– Сюда вошла пуля, – сказал Макс Фортон, указывая на отверстие с ровными краями, расположенное точно в центре лобовой кости.

Я сел на кучу сухих водорослей и снял дробовик с плеча. Маленький аптекарь осторожно ощупал края пулевого отверстия сначала средним, затем большим пальцем.

– Разрешите мне взглянуть на него еще раз, – сказал я. Макс Фортон поднял череп с земли и протянул его мне со словами: «Он такой же, как все остальные.»

Череп я осмотрел, не прикасаясь к нему, и кивнул. После секундного колебания Фортон нерешительно опустил его на траву возле моих ног.

– Такой же, как все остальные, – повторил он, протирая очки носовым платком. – Я подумал, что вам захочется посмотреть на один из них, поэтому подобрал этот на месте захоронения. Рабочие из Банналека еще копают.

– Сколько там всего черепов? – спросил я.

– Найдено тридцать восемь, в списке тридцать девять. Они сложены недалеко от могилы, на краю пшеничного поля, принадлежащего Ле Биану. Люди еще работают. Они закончат, когда придет Ле Биан.

– Пойдемте туда, – сказал я, подобрал ружье и зашагал, выбирая дорожку между валунами. Слева шел Фортон, справа мой пес по кличке Мом.

– У него список? – спросил я, раскуривая трубку. – Вы ведь сказали, что есть список.

– Да, был найден медный цилиндр, а в нем свернутый в трубку лист, – ответил маленький аптекарь и, помолчав, добавил: – Вам бы лучше не курить здесь. Если искра попадет на пшеницу…

– О, у меня есть крышка, – сказал я с улыбкой. Крышка была сделана в виде башенки, и Фортон с любопытством наблюдал, как я прилаживаю ее к пылающей трубке.

– Лист изготовлен из плотной желтой бумаги, – продолжал аптекарь, – медный цилиндр предохранил его от порчи, и выглядит он, должно быть, так же, как в 1760 году. Впрочем, вы сами увидите.

– Список датирован?

– Да, апрелем 1760 года. Сейчас он у бригадира Дюрена. Кстати, он написан не по-французски.

– Не по-французски? – удивился я.

– Да, – важно сказал Фортон, – он написан по-бретонски.

– Но в 1760 году никто не использовал бретонский язык ни для письма, ни для печати, – возразил я.

– Кроме священников и монахов, – заметил аптекарь.

– Я только раз слышал о монахе, который писал по-бретонски.

– Вы имеете в виду… Черного монаха? – осторожно спросил Фортон.

Я кивнул.

Фортон открыл рот, чтобы заговорить, но ограничился тем, что крепче зажал зубами пшеничный стебель, который он жевал уже несколько минут.

– Так что же Черный монах? – попытался я вызвать его на разговор, хотя знал, что легче достать с неба звезду, чем заставить заговорить упрямого бретонца. Минуту или две мы прошли в молчании.

– А где сейчас бригадир Дюран? – спросил я, одновременно пытаясь выманить Мома из пшеницы, которую он топтал так безжалостно, будто это был обычный вереск. Пока я говорил, мы вышли к тому месту, откуда был виден дальний край пшеничного поля и темные серые скалы за ним.

– Дюран там. Вон он – стоит чуть позади мэра.

– Вижу, – сказал я, и мы начали спускаться через вереск по выжженной солнцем и вытоптанной скотом тропе.

Ле Биан, мэр Мэн-Гилдаса, махнул мне рукой. Я подошел, одной рукой прижимая ружье, а другой отряхивая одежду от приставших к ней пшеничных остей.

– Тридцать восемь черепов, – сказал Ле Биан высоким, пронзительным голосом. – Одного не хватает, но я против дальнейших поисков. Фортон, вероятно, сказал вам об этом?

Я пожал руку мэра и поздоровался с бригадиром Дюраном.

– Я против дальнейших поисков, – повторил Ле Биан, нервно теребя одну из массивных пуговиц, которые словно серебряный накладной нагрудник боевых доспехов, украшали перед его черного бархатного камзола.

Дюран презрительно поджал губы и, подкрутив огромный ус, положил руку на саблю, висевшую у него на поясе.

– Что касается меня, – заявил он, – то я готов продолжать поиски.

– Поиски чего? Тридцать девятого черепа? – спросил я. Дюран кивнул. Прищурившись, он поглядел на освещенное ослепительным солнцем море. Тяжелые, словно расплавленное золото, волны катились по нему до самого горизонта. Я проследил за взглядом бригадира. На мрачной, в пятнах солнечных бликов скале сидел большой баклан – неподвижно, задрав к небу уродливую голову.

– Где список, Дюран? – спросил я.

Жандарм порылся в сумке и вынул медный цилиндр, длиной около фута. С трудом отвинтив крышку, он вытряс оттуда свернутый лист плотной желтой бумаги, исписанной с обеих сторон, и с согласия Ле Биана передал его мне. Почерк был крупный и небрежный, чернила выцвели до тускло- коричневого цвета. Разобрать я ничего не мог.

– Ле Биан, – с досадой сказал я, – переведите это, будьте добры. Мне кажется, что вы слишком таинственны без всяких на то оснований.

Ле Биан подошел к краю ямы, где работали три землекопа из Банналека, что-то сказал им по-бретонски и обернулся ко мне.

Я подошел и заглянул в яму. Рабочие взялись за квадратный кусок парусины, прикрывавший нечто, похожее на кучу булыжников.

– Смотрите, – резким голосом произнес Ле Биан. Я глянул. Куча внизу оказалась сложенной из черепов. По песчаному откосу я спустился вниз и подошел к рабочим. Они отложили ломы и лопаты и угрюмо поздоровались, вытирая загорелыми руками потные лица.

– Сколько? – спросил я на бретонском.

– Тридцать восемь, – ответили мне.

Я огляделся. Недалеко от кучи черепов виднелись два холмика человеческих костей. Отдельно были сложены разбитые и ржавые металлические предметы. Вглядевшись, я смог различить ржавые штыки, сабельные лезвия и даже косы. Там и сям виднелись потускневшие пряжки с обрывками отвердевших кожаных ремней.

Я поднял несколько пуговиц и пряжку поясного ремня. Пуговицы были украшены английским королевским гербом. На пряжке виднелась эмблема рода войск и номер «27».

– Сколько я от деда слыхал про эту напасть, – сказал один из рабочих. – Двадцать седьмой пехотный полк. Они высадились здесь и взяли приступом форт.

– О! – воскликнул я, – так значит это кости английских солдат?

– Да, – подтвердил рабочий из Банналека.

Ле Биан, стоящий на краю ямы, позвал меня. Я отдал пряжку и пуговицы рабочим и выбрался наверх.

Мом подпрыгнул и лизнул меня в лицо, видимо радуясь моему благополучному возвращению.

– Теперь мы знаем, чьи это кости, – сказал я, отстраняя собаку. – Что вы намерены с ними делать?

– Час назад, – гневно заговорил Ле Биан, – здесь проезжал какой-то англичанин в двуколке, направляясь в Квимперль. Что бы, вы думали, он пожелал?

– Купить эти кости-останки? – предположил я, улыбаясь.

– Да. Свинья! – визгливо выкрикнул мэр Сэн-Гилдаса. – Жан Мари Трегунк, тот самый, что обнаружил эти кости, стоял вот здесь, где сейчас стоит Макс Фортон. Знаете, что он ответил? Он сплюнул и сказал: «Английская свинья! Неужели я похож на осквернителя могил?»

Я знал Трегунка. Это был молчаливый голубоглазый бретонец, который мог позволить себе кусок мяса раз в год – на Рождество.

– Сколько предлагал этот англичанин? – спросил я.

– Двести франков за один череп.

Я подумал об охотниках за редкостями, скупающих реликвии на полях сражений гражданской войны.

– 1760-ый – как давно это было, – сказал я.

– Уважение к мертвым никогда не умрет, – произнес Фортон.

– Английские солдаты пришли сюда убивать ваших отцов и жечь ваши дома, – осторожно добавил я.

– Они были ворами и убийцами, но теперь они мертвы, – сказал Трегунк, незаметно подошедший со стороны бугра. Он был в промокшей фуфайке и на плече держал удочку.

– Сколько вы зарабатываете в год, Жан Мари? – спросил я, повернувшись, чтобы пожать ему руку.

– Двести двадцать франков, месье.

– Сорок пять долларов в год, – подытожил я. – Нет, вы заслуживаете большего, Жан. Не согласились бы вы присмотреть за моим садом? Моя жена хотела, чтобы я спросил вас об этом. Думаю положить вам сто франков в месяц. Пойдемте, Ле Биан, пойдемте, Фортон, и вы тоже, Дюран. Мне еще нужно, чтобы кто-нибудь перевел этот список на французский.

Трегунк стоял, не сводя с меня широко открытых глаз.

– Вы можете начать сегодня же, – сказал я с улыбкой, – если плата вас устраивает.

– Устраивает, – ошеломленно сказал Трегунк, пытаясь найти в карманах свою трубку. Глядя на него, Ле Биан пришел в раздражение.

– Тогда идите и работайте, – потеряв терпение закричал мэр и Трегунк, то снимая кепку, то хватаясь за удилище, побрел через вересковую пустошь по направлению к Сэн-Гилдасу.

– Вы предложили ему больше, чем получаю я, – сказал мэр, оторвавшись от созерцания собственной пуговицы.

– Полноте, – сказал я, – за ваше жалование вы только и делаете, что играете в домино с Фортоном в гостинице «Груа».

Ле Биан покраснел, Дюран звякнул саблей и подмигнул Максу Фортону. Смеясь, я взял под руку обиженного главу магистрата.

– Под скалой есть немного тени, – сказал я, – пойдемте, Ле Биан, вы прочтете мне список.

Мы вошли в тень. Я лег на землю, положил голову на руки и приготовился слушать.

Жандарм Дюран сел и занялся подкручиванием усов. Фортон, опершись на скалу, протирал очки, обводя нас взглядом близоруких глаз. Мэр Ле Биан разместился в центре, развернул желтый бумажный лист и разгладил его руками.

– Сначала, – объявил он, – я раскурю свою трубку, и пока раскуриваю расскажу вам все, что слышал раньше о штурме крепости. Я слышал это от своего отца, он – от моего деда.

Мэр качнул головой в направлении разрушенного форта – небольшого квадратного строения из камня, от которого остались лишь полуразрушенные стены на обрывистом морском берегу. Затем он не торопясь вынул кисет, кремень, жгут и трубку с длинным чубуком, снабженную микроскопической головкой из обоженной глины. Чтобы набить такую трубку табаком, требуется десять минут кропотливого труда. Чтобы выкурить ее, достаточно четырех затяжек. Это очень по-бретонски – курить такую трубку. Ее бы следовало сделать символом Бретани.

– Итак? – сказал я, закуривая сигарету.

– Эта крепость, – сказал мэр, – была построена Людовиком XIV. Англичане дважды разрушали ее до основания. Людовик XV отстроил ее заново в 1739 году. В 1760-м англичане взяли ее приступом. На трех кораблях они внезапно вышли из-за острова Груа, взяли штурмом форт, разграбили Сэн-Жульен и напали на Сэн-Гилдас, пытаясь его поджечь.На моем доме до сих пор видны следы пуль. Отпор англичанам дали жители Банналека и Лориена, вооруженные вилами, косами и мушкетонами. Тридцать восемь англичан, не успевших тогда спастись бегством, сейчас лежат в раскопанной нами могиле.

– А тридцать девятый? – спросил я, докурив сигарету.

Мэр, наконец, набил свою трубку и убрал кисет.

– Тридцать девятый… – пробормотал он, зажав чубук скверными зубами. – Тридцать девятый череп меня не касается. Я распорядился прекратить раскопки.

– Но кому… кому принадлежит отсутствующий череп? – я был любопытен и настойчив.

Мэр, казалось, был озабочен только тем, чтобы высечь искру на трут. Наконец трут затлел. Мэр поднес его к трубке, сделал четыре вышеупомянутые затяжки, выбил пепел и водворил трубку в карман.

– Отсутствующий череп? – спросил он.

– Да, – нетерпеливо подтвердил я.

Мэр неспеша развернул лист и начал переводить с бретонского на французский. Вот что он прочел:

«Утесы Сэн-Гилдаса, 13 апреля 1760 года.

В этот день по приказу графа Суасикского, главнокомандующего бретонскими войсками, стоящими в Керселекском лесу, тела тридцати восьми английских солдат 27, 50 и 72 пехотных полков были похоронены здесь, вместе с их оружием и амуницией».

Мэр прервал чтение и взглянул на меня.

– Продолжайте, Ле Биан, – предложил я.

– С ними, – продолжил мэр, перевернув лист на другую сторону, – было захоронено тело изменника, предавшего крепость в руки англичан. Обстоятельства его смерти таковы. По приказу благороднейшего графа Суасикского изменника клеймили раскаленным наконечником стрелы. Клеймо было поставлено на лоб и прижато так крепко, что раскаленное железо должно было оставить след даже на кости черепа. Затем изменника вывели и поставили на колени. Он признал, что провел англичан от острова Груа. Он был французом и лицом духовного звания. Презревши долг, показал англичанам проход к форту. Тайну этого прохода он вызнал на исповеди у одной юной бретонки, которая часто плавала от острова Груа к форту, чтобы повидать своего мужа. Когда форт пал, девушка, обезумевшая от смерти мужа, разыскала графа Суасикского и поведала ему о том, что монах вынудил ее рассказать на исповеди все, что она знала о крепости. Монах пытался переправиться через реку из Сэн-Гилдаса в Лориен, но был задержан. После своего ареста он проклял девушку, Мари Тревек…

– Как! – воскликнул я, – Мари Тревек!

– Да, – подтвердил Ле Биан, – проклял девушку Мари Тревек, всю ее семью, родственников и потомков. Во время расстрела монах стоял на коленях. Он имел на лице кожаную маску, поскольку солдаты бретонцы отказывались стрелять, если лицо его не будет закрыто. Этим монахом был аббат Сорге, более известный как Черный монах из-за смуглого лица и темных бровей. Его захоронили, но перед этим вбили в сердце осиновый кол.

Ле Биан остановился, посмотрел на меня, и, поколебавшись, вручил манускрипт Дюрану. Жандарм взял его и вложил в медный цилиндр.

– Таким образом, – сказал я, – тридцать девятый череп принадлежит Черному монаху.

– Да, – подтвердил Фортон, – и я надеюсь, что его найдут.

– Я запретил продолжать работы, – раздраженно сказал мэр. – И вы слышали это, Макс Фортон.

Я встал и поднял ружье. Подошел Мом и сунул голову мне в руку.

– Прекрасная собака, – заметил Дюран, тоже поднимаясь.

– Почему вы не хотите найти его череп? – спросил я Ле Биана. – Было бы любопытно посмотреть, действительно ли стрела прожгла кожу до кости.

– Там есть еще кое-что, но я не стал читать, – пробурчал мэр. – Хотите знать, что это?

– Да, конечно, – удивленно ответил я.

– Дайте документ, Дюран, – сказал мэр. Затем он прочитал:

«Я, аббат Сорге, пишу это собственной кровью. Мои судьи принудили меня к этому. В этих строках я заключаю свое проклятие. Да падет оно на Сэн-Гилдас, на Мари Тревек и на ее потомство. Я вернусь в Сэн-Гилдас, когда мои останки будут потревожены. Горе тому англичанину, который коснется моего клейменного черепа!»

– Чушь! – сказал я. – Вы действительно верите, что это написано его собственной кровью?

– Я проверю это, – сказал Фортон. – Запрошу месье Леме-ра, хотя у меня и без этого много работы.

– Обратите внимание, – сказал Ле Биан, протягивая мне список, – внизу имеется подпись:«Аббат Сорге».

Я с любопытством поглядел на бумагу.

– Да, это Черный монах, – сказал я. – Он был единственным, кто мог писать на бретонском. Очень интересное открытие, хотя бы потому, что наконец рассеялась тайна, покрывавшая исчезновение Черного монаха. Вы, конечно, отошлете бумагу в Париж, Ле Биан?

– Нет, – уперся мэр, – она будет захоронена в той же яме, где лежат останки Черного монаха.

Взглянув на него я понял, что любые аргументы будут бесполезны, но все же сказал:

– Это будет потерей для исторической науки, месье Ле Биан.

– Тем хуже для нее, – ответил просвещенный мэр Сэн-Гилдаса.

***

Разговаривая между собой, мы неторопливо вернулись к могиле. Банналекские рабочие переносили кости английских солдат на кладбище Сэн-Гилдаса, где уже виднелись женщины в белых чепцах и темная ряса священника. Они готовились к молитве среди кустов небольшого кладбища.

– Они были ворами и убийцами, но теперь они мертвы, – пробормотал Макс Фортон.

– Уважайте мертвых, – отозвался мэр, наблюдавший за бан-налекскими рабочими.

– В документе было написано, что Мари Тревек, живущая на острове Груа, была проклята монахом – проклята она и ее потомки, – сказал я,тронув руку Ле Биана. – Была некая Мари Тревек, вышедшая замуж за Ива Тревека из Сэн-Гилдаса.

– Это она и есть, – сказал Ле Биан, искоса глядя на меня.

– О! – воскликнул я, – так они были предками моей жены!

– Вас не страшит проклятие? – спросил Ле Биан.

– Что вы! – рассмеялся я.

– А тот случай с Пурпурным императором? – нерешительно спросил Макс Фортон.

Я невольно вздрогнул и посмотрел на аптекаря. Затем пожал плечами и стал пинать булыжник, лежащий на краю могилы и почти полностью скрытый в земле.

– Вы что, думаете Пурпурный император допился до безумия оттого, что был в родстве с Мари Тревек? – спросил я презрительно.

– Разумеется, нет, – поспешно ответил Макс Фортон.

– Разумеется, нет, – повторил мэр. – Я только… Послушайте, что вы там пинаете?

– А что? – сказал я и, машинально ударив ногой еще раз, поглядел вниз. Округлый булыжник, освободившись от земли, выкатился к моим ногам.

– Тридцать девятый! – воскликнул я. – Черт возьми, это котелок Черного монаха! Гляньте! Вот и клеймо на лбу!

Мэр отступил, за ним и Макс Фортон. Последовала пауза, во время которой я глядел на них, а они на все что угодно, кроме меня.

– Мне это не нравится, – сказал наконец мэр сиплым высоким голосом. – Мне это не нравится. Он вернется в Сэн-Гилдас, когда его останки будут потревожены, гласит документ. Я… мне это не нравится, месье Даррел!

– Бред! – сказал я. – Этот чертов монах сейчас там, откуда нет выхода. И ради бога, Ле Биан, не говорите мне больше подобные глупости.

Мэр странно посмотрел на меня.

– И он написал: «англичанин», а вы англичанин, месье Даррел.

– Вы знаете, что я американец.

– Это одно и то же, – сказал мэр Сэн-Гилдаса упрямо.

– Нет не одно! – возразил я и раздраженно пнул череп. Он скатился в яму и замер на дне.

– Закопайте его, закопайте и бумагу, если вы так настаиваете, – сказал я, – хотя, по-моему, вам следует отослать документ в Париж. Не хмурьтесь, Фортон, ведь вы не верите в оборотней и приведения. Эй! Что это с вами, Ле Биан? На что вы так уставились?

– Пойдемте, пойдемте, – бормотал мэр непослушными губами. – Пора уходить отсюда. Вы видите? Вы видите, Фортон?

– Вижу, – прошептал Макс Фортон, бледный от страха. Спустя секунду они уже бежали по залитому солнцем пастбищу, и я бежал за ними, требуя объяснить в чем дело.

– А в том! – дребезжащим голосом закричал мэр, задыхаясь от ужаса. – Череп опять выкатился из ямы! – И он ударился в бешеный галоп. Макс Фортон не отставал от него.

Я наблюдал, как они, не разбирая дороги, несутся по пастбищу, и заинтригованный возвратился к могиле.

Череп лежал на том же месте. Секунду я стоял, глядя на него. Внезапно холодная дрожь прошла по моему позвоночнику. Я повернулся и пошел назад. Пот капал с каждого волоска на моей голове. Я прошел шагов двадцать, и вдруг меня поразила абсурдность происходящего. Я остановился и пошел назад с пылавшим от стыда и досады лицом.

Череп лежал на том же месте.

– Вероятно вместо черепа я сбросил туда камень, – сказал я сам себе. Затем прикладом ружья столкнул череп в яму и проследил, как он катился вниз. Как только череп коснулся дна, Мом, мой пес, поджал хвост, заскулил и бросился бежать.

– Мом! – кричал я, удивленный и рассерженный, но пес только ускорял бег. От изумления я не мог вымолвить ни слова.

– Что случилось с собакой? – думал я. – Никогда раньше Мом не позволял себе таких выходок.

Машинально я заглянул в яму, но не увидел черепа. Он лежал у моих ног, касаясь их.

– Боже! – вырвалось у меня. Ни о чем не думая, я ружейным ложем сильно ударил по черепу. Он несколько раз перевернулся в воздухе и скатился по откосу в яму. Затаив дыхание я смотрел на него. Мысли путались в голове. Я отступил от ямы на шаг, не теряя черепа из виду. Пятясь, я сделал второй, десятый, двадцатый шаг. Я вел себя так, будто он выкатился из могилы у меня на глазах. Наконец я повернулся к яме спиной и зашагал по пустоши к дому. Выйдя на дорогу, ведущую из Сэн-Гилдаса к Сэн-Жульену, я мельком глянул через плечо. Солнце отсвечивало на дерне. На краю могилы белело что-то округлое. Это мог быть и камень, которых множество валялось на месте раскопок.