Облокотившись о бортовой ящик, Лам смотрел на проплывавшие мимо лесные тени: зубчатые верхушки водяных пальм, плотную массу кустарников, сплетавших корни в запутанный черный узор. Берега реки звенели короткими трелями, выделявшимися на фоне менее изысканного щебетанья, тысячей огоньков светились в темноте глаза, равнодушно наблюдавшие за тихо плывущей джонкой.

Они пустились в путь с наступлением темноты, уносимые течением, которое неизбежно должно было доставить их в бухту Дракона. При каждом изгибе реки деревни, словно гирлянды огней, нанизанные на водную нить, то выныривали из темноты, то снова растворялись в ней, напоминая о себе лишь стоявшим в горле горьковатым вкусом древесного дыма. Этот участок реки был всем хорошо знаком, а потому команда укрылась в трюме, с головой погрузившись в карточную игру — страсть, снедавшую их не меньше алкоголя. Лам поморщился: команда-то команда — горстка мальчишек, соблазнившихся морскими приключениями и нанятых за рисовую лепешку. И это при нынешнем небывалом расцвете торговли! Только бы эти недозрелые юнцы не подвели!

Джонка вышла к заливу в тот самый момент, когда покрасневшая луна скрылась за горизонтом. Лесной гомон внезапно сменила ледяная тишина. Лам поднял голову. Его глаза, привыкшие к сгустившейся тьме, увидели, как загораются в небе семь огней Большой Колесницы, которую еще называли Северным Ковшом. Он инстинктивно сверился с Полярной звездой, сиявшей на высоте вытянутой руки на небосводе, теперь уже сплошь усеянном звездами. Обернувшись, он заметил какой-то силуэт, повязывавший голову платком.

— Курс на остров Могил! — крикнул он Хунку, который тут же бросился исполнять приказание.

Пластинчатые паруса, развернувшись, словно крылья бабочки, захлопали на ветру, и джонка помчалась к скалистому выступу, напоминавшему человеческий череп, торчащий посреди усеянного костями поля.

— С ума сойти — приближаться к такому гиблому месту, да еще ночью! — недовольно ворчал Хунк. — Ни дать ни взять — великан-утопленник!

Лам сердито погрозил пальцем строптивому пареньку, все достоинства которого заключались в смазливой физиономии да пухлых губках, но никак не в послушании.

— Приказы старика Фунга не обсуждаются! Тебе что ж, больше по нраву провести ночку с той мерзостью, что мы везем в трюме?

Тот сплюнул на палубу и тряхнул чубом.

— Смеетесь? Это все равно что поцеловать в губы упыриху, которая только что выпотрошила своего ухажера, а потом откусила ему башку!

— Что ж, охотно верю тебе на слово, ведь ты у нас такой многоопытный, — отозвался Лам. — Только не забывай, что господин Фунг отвалил за эту поездку немалые денежки.

— Да уж, отвалил! Старикан, видать, долго тужился, пока выжал из себя эти монеты! — прыснул паренек, присаживаясь на корточки, чтобы изобразить столь болезненную операцию.

— Ха! Не бойся: сколько он спустил здесь, столько наберет в другом месте. С тем, что мы везем в трюме, он мог бы, если бы захотел, раздавать милостыню знатным господам.

Теперь, когда они подошли ближе к островкам, Лам различал расселины на поверхности скалы, походившие издали на пустые глазницы и зияющие рты. Черные нити мха отвратительными лишаями покрывали все лицо острова Могил. Рогатые утесы окружали центральный массив, надежно защищая подходы к нему. Капитан мысленно прикинул возможный путь: между этими двумя камнями, а потом мимо того выступа… Вдруг он прищурился. Странно. Неужели его глаза — глаза старого моряка — играют с ним шутки? Однако что это там качается на волнах?..

— Хунк, что ты видишь вон там, на уровне той каменистой косы?

Юноша застыл, намотав на руку свои шелковистые волосы. Потом просто ответил:

— Там шесть лодок, в каждой по пять человек. Все сидят, только один, самый высокий, стоит и разжигает жаровню.

Лам грубо толкнул его.

— Дурачина! Ты что, не понимаешь, что это пираты? А знаешь, что пираты делают с такими красавчиками, как ты?

Лицо перепуганного юноши вмиг превратилось в восковую маску, венчавшую трясущееся туловище. Отстранив его рукой, Лам побежал к трюму, откуда слышалась непрекращающаяся брань.

— Да ты же жулишь, как твоя мамаша жулила с твоим отцом!

— Ах ты, негодный ублюдок! Да я сейчас в тебе столько дырок понаделаю!..

— А ну, хватит, бездельники! — закричал Лам вне себя. — Живо все наверх! Прямо по курсу пираты!

Толкаясь и отпихивая друг друга, матросы бросились на палубу.

— Пираты? Они что, за Хунком явились? — спросил паренек с продолговатым черепом и желтой кожей, которого все называли Манго. — Я слышал, они ищут красавчиков для дальних борделей.

И он отвесил возмутившемуся Хунку звонкий шлепок.

— Правда-правда, — подхватил тщедушный Стручок, — говорят, там толстые дядьки с волосатыми руками и плечами сами не свои до хорошеньких мальчиков, потому что жены у них усатые!

— Хватит зубоскальничать! — гремел Лам, которого эти мальчишки начинали выводить из терпения. — Будьте уверены, если вы попадетесь здешним пиратам, то сами станете умолять их продать вас толстому волосатому дядьке, только бы они не делали с вами того, что обычно делают с такими, как вы!

И тут, словно в подтверждение его слов, в каждой из выстроившихся перед ними полукругом лодок загорелся огонь. И они увидели пиратов.

Ничего не выражающим взглядом, плотно сжав бескровные губы, те взирали на возвышающуюся перед ними джонку. В каждой из лодок один человек стоял — это был старший, — остальные же сидели, равнодушно глядя перед собой. Мертвенно-бледная кожа тускло поблескивала в свете звезд. Белая полотняная повязка на лбу, неподвижные, словно окоченевшие фигуры, — казалось, они носят траур по самим себе. Их одежда, сгнившая за долгие годы, проведенные в могильной сырости, давно превратилась в лохмотья. Лодки, словно плавучие гробы, преградили путь морякам, у которых кровь застыла в жилах.

— Это Войско Призраков! — воскликнул Хунк. — Они охраняют остров Могил. Бежим отсюда!

— Я вижу, как у них из глазниц выползают черви, я чую запах тухлятины! — вторил ему Манго. — Как мы будем драться с мертвецами?

Лам дрогнул. Эти мертвецы намного превосходят числом его команду — полтора десятка матросов. И даже если учесть, что джонка намного крепче их лодчонок, какого сопротивления можно ожидать от этих сопляков, способных только лясы точить? А сам он, с его слабеющим зрением и усталыми костями, — разве сможет он защитить корабль? Ощущая свою ответственность за сгрудившуюся вокруг него команду, он попытался собраться с мыслями. И тут ему вспомнилась гниль, которую они везли. А вдруг мертвецы явились за этим грузом?

— Осторожно! Они наступают!

Это кричал Стручок, вцепившись обеими руками в борт джонки.

И правда, в каждой лодке стоявший во весь рост старший медленно вкладывал стрелу в тетиву лука старинной работы. Остекленевший глаз мигнул, подавая знак, и слаженным движением все выпустили по стреле, которые, рассекая воздух, слились в единый смертоносный пучок. На джонке началась паника, все бросились кто куда.

— Сюда! — вопил Стручок, лоб которого был забрызган кровью. — В меня попали! Отомстите за меня!

Лам бросился к нему и сразу понял, что несчастная жертва цела и невредима, только вся вымазана чем-то липким.

— Что это? — закричал Хунк, повиснув на шее у Манго.

Оставляя на палубе кроваво-красный след, к ним подползало нечто, похожее на кишку.

— Чертовы потроха!

— Свиные кишки!

Отпустив голову Стручка, которая с глухим стуком ударилась о палубу, Лам приблизился на четвереньках. Громкое шипение заставило его отскочить.

— Все назад! Это змея!

— Да она в крови вымазана!

Раздавшийся в эту секунду страшный крик заставил всех обернуться и взглянуть на Биня. У основания его шеи образовался какой-то желвак размером с кулак, тоже липкий и кровянистый. И этот желвак двигался!

Поскольку матросы остолбенели от ужаса, не в силах пошевельнуться, Лам бросился к несчастному как раз в тот момент, когда эта мерзкая штука соскользнула к нему за шиворот.

— Она меня сожрет! — взвыл Бинь, вертясь во все стороны. — Она грызет мне сосок и сейчас вопьется в сердце!

Лам прижал ладонь к телу паренька, стараясь ухватить эту опухоль, которая подскакивала под рубахой, окрашивая ткань кровью.

Внезапно с оглушительным кваканьем тварь выскочила у Биня из-за пазухи и шлепнулась на палубу.

— Жаба!

— И тоже вымазанная кровью!

Моряк в замешательстве смотрел на этих вполне живых, но окровавленных тварей, которых мертвецы привязали к своим стрелам. Что означала эта дурная шутка? Он обернулся к воде и понял всю хитрость их замысла.

Пираты как раз поджигали концы своих стрел, собираясь спалить джонку.

Словно во сне, капитан Лам увидел, как язычки пламени лижут наконечники стрел, и понял, что еще немного, и неминуемая смерть сравняет их с нападавшими.

— Разворот на сто восемьдесят градусов! — закричал он что было сил. — Прочь от этого проклятого места! Курс на устье реки!

Матросы, осознав опасность, бросились к парусам, с трудом обуздывая свои мочевые пузыри. Распахнутые крылья хлопнули еще раз, и джонка, описав изящную дугу, направилась к берегу. Предпочитая обманчивое неведение ужасающей действительности, экипаж не осмеливался оглянуться назад. Неужели за ними и правда гонятся на лодках мертвецы, бесшумно, словно тень тени, скользя по черной воде? А что, если это им просто привиделось и во всем виновата игра облаков на темных волнах? Обратив продолговатый череп в сторону открытого моря, Манго поделился со всеми своим открытием:

— Мертвецы сзади.

Тогда те, кто знал молитвы, начали потихоньку молиться, а остальные стали придумывать подходящие случаю божества и горячо призывать их к себе на помощь.

Когда они вошли в устье реки, Лам решился наконец оглянуться. Мертвецы преследовали их по пятам, бесстрастно, с какой-то демонической ловкостью управляя своими лодками. Один-единственный гребец, без капли крови в жилах, без труда поспевал за джонкой, против которой работали ее тяжесть и слабеющий ветер. Но по крайней мере, пока эти призраки гребут, они не могут поджечь судно.

— Надо подняться по реке до ближайшего селения! — сказал он мальчишкам. — Эта нечисть не сунется туда, где есть люди.

На что Стручок робко заметил помертвевшими губами:

— Господин Лам, они загородили нам дорогу.

Не веря своим ушам, капитан резко обернулся и вынужден был признать очевидное: еще пять лодок стояли по всей ширине русла, преграждая путь беглецам. Те же бездыханные тела, та же леденящая душу неподвижность, те же каменные лица. У него упало сердце.

Он попытался искать спасения в скользивших по небосводу звездах, а тем временем вокруг воцарилась полная тишина. Видя, что конец неизбежен, потрясенные мальчишки стали нащупывать в карманах свои барыши, нажитые более или менее честным путем. И, словно скрепляя печатью их судьбу, из глубин джонки раздались душераздирающие, заунывные звуки, лишь отдаленно напоминавшие человеческие стоны.

— Да брось ты их! — сказал Лам Манго, бросившемуся было к трюму. — Скоро мы все там будем…

Тем временем живые мертвецы, полуприкрыв веки и плотно сжав серые губы, бесстрашно окружали джонку плотным кольцом своих лодок.

— Чего же они ждут? — спросил Хунк.

И тут внутри у Лама все похолодело. Он знал теперь, почему эти твари удерживали их здесь, в этом самом месте реки. Он понимал, что кроется за их терпением и невозмутимостью. Эти негодяи рассчитывали на нечто, столь же неотвратимое, как закат луны и движение планет. В его памяти, гремя воинственными гимнами и пламенея горящими знаменами, вспыхнула похожая сцена, завершившаяся за несколько сотен лет до этого кровью и победой.

И потому капитан Лам не удивился, увидев, как из глубины, стайка за стайкой, всплывают серебряные рыбки, заполняя поверхность воды металлическим блеском, а в ушах у него стоял похожий на хруст костей сухой треск проламывающегося днища.

— Все за борт! — скомандовал он экипажу, в то время как мертвецы, будто поторапливая их, спокойно выпускали к небесам горящие стрелы, звездным дождем освещавшие берег.

— Этот светлый чай называется «Серебряные иглы», он готовится в ночь полнолуния из бутонов цветков, которые вот-вот должны распуститься, — объяснял на прекрасном китайском языке мандарин Тан, подавая гостю в знак особого уважения обеими руками фарфоровую чашку. — Не желаете ли отведать, Сю-Тунь?

— А быть может, вы предпочтете выпить вот этого, особого чая под названием «Ледяные туманы высокогорья», приготовленного из чайного листа, смоченного слюной насекомых, которых именуют «каплями росы»? — подхватил со столь же безупречным произношением ученый Динь.

— Прошу извинить мою неучтивость, — ответил Сю-Тунь, употребляя самые изысканные китайские выражения, — но от горячих напитков мне становится не по себе. Зато я охотно выпил бы глоток вот этой рисовой водки, аромат которой кажется мне восхитительным.

Сидя в лакированной беседке на берегу пруда, усеянного водяными лилиями, мандарин Тан был счастлив, что Сю-Тунь все-таки удостоил его чести и отведал угощения, поданного маленькой служанкой, с любопытством поглядывавшей на странного гостя из-под скромно опущенных ресниц. Дымящийся утренний суп, приготовленный из самой нежной лапши, был тем не менее учтиво отклонен Сю-Тунем, и ученый Динь, шутливо пожав плечами, счел своим долгом съесть его, чтобы помочь другу.

Встреча была неофициальной, а потому на мандарине был удобный халат из шелка-сырца с вытканными на нем свернувшимися драконами с четырьмя когтями на лапах. Полагающийся ему по чину головной убор, украшенный ястребиными крылышками, тяжелый и торжественный, на этот раз не покрывал его угольно-черные волосы, которые были просто свернуты под повязкой. Глядя на него в таком виде, трудно было представить, что вот уже год, как он вершит суд в небольшой прибрежной провинции. Большой оригинал в одежде, ученый Динь надел, по своему обыкновению, ярко-желтую куртку, подчеркивавшую резкие черты его всегда чуть насмешливого лица. Сю-Тунь же, чтобы не попасть впросак, надел свое парадное одеяние из переливающейся ткани, расшитое золотыми нитями. Газовый пояс карминно-желтых тонов дополнял этот изысканный наряд, ворот которого не гнулся из-за тысячи украшавших его бусинок.

Почувствовав, что атмосфера стала более непринужденной, мандарин Тан подвернул под себя левую ногу и сел на нее. Глядя на него, Сю-Тунь попытался последовать его примеру, но ему не хватило гибкости, и он был вынужден отказаться от этой затеи. Чтобы скрыть замешательство, гость вновь заговорил:

— В устройстве вашего сада сквозит острое чувство гармонии: камни причудливой формы, расставленные среди этих миниатюрных сосен, восхитительным образом воспроизводят природу Севера, а ручеек, бегущий вдоль извилистой дорожки, задает ритм всей композиции.

Мандарин скромно улыбнулся, однако комплимент был ему явно приятен. Сверкнув глазами, он поклонился:

— Эта композиция создана в определенной степени благодаря моему другу, ученому Диню, утонченность которого не нуждается в доказательствах.

Умолкнув, они предались созерцанию волнистых изгибов дорожки, в нескольких местах пересекавшей ручей, где плавали золотые рыбки, хвостами и плавниками напоминавшие чашечки невиданных подводных цветов. Солнечные лучи, скользя по блестящим черепицам мостика, там внизу, вырисовывали изящные тени на листьях бамбука.

— У нас при устройстве садов предпочтение отдается симметрии, чего вы здесь, на Востоке, как раз стараетесь избегать с присущим вам искусством воспроизводить изогнутые линии, созданные самой природой, — продолжил Сю-Тунь, поглаживая свою невыносимо рыжую бородку.

— Именно так, — согласился ученый Динь, которому нравились точные сравнения и разумные суждения чужестранца. — Мы считаем, что сад должен сливаться со вселенной, гармонично вписываясь в окружающую природу.

Сю-Тунь наклонил изящную голову, венчавшую длинное, худое туловище. Крайняя бледность лица выдавала в нем аскета. Рот с тонкими губами казался несовместимым с изысканными яствами. Острый нос не был создан для вдыхания тонких ароматов. Чистая, словно светящаяся кожа покрывала легкой, слабо натянутой вуалью изящные скулы и впалые щеки. Глаза невиданного, почти шокирующего голубого цвета, огромные и прозрачные, как два аквамарина, внимательно смотрели из-под морщинистых век, окаймленных светло-рыжими ресницами.

Мандарин Тан, который попивал, смакуя, черный чай под названием «Журавлиный утес», предоставив своим сотрапезникам рассуждать об устройстве садов, наслаждался окружавшим их безмятежным покоем.

Вдруг этот покой нарушил человек в форменной одежде, взбежавший через две ступеньки по лестнице к беседке. На лбу его, под волосами с густой проседью, сверкали капельки пота.

— Мандарин Тан, — выдохнул он, едва переводя дыхание, — я принес вам известие о кораблекрушении, случившемся в устье реки, там, где она впадает в бухту Дракона.

И он три раза поклонился, почтительно сложив руки.

Мандарин подошел к нему.

— Начальник полиции Ки, отвечайте: есть ли жертвы?

— К невероятному счастью, погибших только двое. Староста деревни, расположенной неподалеку от места кораблекрушения, поднял тревогу сегодня утром. В ожидании подмоги из города он приютил экипаж у себя в деревушке. На заре я уже направил туда отряд, но подумал, что вы тоже захотите осмотреть место происшествия.

— При каких обстоятельствах произошло кораблекрушение? — спросил судья.

Господин Ки стоял перед тремя мужчинами, скрестив руки.

— Торговая джонка была зажата в устье реки лодками с неизвестными нападавшими, которые продержали ее там до отлива. А когда вода стала уходить, джонка напоролась…

— …на колья с железными остриями, — договорил за него мандарин Тан, и глаза его замерцали странным огоньком.

Сю-Тунь, внимательно следивший за разговором, вздрогнул, а господин Ки кивнул с восхищенным видом. Взгляды, которыми обменялись ученый Динь и мандарин, стоили тысячи слов. Динь узнал это подергивание маленькой жилки на виске своего друга, выдававшее крайнее внутреннее возбуждение. Пощелкивая с решительным видом фалангами пальцев, молодой судья вскочил на ноги.

— Пусть нам приготовят лошадей! — приказал он господину Ки. — Если мы выедем немедленно, к вечеру будем в деревне.

Подергивая свою кудрявую, как баранья шуба, бородку, Сю-Тунь вмешался в разговор:

— Я убедительно прошу вашего дозволения сопровождать вас, ведь я однажды тоже стал жертвой кораблекрушения.

Развернувшись к гостю широкими плечами, мандарин улыбнулся:

— Милости прошу, Сю-Тунь. Ученый Динь не очень-то жалует долгие конные прогулки, а потому, я думаю, он обрадуется попутчику, с которым можно будет побеседовать о садах и прочих изысках.

Чужестранец зарделся от удовольствия, а его глаза приняли окраску дождевой воды. Распрямляя длинное худое тело, он на мгновение заколебался:

— Но скажите, мандарин Тан, как вы догадались об обстоятельствах этого кораблекрушения?

Подняв указательный палец, мандарин ответил:

— По дороге мы с ученым Динем прочтем вам краткий курс по истории нашей страны.

* * *

Ученый Динь чувствовал себя чуть ли не блестящим наездником, — и это он, обычно приходивший в ужас от суровых верховых прогулок по окрестностям города, регулярно навязываемых ему мандарином Таном. В таких случаях он, по обыкновению, не упускал повода напомнить правителю о другом средстве передвижения, называемом паланкином, — очень удобном и совсем не утомительном, поскольку при передвижении таким способом усилие распределялось в равных долях между несколькими славными носильщиками. Однако тот не желал ничего слушать, поскольку верхом на лошади чувствовал себя удобнее, чем пахарь на своем буйволе. Это все следствие низкого крестьянского происхождения, думал про себя раздосадованный ученый. Вот к чему приводят эти выборы раз в три года — неблагодарные мандарины с пренебрежением относятся к оказанной им чести.

Однако в тот день, когда послеполуденное солнце играло на речной глади, высекая из нее снопы бликов, Динь, неуклюже восседавший на своей лошади, ощущал себя мастером конной езды. Точным ударом ноги по брюху животного он направлял его туда, куда ему хотелось, и, пожелай он того, мог бы даже пустить его вскачь по жирной траве, окаймлявшей речной поток. На самом деле его убийственная техника езды не претерпела никаких изменений, но по сравнению с неловкостью Сю-Туня она по праву могла считаться выдающейся. И правда, путаясь в своем сверкающем одеянии, чужестранец самым жалким образом скрючился на лошади, которую начинало раздражать шуршание расшитой золотом ткани. Его огромное костлявое тело сотрясалось от малейшего камешка, наклоняясь сначала вправо, чтобы, ненадолго восстановив равновесие, затем самым опасным манером склониться влево. Пламенеющие волосы, казалось, оставляли за собой след в воздухе, а молочно-белая кожа начинала странным образом розоветь от жары. Несмотря на непомерную длину ног, он с большим трудом цеплялся ими за бока лошади, что придавало еще больше элегантности сомнительной посадке скакавшего рядом ученого. Огорченный неудачным выступлением в новой роли, Сю-Тунь пробормотал:

— Да уж, чего только мы, французские иезуиты, не изучаем: и астрономию, и разные науки, не говоря уж о богословии, но вот верховая езда никогда не входила в программу нашего обучения!

— Не будем преувеличивать, — примирительным тоном отозвался ученый Динь. — Вы неплохо справляетесь, Сю-Тунь! Я немного разбираюсь в этом и скажу, что вы вовсе не так уж смешно выглядите, хотя вас и здорово трясет на лошадке.

Мандарин поддержал его:

— В вашей езде нет ничего постыдного, я уверен, все из-за большого роста, для которого лошади нашей страны плохо подходят. Они предпочитают наездников более плотного телосложения с более устойчивой посадкой.

Иезуит ответил ему благодарной улыбкой. Неловко направив лошадь поближе к тени, чтобы уберечь от солнца кожу, приобретшую теперь пунцовый оттенок, он кашлянул.

— Я готов к уроку истории, господа учителя!

Приблизившись к нему, мандарин Тан начал так:

— Вы, должно быть, знаете, что эта страна долгое время находилась под китайским владычеством, не правда ли?

— Да, когда я был в Китае, мне часто приходилось слышать о необходимости подчинить это южное государство, которое там считают неким придатком Поднебесной, — кивая, ответил Сю-Тунь.

— Хотя изначально этот край и был заселен выходцами из Китая, настало время, когда отношения с китайцами стали нестерпимыми.

— Люди, прижившиеся здесь, стали требовать отделения, чего Китай никогда бы не допустил, — подхватил ученый Динь. — И это стремление к независимости порождало войну за войной.

Неосмотрительно держась за поводья лишь одной рукой, в то время как другая теребила бородку, священник чуть не спикировал носом, и только дружеская рука, вовремя подставленная мандарином Таном, уберегла его от падения. Краснея от неловкости, Сю-Тунь продолжил свою мысль:

— Китайский мандарин, принимавший меня в Китае, часто упоминал об этом. Он считал недопустимым, чтобы такая маленькая страна осмеливалась оспаривать господство Империи, и с удовольствием рассказывал мне о победах, одержанных Поднебесной в битвах с южным народом, которые лишний раз подтверждали ее превосходство.

Мандарин Тан сжал кулаки, глаза его метали молнии.

— Были проигранные войны, но в нашей памяти осталось немало легендарных битв, которые навеки наложили отпечаток на нашу судьбу. И именно они сковали нашу национальную гордость, которая может противостоять любому захватчику!

— Одним из таких исторических сражений стала битва у реки Батьданг, — поддержал его ученый Динь, скулы которого покрыла бледность. — Это было в год Собаки, около шестисот семидесяти лет назад…

— Значит, в девятьсот тридцать восьмом году, — быстро подсчитав в уме, прошептал Сю-Тунь.

— Китайский император послал своего сына во главе целого флота вооруженных джонок, чтобы тот еще раз потребовал уплаты податей. Они уже опустошили наши запасы серебра, аурипигмента, древесины ценных пород, но им все было мало.

Закатное солнце отбрасывало багровый отблеск на посуровевшее лицо мандарина. Выбившиеся из-под повязки пряди волос болтались у него за спиной, вторя ритму шагов лошади.

— Тогда один человек, полководец по имени Нго Кюйен, обратился к народу со своей знаменитой речью, призывая его на бой. Местом сражения была избрана река Батьданг.

Наклонившись к Сю-Туню, Динь уточнил:

— Эта река находится как раз в нашей провинции. Она впадает в бухту Дракона и отличается сильными приливами, благодаря которым разница в уровне воды бывает весьма значительной. Этой особенностью и хотел воспользоваться полководец.

— Он послал несколько лодок, чтобы заманить китайскую армаду из открытого моря в устье реки. Мощные джонки бросились в погоню за маленькими суденышками, уверенные в том, что сейчас уничтожат их, — продолжал мандарин.

Ученый Динь не совсем академическим движением поудобнее устроился на лошади.

— Но там джонки оказались в окружении других лодок, которые удерживали их, пока…

Внезапно стемнело. Сиреневое небо резко поменяло цвет на темно-фиолетовый, а стоявшая высоко луна освещала все вокруг ярким светом.

— …пока не начался отлив и вода не стала резко убывать, — подхватил мандарин Тан. — И тогда из воды, казавшейся захватчикам такой безобидной, стали выступать, ряд за рядом, колья с железными наконечниками, которыми полководец велел утыкать все русло. Джонки напоролись на эти пики, которые пробили им днища, и произошло это в водах того самого Юга, который китайцы считали давно усмиренным. Ну а потом армада была уничтожена войском Нго Кюйена.

В лунном свете было видно, как молодой судья победным жестом поднял кулак.

— Полководец провозгласил себя императором свободного государства, которое он назвал Дай Ко Вьет, — шепотом закончил ученый Динь, — а с пришествием великих национальных династий наша страна стала называться Дай-Вьет.

Лицо Сю-Туня чуть поблескивало в лунном свете, и эта бледная маска выглядела здесь так неуместно, что при взгляде на нее бросало в дрожь. Золотое шитье на его одеждах отбрасывало тусклые отблески, похожие на свечение множества светляков.

— А-а, теперь я понимаю! — отозвался иезуит. — Ваш народ продемонстрировал недюжинный ум, используя природные свойства своего края, извлекая выгоду из самой незначительной особенности местности и обратив все это против противника, гораздо более сильного и лучше вооруженного! Кто знает, может, это хитроумие и в будущем поможет вам побеждать других могущественных поработителей?

— Вы правы, Сю-Тунь. Этот прием с кольями применялся в нашей истории еще раз, — снова заговорил мандарин, выводя обратно на дорогу лошадь чужестранца, которая начала было сворачивать к воде. — Шестьсот лет спустя другой полководец, Чан Хунг Дао, последовал примеру своего прославленного предшественника во время второй битвы при Батьданге, той самой, что закончилась разгромом монгольской орды Хубилай-хана, также попавшейся на трюке со смертоносными кольями.

Сю-Тунь кивнул.

— Вот, значит, как вы догадались об обстоятельствах вчерашнего кораблекрушения…

— Река, где потерпела кораблекрушение джонка, действительно во всем напоминает ту историческую реку: она так же, как и та река, подвержена сильным приливам. Судно преследовали лодки, гораздо меньшие по размеру, которые удерживали его в определенном месте.

— По сути, все эти победы одержаны благодаря умственному превосходству слабого над сильным, — заметил иезуит. — Нам в Европе тоже известны победы в морских сражениях, добытые хитростью. Шестнадцать лет назад, когда в Нидерландах вспыхнул бунт против владычества испанского короля, к восставшим примкнул Антверпен, город, в котором значительную часть населения составляли кальвинисты, лютеране и члены анархистских сообществ. Город был осажден испанцами, которые навели на реке плавучий мост, чтобы перекрыть снабжение. Так вот, обороняющиеся пустили по воде мину нового типа. Это была лодка, выложенная изнутри кирпичами и начиненная смесью пороха и нашатыря, а сверху были навалены слоями мраморные плиты, железные крючья, камни и гвозди. Кроме того, все это покрывала крыша из тяжелых камней. Вся эта масса должна была произвести взрыв, направленный не вертикально, а в стороны. В тот самый момент, когда испанцы попытались отогнать лодку, был пущен снаряд, после чего последовал мощный взрыв, унесший жизни нескольких сотен солдат. Они были так покалечены, что установить точное число жертв не представилось возможным. Эта бойня, несомненно, открыла новую страницу в истории военного искусства.

Иезуит прикрыл на мгновение глаза, словно прикидывая, насколько могла продвинуться вперед военная стратегия за то время, что длился этот взрыв.

— Таким образом, мы снова имеем дело с тем самым случаем, когда слабый противник одерживает победу над более сильным, — снова заговорил монах. — Но какие цели он преследовал?

Его вопрос повис во мраке ночи, напоенной ароматами диких растений. Лишь лягушки, прятавшиеся среди болотных нарциссов, ответили ему дружным кваканьем. Всадники молча продолжали свой путь, пока за излучиной реки не блеснула цепочка огней.

— А вот и деревня Красного Петуха! — воскликнул мандарин. — Сейчас мы допросим команду джонки и узнаем все подробности этого странного дела. Но прежде поддержим наши разбитые тела дымящимися яствами!

Однако сесть за стол они так и не успели, поскольку, подъезжая к деревеньке заметили группу людей, копошащихся в реке по пояс в воде при свете огромных воткнутых в берег факелов. Рядом лежала на боку пострадавшая джонка с наполовину оборванными парусами и развороченным днищем, зиявшим, словно отверстая пасть какого-то чудовища.

— Мандарин Тан! — воскликнул какой-то старик, по всей видимости деревенский староста. — Вот и вы! Начальник полиции Ки знает свое дело!

Судья спешился, поприветствовал старика и представил своих спутников.

Вытянув руку, покрытую темной, словно выдубленной кожей, в сторону обломков, старец пояснил:

— Мои люди провозились целый день, чтобы вытащить из трюма два тела, насквозь проткнутые кольями.

Только тут они увидели, чем занимались те люди в реке.

Все вместе они старались поднять тела двух женщин, которые казались тяжелее гор. Оба трупа были достаточно упитанны, но, несмотря на жир, никак не хотели держаться наплаву. Намокшая одежда тянула их ко дну, к огромному неудовольствию выбившихся из сил селян. Ученый Динь, которого любая встреча со смертью приводила в полуобморочное состояние, отвернулся, плотно сжав губы. Мандарин заметил, как Сю-Тунь проделал весьма странные манипуляции, сложив вместе большой и указательный пальцы правой руки и по очереди коснувшись ими сначала лба, потом груди, левого и, наконец, правого плеча. При этом он что-то бормотал себе в бородку. Мандарин не успел, однако, поинтересоваться у чужестранца, что означают эти странные действия. Взгляд его был прикован к изуродованным лицам жертв.

Тело одной из них сохраняло еще свойственную юности округлость, тогда как другая явно принадлежала к среднему возрасту. Растрепанные волосы, прилипшие к раздувшимся лицам, казалось, прочерчивали глубокие черные морщины на мертвенно-бледной коже. Из широко раскрытого рта вместе с последним дыханием, должно быть, исторгся предсмертный крик или стон. На обоих телах зияли чудовищные раны от проткнувших их кольев. «Почему же они не покинули судно? — в замешательстве спрашивал себя судья. — И что вообще делали они на этой торговой джонке?»

* * *

— Живые мертвецы? — удивился мандарин Тан, по привычке вертя большими пальцами. — Вы уверены в том, что говорите?

— Готов поклясться головой моей тещи, — ответил капитан Лам.

Пламя факелов лизало резные балки на потолке деревенской управы, оставляя углы помещения во мраке. Судья передернулся, пораженный рассказом допрашиваемого. Динь недоверчиво покачал головой. Старый моряк стоял в окружении своей команды. Словно все еще опасаясь нависшей над ними угрозы, мальчишки боязливо жались друг к другу. Староста, предоставив именитым гостям удобные кресла, сам почтительно стоял в стороне, откуда мог, не проявляя неучтивости, вдоволь разглядывать нескладного великана с огненно-рыжей гривой и прозрачной кожей.

— Они гнались за нами, молча, в своих саванах, — подтвердил достоверный рассказ хозяина немного осмелевший Манго. — Говорят, если оживший мертвец дотронется до тебя, ты станешь таким, как он, бескровным и бессильным как мужчина.

Мандарин кивнул. Он и сам слышал много рассказов на этот счет, вполне заслуживавших доверия.

— Как они вели себя? — вступил в разговор Динь, которого начали раздражать эти россказни о призраках. — Были ли они возбуждены, разгневаны, чего-то хотели?

— Нет, наоборот, они выглядели бесстрастными, даже какими-то подавленными. Но это неудивительно, когда речь идет о мертвецах, не правда ли?

Это заговорил Хунк, чей нежный голос заставил ученого Диня обернуться. Он почувствовал невольное волнение при взгляде на эти бархатные глаза и персиковую кожу. Какая разница, что несет этот юноша? Пусть себе мелет всякую чушь!

— Допустим, — смягчившись, ответил он. — Но если они были так вялы, как ты расписываешь, откуда у них взялись силы, чтобы натянуть лук?

— Да ведь стрелы пускали только главные, по одному на каждой лодке. Остальные их только морально поддерживали.

Стручку тоже было что сказать, и он решил вставить словечко:

— Еще бы! У них был совершенно разложившийся вид, и кожа такая белая, что даже блевать хотелось…

Не успел паренек умолкнуть, как понял свою оплошность. Втянув голову в плечи, он испуганно покосился на Сю-Туня, который приветливо помахал ему рукой. Стремясь загладить неловкость, Стручок поспешно добавил:

— Надо сказать, что целились они здорово, эти вонючие трупы! Они запустили нам в голову каких-то тварей, вымоченных в крови. Хорошо еще, что они не пустили на это дело собственные потроха!

Мандарин заерзал на стуле, нахмурившись. Несомненно, джонку преследовали какие-то мертвецы с морской выучкой, но с какой целью?

— Кому принадлежало судно? — спросил он Лама.

— Это собственность судовладельца Фунга, который занимается перевозкой государственных грузов.

— Каких грузов? — переспросил ученый Динь. — Что именно везла джонка?

— Господин Фунг предоставляет свои суда для перевозки пряностей, металлов и продовольствия. На этот раз мы загрузили бочонки с пчелиным воском, серу, селитру, немного фарфора… В общем, обычный товар.

— Но тогда откуда взялись эти женщины, что были найдены мертвыми? — строго спросил мандарин Тан.

Старик покачнулся на разбитых ногах и сплюнул на пол, чтобы прочистить горло.

— Ах это… Ну, это дело госпожи Аконит! Она привела к нам на судно этих двух больных. Какие-то арестантки, эта дама ими занималась, я их не знаю!

— Так вы их тоже доставляли как груз? — насмешливо обронил ученый.

— Да нет же! Нам было велено высадить их на острове Могил, а там уж в колонии прокаженных о них позаботились бы…

Мандарин наклонился к моряку.

— Они не похожи на прокаженных. И лица, и руки у них совершенно чистые. Так в чем дело? Извольте объясниться!

— Да не знаю я, как и чем они заразились, господин! Госпожа Аконит сказала, что они больны. Впрочем, особым здоровьем эти женщины не отличались и всю дорогу стонали как умирающие.

— И вы все, спасаясь, попрыгали в воду, даже не подумав им помочь? Да уж, команда смельчаков!

— Но, господин! — защищался моряк. — Когда мы оставили джонку, она была еще наплаву. У женщин было достаточно времени, чтобы спастись, уверяю вас!

Порыв ветра, ворвавшийся в открытое окно, задул свечу большого фонаря. Мальчишки инстинктивно сделали шаг в сторону мандарина Тана, который размышлял с отсутствующим видом. Динь внимательно разглядывал юные лица этих ребят, оказавшихся под началом старика, а Сю-Тунь машинально ерошил свою жидкую бородку. В наступившей тишине раздался звонкий голос Хунка:

— А все-таки забавно: мертвецы гоняются за умирающими!

* * *

Сноп брызг разлетелся тысячей хрустальных бусин, и по поверхности воды побежали круги. Это, сняв свое парадное одеяние и оставшись в чем мать родила, прыгнул в воду Сю-Тунь.

Прикрывая от брызг рукой дымящиеся пирожки, которые он поглощал с завидным аппетитом, мандарин Тан удивленно заметил:

— Неужели все французы такие же, как вы, Сю-Тунь? Неужели они так же пренебрегают изысканными кушаньями, предпочитая нагишом прыгать в ледяную воду?

Чужестранец отфыркивался в волнах. Его намокшие волосы скрутились в упругие колечки. Выглядывавшие из воды светлые плечи, казалось, светились в полумраке.

— Вы ошибаетесь, мандарин Тан! Я не являюсь типичным представителем своих соотечественников. Они-то как раз скорее отдадут предпочтение обильной и изысканной, даже жирноватой, пище, а купания боятся, как пугливые коты.

Сидя в траве, мандарин Тан наслаждался редкой красотой этой ночи, освещенной рассеянным светом мириадов звезд. Плеск воды навевал сон, и ему приятно было вообразить себя на какой-то миг юным рыбаком, отдыхающим в кругу друзей. Вот уже несколько лет, как он не позволял себе так расслабляться, никогда не забывая о важности возложенной на него должности и об обязанностях, связанных с ней. Но в данный момент, благодаря окружающей темноте, в этом пустынном месте, он вновь ощутил свободу, которой ему так недоставало в последнее время. Рядом с ним, словно утес, поросший густым мхом, сглаживающим его формы, пытался поудобнее устроиться ученый Динь.

— Только что, — обратился он к Сю-Туню, вгрызаясь в пирожок с фасолью, — вы уловили смысл — как бы это сказать? — неудачного намека того юноши, Стручка, хотя разговор шел на местном наречии. Означает ли это, что, кроме китайского, вы владеете и нашим языком?

Иезуит, энергично растиравший тело в холодной воде, поднял к нему мокрое лицо. Его взгляд просветлел.

— Владеть — это слишком громко сказано. Я лишь понимаю, о чем идет речь. Но это правда: следуя примеру нашего магистра, господина Маттео Риччи, все иезуиты стараются изучить язык и обычаи той страны, куда они отправляются. Так, сам Маттео Риччи настолько овладел китайским, что был способен переводить на этот язык латинские тексты. Кроме того, в знак уважения к местному населению, он одевался как китайский мандарин. Впрочем, мы и имена себе берем китайские. Сю-Тунь, например, означает «Просвещать на Востоке».

Он закинул руку, чтобы потереть себе спину, и мандарин Тан с удивлением отметил, что рыжее руно покрывало все его туловище. Выходит, эти чужеземцы почти целиком покрыты шерстью, даже в самых невероятных местах!

— Я сам, — продолжал иезуит, — выучил китайский язык во время пребывания в Китае, у принимавшего меня мандарина. В обмен на несколько лекций по астрономии он дал мне крышу над головой и палочки для пищи, что позволило мне немного изучить нравы и обычаи этой страны.

— Почему же вы покинули Китай? — спросил мандарин, приступая к третьему пирожку, начиненному мясом и пряностями.

Сю-Тунь на миг прервал плескание.

— Когда мой покровитель умер, я не знал, куда мне деваться. Я решил сесть на первый корабль, отплывающий в Европу. Но муссоны распорядились иначе.

Он усмехнулся и выжал воду из бородки.

— После кораблекрушения, которое мое судно потерпело у ваших берегов, вы любезно согласились приютить меня до тех пор, пока новый корабль не отправится в том же направлении…

Мандарин легко махнул рукой.

— Ну уж, муссоны задуют не так скоро!

— Не скажите, дорогой друг! Через несколько дней в порт должна прибыть португальская каравелла, направляющаяся в Малайзию, и я очень рассчитываю оказаться на ее борту! Пора уже мне доставить в Европу все то, что я узнал на Востоке!

Зажав двумя пальцами нос, Сю-Тунь окунулся с головой и проплыл несколько метров под водой. С берега мандарину Тану казалось, что это плещется гигантский угорь или прозрачный осьминог. Через мгновение иезуит вынырнул, тяжело дыша. Подтянувшись на худых руках, он вылез на берег.

Ученый Динь и мандарин в ужасе переглянулись. По всей спине их друга, ярко выделяясь на фоне белоснежной кожи, тянулась цепочка кровавых ран, вившихся, словно змея, вдоль позвоночника.

Светлая заря сообщала бриллиантовую прозрачность вившейся внизу, вдоль деревеньки, реке. Петух с резным гребешком важно наблюдал за курами, клевавшими что-то во дворе. Чуть дальше павлин совершал утреннюю прогулку на негнущихся ногах, поднимая опущенным хвостом красноватую пыль. Не успели двери постоялого двора открыться, как какой-то путник повалился набок у входа. Ученый Динь оторвался от утренней трапезы, чтобы рассмотреть вновь прибывшего. Всклокоченные волосы, тяжело вздымающаяся грудь — казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Хозяин! — крикнул он, кашляя и отплевываясь. — Горячую ванну и суп с потрохами для моего господина! И положите туда все сгустки крови, которые только есть у вас в доме, да не скупитесь на бычьи легкие! И еще можете накидать туда чеснока сколько вашей душе угодно — господин уплетает его за милую душу!

Ученый с трудом подавил гримасу отвращения. Нужно быть просто извращенцем, чтобы набивать себе брюхо такой мерзостью и при этом претендовать на принадлежность к человеческому роду.

— Кто это в такую рань? — осведомился хозяин постоялого двора, втайне радуясь возможности избавиться от мясных отходов.

Путник ладонью отряхнул пыль со штанов.

— Великий человек, как он сам считает, но на самом деле тиран, каких свет не видел! Посреди ночи вытащил меня из постели и приказал, чтобы к его приезду в вашу деревню все было готово. Ему всегда и везде подавай удобства и привычную пищу, иначе он приходит в самое страшное расположение духа. Так что давай, пошевеливайся, грей воду для ванны и для супа!

В тот самый момент, когда хозяин скрылся в поварне с низкой крышей, во дворе послышалось чье-то громкое пыхтение. Динь с любопытством выглянул в окно и кивнул, поджав губы. Он правильно угадал.

Вышеупомянутый тиран благополучно прибыл, возлежа в роскошном гамаке, который тащило несколько совершенно выбившихся из сил носильщиков. Бледные как смерть, они, казалось, вот-вот испустят дух. Избавившись от непосильной ноши, они повалились на землю, исторгая громкие проклятия.

— У меня поясница разламывается, и колени все вывернуты, — жаловался один с пеной на губах.

— На будущее надо отказываться от таких грузов, — вторил ему другой, кашляя и отплевываясь.

Изящно обутая нога грациозно ступила на пыльную землю. Из гамака выбрался мужчина необыкновенной тучности и сверхъестественной красоты. Лицо классических пропорций свидетельствовало о высокой образованности. Под аккуратно выщипанными бровями сверкали миндалевидные глаза, живость которых говорила о выдающемся уме их обладателя. Разгладив на женской груди халат из шелка-сырца, пришелец поправил штаны непомерной ширины. Повернувшись к обессиленным носильщикам, он великодушным жестом лениво бросил им несколько монет.

— Держите, вот вам за работу! Только не благодарите меня за щедрость! Другой на моем месте и половины не заплатил бы за вашу неслыханную медлительность!

Заметив нагло уставившегося на него павлина, мужчина встал перед ним как вкопанный, выкатив живот и устремив на птицу гордый взгляд. В ответ на это павлин лишь распустил свой хвост, усыпанный тысячей драгоценных камней, заигравших на солнце. Обидевшись, путник вошел внутрь гостиницы.

— Вот и я! — воскликнул он, стоя посреди почти пустой столовой. — Что, мой суп готов?

Динь медленно повернулся и мрачно произнес:

— Ах, так это вы, доктор Кабан. Думаю, что хозяин как раз потрошит птиц и пускает кровь быкам, чтобы приготовить вашу кровавую похлебку.

— Ученый Динь! — воскликнул вновь прибывший, расплываясь в улыбке. — Вчера ночью, вернувшись с собрания, я получил послание от мандарина Тана. Я тотчас же пустился в путь вместе со своим слугой, но нам пришлось заночевать в дороге. Единственные носильщики, которых я смог вытащить на улицу, тащились как голодные улитки. Это путешествие так измотало меня, я просто умираю с голоду!

Он принюхался к вегетарианскому завтраку Диня и в ужасе отшатнулся.

— Ах да, я совсем забыл, вы же едите одну траву…

Усевшись напротив, он довольно запыхтел.

— Кажется, тут есть трупы для осмотра?

— Вчера вечером из реки выудили двух женщин. Надо бы установить обстоятельства их гибели.

Доктор Кабан улыбнулся, показав мелкие острые зубы безупречной формы. Симметричные ямочки украсили его гладкие щеки, и он потер руки, явно пребывая в прекрасном настроении.

— С удовольствием! Сразу же приступлю к делу, дайте только подкрепиться. Если только дело терпит… В противном случае прихвачу свою миску с супом прямо туда и съем его на месте.

С трудом удерживаясь от рвоты, Динь прошептал:

— Нет, никакой срочности нет. Жертвы уже умерли, и не сейчас.

* * *

Остро отточенным ножом доктор Кабан вспорол корсаж на молодой женщине с закрытыми глазами, обнажая ее полную, но уже отвисшую грудь. Размягчившаяся, воскообразная плоть контрастировала с розоватыми краями раны. Кол прорвал торс, пройдя насквозь через грудную клетку, а селяне, вытаскивавшие жертву из джонки, лишь увеличили огромную рану. Весело жуя, врач повторил операцию с другой женщиной, лежавшей рядом с первой, груди которой своей морщинистостью напоминали сушеные фиги. У нее была такая же рана, но на уровне живота, пронзенного смертоносным колом. Верхняя же часть тела казалась совершенно целой. Очень осторожно врач снял с трупов широкие шаровары, обнажив довольно полные ноги. Наклонившись над телами, он на мгновение оторвался от пирожка, который захватил с собой из столовой, затем взвизгнул от радости и лихорадочно засуетился вокруг первой женщины.

— Идите сюда, мандарин Тан! На телах этих жертв есть кое-что странное…

Мандарин, спасавшийся у широко раскрытого окна, замер. С того самого момента, как он вошел в этот холодный зал вслед за доктором, он то притворялся, что его страшно интересует жасмин, цепляющийся за подоконник, то изучал в мельчайших подробностях трещины наружной стены — лишь бы не смотреть на эти два трупа, к которым, плотоядно чмокая, устремился врач. Ученый Динь, по своему обыкновению, нашел какой-то предлог, не позволявший ему сопровождать мандарина к мертвецам. И вот теперь, когда доктор окликнул его, молодой человек должен был решиться и вдохнуть сладковатый запах остывших тел.

— Что вы хотите сказать, доктор? — спросил он потухшим голосом.

— Подойдите сюда, я вам покажу, господин судья!

Могучая спина врача содрогалась, он весь дрожал от возбуждения.

— Вот видите: на внутренней поверхности бедер у этой барышни следы надреза, — произнес он, когда мандарин приблизился. — Два удара ножом на каждой ноге, довольно глубокие, во всю толщу жировой прослойки, если судить по этим клочьям плоти вокруг.

Наманикюренным пальцем он раздвинул бледные края ранки, чтобы судья убедился, насколько она глубока.

— Потрогайте, видите, как нож разворотил ляжку?

— Нет уж, помилуйте, право! Это вы — эксперт, — поспешно ответил мандарин.

Пока судья с почтенного расстояния разглядывал раны, доктор воспользовался моментом, чтобы откусить кусочек от своего пирожка.

— Ранка совершенно не вытянута в длину, — произнес мандарин, еле шевеля губами. — Зачем нужен был этот прокол? А на другом трупе есть подобные следы?

— Идентичные, хотите вы сказать! Ногу старшей женщины прокололи тем же образом, на том же уровне, — ответил врач, вытаскивая застрявший между зубами кусочек мяса.

Мандарин разглядывал отметины, походившие на клейма, выбитые на дряблой коже. Какое все-таки странное дело!

— Могли эти раны стать причиной смерти несчастных?

— Косвенным образом да. Кончик ножа задел бедренную артерию, вызвав смертельное кровотечение. Именно так поступают со свиньями, чтобы собрать их кровь.

* * *

Слова народной песни путались на языке старого дровосека, растворяясь в парах рисовой водки, поднимавшихся из недр его желудка вместе с частой отрыжкой. Слушая собственный надтреснутый голос, не так страшно идти по пустынной дороге, особенно теперь, когда луна скрылась за высокими пальмами и задул резкий, необычно холодный ветер. За отличный вечерок, проведенный в городе с веселыми друзьями и обильно смоченный славной выпивкой, теперь приходилось расплачиваться пылающими внутренностями да нетвердой походкой. Уже несколько раз натыкался он на неизвестно откуда взявшееся на его пути дерево или спотыкался о камень величиной с кулак. Сальные шуточки и песенки собутыльников все еще отдавались в голове пещерным эхо, еще больше сбивая его с пути. Он хихикнул. Надо пользоваться этими последними минутами относительного покоя, ведь стоит ему только переступить порог своей лачуги, как старуха, внезапно воскреснув, соскочит со своей лежанки и набросится на него как ведьма. И посыплются, как камни, попреки — целый камнепад! «Куда дел деньги? С какими грязными девками кувыркался на старости лет? Что, опять твои дружки за тебя платили?»

Дровосек сплюнул. Да, семейная жизнь развивается только в одном направлении. Утром милуешься с юной красоткой, а вечером она превращается в старую каргу; пышная грудь обвисает парой сморщенных плодов манго, а нежная кожа натягивается на раздувшейся физиономии как барабанная шкура.

Нога зацепилась за корень, и он покатился кубарем в пыль. Растянувшись на спине, дровосек взглянул на усеянный звездами небосвод и с трудом поднялся на ноги; переполненный мочевой пузырь требовал немедленного опорожнения. Приглядев себе дерево, он с упоением принялся было за дело, но тут какой-то металлический звук заставил его подскочить от неожиданности. Поспешно обернувшись, он только сейчас заметил, что находится рядом с кладбищем. Героическим усилием воли он остановил мощную струю: негоже оправляться на земле, принадлежащей покойникам. При этом он на всякий случай сжал кулаки, спрятав большие пальцы в ладони: не стоит привлекать демонов, которые могут затащить тебя к себе в преисподнюю, чтобы разрубить на части, а потом полакомиться твоей печенкой.

Однако тот звук его беспокоил. Кладбище — обитель мертвых, а мертвые не шевелятся. Выпучив глаза, он стал внимательно разглядывать ряды массивных надгробий. В слабом свете он едва различал чаши с прахом, в которые были вставлены ароматические палочки. Разыгравшееся воображение коварно нашептывало, что это не палочки, а обломки костей возвышаются над прахом мертвых, и по спине у него побежала струйка холодного пота. Он тщетно пытался прогнать страшные мысли и продолжить путь, но ноги против воли сами понесли его ближе к могилам, словно чаши с серой пылью неотвратимо притягивали их. И тут он застыл на месте.

С оглушительным грохотом один из надгробных камней рухнул наземь, и он увидел, как на фоне могилы вырисовывается чей-то силуэт. Словно возникшая из-под земли фигура, лоб которой светился зеленоватым светом, обратной стороной ладони отряхнула пыль с покрывавших ее тело лохмотьев.

«Горе мне! — подумал дровосек, помертвев от ужаса. — В эту проклятую ночь покойники вздумали встать из могил! Вот и этот только что свалил свой камень и сейчас набросится на меня, чтобы высосать спинной мозг!»

И словно в подтверждение его мыслей опрокинулось второе надгробие, и на его месте, потирая плечи и с хрустом поворачивая шею, появилось другое тело. От звука трущихся друг о друга позвонков и поскрипывания плохо смазанных суставов все существо старика наполнилось страхом.

«Скелеты приводят себя в порядок, как живые' Вот сейчас они расставят кости по местам и погонятся за мной! Что-то мне не хочется занять их место в этой жуткой яме!»

Придя в ужас от такой перспективы, он решился бежать. Однако, неловко повернувшись, опрокинул чашу с прахом, — жуткая мертвая пыль забила ему ноздри, и он громко чихнул. Оба трупа обернулись, обратив к нему мертвенно-бледные лица, а тем временем во мраке ночи появлялись все новые силуэты. Оказавшись лицом к лицу с выходцами с того света, сверлившими его полными злобы глазами, дровосек без труда обрел былую прыть и, едва касаясь земли, на всех парах помчался к городу.

— Не будет тебе прощения за такую низость!

Развернулась кожаная плетка, и узловатая змейка, несколько раз изогнувшись в воздухе, со свистом обрушилась на голую спину коленопреклоненного арестанта. Оставленный ею бледный рубец тотчас налился кровью. Скорчившись от удара, человек взвыл от боли.

— Нет ничего гаже, чем обманывать товарища по несчастью! Слышишь, ты?

Поскольку заключенный, стиснув зубы и зло глядя перед собой, не отвечал, хлыст снова запел в воздухе и безжалостно обрушился ему на спину. Несчастная жертва захлебнулась собственным дыханием и уронила голову на грудь. Исполосованная спина взяла верх над упрямством. Он открыл распухшие губы и еле слышно произнес:

— Да!

Хлыст взвился, описав в воздухе черную дугу, и начертил на согнутой спине новый кровавый след.

— Да — кто?

— Да, госпожа! — взвизгнул заключенный, позабыв о прежней своей строптивости.

Прислонившись к баньяну и пряча лицо в его тени, мандарин Тан невольно подумал: «Какая женщина! Она так же мастерски владеет хлыстом, как другие бросают нож. Да уж, поистине, в наши времена лучше быть мандарином, чем заключенным…»

Принюхиваясь к ароматам, доносящимся из поварни и заполнявшим грязный двор, он уже довольно долго следил за сценой, что разыгрывалась внизу. Никто не заметил его присутствия, и из своего укрытия судья с интересом наблюдал за публичной поркой. Заря только начинала заниматься над ветхими крышами тюрьмы, окрашивая их в бледно-розовый цвет, а он уже был вовсю занят своим расследованием, заинтригованный странными подробностями гибели двух несчастных утопленниц, выловленных в устье реки. Одевшись в скромный халат без украшений и спрятав волосы под тюрбан, в неверном предутреннем свете он вполне мог сойти за простого горожанина.

Со своего места он видел плотные ряды заключенных, молчаливых и покорных, которые присутствовали при наказании своего товарища, одобрительно кивая и перешептываясь, исполненные почтения к женщине с шелковистыми косами. Одним движением подбородка она подала знак об окончании экзекуции, и в тот же миг два дюжих молодца в форменной одежде подбежали к наказуемому и оттащили его в здание. Остальные же разбрелись кто куда, шепотом обсуждая увиденное, послужившее им явно на пользу.

Женщина, одетая в простую куртку и штаны из хлопковой ткани, раскатывала рукава, которые засучила перед тем, чтобы легче управляться с хлыстом. Ее аристократическое лицо оставалось бесстрастным, лишь чуть сдвинутые брови напоминали об усилии, которое ей только что пришлось приложить. Легким движением руки она отбросила со лба черную прядь, и солнце золотистой искрой сверкнуло в ее глазах. Затем совершенно неожиданно она резко повернулась, и кожаный хлыст снова запел у нее в руках.

Вокруг мандарина взметнулось облако пыли, поднятое хлыстом, едва не задевшим пальцы его ног.

— А теперь сюда! — подбоченившись, сказала женщина.

Тихонько кашлянув, мандарин Тан вышел на свет, ошеломленный дерзким поведением молодой женщины.

— Барышня Аконит, я мандарин Тан, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Госпожа Аконит, — с легкой усмешкой поправила его тюремщица. — Я вдова.

— Примите мои соболезнования по этому поводу, — пробормотал судья, внутренне злясь на свою застенчивость.

Госпожа Аконит вперила насмешливый взгляд прямо в глаза мандарину и проговорила легким тоном:

— Хочу вас успокоить: я не всегда так сурова с людьми, как вы только что видели. Вы, конечно, знаете, что, будучи ответственной за заключенных, я обязана следить за соблюдением законности. В конце концов, мы с вами мало чем отличаемся друг от друга.

— Я не так хорошо умею управляться с хлыстом, сударыня.

Указав пальцем на опустевшую площадь, мандарин спросил:

— В чем же состояла провинность заключенного, подвергнутого порке?

— Мерзавец украл порцию риса у своего товарища, существа слабого и беззащитного. К таким проступкам я беспощадна. Эти заключенные — как мужчины, так и женщины — не являются закоренелыми преступниками. Так, всякая мелочь, воришки, карманники, мелкие мошенники, отбывающие здесь наказание. Правда, среди них есть несколько бандитов с большой дороги. Вот эти, на чьей совести есть пролитая кровь, считают себя вправе требовать от остальных незаслуженного уважения. Тот, кого я наказывала сегодня, как раз из числа таких разбойников. Я не потерплю, чтобы кто-то строил из себя барина и терроризировал весь барак.

Госпожа Аконит отбросила назад упругие, как ее хлыст, косы, а мандарин тем временем задал очередной вопрос:

— А те женщины, которых вы отправили на джонке судовладельца Фунга? Вы, несомненно, знаете, что после кораблекрушения их нашли мертвыми?

Молодая женщина моргнула, на мгновение скрыв под ресницами свои янтарные глаза.

— Да, правда, мне рассказывали. Эти женщины были больны, и я подписала бумаги на их отправку, чтобы они не заразили остальных заключенных. В бараках болезни распространяются быстро и могут перерасти в эпидемию.

— Однако странно, что они были отправлены на торговом судне.

— Конечно, но мне вовсе не хотелось нести ответственность за этих двух строптивиц, которые, вместо того чтобы работать, как положено, на верфи или на других общественных работах, пустились в бега.

— Как это? Они что же, сбежали? — воскликнул мандарин.

— Вот я вам и говорю, — пожимая плечами, ответила госпожа Аконит. — Они не желали искупать хорошим поведением свои прошлые глупости и попытались сбежать до окончания срока наказания. Но у них ничего не вышло, потому что через два месяца они вернулись совершенно больные, в лихорадке, и стали умолять меня о снисхождении.

С непонятным ему самому торжеством мандарин заметил:

— Значит, ваши методы, какими бы драконовскими они ни были, все же не всегда оправдывают себя.

Госпожа Аконит метнула в него взгляд холоднее клинка:

— Не забывайте, что эти заключенные — не преступники. Они знают, что при удовлетворительном поведении вновь быстро обретут свободу. Я считаю бесполезным надевать на них колодки или заковывать в цепи.

В этот момент в ворота, украшенные каменными скульптурами морских животных, вошло несколько мужчин и женщин с лопатами и кирками в руках. Они еле передвигали ноги от усталости, некоторые держались за поясницу, другие приседали, чтобы размять суставы. Проходя мимо начальницы, они почтительно поклонились и стали группой на другом конце двора.

— Это вернулась с работы ночная смена, — пояснила госпожа Аконит. — Заключенные ремонтируют главную улицу, на которой днем слишком много народа. Это нелегкая задача, но при учете исправительных работ одна ночная смена считается за две. Мне надо обыскать их перед сном, чтобы удостовериться, что они не прячут под одеждой оружия.

Коротко кивнув, она удалилась, повернувшись к мандарину решительной прямой спиной, по которой хлестали ее упругие косы. Мандарин Тан глядел ей вслед с сожалением: ему хотелось бы под любым предлогом продолжить внезапно прерванный разговор. Внутренне недовольный собой, он решил внимательнее присмотреться к досмотру арестантов.

Группа тем временем разбилась на две части: мужчинами занялся охранник с суровым лицом, а женщинами — сама госпожа Аконит. Приказным тоном она велела им войти в бараки, в то время как охранник предложил мужчинам раздеться. Мандарин увидел, как падают на землю заплатанные куртки, обнажая худые тела, на которых изнурительная работа и бурная жизнь оставили неизгладимые следы. Охранник привычными жестами осторожно ощупал их под мышками и вдоль ног. Произведя досмотр, он жестом отпустил их, и заключенные торопливо проследовали к своим койкам, распластавшись на которых они будут ждать следующей трудовой ночи.

Достав из кармана рисовую лепешку, охранник присел на корточки, чтобы съесть ее, когда к нему подошел мандарин Тан.

— Скажите, ваша начальница, похоже, чертовски здорово справляется со своей работой. В ее манере управлять тюрьмой чувствуется железная рука.

— И не говорите, — согласился тот, вставая. — Твердость госпожи Аконит не всякому мужчине по плечу! С ней шутки плохи, у нее всегда хлыст наготове, вы сами только что видели. Она уже два года как здесь работает, и за это время ни одной жалобы на нее не было.

— Однако, — заметил мандарин Тан, — работа тюремной надзирательницы, кажется, не очень соответствует ее положению. Разве она не высокого происхождения? Если судить по ее безупречному произношению и живости ума…

Охранник взглянул на него с хитринкой, его выдубленные щеки прорезали прямые складки.

— Как бы не так, господин! Хоть наша госпожа и похожа на дракона в женском обличье, но на самом деле она бродяжка, а здесь просто зарабатывает себе на жизнь.

Удивленный услышанным, мандарин переспросил:

— Бродяжка? Значит ли это, что кто-то из оседлых граждан выступил поручителем за госпожу Аконит, чтобы она смогла вот так работать среди честных горожан?

— Именно так! И этот человек — скопец Доброхот, который заведует гаванью и к тому же является попечителем тюрьмы.

Обернувшись, мандарин Тан увидел, как открылась дверь женского отсека и из нее с непроницаемым и надменным видом вышла госпожа Аконит. Изящным движением головы она тряхнула косами и отбросила со лба непокорную прядь. Померещилось ему или и правда, заметив, что он беседует с охранником, она взглянула на него с подозрением?

«Вдова, бродяжка, тигрица… Кто же она на самом деле?» — с невольным волнением спрашивал себя судья. Бродяги презирали городских жителей и их законы. Они жили «по воле волн», в праздности и постоянных скитаниях. Оседлые граждане ненавидели их и изгоняли из своих городов. Редко находились среди них такие, кто хотел бы изменить свою презренную долю и найти занятие в городе. Собирать остатки урожая на уже убранных полях, спать под открытым небом — им было все равно, лишь бы оставаться свободными, лишь бы не знать иных границ, кроме далекого горизонта.

По какой превратности судьбы госпожа Аконит превратилась в бродягу и где нашла она силы и волю, чтобы вернуться к оседлой жизни?

* * *

Город потихоньку просыпался под шум базара, который разворачивался в тени деревьев. Неподалеку от загона с животными крестьяне доставали из корзин и раскладывали тыквы, капусту, чечевицу. Свиньи с намотанными на морду мешками с наслаждением катались в пыли, позабыв о своей неминуемой участи; куры кудахтали под придирчивыми взглядами прохожих, которые прикидывали на глазок их вес с перьями и в ощипанном виде. Уже были выловлены в бухте крабы и угри, которым предстояло вскоре слиться воедино на сковороде, в союзе с горстью обезглавленных креветок. Несколько змей, свернувшихся в джутовых корзинах, несомненно, привлекут внимание аптекаря, пришедшего на базар в поисках укрепляющего средства для своих клиентов, жалующихся на слабость в ногах, если только какой-нибудь трактирщик не опередит его и не приготовит из них излюбленное лакомство для своих посетителей. Люди прокладывали себе дорогу между прилавками с разложенными на них фруктами и рыбой, громко торгуясь и аккуратно отсчитывая сапеки.

Были и такие, кто, продравшись сквозь толпу покупателей, выискивающих товар повыгодней, решительным шагом устремлялся к внушительному зданию, с каменными драконами по обе стороны от входа, охранявшемуся стражниками. Суд был местом, где истцы встречались с ответчиками, воры с обокраденными, куда шли, чтобы подать жалобу и защитить свою репутацию, местом, где откровенная ложь, благодаря умелым разглагольствованиям и лжесвидетельствам, внезапно превращалась в полуправду. Однако надо было обладать изрядной наглостью или явной глупостью, чтобы попытаться обмануть правосудие, которое вот уже год находилось под защитой молодого человека, абсолютно равнодушного как к лести, так и к взяткам, судьи, который считался настоящим кошмаром для преступников всех мастей, — мандарина Тана.

В то утро стражи подверглись нападению двух встрепанных раскрасневшихся субъектов, которые во весь голос требовали допустить их на прием к мандарину.

— Это немыслимо! Как они только посмели?! — надрывался один.

— Чтоб этих сукиных сынов демоны насадили на заржавленные копья и зажарили себе на обед! — вторил ему другой.

Сидя под бархатным балдахином, украшенным пунцовыми шелковыми кистями, мандарин Тан поправил официальный головной убор, украшенный ястребиными крылышками, и разгладил парчовый халат. При виде двух просителей, чьи возмущенные возгласы гулко отдавались под сводами зала, челюсти его плотно сомкнулись, а взгляд стал острым и внимательным. Что это, очередная парочка торговцев, сражающихся за сбежавшего гуся или стащенный кем-то арбуз? Вышедший из-за колонны начальник стражи коротким ударом бамбуковой палки заставил их замолчать.

— Тихо! На колени перед судьей!

Пав ниц и почтительно замолкнув, просители покорно ждали, пока судья сам заговорит с ними.

— В чем дело? Ясно изложите предмет вашей жалобы.

Первый мужчина подобострастно ответил:

— Я, ваш нижайший подданный, прошу возмездия за неслыханное оскорбление. Сегодня утром, на рассвете, я отправился на кладбище, что рядом с городом, чтобы почтить память моего батюшки, который как раз два года тому назад отправился к праотцам. И вот, нагруженный фруктами и всяким печеньем, прихожу я на это святое место и — что вы на это скажете? — не нахожу там отцовской могилы!

— Как же так? — воскликнул мандарин. — Вы заблудились на таком маленьком кладбище?

— Нет, господин! Я хочу сказать, что с места захоронения исчез надгробный камень. Испарился!

— Я готов подтвердить это, благородный судья, — вступил в разговор его спутник, маленький тощий человечек с узловатыми руками и ногами. — Придя на кладбище, я видел, как этот господин вертится на месте, словно курица, отыскивающая червячка.

— Только в том-то и дело, что в таком месте нет иной пищи, кроме пищи мертвых, — уточнил другой.

— Что вы такое плетете? Исчез надгробный камень? — воскликнул судья, никогда прежде не сталкивавшийся с подобными делами.

— Но это чистая правда, господин! Я тоже пришел с приношениями, чтобы задобрить свою тещу, как, впрочем, делал и при ее жизни. И, точь-в-точь как этот господин, столкнулся с прискорбным фактом: надгробная плита моей славной тещи отошла в мир иной. Словно она сама пришла за ней и забрала с собой!

Его товарищ жестом остановил его.

— Пусть эти нечистые знают; скоро им воздадут по заслугам — благодаря вашей проницательности, мандарин! — и он отвесил судье изящный поклон.

— Земля была раскопана?

— Да, вокруг могил было немало следов…

Мандарин наклонился к просителям:

— А тела не были выкопаны?

— Надеюсь, что нет! — поспешно отозвался маленький, которому, по-видимому, не давал покоя призрак его сварливой тещи. — Зачем извлекать на свет божий людей, которые давно заслужили покой?

— Да уж, конечно, без тещи всегда можно обойтись, — согласился второй. — Но ведь эта кража — настоящее кощунство, и пусть даже это дело рук призраков, но ведь все равно они оскорбляют наших предков! Вы не согласны со мной, господин?

Мандарин Тан хранил осторожное молчание. Конечно, тревожить покой умерших — это неслыханное оскорбление, за которое они могут отомстить самым беспощадным образом. Но кому могло понадобиться уносить могильные камни, да к тому же еще и неновые? Полная бессмыслица!

После минутного раздумья мандарин сказал просителям, обратившим к нему с немой мольбой полные надежды лица:

— Ваша жалоба принята. Правосудие займется этим темным делом и отыщет виновных, кем бы они ни оказались — духами или живыми людьми. В нашей провинции нельзя безнаказанно обворовывать мертвых!

Усиленно кланяясь, просители с явным облегчением удалились. При этом маленький сказал своему товарищу:

— Хоть бы эти разбойники вернули украденное, а то моя жена меня прибьет!

— Тогда им придется украсть еще одно надгробие…

* * *

Простершийся перед судьей человечек был упитан и прятал свои поросячьи глазки в складках морщинистых век. Он пришел требовать правосудия, и спина его содрогалась от возмущения. Мандарин вздохнул. Насколько утреннее посещение тюрьмы и беседа с госпожой Аконит возбудили его воображение, настолько вид этого жалобно трясущегося зада, пусть даже разодетого в парчу и шелк, нагонял на него тоску. Опять повседневные дела требовали его нелицеприятного вмешательства.

— Я пришел, чтобы подать жалобу о нападении на мою джонку и похищении груза! — пищал толстяк.

— А, так, значит, вы и есть судовладелец Фунг, хозяин судна, — отозвался судья с явно проснувшимся интересом. — На кого вы намерены подать жалобу?

— На банду разложившихся мертвецов, которые поднимаются из своих вонючих могил, чтобы грабить честных граждан! Чтоб их предки питались червями, а потомков поразила постыдная болезнь!

— Будьте осторожны в выражениях, господин Фунг! — предостерег его мандарин. — Если они и лишились жизни, то слуха они не утратили!

«Интересно, отчего это вдруг мертвецы стали так часто вмешиваться в дела живых?» — спрашивал он себя в глубине души.

— Кстати, — продолжил судья, — что такое везло ваше судно, что могло настолько заинтересовать мертвецов?

Судовладелец Фунг растерянно заморгал.

— Откуда мне знать? Я же не покойник, чтобы угадывать их вкусы. Джонка была полна пряностей и минеральных красок, которые везла в нашу южную факторию в Файфо.

— А чем вы, собственно, занимаетесь на самом деле, господин Фунг? Вы же не можете не знать, что у нас запрещен вывоз сырья из страны.

— Конечно, господин! Потому-то я и простой фрахтователь. Государство обращается ко мне за помощью, когда ему надо переправить какие-нибудь грузы из одного порта страны в другой или за границу. Я нанимаю команду и занимаюсь организационными вопросами. Не такое уж прибыльное это дело, поверьте! Но что вы хотите, моя блестящая, полная приключений жизнь закончилась несколько лет назад.

Мандарин Тан с сомнением взглянул на пузатого человечка со скорбно опущенными уголками губ. Да уж, любителей приключений подстерегает неприглядная старость, подумалось ему.

— А чем же вы занимались в прежней жизни, господин Фунг?

Старик выпрямился, выкатив вперед грудь.

— Я был одним из лучших изыскателей этого края, господин судья! Мы с компаньоном искали драгоценные камни и редкие металлы. Так мы нашли залежи меди, серебра, селитры…

Устремив взгляд в пустоту, старый изыскатель погрузился в воспоминания. Богатства прошлых времен заставили его забыть о горестях этого дня. Внезапно блаженно сияющее лицо его омрачилось.

— Но глядите-ка, опять эта тварь накликала мне беду! — злобно проговорил он.

— О ком вы говорите?

— О простите, господин судья. Я вспомнил про госпожу Аконит…

— Госпожу Аконит! — воскликнул пораженный мандарин. — А она-то тут при чем?

Судовладелец поднял к нему озлобленное лицо.

— Она была женой моего компаньона — потрясающая женщина и виновница всех его бед.

— Она что, разбила ему сердце? — не удержался мандарин от столь неофициального вопроса, о чем тотчас же пожалел.

К счастью, бывший любитель приключений, все еще пребывавший во власти воспоминаний, не обратил на это внимания.

— Разбила сердце! Если бы только это! Она лишила его жизни!

Судья чуть не подпрыгнул на месте.

— Господин Фунг! Напоминаю вам, что здесь, в суде, беспочвенные обвинения не остаются безнаказанными. Подобные оговоры могут вам дорого стоить.

— Но, господин, это старое дело, и, к сожалению, его слишком поспешно закрыли. И даму эту хоть и обвиняли в смерти мужа, но отпустили за отсутствием доказательств.

— Это означает, что она невиновна. Так что поосторожнее с намеками!

Но тот не унимался, не в силах вырваться из цепких когтей демонов прошлого.

— Уверяю вас, что дело было провалено вашим предшественником, который не устоял перед чарами этой ведьмы.

— Хватит! — грозно воскликнул судья, которому невыносимо было слушать эти гадости. — Мне следовало бы наказать вас за дерзкие высказывания в отношении блюстителей власти. К тем, кто осмеливается сомневаться в заключении суда, применяются самые строгие меры, вам это должно быть известно! Но я постараюсь поверить, что ваши высказывания были необдуманны и сделаны под влиянием эмоций.

После такой отповеди господин Фунг вновь согнул сутулую спину. Судье со столь непроницаемым, несмотря на молодость, лицом не стоит перечить. Судовладелец с беспокойством заметил, как на висках у мандарина запульсировали вены. Лучше уж переждать грозу.

— Вернемся к пропаже вашего груза, — произнес мандарин после довольно продолжительного молчания, в течение которого он старался справиться со своими чувствами. — Я хочу, чтобы вы составили список того, что было похищено с джонки. Предполагаю, что вы сможете с точностью перечислить все, чего недостает. Правосудие будет идти своим чередом, и виновные понесут наказание в соответствии с законами Империи!

Судовладелец отвесил глубокий поклон, вне себя от радости, что ему удалось избежать судейских громов и молний. Мандарин в свою очередь наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена. Начальник стражи щелкнул хлыстом, и господин Фунг удалился, не решаясь продолжать разговор. Тем временем в зал ввели двух женщин с всклокоченными волосами.

— Господин судья, эта ведьма околдовала моего мужа, и теперь он считает себя морским огурцом.

* * *

Твердой походкой ученый Динь шел вдоль коридора, ведущего в зал Феникса. В этот солнечный послеполуденный час в суде было подозрительно тихо. От давящего зноя чиновники и стражники, должно быть, спали на ходу. При входе он долго наблюдал за часовым и готов был поклясться, что тот за все время, пока он его рассматривал, ни разу не моргнул. Динь видел, как на лбу у него выступила капелька пота, поползла по щеке и скатилась на голубой халат, но тот и бровью не повел. Открыв наугад какую-то дверь, он увидел застывшие спины у полок с книгами, головы на негнущихся шеях, склоненные над книгами с неподвижными страницами. Только мухи жужжали под потолком. Если только это не сдавленный храп, весело подумал ученый Динь. Мандарину Тану будет неприятно узнать, что он возглавляет команду чиновников, способных с таким искусством изображать бодрствование в состоянии глубочайшего сна.

Стиснув зубы от боли, он толкнул двойную дверь, ведущую в зал Феникса. После этой адской скачки верхом любое движение давалось ему с трудом. И даже если в сравнении с жалким Сю-Тунем он выглядел воплощенным богом верховой езды, то, судя по резкой боли в пояснице, претендовать на звание приличного наездника все же не мог.

Мандарин Тан сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Головной убор с ястребиными крылышками лежал на огромном столе розового дерева, словно часовой, охранявший папки с делами, разбросанные вперемешку вокруг пустой чернильницы. «Ага, судья-то, оказывается, перещеголял своих подчиненных!» — изумился про себя ученый. Безмятежный лоб, четко очерченный подбородок — во сне мандарин казался еще моложе, чем в состоянии бодрствования, когда проницательный взгляд превращал его в одного из самых грозных чиновников Империи. Взгляд ученого невольно задержался на этом деревенском мальчике, ставшем мандарином. Они знали друг друга с того самого трехгодичного конкурса, на котором молодой школяр отличился необычайной точностью ответов, а он, Динь, прославился далеким от канонов толкованием классиков. Он поплатился за это, получив низкую ученую степень и жалкий пост. Однако его друг Тан, не раздумывая, обратился к нему, попросив оказать поддержку в судейских делах, и с тех пор они не разлучались. Динь знал, что мандарин суеверен, падок на женскую красоту, но он был уверен в его неколебимой порядочности. А потому, увидев своего друга спящим, был совершенно сбит с толку. Это, несомненно, означало, что долгая скачка и на него произвела отрицательное, чтобы не сказать разрушительное действие. Кто знает, может, и этот стройный высокий юноша страдает болями в пояснице. Это было бы справедливо, если справедливость вообще существует в мире!

— Ну и что ты разглядываешь меня столько времени? — не открывая глаз, спросил мандарин.

— Мне не хотелось нарушать твой младенческий сон. А ты знаешь, что твои подчиненные умеют спать с открытыми глазами?

— Если хочешь знать, я размышлял над этим странным кораблекрушением. Есть в нем нечто, что не укладывается у меня в голове. Странно: призраки нападают на судно, перевозящее руду и пряности…

Насмешник Динь не преминул вставить:

— Особенно если учесть, что у них давно уже нет языка, чтобы оценить вкус перца и кардамона…

— Тут ты заблуждаешься: умершие питаются подношениями живых, и не стоит предлагать им подгоревший рис или мясо с душком, а то как бы они не заметили этого и не отомстили.

Мандарин сидел все так же, не поднимая век, однако лицо его приняло выражение крайнего почтения. Ученый же продолжал:

— Я убежден, что речь идет о простом пиратском нападении. В конце концов, виданное ли дело, чтобы духи нападали на судно ради каких-то пряностей и пчелиного воска?

— Допустим, — ответил мандарин Тан. — Но представь себе, сколько времени понадобилось им, чтобы утыкать реку этими гигантскими кольями. Ради чего такие сложности? В любом случае прямое нападение на джонку принесло бы не худший результат.

— Ты думаешь, что эта ловушка была предназначена именно для джонки судовладельца Фунга?

— Не знаю. Тут еще гибель этих несчастных женщин. Пираты поднялись на борт уже пустой джонки и, перегружая с нее товар, попутно выпустили кровь из этих бедолаг, бросив их в затопляемом водой трюме. Непроницаемые переборки замедлили погружение джонки, так что у грабителей было достаточно времени, чтобы перенести ящики и совершить свое злодеяние. А ты знаешь, что эти узницы уже сбегали из тюрьмы, а потом вернулись туда совершенно больными и истощенными?

— Кто тебе сказал об этом?

Мандарин широко раскрыл глаза и наклонился к книжнику:

— Я видел госпожу Аконит, которая надзирает за арестантами.

— Судя по тому, что речь идет о том, чтобы держать в узде закоренелых преступников, она должна быть какой-то старой ведьмой и притом обладать бычьей силой. Нет ничего страшнее женщины без возраста и без пола, да еще и любительницы чужих страданий, — простодушно заявил Динь.

— Вот и ошибаешься! — возразил мандарин Тан с излишней поспешностью, вызвавшей понимающую улыбку на губах Диня. — Госпожа Аконит необыкновенно красивая женщина, у которой ум удачно сочетается с силой характера. Я видел, как она управляется с хлыстом, и уверяю тебя, не стоит злить ее.

Стоя у окна, ученый заметил, как зарделись щеки у его друга при воспоминании о госпоже Аконит. Продолжая игру, он небрежно заметил:

— Жаль мне ее мужа: уживаться с таким командиром в юбке — задачка не из легких. Сделай то, не делай этого! Таким что западет в голову, так будет держаться там покрепче зубов мудрости — чтобы вышибить у них это, понадобится бешеный буйвол.

— Что может знать о жизни с женщиной человек, обладающий таким богатым опытом по этой части, как ты? — возмутился мандарин. — Так вот знай: госпожа Аконит вдова!

— Уж не убила ли она своего мужа, упражняясь на нем во владении хлыстом? — не унимался ученый, подливая масла в огонь.

Мандарин гневно поднял указательный палец.

— Твои плоские шуточки не впечатляют меня. Теперь я понимаю, почему экзаменаторы на конкурсе чуть не умерли, читая твои комментарии к «Беседам и суждениям». В тебе ни к чему нет ни капли уважения!

— Да, похоже, эта дама произвела на тебя впечатление, — ответил ученый, не переставая забавляться.

Судья нехотя согласился. Ему снова вспомнились непринужденные движения и волевой подбородок молодой женщины. Ее невероятная судьба — почет и достаток в прошлом, потом полная отверженность обществом и, наконец, возвращение к городской жизни — трогали его даже больше, чем ее красота.

— Что самое странное — ее муж был когда-то компаньоном судовладельца Фунга, хозяина этой злополучной джонки.

— Ах вот как?! Может, нам предстоит распутать темную и гнусную историю, замешанную на ревности? Только представь себе: господин Фунг убивает мужа госпожи Аконит, чтобы завладеть восхитительным телом его женушки. А тот поднимается из могилы и в наказание пускает ко дну судно злодея. И та же мстительная рука воздает по заслугам двум женщинам, помогавшим судовладельцу в его грязных происках.

Мандарин вздохнул, приводя в порядок разбросанные папки.

— Я всегда говорил, ученый Динь, что в тебе кроются невыявленные достоинства. Оказывается, ты не только непревзойденный наездник, но и выдающийся следователь. Лошадям и преступникам лучше держаться от тебя подальше!

* * *

Граф Дьем парил в воздухе. Раскинув руки, словно орел крылья, он отдавался на волю воздушного потока, поднимавшегося вдоль лесистых утесов. Он чувствовал, как распущенные волосы хлещут его по голой спине, приятно щекоча между лопатками. Перед его восторженным взором расстилалась вся долина, прорезанная гагатовыми рубцами узких ущелий. Отвесные склоны гор отражали приглушенный свет, расщепляя солнечные лучи на тысячи рыжих заноз. Повернув слегка голову, граф заметил сверкание водопада, который рассыпался в прах, падая вниз со скалистого уступа. Ему показалось, что капли воды висят в воздухе, как и он сам, повинуясь лишь легкому предвечернему ветерку. Он чуть наклонился и потерял равновесие. Его траектория слегка изогнулась, и он выписал четкую дугу. Вытянув ноги, он пролетел мимо грота, черневшего на известняковом склоне, поросшем казуаринами. Играя, он протянул руку, ухватился за гибкую верхушку дерева и, воспользовавшись ею как пращой, круто изменил направление полета. Вдалеке густо синели воды Китайского моря, далекие горы одевались туманной дымкой, тонкой, словно дыхание призраков. Инстинктивно изогнувшись, граф вошел в спираль, которая окончательно опрокинула его и стремительно потянула к земле. В полном восторге он увидел, как прямо на него несутся смертоносные утесы и остроконечные вершины гор. Но когда один из гребней должен был вот-вот размозжить ему голову, одним движением бедер он остановил падение и вновь взмыл к небу. Теперь он летел прямо на лунный серп, изящно изгибавшийся посреди стального небосвода, и легкий ветерок ласкал его щеки. Серебряной каплей, упавшей рядом с месяцем, мерцала звезда, которую называли Великой Белой планетой. Ослепленный этим зрелищем граф засмеялся радостным смехом.

Этот смех, а также какой-то металлический звук заставили его открыть глаза. В погруженной во мрак комнате, на каменных плитах пола, холодно поблескивал в падающем из открытого окна лунном свете какой-то предмет. Заинтригованный граф спустил на пол одну ступню и, помогая себе руками, с трудом выпрямился на болезненно тонких ногах. Не успел он набросить на себя что-нибудь из одежды, как маленький блестящий предмет стал удаляться в сторону балкона, издавая тот самый скребущий металлический звук по мраморным плитам.

Что это? Метеорит или осколок звезды, упавший с неба? — спрашивал себя пораженный граф, маленькими шажками продвигаясь к окну.

Когда он вышел на балкон, луна залила его своим сиянием, подчеркнувшим худобу его стана и морщинистость кожи. Он прикрыл глаза от ослепительного света и заметил, что кожа его стала совершенно прозрачной. Легкий ветерок доносил снизу аромат жасмина. Тем временем предмет, за которым он гнался, оставив на полу зигзагообразный след, уперся в балконные перила. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть его, граф остановился как вкопанный, пораженный великолепием мерцающего небосвода, неуловимо вращающегося над его головой. Напрасно разглядывал он небо, отыскивая там следы звездного или метеоритного дождя. Сверкающие созвездия располагались в своем обычном порядке: Ворота, Семь Братьев, Небесный Корабль…

Шорох бамбука в населенном тенями саду заставил его снова подойти к балюстраде. Он вытянул шею в направлении нежно шепчущих зарослей и широко раскрыл глаза, увидев, как из кустов прямо на него устремился крошечный горящий огнем диск. Пораженный этим сиянием, в котором словно сконцентрировался весь лунный свет, он следил за его полетом. Однако, когда диск, описав круг, оказался на уровне его головы, граф не смог удержать крика. Напрасно пытался он, обезумев от боли, обеими руками остановить пульсирующий поток крови, что вырывался из рваной раны на шее, оставленной сверкающим осколком луны.

— Расслабься же ты, наконец! — повелительным тоном сказал мандарин Тан, повиснув на руках на балке в Павильоне Водяных лилий. — Ты сейчас больше похож на горбуна-ревматика, чем на изысканного ученого, чье тело должно быть так же гибко, как и ум.

Говоря это, он подтянулся, достав подбородком до вырезанных из дерева водяных змей и в восхищении разглядывая их чешую, выполненную с поразительной тонкостью. Затем он осторожно опустился, чтобы тотчас же энергичным движением, подчеркивающим рисунок его мускулов, подтянуться вновь.

Внизу ученый Динь, стоя на левой ноге, с трудом пытался заставить себя дышать свободно, размахивая при этом правой ногой и обеими руками. Боль в пояснице мучила его немилосердно, а натруженные суставы молили о пощаде. Что касается дыхания, то, несмотря на похвальные усилия держаться в вертикальном положении, для чего бедный ученый то и дело клонился то вперед, то назад, он все равно пыхтел как стадо буйволов. Промокшая одежда красноречиво говорила о его страданиях, и он с завистью взирал на обнаженный торс мандарина, по которому ручейками струился пот.

— Эти дыхательные упражнения — сущая пытка, — задыхаясь, бормотал ученый, раздувая крылья носа. — А я-то думал, что они нацелены на обретение внутреннего покоя и гибкости тела.

— Именно так — если выполнять их по всем правилам, — отозвался мандарин, висевший теперь с согнутыми под прямым углом ногами. — Закрой глаза, и ты обретешь равновесие: так поступают танцовщицы.

Косые лучи восходящего солнца внезапно зажгли пруд, так что на какое-то мгновение показалось, будто устилавшие его поверхность кувшинки плавают в жидком золоте. Мандарин любил эти минуты покоя и приходил обычно в павильон, чтобы размять тело, одеревеневшее за дни судейской работы. Но сегодня он уговорил своего друга Диня составить ему компанию: несколько упражнений по системе тай-чи-чуань должны были исцелить ломоту в теле ученого, за которую мандарин чувствовал себя ответственным. Однако — увы! — молодой человек обнаружил прискорбную неловкость, и его прерывистое дыхание нисколько не помогало снять боль в суставах, натруженных героическим конным переходом. Скулы на его сведенном судорогой лице выступили сильнее, чем обычно, а губы растянулись в мрачной ухмылке.

— Я не чувствую в себе тяги к овладению искусством танцовщицы, — заявил Динь, надсадно пыхтя. — Я всего лишь ученый, которого скрутили боли в суставах и который ненавидит физические упражнения.

Тут он рухнул наземь, потирая щиколотку. Свободным от каких бы то ни было иллюзий взглядом он смотрел, как мандарин повис вниз головой наподобие летучей мыши, раскачивая в воздухе косицей.

— Смотри-ка, сегодня наш друг Сю-Тунь не очень торопится просыпаться, — заметил он, чтобы сменить тему разговора. — Обычно он еще до рассвета начинает, как волк, рыскать по саду.

И, поскольку мандарин, дотягивавшийся подбородком до колен, ничего не отвечал, он продолжил:

— Может, он заболел? Помнишь раны у него на спине, когда он вышел из воды?

— Да, меня тогда это поразило, но я слышал, что чужеземцы иногда совершают странный ритуал: как бы наказывая себя за прегрешения, они усиленно хлещут себя бичом. Может быть, раны — последствие этого странного обычая?

— Так что же, получается, что под неуклюжей, чудаковатой внешностью нашего чужеземного друга скрывается извращенец, которому нравится причинять себе боль? — замирая от возбуждения, предположил Динь.

Висевший вниз головой мандарин улыбнулся.

— Ты, как всегда, торопишься почуять извращение там, где его нет. Правда, не вдаваясь в подробности, признаюсь, что нравы этих заморских народов иногда приводят меня в замешательство… Но пойдем-ка лучше отведаем нашего утреннего супа!

Оторвавшись от балки, он выполнил замысловатый кувырок в воздухе и бесшумно приземлился на ноги, в то время как Динь, чтобы подняться с пола, вынужден был прибегнуть к помощи стоявшего поблизости стула. Мандарин вытер тело и повернулся к внушительному зданию, предоставленному ему государством.

— Гляди-ка, что это начальник полиции Ки делает здесь в такую рань? — проговорил он, с удивлением глядя на бегущего к нему худого человека.

— Еще одно кораблекрушение? А может, ему просто нравится бегать здесь каждое утро?

Добежав до павильона, господин Ки низко поклонился.

— Господин судья! Опять несчастье! Граф Дьем найден на своем балконе мертвым!

— Учитывая его преклонный возраст, думается мне, он неплохо пожил на этом свете.

Тяжело дыша и держась рукой за бок, начальник полиции уточнил:

— У него горло разорвано почти от уха до уха, и это при том, что на балкон снаружи практически нет доступа! Кроме того, его апартаменты, расположенные довольно высоко, были заперты изнутри. Необъяснимо!

Мандарин с интересом нахмурился.

— Таинственное убийство… Хорошее начало дня! За мной, Динь, у нас много дел!

* * *

Резиденция графа Дьема стояла посреди огромного парка, в который посетители попадали через портик с тройной крышей. В глубине длинной аллеи, усаженной деревьями разных пород, еще один портик обеспечивал неприкосновенность владений. За массивными воротами из кедра простирался сад, разбитый с соблюдением строгих пропорций. Множество орхидей повисли на чайных кустах, словно беззаботно порхающие розовые и белые бабочки. В тени ветвистых деревьев, унизанных пузатыми шелковыми фонариками, прятались кусты, которым искусная рука садовника придала форму оленя или кролика.

Просторный дом поражал изысканностью убранства. Стараясь не отставать от размашистой поступи мандарина, Динь любовался на ходу великолепным китайским и японским фарфором. В десяти шагах за судьей усердно семенил начальник полиции Ки. Диню жаль было пробегать на такой скорости мимо старинных курильниц, в которых дымились ароматические палочки с запахом лимона и смирны. В затянутом экзотическими коврами коридоре он, не удержавшись, остановился перед потрясающей коллекцией старинных доспехов, сделанных из самых невероятных материалов: панциря носорога, шкуры дикого буйвола и даже акульей кожи. Он как раз протянул руку, чтобы погладить обои, затканные золотыми зайцами, когда мандарин нетерпеливо окликнул его с верхней площадки лестницы. Он был одет в официальное платье судьи, и по всему было видно, что он намерен взять дело в свои руки.

Подойдя к массивной двери, начальник полиции Ки толкнул створку и громко объявил о прибытии мандарина Тана. Странная тишина царила в комнате, окна в которой были еще занавешены. Дневной свет проникал в нее лишь через балконную дверь, и в полутьме складки на смятой постели, казалось, хранили еще очертания тела с раскинутыми руками. Украшенные серебром высокие башмаки на полу словно ожидали своего испарившегося во время сна хозяина.

На балконе, где утро ткало зыбкие тени, лежал обнаженный человек. Его руки, обхватившие шею, не могли скрыть опоясывавшего ее глубокого пореза. Он свернулся в клубок, безуспешно пытаясь не дать жизни покинуть его тело вместе с вытекшей из раны кровью. Темно-красная лужа растекалась из-под трупа по беломраморным плитам пола.

Прислонившись к перилам, одной ногой в луже крови неподвижно стояла старая женщина. Ее лицо казалось бесчувственным, широко раскрытые глаза смотрели в пустоту. Она не удостоила вошедшего мандарина даже взглядом, и начальник полиции Ки поспешил объяснить ему вполголоса:

— Я попрошу вас не обижаться, господин судья. Графиня Дьем, должно быть, не совсем в себе от пережитого ужаса. О смерти мужа ей сообщил разбудивший ее слуга. По его словам, она не торопясь отправилась в комнату убитого, мельком взглянула на тело, но с тех пор не произнесла ни слова. А поскольку ей почти столько же лет, сколько было ее супругу, понятно, как на нее могло подействовать подобное зрелище.

Мандарин внимательно посмотрел на безучастно стоявшую старую женщину — освещенный со спины призрак, — и ему показалось, что под неподвижностью черт и хрупкостью фигуры он разглядел признаки былой красоты. Она стояла над окоченевшим телом своего мужа, и мандарин спрашивал себя, какую же жизнь прожила она рядом с этим человеком, чьей кровью теперь испачкана ее обувь.

Но его размышления были прерваны раздавшимся на лестнице громким голосом:

— Проведите меня к нему! Да живо, иначе он вас зажарит!

В вестибюле послышались торопливые шаги и шорох платья, приподнимаемого нетерпеливой рукой. В комнату влетел слуга, которому, судя по всему, чья-то нога ловко сообщила ускорение. Мандарин Тан обернулся к двери, которую скрывал теперь человек внушительного роста. Разглядывая его гневное лицо, он отметил чувственный рот и дугообразные брови, нависавшие наподобие веточек мелиссы над тяжелыми веками. Округлые бедра человека очертаниями напоминали колокол. Пришелец остановился прямо перед судьей и смущенно поклонился.

— Господин судья! Я не знал, что вы здесь… Прошу извинить мое столь неучтивое вторжение, но я только что узнал о смерти своего брата, графа Дьема, — произнес он медоточивым голосом.

Мандарин обратил вопрошающий взгляд на начальника полиции, и тот, прокашлявшись, поспешил разъяснить:

— Мандарин Тан, как только было обнаружено тело, мы сообщили об этом скопцу Доброхоту как брату погибшего.

— Какой трагический конец для такого человека! — воскликнул скопец, опускаясь на колени перед телом, но не касаясь его. — Подумать только: прожить такую бурную жизнь и так кончить — спрятав голову под руку, совершенно голым!

Подняв голову, он вдруг заметил вдову, по-прежнему молчаливую и отсутствующую.

— Ах, сестрица, кажется, это испытание так же тяжело для вас, как для меня! Постарайтесь позабыть о печали и давайте разберемся, что же нам остается после ухода графа!

Ученый Динь, который стоял неподалеку, прислонившись к шкафчику, инкрустированному перламутром, не мог не отметить беззастенчивости этого предложения. Казалось, смерть графа вызывает у его брата не больше сожаления, чем у его вдовы. Что же он был за человек, если оставил после себя такое безразличие? Он взглянул на мандарина Тана, по-прежнему не проронившего ни слова, и покачал головой.

Позабыв о тех, кто сгрудился вокруг трупа, мандарин не сводил глаз с существа, появившегося из-за массивной спины скопца. Динь слишком хорошо знал своего друга, чтобы не заметить смятения, вызванного в нем появлением этой хрупкой фигурки с гибким станом и изящной шейкой. Белая, как первый снег, кожа на скулах была чуть тронута пудрой, а неяркий кармин губ навевал мысли о лепестках пиона в дождливый вечер. Гребни в волосах, искусно уложенных в свободный узел, были украшены подвесными жемчужинами, напоминавшими капли росы. Мандарин, столь чувствительный к классической красоте женщин своей страны, был явно покорен, и Динь не сомневался, что эта встреча породит немало страстных стихов, по части которых у его друга был недюжинный талант.

Но тут удивленный молчанием мандарина скопец Доброхот обернулся и, увидев молодую женщину в сером, украшенном хризантемами платье, без обиняков выпалил:

— А, господин судья, это — Стрекоза, моя жена.

Мандарин Тан смущенно заморгал, а Динь улыбнулся про себя.

— Счастлив познакомиться с вами, госпожа Стрекоза. Однако вам вовсе не обязательно присутствовать в этом месте, омраченном жестоким преступлением, — сказал судья, взяв себя в руки.

На что изящное создание ответило голосом легче ветерка:

— Простите мне мою дерзость, господин судья, но мне надо утешить сноху.

С этими словами она подошла к потерянной графине и встала рядом с ней. Старая женщина едва ли заметила это, а в это время подол ее платья окрашивался кровью ее супруга.

— Все это очень хорошо, — снова заговорил скопец Доброхот, — но мне хотелось бы знать, есть ли уже подозреваемый, которого можно будет казнить, не откладывая дела в долгий ящик. Нельзя позволять убийцам разгуливать на свободе и сеять панику в нашем городе.

Мандарин Тан ледяным тоном ответил:

— Чтобы назвать виновного, нам нужны доказательства. Господин Ки, ваши стражники обнаружили следы взлома?

— Нет, господин судья. Как я вам уже докладывал, дверь комнаты была закрыта на замок — пусть даже этот замок больше похож на украшение, чем на средство защиты, — и вы сами видите, на какой высоте находится балкон. Я лично обследовал перила и не обнаружил ни малейшего следа применения каких-либо крючьев.

Пощелкивая фалангами толстых пальцев, скопец Доброхот возобновил попытку.

— Нет, но вы только посмотрите на эту чудовищную рану! Яснее ясного, что для того, чтобы нанести ее, понадобилось подойти вплотную.

— А как убийце удалось улететь отсюда? — пробормотал мандарин Тан, обходя вокруг мертвого тела. — Господин Доброхот, кто-нибудь из знакомых вашего брата мог быть заинтересован в его смерти?

Скопец хмыкнул и потер шею.

— Честно говоря, мандарин Тан, враги у брата были, не без того. Он ведь был гуляка и большой распутник… Его проделки не могли не иметь пагубных последствий: обманутые мужья, поруганные женщины — и не перечесть, сколько их было. При этом надо сказать, что женат он был на женщине благородной и безукоризненной во всех отношениях, — поспешил он прибавить, глядя на графиню.

Погруженная в мрачное молчание графиня, казалось, не слышала разговора, рассеянно вычерчивая на полу узоры испачканной в крови ногой.

— Графиня Дьем достойна самого высокого уважения, за то что, несмотря на все блудни графа, оставалась рядом с ним, — стыдливо опустив глаза, высказала нежным голоском свое мнение госпожа Стрекоза.

— Место женщины — рядом с мужем! — отрезал скопец. — Поскольку убийство это совершено с особой жестокостью, я полагаю, вы пустите в ход все средства, чтобы как можно скорее найти и наказать виновного, не так ли, мандарин Тан? Человек моего положения не потерпит, чтобы его роду было нанесено подобное оскорбление!

И он обратил к судье лицо, на котором жажда справедливого возмездия удивительным образом сочеталась с хитростью.

— Не беспокойтесь, скопец Доброхот, — ответил мандарин. — Человек вашего положения обладает теми же правами, что и простой гражданин. Правосудие обо всем позаботится.

— Шея… Шея графа… Загадка!

Мандарин Тан и ученый Динь вздрогнули от неожиданности. Это заговорила вдова. Прерывающимся голосом она продолжала:

— Камней нет. Исчезли!

Мандарин с пробудившимся любопытством быстро подошел к ней.

— Что вы такое говорите, сударыня? Совершена кража?

— Огненный Шар и Металлический Росток!

Скопец Доброхот недоверчиво простонал.

— Граф носил на шее два ожерелья огромной ценности. Их перерезали вместе с горлом! Скорее, сестрица, посмотрим, есть ли еще потери! Если позволите, господин судья…

Нетерпеливо поддерживая с трудом державшуюся на ногах графиню, он вышел из комнаты, оставив жену с представителями власти. Та проводила глазами вдову, бормотавшую на ходу какие-то бессвязные слова.

— Ну вот и вполне осязаемый мотив для убийства! — воскликнул судья. — Госпожа Стрекоза, вы можете описать мне эти драгоценности?

Молодая женщина все это время не переставала внимательно оглядывать комнату. Вдруг с удивленным возгласом она вынула из прически длинную шпильку и воспользовалась ею, чтобы достать какой-то предмет, потонувший в луже крови.

— Это Металлический Росток, господин судья, — проговорила она, грустно улыбаясь. — Похоже, что грабитель при всей своей ловкости не смог его обнаружить.

Мандарин Тан взвесил на руке предмет размером с ладонь, по форме напоминавший звезду. Он был подвешен на длинном коричневом шнурке, порванном во время нападения. Должно быть, Металлический Росток испускал какое-то особое сияние, раз он послужил поводом для такого жестокого убийства. Судья осторожно поскреб его пальцем. Корка запекшейся крови скрывала безупречно гладкую поверхность и изящную форму.

— А другая драгоценность — Огненный Шар? — спросил он.

Госпожа Стрекоза почтительно помолчала несколько мгновений.

— Огненный Шар — это кусок хрусталя сферической формы, способный концентрировать солнечный свет, при помощи которого можно поджечь лист бумаги. Граф говорил, что это — само солнце.

— А Металлический Росток?

Госпожа Стрекоза, наклонив прекрасную голову, указала на драгоценность, висящую на порванном шнуре.

— Это Полярная звезда, та, что всегда неподвижна.

* * *

Тень под баньяном, среди узловатых корней, манила свежестью. Несмотря на раннее утро, жара уже давала себя знать, и ученый Динь с удовольствием прислонился к стволу старого дерева.

— Чем заняты твои мысли, Тан? — обратился он к другу, в раздумье шагающему взад-вперед.

— Странное убийство — совершено в такой удачный момент…

— Именно так, должно быть, подумал и граф Дьем, — согласился Динь.

— Я имею в виду, что теперь, вместе с этим кораблекрушением, мы должны будем разрываться на части. За несколько дней два таких дела одновременно. Непростая ситуация!

— За несколько дней одновременно две такие красотки, — заметил ученый. — Вчера госпожа Аконит, сегодня госпожа Стрекоза. Не много ли для одного, а?

— Ага, ты тоже заметил совершенную красоту госпожи Стрекозы! Никогда еще каноны прекрасного не были так полно представлены в одном человеке! Плечи гибкие, как ивовые ветви, рот нежнее розового бутона, волосы…

Ученый потянулся с притворной ленью:

— Жаль, что она замужем… Да еще и за скопцом…

Мандарин, прерванный в разгаре красноречия, неохотно согласился:

— Да, это все равно что угощать вкусной мозговой косточкой беззубого старика. Интересно, как получаются такие пары и как они умудряются долго жить вместе?

— О вкусах не спорят, запомни это хорошенько, мандарин Тан. А впрочем, браки заключаются и из практических соображений.

Мандарин в раздумье покачал головой.

— Случай графа Дьема тоже кажется мне странным. Совершенно очевидно, что он был большим любителем удовольствий, в то время как его жена выглядит женщиной более чем сдержанной. Не правда ли, такое сочетание может быть чревато страданиями и драмами?

— Конечно, драма, когда тебе перерезают глотку, особенно если все это делается ради обычной кражи.

— Надо думать, что кому-то страшно хотелось завладеть обеими драгоценностями. Не стоит недооценивать человеческую жадность: она способна удесятерить и хитрость, и отвагу.

Подняв глаза, мандарин посмотрел на нависавший над садом балкон.

— Как же все-таки граф был убит? Каким образом можно было подобраться к нему так близко, чтобы перерезать горло? При виде раны я сразу подумал, что она была нанесена особо острым лезвием. К тому же взломать замок ничего не стоило — почему же этого не сделали?

Судья вплотную подошел к стене и попытался уцепиться за камни, однако гладкая поверхность не давала ни малейшей возможности взобраться наверх таким путем. Он обернулся и на глаз смерил расстояние от баньяна до балкона. Дерево стояло близко, однако с него все равно нельзя было допрыгнуть до террасы, так как самые верхние ветки отделяло от перил расстояние в два человеческих роста. Для удачного прыжка потребовалась бы феноменальная прыгучесть. Прищурившись, мандарин осматривал ветви, одновременно пытаясь представить себе графа на террасе. Старик только что проснулся, он один… Внезапно судья еще больше сощурил глаза, затем отступил на десять шагов. Динь с удивлением увидел, как, стремительно разбежавшись, он вдруг пружинисто подпрыгнул.

— Тигр в погоне за добычей не смог бы прыгнуть лучше, — присвистнул ученый, восхищенный впечатляющим прыжком.

Однако мандарин, стоя на коленях на земле, не ответил на его замечание. Поглощенный изучением своей находки, он прошептал:

— Вот наконец и след… Как белая шелковая нить могла зацепиться за ветку баньянового дерева?

* * *

Рукой опытного каллиграфа начальник полиции Ки записывал в книгу записей события текущего дня: «Убийство графа Дьема, возможно, с целью хищения драгоценностей». Запись, сделанная накануне, гласила: «Кораблекрушение с двумя жертвами». Он положил кисточку и залюбовался изящными линиями, которые только что нарисовал. Не то чтобы он утратил чувствительность, занимаясь делами, вскрывающими человеческие слабости. Иероглифы «убийство», «кража», «ложь», «прелюбодеяние» расцветали на бумаге пышными растениями или взлетали диковинными птицами, лишаясь своего глубинного смысла. Господин Ки был очень рад недавнему приезду в город мандарина Тана. Молодой человек уже успел проявить рвение, в сравнении с которым все, что делал его предшественник, вызывало чувство глубокого стыда, ибо тот был склонен скорее к нерадивости и при этом не очень противился подаркам, которые кое-кто не стеснялся ему предлагать. Мелкий чиновник не имел права критиковать своего начальника, однако его нутро выражало протест при каждом принятом подношении. Конечно, новому судье предстояло много сделать, потому что вот уже несколько дней, как дела нагромождались одно на другое, и из этого положения надо было выбираться как можно быстрее, чтобы не вызвать недовольства населения. И разве не говаривали в прежние времена: «Один сапек в руке мандарина против десяти ударов хлыстом»?

— Я желал бы получить все сведения о махинациях скопца Доброхота!

Господин Ки поднял голову. В комнату, растрепанный, с распахнутым воротом, ворвался мандарин Тан.

— Как вам известно, господин судья, скопец заведует в нашем городе оборотом товаров. Все, что проходит транзитом через гавань, проходит и через его руки, поскольку именно он дает разрешение на ту или иную сделку.

Мандарин уселся в кресло с резными подлокотниками, обмахиваясь листом бумаги.

— Были ли когда-либо обнаружены нарушения в его деятельности? Я имею в виду левые товары, взятки…

Начальник полиции Ки сокрушенно прокашлялся.

— Ну, в общем, ваш предшественник был слишком занят и никогда особо не занимался делами гавани. Ему достаточно было знать, что тот, кто намеревался что-либо вывезти, мог сделать это, предварительно поставив в известность скопца, а тот, кто хотел что-либо ввезти, прилежно платил пошлину. И если явных жалоб не было, то считалось, что все в порядке.

— Очень удобный способ управлять торговлей, — сказал мандарин с иронией, которая не ускользнула от господина Ки. — Я хочу, чтобы вы потребовали у скопца Доброхота полный список грузов, прошедших через гавань за последние три года. В деле о похищении драгоценностей он занимает ключевое место.

— Неужели он на подозрении?

— Не будем столь скоропалительны в суждениях! Тем не менее со вчерашнего дня его имя звучало слишком часто, и мне хотелось бы разобраться в этом человеке, — сказал судья и продолжил с деланным безразличием: — Мне говорили, что скопец Доброхот является также поручителем госпожи Аконит, на попечении которой находятся городские заключенные. Какая связь существует между этими двумя людьми?

Довольный представившимся случаем продемонстрировать свою осведомленность, начальник полиции Ки начал рассказ:

— Муж госпожи Аконит занимался изысканиями полезных ископаемых…

— Вместе с судовладельцем Фунгом, чья джонка только что потерпела крушение. Я помню.

— Именно так: они объединились, чтобы искать в горах залежи серебра и меди. Эти металлы очень ценятся и могут приносить огромную прибыль. Так вот, во время одной из экспедиций случилось несчастье: супруг госпожи Аконит заблудился высоко в горах, где из-за густой растительности особенно трудно ориентироваться, упал в ущелье и нашел там свою смерть. То же самое произошло и со всеми остальными участниками, после того как они несколько недель блуждали в горах.

— Со всеми, кроме господина Фунга, который пышет здоровьем и возглавляет новое предприятие, — задумчиво вставил мандарин.

— Точно так: каким-то чудом ему удалось выйти на тропинку, где его, голодного и изможденного, подобрал какой-то крестьянин.

Прямой как палка, с заложенными за спину руками, мандарин всем корпусом наклонился к начальнику полиции и спросил:

— И что, чудом оставшись в живых, он, конечно, возблагодарил небо за такой подарок?

— Еще бы! Первым делом он обвинил госпожу Аконит в убийстве собственного мужа!

— Она тоже участвовала в экспедиции?

— Вовсе нет! Но господин Фунг утверждал, что это она подстроила, чтобы группа заблудилась в горах.

Не спуская глаз с собеседника, мандарин Тан продолжал расспрашивать его:

— Не понимаю, как она могла это сделать. Она что, подсунула им неправильную карту или что-то в этом роде?

— Нет, но якобы компаньон говорил господину Фунгу, что его жена способна убить его так, чтобы не осталось никаких следов. И на основании этих слов он обвинил эту даму в убийстве мужа.

— На мой взгляд, улика слабовата, но процесс, думаю, все же имел место?

— Да, конечно, изыскатель подал жалобу, применив сильнейшее давление, и ваш предшественник быстро провел расследование, в ходе которого было установлено, что госпожа Аконит неповинна в смерти мужа.

— И тем не менее она сейчас поставлена вне общества, — заметил мандарин, на память которому пришла тонкая фигурка в простой хлопчатобумажной блузе.

— Подозрения нанесли непоправимый вред ее репутации, — подтвердил начальник полиции, поглаживая бородку.

— Что же дала ей смерть мужа? Можно было бы предположить, что она добивалась его состояния.

— В том-то и дело, что, несмотря на утверждения судовладельца Фунга, она не воспользовалась оставшимися от мужа средствами — весьма значительными, надо сказать. Напротив, она передала их сестре покойного, а сама удалилась и поселилась на землях, которые сдаются внаем бродягам. Это неплодородные участки, которые город сдает им в годовую аренду.

Мандарин стоял не двигаясь, устремив глаза вдаль.

— Похоже, материальные ценности госпожу Аконит не интересуют… — подытожил он про себя.

— Единственное, что связывает ее с нашим городом, это скопец Доброхот, который был знаком с ее мужем, занимаясь вывозом полезных ископаемых. Он является ее поручителем, и он же добыл ей место работы в тюрьме.

— А что за интерес скопцу помогать прекрасной госпоже Аконит? — тихо проговорил судья, которому все еще слышался свист шелковистой косы молодой женщины.

Начальник полиции, не склонный к мечтательности, простодушно предположил:

— Ну-у, разве, до того как стать скопцом, он не был обыкновенным парнем? Красота некоторых женщин способна тронуть самые бесчувственные сердца, вы так не думаете?

* * *

Госпожа Аконит обвязала плетку вокруг талии, оставив оба конца болтаться по сторонам. Ее губы вытянулись в улыбке: этот серый жесткий пояс, стягивавший ее платье из грубой ткани, придавал ей особую элегантность. Ее рабочий день заканчивался среди гомона ночного базара, который как раз разворачивался на площади. Небрежной походкой она быстро шагала по улицам старого города, с радостью отмечая серьезную работу, проделанную ее заключенными. Здесь свежезасыпанные выбоины больше не будут подстерегать повозки; там прочищенные накануне каналы не будут выходить из берегов во время муссонов. Однако, при всей гордости за свою работу, она все так же не знала, как ей вести себя с этими боязливыми горожанами.

Повстречавшийся ей на улице, ведущей к северным воротам, школьный учитель поклонился, приветствуя ее теплой улыбкой. На какой-то момент госпоже Аконит показалось, что честь ее восстановлена. Но тут же подозрительный взгляд лавочницы напомнил ей, что ничего не изменилось. Если даже торговки презирают меня, подумалось ей, значит, я пала очень низко. Она пожала плечами, не желая обманывать себя утверждением, что так даже лучше, и пошла дальше.

Что запомнилось ей из ее мимолетного супружества с богатым изыскателем? Томительные дни, напоенные ароматом безделья, тихие сады в глубине тенистых дворов, фонари, зажигавшиеся перед ночами ожидания. И муж с сильными руками, в отсутствие которого под ее окнами собирались толпы воздыхателей. Когда известие об исчезновении изыскателя достигло города, когда его компаньон Фунг открыто обвинил ее в убийстве, она наблюдала, как поднимается и растет волна всеобщей ненависти. А потом она увидела, как эта волна рассыпалась пеной стыда и угрызений совести, когда она, отказавшись от состояния, отправилась в добровольное изгнание.

«Отвернулась с подчеркнутой гордостью» — так можно определить ее поступок в тот день, когда, взяв котомку, она распрощалась с семьей мужа, внезапно разбогатевшей благодаря ее дару. Ей даже стало жаль этих мужчин и женщин с лицами настолько обыкновенными, что она с трудом запомнила их, когда они, приниженно смущаясь, путаясь в выражениях благодарности, кланялись, соблюдая этикет торжественного прощания. Шелковые одежды — и хлопчатобумажная блуза. Добропорядочные горожане — и бродяга.

В первое время она воспринимала свое бродяжничество как освобождение. Она восхищалась блеском, с которым ей удалось смыть с себя все обвинения в корысти. С каким торжеством покинула она город, эта красавица Аконит, потрясая, словно знаменем, своей уязвленной гордостью!

Однако кража кур на закате, холодные ночи среди корней дерева, пробуждения дождливым утром, когда всклокоченные волосы издают запах совиного гнезда, — все эти приключения вскоре утратили свое очарование. Одинокими бессонными ночами, когда завеса дождя сменялась покровом тумана, обеспокоенная полным бесправием такого существования, она снова и снова перебирала в памяти этапы своего падения. Она должна была признаться: ей больше не приходилось искать и выбирать эту свободу — теперь ей надо было ее переносить. И тогда она стала неосознанно искать общества себе подобных. Ведь бродячие собаки сбиваются в стаи — так же поступают и люди.

Ее товарищи по несчастью, такие же отверженные, как и она, учили ее искусству выживания; она же несла им свою культуру и остатки утонченности. Сидя вместе у догорающего костра, они мечтали о мире, в котором будут жить только чистые сердцем и мудрые люди.

Мало-помалу идея о возвращении к городской жизни стала все чаще звучать в их разговорах. Они остановили выбор на родном городе Аконит: благодаря своим связям с чиновниками, она могла добиться, чтобы каждый из ее новых товарищей получил поручителя. Вот так толпа оборванцев, постучавшихся однажды в ворота города, и получила в пользование непаханые земли на берегу реки.

По крутой, неудобной тропинке молодая женщина спустилась к соломенным хижинам, рассыпавшимся по глинистому участку. Тонкие струйки дыма, поднимавшиеся из очагов, своим едким запахом напоминали ей о годах странствий, вызывая чувство, похожее на ностальгию. Несколько худых мужчин с узловатыми руками, засеивавших наудачу маленький клочок вскопанной земли, издали помахали ей. «Да, работой в городе трудно прокормиться», — подумала Аконит, толкая дверь своей лачуги.

Она заметила его, когда обернулась, чтобы закрыть дверь. Мужчина, молчаливый и задумчивый, стоял на холме, наблюдая, как она входит в дом. На лице его читалась странная жалость по отношению к этому убогому селению и изрытым дорогам. Он показался ей наивным и трогательным в своей неловкой неподвижности. Он словно разрывался между состраданием и соблюдением приличий, словно не знал, что ему делать: подойти ли к этим изгоям или вернуться в респектабельные кварталы. Женщина из-за двери рассматривала высокую фигуру, пока та не растворилась в сумерках. Она улыбнулась. Мандарин проводил бродягу до дома.

* * *

Я — небо, я — бездна. Во мраке моего мозга плавятся сверкающие огни далекого очага. После этого напитка, холодного, как перст смерти, тело мое содрогается в спазмах, сгорая на пожирающем меня внутреннем огне. У висков моих тысячей цветных огоньков взрывается сверкающее пятно: невидящим глазом я различаю красноту, выделяющуюся на фоне горящего золота, а затем капля пурпура из морских пучин, рассыпаясь множеством брызг, заливает сверкающий след купоросной зеленью. Мне кажется, что я плыву — нет, лечу! — в этом беззвучном пространстве, касаясь кончиком пальцев горящих, как угли, звезд и лаская спину ветра.

Где я? И все же мне знакомо это место, повисшее двух жизней, ибо я был здесь уже много раз и с каждым возвращением испытываю все то же чудесное чувство — нетто среднее между восторгом и ужасом… Находясь вне этого пространства, я всеми способами стремлюсь оказаться там снова. Но зачем? Что я хочу там найти? Это жуткое ощущение пустоты, эти осколки света, что впиваются мне в мозг и в зрачок, словно занозы из ртути? Здесь я летаю. Я переношусь в места, которые, несомненно, создал сам — из своих снов, своих воспоминаний… своего будущего? Пылающие шары зовут меня, и в мгновение окая касаюсь их своим оцепеневшим телом. Я гляжу в глубину этих сияющих колодцев, и необычайно прохладные покровы охватывают меня словно невесомым саваном. Какие одетые в свет чудовища, с переливающейся чешуей на раскрытых крыльях, с острыми, как изломанная линия молнии, когтями будут еще обольщать меня и лишать зрения?

Содрогнувшись в последний раз, Сю-Тунь встряхнулся. Открыв один глаз, в котором все еще кружились светящиеся точки, он ошарашенно оглядел холодную темную комнату. Солнце садилось, и сгоревшая дотла ароматическая палочка наполняла воздух тонким запахом апельсинового дерева. Сколько времени пролежал он на выложенном плитами полу, отчего все суставы у него одеревенели? Он потер запястья и с трудом сел на стул, с которого, по-видимому, и свалился. Шатаясь, он прошел к окну, распахнутому в сад, закрыл его и направился к стоящей на комоде фарфоровой миске с водой. Какое-то мгновение иезуит рассматривал помятое лицо, отражавшееся на поверхности воды, затем обильно смочил лоб и все тело ледяной жидкостью. После чего, выбившись из сил, повалился на стол, уставив невидящий взгляд на медный стаканчик в красных пятнах.

* * *

Монах по имени Приветливое Смирение поспешал в своих кожаных сандалиях по красной тропинке. Подвески из цветного хрусталя изящно раскачивались при ходьбе, отбивая такт его шагов серебристым звоном, которому вторило более тихое побрякивание бус, украшавших его шею. В сгущавшихся сумерках никто не замечал этого переливающегося чуда, которое он надел вдобавок к своим обычным монашеским бусам, сделанным из простого душистого дерева. Он потер идеально круглую бусину, с удовольствием ощущая прикосновение гладкой, молочно-белой поверхности. Госпожа Ха, недавно овдовевшая наследница огромного состояния, проявила прямо-таки неблагоразумную щедрость. Но что он, бедный монах, мог поделать, если наследнице вздумалось насыпать ему пригоршню этих побрякушек? Опустив глаза долу, он попытался было отказаться от подношения, сделанного в момент душевного расстройства, однако немощная старая женщина и слушать ничего не захотела, буквально повиснув у него на рукаве и тыча в него ладонями, полными колец и драгоценных камней такой чистоты, словно то были очи самого Будды. С достоинством поклонившись в знак приветствия проходившему мимо крестьянину, Приветливое Смирение внутренне так и задрожал от радости при мысли об этих сверкающих вещицах, которые вопреки его воле оказались в складках его одеяния и теперь позвякивали где-то среди скромных пожитков, между потрепанным плащом и котомкой.

В безмятежном расположении духа монах легким шагом продвигался вперед, наблюдая, как ложатся поверх размытой, почти прозрачной голубизны вечернего неба охристо-желтые мазки. Краснея в сумерках, тропинка змеилась меж рисовых полей. Чем дальше он уходил от города, тем меньше ему попадалось встречных, и когда рядом не осталось ни одной матери семейства и ни одной торговки, которых требовалось благословить. Приветливое Смирение позволил наконец тяжелому бирюзовому браслету, что все это время стискивал до боли его предплечье, занять свое место на запястье. Он поднял руку с ароматическими палочками и, залюбовавшись голубоватым отблеском камней, рассмеялся кокетливым смехом, еще больше обозначившим его двойной подбородок.

Кладбище было уже близко, а потому он усердно пересчитал все лепешки и бананы, которые вручила ему безутешная вдова с тем, чтобы он возложил их на могилу столь внезапно покинувшего ее мужа. Сейчас он воскурит несколько палочек, красиво разложив дары вокруг вазы с туберозами, а потом расскажет старушке о том, как сходил на кладбище, и она, глядишь, и утешится немного. Позвякивая подвесками, монах свернул на поросшую травой дорожку, ведущую к могилам. Спугнув какую-то ящерицу, он немилосердно пнул ногой жабу, с громким кваканьем скрывшуюся в зарослях.

Отыскав нужную могилу, Приветливое Смирение растерянно икнул: куда же он положит лепешки из клейкого риса, гранаты и свиные отбивные? Свежая могила дорогого, безвременно ушедшего мужа была пустынна, как столетняя развалина. Надгробный камень и алтарь для подношений бесследно исчезли, оставив по себе лишь прямоугольник земли, голой, как невозделанное поле.

* * *

Встопорщив от натуги усы, рыба-кот, выписывая нескончаемые круги, в ярости металась по миске. Неподалеку, в плену тростниковой корзины сталкивались тяжелыми помятыми панцирями крабы со связанными бечевкой клешнями, ровными рядами лежали выпотрошенные и освобожденные от своего последнего обеда креветки, растянувшись на деревянной доске рядом с ножом, которым их только что разделывали.

Динь невозмутимо поедал соевый паштет, в то время как мандарин Тан налегал на суп с морскими улитками, который подала ему хозяйка заведения. Одетый в куртку из грубоватой хлопчатобумажной ткани, с простой повязкой на голове, судья наслаждался этим моментом покоя. Часто бывало, что, одевшись таким образом, он словно прятался от своей официальной жизни, снова становясь простым подданным императора, никому не известным и свободным в своих действиях. Базар источал вечерние ароматы: к сладкому запаху гуайяв примешивалось благоухание спелых плодов манго, тянуло аппетитным дымком от жарившегося поблизости жирного мяса. Мандарин долго не мог остановить на чем-либо свай выбор, разрываясь между куропатками на вертеле, готовыми вот-вот лопнуть утиными яйцами и рисом со свиными шкварками, при полном безразличии со стороны ученого Диня, который охотно питался постной пищей. Покрутившись в нерешительности среди прилавков с разложенным на них сырым мясом, завернутым в банановые листья, голодный судья капитулировал наконец перед еще живыми морепродуктами. И вот теперь, с жадностью проглотив свой суп из улиток, он почувствовал умиротворение и склонность к беседе.

— Ну, — обратился он к Диню, который закусывал изогнутым перчиком, — что ты думаешь о наших делах?

— Если тебя интересует мое мнение, они представляются мне весьма запутанными. Отовсюду появляются какие-то люди, один чуднее другого. Возьмем, к примеру, вдову Дьем. При виде ее пустых глаз и восковой кожи у меня мурашки бегут по телу. Ты заметил, с каким удовольствием она плескалась в крови собственного мужа?

— Ты слишком поддаешься впечатлениям, Динь. Мне, наоборот, она представляется весьма загадочной личностью. Почему такая утонченная, сдержанная женщина вышла замуж за такого распутника?

— Да уж, аппетит по части плоти у графа, должно быть, был зверский, — перебил его ученый, которого эта деталь явно занимала особо. — Тут дело не только в его неистовой жажде удовольствий. Такие страсти следует подкреплять солидными козырями.

— Это понятно, — сдержанно отозвался мандарин, которому не хотелось распространяться на эту тему. — А теперь вернемся к улике, которую я нашел на ветке баньяна…

Он пошарил в кармане своего халата и вынул обрывок белой нити, который давеча привлек его внимание. Обмотав его вокруг пальца, он стал пристально его разглядывать.

— Это нить крученого шелка далеко не среднего качества. Интересно узнать, от одежды она или нет. Если да, значит, кто-то на эту ветку забирался.

— Только ведь мы видели, что дерево стоит слишком далеко, чтобы с него можно было запрыгнуть на балкон, — возразил ученый, приступая к рисовой котлетке. — Разве что этот человек просто следил за своей жертвой?

— Но зачем ему было в лунную ночь облачаться в белые одежды? Я бы на его месте надел что-нибудь менее заметное — темно-синее или черное.

Мандарин искоса взглянул на своего товарища, который, казалось, с наслаждением поедал безвкусный соевый паштет.

— Динь, если я не ошибаюсь, ткани — твоя слабость?

— Совершенно верно, — ничего не подозревая, ответил тот.

— Тогда у меня есть задание как раз по твоей части: завтра отправляйся-ка пораньше к господину Люю, торговцу тканями, расспроси его хорошенько и постарайся узнать происхождение этой шелковой нити. Не вырвана ли она из какой-нибудь недавно проданной ткани? И для чего эта ткань может использоваться — для праздничных одеяний или повседневной одежды? Эти подробности могут оказаться очень важными… А главное, это поручение даст тебе возможность пощупать прекрасные ткани — и ничего не купить.

Застигнутый врасплох медоточивыми речами друга, Динь спасовал.

— Спасибо за заботу, я и не подозревал, что ты так предупредителен. Давай сюда нитку.

Обмен любезностями был прерван появлением хозяйки заведения с блюдом угрей, тушенных в сладком соусе и посыпанных зернышками кунжута. С поспешностью потянувшись за палочками, судья выронил из кармана смятый листок, который и развернул с удивлением.

— Ах да, это список товаров, который вручил мне судовладелец Фунг. Посмотрим, какие потери понес из-за кораблекрушения этот добрый малый.

— Наверное, какая-нибудь тухлятина, которую и унюхали эти мертвецы с острова Могил, — предположил Динь, пережевывая кусок имбиря. — Они, я слышал, сами не свои до полуразложившегося мяса, поскольку оно само тает под языком и нет надобности его переваривать.

— Очень удобно для тех, у кого больше нет ни зубов, ни внутренностей, — невозмутимо парировал мандарин. — Итак… «Куркума — 8 ящиков, кардамон — 6 ящиков, тростниковый сахар — 12 бочек, мускатный орех — 5 бочек, камфара — 6 ящиков, белый воск — 5 ящиков, медь — 17 бочонков, селитра — 20 бочонков, лиановое дерево — 5 брусов, кожа саламандр — 30 штук…» Это еще что такое? Впервые слышу.

— Наш приятель торгует с китайцами, и я не удивлюсь, если он поставляет нашим соседям всякие экзотические товары. Кожа саламандр, например, — из нее можно сшить перчатки или приготовить суп, почему бы и нет? Чужеземцы иногда ведут себя так, что это не укладывается в нашем сознании, но мне кажется, что в ближайшие годы мы сможем лучше узнать, что и как они думают.

— Ты, конечно, говоришь о португальцах, которых у нас становится все больше и больше?

— Именно: южные порты, такие как Файфо, уже открывают торговлю с этими новыми купцами, которые беззастенчиво теснят обосновавшихся здесь китайцев. Наш порт тоже, без всякого сомнения, последует этому примеру.

— А с открытием этой торговли такие типы, как судовладелец Фунг или скопец Доброхот, приобретут еще больший вес, это очевидно.

Приступая к очередному куску золотистого угря, мандарин Тан огляделся вокруг в поисках того, чем еще можно было бы дополнить трапезу. Вдруг он толкнул друга локтем в бок.

— Кстати об иностранцах: вон там наш друг Сю-Тунь. И вид у него, по-моему, престранный.

И правда, нескладная фигура чужеземца быстро продвигалась вдоль уставленных корзинами прилавков. Иезуит широко шагал, размахивая руками, при этом ноги его как-то странно прогибались, что придавало ему расхлябанный вид игрушечного паяца. В конце концов его преувеличенная жестикуляция привела к тому, что он свалил стопку корзин. Рассыпавшись в извинениях перед торговцем, он поспешно бросился их собирать, попутно опрокидывая соседний прилавок с веерами. Когда порядок был наконец восстановлен, мандарин Тан окликнул его.

— Ах, вы стали свидетелями моей неловкости! — произнес Сю-Тунь, краснея от замешательства и опрокидывая чашку с рисом. — Мне не следовало заниматься упражнениями посреди базара.

— Вы совершаете какие-то совершенно особые упражнения. Какую же пользу они приносят? — спросил заинтригованный ученый.

— Резкие движения и быстрая ходьба на свежем воздухе очень полезны для здоровья, так как они способствуют циркуляции различных видов энергии по нашему телу. Вам следовало бы знать это, ибо этому учили ваши мудрецы.

— Я не знал этого, потому что упражнений не выносит моя природа, — сказал, оправдываясь, Динь.

— Поскольку известно, что любое физическое усилие вызывает аппетит, не окажете ли вы нам честь, разделив нашу трапезу? — спросил мандарин, указывая на дымящегося угря.

Сю-Тунь отпрянул и вытянул вперед веснушчатую руку.

— Не извольте гневаться, дорогие друзья, но я уже ужинал и как раз совершал пищеварительную прогулку. Ну, а как же продвигается ваше расследование по делу о кораблекрушении?

— Не слишком быстро, должен признаться, — с досадой ответил мандарин Тан. — Каждое направление должно быть тщательно отработано, а мы находимся в самом начале пути.

— Тем более что только что возникло новое дело, требующее сил, — вставил ученый, придя на помощь другу. — Речь идет ни больше ни меньше как о таинственном и кровавом убийстве одного графа.

Священник сотворил странное знамение, которое они уже не раз замечали: его указательный палец быстро прочертил воображаемые линии от лба до середины груди и от левого плеча до правого, при этом он пробормотал что-то вроде заклинания. «Должно быть, он хочет уберечься от пагубного воздействия демонов», — подумал мандарин, которому тоже были известны жесты, направленные против злых духов.

Заметив, что ради разговора с ним мандарин и ученый прервали трапезу, Сю-Тунь в самой изысканной форме извинился перед ними и удалился все той же разболтанной походкой.

— У нашего священника нездоровый вид, — сказал Динь. — Кожа его бледнее, чем щеки куртизанки, а глаза налиты кровью.

— Человеку, прибывшему из столь дальних стран, должно быть нелегко жить в нашем климате: жара да еще и москиты в придачу могут свалить самого отважного.

— Еще эти две женщины в джонке… Не слишком ли много больных, ты не находишь?

Мандарин мрачно покачал головой. Он слишком хорошо представлял себе угрозу, на которую намекал Динь.

— Да, только бы не эпидемия.

Едва покончив с утренним супом, ученый Динь отправился в лавку к господину Люю, обмотав вокруг пальца обрывок шелковой нити — предмет своего маленького расследования. Мандарин Тан правильно подметил: он обожал все, что было связано с тканями, и на этот раз его присутствие среди отрезов органди и кусков тафты будет, по крайней мере, оправдано. Чтобы произвести должное впечатление, он надел куртку с пестрым рисунком, чуть свободную в талии, и штаны покроя более узкого, чем носил обычно.

Лавка торговца тканями располагалась на маленькой улочке, усаженной по обеим сторонам цезальпиниями, неподалеку от площади, на которой по ночам раскидывался базар. Первые лучи солнца, пронизывая густую листву, окрашивались в нежно-зеленый цвет, который словно растворялся в яркой желтизне фасада. Деревянные щиты, закрывавшие вход в лавку, были уже убраны, указывая на то, что рабочий день начался. Ученый Динь бодрой походкой переступил порог и с наслаждением вдохнул особый запах наваленных в беспорядке тканей. Он мог бы с закрытыми глазами отличить тонкий аромат шелка-сырца от крепкого запаха плотного хлопка. Кроме того, он способен был определить на ощупь разницу между длинными нитями коконов, выращенных культурным способом, от коротких, обрывистых волокон, производимых дикими червями, которые еще нуждались в прядении. Однако особое восхищение вызывало у него искусство покрытия этих шелковых нитей сусальным золотом, применяемое при изготовлении парчи.

— Чем могу служить? — спросил его господин Люй, маленький сутулый человечек, сразу почуявший необычного покупателя. — Счастлив буду показать вам новые поступления.

— Что же, прошу вас, — ответил Динь, сопровождая свои слова величественным жестом.

Дрожа от возбуждения, торговец повел его в лабиринт проходов, до отказа забитых тканями, одна соблазнительнее другой.

— Если вы предпочитаете текстиль прочный, но тонкий, вот льняные и джутовые ткани из Манчжурии. Но, может, вас больше привлекают монгольские рами? У меня есть также хлопок с цветочным рисунком из Тямпы…

С притворным пренебрежением щупая отрезы, которые на самом деле были ему очень даже по вкусу, ученый оглянулся по сторонам.

— Нет, знаете ли, в настоящий момент я ищу нечто более изысканное. Покажите-ка, что у вас есть такого.

— Тут есть из чего выбрать, господин. Посмотрите, — и господин Люй поднес отрез поближе к свету. — Видите этот дамаст — цветы жасмина на нем вырастают из ивовых листьев?

Динь восхищенно провел пальцем по искусно вытканным лепесткам и листьям. Но поскольку он хранил двусмысленное молчание, торговец потащил его дальше.

— Ах, ваш наиутонченнейший вкус должен удовлетвориться этими образчиками парчи, что поступили к нам из Персии и Кореи! Обратите внимание на этот повторяющийся рисунок из восьмиконечных звезд и спиралей. А вот, потрогайте, какая нежность! Этот перламутрово-розовый шелк, что называется «предрассветное облако», прибыл прямиком из Страны Тихого Утра.

— Да, конечно, это образцы, достойные внимания знатока, — согласился ученый, одобрительно кивнув, чем привел торговца в неистовый восторг. — Однако я слышал о ткани, которую изготавливают в Индии из тончайших нитей, получаемых от Pinna squamosa, раковины-жемчужницы. Нет ли у вас случайно такого отреза? Вам, без сомнения, известно, как ценится эта ткань в наших кругах?

Господин Люй, обескураженный такой определенностью, удивленно заморгал.

— Увы, господин! Эта чрезвычайно редкая ткань не нашла места на полках моей скромной лавки, однако, если вы позволите, я открою вам главное сокровище своей коллекции.

Изображая вежливое любопытство, Динь последовал за торговцем, проворно лавировавшим среди кусков сине-белой набойки и рулонов саржи. Завернув за стопку отрезов вышитого газа, человечек присел на корточки, вытащил откуда-то сверток и с крайней осторожностью развернул его.

— Я показываю это только самым взыскательным и самым обеспеченным покупателям, — заявил господин Люй доверительным тоном. — Эта ткань называется «вуаль павлина», и вы легко поймете почему.

Нечеловеческим усилием воли ученый Динь подавил ликование, охватившее его при виде этой ткани — невесомой, словно сновидение, пронизанной радужными красками, отливавшими то синевой грозового неба, то серебристым блеском легкой пыли, то совершенно неописуемыми оттенками расплавленной меди. Сложив губы в скептическую гримасу знатока, он любовно гладил это сплетение тончайших, словно усики бабочки, нитей, будто хотел сохранить в памяти его краски и текстуру.

Через мгновение, которое господину Люю показалось невыносимо долгим, молодой человек положил ткань и сказал:

— Вы правы, это — исключительная вещь. А потому обещаю вам, что к свадьбе обязательно возьму полотнищ десять для своей супруги.

Лицо торговца осветилось надеждой, но ученый добавил бесстрастным тоном:

— А пока взгляните: тут у меня есть нитка, с которой связано одно дорогое моему сердцу воспоминание, но я никак не могу вспомнить ее происхождения. Нет ли у вас похожей ткани?

Господин Люй внимательно изучил нитку, которую дал ему ученый, а затем вернул ее с улыбкой:

— Я не сомневаюсь, что этот образчик дорог вам, господин, ибо он принадлежит вашему детству.

И поскольку Динь непонимающе смотрел на него, торговец пояснил:

— Такие волокна, крученые и очень прочные, используются при изготовлении шнуров, которые привязывают к воздушным змеям.

* * *

Ночь, с обычной чередой призраков, длилась бесконечно. Несмотря на несколько стаканов вина, уснуть мне не удалось. Я так и остался сидеть, как пригвожденный, у стола, боязливо поглядывая по углам. Несколько раз мне казалось, что какая-то закутанная в покрывала или лохмотья фигура стоит согнувшись на границе моего поля зрения, но когда я поворачивал голову, то не видел ничего, кроме стены, на которой не было и следа какой-либо фигуры. В то мгновение, когда зашла луна, а я предавался размышлениям о преследующей меня бесконечности, какое-то холодное дыхание заледенило мне шею, обвившись вокруг нее наподобие змеи или чьей-то бледной руки. Однако за раскрытым окном не было ничего, кроме теснившихся в глубине пустынного сада теней. Напрасно ветер устремляется в эту голую комнату: гибельный жар охватывает меня, в то время как голова раскалывается от беспрестанного стука, словно кто-то силится выбраться из нее наружу. Чтобы попытаться избавиться от этой не покидающей меня тревоги, я начал набрасывать в своей черной тетради кое-какие размышления, но сегодня вдохновение и священный огонь не приходят ко мне. Может быть, оттого, что огни, которые я созерцал, сожгли мне глаза? Может быть, в наказание за то, что я воспарил так высоко, теперь я осужден сгинуть в бездне? Будет ли когда-нибудь воздвигнут этот мост, что я желаю навести между двумя моими мирами? Иногда, при мысли о громадности того, что произойдет, когда все будет позади, меня охватывает безграничный восторг, но прошлой ночью самые мрачные сомнения и зверская тоска одолели меня. А что, если мне не удастся довести до конца это гигантское предприятие? Вот уже несколько дней меня мучают боли в глазу, такие сильные, что я почти теряю сознание. Шум в ушах мешает мне подчас слышать собеседника, да и раны на спине никак не проходят.

Зайдясь в приступе кашля, Сю-Тунь положил перо и закрыл тетрадь. Утренний свет резче обозначил его впалые щеки, а холодный голубой цвет глаз придавал взгляду такую отстраненность, что можно было подумать, что он грезит с открытыми глазами. Несколько мгновений иезуит сидел, обхватив голову руками, словно стараясь помешать ей разлететься на куски. Затем, сделав над собой усилие, которое огнем отозвалось в суставах, он опустил руки в кадку с холодной водой и сполоснул лицо и шею. Когда он в очередной раз наклонился над сосудом, его четки выскользнули из складок одеяния и упали в воду. Оторопев, он не сводил глаз с искривленного водной рябью креста, что лежал поверх дракона, вырезанного на дне кадки.

* * *

Поправляя на ходу головной убор, мандарин решительной поступью направлялся к дому скопца Доброхота. Он решил, что для такого визита — внеурочного и неофициального — паланкин был бы излишен, и теперь спокойно обдумывал на ходу различные аспекты обоих дел, которые ему предстояло разъяснить. Что-то не давало ему покоя, и это что-то было связано с господином Доброхотом. Что за совпадение привело к тому, что скопец оказался замешанным сразу в обоих делах? Сначала он, как ответственный за работу порта, проверял пропавший впоследствии груз, а немного спустя зарезали его брата. Однако мандарин Тан был вынужден признать, что была еще одна причина, заставлявшая его интересоваться скопцом Доброхотом: отношения, связывавшие этого человека с двумя прекрасными созданиями, с которыми ему самому довелось познакомиться за последние дни.

Он с волнением вспоминал шелковистые косы госпожи Аконит и ее властный тон, который так шел ей. Редко встретишь женщину, в которой так гармонично сочетаются грация и темперамент. Однако, чтобы разгадать тайну кораблекрушения, необходимо было понять, могла ли она иметь отношение к смерти найденных в трюме женщин. У мандарина не выходила из головы темная история гибели ее мужа, окутывавшая молодую женщину ореолом тайны. Чего еще могла она ждать от жизни, после того как избрала путь добровольного изгнания?

Из задумчивости судью вывела стайка запыхавшихся мальчишек, торопившихся в школу. Судя по красной дорожной пыли, покрывавшей их босые ноги, некоторым из них пришлось пробежать немалое расстояние от деревни до города. Веселой гурьбой, с шутками и смехом, мальчуганы продолжали свой путь. Судье вспомнилось его собственное детство, такое же беззаботное, сотканное из дней, которым, казалось, не будет конца, когда он вот так же бегал по пыльным тропинкам в школу или на реку, где водились крупные, в локоть длиной, рыбины, а вдоль берегов росли деревья, ветви которых гнулись от спелых плодов.

Однако эти приятные воспоминания рассеялись, когда он проходил мимо погруженной в безмолвие резиденции графа Дьема. Со вздохом судья посмотрел вверх, на балкон, где ему все еще виделось распростертое в луже крови тело. Динь, должно быть, допрашивает сейчас торговца тканями, подумал он. Там, в дорогой его сердцу обстановке, он, уж конечно, отыщет новую ниточку…

Он шел к дому скопца Доброхота, и перед его внутренним взором снова встало женское лицо. Хрупкий, изящный образ госпожи Стрекозы, какой он запомнил ее во время той недолгой встречи, заслонил крепкую фигуру госпожи Аконит, и он принялся представлять себе ее жизнь с таким мужем. Что ждало в будущем столь прекрасную женщину, молодость которой была обречена на увядание рядом с неполноценным мужчиной? А что, если с усопшим графом, ее деверем, ее связывали более близкие отношения? Надо было изучить эту возможность, поскольку так или иначе — мандарин был убежден в этом — разгадка смерти графа кроется в его истории. И тут бедная графиня Дьем им явно не помощница.

Остановившись перед монументальным входом в имение скопца, мандарин покачал головой.

— Еще один бедняк, — пробормотал он, вспоминая роскошный дом графа Дьема. — Похоже, к деловым людям сапеки текут рекой.

С лестницы уже торопливо сбегал слуга, чтобы проводить его внутрь дома с изогнутой, крытой желтой и зеленой черепицей крышей, придававшей ему вид официального здания.

Мандарин Тан велел отвести его к скопцу Доброхоту, на что управляющий сделал огорченное лицо.

— Я глубоко сожалею, но вынужден сообщить, что мой господин рано утром отправился на встречу с португальскими купцами и вернется лишь к вечеру.

— А госпожа Стрекоза дома?

— Моя госпожа погружена в глубокую медитацию, однако я сейчас посмотрю, можно ли ее побеспокоить.

Мандарин прошел за слугой по длинным коридорам с лаковыми колоннами и остался ждать в вестибюле, богато украшенном мозаиками, синева которых говорила о явно нездешнем происхождении. В окружении керамических статуэток, изображавших воинов в парадном одеянии, стояла жаровня в форме слона. На одноногом столике розового дерева, на хрустальной шахматной доске были расставлены фигуры из массивного серебра. Мандарин подумал, что встреча с госпожой Стрекозой позволит ему лучше уяснить для себя ее отношения с мужем и, возможно, узнать, связывало ли ее что-то с его покойным братом.

Дверь комнаты для медитации приоткрылась, пропуская слугу, и судья мельком заметил совершенно пустой зал без мебели, посреди которого стояла лишь резная курительница для благовоний, украшенная изображениями облаков. Госпожа Стрекоза с распущенными волосами сидела, выпрямившись, спиной к двери. Мандарин встал, собираясь войти, но слуга прикрыл за собой створки и почтительно поклонился.

— Госпожа Стрекоза изволила сказать, что не следует тревожить ее в настоящий момент, и просит вас принять ее извинения.

Партия всего лишь откладывается, подумал про себя раздосадованный судья. Отсутствующий муж и медитирующая жена не могут помешать правосудию вершиться должным образом.

* * *

— Воздушных змеев? — недоверчиво повторил мандарин. — Не понимаю, кто мог запускать змеев в резиденции графа. Насколько я знаю, у них нет детей.

Ученый Динь развел руками и пожал плечами.

— Неужели в кровавом убийстве этого аристократа-сластолюбца повинен душевнобольной ребенок? Предположим, что в результате любовных утех усопшего на свет появился внебрачный ребенок и что теперь, окончательно сбившись с пути, он жаждет получить шкуру своего родителя…

— Предоставляю тебе самому в свое удовольствие копаться в этой грязи.

Поиски Диня привели их к новой загадке. Какое же отношение к убийству графа мог иметь воздушный змей?

— Существует, однако, период, когда воздушные змеи властвуют безраздельно: в конце осени, перед самым наступлением зимы…

— «Когда заблудшая лань шуршит сухими листами, когда скоротечность времен вселяет глубокую грусть…», — ответил ему ученый Динь словами известного стихотворения. — Ты имеешь в виду праздник Чунг Цюй, когда запускают воздушных змеев, чтобы вместе с ними воспарить духом во вневременное пространство?

— Вот именно. Правда, сейчас только начало лета, — со вздохом заметил мандарин.

Судья озабоченно посмотрел в окно. Они топчутся на месте, это яснее ясного. В кишевшей снаружи толпе, несомненно, ходит кто-то, кто повинен в смерти графа, и этот кто-то, совершая преступление, преследовал абсолютно четкую цель. Им надо найти мотив преступления, без этого виновник никогда не будет найден.

Внезапно резко отворилась дверь, пропуская начальника полиции Ки, запыхавшегося и встрепанного, как обычно.

— Ну что, хорошо пробежались? — игривым тоном поинтересовался ученый Динь.

Господин Ки несколько мгновений жадно хватал ртом воздух, а затем обратился к судье, который все это время недоумевал, какая катастрофа могла стрястись на этот раз.

— Господин судья! Невероятная вещь! Один монах только что сообщил о новом похищении надгробного камня, у выхода из города!

Мандарин Тан ударил кулаком по столу.

— Ну, это уж слишком! Что за помешанный собирает могильные камни для своих мрачных утех? В этом городе что, живут одни сумасшедшие?

Судья проклинал все на свете: расследование и так затянулось сверх всякой меры, а теперь еще на них повиснут эти надгробные камни, за которыми мертвецы никак не могут уследить. Это как раз то, чего ему не хватало — вести сразу три дела!

Из глубин охватившего его отчаяния он взглянул на побагровевшее от быстрого бега взволнованное лицо начальника полиции, на огорченную физиономию своего друга и из последних сил воззвал к своей гордости. Мандарин Тан не станет пасовать перед трудностями, каких бы нечеловеческих усилий это ему ни стоило! И пусть все его развеселые предки хором насмехаются над ним, он не станет сидеть сложа руки, когда в Империи появляются все новые и новые мертвецы, а давно усопшие лишаются своих надгробий!

— Не беда! — воскликнул он. — Вот наш план действий: господин Ки, разбейте ваших людей на группы по числу кладбищ. Завтра, как только стемнеет, вы выставите охрану в самых подозрительных местах. Судя по частоте краж, похититель не замедлит вновь предаться своей болезненной страсти. Мы схватим его с поличным, и он живо отведает кнута госпожи Аконит!

Динь с радостью увидел выражение решимости на лице друга и отметил особую твердость, обозначившуюся в линии его челюсти. Когда высокие скулы мандарина загорались таким румянцем, это означало, что им предстоит напряженная работа, и он не сомневался, что скоро их расследование обретет второе дыхание.

— Слушаюсь, мандарин Тан! — отчеканил начальник полиции Ки, тоже обрадованный непреклонной решимостью судьи. — Сейчас же отправляюсь формировать группы.

Но в тот самый момент, когда он открыл дверь, в нее без всякого предупреждения ворвался упитанный человечек, протаранив начальника полиции лбом.

— Ах, простите великодушно, господин Ки! — воскликнул посетитель, поправляя свой головной убор. — Я мчался быстрее ветра, потому что у меня есть новости относительно крушения моей джонки!

— Судовладелец Фунг! Что такого важного вы обнаружили? — спросил мандарин, в то время как начальник полиции, морщась от боли, потирал ушибленное место.

Сияя как медный таз, господин Фунг пустился в объяснения прерывающимся от возбуждения голосом:

— После гнусного нападения, совершенного на мое судно, я распространил — через людей, которым щедро заплатил, — слух о вознаграждении, которое выплачу любому, кто сообщит хоть какие-то сведения о крушении. Нанятые мною люди побывали с этой «приманкой» во всех деревнях, расположенных в устье реки, и в разных кварталах города. И представьте себе, сегодня утром за вознаграждением явился какой-то крестьянин: он заметил необычное оживление на острове Черепахи, неподалеку от места кораблекрушения, и теперь требует за свои сведения связку сапеков.

— И я полагаю, вы ему ее вручили? — заметил начальник полиции, которому была известна скупость судовладельца Фунга.

— Только часть, а остальное он получит, когда его сведения будут проверены. Я все-таки не совсем идиот! Эти деревенщины — хитрые бестии, и я не желаю, чтобы первый встречный оборванец обвел меня вокруг пальца.

Мандарин Тан величественно встал перед судовладельцем и заявил:

— Завтра я сам поеду и проверю, что делается на этом острове. И если факты подтвердятся, вы выплатите обещанную плату. Лично я считаю, что крестьяне заслуживают гораздо большего доверия, чем многие из торговых людей.

Ученый Динь внутренне рассмеялся. Его друг всегда плохо переносил, когда люди торгового сословия презрительно отзывались о крестьянах. Уловив брошенный ему упрек, судовладелец поспешил откланяться, сославшись на важное свидание в порту. Когда они вновь остались втроем, Динь повернулся к судье:

— Ты намереваешься взять сопровождающих для поездки на остров? Не забывай, для засады на кладбищах полиции и так потребуется задействовать все силы.

— Ты прав. А потому, зная отвращение, которое вызывают у тебя дальние поездки, я собираюсь обратиться с призывом к нашему другу Сю-Туню.

Облегченно вздохнув, Динь отвернулся было, но тут судья добавил:

— Но поскольку кладбища здесь исчисляются десятками, я предлагаю тебе присоединиться к операции господина Ки. Вы с доктором Кабаном будете сторожить на самом дальнем кладбище города…

— Доктором Кабаном! Ему-то что там делать? — всполошился Динь. — Если надо, я лучше один посторожу. Не хочу я, чтобы он все время дышал мне в нос — у него изо рта воняет!

— Воняет или нет, но наш любезный доктор с его фигурой обладает известной физической силой, а, как ты только что совершенно справедливо заметил, на поимку злоумышленника должны быть брошены все силы.

И, глядя на вытянувшуюся физиономию друга, мандарин Тан добавил примирительным тоном:

— С вами будут еще Минь и Сюань — мои носильщики. Так что доктор Кабан вполне может беседовать с ними.

Он обернулся к начальнику полиции, который, усиленно кивая, мысленно составлял уже списки групп для засады.

— Скажите мне, господин Ки, чем именно были больны погибшие при крушении джонки женщины?

— По правде говоря, господин судья, никто этого точно не знает. Когда они всходили на борт, ответственный за погрузку отметил только, что у них были какие-то желваки на ногах и на шее. Он же не врач, чтобы их подробно осматривать, тем более что на острове Могил они все равно должны были сойти.

Слушавший их разговор ученый Динь удивленно поднял бровь: лицо мандарина внезапно омрачилось, словно в голову ему пришла неприятная мысль.

* * *

Госпожа Стрекоза расчесывала свои длинные волосы при свете отбрасывавшего золотые отсветы фонаря. Бездонные, словно два колодца, наполненных ледяной водой, глаза ее, казалось, смотрели куда-то за пределы зеркального отражения. Скопец Доброхот стоял позади нее и, не смея прикоснуться к ней, разглядывал ее плечи, изысканные очертания которых восхищали его, как в первый день знакомства. Сознание постоянного присутствия рядом с ним столь прекрасной женщины примиряло его с его увечьем. Удлиненные глаза, изящный рисунок бровей — она словно сошла с одной из классических гравюр, персонажи которых вдохновляли не одно поколение поэтов. Алый рот украшал ровный ряд жемчужных зубов идеальной формы, а в чистой линии подбородка читался гордый характер.

Скопец не был настолько самонадеян, чтобы думать, будто женщина с лицом бессмертного божества, происходящая из древнего аристократического рода, влюбилась в его оплывшее тело. Несмотря на внушительный рост, тело его было рыхлым: коварный жир — удел каждого кастрата — имел обыкновение скапливаться повсюду, во всех складках кожи. В глазах других людей такая массивная фигура придавала ему некоторую представительность, вполне соответствующую его положению, однако он знал, что острый взгляд жены видит его таким, каков он есть на самом деле, — обыкновенным толстяком.

Правда, это сознание не приводило его в особое уныние, поскольку между ними давно было условлено, что брак их зиждется на взаимных услугах. Он со своей стороны неизменно извлекал выгоду от самого присутствия такого сказочного создания, которое сопровождало его на официальные приемы и деловые банкеты, демонстрируя утонченность его вкуса и вселяя завистливое сомнение в души тех, кто ломал себе голову, каким образом скопец мог удовлетворять такую восхитительную женщину. Взамен ее изысканного общества он предоставлял жене то, чего она желала больше всего на свете, — покой. Когда он попросил ее руки, привлеченный неотразимой красотой ее тела, он предавался сладким мечтаниям, в которых измышлял невиданные и неслыханные по смелости способы осчастливить молодую женщину. Конечно, он мог немного, но, когда он начинал придумывать позы, смелость которых могла сравниться лишь с их распутством, фантазия его не знала границ. А потому, когда она приняла его предложение, он был вне себя от радости. Однако в последовавшем за этим разговоре она предельно ясно изложила ему свои условия: в течение всей их совместной жизни он ни при каких условиях не должен ее касаться. Красавица не терпела ни ласки, ни малейшего прикосновения, сводя тем самым на нет все его мечты о плотских утехах. Итак, его притязания были задушены в зародыше, и скопец стал разрываться между голосом разума и зовом плоти: что ему делать — забросить свои гениальные эротические придумки или забыть о зависти себе подобных? Тщеславие побудило его принять условия сделки, и тогда они составили единственную в своем роде, невероятную пару, о которой не переставали судачить в городе.

Стоя позади жены и глядя, как изгибается ее обнаженная спина, по мере того как она проводит гребнем по волосам, скопец думал о своем умершем брате. Тот, хоть и получил, благодаря выгодному браку, баснословное состояние своей супруги, не мог похвастаться тем, что рядом с ним живет такая великолепная женщина. Бедняжка Лилия со всеми ее сверкающими драгоценностями и роскошными платьями так и осталась невзрачной дурнушкой.

Уныло взглянув на свое выпирающее брюхо, господин Доброхот вздохнул. Подвергнувшись оскоплению, он оторвался от остального человечества, слабости которого теперь презирал. Не случайно он так добивался этого поста — начальника торговой службы: теперь через его руки проходило всё и вся, ему были видны все людские гнусности — от взяток, предлагаемых самыми ничтожными купчишками, до тайного мздоимства имперских чиновников. Несколько лет назад недовольные купцы прислали ему в насмешку подарок — зеленый шелковый лифчик. Оскорбленный, он ужесточил контроль в порту и установил новые пошлины. Ибо в этой нечестной игре, над которой он надзирал, он был сильнейшим. Скопец, считавшийся всегда каким-то калекой, стал непобедимым, столь же могущественным в делах, сколь бессильным в жизни.

Естественно, за эти годы он скопил немало, однако он еще не достиг пика своего могущества. Сначала торговля с южными портами приносила ему кое-какие дополнительные доходы, но иметь дело с полунищими соотечественниками — это, говоря по чести, пустая трата времени. Ситуация стала интересной, когда завязались торговые отношения с гигантским соседом — Китаем, правда, отношения эти весьма неоднозначны. С одной стороны, вьетнамцы сохранили неискоренимую неприязнь по отношению к народу, к которому восходили корнями и который владычествовал над ними в течение целого тысячелетия, но, с другой, китайцы были самыми искусными негоциантами во всей Азии и вести дела с ними было очень выгодно. Так вот и получилось, что кантонские купцы, такие же пузатые, как и их кошельки, выплачивали существенную долю прибыли посреднику, что составило большую часть его состояния. Ему нравилось общаться с этими иноземцами, жесткими в ведении дел, обладающими весьма сомнительной честностью, но при этом такими живчиками — не то что эта южная мелюзга, которую и проглотить-то ничего не стоило. А недавно перед его удесятерившимися потребностями замаячили новые перспективы: в портах, куда он уже давно внедрился, начали открывать свои конторы пришельцы из Европы. Файфо очень привлекал португальцев и кое-кого из японцев, а если за ними последуют голландцы, успевшие уже обосноваться в Японии, то на всем этом можно будет заработать горы сапеков. Не говоря уже о том, что вечно соперничающие с ними французы и итальянцы начали засылать сюда для прощупывания почвы своих священников под предлогом христианизации страны, который он лично находил сомнительным.

— Сегодня днем приходил мандарин Тан, — внезапно выйдя из задумчивости, спокойно произнесла госпожа Стрекоза.

Пальцы скопца сжались в кулаки. Плоское лицо, придававшее ему сходство с ящерицей, скривила судорога, которую он постарался скрыть.

— Чего же ради он проделал такой путь? Надеюсь, не ради того, чтобы поволочиться за тобой? — проговорил он, изображая ревность.

Улыбка жены показалась ему кокетливой.

— Да нет же! Он хотел поговорить с тобой, несомненно, по поводу смерти твоего брата. Сомневаюсь, чтобы моя сноха могла сообщить судье что-либо полезное. Из-за этой печальной истории бедняжка, кажется, совсем лишилась разума.

Не убежденный ответом жены, господин Доброхот спросил, нахмурившись:

— Ты уверена, что он приходил именно по поводу убийства? Ты его что, так и спросила?

— Нет, я медитировала и вообще с ним не говорила. Но я просто не вижу иной причины для его прихода.

Скопец сердито засопел.

— А про это злосчастное крушение джонки старика Фунга ты забыла? Этот идиот нанял каких-то недорослей под командованием полуслепого старика. Конечно, они не смогли справиться, когда на них напали пираты.

Госпожа Стрекоза тряхнула головой, и ее тонкие волосы рассыпались в янтарном свете фонаря.

— Не понимаю, каким образом это тебя касается. Похищенное имущество уже не находится в ведении порта.

— Так-то оно так, но там, на борту, находились две женщины, которые погибли, и представь себе, они оказались узницами из тюрьмы Аконит!

Его жена быстро обернулась, прищурившись от удивления.

— Аконит? А она-то тут при чем? В конце концов, она только тюремщица.

— Ей пришлось отвечать по поводу пребывания этих женщин на борту судна. Мандарин счел этот факт странным.

— Естественно. Так что же они делали среди всех этих пряностей, что вез старик Фунг?

Скопец кашлянул и ответил с неуверенностью в голосе:

— Аконит утверждает, что они были больны: чтобы изолировать их от остальных заключенных, она решила отправить их к прокаженным на остров Могил. К несчастью, дорогой они погибли; а поскольку бумаги на их отправку подписывал я, боюсь, как бы мандарин не захотел допросить меня по этому делу.

— Мне не очень понятно, что он надеется из тебя вытянуть. Почему ты должен давать объяснения правосудию по поводу каких-то погибших арестанток, находившихся в ведении Аконит? Это же не товар, а женщины.

Скопец слабо улыбнулся госпоже Стрекозе, и та отвернулась. Устремив взгляд куда-то за пределы зеркального отражения, она вновь взялась за перламутровый гребень, не замечая тревоги, исказившей змеиное лицо ее мужа.

* * *

С головой уйдя в свои записки, Сю-Тунь не сразу услышал, что в его дверь стучат. Низко нагнувшись над столом, он выводил на желтоватой веленевой бумаге неясные знаки и от напряжения даже чуть высунул кончик языка. Непрекращающийся стук заставил его в конце концов поднять голову, и взгляд его на какое-то время затуманился от частого моргания. Тогда, выйдя наконец из задумчивости, он бросился к двери, чтобы впустить посетителя.

— Ах, это вы, мандарин Тан! Право, я глубоко сожалею, что заставил вас ждать под дверью! Но я был настолько погружен в свои мысли, что ничего не слышал.

Мандарин дружелюбно улыбнулся в ответ.

— Это мне следует принести вам извинения, Сю-Тунь. Час уже поздний, а я нарушаю ваш покой у вас же в доме. Однако я пришел к вам с весьма срочным делом.

Иезуит удивленно заморгал и придвинул судье стул.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил он, медленно закрывая черную тетрадь.

— Вы сопровождали нас с ученым Динем в устье реки, на место крушения джонки, на которой погибли две женщины. Следствие пытается установить причины этой драмы. Есть кое-какие новости по этому делу.

— Я счастлив слышать, что ваше расследование благополучно продвигается вперед, — почтительно проговорил Сю-Тунь.

— Судовладелец Фунг, зафрахтовавший судно, сообщил нам о необычном оживлении на острове Черепахи, поблизости от побережья. Поскольку груз с судна был похищен, вполне возможно, что грабители временно выгрузили свою добычу на этом острове, который весь изрыт пещерами. Я предлагаю вам отправиться туда со мной, чтобы на месте проверить это предположение.

Монах в растерянности ответил:

— Я польщен вашим предложением, мандарин Тан. Однако неужели, чтобы сопровождать вас в таком путешествии, у вас не найдется более опытной охраны, чем скромный иезуит?

— Конечно найдется, но все стражники заняты наблюдением за городскими кладбищами.

— Вы подозреваете покойников в нападении на джонку господина Фунга?! — с искренним удивлением воскликнул Сю-Тунь.

— По правде говоря, я не рассматривал такой возможности, — бесстрастным тоном проговорил мандарин. — Нет, стражникам велено арестовать бессовестного вора — кем бы он ни оказался, человеком или духом, — похитившего несколько надгробий на разных кладбищах в окрестностях порта.

— И правда, какое гнусное кощунство! Я прекрасно понимаю, как не терпится вам арестовать виновника этого отвратительного злодеяния!

Иезуит несколько раз обошел вокруг стола, рассеянно пощипывая бородку. Затем, оценив свою роль в предстоящем приключении и исключив возможность нежелательной верховой прогулки, он обернулся к мандарину, не сводившему с него глаз.

— Решено, мандарин Тан, я с удовольствием принимаю ваше предложение. Так что же мы будем искать в этих пещерах?

Судья достал список похищенных с джонки товаров и положил его на стол.

— Вот бумага, которую дал мне господин Фунг: здесь перечислено все, что перевозило судно.

— «Куркума — 8 ящиков, кардамон — 6 ящиков, тростниковый сахар — 12 бочек, мускатный орех — 5 бочек, камфара — 6 ящиков, белый воск — 5 ящиков, медь — 17 бочонков, селитра — 20 бочонков, лиановое дерево — 5 брусов, кожа саламандр — 30 штук…», — прочел вслух Сю-Тунь. — Мне представляется, что пещеры должны идеально подходить для сокрытия этих товаров, которые будут там надежно защищены и от солнца, и от дождя.

— Совершенно верно! Но нам следует поторопиться, поскольку грабители, вне всякого сомнения, не будут долго держать их в тайнике, который может быть легко обнаружен первым же рыбаком.

Внезапно сильнейший приступ кашля сотряс тело иезуита, и он бросился к тазу с холодной водой, чтобы смочить себе лоб.

— Вы больны, Сю-Тунь? — быстро спросил мандарин, вставая, чтобы помочь ему. — Может быть, вам следует закрыть окно, во избежание сквозняков — они у нас очень коварные.

— Не беспокойтесь! — успокоил его монах. — Ничего страшного, просто легкая лихорадка, только вот кашель замучил. Однако не настолько, чтобы помешать мне участвовать в вашем предприятии! Когда же мы едем?

— Завтра утром в порту мы сядем в лодку, которая доставит нас прямо на остров Черепахи. Таким образом, нам не надо будет долго ехать верхом до устья реки. Чтобы обследовать все пещеры, нам хватит остатка дня, однако ночь придется провести на острове, так как за один день нам не обернуться. Ну как, вы согласны?

Радуясь, что лошадей на этот раз не предвидится, иезуит кивнул.

— Прекрасно! Значит, у меня будет целая ночь для отдыха. Спина и колени у меня уже совсем не те, что были в юности, — прежде чем снова прибегнуть к их услугам, приходится давать им передышку.

Сю-Тунь проводил мандарина до двери, и тот, обратив внимание на лихорадочно-красные скулы и слегка затрудненную походку чужеземца, выразил про себя надежду, что принял все же правильное решение.

* * *

Прохладный вечерний ветерок взбодрил мандарина, любившего побродить по саду в час, когда жасмин, напоенный дневной жарой, щедро расточал свой дурманящий аромат. Сняв головной убор, он встряхнул головой так, что затрещали позвонки, и выбросил вперед одну ногу, расслабляя напрягшиеся мышцы.

«По крайней мере, сегодня новостей было немало», — подумал он, прыгая из стороны в сторону, чтобы снять напряжение с колен. Он был даже рад пережитому недавно глубокому отчаянию, которое заставило его в конце концов действовать энергичнее. Следствие, начавшее было расползаться в разные стороны, устремилось теперь в четко обозначенное русло, и это должно было ускорить дело. Понемногу стали скапливаться улики и обозначаться следы, хотя пока и не очень ясные. Встреча с торговцем тканями пролила новый свет на убийство графа, а заодно и доставила Диню несколько минут удовольствия, вознаградив его за все мучения, что пришлось ему испытать во время давешней верховой поездки. Судовладелец Фунг, при всей его алчности, проявил все же вполне похвальную инициативу, пусть даже и противясь выплате обещанного вознаграждения. Вот теперь и стражники, благодаря запланированной назавтра засаде, почувствуют свою сопричастность общему делу. После столь ненавистного ему бездействия начинался период активной деятельности. Радостно было мандарину и оттого, что Сю-Тунь дал свое согласие на участие в поездке: его наблюдательность будет неоценима при обследовании пещер.

Вдруг, стиснув зубы, судья хлопнул себя по лбу. Пустая голова! Увлеченный завтрашним предприятием, он забыл у монаха список судовладельца Фунга, а ведь он изъял его из дела. Он резко повернул назад, кляня себя за забывчивость и надеясь, что Сю-Тунь еще не лег.

Подойдя к флигелю, в котором располагалось жилище иезуита, мандарин с огорчением заметил, что в комнатах уже темно. Он собрался было уйти, когда звук закрывающейся двери заставил его застыть на месте. Широко раскрыв глаза, он не без удивления узнал нелепую, угловатую и чуть сутулую фигуру. Сю-Тунь, только что жаловавшийся на болезнь, собирался покинуть свое пристанище! Мандарин тихонько выругался. Что означает эта ночная вылазка? Он быстро присел на корточки за цветущим кустом как раз в тот момент, когда иезуит, стуча по плитам сандалиями, проходил по аллее. Судя по размашистым шагам, боли, якобы мучавшие его, чудесным образом улетучились. Китайское одеяние, яркое и богато разукрашенное, он сменил на черную рясу католического монаха. Чрезвычайно заинтригованный, мандарин Тан потихоньку последовал за ним, радуясь, что темная одежда не выдаст его в темноте.

Словно торопясь по какому-то срочному делу, Сю-Тунь быстрой походкой вышел за ворота, и мандарину пришлось прибавить шагу, чтобы не упустить его. Бесшумно ступая, он следовал по пятам за монахом, который мчался как ветер. Ряса развевалась у него за спиной, а в полутьме отчетливо виднелось только его лицо. Уже давно погасли огни в лавках, но иезуит безошибочно находил дорогу в лабиринте улочек. «Похоже, это не первая его вылазка», — сказал про себя мандарин, все больше удивляясь. Вскоре, не встретив ни одного прохожего, они вышли за стены города. Сю-Тунь, успокоившись, зашагал еще шире и несся теперь с такой скоростью, что мандарин только диву давался. Как может существо из плоти и крови передвигаться с такой быстротой? Вовлеченный в бешеную гонку, сам он мог лишь радоваться своей отличной форме, ибо нелегкое это было дело — гнаться за крылатым чужеземцем, не отставая ни на шаг и сохраняя при этом молчание и определенную дистанцию.

Они удалялись от города, и мандарин попробовал угадать, куда же направлялся Сю-Тунь. Зачем ему понадобилось идти в поля среди ночи? Внезапно ему пришла мимолетная, но тревожная мысль, что иезуит идет на кладбище. Однако, если память ему не изменяет, в том направлении, в котором они двигались, могил не было. Монах шел прямо на север, к реке и к…

— Все демоны ада! — приглушенно воскликнул мандарин, поняв внезапно, к какой цели они направлялись.

Он остановился как вкопанный, в то время как Сю-Тунь начал спускаться с холма. Издали можно было подумать, что иезуит вдруг отделился от своей тени. Судья, не веря своим глазам, смотрел на видневшиеся у самой воды полуразвалившиеся лачуги: это же поселок бродяг! Среди темной массы хижин горел единственный огонек, к которому Сю-Тунь и направил свою решительную поступь.

— Чтоб тебя демоны в клочья разорвали! — проворчал мандарин в тот самый момент, когда иезуит ступил в золотой прямоугольник открытой двери.

Стояла темная ночь, мандарин находился в десятках шагов от освещенной комнаты, но это не помешало ему угадать во тьме, прежде чем он успел разглядеть их, две угольно-черных косы — словно две змеи, обвившиеся вокруг его сердца.

Переполняемый горечью и любопытством, молодой судья подошел к окну, безжалостно топча грядки сладкого картофеля, и заглянул внутрь, твердо обещая себе не попадаться больше на чары первой попавшейся красавицы. То, что он увидел, привело его в изумление, и, ничего не понимая, он стал наблюдать за странной сценой, разыгрывавшейся у него на глазах.

Сю-Тунь вошел с подозрительной непринужденностью и небрежно уселся напротив госпожи Аконит, сияющее лицо которой, свидетельствовавшее о явном удовольствии, заставило тайного наблюдателя заскрипеть зубами. После общих приветствий оба принялись обсуждать что-то, однако мандарин находился слишком далеко, чтобы уловить, о чем шла речь. Иезуит, который, судя по виду, утверждал что-то, с чем молодая женщина не соглашалась, достал из кармана какой-то камень, которым стал энергично тереть по металлической пластинке. Через какое-то время он положил и то и другое на стол и важно воззрился на свою собеседницу. Та, не оставляя загадочного выражения лица, зажгла жаровню и разогрела на ней узкий кусочек металла. Раскалив его докрасна, она вытащила его из огня щипцами и рукой указала на окно. Затем положила раскаленный кусочек металла в чашку с водой. Мгновенье спустя она извлекла его оттуда и, скрестив на груди руки, пустилась в пространные объяснения. Закончив свою речь, она снова бросила кусочек остывшего металла в воду, и оба склонились над чашкой, глядя на дно, при этом Сю-Тунь кивал с таким видом, будто она его убедила. После этого они пустились в горячие рассуждения, во время которых иезуит высказывал молодой женщине какие-то возражения, а та то и дело поправляла и уточняла его высказывания. Не слыша слов, мандарин Тан мог лишь следить за выражением их лиц, то возбужденных, то сосредоточенных, но легко было догадаться, что этот разговор для них крайне важен.

Мандарин все еще ломал голову над тем, что же они замышляют, когда Сю-Тунь, завладев бронзовой пластинкой, стал внимательно ее изучать. Госпожа Аконит отвернулась от него, взяла глиняный горшок и достала оттуда какой-то черный порошок. Из своего укрытия мандарин видел, как она тихонько всыпала его в стакан с разогретым вином. Взяв стакан обеими руками, она подала его монаху, который выпил вино одним махом. «Как?! Эта чертовка напоила его приворотным зельем?» — воскликнул про себя обеспокоенный судья, испытывая при этом какое-то смутное возмущение. Не для того он пришел сюда, чтобы наблюдать за шашнями монаха и молодой вдовушки! И тут, словно в подтверждение его мыслей, Сю-Тунь резким движением скинул рясу. Мандарин закрыл глаза. Когда он вновь открыл их, то увидел гнойные раны на спине иезуита, которые видел уже однажды, когда тот купался. С тех пор они не затянулись, а даже наоборот — новые мокнущие бляшки расцвечивали кожу кровавыми разводами. Однако госпожа Аконит, казалось, вовсе не испытывала отвращения при виде пораженной кожи. Явно заинтересовавшись, она подошла к чужеземцу и наклонилась над его спиной, чтобы лучше разглядеть раны. Затем, отбросив косы за спину, скрылась за бахромчатой занавеской и тотчас вынесла оттуда кусок белой ткани. Осторожными движениями, исполненными такой заботы, которой мандарин даже не предполагал в ней, она принялась удалять гной с клочками кожи, которые с легкостью отделялись от ран. Мандарин, которому с его наблюдательного поста хорошо была видна испачканная кровью тряпка, подумал, что Сю-Тунь должен быть очень дорог ей, раз она так за ним ухаживает. Очистив раны и наложив на их потемневшие края мазь, она бросила тряпку в огонь жаровни. Пламя лизнуло ткань, с очистительным потрескиванием уничтожая грязь, но само полотно осталось нетронутым. Пока молодая женщина вынимала тряпку из огня, чтобы удостовериться в ее чистоте, иезуит медленно оделся. Он простился с ней кивком и улыбкой, в которой читались благодарность, почтительность и еще что-то неопределимое, от чего у мандарина Тана сжалось сердце.

* * *

Обхватив голову обеими руками, скопец Доброхот обливался потом при свете свечи. Стоило ему закрыть глаза, как он оказывался во власти кошмара наяву, который неизменно кончался для него четвертованием или отрубанием головы. Рот его, прекрасно владеющий искусством торговых переговоров, теперь был сложен в жалобную гримасу, а нижняя губа отвисла и была мокра от слюны. В мрачной тишине дома он был один на один со своими тайнами. Просить помощи у госпожи Стрекозы в этом деле он не мог. Она бы обдала его таким презрением — это с ее-то взглядом, способным пригвоздить к месту обладателя самого великолепного «нефритового стержня», — что ему осталось бы только униженно отступить.

Но как сохранить лицо, а возможно, и спасти шкуру? Этот пытливый мандарин начинал уже наводить на него страх своими опасно уместными вопросами. Где это видано, чтобы имперский чиновник являлся на дом к обычному гражданину, чтобы допросить его? Насколько проще было во времена его предшественника, этого старика с загребущими лапами, которые надо было только смазывать вовремя! Новый же молодой судья с квадратной челюстью и ястребиным взглядом представлял вполне реальную опасность, и эту опасность следовало устранить любой ценой. Этот наглый мандарин потребовал, видите ли, по экземпляру каждого соглашения, заключенного портом в течение последних трех лет, да еще и список всех грузов, проходивших через торговую службу: почуял, видно, какое-то нарушение и вот-вот набросится на него, как коршун на только что вылупившегося цыпленка.

Вот это-то больше всего и тревожило скопца. Ему вовсе не хотелось попадаться в лапы правосудия, но не желал он и быть уличенным в сокрытии сведений. Так как же избежать наказания и в то же время утаить истину? Он был в панике, о чем говорила мокрая, как детские пеленки, одежда и напедикюренные пальцы ног, которые давно уже мариновались в дурнопахнущей жидкости.

Окончательно припертый к стенке, скопец Доброхот принялся взывать к силам ада, молить о помощи одновременно и Богиню Мошенничества, и Господина Лжи, обращаясь к ним с бессвязной, но вполне искренней молитвой. И тут, среди ночи, в тот самый момент, когда луна скрылась за облаком, в голову ему пришла мысль, осветившая его змеиное лицо лукавой улыбкой.

Утренний ветер весело хлопал парусами лодки, уносившей мандарина Тана и иезуита Сю-Туня к острову Черепахи. Лодочник, старый моряк с нелюбезной физиономией, глуховатый и молчаливый, был полностью сосредоточен на управлении своим суденышком, не обращая никакого внимания на единственных пассажиров.

Склонившись к воде, отражавшей солнечные лучи, судья пытался справиться с дурным настроением. Ночная вылазка, из которой он вернулся, все так же следуя на почтительном расстоянии за монахом, окончательно выбила его из колеи. На смену страшному возбуждению, которое он испытал вначале, пришло множество вопросов, ответы на которые — вернее, домыслы, основанные на пристрастных и несовершенных наблюдениях, — погрузили его в полный мрак. Без конца перебирая в памяти малейшие жесты госпожи Аконит, вновь и вновь представляя себе самые неуловимые выражения лица иезуита, он так и не смог составить более-менее стройной гипотезы. Кроме того, он чувствовал раздражение, от которого никак не мог избавиться и которое, вне всякого сомнения, мешало ему разобраться в происшедшем. Поговорка «утро вечера мудренее» себя не оправдала. Погрязнув в предположениях, одно нелепее другого, он ночь напролет придумывал истории без начала и конца, в которых оба действующих лица играли то какие-то нелепые, то непристойные роли.

Насупившись и высокомерно скривив губы, мандарин Тан мрачно взирал на весело светившее солнце. Что за гениальная мысль: взять этого проклятого чужеземца с собой в поездку, да еще и в перспективе провести с ним вдвоем ночь на острове! И ведь теперь от этого неприятного соседства никуда не денешься. Бледный от злости, судья старался не смотреть на своего спутника, который открыто радовался поездке. Прозрачно-голубые глаза француза — две зыбкие точки под рыжими, словно опаленными бровями — наводили на него ужас в это ясное утро. Как назло, ненавистный чужеземец, не замечая угрюмого молчания мандарина, болтал без умолку, то восторгаясь красотами окружающего пейзажа, то обсуждая на своем изысканном, но старомодном китайском различные приемы речной навигации, с которыми ему пришлось познакомиться во время странствий.

В такой мрачной обстановке спускались они вниз по реке, с безнадежной медлительностью проплывая мимо прибрежных деревень, к вящему неудовольствию судьи, который только и ждал, когда же закончится это путешествие. Чтобы убить время и не слушать разглагольствований неугомонного спутника, мандарин принялся мысленно пересказывать «Беседы и суждения» Конфуция. Ему казалось, что прошла уже целая вечность, когда на закате они наконец вышли в море. Лодочник направил судно прямо к острову Черепахи, а иезуит все трещал об удивительной форме скал, в великом множестве разбросанных на поверхности воды.

— Ученый Динь поведал мне однажды легенду относительно происхождения этой невероятной бухты, — вещал Сю-Тунь с таким видом, как будто мандарин никогда об этом не слышал. — Говорят, что в стародавние времена, когда ваш народ сражался с врагами, пришедшими с моря, Нефритовый Император послал вам на подмогу целую армаду драконов. Обрушившись с небес, словно хищные птицы, драконы изрыгали жемчужины, а те превращались в нефритовые острова, которые преградили врагам путь к отступлению и разнесли их корабли в щепки. А когда битва кончилась, то драконы не пожелали возвращаться за облака, решив остаться здесь, в бухте. Так что это восхитительное место — порождение крылатых драконов!

Его слова уносились к тучам, а берег тем временем понемногу растворялся в серебристой дымке.

Когда они приблизились к острову, которому скалистые уступы придавали сходство с гигантским черепашьим панцирем, мандарин Тан почувствовал радость при мысли о скором избавлении от назойливой болтовни своего спутника. Сам не свой от счастья, он спрыгнул с лодки, не дожидаясь, пока она пристанет к песчаной отмели. Пусть наполнились соленой водой его сапоги, пусть намокли штаны — какое это имеет значение? Главное, что теперь разглагольствования болтливого монаха были едва слышны, и наступившая тишина казалась ему самой прекрасной музыкой.

Косые лучи заходящего солнца окрасили небо в розовый цвет, песок же внезапно сделался ослепительно белым. Перевозчик, прекрасно знавший окрестные островки, отвел обоих пассажиров к видневшейся в гористом склоне расселине. Дав понять кивком, что это и есть вход в пещеры, он развернулся и зашагал к берегу. Держа в руке факел, мандарин Тан первым проник в расселину и остановился, чтобы дать глазам привыкнуть к полутьме. Следом за ним, согнувшись пополам из-за своего огромного роста, мелкими шажками быстро семенил Сю-Тунь, не имевший никакого желания заблудиться в этом скалистом лабиринте. Проход, поначалу узкий и душный, мало-помалу расширялся, и вскоре они могли продвигаться вперед уже не сгибаясь. Окружающая тьма успокаивающе подействовала на красноречие иезуита, который теперь тихонько следовал за мандарином, держа рот на замке. Они спускались все ниже и ниже, и по мере этого спуска воздух становился все прохладнее, а сырость — ощутимее. Наконец они достигли большой пещеры и остановились как вкопанные.

При пляшущем свете факелов молча разглядывали они открывшееся перед ними гигантское пространство. Это походило на заключенный в недрах скал огромный пузырь, золотистые стены которого лизали тени от колеблющегося пламени. Потолок зала терялся во тьме, в свете факелов серебрились лишь матовые иглы, плотным занавесом свисавшие сверху и поднимавшиеся от пола. В некоторых местах они соприкасались, образуя неровные колонны или слипаясь в удивительную бахрому.

Мандарин давно слышал об этих таинственных пещерах, но ему впервые довелось своими глазами увидеть эти странные образования, росшие в горных недрах, словно каменные соцветия, питаемые мраком. Трудно описать то потрясение, которое испытал он при виде этих сказочных подземных тварей, только и ждавших, чтобы пламя факела заиграло на их переливающихся молочным блеском шкурах.

Уверившись, что открывшийся его взору вид прочно запечатлелся в его памяти и не растает, как только он снова выберется на поверхность, мандарин Тан зашагал дальше, осторожно пробираясь по залу. Похоже, что здесь не было другого выхода, кроме того, через который вошли они.

— Если похищенные товары и были после кораблекрушения перенесены в эту пещеру, то сейчас их здесь нет, — не без разочарования проговорил он.

Он присел на корточки и стал осматривать землю в надежде обнаружить недавние следы. Мгновение спустя, не слыша признаков присутствия иезуита, он обернулся. Высоко подняв факел, Сю-Тунь приник лицом к сталактиту и быстрыми движениями языка как будто облизывал камень. Мандарин раздраженно закатил глаза. «Еще один варварский обряд», — с досадой подумал он.

— И правда, — чуть смущенно согласился монах, присаживаясь рядом с ним, чтобы показать свою готовность участвовать в поисках. — Однако здесь можно различить довольно свежие следы от тяжелых предметов, которые тащили со всем их содержимым.

Он пошарил по земле и поднял палец, испачканный каким-то порошком.

— Мандарин Тан, а не было ли в списке похищенных товаров селитры? Тут как раз просыпано немного указанного вещества, видимо по неосторожности.

Мандарин с любопытством подошел к нему. Несколько горок пыли, которые он увидел, выглядели в этой пещере неестественно.

— Отлично замечено, Сю-Тунь! Вот доказательство того, что воры действительно побывали в этой пещере. Жаль только, что мы явились слишком поздно, чтобы захватить спрятанное здесь добро!

Иезуиту его похвала доставила явное удовольствие, и судья смягчился, упрекая себя за давешнюю жесткость.

— Что ж, нам здесь делать больше нечего. Думаю, пора выбираться отсюда: наверху, должно быть, уже темная ночь.

При этих словах он пустился в обратный путь, Сю-Тунь же последовал за ним, время от времени останавливаясь перед странными колоннами и поглаживая их, словно любимых животных.

* * *

Присев на корточки в бурьяне, густо разросшемся в небольшой яме в глубине кладбища, ученый Динь безуспешно пытался отодвинуться подальше от студенистого бока, в который все время упирался локтем. Он ненавидел вкус жира, но еще противнее было ему прикасаться к рыхлой плоти, а потому вынужденное соседство в тесной ямке с этим слонообразным существом казалось ему изощренной пыткой для всех пяти чувств.

— Наблюдаете за могилами справа, доктор Кабан. А я буду присматривать за теми, что слева, — предложил Динь в надежде, что таким образом врач отлепится от него.

— Отличная идея, — согласился тот, наваливаясь всей спиной на плечо Диня. Напрасно молодой человек вертелся и извивался во всех направлениях: его острые кости только вонзались в спину доктора Кабана, как в кусок сала. Он не без зависти взглянул на плотные фигуры носильщиков Миня и Сюаня, примостившихся за баньяном. Поскольку никто не изъявил желания лезть в эту дыру вместе с доктором, Диню пришлось пожертвовать собой, и теперь он горько сожалел о своей вежливости. Вот уже два часа барахтался он в жировых отложениях своего напарника, не переставая при этом, как положено, следить за могилами. Он знал, что начальник полиции Ки разместил своих подчиненных на остальных кладбищах города, однако мысль эта нисколько его не утешала. Наоборот, какой-то лукавый голосок постоянно нашептывал ему, что в это время мандарин Тан совершает увеселительную прогулку. Если поразмыслить, то уж лучше бы он сейчас посреди моря страдал морской болезнью, чем на суше тонул в этом сале.

— Интересно, придут сегодня эти разорители могил или нет? — прошептал доктор Кабан. — Немного движения нам не повредило бы, а то эта дыра для двоих тесновата.

— Мандарин Тан считает, что они обязательно должны проявиться, потому что грабежи участились.

Врач обернулся к ученому и сказал доверительно:

— Я знаю об извращениях, связанных с мертвецами. У некоторых мертвое тело, доступное для любых желаний, вызывает чувство наслаждения. Для одних они — объект любви, другие их попросту едят.

— Послушайте, в самом деле, доктор Кабан! — возопил возмущенный Динь. — Речь идет только о пропаже надгробий!

— Возможно, — шепнул тот ему на ухо, — но кто знает, как эти самые надгробия используются? Как ложа любви или как разделочные доски?

При этом вопросе в лицо Диню пахнуло страшным зловонием — то был изящный образчик знаменитого дыхания доктора Кабана. Получив сполна, ученый, однако, стоически устоял перед искушением заткнуть собеседнику рот.

— Не хотите ли кусочек засахаренного имбиря? — спросил Динь, порывшись в своей котомке. — Мы уже довольно долго сидим, я проголодался.

Он мысленно порадовался своей предусмотрительности: его мешок был туго набит ароматными сластями и лакомствами с анисовым вкусом, которыми он надеялся соблазнить своего соседа со столь зловонным дыханием. Каково же было его огорчение, когда тот жестом отклонил его предложение:

— Благодарю за щедрость. Но я, видите ли, занялся фигурой и сижу на строгой мясной диете со сниженным потреблением жиров: на данный момент я могу позволить себе лишь сырое или сушеное мясо да требуху. И потом, все эти сласти испортят мне зубы.

Приблизив к ученому свое восхитительной красоты лицо, доктор Кабан раскрыл рот и продемонстрировал ему мелкие, как у хищника, зубы — острые и безупречно ровные. Зажав нос, Динь проглотил разочарование и спрятал оказавшиеся бесполезными съестные припасы.

Тем временем носильщики, удобно расположившись меж корней дерева, посмеивались вполголоса:

— Здорово наш ученый устроился с доктором Кабаном в этой кроличьей норе! — говорил Минь, молодой человек приятной наружности, один из лучших носильщиков мандарина Тана.

— Там, наверное, мягко и тепло, как меж грудей какой-нибудь красотки, — ответил его приятель Сюань, еле удерживаясь, чтобы не расхохотаться.

— А я и забыл про твой нездоровый интерес к женскому полу. Жаль, что это доктор Кабан, а не госпожа Свинья.

В ответ тощий Сюань замахал на него тонкими руками.

— Да будь он кто угодно, меня в жизни не заставишь поцеловать нашего славного доктора. Это же все равно что проглотить гнилое яйцо!

— Или отведать тухлых креветок, — добавил Минь, давая волю воображению.

— Или полуразложившееся мясо…

Однако последнее соображение поубавило веселости у кривоногого носильщика. С нескрываемым беспокойством в голосе он спросил:

— Скажи-ка, Минь, а ты веришь, что сегодня ночью покойники будут вставать из могил? Может, и правда, это мертвецы повылазили из своих гробов да и утащили собственные надгробия?

— Так оно и есть, старина, — ответил ему насмешник Минь. — Зачем им лежать под такими тяжеленными камнями?

Но тот не унимался, выставляя неопровержимые аргументы:

— Вспомни-ка, что рассказывал капитан Лам — у меня от его рассказа волосы на ногах встали дыбом. Его джонку потопила банда живых мертвецов. А вдруг, по зову кровожадного демона, все мертвецы повстают из своих гробов?

— Откуда ты понабрался таких мыслей? Вот обрадуется мандарин Тан, узнав, что его носильщик трусит, как какая-нибудь старушенция!

— Я слышал, что когда тебя схватит полуразложившееся тело, то твои жизненные силы начинают вытекать из всех отверстий, и ты остаешься как бы обескровленным, в общем полумертвым.

Минь скрестил на груди руки и посмотрел на приятеля, качая головой.

— Смотри как странно! То же самое с тобой происходит, после того как ты пообнимаешься с какой-нибудь пухленькой красоткой, из тех, что ты так любишь.

Динь больше не мог сидеть в своей узкой дыре. Он задыхался, зажатый, как цыпленок в скорлупе, и искал только предлога, чтобы улизнуть. Нет уж, больше он не поддастся на коварные уговоры мандарина Тана. В конце концов, он ученый, а не стражник. Его дело изучать классиков, а не строение тела доктора Кабана. Борясь с мрачными мыслями, он уже было собрался оставить свой пост, как вдруг какой-то шум заставил его поднять голову.

— Смотрите! Вот они! — тихонько воскликнул он.

И правда, на землю с приглушенным стуком обрушился могильный камень. Чей-то силуэт, окруженный странным зеленоватым свечением, словно извергнутый из мрака ночи, показался в облаке пыли, четко вырисовываясь в полутьме. Краем глаза Динь увидел, как оба носильщика застыли от страха.

— Это еще что за колдовское свечение? — прошептал пораженный ученый.

— Иногда в процессе разложения тело покрывается грибками, которые излучают свет, если только оно не изъедено светящимися червями, пожирающими его внутренности. И даже…

Доктор не успел закончить свои объяснения, как рухнул еще один камень, на месте которого появился другой силуэт, объятый таким же свечением. Он отряхнул пыль с плеч и с хрустом повертел головой. Жуткий звук трущихся одна о другую костей гулко прозвучал в тишине кладбища. Вслед за ним послышалось какое-то лихорадочное, дробное пощелкивание.

— Это носильщик Сюань стучит зубами от страха! — рассердился Динь. — Он же нас всех выдаст!

Действительно, покойники насторожились, а затем направились к укрытию носильщиков. Во тьме, быстрее крысы, спасающейся от ястреба, пронеслась чья-то тень. Это, не выдержав, дал тягу Сюань.

Один из мертвецов, проявив завидное проворство, громадными шагами бросился за ним. Еле держась на заплетающихся от страха ногах, Сюань оглянулся, и, как оказалось, напрасно. Увидев, что его с ужасающей скоростью догоняет мертвец, загипнотизированный зловещим свечением, несчастный окаменел от ужаса. Его преследователь, обнажив в усмешке прекрасно сохранившиеся, несмотря на долгое пребывание под землей, зубы, в один прыжок настиг жертву. Полевая мышь, попавшаяся в когти соколу, не могла бы издать крика более душераздирающего, чем вопль носильщика Сюаня, вложившего в свой стон весь ужас, пронизавший его существо.

— Минь, ко мне, сюда! Он высосет у меня весь мозг! — завизжал он, отбиваясь наудачу ногами, что вызвало у его мучителя лишь презрительную усмешку.

Увидев своего приятеля в лапах чудовищного привидения, бесстрашный Минь устремился ему на помощь. Его натренированные в длительных тяжелых переходах мускулы сжались, как пружины, затем распрямились, и одним броском он, словно хищный зверь, набросился на мертвеца, присосавшегося к его другу.

— Не бойся! Я держу эту пиявку!

Однако, едва обхватив того за шею, он с отвращением отпрянул. Кожа мертвеца источала какой-то липкий сок, не позволявший схватить его. Поборов брезгливость, носильщик попытался ухватить омерзительного противника поперек талии, но тот приподнялся, посмеиваясь, и, словно угорь, выскальзывающий меж пальцев рыболова, вывернулся у него из рук, так что тот просто уткнулся носом в костлявую спину Сюаня.

Тем временем ученый Динь тоже не стоял сложа руки. Отделавшись наконец-то от жирного напарника, он выскочил из своей дыры и приготовился к бою. Сжав кулаки, он подпрыгивал на широко расставленных ногах, наподобие кулачных бойцов, которым часто рукоплескал на ярмарках.

— Ну, давайте, идите сюда, черви поганые! Да я такую мелюзгу, как вы, каждый день давлю пригоршнями, когда тренируюсь с лучшими солдатами Империи!

Для пущей убедительности он стал крутить левой ногой и, решив, что это па ему вполне удалось, рискнул совершить прыжок. Второй мертвец, остолбенев от удивления, смотрел, как тщедушный человечек в измятой одежде топчется на месте, выписывая ногой уморительные круги. Приняв его удивление за страх, Динь совсем расхрабрился.

— Ах ты мразь! Жалкий кусок беглого мяса! Ну-ка, попробуй померяться силами с Динем, красным поясом ордена Анахоретов, магистром метемпсихоза и кавалером психопомпов!

Не поняв ни единого слова из его тирады, мертвец все же решил, что тот ругается, и, не задавая лишних вопросов, пошел в атаку. Он воспользовался невниманием своего противника, занятого исполнением пируэта, за которым должен был последовать сложный прыжок, и нанес ему страшный удар кулаком, от которого ученому чудом удалось увернуться. Избежав благодаря своей акробатике неминуемой смерти, он сразу счел себя полубогом в искусстве единоборства и решил произвести кувырок без участия рук. Ноги его при этом занесло в сторону, и они попали его врагу прямиком в челюсть. Тот было покачнулся, но благодаря омертвевшим нервам, быстро встал на ноги, зарычав так, что, казалось, ад содрогнулся. Жилы у него на шее вздулись, кожа блестела всеми порами, и, набычившись, мертвец пошел на Диня.

— Ах ты гниль ходячая, уродина заплесневелая, иди-иди сюда, я расквашу твою вздувшуюся рожу! — закричал ученый в приступе мистического экстаза.

Раскачиваясь и переминаясь с ноги на ногу самым причудливым образом, он резко подался в сторону и присел на одну ногу как раз в тот момент, когда мертвец, как смерч, понесся на него. Вдохновленный таким успехом, Динь возомнил себя гением уклона, сошедшим с небес на грешную землю, и вот это-то высокомерие и стало причиной его поражения. Противник, раздосадованный тем, что никак не может одолеть какого-то сопляка, извивающегося, словно шелковичный червь, обернулся и оказался прямо перед Динем, продолжавшим поносить его на чем свет стоит. Враг стоял неподвижно, и у ученого мелькнула было мысль, что тот что-то замышляет. Тогда, злобно усмехнувшись, мертвец спокойно подошел к Диню и спокойно и неотвратимо нанес удар головой, который уложил его на месте.

Все это время доктор Кабан из своей ямы наблюдал за странными телодвижениями Диня и одобрительно щелкал языком, приветствуя каждый его смелый прием. Увидев ученого распростертым на земле, он решил, что настал момент его выхода на сцену. С трудом вывернувшись из норы, он, выпятив внушительное брюхо, бросился на противника. Тот, довольный, что вывел из игры докучливого болтуна, как раз отвернулся, когда на него с размаху обрушилась огромная масса. Не в силах устоять, он уткнулся носом в кладбищенский мох, придавленный к земле каким-то слоноподобным существом.

Навалившись всей тяжестью на неподвижное тело своего противника, доктор Кабан разыгрался не на шутку. Он стал энергично переваливаться с боку на бок, безжалостно раскатывая врага, пока не услышал, как затрещали его позвонки. Но в самый разгар этого, скорее даже приятного, барахтанья из-за могил показались новые тени. Словно армия грозных призраков, они стали окружать доктора. В этот самый момент Динь приоткрыл один глаз и увидел мертвецов, плотными рядами надвигавшихся на врача, все еще занятого своими малопристойными упражнениями.

— Осторожно, доктор Кабан! Они идут на вас! — что есть сил завопил ученый.

Однако у врача еще были в запасе средства, чтобы противостоять опасности. Увидев надвигавшуюся на него шеренгу мертвых тел, он свернулся клубком, втянув голову в жирные складки, заменявшие ему шею, и обхватив руками колени, и покатился под откос прямо им навстречу. Остолбенев при виде гигантского жирного ядра, имевшего тем не менее несомненное человеческое происхождение, которое неслось на них по склону холма, мертвецы застыли на месте, раскрыв рот. И тут же все они повалились навзничь, словно костяшки домино, сбитые с ног хитроумным врачом, который обрел свою прежнюю форму лишь после того, как последний враг был выведен из строя.

— Вот здорово! Вы превзошли самого себя! — захлопал в ладоши Динь, не в силах сдержать восторга.

Едва пришедшие в себя носильщики Минь и Сюань, тоже ставшие свидетелями этой эффектной атаки, приветствовали подвиг врача, потрясая в воздухе сжатыми кулаками.

Но тут, когда победа, казалось, была уже в руках, вокруг поднялась такой тошнотворный запах, что у них перехватило горло. Можно было подумать, что тысяча докторов Кабанов разом дохнули на Диня своим смрадным дыханием.

— Доктор Кабан! — с подозрением начал было ученый, но тут же убедился в том, что ошибся.

Доктор сам уже зажал нос пальцами, а гримаса, исказившая его лицо, красноречиво говорила об отвращении, которое он испытывал.

— Что за падаль источает эту немыслимую вонь? В жизни не нюхал такой мерзости!

— Неужто все полуразложившиеся трупы повставали сегодня из своих гробов? — встревожился носильщик Сюань, прикрывая нос рукой.

Не сговариваясь, люди мандарина обернулись в сторону могил. На вершине холма, одетая в лохмотья, развевавшиеся на ветру, словно стяги загробного царства, неподвижно возвышалась какая-то фигура и холодно взирала на них. Они приготовились было снова идти в атаку, но тут чудовищное зловоние, от которого все нутро выворачивалось наружу, окончательно задушило их, и они без чувств попадали на землю.

* * *

Луна давно уже потонула в водах Китайского моря, а на небосводе начали понемногу зажигаться далекие, холодные огоньки. Мандарин Тан лежал на спине, положив под голову сцепленные руки, и лениво наблюдал за играми своего резвящегося духа. Он воображал себя бедным рыбаком в заплатанных одеждах, оказавшимся бессонной ночью на этом песчаном берегу, озаренном светом далеких звезд, которые видели рождение и смерть драконов в незапамятные времена. Сколько поколений людей смотрели вот так на перечеркнувшую небо Серебряную Реку, сверкающую, словно бриллиантовый поток?

— Счастлив тот, кто пьет небесный свет устами своего сердца, — послышался голос, доносившийся откуда-то издалека.

Мандарин заморгал, возвратившись внезапно на остров Черепахи, в теплый вечер начала лета. Сю-Тунь обращался к нему, не отводя взора от небосвода. Он лежал рядом с мандарином, сняв башмаки и с наслаждением растопырив непомерной длины пальцы ног. Между двумя мужчинами догорали несколько чахлых веточек, тонким дымком устремляя в небо воспоминания о наполнявшем их некогда соке.

Когда они вышли из пещеры, тьма уже опускалась на бухты и отроги острова. Проголодавшийся лодочник развел на берегу костер, от которого поднимался соблазнительный запах жареной рыбы. Нехотя поделился он своим уловом с судьей, для которого яства, приготовленные его слугой, не шли ни в какое сравнение с нежной, жирной мякотью морской рыбы. Несмотря на настойчивость мандарина и к явному удовольствию лодочника, Сю-Тунь отклонил приглашение принять участие в трапезе и, достав из котомки холодную рисовую лепешку, подкрепился ею.

Слова иезуита вывели мандарина Тана из мечтательного состояния, и он приподнялся на локте.

— Почему вы это сказали? — с удивлением спросил он.

— Вы производите впечатление человека, который отдается созерцанию небес, не обременяя себя идеологическими спорами. В наши времена там, откуда я родом, немногие могут позволить себе такое. На нашем континенте в университетских амфитеатрах и на церковных кафедрах люди бьются друг с другом, решая, как устроены небеса.

— «Смотрите на вещи с точки зрения самих этих вещей, и вы увидите их истинную природу; смотрите на вещи с вашей точки зрения, и вы увидите лишь свои чувства; ибо природа бесстрастна и ясна, тогда как ваши чувства суть лишь предрассудки и неясность», — процитировал мандарин Шао Юня, жившего за шестьсот лет до него.

Сю-Тунь метнул в него проникновенный взгляд. Судья тем временем спросил:

— Ну и каковы же мнения на этот счет?

— В течение долгого времени мы считали, что всё — Солнце, Луна, планеты, звезды — вращается вокруг Земли, которая неподвижна. Небеса нетленны, а Вселенная — закрыта. На этой концепции, унаследованной от греческого философа Аристотеля, зиждется наша социальная и религиозная стабильность: Земля — мир изменчивый и подверженный тлену, тогда как космос незыблем и являет собой символ совершенства.

— Вы говорите так, словно эта теория устарела, — заметил мандарин, усаживаясь по-турецки напротив монаха, продолжавшего лежать на песке.

— Скажем так: некоторые аномалии, видимые невооруженным глазом, были источником раздражения для Церкви. В частности, как объяснить, что планета Марс время от времени словно останавливается в своем движении и даже начинает двигаться в обратном направлении? К проблемам такого рода можно добавить богословские проблемы, происходящие от неточности календаря.

Мандарин кивнул.

— У нас тоже календарь имеет важное значение для соблюдения праздников. Поэтому император окружает себя астрономами, чтобы те устанавливали благоприятные для жертвоприношений дни в соответствии с лунным циклом. В древнем Китае немало ученых было призвано в специальную службу, занимавшуюся астрономией и календарем.

— Совершенно верно! У нас есть большой праздник — Пасха, — день которого вычисляется на основе двух календарей — иудейского и юлианского, и это задача не из легких. Стало ясно, что назрела необходимость реформирования календаря. Вот так сто лет назад Папа Римский предложил польскому математику по имени Коперник заняться этой реформой. Но тот ответил, что реформа невозможна до тех пор, пока не будет определена связь между солнечным и лунным циклом.

— Это говорит о том, насколько важны для религии астрономы, — заметил мандарин.

— Только вот Коперник в конце концов пришел к выводу о том, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не вокруг Земли, что полностью разрушало картину мира, созданную еще в древности. Земля, таким образом, становилась такой же планетой, как и все остальные. Но это еще не все. Он высказал гипотезу, что кажущаяся неподвижность звезд означает их огромную удаленность, что говорит о бесконечности Вселенной.

Пожав плечами, мандарин в свою очередь сказал:

— Ну, это не такой уж оригинальный взгляд: буддистские монахи убеждены, что Вселенная не имеет границ, а древние китайцы утверждали то же самое еще пять тысяч лет назад.

— Совершенно верно, — не колеблясь, согласился с ним иезуит. — Я знаю эту теорию с красивым названием «Плод ночных трудов». Она предполагает, что все небесные тела свободно плавают в бесконечном пространстве. Но, видите ли, не так давно на Западе человека отправили на костер за утверждение, что Вселенная якобы бесконечна. Он во весь голос утверждал, что в бесконечном пространстве все точки равны друг другу. Таким образом, ни Земля, ни человек не занимают особого положения, как учит Церковь, а все звезды похожи на наше Солнце.

— Без труда могу себе представить, что богословы почуяли угрозу в этом смелом утверждении. Кто же этот отважный мыслитель?

— Джордано Бруно, человек, к которому я питаю глубокое почтение.

— Однако, будучи монахом, не должны ли вы быть на стороне тех, кто разжег этот костер?

Иезуит в замешательстве почесал нос и сел. Пылающие угли плавали в светлых озерах его глаз.

— Понимаете ли, все дело в том, что я действительно верю в Бога. Однако Бруно основывает свои доводы на следующем постулате: «Кто отрицает бесконечность, тот отрицает бесконечное могущество». А ведь наш христианский Бог такой и есть: бесконечно добрый и бесконечно могущественный.

— Значит, если я правильно понял, вы оказались меж двух огней.

Сю-Тунь встряхнул своей гривой, которая была ярче угасающего пламени, отделявшего его от судьи.

— На самом деле даже трех.

Мандарин Тан непонимающе нахмурился, и тогда иезуит пояснил отсутствующим голосом:

— Как миссионер, я прибыл в Китай, чтобы утверждать здесь христианскую веру. Но, будучи иезуитом, я старался также способствовать развитию наук — это излюбленная область деятельности нашего ордена. В наших исследованиях математика и астрономия занимают ведущее место, наряду с чистой теологией, и не будет преувеличением сказать, что иезуиты славятся по всей Европе своим научным духом. А потому, вооруженный знаниями и гордый нашими успехами в поименованных дисциплинах, я думал, что у меня есть чему научить народы Востока.

Он рассмеялся негромким смехом, в котором слышались разочарование и горечь.

— Однако представьте себе, что в Азии я осознал всю глубину своей самонадеянности. Как вы только что заметили, то, что на Западе казалось открытием, на Востоке уже несколько столетий было общим местом. Бесконечные небеса — всего лишь один из сотни примеров. Китайцы особенно опередили нас именно в области астрономических наблюдений: в исторических справках, с которыми я смог ознакомиться, упоминаются перечисления пятен на Солнце, описания различий в блеске некоторых звезд с указанием длительности и места расположения. Что касается комет, то вы за семьсот лет до нас знали, что их хвост всегда направлен в сторону, противоположную Солнцу.

Он зачерпнул горсть белого песка и пропустил его сквозь худые пальцы.

— Так я оказался в весьма неудобном положении: иезуит, который почитает еретика, сожженного за созданную им картину неба, и восхищается научными успехами страны, которую, как предполагается, он должен просвещать.

Но у мандарина Тана возник еще один вопрос.

— Однако разве само существование комет и метеоритов — которые вам были известны — не указывает на то, что Вселенная постоянно меняется и преобразуется, а не является незыблемой, как утверждают ваши схоласты?

Удивленный здравыми рассуждениями молодого человека, монах с улыбкой согласился с ним.

— Похоже, что так, только чтобы разрушить догму, одной логики недостаточно.

Его слова на мгновение повисли в колеблющемся над язычками пламени воздухе.

— А вы знаете, что наиболее близко к этому представлению об эволюции подошли даосы? — снова заговорил Сю-Тунь. — Для них время и мир постоянно меняются, отсюда их особый интерес к алхимии, высшему искусству превращений. Некоторые древние даосские школы очень далеко продвинулись на пути слияния с Вселенной. Так, например, школа Шанцин, пережившая высший расцвет тысячу двести лет назад, но у которой и сейчас, несомненно, имеются последователи, проповедовала внутреннюю алхимию и призывала своих членов питаться светом. Те же, соответственно, верили, что поглощение астральных потоков, символизируемых различными талисманами, позволяет воспарять к небесам, что приводит к слиянию живых существ с Вселенной.

— Это заявление представляется мне немного самонадеянным, — ответил судья, для которого даосы были отщепенцами, проповедовавшими вседозволенность и индивидуализм.

Словно не слыша его, Сю-Тунь продолжал:

— Как бы то ни было, последователи школы Шанцин особо поклонялись Солнцу, представлявшемуся в виде горнила, Луне как символу очищающей воды, Полярной звезде как центру, вокруг которого обращается весь мир, и Большой Медведице, символизирующей шесть отверстий в теле плода.

— Большой Медведице?

— Это имя, которым мы, люди с Запада, зовем созвездие из семи звезд, то самое, что вы зовете Большой Колесницей или Северным Ковшом. Этот пример наглядно показывает особое влечение некоторых даосов к небесным телам. Благодаря созерцательности, а также строгому воздержанию, исключающему сексуальные практики, они в конце концов приходят к слиянию с божествами горнего мира.

Но мандарина Тана не так-то легко было убедить.

— Всем известно, что поиски даосов направлены на обретение бессмертия, и движутся они к своей цели разными окольными, чтобы не сказать опасными путями. Мы же, последователи Конфуция, располагаем более надежным средством для его достижения: достаточно иметь многочисленное и исполненное почтения потомство, которое будет заботиться об алтаре праотцов. Благодаря культу предков мертвые продолжают жить в памяти живых — это и есть бессмертие.

— Я полагаю, что у каждого свой взгляд на эти вещи. Для нас, христиан, путь к бессмертию лежит через спасение души.

— И кто же спасет человека?

— Бог, — ответил иезуит.

Мандарин ничего не ответил на это, но через мгновение все же спросил:

— Необходимо ли спасение души для того, чтобы обрел бессмертие такой человек, как Джордано Бруно? Как вы думаете, сгорев на костре вашей Церкви, будет он вычеркнут из памяти человечества? Или вы считаете, что и через сотни лет люди будут вспоминать о нем?

Сю-Тунь пронзил его взглядом.

— Я убежден, что его будут вспоминать.

Какое-то время судья молча рассматривал усыпанный звездами небосвод, за время их разговора еще немного повернувшийся вокруг Полярной звезды, продолжая свое беспрерывное движение. Взволнованный этой красотой, судья готов был согласиться с мировоззрением даосов. Вполне вероятно, что некоторые из них, стремясь слиться с небесами, стараются присоединиться к этому вечному вращению, которое будет продолжаться и после их смерти. Может, в конце концов, это просто иная форма бессмертия…

Монаха сотряс новый приступ кашля; он прикрыл рот ладонью, но мандарин все же успел заметить, что тот харкает кровью.

— Сю-Тунь, не хотите ли горячего чая? — заботливо спросил судья.

— Не беспокойтесь обо мне, сударь! — с трудом выговорил француз в промежутке между двумя сильными спазмами. — Этот чертов кашель сейчас пройдет. Однако небольшое ночное купание пойдет мне на пользу, ибо мне кажется, что это угасающее пламя обжигает мне кожу.

С этими словами он быстро сбросил одежду, и в свете догорающих углей мандарин увидел глубокие гнойные раны, сбегавшие вдоль позвоночника по его спине. Это зрелище сразу заставило его вспомнить вчерашнюю сцену.

— Скажите мне, Сю-Тунь, знакомы ли вы с госпожой Аконит? — напрямик спросил он.

Тот в удивлении обернулся и, прежде чем ответить, бросил на него быстрый взгляд.

— Да, я действительно имею честь знать ее. Это женщина, чье общество не имеет цены, а речи поражают глубиной ума.

С деланным безразличием мандарин продолжил свои расспросы:

— Значит, у вас был случай беседовать с нею? Я и не знал, что вы бывали в нашей тюрьме.

— Вы ошибаетесь, мандарин Тан, я знаю ее не как тюремщицу, а как алхимика.

— Что вы говорите? Так вы занимаетесь искусством превращений? И что же, госпожа Аконит тоже не чужда этим занятиям?

Мандарин был разочарован. Мало-помалу все вставало на свои места: давешнее ночное свидание было вовсе не любовным приключением, а встречей единомышленников. Но это же все меняло! Их взаимопонимание объяснялось общим увлечением алхимией.

— Следует сказать, что иезуиты, как и некоторые другие ученые умы в Европе, охотно предаются занятиям алхимией. Мы тоже увлечены поисками философского камня, который позволяет превращать неблагородные металлы в золото.

— Как?! Значит, и вам знакомы колдовские действия даосов?

— Методы, конечно, у нас разные, но есть много сходного, ибо, в сущности, речь здесь идет об очищении некоего простого вещества с целью получения благородной субстанции. Изготовление философского камня включает в себя три основных этапа: сначала гниение, или черная стадия, целью которой является очищение исходного вещества от всяческих несовершенств. Затем идет белая стадия, символом которой является дерево, увешанное лунами; оно направлено на получение белого камня, с помощью которого неблагородные металлы превращаются в серебро. И наконец, красная стадия, символизируемая деревом, увешанным солнцами, результатом которого и является получение знамени! ого камня.

— А что, поиски философского камня направлены единственно на превращение материи или у них есть и иная цель, чисто духовная? Ведь даосы не будут копошиться у своих печей из таких приземленных соображений, — поинтересовался мандарин, крайне увлеченный темой разговора.

Сю-Тунь, оценивший, похоже, его вопрос, быстро согласился.

— Вот-вот, я к этому и веду. Поиски философского камня имеют и духовное значение: черная стадия означает для алхимика смерть в миру ради обретения вечности; белая стадия означает возвращение души в очищенное тело; а красная стадия — это его конечное вознесение.

— Таким образом, вы, как и даосы, гоняетесь за бессмертием!

— Да, это правда, философский камень входит в состав эликсира долголетия, универсального лекарства, которое умудряются изготавливать последователи даосизма. Но есть и еще одна составляющая, которая связывает нас с даосами: алхимия основывается на тонком следовании природе, и это очень близко нам, иезуитам.

— Поэтому вы и интересуетесь состоянием наук на Востоке, не так ли?

— Вы прекрасно все поняли, мандарин Тан! Алхимия ждет от настоящего ученого примера нравственности, требуя от него анонимности и отказа от земной славы, и этот идеал можно выразить следующей формулой: «С потерей душевной чистоты ученый теряет и свои познания».

После минутного молчания, в течение которого взгляд его бесцельно бродил по чернильным просторам ночного моря, монах заговорил вновь:

— Что до меня, то я постараюсь не потерять этой душевной чистоты, ибо, вернувшись во Францию, намерен опубликовать все свои исследования относительно достижений науки в Китае. Мир узнает истинные жемчужины восточной мудрости.

— У вас достаточно времени для работы над вашей рукописью, Сю-Тунь! — ответил мандарин. — В это время корабли в Европу отправляются крайне редко, и я надеюсь, что вы почтите меня своим присутствием до следующего муссона.

— Я покину вас гораздо раньше, мандарин Тан! Как я уже говорил, португальское судно, следующее на Малайзию, скоро прибудет в порт, чтобы загрузиться экзотическими продуктами для Европы. И я уже позаботился о том, чтобы меня приняли на борт.

Сильнейший кашель снова сотряс тело иезуита, и, внимательно взглянув на него, мандарин отметил, насколько прозрачно-бледна его кожа, расцвеченная розовыми пятнами, проступавшими на ней, словно кровавые цветы.

Ученый Динь предстал перед мандарином Таном со следами бессонной ночи на осунувшемся лице.

— Исчезло еще двенадцать надгробий! Как вы умудрились упустить полуразложившихся мертвецов? — с недоверием воскликнул судья. — Если они только что вылезли из-под земли, сомневаюсь, что их суставы могли быть в хорошем состоянии.

— Носильщик Сюань другого мнения относительно этого. Одно из этих чудищ ухватило его поперек талии, когда тот удирал от него во весь опор. И даже Минь, при всей его удали, не смог никого удержать в этой замогильной скачке. Из этих трупов сочилась какая-то мерзость, так что их совершенно невозможно было ухватить.

Носильщикам было не по себе в огромном зале суда, куда мандарин Тан призвал их вместе с Динем. Пока ученый подвергался жесткому допросу судьи, они с виноватым видом прятались в тени в углу зала. Однако, услышав, что о них отзываются в столь нелестных выражениях, они почувствовали обиду и решили, что настал момент постоять за себя.

— На самом деле, господин, — пропищал Сюань, которому было страшно стыдно за свое бегство с поля боя, — я всего лишь хотел применить обманный маневр под названием «кусок жира, брошенный собаке» — это когда один из сражающихся выступает в роли приманки и начинает убегать, чтобы увести за собой противника и выманить его из логова. Кстати, мой прием здорово сработал, потому что мертвецы сразу помчались за мной.

— А я побежал за своим другом Сюанем, чтобы попытаться их перехватить, но живому человеку не очень-то просто справиться с мертвецом, из которого так и течет какая-то клейкая мерзость, — все равно что пытаться поймать вывалявшуюся в грязи свинью!

Мандарин слушал их, покачивая головой с загадочным видом, который носильщики никак не могли разгадать. Что он сделает с ними? Отругает как следует и выгонит вон? Или, согласившись с мнением ученого, отправит на дополнительные учения вместе с полицейскими? Судья вновь повернулся в сторону ученого Диня, и оба носильщика вздохнули с облегчением.

— Странная какая-то история с этим гноем! И что же, ты ничего не смог сделать, даже при поддержке доктора Кабана?

— «При поддержке» — хорошо сказано! Да все время, пока мы сидели и ждали появления этих живых мертвецов, он не то что поддерживал, а буквально наваливался на меня всей своей жирной тушей!

Улыбнувшись уголком рта, мандарин продолжил свою речь:

— Это совсем не то, что рассказал мне наш дорогой доктор. Ему явно понравилось время, проведенное в тесном содружестве с тобой, и он мог лишь сожалеть, что оно не продлилось дольше. Зато носильщики Минь и Сюань поведали мне о его героических действиях.

— Конечно, если считать скатывание шаром с горы актом героизма, — проронил Динь, презрительно махнув рукой.

— Но это же замечательная идея, вполне достойная нашего доктора! — не смог не вмешаться Сюань, все еще злившийся на ученого за то, что тот так красочно расписал мандарину его поведение. — Благодаря его выдумке по крайней мере десять мертвецов ткнулись мордой в грязь! Таким хилятикам, как я, нипочем бы так не сделать.

При этих словах он покосился на Диня, который совершенно потерялся в своей просторной одежде.

— Беда вот только, что доктор Кабан в самом конце все же не потянул, — заметил Минь. — Даже такая махина, как он, не смогла устоять против секретного оружия этих проклятых мертвецов.

— Какое еще секретное оружие? — спросил мандарин.

— Да то самое, которым они нас и взяли: жуткая вонь, которой они дохнули нам прямо в лица! Дух такой, словно у кого-то полный рот гнилых зубов, а он еще сожрал десять долек чеснока, — ответил Минь, морщась от отвращения.

— Ученый Динь еще подумал на доктора Кабана! — добавил Сюань, ставший вдруг большим ценителем точности.

Мандарин, крайне удивленный, повернулся к ученому:

— Откуда же шли эти миазмы? Их испускали сами тела?

— Трудно сказать, — ответил Динь, припоминая. — У меня скорее впечатление, что запах распространился внезапно по всему кладбищу так, что мы все задохнулись. Такой тошнотворный, что мы провалялись без чувств до самого утра.

Мандарин в раздумье зашагал по залу. Через какое-то время он вновь остановился перед своими людьми.

— А когда вы почувствовали это зловоние, все мертвецы были уже обезврежены?

Динь с уверенностью ответил ему:

— Нет, когда я терял сознание, я увидел на вершине холма какую-то тень, смотревшую на нас.

Мандарин Тан молча кивнул. Напрасно ученый вглядывался в его лицо: ему не удалось понять, о чем думал его друг. Несомненно, он был разочарован ничтожными результатами, которые принесла его тактика. Динь прекрасно понимал его. Но что поделаешь? Разве можно выиграть сражение, когда кругом одни трусы или заплывшие жиром туши?

— А что начальник полиции Ки и его стражники? Им повезло больше, чем нам? — спросил он.

— Нет, все группы оставались на своих постах до рассвета, но ничего не увидели. Похоже, что только вам пришлось действовать. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что стало с похищенными надгробиями.

— Доктор Кабан высказал одно сомнительное предположение, которое самому ему, похоже, очень нравится. Он считает, что похититель может использовать их «как ложе любви или как разделочную доску».

— Узнаю в этом склад его ума, — ответил мандарин. — От постоянного общения с трупами у нашего доктора появились странные навязчивые идеи.

Тихое покашливание заставило его обернуться. Носильщики Сюань и Минь стояли глядя в пол и испытывали явное желание удалиться. Их мужское достоинство, жестоко уязвленное ученым, уже достаточно пострадало, и теперь им хотелось одного — покоя. Мандарин знаком отпустил их, и оба носильщика, не мешкая, убрались подобру-поздорову.

Оставшись наедине с судьей, Динь без церемоний рухнул на стул с высокой спинкой.

— Ну, а что твоя морская прогулка с нашим другом Сю-Тунем? Она оказалась более плодотворной, чем наша неудавшаяся засада?

Мандарин вздохнул.

— Представь себе: мы прибыли на остров Черепахи слишком поздно. Похищенный груз действительно побывал в пещере, которую мы обследовали, но его забрали оттуда незадолго до нашего прибытия. Следы были совсем свежие.

— И правда досадно, что вас опередили, — согласился Динь.

Он умолк и принялся играть мягкой кисточкой, катая ее между ладонями. После недолгого раздумья он решился все-таки задать нелегкий вопрос:

— А как к этому отнесся монах? В конце концов, из-за тебя ему пришлось совершенно впустую пересечь море.

— Приходится признать, что иезуиты гораздо более терпеливы и менее злопамятны, чем ученые, потому что он отнесся к этому вполне доброжелательно. С другой стороны, мне трудно судить о чем-либо по его лицу: его слишком светлые глаза мало говорят, о чем он думает.

И, повернувшись лицом к Диню, мандарин пристально взглянул на него:

— А почему ты спрашиваешь? У тебя есть что-то против Сю-Туня?

— Да, в общем-то, ничего особенного. Но не кажется ли тебе странным, что преступники вывезли похищенные товары всего за несколько часов до вашего прибытия на остров? Ведь, кроме Сю-Туня, никто не знал о твоих планах.

— Разумно, — озабоченно согласился мандарин. — Он, конечно, мог проболтаться, но какое отношение может он иметь к ограблению судна?

Ученый вытянул руку, указывая на порт.

— Не забывай, что Сю-Тунь — чужеземец, а наш порт вот-вот станет важным перекрестком на торговом пути между Западом и Востоком. А где есть торговля, там есть и посредники. Наш иезуит вхож повсюду: кто станет остерегаться монаха, особенно если тот так старается постичь местную культуру?

Расхаживая от окна к столу сиреневого дерева, мимо ломящихся от папок полок, мандарин Тан напряженно думал. Нет, не мог он взять под подозрение своего нового друга. Ему пришло на память бледное лицо под пылающей гривой рыжих волос, излучающее ум и порядочность. Однако доводы Диня были небезосновательны, а следствие по последним делам научило мандарина не доверять внешности.

— Прошлой ночью Сю-Тунь действительно поделился со мной своим восхищением относительно состояния наук на Востоке, — согласился судья. — По его мнению, Китай в некоторых областях даже опережает Запад. Совершенно очевидно, что он самым тщательным образом изучил все, что вплотную касается восточной культуры, и это ставит его в выгодное положение при беседе с местными жителями.

— Его познания в китайском языке просто великолепны, мы в этом убедились. И я думаю, местным наречием он владеет лучше, чем утверждает сам. Помнишь, как он сразу уловил, о чем говорили матросы на джонке?

Мандарин остановился, потирая подбородок.

— И правда, его интерес к нашей стране не ограничивается науками: я узнал, что Сю-Тунь завязал знакомство с госпожой Аконит.

— Ах вот как? Нашему монаху не чужды простые человеческие чувства? Значит, у тебя появился соперник в сердечных делах?

Испепелив его взглядом, судья произнес с достоинством:

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать наклонности французского монаха. Я просто хотел бы заметить, что Сю-Тунь, кроме всего прочего, весьма сведущ в различных даосских теориях и что его отношения с госпожой Аконит ограничиваются именно этой темой.

— Прекрасная вдовушка принадлежит к этим отщепенцам, не признающим конфуцианство? — хихикнул Динь, который и сам не жаловал эту систему, считая ее слишком жесткой. — Я, кстати, слыхал, что последователи дао не презирают плоть и даже, наоборот, практикуют этакие плотские игрища, очень даже живенькие, — все это, естественно, в поисках бессмертия, самого что ни на есть духовного. И что, иезуит и даоска преследовали ту же цель — долголетие?

Мандарин возразил чрезвычайно раздраженным и преувеличенно назидательным тоном:

— Знай же, невежа, что не все даосы избирают путь плотских наслаждений, на что ты намекаешь своим двусмысленным зубоскальством. Сю-Тунь, который знает в этом толк, поведал мне, что в даосизме есть отдельные направления, которые осуждают сексуальные практики и проповедуют воспарение духом к небесным светилам. Пусть это впредь послужит тебе уроком!

— Я возьму этот контрпример на заметку. Однако не могут ли интеллектуальные взаимоотношения Сю-Туня и госпожи Аконит покрывать другие, более меркантильные взаимоотношения со скопцом Доброхотом, который является поручителем этой милой дамы?

— Это интересное предположение, ибо скопец находится в центре всех торговых сделок, проходящих через порт. И я не удивлюсь, если он окажется замешанным в деле о кораблекрушении. Украденные ценности вполне могли за деньги перейти к кому-нибудь третьему.

Динь кивнул в знак согласия.

— Сейчас южных портах появляется все больше португальских компаний, которые очень сильны по части вывоза пряностей и разных экзотических товаров. Хорошо бы узнать, не переправляются ли этим купцам какие-то товары незаконным образом.

— Вижу, к чему ты клонишь: некоторые товары, в частности сырье и металлы, находятся в ведении государства, и никому не позволено вывозить их без разрешения императора. Тот, кто узурпирует это право, совершает преступление в отношении самого монарха.

— А теперь представь себе, какое богатство может принести такая торговля! Тут многие могут погреть руки: не только скопец, но и, возможно, другие портовые чиновники. Кстати, твой предшественник хоть и мандарин, а не отличался особой щепетильностью.

Нахмурившись, мандарин размышлял.

— Если Сю-Тунь и принимал участие в незаконных сделках, что он мог иметь от этого? Монаху деньги без надобности. Я еще могу понять, если он согласился на роль посредника ради своеобразного вызова. Но мне трудно представить, чтобы он сделал это в погоне за наживой.

— Ну, а вдруг у него есть какая-нибудь дорогая его сердцу мечта, на осуществление которой потребуются средства? Собирают же у нас монахи милостыню на золотую статую Будды? Может, и у нашего иезуита есть какая-нибудь такая задумка: там построить часовенку, тут поставить крест…

Это замечание поразило мандарина. Ему вспомнился недавний разговор с французом на морском берегу при свете умирающих углей.

— Ну да! Сю-Тунь поделился со мной своим намерением написать трактат, в котором будут изложены достижения Китая в области астрономии, и поведать всему миру о сделанных на Востоке открытиях. Наш монах просто влюблен в науку, и я думаю, что ради нее он способен даже поступиться кое-какими из своих принципов.

— Чтобы напечатать книгу, надо иметь кругленькую сумму, и заработанные в Азии сапеки тут могут прийтись как нельзя кстати.

Шагая вокруг стола и постукивая по спине косицей, мандарин продолжал:

— Мне довелось еще раз увидеть отметины на спине у Сю-Туня. Несмотря на заботы госпожи Аконит, до заживления этих ран еще далеко.

— Выходит, прелестная вдовушка имела случай погладить нашего друга по его молочно-белой коже? — заинтересовался Динь.

— Точнее сказать, промокнуть его раны чистой тряпкой. А потом дала ему попить. Полагаю, их сблизили научные споры.

Ученый Динь присвистнул сквозь зубы, глаза его хитро поблескивали.

— Так что же, эта чертовка все же способна на какое-то подобие симпатии? Судя по твоим описаниям, она родилась с кнутом в руках.

— В любом случае, — перебил его мандарин, чтобы положить конец этим пересудам, — раны еще не затянулись…

Резко остановившись у окна, он устремил взгляд в сторону городских тюрем.

— Все это напомнило мне, что я должен переговорить еще раз с госпожой Аконит. В ее показаниях есть кое-какие неясности.

В наступившем молчании слышались привычные для здания суда звуки: громко открывались и закрывались двери, шаркали ногами проходившие по коридорам стражники, крикливым голосом отдавал приказания разгневанный чиновник. Им вторили трещотка в руках нищего, бубнящего свои молитвы, да пронзительный голос торговки, зазывающей покупателей отведать сладкого супа.

Мандарин как раз подумал, какой, интересно, суп она продает — с зернами лотоса или с морскими водорослями, — когда дверь распахнулась, пропуская в зал судейского служащего.

— Господин судья, — сказал он, кланяясь, — господин Доброхот только что принес папки по вашему требованию. Куда прикажете положить?

Он отошел в сторону, освобождая проход для четырех мужчин, сгибавшихся под тяжестью двух лаковых сундуков. Судья не смог скрыть удивления и досады.

— Что означает эта выходка? Скопец что, осмеливается насмехаться над правосудием? Я приказал ему представить мне документы на поступление и отправку грузов за последние три года, а не тащить сюда всю пачкотню торговой службы! Да чтобы выудить из этой кучи нужные сведения, понадобится целая армия стряпчих!

Жестом указал он носильщикам угол зала, куда они и поставили сундуки. Когда те удалились, избавившись от непосильной ноши, он повернулся к ученому, который, тихонько насвистывая модную мелодию, рассеянно листал какие-то тексты о выращивании тыквенных растений.

— Послушай-ка, друг Динь! Ты читаешь с невероятной быстротой и обладаешь поразительной памятью. Предлагаю тебе перебрать эту гору бумажек, преподнесенную нам скопцом Доброхотом.

Прервав свою радостную трель, ученый повернулся вместе со стулом и недоверчиво уставился на притаившиеся в тени сундуки.

— Шутишь! Да я отказываюсь читать эти каракули, разве что в них кроются какие-нибудь гнусности из личной жизни толстого скопца.

— Разве мои слова похожи на шутку? — возразил мандарин, скрестив на груди руки и глядя на ученого не терпящим возражений взглядом. — Твоя задача выявить в этих нескончаемых списках прошедших через порт товаров подозрительные грузы, встречающиеся не один раз. Я уверен, что скопец Доброхот надеется утопить в этом избытке информации нечто важное. Так что ищи!

Увидев, что мандарин, поправляя на ходу головной убор, направляется к выходу, Динь крикнул ему вдогонку:

— А сам-то ты куда собрался? Я тут буду тратить свои умственные способности на всякую чушь, а ты?

Мандарин Тан уже переступил порог, но все же обернулся. С ослепительной улыбкой, делавшей его еще моложе, он ответил:

— Ты что же, забыл, что мне надо допросить одну тигрицу?

* * *

— Нет, не могу! Не поднимается! — в изнеможении простонал господин Хань, морщась от напряжения.

Доктор Кабан, величественно возвышаясь над выбившимся из сил пациентом, скрестил на груди руки.

— Значит, это нерв! — проговорил он, прищелкнув языком. — Хотя не такой уж это подвиг — пошевелить членом, который весит не больше заморенного голодом мышонка!

Господин Хань прикрыл глаза, призывая оставшиеся силы и тихонько постанывая для убедительности, но доктор только с досадой покачал головой. Нет, с этим хилым пациентом, начисто лишенным всякого тонуса, каши не сваришь. Торчит тут с самого утра, тужится, и все без толку.

— Слушайте, у меня нет времени возиться с вами весь день! — ворчал врач. — Может, позовем госпожу Хань? Пусть она подержит, авось поможет.

Бледный от усталости пациент, выражая покорное согласие, поднял на врача полный смирения взгляд, взывающий к его милосердию. Одним движением подбородка тот призвал жену больного, все это время с тревогой следившую за происходящим.

— Подойдите сюда, госпожа! — приказал он тоном, не терпящим возражений. — Вы слышали — для дальнейшего лечения с целью полного восстановления сил вашему мужу нужна ваша помощь. Для начала смажьте ладони этим смягчающим маслом. А теперь встаньте прямо перед ним и возьмите в руки его…

— Вот так? — спросила женщина, ухватившись обеими руками за часть тела, на которую указывал доктор.

— Именно! Только не бойтесь, держите крепче! И массируйте, массируйте — туда-сюда, туда-сюда, — чтобы наладить кровоток! Растирайте, растирайте эту дряблую кожу, этот трясущийся студень!

Расхрабрившись, жена принялась растирать намасленными пальцами мягкие складки, походя выдирая волоски, в то время как господин Хань безумно вращал вытаращенными глазами. За долгие годы семейной жизни жена ни разу не прикасалась к нему таким образом. Все его существо переворачивалось от этого волнующего соприкосновения, кожа к коже, усугубленного ощущением вязкой влаги. Глядя на расстаравшуюся не на шутку госпожу Хань, доктор Кабан с удовлетворением кивнул. Когда оба супруга принимают самое активное участие в лечении, выздоровление наступает относительно скоро.

— Разминайте, не бойтесь, месите, месите сильнее! — подбадривал он ее, видя, как кожа понемногу начинает краснеть. — Наблюдается несомненное набухание, а это значит, что кровь вновь стала поступать в ткани.

И правда, господин Хань чувствовал, как от прикосновений супруги жизнь словно снова наполняет его обездвиженный орган, вызывая давно забытое ощущение покалывания и легкого зуда.

— Давай, голубушка, давай! — подгонял он, чтобы жена не сбавляла и без того бешеного темпа.

— Достаточно! — остановил их доктор. — А теперь посмотрим, сможете ли вы справиться без вмешательства супруги. Держите в вертикальном положении, а затем, по моему слову, сразу отпустите!

Вцепившись скрюченными пальцами в розовую плоть, госпожа Хань ждала сигнала, в то время как ее муж сосредоточил все силы на последней попытке.

— Давайте! — сказал доктор Кабан и наклонился вперед.

Госпожа Хань отпустила поднятую часть тела, которая тотчас же печально сникла, ударившись с глухим стуком о бедро ее мужа.

— Не может быть! — возопил врач, вне себя от возмущения. — Это еще что за дохлая крыса?

Набросившись на сжавшегося от стыда и страха пациента, доктор Кабан схватил упрямый орган и принялся крутить его во всех направлениях. Растягивая его, перебрасывая с руки на руку, он старался силой оживить обмякшую плоть. Губы господина Ханя побелели, однако он переносил экзекуцию с мужеством, достойным всяческого восхищения, готовый выдержать любую боль, лишь бы обрести былую силу. Жена его тем временем отвернулась, чтобы не видеть, как издеваются над ее мужем. Раздраженный оказанным ему неожиданным сопротивлением, доктор Кабан как следует уперся ногами в пол, чтобы использовать всю свою внушительную массу, и дернул с нечеловеческой силой. Раздался громкий хруст.

— Ой, больно! — вскрикнул господин Хань со слезами на глазах. — Вы же растянули мне связки!

Видя, как запястье пухнет прямо на глазах, врач безнадежно выругался.

— Ладно, видно, подвижность руки восстановится не сегодня. Я только не понимаю, почему вам не помогло лекарство, которое я прописал в прошлый раз.

— Потому что аптекарь сказал, что у него больше нет проспиртованного мяса пантеры, — слабым голосом ответил пациент. — Похоже, что это средство очень приглянулось китайцам, которые оценили его укрепляющее воздействие на кости. Вот он и продал им втридорога все свои запасы.

— Идиот! — презрительно бросил доктор Кабан. — Жалкий торгаш, вечно пресмыкается перед тем, кто больше заплатит. А вы, значит, тем временем не можете даже приподнять руку. Что ж, тем хуже. В ближайшее время займемся этим хилым запястьем, которое распухает прямо на глазах…

* * *

Равнина вибрировала от зноя в лучах палящего полуденного солнца. Камни, которыми была вымощена пустынная дорога, излучали жар, словно маленькие жаровни. В лугах надрывались сверчки, птицы же искали прохлады в бамбуковых зарослях. По краям тропинки мимозы раскинули свои перистые листья, четко вырисовывавшиеся на светло-зеленом фоне рисовых полей.

Обнажив голову, мандарин Тан широкими шагами шел прочь от уснувшего порта. Проходя в час послеполуденного отдыха через притихшие городские кварталы, он не встретил ни одного прохожего. Горожане, растянувшиеся на тростниковых циновках, даже не заметили, как проворная тень судьи проскользнула вдоль витрин их лавчонок, прежде чем покинуть город через северные ворота. Мандарин решил, что пешая прогулка будет для него приятнее езды в паланкине, в котором в такую жару можно просто задохнуться. Теперь его темно-синяя куртка намокла от пота, а штаны покрылись пылью. Издали его можно было принять за стройного крестьянина, торопливо возвращавшегося в свою деревушку.

Дорогой мандарин размышлял о рассуждениях Диня, которые заставляли его по-иному взглянуть на действия Сю-Туня. А что, если он и правда питал иллюзии относительно этого француза, которого даже возомнил было своим другом? Не в первый раз ему приходится ошибаться в людях.

Две огромные бабочки медленно кружили перед ним, а затем скрылись в ветвях. Среди давящего зноя мандарина пробрала дрожь. В детстве он слышал, что вот в таких бабочек-призраков с коричневыми крыльями вселяются души женщин, погибших насильственной смертью.

Эта мрачная легенда заставила его вспомнить о двух несчастных, погибших на потопленной джонке, смерть которых еще оставалась загадкой. По мнению доктора Кабана, обе стали жертвой кровотечения, но он все еще не знал, от чьей руки и по какой причине они погибли. Зато недавнее нападение на кладбище, о котором рассказал Динь, и в частности действия похитителей надгробий, дало ему новую ниточку: слишком уж хорошо они были организованы для живых мертвецов.

А вот расследование смерти графа Дьема стояло на месте. Единственная улика, белая шелковая нить, привела их к каким-то воздушным змеям, роль которых в этом убийстве трудно себе даже вообразить. После прибытия двух набитых до отказа сундуков он вообще пребывал в отвратительном расположении духа, постоянно возвращаясь мысленно к оскорблению, которое осмелился нанести ему этот наглый скопец, прислав целую кучу нудных бумаг. Внутренне он был глубоко убежден, что все это лишь уловка, направленная на сокрытие какого-то важного обстоятельства. Только бы Диню удалось выудить из этого хлама нечто важное… Тогда уж он, мандарин Тан, постарается наказать наглеца по всем законам жанра!

Погруженный в размышления, мандарин вышел на вершину склона, откуда хорошо были видны извивы реки, убегавшей вдаль, к Китайскому морю. В одной из излучин, меж двух рощиц казуарин, рассыпались жилища бродяг. С высоты холма он ясно различал клочки возделанной земли: посадки сладкого картофеля заметно подросли со времени его последнего посещения; другие свежевспаханные участки, несмотря на страшную жару, еще только ожидали посевов. Эти изгои всячески избегали города и отчаянно держались за свою независимость. Сбежав вниз по склону, он быстро очутился в их владениях, где царила такая же тишина, как и в городе. В хижинах на откидных койках там и сям храпели люди, воображавшие себе во сне другие, более сытые и беззаботные жизни, чем та, которую им было суждено прожить в действительности. Без труда пробирался он по лабиринту недолговечных строений, ветхие деревянные стены которых увенчивала кровля из пальмовых листьев. Он точно знал, куда идет.

Стоявший в стороне от других жилищ домик госпожи Аконит сгибался под тяжестью пышной растительности: горькие огурцы вплетали свои непокорные усики в заросли дикого винограда, а побеги жасмина вплотную подступали к окнам и дверям. Пригнувшись, чтобы пролезть под сплетающимися растениями, преграждавшими вход в сад, мандарин обратил внимание на тишину и усомнился, дома ли хозяйка. В тюрьме ему сказали, что сегодня она не работает. У подножья хлебного дерева, ствол которого был увит клематисами, росли вперемешку имбирь и шалфей, а садовая лилия гордо возвышалась над круглыми головками лютиков. Фиолетовые герани соседствовали с пышными пионами, но молодой женщины нигде не было видно. Разочарованный судья уже собрался было пуститься в обратный путь, когда его окликнул чей-то голос.

— Чему обязана вашим визитом, господин судья? Вы застали меня врасплох: кажется, я не заметила у своих дверей паланкина.

Обернувшись, мандарин увидел госпожу Аконит в простом хлопковом одеянии, с насмешливым видом взиравшую на его намокшую куртку и белые от пыли штаны, и мысленно отругал себя за наивность. Судя по всему, эта женщина не обременяла себя соблюдением приличий и не собиралась выказывать имперскому судье должного почтения!

— Я счел бесполезным обременять себя сопровождающими ради нескольких вопросов, которые намереваюсь задать вам, — чопорным тоном ответил он.

Но что это: тень ли от листвы заставила потемнеть золотистые глаза госпожи Аконит, или то была мгновенная вспышка тревоги? Мандарин так и не узнал этого, ибо она, не моргнув глазом, ответила:

— Я — вся слух, мандарин Тан. Однако позвольте прежде предложить вам чашку чая, чтобы не говорили потом, будто бродяга пренебрегает правилами гостеприимства, — добавила она с легкой иронией во взоре, едва различимой в зеленом сумраке сада.

Она положила на подоконник трех мертвых гекконов, которых держала в руках, и принесла коричневый глиняный чайник. Затем, разлив дымящийся напиток в две простые чашки, она протянула одну из них судье и уставилась на него своими янтарными глазами.

— Меня привело к вам дело о потерпевшей крушение джонке, — начал судья, поднеся чашку к губам. — Вы уверяли меня, что две утонувшие на ней женщины были больны.

— Совершенно верно, когда они вернулись после своих скитаний, у них была лихорадка, как я вам уже поясняла. Что еще вам хотелось бы знать?

— Чем именно были они больны? И существовала ли действительно реальная угроза эпидемии, раз вы так поспешно отправили их на остров Могил?

— Сбежав из тюрьмы, эти женщины, должно быть, скитались по болотистой местности, поскольку на их теле было множество комариных укусов. А комары часто становятся разносчиками болезней, которые быстро распространяются среди населения, проживающего в нездоровых условиях. Вам должно быть известно, что бараки, в которых живут заключенные, мало напоминают княжеские чертоги.

Мандарин раздавил ногтем пузатую букашку и с равнодушным видом заметил:

— Всего лишь комариные укусы? Я-то думал, что погибшие заразились чем-то ужасным, вроде проказы, со всякими желваками и другими поражениями кожи.

— Нет, никаких желваков не было, — твердо сказала молодая женщина, холодно глядя на мандарина. — Однако их трясла лихорадка, и я побоялась худшего.

— Что ж, это все, что я хотел выяснить. Впрочем, вам должны быть хорошо известны болезни ваших подопечных: насколько я вижу, вы отлично разбираетесь в традиционной медицине.

Отхлебнув чая, в котором смешались ароматы трех видов орехов, мандарин подбородком указал на лежащих на подоконнике гекконов. Госпожа Аконит с явным облегчением ответила:

— Сушеные ящерицы, предварительно освобожденные от голов и кожи, широко известны как средство от кровохарканья, кроме того, их мясо, вкусное и ароматное, прекрасно сочетается с рисовой похлебкой. Знание природы позволяет лечить гораздо больше болезней, чем вы можете себе представить. Например, желтобрюхие сколопендры, если их вымочить в спирте, служат прекрасным противоядием от змеиных укусов, а корень ревеня хорош при лечении заболеваний мочевого пузыря.

Подойдя к горшку с ярко-розовыми Bletilla striata, мандарин Тан спросил с заинтересованным видом:

— Этот вид орхидей ведь тоже служит лекарством от различных заболеваний, не так ли?

— Да, как, впрочем, и почти все растения, что вы здесь видите, — ответила госпожа Аконит. — Целебные качества каждого из них устанавливаются на основе многочисленных опытов, результаты которых передаются из поколения в поколение.

— А эту любовь к опытам вы приобрели благодаря вашим даосским верованиям? — неожиданно спросил мандарин.

Госпожа Аконит весело рассмеялась, отчего на ее бархатистых щеках появились ямочки.

— Я? Даоска? Да никогда в жизни!

Сбитый с толку мандарин не знал, что и думать. Неужели она осмеливается лгать судье? На основании того, что поведал ему Сю-Тунь, он, не колеблясь, сделал заключение, что молодая женщина исповедует даосизм.

Тем временем госпожа Аконит продолжала:

— Даосам для достижения высшего знания не хватает четкости. Подчиняясь одной интуиции, они занимаются алхимическими опытами, которые приводят к некоторым результатам лишь благодаря их наблюдательности, однако они не изобрели никакого систематического метода, чтобы создать теорию, способную этот результат предсказать. А ведь предвидеть результат можно, только поняв природу того или иного феномена.

— Ладно. Коль скоро даосов вы не жалуете, значит ли это, что вы примыкаете к основательной конфуцианской школе?

Госпожа Аконит разразилась безудержным смехом. Казалось, ей доставляла удовольствие эта странная беседа с имперским мандарином.

— Господин судья, неужели вы забыли, что я бродяга? Ваш твердо установленный порядок не знает, что делать с нами — непокорными отщепенцами, не имеющими привязанностей в этом мире. У нас нет ни иерархии, ни традиций, и мы научились задаваться вопросами относительно ритуалов, которые вы, конфуцианцы, соблюдаете неукоснительно. Для нас семья давно утратила свое решающее значение, уступив место личности. Впрочем, конфуцианская этика вовсе не ратует за всеобщую любовь и гармонию. Наоборот, власть принадлежит нескольким семьям, которым нет никакого дела до остальных.

Мандарин Тан в возмущении посмотрел на молодую женщину, глаза которой загадочно поблескивали в тени виноградных листьев.

— Не думайте, что можете меня провести! Кучка бродяг не смогла бы создать такую стройную социальную теорию.

— Конечно нет! Ее истоки надо искать в мыслях Мо-цзы!

Судья прикусил губу. Конечно же! Кто же еще, как не этот безумец Мо, мог изрекать столь разрушительные идеи. Ученик Конфуция, он выступил впоследствии против своего учителя, ополчившись на самые основы общества: семью и уважение к вышестоящим. Его последователи, монеты, поправшие святость предков ради проповеди всеобщего безликого альтруизма, были отребьем общества. Руководствуясь своими идеалами свободы, они бы быстро разрушили сами основы стройного здания, над возведением которого трудились многие поколения ученых умов.

— Ах, значит, вы принадлежите к последователям Мо-цзы! — прищурившись, воскликнул мандарин. — Для нас, учеников Конфуция, это еще хуже, чем даосы, которые, поклоняясь свои тиглям, хотя бы не лезут в политику.

Госпожа Аконит наклонилась вперед, и мандарин с волнением заметил изящную линию ее груди.

— А знаете ли вы, господин судья, что говорит моистский канон относительно знания?

И, поскольку судья хранил молчание, она продолжила, четко проговаривая каждое слово:

— «Знать — значит слышать то, что говорят о чем-то, делать на основе этого заключения, испытывать их на себе, приводить слова в соответствие с действительностью, действовать…»

Ее слова звучали странно в тени зеленой беседки. «Что же может объединять иезуита и моистку?» — подумал мандарин.

— А вот наш общий друг Сю-Тунь утверждает, что нет лучших наблюдателей за природой, чем даосы, — вставил он.

Имя монаха отозвалось вспышкой удивления во взгляде госпожи Аконит, однако она удивительно быстро справилась с собой.

— Сю-Тунь влюблен в науку, но мы не всегда разделяем одну точку зрения. У него, например, есть несносная привычка приплетать ко всем природным явлениям какого-то гипотетического бога — не столько для объяснения этих явлений, сколько для того, чтобы показать его всемогущество.

— Этот бог, к которому он столь часто взывает, необходим ему для обретения бессмертия души, насколько я понял. Конечно, ведь Сю-Туню неведом культ предков, не позволяющий умереть нашей памяти. Для последователей Конфуция это более всего напоминает бессмертие. Потому-то так важна преемственность поколений.

И мандарин тут же прикусил губу, кляня себя за бестактность. Увлекшись, он совершил оплошность и не знал теперь, как ее исправить. Однако госпожа Аконит ответила ему улыбкой, в которой было так мало иронии, что он усомнился в ее искренности.

— Мандарин Тан, — ласково произнесла она, — вы не можете не знать, что у меня нет детей. Но неужели вы действительно считаете, что мне захотелось бы иметь их в этом колченогом обществе, которое только считает себя незыблемым?

И, обведя рукой нагромождение шатких лачуг, в которых ютились бродяги, деланно-безмятежным тоном она заметила:

— Поглядите вокруг. Посмотрите на этих мужчин и женщин, которым нет места в вашем мире, управляемом бесчувственной бюрократией! Как объясните вы эту несправедливость? Как может имперский мандарин обосновать с точки зрения закона существование бездомных бродяг?

Судья не проронил ни слова в ответ, и госпожа Аконит спокойно продолжала:

— Бессмертие, говорите вы? Оно проходит через социальную справедливость, господин судья. Пройдут годы, и имя Мо-цзы будет жить, а от знатных семей, поработивших себе подобных, не останется и следа.

* * *

Словно огромный карп, мечущийся в слишком тесном садке, доктор Кабан кружил вокруг пустых полок в лавке аптекаря, гневно прищелкивая языком.

— Как это получается, что у вас нет самых элементарных веществ, вроде корицы? Как в таком случае прикажете мне лечить боли в животе?

Господин Сум, аптекарь, выглянув из-за потемневшего деревянного прилавка, робко предложил:

— Вы можете воспользоваться дождевыми червями, которых я только что получил. Они тоже помогают от вздутия живота. Смотрите, — сказал он, захватив целую горсть липких червей и любовно разминая их в руке, — продукт высшего качества. Они жили под старым банановым деревом, и их пришлось выманивать оттуда специальным настоем из трав. Ведь те, что вылезают сами, ни на что не годны.

— Это нимало не объясняет, почему ваш горшочек для корицы пуст, как живот роженицы, только что разрешившейся от бремени, — безжалостно отрезал врач.

Аптекарь облизал губы и провел рукой по жирным волосам.

— Видите ли, у нас столько заказов на вывоз, что мы просто не успеваем пополнять запасы. Корица так ценится иностранцами, что они готовы платить за нее огромные деньги. Ну а те, у кого болит живот, могут принимать и свежепойманных червей.

Скривив рот в злой усмешке, врач заметил:

— Счастье еще, что в распоряжении местных жителей остался помет летучих мышей для лечения глаз и жженые волосы от кровоточивости десен…

Разглядывая банки, в которых плавали морские коньки с закрученными в спираль хвостами, и сосуды с квакающими жабами, доктор Кабан не мог удержаться от нескольких нелестных замечаний:

— На вашем месте я сменил бы вывеску. «Тысяча трав священной горы» теперь абсолютно не подходит. Надо написать что-то вроде «Средства от неслыханных заболеваний» или «Мерзкие твари от постыдных болезней».

Низко кланяясь — доктор Кабан принадлежал к числу самых почтенных покупателей, — аптекарь позволил себе тихо заметить:

— Разрешите обратить ваше внимание на свежесобранные цветы желтой софоры — прекрасное средство от глазных болей. А вот стебли Dendrobium nobile, нежной орхидеи, очень действенно помогают при сухости во рту. И никаких зверюшек в шерсти и перьях не надо.

Усмотрев в этом попытку сопротивления, доктор Кабан всей своей внушительной массой навис над несчастным торговцем.

— А что вы скажете об этих банках с надписью «Аурипигмент», в которых не осталось ничего, кроме паутины? Что вы предложите взамен для лечения гнойных воспалений? Я уж не говорю о плодах терминалии, которых несколько месяцев видом не видать!

— Да это все китайцы, больно уж они охочи до этого продукта. Они используют его для омоложения, а другие чужеземцы делают из него горячее вино для услаждения нёба.

— Из чего следует, что ваши соотечественники обречены стареть без этих ценных веществ? Если у меня не будет плодов терминалии, устраняющих седину, мои пациенты перестанут ходить ко мне, а станут обращаться напрямую к могильщику!

Аптекарь тем временем попытался тайком запрятать подальше еще один сосуд, наполненный одним воздухом, но врач грозно набросился на него.

— А ну, покажите! — возопил он, указывая на горшок. — Я так и знал, что и желчи черного питона тоже нет! Похоже, наши китайские соседи изнемогают от кровавого поноса и кровотечений, вызванных кишечными паразитами, иначе зачем бы им опустошать наши запасы лекарств. Так, ну а где толченый рог носорога, лучшее средство от отравлений?

Господин Сум виновато молчал и лишь тихонько покашливал, чтобы избежать ответа на затруднительный вопрос. Однако его клиент все не унимался. Указывая пальцем на безнадежно пустые склянки, он продолжал свою глумливую речь:

— В этой жалкой лавчонке не осталось и следа от гипса, которым лечат зубную гниль! Что ж, для зубодеров настали золотые деньки, уж я вам точно говорю! А куда девались кристаллики кварца, что помогают при мужском бессилии? Людей, страдающих слабостью «нефритового стержня», на свете гораздо больше, чем вы можете себе представить, господин Сум!

Врач распалялся все больше, обдавая сконфуженного собеседника обильными волнами своего зловонного дыхания. Но тут, сделав над собой последнее усилие, аптекарь вдруг возразил:

— Что до кристалликов кварца, то чужеземцы тут ни при чем. У нас у самих есть потребители: графиня Дьем, например, или госпожа Стрекоза просто удержу не знают. Да и французский монах помногу берет.

— Что это вы такое плетете? — возмутился доктор Кабан. — Вы что, хотите сказать, что эти дамы обеспокоены мужским бессилием? Это они-то? Графиня, только что лишившаяся мужа, и та другая, что живет с калекой, давно потерявшим свои «золотые шары»? Что касается француза, вполне допускаю, что у него не все в порядке — у монахов часто бывают неприятности по этой части, не так ли? — однако это никоим образом не объясняет, куда девались все ваши запасы!

Господин Сум стоял не двигаясь и скорбно поджав губы. Тогда доктор ткнул пальцем в какие-то сморщенные луковицы и узловатые корешки.

— Ладно уж, чтобы нам не испортить окончательно отношений, отсыпьте-ка мне десяток этих Polygonum multiflorum для моих больных, испражняющихся кровью, и дюжину этих Cynanchum slauntoni для тех, у кого плохо отходит мокрота.

Пораженный таким неожиданно благоприятным оборотом событий, господин Сум облегченно вздохнул и лучезарно улыбнулся. В ответ на это врач, прильнув к его уху влажными губами, выдохнул вместе со смрадной струей последнее пожелание:

— Разумеется, по льготной цене!

* * *

В комнате для медитаций, свободной от какой бы то ни было мебели, госпожа Стрекоза готовилась к исполнению обычного ритуала. Плотно затянутые тяжелые бархатные занавеси преграждали путь свету и жаре, создавая в помещении благоприятную для раздумий прохладу. Опустившись на колени перед бронзовой крильницей для благовоний с ручками, повторяющими неуловимую форму летящих облаков, она достала из шелкового мешочка горсть сушеных трав и принялась тщательно разминать их. Она раскладывала пахучие веточки на чаше курильницы, а ее мысли, освободившись благодаря этому многократно повторявшемуся действу, пустились тем временем в привычные странствия.

Перед ней предстало серьезное лицо мандарина Тана, такое, каким она впервые увидела его в той пропахшей кровью комнате, где лежало распростертое тело графа Дьема. Она тогда скромно потупила взор, чтобы скрыть волнение. В волевой линии его подбородка читалась решимость, которую лишь подчеркивали острые, словно клинки, глаза. Отметив, как он быстро оглядел постель, еще хранившую отпечаток тела убитого, она подумала тогда, приходилось ли ему уже сталкиваться с такими кровавыми убийствами. С приятным удивлением ощутила она на себе его долгий взгляд, который затем скользнул мимо и неопределенное время завороженно витал где-то.

Она уже давно пыталась понять воздействие, оказываемое ею на мужчин, которые нередко останавливались как вкопанные, завидев ее стройную фигурку.

Не показывая виду, она не раз замечала взгляды, которые, скользнув по ее бархатистым скулам, затем спускались все ниже и ниже. Поначалу слишком явные проявления желания со стороны этих хищных самцов возмущали ее, но постепенно она стала относиться к ним как к некоему развлечению, внутренне посмеиваясь над этой выставляемой напоказ силой, в которой крылась очевидная слабость перед женской красотой.

Однако в поведении молодого мандарина она не уловила никакого вожделения: в нем читалось лишь наивное восхищение ею, такое невинное и свежее, что она невольно растерялась. И это лишь утвердило ее во мнении, которое понемногу сложилось у нее о молодом судье, сочетавшем в себе несгибаемую принципиальность и мальчишескую наивность. Она не сомневалась, что с приходом зрелости проницательность имперского мандарина не оставит преступникам ни малейшей надежды на спасение, однако пока юношеское простодушие явно преобладало в нем над мудростью.

Проворным жестом госпожа Стрекоза подложила на курильницу щепотку трав так, чтобы пламя охватило их первыми. Мысленным взором она вновь увидела, как обеспокоили ее мужа вопросы судьи. Да, нелегко ему будет уклониться от допроса, на котором настаивал молодой человек. Однако, прекрасно зная своего мужа-скопца, она предвидела, что тот найдет способ отвлечь внимание мандарина от своих прошлых делишек. Не вникая особенно в дела супруга, она не могла не знать, что их состояние неуклонно растет, судя по драгоценным безделушкам и дорогим вещам, то и дело, словно по волшебству, появляющимся у них в доме. Она никогда не задавала вопросов, однако ее молчание вовсе не свидетельствовало о ее безучастности.

Она вздохнула, поджигая кучку измельченных трав, и, подождав, пока пламя не раскалит ее, сняла нагар. Ей представилось змеиное лицо скопца: глаза под тяжелыми веками над приплюснутым носом и припухшими губами, которые он то и дело облизывал остроконечным языком. Госпожа Стрекоза вспомнила его неожиданное удивление, усмешку, искривившую его толстые губы, когда, устав от предложений со стороны многочисленных претендентов, в которых хамство явно преобладало над мужественностью, она решила взять в мужья кастрата. Этот выбор, для многих совершенно необъяснимый, обеспечивал ей покой, которого она не надеялась обрести рядом с другими мужчинами, чьи липкие руки постоянно тянулись бы к ее телу. Чистая и надменная, она не нуждалась в этих прикосновениях, чтобы познать экстаз, который могла вызывать по своему желанию.

Когда травы, сгорая, стали превращаться в одуряющий дымок, госпожа Стрекоза взяла из банки щепотку перламутрового порошка и всыпала его в чашку с горячим чаем. Поднеся ее к губам, она подняла голову, представляя себе усыпанный звездами небосвод, к которому должна была вознести медитация. Тихим голосом она принялась нашептывать заклинания из лежавшей перед ней книги.

Раскрыв ворот платья с рисунком в виде ивовых листьев и ослабив тонкий шелковый пояс, молодая женщина закрыла глаза и стала вдыхать вившийся над курильницей дымок. Медленно взывала она к пустоте и тишине, ожидая, когда дух отделится наконец от неподвижного тела. Мало-помалу, по мере того как мысль ее рассыпалась на тысячу сверкающих образов, ею овладевало чувство легкости, снимая тяжесть со всех членов и освобождая от связи с физическим миром. Она уже не раз испытывала это и знала, что вскоре сознание ее перейдет на иной уровень и она полетит одна среди пламенеющих звезд, покинув тело, оставшееся тяжело лежать в этой пустой комнате.

Прерывисто дыша, она как раз начинала свое воспарение, когда тройной стук в дверь заставил ее внезапно вернуться к действительности. Падение это оказалось тем более резким, что дух ее уже начал свое восхождение, а она никогда прежде не прерывала медитацию на этой стадии. Голова ее гудела, глаза застилал туман, но она попыталась взять себя в руки.

— Я просила не беспокоить меня! — гневно произнесла она, не оборачиваясь.

— Прошу меня извинить, госпожа Стрекоза, но мое расследование не терпит отлагательств. Мне срочно нужно задать вам несколько вопросов, — прозвучал в ответ учтивый, но твердый голос.

Ошеломленная такой наглостью, молодая женщина обернулась и встретила суровый взгляд мандарина Тана, который только что успешно преодолел преграду в лице управляющего, с испуганным видом выглядывавшего из-за его спины.

— Если речь идет о крушении джонки судовладельца Фунга, то вам следует обратиться к моему мужу, — ответила хозяйка дома.

— Не сомневаюсь. Однако в настоящий момент меня интересует убийство графа Дьема. Поскольку вы хорошо знакомы и с ним, и с его супругой, я надеюсь, что вы поможете мне уяснить кое-что из их отношений.

Бросив быстрый взгляд на потолок, украшенный серебряными гвоздями, шляпки которых складывались в фигуры неправильной формы, и на книгу заклинаний, судья встал перед курильницей. В ореоле голубоватого дымка он походил на божество, хранителя домашнего очага, которому совершают жертвоприношение. Видя, что ей не избежать допроса, молодая женщина склонила голову и застегнула распахнутый ворот. Поигрывая поясом, спускавшимся вдоль ее узких бедер, она заговорила:

— Мой зять, выходец из знатной семьи, женился на Лилии, когда оба они были очень молоды. В то время Дьем был очень привлекательным мужчиной. Лилия тоже не была лишена очарования, но состояние ее было куда больше. Красота Дьема и его язвительные речи понравились ей, и она не стала отвергать его ухаживаний. Звезды тоже благоприятствовали этому союзу, который люди сочли идеальным.

— Насколько я понял, детей у них не было. Как же они относились к этому несчастью? — спросил мандарин и тут же понял допущенную оплошность.

С тенью улыбки госпожа Стрекоза ответила:

— Это несчастье, как вы говорите, затронуло только мою невестку, поскольку граф Дьем отличался, так сказать, определенной свободой нравов. Он вел очень бурную жизнь вне брака.

— Действительно, ваш муж упоминал вскользь о каких-то разнузданных праздниках, устраивавшихся его братом. Я понимаю, что это очень деликатный вопрос, особенно в отношении молодой женщины, — смущенно покашливая, проговорил мандарин Тан, — но не могли ли бы вы уточнить, чем именно занимались на этих праздниках? Нет, я не допускаю мысли, что вы принимали в них участие… Но обо всем этом несомненно много говорилось, а некоторые подробности могут быть очень важны для следствия.

Завитки дыма едва скрывали веселье, овладевшее госпожой Стрекозой. Пригладив рукой растрепавшиеся волосы, она ответила:

— Нет, разумеется, вы правы, я не принимала участия в этих сборищах. Граф Дьем собирал у себя, в зале со стенами, увешанными экзотическими коврами, и с полом, усыпанным мягкими подушками, мужчин и женщин, в разных количествах, в зависимости от дня. Приглашенные утоляли жажду горячим, душистым вином, а среди них бродили обнаженные куртизанки и такие же музыканты. Я могу предположить, что они беседовали о своих пристрастиях, прежде чем разделиться на группы, чтобы предаваться плотским утехам.

— А эти пары были знакомы до встречи на этих сборищах?

— Я сказала не «пары», а «группы», — поправила его молодая женщина, подняв указательный палец. — Обычно это были человека три, в разных комбинациях, которые вы сами можете себе представить. Впрочем, у нашего графа не было определенного полового предпочтения. А коли так, то мужчины часто являлись к нему без жен, и наоборот, из-за чего в конце этих праздников возникала известная путаница. И в зависимости от того, как тот или иной гость проявлял себя, а также от его изобретательности, его приглашали снова или забывали о нем и думать.

Мандарин закашлялся, поперхнувшись едким дымом, от стоявшей в комнате духоты у него кружилась голова. А может, виной тому стали откровения госпожи Стрекозы? Он даже пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за край стола, нечаянно коснувшись тонкой руки молодой женщины. Та, словно испугавшись этого короткого прикосновения, с поразительной быстротой отдернула руку. Восстановив равновесие, судья смущенно спросил:

— А госпожа Лилия знала, чем занимается ее муж? Ведь эти оргии, вполне возможно, могли стать поводом для неприязни.

В ответ на такое предположение госпожа Стрекоза расхохоталась:

— Лилия сама участвовала в этих увеселениях и пользовалась большим успехом благодаря своей гибкости, позволявшей ей принимать самые затейливые позы.

Мандарин широко раскрыл глаза, все еще стараясь скрыть свою наивность. Что за разврат царил среди сильных мира сего! В стране, по законам которой прелюбодеяние считалось преступлением, они совершенно безнаказанно развлекались самым извращенным способом.

— По-вашему, граф и его супруга предавались этим развлечениям потому, что у них не было потомства? Я хочу сказать, что они просто так проводили время, потому что у них не было настоящей семейной жизни?..

Задыхаясь в этой задымленной комнате, путаясь в своих доводах добропорядочного конфуцианца, мандарин все глубже увязал в трудном разговоре, к пущей радости своей собеседницы, вновь рассмеявшейся звонким смехом.

— Я только что сказала вам, что сама, хоть никого и не породила на свет, участия в этих любовных состязаниях не принимала! — весело воскликнула молодая женщина. — И, насколько мне известно, мой муж-скопец тоже. Хотя у него для этого есть неоспоримые данные, о которых мало кто может подозревать…

Ее искрящиеся весельем глаза со сверкнувшей в уголке слезинкой говорили о крайнем возбуждении, и мандарин начал опасаться новых откровений относительно ее личной жизни, которых он предпочел бы не слышать. Пока он ломал голову, как бы сменить тему разговора, дверь распахнулась и на пороге появилась знакомая фигура.

— Аконит, дорогая! — радостно приветствовала ее госпожа Стрекоза. — Входи скорее! Я собиралась медитировать, но тут пришел мандарин Тан со своими нескромными вопросами относительно распутной жизни графа Дьема. Я рассказала, чем занимались гости на его праздниках, и, похоже, его это шокировало. Я как раз клялась ему, что не принимала в этом участия, и бедный Доброхот тоже, хотя у него и есть для этого кое-какие задатки…

Опустив руки по швам, госпожа Аконит холодно взирала на жену своего поручителя. Заметив ее распущенный пояс и волосы в беспорядке, она удивленно приподняла бровь, затем бросила на мандарина Тана красноречивый взгляд и повелительным тоном произнесла:

— Хватит, Стрекоза! Не думаю, что нашему судье интересно слушать о ваших тайных наклонностях, и уж тем более о сомнительных подвигах Доброхота.

Мандарин вздохнул с облегчением и благодарно взглянул на молодую женщину, вовремя явившуюся, словно ангел-хранитель, и прекратившую этот странный разговор, становившийся неуправляемым. Одетая в черные штаны и короткую куртку, она представляла разительный контраст с женой скопца, изящно задрапированной в цветастую ткань. Судья впервые видел их вместе и отметил, насколько крепкой и ладной была фигура у одной и насколько соблазнительно изящной выглядела другая. Чувство прекрасного не позволяло ему сделать выбор между идеально сложенными сильными плечами и хрупкой шейкой.

Однако госпожа Стрекоза не сказала еще последнего слова. Указав пальцем на матерчатый кошелек в руках тюремщицы, она без обиняков спросила:

— А что это у тебя? Подношение Доброхоту? Что же за услугу он тебе оказал на этот раз?

Растерявшись, госпожа Аконит побледнела и спрятала кошелек в карман. Мандарин, которому от дыма становилось плохо, заметил в ее взгляде гневный огонек.

— Если ты считаешь ключи от тюрьмы подношением, тогда, конечно, я принесла твоему мужу подарок. Но раз его нет дома, придется отложить вручение до завтра, — сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

Однако тут госпожа Стрекоза, проявив весьма неожиданную при ее хрупком телосложении ловкость, быстро сняла с себя пояс и метнула его вслед тюремщице. Ткань обвилась вокруг запястья госпожи Аконит, и та круто обернулась.

— Аконит, дорогая моя, — ласково глядя на нее, прошептала госпожа Стрекоза, — оставь мне ключи, что ты принесла мужу. Я передам их ему вечером, перед сном.

С ледяным взглядом госпожа Аконит пожала плечами и резким движением бросила кошелек госпоже Стрекозе, поймавшей его с лучезарной улыбкой. Затем, не говоря ни слова, тюремщица вышла из комнаты, а вслед за ней, пробормотав банальные слова прощания, за которые ему самому стало стыдно, выскользнул в широко раскрытую дверь и мандарин Тан.

* * *

Вынув ноги из расшитых бисером туфель, ученый Динь попытался поудобнее усесться на жестком деревянном стуле, проклиная грубую казенную мебель, от которой задницы у судейских должны были быть сплошь покрыты фурункулами. Очевидно, именно неудобные сиденья вынуждали имперских чиновников слоняться целыми днями по коридорам, наподобие праздных болтливых призраков. Послышавшиеся за дверью сдавленные смешки лишь усугубили и без того отвратительное настроение ученого, которому до ужаса хотелось поджечь эти набитые бумажками ящики, грозно возвышавшиеся в углу. Он с досадой пробежал глазами листки, которые нехотя вытащил наугад из пухлого сундука. Испещренные письменами, они являли собой скучнейшее перечисление товаров, прошедших через порт, и недвусмысленно намекали на необходимость благотворного послеобеденного сна.

Вот опять он позволил мандарину Тану себя одурачить. Динь подавил звучный зевок. Разгневанный наглостью скопца Доброхота, судья решил сорвать свою злость на нем, подсунув ему эти мерзкие бумаженции, которые он теперь должен разбирать со страшной скоростью. И что за низкая лесть — вспомнил ведь о его легендарной способности поглощать огромное количество информации. Конечно, во время трехгодичного экзамена это качество здорово помогло ему: он выучил наизусть всех классиков, чтобы легче потом было их анализировать. Тем не менее он едва выдержал испытание, и все из-за своего нетрадиционного подхода к основополагающим первоисточникам конфуцианства. Он чуть не загремел тогда в какой-нибудь сельский суд, где до сих пор разбирался бы с кражей свиней и похищением кур, однако, благодаря мандарину, все-таки получил место его помощника. Эта мысль привела его в более благожелательное расположение духа. Динь вздохнул: как бы то ни было, а его друг всегда находил способ подвигнуть его на выполнение самых пакостных поручений. Вот и теперь, едва вырвавшись из звериных объятий доктора Кабана, он копается в грязном белье скопца Доброхота.

Ученый засучил рукава и с душераздирающим вздохом принялся за дело.

* * *

Переход от дома скопца до его собственного жилища превращался для мандарина Тана в настоящую пытку. Солнце, хотя и склонялось к закату, тем не менее нещадно било ему прямо в расширенные зрачки, вынуждая прижиматься к стенам домов в поисках тени. Уличные шумы — дребезжание повозки, трещотка нищего попрошайки — казались невыносимыми, настолько его барабанные перепонки стали восприимчивы к малейшему шороху, к легчайшему дуновению.

В приступе панического ужаса он увидел себя в полдень пьющим чай, слишком любезно предложенный ему госпожой Аконит. Подавая его, молодая женщина, явно не привыкшая к светскому обхождению, смотрела с едва уловимой иронией, а он еще отметил тогда в напитке крепкий ореховый привкус. В тот момент вкусное горячее питье подействовало на него благотворно, но теперь, когда в голове его ощущалась подозрительная легкость, он не без тревоги спрашивал себя, что же такое могла она подмешать к чайному листу, чтобы придать напитку столь странный аромат.

Моргая, чтобы прогнать слезы, наворачивавшиеся на глаза от нестерпимого света, мандарин вспомнил лекарственные растения, росшие в беспорядке в саду у госпожи Аконит. Он не был сведущ в травах, но вполне допускал, что среди обычных сорняков там могли быть и другие растения, в соке которых содержались яды, быстродействующие или медленные, но одинаково смертоносные. Вдовушка упомянула вскользь, что не чужда целительства, тогда что ей могло помешать приготовить какой-нибудь губительный отвар и для него? От этой безумной мысли по спине у него побежал холодный пот.

Участившееся дыхание заставило его на минуту прислониться к стене, чтобы прийти в себя. Эта короткая передышка и прикосновение шершавого камня напомнили ему его наблюдательный пост у дома госпожи Аконит, с которого он следил за Сю-Тунем. С ужасом вспомнил мандарин то, что увидел тогда: молодую женщину, заботливо предлагающую доверчивому монаху напиток, который тот проглотил залпом. А на следующий день на острове Черепахи иезуит демонстрировал ему спину, изъеденную гнойными ранами! А что, если этот маленький ритуал, исполнявшийся при каждой их встрече, и стал причиной появления тех ран, препятствуя впоследствии их заживлению? Но зачем ей было нужно, чтобы монах гнил заживо? Обливаясь холодным потом, судья с лихорадочной поспешностью расстегнул одежду, чтобы осмотреть собственное тело. Кажется ему или и правда он чувствует этот зуд по всей груди? Пока на коже не видно никаких изъянов, но сколько времени потребуется для появления прыщей и нарывов, за которыми неизбежно последуют гной и кровь?

Широко раскрытым ртом мандарин Тан ловил горячий воздух этого знойного дня, затем из последних сил вновь пустился в путь. Его ноги, с трудом продвигавшиеся по толстому слою дорожной пыли, словно налились свинцом. Отяжелевшее тело не поспевало за мыслями. Каждый шаг отдавался в мозгу именем госпожи Аконит: аконит — так называется ядовитый цветок, так зовут эту слишком молодую вдовушку. Что же все-таки случилось с ее мужем? Может, она и его отравила? В голове у него мелькали виды поселка, где жили бродяги. Что же такого странного заметил он там тогда? Была какая-то деталь, которая привлекла его внимание, но теперь, шагая вот так на негнущихся ногах с полной сумятицей в голове, он ничего не мог вспомнить.

Слабость одолевала мандарина Тана, но вот он заметил изогнутые крыши своей резиденции, и это неожиданно придало ему сил. Цепляясь за низкие ветви плюмерий, словно за перила спасительного мостика, он с трудом дотащился до своей спальни. Прохладная, тихая комната показалась ему прекрасней царских чертогов, и в тот самый момент, когда колени его подогнулись, он рухнул на кровать.

* * *

Засаженная софорами аллея дарила приятную свежесть этим ранним летним вечером, купающимся в красных лучах заходящего солнца. Прохожие, собираясь небольшими группами, обсуждали последний петушиный бой и новый спектакль, который вот-вот должен был начаться. Из-за сцены, украшенной гирляндами кобальтово-синих и ярко-желтых фонариков, слышались возгласы и сдавленные смешки, в то время как на подмостках устанавливали декорации, достойные императорского дворца. За кулисами актеры с набеленными лицами то и дело издавали громкие крики, а костюмеры тем временем водружали им на голову диадемы из мишуры.

Безразличный к царившему вокруг него оживлению, скопец Доброхот, извиваясь, словно змея, пробирался сквозь толпу, размышляя о заключенных за день сделках. Дела шли прекрасно, португальцы выказывали явное нетерпение, желая поскорее наладить торговые связи с местным населением. Обладая мощным флотом, давно уже бороздившим океанские просторы, они хотели играть главенствующую роль в торговле с Востоком. Господин Доброхот внутренне ликовал при мысли об открывающихся перед ним перспективах: ведь с приходом сюда и французских купцов, что неизбежно, он сможет играть на разнице в ценах, лавируя между теми и этими. От этого соперничества он уж точно будет иметь несколько лишних сапеков, которые украсят его и без того пухлый кошелек.

Он вперил свой странно неподвижный взгляд в людей, усаживавшихся перед сценой, на которой уже расположилась группка музыкантов, и с удивлением заметил знакомую фигуру, прислонившуюся к стволу дерева. Эта гордая и в то же время непринужденная манера держаться, эти косы, свернувшиеся в углублении плеч, могли принадлежать только одному человеку.

— Госпожа Аконит! — прошелестел он, бесшумно подойдя поближе. — Я и не знал, что вы любите театр. Вот, значит, на что вы тратите свое жалованье?

Молодая женщина обернулась, ничем не выказав своего волнения, и ответила ровным голосом:

— Театр интересует меня не больше, чем все остальное. Однако в этой пьесе речь как раз идет о воре, которого поймал один прозорливый судья и которому в конце концов отрубили голову — вроде бы топором.

Господин Доброхот подпрыгнул на месте и метнул в госпожу Аконит испепеляющий взгляд. Мерзавка не могла не знать, что скопцы не выносят упоминаний о любом действии, связанном с отрезанием или отрубанием, и что говорить с ними о ножах и прочих режущих предметах по крайней мере невежливо. Этой женщине и правда наплевать на все на свете!

— Я просто прогуливаюсь, а перед этим заходила к вам домой, — вновь заговорила вдова, распространяя в вечернем воздухе нежный аромат жимолости. — Однако ваша жена беседовала с мандарином Таном, и я ушла.

Крупные, как утренняя роса, капли пота выступили из пор перепуганного скопца. Он часто заморгал.

— Как?! Мандарин Тан опять приходил ко мне! А вы, случайно, не уловили, о чем они разговаривали?

— Так, самую малость. Кажется, они беседовали о способах совокупления и оргиях, при этом упоминались и ваши навыки по этой части, если я ничего не путаю.

Господин Доброхот, оторопев, уставился на нее. Она что, опять издевается над ним? В золотистом свете фонариков глаза молодой женщины казались ему совершенно непроницаемыми.

— Допустим, — согласился он, не желая показывать своего замешательства. — А мандарин ничего не спрашивал о документах, что я ему послал? И как он выглядел? Строгим, рассерженным, испытующим?

— Вы слишком многого от меня хотите, господин Доброхот! Лицо нашего судьи, хоть и весьма привлекательное, все же не привлекло моего внимания больше, чем обычно. Правда, постойте… Да-да, он интересовался, почему это больных арестанток должны были отправить на остров Могил.

Вытирая потные ладони о шелковую блузу, господин Доброхот изо всех сил старался сохранить присутствие духа.

— И что же вы ответили?

Молодая вдова обратила к нему свое прекрасное лицо, на котором, как ему показалось, читалась легкая ирония.

— Что они страдали заболеванием, которое грозило разрастись в эпидемию. И что надо было во что бы то ни стало отправить их куда-нибудь подальше. Разве не так?

— Да, конечно, — отозвался скопец, обеспокоенный тоном ее голоса.

Он хотел было повнимательнее взглянуть на нее, чтобы обнаружить какой-нибудь знак на ее высоком лбу, изучить двусмысленную улыбку, игравшую на волевых губах, но госпожа Аконит уже отвернулась к сцене, привлеченная появлением актеров, которые начали медленно раскачиваться под звуки однострунной цитры. Музыкант с бамбуковым смычком в руке извлекал из своего инструмента звуки, напоминающие человеческое пение. Должно быть, то была печальная, трогательная песня, но в ушах скопца она отозвалась похоронным плачем, заставив его содрогнуться всем телом под мокрой от пота блузой.

* * *

Настала ночь чернее разорванной сутаны, которая хлещет меня по лицу в самых страшных моих кошмарах. Я задыхаюсь, сидя в этой комнате, несмотря на распахнутое настежь окно. А ведь я уже не один раз умывался ледяной водой, что была холоднее кожи мертвеца. Мне хочется убежать из этого места, здесь тесно и душно, словно в заколоченном гробу. Напрасно взываю я к бескрайним просторам с их разноцветным сиянием, расчерченным радугами, острыми, как турецкие сабли, где мое освобожденное тело порхает, словно птица с горящей кровью. Тщетно призываю я молнии, пронзающие дух своими сверкающими стрелами, прежде чем вознести его на невообразимые высоты. Где тот космический ветер, что овевал мой лоб, выдувая из головы прежние мысли, очерчивая новые горизонты там, за пылающими звездами? Где те световые брызги, что обжигали мне глаза, прежде чем они раскрывались вновь для лицезрения новых, невиданных красот? Неужели вечность, к которой я стремился, потеряна навсегда? Неужели этот мандарин с мальчишеским лицом был прав? И бессмертие — это всего лишь память, которую мы оставляем по себе в душах живых, невесомый отпечаток, нуждающийся в людской поддержке? Неужели это и есть бессмертие? А философский камень — химера, придуманная человеком для самоуспокоения и самообмана?

Сегодня вечером, когда жажда раздирает мне глотку, призывы застревают у меня в горле, а тощее тело безнадежно остается прикованным к земле, отягощенное страшным грузом, что давит мне на плечи. Рот у меня наполнен металлическим привкусом земли, и мне кажется, что я похоронен заживо в могиле, которую сам вырыл для себя. Этот мрак хуже смерти…

Уронив перо, Сю-Тунь поднял блуждающий взор и стал переводить его с кадки, опрокинутой им во время последнего умывания, на маленькую жаровню, на которой он ставил свои опыты, затем на черную тетрадь, в которую он записывал свои наблюдения. Взгляд его задержался было на деревянном кресте, что висел на стене, но, моргнув, он отвернулся. С выражением отвращения и, возможно, печали он мотнул головой и, твердой рукой взяв нож, сделал себе надрез на запястье.

* * *

Уже давно миновал Час Свиньи, когда ночные сторожа совершают свой обход, а ученый Динь все не покидал своего рабочего места в суде. Против всякого ожидания, выполняя поручение, данное ему мандарином Таном, он вошел во вкус и теперь с поразительной быстротой проглатывал предоставленные скопцом документы. Оказалось, что развороченные сундуки скрывали настоящие сокровища для его и без того богатой фантазии. При свете масляной лампы он исследовал длинные списки товаров, одни названия которых будили воображение. Перья серебристой цапли, которые отправлялись в Китай, ассоциировались с элегантными веерами в руках изящных танцовщиц, а перышки зимородков вызывали образы куртизанок с длинными шпильками в волосах, откуда они ниспадали радужными гирляндами вперемешку с жемчугами и опаловыми бусинками. Поблескивали янтарными отсветами воткнутые в пышные прически черепаховые гребни. Крылышки скарабеев и панцири сине-зеленых жуков навевали мысли о богатстве этой угасающей цивилизации, где женщины щеголяли в украшениях, отнятых у животных.

В списке значилось множество экзотических пород древесины, в том числе дальбергия — розовое дерево, представлявшееся ему в виде пузатых комодов и ажурных ширм, за которыми изящные силуэты в замысловатых позах предавались любовным утехам. Для успешного продолжения чувственных игр этим сибаритам требовалось подкреплять себя плодами терминалии, которые также в огромных количествах вывозились за границу, поскольку широко использовались в сушеном виде для приготовления эликсиров долголетия, столь дорогих сердцу китайских фармацевтов. Туда же, в Китай, отправляли и насыщенную пахучей смолой подгнившую жирную мякоть алоэ, где ее измельчали в порошок, которым покрывали затем стены. Таким образом, залы в жилище какого-нибудь аристократа с тонким обонянием источали экзотические ароматы южного царства. Динь прекрасно представлял себе этих благородных мужей, слегка расслабленных, возлежащих на мягких диванах, окутанных облаками душистого дыма, поднимающегося от курильниц с онихой, ароматом, добываемым из моллюска, что водится в его стране. Судя по всему, ценилась за границей и слоновая кость, которой так богаты здешние пышные джунгли, и рог носорога. Предметы, украшенные этими драгоценными материалами, проплывали перед внутренним взором ученого: шкатулки сандалового дерева с вставками из слоновой кости и дерева хурмы, линейки из ярко-алой слоновой кости с вырезанными на них очертаниями диковинных птиц и цветов… Золото, наполнявшее наряду с серебром и реальгаром трюмы пузатых джонок, направлявшихся к берегам Поднебесной, еще пуще распаляло его буйное воображение. Он видел лаковые сундуки с птицами фениксами, прогуливающимися под серебряными и золотыми облаками, листовое золото, которым отделывали рукоятки кинжалов, крупицы золота, осыпавшие украшения из бирюзы, и приходил в восторг при мысли о том, сколько прекрасных вещей можно сделать из этого податливого материала. Не один раз убеждался он и в том, что селитра и сера тоже находили за морями своих покупателей, любивших, вне всякого сомнения, услаждать свой взор красочными фейерверками.

Если местные товары настолько будили воображение Диня, то те, что прибывали в страну из далеких краев, казались ему вообще чем-то бесконечно чудесным. Вот, например, из Кореи недавно прибыла партия шелковых тканей цвета нарождающейся зари, пощупать которые было бы для него несказанным удовольствием. С Цейлона доставили груз корня пучука, содержащего летучее масло с запахом фиалки, и Диню казалось, что само это название, произнесенное тихим шепотом, источает нежный аромат. Амбра, серое вещество, добываемое из внутренностей кашалота, источник изысканного, драгоценного аромата, заставляла его погрузиться в пучину моря и кружить среди морских драконов и змей с львиными головами. Браслет с семью жемчужинами, сияющими лунным светом, привезенный вместе с перламутровым ожерельем и перстнем с белым халцедоном, рождал в воображении образ мертвой царевны, у которой и были похищены эти драгоценности… А вот и венец с рубинами, навевавшими мысли о застывших каплях крови, которые жестокая царица потребовала от своих любовников в уплату за проведенную с нею ночь. При виде лазуритового скипетра, доставленного для какого-то коллекционера, в ушах у него зазвучали волшебные названия: Хотан, Оксус, долина Кокши, родные места этого камня, индиговый цвет которого заставлял ученого вспомнить о синеве летнего неба.

Таким образом, заключенные в скучные списки названия начинали жить новой жизнью в мозгу Диня, обретая свою историю, сотканную его причудливым воображением. Благодаря этому, ученый без труда поглощал, лист за листом, внушительные перечни грузов, жадно проглатывая казенные сведения, запечатлевая в своей феноменальной памяти различные категории товаров, задействованные количества, пункты отправления и назначения, а также даты поступления и отправки. И вот к Часу Быка, когда в суде не было никого, кроме сонных стражников, ученый Динь поднял наконец голову и удовлетворенно вздохнул. Похоже, в этой неудобоваримой груде хлама, подсунутой ему скопцом Доброхотом, он все же отыскал причину его панического страха.

* * *

Мандарин Тан испытывал странное ощущение, будто все это с ним уже происходило когда-то. На память ему внезапно пришла чистая вода рек его детства. Уйдя с головой под воду, он любил разглядывать дно, покрытое водорослями, которые шевелились, словно волосы на голове чудовища, вышедшего из морских пучин. Он разглядывал очертания его тела, угадывавшиеся в глубине, окрашенной тысячей оттенков зелени. Мальчиком он представлял себе, что водоросли и тростники — это дремучие леса, а белые камни — меловые горы. Его собственная тень становилась тенью тучи, отбрасываемой на роскошный пейзаж, а сам он — парящей в свободном полете птицей.

Этим вечером мальчик, ставший мандарином, раздавленный невыносимой усталостью, вновь ощутил это странное состояние: он опять летал, как в детстве, хотя на самом деле лежал с закрытыми глазами на кровати, крестообразно раскинув руки в стороны. Его дух, обретя странную легкость, словно оторвался от тела, подобно призракам, покидающим мертвые останки, чтобы отправиться в места, где они познали когда-то любовь. Поднявшись под самый потолок, он беззвучно расхохотался, в восторге от открывшегося ему вида. Распростертое у его ног неподвижное тело молодого человека казалось ему нелепым и жалким в своей заброшенности. Разметавшиеся волосы, частично закрывавшие лицо, походили на обрывки стыдливо накинутого савана. «Неужели я и правда умер?» — со странной отстраненностью подумал мандарин.

Одно мгновенье — и вот он уже где-то в новом месте, со всех сторон обдуваемом насыщенными солеными брызгами ветрами. Под ним катились аспидные морские волны, переливаясь, словно доспехи неисчислимой армии воинов, наступавшей всем фронтом на видневшийся вдали берег. Опьяненный высотой, мандарин направил свой взор поверх волн, туда, где высились горные цепи. Его обострившееся зрение, благодаря которому он мог разглядеть теперь малейшую трещину или ледник, переполнило его радостью. Что это, Китай? Или Западное царство, где живут монахи-буддисты? Он прислушался, и ему показалось, что он различает звуки священных мельниц, вращающихся под развевающимися стягами. Приглядевшись к волнам, он заметил на их поверхности несколько суденышек, удалявшихся от берегов страны, по всей длине омываемой морем, — его родины. Трехмачтовые джонки шли на север, ловя ветер бабочкиными крыльями парусов, укрепленных на бамбуковых снастях. Корабли нездешних очертаний под португальскими и японскими флагами устремлялись к иным берегам. За их кормой вспенивались сверкающие серебром дуги.

Закинув голову, мандарин круто изменил направление и метеором понесся вниз, к гребням волн. Ветер свистел у него в ушах, водная поверхность приближалась с головокружительной скоростью. Вот блеснули в воде осколки меди — то проскользнула меж скал стайка рыбешек; вот молнией сверкнул малайский кинжал — обнаженные зубы приготовившейся к атаке акулы. Еще немного — и он рухнет в воду, но тут мандарин изогнулся всем телом и вновь стремительно взмыл к небу. Его позабавила эта легкость, а когда он пронзил насквозь влажную мглу предвечернего облака, то просто закричал от восторга. В раскрытый рот попала ледяная капелька, пленница дождевой тучи.

Но тут внезапно он очутился в пространстве, наполненном глубокой тишиной, и остановился, потрясенный. В полутьме глубокого фиолетового цвета — глубже морской пучины — над звездой, горевшей ровным, немигающим светом, сиял осколок луны. От этой красоты у него перехватило горло, и он широко раскрыл глаза, чтобы навеки сохранить в памяти это невиданное зрелище. Под ногами у него, над насыщенным тенями морем, расползались на нити лоскутья облаков. Повернув голову, он различил мириады световых точек, краснеющими искрами усыпавших лиловеющие глубины небес. Он сделал над собой усилие, желая приблизиться к ним, влекомый их сиянием, словно мотылек, не понимающий, что в конце пути его ожидает смерть…

* * *

Носильщик паланкина Сюань лежал без сна, завернувшись в одеяло, давно нуждавшееся в доброй стирке. С раздражением вслушивался он в оглушительный храп своих товарищей, недоумевая, что же не дает ему уснуть. Обычно он засыпал самым первым, а вот теперь ворочался на своей лежанке, словно китайская колбаска на вертеле. После довольно долгого всеобщего веселья, во время которого сальные шуточки перемежались дружными взрывами хохота, помещение, где спали носильщики паланкинов и другие служители, постепенно погрузилось в относительную тишину. Не успели задуть последнюю масляную лампу, как начался ночной концерт: тоненько посвистывал носильщик по прозвищу Креветка, ему вторил басистый храп конюха, а друг Сюаня Минь отбивал ритм невообразимыми утробными звуками. Один лишь повар не участвовал в этой вакханалии звуков, ровно похрапывая с нудным постоянством.

Сюань решил, что мучит его обида, которую нанесли им с Минем, когда они отчитывались перед мандарином. Эта кладбищенская история явно не принесет им почета. В довершение всего этот хилятик-ученый опозорил их перед всем честным народом, навел на них напраслину. Сюань чувствовал себя крайне оскорбленным. Да, они с Минем не уложили ни одного мертвеца, но ведь этот разодетый петух и сам никак не отличился, а теперь вот обзывает их трусами. Неужели же мандарин Тан попадется на эти россказни? Ему не хотелось лишаться расположения молодого судьи, который очень ему нравился, несмотря на тяжесть, которую носильщикам приходилось таскать по его милости. За все годы работы Сюаню ни разу не довелось встретиться с мандарином такого прекрасного телосложения: все они были мелкими, если не сказать чахлыми. А вот мандарин Тан был сложен как уйгурский гимнаст — одни мускулы и ноги. И если обычно молодой судья отказывался от паланкина, чувствуя себя в нем свиньей, которую тащат на базар, то каждый официальный выезд становился для Сюаня и его товарищей настоящей пыткой. При каждом шаге позвонки их хрустели, а вечерами натруженные суставы горели огнем, причиняя страшные мучения, пока они не погружались наконец в сон. Самое трудное было сохранять в пути бравый вид и уверенную походку, что предписывала им профессиональная гордость. Никто не посмеет сказать, что носильщики мандарина — слабаки! Во-первых, это неправда, а во-вторых, мужественная поступь, которой они добивались ценой огромных усилий, вызывала восхищение множества женщин, сбегавшихся к дороге поглазеть на них. Сюаню, например, несмотря на костлявую фигуру, эта удаль и насмешливая улыбка стоили множества приятных ночей. А потому зубоскальство ученого Диня возмутило его до глубины души. Пусть этот хлыщ потаскает паланкин вместо него, вот тогда он увидит, что такую немыслимую тяжесть может таскать только настоящий мужчина!

Сюань воинственно поднял кулак в темноте. И вдруг из груди его вырвался крик.

— Минь! — заорал он, тряся соседа, отвечавшего ему невнятным бормотаньем. — Вставай сейчас же!

— Хватит на сегодня, Глициния! Три раза подряд — этого ни один мужчина не выдержит! — ответил тот, поворачиваясь к нему спиной.

Но Сюань, бледнее смерти, продолжал тормошить его.

— Минь, дорогуша, муж вернулся! — жалобно пропищал он.

Его друг быстро открыл глаза и сел. Часто моргая, он уставился на дрожащего всем телом Сюаня.

— А, это ты… А мне, кажется, что-то приснилось…

— Да нет же, не приснилось! Посмотри на меня! Я умираю! Я гнию заживо! Эти мертвецы со своей несусветной вонью наслали на меня порчу!

И он показал ему руку, покрытую зеленоватыми, похожими на плесень пятнами, слабо светившимися в темноте.

— Вот дьявол! — воскликнул Минь, окаменев от ужаса. — Мертвецы заразили тебя своей гнилью! А может, и во внутренностях у тебя уже завелись черви? Ты не чувствуешь, не крутятся они у тебя в кишках?

Охваченный паникой Сюань проворчал в ответ:

— Вот уж спасибо, братец, подбодрил друга! Успокойся, нутро у меня, как мне кажется, пока цело!

Увидев, что Минь заглядывает к себе под одеяло, он тихо прошептал:

— Покажи-ка твой живот! Ты ведь тоже попадался в лапы этой липкой падали!

— Что? — отозвался Минь, задирая рубаху, и тут же вскрикнул от ужаса.

Светящаяся зеленоватая отметина мерзкой змеей обвивала его талию, распадаясь там и тут на чудовищные ответвления, подбиравшиеся к его мужскому достоинству.

— Чтоб меня вампиры утащили к себе в логово! — в неистовом страхе возопил носильщик. — Эти тухлые псы сожрали мне брюхо! Теперь мы оба обречены гнить заживо, как те вонючие мертвецы!

Объединенные общим несчастьем, друзья в смятении разглядывали зеленые разводы на коже. Минь начал ожесточенно чесать живот, но заметил, что от этого пятна лишь разрастаются. Теперь, когда и ладони у него засветились тем же мертвенным светом, он не знал, что и делать.

— Главное — не прикасайся к «нефритовому стержню»! — приказал Сюань, проявляя крайнюю дальновидность и практицизм. — Нам нельзя терять своего достоинства!

Одинаково растерянные и напуганные самой мыслью, что им придется послужить пищей для прожорливых червей, носильщики приготовились было воззвать к божествам преисподней, но застыли, подумав одновременно об одном и том же. В мире живых был единственный человек, способный им помочь, единственный, кто мог их избавить от этой смертельной опасности, — герой, которому они готовы были целовать ноги.

— Мандарин Тан! — хором воскликнули они и бросились к выходу, перепрыгивая на ходу через тела сонных товарищей.

* * *

Госпожа Стрекоза стояла прислонившись к оконному откосу и жадно вдыхала ночной воздух, не отрывая взгляда от месяца, обжигавшего своим сиянием ей глаза. Прохлада придала ей бодрости, рассеяв действие дыма, которым она давеча надышалась, и вернув ясность сознания, вновь ставшего острым, словно стальной клинок. Она явственно различала аромат камелий и запах перечной мяты и чуть ли не на ощупь ощущала капельки выпавшей в полумраке росы. Лунный луч, играя в ее волосах, придавал им сходство с расплавленным металлом, а на обнаженной шее складками невесомой ткани сгущались тени.

Ей вспомнился неожиданный визит мандарина, прервавшего ее медитацию. Это было крайне досадно, и она недоумевала: неужели молодой человек не понял, что обеспокоил ее? Он так простодушен на вид, что кажется, будто все время витает в каком-то своем мире. Как ни старается он изображать серьезного и уверенного в себе судью, любовные темы и намеки сексуального плана приводят его в смятение, как невинную девушку. Закинув голову и подставив лунному свету шею, она улыбнулась, вспомнив замешательство молодого человека, когда тот расспрашивал ее об устраивавшихся графом оргиях и краснел от непристойных подробностей. Правильно ли она сделала, заговорив о неслыханных и невиданных любовных подвигах своего мужа, только чтобы заставить его уйти?

Изогнувшись всем телом, словно змея, сбрасывающая кожу, госпожа Стрекоза скинула свободное платье. Подняв руки, чтобы звездное сияние свободно струилось по ее бедрам, молодая женщина оперлась о подоконник и чувственным движением прогнула спину. Свет скользил по ее коже, будто лаская ее, и она то ли вздохнула, то ли застонала от удовольствия. Аконит тоже не следовало приходить. Ее шелковые косы, тяжело лежавшие на красиво очерченных плечах, конечно же, сразу поразили воображение юного мандарина, который не знал, куда и смотреть. Эта девица сама не понимает, что за непостижимое очарование исходит от нее. Она может сколько угодно хорохориться, воинственно размахивать кнутом — пропитавшая все ее существо кошачья женственность околдовывает мужчин сильнее всякого любовного напитка. Интересно, успел ли мандарин задать прекрасной тюремщице свои вопросы, когда так поспешно убежал вслед за ней? Или же он воспользовался этими минутами, чтобы прочитать ей несколько стихотворений собственного сочинения?

Томно обернувшись, госпожа Стрекоза погладила нежный шелковистый лунный лучик, что играл внизу ее живота. Судья застал ее в момент слабости, и теперь она ругала себя за это: ей не нравилось, когда ее застигали врасплох. Что же почерпнул мандарин из их разговора? — спрашивала она себя. Да еще эта Аконит пришла подлить масла в огонь! В других обстоятельствах она была бы бесконечно рада ее приходу, но в тот день она прекрасно обошлась бы без этой надменной аристократки, которая все и всегда делала по-своему. После ее ухода она в оцепенении рухнула на кушетку и проснулась лишь с наступлением ночи.

Молодая женщина подняла стройную ногу и положила ее на подоконник так, чтобы струящийся с неба поток звездного мерцания омывал все ее тело. Протянув руку, она взяла маленький кошелек из хлопчатобумажной ткани и стала водить им себе по груди, затем вокруг шеи и вдоль широко расставленных бедер. Наконец-то она заполучила то, чего вожделела целую вечность… Со сверкающим взглядом, приоткрыв губы, она медленно развязала шершавый шнурок. Из мешочка высыпались одна за другой пять несказанно прекрасных жемчужин, блеск которых напоминал сияние звезд в морозном воздухе или пламя свечи, пробивающееся сквозь туман. Затаив дыхание, с бешено бьющимся сердцем, госпожа Стрекоза встряхнула кошельком, чтобы достать еще одну жемчужину. Однако мешочек уже выдал все свои сокровища, и она напрасно потряхивала кусочком хлопковой материи — ничего больше не выпало из него в ее раскрытую ладонь.

Луна и звезды невозмутимо продолжали свое вращение в ночном небе, когда, подняв к ним сведенное судорогой лицо и метая взглядом молнии, госпожа Стрекоза взвыла в бессильной злобе:

— Аконит!

* * *

Мандарин ликовал, паря в темно-синей бездне. Ценой немалого усилия он сконцентрирован силы и смог наконец приблизиться к пылающему шару, объятому колеблющимся пламенем. Охваченный восторгом, он уже протянул руку, чтобы коснуться пальцами пурпурных угольев, рассыпающихся вокруг, словно светляки с горящими крыльями, когда пронзительные крики заставили его вздрогнуть.

— Мандарин Тан! Ради всего святого, откройте!

Плохо понимая, где он находится, судья пошарил в темноте блуждающим взглядом. Он лежал на кровати в запыленной одежде, вдали от колдовских огней, завладевших его воображением. Мало-помалу он вспомнил свое давешнее недомогание и удивился, что проспал до столь позднего часа. Крики с той стороны двери становились все настойчивее. Он встал, зажег масляную лампу и, пошатываясь, пошел навстречу нежданным посетителям.

— Минь и Сюань?! Что у вас стряслось? Почему вы будите меня среди ночи? — спросил он недовольным тоном.

Вне всякого сомнения, парить среди пылающих небесных тел куда приятнее, чем созерцать перепуганные физиономии носильщиков паланкина! Минь, обычно такой спокойный, совершенно осунулся и смотрел на него безумными глазами. Сюань же невольно приплясывал на месте, дрожа всем своим костлявым телом и стуча зубами. Что им надо от него в этот неурочный час?

— Господин! — взмолился Минь, которого еще слушался язык. — Взгляните на нас!

И одним движением, словно сговорившись, оба носильщика скинули рубахи, выставляя напоказ свои раны. Вытянув вперед руку, Сюань закрыл глаза, думая об омерзительных отметинах, поднимавшихся до самого локтя. А вдруг гниль уже перекинулась дальше, на плечо? Еще немного, и рука того и гляди отвалится совсем, как крылышко разварившейся курицы. Как тогда ему обнимать женщин? С одной рукой ему будет не обхватить ни одну из своих объемистых подружек. Хотя какие уж тут подружки, без одной-то руки — а может, и без обеих, — он ведь и паланкин тогда носить не сможет. Тут всё просто до боли: нет паланкина — нет бравого вида, а значит, нет и подружек. И при мысли об ожидавших его одиночестве и полной заброшенности он судорожно всхлипнул.

Тем временем его приятель Минь выпятил вперед мускулистый живот, не глядя на него, ибо он и так чувствовал, как плоть его трещит в зубах людоедки-гнили. Грудные мышцы, твердые, как татарский щит, уже истерзаны в хлам; на очереди его знаменитые бицепсы, делавшие из него бога среди носильщиков. Когда эта мерзость сделает свое дело, от него останется лишь горка костей — вроде его друга Сюаня. А с такой жалкой фигурой разве сможет он удовлетворить ненасытную красавицу Глицинию? В досаде он до крови прикусил губу, чтобы не выругаться в присутствии судьи.

— Я весьма польщен, что вы позволили мне насладиться созерцанием вашего отменного телосложения, но разве нельзя было отложить это на потом? — зевая, произнес мандарин Тан и протянул руку, чтобы закрыть дверь.

Потрясенный такой черствостью, Сюань превозмог бившую его дрожь и с трудом выговорил:

— Мандарин Тан! Смотрите, что с нами стало после сражения с полусгнившими мертвецами! От соприкосновения с этими демонами гниль, что покрывала их тела, перекинулась на нас и теперь пожирает нас изнутри!

Однако мандарин продолжал молча смотреть на него, раздраженно изогнув бровь. Тогда в подтверждение своих слов Сюань поднял кулак, и тут его вытянутая физиономия просияла.

— Глянь-ка! — в изумлении воскликнул он. — Я вылечился! У меня на руках ничего нет, эх, значит, я еще поласка… то есть потаскаю паланкин! Братец Минь, проверь-ка, не сожрали ли эти прожорливые твари твои внутренности!

Минь оторопело посмотрел на совершенно здоровую руку друга и с надеждой принялся разглядывать собственный живот. Ни тебе растерзанных мышц, ни тебе вывороченных наружу кишок! Все чисто!

— Не может быть! И я тоже целехонек! — проговорил он, похлопывая себя по твердому, как деревяшка, животу.

— Ладно, теперь, когда вы успокоились относительно ваших тел, предлагаю всем разойтись по кроватям, — вздохнул мандарин, которого все это уже начинало утомлять.

Но носильщики, уязвленные недоверием судьи, не унимались, с мельчайшими подробностями расписывая раны на своем теле и охватившую их при этом зрелище панику.

— Ну и когда же вы обнаружили эти гнойные раны? — устало спросил их мандарин.

— Да сегодня ночью, перед тем как уснуть, — ответил Сюань. — Я ворочался в постели и вдруг увидел на руке зеленоватые пятна. А у Миня такая же гниль покрывала весь живот.

Глядя на простодушные лица носильщиков, мандарин решил, что не может им не верить. Заложив руки за спину, он заходил по комнате, а друзья тем временем удовлетворенно закивали, довольные, что им уделили внимание.

— Сюань, — обратился к нему через какое-то время мандарин, — во время драки мертвец коснулся твоей руки?

— Именно, господин! Я стал удирать — это был, ясное дело, отвлекающий маневр, — а один погнался за мной и долго гонялся, пока все же не повалил на землю. Ну и потерся о мою руку.

— А у тебя, Минь, нападавший дотронулся до живота?

— Да, господин. Я погнался за тем, что напал на Сюаня, и бросился на него. В драке рубаха у меня порвалась, и я почувствовал, как его липкая кожа прикоснулась к моему животу.

Тогда мандарин хищно взглянул на них, и губы его растянулись в ядовитой улыбке. Одним прыжком он подскочил к масляной лампе и быстро задул ее. В окутавшей комнату темноте рука Сюаня и живот Миня засветились зловещим светом.

— Горе мне! — взвизгнул Сюань, перед которым вновь предстало грозное видение гнилых обрубков, в которые превратятся его руки.

— Как же это? — растерянно спросил Минь.

В темноте вспыхнуло пламя — это мандарин Тан снова зажег лампу. И тут же страшные пятна на коже носильщиков исчезли.

— Успокойтесь, Минь и Сюань! — сказал судья. — Эти пятна — всего лишь краска, которая светится в темноте, а те мертвецы — обыкновенные люди, такие же живые, как вы и я!

Носильщики с облегчением вздохнули, но прежде чем они успели что-либо спросить у судьи, в дверь громко постучали.

— Кто это там еще? — удивился мандарин. В приоткрытой двери показалась голова ученого Диня.

— Прошу прощения, что помешал, — весело сказал Динь, указывая подбородком на полуодетых носильщиков, стоявших рядом с его другом Таном. — Прости мне мою фамильярность, Сюань, но мне кажется, что ты малость худоват. Тебе надо бы есть побольше риса, тогда никакие трупы тебе будут нипочем. А вот у тебя, Минь, отличная грудь!

И в подкрепление своих слов ученый хитро подмигнул. Оскорбленный Сюань заскрежетал зубами и быстро накинул на плечи рубаху.

— Когда ты налюбуешься моими людьми, может, соблаговолишь сказать, что же тебя привело ко мне? — устало перебил его судья.

Оторвав наконец взгляд от скульптурной мускулатуры красавца Миня, ученый Динь прислонился к Двери и проговорил тусклым голосом:

— Тебе стоит пойти со мною, Тан. Наш друг Сю-Тунь при смерти.

* * *

Отбросив утомленным жестом падающую на глаза прядь, госпожа Аконит выпрямилась над своим рабочим столом. Она потерла затылок и встряхнула косами, щекотавшими спину. После множества осторожных манипуляций подвешенный на треножнике тигель выдал наконец заключавшееся в нем сокровище. Она погасила пламя, довольная результатом своих трудов. Понадобилось немало корней женьшеня и изрядное количество листьев Platycodon grandiflorum, чтобы составить основу эликсира, который она готовила. Измельчив эти составные части до состояния кашицы, она отжала их через тонкую ткань, получив таким образом сок, к которому добавила сока соевых бобов и мякоти ююбы. Полученную массу она доверила волшебному жару тигля, предварительно запечатав его горлышко грязью, чтобы избежать испарения эликсира. После «времени огня», в течение которого снадобье прошло все двенадцать необходимых стадий разогрева, она собрала петушиным пером уварившуюся в несколько раз золотистую жидкость, из которой теперь можно было готовить лекарство.

Позволив себе короткую передышку, она выглянула в окно. Над маленьким садиком, в котором она знала каждую травинку, каждый листик, сияли звезды, водя медленный хоровод вокруг неподвижной Полярной звезды. От такого совершенства у нее снова захватило дух, хотя она давно уже привыкла к этому зрелищу. С самого детства ночь служила ей преддверьем неба. Как только приставленная присматривать за ней служанка засыпала, оглашая дом своим звучным храпом, она бежала на балкон, чтобы полюбоваться небесной хореографией. Больше всего ее восхищало постоянство, с которым повторялись небесные явления: восход и закат луны на фоне вращающегося звездного неба, звездопад, повторяющийся из года в год в одно и то же время. Ребенком ее приводили в восторг эти блестящие точки, сверкающие ярче камней, что украшали шею ее матери; став же взрослой, она не прекращала попыток постичь разумом то, благодаря чему свершалось это гармоничное движение.

И вот явившийся из заморских стран священнослужитель, чей ум внушал ей невольное восхищение, ответил на некоторые из мучивших ее вопросов. Как и она, он преклонялся перед явлениями природы и стремился понять их механизмы. Он не придавал никакого значения ее отверженности, она же не обращала внимания на его странную внешность, и вместе они вели оживленные беседы, которые заканчивались, лишь когда белая планета занимала свое место на небосводе. Они обсуждали увлекательнейшие темы — от природы приливов и отливов до превращения металлов, сравнивая достижения западного разума и восточной мудрости. Он открыл ей новые точки зрения, показал новые пути, и она с жадностью пошла вслед за ним. Терпеливый француз со своим немного устаревшим китайским языком не задавал вопросов ни о ее прошлом, ни о причинах, по которым она жила той жизнью, которой жила. Ему нужно было лишь говорить с нею о дорогой его сердцу науке да о вере, составлявшей основу его жизни.

Однако на религиозной почве они безнадежно расходились во взглядах. Монах постоянно ссылался на своего бога, который был совершенно безразличен ей, не признававшей иной высшей сущности, кроме природы. Ибо, как сказала она однажды, законы природы едины для всех — богатых и бедных, молодых и старых: одинаково встает и заходит солнце, одинаково набегают и откатываются от берега волны, независимо от того, кто на них смотрит. А разве ваш бог, спросила она тогда, проявляет ко всем людям одинаковую беспристрастность? Иезуит долго не сводил с нее взгляда своих прозрачных глаз — что же увидела она в них: тень сомнения или след сожаления? — а потом сказал: «Нет» — и отвернулся.

Этим вечером, держа в руке флакон с янтарной жидкостью, она вновь вспомнила его бледное, испещренное ржавыми пятнышками лицо под гривой рыжих волос. Она увидела его ледяные глаза, вспыхивающие при улыбке быстрым огоньком. Но в последнее время он улыбался все реже и реже, и его угловатые черты все чаще несли на себе печать страдания. Она снова ощутила под пальцами шершавые раны, которые никак не желали затягиваться. Однажды она сама стерла с них кровь, липкую, словно слизь на спине жабы, и долго не могла отвести испуганного взгляда от этих зловещих пятен, покрывавших израненную спину иезуита.

Оторвавшись от своих мыслей, госпожа Аконит отошла от окна и взяла в руки фаянсовую чашечку с порошком, настолько тонким, что бабочка-поденка своими крылышками могла бы разметать его во все стороны. Она вынула из чашки пестик, которым только что растолкла эту опаловую пыльцу, и рукой, обретшей за долгие годы опытов особую твердость, всыпала порошок в золотистую жидкость, а затем стала смотреть на свет, как он растворяется — будто туманная дымка в солнечном луче.

* * *

Мандарин мчался, как ветер, оставив ученого Диня шагах в десяти позади себя, и вскоре прибыл к дому, где жил Сю-Тунь. Сквозь щель под дверью пробивалась полоска тусклого света, и было видно, как внутри гигантской бабочкой снует чья-то тень. Он вошел без стука, открыв дверь так резко, что чуть не сорвал ее с петель.

— Мандарин Тан! — изумленно воскликнул доктор Кабан, обернувшись на шум. — Я и не думал, что вы придете так быстро. Однако вы зря спешили: чужеземец практически мертв.

Судья обогнул студенистую спину врача, втиснутую в нечто, напоминающее чудовищное платье в цветочек и ниспадавшее ему до щиколоток. Лицо доктора Кабана было одутловато от сна, а дыхание отвратительнее, чем когда бы то ни было. По всей вероятности, он так спешил на помощь к французу, что не успел навести красоту. Единственной данью элегантности в его одеянии были изящные туфли по последней кантонской моде, которые совершенно не вязались с его нелепым ночным нарядом.

— Я хочу видеть Сю-Туня! Пропустите меня! — приказал мандарин, довольно грубо отстраняя его.

Он опустился на колени перед безжизненным телом, которое лежало на постели, неестественно выпрямившись. Мандарин впервые видел его так близко и только сейчас заметил хрупкость его строения, а также длинные песочно-желтые ресницы, окаймлявшие прозрачные веки. Его глаза лихорадочно пробежали по торсу иезуита в поисках малейшего признака дыхания, на какое-то мгновение задержались на шее, чтобы уловить биение артерии, и наконец остановились на левом запястье. Сквозь наложенную наспех повязку пробивалась единственная капелька крови — маленькое коричневатое пятнышко на белой ткани, напоминание об огромной луже, темной и липкой, разливавшейся под письменным столом. Мандарин стоял перед обескровленным телом и чувствовал, как его захлестывает волна запоздалого раскаяния: несмотря на связывавшую их дружбу, он все же держал этого человека под подозрением, не имея против него никаких существенных улик. Как же исправить это зло, которое отныне будет преследовать его вечным упреком?

Мандарин поднял полные отчаяния глаза на доктора, который тем временем преспокойно щелкал тыквенные семечки, завалявшиеся в кармане его одеяния.

— Есть ли надежда спасти его? — спросил он сдавленным голосом. — Повязка, похоже, остановила кровотечение.

— Да вы что! — ответил врач, при этом изо рта у него вылетела недожеванная семечка. — Из него же почти вся кровь вытекла, когда слуга обнаружил его и сообщил ученому Диню. Повязка, которую вы видите, абсолютно бесполезна.

В подтверждение своим словам он резким движением сорвал тряпку, обнажив разрез на запястье француза. Лезвие, что валялось теперь на полу, прорезав живую плоть, оставило рану, через которую хлынул поток крови.

— Теперь, когда кровотечение остановлено, он, конечно, скоро придет в себя, — продолжал мандарин, не желая слушать, что говорит ему доктор Кабан.

— Не думаю, что это произойдет так скоро. Пульс крайне слабый, и вообще, это чудо, что у него все еще бьется сердце. Увидев его в таком состоянии, я бы давно констатировал смерть, если бы не эта слабая искорка жизни, что все еще теплится в нем, несмотря ни на что…

— Странно, что он сделал над собой такое. Насколько я понял, его религия крайне отрицательно смотрит на любую попытку лишить себя жизни.

Эти слова произнес Динь, который все это время стоял у стены, прижимая руку к правому боку, чтобы унять колющую боль.

Доктор Кабан проницательно взглянул на него и принялся хлопотать вокруг Сю-Туня. Бесцеремонно раскрыв монаху рот, он внимательно осмотрел его изнутри. Через несколько мгновений он взвизгнул от возбуждения и, лихорадочно перевернув тело, сорвал с него сутану. В свете масляной лампы стали видны красные раны, во множестве покрывавшие спину Сю-Туня. Мандарин и Динь вскрикнули: знакомые им уже кровавые «цветы» словно разрослись, рассыпавшись теперь по всей коже.

— Ваше любопытное замечание навело меня на одну мысль, ученый Динь! Если иезуит действительно не должен покушаться на свою жизнь, возможно, он был к этому принужден?

— Вы полагаете, что его пытались убить? — воскликнул пораженный Динь.

— Нет, этого я утверждать не могу, но давайте представим себе, что он был во власти сильнейшей меланхолии, лишившей его воли к жизни…

— Постойте, доктор Кабан! — вмешался мандарин. — Вы же не хотите сказать, что эти раны связаны с его вынужденным воздержанием и невозможностью продолжить свой род?

— Конечно нет, — спокойно отвечал врач. — Но что, если это подавленное состояние вызвано наркотиками?

— Так что, Сю-Тунь был отравлен?

Мандарин и Динь переглянулись.

— На это вполне могут указывать обнаруженные мной симптомы. Видите эти язвочки на внутренней стороне губ и на деснах? А кожные поражения, свидетельствующие о попадании внутрь организма вредных веществ?

— Нам давно уже известно о существовании этих изъязвлений, — возразил мандарин. — Мы связывали их с жарким климатом, который Сю-Тунь очень плохо переносил.

— Тем более что он любил сверкающие наряды, затканные золотыми нитями, которые раздражают кожу. Кто не знает, что шершавая, влажная одежда приводит к образованию прыщей?

Доктор помахал цветастым рукавом и облизал зубы.

— Это только, наоборот, подтверждает мою гипотезу. Все говорит о том, что яд вводился ему регулярно, отсюда и масштабы поражений.

Перейдя от слов к делу, доктор поскреб ногтем один волдырь и понюхал выступивший на нем гной. Затем наморщил нос и с этой гримасой тем же ногтем принялся расщеплять очередную тыквенную семечку.

— Но каким образом он мог быть отравлен? При непосредственном контакте? Например, через царапину? — спросил Динь.

— Ни в коем случае! — яростно жуя, отозвался доктор. — Поражения полости рта указывают на то, что ваш друг принимал ядовитое вещество с пищей или питьем.

Мандарин молчал, нахмурив лоб. Мысль об отравлении не приходила ему раньше в голову, и теперь в мозгу у него медленно складывалась неприятная гипотеза, от которой он с радостью отмахнулся бы. Однако он должен был внести ясность в это дело, каковы бы ни были последствия.

— Вы определили, какой именно это был яд?

— Нет, я пока не располагаю достаточными данными. Вариантов — масса, и мне нужны дополнительные указания, чтобы высказаться определеннее.

Ученый Динь, обессиленный недавней пробежкой, взял стоявший в луже крови стул и в изнеможении рухнул на него. Произошедшее потрясло его до глубины души. В ушах у него все еще стояли собственные нелестные высказывания в адрес монаха — уж лучше бы он их тогда проглотил! Теперь, когда Сю-Тунь лежал тут перед ним, неподвижный и вне каких бы то ни было подозрений, эти слова выглядели злобной клеветой. Чего бы он только ни дал, чтобы получить прощение за былую жестокость.

— Возможно, вы сочтете мою мысль слишком дерзкой, — нерешительным голосом начал Динь, — но я слышал, что в Китае Сю-Тунь был принят в доме одного престарелого мандарина. Насколько я помню, он уехал оттуда после смерти хозяина, а затем из-за кораблекрушения попал к нам в город.

— Это правда, он мне сам рассказывал, — кивнул мандарин. — И что?

— Ну, ходили слухи, будто тот старик умер при странных обстоятельствах.

Доктор Кабан изящно поковырял мизинцем в ухе. Затем наклонил голову, чтобы вытащить оттуда восковой шарик.

— Это не сплетни, — подтвердил врач, рассеянно разминая шарик пальцами. — Историю этого китайского мандарина мне рассказывал один коллега, она стала хрестоматийным случаем.

Услышанное пробудило любопытство мандарина Тана, и он захотел узнать подробности.

— От чего же умер благодетель Сю-Туня?

— Мой собрат рассказал не очень много. Единственное, что мне известно, так это то, что труп его вызвал огромный интерес у медиков. Но по какой именно причине — я не знаю.

Однако Динь, оказывается, еще не все сказал.

— Ходили слухи об отравлении…

— Как? — удивился судья. — Старик тоже пал жертвой яда? Если это так, то не имеем ли мы сегодня дело с тем же самым ядом? Доктор Кабан, вы говорили, что наркотик поступал в организм регулярно, а могло ли быть так, что он был введен во время пребывания Сю-Туня в Китае, но подействовал только сейчас?

Врач поразмыслил минутку, роясь в карманах в поисках чего-нибудь съедобного.

— Возможно, ибо китайцы славятся своим умением дозировать эти вещества таким образом, чтобы воздействие их ощущалось постепенно…

Мандарин задумчиво посмотрел на распростертое бледное тело монаха, который едва дышал. Сколько еще времени он продержится? Если они так и будут стоять здесь без дела, сердце иезуита в конце концов сдаст. Правда, оставалась еще последняя возможность помочь ему…

— Доктор Кабан, если речь идет об одном и том же яде, могли ли бы вы определить его происхождение, обследовав тело того старого мандарина? — спросил он, настороженно следя за реакцией врача.

Тот же, скрестив на объемистой груди руки, задумался. Ему представлялся случай поближе познакомиться со знаменитым трупом, ставшим притчей во языцех в медицинской среде. Собрав новые данные, он, вероятно, смог бы определить характер яда и даже назвать вещество, что, в свою очередь, стало бы прекрасным поводом показать всем свое мастерство. А определив ядовитое вещество, он уж сможет получить противоядие — а там, глядишь, и какой-никакой гонорар за труды.

— Я ничего не могу обещать, господин судья, но смею надеяться, что сопоставление обоих случаев позволит мне определить яд и найти противоядие.

Это было именно то, чего ожидал мандарин Тан. Вскочив на ноги, он объявил голосом, дрожащим от надежды:

— В таком случае, доктор Кабан и Динь, у вас есть несколько часов, чтобы собраться. Завтра на рассвете мы едем в Китай!

Город только еще просыпался, когда во двор тюрьмы торопливо вошла молодая женщина в сером платье. Подобрав изящным движением шелковый подол, чтобы не испачкать его, она перешагнула валявшийся в белой пыли разбитый кувшин. Из ветхих строений, изъеденных мхом и лишайником, доносились первые звуки, свидетельствовавшие о пробуждении их обитателей: в женском отделении слышались крики и ругань заключенных, ссорившихся из-за гребня или тазика с водой для умывания. Подняв глаза к окнам, из которых выглядывали заспанные лица, молодая женщина тщетно отыскивала ту, ради которой пришла.

— Госпожа Стрекоза! Чему обязаны столь ранним визитом?

Она быстро обернулась и оказалась лицом к лицу с главным стражником, который испытующе смотрел на нее. Несмотря на притворное раболепство, весь вид его выражал явное недоверие.

— Я пришла к госпоже Аконит. Кажется, она рано приходит на службу, — высокомерно ответила посетительница.

Лицо стражника исказила глумливая ухмылка.

— Только не сегодня! Разве муж вам ничего не говорил?

Она промолчала, чтобы скрыть неведение. В чем дело? Неужели ее калека-муж что-то скрывал от нее? А этот наглый подлипала с явным удовольствием умалчивает о главном.

— Ах, меня зовут! — лицемерно заизвинялся мужчина. — Ночная бригада заключенных возвращается после работ, мне надо произвести досмотр. А то еще, чего доброго, кто-нибудь протащит оружие под своими тряпками…

И правда, к баракам, ссутулившись, шли несколько совершенно обессиленных мужчин и женщин. Под присмотром надзирательницы женщины вошли в главное здание, а охранник тем временем принялся досматривать мужчин. Глядя на этот обыск, сопровождавшийся почти полным раздеванием, госпожа Стрекоза поморщилась от отвращения. Мужские тела, покрытые дряблой кожей, с отвратительного вида отростками, были оскорблением ее эстетическому чувству. Она в негодовании развернулась и пошла прочь. У нее было о чем расспросить своего мужа-скопца, которому неплохо было бы запастись подобающими ответами.

* * *

— Осторожно, ученый Динь! — закричал доктор Кабан, натягивая поводья своей лошади и глядя, как в пропасть катятся обломки скалы. — Не стоит скатываться в овраг, наподобие какого-нибудь булыжника. Боюсь, мы не сможем вам помочь, учитывая, сколько здесь колючек и острых камней. Сколько раз уже на склонах находили бедолаг, свалившихся вниз по неопытности. Обычно от них не остается ничего, кроме скелета. Сначала птицы не спеша выклевывают им глаза — а разве мы сами, когда едим жареную рыбу, не любим полакомиться ее глазами? — потом в дело вступают полчища прожорливых насекомых, которые бодро разделываются с внутренностями и мышцами.

— Вы рассказываете такие приятные вещи, доктор Кабан! — язвительным тоном осадил его ученый, впиваясь острыми коленками в бока своей кобылы и обхватив ее шею обеими руками. — Хотя, слушая ваши забавные истории, я не совсем уловил, в каком порядке происходит разделка туши: сначала внутренности, потом глаза или наоборот?

Радостно взвизгнув, врач обернулся к нему:

— Не волнуйтесь! Все произойдет одновременно: если вы боитесь увидеть собственными глазами, как жучки-паучки будут заползать к вам под кожу, будьте спокойны — птицы выклюют их вам в два счета.

— Это все мандарин со своими скороспелыми решениями! — мрачно заявил Динь. — Вечно торопится, как какой-то безмозглый мальчишка! Чтобы спасти одного друга, он приносит в жертву жизнь другого, причем самого лучшего. Разве нельзя было ехать в Китай обычной дорогой? Нет! Куда там! Он тащит нас каким-то «кратчайшим» путем — так ему кажется разумнее.

— А вот и наш отважный путешественник скачет обратно! — сказал доктор Кабан, устремляясь навстречу судье.

— Ну что же вы так ползете? — возмутился мандарин. Растрепавшиеся волосы хлестали его по плечам. — Не время болтать, нам надо до начала темноты стать лагерем. А дорога оказалась гораздо лучше, чем я ожидал. Так что мы сможем приберечь силы для перевала.

Это было уже слишком! Ученый взорвался:

— Послушай, каждая наша совместная поездка оборачивается смертельной опасностью для моего хрупкого организма! Неужели нельзя без этого? Стоит мне поддаться твоим гениальным идеям, и я то оказываюсь на костлявой спине этой клячи, то в какой-то дыре под боком у слона!

При этих словах доктор Кабан резко обернулся, подозрительно сдвинув брови.

— Когда это вам, ученый Динь, пришлось находиться в обществе слона?

— Да так, старая охотничья история, — быстро соврал мандарин, испугавшись ссоры. — Хорошо, я согласен: дорога нелегкая, извилистая, и в пропасть свалиться можно. Но интуиция подсказывает мне, что нам следует ехать именно этим путем, если мы хотим засветло добраться до привала.

— Интуиция! — проворчал Динь. — А карта?

— Да, карты у меня нет, а компас я забыл взять, — согласился его друг. — У меня не было времени, чтобы как следует подготовиться к поездке.

— В общем, меня мало удивляет, что искатели приключений и прочие изыскатели, вроде мужа госпожи Аконит, гибнут без следа в этих проклятущих горах, — произнес ученый Динь, обводя рукой окружавший их дикий пейзаж.

Из нагромождений скал, серых, как сталь, поднимались полуразрушенные пики. Целые стены падали в бездну, истерзанные неустанными ветрами. То и дело воздух сотрясался от шума обвала, вызывавшего желание поскорее найти какое-нибудь укрытие. На смену пышной растительности, окружавшей их в начале путешествия, постепенно пришли мелкие кустарники, скрюченные и корявые от постоянного сопротивления ветру. В небе кружили хищные птицы, время от времени заслоняя крыльями клонившееся к закату солнце. Их гигантские тени, парившие в вышине, лишь усиливали общее впечатление одиночества и заброшенности.

— Раз уж мы все равно остановились, давайте устроим привал, чтобы немножко подкрепиться, — предложил доктор Кабан.

Он извлек из кармана несколько пухлых пирожков и с удовольствием впился зубами в один из них, даже не подумав угостить спутников.

— Доктор совершенно прав, — согласился ученый Динь, у которого живот подвело от голода. — Вон он уже уплетает за милую душу свое сало. А что вкусненького есть у тебя в котомке, мандарин Тан?

Судья с облегчением вздохнул и вытер лоб. Слава богу, ему удалось поднять боевой дух в своем немногочисленном войске, а уж для укрепления согласия в рядах он был готов на всё — даже поделиться с товарищами жаренными в масле оладьями и рисом со свиными шкварками.

* * *

Скопец Доброхот, приглаживая редкие волосы, всовывал ноги в парчовые туфли, когда в дверь постучали. Он пошел открыть дверь, но, проходя мимо зеркала, не мог удержаться и не окинуть кокетливым взглядом свою фигуру. Несмотря на тучность, он находил свою внешность скорее приятной, хотя злые языки и сравнивали его частенько с ленивой ящерицей — всё из-за тяжелых, полуопущенных век. Сам же он считал, что мясистые веки придавали его взгляду обольстительную бархатистость, на которую так падки женщины — пусть даже в конечном счете все его посулы не имели последствий. Он думал, что его жене Стрекозе в глубине души должна была нравиться его ящеровидная внешность — не зря же она выбрала его из целой толпы претендентов, один мужественнее другого. Эта мысль наполнила его довольством, и он открыл дверь жестом, исполненным чувственности.

— Доброхот! — холодно произнесла госпожа Стрекоза, без церемоний входя на его половину. — Я слышала, что Аконит не пошла сегодня утром в свою тюрьму, а этот наглец главный надзиратель в ответ на мой вопрос сказал, чтобы я обратилась за разъяснениями к тебе. Так что все это значит?

Согнув спину, скопец отступил назад, к прикроватному столику. Почему жена всегда так резка с ним? В белоснежном платье, затканном летящими цаплями, она пылала яростью.

— Да ничего серьезного, правда. Вчера вечером Аконит сказала мне, что собирается прекратить работу в тюрьме, поскольку у бродяг, с которыми она связалась, скоро кончается договор на землепользование. Ты же знаешь, что город предоставляет им землю сроком всего на год, а потом они должны искать себе новое место для жилья. Ну, а коль скоро эта красавица не баламутит народ, мне, как ее поручителю, и сказать-то нечего…

— Как?! Аконит собирается покинуть город, а ты мне ничего не говоришь? — пронзительным голосом воскликнула Стрекоза.

— Не бойся, дорогая, городские заключенные останутся под надежным присмотром, никаких беспорядков не будет. Я думаю, надзиратель уже присмотрел тюремщицу с мужским характером, чтобы держать их в узде.

Он изобразил подобие улыбки и прикрыл веки в надежде смягчить ее своим бархатным взглядом.

— При чем здесь тюрьма? — спросила жена, обращая в прах все его попытки угодить ей. — Мне просто необходимо увидеть эту суку Аконит!

— Ну тогда тебе надо сходить в поселок, где живут бродяги, — может, она еще там.

— Вот первое умное слово за день! — отозвалась госпожа Стрекоза в досаде, что из-за волнения сама не подумала об этом.

Она раздраженно огляделась, переводя взгляд с постели, еще хранившей отпечаток тела ее мужа, на его уродливое белье, висевшее на ширме. Скопец Доброхот стоял, прислонившись к столику, который больно врезался ему в нижнюю часть спины, и жалел, что не успел прибрать свои вещи, оскорблявшие чувства его жены.

— Проходя мимо здания суда, я отметила, что там царит невероятный беспорядок: стражники, которым платят за более-менее достойный вид, небрежно подпирают стены и зубоскальничают, отпуская сальные шуточки, — сказала госпожа Стрекоза с негодованием в голосе. — Только неучи находят удовольствие в скабрезностях! Я не удивилась бы, если бы оказалось, что нашего судьи нет в городе.

— Нет в городе? Как это? — заволновался господин Доброхот.

Его жена, пожав плечами, внимательно посмотрела на мужа.

— Ну, может быть, расследования заставили его выехать за пределы города. Тебя это как-то волнует? Мне казалось, ты боишься, как бы он не оказался слишком любопытным.

— Ну, в этом смысле, мне кажется, я ответил на все его вопросы и предоставил ему столько информации, сколько ему и не снилось! Я вот только думаю, что же за судью такого получили горожане? Разве его место не среди своих подопечных?

— Ну знаешь! — непринужденно ответила жена. — Он ведет одновременно столько дел, стоит ли удивляться, что он все время носится туда-сюда, словно щенок, которому бросают кусочки сала?

* * *

Носильщики бежали крупной рысью, и им казалось, что они совершают увеселительную прогулку. Несколько дней назад они предложили свои услуги — если бы они только знали тогда, какими нечеловеческими страданиями это обернется! — одному врачу, что был тучнее беременной коровы; кроме того, изо рта у него так воняло, что они чуть не попадали замертво. После такой тяжести им пришлось несколько дней приходить в себя. Кое-как залечив вывернутые колени и растянутые сухожилия, они дали себе слово впредь смотреть хорошенько, чтобы клиент весил не больше молодой свиньи. Поэтому, когда сегодня на рыночной площади их окликнула молодая женщина с гордой повадкой, они не раздумывая бросились к ней, всем своим видом выражая готовность услужить.

— В поселок бродяг! — приказала она, даже не взглянув на их мускулистые ноги.

Немного разочарованные, они тем не менее бодрым шагом отправились в указанном направлении, ибо их пассажирка весила не больше курицы с цыплятами. Они успели заметить изящество лодыжки, показавшейся из-под подола платья, и оценить тонкую кость, выдававшую в ней знатную даму. Наконец-то! Это не какая-то там распустеха! Довольные судьбой, они пару раз попытались завести с ней разговор о погоде, но молодая женщина хранила ледяное молчание.

Когда они добрались наконец до поселка, женщина ловко соскочила с носилок на землю и велела им ждать. Они увидели, как она пробирается среди пустых лачуг.

— Что такой прекрасной госпоже делать среди бродяг? — пробормотал первый носильщик, совершенно лысый мужчина, отпустивший для разнообразия длинную козлиную бородку. — Если она и с ними поведет себя так же надменно, как с нами, ей тут никто чая не предложит.

— Тем более что поселок, кажется, совершенно пуст, — добавил его товарищ, усаживаясь на придорожную траву. — Ни тебе паршивой собаки, ни хилого кота. Видать, бродяги оставили эти земли. Только бы они не подошли ближе к городу!

— Похоже, они забрали с собой весь свой урожай, — заметил лысый, показывая на перекопанные участки земли. — Всяко лучше, чем обворовывать сады приличных людей. Надо же и городским воришкам что-то оставить: недаром говорят, что украденная еда вкуснее!

Удобно растянувшись в тени баньяна, они смотрели с холма, как их клиентка порхает внизу там и сям. Рукава ее развевались, словно воздушные крылья, когда она перебегала от хижины к хижине, нигде не находя ни живой души. Открывая наугад двери и окна, то и дело ныряя внутрь покинутых жилищ, она, судя по нетерпеливым жестам, была вне себя от гнева.

— Смотри-ка, нашей дамочке что-то не нравится, — ухмыльнулся лысый, зажав в зубах травинку. — Не знаю уж, что она там ищет, но, похоже, она этого не находит.

— Может, несколько сладких картофелин да пару тыквин? — предположил его напарник, лениво вытягивая ноги. И, продолжая наблюдать за беготней молодой женщины, они прыснули от смеха. Та же, уперев руки в бока, громко закричала, а потом в отчаянии бросилась обследовать свинарник и сарай. Несколько раз она останавливалась перед домиком, увитым диким виноградом и цветами, и звала, звала кого-то, но никто не откликался на ее зов.

— Хозяйка-то прямо ходуном ходит, — заметил лысый. — А что, ей даже идет: гляди, как красиво подпрыгивают у нее на плечах растрепавшиеся волосы.

— Точно, как у тебя, когда ты несешь носилки, — откликнулся его товарищ, похрустывая пальцами ног.

— Хорошо, что, когда она нас нанимала, ей не было известно, что поселок пуст!

Вскоре, устав от поисков, молодая женщина поднялась наверх. Брови ее были сурово сдвинуты, а губы побледнели от гнева. Носильщики проворно вскочили на ноги, вновь всем своим видом выражая крайнее почтение.

— Госпожа, вы так и не нашли никого, кто бы вас принял? — с притворной почтительностью спросил лысый.

И, поскольку дама продолжала хранить высокомерное молчание, его напарник в тон ему добавил:

— Да, бывают же такие: обращаются с людьми как с каким-то сбродом!

* * *

В комнате Сю-Туня было темно, как в могиле. Задернутые шторы не впускали туда лунный свет, и лишь по едва различимому дыханию, слабее мышиного вздоха, можно было догадаться, что в комнате кто-то есть.

В темноте вспыхнула искра, и госпожа Аконит повернулась к постели. Монах лежал на спине, скрестив на груди руки, неподвижный, словно труп. Молодая женщина успокоилась — слава богу, благодаря знакомому слуге ей удалось проникнуть в комнату. Он же и сообщил ей о том, что его хозяин при смерти. И тогда она поняла, что не зря трудилась все это время.

Женщина бесшумно подошла к кровати и вгляделась в лицо француза. Отсутствие на нем голубых глаз, скрытых под опущенными веками, взволновало ее до боли. Для нее это были двери его духа, и она не раз пользовалась ими, и вот теперь они закрыты. С удивительной нежностью она отвела со щеки монаха вьющуюся прядь и осмотрела бледную рану на его запястье, которую не стали перевязывать во избежание заражения.

Выпрямившись, она глубоко вздохнула; взгляд ее был тверд. Она только что предала старую дружбу и готовилась теперь скрепить свое предательство. Но разве дружба может перевесить это новое чувство, смутное и неуловимое, которое она отказывалась назвать по имени?

Медленно достала она из кармана флакон. Опустившись на колени перед безжизненным телом монаха, тепло которого она едва ощущала, молодая женщина приподняла ему голову, осторожно открыла рот и медленно влила туда желтоватый напиток.

Сделав свое дело, она поднялась и в последний раз взглянула на распростертого перед ней человека, запечатлевая в памяти его неподвижный образ. Загасив свечу одной рукой, другой, словно нехотя, она провела по ледяному лбу иезуита. Затем вышла из комнаты.

* * *

— Тан, дай же нам поспать! — ворчал Динь, зябко кутаясь в бахромчатое одеяло. — Ты чуть не угробил нас своим «кратчайшим» путем, так хоть сейчас полежи спокойно!

Мандарин Тан, который все это время шумно ворочался в своем углу, приподнялся на локте.

— Все эти события будоражат мне кровь, мне никак не уснуть. Наверно, все дело в живительном горном воздухе или в звездном сиянии, льющемся с небес. Смотри, сколько сегодня звезд на небосводе: звездные чудовища и всякие чудеса так и несутся в потоке Серебряной Реки…

— Слушай, если тебя так чарует природа, сочиняй свои стихи, только молча. Мы же, утомленные и приземленные, хотим одного — отдохнуть! Посмотри на доктора Кабана: вон он — свернулся клубочком и стоически старается перейти в бессознательное состояние. Пойми ты, что своей болтовней ты мешаешь нам обрести покой и безмятежность.

С этими словами Динь повернулся к другу спиной, надеясь таким образом заставить его замолчать.

— Согласен, — отозвался мандарин, возбуждаясь пуще прежнего. — Но только и ты согласись, что эта поездка в Китай позволяет нам, отстранившись от городской суеты, обдумать хорошенько наши дела. Возьмем для начала эти бумажки, что подсунул нам скопец Доброхот. Что интересного ты там обнаружил?

Ученый, пораженный, снова повернулся к нему лицом.

— Как?! Ты собираешься расспрашивать меня, и это в час, когда все упыри мира вылезают из своих нор, чтобы отрывать головы бедным людям? Хватит того, что ты заставил меня целый вечер рыться в этих нудных списках!

— Должно быть, я переоценил твою память, — разочарованно вздохнул судья. — В общем-то, я так и предполагал, что там не может быть ничего особенно интересного. Коммерция, только и всего.

И он отвернулся, натянув одеяло до самого подбородка. Задетый за живое ученый возмутился:

— Как бы не так, Тан! Мне с моим аналитическим умом удалось обнаружить в этом нагромождении кое-какие постоянные величины и кое-какие закономерности.

Мандарин, не раскрывая глаз, подавил зевок, а Динь быстро добавил:

— Представь себе, наш скопец позволил вывезти из страны довольно много металлов и разного сырья — золота, серебра, селитры, серы, — да еще немало древесины ценных пород. Наши природные богатства явно пользуются за морем большим спросом.

— Ах вот как? Очень интересно! — воскликнул мандарин. — А поскольку эти вещества нельзя вывозить без разрешения самого императора, то очень возможно, что скопец преступает закон.

— Это подтверждают цифры: грузы отправлялись всегда в разное время и всегда в небольших количествах. Мне понадобилось прошерстить сотни бумаг, чтобы обнаружить этот факт. Господин Доброхот очень старался не привлекать внимания к тому, что он вывозит.

Мандарин Тан сел на своем ложе, одобрительно кивая.

— Молодец, Динь! Отличная работа! С такими данными мы сможем легко поймать нашего приятеля скопца. Надо будет, возможно, еще посмотреть, не замешан ли он тем или иным образом в деле о кораблекрушении — оно ведь тоже касается вывоза грузов. Ну а что относительно ввозимых товаров? Скопец и там проявляет такую же скрытность?

— Скажем так: он выказывает особое предпочтение предметам роскоши. Судя по всему, его заказчики обладают тонким вкусом и толстыми кошельками. Во всяком случае, дорогие ткани и самые разнообразные ароматы ввозились сюда не один раз. Очевидно, у нас имеются большие любители изысканных драгоценностей: я нашел упоминания о перламутровых ожерельях, лазуритовом скипетре, браслете с семью жемчужинами, перстне с белым халцедоном, диадеме с рубинами, — выпалил на одном дыхании Динь запомнившиеся ему названия.

— Отлично! — воскликнул мандарин. — Теперь мы знаем, что через наш порт проходят большие ценности, а не только провизия и ароматы. Интересно узнать, кто заказывал все эти украшения…

— Ну а ты продвинулся как-нибудь в деле о кораблекрушении?

— Трудно сказать. Есть одна странная вещь: рассказывая мне о тех арестантках, госпожа Аконит сказала, что у них была лихорадка, которую они подхватили, когда были в бегах. А вот портовый врач, осматривавший их перед посадкой на судно, утверждает, что видел на их теле какие-то желваки.

— Ну и что из того? Лихорадка, желваки — все равно они были больны.

— Да, но почему она это отрицает?

— Чтобы ее не обвинили в том, что ее подопечные содержатся в грязи, что тюрьма — рассадник вшей, а может, и чумы, — предположил ученый.

— Надо сказать, что это не единственное, чем меня заинтриговала эта молодая женщина. Вспомни, как я следил за Сю-Тунем до нашего с ним отъезда и дошел за ним до самого поселка бродяг. Той ночью я видел, как госпожа Аконит подала ему стакан вина, всыпав в него предварительно какой-то черный порошок. А что, если в этом безобидном факте кроется преступление?

— Ты хочешь сказать, что подозреваешь ее в отравлении Сю-Туня? Но зачем ей это было надо?

— Не знаю, но, возможно, их связывала какая-то тайна, о которой мы ничего не знаем…

Ученый с интересом наклонился вперед.

— Может, что-то плотское?

— Я этого не говорил! — проворчал мандарин.

— В любом случае госпожа Аконит — даоска, а потому должна быть против любого активного действия, в том числе и отравления. Эти паразиты на теле общества никогда не участвуют в политической жизни, проявляя прискорбную пассивность, — произнес ученый, следя за реакцией примерного конфуцианца.

— Все это так, но знай, что госпожа Аконит не входит в число этих прихлебателей. Она утверждает, что принадлежит к последователям Мо-цзы.

Глаза ученого сверкнули, и он присвистнул.

— Надо же как интересно! Это ей идет гораздо больше: я всегда думал, что такой тигрице бездействие должно быть не по нраву. Кроме того, она и по другим статьям отлично вписывается в учение Мо-цзы. Само имя Мо — не настоящее, а означает человека, имеющего позорную татуировку, которую делают некоторым осужденным, навсегда становящимся рабами. А разве наша красавица не присоединилась к бродягам из-за обвинения в убийстве своего господина и повелителя?

— Ладно, ладно, ее вина в смерти мужа никогда не была признана официально, — возразил мандарин. — Хотя твое замечание об имени Мо полнее справедливо, даже если она и сама избрала после суда судьбу добровольной изгнанницы.

— Мо-цзы… — как бы про себя задумчиво повторил ученый. — Странная фигура, мечтатель, защищавший мир с оружием в руках. Он хотел убедить правителей не посылать войска на завоевание маленьких беззащитных стран. Надо было обладать особым мужеством, чтобы выступать с таким предложением в Китае с его вечной страстью к завоеваниям.

Мандарин Тан перебил его, нетерпеливо прищелкнув языком:

— Главное в том, что Мо-цзы противостоял великому Конфуцию, хотя в молодости и был его учеником. Можно ли представить себе подобную неблагодарность?!

Зная, что ему не удастся убедить мандарина Тана в том, что противник Великого Учителя мог быть прав, Динь сменил тему разговора.

— Я должен был бы извиниться перед Сю-Тунем за то, что подозревал его в этой истории, — сказал он с виноватым видом. — Я все прикидывал, какой интерес он мог извлекать из оборота ценностей, и вот теперь он при смерти, и мне так жаль…

— Не печалься, мы его спасем, как только доктор Кабан найдет противоядие той отраве, что его убивает. Хорошо еще, что город, в котором жил тот китайский мандарин, находится у самой границы. Если я не ошибаюсь в расчетах, завтра утром мы будем там.

— Интересно, дорого будет сшить себе у китайцев костюм? — проговорил Динь. — Я слышал, что на юге Китая очень оригинальная мода, в том смысле, что они сочетают классический стиль с некоторыми варварскими тенденциями. Неплохо было бы пошить себе такую куртку, фиолетового шелка с воротником из леопардового меха, со складочками, вроде сиамского саронга, но при этом строгого покроя, как кимоно. Вот было бы шуму на официальных банкетах!

Ученый повернулся к мандарину, чтобы узнать его мнение, но тот, вытянувшись во весь рост, спал крепким сном.

— Нет, вы только поглядите на этих оборванцев! — воскликнул доктор Кабан, презрительно скривив рот, и показал подбородком на группу тащившихся по обочине нищих. — Они выглядят еще более отсталыми, чем наши крестьяне. Подумать только, и у этих китайцев хватило наглости напасть на нас, да еще и поработить!

— Да, годы рабства были тяжелы и унизительны, — согласился мандарин Тан. — Но не будем забывать, что бесчестие было смыто кровью в героических битвах, имена которых навеки вошли в историю.

— Батьданг, Лам Со, — подхватил ученый Динь. — Сестры Чунг, Ли Бон, Нго Кюйен и Ле Лой обрели бессмертие в борьбе против китайских и монгольских завоевателей. Свобода досталась дорогой ценой.

— Да, наш народ был беден и плохо вооружен, однако ему удалось одержать верх над великаном благодаря хитрости и прекрасному знанию местности. Как говорит пословица? «Сильный берет силой, а слабый — хитростью». И пусть эти уроки послужат на пользу будущим поколениям! — сказал врач, гордо вскинув голову.

Так беседовали трое путников, перейдя границу. Пробираясь окольными путями (это стоило ученому Диню всего двух падений с лошади, врач же отделался легким испугом), они избежали встречи с китайскими пограничниками и теперь спокойно смешались с пестрой толпой торговцев и крестьян, направлявшихся в город. По правде говоря, они ничем не отличались бы от представителей местного населения, если бы не язык, которым они пользовались, чтобы свободно делиться своими впечатлениями.

— На самом деле китайцы, даже убрав из нашей страны свои войска, продолжают оказывать давление в торговле, — заметил ученый. — На юге все самые богатые купцы — китайцы по происхождению. Надо признать, что в этом они нас превосходят.

— Как вы можете так говорить, ученый Динь! — сварливым тоном возмутился доктор Кабан. — Эти ловкачи умудряются вывозить из страны материалы, которые и нам самим жизненно необходимы. За последние месяцы я с ног сбился, пытаясь отыскать кое-какие вещества, необходимые для моей профессиональной деятельности: плоды терминалии, желчь питонов, аурипигмент, кварц, гипс… Ни в одной лавчонке в городе — ничего! Бездельник аптекарь утверждает, что все это пользуется огромным спросом за границей, где люди готовы платить гораздо больше, чем местные докторишки. Но, послушайте меня, по-моему, нас просто опять поимели, как в старые добрые времена китайского владычества!

— Ну-ну, доктор Кабан, — вмешался мандарин. — Ведь, наверно, можно выйти из положения, заменив одни продукты на другие, вы просто не подумали об этом?

— Вы, конечно, имеете в виду земляных червей и помет летучих мышей? — язвительно поинтересовался врач. — Все, что служит укреплению и омоложению организма, отправляется в дальние края.

Ученый Динь, восседавший на своей кобыле в весьма рискованной позе, поддакнул:

— На этот раз я совершенно согласен с любезнейшим доктором: не далее как вчера вечером мы выяснили, что от нас уплывают даже ценные минералы.

При приближении к городу толпа стала заметно сгущаться. Хотя Южные ворота и были распахнуты настежь, проходя через них, людской поток становился плотнее и скорость его замедлялась. Кроме того, путники то и дело останавливались, привлеченные видом лотков, ломившихся от спелых фруктов и различных жареных вкусностей, и задерживали всеобщее движение.

— Похоже на собачатину на вертеле, — весело сказал доктор, указывая пальцем на костерок, над которым вился соблазнительный дымок. — Что бы там ни говорили об этих китайцах, в еде они знают толк.

— Да, этого у них никто не отнимет, — согласился мандарин Тан, для которого потрескивание поджаривающегося сала было сейчас сладчайшей музыкой.

Когда стражник потребовал у них назвать себя, они перечислили свои имена, однако своего звания мандарин не упомянул, сочтя это излишним для неофициального визита. Услышав почтительные нотки в голосе служителя, который по их выговору узнал в них образованных людей, они дружно порадовались своему китайскому произношению.

— Вы не знаете, где находится дом престарелого мандарина, что принимал у себя недавно французского монаха? — спросил мандарин Тан.

— Да, господин, — уважительно ответил стражник, — я знаю резиденцию мандарина Чженя. Это большой дом в конце аллеи, усаженной софорами. Вы сразу заметите его.

Так трое путников вошли в город, который показался им знакомым. Они шли мимо лавок с одеждой, притягивавших восторженные взгляды ученого Диня, мимо аптек, возбуждавших интерес доктора Кабана, мимо множества харчевен, в каждую из которых мандарин Тан хотел незамедлительно войти.

— А что это тут сгорело недавно? — поинтересовался ученый, указывая на черный от сажи остов уничтоженной пламенем лавки, внутри которой не осталось ничего, кроме обуглившихся обломков мебели да груды пепла.

— Здесь трудился мастер By, что занимался гаданием по земле, пока его мастерская не была несколько дней назад уничтожена взрывом, — ответил какой-то прохожий.

— Ох уж эти гадатели! — язвительно проговорил доктор Кабан. — Вечно кичатся тем, что могут указать, в каком месте построить храм, а в каком возвести мавзолей, при этом сами не умеют приготовить простейшего блюда!

Пробираясь сквозь толпу, путники добрались наконец до длинной аллеи, усаженной софорами. В конце ее они увидели большую постройку под тройной крышей, окруженную стеной из поливных кирпичей.

— Сю-Туня в Китае явно принимали лучше, чем у нас, — признал судья, резиденции которого было далеко до роскоши этого здания. — Теперь я понимаю, почему он ни разу не согласился разделить с нами трапезу!

Стоявший у входа в дом страж в парадной ливрее обратил к ним бесстрастное, как холодный мрамор, лицо.

— Мы — официальные лица, прибыли с Юга, — объявил мандарин. — Проведите нас к управляющему!

Степенно вышагивая, страж провел их по недавно выметенной лестнице, украшенной карликовыми деревцами в кадках. Поднявшись наверх, он подал знак своему собрату, столь же немногословному, как и он сам, который проводил их внутрь дома. Внутренний двор окружала галерея, опиравшаяся на лаковые столбы и уставленная горшками с орхидеями и водяными ирисами. Динь отметил про себя, что жалованье престарелого мандарина на юге Китая намного превосходило, по-видимому, доходы юного судьи с севера Дай-Вьета. Ни слова не говоря, страж раскрыл перед ними дверь, впуская их внутрь, и скрылся.

Оглядевшись по сторонам, ученый отдал должное изяществу архитектуры: колонны из экзотических пород дерева поддерживали высокий потолок, по всему периметру которого проходила кайма из резных цветов. Геометрический рисунок выложенного плитками пола создавал впечатление бесконечности и увеличивал и без того просторный вестибюль, в котором они очутились.

— Вы — управляющий? — вежливо спросил мандарин Тан старца в синей одежде, который подошел к ним, шаркая ногами.

Тот покачал головой, увенчанной копной непокорных волос, странно вьющихся и рыжих, словно опаленных огнем. Искрящиеся глаза имели какое-то отсутствующее выражение, ибо над ними не было бровей. Он приветствовал гостей широкой белозубой улыбкой.

— Ни в коем случае, господин! Я — мастер By, днем занимаюсь гаданием по земле, а ночью — алхимией!

— А мы только что проходили в городе мимо вашей сгоревшей лавки, — весело перебил его доктор Кабан. — Впечатляющие развалины, вот уж пожар так пожар!

Старик принужденно рассмеялся и нетерпеливо махнул рукой.

— В книгах было написано, что с селитрой надо обращаться осторожно, а я во время опытов, должно быть, превысил дозу, и — ба-бах! — все взлетело на воздух! Меня отбросило назад, пламя лишь опалило мои волосы и начисто сожрало брови. Впрочем, это и есть прелести алхимии! — философски заключил он. — Но что же привело вас сюда, почтенные странники?

Мандарин Тан кашлянул и заговорил торжественным тоном:

— Мы из Дай-Вьета, и привели нас сюда трагические события. Один наш друг, французский монах по имени Сю-Тунь, пребывает в настоящий момент между жизнью и смертью, пав жертвой смертельного яда, природу которого мы и пытаемся определить, чтобы найти противоядие. Выяснилось, что наш гость несколько лет провел в этом городе, пользуясь гостеприимством мандарина Чженя.

— Ах, Сю-Тунь! — с воодушевлением воскликнул гадатель. — Я прекрасно помню этого молодого человека с рыжими волосами. Так, значит, он при смерти… Досадно, досадно… Будучи на службе у мандарина, я часто встречался с ним здесь.

— Мы слышали, будто мандарин Чжень тоже страдал каким-то странным недугом. Возможно ли, что и он был подвержен воздействию того же ядовитого вещества? Доктор Кабан, которого я имею честь представить вам, готов попытаться определить это, если нам будет позволено эксгумировать и обследовать тело.

Любезнейший мастер By покачал головой и потер руки.

— Нет никакой необходимости эксгумировать тело!

— Как?! — вскричал ученый Динь, которому становилось не по себе при мысли о вскрытии. — Разве мандарин Чжень не умер?

Не давая прямого ответа на вопрос, гадатель засеменил по коридору.

— Следуйте за мной, господа! Я отведу вас к мандарину Чженю.

Пораженные путешественники поспешили за ним.

— Только не говорите, что вы втравили меня в это опасное предприятие, для того чтобы выпить чаю и полакомиться засахаренным имбирем у здравствующего и полного сил китайского мандарина! — проворчал Динь.

— Неужели коллеги ввели меня в заблуждение? — возмущался доктор Кабан, начиная уже обдумывать план мщения. — Но ведь они убеждали меня в том, что это очень интересный случай! Ну, если они посмеялись над прославленным доктором Кабаном, им несдобровать!

Мандарин Тан шел молча. А что, если и правда они зря проделали такой путь, а в это время Сю-Тунь там, далеко, доживает последние часы?

Коридор привел их к внушительной двери, на которой из кусочков перламутра были выложены небесные сцены, изображающие сонмы богов, отдыхающих на облаках благовоний. Господин By раскрыл обе створки и широким жестом пригласил их войти.

Задернутые шторы не пропускали дневного света, но путешественникам понадобилось всего несколько мгновений, чтобы глаза их привыкли к сиянию сотен свечей, расставленных на эбеновой мебели и полках тикового дерева. В кресле с высокой спинкой спиной к ним сидел человек, положив руку на подлокотник.

Мандарин переглянулся со своими спутниками, пребывавшими в такой же растерянности, как и он, и обошел кресло. То, что он увидел, заставило его остолбенеть от ужаса.

Мутные глаза сидевшего перед ним человека глядели вдаль угасшим взглядом, от которого кровь стыла в жилах. Седые волосы, уложенные в высокую прическу, выглядели ломкими и пыльными, а сквозь приоткрытые неестественно красные губы виднелись желтые, словно слоновая кость, зубы. Сведенные мускулы лица позволяли, однако, угадать печать светскости, которой когда-то были отмечены его черты. Пальцы лежавшей на подлокотнике руки были разведены, и с близкого расстояния хорошо были видны изогнутые, острые ногти, придававшие ей сходство с птичьей лапой. Тело старца, скрытое официальным нарядом, шитым золотыми нитями и богато украшенным драгоценными каменьями, выглядело крепким, хотя и чуть осевшим. Однако главным, от чего лоб мандарина покрылся капельками пота, была кожа старика: коричневая, почти черная, какая-то ломкая на передней части и по бокам шеи, она лоснилась, будто лакированная.

При виде этого зрелища ученый Динь отпрянул и отвернулся, тогда как доктор Кабан с плотоядной радостью бросился к телу, обнажив в знак крайнего удовольствия белые клыки.

— Потрясающе! — воскликнул он, кружась вокруг кресла. — Смею заметить, мандарин Чжень пребывает в отличном состоянии!

Он в восхищении покачал головой и послал лучезарную улыбку гадателю, который столь же радостно на нее ответил.

— И запаха никакого нет, что крайне ценно! — продолжал он. — Подойдите, подойдите, ученый Динь, не бойтесь — мандарин Чжень не причинит вам беспокойства, уверяю вас!

— Но, гм… если я правильно уловил, мандарин все же мертв, — осторожно произнес ученый, предпочитавший, несмотря на приглашение врача, все же держаться на расстоянии. — Тогда почему же он не лежит в гробу?

— Вы совершенно правы, но, как видите, наш хозяин находится в безупречной сохранности. Вы только взгляните на эту гордую посадку головы, на приветливые черты лица! Кожа просто невероятно гладкая, — заметил доктор Кабан, нежно гладя руку старого мандарина.

Гадатель, в восторге от произведенного эффекта, добавил:

— Наш мандарин Чжень таков, каким был в последний день своей жизни: все его внутренности и органы на месте.

Мандарин Тан, до сих пор не проронивший ни слова, кашлянул.

— Мой досточтимый забальзамированный коллега выглядит не таким уж больным. А я думал, что он был отравлен…

Указательный палец гадателя взлетел в воздух, и он живо уточнил:

— Да будет известно моему господину, что мы его не бальзамировали.

— Ах вот как? — спросил крайне заинтригованный доктор Кабан. — Как же удалось сохранить его в столь восхитительном состоянии? Нет уж, дайте-ка я сам посмотрю!

Господин By отошел в сторону, уступая место врачу. Тот сразу принялся кружить вокруг неподвижного тела, на мгновение задержался на шее, тщательно ощупав ее, а затем с удивительным для его чудовищной тучности изяществом опустился на колени. На глазах у изумленных судьи и Диня он начал снимать с ног старого мандарина расшитые жемчугом туфли. Ступня с темными, как дерево, пальцами была усыпана язвочками с запекшимися краями. Довольный собой, врач приподнял шелковую штанину и обнажил голень, на которой виднелись такие же изъязвления. С заговорщическим видом он поднялся с пола, послав понимающий взгляд господину By, который энергично кивал в знак одобрения его действий. Тогда восхитительно точным движением врач схватил тело старого мандарина в охапку и принялся задирать его парчовое одеяние.

— И до каких пор вы намерены раздевать усопшего мандарина Чженя? — пробормотал ученый Динь, которому уже невмоготу было смотреть на это вяленое мясо.

— Я уже почти закончил, — ответил тот, обнажая потемневшую спину, испещренную глубокими ранами — точно такими, какие они видели на коже Сю-Туня.

— Это же те же симптомы! — воскликнул мандарин Тан, вновь обретая надежду. — Как вы думаете, у него и во рту есть те же самые язвочки?

— Справедливый вопрос, в самом деле! — откликнулся врач, пользуясь случаем, чтобы продолжить осмотр.

Он решил во что бы то ни стало разжать губы старца, что было не так-то просто сделать, учитывая окоченевшие челюсти. Тяжело пыхтя и обливаясь потом, огромный доктор Кабан как следует уперся ногами в пол, чтобы получше подступиться к делу. В конце концов его усилия увенчались успехом, и нижняя челюсть подалась со зловещим хрустом, не на шутку обеспокоившим гадателя.

— Осторожно, доктор Кабан! Не забывайте, что мы здесь почитаем мумий!

— Не бойтесь, господин By, я сделаю все, как было. Подойдите сюда, ученый Динь! Видите эти язвочки вдоль десен? Если угодно, можете потрогать пальцем. Афты просто огромные, вся поверхность рта ими усыпана, и притом они в отличном состоянии, уверяю вас.

Отводя взгляд, Динь возразил:

— Я верю вам на слово, дорогой доктор. Честно признаться, я не такой уж любитель желваков и язв.

— Так каково же ваше заключение? — нетерпеливо спросил мандарин Тан.

По-прежнему заговорщически поглядывая на гадателя, тоже ожидавшего его ответа, доктор напустил на себя таинственный вид.

— Исходя из наличия изъязвлений на спине и во рту, я пришел к выводу, что наш монах и мандарин Чжень страдали одним и тем же недугом. Впрочем, многие яды могут вызывать подобные симптомы, и у меня до сих пор не было достаточно данных для определения искомого вещества. Однако, благодаря осмотру тела нашего досточтимого хозяина, я узнал главное.

Тут врач остановился и начал рыться в недрах своих бездонных карманов. Через несколько мгновений, показавшихся мандарину Тану вечностью, он извлек оттуда квадратный кусок льняной ткани и промокнул свой влажный лоб. Затем, пригладив пальцем брови в форме усиков бабочки, он спокойно продолжил:

— Недостающий признак заключается в идеальной сохранности тела старого мандарина. Есть единственное вещество, препятствующее разложению плоти после смерти, единственное вещество, порождающее столь глубокие поражения на коже живого человека. Из этого я делаю вывод, что этим ядом является…

Он опять заговорщически подмигнул гадателю и закончил фразу:

— …мышьяк!

Господин By, расплывшись в улыбке, громко захлопал в ладоши.

— Браво! Вот мудрое рассуждение и абсолютно верный вывод! Мандарин Чжень сохранился благодаря действию мышьяка.

Пораженный мандарин Тан потребовал разъяснений.

— Простите, я не улавливаю чего-то: по вашим словам, вы видите в таком употреблении мышьяка нечто совершенно очевидное. Но разве речь здесь идет не об отравлении?

— Вы правы, мой господин. Однако все это следует рассматривать в общем контексте.

И, встав рядом с мумией мандарина, гадатель принялся излагать факты, сопутствовавшие его кончине:

— Мандарин Чжень был чрезвычайно ученым человеком и очень увлекался историей Древнего Китая. И вот однажды, изучая эту эпоху, он натолкнулся на упоминание какого-то снадобья, которое было названо «черным порошком мастера Ху» и которое служило якобы мощным средством от множества болезней. Со временем формула «черного порошка мастера Ху» претерпела изменения и кроме веществ растительного происхождения стала включать пять минералов: так появился на свет «порошок холодной еды». Он состоял в основном из минеральных веществ и вскоре стал считаться эликсиром долголетия, так как под воздействием воды и огня эти элементы, в обычное время инертные, начинали оказывать противодействие веществам, разрушающим тело.

— Коль скоро речь зашла о поисках бессмертия, мы имеем дело с даосским учением, не так ли? — спросил ученый.

— Совершенно верно, — согласился гадатель. — Эти минералы позволяли тому, кто их принимал, превратиться в существо света, сообщая ему тем самым вечную жизнь. В те времена порошок пользовался огромным успехом, потому что все это соответствовало веяниям времени. Вспомните конец правления династии Хань, около тысячи четырехсот лет тому назад…

— Это был период упадка, во время которого страну раздирали междоусобные войны, что было на руку вырождающейся императорской власти, — продолжил за него мандарин Тан, который так же любил рассуждать об истории древнего Китая, как и расхаживать по комнате. — После этого наступил период военной диктатуры, вызвавший возмущения в образованных кругах, представители которых принялись подрывать традиции посредством поэзии и литературы.

Тут в разговор вступил ученый Динь, чья острая память пробудилась окончательно:

— Ван Би, ранний гений и талантливый толкователь «Книги перемен», «Семь мудрецов бамбукового леса», общество, члены которого — поэты, музыканты, философы и вольнодумцы — отличались особой эксцентричностью взглядов…

— Точно так! — подтвердил господин By. — Все эти личности, противостоявшие официальной власти, употребляли пресловутый «порошок холодной еды» в неумеренных количествах. Восхищение перед этими гигантами прошлого и заставило мандарина Чженя самого попробовать снадобье.

Доктор Кабан, который слушал это историческое отступление вполуха, стараясь вправить челюсть престарелого мандарина, решительно не желавшую вставать на место, вступил в разговор:

— И каков же был состав этого порошка?

— Я к этому и веду. Основу составляют пять минералов — флюорит, кварц, сталактит, красная глина и сера. К ним добавляется мышьяк, делающий снадобье особо ядовитым. Готовится все очень просто: вещества толкутся в порошок и размешиваются в спиртосодержащем подогретом напитке. Для усиления действия снадобья предписывается быстрая ходьба, сопровождающаяся энергичным размахиванием руками.

Удивленный названием снадобья, ученый Динь поинтересовался:

— А почему это снадобье, происходящее от «черного порошка мастера Ху», называется «порошком холодной еды»?

— Потому что попадание всех этих веществ в организм вызывает страшный жар, с которым пытаются бороться при помощи холодной еды и омовений ледяной водой.

Мандарин вздрогнул: он вспомнил о странном поведении и жестах иезуита — упорный отказ от горячей пищи, купание в ледяной реке, тазик с водой у него дома, прогулки в бешеном темпе и облизывание сталактитов там, в пещере. Так, значит, Сю-Тунь тоже принимал это ужасное снадобье! Однако кое-что было ему еще не понятно.

— Я допускаю, что престарелый мандарин стремился продлить себе жизнь, но мне трудно представить себе, что это же заботило и нашего монаха. Если ему и уготована вечная жизнь, он получит ее иным способом, нежели принимая какое-то снадобье.

Не выпуская из рук непокорной челюсти мандарина Чженя, доктор Кабан позволил себе замечание:

— У даосов все рецепты долголетия имеют побочное действие: они стимулируют половое влечение.

— Сомневаюсь, что мы сможем объяснить этим поведение Сю-Туня, — возразил мандарин, в то время как Динь усмехнулся уголком рта.

Но на это гадатель лихорадочно замахал указательным пальцем.

— Если я правильно запомнил, это средство обладает еще одним свойством: регулярный прием порошка влечет за собой феноменальное раскрытие духовных сил, так сказать духовное просветление. Возможно, это могло бы объяснить интерес вашего друга к порошку.

Мандарин Тан вздохнул с облегчением, обратив на гадателя полный благодарности взгляд.

— А вот это гораздо более правдоподобный мотив! И правда, насколько я его знаю, его привлекает все, что позволяет духу освободиться от оков разума и устремиться вперед. Я очень хорошо представляю себе, как он принимает «порошок холодной еды», чтобы попытаться расширить свой горизонт, увлекаемый духовными поисками или стремлением к обретению нового внутреннего опыта.

— Нет ли тут очевидного несоответствия? — перебил его Динь. — Снадобье, обещающее вечную жизнь, в конце концов убивает того, кто его принимает.

— Но в этом парадоксе и заключается главная привлекательность порошка. Не забывайте о полном противоречий историческом контексте. Так же и это двойственное средство предполагает действие воды и огня, сочетает в себе укрепляющее действие с крайней токсичностью. Тем не менее оно действительно вызывает зависимость, требуя постоянного приема, что в конце концов приводит к смерти. Начав принимать это вещество, человек, ослепленный вызываемыми им яркими видениями, стремится переживать их вновь и вновь, идя на все ради этого, отсюда и постоянное увеличение доз и частоты приема. К несчастью, эти яркие видения сопровождаются такими симптомами, как потеря сна, беспокойство, страх, которые могут повлечь за собой желание убить себя.

— Именно это и произошло с нашим другом! — воскликнул мандарин Тан во власти сильнейшего возбуждения.

— Только этим и можно объяснить тот факт, что монах покусился на собственную жизнь, — заметил Динь.

На что доктор Кабан, зажав голову мандарина Чженя под мышкой, мрачно возразил:

— Однако наш досточтимый хозяин, кажется, не пытался сам сократить свои дни.

Господин By поспешил подтвердить слова врача.

— Вы правы. Мандарин Чжень скончался после необратимого удара. У него остановилось дыхание, челюсти свело судорогой, и он упал замертво. Однако тело его оставалось теплым, а кожа сохраняла нормальный вид. Несколько дней спустя он отправился к Желтым Источникам.

— А почему бы его не похоронить? — спросил ученый.

— Мандарину Чженю были известны сохраняющие свойства мышьяка: в те времена, когда «порошок холодной еды» был в моде, многие из принимавших его погибли от отравления, и окружающие не могли не отметить поразительной сохранности их тел. Мышьяк как бы вызывал в организме губительный жар, убивавший всякую плесень и гниль, способствовавшую разложению трупа. Однако тело мумифицируется наилучшим образом лишь в том случае, если в конце жизни человек, принимающий порошок, придерживается строгой диеты. Наш мандарин Чжень избегал любых злаков, питаясь одними каштанами да сосновой корой. От этого он стремительно похудел. И это очень хорошо: чем меньше жира в теле, тем тверже будет мумия и тем слабее будет запах. Мандарин взял с меня обещание, что в случае, если век его окажется короче задуманного, я придам ему естественную позу; так будет казаться, будто он живет вечно. После того как он умер, я высушил его тело над огнем и как бы прокоптил его с благовониями. Кроме того, он желал, чтобы через год после его кончины я воздвиг в его честь небольшую пагоду. Этим я и занимался, когда явились вы.

Тут гадатель почесал затылок с явно озабоченным видом.

— Да, я как раз вспомнил, что мне надо срочно сделать запасной магнит, потому что мой инструментарий погиб в огне, а нового я еще не успел себе раздобыть.

Мандарин Тан позволил себе высказать последнее пожелание:

— Глубокоуважаемый господин гадатель, не позволите ли вы понаблюдать за вашими действиями? Все, что связано с магнетизмом, в высшей степени меня интересует.

Динь с удивлением взглянул на друга, однако ничего не смог прочесть на его непроницаемом лице. Господин же By тем временем заулыбался, обнажая десны.

— Странная просьба для конфуцианца! Обычно природа вас мало интересует. Однако ваш интерес мне крайне лестен. Угодно вам будет проследовать за мной?

* * *

Мандарин Тан наклонился над столом, устремив внимательный взгляд на загромождавшие его измерительные приборы и склянки, наполненные разноцветными кристалликами и различными жидкостями. Гадатель тем временем разжигал печь, набитую древесным углем. Динь и доктор Кабан с удивительной убежденностью сослались на безотлагательные дела в городе — лишь бы увильнуть от занятий с господином By. Что до мандарина, то, оказавшись в этой пещере, где, заполняя пространство между армиллярной сферой и штангенциркулем, повсюду беспорядочно громоздились таинственные бутыли, он следил за каждым движением старика, не скрывая переполнявшего его любопытства.

— К счастью, я все еще могу работать в этом помещении, что предоставил мне мандарин Чжень. Это позволяет мне как-то прийти в себя после взрыва у меня в лавке. Я ведь практически все потерял во время этого пожара, и поверьте, брови — далеко не самое ценное, что у меня было!

Гадатель указал пальцем на бронзовую табличку с выгравированным на ней кругом, вписанным в квадрат.

— Вот основание моего волшебного компаса, которое мне удалось вытащить из огня. Круг символизирует небо, а квадрат — землю.

— Действительно, я узнаю восемь главных направлений, а также различные знаки из «Книги перемен», — согласился мандарин. — А вот символы всех двадцати восьми домов Луны.

— К сожалению, здесь не хватает ложки, обозначающей созвездие Северного Ковша, рукоятка которого указывает на юг. Мне она просто необходима для определения подходящего места для будущей пагоды мандарина Чженя. Поэтому придется изготовить примитивный компас — вроде тех, что применяются иногда военными, но который, по крайней мере, будет функционировать.

Мандарин Тан, наклонив голову, внимательно слушал объяснения гадателя.

— Вот смотрите, прежде всего я вырезаю из железа пластинку в форме рыбки с узким хвостиком и такой же узкой головкой, — говорил он, поясняя свои действия.

Вырезав продолговатую фигурку, старик поместил ее в печь и накалил докрасна.

— Вот так, хватит; теперь вытащим ее из огня, — сказал он, вооружаясь щипцами. — Дальше нам предстоит нацелить ее хвост в направлении севера. Тут мы воспользуемся расположением этой комнаты: я знаю, что солнце встает в этом окне, значит, север в той стороне, где стоит этот деревянный сундук.

Удерживая рыбку в указанном положении, он положил ее в миску с водой, так чтобы жидкость покрывала хвост.

— А теперь посмотрим, правильно ли работает наш компас, — предложил гадатель, вынимая фигурку из миски. — Будьте добры, мандарин Тан, налейте воды в эту чашку.

Молодой человек сделал, что его просили, радуясь, что принимает участие в эксперименте.

— Итак, я кладу железную рыбку в сосуд, в котором она будет плавать. Голова ее должна показывать на юг, а хвост — на север, — пояснил старик.

Затаив дыхание, мандарин Тан смотрел, как рыбка вытянулась на поверхности воды. Затем, как и было сказано, она стала медленно поворачиваться и наконец остановилась, повернув головку в сторону, противоположную сундуку.

— Великолепно! — в восторге зааплодировал мандарин Тан. — Я, конфуцианец, отдаю должное вашим трудам. Однако теперь мне хотелось бы понять принцип действия всего этого.

— Я так и знал, — ответил господин By. — Прежде всего, рыбка изготовлена из железа — вещества, способного «запоминать» направление магнитных сил. Однако нам надо, чтобы рыбка сохраняла всегда одно направление — с юга на север, поэтому я направил ее хвост на сундук.

— А зачем вы ее накаляли докрасна?

— Опытным путем доказано, что при определенной степени накала железо размагничивается. Раскалив рыбку до этой степени, мы размагнитили ее, что позволило нам затем намагнитить ее снова в нужном направлении, то есть по оси север-юг.

Довольный результатом, гадатель положил рыбку в герметически закрывающуюся коробочку.

— А зачем вы положили рыбку в эту шкатулку? — поинтересовался мандарин, стремившийся во всем уловить смысл.

— В ее донышке помещается магнетит или магнитный железняк — минерал с магнитными свойствами, который будет «подкармливать» нашу рыбку, позволяя ей сохранить остаточный магнетизм.

Зажав подбородок ладонью, мандарин Тан принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Через несколько мгновений он вновь обернулся к господину By.

— Из ваших действий я могу заключить, что человек, знакомый с принципами намагничивания, без труда может изготовить компас, действующий заведомо неправильно. Достаточно задать при намагничивании неверное направление или вынуть магнетит из шкатулки, чтобы магнитные свойства компаса в конце концов исказились.

— Да, правда, — ответил гадатель, удивленно наморщив безбровый лоб.

— При этом неисправность компаса будет незаметна для того, кто им пользуется… — тихо проговорил мандарин Тан, и лоб его пересекла глубокая складка.

Но тут он внезапно вспомнил, что ему срочно пора возвращаться на родину, и, горячо поблагодарив господина By, он направился к двери.

— Мастер, в спешке я забыл спросить у вас нечто очень важное, — произнес судья, остановившись на пороге. — Благодаря вашим пояснениям, мы знаем теперь, что наш друг Сю-Тунь умирает от мышьяка, но каково же противоядие от этой отравы?

— Никакого особо действенного противоядия нет, — ответил тот. — Некоторые говорят, что пилюли из селитры или ревеня, действующие как слабительное, способствуют очищению желудка больного, но в вашем случае для этого уже слишком поздно. Другое средство, по мнению даосов, состоит в том, чтобы дать выпить отравленному эликсира, растворив в нем предварительно истолченную в порошок жемчужину. Но все это крайне ненадежно, что и объясняет огромную смертность среди употреблявших «порошок холодной еды».

* * *

Как только мандарин Тан распрощался с гадателем, все трое пустились в обратный путь, нещадно погоняя лошадей, чтобы пройти перевал до захода солнца. Облаченный в новую, с иголочки, куртку, Динь не противился больше бешеной скачке, в которую вновь вовлек его судья. Теперь и ему хотелось как можно скорее вернуться домой, чтобы продемонстрировать там свое новомодное одеяние.

— Какая удача, что я откопал портного, согласившегося сшить такой шикарный наряд! — сказал Динь, поглаживая свой леопардовый воротник. — Я просто не мог не обновить его — настолько нежна и приятна на ощупь эта шелковая ткань. Жаль, что ему не хватило времени на бархатную подстежку, а то я мог бы носить эту куртку и в холода.

И, обгоняя доктора Кабана, ученый прибавил, взглянув на него:

— Вам бы тоже следовало, милейший доктор, обновить ваш гардероб. Там были ткани различной ширины, и даже с цветочками — вам бы понравилось.

— Вы полагаете, у меня было время на такие пустяки, ученый Динь? — откликнулся врач, которому было досадно видеть, как молодой человек, гордо выгнув спину, обгоняет его в развевающейся на ветру новенькой куртке. — Пока с вас снимали мерку, я бегал по лавкам аптекарей-травников, чтобы купить хоть что-то из лекарственных трав и минералов, которых катастрофически не хватает у нас дома. У меня ведь больные, и среди них много тяжелых и даже умирающих!

И он закончил речь увесистым пинком в бок своей лошади, которая еле тащилась под тяжестью бесчисленных мешков и мешочков.

Мандарин Тан, ускакавший далеко вперед, придержал лошадь. Он беспокойно поглядывал на небо, приобретавшее багровый оттенок.

— Вот-вот стемнеет. Хорошо, что мы так продвинулись за сегодняшний день. Пора подыскать место для привала. Завтра постараемся ехать так же быстро, тогда к вечеру мы будем уже дома.

Заметив мешки доктора Кабана, мандарин спросил:

— Так вы запаслись провизией, пока я был у гадателя By?

— Что вы, господин судья! Тут нет ни пирожков со свининой, ни лягушачьих лапок, а одни лишь лекарственные растения да кое-какие минералы. Представьте себе: китайские магазины прямо кишат нашими средствами, которые эти воры-аптекари сбывают на вес золота!

— Может быть, они помогут излечить нашего друга Сю-Туня.

— Если только он еще жив, — невозмутимо отозвался доктор Кабан. — Достаточно легкой задержки дыхания, и он станет похож на своего благодетеля, мандарина Чженя.

— Тогда тем более нам следует поторопиться, — заметил мандарин и принялся подыскивать место для ночлега.

Назавтра они скакали весь день почти без передышки. Предоставив ученому болтать с доктором Кабаном о влиянии заграничной моды на местную манеру одеваться, мандарин попытался обобщить факты, которыми располагал на этом этапе своего расследования.

Вне всяких сомнений, в истории с украденными надгробиями он заметно продвинулся, ибо знал теперь, что похищают их люди, переодетые в покойников. Трюк был придуман ловко, поскольку все свидетели преступления были охвачены такой паникой, что даже не пытались вмешаться. Но кто способен создать светящуюся в темноте краску и эти зловонные шарики, от которых нежеланные свидетели падали в обморок? А главное — с какой целью эти мерзавцы воровали надгробия?

Что касалось джонки, он не нашел еще ничего, что могло бы объяснить причину крушения и смерть обеих женщин. Особенно беспокоил его тот факт, что похищенный груз был вывезен из пещеры на острове Черепахи перед самым его прибытием туда вместе с Сю-Тунем. Как пираты прознали об их поездке?

В довершение всего список, составленный Динем на основе документов скопца Доброхота, выявлял незаконный оборот товаров, производившийся с его ведома. Слишком много ценных продуктов покидало страну, а отсутствие в списке упоминаний о количестве лишь усугубляло подозрения мандарина. Бочками вывозились не только ценные незаменимые минералы, но даже лекарственные травы, о чем неустанно твердит доктор Кабан. А тут еще эти драгоценности. На чьи средства, для кого они приобретались? Мандарин пометил в уме в этот пункт, чтобы по приезде как можно скорее прояснить его.

Оглянувшись, судья оценил пройденный ими путь. Горы, через которые они перебирались накануне, выглядели далекой грядой, погруженной в знойное марево. Теперь они ехали по лесистой местности, наслаждаясь прохладной тенью. Снова повсюду слышался птичий перезвон, которого так недоставало им в горах, где тишину лишь изредка нарушал шелест крыльев какой-нибудь одинокой птицы. Еще несколько часов, и они достигнут зеленой долины, окаймляющей русло реки. Его спутники, следовавшие на некотором отдалении, были, казалось, поглощены захватывающей беседой. Динь размахивал худыми руками и, чтобы удержаться в седле, то и дело извивался всем телом самым рискованным образом, доктор же Кабан был, как всегда, элегантен, несмотря на огромное количество джутовых мешков, на которых он восседал. По крайней мере, у каждого из них есть собеседник, и они не мешают своей говорливостью ходу его мыслей.

Со вздохом мандарин был вынужден признать, что без всякого продвижения оставалось лишь дело об убийстве графа Дьема. Они нашли на месте преступления Металлический Росток и белую шелковую нить, зацепившуюся за дерево, но, кроме этого, у них не было ни одной улики, позволявшей выдвинуть хоть какую-то версию. Занятые разгадкой других загадок, они уделяли этому делу явно недостаточно времени. Для поиска новых улик необходимо было покопаться в жизни старого графа. К счастью для него, госпожа Лилия не торопила с закрытием дела. Другая бы на ее месте, совершенно растерявшись от безвременной кончины супруга, полола на нем, умоляя отменить формулировку «убийство». А он по личному опыту знал, что отделаться от цепкой старушки подчас труднее, чем от впившегося в ногу краба.

От долгой езды у него затекло все тело, и, чтобы расслабиться, он выпрямился в стременах и несколько раз согнулся и разогнулся во всех направлениях. Позвонки хрустнули, принеся немедленное облегчение, и он вновь погрузился в свои мысли.

Поездка в Китай, хоть и стала тяжелым испытанием, позволила собрать ценные сведения. Тайна недуга, которым страдал Сю-Тунь, была раскрыта, а пристрастие иезуита к «порошку холодной еды» лишь подкрепляло мнение, которое мандарин составил себе о нем. Одержимый страстью к знаниям, но при этом вынужденный держаться в строгих рамках, навязанных ему его верой, монах стремился постичь духовный и интеллектуальный мир, лежавший далеко за пределами того, что позволяло чистое размышление. Благодаря этому обману чувств, он мог преступать косные рамки своего воспитания и идти дальше принципов, считавшихся в среде его собратьев незыблемыми. Разрываясь между западной определенностью и восточной относительностью, лишь в этом уничтожении горизонтов обретал он целостность души, пусть даже ценой медленного отравления тела. Возможно ли, что в этом искусственном, ослепительном мире он обрел нового бога, более могущественного, чем бог его религии?

Тот факт, что Сю-Тунь, как и его старый покровитель, принимал этот пресловутый порошок, снимал обвинения с госпожи Аконит, которую мандарин Тан подозревал поначалу. Однако, если чай, который она предложила ему, не содержал яда, почему же, возвращаясь от нее, он почувствовал себя плохо? При воспоминании об этой женщине у мандарина сжалось сердце. Из-за своей непокорности она стала изгоем, однако, потеряв доступ в мир, к которому когда-то принадлежала, явно не придавала этому большого значения. Как же могла она проявлять такое равнодушие к своему падению? Вернувшись в мыслях к встрече с гадателем By, мандарин нахмурился: теперь он знал одну деталь, которая могла представить темное прошлое госпожи Аконит совсем в ином свете.

Внезапно какие-то крики прервали ход его мыслей. Оставшиеся далеко позади спутники звали его во весь голос. Размахивая руками, ученый Динь в конце концов зацепился полой своего сверкающего новизной наряда за придорожный кустарник. Из страха порвать новое одеяние, что стало бы для него настоящей катастрофой, этот образчик элегантности изо всех сил старался сохранять спокойствие, в то время как доктор Кабан, с трудом удерживаясь в седле, тщетно пытался освободиться от своих мешков, чтобы прийти к нему на помощь. При виде этого душераздирающего зрелища мандарин решительно повернул назад, поклявшись в душе, что в следующий раз поедет в Китай один.

Уже стемнело, когда они добрались наконец до своего города, примостившегося в излучине реки, в воде которой плавали тысячи огоньков большого порта. Сверху он напоминал гигантскую морскую звезду.

— Герои возвращаются на родину! — воскликнул Динь, разглаживая свой наряд в предвкушении триумфального въезда в город.

— Странно, — произнес мандарин Тан, указывая рукой на темный участок ниже по течению реки. — В поселке бродяг ни огонька. Куда же они подевались?

С тяжелым сердцем он пришпорил лошадь и помчался вниз по склону. От дурного предчувствия внутри у него все похолодело. Что же произошло за время его отсутствия? Не умер ли Сю-Тунь, пока они переворачивали вверх дном небо и землю в поисках средства от его болезни?

Как молния, промчался он мимо стражников, охранявших его резиденцию, и направился прямиком к комнате иезуита, где горела масляная лампа. Толкнув дверь, он остановился как вкопанный.

Монах суетился вокруг открытого и уже наполовину заполненного сундука, перебирая только что вынутые из шкафа вещи.

— А, вот и вы, мандарин Тан! — сказал Сю-Тунь с обезоруживающей улыбкой. — А я все думаю: когда же вы вернетесь?

И он снова принялся разбирать книги.

— Сю-Тунь! — воскликнул судья, не веря своим глазам. — А мы все думали, что вы при смерти. Из-за неумеренного употребления «порошка холодной еды» вы должны были бы сейчас…

— …быть недвижимее скамейки, на которой вы спите, — добродушно закончил за него доктор Кабан. — А вы, оказывается, воскресли, словно саламандра, возрождающаяся из пепла!

— Так, значит, вы все знаете… — прошептал иезуит.

— Конечно! Мандарин Тан заставил нас съездить с ним в Китай для встречи с мумией вашего благодетеля, чтобы доктор Кабан смог определить яд, который вы принимали! — пояснил Динь, которому такое окончание путешествия начинало действовать на нервы.

Сю-Тунь вздохнул и беспомощно развел руками.

— Ну что тут скажешь? Вот уже несколько лет, как я готовлю это снадобье и принимаю его, прекрасно осознавая, чем рискую. Но что вы хотите? Оно открывало мне небеса, расцвеченные огнями таких цветов, которым нет названия, оно уничтожало границы и горизонты, чтобы я мог смотреть на мир с неслыханных высот… Все это стоило смерти в тысячу раз более мучительной, чем та, которую я чуть не познал.

— Так, значит, у вас часто случались такие припадки безумия, побуждавшие вас покончить счеты с жизнью? — поинтересовался ученый.

— Часто, но в последние месяцы приступы становились все сильнее, потому что я был вынужден принимать порошок все реже и реже.

— Почему? — спросил мандарин.

На его вопрос с возмущением в голосе ответил раздувшийся от негодования доктор Кабан:

— А вот это могу объяснить я! Вспомните состав «порошка холодной еды»: среди прочих веществ туда входит кварц. А в наши дни его не так-то легко найти у нас в стране, и все из-за того, что его вывозят за границу. Я прав? — обратился он к иезуиту.

— Абсолютно, — ответил Сю-Тунь. — Той ночью у меня не осталось больше моего снадобья, и это невыносимое ощущение пустоты давило на меня сильнее, чем крышка гроба. Я не имел больше возможности вызывать эти сияющие огни, эти сверкающие вспышки. Мир, которому они принадлежали, был мне недоступен. Вот я и преступил один из главных запретов моей веры…

При упоминании об этом пламенеющем пространстве мандарину Тану вспомнилось его собственное давешнее недомогание.

— А знаете, недавно во сне я побывал в похожем месте… У меня было впечатление, что я лечу где-то, где нет границ, и блеск неисчислимых огней неудержимо влек меня…

— Ты что, тоже решил попробовать какой-то отравы? — недоверчиво спросил Динь. — Вспомни, в каком плачевном состоянии мы застали мандарина Чженя! Два сушеных мандарина — этого я не перенесу!

Его друг метнул в него грозный взгляд.

— Конечно нет! Но я тогда испугался, не отравили ли меня…

— Описание вашего сновидения напоминает мне то, что испытывали мои пациенты, которым случалось вдыхать дым некоторых растений или грибов, способных вызывать галлюцинации, — вмешался доктор Кабан. — Часто к этому прибегают поэты, стремящиеся обрести вдохновение, или художники, которые пишут потом совершенно несуразные картины.

Сю-Тунь, перестав разглаживать измятую сутану, добавил:

— Даосы в своем стремлении слиться со Вселенной также очень любят такие экстатические прогулки. Само понятие полета имеет для них огромное значение.

— Вы намекаете на последователей школы Шанцин, о которых говорили на острове Черепахи? Помнится, они поклоняются разным небесным телам.

— Именно, — ответил Сю-Тунь. — Они не только вдыхают разные дымы, чтобы воспарять в высшие сферы, но и глотают талисманы с изображением этих светил. Они называют это поглощением астральных потоков.

— Любопытно: тянут в рот все, что только можно, — задумчиво заметил Динь.

Глядя на посвежевшего монаха, мандарин Тан задал наконец давно мучивший его вопрос:

— Как же получилось, что три дня назад мы оставили вас при смерти, а сегодня вы встречаете нас совершенно здоровым?

Иезуит помолчал, собирая свои кисточки и чернильные камни, а затем едва слышно произнес:

— Честно говоря, я и сам не знаю. Сегодня днем я проснулся с ужасной головной болью, не понимая, почему в такой час все еще лежу в кровати. Затем понемногу начал вспоминать случившееся и пришел в ужас от того, что натворил в отчаянии. Посмотрел на запястье и с удивлением увидел, что надрез уже начал затягиваться. Потом осмотрел раны на спине — они перестали гноиться. Что же произошло на самом деле — не могу вам сказать.

Он умолк, устремив взгляд в какую-то невидимую точку за пределами комнаты.

— В моей вере такие вещи называются чудом. Но временами в моей памяти возникает образ молодой женщины с длинными кодами, которая дает мне выпить какой-то жидкости янтарного цвета.

— Госпожа Аконит! — вырвалось у мандарина.

— Но я ничего не знаю, — признался монах. — Мне могло и присниться…

— И часто монахам снятся молодые женщины? — с простодушным видом пробормотал Динь, ласково поглаживая свой леопардовый воротник.

Мандарин Тан смущенно признался:

— Вообще-то я подозревал госпожу Аконит в том, что она вас отравила, потому как видел однажды, как она подала вам чашку, в которой размешала какой-то черный порошок.

Иезуит пронзил его взглядом, и между обоими мужчинами повис безмолвный вопрос.

— Да, — признался мандарин, — как-то ночью я следил за вами и дошел до ее жилища, там я это и подсмотрел.

— Так, значит, за мной наблюдали? — усмехнувшись, отозвался Сю-Тунь. — Но вернемся к этому подозрительному питью. В нем не было ничего, кроме подогретого вина, в которое госпожа Аконит подмешала истолченный в порошок корень женьшеня и еще какие-то известные ей травы. Она надеялась, что от этого отвара затянутся мои раны.

Мандарин шагал взад-вперед по узкой комнате, стараясь не натолкнуться то на развалившегося на кровати доктора, то на примостившегося на стуле Диня, и продолжал расспрашивать монаха, чувствуя, что в его отношениях с молодой вдовой кроется что-то очень важное, хотя что именно — он не знал.

— Вы говорили мне, что ваши беседы касались главным образом наук, но не могли бы вы уточнить их содержание? О чем именно вы разговаривали?

Иезуит постарался припомнить все ночи, что он провел в беседах с госпожой Аконит. В ушах его все еще звучал жаркий голос молодой женщины, ее тихий смех, и вдруг ему вспомнился исходивший от нее легкий аромат жимолости.

— Мы говорили о превращении металлов, как я уже рассказывал вам, а еще о движении светил и о том, как каждый из нас представляет себе мироздание. Как и вы, она заинтересовалась Джордано Бруно, его представлением о бесконечности миров, которое решило его судьбу. Она не жалела крепких слов, говоря о тех, кто осуждает других за их стремление познать мир. «В вашей Церкви столько же косности, сколько и в застывшем здании конфуцианства», сказала она. Я только привожу ее слова, — поспешил добавить Сю-Тунь.

Надо было сменить тему.

— А магнетизм? Я уверен, что госпожа Аконит весьма сведуща в этом вопросе, — продолжил расспросы мандарин Тан.

— Несомненно! Воздействие на расстоянии — эта тема очень дорога жителям Востока, которые не перестают изучать приливы и отливы, а также силу притяжения, оказываемую магнитом.

— Когда я наблюдал за вашей встречей, она показывала вам, как китайцы делают компас, не так ли?

Монах энергично закивал:

— Да-да, действительно мы сравнивали восточный и западный методы. Мы, на Западе, трем кусочком железа о магнитный железняк, тогда как вы здесь используете размагничивание и намагничивание посредством накаливания.

Мандарин Тан кивнул, довольный тем, что получил подтверждение своей догадке. Он собрался было задать следующий вопрос, но тут мощный храп сотряс стены комнаты. Это доктор Кабан, расположившийся, как видно, слишком удобно на узкой кровати монаха, заснул крепким сном, запрокинув голову и широко раскрыв рот. Чтобы прекратить оглушительные рулады, мандарин ударил ногой по спинке кровати, отчего рот врача захлопнулся с громким стуком. Тем временем восседавший на стуле Динь бешено моргал, что могло означать одно: ничего не понимая из разговора, он тоже готов был вот-вот уснуть.

— Что я ценю в госпоже Аконит больше всего, — продолжал Сю-Тунь, — так это ее любознательность в отношении всего, что чуждо вашей культуре, будь то наука или история. Она всегда готова узнавать новое и все расспрашивала меня, чем то или иное устройство на Западе отличается от того, что известно вам здесь, на Востоке. В этом мы с ней схожи.

Мандарин указал рукой на сундук.

— А почему вы собираете вещи?

Аккуратно складывая свое парадное облачение из парчи с бархатными рукавами, Сю-Тунь ответил:

— Мандарин Тан, вы разве забыли, что через два дня в порт придет португальское судно, которое следует курсом на Европу?

— Но почему не подождать наступления муссона и попутных ветров?

— Я с удовольствием остался бы с вами еще на какое-то время, да вот только не знаю, выдержит ли это мое и без того сильно пострадавшее тело. Как я уже говорил, мне надо дописать кое-что, что, возможно, откроет Западу научные сокровища Востока, — произнес Сю-Тунь, показывая мандарину черную тетрадь.

Бережно прижав ее к своей тощей груди, он добавил:

— Что ж, если этот корабль будет добираться до места назначения дольше, чем другие, — тем хуже, но все равно, я думаю, мне пора уезжать.

* * *

Расставшись с монахом, мандарин Тан отправился в суд. Теперь он был спокоен за Сю-Туня и мог снова приниматься за расследование. Сколько еще надгробий пропало за время его отсутствия? И как начальник полиции Ки справлялся без него с управлением в городе?

В здании суда горел свет, служащие, судя по всему, все еще были поглощены работой, что порадовало мандарина. Он ценил усердных работников и сам не знал ничего прекраснее, чем верно служить императору. День и ночь самоотверженно трудиться на пользу государства — чего еще может пожелать честный гражданин? Легким шагом он вошел в здание, тишина которого показалась ему странной. Однако, подумалось ему, неужели писцы утратили дар речи? Обычно, едва взявшись за кисть, они принимаются болтать без умолку. Заглянув в одну из ярко освещенных комнат, мандарин с удивлением обнаружил, что она пуста. Может быть, служащие устроили себе перерыв, чтобы размять затекшие ноги? Он открыл другую дверь, из-под которой пробивалась полоска света, и снова никого не обнаружил. Тогда, выйдя из себя, он с силой толкнул дверь зала Феникса и увидел начальника полиции Ки, с трудом поднимающего тяжелую от сна голову.

— Мандарин Тан! — воскликнул он, глядя на судью заспанными глазами. — А я вас не ждал!

— Оно и видно, — ледяным тоном бросил мандарин. — Почему в здании светло, как в храме, и при этом никого нет?

— Да всё эти писцы! — плаксивым тоном произнес господин Ки. — Когда настает час идти домой, они уже ни о чем другом и помыслить не могут. Должно быть, уходя, опять забыли потушить масляные лампы.

Мандарин вздохнул, расставаясь с мечтой о примерных работниках.

— Что нового в городе? Кражи, убийства, пожары в мое отсутствие были?

— Ничего, господин судья! Со времени вашего отъезда ни единого надгробия не было украдено. Можно подумать, что воры награбили вдоволь и теперь им уже ничего не нужно.

Судья склонился над папками с текущими делами и отметил, что их и правда немного: несколько ссор между соседями да перебранок на базаре.

— А что там происходит у бродяг? — спросил он. — Возвращаясь, я заметил, что их поселок погружен во тьму.

Начальник полиции Ки подергал себя за бородку, затем потер подбородок.

— Они оставили свои земли до окончания срока аренды. Я уж говорил им, что городу не нужны их участки, они даже не слушали. Я думаю, они ушли куда-то в другое место, может в соседний город.

Мандарин нахмурился: что за спешка? Бродяга покидал город лишь в том случае, если ему отказывали в восстановлении в правах; а судьба этих, что работали в их городе, еще не была решена городским советом. Обычно, если решение принималось не в их пользу, бродяг приходилось силой заставлять оставлять поселок после окончания срока аренды. А госпожа Аконит? Где она теперь?

И, словно отвечая на его невысказанный вопрос, начальник полиции добавил:

— Впрочем, с этим не все так просто. Не далее как сегодня днем в суд ворвалась госпожа Стрекоза, которая желала непременно узнать, где теперь расположились бродяги. По ее словам, госпожа Аконит задолжала ей денег. Когда же я сказал, что ничего не знаю на этот счет, она чуть глаза мне не выцарапала, прямо как дикая кошка!

Он протер глаза, словно желая убедиться, что они все еще на месте.

— Но есть и хорошая новость — относительно убийства графа Дьема! В соответствии с вашими указаниями мы обыскали дом убитого и нашли его личный дневник. Потребовалось немало времени, чтобы его отыскать: он был тщательно спрятан в потолке его спальни. Может, граф записывал туда то, что его беспокоило?

Обеими руками, в знак уважения, он протянул мандарину маленькую, слегка потрепанную книжечку. Судья жадно выхватил находку у него из рук. Наконец-то шаг вперед в этом деле, которое упорно не желало сдвигаться с места! Он пробежал глазами несколько страниц, но тут же решил, что здание суда не место для чтения дневника недавно умершего человека.

— Скажите, господин Ки, а в доме графа сейчас кто-нибудь живет?

— Никто, господин судья. Вдова, госпожа Лилия, потрясенная смертью мужа, сразу переехала к родственникам в деревню.

Радостно сверкнув глазами, мандарин Тан потер руки.

— Отлично! Сегодня же ночью я туда загляну! Проштудирую дневник на месте, может, это позволит мне разобраться в убийстве.

Он развернулся, чтобы уйти, но тут в голову ему пришла мысль. Оставив начальника полиции одного, он быстро прошел в помещение, где хранился архив.

Благодаря забывчивости писцов в пустой комнате все еще горела масляная лампа, освещая развороченные сундуки, присланные скопцом Доброхотом. Не склонный копаться в недрах сундуков, изрыгающих торговые документы и административные инструкции, мандарин заметил на столе аккуратную стопку бумаг. Как он и предполагал, листки были испещрены причудливыми пометками ученого Диня, и он в очередной раз порадовался прилежанию своего чудаковатого на первый взгляд друга. Напротив названий грузов, привлекших внимание Диня, красовались разнообразные рисунки — то цветок, то зверушка, то чей-то плутоватый глаз, то чувственный ротик, — так что мандарину нетрудно было найти в них именно те сведения, которые он и искал.

Водя указательным пальцем по строчкам, мандарин Тан с интересом читал имена горожан, по чьим заказам доставлялись упоминавшиеся ученым драгоценности. Перламутровые ожерелья были приобретены господином Гао, местным ювелиром, который, несомненно, собирался перепродать их в сто раз дороже; лазуритовый скипетр купил господин Фи, известный коллекционер; диадема с рубинами предназначалась некой госпоже Чжау. Короче говоря, ничего особенного с этой стороны дела. Зато напротив браслета с семью жемчужинами и кольца с белым халцедоном он прочел имя, заставившее его присвистнуть. Значит, граф Дьем до самой смерти испытывал страсть к драгоценным камням… Очень интересно, надо как можно скорее разобраться с этим. Однако сейчас он должен был, не теряя времени, идти по другому, пока еще горячему следу.

* * *

Словно преследующий добычу тигр, мандарин Тан вышел из Северных ворот города. Оставив далеко позади последние не закрывшиеся на ночь харчевни, откуда слышался сальный хохот пьяных гуляк, он шел по дороге, ведущей к реке. Он не раз уже ходил этим путем, а потому без труда ориентировался в окружавшей его кромешной тьме.

В поспешном уходе бродяг крылось что-то важное, он чувствовал это. За последние дни мысль о поселке посещала его несколько раз, перед внутренним взором вставали крохотные клочки обработанной земли, разбросанные по берегу реки вокруг кучки шатких лачуг. Но что-то в этой картине было не так, и сейчас он шел туда, чтобы проверить свои предчувствия.

Вызывая в памяти лицо госпожи Аконит с насмешливо приподнятыми бровями, мандарин подумал, что ему следовало остерегаться этой женщины, которая уже однажды сумела обратить правосудие в фарс. Благодаря уроку, преподанному ему гадателем By, судья знал теперь, каким образом ей удалось послать своего мужа на верную гибель — на расстоянии, не оставив никаких следов, — о чем и докладывал тогда судовладелец Фунг, компаньон несчастного. Обработав известным образом компас своего мужа-изыскателя, так чтобы он показывал заведомо неверное направление, госпожа Аконит была почти уверена, что тот в конце концов свалится в ущелье и либо разобьется насмерть, либо покалечится. Горы полны опасностей, он сам недавно убедился в этом во время путешествия в Китай. И разве тогда, во время встречи с монахом, когда он наблюдал за обоими, не изготовила она примитивный компас из обыкновенной металлической пластинки? Не будучи даоской, эта женщина тем не менее разбиралась в свойствах огня не хуже последователей этого учения.

Нельзя было недооценивать столь извращенный ум, подумал мандарин и поклялся себе не поддаваться больше чарам вдовушки. Но с другой стороны, возражала другая, более чувствительная его половина, как столь безнравственная женщина могла исцелить иезуита, если только это действительно она дала ему спасительное лекарство?

Тем временем он вышел на вершину холма, нависавшего над погруженными во тьму лачугами бездомных. Свернувшееся в излучине реки селение походило на притаившуюся в темноте кошку. Спускаясь по склону, мандарин чувствовал, как бешено колотится его сердце. Если он окажется прав, покров тайны над одним из дел будет частично снят.

Присмотревшись к этим местам с высоты, судья теперь легко находил дорогу. Ночной ветерок дул с реки, принося с собой холодный запах воды. Решительным шагом он направился на окраину деревни, где в прошлый свой приход заметил какие-то посадки. Участок находился там, где он и думал, но недавно перекопанная земля была теперь черна и истоптана. Там и сям валялись небрежно выдернутые и брошенные как попало кустики сладкого картофеля. Глаза мандарина сузились и стали похожи на стальные клинки: он правильно угадал! Во время последнего посещения своим крестьянским глазом он подметил какую-то неправильность и теперь понял, в чем было дело. Он внимательно обследовал близлежащие участки: везде те же следы и те же небрежно вырванные из земли растения.

Оставив перекопанные грядки, он прошел прямо к домику, увитому диким виноградом и пышными зарослями горьких огурцов. Мандарин Тан толкнул дверь и вошел в комнату, где на плитках пола белело пятно звездного света. Кругом было тихо, и ему показалось, что он ощущает легкий аромат жасмина и толченой мяты. Он зажег масляную лампу и сел к столу, за которым госпожа Аконит и иезуит вели тогда свою беседу. Он огляделся, чувствуя себя удивительно уютно в этой комнате, которую знал, как свою, не раз возвращаясь сюда в мыслях и вызывая в памяти изящные извивы черных кос, которых сегодня здесь не было. У стены стояла холодная жаровня, но тщательно вычищенным глиняным тиглем пользовались, судя по всему, совсем недавно. Так вот, значит, где ставила молодая женщина свои алхимические опыты, вот где готовила травяные отвары. Что же заставило ее бросить все в таком состоянии и спешно исчезнуть вместе со своими товарищами по несчастью?

Мандарин опустил голову на стол и закрыл глаза, чтобы обдумать заключения, к которым только что пришел. Перекопанные грядки и растоптанные растения говорили о том, что посадки были всего лишь прикрытием. Крестьянин, продолжавший жить в нем, заметил в прошлый раз и другие участки, которые только засевались, и это в самую жару — ему еще тогда бросилась в глаза нелепость происходившего. К тому же зачем возиться со сладким картофелем, когда срок аренды подходит к концу? Но что тогда могли прятать таким удобным способом, под прямоугольниками земли, если не прямоугольники камня — к примеру, надгробные плиты, похищенные с кладбищ? Все логично: мертвецы, по описанию свидетелей, были страшно худы, что вполне соответствует приметам бродяг. Скудно питаясь и работая на самых тяжелых работах, те и правда были сплошная кожа да кости. Динь и его товарищи не напрасно сидели тогда в засаде: благодаря носильщикам, он смог установить, что похитители были людьми, которые только изображали мертвецов, для чего использовали светящуюся в темноте краску. А если хорошенько поразмыслить, эта уловка позволяла вычислить и вдохновителя этого предприятия: лишь человек, изучавший природу и владевший ее законами, мог прибегнуть к этому особому качеству некоторых минералов, которое китайцы называют «холодным огнем инь».

Мандарин открыл глаза. В таком случае единственным человеком, подходившим под эти описания, была госпожа Аконит. Она заправляла этими бродягами, которые, должно быть, почитали ее, как деревенского старосту, она же без труда могла приготовить светящуюся краску для отпугивания суеверных свидетелей. Знание законов природы навело ее, очевидно, и на мысль об использовании зловонной серной смеси, обращавшей в бегство нежелательных очевидцев. С той же целью она придумала смазывать тела бродяг специальным маслом, благодаря чему во время потасовки их невозможно было ухватить. Но тут неотступно вставал следующий вопрос: с какой целью организовала она похищение надгробий?

Споткнувшись об этот вопрос, ответа на который он не мог пока найти, мандарин обвел глазами комнату. На стенах ее не было украшений, не было в ней и ни одного алтаря, устроенного в память предков. Таким образом, молодая женщина не только постаралась стереть малейшее воспоминание о своей прежней жизни, но и порвала всякую связь с умершими предками, обрекая их на вечные скитания тем, что по ним не совершалось должным образом никаких ритуалов. Самым дорогим для нее сейчас было еретическое учение Мо-цзы, основателя общества без привилегий, врага традиций и социальной иерархии. Единственным пунктом в этой бредовой теории, который судья еще как-то принимал, было понятие знания. Хотя конфуцианцы не проявляли никакого любопытства по отношению к природе, сам он легко мог допустить, что глубокое проникновение в суть того или иного явления есть единственный способ предвидеть связанный с этим явлением результат. Поэтому его так заинтересовал разговор о науках, который он вел тогда с Сю-Тунем. С этой точки зрения, он без труда понимал, насколько привлекателен был чужеземец для госпожи Аконит.

Сидя с широко раскрытыми глазами, мандарин вновь переживал ту ночь, когда сначала следил за иезуитом, а потом наблюдая за ними обоими. Не без смущения вспомнил он чувство зависти, которое испытал тогда, глядя, как непринужденно усаживается монах напротив вдовы. Не слыша ни слова из их разговора, он угадал тем не менее его напряженность и глубину их взаимопонимания. Сколько раз прокручивал он в уме эту немую сцену, во время которой прямо у него на глазах зарождалось интеллектуальное единство, какого ему никогда не приходилось видеть? Что происходило в душе молодой женщины, когда она исполненным нежности движением вытирала кровь, сочившуюся из спины монаха?

И вдруг мандарин подскочил на месте. Стиснув челюсти, он отчетливо вспомнил тот момент, когда госпожа Аконит, промыв раны монаха, бросила тряпку в жаровню. Жар уничтожил кровавые пятна, но сама ткань была целехонька, когда она вытащила ее из огня. В тот момент, рассерженный участием, которое молодая женщина проявила по отношению к Сю-Туню, он не обратил внимания на этот странный факт. Но теперь, сидя в одиночестве в комнате, где разыгралась эта сцена, он лихорадочно, до головной боли, пытался вспомнить, что же сказал доктор Кабан. И когда те слова отчетливо всплыли у него в мозгу, судья ударил кулаком по столу: теперь у него был ключ и к другой загадке!

Порыв ветра, ворвавшийся через открытое в ночь окно, принес запах цветущей жимолости. Пламя заколебалось, но не погасло.

Когда, вернувшись из Китая, они нашли Сю-Туня живым и здоровым, занятым укладыванием своего багажа, доктор Кабан сравнил его с саламандрой, возрождающейся из огня. А разве та ткань, очищенная пламенем — словно тоже возродившаяся из огня, — не напоминала этим кожу саламандры? Где же в последний раз он слышал о коже саламандры?.. Да, она значилась в списке товаров, похищенных с затонувшей джонки. Это был определяющий факт, из которого следовало, что госпожа Аконит была причастна и к нападению на джонку. Иначе откуда бы ей взять эту кожу?

Глаза мандарина заблестели от возбуждения, и он почувствовал, как кровь приливает к вискам. Вот она, главная улика: он был убежден в этом, ибо она ставила молодую женщину в центр сразу двух, внешне не связанных между собою дел. Теперь он знал, что вдовушка, руководствуясь неизвестными мотивами, не только организовала похищение надгробий, но и подстроила нападение на джонку. В крайнем возбуждении от такого неожиданного прорыва, мандарин попытался успокоиться. Надо было рассуждать быстро и правильно. Откинувшись на спинку стула и сцепив на затылке руки, он стал перебирать в памяти различные моменты этого дела. В рассказе старого моряка и его матросов фигурировали живые мертвецы — естественно, это были сообщники госпожи Аконит, бродяги. Панику вызвало огромное количество пиратов, некоторые из которых, по свидетельствам нескольких очевидцев, были абсолютно неподвижны. Мандарин кивнул: нет сомнений, что бродяги снова прибегли к хитрости. По всей вероятности, в лодку с единственным гребцом они поместили несколько раскрашенных деревянных фигур, и этого было достаточно, чтобы перепугать полуслепого моряка и неопытных мальчишек. Кроме того, увидев, что похищенный груз был вывезен с острова Черепахи как раз перед тем, как они с Сю-Тунем прибыли туда, он заподозрил монаха. Однако теперь, в свете этих новых фактов, становилось ясно, что Сю-Тунь рассказал госпоже Аконит о предстоящей поездке, ни о чем не подозревая. И произошло это в ту самую ночь, когда судья следил за ним. Все совпадало!

Мандарин в восторге стал щелкать фалангами пальцев. Замечательно, теперь можно объединить два дела в одно, однако этот рывок в расследовании ставил дополнительные вопросы. А именно: почему госпожу Аконит так интересовали похищенные товары? Эта женщина была выше алчности. И что же все-таки случилось с погибшими в кораблекрушении арестантками? Судья тяжело вздохнул. Пока ответов на эти вопросы он не имел. Он выглянул в окно и увидел луну в обрамлении звездного неба. Шел, судя по всему, Час Крысы, а у него было еще много неразгаданных загадок. Вскочив на ноги, мандарин не без грусти оглядел комнату, которую столько раз видел во сне и которую теперь заставил раскрыть все свои секреты. Где-то в глубине его сердца еще жил образ молодой женщины, не перестававший преследовать его.

Он задул масляную лампу и, не оглядываясь, вышел.

* * *

Во внезапно наступившей темноте молнией сверкнула улыбка. Имперский мандарин явно приближался к цели, да она и не ждала от него иного. Она без всяких слов, по одному выражению лица, научилась читать ход его мыслей, восхищаясь логикой его умозаключений. Когда же он поймет наконец высшую целесообразность ее действий? Наблюдая за ним вот так, через окно, она подумала, что из него получится большой следователь, но ей еще надо было выполнить возложенную на нее миссию.

Госпожа Аконит выпрямилась, отбросив за спину две тугие косы, что свернулись у нее на плечах подобно готовым к прыжку змеям, и пошла вслед за мандарином по дороге, ведущей обратно в город.

* * *

Луна роняла холодный свет, который успокоил кипящий разум мандарина Тана. Взобравшись на вершину холма, он вдохнул свежий ночной воздух и широкими шагами заспешил к городу. Тень его, скользившая по дорожной пыли, чуть касалась стоявших тут и там маленьких пагод, воздвигнутых в честь то какой-нибудь змеи, то какого-нибудь духа. Он шел, погруженный в размышления, не обращая внимания на крики макак и шелест крыльев летучих мышей, сопровождавших его на пути.

Мысли его были теперь сосредоточены на убийстве графа Дьема. Сделанное им сегодня вечером в суде открытие не было лишено определенного интереса: покойный распутник, оказывается, недавно покупал драгоценности. Так что же, убийство было совершено с целью ограбления? Конечно, на теле не оказалось драгоценного камня, который убитый обычно носил на шее, — Огненного Шара, — но Металлический Росток-то ведь был обнаружен в кровавой луже, где убийца не заметил его. Мандарин почесал голову: если графа убили, чтобы похитить его драгоценности, то почему вдова не сообщила о пропаже браслета и кольца? Не меньше вопросов вызывало у него и поведение убийцы. Зачем убивать графа на балконе, где он рисковал быть замеченным, когда гораздо проще проникнуть в комнату и там зарезать его? Не было объяснений и появлению на дереве белой шелковой нити. Сначала он решил, что она была вырвана из одежды убийцы, однако Динь выяснил, что такие нити используются при изготовлении воздушных змеев, что никак не вязалось с расследуемым делом. Мандарин ускорил шаг в надежде, что на месте преступления ему удастся разгадать последовательность событий той роковой ночи.

Войдя в город и пройдя до конца аллеи, что вела к резиденции графа Дьема, он остановился у портика, увенчанного блестящей черепичной крышей. Огромное здание вызывающе уставилось на него пустыми глазницами черных окон в ожидании, что он раскроет тайну убийства его хозяина. Мандарин Тан толкнул створку двери и вошел внутрь. Луч лунного света, падавший из окна, освещал монументальную лестницу, что вела в спальню графа. Прыгая через две ступеньки, он взбежал наверх, в нерешительности постоял перед дверью и наконец толкнул ее. Призраков он не боялся, однако окружавшая его гробовая тишина не внушала уверенности. Сжав кулаки большими пальцами внутрь, чтобы оградить себя от демонов, судья шагнул внутрь комнаты, громко объявив, что пришел сюда ради раскрытия преступления, а следовательно, для того, чтобы воздать должное памяти убитого графа. Эта небольшая речь, адресованная духам, которые могли подслушивать его в данную минуту, должна была убедить их в добрых намерениях того, кто вторгся вот так, в ночное время, в спальню зарезанного. Конечно, можно было обойтись и без этого мрачного визита, но время шло, дело не двигалось с мертвой точки, и он убедил себя, что обстановка места преступления будет способствовать его размышлениям.

Он зажег две масляные лампы, свет которых разогнал скопившиеся в углах комнаты тени, и сразу успокоился. Присев за письменный стол графа, он достал из котомки рукопись, которую дал ему начальник полиции Ки. Значит, покойник прятал свой дневник на потолке в спальне. Подняв глаза, судья посмотрел на обшивку черного дерева, утыканную металлическими шляпками гвоздей, вбитых на разном расстоянии друг от друга. Где же он видел такие же разводы? Не найдя ответа на этот вопрос, он раскрыл дневник и начал читать.

С первых же страниц щеки молодого человека залились ярким румянцем. Он был поражен столь откровенными описаниями сцен разврата и плотских наслаждений: можно было подумать, что этот текст написан в Индии, стране, литература которой изобиловала, так сказать, любопытными анатомическими подробностями. Да, маленькие праздники графа Дьема, по-видимому, не страдали однообразием, и можно было только догадываться о масштабах дозволенных на них утех. Мандарин Тан с удивлением открыл для себя, что человеческие существа могут подчас принимать поистине акробатические позы, соединяясь друг с другом то наподобие гроздьев, то в виде цепочки, и единственным ограничением в этом разнообразии служит лишь их собственное воображение. Он не мог не подивиться и изобретательности самого графа, чьи выдумки часто выходили за пределы человеческого разумения и, уж во всяком случае, за рамки благопристойности. Словно не находя слов для описания тысячи и одной позы, опробованных участниками оргий, граф сделал несколько рисунков, отличавшихся большим реализмом исполнения. Вытаращив глаза, судья разглядывал причудливо извивающиеся, искусно изгибающиеся и самым необычным способом соединяющиеся тела. Люди всех возрастов и всех комплекций с увлечением громоздились друг на друга, образуя нерасторжимые переплетения тел, рук и ног. Нескольких страниц хватило судье, чтобы составить представление о характере этих тошнотворных увеселительных мероприятий, и он поспешил перейти к последним страницам дневника, содержавшим более приемлемую информацию.

Я все жду прибытия браслета и кольца, которые выписал из Китая. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как я их заказал, но Доброхот уверяет, что товар еще не выслан. Я подожду еще неделю, а потом пойду в суд и подам жалобу на несоблюдение договора.

Я уже давно мечтаю заполучить последние предметы из этой уникальной коллекции, которую алчные и бессовестные люди распродали по частям, исходя из самых низменных финансовых соображений. Подумать только: пожертвовать бессмертием ради нескольких пошлых связок сапеков!

— Так вот почему эти вещи не были украдены! Они так и не дошли до графа! — воскликнул вслух мандарин, прежде чем вновь погрузиться в чтение. — Странно, ведь скопец Доброхот включил эти драгоценности в список ввезенных товаров. Что же с ними случилось?

Наконец-mo я буду готов к последнему обряду. Призываемые мною боги будут благосклонно взирать на меня, когда в блистающем одеянии из перьев, увешанный убором из нефритовых звезд, я запою им Канон Великого Вместилища. Зеленый дракон и белый тигр — символы Востока и Запада — пойдут рядом со мной, когда я отправлюсь в небесное путешествие по священным стопам Великого Юя. [18] Там, за волшебными воротами, мне повстречаются пять старцев — пять земных столпов, — и я увижу наконец острова бессмертия, плавающие на поверхности четырех морей. Помогать мне будут мои талисманы, вести меня будут тайные карты, и, словно в океане, я поплыву в лабиринте меж вершин священных гор.

И тогда, напитавшись небесным светом, я вознесусь ввысь, к планетам и светилам, омытый солнечным сиянием и напоенный лунной влагой. И древо жизни, плоды которого, дарящие бесконечную молодость, охраняют птицы в золотом оперении, взрастет под моим распростертым телом. Я же устремлюсь еще выше, к небесной оси — Северному Ковшу, управляющему Вселенной. Коснувшись каждой из семи его звезд, я увижу прячущиеся в них райские кущи, а затем направлю свой полет к последней небесной стоянке — Полярной звезде, узлу, вокруг которого обращаются миры. И там, подставив лицо багровому дыханию Солнца, излучая всем телом невиданное сияние, я сольюсь воедино со Вселенной.

Мандарин Тан присвистнул. Перед ним лежал текст, посвященный внутренней алхимии, и заканчивался он ни много ни мало полным слиянием с миром. Только даосы с их навязчивой страстью к превращениям и неумеренным употреблением всяких снадобий были способны на столь полное отождествление человека и окружающего его мира. Однако граф Дьем был не просто даосом: то, что мандарин прочел в его дневнике, восходило к древней ветви этого учения, о которой рассказывал ему Сю-Тунь, — школе Шанцин. Иезуит и правда говорил, что последователи этого течения, большей частью представители аристократии, для воссоединения с небесами поглощают астральные потоки. Таким образом, граф хранил эту традицию, ведущую начало из Древнего Китая.

Сжав руками голову, мандарин постарался оценить значение того, что только что узнал. Если покойник предавался этой древней практике, он нуждался в талисманах, о которых упоминается в рукописи. А что было у него на шее? Огненный Шар — символ Солнца и Металлический Росток — эмблема Полярной звезды… А если драгоценности, которых ожидал граф, дополняли набор космических элементов, упоминавшихся в дневнике? В крайнем возбуждении мандарин перечитал последний пассаж: кроме Солнца и Луны, в нем говорилось о Северном Ковше и Полярной звезде. Значит, на поверку не хватало Ковша и Луны. Молодой человек торжествующе поднял кулак. По крайней мере, часть загадки разгадана: семь жемчужин на браслете, заказанном графом, изображали, вне всякого сомнения, семь звезд созвездия Ковша, а белый халцедон, вставленный в перстень, символизировал матовый свет Луны. Все складывается просто отлично!

Опьяненный успехом, мандарин Тан постарался все-таки сохранить ясность ума. Конечно, теперь он понимал причину, по которой граф приобрел эти драгоценности, однако обстоятельства его убийства не становились от этого яснее. Размышляя, мандарин пропускал между пальцами кисточку, лежавшую на столе. Нет, все-таки что-то в его версии не складывалось. Он пришел к заключению, что все эти украшения символизировали небесные тела: кристалл сферической формы — Солнце, металлический диск — Полярную звезду, семь жемчужин — Ковш, а халцедон — Луну. Однако его не покидало смутное ощущение, что в рассуждениях его есть слабое место и связано это с тем, что рассказывал ему Сю-Тунь. Он порылся в памяти, пытаясь отыскать тот момент, но безуспешно.

Вздохнув, он взглянул на постель, на которой угадывались еще очертания тела графа. Раскинутые в разные стороны руки указывали, вероятно, на то, что спящий летал во сне. Сцену убийства нужно было восстановить любой ценой, и молодой человек не без внутреннего трепета решил прилечь на кровать убитого. Чтобы воссоздать условия той ночи, мандарин задул обе масляные лампы, и комнату теперь освещал лишь холодный лунный свет. Бормоча молитвы божествам-хранителям, он вытянулся во весь рост, лицом вниз, пытаясь поставить себя на место покойника.

Закрыв глаза, он вслушивался в окружавшую его тишину и вдыхал вечернюю свежесть. Граф, судя по всему, спал крепким сном. Что-то — возможно, какой-то шум, — должно быть, разбудил его и заставил встать с постели. Поднявшись, мандарин пошел к балкону, глядя на луну, в ярком сиянии которой сад был виден как на ладони. Баньян, на котором он обнаружил шелковую нить, рос прямо перед балюстрадой, однако все же слишком далеко, чтобы кто-то смог запрыгнуть с него на балкон. Впрочем, на теле старика не было найдено следов борьбы — ни одного кровоподтека. Расхаживая взад и вперед по балкону, он пытался представить себе ход событий.

— Предположим, что графа привлек какой-то шум и он вышел на балкон, — вслух рассуждал судья. — Заинтересовавшись, откуда этот звук взялся, он наклоняется над балюстрадой. В это время убийца наносит удар.

Наклонившись над пустотой, мандарин повторил сцену. Но как можно было убить графа на расстоянии? Ибо речь шла именно об убийстве на расстоянии, поскольку возможности непосредственного контакта не было никакой. Рана, через которую извергся поток крови, была очень глубокой и чистой, что говорило о чрезвычайно остром оружии и большой силе удара. Кроме того, следовало объяснить, каким образом было похищено ожерелье с Огненным Шаром, если преступник не приближался к графу вплотную. Мандарин метался, как хищник в клетке, перебирая разные варианты, один безумнее другого, затем снова подошел к перилам. Опершись о них, он наклонился над садом, словно вглядываясь в темноту. Очевидно, граф стоял именно так: потому-то он и вытянул шею, оказавшись в наиболее уязвимом положении. В таком случае ожерелья должны были свободно свисать у него с шеи, болтаясь над пустотой. Если предположить, что в него метнули нечто вроде ножа, то как убийце удалось вернуть его? И потом, как увязать траекторию брошенного предмета с формой нанесенной раны, которая требовала особой точности удара?

Мандарин Тан взглянул на ствол дерева, с которого снял тогда шелковую нить. Она зацепилась за ветку как раз на линии, соединяющей место на балконе, где он сейчас стоял, и небольшой кустик, достаточно густой, чтобы за ним мог спрятаться человек. А что, если этой нитью воспользовались, чтобы извлечь орудие убийства из шеи графа? Но возможно ли, чтобы привязанный за веревочку нож рассек шею с такой точностью? Сколько мандарин ни раздумывал над физическими аспектами проблемы, он не смог прийти к твердому убеждению, что убийца воспользовался именно кинжалом. Принимая во внимание угол, под которым была нанесена рана, это предположение казалось совершенно невозможным. Требовалось какое-то особое приспособление, которое должно было обвиться вокруг шеи таким образом, чтобы, потянув за него снизу, убийца произвел смертельный надрез, — остро отточенное кольцеобразное лезвие с привязанной к нему той самой белой нитью…

Стоя на залитом лунным светом балконе, мандарин поднял лицо к звездам, совершавшим свое едва уловимое вращение по ночному небосводу, и вздрогнул. На память ему пришли слова Сю-Туня, и ускользавшая до сих пор деталь вдруг предстала перед ним со всей ясностью. Прерывисто дыша от волнения, он увидел все так, как оно произошло в ночь, ставшую последней для графа Дьема. И тут он понял, чья именно рука сжимала ту нить.

* * *

Облегченно вздохнув, Сю-Тунь захлопнул крышку. Книги и личные вещи заняли свои привычные места в четырех сундуках, за которыми завтра к вечеру придут слуги мандарина. Физически он был готов к отъезду, ему оставалось лишь приготовиться к нему морально. Взгляд его блуждал по стенам пустой комнаты, освободившейся от вещей, которые, впрочем, так и не смогли изменить ее спартанский облик. Чуть покосившиеся полки хранили еще следы множества книг и карт, бывших его верными спутниками в долгие бессонные ночи. А вот распятие, снятое им со стены, не оставило на ней ни малейшего следа, не отметив своим присутствием ни пространство, где оно пребывало, ни время, в течение которого оно там находилось. Подобно змеиной коже, переливающейся всеми цветами радуги, покоились в сундуках его сшитые по последней нанкинской моде парадные одеяния, которые он не раз надевал, стремясь быть как можно ближе к народу, оказавшему ему такое гостеприимство. Теперь, когда он готов пуститься в обратный путь, он будет довольствоваться сутаной иезуита, темная ткань которой лишь подчеркивала бледность его кожи и полыхание рыжей, как пламя, бороды.

Тут же лежали надежно укрытые банки, в которые он аккуратно разложил все составные части «порошка холодной еды». Этот порошок чуть не убил его, но как невозможно бывает подчас мужчине отделаться от надоевшей, сварливой любовницы, так и ему трудно было освободиться от пагубного воздействия этого воспламенявшего дух снадобья. Следуя совету доктора Кабана, он собирался снижать дозу постепенно, чтобы, не насилуя организм, приучить его мало-помалу обходиться без порошка.

Он обратил взгляд внутрь себя, и представшие ему образы — люди, которых он узнал и полюбил, юный мандарин с решительным взором и высокими скулами, молодая женщина, которую он не увидит уже никогда в жизни, — пронзили его сердце щемящей тоской. Ученый Динь в причудливых одеяниях, болтающихся, как на вешалке, на его тощем теле, показал ему, что в однообразном океане конфуцианских условностей встречаются-таки островки фантазии. И даже доктор Кабан, при всем его самодовольстве, оказался не так уж неприятен в общении. В голове иезуита звучали обрывки разговоров, какие-то слова, шутки — воспоминания, которые время от времени будут сами посещать его, но вызвать их он будет не в силах.

Проведенные на Востоке годы не стерли из его памяти воспоминаний о родине, но он чувствовал, что везет туда гораздо больше вопросов, чем было у него, когда он уезжал, хотя кое в чем он и уверился. Удалось ли ему донести свою веру до этих народов, столь ценивших традиции? Этого он не знал, хотя катехизис отца Маттео Риччи имел в Китае большой успех. Что же касается вьетов, то тут его уверенность была еще меньше. Так, например, мандарин Тан, явно придававший большое значение количеству, казалось, был готов поверить скорее в целый сонм гениев, чем в единого Бога. Что же до госпожи Аконит, насторожившейся при одном упоминании о богоизбранном народе, было ясно, что она до конца будет отрицать это учение, считая самые основы его несправедливыми. Однако, несмотря ни на что, общение состоялось: и правда, разве отцу Риччи не принадлежит частичный перевод «Начал» Евклида? И разве сам он не стал свидетелем колоссального прогресса науки и техники на Востоке?

Он бросил взгляд на все еще лежавшую на столе раскрытую черную тетрадь. Если и было на свете что-то, чем он дорожил больше жизни, так это вот эта книга, заключавшая в себе наблюдения, сделанные им за время пребывания в Китае и Дай-Вьете. В ней были перечислены все технические достижения со времен Древнего Китая, изложено состояние астрономии и картографии, сельского хозяйства и медицины, математики и судостроения. Покинув Францию в уверенности, что Китай во многих отношениях отстает от Европы, он возвращался теперь убежденный, что Восток, наоборот, в некоторых областях далеко опережает Запад. Именно на этом парадоксе он и собирался настаивать по возвращении на родину. Его доклад будет не столько перечислением научных фактов, сколько проповедью скромности, призывом к терпимости, которой часто так недостает европейцам. И тогда, объединив знания, накопленные Востоком и Западом, человечество — всё, целиком, — избавленное от необходимости тащиться по узким тропинкам познания, совершит, возможно, гигантский скачок вперед.

Сю-Тунь закрыл глаза. Еще одна ночь, и он отправится в плавание, чтобы, обогнув полсвета, закончить его у побережья Бретани. Смогут ли гранитные скалы, покинутые им столько лет назад, заставить его забыть тысячу пещер, выдолбленных в боку гигантского каменного дракона, плавающего в открытом океане неподалеку от этих берегов? Он вдохнул ночной воздух, наполнив легкие тяжелым, чувственным ароматом этого гигантского белого цветка, распускающегося на безлистных деревьях, лепестки которого, осыпаясь, белеют на земле, словно множество платочков, брошенных после грустного прощания.

* * *

Облокотившись о перила балкона, мандарин взглянул на небосвод, послуживший декорацией для этой, такой человеческой драмы. Можно подумать, что пролитая кровь и была эликсиром долголетия! И вдруг, стоя на балконе между небом и землей, мандарин Тан почувствовал дыхание ледяного ветра. Он запахнул воротник рубахи и огляделся. Ему показалось, что лужа черной крови, в которой лежало тело графа, вдруг вновь проступает на холодных плитах пола, подбираясь к его ногам. Что это, ему почудилось? Или и правда складки простыни, смятой, словно брошенный саван, неуловимым образом изменили свои очертания? Вдруг он вспомнил, что находится в доме, где совсем недавно было совершено зверское убийство, и похолодел от страха. Духи несчастных жертв часто возвращаются на место своей гибели и с безумным взглядом и алчным ртом требуют отмщения. Не хватало еще, чтобы сюда явился голый старик с головой под мышкой! Стараясь не прислушиваться ни к чему, кроме голоса разума, мандарин выскочил из комнаты и сбежал вниз по лестнице.

В тот самый момент, когда он, прыгая через четыре ступеньки, несся вниз, ему показалось, что боковым зрением он уловил справа от себя край белого одеяния, который тотчас же исчез. Добежав до вестибюля, он огляделся по сторонам — ничего. Меж столбами, освещенными призрачным светом луны, никого не было. Мандарин Тан с облегчением открыл дверь дома, в котором было холодно, как в могиле. Прежде чем покинуть имение графа, ему предстояло пройти через огромный сад, погруженный в тень уродливых баньянов. Вступив в главную аллею, он пошел среди высоких деревьев, листва которых скрывала звездное небо.

Теперь, когда ему были известны все обстоятельства убийства графа Дьема, можно было снова сосредоточиться на двух других делах — кораблекрушении и похищении надгробий. Время не ждет, это ясно. Что-то такое затевается, и скоро, очень скоро, это что-то разразится. Несколько дней назад похищения надгробий странным образом прекратились, и эта смена ритма указывала на приближение неминуемой развязки.

Проходя мимо заброшенной беседки, мандарин вдруг резко остановился. Позади себя он услышал шорох ткани, однако, обернувшись, увидел лишь приземистые кусты, подстриженные в форме разных животных и птиц. Нахмурившись, он вновь продолжил свой путь, но теперь шел медленнее, внимательно вглядываясь в темноту по сторонам аллеи.

Судья вновь погрузился в размышления. Немыслимо, чтобы после этих грабежей госпожа Аконит залегла на дно. Чего же она выжидает, чтобы перейти к действию? Что собирается сделать с похищенным? Непонятно, ибо то, что бродяги награбили на джонке, не имело никакого отношения к похищенным надгробным плитам.

Он остановился. Между деревьями вновь мелькнула белая ткань и тут же скрылась из виду. Он пошел было к старому баньяну с корявыми корнями, но потом решил, что у него есть дела поважнее, чем охота на призраков.

В обоих делах ключевой фигурой была госпожа Аконит. И хотя в настоящий момент он располагал достаточными доказательствами, чтобы бросить ее в ту самую тюрьму, где она служила надзирательницей, гоняться за ней у него не было времени. В этой местности, зажатой между горными цепями и поросшей пышной растительностью, она при желании могла без труда укрыться так, что преследователи искали бы ее до конца своих дней. Нет, не стоит пытаться выкуривать ее из норы. Единственная возможность расстроить ее планы — играть на опережение.

Как она рассуждает? Каковы побудительные причины ее поступков? Он должен понять логику ее действий, чтобы предвосхитить их. Мандарин поморщился: одно дело разгадывать сложнейшие загадки и совсем другое — пытаться поставить себя на место женщины. Все его мужское достоинство восставало против этого, но он сказал себе, что молодая вдовушка, с ее страстью к наукам и другим сухим материям, характером напоминает скорее мужчину. Решив, что такая точка зрения вполне оправдывает его действия, судья стал сосредоточенно размышлять. Что он знал об этой молодой женщине? Что она добровольно отказалась от благополучного существования, чтобы жить среди бродяг. Это решение вполне сочеталось с ее отвращением к конфуцианскому обществу, которое она — ошибочно — считала застойным и несправедливым, а также с ее верой в теории безумца Мо-цзы. Он прекрасно мог себе представить ее в роли организатора похищения надгробий — этих символов культа предков, столь дорогого сердцу каждого приверженца конфуцианства, но должна же у нее быть еще какая-то, более высокая цель, чем простое попрание традиций.

Треск сухой ветки заставил его обернуться — как раз вовремя, чтобы успеть заметить нечто, напоминавшее край черной одежды, который тотчас скрылся за большим камнем. Он протер глаза. Должно быть, это утомленное зрение играет с ним шутки.

Как бы то ни было, но госпожа Аконит раздобыла для себя не только целую коллекцию надгробных памятников, но и пряности, а также кожу саламандр… Мандарин вздрогнул. Он забыл нечто очень важное, ключевую деталь, вокруг которой строилось все дело: то, как было обставлено крушение джонки. Существовала причина, ради которой бродяги дали себе труд утыкать кольями русло реки, причина историческая, вызывавшая к жизни призраков древних воинов, воскресавших не только в памяти ныне живущих. Молодая женщина ничего не делала случайно: этой инсценировкой она возвещала о будущих событиях. И, осознав это, мандарин понял также, чего она ждет.

* * *

Динь открыл глаза и понял, что ожесточенно скребет себе шею. Этот зуд и разбудил его. Осторожно проведя рукой по коже, он обнаружил множество прыщиков, выросших за ночь, словно ядовитые грибы. Ах ты дьявол, да еще и сто дьяволиц в придачу! Только бы язвы приятеля Сю-Туня не оказались заразными! В его планы вовсе не входило щеголять на пиршествах в ожерелье из мокнущих гнойничков, один краше другого. Немного опомнившись, он стал убеждать себя, что это всего лишь поверхностное раздражение. И виноват в этом, конечно же, тот бессовестный варвар-скорняк, изготовивший для него леопардовый воротник. «Интересно, мыл он шкуру, прежде чем начать шить?» — подумал ученый, принюхиваясь к вышеозначенному изделию. Мех показался ему пыльным, и он испугался, что вдохнул за один раз по крайней мере три поколения молей. Заткнув одну ноздрю пальцем, он резко дунул, чтобы вместе с содержимым другой выбросить из себя всю эту пакость. Прочистив таким образом носовые проходы, Динь сел в постели. Сна как не бывало. Зачем только он уснул, да еще так неизящно, там, прямо за столом у монаха, пока тот беседовал с мандарином? А теперь этот несвоевременный сон не давал ему забыться вновь.

Сунув костлявые ноги в расшитые бисером туфли, Динь решил пройтись немного по городу, чтобы нагулять сон. Нет ничего лучше ночной прогулки, очищающе действующей на тело и душу и вызывающей благотворную усталость. Накинув на плечи пеструю рубаху, он с неприязнью покосился на шелковое одеяние со свернувшимися на нем останками несчастного леопарда, который очень даже мог оказаться бешеным.

* * *

Покраснев от волнения, мандарин Тан глубоко вздохнул: решительно, госпожа Аконит была необыкновенной женщиной и то, что она замышляла, нельзя было назвать мелким проступком. Если он угадал верно, то действовать следовало без промедления, иначе последствия будут необратимыми. Перед ним стоял выбор: немедленно арестовать убийцу графа Дьема или воспрепятствовать жуткому заговору госпожи Аконит, и он этот выбор сделал. Ему не хватало всего одной детали, которую он и собирался немедленно выспросить у Сю-Туня, даже если бы ему пришлось разбудить его в столь неурочный час.

События развивались самым стремительным образом, и эта мысль заставила мандарина ускорить шаг. Наконец вдали показался монументальный портик, охранявший вход гигантской резиденции. Как только он выйдет за пределы этого неспокойного сада, он примет все меры, чтобы расстроить планы госпожи Аконит. Довольный таким оборотом событий, мандарин Тан позволил себе улыбку, не лишенную некоторого самодовольства. И тут он закричал.

Резко остановившись, он уставился на свою рубаху, на которой медленно расплывалось кровавое пятно, и вдруг почувствовал резкую боль в животе. Не веря своим чувствам, он вгляделся во тьму, прорезанную тонким серебристым отсветом — словно след метеора. Только этот метеор не падал, а, наоборот, взмывал к вершинам деревьев. Он едва успел удивиться, как из ветвей вылетел другой сверкающий осколок и, порезав ему руку, улетел обратно. Дрожа всем телом от боли, мандарин узнал смертоносный почерк убийцы.

— Госпожа Стрекоза! — полный злобы, закричал он. — Прятаться бесполезно, я знаю, что это вы убили графа Дьема, и за это гнусное преступление вы предстанете перед судом!

Ему ответил резкий смех, и на одной из верхних веток показалась тонкая фигурка в платье лунного цвета.

— Прежде чем судить, меня надо поймать, мандарин Тан! — насмешливым тоном воскликнула госпожа Стрекоза. — Сомневаюсь, что вам удастся добраться до меня с изорванным в клочья телом и искромсанной рукой. А мне, чтобы с вами разделаться, вовсе не надо к вам приближаться!

С этими словами она уверенным движением снова воспользовалась своим оружием. Мандарин увидел, как, вращаясь с головокружительной скоростью, прямо на него летит маленький зубчатый диск, привязанный к преступной руке белой шелковой нитью. Круговым движением руки госпожа Стрекоза запустила его так, чтобы он описал кривую, и вот нить обвилась у мандарина вокруг лодыжки. Тогда, словно притягивая к себе воздушного змея, молодая женщина дернула за нить, и диск двинулся в обратный путь, оставляя на ноге глубокий порез, заставивший судью тихо выругаться. Надо поскорее найти убежище, иначе этот диск, так метко попадающий в цель, и правда изорвет его в клочья. Он не пробежал и половины расстояния до портика, как вновь услышал позади себя пронзительный свист смертоносного орудия. Тогда, спружинив всем телом, он совершил гигантский тигриный прыжок и приземлился по другую сторону куста. Едва он успел втянуть голову в плечи, как сверкающий диск, упав, словно молния, безжалостно срезал с куста молодые побеги. Быстро оглянувшись, он увидел, как госпожа Стрекоза ловким движением притягивает диск к себе.

Было ясно: нельзя оставлять ее там, на возвышении, откуда она без труда могла владеть ситуацией. Он же, оставаясь на открытом месте, был легкой добычей, с которой она разделается в два счета, при этом из-за раны на ноге он не сможет долго выдерживать этот бешеный ритм. Он с надеждой взглянул на аллею, отделявшую его от выхода, и сердце его упало. Изысканно голая, усаженная декоративными цветами и карликовыми деревьями, она была начисто лишена какого бы то ни было намека на укрытие и являла собой верную дорогу к мучительной смерти. Единственным верным решением была рукопашная схватка. От госпожи Стрекозы его отделяли заросли бамбука, недостаточно густые, чтобы гарантировать ему даже временную безопасность, однако позволявшие незаметно приблизиться к ней. В глазах мандарина вспыхнул огонек, и он выскочил из-за обезглавленного куста в тот самый момент, когда госпожа Стрекоза собралась нанести новый удар. Он, не таясь, совершенно открыто выбежал на лужайку, ставшую их полем битвы. Сидя на ветке, женщина прицелилась, заранее наслаждаясь предстоящей бойней. Как бы быстро он ни бегал, никогда раненый мандарин не сможет подобраться к ней, прежде чем она не прикончит его. Она плотоядно облизнулась. Однако в последний момент мандарин круто свернул к бамбуковым зарослям. Там он пригнул к себе один из стволов и крепко ухватился за него. А когда он снова отпустил гибкое растение, оно резко выпрямилось вместе с ним, и он полетел прямо к госпоже Стрекозе.

Словно тогда, во сне, он несся в свободном полете с развевающимися на ветру волосами, опьяненный скоростью и высотой. Госпожа Стрекоза даже не успела запустить свой диск, как мандарин Тан обрушился на нее. Пролетая над ней, он выбросил вперед ногу и нанес ей сокрушительный удар в челюсть. Взвыв от ярости, госпожа Стрекоза упала с ветки, но тут же вскочила, в то время как мандарин Тан приземлился шагах в двадцати от нее в позиции «тигр, готовящийся к прыжку». Заметив закатившийся под куст диск, судья решил, что его противница разоружена и становится легкой добычей для него.

— Я покажу вам, из чего сделано правосудие в нашей стране, госпожа Стрекоза! — сказал он, приготовившись к атаке.

— Не беспокойтесь, прежде я заполучу вашу шкуру! Завтра вас найдут здесь в засохшей луже крови с перерезанным горлом и мутным взглядом.

С этими ставами она выпустила из рукавов еще две нити, которые тут же обвились вокруг ляжки мандарина. Два диска с силой врезались в плоть, и потоки крови хлынули из ран, которые мандарин тщетно пытался зажать руками.

— Ваша жадность и ваша жестокость не останутся безнаказанными, — заявил он, падая на колени. — Похищенные вами талисманы приблизят вас к вечности не больше, чем графа Дьема!

Госпожа Стрекоза тем временем с явным удовольствием взирала на мандарина, распростертого на траве, которая все больше окрашивалась его кровью. Взгляд ее был насмешлив, а подбородок дрожал от презрения.

— Бедняга не заслужил вечности, к которой так стремился. Эта развратная свинья погрязла в самом бесстыдном распутстве, извратив чистое учение Шанцин, которое требует от своих последователей полного воздержания, ибо только так, непорочными, они могут вступить в священные пределы! Оставить талисманы у него в руках — это все равно что метать жемчуга перед свиньями! — сказала она, восхищаясь собственным остроумием. — Вечность надо заслужить, и лишь добродетель и медитация позволяют достичь обители Бессмертных. Неужели вы думаете, что любой червяк, скупающий драгоценности, способен воссоединиться со Вселенной?

— В сущности, под аристократической оболочкой и высокими устремлениями и в вас скрывается обыкновенная женщина, замкнувшаяся на самой себе, избегающая физического контакта с мужчиной, — заметил мандарин, харкая кровью. — Как иначе объяснить ваше пристрастие к этому мерзкому шнурку, позволяющему расправляться с жертвами на расстоянии? Ведь чтобы убить графа, вы даже не осмелились войти к нему, потому что вам страшно было к нему прикоснуться.

— Прикоснуться к этой морщинистой падали? — истерично воскликнула госпожа Стрекоза. — К этим мерзким отвислым складкам, к этой дряблой коже, холодной, как мертвечина? Да, вы правы, я ненавижу любые прикосновения и избегаю любой близости с людьми. Откуда я знаю, какие гнусные, позорные дела вершили чужие руки, прежде чем прикоснуться к моим? Как вы думаете, хочу я ощутить на своих пальцах чьи-то сопли или, еще хуже, чьи-то срамные выделения? Нет, лишь держась ото всех на почтительном расстоянии, могу я сохранить свою цельность, свою чистоту!

— Потому-то вы и пошли на этот противоестественный брак со скопцом? — простонал мандарин, чувствуя, как в груди его образуется устрашающая пустота.

— Конечно! — ответила она с каким-то презрительным удовольствием в голосе. — От счастья, что красивая женщина выбрала его себе в мужья, этот жалкий калека готов был подчиняться любым моим требованиям, унижаться, чтобы я сопровождала его на деловые встречи. В первый же вечер я объявила ему, чтобы он и не мечтал, что я прикоснусь когда-нибудь к его жирной, рыхлой коже, которая, словно оставленный на солнце кусок сала, вечно сочится мерзким потом. Ему было дозволено любоваться мной откуда-нибудь из угла, но трогать — никогда!

Мандарин Тан прерывисто дышал, не понимая, как сможет он, истекая кровью, вступить в противоборство с этой женщиной. Однако, если он хочет одолеть ее, ему во что бы то ни стало надо подойти к ней вплотную. Упершись коленями в землю, он попытался было встать, но кровотечение окончательно лишило его сил: ноги у него подкосились, и он рухнул на землю. И тут он, совершенно беспомощный, увидел, как, выпрямившись, женщина отводит назад руку, готовясь его добить.

Сверкающий диск, сосредоточивший в себе весь небесный свет, быстро вращаясь, молнией взмыл ввысь, и мандарин с непостижимым восторгом следил за его безупречно изящной траекторией. Он знал, что госпожа Стрекоза целит ему в горло, но у него не было сил поднять руку, чтобы заслониться. Перед глазами у него промелькнула вереница безжалостных предков, которые с нескрываемым презрением взирали на своего потомка, стоявшего на коленях перед хрупкой, как стекло, женщиной. Задыхаясь от гнева, обескровленный мандарин гордо поднял голову и, не мигая, глядел на диск, несший ему неминуемую гибель.

Но тут громкий щелчок разорвал тишину, обрубив исполненную изящества траекторию. Пораженный мандарин увидел, что шелковая нить прочно перехвачена кожаным ремешком. Он обернулся: поодаль, слегка расставив ноги, стояла молодая женщина с кнутом в руке.

— Госпожа Аконит! — простонал судья.

— Поберегите силы, мандарин Тан! — властно отозвалась она.

— Ах ты, ведьма проклятая! — взорвалась госпожа Стрекоза, в ярости от того, что ее шелковая нить запуталась в плетке. — Гнусная изменница! Ты похитила у меня мою вечность!

Насмешливо улыбаясь, молодая вдова пожала широкими плечами.

— Вот как у нас разговаривают со старинными приятельницами! Не я ли принесла тебе шесть жемчужин и халцедон, о которых ты так мечтала?

Коротким движением руки она дернула кнут. Жена скопца, потеряв равновесие, едва успела высвободить свой шнурок.

— Но седьмую-то ты себе оставила! Самую крупную! Ах ты воровка!

— Одной больше, одной меньше — какая разница?

— Не прикидывайся дурочкой! Ты прекрасно знала, что самое главное — собрать вместе все талисманы, без этого — все ни к черту! Куда ты дела последнюю жемчужину?

Мандарин, пребывая на грани обморока, изо всех сил старался сохранить ясность сознания, чтобы не упустить ничего из их перепалки. Он закашлялся, отплевываясь кровью, и госпожа Аконит, быстро подойдя к нему, поставила ногу ему на грудь, чтобы прекратить кашель.

— Дай-ка вспомнить, — ответила она госпоже Стрекозе, приложив палец к щеке. — Ах да, вроде бы я истолкла ее в ступке, чтобы спасти жизнь одному знакомому иезуиту. И знаешь, лекарство прекрасно подействовало. Если хочешь, я дам тебе рецепт.

— Ты променяла мою вечную жизнь на здоровье какого-то жалкого монаха! Подумать только, а я ведь имела глупость довериться тебе! Но почему, почему же в самый последний момент ты предала меня?

— Неужели ты думаешь, я стала бы помогать тебе, если бы знала, что ты собираешься зарезать графа, как какую-нибудь свинью?

— Только не разыгрывай тут добродетель! Ты сама убила двух женщин, там, на джонке! — отрезала госпожа Стрекоза, презрительно скривив губы.

Отвечая на это, госпожа Аконит подкрепила свои слова свистом кнута:

— Женщины погибли по недосмотру моих людей, но те уже понесли должное наказание.

— Ты предпочла меня мужчине, иностранцу. Это уже слишком. А потому ты умрешь вместо этого несчастного монаха, что отнял у меня мое место среди Бессмертных!

Порывшись в рукаве, госпожа Стрекоза вытянула вперед руку, чтобы запустить очередной снаряд. Мандарин, не в силах пошевельнуться под ногой вдовы, отчетливо увидел, как на них несется металлический диск со смертоносными зубцами. Он раскрыл рот, чтобы предостеречь молодую женщину. Но та быстрее молнии уже вскинула руку и щелкнула своим хлыстом. И снова кожаный ремешок, обвившись вокруг шелкового шнурка, пресек вычерчиваемую диском дугу. Вложив всю свою ненависть в крик, госпожа Стрекоза выпустила из руки шнурок и достала из рукава новый. И снова диск взмыл в воздух, и снова он был остановлен. Лежа на земле, мандарин наблюдал за этим странным действом, что разыгрывалось над ним: госпожа Стрекоза, как гигантская паучиха, словно выпрядала смертоносные нити, чтобы метать их в своих врагов, но каждый раз путь им преграждал кнут, с удивительной быстротой разрезавший ночь. Воздух словно трещал от щелканья кожаного ремешка, чертившего в полутьме сокрушительные узоры. Ночь была наполнена белыми нитями и черными ремешками, которые сталкивались, сплетались и расплетались в смертельной схватке.

Но вот госпоже Аконит наскучила эта игра. И тогда все так же, при помощи кнута, она легонько притянула к себе свою противницу, которая тщетно пыталась тормозить пятками, оглушительно крича при этом.

— Иди сюда, — проворковала молодая женщина с шелковыми косами. — Я едва слышу твой ласковый шепот.

— Ах ты отщепенка! Уж ты-то знаешь, что такое мужчины! Так что ж ты прилипла, как дура, к этому жалкому чужестранцу с рыжей шевелюрой и бледной кожей? Сомневаюсь, чтобы его вера позволяла ему отвечать на твои заигрывания!

Она явно позволила себе лишнее. Госпожа Аконит резко дернула кнутом, и обезображенная ненавистью женщина оказалась нос к носу со своей соперницей. Тогда та отбросила кнут, увлекший за собой последний шелковый шнур, и встала в боевую позу. Госпожа Стрекоза, увидев, что у нее не осталось иного оружия, кроме собственных кулаков, побледнела от страха. Они стояли друг против друга на лужайке, залитой таким ярким лунным светом, что тени их вырисовывались на траве с нереальной четкостью. Затем, словно по уговору, обе принялись кружить одна вокруг другой, испепеляя друг друга ненавидящим взглядом.

Скривив губы в высокомерной гримасе, госпожа Аконит перешла в наступление. С великолепной четкостью выполнив движение под названием «ветер в тростниках», она ударила госпожу Стрекозу ребром ладони по затылку. Та пронзительно вскрикнула и отскочила, нервно потирая ушибленное место. Отвращение, исказившее черты соперницы, напомнило госпоже Аконит о ее неприятии любого физического контакта, и лицо ее осветила хитрая улыбка, придавшая ей сходство с кошкой, приготовившейся съесть пойманную мышь.

— Ну иди сюда, Стрекоза, померяйся со мной силами. Неужели тебе не надоело швырять в меня своими дисками, от которых и толку-то никакого нет?

Однако та продолжала отступать с выражением глубокого отвращения на лице. Тогда, разметав косы, засвистевшие, словно две ядовитые змеи, госпожа Аконит бросилась на жену скопца. Та не верила своим глазам: оставаться на месте означало быть растерзанной на куски этой бешеной тварью, что неслась на нее со скоростью смерча. Недолго думая, госпожа Стрекоза бросилась наутек. Однако она ошиблась, рассчитывая, что ведьму это остановит: видя, что мышь пытается улизнуть, госпожа Аконит прибавила шагу. Пригвожденный к земле, мандарин угасающим взглядом следил за погоней. С безупречной легкостью, сделавшей бы честь любому мужчине, и с чисто женской грацией вдова ни на шаг не отставала от госпожи Стрекозы, легким движением плеча выписывая виражи. Она позволяла своей добыче бежать лишь потому, что хотела продлить удовольствие: то отставая, то приближаясь к ней настолько, чтобы шепнуть ей на ухо пару слов, она наслаждалась ее испуганным визгом, раздававшимся каждый раз, как она протягивала к ней руку.

— Не прикасайся ко мне! Убери прочь свои лапы! Мразь! Мразь! — вопила, отмахиваясь от нее, госпожа Стрекоза.

Восхищаясь проворством госпожи Аконит, мандарин, продолжавший плавать в собственной крови, не мог не отметить и хитрости госпожи Стрекозы, чьи уловки своим коварством превосходили все виденное им ранее. То и дело меняя повадку, она время от времени притворялась уставшей, чтобы улизнуть от преследовательницы в тот самый момент, когда та, казалось, была уже готова ее схватить. Однако госпожа Аконит угадывала любую перемену в направлении, заранее просчитывая поступки своей добычи.

После нескольких тщетных попыток оторваться от следующего за ней по пятам врага, утратив последние силы, но не хитрость, жена скопца присела на корточки, словно выражая готовность сдаться. Но, подпустив госпожу Аконит совсем близко, она вдруг резко выпрямилась, размахивая обломком дерева толщиной с человеческую ногу.

— Сейчас я приласкаю тебя за твое предательство! — воскликнула она и что было силы ударила свою соперницу.

Сжавшись в комок, мандарин лишь тихонько всхлипнул от страха, но госпожа Аконит предугадала удар и парировала его приемом под названием «волна на волну», отчего тяжелый сук разлетелся на куски. Забыв на время о мучавшей его боли, мандарин с удивлением наблюдал за схваткой. Где эта женщина научилась так мастерски драться? Легкость, с которой она это делала, говорила о прекрасной подготовке, а точность ударов свидетельствовала о недюжинном таланте. Поняв внезапно, в чем тут дело, он выругался про себя: будучи убежденной моисткой, а следовательно, сторонницей вооруженной борьбы, госпожа Аконит, как и все последователи Мо-цзы, очевидно, усиленно занималась кунг-фу.

Теперь, стоя лицом к лицу с госпожой Стрекозой, молодая женщина дала волю гневу. Резким движением выбросив вперед вытянутую горизонтально руку, она ударила ее в районе левого плеча.

— Ай! — завопила та. — Ты сломала мне ключицу! Я убью тебя!

— До рассвета я успею тебе еще кое-что сломать, — отозвалась госпожа Аконит, прыгая с места.

Перевернувшись в воздухе, она выбросила вперед ногу и нанесла сопернице страшный удар в грудь. Задохнувшись, госпожа Стрекоза согнулась пополам, понимая, что, уклоняясь и дальше от прямого контакта, она неминуемо потерпит поражение. Тогда, превозмогая отвращение, она стала яростно защищаться, стараясь дотянуться остро отточенными ногтями до янтарных глаз госпожи Аконит. Ошарашенная такой внезапной сменой тактики, та едва успела отразить удар приемом «разбитый цветок», а мандарин, икнув, вознес благодарность гениям-хранителям.

Тем временем жена скопца отступила на несколько шагов назад и, подняв с земли большой камень, метнула его в противницу. Она ни за что не попала бы в цель, если бы в этот момент мандарин, внезапно ощутивший всю глубину своей раны, не застонал от боли. Госпожа Аконит на какое-то мгновенье отвела взгляд, и камень с глухим стуком ударил ее по руке. На синем хлопчатобумажном рукаве тотчас расплылось темное пятно.

— Вот у тебя спеси-то и поубавилось! — захохотала ее соперница. — Как я рада, что имперский мандарин будет присутствовать при смерти той, за кем он все это время гонялся, как бешеный пес.

Мандарин Тан, лежавший ничком на земле, ответил на это слабым протестующим возгласом и погрузился в забытье. И тут в мозгу госпожи Стрекозы зародилась коварная мысль. Она прекрасно понимала, что уступает своей противнице, которая все это время с унизительной легкостью отражала ее атаки. Ей ни за что не одолеть и уж тем более не прикончить эту моистку, натренированную на то, чтобы убивать. Однако у нее все же оставался один выход… Она еще сможет нанести ей смертельный удар… Зубчатый диск как нельзя более кстати валялся теперь у ее ног, и, увидев это, она не колеблясь подобрала его с недоброй усмешкой. Госпожа Аконит, не сводившая глаз со своей соперницы, едва успела заметить быстрый взгляд, брошенный ею на распростертого на земле судью.

Тогда немыслимым напряжением сил она сообщила своему телу всю скорость, на которую была способна, и бросилась к мандарину. В то самое мгновение, когда диск вырвался из руки убийцы, госпожа Аконит прыгнула. Ветер, несший смертоносное орудие убийства, разметал косы молодой женщины, когда он плашмя упала на бесчувственное тело судьи.

От удара мандарин мгновенно пришел в себя. С изумлением обнаружив на себе красивое мускулистое женское тело, он непроизвольно задал единственный мучивший его вопрос:

— Но почему? Почему вы хотите все разрушить?

Глядя на него золотыми глазами, в которых мерцали стальные отблески, она ответила на одном дыхании:

— Потому что Мо-цзы учит, что Небу неугодно, когда большие царства нападают на маленькие, когда богатый притесняет бедного, когда сильный грабит слабого, умный обманывает глупого, а человек, окруженный почестями, презирает униженного и обездоленного.

И тут вращающийся в воздухе диск достиг своей цели.

Молодая женщина рухнула на потрясенного мандарина, их лбы соприкоснулись, губы слились воедино, и он почувствовал, как рот его наполняется горячим, металлическим вкусом крови. И, окончательно сломленный обстоятельствами и болью, он впал в беспамятство.

* * *

Дрожа от ночной свежести, Динь то и дело вспоминал свой леопардовый воротник, который только что так необдуманно охаивал. Прогуливаясь по ночному городу в надежде вновь обрести ускользнувший сон, он неожиданно для себя оказался перед домом графа Дьема, зловеще темневшим в лунном свете. Бросив беглый взгляд на сад, он с удивлением заметил в глубине две тени, которые порхали по траве, словно преследуя одна другую. Какое-то время он издали наблюдал за этим странным танцем, пока одна из фигур, вся в темном, вдруг не рухнула как подкошенная наземь. Тогда, топая, как десять стражников, и вопя что есть силы: «На помощь! Убивают!», он бросился к ней, вспугнув тем самым вторую фигуру — женщину в светлом платье, — которая выбежала через боковой выход. Подбегая к лежавшему лицом вниз телу, он узнал косы, о которых так часто вспоминал его друг, а затем под этим неподвижным телом в громадной луже крови обнаружил самого мандарина Тана.

Сидя по-турецки перед зданием суда, нищенствующий монах как раз вкушал утреннюю порцию супа, когда мимо молнией пронесся утренний посетитель, задев его по лицу полой развевающейся рубахи. Монах чуть не вылил на себя дымящуюся жидкость, но человек с тяжелыми веками так спешил, что едва не опрокинул медную чашку для подаяний, даже не взглянув на нее. Быстро взбежав по ступеням лестницы, он ворвался внутрь здания.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнул он. — Хоть кто-то тут не спит!

Услышав его, протиравший глаза и позевывавший стряпчий подскочил от неожиданности и поспешил принять важный вид.

— День ли, ночь ли, мы всегда на посту на благо империи, господин Доброхот! Что за неотложное дело привело вас сюда в столь ранний час?

Убитый горем скопец жалобно запричитал в ответ:

— Моя жена не ночевала нынче дома!

— Я глубоко опечален случившимся, — ответил чиновник, обмакивая кисточку в тушь. — Известно ли вам имя ее любовника?

— Речь совсем не об этом! — возмутился скопец, и пухлая нижняя губа у него задрожала. — Я боюсь, не случилось ли с ней беды. Она у меня красавица, а вы ведь знаете, в городе полно моряков, охочих до хорошеньких женщин, да еще и бродяги шатаются, а уж их распутство всем известно. Вот я и пришел официально заявить о ее исчезновении.

— Отлично, отлично, я все записываю… Только, знаете ли, стража сейчас страшно занята. На мандарина ночью совершено нападение, он тяжело ранен. Так что все силы брошены на поиски преступника.

— Кто же мог осмелиться напасть на нашего судью? — воскликнул скопец, изображая негодование, но при этом тайно радуясь. — Это же неслыханно — поднять руку на имперского сановника!

В ответ его собеседник покачал головой и устало произнес:

— Мне ничего об этом не известно, я ведь только что пришел. Но суд гудит от слухов об этом ужасном нападении.

— А как же чувствует себя мандарин Тан? — поинтересовался господин Доброхот, потирая руки с выражением крайней озабоченности.

— Кажется, из рук вон плохо. Я даже слышал, что он будто бы потерял всю кровь и что тело его сплошь покрыто ранами. Некоторые даже считают, что будет чудом, если он выживет.

— Какое злодейство! Надеюсь, виновного скоро схватят и подвергнут самым страшным пыткам. Простое удушение было бы слишком мягким наказанием за такое преступление!

Скопец украдкой покосился на сундуки, что все еще громоздились в углу зала.

— Подумать только: ведь еще совсем недавно по требованию мандарина я доставил ему документы о торговых сделках, что прошли через наш порт. Интересно, успел он просмотреть их до этого трагического происшествия?

Раскрыв рот в неудержимой зевоте, стряпчий замотал головой.

— Не думаю, что у него нашлось время для просмотра этой кучи — это со всеми-то похищениями и убийствами, которыми он занимался в последние дни, да еще с этой поездкой в Китай! А теперь и вообще, учитывая то ужасное состояние, в котором он оказался, боюсь, он не скоро займется этим захватывающим чтением.

— Да уж, как видно, эти бумажки — в общем-то, ничего собой не представляющие — ему сейчас совершенно без надобности, — согласился с ним скопец, с трудом скрывая ликование.

Удача явно улыбалась господину Доброхоту. Мандарин надолго вышел из игры — а может, и вовсе находился при смерти, — а это значило, что сам он был вне опасности и мог снова безнаказанно заниматься своими делишками. Все складывалось гораздо лучше, чем он рассчитывал! Почувствовав себя заново родившимся, он глубоко вздохнул и поспешил расстаться со стряпчим, который тем временем вновь впал в подозрительную неподвижность.

С сияющим от счастья лицом, довольно выпятив грудь, чуть подпрыгивающей походкой он направился к выходу, как вдруг столкнулся лицом к лицу с начальником полиции в парадном одеянии. Судя по сапогам, тот намеревался отправиться куда-то верхом. За его спиной стражники с воинственным видом шли к конюшням, и их мечи сверкали в утреннем свете.

— Господин Ки! — с тревогой в голосе воскликнул скопец. — Я только что узнал об ужасном нападении, которому подвергся наш судья! Я все еще дрожу от негодования и всем сердцем надеюсь, что мандарин Тан в самом скором времени оправится от нанесенных ему ран.

Начальник полиции с удивлением воззрился на человека с лицом ящерицы, однако его изумление быстро сменилось радушием.

— Господин Доброхот! Какая удача, что вы оказались сегодня с нами! Как это любезно с вашей стороны, что вы потрудились прийти сюда!

Смутившись, скопец поспешно пояснил:

— Да я, вообще-то, уже закончил дело, ради которого пришел, и уже ухожу. Не забудьте, пожалуйста, передать нашему судье мои пожелания скорейшего выздоровления.

Он постарался улизнуть как можно естественней, но начальник полиции отошел чуть в сторону и, двусмысленно улыбаясь, преградил ему путь.

— Разве вы уже уходите? — учтиво спросил он.

— Да-да. Конечно, я был бы рад еще побеседовать с вами об этой ужасающей новости, но у меня назначены крайне важные встречи в порту. Так что не буду отрывать вас от дел, господин Ки.

И скопец хотел было уйти, но начальник полиции удержал его за рукав.

— Погодите, мы тут собрались закупить кое-что для нашего правосудия, и мне хотелось бы услышать ваше мнение. Вы, как специалист, несомненно могли бы просветить меня на этот счет.

Озадаченный этой просьбой скопец удивленно поднял брови, а начальник полиции тем временем продолжал:

— Видите ли, вооружение наших стражников устарело, настала пора снарядить их должным образом. Ведь вы же понимаете: со старым оружием они перестанут пользоваться уважением среди закоренелых преступников. Поэтому городская управа и выделила на это дело кругленькую сумму.

— Но я не понимаю… — начал было скопец, окончательно сбитый с толку болтовней господина Ки.

— Речь как раз идет о закупке в Китае нескольких сотен тесаков и боевых кинжалов, не говоря уже о солидном количестве топоров и мечей.

От такого оскорбления потрясенного скопца пробрала дрожь. Этот начальник полиции совсем забыл о приличиях! Ему что, неведомо, что при кастратах нельзя упоминать о режущих предметах? Да как он смеет зачитывать перед ним свой мерзкий список, да еще с таким благостным видом?!

— Грустно признаться, — продолжал как ни в чем не бывало господин Ки, — но вы и представить себе не можете, сколько на свете злоумышленников, которых не мешало бы приласкать этими замечательными орудиями. Иногда они держатся так нагло, что моим стражникам просто ничего не остается, как произвести над ними пару-тройку операций, внося довольно-таки смелые коррективы в их анатомию. После этого они быстренько сознаются в содеянном, можете мне поверить! Холодной сталью да по голому-то телу! А?! Лучшего способа причинить боль еще никто не придумал! Кровь так и хлещет! Тут кто угодно возьмется за ум!

— А что…

— Вам, наверное, интересно узнать, зачем нам топоры? Так представьте себе, ими прекрасно можно рубить головы тем, чья вина уже доказана. Топоры, что у нас есть, уже порядком заржавели и притупились. Во время последней казни палачу только на третий раз удалось отрубить преступнику голову — просто позор для нашего правосудия!

Господин Доброхот, бледный как смерть, почувствовал, как внутри у него все опустилось. Начальник полиции явно забывается. На что это он намекает? Растерянный и глубоко обеспокоенный скопец решил как можно скорее покончить с этим неприятным разговором.

— Я полагаю, вы хотите знать, нужно ли специальное разрешение на ввоз таких товаров? Что ж, отвечу: да, нужно. Сегодня же после обеда я пришлю вам все необходимые документы.

И он направился к двери, изо всех сил стараясь не показать страха, который уже сочился через все поры. Однако начальник полиции шагнул в сторону и снова загородил выход, наклонив голову в знак благодарности, показавшейся скопцу притворной.

— Во всяком случае, господин Доброхот, я крайне признателен вам за то, что вы соизволили прийти ко мне. Это избавляет меня от необходимости самому идти к вам, как мне было приказано мандарином Таном.

— Мандарином Таном! — совершенно обезумев, воскликнул скопец. — Разве он не при смерти? Откуда у него силы отдавать приказы? И вообще, не заняться ли вам лучше поисками того, кто напал на него? Предоставьте честным гражданам мирно заниматься своими делами!

— Господин Доброхот! — гневно заговорил начальник полиции, внезапно утратив все свое добродушие. — Я теряю с вами время! Коль скоро вы сами явились сюда, позвольте, я отведу вас прямиком в камеру, где вы и посидите в ожидании суда.

Ящероподобное лицо исказилось страхом, и скопец завизжал:

— Что такое? О чем вы? Вы что, подозреваете меня в покушении на нашего досточтимого мандарина? Это же просто смешно!

Видя, что все его доводы вызывают у собеседника лишь большую ярость, скопец в панике оттолкнул начальника полиции и бросился бежать. Оказавшись в коридоре, он решил, что спасен, и опрометью помчался к главному выходу. Но тут перед ним появился стражник; плотный и мускулистый, он перебрасывал из одной руки в другую жуткий хвост морской лисицы, тот самый, что используется для порки заключенных. Решив пройти другим коридором, управляющий портом обернулся и обнаружил, что путь к отступлению отрезан еще четырьмя стражниками, такими же крепкими и так же вооруженными. Они надвигались на него, насмешливо ухмыляясь и поигрывая своими устрашающими хлыстами, и скопец понял, что сопротивление бесполезно. Тогда он упал на колени и в полном соответствии со своим именем стал громко взывать к их доброте и милосердию.

* * *

Рыбачья лодка лениво покачивалась на волнах в тени прибрежных скал, вздымавших к небу отвесные склоны. Легкий ветерок, напоенный запахами океана, наполнял свежестью этот блаженный вечер, окрасивший утесы в веселые охристые тона. Склонившись над поверхностью воды, стражник Тюань широко раскрытыми глазами вглядывался в глубину, надеясь высмотреть золотистый блеск чешуи, что покрывает панцирь чудовища, обитавшего в нефритовом дворце, в самом сердце пучины. Он не раз слышал о выстроенных на дне морском чудесных дворцах, о перламутровых и коралловых замках, вспыхивавших огнем в косых лучах заходящего солнца. Но по-видимому, нынче лучи падали не под тем углом, ибо он не видел ничего, кроме зелено-голубой толщи воды, в которой то тут, то там посверкивали медные искорки. С разочарованным видом он повернулся к своему спутнику, одетому, как и он, в грубую рыбацкую куртку.

— Ты думаешь, она придет, как предсказал мандарин Тан? — простодушно спросил он у своего товарища, чье обветренное лицо свидетельствовало о большем житейском опыте.

В ответ стражник Хьеп потеребил длинный ус и сдвинул на затылок остроконечную шляпу.

— Если мандарин Тан сказал, значит, так оно и будет. Обязательно придет. Ты еще новичок и не слышал, что о нем рассказывают. В провинции, которой он управлял прежде, о нем слагали легенды.

— А мне сказали, что ночью на него напали и сильно ранили, он почти всю кровь потерял. Что он мог в таком состоянии? Может, он был в бреду, когда послал нас сюда, в бухту Дракона, да еще на закате дня?

— Ах вот ты о чем! Сынок, да в этом-то и есть ум нашего мандарина! Ему вовсе не надо быть в форме, чтобы расстроить происки всяких злоумышленников. Слепой, безрукий, умирающий — он все равно будет наводить страх на преступников. Вот что я тебе скажу: если бы он приказал мне ждать в горах мою умершую матушку, я не сомневаюсь, что в тот же вечер сидел бы с ней за столом и ужинал.

Юный Тюань окинул взглядом ощетинившуюся острыми скалами бухту и указал на десять таких же лодчонок, в которых несли свою вахту их переодетые рыбаками собратья.

— Но чего мы тут ждем? Что такого особенного в этом месте? На несколько миль вокруг одни необитаемые островки.

— А ты обрати внимание на его положение, сынок, — отозвался его товарищ и принялся терпеливо объяснять: — Мы с тобой сидим как раз на границе бухты и открытого моря. Любое суденышко, двигающееся с севера на запад, к устью реки, обязательно пройдет мимо нас.

Он прищурился и показал пальцем на точку, только что пересекшую изогнутую линию горизонта.

— Ну вот, а теперь взгляни-ка: что это там показалось?

Сощурив глаза, Тюань попытался разглядеть неясную форму, темневшую на фоне неба. Но не успел он высказать хоть какое-нибудь предположение, как был ослеплен ярким солнечным светом. Он быстро оглянулся: свет вспыхнул на одной из лодок, что дрейфовала у подножья длинного мыса, напоминавшего очертаниями птицу.

— А, наши что-то увидели! — одобрительно крякнул стражник Хьеп, ловя бронзовым зеркалом солнечный луч, чтобы направить его на соседнюю лодку.

Порхая с одного суденышка на другое, образуя в воздухе сверкающую золотую сеть, световое послание быстро облетело все лодки. Таким образом, когда, медленно выплыв из-за ближайшего островка, на темно-синем фоне морских вод вырисовался изящный силуэт судна под парусами в форме крыльев бабочки, стражники были уже наготове.

— Теперь понимаешь, почему никогда не следует сомневаться в нашем мандарине Тане? — коротко улыбаясь, спросил стражник Хьеп.

Словно по команде, рыбачьи лодки стали окружать джонку, а в это время, развернув как знамя пластинчатые паруса, из-за скалистого выступа появилось судно под флагом имперского мандарина с начальником полиции Ки на борту.

* * *

Мандарин Тан бессильно прислонил голову к стене, в то время как сидевший напротив него Динь с интересом разглядывал повязки на его теле. Доктор Кабан, как всегда, знал свое дело. Наложив на порезы кровоостанавливающие компрессы, он перевязал раны чистыми бинтами, весело болтая между делом о том, какие опасности подстерегают раненых в случае попадания инфекции. За окном заходящее солнце заливало янтарным светом ближние крыши, и, лежа в постели, взаперти, мандарин чувствовал себя совершенно оторванным от жизни. События прошлой ночи казались чем-то бесконечно далеким, однако произошедшие с тех пор перемены были необратимы.

— Этой госпоже Стрекозе только мясником работать. Она здорово управляется с сырым мясом, а уж кровь-то пускает — просто загляденье! — с восторженным видом трещал Динь. — Тебе повезло, что я оказался неподалеку, а то лежал бы ты сейчас у доктора Кабана на столе, как сырая отбивная на прилавке мясника. Эта чертовка, должно быть, прежде чем наброситься на тебя, прочла твои мысли, когда ты рассуждал на графском балконе.

— Я все равно отыщу ее, и она сполна заплатит и за убийство графа Дьема, и за смерть…

Тут голос его дрогнул, и он отвернулся. Сколько раз, блуждая где-то между забытьём и явью, пережил он эту сцену, стоившую жизни госпоже Аконит? Что же произошло между тем мгновением, когда он в первый раз лишился чувств, и другим — когда молодая женщина прикрыла его своим телом? Он догадывался, хотя и не был убежден в этом, что она бросилась на него, чтобы уберечь от смертоносного диска госпожи Стрекозы. Мог ли он тогда предотвратить эту трагедию? Неужели это он последним вопросом отвлек внимание молодой женщины от диска, пущенного, чтобы убить их обоих? В глубине души он понимал, что это не так. Но почему, снова и снова спрашивал он себя, почему эта женщина, презиравшая конфуцианство, пожертвовала жизнью ради него, ярого приверженца этого учения? Зачем ей понадобилось спасать от смерти судью, который собирался приговорить ее к смерти за все ее прегрешения?

Видя, что его друг снова оказался во власти призраков, ученый Динь заговорил:

— Ты не рассказал мне, как вычислил, что это госпожа Стрекоза убила графа Дьема. Понятно, что благодаря списку скопца Доброхота ты связал браслет с семью жемчужинами и перстень с белым халцедоном с созвездием Северного Ковша и с Луной, но с чего ты вдруг заподозрил эту даму?

— Читая дневник графа Дьема, я понял, что этот комплект драгоценностей символизирует разные небесные тела. А именно: хрустальный шарик — Солнце, металлический диск — Полярную звезду, семь жемчужин — созвездие Ковша, халцедон — Луну. Однако среди этих предметов один казался инородным телом: металлический диск. Ведь все остальные были сферической формы — идеальной для изображения светил. Правда, у меня не было достаточных данных, чтобы превратить эту догадку в неопровержимое доказательство. Я получил их из разговора с Сю-Тунем. Если эти предметы представляли собой талисманы для последователей учения Шанцин, они должны были быть достаточно малы, чтобы их можно было проглотить, ибо именно так достигается воссоединение со Вселенной.

— Да уж, диск явно великоват для этой цели — ни в одну нормальную глотку он не пролезет, — согласился Динь. — Но это означало, что комплект был неполон.

— Вот именно! А теперь припомни, кто уверил нас в том, что диск — это Металлический Росток…

— Госпожа Стрекоза, когда было обнаружено тело графа! Но зачем ей понадобилось обращать на это наше внимание?

У мандарина Тана закололо в груди, и он принялся медленно растирать ее.

— Чтобы направить нас по ложному пути. На самом деле она вернулась на место преступления за орудием, которое обронила накануне.

Ученый Динь нахмурился, внимательно следя за объяснениями друга. А тот продолжал:

— Помнишь тот металлический кружок на коричневом шнурке, что валялся в луже крови? Жена скопца, пришедшая за диском, который мог бы стать веской уликой для следствия, увидела в этом великолепный шанс исказить правду: если нельзя скрыть что-то, достаточно представить это в ложном свете. Вдова графа только что объявила об исчезновении двух драгоценностей — Огненного Шара и Металлического Ростка. Госпожа Стрекоза, с ее острым умом, понимает, что лучшего момента для внедрения ложной улики не сыскать. Благодаря шнурку, привязанному к диску, он легко может сойти за шейную подвеску, тем более что в названии драгоценности есть указание на то, что она сделана из металла. К тому моменту госпожа Лилия вместе с скопцом вышла из комнаты и не смогла бы опротестовать ее версию.

— Ты предполагаешь, что это был тот же шнурок, что висел на дереве. Но на диске он был коричневый, а на дереве — белый.

Судья взглянул на друга и поднял указательный палец.

— Ты невнимателен к деталям, Динь. Я сказал, что диск валялся в засыхающей луже крови. Она-то и окрасила белый шнурок в коричневый цвет. А я как раз не мог объяснить, каким образом похищено было лишь одно ожерелье, если оба они висели на шее графа, когда он перегнулся через перила балкона. Я прекрасно представляю, как обе подвески упали вниз, в сад, и что настоящий Металлический Росток представлял собой, например, каплю из белого нефрита или что-то в этом роде, похожее на Полярную звезду.

— Хорошо, — кивнул Динь, которого убедили доводы мандарина. — Правда, кое-чего я все-таки не улавливаю. На чем ты основывался, когда проводил аналогию между графом, который был последователем школы Шанцин — это следует из его дневника, — и госпожой Стрекозой? Ничто не указывает на то, что они были приверженцами одного учения.

Ученый откинулся на спинку стула и скрестил ноги. Он считал свой вопрос каверзным, однако его друг не замедлил с ответом.

— Почему стражники так долго не могли найти дневник графа? Потому что он был спрятан за панелями на потолке его спальни. Когда прошлой ночью я осматривал этот потолок, я узнал узоры, что его украшают. Мне показалось, что я их уже где-то видел. И знаешь где? В комнате для медитаций у госпожи Стрекозы. Серебряные шляпки гвоздей на черном потолке изображают созвездия, что способствует скорейшему вознесению во время медитации. Кстати, именно у нее я надышатся травами, которые она жгла на своей жаровне. После этого мне привиделось, что я летаю над какими-то огненными шарами — совсем как граф Дьем во время транса.

— А ты-то решил, что тебя отравила госпожа Аконит, — напомнил ему Динь.

Мандарин скривился. Он действительно был несправедлив к ней.

— Эти даосы на все готовы ради своих вылазок в астральный мир. Что Сю-Тунь, который объедается всякими снадобьями, что госпожа Стрекоза, которая накачивается ядовитым дымом, — один другого стоит.

— Представь себе, именно тот факт, что она оказалась даоской, укрепил меня во мнении, что она могла воспользоваться шнурком для воздушных змеев.

— Ну-ка, ну-ка, объясни-ка мне, как мое маленькое расследование — кстати, блестяще проведенное и крайне успешное — просветило тебя на этот счет, — спросил Динь, с удовольствием вспоминая свой визит к торговцу тканями.

— Воздушные змеи широко распространены у даосов, которые созерцают их в надежде воспарить к высшим сферам. У древних даосов воздушные змеи в форме птиц являлись главным элементом медитации: следя за змеем, даос помыслами воспаряет вместе с ним к облакам, при этом он вынужден все время противостоять порывам ветра, постоянно меняющего направление, и он приобретает в этом деле особую ловкость — последователи дао называют это «оседлать ветер». Благодаря этим навыкам госпожа Стрекоза и овладела искусством метания своего убийственного орудия.

Тут Динь позволил себе замечание, показавшееся ему крайне уместным:

— Если я ничего не путаю, Мо-цзы тоже интересовался воздушными змеями и даже смастерил однажды такую штуку. Почему же, зная, что госпожа Аконит является последовательницей учителя Мо, ты все же склонился в сторону госпожи Стрекозы?

— Мне было известно, что жене скопца ненавистен любой физический контакт: однажды я нечаянно коснулся ее руки, так она отскочила с такой прытью, что мне стало ясно — она терпеть не может, когда ее трогают. Убийца же графа тоже действовал на расстоянии, хотя вполне мог войти к нему через дверь, взломать которую ничего не стоило. Только госпожа Стрекоза могла пойти окольным путем, позволившим ей избежать непосредственного соприкосновения с жертвой.

Динь одобрительно засопел, но затем решил подвергнуть логику мандарина Тана последнему испытанию.

— Допустим, — сказал он. — Если я правильно понял, госпожа Стрекоза знала, что ее деверь стал обладателем Огненного Шара и Металлического Ростка. А откуда же она узнала о существовании жемчужин и перстня?

— Ее муж-скопец заправляет портом и знает обо всех ввозимых и вывозимых грузах. Видимо, он и обмолвился о заказанных братом драгоценностях, — терпеливо пояснил мандарин. — А она тут же сопоставила их с талисманами, обещавшими бессмертие.

— Так, хорошо, а как ей удалось завладеть этими драгоценностями?

Судья собрался было ему ответить, когда в комнату ворвался запыхавшийся начальник полиции Ки. Он проделал долгий путь верхом, отчего волосы его были в беспорядке, длинные усы спутались, а одежда покрылась толстым слоем пыли. Однако лицо его выражало явное удовлетворение.

— Мандарин Тан! — начал он, почтительно кланяясь. — По вашему приказанию мы задержали джонку с бродягами. Все они брошены в темницу, где их продержат до суда. На судне обнаружено все, о чем вы говорили. Мы препроводили его в порт.

— Отличная работа, господин Ки! — кивнул мандарин. — Поздравляю вас и ваших стражников. Таким образом нам удалось предотвратить катастрофу. А что с поисками госпожи Стрекозы?

— Они продолжаются. Ее муж, которого мы арестовали, как вы приказали, не знает, где она может скрываться. Я приказал всыпать ему пятьдесят плетей, чтобы развязать язык, да он упал в обморок. Может, увеличить дозу?

— Давайте! — щедро распорядился судья, чувствуя, как раны под повязками начинают гореть огнем. — Удвойте-ка нашему подгнившему управляющему порцию! Все равно это игрушки по сравнению с той карой, что его ждет.

Начальник полиции удалился, разминая левой рукой правое запястье, словно ему самому предстояло пороть скопца. Оставшись снова наедине с судьей, Динь повернулся к нему, изумленно подняв брови.

— Что это еще за история с досмотром джонки? Ты мне не рассказывал! Что же ты искал на этом судне, скажи?

— Я уже объяснил тебе, как пришел к выводу, что госпожа Аконит занимает центральное место как в деле с похищением надгробий, так и в деле о нападении на джонку судовладельца Фунга. Оставалось понять, зачем ей эти надгробия и груз, похищенный с джонки. Что мы знаем о госпоже Аконит?

Он внимательно посмотрел на ученого, который с задумчивым видом скреб подбородок. Подумав несколько мгновений, Динь заявил:

— Она была моисткой и недолюбливала отсталых и духовно закосневших конфуцианцев, — ну, это она так о них думала.

— Хорошо, — согласился мандарин, и в голосе его послышалась некоторая холодность. — Вне всякого сомнения, она была последовательницей Мо-цзы и, как все его приверженцы, увлекалась науками. Но за этой интеллектуальной стороной ее личности скрывается другая, не менее важная. Ты сам говорил мне, что Мо-цзы был мечтателем, который собирался отстаивать мир с оружием в руках…

Динь поудобнее уселся на стуле и кивнул в знак согласия:

— Милая вдовушка испытывала большую любовь к равенству и не терпела, чтобы сильный угнетал слабого, что и доказала, добровольно примкнув к изгоям общества, — сказал он и добавил: — Но я не понимаю, как она собиралась изменить положение дел.

Мандарин Тан поднял руку и подался вперед, не обращая внимания на открывающиеся под повязками раны.

— Объявив, что она — убежденная моистка, госпожа Аконит сказала мне кое-что по поводу знания. Вот ее слова: «Знать — значит слышать то, что говорят о чем-то, делать на основе этого заключения, испытывать их на себе, приводить слова в соответствие с действительностью и действовать…» Мне следовало тогда обратить внимание на последнее слово: «действовать». Этим она определила свою линию поведения на будущее. Она собиралась не сидеть сложа руки, а именно действовать.

Но Динь не понимал.

— Действовать? Но против чего? Против кого?

В ответ мандарин Тан устремил взгляд в окно, за которым виднелся порт, и заговорил, казалось, на другую тему.

— Я приказал арестовать скопца Доброхота, потому что он пособничал вывозу из страны жизненно необходимого сырья — золота, серебра, селитры, серы. Он надеялся, что из-за небольших партий эти нарушения останутся незамеченными, но тем не менее своими действиями недвусмысленно посягал на государственную монополию.

— И сколачивал себе состояньице, — добавил ученый, не терпевший людей грубых и алчных.

— На отток необходимых веществ жаловался и доктор Кабан, когда мы вместе ездили в Китай. Говоря об этом, мы не раз уже упоминали иностранных купцов — португальцев, китайцев, японцев. Они повсюду открывают свои конторы, и нет никакого сомнения, что торговля с ними будет развиваться и дальше.

Мандарин посмотрел на друга долгим проницательным взглядом.

— Кому на руку увеличение грузопотока?

— Посредникам, таким как скопец Доброхот, — ответил Динь. — А еще иностранным купцам и их народам, которые и так богаче нашего, а будут пользоваться еще и нашим добром.

— Из чего следует, что…

— …наша страна сама отдает себя на разграбление! — воскликнул ученый, пораженный очевидностью своего вывода.

Вскочив со стула, он начал взволнованно расхаживать по комнате.

— Госпожа Аконит чувствовала, что эти мелкие ручейки скоро превратятся в настоящий поток. Ее, конечно, не могло не беспокоить, что наши природные богатства уходят за границу без малейшей выгоды для нашего народа. Но что она могла против врагов такого уровня?

И опять судья оставил его вопрос без ответа. Указывая пальцем в ту сторону, где за много миль отсюда находилось устье реки, он сказал:

— Помнишь, при каких обстоятельствах потерпела крушение та джонка? Бродяги под предводительством госпожи Аконит утыкали кольями русло реки, воссоздавая сцену знаменитых сражений при Батьданге. Абсолютно ясно, что наша молодая вдовушка ничего не делала случайно и это напоминание о славных исторических событиях заключало в себе какой-то тайный смысл.

— Победа, одержанная над могущественным противником благодаря хитрости! — воскликнул Динь, поражаясь как смелости выводов своего друга, так и изобретательности молодой женщины. — Значит, и задуманное ею действие было связано с какой-то военной хитростью… Но с какой?

Прислонившись спиной к стене, мандарин проникновенно глядел на друга, не мешая ему думать. Однако Динь молчал, и тогда он заговорил вновь:

— Чтобы исполнить задуманное, госпоже Аконит понадобились надгробные камни и одно вещество, которое значилось в списке товаров, похищенных с джонки: селитра. Ты же знаешь, что селитра способствует резкому возгоранию, не случайно она входит в состав пороха.

— Она что, собиралась взорвать какую-нибудь бомбу? — недоверчиво проговорил Динь.

— Бери круче, — отозвался мандарин Тан. — Она хотела загрузить джонку надгробными камнями — а это солидный вес — и начинить ее селитрой…

— Чтобы таким образом направить взрыв не вверх, а в стороны! — выдохнул ученый, заканчивая фразу. — Сражение при Антверпене, о котором рассказывал Сю-Тунь, когда мы ездили к устью реки!

— Я расспросил Сю-Туня на этот счет — прошлой ночью, перед нападением госпожи Стрекозы мне недоставало именно этой детали. Так он подтвердил, что они с вдовушкой много раз возвращались в своих беседах к этой теме. По-видимому, она хотела подробнее узнать о количестве селитры и весе камней, необходимых для операции.

Планы госпожи Аконит предстали перед ученым Динем во всем смертоносном блеске. Но у него оставался еще один вопрос:

— А как ты узнал, что джонку с бродягами надо ловить именно сегодня?

Скрестив руки на груди и стараясь не замечать боли, мандарин Тан со сдержанной уверенностью в голосе ответил:

— Потому что португальское судно, на котором Сю-Тунь собирался отбыть в Европу, прибывает сегодня вечером.

Стоя на мостике во всем великолепии парадного облачения, мандарин Тан наблюдал за оживлением, царившим на готовой к отплытию португальской каравелле. Словно вереница муравьев сновали по трапу носильщики, сгибаясь под тяжестью ящиков с пряностями и шелком. Моряк-португалец, поигрывая мускулами, резко выкрикивал приказы гортанным голосом, направляя носильщиков к трюму, уже ломившемуся от экзотических товаров. Мандарин, привыкший к пластинчатым парусам трехмачтовых джонок, с любопытством рассматривал квадратные паруса, поднятые на фок-мачте. Он слышал, что большое количество мачт позволяет использовать гораздо больше парусов, что положительно сказывается на маневренности судна. Португальцы были лихими купцами и ненасытными путешественниками. Он знал: открыв свои конторы в Индии в прошлом веке, за последние шестьдесят лет они освоили уже Китай и Японию. Значит, теперь очередь за Дай-Вьетом? Значит, права была госпожа Аконит, предсказывая нещадную эксплуатацию иностранными державами природных богатств страны? Он смотрел на каравеллу, брюхо которой было наполнено пряностями, ценной древесиной и драгоценными металлами, и эти вопросы неотступно звучали у него в мозгу.

— Ну вот я и готов к долгому путешествию! — раздался рядом чей-то голос.

Обернувшись, мандарин увидел всклокоченную рыжую шевелюру и пылающую бородку Сю-Туня, который казался бледнее обычного в утреннем свете. Сегодня, против обыкновения, он был без разукрашенного каменьями переливающегося парчового одеяния. В скромной рясе иезуита он дышал молодостью, но в облике его читались серьезность и самоотречение. Монах указал на четыре видавших виды сундука, двигавшихся по направлению к трюму на блестящих от пота спинах носильщиков.

— А вот и мои вещички! По-крайней мере, кажется, я ничего не забыл!

— Однако вы явно не намерены доверять мускулистым рукам моряков вашу черную книгу, — заметил мандарин, кивком указывая на тетрадь, которую иезуит прижимал к груди.

Француз смущенно хихикнул и покраснел.

— Гм, я знаю, что людям надо доверять, но, право, я так дорожу этой рукописью! Некоторые могут даже усмотреть в этом грех гордыни — и они будут правы.

Они в молчании смотрели на каравеллу и на джонку имперского мандарина, которая должна была сопровождать ее до выхода в открытое море.

— Вы по-прежнему намерены провожать каравеллу до последних островов? — спросил монах. — Ведь это всего лишь торговое судно.

Мандарин с улыбкой повернулся к нему лицом.

— Но оно увозит от меня друга, — произнес он, приподняв брови. — Нет-нет, я провожу вас до острова Черепахи, где мы беседовали однажды под звездным небом. Это самое малое из того, что мне хотелось бы сделать для вас.

Они снова умолкли. Взгляд иезуита долго блуждал по берегу в поисках знакомого места, затерявшегося среди холмов. Затем он взглянул в глаза мандарину Тану.

— Вы рассказали мне историю госпожи Аконит. Так вы думаете, она погибла напрасно?

— Право, не знаю. Возможно, она, учитывая ее обостренное чувство справедливости, и преувеличила опасность положения. Мы так долго были порабощены Китайской империей, что теперь всегда будем с недоверием относиться к странам с откровенно хищной повадкой, и очень может быть, что именно это и поможет нам выжить.

— Но, мандарин Тан, взгляните трезво на сегодняшнюю обстановку. Португальцы, голландцы, итальянцы, французы заинтересовались Востоком не на шутку. Одной ногой они уже стоят на вашей земле, пусть пока и под прикрытием торговых контор и религиозных миссий. Что вы будете делать, когда это давление станет ощутимым? Когда ваша страна, открываясь для новых миров и открывая их для себя, окажется перед ними голой и безоружной? Сумеете ли вы в новых обстоятельствах извлечь выгоду из этих взаимоотношений, не отказываясь от собственного наследия?

Мандарин Тан задумался. В словах монаха была несомненная истина. Династия Ле слабеет на глазах. Как же сложится ситуация в ближайшие годы? Сторонники господ Чинь на севере и князей Нгуен на юге, пользуясь слабостью властей, раздирают страну на части, дробят ее, а значит, делают уязвимой. Он слишком хорошо знал, что такое личные интересы и политические предательства, чтобы не понимать, насколько хрупким и уязвимым может быть раздробленное государство.

— Что вы хотите сказать, Сю-Тунь? — спросил он, глядя прямо в светлые глаза монаха.

— Госпожа Аконит погибла, спасая вас. Как вы думаете, почему она принесла себя в жертву?

Смущенный вопросом, мандарин Тан заморгал. Однако ответить он не успел, так как их разговор был прерван веселым возгласом:

— Ах вот вы где! — воскликнул, подходя, Динь, который снова щеголял в китайском наряде, оторвав от него леопардовый воротник. — Прекрасная погода для морского путешествия! Надеюсь, Сю-Тунь, что на пути домой удача будет сопутствовать вам.

Жизнерадостный тон и сияющая физиономия ученого не могли скрыть тени, мелькавшей в его взгляде.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — улыбнулся в ответ монах. — Я умудрился провести четыре года в тяжелом влажном климате Китая и Дай-Вьета и выжить, так что теперь азиатские тайфуны стали для меня такими же хорошими знакомыми, как бретонские бури!

На каравелле маленький португалец с точеными чертами и низким лбом отчаянно замахал руками, давая сигнал к отплытию. Радуясь окончанию тяжелой работы, перешучиваясь и разминая затекшие спины, сошли на берег носильщики. Матросы собрались на палубе, готовые к поднятию якоря. Чувствуя комок в горле, трое мужчин посмотрели друг на друга.

— Вот и подходит к концу наш совместный путь, — произнес монах слегка изменившимся голосом. — Мне бы хотелось еще раз принести вам свою благодарность за теплый прием и за то, что я осмелюсь назвать дружеским расположением с вашей стороны.

Он поклонился, и мандарин в последний раз взглянул на рыжие веснушки, покрывавшие его бледную кожу.

— Да будет жизнь ваша долга и полна благоденствия, — ответил он, возвращая ему поклон.

— Ваш визит был честью для нас, Сю-Тунь, — сдавленным от волнения голосом проговорил Динь, тяжело переносивший разлуки.

Он отвернулся, чтобы не показывать своего огорчения.

Сю-Тунь поднялся на борт каравеллы, а мандарин Тан в сопровождении Диня прошел на свою джонку. Поднятые паруса изящно вырисовывались на фоне голубого неба, гордо реяли на ветру вымпелы с цветами имперского мандарина. Каравелла медленно направилась к устью реки, за ней по пятам следовала джонка.

Так обогнули они зеленеющие берега с деревушками, откуда веселая ребятня с восхищением наблюдала за кораблями, величественно плывущими к выходу в открытое море. Однажды они уже проделали этот путь, когда вместе скакали к месту кораблекрушения, но каким далеким казалось теперь это приключение!

Облокотившись о поручни, ученый вернулся к разговору, который они вели накануне.

— Тан, ты мне так и не сказал, как удалось госпоже Стрекозе заполучить браслет и перстень из столь вожделенного для нее набора.

— Когда я был у нее в комнате для медитаций, туда неожиданно зашла госпожа Аконит. Увидев меня, она повернулась, чтобы уйти, но госпожа Стрекоза, которая уже надышалась своим дымом и была не совсем в себе, задала ей вопрос относительно маленького кошелька, что та держала в руке. В растерянности госпожа Аконит сказала, что там лежит ключ от тюрьмы, и повернулась к выходу. Однако жена скопца оказалась проворнее: она метнула свой пояс, который обвился вокруг запястья госпожи Аконит, и та с явным неудовольствием бросила ей кошелек, после чего тут же вышла вон.

— Ясно, но ты не ответил на мой вопрос. И вообще, при чем тут ключ от тюрьмы?

— Это и есть ответ на твой вопрос, — ответил мандарин Тан. — Госпожа Аконит отдала жене скопца драгоценности. Прямо у меня под носом. Увидев меня, она хотела было уйти, но госпожа Стрекоза находилась под действием своих снадобий и, не отдавая себе отчета в опасности положения, болтала что придет в голову. Правда, ее состояние никоим образом не сказалось на ее ловкости, когда она метнула пояс, — из чего следовало, что она с такой же смертоносной сноровкой могла управляться и с шелковым шнурком.

Ученый Динь повернулся к другу, удивленно подняв брови.

— Ну а госпожа Аконит, как она-то завладела этими драгоценностями?

— Не забывай, что именно она организовала нападение на джонку. А кто находился на борту в это время? Две ее арестантки, которых нашли мертвыми и исколотыми ножом.

Мандарин умолк, снова задумавшись о трупах, которые обследовал доктор Кабан.

— На внутренней поверхности бедер у них было по два надреза, то есть всего восемь: семь для жемчужин и один для кольца.

— Как?! Значит, женщины таскали эти пресловутые камни в себе, внутри своего тела? — воскликнул пораженный Динь. — Никогда бы не подумал, что госпожа Аконит способна на такую жестокость!

— Ты прав, и ответственность за это изуверство лежит не на вдове. Вспомни-ка: до этого арестантки два месяца были в бегах и вернулись в тюрьму больные и измученные. Раны за это время успели затянуться, но инородные тела вызывали у них общее болезненное состояние.

— Но кто же?..

Перегнувшись через борт, чтобы лучше рассмотреть белые барашки, таявшие за кормой джонки, мандарин продолжил свою речь:

— Этот гнусный план родился в мозгу скопца Доброхота. Он перехватил драгоценности, заказанные его братом, имея, несомненно, намерение перепродать их за границу. В дневнике графа я прочел, что тот очень ждал эти украшения, но, по словам Доброхота, они еще не были доставлены. А вот в списке доставленных товаров они значились. Значит, скопец лгал своему брату.

— Но зачем же ему было использовать этих женщин? — с отвращением в голосе спросил Динь.

— Скопец управлял тюрьмой, ему ничего не стоило предложить арестанткам свободу в обмен на такую услугу. Ведь именно он подписал бумаги на отправку этих женщин под предлогом того, что их болезнь представляла опасность для остальных заключенных. Джонка должна была доставить их на остров Черепахи, где их освободили бы от тайной ноши и отпустили на волю.

Динь глубоко вздохнул, пытаясь представить эту гнусную сделку, закончившуюся гибелью несчастных женщин.

— Однако я не понимаю, как госпожа Аконит могла раскрыть эту махинацию. Неужели скопец посвящал ее в свои дела?

— Нет, конечно! Но, как тюремная надзирательница, она производила тщательный досмотр заключенных, чтобы убедиться, что они не прячут на себе оружия. Так она и заметила на теле двух женщин «желваки». Обладая живым умом, она немедленно сделала правильные выводы, тем более что уже, конечно, слышала о браслете и о перстне от госпожи Стрекозы, которой эти драгоценности были необходимы для обретения бессмертия.

— Значит, та знала, что ее муженек прибрал к рукам графские камни?

Сделав неопределенный жест рукой, мандарин ответил:

— Хотя прямых улик у меня нет, я уверен, что она была в курсе его махинаций, поскольку часто присутствовала на деловых обедах.

— Выходит, она собиралась надуть собственного мужа! — воскликнул Динь, пораженный низостью этой женщины. — Правда, удивляться тут нечему, учитывая ее жестокость и высокомерие.

— Как бы то ни было, напав на джонку, бродяги должны были извлечь камни из тела арестанток. Но по-видимому, операция прошла неудачно и, испугавшись, они просто бросили женщин истекать кровью.

— Печальный конец, — проговорил ученый. — Теперь понятно, почему госпожа Аконит не сказала тебе, что на теле у арестанток были эти самые «желваки». Она, должно быть, побоялась навести тебя на след.

Метая глазами молнии, мандарин решительно кивнул:

— Я прослежу, чтобы скопец Доброхот получил сполна за свое коварство.

Тем временем они прибыли к устью реки. Перед ними, ощетинившись многочисленными скалами, словно бок скрывающегося под водой дракона, простиралась бухта. Португальская каравелла взяла курс на остров Черепахи — последний перед выходом в открытое море.

Джонка следовала за судном по пятам, и мандарину хорошо была видна пламенеющая грива Сю-Туня, вертевшего головой, чтобы в последний раз объять взглядом гигантскую бухту и испещренные гротами островки. Накануне, когда он зашел в холодную залу, где находились останки госпожи Аконит, он застал монаха стоящим на коленях перед ее телом. Опустив голову, тот бормотал что-то себе под нос — очевидно, молился за ту, которой при жизни до молитв не было никакого дела. Мандарин Тан украдкой наблюдал за ним, спрашивая себя, что за мысли крылись в голове француза, когда он так странно вглядывался в неподвижное лицо молодой женщины. Что видели его глаза цвета дождя, когда он смотрел на ее крепкие плечи, прикрытые мертвыми косами? Долго наблюдал он за другом, простершимся перед этой женщиной, готовой убивать ради дела, которому она служила, затем повернулся и на цыпочках вышел прочь.

— Что станет с Сю-Тунем у него на родине? — задумчиво прошептал Динь.

— Я от всего сердца желаю ему мирной и покойной жизни среди соплеменников. Ведь он так долго пробыл вдали от них. Вполне возможно, что книга его познает неожиданный успех и будет способствовать установлению прочных связей между Востоком и Западом, как он того и хотел. Что же до меня, я бесконечно благодарен ему за то, что он приподнял уголок покрова, скрывавшего от нас края столь далекие, что до сих пор они казались нам чем-то нереальным.

— Подумать только, в то самое время, когда вы с ним пребывали на острове Черепахи, я сидел в какой-то дыре и сражался со слоноподобной спиной нашего приятеля, доктора Кабана! — не без горечи в голосе заметил ученый, глядя на проплывавшие мимо бирюзовые бухточки, выстланные белым песком.

— Каждому свое, — отозвался мандарин Тан.

Они огибали остров, устремлявший к небу свои утесы. То был последний прыжок прятавшегося в пучине каменного дракона: дальше, сколько хватало глаз, простиралась безмятежная водная гладь. Свежий ветер, напоенный ароматами приключений и дальних странствий, весело пришпоривал убегавшие за горизонт волны. Сколько земель, сколько новых ароматов и очертаний ждут каравеллу там, за этой таинственно изогнутой линией горизонта? Повернув к ним голову с развевающимися на ветру огненными волосами, Сю-Тунь поднял руку в прощальном жесте. И тут же рухнул на палубу.

За миг до этого из-за уступа скалы выскочила какая-то тень и с леденящим кровь пронзительным криком бросилась в бездну. Ветер раздувал светлое шелковое платье, хлопавшее, словно развернутое знамя. Вытянув руки по швам, она падала прямо на проходившую внизу каравеллу, будто орел, настигающий из облаков свою жертву. Когда она почти достигла поверхности воды, в руке у нее появился шелковый шнур, привязанный к какому-то предмету, который она метнула прямо на палубу. И в тот момент, когда, ослепительно сверкая на солнце, металлический диск попал в цель, светлая фигурка исчезла в морской пучине.

— Сю-Тунь! — вскрикнул мандарин Тан, и мертвенная бледность залила его смуглое лицо. — Догнать каравеллу!

Ловко маневрируя, ловя пластинчатыми парусами попутный ветер, матросы делали все, чтобы выполнить приказ. Мандарин смотрел, как невозможно медленно катятся волны, как зависают в воздухе брызги, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Когда джонка поравнялась наконец с каравеллой, судья перешагнул через борт и прыгнул. Вытянувшись в струнку, он перемахнул через белую от пены полосу воды, разделявшую два судна, и на его теле вновь открылись раны, словно их только что нанесли. Он приземлился на корточки посреди охваченной паникой палубы и бросился к распростертому телу монаха, которого пытались привести в чувство моряки с каравеллы.

— Сю-Тунь, вы меня слышите? — спросил он друга, прижимая его к сердцу.

Под его пальцами струилась горячая кровь, бившая из зияющей на шее иезуита раны. Напрасно пытался он зажать рану — она была слишком глубока и слишком обширна. Монах открыл глаза и растерянно улыбнулся.

— Кажется, не видать мне родной Бретани. Вы отошлете мою тетрадь во Францию, к моим братьям?

Он закашлялся, давясь кровью.

— Не беспокойтесь, — произнес мандарин, дрожа всем телом. — Не надо много говорить. Сейчас придет доктор Кабан и перевяжет эту мерзкую рану. Через неделю он поставит вас на ноги, и вы сами отвезете свою тетрадку в Европу.

Он сам не верил тому, что говорил, не сводя глаз с разливавшейся все шире и шире кровавой лужи.

— Мандарин Тан, — едва слышно проговорил иезуит, цепляясь за его рукав. — Вы поняли, что хотела сказать вам госпожа Аконит?

Судья вздрогнул и внимательно посмотрел в глаза другу.

— Да, Сю-Тунь, я понял главное, что она хотела сказать.

Иезуит снова улыбнулся и кивнул. После чего мандарин увидел, как его глаза просветлели, окрасившись в цвет плывших над ними облаков.

Плотно сжав губы, чтобы подавить боль, судья выпрямился.

— Доставить сюда госпожу Стрекозу, живой или мертвой! — прокричал он, и на виске у него грозно забилась жилка.

Люди попрыгали в воду, обыскивая все вокруг в поисках убийцы, нанесшей свой последний удар. Подошел Динь. Щеки его посерели, когда он сообщил мандарину:

— Черная тетрадь упала в воду.

Несмотря на упорные поиски, матросам не удалось отыскать тела молодой женщины, бросившейся в пучину с головокружительной высоты.

— Она, должно быть, погибла мгновенно, — прошептал Динь, стараясь утешить друга. — Вот как, значит, она отомстила тому, кто погубил ее мечту о вечной жизни.

Мандарин стоял на палубе и едва слышал его. Отвернувшись в сторону, он смотрел на изумрудные холмы, складки которых будто служили продолжением далеких гор, на реку, впадавшую в бухту, где мирно дремал дракон. Выступавшая на поверхность чешуйчатая шкура разбивала водную гладь на тысячи брызг, переливавшихся всеми цветами радуги в ослепительном свете солнечного утра. В смятенной душе мандарина проносились вереницы образов: крестьяне верхом на буйволах, рыбаки с вершами, полными рыбы, окутанные дымом благовоний монахи в шафранно-желтых одеяниях, направляющиеся в древние храмы. В ушах звучал то печальный голос свирели, что он слышал когда-то в ночь полнолуния, то тихая песня, которую пела, сидя на тростниковой циновке в ожидании любимого, какая-то женщина. И в это мгновение рядом с ним вдруг встала госпожа Аконит. В глазах ее сверкали золотые искры, косы свистели на ветру. Призрачный запах жимолости разлился над морем, и он понял. Она отдала свою жизнь ради того, чтобы он, облеченный властью имперский мандарин, позаботился об этом крае — их общей родине — и уберег его от вражеских посягательств.

В плеске воды, разрезаемой носом джонки, мандарину Тану вдруг послышалось бряцание оружия и далекие воинственные кличи. Сейчас страна была вне опасности. Но надолго ли?