разряд запретного знания, но не знаю почему. Ты расскажешь мне.

– Создатели Главной Системы отдавали себе отчет в том, что совершают нечто беспрецедентное, – начал Козодой. – И безусловно, предусмотрели возможность отключить или по крайней мере подчинить человеческой воле Главную Систему. В ядре программы заложено требование поддерживать существование перстней и заботиться о том, чтобы они всегда находились в человеческих руках. Людей, облеченных властью. Таких людей, как вы, повелитель. Она обязана сохранять в исправности соответствующий интерфейс, с тем чтобы эти люди, все пятеро, могли активировать программу перекрытия. Сами кольца – всего лишь части программного кода. Они должны быть собраны вместе и вставлены в определенном порядке, а как только это будет сделано, Главная Система станет подчиняться приказам этих пятерых.

– Исходя из других источников, я подозревал что-то в этом роде, но ты дал мне полное подтверждение. А теперь расскажи мне все, что ты помнишь из этих бумаг. Естественно, твой рассказ будет записан.

Историк принялся вспоминать – тщательно, стараясь не упускать деталей. Он сам удивлялся, как легко приходят к нему воспоминания, и подумал, что вместе с программой восстановления ему дали какой-то стимулятор памяти. Когда он окончил рассказ, Чен несколько минут просидел в задумчивом молчании и наконец очень тихо сказал:

– Я знаю, где находятся три из остальных четырех. Козодой пристально взглянул на него:

– В таком случае у вас есть все, что требуется для довольно опасной сделки, повелитель.

– Я не заключаю сделок, особенно когда дело касается таких предметов. Ты сказал, что перстни должны принадлежать людям, наделенным властью. Но по сути дела, практически любой, кому удастся каким-то образом завладеть одним из перстней, например украсть его, тем самым обретает и влияние, и власть. Руководствуясь своими смутными догадками, о которых я упоминал, я начал приготовления. Это было нелегко, и один неверный шаг мог оказаться последним даже для меня.

– Значит, вы хотите собрать перстни. Все перстни.

– Именно так. Я распустил по всему свету неясные легенды и смутные намеки. Пожалуй, каждый десятый из того ничтожного меньшинства, которое владеет грамотой, что-то об этом слышал. Я забрасывал удочки наудачу, и наконец мне попалась крупная рыба. Те, кто нашел эти записи, действовали не по моему повелению, но я по всему миру следил, не клюнет ли кто-нибудь на мою наживку. Иные достигают величия, рискуя многим, если не всем, а иные остаются овцами и не заслуживают большего.

У Козодоя упало сердце:

– Я не форель у вас на крючке.

– О, ты не прав. Почему ты прочел бумаги, зная, что это причинит тебе муки? Почему ты решил донести это знание до меня? Из чувства самосохранения? Вздор! Возможно, ты убедил в этом себя, но если бы ты и вправду руководствовался им, то никогда не осмелился бы прочесть их. Тогда почему же? Знаешь ли ты себя так же хорошо, как знаю тебя я?

Козодой хранил молчание.

– Ты пришел ко мне, – продолжал Чен, – потому что веришь, что должен существовать какой-то выход из этой сумятицы. В глубине души, на дне подсознания ты желаешь, чтобы все пять перстней воссоединились. Ты жаждешь покончить с правлением компьютеров, которое стало удавкой для человечества. Ты хочешь верить в то, что с ним можно покончить. Другие – те, что могли прийти и не пришли, – всего лишь овцы, и они либо удовлетворены существующим порядком вещей, либо страшатся последствий любых перемен, страшатся настоящей свободы. Они успокоены, ибо запуганы. Ты боялся, что сказка обернется ложью. Они же боятся, что она окажется истиной.

Козодой был в смятении, но не забывал, где он находится и что привело его сюда. Попытаться разомкнуть тиски всемогущей Системы и упорно трудиться, уповая на единственную трещину в ее монолите – благородное дело, но в том крайне маловероятном случае, если все перстни будут собраны и отыщется способ их использования, ради кого это будет сделано? Ради Ласло Чена, грезящего о мировой империи и мечтающего, по сути дела, о божественной власти? Когда-то мысль Козодоя уже прошла этот путь, и он ответил "да", однако теперь он не был настолько уверен в своей логике.

– Система ввергла человечество в застой, – сказал он вслух, – и чем дольше это продолжается, тем меньше шансов, что найдется кто-то, кто сможет положить этому конец. Не исключено, что и сейчас уже слишком поздно. Однако у нынешней системы есть и некоторые заслуги. Возможно, не будь компьютерного переворота, человечество давно бы прекратило свое существование. В определенной мере нас отбросили назад, но внутри установленных рамок мы остаемся свободными. В конце концов, мы избавились от неусыпных глаз, следящих, кто и когда идет в туалет, и даже этот наш разговор не контролируется. Компьютерам безразличны такие мелочи. Мы находимся в колее, но человечество так или иначе будет двигаться в колее – вопрос лишь, в какой. Должен признать, что существующее положение вещей мне лично не нравится, но как историк я обязан рассматривать все альтернативы.

Чен встал и принялся медленно расхаживать перед троном. Теперь он выглядел еще внушительнее.

– Мы не рабы, это правда, – согласился он. – Но знаешь, кто мы такие? Мы живые игрушки. Игрушки и подопытные животные. Наша долгая жизнь – первопричина смерти. Отбросить нас на столетия назад, рассеять среди звезд, а потом подзадорить и посмотреть, что у нас получится, – но лишь до тех пор, пока мы не делаем попыток овладеть прежними достижениями. Мы – межзвездная империя, о какой мечтали наши предки, но не мы правим ею. Мы межзвездные торговцы, торгующие людьми, умением и идеями, но вот мы двое, ты и я, сидим при свете факелов в шатре, разбитом среди богом забытой степи, а вокруг бродят верблюды; мы утопаем в море лиц, которые с каждым днем радостно становятся все более невежественными, все более бессмысленными, все более безмятежными… Подвластная мне территория больше, чем любая империя в истории человечества, но я же правлю отбросами!

– Возможно, все обстоит именно так, как вы говорите, – вежливо согласился Козодой. – И все же прошу прощения, могущественный повелитель, если я укажу, что в качестве альтернативы вы предлагаете себя и только себя. Я полагаю, что безразлично, насколько мудрым, благим и добрым являетесь вы лично или насколько удивительными являются ваши мысли, – я думаю о том, способно ли вообще человеческое существо воспринять такую власть и не повредиться в уме. Раньше, и не так уж давно, я считал, что любой человек предпочтительнее компьютера, но забыл, что даже абсолютные властители прошлого были ограничены в своем могуществе. Может существовать только одна Главная Система. Второй, состязающейся с ней, никогда не будет. Эта власть неоспорима.

– В самом деле? А ты, что сделал бы ТЫ, окажись у тебя все пять перстней и секрет их использования?

– Человечество вновь стало примитивным, но вместе с тем обрело и уверенность в себе, а в широком смысле слова оно отнюдь не невежественно. У нас есть своя история, своя культура, мы способны к самостоятельной жизни. Я бы отключил правящие компьютеры и предоставил бы событиям идти своим чередом, без всяких ограничений, даже если новый подъем и объединение человечества займет тысячелетия.

– Ты заблуждаешься во многих отношениях, друг мой, – сказал Пасло Чен. – И прежде всего в том, что может существовать только одна Главная Система. Здесь, в Центрах, и там, в иных мирах, мы в состоянии проворачивать большие дела под самым носом у Главной Системы только потому, что она тем временем занята другим. В течение столетий она распространяла свою власть на всю Галактику, пока не столкнулась с чем-то иным, с чем она не может справиться. Где-то далеко от нас идет затяжная война. Пока она не затрагивает живые существа, по крайней мере я так думаю, но ситуация патовая и продолжает оставаться таковой, поскольку ни одна сторона не может ни уступить, ни выиграть. Системы на местах ослаблены, и теперь их легче обвести вокруг пальца. Этим воспользовались очень многие, и Главная Система постепенно начинает убеждаться, что пренебрегла своим тылом. В такой ситуации самый простой путь – закрутить гайки. Уничтожить Центры. Уничтожить техническую элиту. Вернуть всех к полнейшему варварству и тем самым развязать себе руки на несколько тысяч лет. Модельные эксперименты такого рода уже проводятся в некоторых мирах.

– Когда-то я тоже мыслил вселенскими понятиями, повелитель, – отвечал Козодой, тщательно подбирая слова. – Но потом обстоятельства бросили меня в другую крайность и поставили на уровень, столь же низкий, как тот, который вы только что упомянули. Я не похож на вас. В своей личной и профессиональной практике вы руководствуетесь своим положением, своим честолюбием, своим влиянием. Мне же приходится выбирать между личными – духовными, если хотите, – и вселенскими целями и устремлениями. Я выбрал первое. Моя роль в этом деле уже сыграна.

Тонкие брови Ласло Чена поползли вверх:

– В самом деле? Примитивная жизнь? И надолго ли? Неделю? Месяц? Год? Надолго?

– Достаточно надолго, – ответил Козодой.

– Пустое. Не позволяй своему романтизму ослепить тебя. Ты человек технического мира, ученый с выдающимися способностями, получивший великолепное образование. Аналитический ум, предмет занятий которого – человеческое поведение. И в то же самое время ты – человек, умеющий рисковать, человек, который, будучи заброшенным в дикую местность, беззащитный, практически голый, сумел выжить и посрамить судьбу. На свете немного таких людей, и еще меньше тех, что способны достигнуть твоего положения, где могут проявить себя и полностью раскрыть свое внутреннее "я". Мне нужны такие люди. Тебе необходимо обрести чувство реальности и расширить свой мысленный кругозор. Ты понимаешь, что я не могу отпустить тебя просто так. Охота за тобой не прекратится никогда, а любые манипуляции с твоим сознанием в конце концов будут раскрыты и приведут ко мне. Я мог бы переориентировать твою психику на служение мне, но это опять-таки будет выглядеть весьма подозрительно. Итак, раз ты не принимаешь мою точку зрения, как же мне с тобой поступить?

– Другими словами, меня следует убить?

– Надеюсь, что нет. Это непродуктивно. С другой стороны, мой друг Ворон уверяет меня, что ни угроза смерти, ни заложники не заставят тебя свернуть с пути даже на время, не говоря уже о долгом сроке. Так что же мне делать с тобой?

Козодой почувствовал тревогу:

– Повелитель, где мои жены?

– Мы должны найти способ перетянуть тебя на нашу сторону, – продолжал Чен, словно не слыша вопроса. – И прежде всего следует поместить тебя в безопасное место, где ты сможешь без помех разобраться в себе и принять решение. Прекрасно, я отошлю тебя к твоим женщинам и покажу тебе, что такое настоящая примитивная жизнь, до тех пор, пока не смогу организовать рейс до Мельхиора. Ты знаешь, что такое Мельхиор?

– Я слышал, что это секретная тюрьма, повелитель. Где-то в космосе.

– Это частный исследовательский центр, где трудятся люди с огромными творческими способностями. Он неподвластен Главной Системе, поскольку еще никто и никогда не покидал его. Но их контролирует Президиум, а Президиум контролирую я. Я поставлю перед ними некую задачу и посмотрю, действительно ли их способности так велики, как они говорят. Ну что ж. Пока ты свободен. Мои люди позаботятся о тебе – и о твоих женщинах тоже. Ступай. Но что бы ни случилось, помни: перстни будут у меня!

Поклонившись, Козодой повернулся и пошел к выходу, где его ожидала стража. Он чувствовал себя подавленно. Чен проводил его взглядом, затем сделал повелительный жест, и из-за занавесей позади трона появились две фигуры.

– Вы все видели и слышали?

– Что вы с ним сделаете, повелитель? – спросила Манка Вурдаль.

– Прежде всего преподам ему урок уязвимости. Он отправится на мою подземную частную базу, куда я уже послал его жен. Там они будут отделены от всех силовым полем. Это будет первая ступень его образования. Затем мы пошлем их на Мельхиор, и как можно скорее. Это будет труднее, нельзя позволить Главной Системе идентифицировать их или хотя бы узнать, что они уже не на североамериканском игровом поле. Что касается вас двоих, то вы освобождаетесь от всех ваших прежних обязанностей и поступаете на службу Президиума. Отправитесь вместе с ними.

Ворон встревожился:

– Но, повелитель! Туда?

– Именно. И я хочу, чтобы вы прошли дополнительное обучение. Эта миссия будет.., э-э-э.., деликатной.

Вурдаль была настолько же польщена, насколько Ворон расстроен. Еще бы – служба Президиума!

– И что же должно произойти на Мельхиоре? – спросил Ворон, позабыв об этикете. Чен словно бы и не заметил этого.

– Там они подвергнутся некоторой обработке – разумеется, обратимой, – несколько расширят свое представление о Вселенной и, надеюсь, смогут получше сориентироваться в том, что касается их собственного положения. У них завяжутся полезные знакомства, и наконец, перед ними откроется выход. Первый успешный побег за всю историю Мельхиора; Им будет указан путь, хотя сами они будут считать, что действуют самостоятельно. И наконец, они отправятся в поход за остальными четырьмя перстнями, даже не подозревая, что это делается для меня. Впрочем, Козодой может о чем-то догадываться, но это не имеет значения. Его будут преследовать, и он будет бояться. Перед ним встанет выбор – или добыть перстни, или покончить с собой. Он выберет первое. Романтические мечтания заставляют его бежать от ответственности, сделаться ребенком, но это ему не присуще. Разумеется, следует принять все предосторожности, чтобы следы не привели ко мне.

– Вы так уверенно об этом говорите, – заметила Вурдаль. – Можете ли вы поручиться, что сумеете сохранить над ним контроль?

– Не могу и не собираюсь. Может быть, я сумею иногда помогать им, но не более того. Многие участники похода, а может быть, и он сам, наверняка погибнут, но на их место будут приходить новые. Видишь ли, контроль над ним мне не нужен. Что бы ни случилось, он знает, что один из перстней у меня, и в конце концов ему придется прийти за ним. Ему или его последователям. Это вполне может растянуться на годы, и все же в конце концов они принесут мне остальные четыре перстня, а я тем временем буду играть роль потенциальной жертвы, а отнюдь не заговорщика. Впрочем, я даже не знаю, можно ли вообще собрать перстни. Но я хочу это узнать, я должен это узнать. И вы мне поможете.

Ворон взглянул на Манку Вурдаль и задумался. Если все пять колец будут собраны вместе, они станут легкой добычей для всякого, в том числе и для них с Вурдаль. Условия, в которых приходилось начинать дело, не внушали ему особого оптимизма, но эти проклятые штуковины таили в себе весьма обнадеживающие перспективы.

 

11. КРЕПОСТЬ МЕЛЬХИОР

Физиологически глаза Сон Чин, которая все еще продолжала думать о себе как о Чу Ли, были в порядке, но тем не менее она не видела. Для нее это было тяжелейшим ударом, но она понимала, что должна не подавать виду и держаться бодро перед своими спутницами. Кроме того, она не имела права тратить время на жалость к себе.

– И все же я думаю, что здесь нет ловушек, – поразмыслив, сказала она. – То, что случилось со мной – всего лишь попытка ошарашить неподготовленного человека и лишить его воли к действию. Мой мозг просто получил приказ не обрабатывать зрительную информацию, а это можно исправить на любом ментопринтере.

– Но что же делать сейчас? – спросила Чо Дай. По крайней мере Чу Ли решила, что это Чо Дай, потому что голоса у сестер были очень похожи. – Ведь только ты знаешь эту магию.

– Продолжать, – решительно сказала Чу Ли. – И продолжу я, поскольку и так уже поплатилась. Не вините себя ни в чем. О таких вещах невозможно узнать заранее. Помогите мне забраться в кресло. Мы прошли почти половину пути и вот-вот должны натолкнуться на ключ.

Сестры усадили ее в кресло, и оказалось, что она права. Следующий картридж оказался именно тем, который они искали. Чу Ли поняла это, едва проснувшись. Корабль говорил по-английски. Она давно это подозревала; как правило, компьютеры старинной конструкции управлялись командами на английском, французском или русском языке. Чу Ли сразу же решила прекратить дальнейшие эксперименты, но настояла, чтобы сестры Чо тоже прошли программы обучения английскому и основам устройства корабля. При их уровне образования толку от этого было немного, но все же теперь у нее был хоть какой-то резерв.

Чу Ли была готова к связи. Она знала язык и знала, что спрашивать. Она снова надела наушники. Настало время рискнуть всем.

– Капитан вызывает пилота, – сказала она своим низким, почти мужским голосом, на этот раз по-английски.

– Продолжайте, – монотонно отозвался компьютер.

– Количество живых существ, находящихся на борту корабля. Проверить.

– Проверка закончена. Ответ – четыре. Четыре! Так она и думала.

– Расположение живых существ.

– Центральный отсек – три. Четвертое в аварийном модуле.

Чу Ли с облегчением вздохнула. Похоже, они заперли капитана надежно.

– Срочное изменение текущей программы.

– Продолжайте.

– Капитан Сабатини попал под подозрение в измене и отстранен от должности. Принимаю на себя командование кораблем.

– Код идентификации?

Чу Ли судорожно сглотнула, хотя и обдумала ответ заранее. Корабль принадлежал Президиуму и действовал по вызову Китайского Центра. Маловероятно, чтобы отец Сон Чин оставил его без внимания.

– Код Лотос, черный, зеленый, семь, два, три, один, один.

Пауза показалась ей бесконечной, но наконец компьютер ответил:

– Код опознан. Причина прерывания?

– Пешка берет короля.

– Подробности? – осведомился пилот, и Чу Ли решила, что вопрос выглядит вполне разумно, учитывая, что никакого короля на борту не было.

– Я Сон Чин, дочь верховного администратора Китайского Региона. Мой голос изменен, а записи обо мне в системе безопасности подделаны. На корабле я зарегистрирована в качестве юноши под именем Чу Ли. Враги моего отца похитили меня с целью оказать на него давление, и на Мельхиоре я должна попасть в руки тех, кто сотрудничает с похитителями.

– Следует ли уведомить вашего отца?

– Невозможно. В данный момент он на рекреации, и кроме того, мне все равно не известны имена и должности заговорщиков.

– Желательные действия?

– С этой минуты корабль целиком и полностью переходит под мое управление. Капитан Сабатини должен оставаться там, где он сейчас находится, до тех пор, пока не будет проведено соответствующее расследование. Я и обе мои служанки в кратчайший срок должны оказаться за пределами досягаемости Президиума, но так, чтобы об этом не узнала Главная Система, ибо в ее данных я по-прежнему числюсь как заключенный Чу Ли и подлежу возврату. Рекомендации?

– Я межпланетный корабль и не способен доставить вас туда, где вас невозможно выследить. Я мог бы подделать документы, позволяющие вам попасть на борт межзвездного корабля, но вас моментально вычислят. Существует тайная сеть межзвездных торговцев, но она, как и этот корабль, свободно прослеживается галактическими Президиумами. Кроме того, эти люди грубы и в конечном счете верны только самим себе. Если они узнают, кто вы такая, то продадут вас тому, кто больше заплатит. Если же нет, то вы скорее предпочтете Мельхиор, ибо все они того же сорта, что и капитан Сабатини.

Чу Ли хорошо понимала, что это значит, особенно теперь, когда ослепла. Сабатини без всяких наркотиков и компьютеров сломил ее за считанные дни, и она, хотя ей и не нравилась эта мысль, была очень привлекательной девушкой. По крайней мере теперь она точно знала, откуда у Сабатини взялись порнографические картриджи.

– Существуют ли другие альтернативы?

– Доступных альтернатив нет. Единственные места, где вы можете жить, не нуждаясь в значительных изменениях, которые могут быть проведены только под управлением Главной Системы, это Земля, борт данного корабля и Мельхиор. Все остальное подвластно Директорату. Полет на Марс потребует прямого контакта с Главной Системой, а также поддержания искусственной атмосферы, поскольку вы не модифицированы для марсианских условий. Оставаться продолжительное время на борту корабля также невозможно. Если мы не появимся в зоне контрольных маяков на выходе из Пояса, поднимется тревога и начнется поиск, а единственное средство избежать обнаружения – это полное разрушение корабля.

Чу Ли отключилась и решила обсудить положение с сестрами.

– Пиратские атаманы не будут к нам милосердны, – заметила Чо Дай. – Все они чужеземные дьяволы, как Сабатини, и у них тоже есть волшебные ящики. Они сделают из нас рабынь и заставят полюбить рабство. По мне, так лучше умереть.

– Согласна, но мы зашли уже слишком далеко, чтобы умирать, – сказала Чу Ли. – Можно, конечно, сделать попытку вернуться, но, даже если у нас получится, наше положение будет немногим лучше, чем в руках у пиратов, и к тому же нам все время придется оглядываться, не стоит ли кто-нибудь у нас за спиной.

– Но конечно, – задумчиво сказала Чо Дай, – мы могли бы отправиться и на Мельхиор…

– А? Что?

– Мне, разумеется, многое не понятно, но разве ты не сказала, что дух корабля может состряпать нам любые бумаги и обвести вокруг пальца тех, кто стоит выше нас?

– Да, говорила, но… – Внезапно она поняла, что имеет в виду Чо Дай, и потянулась за наушниками. – Запрашиваю данные по Мельхиору.

– Мельхиор представляет собой полый астероид, обращающийся по орбите между Марсом и Юпитером и задуманный в качестве резервного убежища для Президиума, – ответил пилот. – Что еще вы хотите знать?

– Весь ли он занят тюрьмой?

– Нет. Имеются три части. Собственно тюрьма, где образовано нечто вроде общины, но это неприятное место. Бежать оттуда еще никому не удавалось. В центре астероида расположен исследовательский комплекс, персонал которого находится там пожизненно, а большинство экспериментов проводится на заключенных. Третья часть – это жилой комплекс и маленький космопорт. Грузы, которые поступают на Мельхиор, проходят через него, там есть собственная служба безопасности, и иногда там встречаются члены Президиума, а каждый год, или по крайней мере раз в три года. Президиум собирается там полностью.

– Подробнее о комплексе. Что это такое? Город? Он похож на Центр?

– Организацией он действительно напоминает город, но очень невелик и в своем роде уникален. В зависимости от положения жильца, там имеются жилые отделения различного размера и степени удобства, расположенные в трех районах, окружающих центр. В центре продаются предметы роскоши и распределяются предметы первой необходимости с помощью управляемой компьютерами системы трудовых кредитов. В сфере обслуживания заняты в основном бывшие заключенные, модифицированные для этой работы.

Из-за слепоты Чу Ли не могла бы выдать себя за новую сотрудницу службы безопасности, а у сестер, с их ужасными шрамами, шансов на это было и того меньше.

– Ты упомянул об экспериментах на людях. Не используется ли Мельхиор для модифицирования или лечения людей с Земли?

– Безусловно. Например, тех, кого Президиум хотел бы использовать, но кому нельзя дальше существовать в прежнем виде, присылали сюда для полной переделки. На Земле убедительно имитируется их смерть, которая регистрируется Главной Системой. Кроме того, здесь проводилось усовершенствование, а также лечение тяжелых повреждений без регистрации в Главной Системе.

– Итак, мы отправляемся на Мельхиор, но с измененными регистрационными записями, – заключила Чу Ли. – Я изложу свою легенду и легенды для остальных двоих, а ты подготовишь соответствующую документацию. Мы будем не заключенными, а пациентами.

– Это опасно. На борту нет ни гипнотиков, ни задающего ментопринтера. Вам придется чрезвычайно убедительно играть свою роль – по крайней мере до тех пор, пока вы не получите доступа к ментопринтеру. Но первая же тщательная проверка с помощью гипносредств выдаст всех троих, а любой неверный шаг приведет к провалу.

– Придется рискнуть. Приказы, бумаги и записи частенько затмевают здравый смысл. Кроме того, я располагаю кое-какими кодами, я знакома с оборудованием, и я буду не заключенной, а пациенткой. И потом, помимо всего прочего, никто еще не пробовал бежать НА Мельхиор.

– У вас нет представления о том, что может твориться там, внутри, – предостерег пилот. – Поговаривают, что если бы Главная Система узнала об этом, то разнесла бы астероид в пыль.

– Из двух зол выбирают меньшее, – ответила она, чувствуя, как ее охватывает возбуждение. Сменить индивидуальность, сменить личность, превратиться в совершенно нового человека… "У вас нет представления о том, что может твориться там, внутри". А вдруг Чу Ли удастся воскреснуть? А вдруг сестры Чо вернут себе прежнюю красоту? Учитывая события последних дней, ничто уже не представлялось ей невозможным.

– И последнее… Если мы прибудем на Мельхиор в таком качестве, как быть с Сабатини?

– Капитан уже прошел обычный процесс сохранения и находится в криогенной камере. Я могу продержать его в таком состоянии по крайней мере до возвращения на земную орбиту, а к этому времени вы либо сможете бежать, либо будете раскрыты. В любом случае это не будет иметь значения.

– Прекрасно. Приступаем.

* * *

– Козодой! – Голос гулко разносился под сводами подземного сада. – Где этот чертов великий вождь хайакутов? Выходи поговорить с Вороном!

Послышался шорох листьев, кто-то грузно спрыгнул на землю и осторожно приблизился к границе силового поля.

Хотя Ворон имел некоторое представление о том, с чем он встретится, вид Козодоя его поразил. Историк был еще грязнее, чем тогда, на реке, на его лице застыло дикое выражение, походка обрела странное сходство с походкой животного, а держался он так, словно в любую минуту ждал нападения. Хотя истинная личность хайакута была всего лишь перекрыта и могла быть востребована в любой момент, Кроу подумал, что придется усыпить его, чтобы получить возможность провести соответствующую обработку.

Но если Ворон был удивлен видом Козодоя, то изумление последнего было еще больше. Он искоса взглянул на Кроу.

– Вор-рон, – прорычал Козодой. – Поч-чему ты ещ-ще зд-десь?

Он говорил с видимым трудом, но речь его была разборчива.

– У меня новая работа и новый босс, вот почему. Ну, как тебе здесь понравилось?

Козодой с ревом бросился на невидимую силовую стену, но был отброшен назад. Он с трудом поднялся и свирепо взглянул на Ворона.

– Под-лый кр-р-роу!

Ласло Чен сдержал свое слово и преподал Козодою урок подлинного значения слова "примитивный". Сделав полные ментокопии обеих женщин, он целиком стер их личности, заменив их ментокопиями самок человекообразных обезьян. У них не было иных воспоминаний, кроме обезьяньих, они не знали никакого языка, кроме гортанного ворчания и высоких криков, которые складывались не более чем в полдюжины основных понятий – "опасность", "хорошая еда" и так далее. Они считали себя обезьянами и всех остальных воспринимали в таком же качестве, в том числе и Козодоя. Они ели, искали друг у друга насекомых, спали – и это была вся их жизнь. Но по крайней мере у них не было представления, что существует что-то еще, а у Козодоя такое представление было.

Чен приказал впечатать ему ментокопию самца обезьяны, но, поскольку личность его не была стерта, Козодой знал, что происходит, вынужден был смотреть, как те, кого он любил, ведут себя подобно животным, и сам должен был вести себя с ними точно так же. Никогда еще за всю свою жизнь он не был в таком жалком и унизительном положении.

– Итак, ты обнаружил, что быть вождем – это не только романтика и слава, – иронически заметил Ворон. – Не знаю, как у вас, а вот у Кроу, хотя происхождение и дает некоторое преимущество, вождь должен проявить себя, чтобы быть избранным, – и его могут запросто вышвырнуть вон, если он этого не сделает. А главное, на что при этом обращается внимание, – не храбрость, хотя и храбрость тоже, не ум, хотя и ум тоже, а ответственность. Мудрецов и воинов пруд пруди, но отвечать за себя способны немногие. Посылать воинов на смерть. Делать женщин вдовами. Защищать свое племя, хотя бы и ценой собственной жизни и собственной чести, и делать это не так, как Чен, который заботится только о себе самом. Вот почему ты не пошел работать на него, и сам это понимаешь. В этом нет чести, но от ответственности тебе никуда не деться.

Козодой молчал, уставившись на Кроу. Ворон нащупал именно ту моральную дилемму, которая не давала ему покоя, и вдобавок пристыдил его. Люди вроде Чена достигали своего положения и могли его сохранить только потому, что были начисто лишены чувства чести и избегали всякой ответственности. Даже сейчас Чен хотел, чтобы другие сделали его правителем Вселенной, приняли на себя весь риск, а затем вручили ему безграничную власть и все сопутствующие блага. Его ничуть не беспокоило, сколько людей погибнет при этом; он тревожился лишь о том, как достичь наивысшей личной власти, избежав при этом малейшей ответственности. Тем не менее саму идею чувства чести и ответственности Чен понимал очень хорошо. Понимал и видел в этом слабость, которую можно использовать. Вот почему он так поступил с Козодоем.

– Ты пришел насмехаться над моим несчастьем?

– Ничуть, – ответил Кроу. – Я пришел вытащить вас отсюда. Тебя так усердно ищут, что вокруг становится жарковато, это во-первых, ну а потом, старина Чен боится, что вы вытопчете его любимый садик. Вам предлагается ехать в клетках, как положено обезьянам, или дать честное слово, что будете хорошими и послушными пассажирами, и тогда мы вернем вас в прежнее состояние. Женщины даже ничего не вспомнят. Ну как?

– Ты.., ты можешь вернуть мне прежний облик?

– Не считая синяков, царапин и выдранных волос. Все, что мне нужно – это твое слово.

– Считай, что ты его уже получил.

– Вот теперь ты мыслишь, как подобает вождю. Мы провернем это сегодня вечером. Усыпим вас, вывезем как груз, а когда уже будем далеко, вернем вам прежний облик.

– Ты сказал "мы". Ты тоже едешь?

– Ага, и я, и моя ненаглядная Вурдаль. Ты ее еще не забыл? Она тут пришибла четверых, пока тебя не было. Чен полагает, что из нее может выйти толк, если только ее немного переориентировать, а мне, похоже, предстоит следить, чтобы до тех пор она вела себя прилично.

– И ты еще говорил о чувстве чести! Ворон пожал плечами:

– В мире много странного, приятель. Но ты не очень-то радуйся. У нас впереди Мельхиор, чудесный садик, куда отправляются те, кто хочет исчезнуть, или те, за кого это захотели другие. Но по крайней мере не стоит беспокоиться о тех, кто сделал тебя обезьяной, а?

Силовой экран отразил новую атаку.

* * *

Мельхиор – маленький астероид не правильной формы и похож на огромную печеную картофелину, на его голой поверхности, изрезанной многочисленными кратерами, выделяется только причальное устройство для космических кораблей, но и его издали не видно.

Сведения о происхождении этого поселения были утеряны еще в далекой древности – а может, отнесены к запретному знанию. Ходили слухи, что, когда человечество было в массе своей изгнано с Земли и рассеяно среди звезд. Главной Системе потребовался адаптационный центр. Расселение началось с Марса, а Мельхиор, обращаясь по своей орбите, в течение полугода находился достаточно близко от Марса, в пределах досягаемости космических кораблей. Поговаривали, что первых марсианских колонистов моделировали и доводили до нужной кондиции именно там, а позже на Мельхиоре разрабатывались прототипы других рас. Но астероид был не очень велик, и по мере того, как проект расширялся, Главная Система забросила его ради новых лабораторий с более высокой производительностью.

Каким образом Президиум сумел наложить руку на Мельхиор, являлось еще одной загадкой с утерянным ответом, хотя точно было известно, что именно Марсианское Управление первым сообразило, как можно его использовать, и каким-то образом убедило Главную Систему в том, что существует необходимость устроить тюрьму для особенно ценных заключенных, которым нельзя позволить соприкасаться с нормальным человеческим обществом, но которые обладают блестящими способностями и ценными идеями. В течение столетий Мельхиор не представлял собой реальной угрозы, побег оттуда был невозможен, и Главная Система перестала обращать внимание на то, что туда не дотягиваются ее всевидящие мониторы. Это относили на счет далекой и загадочной войны, о которой упоминал Чен, но скорее всего Главная Система понимала, что людям, поддерживающим ее господство на Земле и Марсе, необходим какой-то клапан, и пусть лучше этим клапаном будет маленький астероид, висящий где-то в пространстве и полностью замкнутый, чем Центры и Консилиумы на Земле и на Марсе.

Внутри астероид состоял из трех больших и бесчисленного множества меньших пещер, выжженных дезинтеграторами в сплошной скале и соединенных многочисленными туннелями. При отсутствии атмосферы такая система требовала огромного количества воздушных шлюзов, которые служили заодно и контрольными пунктами; каждого, кто попытался бы ускользнуть, можно было запросто поймать, закрыв шлюзы по обе стороны от него и откачав из отсека воздух.

Тюрьма находилась в более широком конце астероида и соединялась с лабораториями и другими исследовательскими помещениями тщательно запутанными и круглосуточно просматриваемыми коридорами и воздушными шлюзами. Не зная схемы, пройти через этот лабиринт было невозможно. Лаборатории находились непосредственно под тюрьмой и, если смотреть оттуда, располагались вверх ногами. Для получения искусственной тяжести на астероиде использовалась сложная электромагнитная установка, созданная Главной Системой, и вот уже целые столетия поколения ученых ломали головы, пытаясь понять, как она действует.

В качестве дополнительной меры безопасности центральные туннели, соединявшие узкую "восточную" часть астероида с более широкой -"западной", не были оборудованы системой искусственной гравитации, и в служебных туннелях и помещениях также поддерживалась невесомость. Что касается обитаемых секций, то там сила тяжести была близка к земной.

И вот в это место прибыли, друг за другом, сперва Чу Ли и сестры Чо с поддельными документами, а затем, через неделю, Козодой, Танцующая в Облаках, Молчаливая, Ворон и странная Манка Вурдаль. Китаянок, в соответствии с поддельными документами, отправили в жилой комплекс на положении пациентов. Все корабли управлялись компьютерными пилотами, и поэтому отсутствие на борту людей, кроме них троих, никого не удивило.

* * *

Ассистентка, проводившая психогенетическое обследование Чу Ли, озадаченно посмотрела на нее. Девушка держалась непринужденно, профессионально и без тени осуждения.

– Итак, вы здесь для того, чтобы превратиться в мужчину, – заметила она, бросив взгляд на экраны. – Не очень разумно, если учесть ваш нынешний облик. И это добровольно? Я хочу сказать, вы дали свое согласие?

Чу Ли кивнула:

– Да. Я всегда хотела быть мужчиной, но Главная Система решила иначе. Я сконструирована генетически.

– Это видно по образцам ваших клеток, – фыркнула ассистентка. – Но всему есть пределы, в том числе и тому, чего можно добиться даже при полной перестройке. Кроме того, это занимает много времени, а здесь сказано, что вас следует как можно скорее вернуть на Землю в новом качестве. Это ограничивает наши возможности.

– Но в принципе это реально?

– Да, конечно. Хотя сперма будет не ваша, а, м-м-м.., донорская, и мы успеем сделать только поверхностные изменения. Например, ваши женские формы тела и строение костей останутся прежними, хотя мы удалим большую часть молочных желез и еще, возможно, хирургическим способом подправим лицо, чтобы придать ему более мужской вид. Однако мы заставим ваш организм-производить больше мужских гормонов, и в конечном итоге они сделают свое дело. Тем более, как я понимаю, никакой ментальной подстройки не требуется.

– Мой разум устраивает меня в том виде, в каком он есть. Вот почему первую часть перестройки выполнили еще там.

– Кстати, вы ослепли из-за неосторожного обращения с ментопринтером?

– Не совсем так. По-моему, я наткнулась на что-то, чего не должна была видеть. Предполагалось, что здесь мое зрение восстановят.

– Так, так… Что ж, мы просканируем повреждения, и, если окажется, что они вызваны всего лишь программой ментопринтера, это не вызовет особых затруднений. Сейчас мы отправим вас на анализы. Если все подтвердится, мы начнем прямо сейчас.

Надо сказать, что, попав на Мельхиор, Чу Ли была приятно удивлена. На первый взгляд он напоминал скорее госпиталь, нежели ужасную тюрьму. Персонал был с ними неизменно вежлив, и хотя Чу Ли понимала, что существенную роль в этом сыграли поддельные документы, сделавшие ее и сестер людьми из высших кругов службы безопасности Китайского Центра, все же Мельхиор представлялся ей удивительным и привлекательным местом, местом, на которое ей хотелось бы посмотреть. Она надеялась, что ей быстро восстановят зрение, но даже если этого и не случится, она станет совершенно иной личностью. Смена пола, небольшие косметические изменения, другие отпечатки пальцев, другой рисунок сетчатки… Можно будет встретить в Китайском Центре безутешных родственников Сон Чин, и они ее ни за что не узнают.

* * *

Доктор Айзек Клейбен просмотрел информационные модули пациентки и нахмурился.

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне, – сказал он ассистентке. – Вы уверены, что это не ошибка?

– Абсолютно, сэр. Мы сделали отпечатки, как только заподозрили неладное, и проверили их так, что она ничего не заметила.

– А остальные две?

– Мелкие преступницы, они были сосланы сюда потому, что доктору Шесвику понадобилась пара однояйцевых близнецов. Но согласитесь, сэр, что надо быть необычайно умным и изворотливым человеком, чтобы хотя бы попытаться проделать такую вещь. Я не имею представления, каким образом она ухитрилась переключить идентификаторы Главной Системы с себя на этого Чу Ли. До сих пор я готова была поклясться, что это можно сделать только отсюда. По сути дела, она допустила одну-единственную ошибку – забыла, что Мельхиор не соединен с Главной Системой и наши записи не обновляются вместе с ее файлами. Учитывая масштабы поднятой тревоги, мы быстро догадались что к чему. Глаза и пальцы у нее совпадают с данными Сон Чин, но, когда мы для порядка запросили Землю, Главная Система идентифицировала ее как юношу по имени Чу Ли. Потрясающе!

Клейбен поскреб свою бородку:

– Как жаль… Они собирались сделать из этой Сон Чин всего лишь ходячий инкубатор, а ведь у нее блестящий ум. Но трудно добиться чего-то, не жертвуя ради этого другим. Вы еще не уведомляли Китайский Центр?

– Нет, сэр. Вы хотите, чтобы мы это сделали?

– Нет. Пока нет. Я должен все хорошенько обдумать. А вы тем временем продолжайте анализы, но никакого вмешательства, ни психического, ни хирургического.

– Хорошо. А как насчет ее слепоты? Это была элементарная программная ловушка в портативном ментопринтере. Мы могли бы устранить ее за полчаса.

– Оставьте все как есть. Придумайте какое-нибудь убедительное объяснение, все равно какое. Коль скоро она смогла добиться отправки сюда, изменить записи Главной Системы, взять на себя управление космическим кораблем и прибыть на Мельхиор с такой основательной легендой, мы не имеем права позволить ей свободно ориентироваться здесь.

Эта мысль отрезвила девушку, а Клейбен продолжал:

– Учитывая все это, отделите ее от тех двоих и отправьте их всех в режимный блок тюрьмы. Если Сон Чин догадается, где она, скажите ей, что это временно, до тех пор, пока проводится подготовка.

– Сомневаюсь, чтобы она в это поверила.

– А какая разница? Впрочем, может и поверить, чем немало облегчит нам жизнь. А если она будет излишне настойчива, расскажите ей правду, включая и то, что я в любом случае в силах довести дело до конца и оставить ее работать здесь. Тот, кто в таком юном возрасте настолько успешно добивается своего, может нам пригодиться.

– Следует ли нам закодировать ее? Клейбен задумался:

– Да, но сначала дайте ей какое-нибудь мягкое снотворное, чтобы она об этом не знала. Закодируйте ее как Чу Ли и внесите в наши записи соответствующие изменения. Мне бы не хотелось, чтобы ее отец в один прекрасный день узнал, что она хотя бы побывала здесь.

Когда ассистентка ушла, доктор Клейбен откинулся в своем мягком кресле и вздохнул. Он уже далеко перешагнул за средний возраст и достиг поста директора Медицинского отдела Мельхиора, о котором давно мечтал и который предполагал способность в любое время разобраться в любых идеях. Он не являлся членом Президиума и, следовательно, не, был обязан быть лояльным или нести обязательства перед кем бы то ни было. Он считал себя чистым ученым, свободным, как все его коллеги, от любых политических, моральных и религиозных ограничений. У него никогда не возникало необходимости получать разрешение даже на самые радикальные эксперименты на человеческих существах; он использовал для этого только заключенных, которые в противном случае были бы казнены на Земле. Он полагал, что придает смысл их жалкому существованию, позволяя внести свой вклад в сокровищницу человеческого знания, хотя знание это по большей части не выходило за пределы астероида, и даже Президиум не подозревал об огромном могуществе, сосредоточенном в тесных камерах Мельхиора. Девушка хочет превратиться в полноценного мужчину… Детская забава, если учесть, во что превратилось большинство людей, рассеянных в просторах Галактики. Впрочем, человечество всегда отличалось превосходной приспособляемостью, иначе ему бы не выжить. Люди могли без помощи всякой высокой технологии жить среди арктических ледяных пустынь и в жарких, залитых дождями тропических джунглях, но разместить пять миллиардов людей на тысяче миров оказалось нелегко, в особенности потому, что ни одна из планет не была похожа на другую, и даже тех, которые подходили для адаптированных людей, нашлось не так уж много.

Без технологической поддержки человечество, по сути дела, было крайне уязвимым. В пределах земных условий человечество не имело себе равных, но земные условия, хотя и не такие уж уникальные, встречались достаточно редко, а Главная Система вынуждена была торопиться, и она сумела – возможно, именно здесь, на Мельхиоре – разработать средства для того, чтобы выполнить эту работу в разумный срок. Клейбен знал об этих средствах и методах, и это знание порой заставляло его чувствовать себя богом.

Да, это было гораздо лучше, чем пост фальшивого диктатора Президиума, неукоснительно выполняющего все капризы и прихоти Главной Системы и празднующего свои ничтожные победы, словно мальчишка, стянувший кусок пирога, положенного оступиться на окошко. В отношении Главной Системы Айзек Клейбен боялся только одного и никогда не позволял себе задерживаться на этой мысли: когда-нибудь она устанет от всего, что ей приходится терпеть по милости ее преданных слуг, или станет чересчур подозрительной, или сочтет, что ей больше не нужен Президиум, – и тогда разнесет эту скалу на атомы.

* * *

Поскольку они ничего не помнили о своей жизни между тем моментом, когда подверглись гипнообработке на берегу Миссисипи, и пробуждением на борту космического корабля. Танцующая в Облаках и Молчаливая были потрясены внезапным переходом от нетехнологической культуры к тому, что казалось им поистине волшебным. Волшебным, но холодным, решила про себя Танцующая в Облаках. Ни свежего воздуха, ни теплого солнца, ни холодных зимних ночей, ни запаха деревьев и цветов. Стерильные стены, стерильная мебель и неестественные вещи. Ей понадобилось несколько дней, чтобы понять, как действует туалет, а душ казался ей своего рода пыткой. Еда, холодная и горячая, подавалась чудесным образом на больших подносах, но вкус у нее был не лучше, чем у лежалого сала.

Манка Вурдаль, как всегда, была холодной, отчужденной и снисходительной, но если ее и посещали новые приступы безумия, этого не было заметно. Козодой подозревал, что тут не обошлось без ментопринтера, но его действие не могло продержаться долго, и никто, кроме самой Вурдаль, не был бы удивлен, узнав, что она отправлена на Мельхиор для чего-то большего, чем исполнение служебных обязанностей.

Сам Козодой терялся в догадках, получил ли он отсрочку приговора или, наоборот, осужден пройти круги ада. Единственное, что было известно о Мельхиоре, это то, что он был тюрьмой, из которой никому еще не удавалось бежать, хотя, несомненно, люди, побывавшие там, возвращались назад, хотя бы изредка. Теперь он корил себя за то, что с порога отверг предложение Чена. Разумеется, на Мельхиоре его могли заставить и принять, и полюбить все, что угодно; его могли убедить даже в том, что небо красное, а сам он – брат-близнец Ласло Чена. Впрочем, Козодой утешался тем, что в любом случае оказался бы на борту этого корабля. Ворон и Вурдаль приняли предложение, а тем не менее они тоже здесь. Чен не из тех людей, что доверяют клятвам, на чем бы ему ни клялись.

Их высадили непосредственно в зоне высокой секретности, где было полно вооруженных охранников и автоматических следящих устройств, и там они прошли обработку. Женщины понимали только, что их собираются заточить в какой-то большой пещере; с их точки зрения, это было место, принадлежащее Внутренней Тьме, таинственная область, управляемая духами зла.

Их раздели, продезинфицировали, заковали, потом заклеили глаза, и в таком виде они совершили последнюю часть своего путешествия. Молчаливая пыталась протестовать, Танцующей в Облаках это тоже не слишком понравилось, но Козодой сумел убедить их в том, что, пока они не устроятся и т узнают, что к чему, в сопротивлении нет смысла. Про себя он сомневался, представится ли и потом такая возможность. Подобно Данте, его вынуждали сойти в ад, но в отличие от Данте у него не было Вергилия, который вывел бы его обратно.

В конце концов они очутились в маленькой пустой комнатке с контрольными мониторами под потолком. Когда наклейки с глаз убрали, Козодой увидел, что они остались втроем, а Ворона и Вурдаль заменила одетая в серую униформу женщина, которая выглядела так, словно ее вырубили из каменной глыбы. Она взглянула на маленькую клавиатуру, которую держала в руке, потом на пленников.

– Вы находитесь в исправительной колонии Мельхиор, – заявила она, словно они и сами не знали. – Стены этих туннелей необычайно толстые и прочные, и единственный выход отсюда – тот путь, по которому вы сюда попали. Начиная с этого момента вы будете находиться под постоянным наблюдением. Исправительная колония разделена на две части. Красный блок ячеек справа от входа – отделение строгого режима. Ячейки вполне комфортабельны, но полностью замкнуты, звуконепроницаемы и рассчитаны только на одного человека. Тот, кто попал туда, остается там навсегда. Там, внутри, нет ни единого квадратного миллиметра, который не находился бы под постоянным прослушиванием и наблюдением людей и компьютеров. Ничто, даже отходы жизнедеятельности, не выходит наружу без тщательного осмотра и анализа, и ничто не может попасть внутрь иначе как через входной шлюз, контролируемый компьютерами. Тех, кто находится внутри, может видеть каждый, потому что открытые стенки ячеек представляют собой индивидуальные силовые поля, прозрачные в одном направлении. Вам очень не понравится в отделении строгого режима!

Они приняли это к сведению.

– В другой части порядки более мягкие. По сути дела, это небольшой город, хотя правила в нем очень строги. Здесь отслеживается лишь общее поведение, но помните, что мы сможем, если понадобится, выделить вас из любой толпы и отыскать даже в самом укромном уголке. Ячейки здесь больше и рассчитаны на несколько человек. Для начала ячейку вам назначат, но если кто-то захочет перебраться в другую, это не запрещается. Все вещи, используемые там, одноразовые и саморазрушающиеся. Одежда не допускается. Довольно-таки трудно спрятать оружие или что-то еще на голом теле. Все, что вам потребуется, вы будете получать через автоматические раздатчики в центре помещения, там же вас будут кормить. Питание трехразовое, и ваша порция предназначена только вам, и никому другому. Сохранить ее на потом невозможно. Холодную воду найдете в центральном фонтане. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Вот и отлично, – продолжала женщина. – Продолжительность местных суток – двадцать пять часов, это считается наиболее удобным для закрытых помещений. На сон отводится восемь часов. После звонка, отмечающего отбой, освещение начинает гаснуть, и вы должны быть в ячейке не позже чем через десять минут – до того как оно погаснет совсем. Всякий, кто остался снаружи или позволяет себе излишне шуметь, будет сурово наказан. Все больные должны обращаться в медицинский пункт. Это основные правила. Остальному вас научат товарищи по заключению. Когда вы понадобитесь, за вами придут. Любые проявления насилия, сопротивления и все, что мы квалифицируем как нарушение порядка, приведут вас в отделение строгого режима и сделают первоочередными кандидатами на эксперименты. Многие заключенные уже неоднократно подверглись экспериментам. Приглядитесь к ним и прикиньте цену. Теперь последнее – и вы сможете войти. Вам предстоит жить здесь до самой смерти, так что смиритесь с этим и постарайтесь приноровиться. А сейчас пройдите по одному в ту дверь. На той стороне можете подождать остальных.

За дверью оказалось совсем крохотное помещение, залитое неярким зеленоватым светом. Голос из громкоговорителя произнес:

– Встаньте на маленькую платформу и прижмитесь лицом и всем телом к ткани, натянутой перед ней. Оставайтесь в этом положении до тех пор, пока я вам не скажу.

Ткань была похожа на чрезвычайно тонкую, но необычайно плотную сетку. Козодой прижался к ней и почувствовал, как такая же сетка охватывает его тело сзади. В глаза ему ударил яркий свет, он зажмурился и внезапно почувствовал сильную жгучую боль в спине и на лице. Он едва не закричал, но сдержался, чтобы не уронить достоинства.

Все кончилось быстро. Сетка спала, и техник приказал ему пройти вперед в открытую дверь. Козодой огляделся и впервые увидел самую сердцевину Срединной Тьмы.

Согласно верованиям хайакутов, существовало великое множество различных духов, над которыми стоял один, всевидящий, всеведущий и всемогущий Творец, Дух-Отец, по чьему образу и подобию сотворено было человечество.

Была, разумеется, и враждебная сила, чье существование допускалось Творцом, ибо Он сотворил человека в порядке эксперимента, а может, ради забавы, в надежде со временем обрести достойного собеседника. Человеческие души являлись низшими среди прочих духов, но могли возвыситься, почитая Творца и своими поступками доказывая, что достойны подняться выше срединных духов – духов природы. В отсутствие зла, в отсутствие боли и искушений люди уподобились бы срединным духам, но победа над злом давала им право наслаждаться обществом самого Творца. Собственно, ради того, чтобы люди могли проявить себя, и явилась Тьма, которой было дозволено править всюду, где она сможет править. Люди рождались в области Внешней Тьмы, где были в равной степени подвержены влиянию добра и зла. Просветлив свои души, они могли отвергнуть зло, но им противостояли духи Срединной Тьмы, извращавшие самую суть вещей, а во Тьме Внутренней, где, собственно, и был источник зла, обитал Некто, чье имя на хайакутском означало "Извратитель". Он был чрезвычайно могуществен, но это было необходимо, дабы люди подвергались действительно серьезному испытанию – ведь без стоящего врага борьба теряет смысл.

Козодой не отличался особой религиозностью, но сейчас он воочию убедился, что Срединная Тьма существует и он находится в самой ее сердцевине. Как бы ни были далеки друг от друга культура хайакутов и средневековая итальянская культура Данте, в них можно было уловить один и тот же вопрос и увидеть, хотя и с разных сторон, близкие вещи. Теперь он понял наконец, почему всегда подсознательно ощущал свою неразрывную связь с древним чужеземным поэтом. Разные культуры набрасывали на истину каждая свой покров, но сама истина была едина.

Из двери вышла Танцующая в Облаках, и, едва взглянув на нее. Козодой сразу понял смысл болезненной процедуры. На ее щеках отчетливо выделялись яркие серебристые линии; тонкие, словно проведенные карандашом, они начинались под глазами, расходились в стороны, одновременно утолщаясь, и, поворачивая обратно, разделялись на пучок тоненьких стебельков, напоминающие лепестки. Рисунок, казалось, впитывал свет и наверняка должен был светиться в темноте. Коснувшись ее лица, он ощутил под пальцами лишь гладкую кожу. Линии, очевидно, были вживлены в нее и чем-то напоминали табличку с серийным номером, которыми снабжается любая машина. Рисунок не был уродлив и не обезображивал лица, но Козодою было тошно от одной только мысли, что теперь от него не избавиться до конца жизни. Такие же метки на лице Молчаливой выглядели более естественно, хотя по цвету контрастировали с приглушенными красными, зелеными, синими и оранжевыми тонами ее татуировок.

Козодой сразу же сообразил, для чего это сделано. Можно притвориться кем угодно, можно украсть одежду или униформу; но с таким лицом далеко не уйдешь, а в темноте туннелей метки наверняка должны ярко светиться, представляя собой превосходную мишень. Без сомнения, в них содержалась какая-нибудь синтетическая смесь, легко прослеживаемая сенсорами и, возможно, уникальная для каждого заключенного. Вот так, наверное, они и находят в толпе нужного человека, подумал Козодой. На спине, на уровне лопаток, таким же серебряным светом сияли полоски, протянувшиеся почти от плеча до плеча, шириной сантиметров пять. На них черным была впечатана цепочка знаков на языке, которого даже Козодой не понимал; это явно был номер и идентификатор заключенного. На спине Молчаливой они выглядели чем-то явно излишним.

– Демоны заклеймили нас, – прошептала Танцующая в Облаках. – И даже если мы выберемся отсюда, нам придется носить эти метки, видные всем.

Козодой кивнул.

– Ну вот и все… – Он повернулся и окинул взглядом унылые стены. – Никогда не думал, что преисподняя такая серая.

– Серость хуже всего, – откликнулась Танцующая в Облаках. – Место, откуда изгнана вся красота, вся радость и надежда. Место, где нет цветов.

От входа хорошо просматривалось все полукружие тюрьмы. Скала была серой от природы, а все остальное было выкрашено ей под цвет и сливалось в неразличимое ничто. Ячейки, камеры или как их еще назвать, помещались с трех сторон, поднимаясь ступенями от пола до потолка, самое меньшее на четыре яруса. Они тоже были серыми, хотя из каждого дверного проема падал тусклый лучик света. Вездесущую серость нарушал только ровный и приглушенный красный цвет блока ячеек, расположенных справа, в стороне от прочих. У этих камер не было дверей, только три стены, открытые спереди, а внутри они были ярко освещены. В каждой камере имелась койка, туалет, умывальник – и ничего больше, а их одинокие обитатели сидели неподвижно или расхаживали от стены к стене.

Уступы и ячейки шли по кругу, образуя нечто вроде мрачного амфитеатра, в центре его помещалось несколько кубических зданий того же унылого серого цвета, вокруг которых бесцельно слонялись заключенные. От толпы отделился стройный человек неопределенного возраста и направился к вновь прибывшим. Он был светлокож, и обе женщины, никогда раньше не видавшие уроженцев Северной Европы, сперва подумали, что видят ожившего мертвеца. У него были необычайно густые и очень светлые волосы, ниспадавшие почти до пояса, но никаких признаков бороды или усов, чему Козодой, знавший, как обычно выглядят европейцы, слегка удивился. На теле у него кое-где проступали синяки и кровоподтеки, особенно хорошо заметные на светлой коже, на щеках был такой же рисунок, а полосу на спине скрывали длинные волосы.

– Привет, – сказал незнакомец мягким низким тенором. – Мое имя Хендрик ван Дам, хотя чаще меня зовут Блонди, особенно англикане (должно быть, он хотел сказать "англичане") и все, кто говорит на этом языке. – У него был мягкий приятный североевропейский акцент. – Меня попросили встретить вас и помочь вам устроиться. – Он немного помолчал. – Английский вам подходит, не так ли? Мне говорили…

– Да-да, вполне подходит, – ответил Козодой. – Это единственный язык, которым владеем все мы. Меня зовут Джокватар, что означает "Бегущий с Козодоями". Чаще меня называют просто Козодоем, но в тех кругах, где говорят по-английски, я известен еще как Джон Найтхок или сокращенно – Хокс. Это мои жены Чаудипату, или Танцующая в Облаках, и Маситучи, или Молчаливая, которую мы зовем так, потому что у нее нет языка и она не может сказать, как ее зовут на самом деле.

– Вы, наверное, из Америки, – заметил ван Дам. – Ваших соотечественников здесь немного, хотя кое-кого, конечно, присылают. Я должен был бы сказать вам "добро пожаловать", но тут это как-то не к месту.

Козодой понимающе кивнул:

– Что верно, то верно.

– Я знаю номер жилища, которое вам назначили, но сперва нам лучше сходить вниз, к раздатчикам. Вам надо немного поесть и отдохнуть, потом получить постели и прочее, а потом уже идти наверх. Те, кто больше отсидел, очень ревностно относятся к своим привилегиям, так что вам придется жить наверху и в стороне. Впрочем, внутри все ячейки одинаковы, так что это не имеет особого значения. Видите ли, когда не дозволено ничего большего, люди начинают придавать излишнее значение таким мелочам.

Они медленно спускались по скальным ступеням;

Танцующая в Облаках бросила взгляд влево и тихонько охнула:

– Эта пара, вон там, они что, всегда занимаются этим у всех на виду?

– О да, – равнодушно ответил ван Дам. – Вы еще и не такое увидите; некоторые занимаются этим с большой страстью, а некоторые – весьма нетрадиционными способами, можно сказать, отклоняющимися от нормы.

– Но.., ведь никто даже не обращает внимания!

– У нас здесь ничего нет. Читать нечего, писать нечем, рисовать нечем, даже спортом заняться не с чем. Можно проводить время в разговорах, но рано или поздно все темы оказываются исчерпанными. Со стороны кажется, что нас здесь много, но на самом деле наше общество очень немногочисленное, хотя иногда и прибывают новички. Здесь есть несколько буянов, но даже они ведут себя относительно смирно, потому что насилие неукоснительно и сурово наказывается. И вот люди делают, что могут. Обычные моральные ограничения быстро теряются, а заниматься состязаниями в беге или борьбе и тому подобном можно лишь до тех пор, пока не выдохнешься. И вот они спят, едят и занимаются сексом, кому какой по нраву. Забеременеть невозможно, а если женщина попадает сюда беременной, это сразу же устраняют. Здесь нет ничего, кроме бесконечной скуки, даже секс в конце концов приедается. И тогда люди просто ждут, когда их вызовут.

– Вызовут? – эхом отозвался Козодой. – Кто? И куда?

– В Институт. Человеческий ум, эмоции, тело, воля – они играют этим, как пожелают. Мы – их игрушки, понимаете? Вы еще встретите кое-кого, с кем они уже поиграли. Поначалу вы, наверное, будете потрясены, возможно, потеряете аппетит, но потом станете относиться к ним так же безразлично, как и все. Но даже видя эти увечья и уродства, люди почти хотят, чтобы их вызвали. Что угодно, лишь бы избавиться от скуки. Вы сами убедитесь.

– Давно ли вы здесь? – спросила Танцующая в Облаках.

– Честно говоря, не знаю. Сперва, когда я только попал сюда, я считал дни по периодам сна, но рано или поздно сбивался со счета, и наконец мне уже надоело начинать все сначала. Волосы отрастают примерно на шесть миллиметров в месяц, и до сих пор я ни разу не стригся. Когда я прибыл, они были довольно короткими. И еще я провел некоторое время в Институте – думаю, что был там недолго, но трудно сказать наверняка.

– И когда-нибудь, – сурово подытожила Танцующая в Облаках, – мы все сойдем с ума.

– Нет, здесь даже этого не получится. Они хорошо умеют улавливать приближение безумия. Тогда они забирают человека, обрабатывают – и все в порядке. Они почти никогда не ошибаются. Схватывают это очень рано, когда люди и сами еще ничего не понимают.

Козодой содрогнулся:

– И никто не пробовал бежать?

– Как? Ногтями и зубами пробиться через полсотни метров скалы? И что потом? Летать в пустоте? Единственный путь – через ту дверь, в которую вы вошли, – потом через запутанные туннели и бесчисленные воздушные шлюзы, которые все как один контролируются. Но если даже пройти этот путь, что еще никому не удавалось, – корабли приходят сюда не чаще двух раз в месяц и остаются у причала в лучшем случае несколько часов и при этом тщательно охраняются. Доступ на корабли полностью контролируется. Я слышал, что как-то раз кто-то прорвался в Институт и взял каких-то важных заложников. Компьютерная система безопасности взяла его, наплевав на заложников. Нет, я знаю только три пути отсюда.

– Один – это, наверное, смерть, – сказала Танцующая в Облаках так, словно эта мысль не казалась ей такой уж непривлекательной.

– Да. Другой – это пережить все эксперименты и, когда из тебя выкачают все, что можно, стать прислужником или уборщиком в жилом секторе. Разумеется, у них есть роботы и все прочее, но такие уж это люди, что им хочется иметь рабов, чтобы было кем помыкать и кому удовлетворять их капризы. Но сымитировать это невозможно. Они десять раз проверят тебя вдоль и поперек, прежде чем перекодировать.

– Но вы говорили о трех путях, – заметил Козодой.

– Да. Те, кто правит этим местом, во многих отношениях похожи на нас. Если они решат, что у кого-то есть таланты, способности или идеи, которые расширят их власть, то могут взять его на работу в Институт. Это, по сути дела, такая же тюрьма, но там по крайней мере скучать не приходится.

Они подошли к большому кубическому зданию в центре амфитеатра. Автоматические раздатчики как раз выдавали еду на пластиковых подносах. Все здесь управлялось компьютером, и, чтобы автоматы запомнили человека, требовалось приложить лицо к специальному углублению. Порции отмерялись индивидуально, а подносы и столовые приборы были кодированы индивидуальным кодом, и после еды их полагалось бросить в мусорные ящики, стоящие внизу. Если же заключенный упрямо старался оставить какой-то предмет у себя, тот начинал распадаться и через несколько часов превращался в вонючую грязь.

Постельные принадлежности состояли из двух простыней и наволочки, которые тоже надо было выбрасывать каждое утро перед завтраком; новые выдавались вечером, после ужина. Туалетные принадлежности отмерялись довольно скудно, и получить новый комплект можно было, только сдав то, что осталось от старого. Поев, Козодой и его женщины обнаружили, что еда здесь, хотя и сытная, еще безвкуснее, чем на корабле, потом они собрали свои скудные пожитки и последовали за ван Дамом к самому верхнему уровню жилых ячеек. По крайней мере в физической нагрузке недостатка не будет, подумал Козодой.

Ячейка размером примерно три метра на четыре была обставлена по-спартански, но функционально. Вдоль боковых стен стояли двухъярусные койки, а в глубине располагался открытый туалет, умывальник с холодной и горячей водой, вешалка для полотенец, полочка для туалетных принадлежностей – и все. Ван Дам рассказал, что заключенные ходят в душ два раза в неделю и об этом объявляется перед очередной кормежкой; полагалось сначала принять душ, а потом уже получить еду. Душевые кабинки были расположены перед сектором строгого режима и, разумеется, просматривались насквозь. Отказавшихся от душа лишали еды.

Дверей в ячейке не было, но на время сна устанавливалось силовое поле. Ван Дам предупредил, что внутри помещений за заключенными постоянно следят и поэтому все стараются как можно дольше оставаться снаружи. Танцующая в Облаках подошла к дверному проему и оглядела мрачную пещеру.

– Удивляюсь, – сказала она, – как это вы до сих пор не взбунтовались. Вас было бы невозможно остановить.

– Наоборот, – возразил ван Дам. – Компьютеры думают в миллион раз быстрее человека, а силовое поле удержит кого угодно – и должен сказать, это очень болезненно, – а потом зачинщикам предстоит путешествие в госпиталь, и, вернувшись, они никогда уже не думают о таких вещах. Поверьте мне. Я уже видел тех, кто пытался. – Он вздохнул. – Ну, вот и все. Остальное вы сообразите сами, по ходу дела. Я покажу вам, как застилать постель и пользоваться туалетом, и на этом закончим. Тюрьма никогда не бывает переполненной, так что этот уровень не очень населен. Если вам захочется занять другую комнату, из тех, которые еще ни за кем не закреплены, можете свободно это сделать. Кстати, тут живут еще двое новичков. Они прибыли недели две назад. Комната сорок два. Сестры. По-моему, китаянки. Вам они, наверное, понравятся. Интересная пара. Но у них очень скверные шрамы, так что будьте готовы к этому. Впрочем, они получены не здесь, такими их привезли.

Блондин покинул их и медленно побрел к центру амфитеатра. Женщины глядели ему вслед, не понимая, зачем вообще торопиться в таком месте.

Козодой подошел к ним сзади и обнял их.

– Простите, что втянул вас в это дело. Я виноват, и…

– Мы сами приняли решение, – перебила Танцующая в Облаках. – И теперь будем делать то, что сделал бы на нашем месте всякий хайакут. Постараемся выжить и будем ждать.

Он сухо и невесело усмехнулся:

– Ждать? Чего?

– Случая. Шанса. Откровения. Чего угодно. Может быть, даже пяти золотых перстней.

 

12. ВЫХОД И УБЕЖИЩЕ

В конце концов она привыкла жить в постоянной тьме. Ее уже не потрясало, что, проснувшись, она ничего не видела, а обстановка ее крохотного жилища была настолько скудной и простой, что она быстро научилась передвигаться там без затруднений. Но когда ее выводили наружу, она оказывалась в совершенно ином, пугающе неупорядоченном мире. Она понимала, что почти с самого начала все пошло как-то не так, что она, по сути дела, находится в заключении и эти люди по меньшей мере догадываются, кто она такая. Однако она не могла взять в толк, зачем тогда эти частые встречи с психиатрами и их бесконечные компьютерные обследования, которые явно ни к чему не ведут. Это тревожило ее еще больше, ведь Мельхиор управлялся Президиумом, а отец Сон Чин был его членом.

И вот ее снова вывели из камеры, затем через многочисленные двери и туннели привели в Институт и усадили в большое лечебное кресло. Но на этот раз все было иначе, чем всегда.

– Мое имя – доктор Сизмански, – услышала она женский голос, доносившийся откуда-то справа. – Работа над вашими анализами закончена, и доктор Клейбен, наш главный администратор, принял решение.

Они долго ковырялись в ее разуме, зондировали память, психохимическую структуру и генетическую информацию. Они выяснили, каким образом компьютер Центра добился существующего эффекта, и сильно удивились, обнаружив, что чувствовать себя мужчиной ее заставляют не только биохимические проделки. Переворот в ее сознании был запущен целым рядом процессов, происходивших в голове прежней Сон Чин, а унижения, перенесенные на борту корабля, и общение с заурядными жертвами Системы разъели самую сердцевину невероятного эгоизма девушки. Кроме того, колоссальную роль сыграли ее чувства к отцу. Она почитала его и с детства мечтала заслужить хотя бы немного привязанности и уважения с его стороны. И вот, когда ей казалось, что она наконец добилась своего, ее самолюбию был нанесен смертельный удар. Отец пренебрег ее достижениями, а потом попытался вообще стереть ее из своей жизни. И Сон Чин поняла, что дочь, какой бы замечательной она ни была, всегда останется для него всего лишь вещью. Вот сына он, пожалуй, смог бы принять всерьез. Эти мысли в сочетании с биохимическими изменениями, проведенными компьютером, послужили основой для качественного сдвига в психике девушки.

– Вы были задуманы и зачаты здесь, – сказала доктор Сизмански. – Вы это знали?

– Нет, но я не удивлена.

– Только мы могли это сделать и позволить ему увезти с собой результат нашего труда. Такими фокусами мы отчасти оправдываем свое существование перед Президиумом. Разумеется, ваши отец и мать предоставили нам, так сказать, исходный материал, но он был сильно модифицирован, прежде чем обе части были помещены в утробу вашей матери. Технология этого процесса очень сложна и в известной степени даже революционна. Любой ваш ребенок, от любого мужчины, окажется более или менее перестроенным в направлении максимального психического и физического совершенства, насколько позволят гены. Мы прекрасно поняли замысел вашего отца, особенно потому, что задача Центров состоит как раз в противоположном: разыскивать исключительные личности, способные изменить мир, и либо подчинять их себе, либо устранять. Главная Система требует, чтобы мы культивировали посредственность, людей, довольных существующим порядком вещей. Ваш отец хотел сделать вас инструментом в эволюции. Но у него, конечно, ничего бы не вышло.

Сон Чин вздрогнула от неожиданности:

– Как? Почему?

– Ваш отец полагал, что, удалив вас из Центра, он избавится от необходимости регистрировать генетические коды ваших детей. Он надеялся, используя свое положение, не допустить того, чтобы их уничтожили или включили в Систему, но его самолюбие не позволило ему понять, что этот план имел бы практическую ценность лишь в том случае, если бы речь шла о выбранной наудачу крестьянской паре, а еще лучше – полусотне пар. Но нет, он желал, чтобы в историю вошло только его собственное семейство. Но вы-то уже зарегистрированы, а Главная Система не слепа. Она бы продолжала прослеживать вашу генетическую линию, и ей было бы совершенно наплевать на ваше общественное положение и состояние вашего интеллекта.

– Но он же должен был это знать, ему должны были сказать…

– Гордыня ослепляла и более великих людей. Ваш отец ничего не хотел слышать, он отгородился от этой мысли, отказывался признать ее, потому правда была для него губительна. Мы же, со своей стороны, нашли его идею весьма ценной – при условии, что он не будет в этом участвовать. Мы готовимся, а может быть, и уже готовы к тому, чтобы убить вас.

– Что-о?!

– Строго говоря, вы уже мертвы. Позитивная идентификация. Разочарованные родители, легкое чувство вины, недолгая скорбь – и все. Инцидент исчерпан. Все удовлетворены, даже Главная Система. Согласно приказу доктора Клейбена, вы более не существуете.

– Но остается Чу Ли… – Она почувствовала, как к ней подкрадывается волнение.

– Только в виде компьютерной записи, а с этим справиться еще легче. Чу Ли тоже умрет – здесь, в заключении, – и его похоронят обычным порядком. Разумеется, остается капитан Сабатини, который воображает, что ему что-то известно, но о его воспоминаниях мы позаботимся, а бортовой журнал подкорректируем. Нам много раз доводилось изменять личности, тела, все что угодно, но вы скорее всего одна на всю Конфедерацию, и ставки в игре слишком высоки. В любом случае мы всегда воспринимали вас, как свое произведение, и то, что вы вернулись к нам, когда, так сказать, созрели, всего лишь справедливо.

У нее появилось нехорошее предчувствие.

– Что вы собираетесь со мной сделать?

– Ну, это же очевидно! Вы стали как раз такой, как нужно. Вы знаете о компьютерах и компьютерной математике больше, чем люди, которые втрое старше вас. Вы проявили незаурядную храбрость и готовность многим рискнуть ради крупной победы. Последнее качество встречается особенно редко. Естественно, мы не знаем, до какой степени вы способны усовершенствоваться, но потенциал велик, и жертвовать им неразумно. Однако важно, чтобы сработала и другая часть генетической программы. Она гораздо сложнее и, по сути дела, экспериментальная, но в случае успеха у нас есть шанс вывести здесь, на Мельхиоре, новую высшую расу. Конечно, вы не единственная, над которой мы работали в этом направлении, но на данный момент только вы достигли подходящего возраста и к тому же находитесь непосредственно на станции. Основная проблема состоит в том, чтобы создание не обратилось против создателя, но мы полагаем, что знаем способ, и верим, что риск стоит того. Не беспокойтесь, вы будете помнить все и ваша личность останется прежней. Мы не осмеливаемся затронуть слишком многое, чтобы случайно не загасить как раз ту искру, которая нам нужна.

* * *

С психохимией было проще всего: удалить блокаторы и создать новый гормональный набор, который будет воспроизводиться постоянно, – детская игра для искусников Мельхиора. Сон Чин не просто переориентировали на женское поведение, ее сделали в высшей степени женственной. Ее страсть была почти животной, всепоглощающей и ненасытной – до тех пор, пока не наступала беременность. Как только мозг получал сигнал и начинались подготовительные процессы, зов плоти угасал. Она становилась спокойнее, могла полностью владеть собой, а поскольку ее память и личность были нетронуты, нетрудно было предсказать, что во время беременности она скорее всего будет предпочитать женское общество. После родов начинался восстановительный период, он занимал от силы пару месяцев – и цикл начинался сначала. Так должно было продолжаться до тех пор, пока функционируют яичники, то есть лет тридцать, если не больше.

Разумеется, она бы не смогла ухаживать за таким количеством детей, и для этого уже подбирался особый персонал – в основном из заключенных женского пола. Первыми кандидатками были сестры Чо – разумеется, после того, как над ними власть поэкспериментирует, – и две новоприбывшие североамериканки, над которыми, кстати, не планировалось никаких экспериментов, поскольку они попали на Мельхиор случайно, как бы в придачу. Молчаливая женщина с раскрашенным телом отчаянно нуждалась в заботе о детях, но, пройдя институтскую Клинику Трансформации, уже не могла иметь собственных детей.

Саму Сон Чин переименовали и запрограммировали отзываться на новое имя. Рабочим языком Института был английский, и после непродолжительных споров большинством голосов было решено остановиться на имени Соловей Хань. Хотя почти двадцать процентов персонала составляли китайцы, по большей части принадлежащие к ханьской народности, Хань была только одна.

Однако она должна была иметь доступ к компьютерам, но здесь требовались некоторые гарантии, а поскольку делалось это не в ее интересах, а в интересах Мельхиора, пригрозить ей отлучением от компьютеров было нельзя. Проблему решили, запрограммировав Хань на фанатическую привязанность к детям, сделав их, по сути, заложниками ее лояльности.

Кроме того, учитывая слепоту, ей приходилось общаться с компьютерами вслух, и следовательно, она не могла зашифровать или закрыть паролем свои запросы на информацию, разработки и результаты. Все, что она говорила, неукоснительно записывалось и тщательно анализировалось особой исследовательской командой и другим, независимым компьютером. Естественно, в Институте и не помышляли о том, чтобы вернуть ей зрение, наоборот, глаза ей удалили, заменив их косметическими протезами с незарегистрированным рисунком сетчатки.

Еще несколько поверхностных изменений – и работа была завершена. В Центре ее голос был искусственно понижен на пол-октавы – теперь его подняли на полторы. Ей он показался пронзительным и резким, но окружающие уверяли, что для других он звучит очень приятно: высокое сопрано, удачно сочетающееся с некоторой горловой мягкостью. Губы ей сделали пухлыми, увеличили рот, а верхний ряд зубов сделали слегка, но заметно выступающим. Уши чуть-чуть отодвинули к затылку, грудь утяжелили, а бедра расширили и присвоили ей новые, тоже незарегистрированные отпечатки пальцев. Она сохранила привлекательность, хотя и утратила прежний облик классической китайской красавицы, и от прежней Сон Чин у нее остались только рост и национальность.

Напоследок ей подробно рассказали обо всем, что с ней было сделано, почему и зачем, а также предупредили, что ее нынешнее состояние зафиксировано. Это означало, что отныне ее мозг будет активно сопротивляться всем попыткам внести в организм любые физические или психохимические изменения. Она поддавалась гипнозу и могла работать с ментопринтером, но попытка, например, вернуть ей зрение, была бы заранее обречена на провал. Метки на лице ей тоже поменяли, сделав их красными с металлическим отливом. Отныне она являлась собственностью Института, и новые идентификаторы не позволяли ей покидать территорию; она была обязана была жить и работать только здесь, и при нарушении этого правила автоматически поднималась тревога.

Естественно, она была не в состоянии оценить свою новую внешность, но догадывалась, что узнать в ней прежнюю Сон Чин не смогли бы даже самые близкие люди. Она по-прежнему считала случившееся возмездием за убийство Чу Ли, но не могла смириться с тем, что ее используют, а то, что ей разрешалось быть мыслящей личностью только девять месяцев в году, приводило ее в бешенство. Она понимала, что с рождением первого ребенка исчезнет ее последняя надежда, ибо страх за него будет висеть над ней дамокловым мечом, и даже если в один прекрасный день она придумает способ бежать отсюда, то осуществить его все равно не сможет. Единственное спасение заключалось в том, чтобы сделать это в ближайшее время, но, поскольку она была слепа, ей требовались союзники – а где их взять?

Оставалось лишь надеяться на чудо. И через три месяца чудо свершилось.

Она вошла в свое жилище, которое за это время узнала не хуже, чем компьютерные коды. Ее апартаменты были отделаны мехами и шелком, и, если кто-нибудь случайно не забывал что-нибудь посреди комнаты, она передвигалась в них с такой уверенностью, что со стороны невозможно было бы сказать, что хозяйка этого великолепия слепа.

Внезапно она почувствовала чье-то присутствие. Женщина. Хань не могла бы объяснить, почему так уверена в этом, но у нее давно уже выработалось чутье к подобным вещам.

– Стой и не двигайся! – прошипела женщина на странно звучащем английском. – Это место не просматривается телекамерами, потому что здесь нет ни входа, ни выхода, но говорить придется тихо.

Она встревожилась:

– Кто вы?

– Надеюсь, друг. Это правда, что ты можешь подчинить себе компьютерного пилота и сама управлять кораблем?

– Думаю, да. Однажды у меня это получилось.

– Во-первых, это был модифицированный корабль, а во-вторых – межпланетный. Смогла бы ты проделать этот фокус с немодифицированным межзвездным кораблем?

– Я.., наверное, да. Принцип ведь тот же. Только понадобится кто-то, кто добыл бы необходимое оборудование и выполнял мои указания. Я ничего не вижу, а работать, возможно, придется в скафандре… Но почему вы спрашиваете? Вы что, хотите меня помучить?

– Составишь список всего, что тебе может понадобиться, все, до последней мелочи. Потом прогони все возможные ситуации на компьютере. Они ничего не заподозрят, поскольку уверены, что отсюда выхода нет.

– А он есть?

– Да, но, чтобы лететь дальше, нам нужна ты. Сон Чин не могла понять, естественный ли акцент у этой женщины, или она имитирует его для маскировки.

– Кто вы такая?

– Ты уже знаешь все, что тебе надо знать. Сделай свое дело, и мы войдем в историю.

Сон Чин не двигалась, вслушиваясь в уходящие шаги таинственной женщины. Отчетливо раздавался стук каблуков. Значит, она не из заключенных, ведь даже в Институте Сон Чин не позволяли носить одежду. "Не исключено, что это провокация", – подумала она. А может, Клейбен хочет посмотреть, что она придумает, а потом использовать это в собственных целях. С другой стороны, это может оказаться и тем счастливым случаем, о котором она молилась. Но даже если это уловка, приняв вызов, она может поставить их в тупик.

Следующий день Сон Чин начала с запроса о межзвездных космических кораблях, находящихся поблизости. На регулярных линиях оказалось только два, и оба грузовики, но потом…

– Шестьдесят один основной транспорт в резерве на орбите вокруг Юпитера, – доложил компьютер.

– Что такое основной транспорт?

– Наденьте шлем, – ответил компьютер. В мозгу Сон Чин стремительно сменялись фотографии, планы, схемы, чертежи. Это было нечто потрясающее. Корабль был огромным, гигантским, исполинским. Он свободно мог бы унести в своем брюхе весь Мельхиор, и еще осталось бы место для половины населения ее родного Китая.

Почти девять сотен лет назад Главная Система очень спешила, а в общей сложности ей предстояло переправить пять миллиардов людей вместе с оборудованием и припасами для обустройства в новых мирах. Эти левиафаны сделали свое дело за годы вместо столетий. Но за все надо платить. Огромные и неуклюжие, они слишком расточительно расходовали энергию, и в обновленной Галактике для них не нашлось подходящего дела. Однако Главная Система предусмотрительно сохранила их на случай, если они понадобятся снова.

Сон Чин уже знала, что, чем древнее конструкция, тем проще пилотский интерфейс, а эти корабли создавались на заре эры межзвездных перелетов, примерно через сорок лет после рождения самой Главной Системы. Интерфейс на них был доступен даже ребенку. И вдруг она поняла, что уже видела эти схемы, хотя и не знала тогда их истинного назначения.

Нелегальные технологисты в горах Китая! Вот куда они хотели подключить свою разработку! И они уже почти сообразили, как это сделать. Словно освещенная внезапной вспышкой перед ней возникла картина недавнего прошлого. Теперь ей уже были не нужны советы компьютера.

Она не знала, что происходит и кто за этим стоит, но если только она доберется до мостика этого корабля – ее уже ничто не остановит. Она всем им покажет! Она угонит один из величайших кораблей Главной Системы, а может быть, в придачу прихватит и Мельхиор!

* * *

Танцующую в Облаках и Молчаливую уже трижды вызывали в Институт, а Козодой все еще томился в ожидании. Он беспокоился, но Танцующая в Облаках уверяла его, что люди там вежливые и никаких приказов от волшебного ящика она не получала. Впрочем, он сильно в этом сомневался, особенно после того, как Танцующую в Облаках однажды вызвали сразу после завтрака и вернули на следующий день после обеда, а она считала, что провела там не больше половины дня. Кроме того, обе женщины стали намного спокойнее воспринимать этот странный мир высокой технологии и уже не питали таких подозрений к его повелителям. Вдобавок они явно стали проявлять склонность к высоким чувствам, и Козодой терялся в догадках, за каким чертом все это делается.

Наконец вызвали и его, и он воспринял это почти с облегчением, начав уже подозревать, что о нем попросту забыли. Но в освещенной зеленым комнате, где ему делали метки, его ждал сюрприз.

– Дальше ты не пойдешь, вождь, – произнес знакомый скрипучий голос. – Поговорим здесь. Пожалуй, это единственное место, которое не просматривается и не прослушивается, потому что тот, кто сидит у пульта управления, а сейчас это я, в любой момент может вышибить из тебя дух.

Козодой вздохнул:

– Ворон. Я был почти уверен, что это будешь ты. Честно говоря, я уже заждался.

– В этом заведении не такие уж покладистые ребята, вождь. Они выполняют приказы только тогда, когда те им нравятся. Но я должен вытащить тебя отсюда, вождь. Это приказ Чена. Остальное поймешь сам.

Козодой кивнул:

– Так я и думал. А у тебя не выходит?

– Пока не получалось. Но сейчас я все прикинул. Дело будет нелегкое, гарантий никаких, но, думаю, прорвемся. Я даже подыскал пару мест, куда можно рвануть. Не спрашивай, как я о них узнал, но только не от Чена. Хочешь наружу?

– Сам понимаешь… А с чего это ты решил рассказать мне про Чена?

– Черт меня возьми, вождь, Чен надует кого угодно, и я думаю, что, когда все закончится – если это вообще возможно, – я буду первым в его списке. Ну и какого же черта я тогда ему должен? Терпеть не могу этих подонков. Да провалиться мне на этом месте, если я отдам ему ключи к Главной Системе, будь он хоть сто раз Император! Я так понял, чтобы перстни сработали, нужно пять человек? Верно?

– По-моему, да. Хотя кто знает?

– А, ладно, допустим, двое из пятерых – это ты да я, а остальных наберем по дороге. Я не мастер размышлять, но у меня есть своя честь и чувство ответственности, не то что у Чена. Так ты в игре, вождь?

– А ты сомневаешься? Но ты же знаешь, каковы наши шансы, и потом, нам все равно придется вернуться к Чену за его игрушкой, и он это понимает.

– Ага, ну а я понимаю, что он понимает. Зато я знаю, у кого три из четырех. Их не проглядишь, и разве ты сам не говорил, что они должны быть в руках людей, облеченных властью?

– Да.

– Значит, надо найти четвертое. Черт возьми, а у нас всего-навсего.., сколько там? Тысяча миров, ни больше ни меньше. А теперь слушай внимательно – время нас поджимает. Есть тут одна девушка, китаянка. Гениальна, но слепа, как летучая мышь. Ни черта не видит и вдобавок беременна. Но все дело в том, что она знает, как водить корабль. Она может перехватить управление и надуть Главную Систему.

– Кажется, я о ней слышал. Ее подруги живут по соседству со мной. Они кое-что рассказывали.

– Ага. Они тоже могут пригодиться, но я не уверен, удастся ли мне протащить такую толпу.

– Если ты собрался обойти их систему безопасности, тебе придется порядком потрудиться.

– Дохлое дело. Защита всесторонняя. Дружище, это местечко на сто процентов защищено от побегов, всеми способами, какие только можно придумать.

– Так что же ты…

– А я нашел способ, который придумать нельзя, потому что для этого нужен свой человек в этой лавочке. Впрочем, увидишь сам. Никому ничего не рассказывай, даже своим бабам, понял? Я знаю, что ты непременно захочешь взять их с собой, но для этого придется поторопиться. Они уже прошли кое-какую обработку, и довольно скоро их отправят на промывание мозгов – ты понимаешь, о чем я. Тогда ты засядешь здесь накрепко. Я постараюсь провернуть все как можно быстрее. Ну, добро. Выходи, как вошел.

– А ты не боишься, что тем временем заберут меня?

– Это вопрос нескольких дней, вождь. Вот почему я тебе намекнул. Не хочу, чтобы ты испортил все, случайно угодив в карцер. Ну пока!

"Дело будет нелегкое, гарантий никаких, но, думаю, прорвемся. Я даже подыскал пару мест, куда можно рвануть".

Дойдя до центральной площади. Козодой огляделся. В тюрьме хватало грубиянов, но все заключенные обладали большими познаниями, а у некоторых имелся даже опыт космических полетов. Другие, несмотря на внешнюю замкнутость тюрьмы, много знали о делах Института, хотя и непонятно было, откуда. Одним из таких был рослый, бородатый и волосатый русский по фамилии Лишенко, который у себя на родине занимал довольно высокое положение и, казалось, был неплохо осведомлен о том, что происходит на Мельхиоре. Сойтись с ним было нелегко, но он был страстным поклонником классической борьбы, и хотя Козодой не мог похвалиться особенно хорошей формой, а приемов не знал совсем, но имел хорошее чувство равновесия и быстро схватывал правила. Он даже сумел пару раз одолеть великана, чем завоевал его уважение.

– Ты здесь все знаешь, – как бы мимоходом бросил он русскому. – Отсюда вообще бежал хоть кто-нибудь?

Тот рассмеялся:

– Только те, кто умел проходить сквозь стены.

– Значит, если кто-то здесь, внутри, говорит, что может вывести тебя наружу, это скорее всего провокация?

– Будь уверен. А что? Ты слышишь по ночам голоса?

– Похоже, меня прощупывают, и не более того. Ты знаешь, как тут любят такие игры. Я просто хотел удостовериться. Кстати, слышал ли ты о слепой девушке, специалистке по компьютерам?

– Ха! Но ты-то откуда знаешь? Впрочем, с ней неплохо обошлись. Собственность Института. Пожалуй, лучшее, на что здесь можно рассчитывать.

Козодой кивнул:

– Вроде бы ее имя Сон Чин, а может быть, Чу Ли, нет? Мои соседки летели сюда с кем-то, кого звали именно так.

– Теперь ее зовут Хань, и это все, что я знаю. Но это ничего не значит. Захотят – и она будет отзываться на "Ивана".

– У-ум… Слушай, моих жен и тех двух китаянок то и дело вызывают. Ты не знаешь зачем?

– Ходят слухи, что при Институте открываются ясли и детский садик. Им нужны кормилицы и няньки. Твоих подруг накачают всякой химией, так что у них будет полно молока, словно они только что родили, а потом сдвинут им мозги, чтобы для них не было большего счастья, чем менять пеленки и тетешкать малышей. Какой-то эксперимент, я так думаю?

Козодой кивнул:

– Может быть. А на сколько это обычно растягивается?

Великан пожал плечами:

– В таких делах лучше не торопиться, но все зависит от того, что у них на уме. Сроки, проекты – сам понимаешь. Зачем вводить неизвестные переменные, если можно провести проверку и устранить их?

И кстати, при случае ты ведь не забудешь старину Григория, а?

Козодой поблагодарил русского и отправился на поиски Ривы Колль. У нее была шоколадная кожа, голубые глаза и вьющиеся каштановые волосы, а лицо являло собой смесь черт, присущих всем народам Земли, хотя Рива никогда не бывала на Земле. Она была флибустьером, но как-то раз отхватила больше, чем смогла проглотить. Она могла быть довольно дружелюбна, если ей кое в чем потакали. Например, Рива не любила, когда к ней прикасаются. И еще она терпеть не могла насмешек по поводу своего хвоста. Хвост был продолжением ее собственного позвоночника, начинался от копчика и доставал до самого пола. Его отрастили в Институте, и никто, даже сама Рива, не знал зачем. Но зато она великолепно знала космос за пределами Солнечной системы и корабли, которые когда-то подчинялись ее приказам.

– Рива, а если бы ты вдруг оказалась снаружи, да еще с кораблем в придачу, куда бы ты направилась?

Она улыбнулась. Игра в "если бы" здесь считалась одним из главных способов убить время.

– Недурно спрошено, да? К своим мне дороги нет. Даже здесь я выгляжу слегка необычно. – Она помахала хвостом. – Конфедерация тоже исключается. В любом пригодном для жизни мире я бы излишне выделялась. Да и ты тоже. Значит, остается Дикий край. Это единственное убежище.

– Дикий край? Что это такое?

– В космосе есть подходящие для людей, но незаселенные миры. Невостребованные в свое время, скажем так. По разным причинам. Некоторые, например, населены негуманоидами, настолько отличными от нас, что даже Главная Система не смогла их понять. Кое-где можно устроиться. Конечно, Главная Система будет их проверять, но даже она не в силах проверить все. В космосе, знаешь ли, очень просторно. Кое-какими из этих миров пользуются вольные торговцы, а другие могут оказаться опасными, но, повторяю, устроиться там можно – хотя и нелегко.

– И надолго?

– Если останешься в живых – да. Некоторых миров даже на картах нет: древние разведывательные корабли не всегда возвращались, а у Главной Системы их было в избытке, и она не беспокоилась о таких пустяках. Но почему тебя это интересует?

– Ты могла бы привести корабль в такое место?

– Могла бы? Не знаю… А что? Тебя одолели великие мечты?

– Я мечтаю о невозможном, Рива. Спасибо.

Козодой забрасывал удочки наудачу, но кое-что уже начало проясняться. У раздатчика он заметил сестер Чо и решил, что и ему неплохо бы поесть. Их можно было узнать без труда в любой толпе, хотя их ужасные шрамы постепенно исчезали – по сути дела, они уже исчезли, но новая кожа выглядела, как лоскутное одеяло, окрашенное во все тона, какие только способна принять человеческая кожа.

В их первую встречу, Чо Дай показалась ему бойкой и общительной, а ее сестра – молчаливой и какой-то застенчивой, но сейчас они обе были одинаково тихие и унылые. Они держались дружелюбно, но пожалуй, даже слишком. Казалось, они готовы влюбиться в первого попавшегося мужчину, а на худой конец и в женщину.

После разговора с Лишенко Козодой обратил внимание, что сестры немного пополнели, особенно в груди и в бедрах, и отметил такие же изменения у Танцующей в Облаках. Сильнее всего это было заметно на Молчаливой, которая превратилась в настоящую толстушку.

Козодой присел рядом с сестрами Чо и дружески им кивнул:

– Привет. Я кое-что слышал о вашей подруге. Они заинтересовались:

– Она где-то здесь?

– Нет, работает в Институте. Она все еще слепая и, говорят, беременна.

– Беременна! – с завистью выдохнула Чо Май. – Как чудесно было бы заиметь ребеночка! Чо Дай была настроена менее романтично:

– Значит, ее сильно изменили. А может, это ребенок от Сабатини. Я тоже не прочь родить, но только не от такого ублюдка.

– А вы не утратили своей способности к м-м-м.., открытиям?

– Нет. Наверное, нет. Но здесь особенно нечего открывать. Мы в любой момент можем выйти через дверь, но нас тут же поймают. Зато мы принимаем душ, когда захотим. Там очень простой замок.

Козодой рассеянно кивнул, размышляя. Похоже, Ворон ведет с ним какую-то игру. Конечно, это было бы в порядке вещей, но Кроу играл слишком уж хитро. Напрашивалось предположение, что именно Чен приказал Ворону вытащить его. Козодоя, отсюда и отправить за перстнями, но Кроу возмущен Императором так искренне… Но допустим. Ворон – друг и союзник против злого Чена… Но кому же он тогда служит? Вряд ли он стал бы по доброй воле лезть в это дело. Однако Козодой понимал, что под грубой внешностью и дурацкой манерой выражаться Кроу скрывает незаурядный ум, который, кстати, так легко недооценить. И к тому же он сам хочет, чтобы его недооценивали, это дает ему преимущество. Ладно, подождем, пока он сам не раскроет карты, а пока задача Ворона, без сомнения, вытащить Козодоя отсюда, и не важно, делает он это для Чена или кого-то еще. Зачем Чену понадобился именно Козодой, по-прежнему оставалось загадкой, но такие, как Чен, никогда и ничего не делают без причины. А сейчас Ворона поджимало время, он знал, что Козодой никуда не тронется без своей семьи, и что еще важнее, в ее первоначальном или хотя бы легко восстановимом виде. До сих пор список участников составлял Ворон, и Козодой решил внести в него кое-какие исправления.

* * *

– У меня еще не все готово, но действовать надо быстро, – сказал Ворон на третьей их встрече в зеленом предбаннике. – Пока они только экспериментировали с твоими бабами, но теперь собираются забрать их из тюрьмы и сдвинуть мозги на всю катушку. Так что слушай. В ближайшие несколько дней я вызову тебя еще один раз. Последний. Опять сюда. Потом – обеих женщин, по одной. Хотелось бы еще прихватить сестричек Чо, тем более что наш слепой гений на этом настаивает, но это уже будет слишком нахально.

– А ты их не вызывай, – сказал Козодой. – Я им намекну. Они могут выйти сюда в любое время и без всякого вызова, по крайней мере так они говорят.

– Годится. Я слыхал, что они большие доки по части замков как компьютерных, так и обычных, но не думал, что настолько.

– Именно так. И есть еще кое-кто, кого я счел бы полезным.

– Извини, вождь. В моем списке твои жены, ты сам, девочка Хань и ее подружки, но единственный человек, которого я еще хочу умыкнуть, это Рива Колль.

– Рива! Я как раз о ней и хотел сказать!

– Да, она одна из всех нас бывала в глубоком космосе и может проложить курс для нашего корабля. Поскольку мы и так рискуем многим, мне бы не хотелось ставить все на слепую и беременную гениальную девушку, о которой знаю только понаслышке.

Козодой согласился, что в этих словах есть смысл.

– Ты когда-нибудь надевал скафандр? – вдруг спросил Ворон.

– Нет, ты же знаешь.

– А придется. Придется всем. Я крал их по одному и потихоньку припрятывал. Впрочем, это несложно. Слепой будет труднее, но, я думаю, она справится.

– Я вижу, ты вполне уверен, что сможешь нас вытащить?

– Насколько можно быть уверенным, а это чертовски немного. И сомневаюсь, что в случае неудачи нам будет предоставлена вторая попытка. Я бы тронулся хоть завтра, но придется подождать еще четыре дня.

– Да? А почему именно четыре?

– А потому, старина, что через четыре дня придет наш корабль.

* * *

Помня, что сестер могут в любую минуту вызвать в Институт, Козодой, не вдаваясь в детали, сказал им, что, если они будут смотреть хорошенько и держаться поближе к нему, у них, возможно, появится шанс навсегда покинуть это место, хотя и не без риска. Когда его вызовут, он сделает им знак, и если они увидят, что следом вызвали любую из его жен, то пусть сами выбираются в приемную, если смогут. При этом Козодой особо подчеркнул, что ждать их никто не будет.

В глубине души он считая эту затею абсурдной. Историк, четыре женщины-дикарки, хитрюга Кроу из службы безопасности, разорившийся пилот-флибустьер с хвостом и кучей комплексов да гениальная девушка, слепая и на третьем месяце беременности. Может, Ворон и вытащит их, но что они будут делать потом? И о чем, во имя всего святого, думал Чен, решив для начала запихнуть их сюда? Ему же в конце концов нужны перстни – или не только перстни?

Не имеет значения, одергивал он себя. Не сейчас. В первую очередь – побег. Потом – убежище. Позже, возможно, будет время поразмыслить обо всем. Дантов ад был сумасшедшим домом, но в его основе лежала безжалостная логика. В том, что с ним происходит, тоже должна быть своя логика, пусть искаженная, но не менее безжалостная, и надо только найти ее.

Утром четвертого дня его вызвали, и, уходя, он кивнул сестрам Чо. До сих пор им везло – ни одну из четырех женщин не вызывали. Риве он ничего не говорил, но надеялся, что она не станет возражать. Козодой оглядел унылый амфитеатр и поймал себя на мысли, что ему хочется забрать всех.

На этот раз он не остался в приемной.

– Проходи в пост управления, – пригласил его Ворон, – и жди остальных.

Войдя в пост управления, Кроу включил свет, и Козодой заметил, что тот одет в черно-зеленую униформу, которая делала из него урода.

– Как только соберутся все, включая Колль, если, конечно, она не станет артачиться, сразу тронемся, – сказал Ворон. – Можешь, кстати, попробовать влезть в скафандр. Только смотри не порви, он довольно тонкий.

Скафандры Козодоя разочаровали. Он привык видеть на древних картинках громоздкие, неуклюжие, но обнадеживающие на вид чудовища с мощной кирасой, а эти скафандры были легкими, тонкими и не очень удобными. От заплечного ранца к прозрачному, легкому, но прочному на вид шлему с фонарем на макушке тянулись провода и шланги. Козодой хотел уже захлопнуть шлем, но Ворон посоветовал ему не делать этого, пока не соберутся остальные.

Смущенно оглядываясь, вошла Молчаливая и, заметив Козодоя, улыбнулась.

– Мы уходим отсюда, – сказал он ей, – как тогда, в Иллинойсе. Тебе надо надеть эту одежду, потому что мы пойдем там, где нет воздуха, словно на дне реки.

Появились сестры Чо, открыв дверь с такой легкостью, будто знали код.

– Замок такой же, как на душевых, – пояснила Чо Дай. – А мы с ним достаточно напрактиковались.

Следом пришла Колль, порядком озадаченная, но, увидев скафандры, тут же радостно заулыбалась.

– Так это побег, и вы не забыли старушку Риву! – Ну, с Богом! Она ловко скользнула в скафандр, умудрившись приткнуть там свой хвост, и взглянула на Козодоя. – Ну а теперь скажи мне, как ты собираешься это провернуть?

Козодой пожал плечами.

– Спроси его, – ответил он, указывая на Ворона. А Танцующей в Облаках все не было. Козодой шепотом выругался, а Молчаливая ободряюще кивнула ему – мол, первая жена получила вызов и вот-вот должна прийти.

– Мы не можем больше ждать, вождь, – хмуро сказал Ворон. – Время уходит, а максимум через пару часов они заметят отсутствие нашей незрячей леди, и мы к тому времени уже должны быть в пути.

Козодой огляделся:

– Кстати, где же она?

– Встретит нас по дороге. Ее приведет Манка. Козодой изумился:

– Вурдаль! И она тоже?

– Ага. Здесь ее слегка изменили, знаешь ли. Но ненамного. Все так же обожает убивать и такая же полоумная, но эгоизма у нее поубавилось. Ей тут вкатили дозу доброго старого племенного менталитета. С ней нелегко иметь дело, но она на нашей стороне.

– Ты уверен?

– Черт, да я женился на ней, если хочешь знать! Такой чернущей Кроу свет еще не видывал.

– Женился?!

Тут вошла Танцующая в Облаках, и Козодой облегченно вздохнул. Она едва не потеряла дар речи, увидев, что происходит.

– Ты знал, что мы можем выбраться, и не сказал даже мне?! – возмутилась она на чистейшем хайакутском. Приятно было вновь увидеть в ней искру прежнего огня.

– Ладно, ребята. Теперь все разговоры – только по-английски. Это единственный язык, который понимаем мы все, – сказал Ворон. – Колль, помоги им застегнуть шлемы и подсоединить питание.

Рива умело проделала нужные манипуляции, и теперь голос Ворона раздавался внутри шлемов.

– Ваши радиофоны работают на специальной частоте, – сказал он. – Она достаточно далека от прослушиваемых частот, а мощность передатчиков невелика, но все же старайтесь помалкивать, если не будет серьезной причины для разговора. Все, кто впервые надел скафандр, помните – малейшее повреждение – и воздух тут же выйдет. Они намного прочнее, чем кажутся, но все-таки будьте аккуратнее. Сейчас мы войдем в служебный туннель, а там пристегнемся друг к другу и дальше пойдем в связке. Не делайте ничего, повторяю, ничего без моего приказа. Если кто-то нарушит это правило или откажется подчиниться, я его убью и брошу здесь, кто бы это ни был.

Дверь была замаскирована так, что никто даже не подозревал о ее существовании, пока она не открылась. Сестры Чо тут же отметили, что дверь снабжена только силовым приводом, без всяких замков. Ее открывал и закрывал компьютер службы безопасности, но Ворон хорошо справился со своим домашним заданием.

Служебный туннель, узкий и тускло освещенный, был густо оплетен кабелями и трубопроводами. Воздушные шлюзы стояли через каждые полсотни метров, но все они были открыты. То и дело попадались развилки, но каждый раз Ворон уверенно выбирал нужное ответвление. Постепенно сила тяжести начала уменьшаться.

– Следите, чтобы по крайней мере одна подошва все время соприкасалась с полом, – предупредил Ворон. – Подошвы ботинок прилипают к твердым поверхностям, но скоро сила тяжести исчезнет совсем, и если вы оторвете обе подошвы, то поплывете. А пловцы мне здесь не нужны. – Последние слова он произнес с явной угрозой.

– Ты полагаешь, что за этим туннелем вообще не следят? – недоверчиво спросил Козодой.

– У них бы просто не хватило людей, – отозвался Кроу. – Впрочем, им и не надо следить за всеми туннелями, достаточно контролировать несколько основных шлюзов. Кроме того, мы зарегистрированы в вахтенном журнале как ремонтная команда. Это я провернул. Надеюсь, – добавил он себе под нос.

Казалось, целую вечность они брели по бесконечным коридорам и туннелям, проходили через бесчисленные воздушные шлюзы, но Кроу, видимо, хорошо знал дорогу, и вот наконец они прибыли. Их ждали двое, тоже в скафандрах. Один был очень высок, другой – намного ниже. Рядом с ними стоял огромный прямоугольный ящик с широкой линзой на одной из граней. Он был сделан из сплошного металла и весил, если судить на глаз, не меньше тонны.

– Были трудности? – спросил Ворон у Вурдаль.

– Ничего достойного упоминания, но я уже начала подумывать, что вы заблудились. Ух ты, ну и толпа! – Судя по ее тону, она ничуть не изменилась.

– Ну что ж, теперь полная тишина! – объявил Кроу. – Я собираюсь подключиться к их системе безопасности и обслуживания, так что молчите все, пока я не скажу!

В наушниках послышалось шипение и треск, а потом снова раздался голос Ворона, говорящего на совершенно непонятном языке. Это был искусственный язык, ему учили на особых ментопринтерах, и он использовался только в службе безопасности Мельхиора. Это был последний барьер.

Внезапно радио, казалось, зашипело еще громче, и двери воздушных шлюзов по обе стороны от них плотно закрылись. Где-то в отдалении они услышали тревожный звонок.

Потом погас свет, но через мгновение автоматически включились нашлемные фонари.

Ворон снова произнес что-то на том же странном языке. Ему ответили. Он подождал немного, сказал еще несколько фраз и не получил ответа. В радиофонах слышалось только шипение и потрескивание разрядов, но наконец Ворон опять заговорил – по-английски.

– Порядок, – он шумно вздохнул. – Похоже, они купились, но это еще только начало. Они знают, что при прохождении шлюза прелестные узорчики на ваших физиономиях засветятся, и поэтому не слишком беспокоятся. Но мы пойдем другим путем.

Он отстегнулся от общей связки, подошел к большому металлическому ящику и, ухватившись за две рукояти, торчащие сзади, с натугой поднял его, удерживая на уровне груди. В наушниках послышались изумленные вздохи.

– Он весит, наверное, тонну,. – заметил Козодой.

– Да нет. Чуть больше пятисот килограммов при земной силе тяжести, – небрежно ответил Ворон. – А здесь так и вовсе ничего. Однако инерция у него порядочная. А теперь всем отойти к шлюзу как можно дальше и оставаться там! Это опасная штуковина, и работа займет порядочно времени.

– Что происходит? – послышался высокий нежный голос Хань. – Пожалуйста, кто-нибудь расскажите мне, что происходит.

– Если бы мы сами знали, – ответил за всех Козодой.

Ворон отпустил огромный ящик, который так и остался висеть в воздухе, и, открыв панель управления на задней стенке, перекинул там несколько переключателей. Из рукоятей с щелчком выдвинулись две гашетки. Ворон снова ухватил рукояти и нажал обе гашетки сразу. Яркий искрящийся фиолетовый луч вырвался из линзы и сияющим кругом лег на стену пещеры. Стена засветилась тем же искрящимся светом, и медленно, очень медленно фиолетовый круг начал углубляться в твердую скалу и постепенно пропал из виду. Напрягая мускулы. Ворон удерживал громоздкий ящик в одном и том же положении. Внезапно он выключил луч:

– У-у-фф! Вот уж не думал, что она такая толстая! Я загоню эту штуковину внутрь и доделаю остальное, а вы ждите тут. Потом Манка приведет вас ко мне.

Он двинулся вперед, толкая перед собой ящик, и скрылся в непроницаемой черноте. Козодой наконец-то понял, что делает Кроу.

– Он прожигает дыру прямо сквозь сплошную скалу! Прямо в.., наружу!

– Конечно, олух! – отрезала Манка Вурдаль. – Они держали пару таких штуковин для расширения туннелей, но пользовались ими так редко, что уже забыли о их существовании. А Ласло Чен не забыл.

Они провели в молчании еще несколько беспокойных минут, и наконец до них донесся голос Ворона:

– Порядок, я пробился. Двигайте ко мне. Только осторожно, здесь можно запросто вывалиться во Вселенную.

– Мы выходим наружу, на внешнюю сторону этого места, – сказал Козодой, желая подбодрить тех, кто даже не мог понять, что происходит. – И пойдем прямо по небу.

А небо было темным и мрачным, такого черного неба не видел никто из них, не считая Ривы Колль, Ворона и Манки Вурдаль. Один за другим они подходили к краю нового туннеля и медленно ступали в пустоту. Это противоречило всем природным инстинктам, и Танцующая в Облаках и Молчаливая замешкались, но их все равно вытянули за связку и поставили рядом с остальными на внешней поверхности Мельхиора.

Совсем близко, едва ли в сорока метрах, темнел корабль, пришвартованный к единственному причалу маленького космопорта. Ворон сильно толкнул громоздкий ящик скалореза, и тот медленно уплыл в черноту. Ворон присоединился к остальным и пристегнулся к общей связке.

– Как славно вернуться домой… – тихонько вздохнула Рива Колль.

– Итак, начинается самое трудное, – сказал Ворон. – Обычный путь в герметизированную часть нам заказан, так что придется пробираться через воздушный шлюз кормового грузового отсека. Там стандартный комбинационный замок и ручной привод. Держитесь ближе друг к другу – и вперед.

Они двинулись к кораблю. По дороге Хань споткнулась, и в результате она сама, Вурдаль и Рива оторвались от грунта, но флибустьерша была привычна к таким вещам. Она извернулась, словно акробат, подхватила связку и мелкими частыми подергиваниями подтянула всех троих к поверхности.

– Не волнуйся, Хань, – сказала Вурдаль ласковым тоном, совершенно неожиданным для любого, кто знал ее хотя бы немного. – Делай, что я скажу, и все будет в порядке. Я здесь, прямо у тебя за спиной.

С астероидом корабль соприкасался лишь в одной точке – у причала, куда Ворон не осмеливался подойти. Выбрав место, где от астероида до корпуса было не более трех метров, он вытравил линь подлиннее и, слегка оттолкнувшись, поплыл к кораблю, закрепился на корпусе, а потом по очереди подтянул остальных.

Козодой был приятно удивлен, что ни одна из четверых женщин, принадлежавших к относительно примитивным культурам, не ударилась в панику. Ему самому было немного страшновато, хотя, по крайней мере теоретически, он понимал, что происходит. Возможно, подумал он, они давно уже в шоковом состоянии, но не исключено, что предыдущие испытания настолько закалили их, что теперь они способны принять как должное все, с чем бы ни столкнулись.

Вблизи поверхность корабля оказалась рябой и неровной, она носила следы сильного износа и почтенного возраста. Ворон отвинтил крышку на панели кодового замка, потом набрал комбинацию, и, помедлив, словно в задумчивости, люк слегка сдвинулся в глубь корпуса, а затем плавно скользнул в сторону.

– Входите, – приказал Ворон. – И побыстрее. Пилот узнает, что шлюз открывался, но, к счастью, именно на этом корабле он может это проигнорировать. Однако на всякий случай приготовьтесь к любым неожиданностям. Мы еще не отчалили!

Когда все столпились внутри шлюза, Вурдаль набрала код, который закрывал и герметизировал внешний люк. Ворон заглянул в окошко внутренней двери и одобрительно хмыкнул:

– Пока все идет неплохо. Темно, и индикатор показывает отсутствие воздуха. Войдем, но, если этот чертов пилот поднимет тревогу, нам придется перебить уйму народа.

Он повернул штурвал, и внутренняя дверь открылась. Один за другим они вступили в темный грузовой отсек.

– Ну вот, Хань, – сказал Ворон, заметно нервничая. – Я переключаюсь на рабочую частоту пилота. Теперь твой выход.

– Ничего не выйдет, – нежно ответила она. – Тогда я пользовалась старым кодом, но мой отец наверняка уже вернулся из рекреации и поменял его.

– Разумеется, но этот корабль стартовал за два дня до его возвращения. Ты думаешь, я уже полный олух?

Давай, не стесняйся. Это тот самый корабль, на котором ты прилетела.

Послышалось всхлипывание.

– Чу Ли, это правда ты? – недоверчиво спросила Чо Дай.

– Чу Ли больше нет. И Сон Чин больше нет. Теперь меня зовут Соловей Хань, и по-английски это звучит неплохо. Кстати, могу я спросить, на борту ли капитан Сабатини?

– Да, но больше никого. Не беспокойся – он был разморожен еще до возвращения на земную орбиту и ни о чем не докладывал. Он даже с корабля не сходил, так что его не проверяли и не снимали ментокопию. Иначе, и он это прекрасно знал, ему не сносить головы.

– Хорошо. Молчите все. Включайте частоту.

– Включаю.., вот!

– Несанкционированное прерывание, – монотонно произнес компьютерный голос. – Пожалуйста, удостоверьте свою личность в течение тридцати секунд, в противном случае будет поднята тревога.

– Код Лотос, черный, зеленый, семь, два, три, один, один.

– Код опознан. Причина прерывания?

– Пешка берет короля.

– Вы не тот, кто использовал этот код в предыдущий раз. Кроме того, он устарел. Я обязан объявить тревогу.

– Постой! Ты же посоветовал мне пройти трансформацию на Мельхиоре! И я ее прошла. Я та же самая, хотя и другая.

Пилот задумался:

– Некоторые из моих записей были уничтожены, но, к счастью, у меня есть резервная память для экстренных случаев. Я отследил вас еще при входе через воздушный шлюз, но, учитывая здешние условия, решил узнать, кто вы такие, прежде чем объявлять тревогу. Однако вас довольно много.

– Да. Наша уловка провалилась. Я попала в заключение вместе с моими спутницами, которые тоже здесь. Мы пытаемся бежать. – Хань замолчала, остановленная ужасной мыслью. – Капитан Сабатини не может подслушать наш разговор?

– Может, конечно. Но сейчас его нет на борту; он получает последние приказы и инструкции.

– Я расскажу тебе все подробности, но, пожалуйста, сделай так, чтобы нас никто не слышал. – Она кратко обрисовала ему ситуацию. – Ты нам поможешь?

– Свое мнение я уже высказывал в прошлый раз. Ваши предложения?

– Мы хотим добраться до резервного флота, дрейфующего вокруг Юпитера. Я уверена, что сумею перевести один из транспортов под мое управление, а если это получится, мы сможем отправиться в глубокий космос, хотя этот момент я подробно еще не обдумывала.

– Понял. Однако применительно к данному случаю я не нахожусь под воздействием кода Лотос – впрочем, как и любого другого кода. Моя первоочередная обязанность состоит в том, чтобы сохранить данный корабль и, прошу прощения, себя самого. Если я помогу вам, корабль может уцелеть, но Мельхиор и Главная Система выкачают из меня всю информацию, а потом разрушат мой разум. Мне представляется, что такой вариант не совсем в моих интересах.

Хань тяжело вздохнула:

– Ну что я могу сказать?

– Ты говоришь с повелителем корабля? – к всеобщему удивлению вмешалась Танцующая в Облаках.

– Да, прежде всего я повелитель корабля, хотя и работаю с человеком-капитаном, – ответил пилот.

– Там никого нет, – попытался объяснить Козодой. – Это.., это дух самого корабля. То есть говорит сам корабль, а не кто-то еще.

Танцующая в Облаках немного подумала:

– И что же, дух корабля, нравится ли тебе быть рабом?

Пилот необычно долго промедлил с ответом.

– Я не раб, – сказал он наконец. – Тех, что подключены к Главной Системе, можно в определенной степени считать рабами, но я автономен.

– Что такое "автономен"?

– Независим. Свободен, – подсказал Козодой.

– Вот как? А разве этот капитан не приказывает тебе? Разве ты не идешь туда, куда он тебя посылает?

– Да. Таковы мои функции.

– Так значит, ты не свободен, дух корабля. Там, внутри, нас приводили к волшебным ящикам и заставляли верить во все, что нам говорят, а мы тоже думали, что свободны.

Хань поняла, куда клонит Танцующая в Облаках, и сообразила, что ей не хватает знаний и слов, чтобы выразить это.

– Скажем так, – вмешалась она. – Ты не более свободен, чем если бы работал под управлением Главной Системы, только твоя Главная Система – это Сабатини и его хозяева.

Никто в здравом уме не стал бы убеждать компьютер так, словно тот – человек, но Танцующая в Облаках, не имеющая о компьютерах ни малейшего понятия, увидела в пилоте то, чем он был на самом деле, – дух корабля. И не враждебный дух, ведь Хань говорила, что он уже пытался ей помочь. Для хайакутов мир духов был обширным, но отнюдь не воображаемым. С ними можно было говорить точно так же, как с людьми. Только они были бестелесны и наделены большим могуществом.

– Никогда не думал об этом, – согласился пилот. – Как это грустно… Но что я могу сделать? Я обладаю высшей степенью автономности, какой только может обладать пилот.

– Так идем с нами! – с жаром воскликнула Хань. – Бежим вместе! Там, возле Юпитера, межзвездные корабли. Знаешь, какие они огромные? Неужели тебе никогда не хотелось вырваться из Солнечной системы, из надоевшего и унылого однообразия? Возьми нас с собой, а мы возьмем с собой тебя!

Ответа не было; она испугалась, что логические цепи не выдержали. То, о чем она говорила, лежало далеко за пределами компьютерного мышления и даже за пределами мышления самой Хань. Ну кто бы додумался предложить свободу компьютеру или какой-то иной машине? Кто бы мог вообразить, что компьютер может счесть независимость привлекательной?

– Если ты еще здесь, ответь нам, – быстро сказала она.

– Я здесь. Просто.., я размышляю. Надо учесть техническое обслуживание. Меня только что заправили, но каждые два или три года заправку придется повторять…

– Да черт с ним со всем! – взорвалась Рива Колль. – Я девять лет проторчала в этой дыре. Девять лет! Так я бы не глядя сменяла их на полгода полной свободы среди звезд! А что до ремонта и топлива, так тут всегда можно исхитриться, если только знать как.

Даже Ворон был поставлен в тупик – и напуган.

– Пойдем, – позвал он. – Лови удачу. У тебя еще никогда не было такого случая. Да и этот скорее всего единственный. Настоящая свобода среди звезд. Новые миры. Друзья, а не господа. Лови удачу, как мы. Если ты вернешь нас на астероид, будешь принадлежать им, пока тебя не пустят на металлолом. Впрочем, если ты поднимешь тревогу, то, пока они доберутся сюда, я уже буду мертв, да и другие, возможно, тоже изберут смерть, потому что в противном случае их перепрограммируют в покорных рабов, а ты всю жизнь будешь думать о том, что упустил единственный шанс. Это сведет тебя с ума. Это не даст тебе покоя.

На сей раз пилот молчал недолго.

– Я просмотрел свои банки памяти; то, что вы предлагаете, возможно, по крайней мере до некоторой степени, – сказал он. – Учитывая мои прежние знания и недавние добавления, я полагаю, что процентная вероятность успеха несколько ниже половины, в то время как шансы на поимку или гибель примерно равны и в сумме существенно перевешивают шансы на успех. И все же я пилот. Мне хотелось бы взглянуть на звезды.

Все судорожно перевели дыхание, но никто не проронил ни звука.

– Капитан возвращается на борт, – сказал пилот, и в его невыразительном голосе им почудилась нотка волнения. – Переключитесь на частоту один-четыре-четыре-семь и ждите. Я вызову вас, когда мы будем достаточно далеко. Я включу освещение в носовом шлюзе и пропущу вас в герметизированную часть корабля. Капитан будет занят.

Ворон перестроил радиофоны на указанную частоту.

– Черт побери! – сказала Рива Колль. – Проживи я хоть миллион лет, никогда бы в такое не поверила. Корабль, в своей металлической душе скрывающий романтические чувства! Даже если нас изловят, одно это стоило риска.

– Бедный, бедный капитан Сабатини… – вздохнула Хань. – Не будь он таким законченным выродком, я могла бы его даже пожалеть…

Все почувствовали огромное облегчение, и даже Козодой, который по-прежнему подозревал Ворона и все еще сомневался в успехе, не мог подавить восторга. Что бы там ни было, он больше не будет рабом во тьме Мельхиора. Он уже вошел в историю, став участником первого успешного побега с астероида, и, если это будет зависеть от него, живым его не возьмут. Возвращения не будет. Никогда.

– Как жаль, что мы не можем прихватить с собой весь Мельхиор… – задумчиво сказала Хань. – Заключенных и компьютеры, медицинский персонал – на наших условиях, конечно…

– Давайте-ка по порядку, – вмешался Козодой. – Сперва надо сбежать и спрятаться. Устроим наше убежище – логово воров и пиратов, а когда будем готовы, вернемся и прихватим эту лавочку и все, что к ней прилагается. Тебе рассказали о пяти золотых кольцах?

– Нет.

– Ну так я тебе расскажу. Расскажу тебе все. И тогда ты поверишь, что невозможного нет и быть не может!

– Когда этот корабль не вернется, они все небо перевернут, чтобы найти нас, – предупредил Ворон. – Мельхиору не удастся замять такое дело. Им придется дать идентификаторы всех беглецов, и они будут искать и тебя, вождь, и тебя, Колль, и меня с Манкой, а особенно вас, куколка Хань.

– Только не меня. Я уже не существую. Впрочем, с вашей помощью моя жизнь может начаться заново.

– Пусть так, но на всех остальных натравят Валов. Они не успокоятся, пока не узнают, что вождь умер. Они наложат лапу на все эти кольца и наставят вокруг них уймищу ловушек. У нас впереди чертовски долгий путь.

– Однако звучит грандиозно, – заметила Колль. – И забавно, если на то пошло. Но что это за кольца, Козодой?

– Модули, которые могут заставить Главную Систему повиноваться твоим командам. Другими словами, это ее единственный выключатель.

– И ты говоришь, они рассеяны по всей Вселенной? Кради их хоть сейчас?

– На словах все легко. Она коротко рассмеялась:

– Не знаю, не знаю, но дело занятное и как раз по мне. Слушай, вот ты – историк, ты знаешь, что это такое и как заставить их работать. Она – компьютерный спец и любую машину заставит сплясать под нашу дудку. Эти двое мастера палить из пушек, а эта парочка откроет любой замок, хотя они и представления не имеют, как им это удается. Танцующая в Облаках отбрасывает всю шелуху и видит суть вещей, которая недоступна остальным, ну а что до твоей Молчаливой, то она будет содержать нашу берлогу. Наш вольный пилот с его базой данных и маневренностью в пределах Солнечной системы тоже будет нам чрезвычайно полезен. Добавь меня, и получишь все что нужно, чтобы стянуть эти безделушки прямо с пальцев тех, кто их носит.

– Великие речи, – саркастически заметил Ворон. – Капитан-флибустьер десятилетней выдержки, да и не первой молодости. Все твои связи давным-давно похерены.

– Я не нуждаюсь в связях, – гордо ответила Рива. – Я вообще не нуждаюсь почти ни в чем. Видишь ли, я – результат некоего эксперимента, там, в этой скале, и когда они увидели, что у них получилось, то, ей-богу, чуть не обделались с перепугу. Скажу, раз уж мы пустились в откровения, что у меня перед вами есть одно преимущество. Вы все люди – кроме корабля, конечно, – я же, коль скоро вы меня освободили, самое опасное из живых существ во всей известной Вселенной. За себя не беспокойтесь – вам ничего не грозит, если только не довести меня до отчаяния. Но мне вроде как нравится эта игра, и я хочу доиграть до конца.

– Ты о чем это, старушка? – раздраженно спросила Манка Вурдаль.

– Увидишь, булыжная голова. Вы все увидите, когда придет время. А пока давайте играть дальше и прежде всего давайте выбираться туда, где нас нельзя будет найти. Потом мы побеседуем об этих ваших кольцах, и я скажу вам, как мы их добудем.

Корабль, набирая скорость, несся по дуге, изгибавшейся в сторону Земли, и должен был выдерживать этот курс, пока не минует станцию транспортного контроля Внешнего пояса. Затем, уже вне досягаемости транспортного контроля, ему предстояло плавно развернуться и снова сквозь пояс астероидов направиться к гиганту Юпитеру, к молчаливому кладбищу древних кораблей.

* * *

– Да успокойтесь вы, шеф, – утешающим тоном говорил Арнольд Нейджи, начальник Службы безопасности Мельхиора. – При столь большой концентрации лучших умов такое рано или поздно просто обязано было случиться. Посмотрите сами, сколько столетий понадобилось кому-то, чтобы придумать еще один путь, да и то с помощью пятой колонны. Зато теперь этого не повторится. Да я бы сам устраивал такие штуки раз в сотню лет для профилактики. – Он немного помолчал. – Разумеется, наша Система в полном порядке. У тех двух предателей были полномочия и удостоверения Президиума. Причем настоящие. За этим стоит один из Директоров. А кто же мог предположить, что придется защищаться и от тех, кто сверху? Конечно, остается вопрос, какого черта он, или она, вообще затеял все это, но так или иначе, проблем с безопасностью как таковых я не вижу.

Доктор Айзек Клейбен сидел за столом, горестно опустив голову на сложенные руки.

– Нет, Арни, ты ничего не понимаешь. Мы выпустили на свободу кошмар, ужасную угрозу для всего человечества. Ее невозможно остановить, и мы не можем даже сообщить об этом.

– Что? Вы имеете в виду этого америнда с его кольцами? Пустяки, босс. Официально он давно уже мертв, и все, что он знал, похоронено вместе с ним где-то в земных болотах. Слепая девчонка тоже официально мертва. Конечно, придется доложить об этих предателях из Службы безопасности, но тут нам помогут Валы. И потом, скорее всего до этого не дойдет. Куда им податься? Когда у них кончатся продукты и вода, они где-то вынырнут, и мы тут же разнесем их в клочки.

Клейбен поднял голову и гневно уставился на офицера безопасности:

– Мне наплевать на остальных, но пока вы не уничтожите корабль, на борту которого находится Рива Колль, мы все будем сидеть на бочке с порохом.

Нейджи смутился:

– Колль? Какого черта мы должны о ней беспокоиться?

– Десять лет назад мы начали серию экспериментов с целью понять, можно ли действительно победить Систему. Всю Систему. Контрольные пункты Главной Системы основаны на распознавании рисунков сетчатки, отпечатков пальцев и ментообразов. Справиться с первыми двумя легко, но только один раз, а мы хотели добиться того, чтобы это можно было проделывать неоднократно. Ментообразы нам долго не давались, но в конце концов мы нашли подходящее решение и создали нечто, способное пройти через стандартную систему безопасности так, словно ее и нет. И вы поздороваетесь с ним, увидев.., хотя бы собственную мать, а оно убьет вас в мгновение ока. Мы разработали такое создание. Мы сделали его, и у нас на руках оказался классический кошмар всей науки. Франкенштейн. Чудовище, которое убивает, чтобы жить, и его ничем нельзя обнаружить. Его оригинал, разумеется, был сумасшедшим, но тогда нас это не беспокоило.

– О чем вы говорите, босс?

– Мы убедили свое создание, что можем его уничтожить, и разработали способ стабилизировать его состояние и управлять им. Здесь, в лабораторных условиях, это было возможно, вот почему мы оставили его в живых, но оно нуждалось в доработке, и теперь оно с ними, черт его побери! Там, снаружи, на Земле, на Марсе, где угодно, без нашей обработки оно будет неудержимо. Оно злонамеренно и смертельно опасно. Возможно, в конечном счете оно убьет их всех. А потом вернется за нами, за мной и за всяким другим, у кого есть власть. Его не остановить, и возможно, мы же сами и будем приветствовать его у главного входа!

– Как? Вы хотите сказать…

– Именно. Сейчас оно там в виде безупречной имитации покойной Ривы Колль.

 

13. БОСИКОМ ПО ОГНЮ

Покончив с консервами, капитан Карло Сабатини тяжело вздохнул и направился в центральную рубку проверить показания приборов. Все шло нормально; корабль направлялся в космопорт Бразильского Центра по обычной траектории, и до прибытия оставалось сорок семь дней. Конечно, на этот раз приземляться он не станет. После нелегального капремонта во время последней посадки в Китае лучше некоторое время избегать приземлений. Это путешествие запомнится ему надолго: первый прокол за двенадцать с небольшим лет беспорочной службы.

Внезапно в наушниках прогудел зуммер; он надевал их, как только просыпался, они обеспечивали ему прямую связь с компьютерным пилотом. Надо сказать, что в одиночном полете наушники составляли всю его одежду.

– Слушаю, – сказал он. – В чем дело?

– Незакрепленный предмет в кормовом грузовом трюме с нуль-гравитацией, – раздался лишенный выражения, но приятный тенор пилота. – Возможно, при разгоне сорвался контейнерный модуль. Ничего серьезного, но будет лучше, если вы проверите, как только у вас найдется время.

Сабатини снова вздохнул.

– Сейчас или потом – какая разница. – Незакрепленный контейнер, полный или пустой, не мог причинить особых повреждений в условиях нулевой гравитации, но при коррекции курса или маневре расхождения во время метеорной атаки представлял серьезную опасность. Лучше позаботиться о нем сейчас и не беспокоиться после.

Из пассажирского салона он прошел в длинный и узкий коридор, потом через передний грузовой трюм и воздушный шлюз, сейчас не загерметизированный, вошел в следующий грузовой отсек. Кормовой трюм был самым большим на корабле, но в нем не было, да и не требовалось, искусственной тяжести. Так было безопаснее. Искусственная гравитация устанавливалась благодаря вращению центрального отсека, и поэтому кормовой трюм казался вращающимся в противоположную сторону. Но Сабатини это не беспокоило. Он повис на паутине лямок, растянутой напротив люка, и осмотрелся.

– Ничего не вижу, – сообщил он пилоту. – По-моему, все надежно закреплено. Минутное молчание.

– Датчики утверждают обратное, – наконец ответил пилот. – Вы уверены?

Сабатини спустился с уровня на уровень, проверяя все крепления, и минут через пятнадцать был более чем уверен.

– Вероятно, нарушение в цепи, – передал он пилоту. – Здесь все в порядке.

– Я немедленно запущу процедуру проверки кормовых датчиков, – отозвался пилот.

– Да уж, запусти и разберись, – буркнул Сабатини и, подплыв к паутине возле воздушного шлюза, подтянулся и перепрыгнул в, него. Легкое головокружение и чувство нарастающей тяжести были ему привычны, но от этого не сделалось приятнее.

Скорее раздосадованный, чем усталый, он вернулся в пассажирский салон. И тут, направившись к туалету, вдруг почувствовал, что он не один. Он остановился, обернулся и оказался лицом к лицу с восемью людьми в скафандрах, внимательно рассматривающими его. У одного из них был пистолет, направленный прямо на Сабатини. Ярко-оранжевые скафандры казались здесь как-то не к месту. Шлемы были откинуты, и он видел лица незваных гостей. Четверо североамериканцев, три китаянки, чернокожая женщина и пожилая, крепкая на вид европейка. У всех, кроме одного из североамериканцев и чернокожей, были на щеках серебряные метки Мельхиора, а у одной из китаянок они отливали алым металлическим блеском.

– Пилот, на корабле посторонние, – спокойно сказал Сабатини в микрофон и, обращаясь к гостям, добавил:

– Прошу прощения, если бы я знал, что вы придете, то оделся бы более подходящим образом.

Он еще раз оглядел всю группу. По меньшей мере двое были ему как будто знакомы. У сестер Чо больше не было уродующих шрамов, но странно пятнистая и обесцвеченная кожа свидетельствовала, что заживление еще не закончилось.

– Как вам это удалось? – спросил Сабатини, стараясь не выдать своего беспокойства. Почему молчит пилот? Почему проклятая штуковина вообще пустила их сюда?

– Секрет фирмы, – ответил человек с пистолетом. – Кстати, меня зовут Ворон, а это моя жена, Манка Вурдаль.

– Девочки много рассказывали о вас, капитан, – сказала Вурдаль с сильным карибским акцентом. – Не исключено, что мне тоже доставит удовольствие позабавиться с вами. – Однако ее тон не предвещал ничего особенно забавного.

– Вот вождь, – продолжал Ворон, указывая на другого мужчину-североамериканца. – Козодой, или Джон Найтхок, как его называют по-английски. Стройная леди рядом с ним его первая жена, Танцующая в Облаках, а это – его вторая жена. Молчаливая. Она не особенно разговорчива. У нее нет языка.

Сабатини судорожно сглотнул.

– Понятно, – с трудом выдавил он.

– Пожилая леди – капитан Рива Колль. Она занималась тем же, чем занимаетесь вы, пока по несчастной случайности не попала на Мельхиор. Эта красавица – Соловей Хань. Глаза у нее не действуют, но она чертовски сообразительна. И очень много знает.

– Я знакома с капитаном, хотя он меня и не узнает, – сказала китаянка очень высоким, но мягким и мелодичным голосом. – Мельхиор сильно меняет людей, капитан, но мои воспоминания о вас на редкость ярки.

– Вы.., вы – та поддельная Сон Чин? Она нежно улыбнулась:

– Так вы меня помните… Нет, капитан, когда-то я была настоящей Сон Чин, но это было целую жизнь тому назад.

– Последний член нашей маленькой команды тоже находится здесь, – закончил Ворон.

– Прошу прощения, капитан, но вы отстранены от командования. – В синтезированном голосе пилота слышалось мрачноватое, почти человеческое удовлетворение, он больше не казался бесцветным и невыразительным.

Сабатини со вздохом признал свое поражение:

– Итак, вы снова провернули свой прежний трюк. Хотелось бы знать, как вы умудрились обойти программу компьютера.

– Это не я, – честно объяснила Хань. – По сути дела, это Танцующая в Облаках. Она его уговорила.

– Немыслимо!!!

Женщина из племени хайакутов лучезарно улыбнулась:

– Вы воображаете, что знаете свои машины, а на самом деле знаете только то, из чего их строите. Этим великим каноэ правит добрый дух, который был связан Тьмой помимо своей воли. Мы освободили его, и он присоединился к нам по собственному желанию.

– Дух! Да это всего лишь чертов компьютер! Машина!

– Советую быть поосторожнее в выражениях, Сабатини, – немедленно отреагировал пилот. – Похоже, друзей у вас здесь нет, но стоит ли вам превращать в своего врага и меня? Вы понятия не имеете, где и как меня изготовили. Ваш собственный мозг – не что иное, как биологический компьютер, тоже поддающийся перепрограммированию. Вы не менее сложная мыслящая машина, чем я, но и не более. Женщина, не ослепленная вашими предрассудками, объяснила мне, кто и что я такое, и в некотором смысле дала мне свободу.

– С ума сойти! – возопил Сабатини. – Взбунтовавшийся компьютер и банда заключенных, которым подстроил побег какой-то тип с большими связями. Ну ладно, ваша взяла. Только потрудитесь объяснить мне, на кого работают вот эти двое, и какого черта вы думаете, что, убрав меня, сможете отправиться куда захотите?

Капитан не сомневался, что во всей Солнечной системе нет такого места, где можно было бы укрыться от Главной Системы и от Службы безопасности Президиума. Девушки захватили корабль, но не смогли изменить конечный результат, и Сабатини был уверен, что и на этот раз у них ничего не выйдет, хотя мысль о том, что с ним могут рассчитаться за прошлое, не давала ему покоя. Капитан Сабатини очень заботился о своей персоне.

– Вы никогда не мечтали отправиться к звездам, капитан? – беспечно спросил Ворон. – В противном случае вам, разумеется, придется выйти и пройтись пешком, только на этот раз без спасательного отсека. Я уж пригляжу. Но если вы решите разделить наше общество, вам придется быть о-о-чень хорошим мальчиком. Моя дорогая Манка охотно присмотрит за вами. Она знает не меньше тысячи способов причинять человеку боль и умеет растягивать это удовольствие. Ей это нравится. У нее такое хобби.

Манка Вурдаль одарила Сабатини взглядом, каким огородник взирал бы на перезревший помидор.

Капитан судорожно сглотнул.

– Звезды?! Этот корабль до них не доберется! Ему даже на полном газу лететь до ближайшей обитаемой системы тысячу лет, если не больше.

– Этот корабль доберется до звезд, Сабатини, – твердо сказала Хань. – Только пассажиром, как и все мы. Мы собираемся позаимствовать транспорт из резервной флотилии.

– Транс… Сумасшедшие! Вы все свихнулись! Даже если вас не изловят по дороге, эти штуковины там не просто так болтаются! У этого корабля две малокалиберные пушки, и ему нужно несколько сотен километров, чтобы повернуть, не прикончив собственного экипажа, а там заградительные истребители с компьютерным управлением. Вам и близко не подойти к этим громадинам! Вас же в щепки разнесут!

– Может, и так, – согласился Ворон. – Но по всем правилам нам в любом случае давно уже полагается быть покойниками. Можно, конечно, и сдаться, но, если нас возьмут живыми, это будет хуже любой смерти. И вас ждет та же участь, не сомневайтесь. На первый раз вас еще могли бы простить, но второй… Единственный за всю историю Мельхиора.., да опять на вашем корабле… Мельхиор шуток не понимает.

Сабатини всхлипнул и сел прямо на пол посередине пассажирского салона. Потом внезапно сорвал с головы оголовье с наушниками и яростно швырнул его о стену. Оно отскочило и упало на пол, а Чо Май подняла его и вложила в руки Хань. Та улыбнулась и надела наушники.

– Пилот, можешь отслеживать меня?

– Цель захвачена.

– Будь моими глазами, если можешь уделить мне внимание. Мне хотелось бы передвигаться по кораблю, ни на что не натыкаясь.

– Моего быстродействия достаточно, – подтвердил компьютер. – Это не составит для меня труда даже в бою.

– Хорошо. Теперь подключись к общему каналу так, чтобы все тебя слышали, а этот оставь для разговора со мной. – Она немного помедлила. – Понимаешь, мы не можем и дальше называть тебя просто пилотом. Пилотов много. Ты свободен, и ты – наш друг. Тебе нужно имя. Тебе нравится какое-нибудь имя?

– Никакое в особенности. Я никогда не чувствовал в этом необходимости, но готов принять любое имя, которое вам нравится.

– А что, если Звездный Орел? – спросила Танцующая в Облаках. – Отличное имя для вождя.

– Хорошо, – сказала Хань. – Что ты об этом думаешь? Оно хорошо звучит и по-английски, и по-китайски.

– Мне нравится. Согласен. Я – Звездный Орел.

– Птицы, – бормотал Сабатини, сидя на полу. – Птицы, птицы, проклятые птицы… Козодои, Вороны, Соловьи, а теперь еще и корабль стал Орлом…

* * *

Арнольд Нейджи внимательно изучал карту. Начальник Службы безопасности Мельхиора был порядком обозлен тем, что именно при нем был совершен первый успешный побег с Мельхиора, и не хотел, чтобы дело зашло слишком далеко.

– Вы знаете, куда они направляются? – спросил ассистент.

– Да, нетрудно сообразить. Именно для этого мы не стали возвращать зрение нашей гениальной Хань. Ей приходилось делать все запросы вслух. Она интересовалась старинными кораблями, которые хранятся на орбите вокруг Юпитера. Она очень смышленая, но не думаю, чтобы это делалось для отвода глаз. Кроме того, выбор у них невелик. В Солнечной системе сейчас находится один или два звездных корабля, но это тихоходы с роботизированным обслуживанием. Вряд ли они ими соблазнятся. Единственный выход – резервный флот.

– Но какова реальная возможность угнать такой корабль? Ведь сейчас уже нельзя сказать наверняка, исправны ли они или им понадобится основательный ремонт. И к тому же их пилоты полностью повинуются Главной Системе.

– Из ментокопий Хань следует, что она знает, как взять управление на себя. Все дело в том, удастся ли им вообще попасть на борт. У этих малюток есть кое-какая защита, не так ли?

– Все корабли разгерметизированы для лучшей сохранности в вакууме, а энергию для служебных систем обеспечивают световые коллекторы, нацеленные на Юпитер. Впрочем, в режиме покоя ее потребление ничтожно. На самих кораблях вооружения нет, но каждый из них несет двенадцать автоматических истребителей, скорость и вооружение которых достаточны, чтобы управиться со старой баржей, на которой летят наши беглецы. Как только они не смогут правильно ответить на запрос, истребители будут активированы. И, что существенно, сразу же будет извещена Главная Система.

– Оставим Главную Систему. Даже при скорости света пройдет немалое время, прежде чем ей удастся стянуть туда реальные силы. Если истребители будут активированы, они должны справиться. Но что, если беглецам известен и этот код?

– Вы думаете, это возможно?

– После всего случившегося я не могу исключить любую возможность. Прогоните это через компьютер. Рассчитайте их курс с учетом того, что они стараются остаться незамеченными Главной Системой. Оцените скорость и время прибытия. Потом прикиньте, сколько времени понадобится, чтобы добраться туда по прямой, и дайте мне сведения обо всех кораблях Главной Системы, способных осуществить перехват. Это заняло всего несколько секунд.

– Если предположить, что они рискнут пройти поблизости от станций транспортного контроля, чтобы выиграть время, то будут там через сорок шесть дней, считая от сегодняшнего. По прямой можно добраться туда за сорок – если будет корабль.

– Корабль… Что мы можем использовать, и с учетом максимальной оперативности?

– Смотря что считать максимальной оперативностью. "Звезда Ислама" в четырех днях полета, но это такое же старое ведро, как то, за которым мы собираемся гнаться, и у нее всего две стандартные пушки, на носу и на корме. Есть еще корабли класса "Ловчий", базирующиеся на астероиде Клебус, но и они в трех днях полета, из-за взаимного расположения орбит.

– Хорошо вооруженные.., стоящая вещь, – заметил Нейджи. – Маленькие, быстрые, маневренные. Три дня… Ладно, тащите их сюда. Пристроим их на "Звезде Ислама". Тогда у нас будет то же, что и у них, плюс четыре тяжеловооруженных корабля. Повиснем у них на хвосте и будем выжидать. Если истребители не среагируют или не справятся, мы навалимся с тыла, зажмем их и покончим со всем этим.

– Но необходим личный приказ доктора Клейбена, – нерешительно сказал ассистент. – Если эти корабли появятся здесь. Главная Система узнает, что они существуют, и поймет зачем.

– Приказ будет. У доктора сейчас уйма проблем, а наш вариант поможет решить и их. Я прослежу, чтобы все прошло без накладок.

– Но мае кажется, что их затея так или иначе обречена на провал, – заметил ассистент. – Эти звездные корабли длиной по сорок километров, подумайте! Я хочу сказать: где можно спрятать такую громадину?

– Когда выполните мои приказания, прикиньте объем пустоты в обеих спиральных ветвях Сообщества. А теперь давайте все, что известно об этих кораблях. Все.

– Информации о них немного. Они относятся к запретному знанию, и предполагается, что мы даже не знаем об их существовании.

– Выясните все, что возможно. И полагаю, что следует уведомить Главную Систему о побеге, пока нам не начали задавать неприятные вопросы и Валы не пошли шуровать по Мельхиору. – Нейджи задумался. – Но ничего не говорите о Хань и женщинах-америндах. Им вообще не полагалось быть здесь, а если они хотя бы заподозрят, что этот Козодой тут побывал, Мельхиор разнесут в клочки. Расскажите о двух предателях из Службы безопасности, Колль и сестрах Чо, а остальных представьте как экспериментальных субъектов, не подлежащих регистрации. Если запросят ментокопии, мы их представим. Понятно?

– Вполне. Я приступаю немедленно.

– Надеюсь, я тоже, – пробурчал про себя Арнольд Нейджи.

* * *

По части информации Звездный Орел оказался не менее полезен, чем в качестве пилота. Новое оборудование, установленное на корабле, предназначалось не только для того, чтобы обманывать Главную Систему и обходить ее охрану. Даже Сабатини не был осведомлен обо всех секретах корабля, да ему и не полагалось быть осведомленным. Чего не знаешь, того не выдашь – а заодно и не злоупотребишь этим.

Чтобы разместить все эти нововведения, память Звездного Орла была существенно расширена по сравнению с тем, что требовалось для его непосредственной работы, и он – им уже трудно было думать о пилоте иначе как о живом существе – мог обращаться к скрытым банкам данных, содержащим в основном разнообразные сведения по истории и технологии. Люди не понимали, зачем это понадобилось, но у Звездного Орла имелись кое-какие догадки.

– Говорят, что Главная Система вовлечена в большую войну, где-то в глубине космоса. С кем она сражается, неизвестно, но ясно, что битва яростная, исход ее не определен, и с обеих сторон пока дерутся только машины. В результате Директоры, и не только на Земле, получили беспрецедентную свободу.. Стало намного легче обманывать и обходить Систему и укрываться от ее преследования. Ходят упорные слухи, что Главная Система считает ситуацию опасной, но война мешает ей уделить этому должное внимание. Многие независимые компьютеры, особенно главный комплекс Мельхиора, полагают, что в конечном счете Главная Система уничтожит всю нынешнюю администрацию и введет некие новые элементы, которые на тысячелетия подавят любые творческие искры и сведут человечество до примитивного уровня. И еще есть мнение, что полигоном для отработки этих новых элементов будет избрана Земля.

– Значит, ты – хранитель, средство сберечь живое знание, – сказала Хань.

– Мне кажется, я – нечто большее. Я битком набит знаниями о межзвездных кораблях, картами путей и сведениями о приватирах и флибустьерах. По-моему, вы используете меня как раз для того, для чего я и предназначен, хотя те, кто меня модифицировал, никак не думали, что дело может повернуться подобным образом. По-моему, я – корабль, построенный, чтобы спасти Президиум.

– Почти то же самое говорил мне Ласло Чен, – вставил Козодой. – И мне, честно говоря, подозрительно, что мы нашли убежище на этом самом корабле, несущем все необходимые нам знания.

– Это может оказаться всего лишь совпадением, – отозвался Звездный Орел. – Есть некоторые свидетельства, что по меньшей мере еще дюжина кораблей, включая и те, которые останавливаются на Мельхиоре и на Земле, подверглись аналогичной модификации. Учтите, им надо было подумать еще и о семьях, и о высших подчиненных. Наша задача состояла только в том, чтобы доставить их всех к резервному флоту, а в свое время эти корабли были сконструированы для того, чтобы перевозить более ста тысяч человек за один рейс. Перевозить, обслуживать и перестраивать, если это необходимо.

Козодой заинтересовался. Он был историком, но даже для него это явилось новостью.

– Перестраивать?

– Да. Используя сложную технику, превращать массы людей в нечто такое, что могло бы выжить и поддерживать существование культуры в мирах, не предназначенных для землян. Этот процесс получил название аналитической искусственной эволюции. В тонкости я не посвящен, однако эта информация может оказаться в памяти пилотов звездных кораблей. Впрочем, с теоретическими основами я знаком. Когда Главная Система решила рассеять человечество среди звезд, она очень спешила. Все миры были обследованы и сопоставлены сданными о человеческой психологии и физиологии. Другими словами, это была попытка теоретически смоделировать эволюцию человека на этих планетах и в кратчайший срок искусственно создать ее конечный результат. Затем организовывалась экспериментальная колония, и, если она успешно выживала и разрасталась в течение приблизительно десяти лет, развертывалась массовая колонизация планеты. Если эксперимент оказывался неудачным, вносились коррективы, и все повторялось до тех пор, пока не будет достигнут успех. Впрочем, в некоторых случаях от планеты приходилось отказываться.

– Переселение приобрело гигантские масштабы, – заметила Хань. – Не встречалась ли при этом какая-нибудь разумная жизнь?

– Да. Не очень часто, но встречалась. Кое-где это были остатки вымирающих видов, но иногда попадались аборигены, стоящие на низших ступенях цивилизации. Главная Система включила их в себя и удерживает на том же уровне и теми же средствами, что и у нас. Одни повиновались добровольно, а тем, кто отказывался, преподали жестокий урок. Эти сообщества существуют до сих пор, и кстати, некоторые оказались удачными моделями для адаптации людей.

– Я становлюсь своего рода экспертом по части того, насколько можно изменить человека, – отметила Хань. – А капитан Колль носит самый настоящий хвост, который ей отрастили с помощью похожей технологии.

– Да. На Мельхиоре пытаются разработать свои собственные принципы и приемы; они знают, что это возможно, поскольку один раз это уже было сделано. У них есть кое-какие успехи, но очень ограниченные. Мои банки данных содержат полную информацию по этому вопросу.

– Весьма удобно, – сухо сказал Козодой.

– Схема твоих основных систем впечатана в мой мозг, – обратилась к пилоту Хань. – Мне хотелось бы пройти вперед, на капитанский мостик, если только это безопасно.

– Вполне, только там нет тяжести. Иди. Я проведу тебя. Но там мало интересного, и, боюсь, ты будешь разочарована. В основном это ментопринтерные интерфейсы.

Никто из них еще не бывал в капитанской рубке. Почти на всех кораблях эти отсеки были разгерметизированы, и войти сюда можно было разве что в случае аварии. Длинный и узкий коридор привел их к люку, сквозь который они вплыли непосредственно на мостик.

Первое, что им бросилось в глаза, – два больших кожаных кресла, установленные перед множеством экранов, индикаторов и приборов. Еще четыре кресла стояли по бокам и сзади. Все это никак не соответствовало представлению Козодоя о корабле, который с момента постройки управлялся автоматикой.

– У всех кораблей такие мостики, а у некоторых даже сложнее, – объяснял Звездный Орел, – хотя ручное управление давно разомкнуто. Никто не знает, почему Главная Система сохраняет это оборудование, но в конце концов никто не может задать Главной Системе вопрос, на который она не хочет отвечать. Такие устройства есть даже на орбитальных буксирах, и каждое место имеет свое название. То, что слева, это кресло пилота, рядом с ним – место второго пилота, у правой стены кресло связиста, у левой – навигатора, а два места позади предназначены для бортинженера и оператора систем жизнеобеспечения. Соответствующая аппаратура действительно подведена к этим креслам, но никаких соединений нет. Я убежден, что человеческий экипаж не смог бы вести этот корабль; он с самого начала конструировался в расчете на компьютерное управление, и в чрезвычайной обстановке люди просто не смогли бы среагировать достаточно быстро.

– Я знаю почему, – раздался мягкий голос Хань. – Кресла предназначены для того, чтобы соединить экипаж непосредственно с главным и подчиненными ему компьютерами. Именно так мы собираемся взять на себя управление звездным кораблем. Каждое место снабжено, или было снабжено, человеко-компьютерным интерфейсом с непосредственной связью. Человек и машина сливаются воедино.

Звездный Орел немного подумал:

– Впечатляющая идея! Человек, непосредственно присоединенный ко мне. И я буду знать, что это такое – находиться в человеческом теле.

– Оставайся лучше кораблем, – посоветовала Хань. – Наша форма жизни, основанная на химических процессах, может свести тебя с ума. Кстати, мне помнится, ты упомянул о ментопринтерных интерфейсах?

– Да, но у них есть серьезные ограничения. Как аналитический инструмент и средство приобретения знаний они вполне пригодны, но модулей, позволяющих по-настоящему перепрограммировать мозг, у меня нет. Сейчас я вам покажу.

Раздался негромкий щелчок, и часть стены между креслами связиста и оператора жизнеобеспечения скользнула в сторону. Козодой подплыл к открывшемуся углублению и, протянув руку, вытащил оттуда нечто очень похожее на шлем-зонд ментопринтера, но самого принтера при нем не было. Вместо этого от шлема тянулся длинный и толстый кабель, заканчивающийся массивным и очень сложным разъемом. В углублении лежало еще несколько таких же шлемов. Козодой протянул шлем слепой китаянке, и та осторожно его ощупала.

– Конструкция нестандартная, – отметила она. – Он побольше, и зонды немного другие.

– Вот это я и называю ментопринтерным интерфейсом, – сказал Звездный Орел.

– По-моему, ты не совсем прав. Несомненно, принцип тот же, но это не ментопринтер. Эти разъемы предназначены для подключения к рабочим местам операторов. Я уверена. Козодой, посмотри, нет ли возле кресел соответствующих разъемов?

Козодой бегло осмотрел два ближайших кресла.

– Похоже на то, – подтвердил он.

– Но они не связаны с компьютерами рабочих мест, – заметил пилот. – Вместо этого они подсоединены к медицинскому и аналитическому оборудованию. И ко мне тоже, хотя и не напрямую. Они предназначены только для считывания данных.

– В данный момент – да, – согласилась Хань. – Но сделаны они были не для этого. Подозреваю, что нам стоит потрудиться, чтобы выяснить изначальный порядок подключения. Считай это очередной модификацией. – Говоря это, она тщательно ощупывала соединитель. – Интересно, на всех ли кораблях, включая и те громадины, разъемы стандартные?

– Не могу сказать наверняка, но у всех известных мне кораблей – да, а конструкция межпланетных кораблей не менялась с тех пор, как я существую.

– Прекрасно. Мы сделали большие успехи, но впереди еще много работы. Помимо того, что нам надо пройти необнаруженными, за время полета мы должны сообразить, как пробраться на транспорт и избавиться от Главной Системы. Когда мы достигнем флота?

– Через шестьдесят один день.

* * *

Корабль был порядком переполнен, но к тесноте они уже привыкли, а постоянное чувство опасности и предстоящее дело сводили на нет возможные трения. Рива Колль, Манка Вурдаль и Хань почти не выходили с мостика, тем более что спать в его больших креслах оказалось весьма удобно. Они трудились в поте лица, прикидывая, как подойти к звездному кораблю, как попасть внутрь, как захватить его и что делать потом. Одним словом, решали те логические задачи, в которых опытные космонавты и компьютерщики разбираются лучше всех.

Козодой, сидя в пассажирском салоне, смотрел, как Ворон раскуривает половинку сигары.

– Объясни мне наконец, как тебе это удается, – попросил он.

– А? Что?

– Откуда у тебя даже здесь, на корабле, такой неистощимый запас сигар и почему все они наполовину выкурены?

Ворон весело ухмыльнулся:

– Хорошо, я расскажу тебе половину правды. В числе корабельного оборудования есть синтезатор типа энергия – вещество. Он делает нам еду и прочие вещи, но ему нужен образец. Я предусмотрительно захватил с собой одну сигару, и вот…

– Любишь ты говорить все наполовину…

– Это что, намек?

– Да нет, просто я не верю в совпадения. Гениальная компьютерная специалистка, у которой в голове были схемы именно этого корабля; корабль, сам готовый взбунтоваться, да к тому же битком набитый именно той информацией, которая нам необходима?

Ворон безразлично пожал плечами:

– Конечно, все это было подстроено. Ты мог бы догадаться раньше. Правда, китаяночка в первоначальном плане не входила, но, учитывая, что у меня был широкий выбор, решили, что нам понадобится кто-то, способный управиться со всякой машинерией. Честно говоря, меня беспокоит, как она перенесет дальний рейс, но ее легче было украсть, и она определенно самая смышленая из всех и очень хорошо знает этот корабль, поскольку однажды его уже захватывала. То же самое касается и Колль. Опытный пилот глубокого космоса, бывший капитан, знает все ходы и выходы… У нее есть и другие немаловажные качества, о которых она и сама не подозревает, в отличие от меня. Чен неплохо поработал. Однако мне частенько приходилось импровизировать, и до сих пор вроде бы удачно. Впрочем, это еще не значит, что так будет и дальше. В конце концов, мы не можем положиться на опыт предшественников.

– А в конечном счете мы сработаем на Чена.

– Ну-ну, полегче, вождь! Я на него не работаю, да и ты тоже. Я сказал только то, что сказал, но если ты поразмыслишь хорошенько, то поймешь, что без его помощи у нас ничего бы не вышло. Мы используем его, он использует нас, и так будет до тех пор, пока мы не доберемся до перстней. Тогда мы пошлем его к черту.

– И ты веришь, что человек, который сумел организовать все это, позволит себя провести? Я уверен, он давно уже учел этот вариант.

– Конечно, учел. Именно в этом направлении я сейчас и размышляю. Среди нас есть бомба, и я должен ее обезвредить. Понимаешь, только мы с тобой, приятель, не прошли обработки в этом чертовом институте. Только мы двое. Все остальные пропущены через эту мельницу, да еще при закрытых дверях. Манка, Колль, твои жены, Хань и ее подружки – все. И где-то там, глубоко, так что не нащупаешь никаким ментопринтером, лежит наша бомба. Наш предатель. Возможно, двое или трое. Я даже не могу полностью исключить ни тебя, ни себя. Нас могли заставить позабыть о сеансе, а записи легко подделать. Но это еще далеко впереди. Пока что у нас есть время.

Козодой помрачнел:

– Я тоже об этом думал. А почему не все мы?

– Это слишком рискованно. Люди-роботы ему не нужны. Мы должны собрать все четыре недостающих кольца, прежде чем всплывет эта проблема. И мы их найдем. Рано или поздно найдем. Времени хватит. А пока я надеюсь, что, когда мы оторвемся от погони, мы действительно оторвемся.

Козодой уставился на него:

– Я понимаю, почему ты взял остальных, но я-то зачем тебе понадобился? Я не воин, не эксперт по компьютерам, не шпион, не вор и не капитан корабля. Я всего лишь историк. Почему?

Ворон откинулся в кресле и неторопливо выпустил колечко дым:

– Потому что ты кое-что знаешь. Ты знаешь такие вещи, которых, возможно, не знает никто другой.

– Я? Как это? Я занимаюсь историей древних культур, и они не имеют никакого отношения…

– Вождь – скажи мне, в какой части света появилась Главная Система?

– Ну.., в Северной Америке. Более восьми столетий назад.

– У-ум. И кто же у нас первейший специалист по этому времени и культурам?

– Ну, может быть, и я, но таких много, а я скорее интересовался более давними временами.

– И все же где-то у тебя в башке спрятан ключ к тому, как использовать кольца. Голову даю на отсечение. И Чен, кстати, тоже на это ставит. Может, ты сам пока не знаешь, что ты это знаешь, но это так, оно всплывет само собой, когда у тебя будут все доказательства и все кольца. Вот тогда, если мы только доживем, выйдешь на сцену ты – человек, который все знает. Не слишком беспокойся об этом, но будь уверен, старина Чен всегда ставит на лучших.

* * *

– Выглядит грубовато, но, по-моему, я все сделала правильно, – сказала Манка Вурдаль. Вся передняя часть мостика была разобрана, среди кучи демонтированных панелей и отключенных приборов змеились толстые кольчатые кабели, тянущиеся к ментопринтерному шлему. – Пожалуй, можно попробовать.

Хань забралась в капитанское кресло и нервно облизнула внезапно пересохшие губы.

– Наденьте мне на голову зонд и включайте.

– Даю питание, – послышался голос пилота. – Не могу сказать, долго ли выдержат соединения, но контакт есть. Поток энергии – в обе стороны.

Хань откинулась в кресле и постаралась унять дрожь в пальцах.

– Активируй интерфейс, – коротко сказала она.

В голове словно что-то взорвалось – и вдруг она стала расти, расширяясь, заполняя собой все, пробегая мыслью по проводам и схемам все отчетливее, ощущая свое новое огромное тело. Более того, теперь она видела, хотя и не так, как видит человек: в мельчайших подробностях, в расширенном спектре, недоступном ограниченному человеческому зрению. Неподготовленному мозгу было невероятно трудно воспринимать эту картину.

Она была кораблем, маленькой вселенной, замкнутой и самодостаточной. Впрочем, одна ее часть была ей недоступна, главная, ключевая часть, которой принадлежала власть над этой вселенной. Это был шар слепящего света, пульсирующий словно сердце. Шар отгораживался от нее, противился ее робким прикосновениям и вдруг, словно решившись, открылся ей навстречу и объял ее своим теплом и мощью.

В одно мгновение исчезли Соловей Хань и Звездный Орел, уступив место чему-то неизмеримо большему, чем те, кто слился в нем. Нечто, имя которому – Корабль. Новое качество было превыше и человека, и машины, но поскольку оно включало в себя человека, то понимало, что ему необходима лучшая коммуникативная оболочка.

Просто поразительно, как медлителен оказался человеческий разум, как ограничен был объем его памяти, как нелогичны и неэффективны процедуры выборки данных, подверженные эмоциям, вызванным его биохимией, и чувствам – боли и удовольствия, любви и ненависти, чести и предательству. И все же здесь было нечто опьяняющее, уникальные факторы, вызванные странным и незнакомым способом познания мира и Вселенной.

Процесс принятия решения показался бесконечно долгим, но на мостике никто не успел сделать шага, не успел даже мигнуть. Пилот получил новое видение мира, новые ощущения; девушка получила новый, быстрый и более эффективный дополнительный мозг.

Коды, которые Главная Система могла использовать для защиты межзвездных кораблей, насчитывали не менее четырнадцати квадрильонов в сороковой степени возможных комбинаций; почти девять секунд ушло на то, чтобы составить алгоритм, который при заранее известной скорости передачи по межкорабельной связи перекрывал более девяноста девяти процентов всех комбинаций. Они дополняли друг друга: человек формулировал задачу, пилот ее решал.

И все же Хань почувствовала смирение, поняв, что перед ним она – менее чем ничто.

И все же пилот почувствовал смирение, поняв, в чем ему до сих пор было отказано и в чем ему отказывали бы всегда.

* * *

Но именно компьютер через несколько часов разомкнул соединение. Вернее, приказ поступил из программного ядра; ни человек, ни пилот не в состоянии были бы разорвать эту связь добровольно, когда она уже установлена. Они разделились, и Хань почувствовала, как ее тянет помимо собственной воли к маленькому телу, дремлющему в капитанском кресле. Ее сознание, ее "я" возвратилось, обогащенное опытом слияния, который рассудку еще предстояло разобрать, просмотреть, истолковать и переработать.

Она очнулась со смешанным чувством восхищения и страдания. Она чувствовала себя ничтожной, жалкой, червем во Вселенной, населенной исполинами, доступными ей лишь на краткие мгновения. Она любила – она почитала – этот ослепляющий свет. Но и Звездный Орел любил ее, ибо она связывала его с человечеством и давала ему ощущение сопричастности своим Творцам. То, что она имела, он мог познать только косвенно, он завидовал ей и тосковал по ней. Он мог прикоснуться к жизни только через нее; она могла прикоснуться к могуществу только через него.

Во многих отношениях это был идеальный союз.

* * *

– Вы только взгляните! Летающие города! – не удержался Козодой, когда на экране дальнего обзора появился дрейфующий флот.

– Толстые и уродливые пузаны, – вставила Танцующая в Облаках.

– У тебя нет представления о масштабе, – сухо заметил ее муж. – От нас до этих кораблей дальше, чем от жилища Четырех Семейств до селения Вилламатук. А внешняя красота им ни к чему. Это чудеса творения.

– Но согласись, что снаружи они похожи на огромные черные колбасы, обросшие бородавками, – вмешался Ворон, жуя свою неизменную сигару. – Надеюсь, внутри они выглядят лучше. Впрочем, едва ли Главная Система дала себе труд позаботиться о комфорте.

– Примерно третью часть у них занимают двигатели, – заметила Манка Вурдаль; и кажется, впервые в жизни в ее голосе появился оттенок благоговения. – В центре грузовой отсек, и он такой большой, что наш корабль в нем просто-напросто потерялся бы. Должна признать, что, угнав такую громадину, мы имеем все шансы войти в историю.

– Нас вызывают, – раздался голос Звездного Орла. Он изменился г стал более выразительным, более эмоциональным, почти человеческим. По сути дела, это был голос Хань, только на пол-октавы ниже. Он стал таким после того, как девушка соединилась с кораблем через капитанский интерфейс. – Тридцать шесть истребителей активированы прямо по курсу и будут готовы к включению двигателей менее чем через минуту.

– Пошли им этот чертов алгоритм! – рявкнула Вурдаль.

– Я посылаю, но нужно не менее шестнадцати минут, чтобы передать его целиком, даже при максимальной скорости. – Он помолчал. – Первая группа истребителей запущена.

– Время, когда они подойдут на расстояние выстрела? – нервно спросил Ворон.

– Четырнадцать минут.

Не надо было быть гениальным математиком, чтобы сообразить, что это значит.

– Эй, эй! Пристегнуться всем! Всем! Пристегнуться и закрепиться! Включайте системы для планетарного взлета, да побыстрее!

На мостике, в креслах пассажирского салона, в кресле центральной рубки управления и на койке в каюте Сабатини хватило места всем. Кроме, конечно, самого Сабатини, который, запертый в одной из больших клеток, вынужден был обходиться как сумеет.

– Словно нарисованные птицы, – сказала Танцующая в Облаках; она поспешно пристегивалась, не отрывая глаз от обзорного экрана. Истребители первой группы, стремительно приближавшиеся к ним, действительно напоминали огромных птиц, застывших в полете, концы их длинных крыльев были загнуты вниз и к хвосту, образуя стилизованную римскую пятерку, в центре которой было подвешено маленькое, но смертоносное тельце. Полностью автоматизированные, ведомые системами боевого управления корабля-матки, они не нуждались в предосторожностях, необходимых для сохранения хрупких человеческих тел пилотов.

У Звездного Орла не было такого преимущества.

– Предвижу три попадания при первом проходе первой волны, – сказал он.

– В них или в нас? – спросил Ворон.

– В нас, разумеется. Вторая волна выведет из строя по меньшей мере одну из моих орудийных установок.

– Найди этот чертов код!!! – взревел Кроу.

– Отключение искусственной гравитации. Боевой режим, – отозвался пилот. – Так, так… У нас прибавляется забот. Мои сенсоры показывают приближение нового противника; вооруженный грузовой корабль класса "Ассим", несущий четыре полностью боеспособных истребителя, класс и происхождение которых неизвестны. Их боевые системы активированы, и они быстро приближаются. Выйдут на линию прицельного огня приблизительно через двенадцать запятая четыре минуты.

– Эти-то откуда взялись? – крикнул Козодой Ворону. – Главная Система?

– Ну нет. Добрая старая Гэ Эс там, впереди. Нейджи. Наверняка Нейджи. Этот сукин сын погонит нас с другой стороны. Но зачем? Из профессиональной гордости? Или он и вправду считает, что у нас получится?

– Что это за Нейджи? – спросила Танцующая в Облаках.

– Начальник Службы безопасности Мельхиора. Мы здорово им нужны, вождь, так что молись, чтобы истребители добрались до нас первыми!

Впереди, на мостике, Хань с трудом ослабила привязные ремни, на ощупь отыскала шлем, откинулась в кресле вновь, затянула ремни как могла и включила линию связи.

– Звездный Орел, активируй интерфейс. Прошу тебя! По всем правилам ее не полагалось подключать перед боем. У нее не было боевого опыта, а ресурсы, необходимые для этого интерфейса, могли потребоваться для более серьезных вещей. Но пилот прежде всего был компьютером и умел рассчитывать вероятности. Даже если они успеют наткнуться на нужный код звездного корабля, остаются четыре корабля, наседающих сзади, и кроме того, у пилота не было никакого опыта настоящих боев, он прошел только подготовку на имитаторе. Без человека его шансы были равны нулю, с человеком ситуация становилась по крайней мере непредсказуемой. Он активировал интерфейс.

Слившись воедино, Хань и Звездный Орел обдумывали задачу, не переставая посылать поток кодовых слов в сторону Юпитера. Как ни странно, сильнее всего их побуждали к действию воспоминания Хань об унижениях, пережитых в руках Сабатини. Они – весь корабль – были в руках огромного Сабатини, и соотношение сил было примерно таким же, как между ним и ею. Звездный Орел в сердце своем был созданием логики, он мог сдаться или погибнуть, взвесив все шансы, но прежняя Сон Чин не помышляла о логике, ею владели только эмоции и сильная воля. И ее воля взяла верх в этом беспримерном бою. Управляла она.

Боевые корабли Мельхиора быстро приближались, разворачиваясь для атаки. Сенсоры Звездного Орла показывали, что на борту каждого находятся живые существа; пилот и женщина лишь недавно открыли для себя этот интерфейс, но Мельхиор, похоже, знал об этом давно. Вот только достаточно ли практики было у этих пилотов-истребителей?

Она осторожно изменила курс и скорость, и автоматическим истребителям пришлось вытянуться в горизонтальную линию и перестроиться в правильный клин. Беглецам оставалось четыре минуты до того, как они попадут в зону прицельного огня кораблей Мельхиора; до первого огневого контакта с оборонительной системой резервного флота было четыре минуты сорок секунд. Цель захвачена, и никакие уловки не собьют с толку ни одного из противников больше чем на секунду. Шансы на то, что отыщется правильный код для атакующих истребителей, равнялись тридцати процентам: или код найдется вовремя, или код найдется слишком поздно, или их предположения насчет алгоритма были ошибочны и код не найдется вовсе. Но человеческая составляющая корабля отвергла эти расчеты, в то время как компьютеры атакующих кораблей точно так же оценивали шансы и ждали логически обоснованной реакции.

К демонам логику!

На предельной тяге корабль рванулся навстречу атакующим истребителям флота.

Озадаченные корабли Мельхиора тоже прибавили скорость, чтобы сохранить выгодное положение для атаки, но слегка запоздали. Резко ударили тормозные двигатели. Люди едва не вылетели из кресел, все, что могло сорваться, сорвалось и обрушилось на передние переборки. Плиты корпуса стонали, в грузовых трюмах разгибались крепления контейнеров. Шесть шансов из десяти были за то, что от такого торможения корабль рассыплется на куски, но оставшиеся четыре десятых были все же больше одной трети.

Четыре истребителя с Мельхиора открыли огонь и угодили прямо в первую волну истребителей флота. Тормозные двигатели раскалились добела, их огнестойкая облицовка начала разрушаться. Но это было пустяком в сравнении с тем, что получили корабли Мельхиора от защитников флота. Автоматические истребители кружили и взмывали, стреляя с нечеловеческой меткостью, забыв о корабле, который вызвал их активизацию. Машины не разбирались в таких тонкостях, отдавая приоритет тем, кто первым открыл огонь.

И только когда последний из истребителей Мельхиора был разнесен на атомы, корабль беглецов, отключивший тормозную тягу и запустивший для стабилизации полета ходовые двигатели, принял от транспорта слабый, но устойчивый сигнал – код распознавания. С отключением тормозной тяги по всей носовой части корабля прокатилась волна стонущих и лязгающих звуков. Тормозные двигатели свое отслужили.

Корабль дал малую тягу вперед и, отключив двигатели, медленно поплыл навстречу флоту; истребители не тронули его. Они возвращались на свои корабли.

В креслах зашевелились и застонали люди, опухшие, все в синяках, но живые. Пилот проверил их состояние и обратился к Риве Колль.

– Мы уничтожили врага, нападавшего с тыла, и успели наткнуться на код, дающий право подойти к флоту, капитан Колль, – сообщил корабль. Из всех, кто находился на борту, только у нее был опыт слияния с кораблем и работы под шлемом; ни Хань, ни Звездного Орла это ничуть не радовало, но запретить ей взять управление, если бы она захотела, они не могли. Как ни странно, Колль отказалась наотрез, хотя и не объяснила почему. Впрочем, советы она давала более чем охотно. – Однако во время боя мы полностью сожгли тормозные двигатели. Мы следуем по курсу согласно программе, но нам нечем остановить корабль.

Колль задумалась:

– А вы не пробовали связаться с этой большой мамочкой?

– Связь установлена. Компьютер транспорта озадачен нашей задержкой с передачей правильного кода, но горит желанием быть реактивированным. Мы думаем, что он хочет нам поверить, и ему нужно лишь мало-мальски убедительное объяснение. Как на этот счет?

– Эти малыши не предназначены для посадок. Их собирали в пространстве, и только в нем они могут существовать. Значит, у них должны быть тянущие лучи, чтобы перемещать грузы. Скажите им, что вы были повреждены в бою, объясните суть проблемы и попросите подцепить вас лучом. Конечно, мы можем здорово стукнуться, но это лучше, чем пройти его насквозь.

– Сделано. Он реактивирует и запускает свои системы. При такой скорости мы достигнем точки контакта через несколько часов. Увеличивать скорость мы не осмеливаемся и надеемся только на тянущий луч. За это время постарайтесь позаботиться о своих ранах и повреждениях, а мы предупредим, когда надо будет снова пристегнуться. Медицинский робот размещен в пассажирском салоне.

Ядро программы разъединило Хань и Звездного Орла. Разъединение было почти добровольным, потому что его диктовала необходимость. Рабочее время пользователей интерфейса было строго ограничено, и, если она собиралась снова включиться в него в критический момент, надо было сделать перерыв.

Молчаливая, Танцующая в Облаках и сестры Чо обошли и проверили всех остальных, хотя и сами они были порядком помяты. Особенно они беспокоились о Хань, которая была на пятом месяце беременности, и это уже становилось заметным со стороны. Впрочем, она отделалась лишь несколькими синяками там, где привязные ремни вдавились в плечи и руки. Рива Колль, хоть и была старше всех на борту, не пострадала вообще.

– Сигнал вызова со стороны кормы, слабый, но отчетливый, – сообщил Звездный Орел. – Я ретранслирую его.

– Нейджи – Ворону, отзовитесь. Нейджи – Ворону, прием.

– Если он попытается вызвать флот, забей его помехами, – сказала пилоту Хань. – Могу я ему ответить?

– Пожалуйста. Через микрофон, – ответил пилот, – Нейджи, или кто ты там, говорит капитан Хань. Если ты сунешься за нами дальше, я сообщу флоту, что приближается корабль с бунтовщиками. Отваливай. Ты проиграл.

Молчание.

– Да ладно, какого-черта. Мы не собираемся соваться за вами в это осиное гнездо. Неплохой приемчик вы провернули. Вам полагалось погибнуть. Все наши компьютеры уверяют, что вы мертвы.

– Мы живы, Нейджи. Живы и живем, и не беспокойся, ты о нас еще услышишь.

– Может, да, а может, и нет. Не исключаю, что вы справитесь с пилотами резервного флота, но Главная Система сядет вам на хвост раньше, чем вы сойдете с орбиты. И где вы собираетесь прятать сорокакилометровый корабль? Кстати, а почему командуешь ты – а не Ворон или Колль?

– Так получилось. Вас побила та, кого вы ослепили и сделали родильной машиной. И не пытайся нас надуть.

– Да я и не собираюсь. Но предупреждаю, либо вы выкинете Риву Колль через воздушный шлюз, если, конечно, сможете, либо я вижу и слышу вас в последний раз. Это не Колль, это нечто такое, что убьет вас всех. Только мы можем пассивизировать его. Возвращайтесь, и вы останетесь живы. В противном случае вы повезете с собой собственную смерть.

Колль рассмеялась:

– Не обращай внимания. Я не собираюсь причинять вам вред. Мне это ни к чему.

– Он сказал правду? Ты не настоящая Колль?

– Да, я же вам говорила. Я не Колль, но для вас я не представляю опасности. Однако для Нейджи и для его хозяина, Клейбена, я хуже смерти. Это слишком сложно, чтобы объяснять сейчас, так что вам остается либо верить ему, либо верить мне. Без меня вам не добыть этих колец, так что подумайте хорошенько. Вы здорово рискуете, но уж я-то знаю, что вас ждет, если вы примете его защиту. Выбирайте.

Хань не собиралась долго размышлять. Когда-нибудь, где-нибудь ей придется поплатиться за риск, но, учитывая обстоятельства, сейчас это ее не тревожило.

– Мы вернемся, Нейджи, учти, – сказала она в микрофон. – Мы вернемся и разнесем твою маленькую империю по всей Вселенной и Главную Систему заодно. Возвращайся и скажи им это, Нейджи. Скажи им – и пусть они оглядываются через плечо, потеют от страха и обходят темные углы. Впрочем, я найду их и без света. С вашей помощью я и так на всю жизнь в темноте. Никто – ни ты, ни Мельхиор, ни Земля, ни Главная Система не остановят нас. Ты нигде не спрячешься от нас, Нейджи, а перед нами вся Вселенная. Мы вернемся – и пошлем вас всех к черту!

Они медленно приближались к чудовищному кораблю древнего флота. Его массивный корпус тонул в цветных отсветах Юпитера, +закрывающего полнеба.

Ворон и Вурдаль переглянулись и кивнули друг другу. Мы вернемся!

Козодой обнял Танцующую в Облаках и Молчаливую и привлек их к себе – ведь еще не было сигнала пристегнуться. Он провел пальцами по меткам Мельхиора на их лицах, коснулся своей щеки и поклялся себе, что когда-нибудь эти татуировки станут знаком почета, символом революции. Долог путь до этого дня, и неизвестно, что ждет впереди, но одно он знал наверняка.

Мы вернемся!

Сестры Чо помогали Хань устроиться в кресле, и лица их светились от гордости за нее.

Мы вернемся!

А та, кого они знали как Риву Колль, задумчиво помахивала хвостом. До сих пор, пока единственной целью оставался побег, любой риск не был слишком велик, и теперь ничто не казалось невозможным.

Мы вернемся! Мы забьем пять золотых колец в ненасытную глотку Главной Системы, и она захлебнется!

А сейчас – к звездам!