Физиологически глаза Сон Чин, которая все еще продолжала думать о себе как о Чу Ли, были в порядке, но тем не менее она не видела. Для нее это было тяжелейшим ударом, но она понимала, что должна не подавать виду и держаться бодро перед своими спутницами. Кроме того, она не имела права тратить время на жалость к себе.

– И все же я думаю, что здесь нет ловушек, – поразмыслив, сказала она. – То, что случилось со мной – всего лишь попытка ошарашить неподготовленного человека и лишить его воли к действию. Мой мозг просто получил приказ не обрабатывать зрительную информацию, а это можно исправить на любом ментопринтере.

– Но что же делать сейчас? – спросила Чо Дай. По крайней мере Чу Ли решила, что это Чо Дай, потому что голоса у сестер были очень похожи. – Ведь только ты знаешь эту магию.

– Продолжать, – решительно сказала Чу Ли. – И продолжу я, поскольку и так уже поплатилась. Не вините себя ни в чем. О таких вещах невозможно узнать заранее. Помогите мне забраться в кресло. Мы прошли почти половину пути и вот-вот должны натолкнуться на ключ.

Сестры усадили ее в кресло, и оказалось, что она права. Следующий картридж оказался именно тем, который они искали. Чу Ли поняла это, едва проснувшись. Корабль говорил по-английски. Она давно это подозревала; как правило, компьютеры старинной конструкции управлялись командами на английском, французском или русском языке. Чу Ли сразу же решила прекратить дальнейшие эксперименты, но настояла, чтобы сестры Чо тоже прошли программы обучения английскому и основам устройства корабля. При их уровне образования толку от этого было немного, но все же теперь у нее был хоть какой-то резерв.

Чу Ли была готова к связи. Она знала язык и знала, что спрашивать. Она снова надела наушники. Настало время рискнуть всем.

– Капитан вызывает пилота, – сказала она своим низким, почти мужским голосом, на этот раз по-английски.

– Продолжайте, – монотонно отозвался компьютер.

– Количество живых существ, находящихся на борту корабля. Проверить.

– Проверка закончена. Ответ – четыре. Четыре! Так она и думала.

– Расположение живых существ.

– Центральный отсек – три. Четвертое в аварийном модуле.

Чу Ли с облегчением вздохнула. Похоже, они заперли капитана надежно.

– Срочное изменение текущей программы.

– Продолжайте.

– Капитан Сабатини попал под подозрение в измене и отстранен от должности. Принимаю на себя командование кораблем.

– Код идентификации?

Чу Ли судорожно сглотнула, хотя и обдумала ответ заранее. Корабль принадлежал Президиуму и действовал по вызову Китайского Центра. Маловероятно, чтобы отец Сон Чин оставил его без внимания.

– Код Лотос, черный, зеленый, семь, два, три, один, один.

Пауза показалась ей бесконечной, но наконец компьютер ответил:

– Код опознан. Причина прерывания?

– Пешка берет короля.

– Подробности? – осведомился пилот, и Чу Ли решила, что вопрос выглядит вполне разумно, учитывая, что никакого короля на борту не было.

– Я Сон Чин, дочь верховного администратора Китайского Региона. Мой голос изменен, а записи обо мне в системе безопасности подделаны. На корабле я зарегистрирована в качестве юноши под именем Чу Ли. Враги моего отца похитили меня с целью оказать на него давление, и на Мельхиоре я должна попасть в руки тех, кто сотрудничает с похитителями.

– Следует ли уведомить вашего отца?

– Невозможно. В данный момент он на рекреации, и кроме того, мне все равно не известны имена и должности заговорщиков.

– Желательные действия?

– С этой минуты корабль целиком и полностью переходит под мое управление. Капитан Сабатини должен оставаться там, где он сейчас находится, до тех пор, пока не будет проведено соответствующее расследование. Я и обе мои служанки в кратчайший срок должны оказаться за пределами досягаемости Президиума, но так, чтобы об этом не узнала Главная Система, ибо в ее данных я по-прежнему числюсь как заключенный Чу Ли и подлежу возврату. Рекомендации?

– Я межпланетный корабль и не способен доставить вас туда, где вас невозможно выследить. Я мог бы подделать документы, позволяющие вам попасть на борт межзвездного корабля, но вас моментально вычислят. Существует тайная сеть межзвездных торговцев, но она, как и этот корабль, свободно прослеживается галактическими Президиумами. Кроме того, эти люди грубы и в конечном счете верны только самим себе. Если они узнают, кто вы такая, то продадут вас тому, кто больше заплатит. Если же нет, то вы скорее предпочтете Мельхиор, ибо все они того же сорта, что и капитан Сабатини.

Чу Ли хорошо понимала, что это значит, особенно теперь, когда ослепла. Сабатини без всяких наркотиков и компьютеров сломил ее за считанные дни, и она, хотя ей и не нравилась эта мысль, была очень привлекательной девушкой. По крайней мере теперь она точно знала, откуда у Сабатини взялись порнографические картриджи.

– Существуют ли другие альтернативы?

– Доступных альтернатив нет. Единственные места, где вы можете жить, не нуждаясь в значительных изменениях, которые могут быть проведены только под управлением Главной Системы, это Земля, борт данного корабля и Мельхиор. Все остальное подвластно Директорату. Полет на Марс потребует прямого контакта с Главной Системой, а также поддержания искусственной атмосферы, поскольку вы не модифицированы для марсианских условий. Оставаться продолжительное время на борту корабля также невозможно. Если мы не появимся в зоне контрольных маяков на выходе из Пояса, поднимется тревога и начнется поиск, а единственное средство избежать обнаружения – это полное разрушение корабля.

Чу Ли отключилась и решила обсудить положение с сестрами.

– Пиратские атаманы не будут к нам милосердны, – заметила Чо Дай. – Все они чужеземные дьяволы, как Сабатини, и у них тоже есть волшебные ящики. Они сделают из нас рабынь и заставят полюбить рабство. По мне, так лучше умереть.

– Согласна, но мы зашли уже слишком далеко, чтобы умирать, – сказала Чу Ли. – Можно, конечно, сделать попытку вернуться, но, даже если у нас получится, наше положение будет немногим лучше, чем в руках у пиратов, и к тому же нам все время придется оглядываться, не стоит ли кто-нибудь у нас за спиной.

– Но конечно, – задумчиво сказала Чо Дай, – мы могли бы отправиться и на Мельхиор…

– А? Что?

– Мне, разумеется, многое не понятно, но разве ты не сказала, что дух корабля может состряпать нам любые бумаги и обвести вокруг пальца тех, кто стоит выше нас?

– Да, говорила, но… – Внезапно она поняла, что имеет в виду Чо Дай, и потянулась за наушниками. – Запрашиваю данные по Мельхиору.

– Мельхиор представляет собой полый астероид, обращающийся по орбите между Марсом и Юпитером и задуманный в качестве резервного убежища для Президиума, – ответил пилот. – Что еще вы хотите знать?

– Весь ли он занят тюрьмой?

– Нет. Имеются три части. Собственно тюрьма, где образовано нечто вроде общины, но это неприятное место. Бежать оттуда еще никому не удавалось. В центре астероида расположен исследовательский комплекс, персонал которого находится там пожизненно, а большинство экспериментов проводится на заключенных. Третья часть – это жилой комплекс и маленький космопорт. Грузы, которые поступают на Мельхиор, проходят через него, там есть собственная служба безопасности, и иногда там встречаются члены Президиума, а каждый год, или по крайней мере раз в три года. Президиум собирается там полностью.

– Подробнее о комплексе. Что это такое? Город? Он похож на Центр?

– Организацией он действительно напоминает город, но очень невелик и в своем роде уникален. В зависимости от положения жильца, там имеются жилые отделения различного размера и степени удобства, расположенные в трех районах, окружающих центр. В центре продаются предметы роскоши и распределяются предметы первой необходимости с помощью управляемой компьютерами системы трудовых кредитов. В сфере обслуживания заняты в основном бывшие заключенные, модифицированные для этой работы.

Из-за слепоты Чу Ли не могла бы выдать себя за новую сотрудницу службы безопасности, а у сестер, с их ужасными шрамами, шансов на это было и того меньше.

– Ты упомянул об экспериментах на людях. Не используется ли Мельхиор для модифицирования или лечения людей с Земли?

– Безусловно. Например, тех, кого Президиум хотел бы использовать, но кому нельзя дальше существовать в прежнем виде, присылали сюда для полной переделки. На Земле убедительно имитируется их смерть, которая регистрируется Главной Системой. Кроме того, здесь проводилось усовершенствование, а также лечение тяжелых повреждений без регистрации в Главной Системе.

– Итак, мы отправляемся на Мельхиор, но с измененными регистрационными записями, – заключила Чу Ли. – Я изложу свою легенду и легенды для остальных двоих, а ты подготовишь соответствующую документацию. Мы будем не заключенными, а пациентами.

– Это опасно. На борту нет ни гипнотиков, ни задающего ментопринтера. Вам придется чрезвычайно убедительно играть свою роль – по крайней мере до тех пор, пока вы не получите доступа к ментопринтеру. Но первая же тщательная проверка с помощью гипносредств выдаст всех троих, а любой неверный шаг приведет к провалу.

– Придется рискнуть. Приказы, бумаги и записи частенько затмевают здравый смысл. Кроме того, я располагаю кое-какими кодами, я знакома с оборудованием, и я буду не заключенной, а пациенткой. И потом, помимо всего прочего, никто еще не пробовал бежать НА Мельхиор.

– У вас нет представления о том, что может твориться там, внутри, – предостерег пилот. – Поговаривают, что если бы Главная Система узнала об этом, то разнесла бы астероид в пыль.

– Из двух зол выбирают меньшее, – ответила она, чувствуя, как ее охватывает возбуждение. Сменить индивидуальность, сменить личность, превратиться в совершенно нового человека… "У вас нет представления о том, что может твориться там, внутри". А вдруг Чу Ли удастся воскреснуть? А вдруг сестры Чо вернут себе прежнюю красоту? Учитывая события последних дней, ничто уже не представлялось ей невозможным.

– И последнее… Если мы прибудем на Мельхиор в таком качестве, как быть с Сабатини?

– Капитан уже прошел обычный процесс сохранения и находится в криогенной камере. Я могу продержать его в таком состоянии по крайней мере до возвращения на земную орбиту, а к этому времени вы либо сможете бежать, либо будете раскрыты. В любом случае это не будет иметь значения.

– Прекрасно. Приступаем.

* * *

– Козодой! – Голос гулко разносился под сводами подземного сада. – Где этот чертов великий вождь хайакутов? Выходи поговорить с Вороном!

Послышался шорох листьев, кто-то грузно спрыгнул на землю и осторожно приблизился к границе силового поля.

Хотя Ворон имел некоторое представление о том, с чем он встретится, вид Козодоя его поразил. Историк был еще грязнее, чем тогда, на реке, на его лице застыло дикое выражение, походка обрела странное сходство с походкой животного, а держался он так, словно в любую минуту ждал нападения. Хотя истинная личность хайакута была всего лишь перекрыта и могла быть востребована в любой момент, Кроу подумал, что придется усыпить его, чтобы получить возможность провести соответствующую обработку.

Но если Ворон был удивлен видом Козодоя, то изумление последнего было еще больше. Он искоса взглянул на Кроу.

– Вор-рон, – прорычал Козодой. – Поч-чему ты ещ-ще зд-десь?

Он говорил с видимым трудом, но речь его была разборчива.

– У меня новая работа и новый босс, вот почему. Ну, как тебе здесь понравилось?

Козодой с ревом бросился на невидимую силовую стену, но был отброшен назад. Он с трудом поднялся и свирепо взглянул на Ворона.

– Под-лый кр-р-роу!

Ласло Чен сдержал свое слово и преподал Козодою урок подлинного значения слова "примитивный". Сделав полные ментокопии обеих женщин, он целиком стер их личности, заменив их ментокопиями самок человекообразных обезьян. У них не было иных воспоминаний, кроме обезьяньих, они не знали никакого языка, кроме гортанного ворчания и высоких криков, которые складывались не более чем в полдюжины основных понятий – "опасность", "хорошая еда" и так далее. Они считали себя обезьянами и всех остальных воспринимали в таком же качестве, в том числе и Козодоя. Они ели, искали друг у друга насекомых, спали – и это была вся их жизнь. Но по крайней мере у них не было представления, что существует что-то еще, а у Козодоя такое представление было.

Чен приказал впечатать ему ментокопию самца обезьяны, но, поскольку личность его не была стерта, Козодой знал, что происходит, вынужден был смотреть, как те, кого он любил, ведут себя подобно животным, и сам должен был вести себя с ними точно так же. Никогда еще за всю свою жизнь он не был в таком жалком и унизительном положении.

– Итак, ты обнаружил, что быть вождем – это не только романтика и слава, – иронически заметил Ворон. – Не знаю, как у вас, а вот у Кроу, хотя происхождение и дает некоторое преимущество, вождь должен проявить себя, чтобы быть избранным, – и его могут запросто вышвырнуть вон, если он этого не сделает. А главное, на что при этом обращается внимание, – не храбрость, хотя и храбрость тоже, не ум, хотя и ум тоже, а ответственность. Мудрецов и воинов пруд пруди, но отвечать за себя способны немногие. Посылать воинов на смерть. Делать женщин вдовами. Защищать свое племя, хотя бы и ценой собственной жизни и собственной чести, и делать это не так, как Чен, который заботится только о себе самом. Вот почему ты не пошел работать на него, и сам это понимаешь. В этом нет чести, но от ответственности тебе никуда не деться.

Козодой молчал, уставившись на Кроу. Ворон нащупал именно ту моральную дилемму, которая не давала ему покоя, и вдобавок пристыдил его. Люди вроде Чена достигали своего положения и могли его сохранить только потому, что были начисто лишены чувства чести и избегали всякой ответственности. Даже сейчас Чен хотел, чтобы другие сделали его правителем Вселенной, приняли на себя весь риск, а затем вручили ему безграничную власть и все сопутствующие блага. Его ничуть не беспокоило, сколько людей погибнет при этом; он тревожился лишь о том, как достичь наивысшей личной власти, избежав при этом малейшей ответственности. Тем не менее саму идею чувства чести и ответственности Чен понимал очень хорошо. Понимал и видел в этом слабость, которую можно использовать. Вот почему он так поступил с Козодоем.

– Ты пришел насмехаться над моим несчастьем?

– Ничуть, – ответил Кроу. – Я пришел вытащить вас отсюда. Тебя так усердно ищут, что вокруг становится жарковато, это во-первых, ну а потом, старина Чен боится, что вы вытопчете его любимый садик. Вам предлагается ехать в клетках, как положено обезьянам, или дать честное слово, что будете хорошими и послушными пассажирами, и тогда мы вернем вас в прежнее состояние. Женщины даже ничего не вспомнят. Ну как?

– Ты.., ты можешь вернуть мне прежний облик?

– Не считая синяков, царапин и выдранных волос. Все, что мне нужно – это твое слово.

– Считай, что ты его уже получил.

– Вот теперь ты мыслишь, как подобает вождю. Мы провернем это сегодня вечером. Усыпим вас, вывезем как груз, а когда уже будем далеко, вернем вам прежний облик.

– Ты сказал "мы". Ты тоже едешь?

– Ага, и я, и моя ненаглядная Вурдаль. Ты ее еще не забыл? Она тут пришибла четверых, пока тебя не было. Чен полагает, что из нее может выйти толк, если только ее немного переориентировать, а мне, похоже, предстоит следить, чтобы до тех пор она вела себя прилично.

– И ты еще говорил о чувстве чести! Ворон пожал плечами:

– В мире много странного, приятель. Но ты не очень-то радуйся. У нас впереди Мельхиор, чудесный садик, куда отправляются те, кто хочет исчезнуть, или те, за кого это захотели другие. Но по крайней мере не стоит беспокоиться о тех, кто сделал тебя обезьяной, а?

Силовой экран отразил новую атаку.

* * *

Мельхиор – маленький астероид не правильной формы и похож на огромную печеную картофелину, на его голой поверхности, изрезанной многочисленными кратерами, выделяется только причальное устройство для космических кораблей, но и его издали не видно.

Сведения о происхождении этого поселения были утеряны еще в далекой древности – а может, отнесены к запретному знанию. Ходили слухи, что, когда человечество было в массе своей изгнано с Земли и рассеяно среди звезд. Главной Системе потребовался адаптационный центр. Расселение началось с Марса, а Мельхиор, обращаясь по своей орбите, в течение полугода находился достаточно близко от Марса, в пределах досягаемости космических кораблей. Поговаривали, что первых марсианских колонистов моделировали и доводили до нужной кондиции именно там, а позже на Мельхиоре разрабатывались прототипы других рас. Но астероид был не очень велик, и по мере того, как проект расширялся, Главная Система забросила его ради новых лабораторий с более высокой производительностью.

Каким образом Президиум сумел наложить руку на Мельхиор, являлось еще одной загадкой с утерянным ответом, хотя точно было известно, что именно Марсианское Управление первым сообразило, как можно его использовать, и каким-то образом убедило Главную Систему в том, что существует необходимость устроить тюрьму для особенно ценных заключенных, которым нельзя позволить соприкасаться с нормальным человеческим обществом, но которые обладают блестящими способностями и ценными идеями. В течение столетий Мельхиор не представлял собой реальной угрозы, побег оттуда был невозможен, и Главная Система перестала обращать внимание на то, что туда не дотягиваются ее всевидящие мониторы. Это относили на счет далекой и загадочной войны, о которой упоминал Чен, но скорее всего Главная Система понимала, что людям, поддерживающим ее господство на Земле и Марсе, необходим какой-то клапан, и пусть лучше этим клапаном будет маленький астероид, висящий где-то в пространстве и полностью замкнутый, чем Центры и Консилиумы на Земле и на Марсе.

Внутри астероид состоял из трех больших и бесчисленного множества меньших пещер, выжженных дезинтеграторами в сплошной скале и соединенных многочисленными туннелями. При отсутствии атмосферы такая система требовала огромного количества воздушных шлюзов, которые служили заодно и контрольными пунктами; каждого, кто попытался бы ускользнуть, можно было запросто поймать, закрыв шлюзы по обе стороны от него и откачав из отсека воздух.

Тюрьма находилась в более широком конце астероида и соединялась с лабораториями и другими исследовательскими помещениями тщательно запутанными и круглосуточно просматриваемыми коридорами и воздушными шлюзами. Не зная схемы, пройти через этот лабиринт было невозможно. Лаборатории находились непосредственно под тюрьмой и, если смотреть оттуда, располагались вверх ногами. Для получения искусственной тяжести на астероиде использовалась сложная электромагнитная установка, созданная Главной Системой, и вот уже целые столетия поколения ученых ломали головы, пытаясь понять, как она действует.

В качестве дополнительной меры безопасности центральные туннели, соединявшие узкую "восточную" часть астероида с более широкой -"западной", не были оборудованы системой искусственной гравитации, и в служебных туннелях и помещениях также поддерживалась невесомость. Что касается обитаемых секций, то там сила тяжести была близка к земной.

И вот в это место прибыли, друг за другом, сперва Чу Ли и сестры Чо с поддельными документами, а затем, через неделю, Козодой, Танцующая в Облаках, Молчаливая, Ворон и странная Манка Вурдаль. Китаянок, в соответствии с поддельными документами, отправили в жилой комплекс на положении пациентов. Все корабли управлялись компьютерными пилотами, и поэтому отсутствие на борту людей, кроме них троих, никого не удивило.

* * *

Ассистентка, проводившая психогенетическое обследование Чу Ли, озадаченно посмотрела на нее. Девушка держалась непринужденно, профессионально и без тени осуждения.

– Итак, вы здесь для того, чтобы превратиться в мужчину, – заметила она, бросив взгляд на экраны. – Не очень разумно, если учесть ваш нынешний облик. И это добровольно? Я хочу сказать, вы дали свое согласие?

Чу Ли кивнула:

– Да. Я всегда хотела быть мужчиной, но Главная Система решила иначе. Я сконструирована генетически.

– Это видно по образцам ваших клеток, – фыркнула ассистентка. – Но всему есть пределы, в том числе и тому, чего можно добиться даже при полной перестройке. Кроме того, это занимает много времени, а здесь сказано, что вас следует как можно скорее вернуть на Землю в новом качестве. Это ограничивает наши возможности.

– Но в принципе это реально?

– Да, конечно. Хотя сперма будет не ваша, а, м-м-м.., донорская, и мы успеем сделать только поверхностные изменения. Например, ваши женские формы тела и строение костей останутся прежними, хотя мы удалим большую часть молочных желез и еще, возможно, хирургическим способом подправим лицо, чтобы придать ему более мужской вид. Однако мы заставим ваш организм-производить больше мужских гормонов, и в конечном итоге они сделают свое дело. Тем более, как я понимаю, никакой ментальной подстройки не требуется.

– Мой разум устраивает меня в том виде, в каком он есть. Вот почему первую часть перестройки выполнили еще там.

– Кстати, вы ослепли из-за неосторожного обращения с ментопринтером?

– Не совсем так. По-моему, я наткнулась на что-то, чего не должна была видеть. Предполагалось, что здесь мое зрение восстановят.

– Так, так… Что ж, мы просканируем повреждения, и, если окажется, что они вызваны всего лишь программой ментопринтера, это не вызовет особых затруднений. Сейчас мы отправим вас на анализы. Если все подтвердится, мы начнем прямо сейчас.

Надо сказать, что, попав на Мельхиор, Чу Ли была приятно удивлена. На первый взгляд он напоминал скорее госпиталь, нежели ужасную тюрьму. Персонал был с ними неизменно вежлив, и хотя Чу Ли понимала, что существенную роль в этом сыграли поддельные документы, сделавшие ее и сестер людьми из высших кругов службы безопасности Китайского Центра, все же Мельхиор представлялся ей удивительным и привлекательным местом, местом, на которое ей хотелось бы посмотреть. Она надеялась, что ей быстро восстановят зрение, но даже если этого и не случится, она станет совершенно иной личностью. Смена пола, небольшие косметические изменения, другие отпечатки пальцев, другой рисунок сетчатки… Можно будет встретить в Китайском Центре безутешных родственников Сон Чин, и они ее ни за что не узнают.

* * *

Доктор Айзек Клейбен просмотрел информационные модули пациентки и нахмурился.

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне, – сказал он ассистентке. – Вы уверены, что это не ошибка?

– Абсолютно, сэр. Мы сделали отпечатки, как только заподозрили неладное, и проверили их так, что она ничего не заметила.

– А остальные две?

– Мелкие преступницы, они были сосланы сюда потому, что доктору Шесвику понадобилась пара однояйцевых близнецов. Но согласитесь, сэр, что надо быть необычайно умным и изворотливым человеком, чтобы хотя бы попытаться проделать такую вещь. Я не имею представления, каким образом она ухитрилась переключить идентификаторы Главной Системы с себя на этого Чу Ли. До сих пор я готова была поклясться, что это можно сделать только отсюда. По сути дела, она допустила одну-единственную ошибку – забыла, что Мельхиор не соединен с Главной Системой и наши записи не обновляются вместе с ее файлами. Учитывая масштабы поднятой тревоги, мы быстро догадались что к чему. Глаза и пальцы у нее совпадают с данными Сон Чин, но, когда мы для порядка запросили Землю, Главная Система идентифицировала ее как юношу по имени Чу Ли. Потрясающе!

Клейбен поскреб свою бородку:

– Как жаль… Они собирались сделать из этой Сон Чин всего лишь ходячий инкубатор, а ведь у нее блестящий ум. Но трудно добиться чего-то, не жертвуя ради этого другим. Вы еще не уведомляли Китайский Центр?

– Нет, сэр. Вы хотите, чтобы мы это сделали?

– Нет. Пока нет. Я должен все хорошенько обдумать. А вы тем временем продолжайте анализы, но никакого вмешательства, ни психического, ни хирургического.

– Хорошо. А как насчет ее слепоты? Это была элементарная программная ловушка в портативном ментопринтере. Мы могли бы устранить ее за полчаса.

– Оставьте все как есть. Придумайте какое-нибудь убедительное объяснение, все равно какое. Коль скоро она смогла добиться отправки сюда, изменить записи Главной Системы, взять на себя управление космическим кораблем и прибыть на Мельхиор с такой основательной легендой, мы не имеем права позволить ей свободно ориентироваться здесь.

Эта мысль отрезвила девушку, а Клейбен продолжал:

– Учитывая все это, отделите ее от тех двоих и отправьте их всех в режимный блок тюрьмы. Если Сон Чин догадается, где она, скажите ей, что это временно, до тех пор, пока проводится подготовка.

– Сомневаюсь, чтобы она в это поверила.

– А какая разница? Впрочем, может и поверить, чем немало облегчит нам жизнь. А если она будет излишне настойчива, расскажите ей правду, включая и то, что я в любом случае в силах довести дело до конца и оставить ее работать здесь. Тот, кто в таком юном возрасте настолько успешно добивается своего, может нам пригодиться.

– Следует ли нам закодировать ее? Клейбен задумался:

– Да, но сначала дайте ей какое-нибудь мягкое снотворное, чтобы она об этом не знала. Закодируйте ее как Чу Ли и внесите в наши записи соответствующие изменения. Мне бы не хотелось, чтобы ее отец в один прекрасный день узнал, что она хотя бы побывала здесь.

Когда ассистентка ушла, доктор Клейбен откинулся в своем мягком кресле и вздохнул. Он уже далеко перешагнул за средний возраст и достиг поста директора Медицинского отдела Мельхиора, о котором давно мечтал и который предполагал способность в любое время разобраться в любых идеях. Он не являлся членом Президиума и, следовательно, не, был обязан быть лояльным или нести обязательства перед кем бы то ни было. Он считал себя чистым ученым, свободным, как все его коллеги, от любых политических, моральных и религиозных ограничений. У него никогда не возникало необходимости получать разрешение даже на самые радикальные эксперименты на человеческих существах; он использовал для этого только заключенных, которые в противном случае были бы казнены на Земле. Он полагал, что придает смысл их жалкому существованию, позволяя внести свой вклад в сокровищницу человеческого знания, хотя знание это по большей части не выходило за пределы астероида, и даже Президиум не подозревал об огромном могуществе, сосредоточенном в тесных камерах Мельхиора. Девушка хочет превратиться в полноценного мужчину… Детская забава, если учесть, во что превратилось большинство людей, рассеянных в просторах Галактики. Впрочем, человечество всегда отличалось превосходной приспособляемостью, иначе ему бы не выжить. Люди могли без помощи всякой высокой технологии жить среди арктических ледяных пустынь и в жарких, залитых дождями тропических джунглях, но разместить пять миллиардов людей на тысяче миров оказалось нелегко, в особенности потому, что ни одна из планет не была похожа на другую, и даже тех, которые подходили для адаптированных людей, нашлось не так уж много.

Без технологической поддержки человечество, по сути дела, было крайне уязвимым. В пределах земных условий человечество не имело себе равных, но земные условия, хотя и не такие уж уникальные, встречались достаточно редко, а Главная Система вынуждена была торопиться, и она сумела – возможно, именно здесь, на Мельхиоре – разработать средства для того, чтобы выполнить эту работу в разумный срок. Клейбен знал об этих средствах и методах, и это знание порой заставляло его чувствовать себя богом.

Да, это было гораздо лучше, чем пост фальшивого диктатора Президиума, неукоснительно выполняющего все капризы и прихоти Главной Системы и празднующего свои ничтожные победы, словно мальчишка, стянувший кусок пирога, положенного оступиться на окошко. В отношении Главной Системы Айзек Клейбен боялся только одного и никогда не позволял себе задерживаться на этой мысли: когда-нибудь она устанет от всего, что ей приходится терпеть по милости ее преданных слуг, или станет чересчур подозрительной, или сочтет, что ей больше не нужен Президиум, – и тогда разнесет эту скалу на атомы.

* * *

Поскольку они ничего не помнили о своей жизни между тем моментом, когда подверглись гипнообработке на берегу Миссисипи, и пробуждением на борту космического корабля. Танцующая в Облаках и Молчаливая были потрясены внезапным переходом от нетехнологической культуры к тому, что казалось им поистине волшебным. Волшебным, но холодным, решила про себя Танцующая в Облаках. Ни свежего воздуха, ни теплого солнца, ни холодных зимних ночей, ни запаха деревьев и цветов. Стерильные стены, стерильная мебель и неестественные вещи. Ей понадобилось несколько дней, чтобы понять, как действует туалет, а душ казался ей своего рода пыткой. Еда, холодная и горячая, подавалась чудесным образом на больших подносах, но вкус у нее был не лучше, чем у лежалого сала.

Манка Вурдаль, как всегда, была холодной, отчужденной и снисходительной, но если ее и посещали новые приступы безумия, этого не было заметно. Козодой подозревал, что тут не обошлось без ментопринтера, но его действие не могло продержаться долго, и никто, кроме самой Вурдаль, не был бы удивлен, узнав, что она отправлена на Мельхиор для чего-то большего, чем исполнение служебных обязанностей.

Сам Козодой терялся в догадках, получил ли он отсрочку приговора или, наоборот, осужден пройти круги ада. Единственное, что было известно о Мельхиоре, это то, что он был тюрьмой, из которой никому еще не удавалось бежать, хотя, несомненно, люди, побывавшие там, возвращались назад, хотя бы изредка. Теперь он корил себя за то, что с порога отверг предложение Чена. Разумеется, на Мельхиоре его могли заставить и принять, и полюбить все, что угодно; его могли убедить даже в том, что небо красное, а сам он – брат-близнец Ласло Чена. Впрочем, Козодой утешался тем, что в любом случае оказался бы на борту этого корабля. Ворон и Вурдаль приняли предложение, а тем не менее они тоже здесь. Чен не из тех людей, что доверяют клятвам, на чем бы ему ни клялись.

Их высадили непосредственно в зоне высокой секретности, где было полно вооруженных охранников и автоматических следящих устройств, и там они прошли обработку. Женщины понимали только, что их собираются заточить в какой-то большой пещере; с их точки зрения, это было место, принадлежащее Внутренней Тьме, таинственная область, управляемая духами зла.

Их раздели, продезинфицировали, заковали, потом заклеили глаза, и в таком виде они совершили последнюю часть своего путешествия. Молчаливая пыталась протестовать, Танцующей в Облаках это тоже не слишком понравилось, но Козодой сумел убедить их в том, что, пока они не устроятся и т узнают, что к чему, в сопротивлении нет смысла. Про себя он сомневался, представится ли и потом такая возможность. Подобно Данте, его вынуждали сойти в ад, но в отличие от Данте у него не было Вергилия, который вывел бы его обратно.

В конце концов они очутились в маленькой пустой комнатке с контрольными мониторами под потолком. Когда наклейки с глаз убрали, Козодой увидел, что они остались втроем, а Ворона и Вурдаль заменила одетая в серую униформу женщина, которая выглядела так, словно ее вырубили из каменной глыбы. Она взглянула на маленькую клавиатуру, которую держала в руке, потом на пленников.

– Вы находитесь в исправительной колонии Мельхиор, – заявила она, словно они и сами не знали. – Стены этих туннелей необычайно толстые и прочные, и единственный выход отсюда – тот путь, по которому вы сюда попали. Начиная с этого момента вы будете находиться под постоянным наблюдением. Исправительная колония разделена на две части. Красный блок ячеек справа от входа – отделение строгого режима. Ячейки вполне комфортабельны, но полностью замкнуты, звуконепроницаемы и рассчитаны только на одного человека. Тот, кто попал туда, остается там навсегда. Там, внутри, нет ни единого квадратного миллиметра, который не находился бы под постоянным прослушиванием и наблюдением людей и компьютеров. Ничто, даже отходы жизнедеятельности, не выходит наружу без тщательного осмотра и анализа, и ничто не может попасть внутрь иначе как через входной шлюз, контролируемый компьютерами. Тех, кто находится внутри, может видеть каждый, потому что открытые стенки ячеек представляют собой индивидуальные силовые поля, прозрачные в одном направлении. Вам очень не понравится в отделении строгого режима!

Они приняли это к сведению.

– В другой части порядки более мягкие. По сути дела, это небольшой город, хотя правила в нем очень строги. Здесь отслеживается лишь общее поведение, но помните, что мы сможем, если понадобится, выделить вас из любой толпы и отыскать даже в самом укромном уголке. Ячейки здесь больше и рассчитаны на несколько человек. Для начала ячейку вам назначат, но если кто-то захочет перебраться в другую, это не запрещается. Все вещи, используемые там, одноразовые и саморазрушающиеся. Одежда не допускается. Довольно-таки трудно спрятать оружие или что-то еще на голом теле. Все, что вам потребуется, вы будете получать через автоматические раздатчики в центре помещения, там же вас будут кормить. Питание трехразовое, и ваша порция предназначена только вам, и никому другому. Сохранить ее на потом невозможно. Холодную воду найдете в центральном фонтане. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Вот и отлично, – продолжала женщина. – Продолжительность местных суток – двадцать пять часов, это считается наиболее удобным для закрытых помещений. На сон отводится восемь часов. После звонка, отмечающего отбой, освещение начинает гаснуть, и вы должны быть в ячейке не позже чем через десять минут – до того как оно погаснет совсем. Всякий, кто остался снаружи или позволяет себе излишне шуметь, будет сурово наказан. Все больные должны обращаться в медицинский пункт. Это основные правила. Остальному вас научат товарищи по заключению. Когда вы понадобитесь, за вами придут. Любые проявления насилия, сопротивления и все, что мы квалифицируем как нарушение порядка, приведут вас в отделение строгого режима и сделают первоочередными кандидатами на эксперименты. Многие заключенные уже неоднократно подверглись экспериментам. Приглядитесь к ним и прикиньте цену. Теперь последнее – и вы сможете войти. Вам предстоит жить здесь до самой смерти, так что смиритесь с этим и постарайтесь приноровиться. А сейчас пройдите по одному в ту дверь. На той стороне можете подождать остальных.

За дверью оказалось совсем крохотное помещение, залитое неярким зеленоватым светом. Голос из громкоговорителя произнес:

– Встаньте на маленькую платформу и прижмитесь лицом и всем телом к ткани, натянутой перед ней. Оставайтесь в этом положении до тех пор, пока я вам не скажу.

Ткань была похожа на чрезвычайно тонкую, но необычайно плотную сетку. Козодой прижался к ней и почувствовал, как такая же сетка охватывает его тело сзади. В глаза ему ударил яркий свет, он зажмурился и внезапно почувствовал сильную жгучую боль в спине и на лице. Он едва не закричал, но сдержался, чтобы не уронить достоинства.

Все кончилось быстро. Сетка спала, и техник приказал ему пройти вперед в открытую дверь. Козодой огляделся и впервые увидел самую сердцевину Срединной Тьмы.

Согласно верованиям хайакутов, существовало великое множество различных духов, над которыми стоял один, всевидящий, всеведущий и всемогущий Творец, Дух-Отец, по чьему образу и подобию сотворено было человечество.

Была, разумеется, и враждебная сила, чье существование допускалось Творцом, ибо Он сотворил человека в порядке эксперимента, а может, ради забавы, в надежде со временем обрести достойного собеседника. Человеческие души являлись низшими среди прочих духов, но могли возвыситься, почитая Творца и своими поступками доказывая, что достойны подняться выше срединных духов – духов природы. В отсутствие зла, в отсутствие боли и искушений люди уподобились бы срединным духам, но победа над злом давала им право наслаждаться обществом самого Творца. Собственно, ради того, чтобы люди могли проявить себя, и явилась Тьма, которой было дозволено править всюду, где она сможет править. Люди рождались в области Внешней Тьмы, где были в равной степени подвержены влиянию добра и зла. Просветлив свои души, они могли отвергнуть зло, но им противостояли духи Срединной Тьмы, извращавшие самую суть вещей, а во Тьме Внутренней, где, собственно, и был источник зла, обитал Некто, чье имя на хайакутском означало "Извратитель". Он был чрезвычайно могуществен, но это было необходимо, дабы люди подвергались действительно серьезному испытанию – ведь без стоящего врага борьба теряет смысл.

Козодой не отличался особой религиозностью, но сейчас он воочию убедился, что Срединная Тьма существует и он находится в самой ее сердцевине. Как бы ни были далеки друг от друга культура хайакутов и средневековая итальянская культура Данте, в них можно было уловить один и тот же вопрос и увидеть, хотя и с разных сторон, близкие вещи. Теперь он понял наконец, почему всегда подсознательно ощущал свою неразрывную связь с древним чужеземным поэтом. Разные культуры набрасывали на истину каждая свой покров, но сама истина была едина.

Из двери вышла Танцующая в Облаках, и, едва взглянув на нее. Козодой сразу понял смысл болезненной процедуры. На ее щеках отчетливо выделялись яркие серебристые линии; тонкие, словно проведенные карандашом, они начинались под глазами, расходились в стороны, одновременно утолщаясь, и, поворачивая обратно, разделялись на пучок тоненьких стебельков, напоминающие лепестки. Рисунок, казалось, впитывал свет и наверняка должен был светиться в темноте. Коснувшись ее лица, он ощутил под пальцами лишь гладкую кожу. Линии, очевидно, были вживлены в нее и чем-то напоминали табличку с серийным номером, которыми снабжается любая машина. Рисунок не был уродлив и не обезображивал лица, но Козодою было тошно от одной только мысли, что теперь от него не избавиться до конца жизни. Такие же метки на лице Молчаливой выглядели более естественно, хотя по цвету контрастировали с приглушенными красными, зелеными, синими и оранжевыми тонами ее татуировок.

Козодой сразу же сообразил, для чего это сделано. Можно притвориться кем угодно, можно украсть одежду или униформу; но с таким лицом далеко не уйдешь, а в темноте туннелей метки наверняка должны ярко светиться, представляя собой превосходную мишень. Без сомнения, в них содержалась какая-нибудь синтетическая смесь, легко прослеживаемая сенсорами и, возможно, уникальная для каждого заключенного. Вот так, наверное, они и находят в толпе нужного человека, подумал Козодой. На спине, на уровне лопаток, таким же серебряным светом сияли полоски, протянувшиеся почти от плеча до плеча, шириной сантиметров пять. На них черным была впечатана цепочка знаков на языке, которого даже Козодой не понимал; это явно был номер и идентификатор заключенного. На спине Молчаливой они выглядели чем-то явно излишним.

– Демоны заклеймили нас, – прошептала Танцующая в Облаках. – И даже если мы выберемся отсюда, нам придется носить эти метки, видные всем.

Козодой кивнул.

– Ну вот и все… – Он повернулся и окинул взглядом унылые стены. – Никогда не думал, что преисподняя такая серая.

– Серость хуже всего, – откликнулась Танцующая в Облаках. – Место, откуда изгнана вся красота, вся радость и надежда. Место, где нет цветов.

От входа хорошо просматривалось все полукружие тюрьмы. Скала была серой от природы, а все остальное было выкрашено ей под цвет и сливалось в неразличимое ничто. Ячейки, камеры или как их еще назвать, помещались с трех сторон, поднимаясь ступенями от пола до потолка, самое меньшее на четыре яруса. Они тоже были серыми, хотя из каждого дверного проема падал тусклый лучик света. Вездесущую серость нарушал только ровный и приглушенный красный цвет блока ячеек, расположенных справа, в стороне от прочих. У этих камер не было дверей, только три стены, открытые спереди, а внутри они были ярко освещены. В каждой камере имелась койка, туалет, умывальник – и ничего больше, а их одинокие обитатели сидели неподвижно или расхаживали от стены к стене.

Уступы и ячейки шли по кругу, образуя нечто вроде мрачного амфитеатра, в центре его помещалось несколько кубических зданий того же унылого серого цвета, вокруг которых бесцельно слонялись заключенные. От толпы отделился стройный человек неопределенного возраста и направился к вновь прибывшим. Он был светлокож, и обе женщины, никогда раньше не видавшие уроженцев Северной Европы, сперва подумали, что видят ожившего мертвеца. У него были необычайно густые и очень светлые волосы, ниспадавшие почти до пояса, но никаких признаков бороды или усов, чему Козодой, знавший, как обычно выглядят европейцы, слегка удивился. На теле у него кое-где проступали синяки и кровоподтеки, особенно хорошо заметные на светлой коже, на щеках был такой же рисунок, а полосу на спине скрывали длинные волосы.

– Привет, – сказал незнакомец мягким низким тенором. – Мое имя Хендрик ван Дам, хотя чаще меня зовут Блонди, особенно англикане (должно быть, он хотел сказать "англичане") и все, кто говорит на этом языке. – У него был мягкий приятный североевропейский акцент. – Меня попросили встретить вас и помочь вам устроиться. – Он немного помолчал. – Английский вам подходит, не так ли? Мне говорили…

– Да-да, вполне подходит, – ответил Козодой. – Это единственный язык, которым владеем все мы. Меня зовут Джокватар, что означает "Бегущий с Козодоями". Чаще меня называют просто Козодоем, но в тех кругах, где говорят по-английски, я известен еще как Джон Найтхок или сокращенно – Хокс. Это мои жены Чаудипату, или Танцующая в Облаках, и Маситучи, или Молчаливая, которую мы зовем так, потому что у нее нет языка и она не может сказать, как ее зовут на самом деле.

– Вы, наверное, из Америки, – заметил ван Дам. – Ваших соотечественников здесь немного, хотя кое-кого, конечно, присылают. Я должен был бы сказать вам "добро пожаловать", но тут это как-то не к месту.

Козодой понимающе кивнул:

– Что верно, то верно.

– Я знаю номер жилища, которое вам назначили, но сперва нам лучше сходить вниз, к раздатчикам. Вам надо немного поесть и отдохнуть, потом получить постели и прочее, а потом уже идти наверх. Те, кто больше отсидел, очень ревностно относятся к своим привилегиям, так что вам придется жить наверху и в стороне. Впрочем, внутри все ячейки одинаковы, так что это не имеет особого значения. Видите ли, когда не дозволено ничего большего, люди начинают придавать излишнее значение таким мелочам.

Они медленно спускались по скальным ступеням;

Танцующая в Облаках бросила взгляд влево и тихонько охнула:

– Эта пара, вон там, они что, всегда занимаются этим у всех на виду?

– О да, – равнодушно ответил ван Дам. – Вы еще и не такое увидите; некоторые занимаются этим с большой страстью, а некоторые – весьма нетрадиционными способами, можно сказать, отклоняющимися от нормы.

– Но.., ведь никто даже не обращает внимания!

– У нас здесь ничего нет. Читать нечего, писать нечем, рисовать нечем, даже спортом заняться не с чем. Можно проводить время в разговорах, но рано или поздно все темы оказываются исчерпанными. Со стороны кажется, что нас здесь много, но на самом деле наше общество очень немногочисленное, хотя иногда и прибывают новички. Здесь есть несколько буянов, но даже они ведут себя относительно смирно, потому что насилие неукоснительно и сурово наказывается. И вот люди делают, что могут. Обычные моральные ограничения быстро теряются, а заниматься состязаниями в беге или борьбе и тому подобном можно лишь до тех пор, пока не выдохнешься. И вот они спят, едят и занимаются сексом, кому какой по нраву. Забеременеть невозможно, а если женщина попадает сюда беременной, это сразу же устраняют. Здесь нет ничего, кроме бесконечной скуки, даже секс в конце концов приедается. И тогда люди просто ждут, когда их вызовут.

– Вызовут? – эхом отозвался Козодой. – Кто? И куда?

– В Институт. Человеческий ум, эмоции, тело, воля – они играют этим, как пожелают. Мы – их игрушки, понимаете? Вы еще встретите кое-кого, с кем они уже поиграли. Поначалу вы, наверное, будете потрясены, возможно, потеряете аппетит, но потом станете относиться к ним так же безразлично, как и все. Но даже видя эти увечья и уродства, люди почти хотят, чтобы их вызвали. Что угодно, лишь бы избавиться от скуки. Вы сами убедитесь.

– Давно ли вы здесь? – спросила Танцующая в Облаках.

– Честно говоря, не знаю. Сперва, когда я только попал сюда, я считал дни по периодам сна, но рано или поздно сбивался со счета, и наконец мне уже надоело начинать все сначала. Волосы отрастают примерно на шесть миллиметров в месяц, и до сих пор я ни разу не стригся. Когда я прибыл, они были довольно короткими. И еще я провел некоторое время в Институте – думаю, что был там недолго, но трудно сказать наверняка.

– И когда-нибудь, – сурово подытожила Танцующая в Облаках, – мы все сойдем с ума.

– Нет, здесь даже этого не получится. Они хорошо умеют улавливать приближение безумия. Тогда они забирают человека, обрабатывают – и все в порядке. Они почти никогда не ошибаются. Схватывают это очень рано, когда люди и сами еще ничего не понимают.

Козодой содрогнулся:

– И никто не пробовал бежать?

– Как? Ногтями и зубами пробиться через полсотни метров скалы? И что потом? Летать в пустоте? Единственный путь – через ту дверь, в которую вы вошли, – потом через запутанные туннели и бесчисленные воздушные шлюзы, которые все как один контролируются. Но если даже пройти этот путь, что еще никому не удавалось, – корабли приходят сюда не чаще двух раз в месяц и остаются у причала в лучшем случае несколько часов и при этом тщательно охраняются. Доступ на корабли полностью контролируется. Я слышал, что как-то раз кто-то прорвался в Институт и взял каких-то важных заложников. Компьютерная система безопасности взяла его, наплевав на заложников. Нет, я знаю только три пути отсюда.

– Один – это, наверное, смерть, – сказала Танцующая в Облаках так, словно эта мысль не казалась ей такой уж непривлекательной.

– Да. Другой – это пережить все эксперименты и, когда из тебя выкачают все, что можно, стать прислужником или уборщиком в жилом секторе. Разумеется, у них есть роботы и все прочее, но такие уж это люди, что им хочется иметь рабов, чтобы было кем помыкать и кому удовлетворять их капризы. Но сымитировать это невозможно. Они десять раз проверят тебя вдоль и поперек, прежде чем перекодировать.

– Но вы говорили о трех путях, – заметил Козодой.

– Да. Те, кто правит этим местом, во многих отношениях похожи на нас. Если они решат, что у кого-то есть таланты, способности или идеи, которые расширят их власть, то могут взять его на работу в Институт. Это, по сути дела, такая же тюрьма, но там по крайней мере скучать не приходится.

Они подошли к большому кубическому зданию в центре амфитеатра. Автоматические раздатчики как раз выдавали еду на пластиковых подносах. Все здесь управлялось компьютером, и, чтобы автоматы запомнили человека, требовалось приложить лицо к специальному углублению. Порции отмерялись индивидуально, а подносы и столовые приборы были кодированы индивидуальным кодом, и после еды их полагалось бросить в мусорные ящики, стоящие внизу. Если же заключенный упрямо старался оставить какой-то предмет у себя, тот начинал распадаться и через несколько часов превращался в вонючую грязь.

Постельные принадлежности состояли из двух простыней и наволочки, которые тоже надо было выбрасывать каждое утро перед завтраком; новые выдавались вечером, после ужина. Туалетные принадлежности отмерялись довольно скудно, и получить новый комплект можно было, только сдав то, что осталось от старого. Поев, Козодой и его женщины обнаружили, что еда здесь, хотя и сытная, еще безвкуснее, чем на корабле, потом они собрали свои скудные пожитки и последовали за ван Дамом к самому верхнему уровню жилых ячеек. По крайней мере в физической нагрузке недостатка не будет, подумал Козодой.

Ячейка размером примерно три метра на четыре была обставлена по-спартански, но функционально. Вдоль боковых стен стояли двухъярусные койки, а в глубине располагался открытый туалет, умывальник с холодной и горячей водой, вешалка для полотенец, полочка для туалетных принадлежностей – и все. Ван Дам рассказал, что заключенные ходят в душ два раза в неделю и об этом объявляется перед очередной кормежкой; полагалось сначала принять душ, а потом уже получить еду. Душевые кабинки были расположены перед сектором строгого режима и, разумеется, просматривались насквозь. Отказавшихся от душа лишали еды.

Дверей в ячейке не было, но на время сна устанавливалось силовое поле. Ван Дам предупредил, что внутри помещений за заключенными постоянно следят и поэтому все стараются как можно дольше оставаться снаружи. Танцующая в Облаках подошла к дверному проему и оглядела мрачную пещеру.

– Удивляюсь, – сказала она, – как это вы до сих пор не взбунтовались. Вас было бы невозможно остановить.

– Наоборот, – возразил ван Дам. – Компьютеры думают в миллион раз быстрее человека, а силовое поле удержит кого угодно – и должен сказать, это очень болезненно, – а потом зачинщикам предстоит путешествие в госпиталь, и, вернувшись, они никогда уже не думают о таких вещах. Поверьте мне. Я уже видел тех, кто пытался. – Он вздохнул. – Ну, вот и все. Остальное вы сообразите сами, по ходу дела. Я покажу вам, как застилать постель и пользоваться туалетом, и на этом закончим. Тюрьма никогда не бывает переполненной, так что этот уровень не очень населен. Если вам захочется занять другую комнату, из тех, которые еще ни за кем не закреплены, можете свободно это сделать. Кстати, тут живут еще двое новичков. Они прибыли недели две назад. Комната сорок два. Сестры. По-моему, китаянки. Вам они, наверное, понравятся. Интересная пара. Но у них очень скверные шрамы, так что будьте готовы к этому. Впрочем, они получены не здесь, такими их привезли.

Блондин покинул их и медленно побрел к центру амфитеатра. Женщины глядели ему вслед, не понимая, зачем вообще торопиться в таком месте.

Козодой подошел к ним сзади и обнял их.

– Простите, что втянул вас в это дело. Я виноват, и…

– Мы сами приняли решение, – перебила Танцующая в Облаках. – И теперь будем делать то, что сделал бы на нашем месте всякий хайакут. Постараемся выжить и будем ждать.

Он сухо и невесело усмехнулся:

– Ждать? Чего?

– Случая. Шанса. Откровения. Чего угодно. Может быть, даже пяти золотых перстней.