Сквозь шум грозы доносились старческие вопли, дребезжащий крик из чьего-то беззубого рта.

Рой Макальбин, молодой человек среднего роста и слегка располневший, достал из кармана пальто сигарету и оперся на перила веранды. Дождь лил, как из ведра, едва не попадая ему на спину.

— А это еще что, доктор Казуэлл?

— Я не доктор, мистер Макальбин, — ответил Казуэлл, худой мужчина средних лет, стоявший на коврике прямо перед дверью административного здания.

— Ладно, мистер Казуэлл, чего это старик вон в том домике так разоряется?

Не переставая тереть левой рукой стеклянную дверную ручку, Казуэлл нахмурился.

— Мистер Макальбин, я вполне могу понять, что как журналисту, пускай независимому, не связанному с каким бы то ни было конкретным изданием, вам свойственно любопытство. Но я не могу отвечать на все вопросы, какие только приходят вам в голову.

— Вы, наверное, и не психолог?

— Нет, лично я нет, но у нас в Пэксвилл-вудз имеются как квалифицированные врачи, так и соответствующий штат психологов.

— И еще у вас имеется один из самых известных художников-примитивистов Америки. — Макальбин пыхнул своей сигаретой с фильтром и отер пальцами влажные пухлые щеки. — Бабулей Гудволлер многие интересуются, мистер Казуэлл.

— Да, нам это известно, мистер Макальбин, — согласился Казуэлл. — Однако мне непонятно, почему вы говорите это с такой странной интонацией.

— Что ж, я вам объясню. Мне любопытно, почему это три месяца назад Бабуля Гудволлер перебралась из своей квартиры в Пэксвилл-виллидж сюда, к подножию холма. Мне хотелось бы знать, почему она сейчас помещается в Пэксвилл-вудз, в коттедже, куда никого не пускают. Я хотел бы взять у нее интервью.

— Да, я так и понял, как только вы представились, — ответил Казуэлл. Он перестал тереть дверную ручку и подошел к Макальбину. — Пэксвилл — чудесное место для престарелых. Там, вверх по склону, за перелеском, располагаются домики и жилые блоки, где наши старики — кто поодиночке, кто парами — проводят осень дней своих в покое и комфорте. А здесь, внизу, где расположена больница и коттеджи, у нас, как вы догадываетесь, зона для наименее здоровых пациентов. Мы даже устроили в нескольких бунгало отделение интенсивной терапии.

— Значит, Бабуле нездоровится?

— Бабуле уже девяносто лет. Она, как вы сами сказали, выдающаяся американская художница. Для нас было честью, когда почти пять лет назад она решила переселиться в наш только что появившийся пэксвилльский комплекс. Она очень стара, мистер Макальбин. Она нуждается в постоянном уходе. Она не в состоянии давать интервью.

— Но она все еще пишет?

— Да. Бабуля сохраняет творческий потенциал и по-прежнему весьма плодовита. Если зайдете в любой из художественных салонов в Пэксвилл-виллидж или в Бримстоунскую галерею, вы увидите там ее последние работы. Подлинники на холсте маслом для независимого журналиста, возможно, и дороговаты, но там вам вдобавок предложат сколько угодно поздравительных открыток и репродукций.

— Я уже осмотрел ее пэксвилльскую экспозицию, — сказал Макальбин. Старик в коричневом дощатом коттедже внизу умолк. Дождь шел по-прежнему, холодный и сильный. — А ее выставка в Маркусовской галерее в Нью-Йорке — это тоже новинки?

— Да, — ответил Казуэлл. — Своей известностью Бабуля во многом обязана открыткам компании «Маркус», поэтому она сама пожелала отдать туда свои лучшие работы. Ну, боюсь, я не могу уделить вам больше времени, мистер Макальбин. Спасибо, что так интересуетесь Бабулей. Я передам ей, что вы приходили, и, уверен, эта новость вызовет у нее печальную, светлую улыбку.

— Где она сейчас работает? У себя в коттедже? — спросил Макальбин. Он бросил окурок через перила на коротко подстриженную траву у порога.

— Иногда она действительно пишет в коттедже, — ответил Казуэлл. — К тому же у нее есть просторная мастерская в главном здании.

— Можно взглянуть?

— Это всего лишь большая комната, полная натянутых холстов, пропахшая краской и скипидаром.

— Вид творческой лаборатории художника помогает мне, — сказал Макальбин. — Я все-таки намерен написать о Бабуле Гудволлер и ее творчестве. Раз уж вы не пускаете меня к ней самой, то покажите хотя бы место, где она создает свои полотна.

Хмыкнув, Казуэлл сказал:

— Хорошо. Идите за мной. — Он спустился по ступенькам и добавил, нахмурившись: — И не бросайте больше окурки на землю, пожалуйста.

Через пятнадцать минут Макальбин покинул Пэксвилл. Под полупальто он уносил завернутые в перепачканную краской тряпку мастихин и чайную чашку, которые он прихватил в холодной студии, пока Казуэлл доставал для него альбом репродукций. Сунув руки в карманы, Макальбин шагал по мощеной дорожке к автостоянке. По десяти акрам Пэксвилла было разбросано десятка два-три коттеджей. Трава и кустики были аккуратно подстрижены, цветы уже начали увядать. Макальбин приехал сюда из Коннектикута по наитию.

— Я был прав, — сказал он сам себе. Потом сел в машину и поехал в город.

Сухие листья срывались и падали, стукаясь о стекла маленьких окон художественной галереи Бримстоуна. Макальбин сунул кулак в карман пальто и произвел языком тихий звук, похожий на шум листьев и ветра. «Нет-нет», — пробормотал он. Макальбин стоял в глубине большого выставочного зала, который он обходил, осматривая одно полотно Бабули Гудволлер за другим. Сейчас он разглядывал радостную сценку: девочки оседлали на летнем лугу пони; крошечные фигурки, напрягшиеся ноги грязно-коричневого пони. «Нет», — повторил Макальбин.

— Вы ошибаетесь, — мягко произнес за его спиной чей-то голос.

Макальбин обернулся и увидел очень привлекательную рыжеволосую девушку, на лице которой еще розовел легкий румянец от утреннего ветра за стенами галереи.

— Простите?

— У вас был скептический вид, и я захотела уверить вас, что у девочек бывают пони такого цвета. — Веснушки образовывали две расплывчатые дуги у нее под глазами. — У меня, например, такой был.

— Я вам верю, — ответил Макальбин. — У меня в детстве пони не было, зато был велосипед. Мой дядя раскрасил его точно в такой же цвет, что и у этой страшноватой лошадки.

— Кажется, вы не поклонник творчества Бабули.

— Верно. Если бы здесь полагались на людей с моими взглядами на искусство, весь этот ваш Бабулин бизнес давно бы развалился.

— Это вовсе не мой бизнес, — возразила девушка. — Я совладелица магазина подарков неподалеку от Пэксвилл-виллидж.

— Кстати, меня зовут Рой Макальбин. Независимый журналист. А вас?

— Нэн Хендри. — Она мягко улыбнулась. — Значит, вы приехали в этот уголок Коннектикута не ради наших знаменитых картин?

— Вообще-то, ради них. Но не для того, чтобы ими восхищаться.

Нэн провела левой рукой по щеке, прямо по дуге из веснушек.

— Что-то не понимаю.

— Послушайте, Нэн, — сказал Макальбин, — вы бы не отказались со мной поужинать?

— Это было бы неплохо. Вы имеете в виду сегодня?

Наполнив свой опустевший бокал, Макальбин поставил бутылку на клетчатую скатерть поближе к себе.

— Нравится мне эта маленькая гостиница и ее маленький ресторанчик, — сказал он Нэн. — Тут все пропитано почти что европейским духом. — В камине рядом с ними затрещали поленья, и он сделал паузу. — Хотя не стоило им тут подавать это нью-йоркское вино. Нет, хорошие вина в Америке делают только несколько малоизвестных производителей в Калифорнии.

— Вы, наверное, всюду бывали? — спросила девушка. — В Европе, и все Штаты объездили?

— Конечно. Одно из великих преимуществ независимой профессии — это возможность путешествовать. Только и надо брать в дорогу что фотоаппарат да смену белья плюс портативную пишущую машинку. Впрочем, и ее брать необязательно, потому что я умею стенографировать, а потом можно взять машинку напрокат или отослать репортаж телеграфом. Смотря для кого работаешь.

— И для кого сейчас?

— Пока ни для кого. Я действую сейчас без лишнего шума, пока не соберу достаточно материала. Тогда осчастливлю какой-нибудь иллюстрированный журнал или еженедельник. Продам им все разом и заплачу за квартиру.

— А чем именно вы сейчас занимаетесь? То есть я не хочу вынюхивать, как вы там работаете. И все-таки интересно.

Макальбин хлебнул вина.

— Это хорошо, Нэн. Знаете, столько девчонок встречаешь — что здесь, что за границей, — которым совершенно наплевать, чем ты занимаешься. Любые разговоры о работе нагоняют на них скуку. Не то чтобы они были такими уж домашними. Нет, просто дуры, и все тут. Когда мужчине исполняется тридцать лет — а именно это случилось со мной три недели назад, — ему, как считает общество, пора пустить корни. Тем не менее я не вижу никаких причин пускать корни, особенно с какой-нибудь дурой.

— Вы, очевидно, не женаты.

— Нет. Редкая женщина смогла бы приспособиться к моему кочевому образу жизни, — сказал Макальбин. — Я живу так уже шесть лет, почти семь, с тех пор как вернулся из армии. У меня есть одержимость — и я говорю это вам потому, что вы, по-моему, из тех исключительных девушек, которые могут понять, — я буквально одержим желанием докопаться до истины. Иногда истина для людей болезненна, а порой даже фатальна. Но это не должно останавливать. Истина — она вроде факела, и его огонь надо поддерживать.

— Да, это я понимаю, Рой. — Нэн дотронулась до щеки и улыбнулась. — Мало найдется таких храбрых мужчин, как вы. Прямо как мой отец.

Макальбин ухмыльнулся.

— В самом деле? Только не как мой. Правда, мне трудно судить. Родители мной особенно не интересовались. Я, можно сказать, сирота.

— Как жаль.

— Это всего лишь истина. Жалеть тут не о чем.

— Мне действительно интересно, чем вы занимаетесь, Рой, — сказала девушка. — Если хотите рассказать о вашем нынешнем деле, я буду рада послушать. Порой при такой работе, как у вас, бывает, я думаю, довольно одиноко.

— Ну, — начал Макальбин, — это не брачный скандал и не мафиозные дела. Это даже не политика. И все же, сдается мне, есть тут ниточка, за которую надо потянуть. Видите ли, был я пару недель назад в Сан-Франциско и видел выставку новых работ вашей Бабули Гудволлер. Я был во Фриско всего лишь проездом, даже знакомых своих там не собирался навещать. Они-то все еще думают, что я по ту сторону Тихого океана или что-то вроде этого. Как бы там ни было, Нэн, я разглядывал эти картины, и тут меня поразила одна вещь. Не понимаю, почему никто до сих пор не заметил. Возможно, потому, что Бабуля Гудволлер занимает в изобразительном искусстве Америки своеобразное место: не то чтобы настоящий живописец, но и не просто какая-то там коммерческая художница. Примитивистка — это да, но очень популярная. Очень богатая.

— И что вы заметили? — спросила Нэн, наклоняясь к нему.

— Эти картины — подделки, — ответил Макальбин.

Нэн выпрямилась и нахмурилась.

— Вы думаете, кто-то торгует фальшивыми картинами Бабули Гудволлер?

— Сначала я так и подумал. Тогда я осторожно, обиняками, расспросил работников галереи. Это очень солидное художественное заведение на Постстрит, и я выяснил, что картины они получают из Пэксвилла, штат Коннектикут, из художественной галереи городка для престарелых, в распоряжении которой уже несколько лет находится вся продукция Бабули.

— Но, Рой, — сказала милая девушка, — что бы это могло значить?

— Если я прав, — ответил он, — а я разбираюсь в живописи в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, — это значит, что в Пэксвилле творятся странные вещи. Видите ли, Нэн, мне уже приходилось писать о подделке произведений искусства, хотя тогда речь шла о старых мастерах. Я убежден, что дюжина полотен, которые я видел во Фриско, фальшивки. Как и большинство тех, что выставлены в художественной галерее Бримстоуна, где мы с вами нынче утром и познакомились.

У Нэн перехватило дыхание.

— И что, по-вашему, за всем этим кроется, Рой?

— Возможно, всего лишь то, что Бабуля — ведь ей уже за девяносто — просто потеряла былую производительность и, чтобы выполнять все заказы, завела подручного. — Макальбин откинулся на спинку стула, и на его полном лице заиграли отблески огня. — Однако, Нэн, я приехал сюда потому, что мне пришла в голову другая версия.

— И в чем она заключается?

— Это пэксвилльское заведение — целиком частное. Я проверил. Еще я выяснил, что у Бабули Гудволлер нет близких родственников. А что, если старушку хватил удар, и она больше не может рисовать? — Макальбин провел краем бокала по подбородку. — Или предположим — самое интригующее, — что королева американского примитивизма взяла да и померла. В интересах тех, кто связан с Пэксвиллом, делать вид, будто она по-прежнему жива.

— Жуть какая, — промолвила девушка. — Зачем кому-то могло понадобиться выдавать Бабулю за живую, если она умерла?

— Пока Бабулины произведения исправно сходят с конвейера, в Пэксвилл исправно текут денежки. Казуэлл и парочка его приятелей заправляют фирмой, которая занимается сбытом работ Бабули. У них, знаете, лицензия на использование ее произведений для открыток и календарей.

— Да, и в моем подарочном магазине они есть. — Нэн положила свою изящную руку на стол. — Пожалуй, то, о чем вы говорите, не лишено правдоподобия. И все равно, просто не верится, что кто-то способен на такую мерзость. А что думают другие люди, с которыми вы обсуждали вашу версию?

— Я не особенно доверчив, — тихо сказал Макальбин. — Как правило.

— Что ж, очень лестно, что вы доверились мне. Жутковатая у вас гипотеза.

— Не просто гипотеза. Пару дней назад, когда я наведывался в Пэксвилл, я стянул там мастихин и чашку, которые якобы принадлежат Бабуле. Когда я здесь все закончу, я отошлю их в Вашингтон проверить на отпечатки — а отпечатки там есть.

— Ясно, — сказала Нэн. — И сколько вы еще здесь пробудете?

— Мне по-прежнему хочется осмотреть в Пэксвилле Бабулин коттедж, — ответил Макальбин. — А поскольку я стараюсь не исключать никаких возможностей, я даже попробую взглянуть на саму Бабулю.

— Не исключено, что я смогу вам помочь.

— Даже так?

Девушка снова нахмурилась.

— Я все обдумаю и дам вам знать, — сказала она.

— Я слишком долго говорил тут о своей персоне, — сказал Макальбин. — Ваша очередь, Нэн. Расскажите о себе.

Закусив губу, девушка посмотрела на свои ладони. Затем подняла голову и улыбнулась:

— Ну, хорошо, Рой…

Назавтра день выдался сухой и ясный. В десять утра Нэн позвонила Макальбину. Тот сидел на краешке кровати в номере гостиницы «Бримстоун» и делал заметки в одном из тех дешевеньких блокнотов, которыми так любил пользоваться.

— Думаю, я смогу вам помочь, — сказала девушка.

Макальбин машинально написал ее имя на полях блокнота.

— Но чем, Нэн? Я не хочу, чтобы вы впутывались в это пэксвилльское дело.

— То, что вы мне вчера рассказали, не дает мне покоя. Мне просто не по себе, как подумаю, что здесь такое творится, — ответила она. — Итак, вы сказали, что еще не вполне уверены. Думаю, вы должны удостовериться окончательно. Может быть, я помогу вам кое-что выяснить.

— Большое спасибо, Нэн. И все же дело рискованное…

— Только не ломайте из-за меня свои планы, Рой. Однако у меня есть идея.

— Давайте, я слушаю.

— Один мой знакомый работает в Пэксвилл-вудз, — сказала Нэн. — Что бы там по-вашему ни творилось, Бен — честный человек.

— Значит, Бен. И что же?

— Вы говорили, что хотите проникнуть туда, взглянуть на коттедж, где живет Бабуля.

— Именно так. Вы хотите сказать, этот ваш друг, честный Бен, может провести меня внутрь?

— Я могу его спросить. Хотела сначала убедиться, что вы не против.

Макальбин кивнул в телефонную трубку:

— Похоже, вариант неплохой.

— Я свяжусь с Беном и постараюсь что-нибудь устроить на сегодняшний вечер или на один из ближайших, — сказала Нэн, как всегда тихо и мягко. — Если не возражаете, я бы хотела сама вас подвезти.

— Не уверен, что для вас это будет безопасно.

— Рой, я хочу помочь. Пожалуйста.

Он снова кивнул.

— Хорошо, Нэн.

— Я перезвоню вам, как только что-нибудь выяснится.

— Спасибо, Нэн. Я вам очень признателен.

Она перезвонила меньше чем через два часа.

Вечером того же дня Макальбин стоял в сгущающихся сумерках и прислушивался. Повсюду царила холодная тишина. Он протянул руку и дотронулся до проволочной калитки в высокой, надежной ограде. Затем очень медленно повернул ручку. Калитка открылась, но ничего, похожего на вой сирены, он не услышал. Макальбин шумно вздохнул. Друг Нэн выполнил обещание. Макальбин проскользнул в калитку и закрыл ее за собой. Здесь был перелесок — вытянувшиеся, стылые деревья, хрусткие груды опавших листьев. Он медленно пошел вниз по склону, двигаясь как можно тише.

Через несколько минут он увидал огни нужных ему коттеджей. В этом секторе свет горел в трех домиках из шести. Не выходя из-под деревьев, Макальбин остановился и достал из кармана пальто нарисованный от руки план. Домик Бабули был третьим слева. Макальбин перевел взгляд с блокнотной странички на коттеджи. В том, где жила она, окна были освещены. Он убрал бумажку и достал миниатюрную фотокамеру.

Работников рядом с коттеджем видно не было. На всякий случай Макальбин подождал в тени деревьев. Затем, когда на окрестности стала медленно опускаться ночь, двинулся к цели. Дойдя до домика Бабули он, низко пригнувшись, обогнул угол под прикрытием окружавшей здание изгороди. И очень осторожно приблизился к освещенному окну.

Внутри по радио играла музыка прошлых лет. Качалось кресло-качалка. Макальбин приготовил камеру и подошел к окну. Вытянулся во весь рост и кое-как заглянул внутрь. Посреди обшитой сосной комнаты стоял мольберт. На мольберте — картина с крошечными фигурками людей, катающихся на санях. Макальбин увидел седую голову и спину в шерстяной шали. Слабая рука клала мазки грязно-коричневой краски на бока крошечной лошадки. Макальбин щелкнул камерой.

Рука отложила в сторону кисть, затем сняла седой парик. Казуэлл поднялся, отбросил шаль и направил пистолет прямо в окно.

Макальбин отпрянул и бросился бежать — в другом направлении, не той дорогой, что пришел.

Последние отблески дня угасли, зыбкая синяя темень затопила лес. Деревья становились все чернее. Со всех сторон Макальбина обступала безмолвная, зловещая ясность. Он с силой прижимал растопыренные ладони к своей мягкой груди, жадно хватал холодный воздух раскрытым ртом. Макальбин пытался дышать неслышно, но пока он медленно взбирался по лесистому склону, из груди его начал вырываться хриплый свист.

Макальбин прислушался к погоне, но ничего не услышал. Зыбкий, холодный туман затоплял пространство меж заострившихся, голых деревьев. Макальбин устремился дальше, вверх по склону. Листья хрустели, как ни осторожно он ступал; шум от его шагов эхом отдавался в подлеске. Макальбин снова остановился и стал напряженно слушать. Ни звука, не считая его собственного дыхания. Боль в груди проникала все выше, сжимая легкие. Он перевел дух и двинулся дальше.

Макальбин не мог уследить за деревьями. Ему казалось, что они перебегают с места на место. Он стал, вгляделся в темноту — и от изумления резко втянул в себя воздух. На верхушке холма кто-то неподвижно стоял и ждал; ждал терпеливо, темный и прямой, словно одно из этих мертвых деревьев. Макальбин был уверен, что там, наверху, по левую руку, стоит какой-то человек — вероятно, кто-то из здешних работников, крупный мужчина — и поджидает его. Макальбин упал на четвереньки и медленно пополз прочь от зловещей фигуры. Он прижимался к земле, обдирая ладони и холеные коленки о колючки и обломки отвалившихся сучков. Через несколько долгих минут он, озираясь, поднялся и тут же бросился наземь. На горизонте его поджидал еще кто-то — другой человек, со скрещенными на груди руками, ноги широко расставлены, силуэт размыт надвигающимся туманом, но он, несомненно, там был.

Макальбин пополз в другом направлении, еще тише, еще медленнее. Он старался делать все беззвучно, перемещаться и дышать, не привлекая внимания. Туман сгустился, надвигающаяся ночь становилась все промозглее. Макальбин взглянул на часы. Оказалось, что он пробыл в перелеске всего тринадцать минут. Он снова вздохнул и двинулся вперед.

Спустя целую вечность — а на самом деле еще минут одиннадцать — он вышел к границе леса и увидел перед собой, у дороги, небольшую расчищенную площадку, где Нэн поставила машину. Нэн была по-прежнему там: в тени колючих, утыканных хвоей ветвей виднелся ее автомобиль. Не задумываясь теперь о сигнализации, Макальбин кинулся к проволочной ограде, подпрыгнул, схватился и перелез через нее. Сирена молчала.

Макальбин приземлился и ринулся к машине. Распахнул дверцу и бросился на сиденье рядом с водительским.

— Быстрей отсюда, — сказал он и осекся.

За рулем сидел Казуэлл, все с тем же небольшим револьвером в руке. Другую руку он протянул к радио и выключил его.

— Хотел послушать прогноз погоды. Похоже, завтра может выпасть снег. Того и гляди пойдет, вам не кажется?

К Макальбину вернулась способность дышать.

— Где Нэн?

— Один из моих помощников отвез ее домой.

— Вам это просто так не сойдет, Казуэлл, — вы гнали меня, как какого-то дикого зверя, да еще похитили Нэн Хендри. Мы в Коннектикуте, в пригородной зоне, а не в каком-нибудь средневековом королевстве.

— Никто ее не похищал, она жива и здорова, — ответил Казуэлл. — Просто Нэн, знаете ли, с нами заодно, как и многие другие. Вы сами, мистер Макальбин, указывали на то, как много местных жителей обязаны Бабуле своими доходами. В общем и целом, старуха приносила нам около полутора миллионов в год. Когда она умерла — нынешней весной, — мы решили не обращать на это внимания. Сымитировать ее чудовищно упрощенный стиль весьма легко. Бабулины творения производит для нас один молодой художник, приятель Нэн. Вы первый, кто влез в наше маленькое дельце.

— Я совершил ошибку, доверившись Нэн, да?

— Никогда никому не доверяйтесь без необходимости, — отозвался Казуэлл. — Мне не особенно хотелось посвящать в Бабулино предприятие два с лишним десятка людей в Пэксвилле и по соседству. Однако сложный план нередко подразумевает большое число участников.

— Бабуле Гудволлер и так уже стукнуло бы девяносто лет. Сколько еще вы сможете скрывать ее смерть?

— Еще по меньшей мере лет пять, — ответил Казуэлл, — что принесет нам пять миллионов с лишком. А то и больше, если удастся парочка задуманных нами планов реализации товара. Тогда мы, пожалуй, позволим ей умереть. Если бы мы попытались подарить ей жизнь вечную, зародилась бы жадность, возникли бы подозрения. К счастью, у Бабули, как и у вас, нет близких родственников, никого, кто мог бы вмешаться. Она тоже была независимой, самостоятельной личностью.

— Не сказал бы, что у меня совсем нет связей. Что вы намерены делать?

— Мне знакомо ваше упрямое, а зачастую и необузданное стремление к истине, — сказал Казуэлл. — Отпустить вас? Нет, не выйдет. Вас нельзя подкупить, молчать вы ни за что не станете. Та чашка, которую вы украли, меня тоже очень беспокоит. На ней могли остаться мои отпечатки, а они кое-где занесены в дело. Нет, в настоящий момент отпустить вас не представляется возможным.

— Что вы себе позволяете? Думаете, вы можете убить меня, потому что я раскрыл ваши игры?

— Мы не собираемся убивать вас, мистер Макальбин, — сказал Казуэлл. — Мы оставим вас здесь, от греха подальше.

— И как вы думаете держать меня в доме престарелых?

— Очень просто.

Дверца за Макальбином распахнулась, кто-то зажал ему рот и выволок из машины.

В течение недели ему вырвали все зубы, обесцветили волосы, сморщили кожу, положили в бунгало с интенсивной терапией и напичкали сильнодействующими препаратами. Макальбину внушили, что он очень стар и болен, — и он еще очень долго этому верил.