ЧАСТЬ 1

Дикарь, как все его звали на деревне, был молодой парень, ладно скроенный, всегда веселый и беззаботный. Отец не раз пытался направить сына на путь истинный, но, как это обычно бывает с мальчишками, у которых матери умерли рано, душа его не лежала к дому. Он целыми днями блуждал по лесу и не представлял себе, как можно с утра до позднего вечера, словно бык, ходить за плугом. Какие только уловки он не придумывал, чтобы сбежать с поля!

Больше всего на свете он любил лес. Их деревня была расположена на горном плато; выше начинался густой лес, а внизу, разрезая горы, лентой вилась шоссейная дорога. Дикарю нравились и лес, и эта дорога. Он мог без устали бродить по лесу, и как горожане знают улицы, переулки, тупики в родном городе, так он знал в нем каждое деревце, каждую нору, определял зверей по шороху их шагов, знал, что в полдень никого из них не увидишь у ручья, бегущего в чаще леса, потому что в это время приходит на водопой тигр. Дикарь знал, что весной, когда на виноградных лозах, обвивающих сосны, наливаются соком блестящие сладкие ягоды, медведи покидают свои берлоги высоко в горах и спускаются вниз в поисках меда, винограда и орехов. Весной ярко светит солнце и в лесу все погружено в легкую зеленоватую дымку, невинные фиалки удивленно оглядываются вокруг своими несколько испуганными глазками, а в лунные ночи в зарослях высокой травы, опьяненные их свежим запахом, исполняют свой прекрасный танец стройные лани. В такие ночи Дикарю почему-то хотелось плакать, он и сам не понимал почему.

Любуясь танцами ланей и газелей, он невольно подносил к губам свирель. Ее нежные звуки наполняли лес и неслись далеко-далеко. Они достигали деревни, и тогда смолкали разговоры, застывала в воздухе рука, несшая ко рту ложку, просыпались те, кого уже сморила усталость. Свирель обращалась к каждому, кто ее слышал. Она будила в людях мечты, которые никогда не сбудутся, желания, оседающие на сердце печалью и затуманивающие взгляд, надежды, под сенью которых человек может вынести любые несчастья и трудности.

Односельчане часто осуждали отца Дикаря за то, что он не заставляет сына работать, но, заслышав свирель юноши, прощали ему все его грехи.

И все-таки он не был лентяем и бездельником. Если отец бывал болен, Дикарь работал в поле, приносил из леса хворост, заботился и о корме для быков. Скашивая сочную траву на крутых горных склонах, он порой рисковал свернуть себе шею. Он приносил из леса и медовые соты, и лесные орехи, и крупные коричневые кисти винограда. Осенью он покрывал крышу их глинобитной хижины камышом, сверху засыпал его землей и так хорошо ее утрамбовывал, что зимой ни одна капля не просачивалась в хижину. А когда горные склоны, отроги, долины, поля, лес — все вокруг покрывалось снегом и сковывалось льдом и на ветвях деревьев поблескивали снежинки, будто облака оставили на них следы каких-то неизведанных судеб, Дикарь покидал деревню и спускался вниз, к шоссе. Усевшись на выступе скалы, он смотрел на сверкающую в солнечных лучах голубую ленту дороги, бегущую куда-то далеко-далеко от этих заснеженных мест, в город, где никогда не бывает снега, где день сверкает в золотистых лучах солнца, а ночь — в электрических огнях. Постели там у всех такие мягкие и теплые, что стоит лишь опустить голову на подушку, как человек засыпает, не то что в деревне: лежишь, укутавшись в ветхое одеяло, и щелкаешь зубами от холода. Сам-то он молод, кровь у него горячая, и ему не страшна стужа, а вот отец… Когда Дикарь видел, как у отца зуб на зуб не попадает от холода, видел его посиневшие руки и ноги, ему хотелось бежать в город, забрать в каком-нибудь уютном домике теплое одеяло и укутать в него отца с головы до ног. Но это были только мечты. Отец его, как и другие крестьяне, был очень беден, и постелью ему служила прошлогодняя зловонная, полусгнившая овечья шкура.

Дикарь был в том возрасте, когда особенно приятно помечтать, когда все трудности кажутся легко преодолимыми. Он не боялся никого — ни ростовщика, ни отца, ни его сварливой сестры, которая дважды в день приходила к ним приготовить пищу. Ее на деревне остерегались, говорили, что у нее дурной глаз — стоит ей раз сердито взглянуть на человека, и тот вскоре умирает. Но Дикарь не верил этому. Да и что может его испугать, если он не робеет перед медведем и пантерой? Правда, и в его сердце иногда закрадывался страх — страх перед стройными, красивыми девушками деревни. О чем говорят их огромные ясные глаза, блестящие, словно голубой водопад? И как грациозно изгибается точеный стан под тяжестью кувшина… Почему девушки улыбаются ему, направляясь цепочкой к ручью за водою, а потом громко смеются, переговариваясь между собой? В эти мгновения кажется, что воздух полон маленьких веселых смешинок и все вокруг жужжит, словно улей. Дикарь не мог выносить смеха и шуток девушек. Он терял дар речи и застывал на месте, словно был не человеком, а деревцем, вдруг выросшим в кругу лесных фей, а потом, когда девушки слишком уж откровенно начинали его рассматривать, обмениваясь вслух замечаниями, ему казалось, что в него со всех сторон летят тысячи стрел. Тогда он срывался с места и убегал, унося в лес свое громко стучащее сердце. А девушки кричали ему вслед: «Дикарь! Настоящий дикарь!»

Был ясный весенний день. Снег уже таял, на величественных горных склонах пробивалась зеленая нежная травка, на чинарах распустились листочки, ветви алычи покрылись белыми цветами, и в воздухе стоял такой аромат, будто тысячи благоухающих бабочек кружились над головой. Дикарь с топором на плече шел нарубить сучьев. Внизу, у самой дороги, располагалась чайная Гангу; сквозь стены ее, сплетенные из обструганных сосновых веток, легко проникал пьянящий запах жареного мяса. Шоферы и их помощники любили эту чайную. Гангу был простой горец. Цены у него в чайной были невысокие, молоко — неснятое, чай — свежий, пакори — горячие, а, кроме того, с Гангу и поговорить было приятно; в самом его облике была какая-то безыскусственность, и его чистосердечие поражало шоферов. Он был совершенно лишен хитрости городского жителя и поэтому казался им каким-то необыкновенным.

Каждый день Дикарь приносил в чайную связку хвороста. Летом он получал за это три анны, зимой — четыре и в придачу чашку чая. Иногда Гангу давал Дикарю даже несколько пакори, а порой ему перепадал и кусочек мяса, поэтому Дикарь был очень доволен Гангу и приносил ему такие связки хвороста, за какие другой потребовал бы не меньше шести анн. Гангу тоже был доволен Дикарем. Ну а раз обе стороны довольны, другой дровосек там не нужен.

Утро было таким, что хотелось петь. Дикарь шел босиком, и трава, покрытая росой, щекотала ему ноги. Он повесил топорик на плечо и беззаботно наигрывал на свирели. У девушек, набиравших воду в ручье, замерли сердца. Зов свирели проникал в их душу и пробуждал какие-то неясные чувства, вдруг фейерверком взмывавшие к небу. Невинные, беспомощные, плененные волшебной мелодией, девушки, сердца которых постепенно наполнялись пьянящим нектаром и распускались зелеными лепестками весны, застывали на месте. Теперь, после зова свирели, так трудно нести этот тяжелый кувшин!

— Дикарь! Поди сюда, помоги поднять кувшин на голову!

Он остановился, не отрывая свирели от губ. Это к нему обратилась златовласая стройная девушка с огромными глазами и ярко-красными лепестками губ, дочь старосты. Кувшин стоял на земле, а она грациозно изогнулась над ним, словно натянутый лук. Одна рука на кувшине, другой она звала Дикаря.

Несколько мгновений он стоял остолбенев, не спуская с нее восхищенных и удивленных глаз.

— Ну иди же! — настойчиво звала девушка. Но он не двинулся с места. — Ну, Дикарь, помоги поднять кувшин!

Вдруг он резко повернулся и стремглав кинулся в лесную чащу. Он бежал, не видя ничего вокруг, а девушка у ручья выпрямила свой стан, словно выпущенная из лука стрела. Сердце ее наполнилось тоской. Она сердито топнула ножкой, и в ответ вода радостно забилась вокруг нее, будто фонтан девичьего смеха.

— Вот дикарь, настоящий дикарь!

Она подняла с земли кувшин, поставила его на голову и пошла вслед за подружками. В волосах у них были белые цветы яблонь, под ногами шуршали и весело перекатывались камешки, и их стук отдавался в сердцах девушек каким-то трепетным желанием. Удивленно и печально глядели они по сторонам, и каждая из них спрашивала свое сердце: «И почему это весна приносит печаль?»

Давно уже настал полдень, а Дикарь все еще работал. Он срубал деревце као — отец просил принести из леса прочную толстую палку, чтобы заменить рукоятку плуга. Корни дерева были изъедены красными муравьями, но древесина — прочная и твердая. Дикарю нравилось пробовать свою силу на таком дереве, ведь срубать мягкие и хрупкие ветви сосны было проще простого, да из них и не сделаешь рукоятки. Он с силой взмахнул топором и вонзил его в ствол, но когда собирался сделать другой взмах, на плечо его легла чья-то рука. Обернувшись, он увидел свою тетку.

— Что случилось, тетушка?

— Отца ужалила змея! — Женщина бессильно опустилась на землю и зарыдала.

Дикарь застыл на месте, потом воткнул топор в ствол дерева и стремглав помчался к деревне.

— Отец! Отец!

Он добежал до окраины деревни. Крестьяне молча уступали ему дорогу, боясь взглянуть на него.

— Где мой отец?

— У дома Бер-джи, под орешиной, — ответили ему. Дикарь, широко раскинув руки, вихрем помчался туда, громко крича:

— Отец, отец! Я иду!

Если он хотел этим криком спугнуть смерть, то напрасно. Отец лежал уже мертвый на скамейке под ореховым деревом. Тело его посинело. Дикарь рванулся к нему, схватил на руки и прижал к груди. Ведь он был ему всем на свете — и отцом, и матерью, и пока отец был жив, Дикарь мало думал о нем. Ему казалось, что отец будет жить вечно, будет пахать за него в поле, собирать урожай, а тетка будет печь золотистые лепешки. И вдруг отец умер — ужалила змея! А Мишар-джи все твердил:

— Я был в другой деревне. Если бы я пришел раньше и высосал яд, отец твой был бы спасен, но я был в другой деревне.

Если бы… если бы… если бы… Если бы Мишар-джи пришел раньше, если бы был дождь, если бы не было неурожая, если бы не было долга ростовщику, если бы не нужно было справлять свадьбу дочери, если бы… если бы… Вся жизнь бедняка состоит из этих «если бы». Из «если бы» да еще терпения!

Дикарь нес отца на руках в свою хижину, и ему вспоминалась ярмарка в Сейданпуре, куда отец брал его в детстве. Тогда отец нес его всю дорогу на плечах, а сегодня он несет отца. Отец купил ему красивый острый ножик. Он до сих пор сохранился у Дикаря и всегда висит у него на поясе. Какая красивая была ярмарка, как прекрасен танец девушек-горянок! А как смешно выглядели приехавшие на ярмарку горожане в своих странных одеждах! А карусель! Все крестьяне в тот день напились допьяна, и отца тоже уговаривали пить, но он отказался. «Со мной мой сынок, мне нужно его донести до деревни, я не буду пить», — решительно сказал он.

Друзья отца рассердились на него и прогнали из своей компании.

Ярмарка кончилась. Отец, усадив его на плечи, возвращался в деревню. Руками он придерживал сына за ножки. Он шел и тихонько приговаривал:

— Я не хочу, чтобы мой сын был неучем и невеждой, чтобы он с утра до ночи, словно бык, пахал поле. Да разве это жизнь? Мой сын вырастет и станет большим человеком. Он поедет в город, будет учиться, научится писать, станет чиновником, у него будет большой дом, и о нем будут знать во всем мире. Да, да, мой сын будет большим чиновником!

Так говорил его отец, возвращаясь с ярмарки, бережно неся сына на плечах. А сегодня невежда сын несет на руках своего отца на погребальный костер.

«Отец, ты бы выпил тогда вина. Что в том плохого! Разве ты не знаешь, что дети неучей всегда остаются неучами, дети невежд — невеждами? Если бы в тот день ты выпил вина, то не был бы так одинок среди своих односельчан. Что проку в праведности? Разве ты не знаешь, что у бедных нет никакого бога? У них есть только дьявол».

Войдя в дом, Дикарь опустил тело отца на покрытый прошлогодними рисовыми колосьями пол. Вскоре пришла тетка.

— Ничего-то в доме нет, — запричитала она, — где мы возьмем масла для погребального огня, на что купим святой воды Ганга, где достанем камфары?

— Не знаю, — беспомощно ответил Дикарь.

— Я отдала одеяло брата пандиту, он обещал все сделать.

С плеч Дикаря словно гора свалилась.

— Ты правильно поступила, тетушка.

— Но нужен и саван.

— Что же делать?

Тетка указала ему на деревянный сундучок, на котором покачивался ржавый замок с разинутой пастью.

— В сундуке я нашла серебряный браслет. Это был последний браслет твоей матери, брат свято хранил его. На него можно было бы купить ткани на саван.

— Хорошо, тетушка.

— А где мы достанем дров для погребального костра?

Дикарь вдруг вспомнил о связке сучьев и полусрубленном деревце, повернулся и, ничего не говоря, побежал к лесу. Женщина поняла, куда он бежит, но все-таки крикнула вслед:

— Побыстрей возвращайся. Уже вечер, нужно скорее разводить костер.

Незадолго до захода солнца Дикарь принес из леса большую связку сучьев, погребальный костер отца будет гореть ярко. Разве он думал, что крепкая дубинка, которую он вырубал для рукоятки плуга, будет нужна для такого костра?

— Чем мы будем угощать общину? — опять запричитала его тетка. — Как будет с поминками на четвертый, на тринадцатый день? Покойный ни о чем заранее не подумал.

«Да, конечно, ему нужно было подумать об этом, — стиснув зубы, проговорил про себя Дикарь. — Мой бедный отец просто взял да умер, не подумав о том, что нужно накормить членов общины, справить поминки, не подумал о дровах для погребального костра. Хорошо, что я сам нарубил сучьев, иначе пришлось бы и за них платить деньги».

Ростовщик успокоил женщину:

— Ты не беспокойся, положись на меня. Я заплачу и за угощение членов общины, и за поминки.

— Вы очень добры, — почтительно сложив руки, ответила та. — Покойный ушел от нас, но хочется, чтобы все было справлено как надо, не то он, бедняга, попадет в ад.

— За это я возьму у тебя двух быков, — заикаясь и косясь в сторону Дикаря, проговорил ростовщик. — Покойный взял у меня двести пятьдесят рупий на свою свадьбу, да так до сих пор и не заплатил не то что процентов, но и самого долга.

Свадьба состоялась, невеста пришла в дом жениха, жена родила сына, сама умерла, сын вырос, но долг еще не был выплачен. Долги крестьянина с годами только растут — так уж заведено, и ничего тут не поделаешь.

— Так я беру быков? — переспросил ростовщик.

Дикарь, опустив голову, молча вышел из хижины, отвязал быков и передал веревку ростовщику. Тот вцепился в нее, с трудом скрывая радость.

— Дикарь! Мне очень жалко, что твоего отца ужалила змея, — произнес он, едва сдерживая улыбку.

Юноша стоял молча, не поднимая головы. Он не знал, что ответить ростовщику, и растерянно почесал затылок. Если он не заплакал даже над телом отца, так неужели он будет плакать из-за быков? Уплыло единственное одеяло, жалкая утварь, браслет матери — что ж, он не жалеет об этом. Но когда, прежде чем разожгли костер на берегу реки, цирюльник начал брить ему голову, он громко зарыдал, видя, как его волосы падают на землю. Только теперь он осознал, что отец ушел от него навсегда и он совсем один на этом свете.

Прошел четвертый день после смерти отца, потом и тринадцатый.

— Ну, теперь для него все испытания уже позади, теперь займись полем. До каких пор я буду тебя кормить? — строго сказала Дикарю его тетка.

— Но быков ведь увел ростовщик, тетушка, — растерянно ответил он.

— Так попроси их обратно, упади ему в ноги!

— Я не встану на колени ни перед кем!

— Ну, подыхай с голоду! — В сердцах она хлопнула дверью и ушла, бормоча что-то себе под нос.

Долго сидел Дикарь в хижине, размышляя, наконец встал и пошел к ростовщику, однако тот не только отказался вернуть ему быков, но и напомнил, что отец его давал поручительство за Рагхью, которому он одолжил двести рупий. Рагхья до сих пор так и не вернул их.

— Он ведь не живет в нашей деревне!

— Ну и что же? У меня все записано в моей книге. Я и так проявил благородство и молчал столько лет, но теперь тебе придется заплатить.

Ростовщик раскрыл свою книгу и показал страницу, на которой были отпечатки пальцев Рагхьи и отца.

— Вот посмотри. Двести рупий, а с процентами четыреста пятьдесят.

— Почему ты не потребуешь их с Рагхьи? — удивленно спросил Дикарь.

— Рагхьи здесь нет. Уже несколько лет как он исчез. Что же получается, сын отказывается заплатить долг отца?

Вспыхнув от оскорбления, Дикарь ответил:

— Я сын своего отца. Я заплачу все до копейки, а если не расплачусь, то отдам тебе землю. — И, немного помедлив, спросил: — Ты знаешь хотя бы примерно, где Рагхья?

Ростовщик долго рылся в бумагах, наконец извлек старый потрепанный конверт и передал его Дикарю.

— Два года назад он написал письмо из Бомбея. Здесь есть его адрес. Больше о нем ничего не было слышно. Я несколько раз писал ему по этому адресу, но так и не получил ответа.

Дикарь аккуратно сложил конверт, спрятал его в карман и вышел из дома ростовщика.

К вечеру он покинул деревню и спустился вниз, в чайную. Ветхое одеяло не спасло его от ночной стужи, он продрог. Гангу напоил его чаем.

В чайной было тепло, к потолку поднимался пар, а ярко-красные угольки в жаровне освещали лицо Гангу с маленькими раскосыми глазками, и оно казалось таинственным.

Гангу в деревне считался самым мудрым человеком, потому что ему приходилось иметь дело с шоферами. Никто не сомневался в его обширных познаниях. Дикарь тоже во всем ему верил.

— Когда же ты начнешь пахать свое поле? — спросил Гангу.

— У меня нет быков.

Гангу поставил тарелку с пышными пакори на другую жаровню и, немного подумав, сказал:

— Пару хороших быков можно купить за двести рупий.

— А сколько это — двести? — спросил Дикарь, который знал счет только до двадцати.

— Десять раз по двадцать.

Наступило молчание.

— Гангу, если я каждый день буду откладывать по одной анне из тех трех, что ты платишь мне, сколько я соберу за год? — снова спросил Дикарь.

Счет — трудная вещь. Гангу неторопливо пересчитал чаинки, бросил их в кипящую воду и прикрыл чайник крышкой. Затем помешал кочергой угли и медленно произнес:

— Что-то около двадцати рупий.

— Через сколько же лет я смогу купить пару быков?

— Через десять лет! — вздохнув, ответил Гангу.

Дикарь сидел молча. Он больше ни о чем не спрашивал. Гангу заглянул в сахарницу, она была почти пуста. Он печально покачал головой:

— Сегодня только три грузовика проехало. Придется всю ночь бодрствовать, не то прогоришь.

— А где находится Бомбей? — запинаясь спросил Дикарь.

В который раз вытирая грязной тряпкой чайную посуду, Гангу ответил:

— Шоферы говорят, что Бомбей далеко отсюда, дальше тысячи миль, наверно. Это большой город… Они рассказывают, что река там такая огромная — другого берега не видно, люди летают по воздуху, а дома их бегают при помощи электрических проводов. Там приготовляют из воды лед, а яйца закладывают в машину, и через несколько минут из них вылупляются цыплята.

Дикарь сидел, удивленно тараща глаза.

— Это правда?

— Шоферы никогда не обманывают меня, — гордо заметил Гангу. Он подставил чашку под пар и вновь начал вытирать ее. — Дома в Бомбее такие огромные, как наши горы.

— А как же люди взбираются в них?

— Для этого есть качели, — разъяснил Гангу. — Они стоят внизу. Люди садятся в них, нажимают кнопку, и качели летят до самого верха.

— Вот чудо! — восхищенно проговорил Дикарь, затем, запинаясь, спросил: — А в Бомбее можно найти работу? Они берут на работу деревенских?

— Шоферы говорят, в Бомбее столько работы, что на три места с трудом находят одного, — уверенно заявил Гангу. — Там все носят белые одежды и едят пять раз в день.

— Пять раз?! — удивленно вскрикнул Дикарь. — У нас в деревне мулла пять раз молится, но чтобы пять раз в день ели, этого я еще никогда не слышал. Так, значит, бомбейцы очень богаты?

Гангу утвердительно кивнул головой. Он стоял у жаровни и смотрел на дорогу. В эту минуту он походил на таинственного тибетского ламу.

— А как отсюда добраться до него?

Гангу зачерпнул ложечкой сахар, высыпал его в чайник и только потом, размахивая ложкой, ответил:

— Отсюда до Патханкота, из Патханкота до Джаланд-хара, оттуда до Дели, а из Дели прямо в Бомбей.

— За сколько дней можно дойти туда пешком?

— Не меньше чем за год.

— За год? — печально переспросил Дикарь.

— Да, а в машине дней за десять-пятнадцать.

— Но шоферы, наверно, много берут за проезд?

— А что ж, бесплатно, что ли, повезут тебя? — снисходительно улыбнулся Гангу.

Дикарь сидел молча, печально устремив взор в окно. Перед его глазами стояли огромные, как горы, дома, сами собой передвигающиеся с места на место. Люди в качелях поднимались наверх, летали, приделав к рукам крылья, или сидели за чашкой чая у окна и приглашали его жестами к себе.

Дикарь шел с большой дубинкой в руке по направлению к Патханкоту. Через плечо его было переброшено ветхое одеяло и небольшой узелок. Рубашка и шаровары отца, бронзовый кувшинчик, шляпа, отделанная красивыми квадратными черными и белыми пуговками, — вот и все его богатство. Отец купил шляпу в лучшие времена и надевал ее, когда шел на ярмарку. Только раз в год он и вынимал ее из своего деревянного сундучка.

Около полудня Дикарь нагнал застрявшую в канаве груженую машину. Трое мужчин тщетно пытались сдвинуть ее с места. Один из них, невысокого роста, в рубашке с рваным воротом и жирными пятнами машинного масла, видимо, помощник шофера, обратился к Дикарю:

— Эй, горец, куда идешь?

— В Патханкот, — немного испуганно ответил Дикарь.

— Хочешь поехать в машине?

— Вы будете очень добры, если возьмете меня, — устало проговорил Дикарь, и слова эти исходили из самой глубины его сердца.

— Давай помоги вытащить машину, мы подвезем тебя в Патханкот.

— У меня нет денег.

— Ничего, бесплатно довезем. Помоги машину сдвинуть.

— Ну что ж!

Дикарь изо всех сил толкал машину, те трое тоже приналегли. Мотор, потарахтев, вновь замолкал. Он заработал лишь после того, как они прогнали машину метров двадцать. Все трое быстро вскочили в кузов, но когда Дикарь хотел последовать их примеру, помощник шофера в рваной рубашке толкнул его в грудь.

— Мерзавец! Убирайся отсюда! Ишь ты, прокатиться захотел!

Дикарь, потеряв равновесие, упал на дорогу. Сжав кулаки, он вскочил, бросился за машиной, но она была уже далеко, только громкий хохот шофера и его спутников долго еще доносился до него. Усталый, Дикарь сошел на обочину и присел отдохнуть под большой развесистой чинарой. Живот у него подводило от голода, он не ел с утра.

До самого захода солнца, пока на горизонте не погасли его последние лучи, Дикарь шел, нигде не останавливаясь. Раскидистые кроны деревьев погрузились в мягкую темноту ночи, слышался вой шакалов, усталые ноги Дикаря, споткнувшись несколько раз, отказались идти дальше. Он заметил у дороги под деревом огонь и, подойдя ближе, увидел погруженного в раздумье аскета. В свете костра вырисовывались его впалые щеки и длинные волосы, посыпанные пеплом.

Дикарь спустился по склону, преклонил перед аскетом колени и коснулся лбом земли.

Слегка приоткрыв свои воспаленные глаза, аскет взглянул на него и громко спросил:

— Куда ты идешь, сын мой?

— В Бомбей.

— Зачем?

— У меня нет быков.

Аскет вздрогнул, шире открыл глаза и пристально посмотрел на Дикаря. Затем, видимо, успокоившись, спросил:

— А какое отношение имеет Бомбей к быкам?

Дикарь поведал аскету свою печальную историю. Тот внимательно выслушал.

— Ты, наверно, голоден, сын мой? — спросил он юношу.

— Как вы узнали об этом? — удивился Дикарь.

— Святой знает все, он думает и заботится обо всех, — спокойно ответил тот и, пошарив в своем узелке, протянул Дикарю лепешку и стручок перца. — Поешь.

Дикарь трясущимися руками взял хлеб, склонил голову перед аскетом в знак благодарности и начал есть.

— В этом сосуде вода, выпей, — предложил тот, когда юноша управился с лепешкой.

Дикарь развязал свой узелок, вытащил кружку и напился воды. Затем снова уселся в ногах аскета. Около двух часов аскет был погружен в самосозерцание. Дикарь устал, его клонило ко сну, он то и дело клевал носом.

— Сын мой! — обратился к нему аскет.

Дикарь испуганно вздрогнул и даже привстал от неожиданности, но тот жестом успокоил его.

— Ты хочешь спать?

— Да, мой махарадж.

— Усни.

— А вы?

— Пока бодрствует он — создатель вселенной, бодрствуем и мы. Но ты ведь мирской человек, тебе хочется спать. Усни, а я буду бодрствовать.

Дикарь, с опаской оглянувшись по сторонам, сказал:

— Махарадж, а если появится тигр или пантера…

— Не бойся, спи спокойно у костра, — перебил его аскет. — Если появится тигр или пантера, то под моим взглядом они превратятся в прах. Здесь ты в такой же безопасности, как в утробе матери, сын мой.

Дикарь успокоился. Он снова поклонился аскету в ноги, привязал узелок к палке, завернулся в одеяло и уснул.

Когда лучи солнца, прорезавшись сквозь листву чинары, коснулись его лица, он вскочил и испуганно оглянулся по сторонам. День уже давно вступил в свои права…

Огонь в костре погас, аскет исчез, но вместе с ним исчез и узелок Дикаря — все, что у него было, даже одеяло.

«Святой знает все, он думает и заботится обо всех», — вспомнилось Дикарю, и он улыбнулся.

Дорога была гладкая, прямая, но очень твердая. Дикарь больше привык ходить по извивающимся горным тропкам, где встречаются такие крутые подъемы, что взгляд, кажется, упирается в небо, а иногда и пропасти — глянешь вниз и содрогнешься от страха. Сбитые ноги болели, Дикарь чувствовал, что очень устал. Далеко, далеко, насколько хватал глаз, было видно, как среди гор, долин, ущелий эта ровная дорога лентой бежит вперед. Как хороши горные тропы! То взбираются вверх, то спускаются вниз, иногда вдруг обрываются перед каким-нибудь водопадом, порой исчезают в глубоком ущелье, а то просто теряются где-нибудь в горных проходах. А эта дорога все бежит и бежит, и нет ей конца, словно человеческому отчаянию: Раньше он не уставал, если даже целый день ходил по горным тропам, а на этой дороге ноги начинали ныть уже через несколько миль.

Аскет унес все его вещи, но Дикарь не очень огорчался, свирель осталась с ним. На ночь он привязал ее к поясу, где всегда находился и его любимый нож; может, поэтому аскет и не унес ее. Да и что он с ней делал бы?.. Одеяло, рубаха, шляпа, кружка — это все нужные вещи. Но Дикарь недолго жалел о них, а вскоре и совсем забыл, ему даже идти теперь было легче — нет никакого груза. Он шел, помахивая палкой, все его заботы и печали были позади. Стоял прекрасный весенний день, и Дикарь чувствовал себя свободным, сильным. Казалось, весь мир принадлежит ему. Он запрокинул голову и посмотрел на плывущие в небе белые облака, потом прислушался к мелодии, звучавшей в сердце, достал свирель, прочистил ее, поцеловал и приложил ее к губам. Свирель издала удивительные звуки, полилась нежная мелодия, словно вдруг из скал забил ручеек. Он шел и наигрывал, не замечая, что крестьяне, работающие у дороги, выпрямляли свои натруженные спины и смотрели ему вслед, кивая в такт мелодии, что пастухи долго провожали его глазами, а шофер впереди притормозил машину и ехал медленно, вслушиваясь в чарующие звуки. Он ехал так медленно, что Дикарь обогнал машину, но скоро она настигла его и вот тихонько едет рядом.

— Молодец, парень! У тебя волшебная свирель, — похвалил его шофер, бросил одну анну, включил газ, и машина быстро ушла вперед.

Дикарь ногой подтолкнул монетку, и она, звеня и подпрыгивая, покатилась далеко по дороге, ударилась о камень и, отскочив, упала в глубокое ущелье.

Через пять тысяч лет какой-нибудь археолог найдет ее там и всю жизнь будет биться над тем, чтобы определить возраст монеты, ее первоначальный вид. Он никогда не узнает, что однажды весной беззаботный горец, наигрывая на свирели, зашвырнул ее в это глубокое ущелье. Долго еще Дикарь играл на свирели, и ноги его пританцовывали в такт мелодии, а дорога взбиралась все выше и выше. Вскоре ему стало трудно дышать, и он привязал свирель к поясу. Вдоль дороги и пересекая ее разбегались в разные стороны горные тропинки. Дикарь подумал, что по одной из них он сможет скорее добраться до высшей точки шоссе. Он сошел на тропу рядом с густыми зарослями мимозы, сорвал несколько листочков и положил их в рот. Какие они кислые, приятные, совсем как чатни. Он уже снова хотел есть. Что же, нет хлеба — можно поесть и чатни.

На вершине горы росло дерево пхагора, под которым сидел высокий худой мужчина с шапкой курчавых черных волос и бронзовыми серьгами в ушах. Глаза его беспокойно бегали, на лице блуждала странная улыбка. Он поглядывал вниз, где была расположена небольшая деревня, и что-то бормотал себе под нос. Дикарь тоже присел под деревом отдохнуть.

Мужчина оглянулся, осмотрел его внимательным, изучающим взглядом с головы до ног, улыбнулся и спросил:

— Куда идешь, парень?

— В Патханкот.

— Пешком?

— Да.

— Через семь дней дойдешь.

Дикарь промолчал.

— Почему ты не едешь в машине?

Дикарь снова ничего не ответил. Мужчина всплеснул руками.

— Вы, горцы, глупый народ. Как ослы, бредете, склонив голову, вместо того чтобы незаметно забраться в машину. Я таким образом и до Бомбея добирался.

— Ты был в Бомбее? — живо спросил Дикарь.

— Всю страну объехал и не заплатил за это ни пайсы.

— А какой он, Бомбей?

— Работать и там приходится. Куда ни пойдешь, везде приходится работать, дурень.

Мужчина развязал узелок, достал две кукурузные лепешки и стручок красного перца. Отламывая кусочек лепешки, он продолжал:

— Если и в Бомбее приходится работать, и здесь, то какой смысл ехать в Бомбей? Как ты думаешь?

Он положил кусочек лепешки в рот и посмотрел на Дикаря, у которого слюнки потекли при виде хлеба. В желудке у него было совсем пусто, он не сводил голодного взгляда с лепешки. Мужчина отломил кусочек и дал ему.

— Ешь! — Доедая лепешку, он бережно завязал в узелок вторую и сказал: — Ты поел моего хлеба, теперь тебе придется кое-что сделать для меня.

— Что?

— Я скажу тебе внизу, в Сейданпуре.

Деревня Сейданпур была расположена в долине на берегу реки.

Далеко простирались ее поля, окруженные с четырех сторон горами. Посередине, разделяя деревню, бежала речка. По дороге, как заводные игрушки, мчались две грузовые машины. Их тарахтенье затихало, когда они исчезали за поворотом, потом вновь слышалось, когда они появлялись.

— Машины погубили нас, — с ненавистью процедил сквозь зубы мужчина. — Все стали такие хитрые, хитрые и бесчестные. Куда девалась крестьянская простота!

— А чем ты занимаешься? — спросил Дикарь.

— Милостыню прошу. Очень трудная работа.

Спустившись в Сейданпур, нищий увлек Дикаря в сторону от деревни, в поле. Отсюда виднелся большой дом, стоящий на краю поля, крытый соломой, окруженный со всех сторон кустарником. Рядом было два маленьких навеса.

— В этом доме живет старуха. Она очень жадная. Никому не даст ни горсти муки. Я хочу сегодня проучить ее.

— Как?

— У старухи жирные куры. Ты пойди и попроси у нее воды. Милостыни она не даст, но водой напоит. Когда она войдет в дом за водой, я заберусь под навес и стащу двух кур. Старуха и не догадается ни о чем. Напьешься воды и приходи к этому дереву, я буду ждать тебя. Одну курицу я отдам тебе.

— Но это же воровство!

— Ты ел мой хлеб, а помочь мне не хочешь. Воровство! Я же буду воровать, а не ты!

Дикарь сначала хотел наотрез отказаться, но чувствовал себя обязанным этому человеку. Опустив голову, он поплелся за ним. В душе его шла ожесточенная борьба. Они спрятались за большим кустом, оттуда дом был виден как на ладони. Старушка сидела во дворе на кровати и пряла шерсть. Несколько минут они выжидали, потом нищий выглянул и сказал:

— Ты иди прямо к старухе, а я обойду дом сзади. Вон видишь слева навес, там она держит кур. Понял? Воду пей подольше. Я буду ждать тебя под деревом. — И он скрылся за домом.

Дикарь встал и, пригнувшись, перешел к персиковому дереву. Он провел языком по пересохшим губам и, наконец решившись, пошел к дому. Забор был увит тыквенной ботвой, на которой ярко выделялись желтые цветы.

Услышав шаги, старуха вздрогнула, веретено ее остановилось, и она строго спросила:

— Тебе чего?

Дикарь шагнул ближе и тихонько прошептал:

— В твоем курятнике вор.

Старуха с криком и руганью побежала к курятнику. Дикарь сломя голову кинулся со двора, пересек поле и выбежал на дорогу. Недалеко располагалась небольшая чайная, он направился туда. У чайной стояли две грузовые машины.

Старушка поймала вора. На ее крик с поля прибежали два крестьянина и схватили его. Сердце Дикаря громко стучало. Он внимательно посмотрел вокруг — никого, — и быстро шмыгнул под брезент в кузов задней машины. Треть кузова была пуста, на две трети он был набит тюками с хлопком. Некоторые из них были завязаны небрежно, и хлопок выбивался наружу.

Со двора доносились крики. Дикарь, раздвигая тюки, пролезал все глубже и глубже. Он почти достиг кабины, когда вдруг почувствовал, что за одним из тюков что-то шевелится. Он пригляделся и увидел девушку, притаившуюся в куче хлопка. На ней была широкая юбка из голубого ситца. Одна рука прижата к груди, другой она закрыла рот, огромные глаза были полны страха и отчаяния.

Они все еще слышали приглушенные крики: «Вор! Вор!» Девушка испуганно смотрела на него, не сводя глаз. Потом приподнялась и спросила:

— Это ты вор?

— Нет, вор — тот, другой.

— Почему же ты убегаешь?

Дикарь помолчал, посмотрел на свои руки и тихо произнес:

— Я отведал его хлеба, и он взял меня с собой, но я не воровал. — Он поднял на нее свои невинные глаза. В его взоре были мольба и раскаяние. Девушка, казалось, поверила ему и слегка улыбнулась.

— Вор! Вор! — Теперь голоса были совсем рядом.

— Они ищут тебя.

Дикарь сделал движение, будто собирался вылезти из машины. Девушка схватила его за рукав и, указывая на тюки с хлопком, сказала:

— Спрячься, чего ты уставился на меня?

Дикарь взглянул на нее благодарными глазами и поправил тюки с хлопком.

Теперь стало совсем темно.

Деревянный кузов машины высотой в человеческий рост был затянут сверху брезентом. Между досками были небольшие просветы. Девушка и Дикарь смотрели в эти щели.

Недалеко от них у эвкалиптового дерева собралась большая толпа крестьян. Двое крепко держали нищего. Время от времени кто-нибудь бил его то кулаком, то туфлей. Он стоял, опустив голову.

— Они идут сюда! — испуганно сказал Дикарь.

— Не бойся, ты ведь хорошо спрятался, — успокаивала его девушка, — никому не придет в голову искать тебя в кузове машины.

У Дикаря пересохло во рту. Он с трудом проглотил слюну и стал снова смотреть в щелку испуганными глазами.

Теперь толпа стояла под деревом као. Нищий умоляющим голосом повторял:

— Вор не я, а тот, другой, который убежал!

— Неправда, — перебила старуха, размахивая своими худыми руками, — тот парень мне сам сказал, что в мой курятник забрался вор, поэтому я и поймала его.

— А почему же тот убежал, если он не вор? — обратился к ней кто-то из толпы.

— Эта старуха — мой враг, — пытался найти сочувствие в толпе нищий. — Когда бы я ни пришел к ней за милостыней, обязательно обругает меня. Не слушайте ее! Пожалейте меня!

— Ладно, ладно, идем-ка к старосте. Он все решит по справедливости. А где тот, второй? — спросил широкоплечий мужчина среднего роста.

На нем были брюки цвета хаки и серая рубаха, нагрудный карман которой был туго набит бумагами.

— Это шофер, — пояснила девушка Дикарю.

— Сбежал, негодяй, не то мы быстро вывели бы их на чистую воду, — проговорил один из крестьян.

— Я же вам говорю, — вновь вступила в разговор старуха, — тот парень честный. Он ведь мне сам сказал, что в курятнике вор.

Шофер провел загрубевшей рукой по своим небритым щекам, глубоко затянулся, бросил окурок и, втаптывая его в землю, сказал:

— Поехали, Бахтияр, а то и к вечеру в Патханкот не поспеем.

— Это его помощник, — указывая на Бахтияра, вновь пояснила девушка.

Бахтияр ростом был повыше шофера, но более щуплый. Брюки темно-голубого цвета, вымазанные на коленях машинным маслом, висели на нем мешком. Когда-то белая рубашка была вся в пятнах. Большие глаза хитро поблескивали на вытянутом лице. Желтые зубы и вывернутые губы придавали его лицу неприятное выражение. Через плечо у Бахтияра был перекинут узелок. Придерживая его одной рукой, он сильно ударил другою нищего и повернулся к шоферу:

— Пойдем, Махадев.

Бахтияр стоял у машины. Дикарь затаил дыхание, ему казалось, что Бахтияру слышно биение его сердца, но через несколько минут Бахтияр исчез в кабине, хлопнула дверца, послышался шум мотора, и машина тронулась с места. Теперь Дикарю была видна лишь рука Бахтияра с засученным рукавом, на которой ясно проступал след глубокой ножевой раны; он отбивал ею на дверце кабины такт какой-то мелодии, которую мурлыкал себе под нос. Машина быстро набирала скорость.

Девушка тяжело дышала, прижав руки к груди. Когда машина набрала скорость, она немного успокоилась, распушила хлопок и уложила его так, чтобы он загораживал их со всех сторон, оставив лишь небольшое отверстие, через которое проникал свет. Дикарь сидел близко от нее. Нахмурив брови, она негромко, но очень строго сказала ему:

— Сядь подальше.

Дикарю ее шепот показался грозным шипением змеи. Он испуганно отпрянул от нее. Теперь они сидели друг против друга. Девушка продолжала настороженно, исподлобья поглядывать на него, а Дикарь под ее взглядами съежился так, что едва дышал. Их не могли услышать в кабине, звуки тонули в огромных тюках с хлопком, но Дикарь тем не менее сидел молча и лишь таращил глаза на девушку.

— Если ты посмеешь до меня дотронуться или сядешь ближе, я закричу! — предостерегающе заявила она.

Дикарь торопливо закивал, словно пытался уверить ее, что у него и в мыслях такого не было.

Они долго сидели молча, наконец девушка не выдержала:

— Боже мой, скажи же что-нибудь.

— А что мне сказать? — простодушно спросил Дикарь. Она улыбнулась.

— Ну и глупый же ты! Как тебя зовут?

— Дикарь.

Девушка удивленно взглянула на него и вдруг засмеялась.

Закрыв рот шарфом, чтобы не расхохотаться громко, она вся затряслась от беззвучного смеха.

— Разве бывает такое имя? — спросила она сквозь смех.

— Меня все так звали в деревне.

— А мать тебя тоже звала Дикарем?

— Нет. Я ее почти не помню. Она умерла, когда я еще был совсем маленький. Я не знаю… Не помню, как она называла меня.

Девушка вздрогнула. По лицу ее прошла тень, в глазах мелькнули слезы сочувствия.

— А отец тебя тоже так называл? — снова заговорила она после недолгой паузы.

— Нет, он звал меня Раджой.

— Раджой?

— Иногда Раджа, иногда сынок Раджа, а когда и ласково — Раджу. Но теперь никто меня не назовет так. Он умер два месяца назад.

Снова по ее лицу прошла волна жалости и сочувствия, всколыхнув спокойную гладь ее безбрежной души, а глаза засветились материнской нежностью. Наклонившись ближе к нему, она спросила:

— А куда ты едешь?

— В Бомбей.

— Зачем?

— У меня нет быков.

— Ты что же, собираешься покупать их в Бомбее? — Ее начинала раздражать его наивность.

— Нет, найду какую-нибудь работу. Говорят, в Бомбее легко найти работу.

Они замолчали, потому что мурлыканье Бахтияра становилось все громче. Наконец он запел высоким и сильным голосом:

Махадев, стиснув зубы, некоторое время молча слушал, потом, не выдержав, грубо прервал Бахтияра:

— Заткнись!

Бахтияр умолк, словно внезапно выключенный мотор, и удивленно уставился на Махадева.

— Зажги мне сигарету, — сказал тот.

Бахтияр вытащил две сигареты «Чар минар», взял обе в рот и закурил от спички. Одну из них он воткнул в губы Махадеву и вновь уставился на него.

— Послание, послание! Только и слышишь, что послание! — сильно затянувшись, с раздражением проговорил Махадев. — Тебе какая-нибудь девушка пишет письма?

— Нет, — удивленно ответил Бахтияр.

— Тогда зачем ты болтаешь глупости? «Послание! Я всегда ношу его у своего сердца!» Где оно? Я уже пятнадцать лет вожу машину, но не получил ни одного письма от девушки. Да где уж там письмо, ни одна и не взглянула на меня приветливо.

— Тебе нужно жениться, Махадев, — улыбнувшись, заметил Бахтияр.

— Жениться? Из тридцати дней в месяце двадцать мы болтаемся по дорогам. Женюсь, а жену оставлю любовникам?

— Брось болтать ерунду!

— Я верно говорю, — убежденно подтвердил Махадев. — Мне друзья рассказывали много всяких историй.

— Так заведи знакомство с девушками на стоянках, — предложил Бахтияр. — Шофер, с которым я работал до тебя — Бачан Синг, — был очень ловок в таких делах. На каждой стоянке у него были подружки.

— Те проститутки? — презрительно спросил Махадев. — Я знаю, они всегда крутятся около наших стоянок. Но я не об этих несчастных говорю. Это ведь не женщины, а сосуды с болезнями. Посмотри, что стало с Бачаном.

— Да, бедняга надолго застрял в больнице.

— А ты говоришь!

— Встречаются ведь и порядочные девушки.

— Тебе встречались?

— Сотни! — хвастливо заявил Бахтияр. — Я очень опытен в таких делах. Покажи мне девушку, я только пальцем ее поманю, и она станет моей! — На лице его играла ухмылка обольстителя, глаза радостно сияли. Махадев побледнел от зависти и швырнул сигарету в окно.

— Врешь ты все!

— Увидишь девушку на дороге — испытай меня. Я не такой дурак, как ты. Никогда бы не подумал, что молодой здоровый мужчина может быть таким трусом.

— Не выводи меня из себя, Бахтияр!

Тот озорно рассмеялся. Он знал, что девушки — слабость Махадева и что он побаивается их, несмотря на непреодолимое влечение к ним. Завидев девушку, он начинал волноваться и дрожать. Поэтому Бахтияру и нравилось издеваться над Махадевом. Наклонившись к шоферу, он спросил:

— Что бы ты сделал, если бы увидел девушку одну на дороге?

Шоссе, по обе стороны густо заросшее деревьями и кустарником, было совершенно безлюдно.

— Если бы мне сейчас встретилась девушка, — начал Махадев, и мускулы на его руках налились, — я бы остановил машину, взял бы девушку на руки и так сжал в объятиях, что у нее косточки затрещали бы.

— Молодец, Махадев! — подстрекал Бахтияр.

— Так сжал бы, как сжимают орех в ладонях, чтобы расколоть его.

— А потом?

— Вывернул бы наизнанку и съел, как съедают ядро ореха. Съел бы, и все!

Девушка отпрянула от щели. Вместе с Дикарем она слышала весь разговор. Им не было видно ни шофера, ни Бахтияра, но голоса их доносились отчетливо.

Услышав последнюю фразу, она вздрогнула и выпрямилась. Лицо ее побелело от страха, сердце громко застучало. Ей казалось, что на нее надвигаются страшные окровавленные руки шофера. Дикарь вновь заставил окно в кабину тюком с хлопком, и они оказались на своих прежних местах.

Грудь девушки все еще высоко вздымалась, и вся она так дрожала, что Дикарь невольно положил руку ей на плечо, но девушка резким движением скинула ее и, сверкая глазами, сказала:

— Не смей до меня дотрагиваться!

Дикарь испуганно отодвинулся, но через минуту машина так круто развернулась на одном из горных поворотов, что его бросило к девушке. Грудь его прижалась к ее груди, руки легли на ее плечи, щека коснулась ее лица. Это длилось недолго. Через минуту девушка оттолкнула его так, что он очутился на своем прежнем месте. Оба глубоко дышали. Дикарю показалось, что кто-то развел огонь в его груди.

«Неужели всегда бывает такое ощущение, когда дотронешься до девушки?» — подумал Дикарь. Он удивленно смотрел на свою спутницу, которая пыталась встать. Снова толчок — и снова их бросило друг к другу.

Через несколько минут, когда рытвины остались позади, Бахтияр, усаживаясь поудобней, обратился к Махадеву:

— А если бы во время этих толчков вместо меня здесь сидела какая-нибудь женщина…

— О! — простонал Махадев, и рот его остался открытым, как у рыбы, выброшенной на берег. Он прибавил газ, и машина помчалась еще быстрее.

Девушка уселась на прежнее место, одернула юбку, поправила растрепавшиеся волосы и, сердито взглянув на Дикаря, спросила:

— Ты почему наваливаешься на меня?

— Я же не сам это делаю. Меня подбросило на повороте.

— Неправда!

— Честное слово!

— Обещай, что больше не будешь так делать!

Она требовала невозможного, поэтому теперь рассердился Дикарь. Но ему нужно было попасть в Бомбей, и было бы совсем некстати, если бы она вдруг подняла шум, поэтому он пообещал ей больше так не делать, хотя и не отказался бы еще раз испытать то удивительное ощущение, которого он не знал прежде.

— Возьмись руками за уши и поклянись!

Дикарь покорно взялся руками за уши, несмотря на то, что весь покраснел от злости, потому что он не чувствовал себя виноватым. Если бы он видел заранее рытвины, то подготовился бы к толчку, но как же он мог знать об этом здесь, среди тюков с хлопком! За кого она его принимает, в конце концов? Он положил мешок хлопка между собой и девушкой и устроился поудобнее. Теперь они сидели каждый в своем укрытии. Некоторое время царило молчание. Наконец девушка не выдержала. Прислонившись спиной к тюку, она спросила у Дикаря:

— Ты долго будешь молчать?

— Что?

— Ты даже не спросил меня, кто я, откуда, почему я еду одна.

— Ну, расскажи, — произнес он таким обиженным тоном, что девушка улыбнулась, показав при этом ровные белые зубки. Дикарю почудилось, что это распустились белые цветы на яблоневой ветви.

— Меня зовут Тарна.

— Тарна?

— Да, Тарна.

— Ты тоже едешь в Бомбей?

— Нет, — улыбнулась она, — нет, я еду в Икалкот к тетушке.

— А где этот Икалкот?

— На десять косов ближе Патханкота.

— А почему ты едешь к тетке?

— Потому что отец продал меня старосте деревни за семьсот пятьдесят рупий.

В деревне Дикаря родители, выдавая девушек замуж, тоже брали с жениха выкуп. Каждому юноше приходилось выплачивать выкуп за свою невесту — таков обычай горцев. Но чтобы за девушку была уплачена такая огромная сумма! Это в его голове не укладывалось. Даже самые красивые девушки в его деревне не приносили родителям более трехсот рупий, не то что семьсот пятьдесят. Но почему же тогда она убежала?

— Ты не хочешь выходить замуж за старосту?

— Ни за что!

— Почему?

— Он старый! У него семеро детей. Двух жен он уже свел в могилу. Противный беззубый старик! Я буду теперь жить у тети.

Дикарь промолчал. Тарна, подперев кулаками подбородок, погрузилась в невеселые думы.

— И что за жизнь у женщины! — произнесла она с горечью.

Дикарь опять промолчал. «Что за жизнь у женщины? — подумал он. — А что за жизнь у мужчины? Что за жизнь у любого человека? Если у тебя нет двух быков, ты должен покинуть свое поле, деревню и ехать бог знает куда…» Его тоже охватили печальные мысли.

В полдень, когда солнце стояло над самой головой и длинные вереницы девушек возвращались с кувшинами воды от источника, машина въехала в долину Икалкота, напоминавшую небольшую пиалу.

Казалось, горы разжали свой кулак и маленькая красивая долина засверкала на их ладони, словно бесценная жемчужина. Склоны гор заросли фруктовыми деревьями… Ветви персикового дерева были усыпаны незрелыми ярко-зелеными плодами. Мелкие горные яблочки слегка позолочены, будто лучи солнца украдкой поцеловали их. Кое-где уже поспели алыча и абрикосы, под нежной прозрачной кожицей их сверкают янтарные капельки медового сока, они словно губы женщины в ожидании поцелуя в пору весенней любви. Местами по склону спускаются дикие виноградные лозы с широкими зубчатыми листьями. Ягодки еще совсем крошечные и глубоко запрятаны в листве. Налетающий ветерок развевает листву, и жемчужинки плодов, похожие на каплю росы, испуганно выглядывают и снова прячутся. Но так будет недолго. Пройдет пора юности, наступит зрелость. Листья потеряют свою красоту, тяжелые гроздья винограда уже не будут прятаться, а, наоборот, будут привлекать жадные взгляды.

Со склона бегут несколько горных ручьев. Воды их, танцуя, нетерпеливо устремляются вниз, и в каждом их движении — мелодичный призыв, каждая капля звенит словно колокольчик, и этот звон сливается с другими весенними звуками в весеннюю песню гор.

Внизу ручьи соединяются в меленькие речушки, разбросавшие свою серебряную сеть по всей долине. На ровной ленте дороги, пересекающей долину, еще издали видна бензоколонка, напоминающая красный почтовый ящик, рядом с ней — стоянка машин, полицейский участок, небольшой базарчик, а за ним уже деревня Икалкот.

Тарна и Дикарь, прильнув к щели, любовались этой картиной.

— Красивое место! — Дикарь завистливо взглянул на Тарну.

— Очень! — гордо ответила она. — Я теперь навсегда здесь останусь. Тетушка так любит меня, что никогда не отошлет обратно к отцу и беззубому старику.

— А ты знаешь, где живет твоя тетя?

— Конечно, я два раза бывала у нее с мамой. У нас здесь много родственников. И в Икалкоте, и в Патханкоте, и дальше — в Чаманкоте.

— И ты бывала во всех этих местах?!

— Хм, сколько раз! Только всегда с мамой или папой. Одна я уехала из дома впервые.

— И тебе не страшно?

— Ну как же не страшно! Но за старика выходить еще страшнее!

— А вдруг тетушки нет дома? Может, она уехала в другую деревню?

— Ну и что же? Я подожду ее.

Дикарь замолчал. Лицо его было печально. Впервые в жизни он так долго разговаривал с девушкой, впервые совершал путешествие, да еще наедине с такой красавицей! Ему хотелось, чтобы она оставалась с ним как можно дольше. Почему? Он и сам не знал, просто хотел этого, вот и все. Ведь в жизни часто так бывает.

Но у Дикаря не было времени рассуждать. Сейчас девушка сойдет в Икалкоте, и он останется один. Сердце его охватила щемящая тоска. А Тарна нетерпеливо смотрела в щелку. Ее ничуть не огорчала предстоящая разлука. Если бы она не боялась, что услышит шофер, то захлопала бы от радости в ладоши. Она как будто забыла о присутствии Дикаря. Да и кто он для нее? Поневоле какую-то часть пути они вынуждены были провести вместе, вот и все.

Последний поворот, и машина сбавила скорость. Тарна от радости чуть не плясала. «Сейчас машина остановится. Наконец-то приехали! Здесь я найду приют».

Уже был виден базарчик, две груженые машины на стоянке, а у полицейского участка — грузовик, битком набитый людьми. Около машины важно расхаживали полицейские, проверяющие груз. В чайной толпился народ. Рядом в лавке жарились пури. У входа в лавку стоял длинный стол и скамейки вокруг него. Хозяин подавал пури и отварные овощи, завернутые в широкие зеленые виноградные листья.

У Дикаря потекли слюнки. Чувство сильного голода заглушило даже печаль, вызванную расставанием с девушкой.

— Я так хочу есть!

— Я тоже, но… — Она замолкла на полуслове. Когда машина накренилась на повороте и базарчик исчез из поля зрения, Тарна положила руку ему на плечо. — Если у тетушки остался хоть кусочек хлеба, я тебе обязательно принесу.

Он ответил ей благодарной улыбкой.

Машина уже въезжала на базар. Девушка пошарила в узелке, вытащила две легкие красивые туфельки, расшитые золотыми нитками, и надела их. Дикарю бросились в глаза ее тонкие, изящные щиколотки.

— Я сойду, как только машина остановится и шофер с помощником уйдут в чайную. Ты мне помоги.

— Хорошо, — едва слышно проговорил Дикарь.

Машина затормозила и остановилась под эвкалиптом позади двух других машин. Махадев выключил мотор и открыл дверцу кабины. Бахтияр выпрыгнул с другой стороны. Он поднял руки над головой и сладко потянулся. Тарна взяла узелок и улыбнулась Дикарю.

— Ну, до свиданья, я ухожу.

— До свиданья, — опять едва слышно сказал он и начал раздвигать тюки, освобождая для нее проход. Тарна посмотрела в щелку, чтобы убедиться, не опасно ли выходить из машины, но вдруг испуганно отпрянула и бессильно опустилась на свое прежнее место. Лицо ее выражало ужас, из груди вырвался сдавленный стон. Дикарь обернулся и увидел, что девушка сидит в углу, вся сжавшись, а глаза ее полны слез.

— Что случилось? — встревоженно спросил он.

Она молча указала рукой на щель. Дикарь увидел, что несколько полицейских и помощник полицейского инспектора окружили Махадева и Бахтияра и о чем-то настойчиво допрашивают их. С полицейским инспектором были двое пожилых мужчин, с виду походивших на крестьян-горцев, только одежда на одном из них была лучше и чище. Рядом стояла смуглая женщина средних лет с массивными серебряными серьгами в ушах. Лицо ее было взволнованно.

— Это моя тетя, — указав на нее, сказала девушка. — А тот, в черной шапочке, — мой отец, а третий, в чалме, — наш староста.

— Как они попали сюда раньше тебя? — шепотом спросил Дикарь.

— Наверное, в полицейской машине, — печально ответила Тарна. — Инспектор и наш староста — друзья.

— Как же ты сойдешь теперь? — тихонько спросил он.

— Какой же толк теперь выходить? — В ее голосе слышалось отчаяние, но Дикарь обрадовался.

— Если ты выйдешь, они тебя схватят!

Девушка готова была расплакаться, но, заметив радость Дикаря, рассердилась и, сдерживая слезы, обрушилась на него:

— Если они обыщут машину, то поймают и меня, и тебя!

— И меня? — испугался Дикарь.

— Да, они наденут тебе наручники и запрут в полицейском участке.

— Зачем? Они не будут меня бить? А за что меня бить?

— У нас в деревне, когда поймали одного парня и девушку — они вместе убежали, — то полицейские так и поступили с ним, как я тебе говорю.

— Но я же не убегал с тобой?

— Ну и что же? Ведь ты прятался со мной в одной машине! Этого достаточно. Они изобьют тебя, а я буду смотреть! — победоносно глядя на него, заявила Тарна.

— А тебе придется выйти замуж за этого старика! — в тон ей ответил Дикарь.

Тарна испуганно зажала ему рот рукой и спряталась в углу.

— Какая девушка? Чья девушка? — доносился голос Махадева. — Мы в дороге не встретили даже птички, не то что девушки.

Староста описал внешность Тарны.

— Ого, если бы нам встретилась такая красавица, мы бы ее живьем съели! Старик, ты совсем из ума выжил! Девушка пропала. Ты не найдешь ее!

— Господин шофер, — умолял старик, — я заплатил за нее семьсот пятьдесят рупий, а она убежала. Если вы увидите ее где-нибудь на дороге…

— Посадить ее в машину и доставить к тебе? — насмешливо спросил Махадев.

— Да! — с надеждой в голосе произнес тот, угодливо кивая.

— Ах ты, глупый чурбан! Неужели я выпущу девушку так просто из своих рук, если увижу ее? Отдать ее на прозябание с таким поганым стариком, как ты?!

— Правильно, шофер! — вмешалась тетка. Отец Тарны возмущенно повернулся к ней:

— Что правильно? Я купил за семьсот пятьдесят рупий новое поле под рис, а теперь мне придется отдать его обратно!

— А что у тебя в кузове? — спросил инспектор, обращаясь к Махадеву.

— Тюки хлопка, но я в каждый из них спрятал по девушке! Пойдите посмотрите. Бахтияр, покажи господину инспектору груз. А я пока выпью чаю. — И он пошел, покачиваясь, как пьяный слон.

Тарна и Дикарь сидели, сжавшись и едва дыша, окруженные со всех сторон тюками.

Бахтияр приподнял брезент и подозвал инспектора:

— Посмотрите, господин инспектор.

Инспектор и полицейский взобрались в кузов, раздвинули несколько тюков, но ничего не нашли. Тюки стояли тесно, разве что увидишь? Инспектор досадливо хмыкнул.

В это время сержант принес тонкий длинный стержень.

Им обычно пользовались, чтобы проверить, нет ли чего другого в мешках с зерном, сеном или хлопком.

— О, вот это здорово! — радостно закричал Бахтияр. — Если там сидит девушка, то она окажется как шашлык на шампуре.

— Помолчи-ка! — прикрикнул на него инспектор. «Шофер — другое дело, а этот бездельник чего издевается над нами?» — подумал он про себя.

Бахтияр замолчал. Стержень проникал все глубже в кузов. Тарна и Дикарь лежали, тесно прижавшись друг к другу. Вот металлический наконечник показался из тюка прямо перед ними. Еще немного, и он пронзил бы их обоих. Отточенное острие, поворачиваясь, приблизилось к ним. Оно так неумолимо преследовало их, словно у него были глаза и оно говорило: «Я вас увидело! Теперь вы никуда от меня не денетесь!» Вот оно уже совсем близко, у самой груди замершей от страха девушки. Она закрыла глаза и зажала рот рукой. Стержень продвинулся еще. Дикарь сильным рывком притянул девушку к себе и всей тяжестью тела прижался к тюкам, лежавшим у самой кабины. Ему удалось лишь чуть-чуть продавить тюк хлопка, но для спасения жизни этого было достаточно. Стержень прошел рядом с ними и вонзился в хлопок. Через мгновение его выдернули к он исчез совсем. Дикарь все это время крепко сжимал в объятиях Тарну. На лице его выступили капельки пота. Оба не сводили испуганных глаз с двигающегося острия.

— Ничего там нет, кроме хлопка, — вытаскивая стержень, сказал сержант. Он проткнул хлопок еще в нескольких местах и, недовольно что-то ворча, подошел к инспектору.

— Заправь брезент, — обращаясь к Бахтияру, сказал тот и двинулся к полицейскому участку, сопровождаемый старостой, отцом и теткой Тарны.

Когда машина выехала из Икалкота, Тарна зарыдала, спрятав лицо в коленях. Дикарю было очень жаль ее. Он осторожно положил руку ей на плечо, но она тут же скинула ее. Он испуганно убрал руку и беспомощно уставился на тихонько всхлипывающую девушку. Постепенно не стало слышно и всхлипов, но тяжелые вздохи, все время вырывавшиеся из ее груди, отзывались болью в сердце Дикаря.

Рядом с этой слабенькой, хрупкой девушкой он чувствовал себя великаном, силачом, умудренным опытом старцем. Ему хотелось помочь ей, взять ее на руки, прижать к сердцу и сказать: «Почему ты плачешь? Ведь я рядом! Тебе не о чем беспокоиться, пока я жив. Я всю свою жизнь буду тебе опорой». Но вдруг какой-то внутренний голос спросил его, как же сможет защитить девушку человек, который не смог отстоять своих быков. Поэтому он подавил в себе слова, рвавшиеся из самого сердца. Несколько часов прошло в молчании.

— Ты нехорошо сделала, что убежала из дома, — сказал он наконец. — Ведь всегда родители женят своих детей. Так уж заведено.

— Так неужели же, кроме этого поганого старика, для меня никого не нашлось? — разъяренно спросила Тарна. — Для того ли отец пять лет обучал меня в школе, чтобы потом отдать старому козлу?

— Ты окончила пять классов? — удивленно переспросил Дикарь.

— Да! — ответила она с вызовом. Лицо Дикаря вытянулось.

— В нашей деревне никто не учился в школе. Кроме пандита у нас никто не умеет ни читать, ни писать.

— Какая-то дикая ваша деревня! У нас собираются открыть среднюю школу. Если бы отец не продал меня старосте, я бы училась и дальше.

Дикарь был поражен. Долго он сидел молча.

— Поедем со мной в Бомбей. Ты найдешь там место учительницы.

— Да, как же! Ох и глупый ты! Что такое пять классов? Там много людей, которые учились по шестнадцать лет. Кому нужна бедная девушка, окончившая начальную школу? Я уже решила: сойду в Чаманкоте и пойду к брату отца, он приютит меня. Дядя работает старшим учителем в средней школе. Я буду жить у него и учиться дальше в его школе.

— А что такое средняя школа?

— Восьмиклассная школа.

— А что потом делают люди, которые учатся столько лет?

— Траву едят вроде тебя! — презрительно фыркнула Тарна.

Она рассердилась на Дикаря. Какие глупые вопросы он задает!

— Хорошо, но что ты будешь делать потом?

— Не разговаривай со мной! — раздраженно бросила она и отвернулась.

Дикарь удивленно размышлял: «Женщина создана для того, чтобы выйти замуж, и не все ли равно, пять классов она окончила или восемь?» Он до сих пор не встречал образованных девушек, но не нашел в Тарне ничего, что отличало бы ее от девушек его деревни. Она плакала, обижалась, смеялась ни с того ни с сего точно так же, как и они. В чем же разница? Замуж ей тоже придется выйти. И что плохого, если бы она вышла за старосту? Жила бы припеваючи в своей деревне. Ну, если не в своей деревне, то теперь в Чаманкоте выйдет за кого-нибудь. Кто не захочет жениться на такой красивой девушке? Счастливые женщины! Им не надо ни пахать, ни сеять. Им не надо думать о том, что забрали быков, что дом продается за долги. Дикарь с завистью посмотрел на Тарну. «Почему господь не создал меня женщиной? Я вышел бы замуж за этого старосту и жил бы себе спокойно — вернее, жила бы».

Он улыбнулся. Заметив это, Тарна спросила:

— Ты чего это улыбаешься?

— Не разговаривай со мной! — обиженно оборвал ее Дикарь и отвернулся.

— Фу! — Тарна тоже отвернулась. — Кому ты нужен? Кто с тобой разговаривает?

Их разделял тюк с хлопком. Оба сидели, прислонившись к нему, погруженные в молчание. Машина быстро бежала к Патханкоту. Спустилась ночная прохлада. Стало так темно, что трудно было различить что-либо. Сидя почти рядом, они были все-таки очень далеки друг от друга. Постепенно их начало укачивать. В дреме то один склонял голову на плечо другого, и тогда оба испуганно отшатывались, то другой невольно дотрагивался до руки соседа и тут же быстро отдергивал ее. В этом полудремотном состоянии в их душах вдруг возникали какие-то чувства, вспыхивали искры и вновь угасали, а глубокая, ужасающая темнота ночи окутывала все вокруг. Трудно сказать, сколько времени они провели в полудреме. На одной из ухабин машину сильно тряхнуло, и вскоре она остановилась. Дикарь проснулся. Он выглянул. Впереди виднелось множество огней. Приглядевшись, он понял, что это базар. Большая часть лавок была уже закрыта. У одной из них, окруженной с обеих сторон огромными, в три человеческих роста, деревянными амбарами, громоздились узлы, тюки, ящики. Худощавый мужчина в грязной одежде и в пробковом шлеме сидел за двумя сдвинутыми ящиками и что-то писал. Тут же была чернильница и ручка; подмаргивала своим подслеповатым глазом керосиновая лампа. В ее свете склоненные над ящиком лица Махадева и Бахтияра казались призрачными. Они что-то говорили мужчине, показывая бумаги.

— Правильно, правильно, — раздраженно отвечал тот, — но вам нужно было быть здесь в девять часов. Господин Чанан давно закрыл свою лавку и приказал мне дождаться вас, словно у меня нет семьи, детей. Кто думает в этом мире о бедных? Платят шестьдесят рупий, а работать заставляют, как раба, двадцать часов в день!

— Бабу, брось эти глупые разговоры. Принимай товар!

Это бабу? Так вот они какие! Дикарь не раз слышал это слово в деревне. Люди с почтением произносили его. И в пути Тарна ему сказала, что если уж выйдет замуж, то за какого-нибудь бабу. Так вот какой бабу! Неопрятный, щупленький, с желтыми зубами, лоб весь изборожден морщинами, огромный кадык, голос хриплый, неприятный, лицо землистое…

Так вот какой бабу! И Тарна выйдет за него замуж? А девушка в это время спокойно спала.

Дикарь растолкал ее. Она испуганно приподнялась:

— Что случилось?

— Бабу!

— Бабу? Какой бабу?

— За которого ты выйдешь замуж. — Дикарь показал пальцем на мужчину, склонившегося над бумагами, и, прикрыв рот рукой, засмеялся.

Тарна выглянула и испуганно сказала:

— Да это же Патханкот! Ты почему меня раньше не разбудил?

— И в этом я виноват! — обиделся Дикарь. — Ему стало больно от ее слов. «Неужели все девушки такие, не задумываясь, могут обидеть?» — подумал он.

Тарна ничего не ответила. Она прильнула к щели и прислушалась к разговору.

— Сегодня нужно отвезти тюки с шерстью в Амритсар. У нас нет сейчас свободных машин, да и шоферов тоже. Придется ехать тебе, — говорил чиновник Махадеву.

— Я не спал две ночи!

— Ничего не поделаешь! — злорадно заявил тот, и впервые на его отвратительном лице появилась улыбка. Видимо, ему доставляло удовольствие делать неприятности людям. — Нужно выехать сегодня же ночью, таков приказ хозяина! — победоносно закончил он.

— Черт побери этого хозяина! — выругался Махадев, но взял у чиновника деньги на бензин, на расходы для себя и Бахтияра и, дружески обняв того за плечи, сказал чиновнику:

— Передай хозяину: раньше чем в четыре часа утра я отсюда ни за что не выеду. Пойдем, брат Бахтияр, перекусим где-нибудь.

Через некоторое время и чиновник закончил свои расчеты, погасил лампу, спрятал книгу в ящик, поставил поверх него еще два пустых ящика и ушел, засунув руки в карманы брюк.

Воцарилась полная тишина. Дикарь и Тарна вылезли из кузова. Оглянувшись по сторонам, Тарна направилась в один из темных переулков.

— Подожди меня здесь, — бросила она Дикарю.

Она скоро вернулась, и они пошли по темным улочкам, взявшись за руки, скрываясь от глаз случайных прохожих. Двери домов были закрыты, магазины на замке. Лишь кое-где в лавках, торгующих паном, светились огни, оттуда доносился аромат цветов, пряных духов, слышны были взрывы громкого смеха. Есть ведь и такие люди, у которых день начинается с наступлением ночи.

Тарна шла, крепко держась за руку Дикаря. Они остановились у маленькой харчевни, в которой, судя по всему, закусывали главным образом шоферы и проезжие. Невдалеке от харчевни росло густое дерево. Свет из окна освещал его крону, колыхаемую легким ветерком, отчего тень ее все время двигалась, словно живая. Смуглолицый цыган, прислонившись спиной к дереву, тихонько наигрывал на гармонике. Рядом сидела женщина с большими серебряными серьгами в ушах и подвязывала к ногам колокольчики.

Увидев на женщине серьги, Тарна что-то вспомнила. Она взглянула в сторону харчевни, из которой доносился приятный запах жареных лепешек, вынула из ушей сережки и сказала Дикарю:

— Поди выменяй их на лепешки.

Цыганка услышала ее слова.

— Вы, кажется, очень голодны?

— Да.

— Танцевать умеешь? — спросила женщина.

— Нет, — презрительно ответила Тарна.

— Я хорошо играю на свирели, — улыбаясь, произнес Дикарь.

— Ну-ка покажи!

Он достал свою свирель и прислушался к мелодии, которую цыган наигрывал на гармонике. Тарна и цыганка удивленно смотрели на него. Наконец он приложил свирель к губам.

При первых же звуках свирели сидящие в харчевне замерли. Гармоника заиграла быстрее, свирель пела в полную силу. Цыганка зазвенела колокольчиками, приняла позу, и вот ее руки, извиваясь, словно змеи, поплыли в необыкновенно красивом танце.

Через несколько минут их кольцом окружила толпа. Взгляды зрителей, задержавшись на извивающемся стане и горящих глазах цыганки, скользили и останавливались на огромных глазах Тарны, сидящей рядом с цыганом, полуоткрыв рот. Когда зрители, придя в экстаз, начали криками подбадривать танцовщицу, цыган снял свою черную шляпу и, передавая ее Тарне, сказал:

— Обойди всех по кругу, они дадут тебе денег. Но не стой как мумия, улыбайся!

Тарна, улыбаясь, обошла собравшихся. В шапку посыпались монеты — пайсы, анны. А какой-то развязный парень бросил даже две рупии, громко вздохнув при этом, и выкрикнул:

— Хай, красавица!

Тарна рассердилась, но сдержала себя и продолжала улыбаться. Шляпа была полна монет. Взгляд Тарны не раз обращался в сторону харчевни, откуда доносился вкусный запах золотистых лепешек. Она была ужасно голодна.

— Эй, Гоби, где ты взял эту новую красотку?

— Господин, она даже не умеет танцевать. Это сестра моей жены, она только что приехала из деревни. Я научу ее танцевать и покажу вам через месяц.

— Через месяц! Бог знает где мы будем через месяц! Пусть станцует! Да ладно, если не умеет танцевать, пусть хоть пройдется, притоптывая ножкой.

Гул голосов и свист становились все громче. Круг смыкался все уже. Гоби испуганно сложил гармонику. Издалека послышался свисток полицейского, и цыган облегченно вздохнул, потому что среди собравшихся были всякого рода бродяги, хулиганы и пьяные бандиты. Он боялся, что еще немного — и толпа унесет и его жену, и эту красивую девушку. Услышав полицейский свисток, люди стали расходиться. Гоби быстро перебросил гармонику через плечо и, взяв за руку жену, сделал знак Дикарю и Тарне: «Бегите».

Они бросились в темноту. Впереди — цыган с женой, позади — Тарна с Дикарем. Когда свистки и топот ног почти стихли, цыган остановился и осмотрелся.

Они оказались на пустыре. Стояла тишина.

— Сюда они не побегут, — облегченно вздохнул Гоби.

— А почему мы убежали? — спросил его Дикарь.

— Полицейский шел.

— Ну и что же?

— Без разрешения устраивать представления на улицах нельзя.

— Почему? — удивился Дикарь. — В своей деревне я мог играть на свирели, когда мне вздумается.

— То в деревне, а это — город, — вмешалась в разговор цыганка. Она бросила жадный взгляд на сильное, мускулистое тело Дикаря. Тарна заметила это.

— Пойдемте ко мне в шалаш, я накормлю вас, — сказал Гоби.

— А где он?

Что-то черневшее невдалеке оказалось шалашом.

Они жадно набросились на кукурузную лепешку и вареные овощи, а когда утолили голод, Гоби высыпал содержимое шляпы и старательно пересчитал: пять рупий, девять анн. Гоби взял две рупии и отдал Тарне.

— Это для вас двоих.

Цыганка не отрывала взгляда от Дикаря.

— Ты так хорошо играешь на свирели! Оставайся с нами, мы будем много зарабатывать, — сказала она ему.

— Я тебя за месяц обучу танцевать. Ты будешь всех сводить с ума. Оставайтесь с нами оба, — добавил Гоби, обращаясь к Тарне.

Дикарю пришлось по душе это предложение. Он уже хотел согласиться, но Тарна вспылила:

— Я не для того училась пять лет, чтобы стать уличной танцовщицей! Этим занимаются всякие бродяги.

— Голод на все вынуждает, — удрученно ответил Гоби.

— Это что же, из-за живота и чести своей лишиться?

— А что в этом зазорного? — вознегодовала цыганка. — Я хожу гадать по разным домам и знаю, что даже в богатых семьях девушки выходят замуж и становятся рабой мужчины из-за того же. Пять лет она училась или двадцать — все равно выходит замуж, заводит детей. Если заводить детей не позор, то почему же танцевать — позор?

— Вот твои две рупии. — Тарна швырнула их на пол и вышла, бросив на Дикаря испепеляющий взгляд. — Можешь оставаться! Я уйду одна! — сказала она ему вызывающе.

Дикарю очень хотелось остаться, но ноги сами вынесли его. Гоби с сожалением покачал головой:

— Возьми деньги, пригодятся. Но, скажу тебе, слишком гордая у тебя девушка. Если бы вы остались со мной, я за месяц выбил бы из нее дурь, а ты и за всю жизнь не сможешь сделать этого.

Дикарь ничего не ответил. Он бросился вслед за Тарной, которая быстро уходила прочь. Снова те же темные улицы, безмолвный базар. Подойдя к грузовику, Тарна остановилась и, обернувшись, выпалила:

— Ты что это ходишь за мной по пятам? Иди-ка лучше к своей цыганке. Она же тебе очень понравилась, не правда ли?

— Кто? Та старуха? — удивленно сказал Дикарь.

С Тарны вся злость вмиг сошла. В голосе ее зазвучала нежность:

— Я для твоей же пользы говорила. Свяжешься с цыганами — и тоже станешь никчемным бродягой. Разве это жизнь — ни дома, ни пристанища. Поедешь в Бомбей, так станешь человеком. Пойдем, помоги мне забраться в машину.

Оглянувшись по сторонам, Дикарь осторожно приподнял брезент, взял Тарну на руки и посадил в кузов. Девушка исчезла в глубине. Дикарь влез вслед за ней и тоже начал пробираться вглубь, но наткнулся головой на деревянный ящик и застонал.

— Осторожно. Здесь стоят ящики. Их погрузили после нашего ухода.

— А что в них?

— Откуда я знаю? Да и не все ли равно? Иди скорей сюда.

Тарна протиснулась к кабине, Дикарь следовал за нею. Пришлось раздвинуть немного тюки с шерстью, и вот они уже снова на прежнем месте. Им казалось, что они вернулись в свой дом. Оба были сыты, утомлены и вскоре уснули.

Они не почувствовали, как машина тронулась в путь, покинула Патханкот и выехала на дорогу, ведущую к Амритсару, а когда проснулись, солнце было уже высоко, а в желудке совсем пусто. В кабине Бахтияр беззаботно затянул свою песню.

Дикарь ножом сделал отверстие в одном из ящиков; там оказались орехи, в другом — фисташки, в третьем — сушеная хурма, в четвертом — кишмиш.

Первый орех он осторожно зажал между ладонями и раздавил. Им показалось, что прозвучал пушечный выстрел. Тарна побледнела от страха. Оба сидели несколько мгновений не шелохнувшись. Но Бахтияр продолжал петь. Шум мотора и голос Бахтияра заглушили звук раскалываемого ореха, он потонул как капля в море. Теперь Дикарь осмелел. Он раскалывал орех за орехом, вынимал ядрышко и протягивал его на ладони Тарне. Она брала половинку, другую оставляла ему. Потом Дикарь грыз фисташки и кормил ими Тарну. Потом настала очередь хурмы и кишмиша. Теперь они сидели сытые и довольные. Тарна шутливо сказала:

— Ну и повезло тебе! Будешь щелкать орешки до Бомбея.

— Поедем со мной, — попросил Дикарь. — Смотри, как хорошо едем, спокойно.

— Нет уж. Я сойду в Чаманкоте и останусь у своего дяди. Буду учиться дальше, окончу школу, колледж, тогда и приеду в Бомбей.

— Тогда ты станешь большой госпожой. Разве ты захочешь тогда со мной разговаривать? — печально произнес он.

В сердце ее поднялась волна теплоты и нежности.

— Раджу, ты очень хороший и такой благородный, — смущенно проговорила она.

Дикарь удивленно уставился на нее. Ему было приятно слышать из ее уст эту похвалу. Казалось, что в это мгновение все весенние ветви склонились к нему, и в сердце его забил фонтан радости. Лицо его покрылось румянцем. Тарна ласково засмеялась и тихонько добавила:

— Но ты очень глупый! — и зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться громко. Дикарю страстно захотелось отвести ее руку и прижаться губами к ее шаловливым губкам. Он невольно подался вперед. Но тут машина резко затормозила, и его отбросило.

Тарна с трудом сдержала хохот, но глаза ее сверкали, словно распустившиеся цветы лотоса.

Махадев остановил машину у ручья. На берегу лежало высохшее дерево, корни которого, вывороченные из земли, казалось, молили о чем-то, вытянув свои узловатые, скрюченные пальцы. Ветви, омываемые водой, покрылись зелеными почками — жизнь продолжала борьбу.

Махадев и Бахтияр напились воды, уселись на ствол дерева и начали что-то жевать. Тарне и Дикарю тоже хотелось пить, но разве могли они сейчас вылезти из машины?

— Как хочется пить! — облизывая пересохшие губы, сказала Тарна.

— Мне тоже, — ответил Дикарь, поглядывая на Махадева и Бахтияра, сидящих у ручья.

Студеная, чистая вода, журча, перекатывалась с камушка на камушек. Так близка и так далека!

— А если мы выйдем из машины и напьемся воды, что они сделают? — спросил Дикарь.

— Ничего. Меня они увезут с собой, а тебя оставят здесь.

Шофер и Бахтияр поели и задремали, привалившись к дереву. Они сидели спиной к ручью, лицом к машине. Не выпускать машину из виду — это первое правило шоферов.

— Тебе встречалась когда-нибудь девушка, которой ты не мог добиться? — спросил вдруг Махадев.

Бахтияр порылся в кармане, вытащил складной нож с рукояткой из бычьего рога, нажал что-то, и в воздухе сверкнуло острое лезвие.

— Пусть попробует отказаться — получит нож в сердце.

По телу Махадева прошла дрожь. Потом на него напал смех.

— Ты его просто так носишь в кармане или иногда пускаешь в ход?

— В этом районе не найдешь человека, который лучше меня владел бы ножом. Бахтияра все знают, поэтому-то шоферы так хотят заполучить меня в помощники. Спроси обо мне у Бачана.

— В один прекрасный день ты сядешь в тюрьму, — похлопав его по плечу, сказал Махадев. — Или тебя зарежут, как петуха.

— Тюрьмы и смерти боятся дураки…

Вдруг Махадев вздрогнул и внимательно стал вглядываться во что-то.

— Посмотри!

— Что там? — спросил Бахтияр.

Махадев знаком велел ему замолчать и не сводил глаз с задней части кузова, потом тихонько сказал:

— Под брезентом в задней части кузова что-то шевелилось.

Несколько мгновений Махадев и Бахтияр внимательно наблюдали за кузовом. Но там было все спокойно.

— Тебе показалось, — прошептал Бахтияр.

— Смотри, смотри! — перебил его Махадев. Теперь заметил и Бахтияр. Было ясно видно, как под брезентом кто-то шевелится.

— Та девушка… — тихо произнес Махадев.

— Или какой-нибудь вор, — добавил Бахтияр, вынимая нож.

Они, пригнувшись, на цыпочках стали подбираться к машине. Движение под брезентом то возобновлялось, то прекращалось. Бахтияр осторожно приподнял край брезента и резким движением откинул его. В другой руке его сверкало острое лезвие ножа. Как только брезент был откинут, «вор» приподнял голову и посмотрел на Бахтияра:

— Мя-у!

Это была дикая кошка. Бог знает, когда она влезла в машину. Махадев и Бахтияр расхохотались. Оба одновременно крикнули: «Брысь!» — и кошка выскочила из машины. Заправляя брезент, они размечтались.

Вот было бы здорово, будь это та девушка!

Счастливец тот, в чью машину она попала!

— А может, блуждает где-нибудь по лесу.

Бахтияр взглянул на сухой ствол дерева и предложил:

— Давай захватим это.

— А зачем?

— У стоянки есть дровяной склад, продадим. За такое дерево дадут рупий семь, не меньше. Купим бутылочку сладкого винца.

Услышав о сладком вине, Махадев кинулся к дереву, обхватил его руками и поволок к машине. Бахтияр взялся за другой конец. Они втолкнули его в кузов, но ствол был длинный, поэтому немного выступал из-под брезента.

— Все в порядке, теперь не выпадет, — укрепив его, сказал Бахтияр.

Следующая остановка была уже в Чаманкоте.

Когда Бахтияр и Махадев ушли выпить чашку чая, девушка осторожно вылезла из машины. Дикарь подал ей узелок и расшитые золотыми нитями туфельки. Тарна несколько раз стукнула туфлей о туфлю и надела их. Попрощавшись с ним, она ушла, а у него перед глазами все еще мелькали золотые узоры, сверкавшие на ее туфельках, которые уносили девушку все дальше и дальше от него, словно цветы лотоса, подгоняемые быстрым ветерком. На душе у него было тяжело, глаза наполнились слезами. Тарна в последний раз обернулась, бросила на него взгляд и, махнув рукой, скрылась в лесу.

«Если бы она хоть раз предложила мне пойти с нею, я бы пошел, не задумываясь. Но она ведь ни слова мне не сказала», — подумал он печально, смахнув слезы, и пробрался на свое прежнее место, окруженное со всех сторон тюками с шерстью. Теперь нужно было сидеть спокойно, потому что через несколько минут шофер и помощник вернутся и машина снова тронется в путь. Ему хотелось, чтобы это произошло поскорее. Каждая минута, проведенная здесь, была мучительна. Ведь это тот самый Чаманкот, где Тарна останется навсегда!

Он прислонился головой к тюку и закрыл глаза. Вернулись Махадев и Бахтияр. Махадев завел мотор. Он затарахтел, но через несколько мгновений заглох. Махадев снова включил его. Он заработал очень слабо и вскоре совсем затих.

Оба вылезли из кабины и начали осматривать мотор. Достав различные инструменты, они пытались что-то наладить. Наконец Махадев извлек небольшую деталь и, передавая ее Бахтияру, сказал:

— Вот что повреждено. Не представляю себе, как мы это починим. Если только какой-нибудь шофер не выручит нас запасной деталью, мы тут застрянем.

— Так пойдем посидим пока в харчевне, съедим по цыпленку. Если придется тут заночевать, хоть сыты будем, — предложил Бахтияр, и оба направились к харчевне.

Дикарь задыхался. Пока девушка была здесь, он не ощущал, что от шерсти исходит резкий запах. Не выдержав, он вылез из своего укромного местечка, оглянулся по сторонам и, выпрыгнув из машины, метнулся в лес. Он вдохнул в себя свежий лесной воздух. Почему бы ему не остаться в этом таинственном и прекрасном лесу? Огромные кедры с восседающими на них коршунами, дикие виноградные лозы, обвивающие толстые ветви сосен… Какой аромат стоит кругом! Какая здесь тишина, какое глубокое безмолвие и как спокойно все вокруг! Дикарь напился воды в ручейке и растянулся в траве на бережку. Мягкая душистая постель так и притягивала его к себе. Вот тут бы уснуть… Если бы Тарна была сейчас с ним!.. Они жили бы в маленьком шалаше у ручья. И он мысленно представил себе Тарну, одетую в шкуры. Рассыпанные по плечам волосы змеятся до самого пояса. Она стоит у входа в шалаш и ждет его. А он возвращается с охоты с убитой ланью на плече. Какая любовь светится в ее глазах! А на устах все та же знакомая улыбка, которая даже в темноте сверкает как молния.

В воздухе разлился тонкий, нежный аромат «ночной красавицы», ее голубые цветы раскрыли свои любопытные глазки и оглядываются вокруг, словно ища кого-то. Дикаря пьянил необыкновенный, неповторимый запах леса, в котором смешались тысячи различных ароматов. Каждый из них был особым, и вместе с тем пахло лесом. Это напоминало смех девушек, направляющихся на ярмарку. Ему вдруг отчетливо послышался смех Тарны, и он испуганно открыл глаза. Никого. Ни шалаша, ни Тарны, ни лани, ни охотника. Безмолвный лес окружал его со всех сторон, и только где-то высоко в деревьях весело щебетала какая-то пташка.

Дядя Тарны, Фаттах Чанд, был еще довольно молод, но очень некрасив: челюсти вдавлены, голова огромная, бритая, на толстом затылке развевается по ветру пучок волос.

Когда-то он мечтал, что у него родится сын, он вырастит его, даст ему хорошее образование, сын сделается старшим учителем в школе и обеспечит в старости отца куском хлеба. Но сын оказался немым. Здоровый двадцатидвухлетний парень был ни к чему не пригоден, кроме работы в поле. Но у Фаттах Чанда было не так много земли, чтобы ею можно было прокормиться. Иначе он и не стал бы учителем.

А теперь еще приехала Тарна, словно бог ее послал в наказание за его прежние прегрешения. Он уже получил телеграмму от ее отца. Сколько дней он может прятать у себя девушку, которую ищет полиция? Есть отчего прийти в ярость!

Жена посоветовала ему оставить Тарну и женить на ней сына. А где он возьмет семьсот пятьдесят рупий, чтобы отдать их ее отцу!

— Ты что, не слышала, что говорила Тарна? Восстановить против себя всю общину!

— Если ты выпустишь ее из рук, то будешь жалеть всю жизнь. Где ты найдешь девушку для своего немого сына? Никто из общины не выдаст за него дочь.

— Это большой грех.

— Что же теперь делать?

— Нет, я не могу оставить ее в своем доме, — раздраженно ответил Фаттах Чанд.

— Что же ты будешь делать?

— Сообщу полиции.

Тихонько скрипнула дверь. Супруги вздрогнули. Учитель быстро выглянул, но там никого не было.

Во дворе на печке жарились лепешки. Опустив голову, Фаттах Чанд вышел из дома.

Вечером, когда солнце уже скрывалось за горизонтом, шофер, едущий из Чаманкота в Патханкот, помог Махадеву починить машину.

— По крайней мере теперь ты сможешь доехать до Амритсара.

— А больше нам ничего и не нужно, — смеясь, ответил шоферу Бахтияр.

Махадев включил мотор и внимательно прислушался.

— Давай поехали, брат. Зачем зря бензин тратишь? — торопил его Бахтияр.

— Подожди, — спокойно возразил Махадев. — Проверю, все ли в порядке.

Немного погодя он удовлетворенно улыбнулся:

— Порядок!

Сначала машина шла медленно, но постепенно набрала скорость. Бахтияр взглянул на Махадева, на лице которого блуждала загадочная улыбка.

— Вспомнил о бутылочке винца? — спросил Бахтияр.

— Нет, ну ее к черту, эту бутылочку!

Когда машина тронулась с места, Дикарь почувствовал толчок. Он испуганно оглянулся — перед ним была Тарна.

— Ты?

Она ничего не ответила и молча села рядом.

— Ты вернулась?

Тарна снова ничего не ответила. Она упала как подкошенная и вся сотрясалась от рыданий. Дикарю было очень жаль ее. Он положил свою руку на ее и стал тихонько поглаживать. Тарна резко отбросила его руку и, глядя на него сердитыми глазами, сказала:

— Не трогай меня! Вы, мужчины, все жестокие — что отец, что дядя, что ты! Вы все — злейшие враги женщины!

Дикарь испуганно отстранился, как от сильного удара. «Я не такой, совсем не такой. Почему Тарна считает меня жестоким?»

Махадев продолжал улыбаться.

— В чем дело? — рассердился наконец Бахтияр.

— Девушка, — тихонько произнес в ответ Махадев.

— Где? — У Бахтияра глаза загорелись. — Я не вижу на этой пустынной дороге никого.

— Она бежала за машиной.

— Когда?

— Когда я включил мотор.

— А потом?

— Я тихонько тронул машину с места. Она пыталась влезть в машину, а я все это наблюдал в зеркало.

— А потом? — едва проговорил Бахтияр. Он почти лишился дара речи.

— Она подбежала совсем близко и исчезла.

— Исчезла?

— Да, больше ее не было видно в зеркало.

— Так что же она, колечко дыма или весенняя вода, чтобы бесследно исчезнуть? Дорога, что ли, поглотила?

— Нет, по-моему, она в кузове, — притормаживая машину, ответил Махадев.

Солнце уже зашло. Темнота окутала все вокруг. Махадев оставил фары включенными.

Тарна и Дикарь, беспомощные и испуганные, стояли в свете фар перед улыбающимися шофером и Бахтияром.

— Что с ним делать? — обратился Бахтияр к Махадеву.

— По-моему, сначала нужно дать ему разок в челюсть, — проговорил Махадев и со всей силы ударил Дикаря.

Тот не устоял на ногах, но быстро поднялся, вытирая кровь с лица.

— И один в спину, — не давая опомниться Дикарю, произнес Бахтияр, проворно достав из-за пояса нож.

Тарна пыталась убежать, но Махадев крепко схватил ее за руку. Девушка застонала от боли. Увидев нож, Дикарь сказал:

— Вас двое, а я один.

— Не бойся, с тобой будет драться один, — улыбаясь, ответил Махадев.

— На каких условиях? До первой раны?

— Нет, до победного конца! — сквозь зубы проговорил Бахтияр.

— Девушку возьмет тот, кто останется жив, — подойдя вплотную к Бахтияру и размахивая ножом перед его носом, сказал Дикарь.

Бахтияр стремительно бросился на него, Дикарь отпрыгнул в сторону. Довольно улыбаясь, Бахтияр не сводил глаз с Дикаря и говорил, обращаясь к Махадеву:

— Посмотри, Махадев, сейчас я перережу этому горцу горло, как огурец! — При этом он попытался вновь напасть на Дикаря, но тот снова отбил атаку, а когда Бахтияр отступил, Дикарь взмахнул ножом, целясь ему в лицо, но тот успел присесть и, прежде чем Дикарь наклонился к нему, откатился в сторону, молниеносно вскочил и бросился на Дикаря. Нож его вонзился Дикарю в предплечье.

Брызнула кровь, оросив ноги девушки, стоявшей рядом. Она испуганно отшатнулась, но Махадев не выпустил ее, наоборот, чем жарче становилась драка, тем крепче он сжимал ее руку.

Второй удар Бахтияр нанес Дикарю в плечо. Затрещала грубошерстная рубаха, снова брызнула кровь. Рана была бы глубокой, если бы не плотная ткань. Но и теперь Дикарю казалось, что кровь заливает все его тело, он совсем потерял голову от боли и злости. Стиснув зубы и прищурившись, он применил очень хитрый прием. Бахтияр отбил несколько ударов, но вдруг его правая рука оказалась в левой руке Дикаря. Он быстро схватил свободной рукой правую руку Дикаря. Каждый пытался освободить свою правую руку, глаза противников налились кровью, дыхание стало прерывистым и тяжелым. Вцепившись друг в друга, они упали на землю. Через минуту Бахтияр был на спине у Дикаря. С диким воплем радости он высоко занес нож. Сверкнул острый клинок с белой рукояткой, но прежде чем он вонзился в спину Дикаря, Бахтияр вдруг оказался внизу, а Дикарь сжимал ему шею коленями. Он быстро опустил свой нож на спину Бахтияра и нанес ему неглубокую рану. Брызнула кровь. Дикарь вскочил на ноги и поднял нож Бахтияра, который лежал недалеко от хозяина.

Бахтияр встал, пытаясь нащупать рану. Руки его были в крови, но рана не была глубока, задета была только кожа. Тот, кто искусно владеет ножом, не убивает противника, а лишь слегка ранит его. Дикарь бросил Бахтияру его нож. Тот поймал нож левой рукой, сложил его и опустил в карман.

— Девушка твоя, — удрученно произнес он, не поднимая головы.

— Как это его? — рассердился Махадев.

— Махадев, он выиграл, девушка его, — повторил Бахтияр.

— Я не отдам ее! — еще крепче сжимая руку Тарны, ответил тот.

Бахтияр подошел к Махадеву и, показывая ему окровавленные руки, сказал:

— Посмотри. — Потом он повернулся к нему спиной и показал рану: — Видишь, я проиграл. Он ранил меня в спину. Девушка принадлежит ему.

— Я не отдам ее! — злобно ответил Махадев.

— Если ты не отдаешь, ее, то… то… — Бахтияр снова вытащил свой нож, — то мы оба сделаем из тебя рубленое мясо. Проигрыш есть проигрыш, победа — победа. Ты что, не понимаешь этого?

Дикарь подошел и встал рядом с Бахтияром. В руках обоих поблескивали ножи.

Махадев сначала со злостью наблюдал за ними, а потом вдруг отпустил руку девушки, смущенно улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, горец, ты выиграл. Идите садитесь в кузов.

В кабине долго молчали, потом Бахтияр запел:

А в кузове девушка, плача, перевязывала раны Дикаря. Слезы ее падали на его руку, и ему казалось, что они обращаются в бальзам, исцеляющий его раны. Бахтияр затянул еще выше:

Тарна прижалась головой к раненой руке Дикаря. Голос Бахтияра словно прорезал горы, леса:

Тарна, всхлипывая, сказала:

— Раджу, Раджу!

Он притянул ее к себе, прижал к груди и стал целовать лицо, залитое слезами, губы, щеки уши, изгиб шеи. Тело ее дрожало от сдерживаемых рыданий и необыкновенного чувства, захватившего ее.

Машина долго шла без остановок. Голос Бахтияра потонул в лесной темноте.

В Амритсаре они сдали шерсть на фабрику, а в машину погрузили шерстяные ткани для доставки в Дели.

Бахтияр и Махадев прониклись симпатией и сочувствием к горцам. Если было бы можно, они довезли бы этих глупцов до Бомбея, но им было приказано из Дели отправляться в Агру, а потом обратно на север. Поэтому они могли довезти их только до Агры. Махадев высадил их у вокзала.

— На машинах вы никогда до Бомбея не доедете. Отсюда поезд идет прямо до Бомбея. Незаметно проберитесь на вокзал и садитесь в поезд, лучше в ночной. Обычно ночью никто не проверяет билеты.

Тарна и Раджу горячо поблагодарили обоих.

— Пойдем, Махадев, нам пора, — сказал Бахтияр.

Но Махадев почесал затылок, потом отросшую бороду и, наконец, опустив голову, достал из кармана пять рупий и протянул их Тарне.

— Пригодится в дороге.

— Зачем? — удивился Раджу.

— Без билета как-нибудь еще можно доехать, а без еды нет.

У Тарны глаза повлажнели, но прежде чем она успела что-нибудь сказать, Махадев с Бахтияром сели в машину. Через несколько минут они скрылись из виду.

— Возьми, спрячь, — сказала Тарна, передавая деньги Раджу.

— Нет, пусть будут у тебя, — немного сердито ответил тот.

Но его сердитый тон даже обрадовал Тарну. Она улыбнулась и спрятала деньги.

— Пойдем, — сказала она.

— Поезд пришел? — удивленно спросил он.

— Нет, поезд придет ночью. Я тебе что-то покажу.

— О, не говори — покажу, лучше скажи — покормлю. Я очень голоден.

— Тебе все время хочется есть! — И, притворно рассердившись, Тарна топнула ножкой. — А что бы ты делал, если бы Махадев не дал нам денег?

— Ходил бы голодный, — наивно ответил Раджу. — Но теперь ведь деньги есть, почему же я должен голодать?

Тарна засмеялась:

— Ты становишься хитрым. Ну, пойдем поедим, а потом я тебе что-то покажу.

Перекусив, они долго блуждали по улицам и переулкам города, расспрашивая дорогу. Когда они вышли за пределы города, Раджу облегченно вздохнул. Он в первый раз был в городе, так как ему не удалось осмотреть ни Патханкот, ни Амритсар, ни Дели, но Агра ему не понравилась.

— Тебе не понравился город? — спросила Тарна.

— А что в нем хорошего? Грязный, вонючий, лица у прохожих какие-то испуганные, люди бегают по улицам, словно за ними кто-то гонится. Почему они так бегают? У них что, какие-нибудь срочные дела?

— Не знаю, — вдруг сделавшись серьезной, ответила Тарна. — Я знаю только одно — куда мы идем.

— Куда же?

— К Тадж-Махалу.

— Тадж-Махал? Что это такое?

— Там две гробницы.

— Гробницы? А зачем они нам нужны? Что в них интересного? Это мусульмане посещают гробницы.

— Эти гробницы посещают не только мусульмане: со всех концов земли люди приезжают посмотреть на них.

— Со всех концов земли? Посмотреть гробницы? — Раджу расхохотался. — Тарна, зачем ты дурачишь меня?

— Нет, Раджу, это правда, ты сам в этом убедишься.

Он долго молчал, морщил лоб, мучительно думая о чем-то.

— А откуда ты знаешь, что люди со всех концов земли приезжают посмотреть на них? — наконец спросил он.

— Я читала об этом в книге по истории. Там была и картинка Тадж-Махала.

— А что такое история?

— История, — задумчиво проговорила Тарна, — это если человек делает что-то очень большое.

Раджу замолчал. После долгого раздумья он вновь спросил ее:

— Значит, если я накоплю в Бомбее денег и куплю двух быков, это будет история?

Тарна расхохоталась, взяла его за руку и сказала:

— Раджу, да ты скоро станешь творцом истории!

Они стояли перед Тадж-Махалом, но ворота его были закрыты. Серебристая дымка окутала все вокруг, сторож у главных ворот совершал намаз, а вольный ветерок, впитавший в себя приятную свежесть волн Джамны, тихонько развевал его белую бороду.

Раджу и Тарна молча стояли в сторонке. Когда старик окончил молитву, они подошли поближе, и Тарна спросила у него:

— Отец, а почему закрыты эти ворота?

— Я их только что закрыл. Они откроются, когда взойдет луна.

— А когда она взойдет? — спросил Раджу.

— Часа через три.

— Наш поезд уже уйдет. Идем обратно, Тарна, — решительно заявил Раджу.

— Нет, мы не уйдем, не посмотрев на Тадж-Махал, — не менее решительно произнесла девушка, шагнула вперед и с мольбой в голосе попросила старика: — Отец, мы пришли издалека, с гор, чтобы посмотреть Тадж-Махал. Ночью наш поезд уходит в Бомбей. Если мы сегодня его не увидим, то потом у нас не будет такой возможности.

— Мне не приказано открывать ворота, — ответил сторож.

— Отец! — умоляла Тарна, поймав полу старика. — Покажи нам Тадж, ради бога!

— Хм, оставь, — резко сказал Раджу. Ему не понравилось, что Тарна так униженно просит сторожа. — Подумаешь, что в нем особенного! Две гробницы! Не увидим так не увидим. Пойдем! — Он взял ее за руку и потянул к себе.

Седобородый сторож вдруг рассердился:

— Что особенного? Две гробницы? Теперь вам придется посмотреть их. Пойдем, дочка.

Он пошел к воротам, позванивая от негодования ключами, и отомкнул замок.

Тарна и Раджу стояли у порога. Створки ворот тихонько открылись, и вдруг Раджу показалось, что он очутился в каком-то сказочном мире с волшебными куполами, минаретами, арками, вышками. Этот фантастический мир был чужд ему, но в то же время он что-то напоминал, словно раньше Дикарь где-то его видел. Возможно, в его мечтах и видениях далеко в горных лесах когда-то возникали картины подобной непреходящей красоты и величия. Он остолбенел при виде этого удивительного зрелища, взял за руку Тарну и тихонько двинулся вперед. Он даже не осознавал в этот миг, как сильно сжимает руку Тарны, он не помнил ни о чем. Со всех сторон его окружала волшебная, неописуемая, недоступная разуму красота. Ему казалось, что отовсюду льется необыкновенный свет и лучи его окутывают все кругом гирляндами жемчужных нитей. Дикарь почувствовал, что плывет в этом нежном мерцающем свете. Он наткнулся на решетку с тонкой резьбой и остановился, опираясь на нее, будто у него не было сил противостоять неземной красоте. Глубоко дыша, он спросил Тарну:

— Это… это все создал человек?

— Не один, тысячи. А ты как же думал?

— Мне казалось, что это невозможно, что все это выросло само из земли, как цветок.

Тарна взглянула на него как-то особенно.

— Давай поднимемся на этот минарет.

Взбираясь по полутемной лестнице, Раджу снова спросил:

— Наверно, шах очень любил свою жену?

Тарна ничего не ответила ему. Это был бессмысленный вопрос, ответ был бы таков же. Молча они взобрались наверх. Раджу вдруг задорно спросил:

— Хочешь, я построю тебе такой же Тадж-Махал?

— Ты что же, отказался от покупки быков? — в тон ответила она.

Раджу сделал жест, полный беззаботности, словно отгонял от себя мысль о быках.

— Ого, да здесь красивее, чем в нашем лесу! — Раджу мысленно перенес Тадж в знакомые и близкие его сердцу места. Лес отступил, и в его изумрудной оправе Тадж засверкал в лунном свете как драгоценный камень. Дикарь тихонько достал свирель, приложил ее к губам и закрыл глаза.

Мелодия, взращенная в далеких лесах, среди родников, водопадов, впитавшая в себя прелесть голубого неба, летящих птиц и белых облаков, мелодия опасных горных проходов, извивающихся рек, звона колокольчиков на ногах танцовщиц, проникала глубоко в душу Тарны, и ей почудилось, что это облака спустились и образовали купол, что это туман, поднявшись, образовал минареты, что это лунный свет играет на цветах яблони, обращая их в жемчужную сеть резьбы.

Нежная мелодия разлилась вокруг и заполнила собой все.

Вот она оборвалась, замирая где-то вдали, но еще оставаясь в воображении. Постепенно и это легкое зарево воображения, словно спокойная река, растворилось в таинственной темноте. Тарна глубоко вздохнула.

— Эта мелодия посвящалась тебе, — сказал Дикарь. На ее глазах выступили слезы. Она медленно закрыла их и подошла совсем близко к нему.

— Когда ты играл на свирели, мне казалось, что ты для меня возводишь Тадж-Махал.

Дикарь обнял ее, вытер слезы с ее дрожащих ресниц и нежно сказал:

— Посмотри на меня, Тарна.

Она открыла глаза, и в них отразился свет луны, выглянувшей из-за минарета. Дикарь взволнованно склонился к ее лицу…

— Поезд может уйти, — вдруг очнулась Тарна.

— Ну и пусть, — сказал он, прижимаясь губами к ее губам.

Красота Таджа опьянила их. Им казалось, что минареты, вышки, купола поднимаются все выше и выше, что из ниш и кружевного мрамора льется мягкий свет, а губы их налиты сладким медом любви, озаряемой лунным светом.

Они сидели у приоткрытой двери товарного вагона и с интересом следили за сменявшимися перед глазами картинами. Это было их первое путешествие в поезде, и, к счастью, их единственным спутником был буйвол, привязанный в углу. Остальная часть вагона была забита сеном. Веял приятный прохладный ветерок, а от сухого сена и жующего жвачку буйвола исходило, тепло и спокойствие. Когда порыв ветра трепал волосы Тарны и отдельные прядки падали ей на щеки, Раджу нежно отводил их. От его прикосновений кровь у Тарны начинала бежать быстрее. Какое волшебство скрыто в любящих руках! Она брала руку Раджу, прижималась к ней щекой и смотрела на него влюбленными глазами. Раджу вдруг захотелось поиграть на свирели.

— Тс-с! — Тарна приложила к губам палец. — Услышат пастухи.

— Но их же нет в соседнем вагоне.

В этом составе отправлялась в Бомбей большая партия буйволов, их сопровождали пастухи. Они спали в подвешенных к потолку гамаках, а внизу буйволы жевали солому, силос, сено. Запах сена перемешивался с ароматом цветущей на полях горчицы, запахом навоза, и все это вместе напоминало пастухам знакомую и близкую сердцу картину, душа их просила протяжной печальной песни, а Раджу так хотелось играть на свирели. Запах, который любого горожанина заставил бы закрыть нос платком, будил удивительные чувства в сердцах этих простых людей. Опьянение, обычно охватывающее на пастбищах от смешанного запаха навоза, свежих трав и парного молока, сейчас вдруг охватило Раджу. Это было еще и потому, что рядом сидела красивая девушка. Почему ему нельзя поиграть на свирели? Задний вагон пустой, а впереди на открытой платформе стоит красивая легковая машина с небесно-голубым верхом и молочно-белой нижней частью. Глаза у нее серебряные со вставленными в них стеклами. И только дальше, за открытой платформой, был вагон с буйволами, где находились трое пастухов.

— Ты думаешь, они услышат свирель? — лукаво спросил он у Тарны.

— Не делай глупостей, — укоризненно ответила она. Им очень повезло с этим вагоном. Когда они вернулись в Агру перед рассветом, поезд уже ушел, и на станцию их не пустили. Увидев их поношенную одежду, смущение и беспокойные взгляды, опытный контролер сразу все понял и прогнал их. Им пришлось обойти вокзал, перебраться через насыпь на железнодорожный путь и пройти по нему до этого товарного состава. Из разговора пастухов Мата Дина и Рагху они поняли, что поезд пойдет до Бомбея. Мата Дин был болен и поручал заботу о своей буйволице Рагху. В Бомбее его должен был встретить сын, у которого в Гори Гаун есть стадо из десяти буйволиц — он уже лет пятнадцать продает молоко в Бомбее. Рагху обещал ему выполнить все в точности.

— Ночью спи в том вагоне, где будет моя буйволица, попросил Мата Дин, с трудом пересиливая кашель.

— Не беспокойся, — ответил Рагху, смеясь своим беззубым ртом и крепко хлопая Мата Дина по плечу. — Если будет нужно, я даже вместе с ней лягу спать.

Мата Дин громко расхохотался, но снова сильно закашлялся.

У самого Рагху в этом составе находились три буйволицы, поэтому он не мог весь день сидеть с буйволицей Мата Дина. Он заходил к ней на всех остановках, задавал корм и снова возвращался в свой вагон, где было еще двое пастухов, поэтому Тарна и Раджу чувствовали себя отлично, но были осторожны, так как, хотя они и старались незаметно пробраться к поезду, их все-таки видели. Но потрепанная крестьянская одежда сослужила им службу — их приняли за пастухов.

Им приходилось прятаться в сене раза два-три в день, когда Рагху наведывался в вагон, но остальное время они сидели у приоткрытой двери и любовались мелькавшими картинами. Ночью, когда состав остановился на маленькой станции с грязными закопченными фонарями, Раджу и Тарна выскочили из вагона и спрятались на соседней открытой платформе, где в неясном свете поблескивала красивая автомашина. Рагху устроился на ночь в их вагоне. Когда поезд отошел далеко от станции, они решились подойти к машине, погладить ее сверкающие бока, красивые овальные части.

— Она такая же гладкая, как твои щечки, — засмеявшись, сказал Раджу.

— Ну тебя! — смущенно отозвалась Тарна.

— Давай сядем в нее, — предложил он вдруг.

— Нет, кто-нибудь еще увидит.

— Да кто увидит! — храбро возразил он.

Дикарь повернул ручку дверцы, но дверца не открылась, попробовал другую ручку, а Тарна в это время пробовала открыть дверцу с другой стороны — бесполезно.

— Машина заперта, — опечаленно произнесла девушка. Становилось все прохладнее, усилился ветер, высоко в голубом куполе неба сидели, сжавшись в комочек, как замерзшие на морозе голуби, звезды. По телу Тарны пробежала дрожь. Она, съежившись, подсела к Дикарю.

Дикарь полулежал, прислонившись к борту платформы. Тарна прильнула к его груди и, глубоко вздохнув, проникновенно сказала:

— Как хороша эта ночь и это ясное небо, все в звездах…

— Угу, — отозвался он.

— Ты о чем думаешь, Раджу?

Поезд шел, мерно постукивая колесами. Они все теснее прижимались друг к другу. Дикарь спрятал лицо в волосах Тарны и шепотом сказал:

— Ты знаешь, о чем я думал?

— О чем?

— В Бомбее я куплю тебе такую большую машину, что…

— Ты же собирался купить быков!

— Нет.

— И построить для меня Тадж-Махал!

— Нет, теперь я хочу купить тебе большую машину, больше, чем эта, длинную-длинную.

— Длиннее, чем этот вагон?

— Длиннее. Вот такую! — И он показал левой рукой от земли до неба.

Тарна прикинула на глаз длину машины, и лицо ее постепенно расцвело в улыбке, а Дикарь продолжал тихонько мечтать:

— В машине будет восемь дверей, и ни одна из них не будет закрыта. Стоит тебе захотеть — откроешь дверцу и сядешь в машину. Она будет ездить по земле и летать в небе, у нее будут такие же большие крылья, как у сокола, и мы оба сядем в машину и улетим на ней обратно в лес. Я покажу тебе свой лес, уголок, куда никто не ходит и где я — единственный властелин. А какие у нас красивые водопады и склоны, покрытые цветами! Над сливовыми деревьями вьются пчелы, с густых лоз свисают, подобно горстке звезд, тяжелые кисти винограда, а на ветвях яблони, отягощенной золотистыми плодами, весело переговариваются зеленые попугаи… Тарна… Каждую ночь лес зовет меня обратно. Стоит тебе побывать в этом лесу, вдохнуть воздух моей деревни, увидеть сверкающую снежную корону горных вершин, и ты никогда не покинешь эти места… Тарна! Тарна! Вот только заработаю денег на двух быков и сразу же увезу тебя к себе в деревню. Ты поедешь ко мне в деревню? Тарна, ну ответь же, Тарна!

Но она уснула, прижавшись к его груди, и ровно дышала, как дышат во сне дети. В том, как она уснула, доверчиво прильнув к нему, было столько чистоты и невинности, что он залюбовался ею. Так Тарна проспала всю ночь. Раджу то засыпал, то просыпался, но ни разу не двинулся с места, чтобы не потревожить ее. Перед рассветом она заморгала, лучи солнца проникли сквозь локоны, упавшие ей на лицо, и заиграли на ее щеках. Она широко открыла глаза и заглянула в лицо Раджу, а он приложил палец к ее губам и сказал:

— Совсем как в той машине!

Девушка склонилась над ним, закрыла ему лицо волосами, ее губы почти касались его лица.

— В машине бывает так хорошо?

Долго длились сладостные мгновения поцелуя. Над ними было лишь голубое небо, в котором парила ласточка. Путешествие в товарном составе заставило Раджу познакомиться с жизнью, ранее ему неизвестной. Теперь он знал, на какой станции можно выйти из вагона, на какой — нет. Знал, что на вокзале продукты гораздо дороже, а в городе, на привокзальной площади, дешевле. Знал, где расположены водопроводные краны, где чаще бывают полицейские, с какой стороны лучше выйти из вагона и как другим путем вернуться к нему. Для безбилетных пассажиров это очень сложные вопросы, требующие большого искусства. Только на личном опыте можно научиться действовать без промаха. Сначала он делал их немало, и ему просто повезло, что полиция не схватила его.

До Бомбея было уже совсем недалеко, когда Тарне захотелось пить. Они купили в пути небольшой глиняный кувшин, и Раджу не раз бегал на платформу, чтобы наполнить его. Это было сопряжено с опасностью, потому что он был необычно одет и это сразу бросалось в глаза. Да к тому же платье его было в дырах, и полицейские провожали его подозрительными взглядами. Поэтому Раджу старался как можно реже выходить из вагона днем. Ночью им приходилось перебираться на соседнюю открытую платформу, и тогда же они запасались водой.

— Теперь в Бомбее напьемся. Я слышал, что осталось часа два езды.

— О! Я умру от жажды. О боже, как здесь жарко!

Жара была не такая уж сильная, стояла весенняя пора, но для горных жителей она казалась непереносимой. Тарна без конца облизывала пересохшие губы и с сожалением поглядывала на пустой кувшин. Если бы состав остановился, Раджу сбегал бы за водой. Миновали одну станцию, другую — обе небольшие, не остановился состав и на третьей. Это тоже была небольшая станция, на платформе не было видно ни одного пассажира.

— Вон колонку проехали, — сказала Тарна.

— Спрыгнуть на ходу? — спросил у нее Раджу.

Она промолчала. Состав прошел мимо станции и вдруг затормозил. Тарна радостно вскрикнула:

— Остановился!

Раджу высунулся, огляделся по сторонам. Вокзал был далеко позади, но Тарне так хотелось пить, а товарные составы стоят довольно долго, если уж останавливаются. Он внимательно посмотрел вокруг.

— Ты не принесешь воды? — обиженно спросила Тарна.

Раджу спрыгнул вниз, Тарна подала ему кувшин, и он бросился со всех ног к платформе. Он добежал до колонки и начал набирать воду, все время оглядываясь. Но тут поезд, ставший у светофора и нетерпеливо подававший свистки, получил зеленый свет и тронулся.

Кувшин еще не наполнился, а Раджу побежал обратно, но столкнулся с каким-то пассажиром, видимо, крестьянином. Оба упали, кувшин разбился вдребезги, вода пролилась на них. Крестьянин стал поносить Раджу на каком-то незнакомом ему языке, но тот, не обращая на него внимания, бросился бежать за уходящим поездом.

Тарна испуганно высунулась из вагона почти по пояс и подавала знаки Раджу, чтобы он бежал поскорее. Надобности в этих знаках не было никакой. Раджу добежал до последнего вагона, обогнал его, потом второй, третий. Теперь ему оставалось обогнать еще лишь один вагон. Тарна крепко держалась за дверь одной рукой, а другую протянула ему навстречу. Он бежал изо всех сил, но поезд все ускорял ход. Раджу удалось обогнать еще один вагон, теперь их разделяло всего лишь несколько метров. Их руки встретились на какое-то мгновение, но паровоз рванул, и расстояние между ними вновь становилось все больше и больше. Поезд, посвистывая, ушел уже далеко вперед, а Раджу все еще бежал за ним.

Задыхаясь, он остановился и долго смотрел вслед уходящему составу. Он все еще видел Тарну, стоявшую в дверях. Она хотела выпрыгнуть из вагона, но Раджу запретил ей делать это и крикнул:

— Не бойся, Тарна! Встретимся в Бомбее! Я найду тебя!

И она не выпрыгнула, а стояла, вцепившись руками в дверь, глядя на него полными отчаяния глазами.

Состав теперь мелькал где-то вдали темным пятном, потом исчез совсем, а Раджу все стоял один на рельсах.

Бомбей! Куда он пойдет? Где Тарна будет ждать его, как он найдет ее? Ведь Бомбей такой большой город!

 

ЧАСТЬ 2

Поезд остановился на пригородной станции Бомбея. Рядом с путями возвышались огромные скирды сена. Большая группа людей, стоявшая в ожидании своих буйволов, бросилась к составу. Пастухи начали выгружать буйволов. Тарна осторожно выглянула и, улучив минутку, выпрыгнула из вагона. Однако Рагху заметил ее и побежал следом. Услышав погоню, Тарна ускорила шаг, но Рагху настиг ее и крепко схватил за руку. Хватка у Рагху была железная, поэтому все ее попытки вырваться кончились неудачей.

— Отпусти меня!

— Ну-ка, отвечай, что ты делала в моем вагоне?

Девушка молчала.

— Воровка, я вот покажу тебе! — сказал Рагху и потащил ее за собой.

— Куда ты меня ведешь? — испуганно вскрикнула Тарна.

— В полицию.

Но он повел ее не в полицию. Они долго кружили по каким-то улицам, наконец вошли в двухэтажный дом, возле которого, словно стражи, стояли стройные кокосовые пальмы и с шумным визгом и криками бегали свиньи и дети. Поднявшись по крутой полутемной лестнице, они остановились перед квартирой номер семь. Рагху постучал. Выглянула женщина средних лет с крашеными волосами, закрученными на бигуди. На губах у нее была яркая помада, маленькие масленые глазки хитро поблескивали. Ее полное тело было обтянуто узким, европейского покроя платьем.

— В чем дело, Рагху? — спросила она, оглядывая Тарну.

— Да вот, девушка убежала из дома, — подмигнув женщине, ответил Рагху. — Я веду ее в полицейский участок, но она, бедняжка, устала. Пусть искупается, поест, тогда я ее и отведу. Где Доктор?

— Играет в карты в одиннадцатом номере, — беря за руку Тарну, ответила женщина. — Не бойся, детка! Все будет хорошо. Тебя никто не обидит, пока ты со мной. Я тебе буду словно мать родная. Пойдем!

Услышав напоминание о матери, Тарна всхлипнула. Женщина ввела ее в квартиру, а Рагху направился к Доктору.

Вскоре они оба вернулись в седьмую квартиру. Тарна уже умылась, поела и сидела на диване. Стены комнаты украшали цветные репродукции с изображением Христа и Марии, в углу под стеклянным колпаком стояло распятие, перед ним горела свеча. На дверях и окнах висели голубые занавеси. Хозяйка читала какой-то роман с полуобнаженной фигурой женщины на обложке. Доктор внимательно оглядел Тарну и вышел. Рагху последовал за ним.

— Ну как? — победоносно спросил он.

— Товар рупий на пятьсот, — ответил тот.

— Нет, меньше тысячи я не возьму. Во всем Бомбее не найдешь такой девушки.

— Слишком молоденькая. Что красота, должны же быть и манеры. Месяцев шесть ее придется обучать всему. Пятьсот — неплохая цена.

— Ну ладно, семьсот пятьдесят!

— Нет, пятьсот и не больше!

— Ну хоть семьсот!

— Получай пятьсот сейчас, а сто дам послезавтра.

— Идет!

— Mammy, mammy! — позвал Доктор полную женщину.

Она вышла к ним. Он сказал ей что-то по-гоански, и она ушла во внутренние комнаты. Через минуту она вынесла новенькие хрустящие банкноты и передала их Рагху. Тот, довольно улыбаясь, спрятал деньги и ушел.

На балконе сидел, посвистывая, мальчик лет тринадцати-четырнадцати в яркой рубашке и брюках цвета хаки, искоса наблюдая за совершающейся сделкой. Доктор свистнул ему и, сунув рупию, сказал:

— Джон, такси.

Тот быстро сбежал по ступенькам.

Машина мчалась по направлению к Калаба. Доктор сказал девушке, что везет ее в полицейский участок. Выскочить из машины на полном ходу она не могла, а пытаться убежать из дома Доктора было бы напрасно. Тарна твердо решила не говорить правды в полицейском участке, не называть ни своего имени, ни деревни, ни имени родителей. Скажет, что приехала в Бомбей искать работу. Не могут же ее на этом основании арестовать или выслать из города! Хорошо, что этот человек везет ее в полицейский участок, она скажет там, зачем она приехала, и никто больше не будет угрожать ей. Не может быть, чтобы и сюда дошла весть о ее побеге, ведь она так далеко от Патханкота. Отцу никогда не придет в голову мысль, что его дочь из небольшой горной деревушки попала в Бомбей.

Машина остановилась у нового пятиэтажного здания.

— Это полицейский участок? — спросила Тарна.

— Да, выходи.

Доктор оставил такси дожидаться, поднялся с Тарной в лифте на пятый этаж и позвонил в угловую дверь.

Показался здоровый молодой пенджабец с длинными волосами и золотыми зубами, одетый в шаровары и рубаху навыпуск.

— Мадам у себя? — обратился к нему Доктор.

— А кто вы? — спросил тот.

— Скажи мадам, что пришел Доктор.

Дверь захлопнулась, но немного спустя выглянула сама мадам и улыбнулась Доктору; заметив Тарну, она улыбнулась еще приветливее и открыла дверь.

— Заходите, заходите.

Тарна и Доктор оказались в полутемном коридоре, ноги тонули в коврах, по одну сторону коридора шла глухая стена, по другую — ряды фанерных кабинок, из которых доносились пьяные голоса, хохот. Из одной кабины с криком выскочила полураздетая девушка с блузкой и юбкой в руках, но чья-то черная рука вновь втащила ее в кабину, мелькнула лишь ее обнаженная грудь.

Тарна остановилась как вкопанная.

— Это… это полицейский участок? — заикаясь, недоверчиво и удивленно спросила она.

— Это женский полицейский участок, — ответил Доктор.

— Здесь есть женский участок? У нас в деревне был один участок и для женщин и для мужчин.

— Это же Бомбей! — с пафосом произнес Доктор.

Мадам поручила заботу о Тарне двум женщинам средних лет, шепнула что-то им и ушла с Доктором в свой кабинет.

— Вы называете это товаром? — спросила она, сделав гримасу.

— В вашем квартале другого такого не найдешь. Покажите мне хоть одну девушку, которая могла бы с ней равняться, и я не возьму с вас ни пайсы.

— Вы же знаете, к нам приходят знатные люди города, образованные, богатые. Что они будут делать с этой пастушкой?

— Вы обучите ее, мадам. Это для вас не составит большого труда, а взгляните, как она красива — просто как луна. Какая наивность, простота, а главное — свежесть. Чиста, как молочный порошок Глексоу. Клянусь богом!

— Бессовестный, — смеясь, ответила мадам. — Я могу заплатить рупий семьсот пятьдесят.

— Я купил ее за тысячу двести, так как же отдам за семьсот пятьдесят?

— О-о, и это за нее много!

— Мадам, вы уложите ей волосы, накрасите губы, оденете в модное платье, обучите говорить по-английски «йес» и «ноу», и она заработает вам семьсот пятьдесят рупий в два дня. Разве это плохая сделка?

— Ну хорошо, девятьсот.

— Нет, мадам, клянусь Христом и святой Марией, я купил ее за тысячу рупий и прошу совсем немного. Мы же давно ведем с вами торговлю, обманул я вас когда-нибудь, был у меня неполноценный товар?

Мадам достала из сумочки тысячу сто рупий и передала Доктору. Тот удовлетворенно хмыкнул и, насвистывая, ушел.

Мадам подошла к телефону и набрала номер сетха Митала.

— Алло, кто это? — раздалось в трубке. — О, Сиси! — Бог знает, как звали мадам на самом деле, но в своем кругу она была известна под именем Сиси. — Да? Приезжайте-ка с нею ко мне.

Митал глотнул виски и, делая мокрым дном бокала на стеклянной глади стола узоры, продолжал:

— Нет, нет. Для этого у меня всегда есть время. — Он сделал еще два круга и соединил их с прежними. — Нет, нет. Приезжайте сюда. Рози нет. Она поссорилась со мной и ушла. Я уже сыт по горло этими образованными девушками — болтают без умолку, а тело рыхлое, грудь какая-то впалая, как у чахоточных. Все говорят о высоких материях, а к делу никак не перейдут. Ха-ха! Сиси, так я жду.

Сетх Митал принадлежал к избранному обществу, где почему-то прослыл обладателем незаурядной физической силы. Бог знает, было ли так на самом деле, по крайней мере внешне он такого впечатления не производил. Скорее всего он сам распространял эти слухи, чтобы нравиться женщинам. Сравнительно молодой, высокий, худой, со смуглым узким лицом и высоким лбом под шапкой вьющихся волос, с обворожительной белозубой улыбкой, он был душой общества и, несмотря на то что своей заросшей впалой грудью и длинными руками напоминал гориллу, пользовался успехом у женщин. Почему? Да потому, что он владел двумя текстильными фабриками, складами металлолома, которым он ежемесячно загружал пароход, отправлявшийся в Японию, и самым большим магазином в Бомбее на Черч Гейт. Список этот дополняли три кинотеатра, четыре фешенебельных публичных дома в Калаба, находящиеся в ведении мадам Сиси, и пятнадцатиэтажный дом на Марин Драйв. Несмотря на мотовство Митала, состояние его росло.

На банкетах и приемах, которые он устраивал, виски текло рекой, и в нем, как рыбы, плавали голые женщины. Митал смотрел на жизнь как на игру. В свои тридцать пять лет он уже пресытился всеми удовольствиями и теперь каждую ночь томился в ожидании чего-нибудь нового. Но удовольствия так ограничены — еда, вино, женщины, сон. А забот у богатого человека — никаких! Он сам хозяин своей жизни, для него ни в чем нет преград, и он не знает, что такое поражение.

Мадам Сиси ни минуты не сомневалась, что Тарна понравится Миталу — таких красавиц и сама мадам за всю свою жизнь встретила немного. Одного взгляда девушки достаточно, чтобы свести с ума Митала. Мадам занимала мысль, как ей оставить Тарну в публичном доме.

— Девушка очень красива и совсем невинна, чиста, как молочный порошок Глексоу. — Сиси запомнила выражение Доктора.

— А мне очень нравится Глексоу, — произнес Митал, грызя ногти.

— Я хочу ее определить в публичный дом высшего класса.

— Она мне нравится, — спокойно заявил Митал, внимательно всматриваясь в свои ногти.

— Не забывайте о бизнесе, Митал, — внушала своему партнеру мадам. — Вы ведь уже убедились, что нигде нет такой прибыли, как от хорошего публичного дома. А эта девчонка в первый год будет каждую ночь приносить пятьсот рупий, второй год — триста, третий — двести, и далее, если не слишком злоупотреблять, то еще лет десять будет зарабатывать по сто рупий в ночь. Подумайте, вы, наверное, со всех жильцов своего дома на Марин Драйв за месяц не получаете такую сумму, а ваш магазин и в четыре года не даст вам такой прибыли, как эта девчонка в год. Не забывайте о бизнесе.

— Бизнесом я занимаюсь каждый день. За сколько ты ее купила?

— За две тысячи, — соврала Сиси, не задумываясь. Митал вытащил из кармана чековую книжку и выписал чек на пять тысяч рупий.

— Через год заберешь ее, а может, и через полгода, может, и через три месяца. Но знаешь, Сиси, у меня такое чувство, словно я всю жизнь буду привязан к этой девушке.

— Да, в ней что-то есть, — признала и Сиси, — а в ее невинности какая-то особая прелесть. Ее красота впитала чистоту горных вершин. — Сиси вдруг унеслась в мыслях далеко-далеко, к берегам Сены. Когда-то и она была молоденькой девушкой, когда-то и она любила. Его звали Гастон. «Гастон, мой любимый солдат, где ты сейчас? На ком ты женился? Сколько у тебя детей? Вспоминаешь ли ты когда-нибудь свою Жюли, которая теперь стала Сиси?»

На глазах ее появились слезы. «Да, в красоте девушки — чистота горных вершин». С Сиси упала грязная пелена бизнеса, в которую она постоянно была окутана. Где только она не побывала за эти несколько минут. Милая ее сердцу Франция! Перед глазами, словно в фильме, сменялись одна за другой картины цветущих берегов Сены. Сиси тогда была тоже красива: волосы светлее утренних лучей, тоньше и нежнее шелка. Порывы легкого ветерка бросали ей их в лицо, а Гастон останавливался, убирал их с ее лица, крепко прижимал ее к груди и целовал, целовал… О, эти невинные и полные чистой юношеской любви поцелуи! Через несколько месяцев должна была состояться их свадьба. Они шли по лесу в тени деревьев. Из травы им улыбались нежные фиалки, доносился аромат олеандра, который до сих пор всегда напоминает ей о Гастоне… «Гастон, мой любимый, мой неверный, мой жестокий, где ты сейчас? На ком ты женился? Сколько у тебя детей? Вспоминаешь ли ты когда-нибудь свою Жюли, которая теперь стала Сиси?..»

Голос Митала пробудил мадам Сиси от горьких воспоминаний.

— Одень ее хорошенько, надуши дорогими духами, напои шампанским. Займись день-другой ее воспитанием.

— В долине Сены еще лежит снег, дай ему стаять.

— Снег сердечных долин тает не от солнечных лучей, а от шампанского, Сиси, — громко засмеявшись, ответил Митал.

Тарна и Митал сидели друг против друга в спальне, украшенной высокими, в человеческий рост, зеркалами. Ветерок колыхал легкие розовые занавески. Гордые нарциссы склонили свои головы в вазах, приглушенная музыка создавала атмосферу уюта, легкая дымка, стоящая в комнате от ароматной сигареты, еще больше подчеркивала красоту Тарны. Их разделял стол, уставленный всевозможными яствами.

— Выпей шербета, — обратился к Тарне Митал, наливая в бокал шампанское.

— Странный шербет, — сказала Тарна, отпив немного. — Он ведь бывает сладкий.

— Это городской шербет.

— В городе все другое. Разве думала я, что мне встретится здесь такой добрый человек, как вы? Как обрадуется Раджу, когда узнает это.

— Раджу? Кто это — Раджу? — вздрогнув, спросил Митал.

Тарна покраснела и смущенно опустила голову.

— Так кто же он? — с нетерпением переспросил Митал.

Огромные глаза девушки наполнились слезами.

— Не знаю, где он может быть сейчас.

— Но кто он? — раздраженно повторил свой вопрос Митал.

Тарна рассказала ему все. Митал внимательно выслушал, с нежностью взял ее руку в свою и стал поглаживать.

— Не беспокойся. Мои люди его завтра же разыщут. Я пошлю обыскать все уголки Бомбея, — сказал он.

Тарна взглянула на него с благодарностью.

— Какой вы хороший! Даже мой отец не такой. Он продал меня старику.

Митала рассердило это сравнение, но он сдержал себя и, улыбаясь, продолжал поглаживать руку девушки, пока она не забрала ее.

— Пей шербет, — сказал он, вновь наполняя ее бокал.

— Нет, у меня кружится голова. Что это за шербет?

— Выпей залпом, и голова перестанет кружиться. Шербет — лучшее лекарство против головокружения.

Тарна залпом осушила бокал.

— Вы устроите меня на работу в школу?

— Мы же договорились, — успокоил ее Митал.

— Я хочу… хочу мучиться, то есть я хотела сказать — учиться дальше… — Тарна чувствовала, что у нее заплетается язык. Она засмеялась. — Как это я могла сказать «мучиться» вместо «учиться»?

В глазах у нее стало двоиться. Она закрыла их. Митал сел рядом с нею и обнял ее за талию.

— Тарна, душа моя!

Она испуганно вскрикнула, схватила со стола вилку и сердито предупредила:

— Не подходите ко мне!

— Дикарка! — В голосе Митала были и злость и восхищение.

Когда он вновь попытался подойти к ней, она уколола его вилкой в плечо, потом схватила и бросила в него вазу. Что бы ни попадалось ей под руку, все летело в Митала. Тот громко закричал, вбежали двое слуг. Тарна оглянулась — слуги стояли у двери. Тарна выпрыгнула в окно.

— Нет! Нет! — испуганно закричал Митал.

Но было поздно. Она упала на крытый железом легкий навес, который проломился под ее тяжестью. Тарна вместе с ним свалилась на тротуар, не получив никаких увечий. Услышав грохот, люди кинулись к месту происшествия, но Тарна уже скрылась в переулке. Она бежала, не оглядываясь, по каким-то улицам и переулкам, слыша за собой голоса преследующих. Потом они стали доноситься глуше. Уже выбиваясь из сил, она столкнулась с высоким мужчиной и, схватив его за рукав, начала умолять:

— Спасите меня, спасите меня! Негодяи хотят обесчестить меня, они гонятся за мной!

Мужчина быстро втащил ее в подъезд ближайшего дома. Мимо них с криком пробежали какие-то люди и скрылись в глубине улицы.

Тарна испуганно дрожала за спиной незнакомца. Наступила тишина. Он повернулся к Тарне и положил руку ей на голову:

— Не бойся, дочка. Тебя здесь никто не тронет. Я живу в этом доме наверху. Пойдем со мной, никто тебя не обидит.

Всхлипывая и вытирая слезы, Тарна стала подниматься за ним по темной лестнице.

Гангадхар был управляющим в женском приюте, в котором содержались женщины, изгнанные или убежавшие из дома, девушки, ставшие жертвой вероломных возлюбленных, и одинокие женщины из добропорядочных семей. Были там и такие, которым надоело торговать собой и которые мечтали о семье. В приюте им пытались дать минимальное образование, учили шить — словом, приучали к честной жизни. Обычно управляющие такими приютами пользуются дурной славой, да и сами приюты не производят хорошего впечатления, но Гангадхар был совсем другим человеком. Он относился к своим обязанностям добросовестно и честно, потому что считал их не просто своим служебным долгом, но и полезным для страны делом.

Однако когда вместо того, чтобы поместить Тарну в приют, Гангадхар оставил ее у себя, его жена Майя заподозрила недоброе. Она когда-то была очень красива, но время стерло с ее лица последние следы красоты. Теперь она стала чрезмерно полной, страдала от ревматизма, голос ее от постоянного крика осип. Детей у них не было, поэтому она любила Гангадхара не только как жена, но и как мать, и как сестра. Ее любовь была столь многогранна, сколь многогранна может быть любовь женщины.

Не будь Тарна молодой и красивой, возможно, она и ей дала бы материнскую ласку и любовь, но, увидев цветущую красавицу, Майя забеспокоилась. Она чуть не каждый день ссорилась с Гангадхаром, требуя отправить Тарну в приют.

— Почему ты держишь ее в доме, почему не отошлешь в приют?

— Она же совсем ребенок, — отвечал Гангадхар.

— Не ребенок, а молодая женщина! — надрывно кричала в ответ Майя.

— Но ведь она так неопытна! — тоже выходя из себя, кричал Гангадхар. — Я лучше знаю женщин, чем ты. Я не погублю ее будущее. Сколько бы я ни оберегал ее в приюте, там есть такие женщины, которые могут сбить ее с пути. Да и вся обстановка там неподходящая для девушки. Туда приходят смотреть женщин всякие ненормальные, выжившие из ума старики, задумавшие жениться. Подумай, как это может отразиться на Тарне.

— Ты так говоришь, словно она тебе дочь.

— А кто же, если не дочь? Можем же мы ее воспитывать вместо дочери.

— Лжец! Я все понимаю! Ты хочешь избавиться от меня. Я умру, но не допущу этого!

— Ты совсем с ума сошла, Майя! Она ведь ребенок, годится мне в дочери!

— Ребенок, ребенок! Я все понимаю. Бог знает, в руках скольких мужчин она побывала, прежде чем попала сюда, а ты ее считаешь ребенком.

Гангадхар, сжав кулаки, вышел из комнаты.

Майя вымещала свою злость и на Тарне. Она никогда не разговаривала с Тарной по-человечески, не давала ей передохнуть, загружая работой, и, насколько это было возможно, не спускала с нее глаз.

Когда Гангадхар бывал дома, она следила за каждым ее жестом, каждым взглядом. Она держала Тарну впроголодь, без конца к ней придиралась и ругала ее.

Майя понимала, что это нехорошо, но ничего не могла с собой поделать; она решила, что после всех страданий, перенесенных в жизни, не даст посмеяться над своей старостью, и поэтому, как могла, наговаривала Гангадхару на Тарну.

— Пошлешь ее на базар, так бог знает сколько времени она там ходит, а после полудня часами болтает с Кусум, служанкой из соседнего дома. Иногда вдруг исчезает из дому неизвестно куда часа на два. А ты еще хочешь сделать ее своей дочкой!

Однажды вечером, когда Гангадхар вернулся домой, Майя уже с порога встретила его криком:

— Твоя любимица три часа назад ушла на базар и еще не вернулась…

— Она ведь не знает города, наверно, заблудилась.

— Нашел невинность — заблудилась! Если бы она была такая, то не проехала бы тысячи миль от своей деревни до Бомбея. Не ходит ли она потихоньку на свидания с тобой? Отвечай правду, Гангадхар!

— Что ты болтаешь! — возмутился он.

— Мужчины — все подлецы! — обезумев от злости, продолжала Майя. — Я все знаю, неверный пес!

— Прекрати эти глупости! — крикнул Гангадхар и ударил Майю по щеке.

«Никогда раньше этого не было, — подумала Майя. — Все одиннадцать лет, что мы живем вместе, он не только не бил, но даже не ругал меня. А теперь в доме появилась эта ведьма, и муж совсем переменился». Майя заплакала, а Гангадхар в раздражении хлопнул дверью. На лестнице ему встретилась Тарна.

— Где ты была так долго? — обратился он к ней строго.

Девушка молчала, опустив голову.

— Отвечай! — сердито потребовал Гангадхар.

— Я… я искала Раджу.

— Кто такой Раджу?

— Он ехал вместе со мной в Бомбей, но отстал от поезда. Я теперь каждый день ищу его, но напрасно… — Глаза ее были полны слез.

— Как ты его найдешь в городе, где живет шесть миллионов человек? — сказал уже мягче Гангадхар.

— А как мне его найти?

Что мог ответить ей на это Гангадхар? Он молча, опустив голову, сошел вниз. Когда Тарна вошла в квартиру, Майя встретила ее горящим взглядом. Она слышала, как Гангадхар разговаривал с Тарной на лестнице, поэтому нетерпеливо спросила:

— О чем ты разговаривала с ним? — и, не дожидаясь ответа, схватила Тарну за волосы и принялась бить. Тарна пыталась защищаться, но Майя набросилась на девушку как тигрица, била и царапала ее, а потом вытолкала за дверь.

Тарна медленно шла, то и дело вытирая слезы, по каким-то улицам, базарам, перекресткам, сама не зная куда. Ничего не слыша и не видя вокруг, она, словно блуждающий дух, шла среди людей, снующих взад и вперед, вглядывалась в лица прохожих, ища печальными глазами Раджу.

Наступила ночь, загорелись электрические огни, на улицах появились женщины в красивых одеждах. Тарна протискивалась сквозь толпу у кинотеатров, пересекала проспекты. Со всех сторон ее окружали высокие стены домов, плакаты в человеческий рост, двухэтажные автобусы. Шум трамваев и машин все нарастал, а Тарна, как безумная, теперь уже быстро шла вперед, не обращая ни на что внимания.

Высокие здания остались позади, уже не было видно и двухэтажных автобусов, не слышно было шума машин, кончилась и улица. Она оказалась перед пальмовой рощей и вдруг услышала свирель.

— Раджу! — вскрикнула она.

Вновь послышалась песнь свирели откуда-то издалека. Тарна побежала на ее звуки. Кругом стояли стройные пальмы. Вот она выбралась на неровную дорогу, кое-где темнели небольшие хижины, бегали свиньи, важно вышагивали утки. Тарна, ничего не замечая, бежала вперед и кричала: «Раджу! Раджу!» Мелодия свирели была словно тонкой шелковинкой, протянувшейся между ней и Раджу.

Вот она уже на берегу океана. На холме, спиной к ней, сидит Раджу и играет на свирели, печальный голос которой уносят волны океана.

— Раджу! — снова позвала Тарна.

Он оглянулся, вскочил и побежал к ней. Они упали друг другу в объятия. Тарна заплакала, прижавшись к его груди.

Океан смеялся от радости. Высокая волна подползла к ним по песку и ласково коснулась их ног, оставив на них белую пену. Океан приветствовал влюбленных.

Они сидели на берегу, разговаривая, уже несколько часов. Волны бились о берег и, сталкиваясь друг с другом, уходили вновь. Из деревянного ресторанчика, расположенного в пальмовой роще, доносилась европейская танцевальная музыка, ветерок развевал локоны Тарны, и они падали на лицо Раджу. Чудом обретшие друг друга, они все говорили и говорили. Величественные волны океана, звуки музыки, аромат цветов, казалось, приветствовали их. Но они не замечали ничего. Время для них остановилось. Они парили над миром. И этот мир давно уже был бы мертв, если бы любовь каждую минуту не возрождала его заново. Около двенадцати часов полицейский пробудил их от волшебного сна:

— Идите домой!

— Почему? — спросил Раджу.

— Сидишь с красивой девушкой и спрашиваешь меня, почему? Ночью сюда могут прийти бандиты и увести твою красавицу. Иди отсюда. У меня большой участок, не могу же я охранять вас! Идите, идите, докончите дома. Ха-ха-ха! И на завтра тоже оставь что-нибудь. Ха-ха-ха! Ну-ка, быстро!

Полицейский, смеясь своим шуткам, пошел дальше. Тарна и Раджу встали.

— Но где наш дом? — печально сказал Раджу.

— А где ты ночевал все это время?

— На тротуаре у вокзала «Бомбей сентрал». Но это место для тебя не годится.

— Почему?

— Там почти всю ночь бродят сутенеры, ведь рядом рынок проституток.

— У нас в деревне нет никаких проституток, — сказала Тарна после недолгого раздумья.

— И у нас нет, — отозвался Раджу. — Проститутки бывают только в городах.

— Но приходят они из деревень, — со вздохом добавила Тарна.

— Пойдем, где-нибудь устроимся. В Бомбее половина людей спит на тротуарах, а другая, та, что бодрствует, занимается торговлей.

— На тротуаре?

— Да.

— Ночью?

— Да.

— А что можно продавать ночью?

— Чарас, ганджу, спиртные напитки, женщин, — чего только не увидишь на тротуаре, — сказал Раджу и засмеялся. Потом он потуже затянул ремень. — Чарас и ганджа — наркотики из конопли.

— Как ты изменился за эти два месяца, Раджу.

Он снова засмеялся.

— Нет, Тарна, я не изменился, просто одежда у меня другая. Кто бы дал мне работу, если бы я ходил здесь в платье горца? Здесь все носят рубашку и брюки, даже слуги.

— Это верно, — отозвалась Тарна.

Долго они шли молча.

— А где ты работаешь? — прервала молчание Тарна. Раджу начал, заикаясь, что-то объяснять и наконец проговорил:

— Я работаю кули на вокзале.

— В этих брюках?

— Что ты, глупенькая! Я надеваю их по вечерам, а днем хожу в дхоти и рубахе.

Тарна вдруг что-то вспомнила и захлопала от радости в ладоши.

— Сказать тебе, куда мы пойдем?

— Куда?

— У меня есть одна подруга — Кусум, она работает служанкой в нескольких домах, а спит вместе с матерью и отцом на тротуаре. Я знаю это место. Кусум мне говорила: «Если тебе негде будет ночевать, приходи ко мне». Вот мы и пойдем к ней.

— Ты знаешь дорогу?

— Доведи меня до Калаба, а дальше уж я найду.

Они вышли на улицу. Впереди была видна крытая остановка автобуса. Раджу оглянулся и, прибавляя шаг, сказал Тарне:

— Последний автобус идет. Давай побежим, не то придется идти пешком всю ночь.

Они побежали к остановке. Раджу вскочил в уже уходящий автобус и втащил Тарну. Она удивилась его ловкости.

— Помнишь, как ты не мог вскочить в вагон? Ты многому научился за эти два месяца, Раджу!

Она смотрела на него с гордостью, и в глазах ее стояли слезы радости.

Смуглая, полная и жизнерадостная Кусум работала судомойкой в трех богатых семьях. В двух других этим же занималась ее мать, а отец — Лакшман — доставлял тайком спиртные напитки жителям соседних домов — пальмовое вино, виски, ром, в зависимости от спроса. Его сын Бабу Рао, которому было лет двенадцать-тринадцать, промышлял как карманный воришка. Кроме того, он зарабатывал несколько монет в день, приводя со стоянки такси для богатых господ, выходящих после сеанса из кинотеатра «Стренд». Младшему брату Бабу Рао, Прабхакару, было всего шесть лет, и он еще не был пригоден для какой-нибудь полезной работы.

Кусум жила на тротуаре на Двенадцатой улице, по обе стороны которой стояли роскошные многоэтажные здания; здесь же были парикмахерский салон, большой магазин и лавка зеленщика. Кусум и ее семья спали почти перед самой лавкой зеленщика на углу улицы, у телеграфного столба. Недалеко стояла водонапорная колонка, от которой начиналась Тринадцатая улица. Совсем рядом находились телефон-автомат и почтовый ящик. Все было так близко, что Кусум, лежа на своем месте, могла наблюдать и за водопроводной колонкой, и за телефоном, и за почтовым ящиком.

— Мой дом расположен на самом удобном месте, — говаривала она Тарне. — Все рядом: почта, телефон, магазин, овощная лавка, — никуда не нужно идти. Протяни руку — и получишь, что нужно.

Кусум устроила Тарну рядом с собой у самого столба. Раджу уложили подле торговца зеленью Джамна Даса. Рядом с ним с другой стороны спал отец Кусум, дальше — ее мать, Бабу Рао и Прабхакар.

Тротуар был каменный, неровный, выложенный четырехугольными плитами, с забитыми цементом щелями. Эти неровности за ночь так впивались в тело, что на нем ясно проступали глубокие красноватые бороздки. Повинны в этом были, конечно, инженеры-строители. Выкладывая тротуар, они рассчитывали, что по нему будут ходить в туфлях и ботинках, и совсем не подумали о том, что он будет служить и постелью.

Жизнь на тротуарах отличалась от жизни в домах, как небо от земли, хотя этот тротуар был не так уж плох. У Раджу, правда, мелькнула мысль, что около вокзала «Бомбей сентрал» тротуар лучше — ровный и гладкий, но там были свои недостатки: нарушая спокойствие ночлежников тротуара, там бегали целые стаи собак, грызлись из-за добычи, да к тому же по соседству находился рынок проституток. Всю ночь напролет сутенеры шмыгали в соседние темные улочки и переулки, выволакивая молоденьких девушек, совсем еще девочек, и расхваливали свой товар перед подвыпившими клиентами. Пьяный хохот, визг девушек, выкрики сутенеров — и так всю ночь. А здесь тихо. Неподалеку сидят слуги из соседних домов и играют в карты, из салона на них падает голубоватый отсвет настольной лампы с синим абажуром. Лакшман тоже тут. Он играет с азартом и выигрывает — все как в настоящем клубе.

В темноте на крыльце под навесом беседуют няня из дома банкира и лифтер. Тихонько журча, льется их беседа. Потом лифтер передает женщине какой-то пакет, она быстро прячет его в сумку. Лифтер кладет ей руку на плечо и тянет в темноту. Няня медленно движется за ним и, смущенно смеясь, пытается сопротивляться.

Торговец вытащил на улицу раскладную кровать и собирается укладываться. Перед сном он обычно читает «Рамаяну». Вот он прочитал несколько четверостиший, положил книгу у изголовья и улегся. «Рамаяна» и счетная книга всегда лежат у него в изголовье; в одной — счета этого мира, в другой — иного.

На третьем этаже в седьмом доме недавно поселилась молодая чета англо-индийцев. Каждую субботу они ездят в клуб «Бандара» потанцевать, а по средам и пятницам к их балкону приходит нищий скрипач, христианин, одетый в европейское платье, и начинает играть. Молодая пара танцует на балконе, окна в их спальне широко открыты — совсем как в кино.

А в конце улицы, у аптеки гомеопата, прислонившись к столбу его крытой веранды, стоит Рагхья и наблюдает за всеми.

Рагхья — «босс» этого района. И не его вина, что это так. Бог одарил его характером «босса» в наш век демократии. Он начал повелевать уже с детства, не вынося малейшего неповиновения. В своей родной деревне Рагхья убил патвари, поспорив с ним из-за участка земли, и убежал в Канпур, где стал на фабрике агентом хозяев. В его обязанности входило срывать забастовки. Когда рабочие его раскусили, он переехал в Бомбей и стал здесь «боссом». Его слово было законом для жителей тротуаров Десятой, Одиннадцатой, Двенадцатой и Тринадцатой улиц. Дальше начинались владения других «боссов», с которыми порой заключался мир, порой шла жестокая война. Но когда бунтовал народ, все «боссы» объединялись — этому их научила демократия.

Рагхья — человек невысокого роста, с низким лбом и лысой головой; под густыми бровями хищно поблескивают небольшие глазки. Широкая, сильная грудь и крепкая шея говорят о недюжинной силе. Когда он сердится, ноздри его раздуваются и лицо покрывается красными пятнами. Никто в этом квартале не дерется лучше его на ножах, никто не может побороть его, превзойти в быстроте и ловкости.

Рагхья — вершитель справедливости. Пока он «босс», никто не решится обокрасть жителей тротуаров, никто из чужих не затеет ссору в его владениях, не посмеет устроиться на ночь в подвластном ему квартале и отнять у другого место на тротуаре, раз и навсегда установленное Рагхьей. И за все эти услуги он берет только по одной пайсе с человека за ночь. Всего одну пайсу с человека… Он не облагает своих подданных большим налогом.

На четырех улицах было восемь тротуаров, на этих восьми тротуарах обитало четыреста пятьдесят восемь человек. Учет у Рагхьи поставлен хорошо, его нельзя обмануть, да никто и не пытается — ведь всего лишь за пайсу люди получали возможность спать спокойно всю ночь, их не тревожили хулиганы и бандиты, днем их вещи охранялись. Вначале кое-кто пытался противиться «боссу», но ведь всякий «босс» первое время сталкивается с неповиновением своих подданных. Это даже нельзя назвать неповиновением, просто подданные хотят убедиться, достоин ли быть их властелином человек, который претендует на это. Поэтому вначале торговец, зеленщик, молочник и другие отказались было платить Рагхье налог, но когда с тротуара стал пропадать жалкий скарб его обитателей, когда у торговца четыре дня подряд срывали замок с магазинчика, а зеленщик однажды утром обнаружил свои овощи и фрукты разбросанными по земле, когда распоясавшиеся хулиганы опрокинули велосипед продавца пряностей, а один из них обнял и поцеловал возлюбленную лифтера, все тут же сдались, теперь все подданные регулярно выплачивали Рагхье установленный налог — по пайсе за ночь. Торговец сверх этого платил десять рупий в месяц, зеленщик — пять, гомеопат — двадцать, а продавец пряностей — по рупии в день помимо поставок натурой. На входящих во владения Рагхьи четырех улицах было шесть групп для игры в азартные игры, к каждой из которых был прикреплен специальный «агент» Рагхьи, получавший в его пользу комиссионные за то, что игрокам обеспечивалась спокойная обстановка и защита от внезапного нападения полиции. Была у Рагхьи и группа карманников. Осведомлен он был и о том, что некоторые женщины, на вид порядочные и честные, втайне занимаются проституцией. Он и с них получал комиссионные. Под контролем Рагхьи находилась и торговля спиртным. Без его ведома и разрешения ни одна бутылка виски не могла попасть на территорию его владений. Он был «боссом», а у «боссов», как правило, есть только одна слабость — женщины.

Был в числе подданных Рагхьи и сумасшедший, по имени Дхарм Радж. Правда, его трудно было назвать сумасшедшим. Он вел себя совершенно нормально, говорил очень разумные вещи, писал письма за неграмотных, сидя у почтового ящика. Но порой в него вселялся какой-то бес, и тогда он начинал дебоширить, болтать всякую несуразицу — сам задавал вопросы, сам же и отвечал на них, плакал и смеялся одновременно. Иногда он появлялся на людях в лохмотьях, а то вдруг в европейском костюме. Его взгляды на жизнь менялись чуть ли не каждый день. Одетый в дхоти и рубаху, он заявлял:

— Сегодня я индус. Все мои мысли и поступки будут такими, как у индуса.

На другой день он появлялся в набедренной повязке и турецкой шапочке:

— Сегодня я мусульманин. И все, что я ни скажу, будет выражением взглядов мусульман.

Так он становился то христианином, то иудеем, то китайцем, то цыганом, то купцом, то фабрикантом, то банкиром, то рабочим.

Иногда он перевоплощался два раза в день. Он никогда никого не обидел, но не признавал власти Рагхьи и не платил ему пайсы за каждую ночь, да и определенного места у него не было. Он спал там, где ему вздумается. Рагхья дважды сильно избил Дхарм Раджа. Тот спокойно вынес побои, но денег все-таки не платил. Ничего не добившись, Рагхья оставил его в покое. Что возьмешь с сумасшедшего? Так уж повелось: везде, где есть «босс», есть и сумасшедший, не признающий его власти. В этом нет ничего нового. История человечества издавна знавала такие примеры.

Кусум разбудила Тарну еще затемно:

— Пойдем к колонке, вымоемся, а то скоро рассветает.

Было совсем темно. Высокие дома, как стройные великаны, молча стояли в густом ночном мраке. Даже на небе не было никаких признаков рассвета. Тарна снова закрыла глаза.

— М-м, но ведь еще ночь.

— Нужно помыться сейчас, — зашептала снова Кусум. — Старухи могут мыться и днем, а нам лучше сделать это сейчас. Вставай.

Тарна последовала за подругой, моргая слипающимися глазами. Кусум научила ее пользоваться краном и показала, как удобнее можно вымыться под ним. Они выкупались, поочередно загораживая друг друга. Когда они возвращались на свое место, им то и дело встречались женщины, спешащие к колонке. Бедным женщинам приходится вставать намного раньше других обитателей тротуаров.

На углу Одиннадцатой и Двенадцатой улиц сидит старик с длинной белой бородой. Он уже сорок лет продает чай на этом самом месте. Рядом суетится мальчик лет десяти. Сына старика убили во время какой-то драки, и теперь у него один помощник — десятилетний внук.

Заметив Тарну и Кусум, мальчик загромыхал пиалами.

Старик улыбнулся Кусум:

— Ты всегда у нас самая первая.

— Я встаю раньше всех, отец, — с гордостью отозвалась та.

— Ты молодец, доченька, — сказал старик. — А это кто с тобой?

— Моя подруга Тарна. Она теперь будет со мной вместе пить чай.

— Вам сахарный тростник или патоку?

— Лучше кусочек тростника.

Мальчик подал Кусум и Тарне по пиале чаю. От чая шел пар, горячая пиала жгла руки. Было приятно обмакивать в чай трубку сахарного тростника и потом высасывать его. Допив чай, Кусум расплатилась со стариком и только теперь заметила Рагхью, молча наблюдавшего за ними. Она испуганно вздрогнула и вся съежилась. Рагхья пожирал глазами Тарну.

Еле дыша, Кусум шепнула Тарне: «Ты иди, я догоню», — и исчезла вместе с Рагхьей в темной подворотне. Тарна задумчиво пошла вперед, села на свое место и начала расчесывать волосы. Несколько капель с ее густых мокрых волос упало на лицо спящему Раджу, он испуганно вскочил:

— Дождь! Дождь!

— Да, такой сильный дождь идет! — задорно глядя на него, засмеялась Тарна. Она взмахнула волосами над Раджу, и лицо его стало совсем мокрым.

— Какой приятный дождь! Как хорошо утром спать под таким дождем.

— А ну-ка, вставай! Ты разве не пойдешь на работу?

— Куда? — не сразу сообразив, о чем она говорит, переспросил Раджу.

— Откуда я знаю? Ты же сам говорил, что работаешь кули на вокзале «Бомбей сентрал».

— Да. Хорошо, что ты напомнила мне. С тех пор как я встретил тебя, я забыл обо всем.

Он сел и поправил на себе одежду. Рядом, зевая и потягиваясь, просыпался Лакшман. Раджу что-то спросил у него шепотом.

— Пойдем со мной, я покажу тебе.

Ни в одном окне еще не зажигались огни, а на тротуарах уже начиналась жизнь. На противоположной стороне улицы Дхарм Радж разжигал костер из бумаги и высохшей травы. Языки пламени бросали скользящие блики на его лицо, и оно казалось Тарне каким-то необыкновенным. На Дхарм Радже была поношенная одежда, рубашка в дырах, поэтому на ней особенно выделялся новенький черный галстук бабочкой, который то и дело падал. Пристегивая его, Дхарм Радж громко разговаривал сам с собой:

— Мой галстук совсем как честь у человека — без конца. Человек ее поднимает и снова пристегивает. Ха-ха-ха! И цвет у него тоже черный.

— Дхарм Радж, — раздраженно окликнул его лифтер, которого разбудил свет костра, — ты не знаешь, что на тротуаре запрещено разводить огонь?

— Но сегодня холодно.

— Это запрещено! — злобно выкрикнул лифтер. — Ты слышал, что я сказал?

— Я слушаю и тебя, и студеный ветер, — дрожа от холода, отозвался Дхарм Радж. — Так холодно, будто ветер со снежных гор гуляет сегодня по нашему тротуару.

— Сумасшедший! — со злостью выругался лифтер. — Какой может быть на тротуаре горный ветер? Погаси костер!

— Для тротуара горы — вот эти высокие дома. Ты никогда не испытывал их тяжести на своей груди? Не заставляй меня гасить костер, наоборот, заставь разжечь его ярче!

— Фу ты, сумасшедший, болтает бог знает что! — Лифтер сложил свою постель и унес ее в дом. Было еще так рано, что никому не хотелось поднимать шум, спорить с сумасшедшим стариком.

Тарна, расчесывая волосы, напевала песню. Глаза ее закрылись, она погрузилась в воспоминания, как вдруг чья-то рука опустилась ей на плечо. Перед ней стояла Кусум с побледневшим лицом и трясущимися губами. Глаза ее были полны слез.

— Вставай! Он зовет тебя.

— Кто?

— Рагхья, которого мы встретили.

— Ну и пусть себе зовет, почему я должна идти?

— Тебе придется пойти! Он — босс.

— Босс?

— Да, мы все так называем его. Он — наш босс.

— Что же мне делать?

— Придется пойти. Когда-то и я была вынуждена пойти к нему, как ты.

Кусум присела рядом.

— Так уж заведено: однажды женщину лишает невинности или ее муж, или какой-нибудь бандит, или хозяин, а когда и коварный человек, прикинувшийся влюбленным.

— И ты, Кусум!.. И ты!.. — вся дрожа, сказала Тарна.

— Никто не сможет жить на этом тротуаре, не подчиняясь боссу.

— Тогда нужно уйти на другой тротуар.

— Там тоже есть свой босс. Я знаю девушек с других тротуаров. Боссы есть повсюду, от них нигде не спасешься.

— Вышла бы замуж.

— А что это даст? Все равно жить придется здесь же. Снять комнату в Бомбее стоит тысячи, а я зарабатываю двадцать четыре рупии в месяц. Где мне взять тысячи, чтобы сохранить свою честь?

— Значит, лучше жить на тротуаре, платить Рагхье налог по пайсе за ночь и… и… иногда еще и другой налог?

Кусум спрятала лицо в ладонях и зарыдала.

— Я не пойду! — решительно заявила Тарна.

— Тебе не нужно идти, я сам поговорю с ним, — вмешался в разговор Раджу.

Тарна вздрогнула. Позади них стояли Раджу и Лакшман. Раджу вынул из-за пояса нож.

— Останови его, Рагхья убьет Раджу. Он ждет тебя на углу, на веранде, — сказала Кусум Тарне.

Лакшман пытался удержать юношу, но тот решительно отстранил его.

Рагхья, заметив в руках Раджу нож, вытащил свой. Разговаривать было бессмысленно. По телу Рагхьи прошла волна, он весь сжался, каждый его мускул был напряжен. Давно никто не осмеливался драться с ним, никто не смел ослушаться его приказа, поэтому он был доволен — ему представился случай показать еще раз свою силу.

Сверкающие в темноте глаза Рагхьи напоминали Раджу горящие угольки.

— Откуда ты пришел? — приближаясь к Раджу, спросил Рагхья.

— Из Патханкота.

— Собираешься живым туда вернуться? — делая выпад, продолжал допрос Рагхья.

Раджу отбил удар. Рагхья отступил на шаг.

— Ага, ты немного умеешь драться на ножах, но совсем чуть-чуть.

Рагхья прыгнул с быстротой молнии и снова сделал выпад. Раджу отбил и второй удар.

— Очень хорошо! Очень хорошо! Жизнь в тебе есть. Когда приехал в Бомбей?

— Два месяца назад.

— Где жил раньше?

— В шайке Камара.

Рагхья крутился вокруг Раджу, выжидая момента, чтобы напасть на него, но и Раджу не зевал. Оба не сводили друг с друга глаз, кружились, перебрасываясь отрывистыми фразами.

— О-о! В шайке Камара?

Едва произнеся эти слова, Рагхья бросился на Раджу. Нож скользнул о нож, в темноте вспыхнули искры. Вцепившись друг в друга, оба покраснели от напряжения, но ни один не двинулся с места. Раджу не хотелось пускать в ход свой острый нож. Он так сжал Рагхью, что тот, застонав, опустился на землю, словно растаял в воздухе.

— Ты хитер, но я все-таки испробую твоей крови, — проговорил он сквозь зубы. — Давно я никого не убивал.

— Но я не хочу драться.

— Почему?

— Раньше я был в шайке Камара, но теперь могу перейти в твою.

— Что ты хочешь за это?

— Пять рупий в день, так мне платил Камар.

— «Бомбей сентрал» — район проституток, а кроме того, там много наивных пассажиров, поэтому и заработки больше. — Раджу сделал выпад, но Рагхья успел увернуться. Оба уже начинали задыхаться. — Я буду платить две рупии, — стиснув зубы, продолжал Рагхья.

— Нет! — снова нападая на него, ответил Раджу.

— Хорошо, три.

— Идет, но Тарна ничего не должна знать.

— Кто такая Тарна?

— Та самая девушка, которую ты звал. Я женюсь на ней, поэтому согласен на три рупии, но обещай не трогать ее. Если принимаешь это условие, то по рукам, с сегодняшнего дня я — твой раб.

— Идет! Ты хорошо дерешься на ножах. Я с твоей помощью отвоюю еще две улицы.

Вдруг рука Раджу разжалась, нож выпал, и он остался перед Рагхьей безоружным. По законам бандитов Рагхья мог убить Раджу, но парень понравился ему. Ухмыльнувшись, он спрятал нож в карман.

— Каждый день жди меня в чайной у кинотеатра «Ригл» в десять утра. Держи три рупии.

Раджу спрятал деньги. Уже рассветало.

Дхарм Радж снял черную бабочку и бросил в костер:

— Пропала моя честь! — Затем снял рваную рубашку и тоже бросил в огонь: — Пропала и моя жизнь!

Пламя погасло. Сумасшедший стал кружиться вокруг костра, пританцовывая. Когда Раджу проходил мимо него, рубашка уже истлела, огонь погас совсем, а голый Дхарм Радж сидел у костра, как йог, осыпанный горячим пеплом. На голове его красовалась европейская шляпа.

Увидев Раджу живым и невредимым, Лакшман удивился:

— Рагхья отпустил тебя?

— Да.

— Почему?

— Жаль стало.

— Жаль?

— Да. «Ты, — говорит, — чужеземец. Я ничего не сделаю плохого ни тебе, ни Тарне».

Кусум отняла руки от своего заплаканного лица и сказала:

— Удивительно, просто удивительно! Мне даже не верится.

— Не верится, так спроси самого Рагхью, — смеясь, ответил Раджу. — Ну, я иду на работу, Тарна.

— Иди, иди, — радостно отозвалась та. — Смотри, уже совсем рассвело.

Кусум и ее мать тоже стали собираться.

— Прабхакар еще спит, — обратилась мать Кусум к Тарне. — Когда он проснется, напои его чаем. Вот тебе деньги.

— Я поспрашиваю, найдем где-нибудь и тебе работу. На нас, судомоек, всегда есть спрос, — добавила Кусум.

Тарна ничего не ответила.

Прабхакар спокойно спал. Луч солнца, отражаясь в окне, падал ему на лицо. Тарна загородила собой луч, чтобы мальчик не проснулся.

Шестилетний Прабхакар спокойно спит на камнях тротуара. Его голые ножки черны от загара и грязи, но крепки. Сколько на них следов от ушибов и ран. Губы то улыбаются, то что-то шепчут во сне.

Кусум с матерью вернулась с работы в полдень. Прабхакар, подкрепившись чашкой чая и кусочком сахарного тростника, уже бегал с ребятами, громко выкрикивая что-то. Вдруг он увидел Джонса, мальчика из соседнего дома, возвращавшегося из школы. Джонс был англо-индиец, он ходил в школу, всегда был чисто и хорошо одет, и Прабхакар ненавидел его. Едва заметив Прабхакара, Джонс побледнел, потому что отлично помнил, как тот его однажды отделал. Отец Джонса пришел тогда к Лакшману жаловаться и даже с пистолетом в руке угрожал ему. Лакшман потом сильно избил сына. С тех пор Прабхакар не трогал Джонса, но всячески давал ему понять, что хотя тот из большого и красивого дома, мальчишка с тротуара может дать ему тумака. Вот почему, завидев Джонса, Прабхакар засиял от удовольствия, а тот побледнел и, потупив глаза, шел, испуганно сжавшись. Прабхакар двинулся ему навстречу и преградил путь. На лице Джонса появилась слабая, испуганная улыбка.

— Good morning, — произнес он дрожащими губами. Прабхакар скорчил рожу, выкрикнул: «Пшел! Пшел!» — и, довольный, смеясь, убежал.

Глаза Джонса наполнились слезами. Так повторялось каждый раз. Он все время просил мать:

— Мама, давай переедем на такую улицу, где совсем нет тротуара.

А она в ответ смеялась:

— Как же это может быть, сынок? Там, где есть высокие и большие дома, тротуары всегда бывают.

Кусум разогрела вчерашний соус, достала из какой-то грязной тряпки заплесневелый хлеб и позвала мать и Тарну. Втроем они принялись за еду. Помыв котелок и глиняные чашки, они сложили всю посуду у постели рядом с лавкой зеленщика и уселись с шитьем, коротая время в болтовне. Кусум чинила блузку, мать латала свое сари.

Нещадно палило солнце, тротуар был совсем безлюден, словно здесь никто никогда и не жил.

— На третьей улице в доме «Чанд махал» живет одинокая женщина. Ей нужна судомойка. Дела там будет немного. Я тебя сведу туда вечером, — проворно работая иглой, сказала Кусум Тарне.

— А сколько она будет платить? — поинтересовалась мать.

— Как все — от двенадцати до пятнадцати рупий.

Тарна ничего не ответила.

Вечером, вернувшись с работы, Кусум и ее мать принялись готовить пищу за лавкой зеленщика. Тарна помогала им. Они готовили только по вечерам и часть приготовленного оставляли на утро. Многие жители тротуаров и совсем не готовили — питались в дешевых харчевнях.

— И что это за наказание! — раздраженно ворчала мать Кусум. — Целый день работаешь в чужих домах, а вечером еще и себе готовить надо.

— Канта — счастливая, — сказала Кусум, — ей не приходится готовить.

— Почему? — спросила Тарна.

— Ее муж готовит.

— Муж? Боже мой! Как же это так?

— А что особенного? Канта работает на фабрике, а муж готовит пищу.

— А почему муж не работает?

— Раньше работал на той же фабрике, где Канта. Но случилась авария, и ему отрезало обе ноги. Вот он теперь и сидит дома да возится с кастрюлями, — пояснила Кусум, промывая рис. — Вон, видишь? У очага…

Тарна сочувственно глянула на мужа Канты. Подошел Лакшман и отдал жене выручку — десять анн.

— И только-то! — разочарованно спросила она.

— Посмотрим, что будет ночью, — ответил он, уходя.

— А что может быть ночью? — обратилась Тарна к Кусум.

— Ночью спрос на спиртные напитки больше. Отец снабжает вином жителей этих домов.

— Но это же очень опасно, — задумчиво проговорила Тарна.

— Всякая торговля и спекуляция опасны, — вздохнула в ответ Кусум.

Прибежал Бабу Рао.

— Ой, как я хочу есть, дайте хоть что-нибудь! — крикнул он.

— Еще не готово.

— Я очень проголодался, — захныкал он.

— Так съешь меня, — сердито отозвалась мать. — Принес деньги?

Бабу Рао вытащил из кармана рупию.

— И только-то? — опять сказала она.

— Завтра воскресенье — заработаю больше. Я с самого утра уйду к кинотеатру «Стренд».

— Хорошо, иди занимайся своим делом. Через час будет готов рис с подливой.

Бабу Рао убежал.

— А чем занимается Бабу Рао? — спросила Тарна. Кусум молчала.

— Стоит у кинотеатра «Стренд» и приводит такси для богатых господ. Они ему дают за это по две анны, — ответила мать.

— Он не учится? У нас в деревне говорили, что в городе все дети учатся в школах, а потом в колледжах.

— Богатые, наверно, учатся. Вон сын мистера Джонса, например. А разве наши дети могут учиться? Два раза в день поесть и то не можем.

Тарна отошла в сторону и села. Она беспокоилась, что Раджу нет так долго. Все уже вернулись и хлопочут на своих местах, а его нет. Вдруг она почувствовала прикосновение детских ручек. Это был Прабхакар с глазами, полными слез.

— Что случилось, Прабхакар?

— Мама побила… — всхлипывая, ответил мальчик.

— За что?

— Я попросил ее рассказать сказку, а она меня побила и не рассказала.

Тарне стало жаль мальчика, который так горько плакал. Она обняла его, усадила на колени и, лаская, стала успокаивать.

— Не плачь. Я тебе расскажу сказку.

— Про медведя и шакала? — воскликнул малыш.

— Не только про медведя и шакала, но и про слона и про тигра.

— О-o! — радостно подпрыгнул у нее на коленях Прабхакар и обнял ее ручонками за шею. — Расскажи скорее!

— Ну, слушай. Жил-был далеко от Бомбея в высоких горах, в густых лесах большущий медведь…

Рассказывая сказку, Тарна перенеслась в мыслях далеко-далеко, в свою родную деревню на берегу реки Джу. Она вспомнила лес у деревни, белые ветви яблонь, усыпанные цветами. Вот, изогнув свою стройную шею, склоняется к ручью трепетная лань с огромными печальными глазами, она делает глоток и, вновь выпрямившись, стыдливо оглядывается на самца с гордыми рогами, стоящего поодаль на страже.

Тарна так ушла в воспоминания, что не заметила, как ее кольцом окружили ребятишки. Широко раскрыв глаза и затаив дыхание, они внимательно слушали ее.

— А где этот водопад? Какой он бывает? — обратился к Тарне один из них.

— А какие бывают виноградные лозы? — спросил другой.

— А горы эти выше дома «Сурадж махал» с нашей улицы?

Вопросы сыпались со всех сторон. В этом районе «Сурадж махал» был самым большим домом, чем немало гордились жители тротуара. Они, конечно, жили не в самом доме, но спали все-таки рядом, на тротуаре!

— Вы все это узнаете, если будете ходить в школу.

— Мы не можем ходить в школу.

— Почему?

— Мы бездомные.

— Ну и что же?

— Мама говорит, что в школу ходят только те, кто живет в домах.

Тарна замолчала и задумалась о чем-то, опустив голову. В это время раздался раздраженный голос матери Кусум:

— Прабхакар! Ты не хочешь есть? Тарна! Тарна!

Прабхакар соскочил с коленей Тарны и убежал.

— Я подожду Раджу, — отозвалась Тарна.

— Мы оставим ему.

— Нет, — решительно ответила девушка.

— Вот глупая! Раджу придет поздно — дожидается, наверно, последнего поезда. Ты что же, так и будешь сидеть голодная?

— Я не хочу есть.

— Это Бомбей, глупышка, — смеясь, поучала ее женщина. — Здесь такие вещи не годятся. Я тоже, когда только приехала из деревни, была такой, как ты, дурочкой — до полуночи сидела голодная. Но в Бомбее нельзя этого делать. Муж идет на работу в одно место, жена — в другое. Когда у кого есть время, тогда и обедают. Здесь никто никого не ждет, не может ждать, не то с голоду помрет. Пойдем! Да ты еще и не жена ему. Какая же ты жена? Скажи Раджу, пусть принесет для тебя три сари, два золотых колечка — на пальчик и в ноздрю, да еще ожерелье, такое, как у меня. Видишь? И я справлю вашу свадьбу. Просто так я свою дочь замуж не отдам!

Она говорила так ласково, что Тарна встала и пошла вслед за ней.

Раджу вернулся около одиннадцати, отдал Тарне две рупии и сел, устало прислонившись к стене. Тарна спросила:

— Почему ты так поздно?

— Днем почти ничего не заработал, нужно было дожидаться последнего поезда.

Массируя ему ноги, она вдруг заметила, что одна нога у него забинтована.

— Как это случилось?

— Я поднимал груз и уронил железный сундук на ноги. Пришлось отдать рупию доктору за перевязку, а то я принес бы тебе три! — И, переводя разговор, Раджу попросил: — Дай мне поесть, наконец.

Когда Раджу управился с едой, они с Тарной присели поодаль, где их не могли услышать.

— Раджу, тебе нравится Бомбей?

— Очень! А тебе?

— Мне и нравится и нет.

— Это как же?

— Нравится электрический свет, который сам зажигается вечером. Нажмешь кнопку — и светло. Повернешь ручку водопровода — бежит вода. Не нужно идти с кувшином к ручью за две мили. А какие здесь красивые дома! Если бы все это могло быть у нас в деревне, она была бы самой красивой деревней на свете.

— Как же может быть электричество в деревне?

— Может! Я читала в книгах, что в Европе даже в деревнях есть электричество.

— Книги, книги, книги! Только и слышишь! Я ненавижу твои книги! — вдруг разозлился Раджу.

Тарна тоже рассердилась.

— А я ненавижу твою дикую болтовню!

— А я и есть дикарь и всегда останусь им. Ну и что?

Тарна взглянула на Раджу испепеляющим взглядом и отвернулась.

— Ну и что? — раздраженно повторил Раджу.

— Ничего! — не поворачиваясь к нему, бросила Тарна.

— Смотри мне в лицо, когда разговариваешь.

— Нет.

— Нет?

— Нет!

— Нет? — Дикарь крепко сжал ее плечи.

— Нет! — сердито ответила она.

— Нет? — пытаясь повернуть ее к себе лицом, повторял Раджу.

— Нет! — стараясь вырваться, твердила она.

— Нет? — Раджу одной рукой сжал обе ее руки, а другой обхватил ее за талию и притянул к себе.

— Нет! Нет!

Он крепко прижал Тарну к своей груди. Она пыталась вырваться, но Раджу рассердился не на шутку. Он так сжимал девушку в объятиях, словно хотел, чтобы она вся растворилась в его сердце. Тарна покраснела от напряжения.

Дикарь насильно повернул ее лицо к себе и склонился над ней.

— И теперь нет?

— Нет, нет, нет! Чтоб тебе провалиться на этом месте!

Больше она не могла ничего сказать, потому что он закрыл ей рот поцелуем, и она постепенно ослабла в его руках, стала покорной и послушной, как былинка, попавшая в шумящий водоворот. Все заволокло какой-то пьянящей пеленой, глаза сами собой закрылись. Когда она очнулась, ей показалось, что Дикарь держит ее бережно на груди, как цветок. Она приподняла голову, заглянула ему в глаза, прошептала, глубоко вздохнув: «Чтоб мне провалиться», — снова положила голову ему на грудь и заплакала от радости.

Долго еще сидели они так, обнявшись, и Тарна говорила:

— Почему ты не хочешь понять меня? Я совсем и не сердилась на тебя, просто хотела сказать, чтобы ты не забывал о своем долге. На заработок кули ты никогда не сможешь уехать из Бомбея.

— А куда? — удивленно спросил Раджу.

— Ты уже забыл свое обещание? «Я поеду в Бомбей, соберу денег на двух быков и вернусь в свою деревню». Забыл? Тебя ведь ждет земля в деревне!

Раджу улыбнулся и нежно шепнул ей:

— Земля ждет не только меня, но и тебя. Я все помню. Ты не думай, что я забыл.

— Мне показалось, что ты в Бомбее забыл обо всем.

— Я никогда не забуду этого, Тарна.

— Правда?

— Клянусь тобой!

Она улыбнулась. Теперь она поверила, радостно вздохнула и снова прижалась к его груди. Раджу нежно гладил ее волосы.

— А что тебе не нравится в Бомбее? — спросил он.

— Здесь очень много народу, мне просто страшно становится. Потом… здесь нет простора. Куда ни глянешь — огромные здания, они будто давят. Хочется убежать куда-нибудь, где растут зеленая трава и тенистые деревья. И… мне не нравится спать на тротуаре. У нас в деревне ничего нет, но домик есть у каждого.

— Только поэтому?

— Здесь много детей, которые не ходят в школу. Потом… становится страшно, когда подумаешь, что богатые люди здесь во много раз богаче наших деревенских богачей, а бедные во много раз беднее наших бедняков. И я… я… задумываюсь — зачем я приехала в Бомбей?

— Чтоб не стать женой старика.

— Верно, но я не для того приехала, чтобы валяться здесь на тротуаре, где все ощупывают тебя грязными взглядами! — Она закрыла лицо руками. — Обещай! Обещай, Раджу, что ты скоро увезешь меня к себе в деревню!

— Соберу деньги на быков и…

— Две пайсы! — раздался грубый окрик.

Тарна отпрянула от Раджу. Над ними стоял Рагхья и побрякивал монетами в коробочке. Тарна бросила в коробку две пайсы. Рагхья пошел дальше. Тарна и Раджу проводили его глазами. Он шел, звеня монетами, и люди, мимо которых он проходил, испуганно прерывали свои дела. Играющие в карты застывали на месте, те, кто лежал, вскакивали и, молча пошарив в кармане, бросали в коробку пайсы. Рагхья, улыбаясь, шел дальше, а весть о его приближении бежала впереди него.

— Босс идет!

— Босс идет!

— За что он требует денег? — сердито спросила вдруг Тарна.

— Ни за что, а так, для острастки, — ответил Раджу.

— Ты смотри, как он идет! — глядя вслед Рагхье, не унималась Тарна. — Словно он староста всех деревень… Боже! Куда ни пойди — повсюду сыщется какой-нибудь староста.

— Он — староста тротуара. Держись от него подальше, это лучший выход, — сказал Раджу. В голосе его была тревога. — Обещай, что не будешь с ним ссориться.

— Если он не будет меня задевать, зачем я буду лезть на рожон? Дикий кабан, что ли, меня укусил?

И они дружно расхохотались.

Как-то Тарна случайно встретилась на улице с Гангадхаром. Он удивленно уставился на нее — за это время она совсем превратилась в городскую девушку: изменились ее одежда, походка, манера держаться. Теперь она походила на скромную работницу какой-нибудь фабрики.

Гангадхар прежде всего извинился перед ней за свою жену и расспросил, где Тарна теперь живет.

— Да это же совсем рядом с нами! Удивительно, что мы до сих пор с тобой не встретились! — воскликнул он.

— Я впервые иду по этой улице.

Он дал ей адрес приюта.

— Домой я тебя не приглашаю, но если тебе нужна будет помощь, приходи в приют или позвони мне.

Тарна взяла у него карточку с его адресом и телефоном, но в душе подумала: «Не дай бог, чтобы мне пришлось обращаться к кому-нибудь за помощью. Сейчас я сама зарабатываю. Конечно, это нищенская жизнь, жизнь бездомных обитателей тротуаров, но честная».

С помощью Кусум Тарне удалось получить работу судомойки в трех домах. В доме мисс Розы, в доме чиновника налоговой конторы, у подъезда которого всегда стояли красивые машины, и в доме актера-трагика, человека огромного роста со страшными глазами, который все время предлагал ей стать киноактрисой. Жена его была в молодости актрисой, поэтому она, когда Падамнатх уговаривал Тарну, всегда возражала ему:

— Незачем ей становиться киноактрисой! С ней будет то же, что сейчас со мной.

— Ну, хотя бы десять лет будет жить припеваючи. Звезда экрана! Шутка сказать!

— А потом снова темная ночь? Нет, дочка, не надо быть кинозвездой. Можешь стать звездой самого бедного дома, но не становись звездой экрана.

— Так ты хочешь, чтобы эта красивая девушка всю свою жизнь чистила грязные кастрюли?

— Лучше всю жизнь чистить грязные кастрюли, чем изображать на лице лживую любовь.

— Ты ошибаешься!

— А ты говоришь глупости!

Так они ссорились между собой, потягивая виски. Тарна большей частью молчала, но ей приятно было наблюдать за их перебранкой, они оба желали ей хорошего. Иногда в своих спорах о будущем Тарны они доходили до битья посуды. Зарплату Тарне они платили неаккуратно. Странные люди…

Мисс Роза тоже была какой-то необыкновенной. Нежная, изящная, беленькая, словно сахарная куколка. Глаза у нее голубовато-зеленые. Тарна видала у себя в деревне голубоглазых девушек, но зеленоглазую видела впервые. Волосы у мисс Розы стриженые, как у мальчишки, и говорит она на ломаном хиндустани.

Утром Тарна шла к мисс Розе, которая жила в небольшой двухкомнатной квартирке. Дверь ей открывал гуркх Мунду, почти не разговаривавший с Тарной, но всегда пристально на нее глядевший. В его обязанности входило охранять дом и убирать комнаты. Тарна с семи до восьми утра возилась на кухне. Потом она возвращалась туда еще на час после обеда. Иногда она не встречала мисс Розу по нескольку дней, а в ее комнаты вообще не заходила ни разу. Кроме Мунду, никто не имел права туда входить.

Тарне нравилась мисс Роза. Будь Тарна более образованна, она тоже могла бы работать в конторе, как мисс Роза. Тарна с завистью глядела ей вслед, когда та бежала на работу, постукивая высокими тонкими каблучками, в коротенькой юбочке в складку и с ярким зонтиком в руке.

Раджу вернулся домой около одиннадцати. Дхоти его было порвано, рубашка вся в клочьях, колени в ссадинах, по левой руке стекала струйка крови.

— Что случилось? Ты дрался с кем-нибудь? — испуганно вскрикнула Тарна.

— Да, подрался с двумя кули, — ответил Раджу, садясь на тротуар и вытирая кровь с руки.

— Я же тебя просила не затевать драк! — сердито упрекнула его Тарна.

— Я и не затевал, я нес багаж, а они на меня напали. Они ненавидят меня…

— А почему они тебя ненавидят? Что ты им сделал?

— Я больше других поднимаю груза, вот они и злятся.

— Ну и что?

— Ну и отвели нас в полицейский участок. Старший кули защищал меня, но все другие встали на сторону тех. Если они подадут в суд, то я проиграю и меня посадят в тюрьму. Перевяжи-ка мне рану.

— О боже, что теперь будет? — простонала Тарна.

— Старший кули говорит, что можно уладить дело, если дать двадцать рупий.

— Кому?

— Посреднику. Он тогда уговорит тех двух забрать обратно свою жалобу.

— Значит, тебя побили и с тебя же двадцать рупий?

Раджу со злостью закусил губу и сказал:

— Это и есть Бомбей.

За месяц они с таким трудом собрали тридцать рупий! Тарна думала, что если им удастся каждый месяц откладывать по тридцать рупий, то за год они соберут сумму, необходимую на покупку быков, и уедут из Бомбея. Ну, если не за год, то хоть за полтора. А теперь пропадают почти все сбережения. У Тарны сердце обливалось кровью, когда она отдавала Раджу деньги.

— Я схожу к старшему кули, — сказал он, спрятав деньги в карман.

— Подожди, поешь сначала.

Тарна достала из котелка отваренный рис и фасоль. Раджу торопливо глотал, не пережевывая. Поев немного, он вскочил и собрался уйти. Тарна снова остановила его:

— Подожди, поправлю повязку.

— Ох! — простонал Раджу и снова сел.

Девушка начала перевязывать рану. Глаза ее были полны слез.

— Раджу, давай сейчас же уедем из Бомбея, — дрожащим голосом проговорила она.

— Без денег на быков?

— Мы будем пахать руками.

— С ума ты сошла, что ли? Испугалась уже? Да это в жизни кули обычное дело.

Вдруг на тротуаре воцарилась неестественная тишина. Глаза всех были прикованы к группе бандитов, несших раненого, за которыми тянулся кровавый след. Группу сопровождали два полицейских.

— Это же Чаман… Чаман…

Несколько человек узнали в раненом молодого парня Чамана. Имя его произносили шепотом. Чаман был «боссом» Четырнадцатой и Пятнадцатой улиц, на которых жили самые шикарные проститутки района Калаба, скрывавшие род своих занятий. Чаман получал с этих двух улиц такую прибыль, какую Рагхья не получал и с четырех, поэтому-то он давно зарился на владения Чамана.

Сообщники Чамана быстро пронесли его по улице к полицейскому участку. При виде полицейских жители тротуаров заговорили все разом. Каждый высказывал свои предположения.

— Где Рагхья? Где Рагхья?

— Рагхья уехал в Пуну, — сказал лифтер.

— Кто же убил Чамана? — спросила мать Кусум у Лакшмана.

— Не знаю! — отозвался тот. — Но сегодня счастливый день. Сегодня Рагхья завладел еще двумя улицами. Я теперь буду доставлять спиртное и на те улицы, да и у Бабу Рао прибавится работы.

— А почему у Бабу Рао прибавится работы? — вмешалась в их разговор Тарна.

— Ему… ему… — Лакшман растерялся и не мог сразу придумать, что ответить. Они с женой совсем забыли, что Тарна стоит рядом и может слышать их разговор.

— Такси, дочка. Теперь больше понадобится такси, — пришла на помощь мужу мать Кусум.

— Ты слышал? — Тарна обернулась к Раджу, но тот куда-то исчез.

На противоположной стороне улицы стоял Дхарм Радж. Когда шествие проходило мимо него, люди заметили, что он размахивает флагом. На длинную камышовую палку он привязал черный кусок ткани, на которой был наклеен вырезанный из белой бумаги человеческий череп, а внизу две накрест лежащие кости. Он выкрикивал:

— Выше поднимайте каше знамя!

В потайной комнате бара Таманы собрались Рагхья, Раджу и другие члены банды. Рагхья был доволен.

— Молодцы, молодцы! Вы сегодня здорово поработали!

Но похвала не очень обрадовала его подданных. Смуглолицый, низкого роста Коули, поправляя на шее голубую косынку, сказал:

— Босс, сегодня день нашей победы. Нужно отметить это!

— Обязательно отметим! — Рагхья встал со своего места и крикнул: — Эй, Тамана, давай сюда шесть бутылок! Коули, сдавай карты. Сегодня будет игра!

Коули вытащил из кармана колоду карт. Остальные достали деньги. Раджу тоже выложил перед собой двадцать рупий.

На другой день, около девяти вечера, Бабу Рао поймали у кинотеатра «Стренд», когда он залез кому-то в карман. Лакшман, как только узнал об этом, стремглав кинулся к Рагхье. Тот был в отличном расположении духа, так как уже пропустил четыре рюмки виски, да и в игре ему тоже везло. Он похлопал Лакшмана по плечу.

— Только вчера была эта драка, сейчас я ничего не смогу сделать. А кроме того, меня же здесь нет, я в Пуне! — сказал он, ухмыляясь.

— Бабу Рао посадят в тюрьму, — взволнованно повторял Лакшман.

— Ну, ничего, это же в первый раз, — спокойно ответил Рагхья.

А Коули добавил:

— Может быть, его и не посадят, он ведь в первый раз попался. Подержат, подержат, да и отпустят.

— Ну и хорошо. Человеком оттуда выйдет, — утешал Лакшмана Рагхья.

— Раза два нужно обязательно побывать в тюрьме, Лакшман. А то как же твой сын станет мужчиной? — снова сказал Коули.

Рагхья протянул Лакшману тридцать рупий.

— Иди и не думай о Бабу Рао. Месяца через два, два с половиной он вернется. Его там обучат таким штучкам, каких даже мы не знаем! — При этих словах Рагхья и его приятели расхохотались.

Лакшман, опустив голову, вышел из бара.

— Раджу, выходи! Лакшман ушел, — крикнул Рагхья. Из соседней комнаты вышел Раджу. Бандиты стали издеваться над ним.

— Мужик, а боится бабы! Ну и пусть Тарна узнает. Что она с тобой сделает? Дать ей раза два по зубам — сразу станет шелковая! — назидательно сказал ему Коули.

Раджу весь покраснел от гнева. Рагхья, заметив это, вмешался:

— Эй, Коули, перестань смеяться над Раджу!

Все примолкли. Раджу вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Когда он вернулся на тротуар, Тарна сразу же спросила его:

— Ты слышал?

— Что?

— Бабу Рао — вор, его поймали.

— Да, слышал.

— Лакшман меня обманывал. Он говорил, что Бабу Рао приводит такси для господ.

— Что делать! Жить-то надо как-нибудь!

— Чем так жить, лучше умереть! — решительно заявила Тарна.

Раджу ничего не ответил, он молча ел, потом неожиданно сказал:

— Тарна, выходи за меня замуж.

— Будем жить своим домом?

— Да.

— Где?

— Здесь. Где же еще?

— На тротуаре?

— В Бомбее миллионы людей живут на тротуарах.

— Наша свадьба будет на этом тротуаре? — удивленно спросила Тарна.

— Да!

— На этом тротуаре будет совершен свадебный обряд и я стану твоей женой? На этом тротуаре у нас в один прекрасный день появятся дети? Здесь они будут спать? Раджу! Даже мыши в нашей деревне живут лучше! О чем ты говоришь?

На лоб Раджу набежали морщины, лицо потемнело, но он промолчал.

— Раджу, я живу надеждой, что однажды ты выполнишь свое обещание — увезешь меня в свою деревню, — опустив голову, прошептала Тарна.

Раджу быстро покончил с едой и встал.

— Ты куда?

— К океану, — бросил он и пошел прочь. Тарна горько заплакала, уткнувшись в стену.

Бабу Рао осудили на два месяца. В день оглашения приговора никто из семьи не притронулся к еде. Раджу и Тарна тоже ничего не ели.

На другой день Лакшман долго сидел на краю тротуара. Он то задумчиво смотрел в небо, то скрипел от злости зубами, то внимательно вглядывался в шестилетнего Прабхакара.

Около двенадцати дня, когда женщины возвращались с работы, они встретили Лакшмана с Прабхакаром, направлявшихся в сторону кинотеатра.

— Ты куда его ведешь? — спросила мать.

— На работу.

— Он же еще совсем ребенок! — вмешалась Кусум, преграждая ему путь.

— Разве не работают его ровесники? Сын Бхао совсем маленький, а каждый день добывает две-три рупии. Сын Дхарика такой же, как он, а посмотри, как чисто работает, как скор на руку. Взрослые карманники поражаются! Чем меньше ребенок, тем лучше. Уходи с дороги.

— Зачем вы его на это толкаете, дядюшка? — вступилась и Тарна. — Пошлите его в школу. Он получит образование и станет человеком.

— Как сумасшедший с нашей улицы, который проучился четырнадцать лет? — с горечью спросил Лакшман. — Или как ты? Кончила пять классов, а моешь грязные горшки! Если и его ждет такая же участь, так пусть лучше не знает, что такое школа! Послать его в школу? А где я возьму для него одежду, книги, тетради, ручку, перо, дощечку? Кто будет работать вместо Бабу Рао? Ты что же, хочешь, чтобы нас погнали и с тротуара?!

— Дядюшка! — Глаза Тарны были полны слез.

— Прочь с дороги!

Женщины отошли. Теперь громко заплакал Прабхакар. Лакшман ударил его несколько раз по щекам и поволок к кинотеатру «Стренд». Долго еще был слышен крик мальчика:

— Папа, я не хочу быть вором! Я не буду вором!

Сердце Тарны сжалось от боли и бессильного гнева.

Вечером, когда в окнах домов зажглись огни, бросавшие на тротуар отблески света, Дхарм Радж собрал большую ватагу ребятишек.

— Дети! Если кто-нибудь из вас отгадает, что у меня под шапками, я дам тому четыре анны.

— А под какими шапками? А что угадать, дядюшка Дхарм Радж? — спросил один из мальчиков.

На земле лежали три шапки — гандистская шапочка, турецкая и европейская шляпа. Дхарм Радж, указывая на них, сказал:

— Под этой лежит вещь, самая дорогая для индуса, под этой — вещь, самая милая сердцу мусульманина, а под этой — вещь, из-за которой готовы на смерть европейцы. Угадайте, что это?

Мальчик-индус, указывая на гандистскую шапочку, сказал:

— Под ней вода из Ганга.

Мусульманин бойко выкрикнул, ткнув пальцем в турецкую шапку:

— А здесь святые четки!

— А под этой Библия, которая нам дороже жизни, — воскликнул мальчик-христианин.

— Ошибаетесь, — радостно заявил сумасшедший. Он поднял все три шапки одну за другой. Под каждой из них было по одной пайсе.

Дети стояли, удивленно раскрыв рты, потом подняли глаза на сумасшедшего. Он отдал по пайсе трем мальчикам, не отгадавшим его загадки, и сказал:

— Бегите! Сегодняшний урок окончен!

Он нахмурился, и дети предпочли улизнуть. Дхарм Радж сложил все шапки и только теперь заметил Тарну, стоящую рядом с книгой в руках.

— В чем дело? — несколько сурово спросил он.

Мягко улыбнувшись, девушка обратилась к нему:

— Я слышала, вы окончили колледж?

Сумасшедший ничего не ответил, он молча теребил бороду. Потом, хмуря свои густые брови, буркнул:

— Да! Окончил! А тебе что за дело?

— Все говорят, что вы больны, но мне кажется, что вы совсем здоровый и только прикидываетесь больным или, может, на вас временами что-то находит.

— При чем тут моя болезнь? Лучше скажи, что тебе от меня надо, — раздраженно прервал ее сумасшедший.

— Я хочу вместе с вами организовать школу для детей с тротуаров. Мы оба будем учить их.

— Ха-ха-ха! — Глаза Дхарм Раджа радостно заблестели. — Школу для детей с тротуаров! Very fine! Very fine!

— Вы согласны? — радостно воскликнула Тарна.

— Прекрасно! Very fine! — покачивая головой и растягивая слова, повторял он.

— Вы будете преподавать в школе вместе со мной? — с надеждой спросила девушка.

— Почему бы нет? Если я не буду обучать их, то кто же это сделает? Но помни, в этой школе старшим учителем буду я и никто другой.

— Конечно. Я окончила всего пять классов. Я смогу их учить только по нескольким книжкам, а дальше все придется вам брать на себя. Вы ведь учились больше меня и помните, чему в каком классе учат?

— Все помню, все помню! — очень серьезно ответил сумасшедший. — В первом классе — бить стекла в окнах, во втором — устраивать драки, в третьем — лазить по карманам, в четвертом — воровать, в пятом — угодить в тюрьму. Ты не бойся. Я так буду учить детей, что они пройдут пятилетний курс в три года.

— Вы шутите! Неужели вы собираетесь учить детей этому?

— Учить их другому — преступление!

— Я думала, вы притворяетесь сумасшедшим, но вы, оказывается, такой и есть! — напустилась на Дхарм Раджа Тарна.

— Да, Тарна, — с болью в голосе подтвердил он, — в этом мире я один сумасшедший.

— У вас на глазах калечат жизнь этих детей, а вы ведь не какой-то невежда, вы — образованный человек. Ваша вера, ваша религия ничего вам не подсказывают?

— У меня не одна религия, — отрезал сумасшедший.

— Сколько же их у вас? — насмешливо спросила Тарна.

Сумасшедший, посчитав на пальцах, ответил:

— Шесть. В понедельник я индус, во вторник — мусульманин, в среду — буддист, в четверг — христианин, в пятницу — иудей, в субботу — конфуцианец.

— А в воскресенье? Кто же вы в воскресенье? — с иронией спросила девушка.

— В воскресенье я отдыхаю от религии, — улыбнулся он ей. — Воскресенье — день красоты, а у красоты нет религии. Например, у тебя может быть религия, а у твоей красоты — нет. Какая может быть религия у распускающегося цветка, заходящего солнца, вьющегося локона, прекрасной улыбки? Иди, Тарна, встань под мое знамя, и я воспою твою красоту.

Он, улыбаясь, поднял высоко над головой свой флаг. Тарна взглянула на ярко выделявшиеся на черном фоне череп и кости и, испуганная, убежала.

Сумасшедший громко засмеялся ей вслед.

Раджу возвращался ночью самым последним, поэтому Тарна уже привыкла к такому порядку — раньше других она с Кусум и ее матерью принимались за стряпню, потом они кормили всех вернувшихся с работы мужчин, ели сами, расстилали циновки на ночь и садились втроем в сторонке пошить и поболтать.

Когда глаза Прабхакара начинали слипаться, он прибегал к Тарне, удобно устраивался у нее на коленях и радостно вздыхал в ожидании сказки. Тарна рассказывала ему что-нибудь, и он постепенно засыпал. Так было каждый вечер. Но сегодня Тарна открыла перед мальчиком красивую книгу с цветными картинками, под которыми стояли большие жирные буквы.

— Что это? — спросил Прабхакар.

— Книга.

— Покажи.

Тарна дала ему книжку. Тихонько перелистывая страницы, Прабхакар с интересом рассматривал картинки. На одной была изображена африканская зебра, на другой — жираф. Мальчик долго смотрел на них.

— Кто это?

— Это жираф.

— У него такая длинная шея?

— Да.

— Охо-хо! — Прабхакар весело рассмеялся. — Ему весь наш тротуар нужен, чтобы улечься спать.

Тарна смеялась вместе с ним.

— А в школе читают такие книги? — вдруг спросил Прабхакар.

— Да. Ты тоже хочешь читать?

— Я не умею, — печально сказал мальчик.

— Я тебя научу, — обнимая, успокоила его Тарна.

— Хорошо! — обрадовался мальчик и перевернул следующую страницу.

Вдруг кто-то вырвал у него книгу. Тарна и Прабхакар удивленно подняли глаза. Это был Лакшман. Он порвал книгу на части и закричал на Тарну:

— Сбиваешь с пути наших детей? Если хочешь здесь жить, так живи, как люди, а не то уходи!

Тарна молча смотрела на него. Глаза Прабхакара были полны слез, губы дрожали, он испуганно спрятал лицо на груди Тарны, крепко обнявшей его.

Лакшман швырнул обрывки книги и ушел. Тарна печально смотрела на клочки, ветер подхватывал их и уносил.

На следующий день Тарна не пошла на работу. Она решила встретиться с Гангадхаром.

— Я хочу открыть школу для детей с тротуаров, — сказала она ему.

— Ну что же, мысль хорошая, — подумав, ответил он. — Удивляюсь, как это не пришло мне в голову. Это хорошее дело, дочка.

Тарна воспряла духом.

— Дядюшка, вам придется помочь мне. Нам нужны книги, тетради, ручки, чернильницы и дощечки, да еще классные доски и мел.

— Это все можно достать, но где ты будешь с ними заниматься?

— На нашем тротуаре нельзя — все против этого. Придется открыть школу тайно и ребят предупредить, чтоб они не проболтались, а то меня прогонят оттуда.

— Тогда где же? — озабоченно спросил Гангадхар.

— Нужно какое-нибудь местечко подальше от нашего тротуара, но и не слишком далеко, чтобы дети могли легко до него добираться.

Лицо Гангадхара вдруг озарилось радостной улыбкой. Он что-то придумал.

— Недалеко от вас есть двор, обнесенный забором. Там и можно устроить школу. С хозяином я договорюсь. Мы с ним знакомы. Может быть, я тоже буду преподавать в твоей школе. — Радостно улыбаясь, он продолжал: — Не беспокойся, все будет хорошо! Я сегодня же поговорю с хозяином дома, а может, мне удастся достать у него и немного денег на это доброе дело.

— Так мы… когда мы встретимся, дядюшка?

— Я сегодня же приду к тебе вечером и скажу, согласился ли он.

— Хорошо, — немного помедлив, ответила Тарна.

Гангадхар пришел, как и обещал, к вечеру. Они с Тарной отошли в сторонку, и он ей сообщил, что все улажено — хозяин дома согласен, да еще денег дал на книги и тетради. Тарна была бесконечно рада. Она поблагодарила Гангадхара низким поклоном.

Уходя, он спросил:

— Как же ты теперь будешь? Придется много работать.

— Ничего. Я не боюсь работы.

Он взглянул на нее одобрительно.

— Ну хорошо, приходи завтра утром, нужно обсудить все дела.

Утром, когда Тарна собиралась к Гангадхару, Раджу спросил ее:

— Кто это был вчера?

— Гангадхар. Он работает в женском приюте.

— Что он тебе говорил? — вздрогнул Раджу. — Не замуж ли он хочет выдать тебя?

— Нет! — засмеялась Тарна. — Он… он… его другу нужна судомойка, — заикаясь, проговорила она.

Подозрения Раджу еще больше усилились, но он ничего не сказал ей. Кусум удивленно спросила:

— Почему ты вчера не пришла на работу? Все спрашивали о тебе.

Тарна ничего не ответила и ушла, опустив голову. Раджу со злостью и обидой смотрел ей вслед. От напряжения у него на шее вздулись жилы, руки сжались в кулаки, но он промолчал.

Сегодня Раджу был в отличном расположении духа, в кармане у него лежало тридцать рупий, и он уговаривал Тарну пойти в кино.

— Откуда у тебя столько денег?

— Из Дели прибыл специальный состав с европейскими туристами, — улыбаясь, соврал он. — Все кули заработали за день столько, сколько обычно зарабатывают за неделю. Ты должна обязательно пойти со мной в кино.

После сеанса они медленно шли через шумную, нарядную толпу по ярко освещенным улицам Бомбея. Как красив он вечером! Лица у прохожих радостные и веселые. Все шелковые сари, все драгоценности и даже прекрасные автомашины, выставленные в витринах магазинов, Раджу преподнес Тарне. Они шли по Бомбею так, словно город принадлежал только им. Казалось, что люди, стоящие в очереди к автобусу, ожидают их, что это для них продавцы так красиво убрали свои лавки, что торговцы чапати их приветствуют разноцветными флажками, развевающимися над лавчонками, что фонтаны в парках разбрасывают бриллиантовые брызги воды тоже для них, цветы улыбаются им, небо им посылает свой привет, и для них исполняют таинственный танец волны океана.

Они долго любовались заходом солнца, стоя на берегу океана. Последние отсветы вечерней зари играли на лице Тарны, волосы ее развевал прохладный морской ветерок, а волны обдавали влюбленных мелким бисером брызг. Раджу взял девушку за руку.

— Тарна, ты видишь что-нибудь в этом безбрежном океане?

— Да.

— Что?

— Домик.

— Семицветный?

— Да. И дверь из бриллиантов и жемчуга.

— А в дверях стоит девушка.

— Твоя жена?

— Да, моя жена.

— Твоя Тарна?

— Да! Моя Тарна! — Он обнял ее.

Они долго стояли молча. Волны бились о прибрежный камень и уходили вновь. Солнце уже спрятало свой лик в водах океана, ветер становился все сильнее. Откуда-то издалека донесся легкий аромат, принесший с собой волшебную мелодию. Аромат окутывал их, а мелодия звучала в каждом уголке их трепетно бьющихся сердец. Они, казалось, слились воедино, составили одно целое, горели одним желанием.

— Тарна, выходи за меня замуж, — тихонько шепнул ей Раджу.

— Дай мне тот домик, — глядя в бушующие волны океана, ответила она тоже шепотом, словно обращалась не к Раджу, а к своим мечтам.

— Тот дом?

— Да. Ты же видишь его? — произнесла она как во сне. Потом она вся задрожала, прижалась к груди Раджу и, всхлипывая, сказала: — Мне не нужен дом из жемчуга и бриллиантов. Я сделаю райский уголок и из камышовой хижины. Раджу, дай мне мой дом!

Раджу стоял, печально опустив голову.

Утром, когда Тарна возвращалась от Гангадхара, около нее остановилась машина, открылась дверца и кто-то окликнул ее:

— Хэллоу!

Тарна увидела улыбающегося Митала. Сердито отвернувшись, она продолжала свой путь, Митал тихонько ехал рядом.

— Ты до сих пор в Бомбее?

— А он что, вашему отцу принадлежит?

— О-хо-хо, какая сердитая! Брось дуться, садись в машину, my darling!

— Нет!

— Я обещаю, что не сделаю тебе ничего плохого.

— Нет!

— Пожалуйста!

— Вы отстанете от меня или позвать полицию?

— Ну, зови, если не хочешь, чтобы школа твоя открылась, — спокойно произнес Митал.

Тарна вздрогнула и остановилась.

— Вы… Вы…

Митал кивнул:

— Да, это мой дом. Я организовал все для твоей школы. Видишь, не такой уж я плохой, как ты думаешь. Иди садись в машину. Клянусь богом, я не сделаю тебе ничего и высажу там, где ты захочешь.

Он широко распахнул дверцу. Тарна пристально посмотрела на него и села в машину.

— Где ты живешь?

— На углу Двенадцатой улицы, напротив дома мистера Набата, но вы меня высадите на Одиннадцатой.

Когда она выходила из машины, Митал задержал ее.

— Ты смелая девушка. Я уважаю тебя за это. Девушки обычно не бывают храбры, но от этого они не менее прелестны. Правда, у тебя есть другие достоинства. Но почему ты ютишься на тротуаре? Ты должна жить во дворце. Можешь просить у меня все, что хочешь. Я готов заплатить тебе, сколько ты захочешь.

— Заплатить? — переспросила Тарна. Она была взбешена, но, вспомнив о школе, сдержалась и, улыбаясь, ответила: — Хорошо, сетх, когда-нибудь я назову вам свою цену.

— Когда?

— Ждите!

Тарна захлопнула дверцу и скрылась за углом. Митал проводил ее взглядом, потом, закусив губу, тихонько тронул машину и свернул на Двенадцатую улицу. Он увидел Тарну — она разговаривала с Кусум у телеграфного столба, но проехал мимо, стараясь глядеть прямо перед собой. Тарна тоже увидела его, но никто из них не заметил Раджу, наблюдавшего за ними из темного угла.

Не прошло и десяти дней со времени открытия школы, как Рагхья почувствовал что-то неладное. Все реже слышались на улице крики дерущихся сорванцов, уменьшилось число карманников, мальчишки, исполнявшие ранее обязанности наводчиков, теперь всячески избегали бандитов, ребята, доставлявшие в дома спиртные напитки, с наступлением сумерек куда-то исчезали, а в глазах у всех у них появилось какое-то новое выражение. Это очень обеспокоило Рагхью. Он принюхивался, как волк, выскочивший из леса, готовый к борьбе с подстерегающей его опасностью.

Но прежде всего ему нужно было выяснить, что происходит в его владениях. На его вопросы ребята либо не отвечали ничего, либо как-то отговаривались. Вскоре он отказался от мысли разузнать что-либо у них и начал обдумывать другие пути. Рагхья понимал, что уличные мальчишки — лучшая подмога бандитам, и поэтому был так озабочен. Куда они ходят? Чем они занимаются? Он решил подослать к ним своего человека и узнать обо всем, а пока выжидать молча, словно ничего не замечает. Придется на время закрыть глаза даже на то, что кое-кто не подчиняется его приказам.

Дней через пять-шесть ему доложили, что во внутреннем дворике дома по Третьей улице, принадлежавшего сетху Миталу, открылась школа для детей с тротуаров. Два часа там ведет занятия Гангадхар и два — Тарна, возлюбленная Раджу. Книги, тетради — все выдается бесплатно.

Интерес к учебе у маленьких жителей тротуаров рос день ото дня. Первые дней десять все держалось в секрете. Дети оставляли свои учебники, тетрадки и дощечки в школе. Но постепенно, не чувствуя никакого противодействия, они осмелели, и теперь часто в руках у них можно было видеть книгу, тетрадку с нарисованными в ней тиграми и слонами, дощечку со старательно выписанными буквами. Раньше, когда Джонс шел в школу, Прабхакар, завидев его, мчался ему наперерез и кричал: «Пшел!» Он делал это потому, что был бездомным и ему хотелось в чем-нибудь показать свое превосходство перед хорошо одетым англо-индийцем. Бездомные ребята обычно держатся стайкой, ведут свободный образ жизни, сами добывают себе хлеб и рано становятся самостоятельными. Маменькины сынки из богатых семей не идут с ними ни в какое сравнение. Одеты уличные сорванцы в грязные лохмотья, которые служат как бы своего рода униформой. Когда у кого-нибудь из них появляется новая рубаха или штанишки, что бывает очень редко, обладатель обновки не успокаивается до тех пор, пока не приведет ее в привычный вид — не запачкает и не порвет, — только тогда он может спокойно играть с ватагой своих чумазых сверстников, уже не чувствуя себя отщепенцем. А если вдруг какой-нибудь тщеславный малыш загордится своей обновкой, остальные в несколько минут превращают ее в лохмотья, подобные их собственным.

Но теперь мальчишек с тротуаров словно кто-то подменил. Они вдруг начали заботиться о чистоте. Одежда их по-прежнему была залатанная, но сравнительно чистая. Мордашки умыты, волосы смочены водой и приглажены. У Рао с Седьмой улицы появился огрызок расчески. Прежде чем идти в школу, человек двадцать тщательно расчесывали ею торчащие во все стороны вихры, так как Тарна требовала, чтобы они были приглажены.

Шестилетний Прабхакар стал таким серьезным, что даже выглядел старше своих лет. Он сам теперь стирал свою рубашку и штанишки и наотрез отказался заниматься воровством. Отец раза два избил его, но он стоял на своем.

Сегодня Джонс был поражен, когда вместо того, чтобы, как обычно, налететь на него с криком «Пшел!», Прабхакар улыбнулся ему и сказал:

— Good morning!

В руках у него были книжки, его ребячья мордашка вся сияла от радости.

— Good morning! — торопливо ответил Джонс. — Меня зовут Джонс.

— А меня — Прабхакар, — гордо заявил тот в ответ. И оба, взявшись за руки, пошли, о чем-то разговаривая.

Кусум наблюдала за хмурым лицом отца, и сердце ее почему-то переполнялось радостью. Она ничего не сказала ему, не то он мог и побить ее, тихонько отвернулась и со смешанным чувством радости и гордости смотрела вслед младшему брату, весело щебетавшему с Джонсом.

«Босс» созвал совет. Его владения были в опасности, и он решил со всей жестокостью расправиться с бунтовщиками. Ему было отлично известно, что маленькие бродяги с наивными мордашками могут лучше, чем взрослые, совершать запрещенные законом дела, да к тому же взрослые требуют большей платы и при случае могут выдать, продать. Нет, дела в хорошем царстве не могут идти нормально без этих маленьких солдат. Конечно, нужны и офицеры, и унтер-офицеры, но на что командиры, если нет солдат?

— Нам нужно проучить их. Слишком давно мы не трогаем этих сорванцов.

— Дядюшка Рагхья, ну о чем ты говоришь? — вмешался Коули. — Я этих сопляков за два часа приведу в порядок. Дать им по две оплеухи — и все!

— Это верно, — подтвердил Браганза. Его подбородок рассекал еще совсем свежий шрам от удара ножом. — Поймать двух-трех мальчишек, избить на глазах у остальных — живо уразумеют, в чем дело.

— Но они все будут настроены против нас, — возразил Рагхья. — Вы не знаете детей! Не были сами детьми, что ли?

— А если убить одного-двух? — не задумываясь, предложил Чанта Мани. — На нашей улице есть мальчишка, его зовут Мадхукар. Он, стервец, всех тянет в эту школу. Представь себе, что утром найдут на дороге его труп или что он совсем исчезнет из Бомбея!

— Глупости! — решительно отверг это предложение Рагхья. — Если хоть один будет убит, все мальчишки пойдут против нас. И не только мальчишки, но и старики, и молодые женщины, матери, сестры — все. Нельзя будет появиться на улице.

— Это все выдумки Тарны, — сказал Коули. Лицо Раджу вспыхнуло.

— Я думаю, что у нее что-то есть с Гангадхаром… со стариком из приюта. Он ведь тоже преподает в школе. С чего бы? Раньше он никогда не интересовался бездомными детьми, — продолжал Коули, искоса поглядывая на Раджу.

— Дурак ты, она не с Гангадхаром, а с Миталом путается, — перебил его Браганза, — с тем самым сетхом, в доме которого они устроили школу. Вы что, не знаете его? Только в Калаба у него штук десять публичных домов!

— Заткнись! — Раджу, злобно сверкнув глазами, вытащил нож.

Браганза последовал его примеру и тихо произнес:

— Мы не можем лишиться из-за какой-то бабы того, чего добивались годами. Это для нас вопрос жизни и смерти. Для любви можно найти десятки девушек, живот прежде всего требует хлеба. — И он похлопал себя свободной рукой по животу.

Раджу взмахнул ножом, но Рагхья бросился между ними и разнял.

— Перестаньте ссориться. Идиоты! Передеретесь между собой, кто же будет драться с врагами? Дураки! Мы боремся не против детей. Они же наше богатство, опора. Мы и пальцем их не тронем, но школу мы закроем. Это она — рассадник всей смуты. Как только школа перестанет существовать, дети снова будут в нашей власти.

— Здорово сказано, босс! Это ты хорошо придумал! — восхищенно выкрикнул Шанкар.

Вслед за ним принялись выражать свое восхищение сметливостью Рагхьи и остальные.

— Кто возьмется уничтожить школу? — обратился к собравшимся Рагхья.

Вперед вышли Коули и Браганза, но Раджу встал перед ними и, глядя прямо в глаза Рагхьи, сказал:

— Я сделаю это, босс!

Рагхья окинул всех троих взглядом.

— Да, это будет справедливо. Но школа должна прекратить свое существование завтра, Раджу. Можешь взять в помощь людей.

— Нет! Я сам все сделаю.

Ночь была душная. Не было и намека на ветерок. Раджу с трудом переводил дыхание. Тарна спала глубоким сном, она очень уставала за день: в трех домах мыла посуду, два часа преподавала в школе, а потом и самой нужно было учиться. Иногда по делам школы приходилось ходить в приют к Гангадхару. К вечеру она так утомлялась, что, едва поев, укладывалась спать. А раньше, до открытия школы, они, как правило, после ужина уходили с Раджу к телефонной будке и часами сидели возле нее, тихо беседуя. Но вот уже который день он не сказал с Тарной ни слова. Как-то он позвал ее погулять, но она отказалась, сославшись на усталость.

Раджу долго ворочался, не смыкая глаз. Убедившись, что все уже спят, он тихонько встал и разбудил Тарну.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Важное дело к тебе.

— Поговорим утром, я хочу спать.

— Нет, мне нужно поговорить сейчас же.

Что-то в его голосе заставило Тарну проснуться окончательно. Она встала и последовала за ним к телефонной будке.

— Ну, что у тебя такое случилось, что ты меня в полночь поднял? — Тарна думала, что он, как обычно, начнет целовать и ласкать ее.

Раджу шагнул к ней, с размаху ударил ее по щеке и злобно прошипел:

— Мерзавка! Прикрываешься школой, а сама завела шашни с Гангадхаром и Миталом! Думаешь, я не вижу?

Тарна замерла. Глаза ее наполнились слезами. Потирая щеку, она ответила:

— Нет, Раджу, я обучаю детей. Как ты мог подумать обо мне такое?

— Врешь, все врешь! Теперь я знаю, какая ты обманщица. Когда приходил Гангадхар, ты сказала, что он нашел тебе место судомойки, а на самом деле вы договаривались о школьных делах.

— Я не сказала правду, чтобы дядя Лакшман не сердился. Если бы он узнал, он не разрешил бы Прабхакару ходить в школу и…

— И, прикрываясь школой, ты разъезжаешь в машине сетха Митала? — злобно прохрипел Раджу и снова ударил Тарну.

— Я шла домой… — всхлипывая, пыталась объяснить ему девушка. — Он нагнал меня в машине и довез до угла Одиннадцатой улицы. Он пальцем до меня не дотронулся. Нечего возводить на меня напраслину! Я думаю только о тебе, Раджу!

— Девка! Потаскуха! Негодная! — продолжая наносить ей удары, приговаривал Раджу.

Тарна упала к его ногам.

— Если ты еще раз посмеешь пойти в школу, я убью тебя! — угрожающе предупредил он и ушел, оставив ее всю в слезах, бессильно лежащей на земле.

Немного придя в себя, Тарна поднялась, вытерла слезы, напилась воды и умыла лицо. Она вернулась на свое место и стала ждать Раджу, чтобы все объяснить ему, прижать его голову к груди и убедить его в неправоте. Тарна прождала всю ночь, но он так и не пришел.

На следующий день, кончив работу в домах, она снова отправилась в школу.

Эта школа не была похожа на все другие — в ней не было ни столов, ни стульев, ни циновок на полу, которые обычно бывают даже в сельских школах; дети сидели прямо на пыльной земле. С двух сторон школьную площадку окружали сточные канавки, с третьей — гора стройматериалов: кирпич, цемент, известь, бамбуковые палки, доски, краска в ведрах, кисти, а с четвертой — сушилось белье. Многие дети приходили сюда издалека. В первый день пришло только человек пять-шесть, потом человек десять, через неделю число их дошло до ста, а теперь было около двухсот пятидесяти.

Тарна, стоя у доски, обучала малышей счету. Был последний урок. Занятия обычно кончались исполнением какой-нибудь патриотической песни — «Джана Гана Мана», «Банде Матарам» или «Саре джахан се ачча».

Даже стоя у доски, Тарна не могла забыть ночного разговора с Раджу. «Почему он так поступил? Как он мог подумать такое? Какое жестокое у него сердце! Что же с ним случилось? Почему он стал таким? Ведь раньше он никогда не поднимал на меня руку!» Погруженная в эти горькие мысли, она вдруг замолчала, печально задумавшись. Маленькая девочка подошла и обняла ее колени.

— Сестрица, урок уже кончился? Теперь мы будем петь?

— Да! — вздрогнув, откликнулась Тарна. — Да, дети! Пойте. Спойте сегодня «Саре джахан се ачча», — пытаясь улыбнуться, сказала она.

— «Ты лучше всех на свете»… — начали песню девочки.

— «Ты лучше всех на свете, наша Индия! — вступили мальчики. — Мы — индийцы, Индия — наша родина».

Двести пятьдесят звонких детских голосов слились в единый хор. В это время кто-то перепрыгнул через забор. Тарна оглянулась — это был Раджу. С налитыми кровью глазами он мчался прямо к классной доске. Сбив Тарну с ног, Раджу схватил доску и швырнул на землю. Вслед за Раджу появилось еще несколько бандитов.

Дети испуганно застыли на местах. Бандиты хватали книги, тетради и рвали их в клочья. Дети испуганно жались к стенам и незаметно исчезали. В это время раздался голос Тарны:

— Не убегайте, дети! Не убегайте! Эти ваша школа, вы и должны ее защищать! Если вы сейчас убежите, то больше школы не будет! — Кофточка и сари ее были порваны, из ранки на руке текла кровь, но голос был полон решимости бороться. Дети остановились, все еще не понимая, что же происходит.

Тарна преградила дорогу Раджу и, гневно сверкая глазами, обрушилась на него:

— Так вот ты какой кули? Носишь сундуки и получаешь раны! Почему же ты прямо не сказал, что ты бандит из шайки Рагхьи и добываешь деньги грязным путем? За кого я тебя принимала и кем ты оказался?! Врал мне каждый день, обманывал каждый миг! Что же ты молчишь? У тебя что, язык отсох? Ты хоть помнишь, зачем ты приехал в Бомбей? Купить двух быков! Да разве ты их купишь? В Бомбее ты сам превратился в быка!

Раджу вышел из себя и замахнулся на Тарну.

— Ты поднял на меня руку, и тогда я стерпела, думала, что ты любишь меня и потерял разум от ревности. Но теперь посмей только дотронуться! — грозно предупредила она.

— Уйди с дороги, не то я убью тебя.

— И не подумаю! Я сама изобью того, кто посмеет разорять мою школу.

Она бросилась к куче кирпича и швырнула один из них прямо в Раджу, крикнув при этом детям:

— Смелее! Выгоним этих бандитов из нашей школы!

Ребята, как бы очнувшись от оцепенения, схватились кто за что, и в бандитов полетел град камней, посыпались удары палок. Это ведь были бездомные дети, закаленные в уличных схватках, в бесчисленных драках, не раз битые до полусмерти. Они умели драться, были смелы и увертливы. Бандиты пытались сопротивляться, но где было противостоять пятерым-шестерым против двух сотен отъявленных сорванцов? На бандитов обрушился дождь камней. У кого была пробита голова, у кого подбит глаз. Не выдержав натиска, бандиты бежали, остался один Раджу. Дети окружили его и били чем попало. У него не было сил защищаться. Он отмахивался от ударов, втянув голову в плечи и закрыв глаза, как ослепленное животное, но споткнулся, упал, и если бы не Тарна, дети размозжили бы ему голову.

— Стойте, стойте! Нельзя убивать человека. Вы защитили свою школу, теперь бросьте камни и палки.

Вошедшие в азарт мальчишки смотрели на Раджу горящими глазами. Потом им стало стыдно, они побросали свое оружие и принялись собирать порванные книги и тетради.

Тарна склонилась над Раджу. Из его ран сочилась кровь. Она положила его голову к себе на колени и, обливаясь слезами, осторожно стерла кровь с его лица. Дети, пристыженные, опустив голову, начали расходиться. Вдруг Тарна вспомнила:

— Дети, допойте песню до конца!

Они окружили Тарну и запели. Заканчивая песню, они сжали кулаки и громко и отчетливо пропели:

— «Мы — индийцы! Мы — индийцы! Мы — индийцы! Индия — наша родина!»

Раджу пришел в себя. Он поднял голову с колен Тарны, взглянул на нее и детей. Его окружали милые наивные мордашки, в которых тем не менее чувствовались сила и непреклонность. Песня звонко неслась над домами:

Раджу вспомнил свой дом, смерть отца. Вспомнил прекрасный лес, деревню. Вспомнил ростовщика и, наконец, день, когда он покинул деревню, чтобы заработать денег на покупку быков. Вспомнил он и тот день, когда впервые увидел Тарну, и обещание, данное ей. Он мысленно проследил всю свою жизнь в Бомбее и вдруг почувствовал к себе отвращение. Сердце его переполнилось горечью, он вскочил… При этом резком движении к ногам его упал нож. Он поднял его и с силой швырнул в грязную воду сточной канавы. Закрыв лицо руками и даже не взглянув на Тарну, он, спотыкаясь, пошел прочь. За ним тянулся кровавый след, и Тарна, провожая его глазами, думала: «Такова, видимо, кровь надежд».

Весть о неудавшемся погроме школы быстро разнеслась вокруг. Авторитет Рагхьи пошатнулся, но Рагхья был не из тех, кто мирится с неудачами. Он пустил в ход всю свою хитрость. А упрямства у него было хоть отбавляй. Этой же ночью он созвал совещание в баре Таманы.

Совет прежде всего решил наказать тех членов шайки, которые бежали, испугавшись натиска детей. В преступном мире Бомбея наказуемым связывают руки и, посадив на стул или просто на землю, стегают их плетью по голой спине. Трусливых беглецов ждала такая участь.

Затем было внесено предложение немедленно избавиться от Тарны, потому что школа продолжала существовать. Было решено запрятать ее в такой дом терпимости, где с нее снимут семь шкур. Женщин и мужчин наказывают в Бомбее по-разному. Мужчину секут плетью, а женщину помещают в публичный дом, где она тысячи раз подвергается бесчестью, где насилие и унижения изгоняют из ее души последние признаки стыда и чести. Наказание продолжается месяцами, и женщине потом не остается ничего другого, как стать проституткой.

Все члены совета были за то, чтобы наказать Тарну. Все — кроме Рагхьи. Он хотел немного выждать. Во время драки было выбито много стекол в доме рядом со школой, полиция занималась поисками виновников, кое-кого могли и арестовать. Если еще и Тарна исчезнет, полиция будет вынуждена принять самые строгие меры.

— Мы не должны сейчас привлекать к себе внимание, наоборот, нам нужно помочь полиции отослать некоторых мальчишек в исправительную тюрьму, — заявил Рагхья. — Их там выучат, и они будут нам хорошими помощниками. А кроме того, прежде чем затевать что-либо против Тарны, нужно посоветоваться с Миталом и… А где Раджу?

Раджу на совете не было, и никто не знал, где он.

— Ничего, — спокойно проговорил Коули. — Сам придет. Испугался полиции, наверно, и спрятался где-нибудь. Боссу скоро станет известно, где он.

— Да, я выясню это, но нужно немедленно поговорить с сетхом Миталом.

Бандиты закивали головами, потому что знали — без разрешения Митала школа не могла работать во дворе его дома. Все понимали и то, что Митал заботился не о бездомных детях, помогая организации школы, целью его было завлечь в сети Тарну.

— Вот дурак! — негодовал Рагхья. — Неужели он не понимает, что у нас с ним общее дело? Из-за какой-то бабы губить все! Наша сила — в единении! Но нужно поговорить с ним все-таки, прежде чем что-то предпринимать.

— Все должно основываться на демократии, — засмеялся Браганза.

— А если он не разрешит? — спросил Шанкар.

— Куда он денется? Я его сотру с лица земли! — разозлившись, прохрипел Рагхья.

Его владения были в опасности, поэтому он готов был на все.

Но Рагхья ошибался. В этом мире у каждого есть своя ступенька на лестнице жизни. Конечно, «босс» занимает на ней довольно высокую ступень, но «бог» стоит выше. В каждом районе Бомбея есть свой «босс», а может, и два, но в каждом районе есть и свой «бог» — «босс боссов». Например, Митал был «богом» района Калаба. «Бог» обычно живет в каком-нибудь огромном, многоэтажном доме и не показывается людям. Он не вмешивается в уличные драки, не занимается уличными интригами, но всегда в курсе всех событий. Без ведома Митала в Калаба ни один листок не шелохнется. А если это случится, он немедленно узнает обо всем.

Встреча Митала и Рагхьи была очень теплой. Митал внимательно выслушал жалобы и просьбы Рагхьи, посочувствовал ему, пообещал помочь. Но его возмутило, что Рагхья осмелился угрожать, что если он, Митал, не поможет прикрыть школу, то Рагхья перестанет помогать ему. Однако Митал умел скрывать свои чувства, поэтому улыбнулся, подошел к Рагхье и дружелюбно похлопал его по плечу.

— Ты ведь свой человек, Рагхья. Не беспокойся, все будет в порядке, только нужно выждать некоторое время, пусть пройдет пятнадцатое августа.

Рагхья поблагодарил сетха и покинул его дом в самом благодушном настроении. Он изложил весь разговор с Миталом своей шайке.

— Значит, Митал с нами заодно! — обрадовался Браганза. — В этом благородном деле нам важно иметь союзников среди хороших людей — это первое условие демократии.

Браганза окончил десять классов и любил вставлять, где надо и где не надо, высокопарные фразы. Товарищи не обижались на это, потому что он был верный друг.

После ухода Рагхьи Митал сидел некоторое время задумавшись, потом позвонил куда-то.

— Чаман вышел из больницы? А-ха! Через неделю? Пошлите его ко мне, как только он вернется.

Он повесил трубку и вновь погрузился в раздумье.

Тарна не могла уснуть всю ночь. Ее мучили тяжкие думы. Бедная и одинокая девушка, что сможет она сделать одна? Раджу так и не вернулся. Сколько она пережила за этот день! Иногда ей становилось страшно, иногда сердце переполняли горькая обида и ненависть. «Если бы Раджу любил меня по-настоящему, разве мог бы он поднять руку на меня и громить школу?» Простой, наивный горец, которого она так любила, погиб. Это был уже не прежний Раджу, горячо любимый ею, которому она обещала стать женой. Разве может она связать свою судьбу с животным, с бандитом, который забыл, зачем он приехал в Бомбей, и не понимает, по какому пути пошел.

Печаль сменилась гневом и ненавистью, и она заплакала. Кусум, услышав ее всхлипывания, подсела к ней.

— Ну чего ты волнуешься? Он придет, придет! Куда он денется?

— Нет, — с негодованием в голосе ответила Тарна, — я не хочу его видеть. Он стал бандитом!

Кусум замолкла, улеглась и вскоре уснула. Тарна не спала всю ночь, ворочалась с боку на бок, вздыхала, плакала.

Раджу не пришел ни на второй день, ни на третий.

Уже десять дней, как он исчез. Несмотря на гнев и обиду, сердце Тарны порой сжималось от боли при мысли о нем. Ей хотелось, чтобы он пришел и попросил прощения, склонив голову к ее ногам. Она подняла бы его, прижала к своей груди и простила. Как прекрасен этот мир, но без Раджу он пуст.

Сердце, начавшее было оттаивать, снова ожесточалось. Раджу все не возвращался. Работа поглотила Тарну целиком, и ей казалось, что в сердце ее никогда не цвели розы.

За несколько дней до праздника Тарна, только что вернувшись с работы, готовилась идти в школу, как вдруг послышались шум и выкрики:

— Убит!.. Убит!.. Кровь!..

Несколько парней в сопровождении полицейских несли окровавленное тело Рагхьи. За ними бежала толпа уличных ребятишек. Все застыли на месте. Женщины испуганно отворачивались, малыши прятали лица на груди матерей, мужчины провожали процессию глазами. На теле Рагхьи были видны глубокие ножевые раны, глаза его были открыты, руки безжизненно повисли.

Люди, бледные, с испуганными глазами, столпившись небольшими группками, переговаривались шепотом:

— Что же теперь будет?

— Что будет?

Часов в одиннадцать, когда все начали устраиваться на ночлег, появился победоносно ухмыляющийся Чаман с кружкой в руке. Его сопровождало несколько дюжих молодцов из его шайки. Он отвоевал не только свои две улицы, но захватил и принадлежавшие Рагхье. Говорили, что это он со своей шайкой убил Рагхью, а теперь пришел собрать дань.

Чаман шел медленно, стараясь казаться величавым. На лице его видны были следы ножевых ран — доказательство его доблести. Люди, опустив головы, бросали в кружку пайсы.

Лакшман бросил монетку за всех членов своей семьи и Тарну. Чаман прошел мимо, внимательно оглядев Тарну и Кусум. На углу стоял сумасшедший. Он отдал честь при приближении Чамана, помахал шляпой в воздухе и громко крикнул по-английски:

— The king is dead! Long live the king!

Чаман, улыбнувшись, продолжал свой путь.

Раджу так и не вернулся на свой тротуар. Не видно было его и с бандитами, не было и в районе Калаба. Куда он пропал? Земля его поглотила или небо? Никто не знал о нем ничего. Гангадхар предпринял в тайне от Тарны несколько попыток разыскать его, но ничего не удалось узнать. Тарна не только не просила Гангадхара об этом, а, наоборот, делала вид, что слышать не хочет о Раджу, но, глядя на ее печальное лицо, он понимал все. Она старалась загрузить себя работой в школе так, чтобы у нее не оставалось ни минуты свободной. Вечерами, перед сном, она чувствовала себя очень одинокой, вспоминала, как раньше ждала Раджу, готовила ему пищу, кормила его. Какое это было счастье! А ночью… Хотя он спал в нескольких шагах от нее, Тарна, проснувшись вдруг среди ночи, заглядывала ему в сонное лицо и радостно улыбалась. Когда Раджу был рядом, все было так просто и хорошо. Время отсчитывало минуты, воздух был полон песен и нежных мелодий.

Хорошо, если у тебя есть свой дом, мягкая постель, но взгляд, полный любви, может сделать мягкими даже камни тротуара. Бог знает, что это было, но когда они сидели вдвоем, прислонившись к стене, и тихонько разговаривали о том о сем, когда она клала руку ему на плечо, а Раджу обнимал ее за талию, дома в безмолвии ночи превращались в сказочные замки, на тротуаре распускались бутоны, а электрические провода превращались в певучие струны. И земля, и небо тогда наполнялись чудесной мелодией.

Теперь Тарна не слышала этой мелодии, на тротуаре не распускались бутоны, не чувствовала она и тонкого аромата невидимых цветов. Теперь куда ни взглянешь, стоят дома, электрические провода уже не кажутся струнами, сердце опустошено и полно горечи, тело ломит от страшной усталости. Раньше достаточно было Раджу дотронуться до нее, как она забывала и усталость, и боль. А теперь?

Она все время испытывала необходимость видеть Раджу. Но не Раджу-бандита, а того простого деревенского парня, которого она встретила в первый раз. Она никогда не смогла бы любить злого и жестокого грабителя.

Тарну переполняли противоречивые чувства.

«Раджу, приди, я одинока, совсем одинока!.. Нет, не смей подходить ко мне! Я не хочу с тобой разговаривать! Ты совсем не Раджу… Где ты, Раджу, чистый, словно горный ручей? Я тебя люблю, люблю!.. Нет, ненавижу… Где ты, Раджу, где скрываешься? Почему не придешь ко мне?..

Не приходи! Не смей приходить! Я не хочу видеть тебя. Ты мне ненавистен… О, Раджу, приди же скорее…» — шептала она.

Вечерами Тарна выходила на шумные, многолюдные улицы и отдавалась их течению, как лодчонка, потерявшая управление. Она забывалась в эти мгновения. Куда она идет, кого ищет? Все отодвигалось куда-то далеко, и только боль не отпускала стонущего сердца. Любить легко, но переносить тяготы любви — дело трудное.

Она шла то по многолюдным, то по пустынным улицам, доходила до набережной, пересекала шумные базары и проспекты, лавируя между машинами. Глаза ее останавливались на каких-то предметах, не замечая их, мысли были далеко. Вот уже рассеялась толпа, стало темнее, постепенно пустели базары, площади, улицы, переулки; низко склонили свои гордые головы и заплакали нарциссы, море стонало от боли, и волны его глубоко вздыхали.

Вдруг Тарна вздрогнула и остановилась. Голос!.. Это его голос!..

Он звал ее, как шум горного ручейка в глухом лесу, как горное эхо. Он, словно обняв ее, протянул ниточку к ее сердцу и повел за собой… Она покорно пошла — и очутилась перед Раджу.

Он стоял, прислонившись спиной к дереву, и слушал печальную мелодию, доносившуюся из открытого окна. Глаза его были полны слез, над головой алели цветы сахарного тростника. У окна стояла какая-то девушка. В ореоле черных пышных волос ее лицо было бледно и печально. Глубоко задумавшись о чем-то, она теребила локон, а может, вся отдалась музыке, чарующим звукам рояля.

— Тарна! — громко крикнул Раджу.

От этого громкого крика все мечты Тарны словно рассыпались, будто все шелковые нити ее грез оборвались от грубого прикосновения жестокой руки. Ее сердце, еще минуту назад так томившееся в разлуке с любимым, сжалось в комок и закрылось.

— Посмей только дотронуться до меня! — грозно сдвинув брови, сказала Тарна.

Раджу испуганно отпрянул. Его руки, так желавшие обнять ее, бессильно опустились.

— И не стыдно? — продолжала она. — Кем ты стал?!

Раджу ничего не ответил. Он умоляюще взглянул на нее, но, увидев красное от негодования лицо и ненавидящий взгляд, опустил голову и стоял так перед девушкой, словно грешник, кающийся в своих грехах.

— Чем так жить, лучше отравиться! — произнесла Тарна.

По лицу Раджу пробежала тень. Помедлив еще мгновение, он резко повернулся и побежал.

Теперь, когда он убежал, сердце у Тарны опустилось. Она сама не понимала, как все произошло. Ведь иногда бывает так: уста говорят одно, а сердце — другое.

— Раджу! Раджу! Куда ты? — крикнула она ему вслед. — Послушай, Раджу!

Но он уже исчез и не слышал ее зова. Она прислонилась к дереву. Звуки рояля уже не доносились из комнаты. Молодой мужчина подошел к окну, обнял девушку и поцеловал ее в глаза.

Эта картина еще больше растравила сердце Тарны. «Где ты, Раджу? Мой Дикарь, куда ты ушел? Вернись! Приласкай меня. Я ничего не скажу тебе, а, склонившись к ногам, испрошу у тебя прощения. Раджу! Мой мучитель, ты совсем не понимаешь женщин. В своем возлюбленном они видят бога! И как женщина может перенести такие перемены в своем божестве! Раджу! Дикарь! Мой глупый Дикарь, неужели ты никогда не поймешь меня?»

Ветерок доносил аромат цветов, а в окне мужчина все еще целовал девушку с пышными волосами.

Этой ночью Тарне и Кусум долго не спалось. День был облачный, а к вечеру спустился густой туман, воздух стал влажным и тяжелым. По улице разносился запах прогорклого масла, подгоревших лепешек, жареных орешков и залежалых пури. Свет из окон бросал на тротуар какие-то грязно-желтые блики. В полутьме виднелись лишь кучи лохмотьев. У людей было такое чувство, словно они заперты в огромную мышеловку. Тарна с трудом переводила дыхание, сейчас ей особенно хотелось оказаться в своей деревне и глубоко вдохнуть свежий воздух. И, конечно, Раджу должен быть с ней. А она сама оттолкнула его, и теперь все кончено. Тарне хотелось рассказать обо всем Кусум, она должна понять ее. Но что в том толку? Все можно пережить, любые беды и невзгоды можно разделить с другом, но печаль сердца ни с кем не поделишь. Тоска по любимому не исчезнет до самой смерти, даже время ее не излечит.

Тарна ничего не говорила Кусум о Раджу, но та и сама все понимала. За последнее время Кусум очень переменилась. Раньше, когда речь заходила о школе, она отворачивалась от Тарны и в душе, наверно, сердилась на нее. Во всяком случае, выражение лица ее как бы говорило: «Какое право имеет эта деревенщина похваляться на нашем грязном тротуаре своим благородством и смелостью?» Кусум казалось, что Тарна зазнаётся, но теперь, когда она слышала по ночам сдерживаемые рыдания, ей становилось жаль подругу. Она прижимала голову Тарны к груди, целовала в мокрые щеки и плакала сама.

Смерть Рагхьи не вызвала у Кусум ни печали, ни радости. Она замкнулась в себе, почти ни с кем не разговаривала, о чем-то напряженно размышляя. И вдруг однажды Тарна увидела ее в школе. Кусум помогала детям разложить книги и тетради, поправляла на малышах рубашки, поила их водой, а когда начался урок, села позади и принялась читать и писать вместе со всеми.

Тарна была несказанно рада. В один из вечеров Кусум поведала ей, что когда-то она любила Чарну. Он работал грузчиком на пристани и жил на тротуаре недалеко от них. Но Чарна отверг любовь Кусум. Он знал, что она ходит к Рагхье. С тех пор Кусум возненавидела всех мужчин.

— Почему Чарна сам боится Рагхью, платит ему деньги за каждую ночь, кланяется ему? Почему мужчины ставят себя выше женщин? Женщины продают свое тело, а мужчины — свое достоинство. Если Чарна был так храбр, почему же он не защитил меня от Рагхьи? Скажи мне, Тарна?

— Никто не может никого спасти! Нужно самой защищать себя, иначе погибнешь. Честь у мужчин совсем не такая, как у женщин. Женщина — мать, поэтому она должна защищать не одну честь, а три, — ответила ей Тарна.

— Три? Это какие же?

— Моя бабушка говорила, что у каждой женщины есть три чести: ее собственная, честь ее мужа и честь ребенка. А мужчина что? Где ему вздумается, там и продает свою единственную честь.

Обе засмеялись. Вдруг они почувствовали, что перед ними кто-то стоит. Это был Чаман.

— Пойдем со мной, Кусум, — поманил он девушку пальцем.

Кусум побледнела, но продолжала сидеть, не двигаясь.

— Вставай! — прорычал Чаман.

Он крикнул так громко, что люди вокруг должны были проснуться, но никто не шелохнулся. Даже отец и мать Кусум, лежавшие совсем рядом с нею, делали вид, что крепко спят.

Кусум растерянно оглянулась по сторонам, хотя знала, что никто не вступится за нее. Ее испуганный взгляд остановился на Тарне, но и та сидела неподвижно, словно окаменев, и лишь переводила взгляд с Кусум на Чамана.

Кусум встала. Тарна пристально посмотрела на нее, но ничего не сказала. Чаман удовлетворенно заулыбался.

— Следуй за мной!

Сделав несколько шагов, он оглянулся. Кусум стояла на своем прежнем месте у столба. Чаман стремительно подошел к девушке и уже замахнулся, чтобы ударить ее, как в воздухе сверкнул нож.

— Попробуй дотронуться до меня! Я тут же перережу себе горло, — предупредила его Кусум.

Чаман грозно уставился на девушку, но в лице ее не было и тени испуга. В ее горящих глазах и решительном тоне было столько непреклонности, что рука его невольно опустилась. Еще несколько мгновений он внимательно смотрел на девушку, все еще державшую нож у своей шеи, потом опустил глаза, ехидно улыбнулся, пробормотал что-то и быстро зашагал прочь.

Теперь Кусум вся дрожала как в лихорадке, нож выпал из ее руки, и она разрыдалась. Тарна обняла ее.

— Ты молодец! Вот видишь! Если женщина решится защищать свою честь, то никакие силы в мире не способны побороть ее.

— Если бы он только дотронулся до меня, — срывающимся от слез и ненависти голосом говорила Кусум, — я перерезала бы себе горло, ничуть не задумываясь. Честное слово!

— Молодец! Ты очень храбрая, Кусум. Теперь этот негодяй никогда не будет приставать к тебе. А откуда у тебя нож?

— Это нож твоего Раджу. Я нашла его в школе, — сквозь слезы улыбнулась Кусум. — Ты никогда не вспоминаешь Раджу, Тарна? Так быстро забыла его? — шутливо, но с укором спросила она. — Я вот ругаю Чарну, но забыть не могу. Как же ты могла так быстро забыть?

— Ничего я не забыла. Это он забыл все, Кусум, — печально проговорила в ответ Тарна.

Это произошло незадолго до праздника в честь Дня независимости. Пятнадцатое августа праздновали не только жители домов, но и бездомные. Правда, они радовались не тому, что после получения Индией независимости бедным стало легче жить, этого не случилось. Они радовались тому, что избавились от рабства. Каков бы ни был человек, даже если он бездомный, кроме плоти, у него есть и душа. И так же, как плоть требует избавления от голода, душа жаждет освобождения от рабства. Человек не может жить одним хлебом, как не может жить только свободой. Хлеб и свобода должны быть вместе. Хлеб, взращенный свободой, и свобода, под сенью которой улыбаются колосья пшеницы.

Жители тротуара привыкли вставать спозаранку, но сегодня и люди в домах проснулись рано. Здания украшены флагами, плакатами; от дома к дому, пересекая улицу, тянутся разноцветные гирлянды бумажных флажков. Трехцветные национальные флажки украшают почти все стены. Дхарм Раджа сегодня было трудно узнать. Одетый во все светлое, он держал в одной руке трехцветный флажок, привязанный к палке вместо черного, который он только что бросил в огонь, в другой — бумажный рупор. Время от времени прикладывая рупор к губам, он созывал ребятишек окрестных улиц. Толпа детей быстро росла. У каждого в руке был либо бумажный рупор, либо трехцветный флажок. Дети сегодня тоже все были одеты в белые чистые платья. Раньше чисты и светлы были лишь их сердца, но накануне Тарна объявила, что они пойдут к набережной принять участие в торжествах, и сама выстирала рубашки многим детям. Теперь они шли длинной цепочкой за Дхарм Раджем, подняв веселый шум.

День был солнечный, ясный. От прибрежного песка исходил запах моря, в порту стояли десятки красивых судов из разных стран мира, сновали моторные катера, экскурсионные лодки, полные гомонящих ребятишек, разодетых женщин и пыжившихся от гордости, как петухи, мужчин. Молодые парни провожали глазами нарядных девушек с шарфами, накинутыми на плечи, настраивали свои портативные приемники. Услышав звуки радио, женщины, как куры, вытягивали шеи и начинали оглядываться по сторонам.

Под музыку оркестров — военного и полицейского — промаршировали солдаты, потом выступил с речью какой-то крупный чиновник. Толстый и довольный, он был как бы живым воплощением всех благ, приобретенных освобожденной родиной.

Повсюду продавали прохладный сок кокосового ореха, воздушные шары, всевозможные сладости. Особенно много было влюбленных и карманников. В этот день все были счастливы, но только на один день.

После парада Тарна организовала праздник в школе, куда были приглашены и родители. Дети пели песни, разыгрывали сценки, показывали фокусы. Было очень весело. Впервые бездомные, забитые люди взглянули на своих детей другими глазами, в которых затеплились огни надежды на лучшее будущее.

К вечеру Тарна и Кусум вышли полюбоваться праздничным городом. Они оделись в одинаковые сари, украсили волосы одними и теми же цветами и, взявшись за руки, весело болтая о чем-то, пошли по улице. Мать Кусум, глядя им вслед, сказала мужу:

— Совсем как сестры.

Лакшман в ответ сплюнул и отвернулся. Он не одобрял дружбы дочери с Тарной, считая, что Тарна портит Кусум, разлагает ее. Разве может девушка, такая, как его дочь, уподобляться господам, живущим в домах? Не зря говорят: по одежке протягивай ножки.

Он со злостью швырнул свою черную прокуренную трубку в угол. После того случая, когда Кусум отказалась подчиниться воле Чамана, он лишил Лакшмана права заниматься торговлей спиртными напитками.

— Видела ты где-нибудь, чтобы дочь умышленно лишала отца заработка? Нет? Так посмотри! Это твоя Кусум! И это моя дочь! — громко, с отчаянием выкрикнул Лакшман.

— И тебе не стыдно, старый дурак, ругать дочь в день праздника? — остановила его жена. — Уходи с моих глаз, не то последние волосы повытаскаю!

Лакшман, опустив голову, пошел прочь. Жена кричала ему вслед:

— Другой работы не можешь найти, кроме как продавать всякое зелье? Почему бы тебе не мыть посуду, как я? Поганец, сидит на моей шее, ест мой хлеб!

Мать Кусум оглянулась по сторонам в поисках камня, чтобы запустить им в мужа, и, ничего не найдя, кинулась за ним, готовая вцепиться в него.

Лакшман, зажав уши пальцами, скрылся за углом.

Мыс Нариман выдается далеко в воды океана. Стоя на самом берегу, Тарна и Кусум любовались закатом солнца. На их глазах его круглое красное лицо постепенно скрывалось в волнах, и Тарна чуть не крикнула: «Скорее помогите солнцу! Оно тонет!»

Но вот волны окрасились его кровью, потом кровавое зарево перекинулось к западу на облака, а волны запели свою печальную песнь. Тарна уже забыла о солнце, ее охватила глубокая тоска. Она глядела вдаль, в безбрежные воды океана, поглотившие солнце, и ей виделись там ее дом, деревня, горы. В золотистой долине среди гор ей виделся сверкающий, как брильянт, домик, который звал ее к себе. Мать стояла в дверях и со слезами на глазах ждала ее возвращения, а маленький братишка, протянув ручонки, звонко кричал своим детским голоском: «Вернись, вернись, Тарна! Сестричка моя! Куда ты ушла от нас?»

Тарна испуганно прижала руки к груди. «Зачем думать о том, что не сбудется! Почему я всегда вспоминаю деревню, когда вижу открытое небо? Почему в лучах заходящего солнца мне мерещится мой дом? Почему мое сердце хочет бежать неизвестно куда вместе с волнами океана? Почему?»

Тарна взглянула на Кусум. Та, словно завороженная, смотрела на бушующие волны. Глаза ее были полны слез.

— Ты тоже что-нибудь видишь там? — спросила Тарна, жестом указав вдаль.

Кусум вытерла слезы и попыталась улыбнуться еще влажными глазами.

— Да. Я вижу там семицветный тротуар.

— И маленький домик?

— Да.

— А в дверях стоит твой жених Чарна?

Кусум удивленно и смущенно вскрикнула и спрятала лицо на плече Тарны.

— Откуда ты знаешь?

— А я разве не женщина? — ответила вопросом на вопрос Тарна. — У всех женщин мечты одинаковы. Когда-то мне тоже чудилось это, но тогда… — Голос ее задрожал.

По улицам медленно ехали до блеска вымытые, украшенные гирляндами цветов и флажками машины. Тарна и Кусум направились в сторону Черч Гейт, где были фешенебельные отели, роскошные магазины. В высоких застекленных витринах стояли пластмассовые манекены, разодетые в красивые дорогие наряды. Торговцы держали в руках серебряные подносы с завернутым в золотую и серебряную бумажку паном. Продавщицы цветов с щедро подведенными каджалом глазами бойко расхваливали свой товар, размахивая ароматными красивыми цветочными гирляндами. Лестью и лукавством они заставляли мужей покупать своим женам вместо одной гирлянды по две и больше.

Тарна и Кусум дошли до магазина Митала и остановились. У прекрасного семиэтажного здания, где размещался магазин, собралась толпа. Все стояли, задрав головы, и что-то разглядывали наверху. Над зданием возвышалась наподобие минарета башня с куполом, к вершине которого тянулась целая сеть электрических проводов.

— Вы посмотрите! Взгляните только! — слышались выкрики в толпе.

Тарна и Кусум тоже начали всматриваться и заметили, как кто-то взбирался по куполу наверх. Он казался куклой на такой большой высоте.

— Кто это? Что он делает? — раздавались вопросы в толпе.

— Жить ему надоело! — произнес рядом с Тарной знакомый голос. — И на что ни пойдут эти бедняки ради денег! — Тарна оглянулась и увидела Митала. — Там в проводах запуталась ворона и произошло короткое замыкание. Из-за этого не горит иллюминация на всех этих домах. — Он взмахом руки указал на ряд соседних домов. — Вот он и рискует жизнью, чтобы исправить повреждение.

— Это монтер? — спросила Тарна.

— О, это ты, Тарна! — произнес он обрадованно. — Нет, там не монтер, а какой-то невежественный чурбан! Ему пришлось полчаса втолковывать, как нужно удалить неисправность. Но он так рвался наверх, что готов был лезть туда, даже не научившись этому как следует, и все твердил: «Дадите мне денег на проезд в деревню и покупку двух быков?»

— Двух быков? — Сердце Тарны остановилось. Она не могла больше ничего произнести, не могла смотреть наверх. В глазах ее потемнело.

Кусум взяла ее за плечи и встряхнула:

— Тарна, это Раджу, Раджу! — прошептала она.

— Сейчас упадет! Свалится! — раздавались крики в толпе.

И действительно, нога верхолаза соскользнула с выступа, и он пытался найти ей опору.

— Дурень, на верную смерть ведь идет! — снова заговорил Митал. — А все жадность! Монтеры отказались, а этот глупец полез. Говорит, умру так умру. А если останусь жив — получу деньги на двух быков. Он и сам чем-то напоминает быка. Ха-ха-ха! — засмеялся он громко.

Ноги Раджу несколько раз скользили, и он был на волосок от смерти. Внизу его ждали каменные плиты тротуара. Наконец, как цирковому акробату, ему удалось закинуть ногу за цепь, опоясывающую купол, и взобраться на узкий балкончик. Но до вершины купола было еще далеко.

— Раджу! Не лезь выше! — громко крикнула ему Тарна.

Люди удивленно оглядывались на нее. Митал тоже был удивлен.

— Ты знаешь его, Тарна? А я думал, что ты не знаешь и знать не хочешь ни одного мужчины в Бомбее.

— Раджу! Раджу! — громко кричала она, не обращая ни на кого внимания. Но он, конечно, не слышал — расстояние между ними было слишком велико.

— Как можно добраться до купола? — спросила она Митала.

— Не дури! — он крепко схватил ее за руку. — До седьмого этажа можно подняться в лифте, а дальше нужно взбираться, рискуя жизнью. Опоры в башне очень ненадежны. Мерзавец подрядчик надул меня. Вчера один монтер сорвался и убился.

— И вы после этого послали его туда? — возмущенно набросилась Тарна на Митала.

— Что делать? Ты же знаешь, сегодня пятнадцатое августа. Тысячи людей специально придут посмотреть иллюминацию на моем доме, а она не будет гореть?

— Значит, пусть кто-то лишится жизни, лишь бы на вашем доме горели огни?

— Я не заставлял его, — возразил ей Митал. — Он назвал цену, за которую согласен полезть наверх. Я должен был, по-твоему, огорчить тысячи людей, желающих любоваться красивыми огнями?

Тарна вырвала руку и побежала к зданию.

— Тарна! Тарна! Куда ты? — кричали ей вслед Митал и Кусум, пытаясь остановить ее. Но Тарна уже вскочила в лифт и поднималась наверх. Она очутилась на открытой площадке, по одну сторону которой располагался деревянный шкаф с множеством рубильников, пробок и проводов. Над площадкой свисала веревка. Тарна взглянула наверх. По этой веревке Раджу, видимо, добрался до купола. Теперь он тихонько поднимался к его вершине.

— Раджу! Раджу! Не лезь выше!

Раджу вздрогнул, потерял равновесие и чуть не упал. Он увидел Тарну.

— Умоляю тебя, Раджу! Не лезь выше! Не губи себя!

Раджу улыбнулся.

— Скажи, что простила меня.

— Да, да, простила! — плача, кричала она.

— Скажи, что больше никогда не будешь сердиться на меня.

— Никогда не буду сердиться!

— Скажи, что любишь меня.

— Я… я… тебя… Как я могу сказать такое, Раджу? — смутилась Тарна.

— Ну не говори. Я полезу выше. — И он протянул руку.

— Нет, нет! — испуганно вскрикнула Тарна. — Я скажу! Я тебя… я тебя… люблю. — И она закрыла лицо руками.

— Теперь-то я обязательно влезу! Ты же любишь меня!

— Нет, не нужно. Мне не нужны быки, мне нужен ты, Раджу. Ты — все для меня! Бессовестный, заставляешь меня говорить такие вещи!

— Я должен выиграть! Никакие силы в мире не остановят меня!

— Запряги меня вместо быков, но, ради бога, не рискуй жизнью! Вчера кто-то сорвался и упал.

В это время отвалился выступ, на котором стоял Раджу. Тарна вскрикнула, но Раджу всем телом подался вперед и влез на купол. Когда Тарна открыла глаза, он уже не висел в воздухе, а стоял на площадке купола.

Внизу зашумели. Раджу переждал некоторое время, унимая дрожь в руках, потом с помощью палки освободил от проводов мертвую ворону. Перья ее полетели вниз, кружась в воздухе. Раджу соединил провода, как его научили, и начал спускаться. Осторожно нащупывая ногой опору, он спускался все ниже, порой скользя, и наконец, ухватившись за веревку, повис над площадкой.

Тарна обхватила руками его ноги, Раджу отпустил веревку, и девушка втянула его на площадку. Долго они стояли, прижавшись друг к другу, закрыв глаза. Лицо Тарны было бледно, волосы растрепались. Сердца их бились в такт. Струны любви вновь были настроены на один лад. Снизу доносились все более громкие крики. Раджу открыл глаза.

— Давай нажмем этот рычаг!

— Какой?

— Самый верхний.

Он одной рукой обнял Тарну, а другой нажал рычаг.

— Смотри, смотри, Тарна! Загорелось! — радостно засмеялся он.

Они выглянули с балкона. Весь купол был в огнях, и не только купол — разноцветными огнями сияли все дома, раньше погруженные в темноту.

В глазах Тарны плясали радостные огоньки, лицо ее светилось, словно Млечный Путь. Она улыбнулась Раджу и предложила:

— Пойдем вниз!

Когда они вышли из лифта, сотни людей окружили Раджу и, подняв его на руки, начали качать. Он стал героем дня, потому что дал людям радость, рискуя собой. Жизнь так беспросветна, что порой людям хочется вдосталь полюбоваться на огни.

Когда Раджу опустили на землю, он очутился носом к носу с Махадевом.

— Махадев! — радостно вскрикнул он, и они крепко обнялись. — Тарна, посмотри, это же Махадев!

Тарна тоже была рада этой встрече.

— А где Бахтияр? — спросила она.

— А кто рядом с тобой скалит зубы? — ответил Махадев.

Раджу и Тарна бросились обнимать и Бахтияра.

— Как вы очутились в Бомбее?

— Везем груз в Индор, и Махадев предложил заехать на праздник в Бомбей.

— Куда вы теперь едете? — спросил Раджу.

— Отсюда в Индор, из Индора в Дели, из Дели в Амритсар.

— Из Амритсара в Патханкот, а оттуда — куда вы пожелаете, — закончил за Махадева Бахтияр.

— Ну, поедем? — весело глядя на Раджу и Тарну, спросил их Махадев.

Они переглянулись, глаза их радостно заблестели.

— Где ваша машина? — дрожащим голосом спросила Тарна.

— Вон у того здания.

Раджу взял Тарну за руку:

— Решай! Если не боишься нарушить волю отца и общины, то поехали. Быков я смогу купить. — И он помахал пачкой денег, полученных от Митала.

— Поехали! — сказала Тарна.

Но, пройдя несколько шагов, остановилась, оглянулась на Кусум и, вырвав руку у Раджу, бросилась к подруге.

— Что же будет с моей школой! — обнимая Кусум, спросила она сквозь слезы. Кусум расцеловала ее в обе щеки.

— Я буду учить детей вместе с дядюшкой Гангадхаром. Поезжай к себе в деревню, ты нужна там. А я постараюсь продолжить твое дело здесь. Иди же! Только обязательно пиши.

Попрощавшись с Кусум, Тарна побежала к машине, но ей преградил путь Митал.

— Не уезжай, Тарна! Я запишу на твое имя этот дом.

— А что еще? — Покрасневшие от негодования глаза ее метали молнии.

— Текстильную фабрику.

— Еще?

— Что же еще? Скажи, чего ты хочешь. Ну, скажи! Я готов все сделать, чтобы ты была моей.

Тарне стало жаль его.

— Господин Митал! Вы как были ослом, так им и остались. Ничему не научились! И сегодняшний случай ничему вас не научил.

— Раджу очень смелый, но и он совершал свой подвиг ради денег.

— Храбрости нет цены. У нас в деревне по крайней мере нет. У вас все есть — дома, заводы, банки, магазины, но без света все это ничего не стоит. А свет могут принести лишь две трудовые рабочие руки!

Тарна забралась в кузов. Митал кричал ей вслед:

— Не уезжай! Назови свою цену! Я ни перед чем не постою! Назови свою цену!

Махадев включил мотор.

— Моя цена, сетх, — пара быков и рабочие руки! — смеясь, ответила девушка.

Машина тронулась. Митал бежал за ней, пока она не скрылась за поворотом.

Тарна и Раджу сидели в машине, загруженной доверху, словно на вершине горы, и глядели друг на друга сияющими от счастья глазами. Над их головами было безмолвное небо и облака, плывущие, словно стаи белых лебедей. Зеленые ветви деревьев, отягощенные плодами, сверкали как изумруд.

Они ехали домой. Вместе с ними бежала и дорога. Мимо долин и горных вершин, бескрайних полей и высокогорных пастбищ, словно шелковая лента, переливающаяся от радости всеми цветами радуги, она бежала назад. Раджу играл на свирели. Далеко вокруг разносилась песня Бахтияра:

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.