Глава 1

Когда я впервые в жизни увидал Терри Леннокса, он был пьян и сидел в роллс — ройсе модели «Серебряный призрак» возле ресторана «Танцзал». Служитель гаража только что отогнал машину и придерживал дверцу открытой, потому что левая нога Терри Леннокса болталась снаружи, словно он забыл о ее существовании. Лицо у него было моложавое, но волосы — белые, как бумага.

Судя по глазам, он накачался под завязку, но в остальном это был обыкновенный симпатичный молодой человек в смокинге, который явно потратил слишком много денег в заведении, предназначенном исключительно для этой цели.

Рядом с ним сидела молодая женщина. Ее волосы отливали восхитительным темно — рыжим цветом, на губах блуждала смутная улыбка, а на плечи была накинута голубая норка, в сочетании с которой роллс-ройс казался почти обычным автомобилем. Правда, только почти. Такое даже норке не под силу.

Служитель выглядел как нормальный полубандит, на белой форменной куртке было вышито красным название ресторана. Он уже явно томился.

— Слушайте, мистер, — сказал он раздражительно, — вам не очень трудно убрать ногу, тогда и дверцу закроем, а? Или, может, открыть, чтобы падать было полегче?

Женщина наградила его таким взглядом, который мог пронзить насквозь и выйти из спины еще дюйма на четыре. Он и ухом не повел. Когда имеешь дело с посетителями «Танцзала», быстро теряешь иллюзии насчет того, как влияют на характер людей деньги, выигранные в гольф.

На стоянку вплыла открытая иностранная машина низкой посадки. Из нее вышел человек и прикурил от автомобильной зажигалки длинную сигарету. Одет он был в клетчатую рубашку, желтые штаны и сапоги для верховой езды. Кадя своим благовонным дымом, он проследовал мимо, даже не повернув головы к роллс-ройсу. Наверное, считал, что такое уже давно не в моде. Поднявшись на террасу ресторана, он задержался и вставил в глаз монокль.

— У меня есть замечательное предложение, дорогой, — сказала женщина обольстительным голосом. — Поедем к тебе на такси, а там пересядем в твою машину. Такой дивный вечер, прокатимся до побережья в Монтесито. У моих знакомых там сегодня танцы возле бассейна.

Седой парень вежливо ответил:

— Мне страшно жаль, но машины у меня больше нет. Был вынужден ее продать. — По его голосу и манере говорить можно было подумать, что он не пил ничего крепче апельсинового сока.

— Ты ее продал, дорогой? То есть как? — Она всего чуть — чуть отодвинулась от него, но вопрос звучал так, словно она уже оказалась на другом конце света.

— Пришлось, — сказал он. — Надо было чем-то питаться.

— Ах, так. — Теперь ее уже покрывала ледяная корка. Когда насчет доходов седоволосого все стало ясно, служитель приободрился.

— Слушай-ка, ты, — заявил он, — мне другую машину отгонять надо. До новых встреч.

Он распахнул дверцу. Пьяный немедленно соскользнул с сиденья и шлепнулся задом об асфальт. Тут пришла моя очередь выйти на сцену. Вообще — то связываться с пьяными никогда не стоит. Даже если он тебя знает и любит, он всегда может сорваться с цепи и заехать тебе по зубам. Я взял его под мышки и поставил на ноги.

— Огромное спасибо, — вежливо произнес он. Женщина скользнула за руль.

— Становится вылитый англичанин, когда налакается, — сказала она голосом из нержавеющей стали. — Спасибо, что помогли.

— Сейчас посажу его на заднее сиденье, — сказал я.

— Мне ужасно жаль, но я уже опаздываю. — Она включила сцепление, и роллс-ройс плавно тронулся с места. — Он просто бродячий пес, — добавила она с ледяной улыбкой. — Может, найдете, куда его пристроить. Он вообще — то почти? бездомный.

Роллс не спеша выехал на Сансет-бульвар, свернул направо и исчез. Я все еще смотрел ему вслед, когда вернулся служитель. И я по — прежнему держал пьяного, который уже спал крепким сном.

— Что ж, можно и так, — сказал я белой куртке.

— Это точно, — цинично откликнулся служитель. — Чего же такое добро на алкоголика тратить — фигурку и все прочее?

— Знаете его?

— Слышал, как эта дамочка называла его Терри. Больше ни черта не знаю, хоть обыщите. Правда, я здесь всего две недели.

— Не приведете мою машину? — Я отдал ему квитанцию.

Когда он подкатил в моем «олдсмобиле», мне уже казалось, что я держу на руках мешок со свинцом. Белая куртка помогла мне запихнуть клиента на переднее сиденье. Тот открыл один глаз, поблагодарил нас и снова погрузился в сон.

— Никогда не встречал таких вежливых пьяниц, — сказал я белой куртке.

— Всякого бывают вида, размера и воспитания, — отвечал он. — И все как один подонки. А этому вроде бы операцию делали на морде.

— Вроде бы так. — Я дал ему доллар, он поблагодарил. Насчет пластической операции он был прав. Правая сторона лица у моего нового друга словно застыла, а побелевшая кожа была исполосована тоненькими шрамами. Операция, и нешуточная.

— Что с ним делать-то будете?

— Отвезу к себе, заставлю протрезвиться, чтобы вспомнил, где живет.

— Ну и фраер! — Белая куртка ухмыльнулась мне в лицо. — Лично я бы скинул его в канаву и поехал бы к себе. От этих алкашей одно беспокойство, а толку чуть. У меня своя теория. При теперешней конкуренции надо силы беречь — самому пригодятся.

— Верная теория! Большого успеха вы с ней добились.

До него не сразу дошло, а когда он начал звереть, то моя машина была уже на ходу.

Конечно, в чем — то он оказался прав. Терри Леннокс доставил мне массу беспокойства. Но, в конце концов, у меня беспокойная профессия.

В том году я жил на авеню Юкка в районе Лаврового Ущелья. Мой домишко стоял на холме; в конце моей улицы был тупик. Вверх по склону вела длинная деревянная лестница, напротив была эвкалиптовая роща. Дом был меблирован и принадлежал женщине, которая уехала в штат Айдахо пожить со своей овдовевшей дочерью. Квартплата оказалась невысокой, потому что, во — первых, хозяйка оставила за собой право вернуться неожиданно, в любое время, а во — вторых, из — за лестницы. Хозяйка старела, и взбираться наверх становилось ей не по силам.

Я кое — как приволок пьяного наверх. Он рвался идти сам, но ноги у него были резиновые, он все время извинялся и, не договорив, засыпал на ходу. Я отпер дверь, втащил его в комнату, уложил на длинном диване, бросил сверху плед и дал ему проспаться. Час он прохрапел на славу. Затем внезапно проснулся и пожелал пройти в уборную. Вернувшись, стал всматриваться в меня с прищуром и осведомился, где он, черт побери, находится. Я объяснил. Он сказал, что его зовут Терри Леннокс, живет он на квартире в районе Вествуд, и дома его никто не ждет. Говорил ясно, язык не заплетался.

Он сообщил, что не отказался бы от черного кофе. Я принес чашку кофе, и он стал прихлебывать, аккуратно придерживая блюдце.

— Как я сюда попал? — спросил он, озираясь.

— Накачались в «Танцзале», выпали в осадок из роллс-ройса. Ваша подружка сделала вам ручкой.

— Разумеется, — подтвердил он. — Несомненно, она имела на то все основания.

— Вы англичанин?

— Жил в Англии. Но родился не там. Если вы позволите вызвать такси, я, пожалуй, двинусь.

— Такси уже ждет.

Спуск по лестнице он одолел сам. По пути в Вествуд говорил мало? только благодарил и извинялся за причиненные хлопоты. Возможно, ему так часто приходилось повторять это разным людям, что это выходило автоматически.

Квартира у него была тесная, душная и какая — то безликая. Казалось, он въехал в нее только сегодня. На журнальном столике возле жесткого зеленого дивана стояло полбутылки виски, миска с растаявшим льдом, три пустых бутылочки из — под газировки, два стакана и стеклянная пепельница, полная окурков с губной помадой и без губной помады. Ни одной фотографии на стене, абсолютно никаких личных вещей. Словно гостиничный номер, который снимают для встречи или прощания, для того чтобы выпить и поговорить или чтобы переспать. Нежилое какое — то помещение.

Он предложил мне выпить. Я сказал — нет, спасибо. И садиться не стал.

Тут он снова меня поблагодарил. Интонацией дал понять, что это не бог знает какая услуга, но и не такой уж пустяк. Его слегка трясло, и он немножко стеснялся, но вежлив был до предела. Он стоял в дверях квартиры, пока не пришел автоматический лифт, и я не уехал. Чего — чего, а воспитания ему было не занимать.

О той женщине он больше не сказал ни слова. Ни слова не сказал и о том, что у него нет работы, ни надежд на нее и что едва ли не последний его доллар был истрачен в «Танцзале» на эту светскую пташку высокого полета, которая даже не потрудилась убедиться, что его на зацапали в полицию или не обчистил, выкинув потом на пустыре, жулик — таксист.

Спускаясь в лифте, я вдруг было решил вернуться и отобрать у него виски. Но потом раздумал соваться в чужие дела, да и что толку? Когда им нужно, они всегда добудут себе выпивку.

По пути домой я покусывал нижнюю губу. Считается, что я размазня, но было что — то такое в этом парне, что меня зацепило. Уж и не знаю, что — разве что седые волосы, и шрамы на лице, и мягкий голос, и вежливость. Не более того. Я подумал, что вряд ли доведется увидеть его снова. Он был просто бродячий пес, как сказала та женщина.

 

Глава 2

Снова я увидел его вскоре после Дня Благодарения, в ноябре. В витринах на Голливудском бульваре уже начали выставлять всякий хлам к Рождеству по диким ценам, а еженедельные газеты уже принялись вопить, как ужасна будет судьба тех, кто не успеет заранее купить подарки. Да она и так и эдак будет ужасна, дело известное.

В трех кварталах от своей конторы я увидел, как посреди улицы притормозила полицейская машина, и два блюстителя закона уставились из окна в одну точку, куда — то возле витрины. В этой точке оказался Терри Леннокс? или то, что от него осталось, и в останках этих было мало привлекательного.

Он стоял, прислонившись к стене. Подпорка ему была необходима. Грязная рубашка, расстегнутая у ворота, местами торчала из — под пиджака. Он не брился дня четыре. Нос у него заострился. Он был так бледен, что длинные тонкие шрамы почти не были видны. А глаза, как две дырки в сугробе. Ребята в машине явно примерялись его зацапать, потому я быстро подошел и взял его под руку.

— А ну, пошли, — сказал я свирепо. Украдкой я ему подмигнул. — Идти можете? Или вы на бровях?

Он взглянул на меня мутными глазами и улыбнулся своей кривой улыбкой.

— Был на бровях, — выдохнул он. — А сейчас какая — то… пустота.

— Ну — ка, ножками, ножками. А то сейчас в вытрезвитель поедете.

Он поднапрягся, и я сумел подвести его сквозь кучку зевак к краю тротуара. Здесь была стоянка такси, и я распахнул дверцу.

— Его очередь, — сказал таксист, ткнув большим пальцем в сторону машины, стоящей впереди. Тут он обернулся и увидел Терри. — Если повезет, — тут же добавил он.

— Давай быстро. Мой друг болен.

— Угу, — хмыкнул таксист. — Пусть в другом месте болеет.

— Даю пятерку, — сказал я. — И попрошу улыбочку.

— Ладно уж, — отозвался он и засунул за зеркальце журнал с марсианином на обложке. Я открыл заднюю дверцу, усадил Терри Леннокса, и тут окно загородила патрульная машина. Из нее вылез седой полисмен и подошел к нам. Я обогнул такси, встретив его на полпути.

— Минутку, приятель. Что у нас тут такое? Этот джентльмен в грязном бельишке вам кто, близкий друг?

— Близкий не близкий, но друг ему сейчас не помешает. Он не пьян.

— Не пьян, значит, с финансами туго, — сказал блюститель и протянул руку. Я вложил в нее свое удостоверение. Он взглянул и вернул обратно. — Так, так, — произнес он. — Частный сыщик клиента себе нашел. — Голос у него стал резче. — О вас мы теперь кое-что узнали, мистер Марлоу. А как насчет друга?

— Его зовут Терри Леннокс. Работает в кино, — Замечательно. — Он просунулся в такси и воззрился на Терри, забившегося в угол. — Не похоже, чтобы он недавно работал. Не похоже, чтобы он недавно ночевал под крышей. Скорее похоже, что он бродяга, и лучше бы нам его забрать, — Не может быть, чтобы вы еще не выполнили свою норму приводов,? заметил я. — Это в Голливуде-то!

Он не сводил с Терри глаз.

— Как зовут вашего друга, приятель?

— Филип Марлоу, — медленно произнес Терри. — Он живет на авеню Юкка, в Лавровом Ущелье.

Блюститель извлек голову из окна, обернулся ко мне.

— Вы ему могли это сейчас сказать.

— Мог бы, но не говорил. Секунду — другую он смотрел мне в глаза.

— На этот раз покупаю, — объявил он. — Но заберите его отсюда. — Он сел в машину, и они отъехали.

Я влез в такси, мы проехали три с лишком квартала до стоянки и пересели в мой автомобиль. Я протянул таксисту пятерку. Он набычился и затряс головой.

— Давай по счетчику или, если хочешь, накинь до доллара. Я сам раз попал в такую передрягу. Во Фриско. Только меня никто в такси не катал. Вот уж бессердечный городок.

Он получил свой доллар, сказал спасибо и уехал.

Мы подрулили к закусочной, где прямо в машину подавали котлеты, от которых и собака бы не отказалась. Я впихнул в Терри Леннокса пару котлет и бутылку пива и повез его домой. Лестница снова оказалась ему не по зубам, но все же он вскарабкался по ней, улыбаясь и пыхтя. Через час он был выкупан, побрит и снова похож на человека. Мы сидели, держа в руках очень слабые напитки.

— Повезло, что вы вспомнили, как меня зовут, — сказал я.

— Собрался с мыслями, — отозвался он. — Я тогда вас нашел в телефонной книге. Чтобы не забыть.

— Что же не позвонили? Я здесь живу постоянно. И контора у меня есть.

— Не хотел беспокоить.

— Похоже, вам надо было кого — то побеспокоить. Похоже, не так уж у вас много друзей.

— Почему, друзья есть, — сказал он. — Вроде бы. — Он повертел стакан на столе. — Не так легко просить о помощи, особенно, когда сам во всем виноват.?

Он устало улыбнулся. — Может быть, брошу пить. Наверно, все так говорят?

— На это уйдет года три.

— Три года? — Он был поражен.

— Средняя норма. Все вокруг изменится. Придется привыкать к тому, что цвета станут не такие яркие, звуки не такие громкие. Срываться будете, на это может уйти время. Люди, которых вы хорошо знали, покажутся чужими.

Многие из них даже станут вам несимпатичны, да и вы им тоже.

— Ну, тут мало что изменится, — заметил он. Он повернулся и поглядел на стенные часы. — У меня в камере хранения на автовокзале Голливуда лежит чемодан, который стоит двести долларов. Если бы можно было его оттуда взять, я бы его заложил, купил себе другой подешевле и взял бы билет на автобус до Вегаса. Там я могу устроиться на работу.

Я ничего не ответил, только кивнул, потягивая свое питье.

— Вы считаете, что эта мысль могла осенить меня и пораньше, — спокойно сказал он.

— Я считаю, что тут все не так просто, но это не мое дело. Насчет работы — это наверняка или надежды?

— Наверняка. Парень, которого я очень хорошо знаю по армии,? управляющий большим клубом в Вегасе, клуб «Черепаха». Он, конечно, наполовину гангстер, все они там такие, зато наполовину хороший человек.

— Могу наскрести вам на проезд и немножко сверх того. Но не люблю вкладывать деньги в зряшное дело. Лучше позвоните ему сперва.

— Спасибо, но это не нужно. Рэнди Старр меня не подведет. Такого не бывало. А под залог чемодана дают пятьдесят долларов. По опыту знаю.

— Послушайте, я вам дам деньги. И я не слюнтяй добренький. Так что берите, что дают, и будьте умницей. Хочу вас сбагрить куда — нибудь поживее. У меня насчет вас предчувствие.

— Серьезно? — Он посмотрел в свой стакан. Питье он еле пригубил. — Мы видимся всего второй раз, и оба раза вы ко мне отнеслись чертовски порядочно. Какое предчувствие?

— Такое, что в следующий раз вы впутаетесь в беду, из которой мне вас не вытащить. Не знаю, откуда это взялось, но факт есть факт.

Он легонько коснулся правой стороны лица кончиками пальцев.

— Может быть, из — за этого. Наверное, тут есть что — то жутковатое. Но это рана, полученная в честном бою, — вернее, ее последствия.

— Не в этом дело. Это ерунда. Я частный сыщик. Ваши проблемы мне распутывать не надо. Но они существуют. Можете считать, что у меня на них нюх. Хотите повежливее — считайте, что я разбираюсь в человеческих характерах. Возможно, эта женщина бросила вас в «Танцзале» не просто потому, что вы напились. Может, у нее было предчувствие.

Он слегка улыбнулся.

— Я раньше был на ней женат. Ее зовут Сильвия Леннокс. Женился из — за денег.

Я хмуро глянул на него и встал.

— Пожарю яичницу. Вам надо поесть.

— Погодите, Марлоу, Вы, наверное, удивитесь, почему же я не попросил у нее сотню — другую. Знаете, что такое гордость?

— Не смешите меня, Леннокс.

— Это так смешно? У меня гордость особая. Это гордость человека, у которого больше за душой ничего нет. Извините, если я вам неприятен.

Я пошел на кухню, пожарил яичницу с беконом, сделал кофе и тосты. Мы поели в столовой на веранде. Когда дом строился, такие веранды были в моде.

Я сказал, что иду к себе в контору и на обратном пути заберу его чемодан. Он дал мне квитанцию. Щеки у него слегка порозовели, и глаза уже не прятались так глубоко.

Перед уходом я поставил на стол возле дивана бутылку виски.

— Потренируйте на этом свою гордость, — предложил я. — И позвоните в Вегас, сделайте одолжение.

Он молча улыбнулся и пожал плечами. Спускаясь по лестнице, я все еще злился, непонятно почему. Также мне было непонятно, почему человек голодает и слоняется по улицам, но не закладывает свой гардероб. Он играл по каким — то своим правилам.

Такого роскошного чемодана я в жизни не видел. Сделан из высветленной свиной кожи, в свои лучшие времена был нежно — кремового цвета. Застежки золотые. Английское производство. Здесь — если здесь такие вообще продавались — он бы стоил скорее восемьсот, а не двести долларов.

Я предъявил его хозяину. Потом посмотрел на столик, где стояла бутылка.

Терри к ней не притрагивался. Был так же трезв, как и я. Курил, но без особого удовольствия.

— Я позвонил Рэнди, — сообщил он. — Он рассердился, что я не позвонил раньше.

— Вез подсказки не можете, — заметил я. — Подарок от Сильвии? — Я кивнул на чемодан. Он рассеянно смотрел в окно.

— Нет. Это мне подарили в Англии, задолго до нашего знакомства. Очень, очень давно. Я бы хотел оставить его здесь, а у вас взять на время какой — нибудь старый.

Я достал из бумажника пять двадцаток и бросил перед ним на стол.

— Вещи в залог не беру.

— При чем здесь залог? Вы не ростовщик. Просто не хочу брать его с собой в Вегас. И не нужно мне так много денег.

— Ладно. Деньги берите, чемодан остается здесь. Но учтите, сюда могут залезть воры.

— Это не важно, — равнодушно отозвался он. — Пусть залезают.

Он переоделся, и около шести часов мы съездили пообедать в ресторан Муссо. Без выпивки. На бульваре Кауэнга он сел в автобус, а я поехал домой, размышляя на разные темы. Пустой чемодан лежал у меня на кровати, где он перекладывал из него вещи в мой саквояж. В замке торчал золотой ключ. Я запер чемодан, привязал ключ к ручке и поставил его на верхнюю полку в платяной шкаф. Мне показалось, что в нем что — то есть, но это было не мое дело.

Вечер был тихий, дом казался опустевшим. Я расставил шахматы и разыграл французскую защиту против Стейница. Он, правда, побил меня на сорок пятом ходу, но и я заставил его попотеть.

В девять тридцать зазвонил телефон. Голос в трубке мне уже приходилось слышать.

— Это мистер Филип Марлоу?

— Да, это Марлоу.

— Это Сильвия Леннокс, мистер Марлоу. В прошлом месяце мы познакомились вечером возле «Танцзала». Потом, как я слышала, вы были очень любезны и доставили Терри домой.

— Доставил.

— Вы, наверное, знаете, что мы в разводе, но я все — таки беспокоюсь. Он съехал с квартиры в Вествуде, никто не знает, куда.

— Я в тот вечер заметил, как вы беспокоились.

— Слушайте, мистер Марлоу, я была за ним замужем. Я не очень люблю пьяниц. Возможно, я не проявила к нему внимания, но, может быть, у меня были важные дела. Вы частный детектив, и, если хотите, это можно поставить на деловую основу.

— Ни на какую основу ничего не надо ставить, миссис Леннокс. Он сейчас едет в автобусе в Лас-Вегас. У него там друг, который обещал ему работу.

Внезапно она очень оживилась.

— Неужели в Лас-Вегас! Как это трогательно с его стороны. Мы там поженились.

— Наверное, он забыл, — сказал я, — иначе поехал бы в другое место.

Вместо того, чтобы бросить трубку, она рассмеялась мелодичным тихим смехом.

— Вы всегда так грубите своим клиентам?

— Вы не клиент, миссис Леннокс.

— Пока нет, но кто знает? А своим приятельницам тоже грубите?

— Тот же ответ. Этот парень был на пределе, голодал, жил в грязи, без гроша. Вам стоило шевельнуть пальцем, чтобы его найти. Ему от вас тогда ничего не было нужно, да и теперь, наверное, тоже.

— А вот об этом, — холодно заметила она, — вы знать не можете. Спокойной ночи.

И трубка была повешена.

Конечно, она была кругом права, а я не прав. Но я этого не чувствовал.

Чувствовал только злость. Если бы она позвонила на полчаса раньше, я бы от этой злости расколотил Стейница в пух и прах — только он уже пятьдесят лет как умер, а шахматная партия была из задачника.

 

Глава 3

За три дня до Рождества я получил чек на сто долларов из банка в Лас-Вегасе. Вместе с ним пришла записка на листке с названием гостиницы. Он благодарил меня, желал мне счастливого Рождества, всяческих удач и надеялся на скорую встречу. Постскриптум свалил меня с ног. «Мы с Сильвией начинаем здесь наш второй медовый месяц. Она просит вас не сердиться на нее за то, что она решилась на вторую попытку».

Остальное я узнал из газеты, из раздела, который ведут эти дешевые снобы, светские хроникеры. Обычно я этого не читаю, разве только когда не на что позлиться.

«Ваша корреспондентка вся трепещет от известия из Лас-Вегаса, что эти милые Терри и Сильвия Леннокс снова впряглись в одну упряжку. Она — младшая дочь мультимиллионера Харлана Поттера, хорошо известного в Сан — Франциско и, конечно, на курорте Пеббл — бич. Сильвия пригласила Марселя и Жанну Дюо заново отделать весь особняк в Энсино, от подвала до крыши, по самому умопомрачительному последнему крику. Может быть, вы помните, дорогие мои, что Курт Вестерхайм, предыдущий муженек, преподнес Сильвии к свадьбе эту скромную хижину в восемнадцать комнатушек. Как, вы спрашиваете, а куда же девался Курт? Отвечаю — он в Сент — Тропесе, и как будто надолго. Там же живет некая французская герцогиня с очень — очень голубой кровью и двумя просто обворожительными детьми. Вы хотите знать, что думает об этом повторном браке Харлан Поттер? Тут можно только гадать. Мистер Поттер ведь никогда и ни за что не дает интервью. Всему есть пределы, мои милые».

Я отшвырнул газету в угол и включил телевизор. После этой собачьей блевотины даже борцы смотрелись прилично. Но факты, вероятно, были изложены точно. В светской хронике рисковать опасно.

Я представил себе эту восемнадцатикомнатную хижину, пошедшую в придачу к нескольким поттеровским миллионам, не говоря уж о том, как ее разделали эти Дюо в новейшем символико — фаллическом духе. Но никак не удавалось представить себе Терри Леннокса — как он в шортах слоняется вокруг одного из своих бассейнов и по переносному радио приказывает дворецкому заморозить шампанское и поджарить куропаток. Почему не удавалось, я не понимал. Если этому парню приятно играть роль комнатной собачки, мне — то что? Я только не хотел его больше видеть. Но знал, что придется — хотя бы из — за этого проклятого чемодана с золотыми застежками…

Это случилось в сырой мартовский вечер. В пять часов он вошел в мою убогую обитель для размышления. Выглядел старше, был очень трезв, строг и блистательно спокоен. Был похож на боксера, который научился стойко держаться под ударом. Он был без шляпы, в перламутрово — белом дождевике, в перчатках, седые волосы были приглажены, как перья на птичьей грудке.

— Пойдемте выпьем в какой — нибудь тихий бар, — сказал он, как будто мы не виделись всего минут десять. — Если, конечно, у вас есть время.

Мы не стали пожимать рук. Мы ни разу еще этого не делали. Англичане, в отличие от американцев, не обмениваются постоянными рукопожатиями, и Терри Леннокс, хотя и не был англичанином, соблюдал их правила.

Я сказал:

— Заедем ко мне, заберите ваш роскошный чемодан. Он мне надоел.

Он покачал головой.

— Будьте любезны, подержите его у себя.

— Зачем?

— Просто так. Вы не против? Это память о временах, когда я еще не был полным ничтожеством.

— Да ну вас к чертям, — ответил я. — Впрочем, дело ваше.

— Если вы беспокоитесь из — за того, что его могут украсть…

— И это дело ваше. Так как насчет выпивки?..

Мы отправились в бар Виктора. Он отвез меня туда на машине марки "

Юпитер — Джоуэтт», ржавого цвета, с легким парусиновым верхом, всего на два места. Обивка была из светлой кожи, а отделка, кажется, из серебра. Я не слишком увлекаюсь машинами, но от этой проклятой штуки у меня все — таки потекли слюнки. Он сказал, что на второй передаче она выжимает шестьдесят пять миль в час. Коротенький рычаг скоростей едва доходил ему до колен.

— Четыре скорости, — сказал он. — Автоматическое переключение для такой модели еще не придумали. Да оно и ни к чему. Она сразу включает на третью, даже в гору, а при нашем уличном движении больше и не нужно.

— Свадебный подарок?

— Просто подарок. Знаете — «я случайно увидела эту штучку в витрине».

Балуют меня.

— Это приятно, — заметил я. — Если взамен ничего не требуют.

Быстро взглянув на меня, он снова перевел глаза на мокрую мостовую.

Дворники нежно шелестели по стеклу.

— Взамен? Обязательно требуют, приятель. Может, вы думаете, что я несчастлив?

— Прошу прощения, забылся.

— Я богат. На кой черт нужно еще и счастье? — В голосе у него слышалась какая — то незнакомая грусть.

— Как у вас со спиртным?

— Шик — блеск, старина. По непонятной причине держусь. Пока что, во всяком случае.

— Может быть, вы и не были настоящим алкоголиком. В баре Виктора мы сели в уголок и стали пить «лимонную корочку».

— Не умеют здесь смешивать этот коктейль, — сказал он. — Просто берут джин, лимонный сок, добавляют сахара и горькой. А настоящая «лимонная корочка» — это джин пополам с соком зеленого лимона, и больше ничего. Дает мартини сто очков вперед.

— Я по выпивке не большой специалист. Как вас принял Рэнди Старр? У нас он тут слывет крутым парнишкой.

Он откинулся на спинку и задумался.

— Наверное, так и есть. Наверное, все они такие. Но по нему этого не видно. Я знаю парочку таких же ребят в Голливуде, которые нарочно выпендриваются, Рэнди не дает себе этого труда. У себя в Лас-Вегасе он респектабельный бизнесмен. Будете там, зайдите к нему. Вы подружитесь.

— Вряд ли. Не люблю бандитов.

— Не придирайтесь к словам, Марлоу. Мы живем в таком мире. Таким он стал после двух войн, таким и останется. Мы с Рэнди и еще одним парнем однажды вместе попали в переделку. Это нас и связывает.

— Тогда почему вы не попросили его помочь, когда вам было плохо?

Он допил и помахал официанту.

— Потому что он не смог бы мне отказать. Официант принес по второй порции, и я сказал:

— Это все пустые разговоры. Если парень у вас в долгу, вы о нем подумайте. Надо же дать ему шанс расквитаться. Он медленно покачал головой.

— Вы, конечно, правы. Я же попросил у него работу. Но это была работа.

А просить одолжение или подачек — нет.

— Но вы же приняли их от чужого человека. Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Чужой человек может притвориться, что не слышит, и пройти мимо.

Мы выпили по три «лимонные корочки», и он был ни в одном глазу.

Настоящего пьяницу уже развезло бы. Так что он, видно, вылечился.

Петом он отвез меня обратно в контору.

— Мы ужинаем в восемь пятнадцать, — сообщил он. — Только миллионеры могут себе это позволить. Только у миллионеров слуги сегодня такое терпят. Будет масса очаровательных гостей.

С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем — то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.

— Должно быть, это, как малярия, — заметил он. — Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.

— Не понимаю одного — зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.

— Скромничаете?

— Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы — то живете в другом мире. Я даже не знаю точно — где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.

— У меня нет семейной жизни.

Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц — из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего — нибудь не опрокинуть.

— Не понял. Объяснять будете?

— Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино.

Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний — разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?

Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.

— В основном, я убиваю время, — продолжал он, — а умирает оно долго.

Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.

— В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.

Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.

— Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.

— Вам не обязательно все это выносить. Он допил коктейль одним глотком и встал.

— Мне пора бежать, Марлоу. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.

— Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда — нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.

Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.

— Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, — интересно, зачем я ей нужен, вот что.

— Вам нравится шелковая подушка, — сказал я, вставая. — И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.

— Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.

Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.

Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.

Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда? дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает, Похоже на шахматы или бокс. Некоторые нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.

Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.

 

Глава 4

В последний раз мы пили в баре в мае месяце, раньше обычного, часа в четыре. Он похудел, казался усталым, но оглядывался вокруг с тихой довольной улыбкой.

— Люблю бары, когда они только что открылись. Когда внутри еще прохладно, воздух свежий, все сияет и бармен последний раз смотрится в зеркало — не сбился ли у него галстук и хорошо ли приглажены волосы. Люблю ровные ряды бутылок за стойкой, и сверкающие стаканы, и предвкушение. Люблю смотреть, как он смешивает самый первый коктейль и ставит его на соломенную подставку, а рядом кладет сложенную салфетку. Люблю потягивать питье медленно. Первая спокойная рюмка в тихом баре — это прекрасно.

Я с ним согласился.

— Спиртное как любовь, — сказал он. — Первый поцелуй — волшебство, второй — близкое знакомство, третий — обычное дело. После этого женщину раздевают.

— Разве это плохо? — спросил я.

— Это волнение порядка, но это нечистое чувство — нечистое в эстетическом смысле. Я не против секса. Он необходим и далеко не всегда безобразен. Но над ним все время надо работать. Чтобы придать ему обаяние, создана миллиардная индустрия, и все миллиарды идут в дело.

Он огляделся и зевнул.

— Я стал плохо спать. Хорошо здесь. Но скоро сюда набьется пьянь, с громкими разговорами, со смехом, и эти чертовы бабы станут махать руками, кривляться, звенеть своими чертовыми браслетами и демонстрировать свой стандартный шарм, который вскоре начнет ощутимо попахивать потом.

— Спокойно, — сказал я. — Да, они живые люди, они потеют, покрываются грязью, ходят в уборную. А вам чего нужно — золотых бабочек, порхающих в розовом тумане?

Он допил, перевернул стакан и стал смотреть, как на краю медленно собралась капля, задрожала и упала.

— Жаль мне ее, — медленно произнес он. — Она такая законченная сука.

Может быть, я даже по — своему хорошо к ней отношусь. Когда — нибудь я ей понадоблюсь. Ведь я единственный, кто не старается ее как — то употребить. А меня — то, может, и не окажется под рукой.

Я молча смотрел на него. Потом сказал:

— Здорово вы собой торгуете.

— Знаю. Я слабак — ни характера, ни самолюбия. Поймал на карусели медное колечко и потрясен, что оно, оказывается, не золотое. У таких, как я, бывает один главный момент в жизни, один взлет на трапеции. А дальше только и стараешься не свалиться с тротуара в канаву.

— О чем речь — то? — Я извлек трубку и начал ее набивать.

— Она напугана. Жутко боится.

— Чего?

— Не знаю. Мы теперь почти не разговариваем. Может быть, своего старика. Харлан Поттер — жестокий сукин сын. Снаружи — сплошная викторианская добродетель. Внутри — настоящий гестаповец. Сильвия? потаскуха. Он это знает, возмущен и ничего не может поделать. Но он выжидает, следит, и если Сильвия вляпается в крупный скандал, он ее сломает пополам, а половинки закопает за тысячу миль друг от друга.

— Но вы ее муж.

Он приподнял пустой стакан и стукнул им по краю стола. Стакан разбился с резким звоном. Бармен пристально поглядел на нас, но промолчал.

— Вот так, приятель. Вот так. Я ее муж, это точно. Записано в брачном свидетельстве. Я — это три белые ступеньки, и большая зеленая дверь, и медный молоток, которым надо постучать — один длинный, два коротких, — и тогда горничная пустит вас в стодолларовый бордель.

Я встал и бросил на стол деньги.

— Болтаете слишком много, — сказал я, — черт бы вас побрал. Больше вас ни на что не хватает. Пока.

Я ушел, оставив его за столом. Он был потрясен и бледен — насколько это можно разобрать при освещении в баре. Он что — то сказал мне вслед, но я не остановился.

Через десять минут я уже жалел об этом. Но через десять минут fe уже был далеко. В контору он больше не приходил. Совсем, ни разу. Видно, я попал ему в самое больное место.

После этого я не видел его целый месяц. А когда увидел снова, было пять часов утра, едва начинало светать. Настойчивый звонок в дверь выдернул меня из постели. Я протащился по коридору, по гостиной и открыл дверь. Он стоял на пороге, и вид у него был такой, словно он не спал неделю. На нем было легкое пальто с поднятым воротником, он дрожал. На глаза была надвинута темная шляпа.

В руке у него был револьвер.

 

Глава 5

Револьвер не был направлен на меня, Терри Леннокс просто держал его в руке. Это было иностранное оружие, среднего калибра, наверняка не «кольт» и не «сэвидж». Все это вместе — бледное изможденное лицо, шрамы, поднятый воротник, нахлобученная шляпа, револьвер — было словно взято напрокат из старомодного зубодробительного гангстерского фильма.

— Вы везете меня в Тихуану к самолету в десять пятнадцать, — сказал он.?

Паспорт и виза у меня есть, все в порядке, кроме транспорта. По некоторым причинам я не могу сесть на поезд, ни в автобус, ни в самолет в Лос — Анджелесе. Пятьсот долларов достаточно за проезд? Я стоял в дверях и не пускал его.

— Пятьсот плюс эта пушка? — спросил я. Он рассеянно взглянул на револьвер. Потом уронил его в карман.

— Это мера предосторожности, — сообщил он. — Для вас. Не для меня.

— Тогда входите. — Я шагнул в сторону, он вошел и рухнул в кресло.

В гостиной было еще темно, потому что у хозяйки под окном разросся густой кустарник. Я зажег лампу и вытащил сигарету. Прикурил. Поглядел на него. Взъерошил себе волосы, которые и так были взъерошены. Изобразил усталую ухмылку.

— Какого черта не даете поспать в такое прекрасное утро? Десять пятнадцать, говорите? Времени полно. Пошли на кухню, я сварю кофе.

— Вы, ищейка! Я попал в беду. — «Ищейка». Впервые он меня так назвал. Но это шло к тому, как он явился, как был одет, к револьверу и всему прочему.

— Денек будет — пальчики оближешь. Теплый ветерок. Слышно, как на той стороне шепчутся старые добрые эвкалипты. Вспоминают славные времена в Австралии, когда под ними резвились кенгуру, а медвежата коала играли в чехарду. Да, до меня дошло, что у вас неприятности. Поговорим об этом после кофе. Я туго соображаю с утра. Обратимся к мистеру Хиггинсу и мистеру Янгу.

— Слушайте, Марлоу, сейчас не время для…

— Чего вы испугались, старина? Лучше мистера Хиггинса и мистера Янга на свете нет. Они делают кофе «Хигтинс — Янг». Это дело их жизни, их гордость и услада. Когда — нибудь я добьюсь для них почета и уважения. Пока что они получают от нас только деньги. Разве в этом счастье?

Продолжая болтать, я направился на кухню. Включил горячую воду и снял с полки кофеварку. Отмерил и насыпал кофе в ее верхнюю часть. От воды уже шел пар. Я залил ее в нижнюю колбу хитроумного аппарата и поставил на огонь.

Сверху водрузил кофе и прикрутил крышку, чтобы держалась.

Тут и он пришел. На секунду прислонился к косяку, потом пролез в уголок и шлепнулся на стул. Его все еще трясло. Я достал с полки бутылку брэнди «Старик — дедушка» и налил ему порцию в большой стакан. Я понимал, что нужен именно большой. И то ему потребовались обе руки, чтобы поднести его к губам.

Он глотнул, со стуком поставил стакан и откинулся назад, так что спинка затрещала.

— Чуть в обморок не свалился, — пробормотал он. — Как будто неделю глаз не смыкал. Сегодня ночью не спал совсем.

Кофе уже почти закипал. Я прикрутил пламя. Вода поднялась и зависла на миг у основания стеклянной трубки. Я прибавил огонь, чтобы трубку залило, а затем снова быстро убавил. Помешал кофе, прикрыл его. Поставил таймер на три минуты. Педантичный парень, этот Марлоу. Когда варит кофе, ничто его не должно отвлекать. Даже револьвер в руке полубезумного человека.

Я налил ему еще брэнди.

— Сидите, сидите, — посоветовал я. — Просто посидите молча.

Со второй порцией он уже справился одной рукой. Я быстро сполоснулся в ванной. Тут как раз зазвонил таймер. Я выключил газ и поставил кофеварку на соломенную подставку. Почему я так скрупулезно все отмечал? Потому что в этой напряженной атмосфере каждая мелочь превращалась в событие, каждый шаг приобретал значение. Это был один из тех сверхнеустойчивых моментов, когда все автоматические жесты, такие давние и привычные, становятся отдельными волевыми актами. Словно учишься заново ходить после полиомиелита. Ничего не получается само собой, абсолютно ничего.

Кофе осел, в колбу ворвался воздух, жидкость забулькала и успокоилась.

Я отвинтил вертушку и поставил ее в углубление на раковину.

Налив две чашки, я добавил ему брэнди.

— Вам черный, Терри. — Себе я положил два куска сахару и плеснул сливок.

Я уже выходил из штопора. Открыл холодильник и достал пакет сливок я уже бессознательно.

Я сел напротив него. Он не двигался. Застыл в своем углу, словно кол проглотил. Затем без всякого предупреждения упал головой на стол и зарыдал.

Он не прореагировал, когда я перегнулся через стол и выудил револьвер у него из кармана. Это был маузер — 7,65, настоящий красавчик. Я понюхал дуло.

Открыл магазин. Все патроны на месте.

Терри поднял голову, увидел кофе и начал медленно пить, не глядя на меня.

— Я никого не застрелил, — сообщил он.

— Если и застрелили, то давно. Здесь следов нету. Из этого вы вряд ли кого прикончили.

— Я вам все расскажу, — начал он.

— Минуточку. — Я быстро, обжигаясь, допил кофе и налил себе еще.?

Слушайте внимательно. Будьте очень осторожны со своими рассказами. Если действительно хотите, чтобы я отвез вас в Тихуану, вам нельзя касаться двух вещей. Первое… да вы слушаете?

Он еле заметно кивнул, бесстрастно глядя в стену у меня над головой.

Шрамы сегодня были очень заметны. Кожа у него была мертвенно — белая, и все равно шрамы выделялись.

— Первое, — медленно повторил я. — Если вы совершили преступление или то, что считается преступлением по закону, — я имею в виду что — то серьезное, — мне этого говорить нельзя. Второе. Если вы знаете, что такое преступление совершил кто — то другой, то и про это мне нельзя говорить. Если хотите, чтобы я отвез вас в Тихуану. Ясно?

Он посмотрел мне в глаза. Взгляд был твердый, но безжизненный. Кофе ему помог. Лицо еще не порозовело, но он уже пришел в себя. Я налил ему еще чашку и опять плеснул спиртного.

— Я же сказал, что попал в передрягу, — произнес он.

— Это я слышал. Не хочу знать, в какую. Мне надо зарабатывать на жизнь.

Лицензию на частный сыск могут и отобрать.

— А если бы я вас силой заставил, под прицелом? — осведомился он.

Я усмехнулся и подтолкнул к нему пистолет по столу. Он посмотрел на него, но трогать не стал.

— До самой Тихуаны, Терри, вы бы меня под прицелом не довезли. Да еще надо пересечь границу, потом подняться в самолет. А ведь мне иногда приходилось иметь дело с оружием. Забудем этот вариант. Хорош бы я был, объясняя полиции, как вы меня до того напугали, что я послушался. Конечно, если тут вообще есть о чем объясняться с полицией — мне ведь неизвестно.

— Слушайте, — сказал он. — В дверь постучат только в полночь, а то и позже. Прислуга побоится ее беспокоить, когда она спит. Но часов в двенадцать горничная все — таки постучит и войдет. А ее в комнате не будет.

Я отхлебнул кофе и промолчал.

— Горничная увидит, что постель не тронута, — продолжал он. — Тогда она сообразит, где надо искать. За главным особняком, в глубине, есть дом для гостей. Со своим гаражом и всем прочим. Сильвия провела ночь там. И там ее найдет горничная. Я нахмурился.

— Мне надо осторожно выбирать, о чем вас можно спрашивать, Терри. А не могла она провести ночь где — то еще?

— Все ее вещи будут разбросаны по комнате. Никогда ничего не вешает.

Горничная поймет, что она накинула на пижаму халат и пошла в дом для гостей.

Больше некуда.

— Не обязательно, — заметил я.

— Говорю вам, в дом для гостей. Черт побери, неужели вы думаете, они не знают, что там происходит? Прислуга всегда знает.

— Ладно, замнем это, — решил я. Он провел пальцем по здоровой щеке, оставив на ней красную полоску.

— А в доме для гостей, — продолжал он медленно, — горничная увидит…

— Вдрызг пьяную Сильвию, в полном отпаде, в отключке, — резко подсказал я.

— Да? — Он задумался над этим. Долго шевелил мозгами. — Конечно,? произнес он, — так и будет. Сильвия не алкоголичка. Когда она хватит лишнего, вырубается надолго.

— Тут и поставим точку, — сказал я. — Только вот что еще. Выдаю экспромт.

В последний раз, когда мы вместе выпивали, я был с вами грубоват, бросил вас в баре, если помните. Очень уж я на вас разозлился. Потом, все обдумав, я сообразил, что вы просто пытались шутовством заглушить дурное предчувствие.

Вы говорите, что у вас есть паспорт и виза. Визу в Мексику так сразу не получишь. Они не всех к себе пускают. Значит, вы не сегодня надумали удрать.

Я и то думал, сколько вы еще продержитесь.

— Наверное, меня удерживали какие — то обязательства — вдруг я ей и вправду понадоблюсь, а не только как прикрытие от старика. Кстати, я вам ночью звонил.

— Не слышал, я сплю крепко.

— Потом я пошел в турецкие бани. Пробыл там пару часов, принял паровую ванну, холодный душ Шарко, массаж и кое — кому оттуда позвонил. Машину оставил на углу Ла Бреа и Фаунтен. Оттуда шел пешком. Никто не видел, как я сворачивал к вам на улицу.

— Нужно ли мне знать, кому вы звонили?

— Во — первых, Харлану Поттеру. Старик улетел вчера в Пасадену по делам.

Так что дома его не было. Еле разыскали. Но в конце концов соединили. Я сказал, что прошу извинения, но уезжаю. — Излагая это, он смотрел вбок, в окно, где куст жасмина старался пробиться сквозь проволочную сетку.

— Как он это принял?

— Сказал, что ему очень жаль. Пожелал удачи. Спросил, нужны ли деньги.?

Терри хрипло засмеялся. — Деньги. Первое слово у него в букваре. Я сказал, что денег у меня полно. Потом я позвонил сестре Сильвии. Поговорил почти так же. Вот и все.

— Вот что мне надо вас спросить. Вы когда — нибудь в этом доме для гостей заставали ее с мужчиной? Он покачал головой.

— И не пытался. Но это было бы нетрудно. Обычное дело.

— У вас кофе стынет.

— Больше не хочу.

— Значит, у нее было много мужчин? И все — таки вы женились на ней снова.

Я понимаю, что она дамочка хоть куда, но все — таки…

— Говорил же я вам — я ничтожество. Черт побери, почему я ушел от нее в первый раз? Почему после этого, каждый раз при виде ее, я напивался вдрызг?

Почему, валяясь в канаве, не просил у нее денег? У нее до меня было пять мужей. И каждый вернулся бы, стоило пальчиком поманить. И дела тут не только в ее миллионах.

— Да, она хоть куда, — сказал я, взглянув на часы. — Почему обязательно в десять пятнадцать из Тихуаны?

— На этот рейс всегда есть места. В Лос — Анджелесе никто не хочет лететь на? Дугласе? над горами, когда можно прямо здесь сесть в поезд и через семь часов быть в Мехико — сити. Но там, куда мне нужно, поезд не останавливается.

Я встал и прислонился к раковине.

— Теперь подобьем баланс, только не перебивайте. Сегодня утром вы явились ко мне в сильном волнении и попросили отвезти в Тихуану к раннему рейсу. У вас в кармане был револьвер, но этого я мог и не знать. Вы сказали, что терпели, сколько могли, но вчера вечером ваше терпение лопнуло. Вы застали свою жену мертвецки пьяной, с мужчиной. Вы ушли, направились в турецкие бани, где пробыли до утра, позвонили оттуда двум ближайшим родственникам жены и поставили их в известность. Куда вы хотели уехать, меня не касается. У вас были законные документы на въезд в Мексику. Мы друзья, и я пошел вам навстречу без особых раздумий. Почему бы и нет? Денег за это вы мне не платили. Машина у вас была, но в таком состоянии вы не могли сесть за руль. Это тоже ваше дело. Вы человек эмоциональный, в войну были тяжело ранены. Наверно, надо бы мне забрать вашу машину и приткнуть куда — нибудь в гараж для сохранности.

Он пошарил в карманах и подтолкнул через стол кожаный футляр для ключей.

— Как звучит? — осведомился он.

— Смотря кто слушает. Это еще не все. Вы не взяли ничего, кроме одежды, что на вас, и некой суммы, полученной вами от тестя. Все остальные ее подарки вы бросили, в том числе и то роскошное сооружение, что стоит на углу Ла Бреа и Фаунтен. Вы хотели уйти чистым и как можно дальше. Ладно. Годится.

Бреюсь и одеваюсь.

— Почему вы это делаете, Марлоу?

— Можете пропустить стаканчик, пока я бреюсь.

Я вышел, а он остался сидеть, сгорбившись, в углу. Пальто и шляпу так и не снял. Но заметно ожил.

Я пошел в ванную и побрился. Когда я завязывал галстук в спальне, он вошел и остановился в дверях.

— Вымыл чашки на всякий случай, — сообщил он. — Но я вот что подумал.

Может быть, лучше вам позвонить в полицию.

— Сами звоните. Мне им рассказывать нечего.

— Хотите позвоню?

Я резко обернулся и свирепо уставился на него.

— Черт бы вас побрал! — закричал я почти в голос. — Угомонитесь вы или нет?

— Извините.

— Вот — вот. Такие, как вы, всегда извиняются и всегда слишком поздно.

Он повернулся и ушел обратно в гостиную.

Я оделся и запер дверь, ведущую в глубину дома. Войдя в гостиную, я увидел, что он заснул в кресле, уронив голову набок, в лице ни кровинки, весь обмякший от усталости. Вид у него был жалкий. Когда я тронул его за плечо, он открыл глаза медленно, словно возвращаясь откуда — то очень издалека.

Когда он пришел в себя, я спросил:

— Как быть с чемоданом? С тем, из свиной кожи? Он все еще у меня в шкафу.

— Он пустой, — ответил он равнодушно. — И слишком бросается в глаза.

— Вы будете еще больше бросаться в глаза без багажа.

Я пошел в спальню и достал эту кремовую штуку с верхней полки. Прямо у меня над головой, на потолке, была откидная дверца на чердак. Я открыл ее, дотянулся как можно дальше, и забросил футляр для ключей за пыльную балку, или стропило, или как их там.

Я слез с чемоданом в руках, обтер его от пыли и запихал в него ненадеванную пижаму, зубную пасту, новую зубную щетку, пару дешевых полотенец, губку, набор носовых платков, дешевый тюбик крема для бритья и бритву — из тех, что дают даром в придачу к пакетику лезвий. Все новое, обыкновенное, незаметное, хотя, конечно, лучше бы там лежало его собственное барахло. Добавил бутылку виски, прямо в обертке. Закрыв чемодан, я оставил ключ в замке и понес в гостиную. Терри опять спал. Я не стал его будить, открыл дверь, отнес чемодан в гараж и положил в машину перед задним сиденьем. Вывел машину, запер гараж и поднялся обратно по лестнице, чтобы разбудить его. Потом запер дом, и мы двинулись в путь.

Я ехал быстро, но без превышения скорости. В дороге мы почти не разговаривали. И поесть не остановились. Времени было не так уж много.

У пограничников не оказалось к нам никаких вопросов.

На ветреном поле возле тихуанского аэропорта я подрулил поближе к кассе и стал ждать, пока Терри возьмет билет. Пропеллеры? Дугласа? уже медленно вращались, разогревая моторы. Статный красавец — пилот в серой форме болтал с группой из четырех человек. Один был двухметрового роста и держал в руке охотничье ружье в футляре. Возле него стояли девушка в брюках, пожилой коротышка и седая женщина, такая высокая, что рядом с ней он совсем исчезал.

Неподалеку ожидало еще трое — четверо пассажиров, явно мексиканцы. Больше лететь вроде никто не собирался. Трап уже подогнали к самолету. Но никто не торопился. Затем по трапу спустилась стюардесса — мексиканка и заняла выжидательную позицию. Объявлений по громкоговорителю у них, видимо, не полагалось. Мексиканцы полезли в самолет, но пилот все еще болтал с американцами.

Рядом со мной стоял большой?паккард?. Я вылез и заглянул в него? водительские права лежали на виду. Может быть, когда — нибудь я и научусь не лезть, куда меня не просят. Вытащив голову из окна, я заметил, что высокая женщина смотрит в мою сторону.

Тут по пыльной щебенке подошел и Терри.

— Все в порядке, — сказал он. — Прощаемся здесь.

Он протянул руку, я ее пожал. Вид у него уже был неплохой, только усталый, чертовски усталый.

Я достал из машины чемодан свиной кожи и поставил его на щебенку.

Он сердито взглянул на него.

— Сказано вам, он мне не нужен, — отрезал он.

— Там бутылка приличной выпивки, Терри. И еще пижама и всякая дребедень. Без опознавательных знаков. Не нужен, сдайте на хранение. Или выбросите.

— У меня есть свои соображения, — заносчиво объявил он.

— У меня тоже.

Внезапно он улыбнулся. Потом подхватил чемодан и другой рукой сжал мне руку выше локтя.

— Ладно, приятель. Вы начальник. И помните, если придется туго, поступайте как знаете. Вы мне ничем не обязаны. Мы просто выпивали вместе, немножко подружились, и я слишком много болтал про свои дела, Я оставил пять сотенных у вас в банке с кофе. Не сердитесь.

— Вот это вы зря.

— Мне и половины своих денег не потратить.

— Удачи вам, Терри.

Двое американцев поднимались в самолет. Из аэропорта вышел приземистый малый с широким смуглым лицом и стал махать нам руками и указывать пальцем.

— Идите на посадку, — сказал я. — Я знаю, что вы не убивали. Потому я и здесь.

Он весь подобрался и напрягся. Потом, повернувшись к самолету, медленно оглянулся.

— Мне очень жаль, — сказал он тихо. — Но тут вы ошибаетесь. Я пойду по полю очень медленно. Вы вполне успеете меня задержать.

Он зашагал вперед. Я смотрел вслед. Малый у аэропорта все еще ждал, но без особого нетерпения, У мексиканцев нетерпение — редкость. Нагнувшись, похлопал по чемодану свиной кожи и улыбнулся Терри. Затем он отступил, и Терри вошел в здание. Скоро он появился из другой двери, там, где таможня.

Так же медленно он шел по щебенке к трапу. Здесь остановился и посмотрел в мою сторону. Он не помахал. Я тоже. Потом он поднялся в самолет, и трап втянули внутрь.

Я влез в свой?олдсмобилъ? завел его, дал задний ход, развернулся и стал выезжать, со стоянки. Высокая женщина и коротышка остались на поле.

Женщина достала платок, чтобы помахать. Самолет покатился в дальний конец поля, подымая тучу пыли. Там он развернулся, и моторы взревели на полную катушку. Он двинулся вперед, постепенно набирая скорость.

Пыль за ним так и клубилась. Потом самолет взлетел. Я смотрел, как он медленно подымается в пыльный воздух и исчезает в чистом синем небе, в юго — восточном направлении.

Потом я уехал. На границе никто на меня и не взглянул, словно мое лицо заслуживало не больше внимания, чем стрелки на циферблате.

 

Глава 6

Дорога от Тихуаны длинная и одна из самых скучных в штате. Тихуана? никчемное местечко, здесь не интересуются ничем, кроме доллара. Парнишка с огромными грустными глазами, который бочком подбирается к вашей машине и клянчит:?Пожалуйста, мистер, десять центов? тут же, без запинки, будет предлагать вам на продажу свою сестренку. Пограничные городишки все на одно лицо, так же, как портовые. Сан Диего? Один из самых красивых заливов в мире, а в нем всего — навсего военный флот и несколько рыбачьих лодчонок.

Ночью это — сказка. Прибой шелестит нежно, словно старушка, поющая церковный гимн. Но Марлоу некогда — надо домой, считать серебряные ложечки.

Шоссе на север монотонное, как матросская песня. Въезжаешь в городок, вниз по холму, вдоль берега, потом в другой городок, вниз по холму, вдоль берега.

Было уже два часа, когда я вернулся, и они ждали меня в темной машине, без опознавательных знаков, без красной мигалки, правда, с двойной антенной, но такие бывают и не на полицейских машинах. Я успел подняться до середины лестницы, когда они вылезли и окликнули меня — обычная парочка в обычных костюмах, с обычной тяжелой неспешностью в движениях, словно весь мир вокруг притих и ждет их указаний.

— Это вы — Марлоу? У нас к вам разговор.

Он блеснул мне в глаза значком. Рассмотреть я ничего не успел — это мог быть и значок инспектора по защите растений. Волосы у него были пепельные, вид настырный. Его партнер был высокий, недурен собой, чистенький и какой — то особо противный — бандит с образованием. У них были внимательные и цепкие глаза, терпеливые и выжидающие глаза, холодные и надменные глаза, полицейские глаза. Им такие выдают на параде при выпуске из полицейского училища.

— Сержант Грин, центральный отдел расследования убийств. Это полицейский сыщик Дейтон.

Я поднялся к дому и отпер дверь. С полицией большого города рукопожатий не полагается. Сойдет и так.

Они уселись в гостиной. Я открыл окна, зашелестел ветерок. Беседу вел Грин.

— Есть такой Терри Леннокс. Знаете его?

— Иногда выпиваем вместе. Он живет в Энсино, женат на богатой. Дома у него я ни разу не был.

— Иногда выпиваете, — промолвил Грин. — Как часто, к примеру?

— ?Иногда? звучит неопределенно. Так оно и есть. Когда раз в неделю, а когда и раз в два месяца.

— С женой его знакомы?

— Видел раз мельком, еще до их женитьбы.

— В последний раз когда и где его видели?

Я достал из ящика трубку и набил ее. Грин подался вперед, поближе ко мне. Высокий откинулся на спинку, держа наготове шариковую ручку над блокнотом с красным обрезом.

— Тут мне вроде положено сказать? А в чем дело?? а вам ответить? Вопросы задаем мы?.

— Вот и отвечайте.

Я раскурил трубку. Табак был сыроват. На раскуривание ушло кое — какое время и три спички.

— У меня время есть, — сказал Грин, — но ожидать вас пришлось долго. Так что поживее, мистер. Мы знаем, кто вы такой. А вы знаете, что мы не прохлаждаться приехали.

— Просто вспоминаю, — откликнулся я. — Мы часто заходили к Виктору, реже — в? Зеленую лампу? а еще к? Быку и Медведю? это местечко в конце Стрипа, подделка под английскую таверну…

— Хватит вилять.

— Кого убили?

Слово взял сыщик Дейтон. Голос у него жесткий, так в нем и слышалось??Давай без дураков?.

— Ваше дело отвечать, Марлоу. Мы проводим допрос, как положено.

Остальное вас не касается.

Я устал и, наверное, от этого был раздражен. А может, и чувствовал за собой вину. Но этого парня я и так бы возненавидел с первого взгляда. Просто увидал бы его в кафетерии издали — и то сразу бы потянуло двинуть ему по зубам.

— Пошел бы ты, — посоветовал я ему. — Заливай это малолетним нарушителям.

Да и те обхохочутся.

Грин хмыкнул. В лице у Дейтона вроде ничего не изменилось, но он вдруг сделался на десять лет старше и на двадцать лет омерзительнее. Он выдохнул через нос с легким присвистом.

— Дейтон у нас на юриста учится, — сообщил Грин. — С ним дурака не поваляешь.

Я медленно встал и подошел к книжному шкафу. Достал переплетный экземпляр уголовного кодекса Калифорнии. Протянул его Дейтону.

— Покажите, пожалуйста, где здесь написано, что я обязан отвечать на ваши вопросы?

Он не шевельнулся. Оба мы знали, что он собирается мне врезать. Но он выжидал удобного момента. Значит, не рассчитывал на поддержку Грина, на то, что Грин его покроет.

Он сказал:

— Все граждане обязаны помогать полиции. Всеми способами, вплоть до физических воздействий, а в особенности — отвечать на некомпрометирующие их вопросы, которые сочтет нужным задать полиция.

— В жизни, конечно, так и есть, — заметил я. — Достигается путем прямого или косвенного запугивания. А в законах об этом ничего не сказано. Никто не обязан нигде, никогда и ничего сообщать полиции.

— Да ладно вам, — нетерпеливо сказал Грин. — Вы же виляете, не видим мы, что ли? Садитесь. Убили жену Леннокса. У них в Энсино, в доме для гостей.

Леннокс смылся. Во всяком случае, найти его не могут. Вот мы и ищем человека, подозреваемого в убийстве. Довольно с вас?

Я бросил кодекс в кресло и снова сел на диван напротив Грина.

— А при чем тут я? Я же сказал — никогда в доме у них не был.

Грин похлопал себя по ляжкам — верх — вниз — и слегка усмехнулся. Дейтон сидел неподвижно, пожирая меня глазами.

— А при том, что уж сутки как ваш номер телефона записан на блокноте у него в комнате, — заявил Грин. — Это блокнот — календарь, и вчерашний листок оторван, но на сегодняшнем остались вмятины. Мы не знаем, когда он вам звонил. Мы не знаем, куда он делся, когда и почему. Вот и спрашиваем, чего уж проще.

— Почему в доме для гостей? — осведомился я, не надеясь на ответ, но он ответил. Он слегка покраснел.

— Похоже, она там часто бывала. По ночам. С гостями. Прислуге кое — что видно из окон. Машины шныряют взад — вперед, иногда поздно, иногда и очень поздно. Мало вам? Не валяйте дурака. Леннокс — наша кандидатура. Он пошел туда около часу ночи. Дворецкий случайно видел. Вернулся один, минут через двадцать. Больше никто не проходил. Свет все горит. Утром Леннокса поминай, как звали. Дворецкий идет в дом для гостей. Дамочка на постели, голая, как русалка, и между прочим, по лицу он ее опознать не мог. Не было там лица.

Расквашено подчистую бронзовой статуэткой в виде обезьяны.

— Терри Леннокс такого бы не сделал, — сказал я. — Конечно, она ему наставляла рога. Это старая история. Она всегда любила гульнуть. Они развелись, потом снова поженились. Наверно, радости ему было мало, но с чего бы он вдруг так взбесился?

— А вот уж этого никто не знает, — терпеливо пояснил Грин. — Такое все время случается. И с мужчинами, и с женщинами. Парень терпит, терпит, терпит. А потом вдруг — бац! Сам, наверное, не знает, почему на него именно тут накатило. Но факт есть факт, и вот вам покойник. Тут и нам дело находится. Вот мы и задаем вам простой вопрос. А вы кончайте темнить, а то заберем.

— Ничего он вам не скажет, сержант, — язвительно заметил Дейтон. — Он же законы читает. И думает, как многие, что закон в книжке.

— Ты давай записывай, — откликнулся Грин, — не напрягай мозги. Будешь паинькой, разрешим тебе спеть? Матушку Мак — Кри? на полицейской вечеринке.

— Пошли вы к черту, сержант, при всем уважении к вашему званию.

— А вы давайте подеритесь, — предложил я Грину. — Он будет падать — я поймаю.

Дейтон очень аккуратно отложил блокнот и ручку. Встал с радостным блеском в глазах. Подошел ко мне вплотную.

— Встань, умник. Если я в колледже учился, еще не значит, что на меня может тявкать всякая гнида.

Я начал подниматься, и не успел — он меня ударил. Влепил мне чистый хук слева, потом справа. В голове у меня раздался звон почище церковного. Я шлепнулся обратно и помотал головой. Дейтон не отходил. Теперь он улыбался.

— Давай еще разок, — сказал он. — Неудобно ты стоял. Не по правилам.

Я взглянул на Грина. Он изучал свой большой палец, словно там была заусеница. Я молчал и не двигался, ожидая, когда он поднимет глаза. Если бы я встал, Дейтон заехал бы мне снова. Он так и так мог мне заехать. Но если бы я встал и он меня стукнул, теперь я бы живого места от него не оставил, потому что по ударам стало ясно, что он боксер. Лупил он правильно, но так ему было меня не одолеть.

Грин сказал рассеянно:

— Ах ты, наша умница, он только этого и дожидался. Теперь из него слова не вытянешь.

Потом он поднял глаза и спокойно произнес:

— Еще раз, для порядка, Марлоу. Когда последний раз видели Терри Леннокса, где, как, о чем говорили и откуда вы сейчас приехали, скажите или нет?

Дейтон стоял, расслабившись, плотно упираясь ногами в пол. Глаза у него светились мягким, приятным блеском.

— А как насчет того парня? — полюбопытствовал я, не обращая на него внимания.

— Какого еще парня?

— Который был с ней в доме для гостей. Она ведь была голая. Не пасьянс же она там раскладывала.

— Это потом, когда найдем мужа.

— Дивно. Неужели будете вкалывать, искать, раз уже знаете, кто убил?

— Не расколетесь, заберем вас, Марлоу.

— Как свидетеля?

— Черта с два как свидетеля. Как подозреваемого. Подозрение в содействии убийству после совершения преступления. Помогли бежать подозреваемому. Думаю, вы отвезли его куда — то. А доказывать мне и не надо.

Наш хозяин сейчас не в духе. Правила из книжки он знает, но память иногда подводит. Вам несладко придется. Так или иначе, а показания мы от вас получим. Чем больше будете упираться, тем точнее мы будем знать — это то, что нужно.

— Он на все на это положил, — промолвил Дейтон. — Он ведь книжку читал.

Для него это все дерьмо.

— Для всех это дерьмо, — спокойно отозвался Грин. — Но результаты дает.

Поехали, Марлоу. Забираю вас.

— Ладно, забирайте, — отозвался я. — Терри Леннокс был мне друг. У меня в эту дружбу кое — что вложено от души, и не так уж мало, чтобы плюнуть на все по приказу полиции. У вас на него уже дело заведено, наверно, вы знаете больше, чем говорите. Против него — мотив, возможность и тот факт, что он удрал. Мотив — чепуха, давно выдохся, это было условие сделки между нами. Я не поклонник таких сделок, но такой уж он парень — слабоватый и очень добрый. Остальное вообще ерунда. Просто, если он узнал, что ее убили, то сообразил, что для вас он прямо подарок. Если будет предварительное слушание дела и меня вызовут, вот тогда мне придется отвечать на вопросы. А вам я отвечать не обязан. Вы вроде славный малый, Грин. Вот напарник ваш, у которого комплекс власти, только и умеет значком щеголять. Если хотите подсидеть меня как следует, дайте ему еще раз меня стукнуть. Я ему карандашик сломаю.

Грин встал и грустно воззрился на меня. Дейтон не шелохнулся. Такие быстро выдыхаются. Каждый раз должны брать тайм — аут, чтобы погладить себя по головке для бодрости.

— Я позвоню нашим, — сказал Грин. — Но я знаю, что мне ответят. Дрянь ваше дело, Марлоу. Совсем дрянь. Не путайся, черт побери, под ногами. — Это последнее было адресовано Дейтону. Дейтон отошел и взял свой блокнот.

Грин подошел к телефону и не спеша снял трубку. На заурядном его лице долгая и неблагодарная служба проложила глубокие складки. В этом — то и беда с полицейскими. Привыкаешь их ненавидеть от души и вдруг натыкаешься на такого, что похож на человека.

Капитан велел меня привезти и в выражениях не стеснялся.

Мне надели наручники. Дом обыскивать не стали, проявили небрежность.

Наверное, решили, что я человек опытный и ничего опасного для себя дома не держу. В чем и ошиблись. Потому что, немного попыхтев, они нашли бы ключ от машины Терри Леннокса. Рано или поздно нашлась бы и машина, они примерили бы к ней ключи и сообразили, что Терри побывал в моем обществе.

Но, как выяснилось позже, это значения уже не имело. Никакая полиция машину не нашла. Ее украли в ту же ночь, перегнали, вероятно, в Эль Пасо, снабдили новыми ключами и поддельными документами, а потом продали в Мехико — Сити. Обычная процедура. Деньги чаще всего возвращаются сюда в виде героина. Политика добрососедства в представлении жуликов.

 

Глава 7

В том году шкипером отдела по расследованию убийств был некто капитан Грегориус, из той породы, что встречается все реже, но еще далеко не вымерла. Преступления они раскрывают при помощи яркого света, удара ногой по почкам, коленом между ног, кулаком в солнечное сплетение и дубинкой по позвоночнику. Полгода спустя его обвинили в лжесвидетельстве, выкинули со службы без суда, а потом его затоптал насмерть здоровенный жеребец у него на ранчо в Вайоминге.

Но пока что я был его добычей. Он сидел за столом, сняв китель и закатав рукава рубашки почти до плеч. Лыс он был, как колено, и вокруг талии уже заплыл жиром, как всякий мускулистый мужчина в пожилом возрасте. Глаза у него были серые, как рыбья чешуя. Крупный нос покрыт сеткой лопнувших капилляров. Он пил кофе довольно звучно. Короткие сильные руки густо поросли волосами. Из ушей торчали седые пучки волос. Он подвигал что — то у себя на столе и взглянул на Грина.

Грин сообщил:

— Против него только то, что разговаривать не хочет, шкипер. Нашли его по телефону. Ездил куда — то, куда — не говорит. Леннокса знает хорошо. Когда видел его в последний раз, тоже не говорит.

— Ишь, упрямый, — равнодушно молвил Грегориус. — Это мы исправим. — Ему как будто было все равно. Может, и вправду. Видал он таких упрямых. — Тут прокурор почуял уже большие заголовки в газетах. Можно понять, учитывая, кто папаша этой дамочки. Придется этому парню нос почистить.

Он смотрел на меня, как на окурок или пустой стул, без всякого интереса — так, торчит что — то перед глазами.

Дейтон почтительно доложил:

— Совершенно очевидно, что он специально создал ситуацию, которая позволила ему отказаться от допроса. Он цитировал нам статьи закона и вынудил меня нанести ему удар. Признаю нарушение, капитан.

Грегориус перевел на него тусклые глаза.

— Легко тебя вынудить, если такому отребью это удалось. Кто снял с него наручники? Грин сказал, что это он.

— Наденьте обратно, — велел Грегориус. — Туже. Это его подбодрит.

Грин начал надевать мне наручники.

— За спину! — рявкнул Грегориус. Грин сковал мне руки за спиной. Я сидел на жестком стуле.

— Туже, — повторил Грегориус. — Чтоб почувствовал. Грин сделал туже. Руки у меня стали неметь. Наконец Грегориус поглядел на меня.

— Теперь можешь говорить. Только быстро.

Я ничего не ответил. Он откинулся иа спинку и усмехнулся. Его рука медленно потянулась к чашке с кофе и обхватила ее. Он слегка подался вперед.

Чашка дернулась, но я успел свалиться боком со стула. Руки совсем затекли.

Пальцы не чувствовали ничего, а выше наручников начало болеть.

Грин помог мне сесть на стул. Спинка и часть сиденья были залиты кофе, но почти вся чашка выплеснулась на пол, — Не любит кофе, — изрек Грегориус. — Ишь, быстрый какой. Хорошая реакция.

Все молчали. Грегориус оглядел меня рыбьими глазами.

— У нас тут, мистер, лицензия сыщика стоит не больше визитной карточки.

Теперь давай свои показания. Сперва устно. Потом запишем. И ничего не пропускать. Значит, полный отчет о передвижениях, с девяти часов вчерашнего вечера. Но полный! Наш отдел расследует убийство, и главный подозреваемый скрылся. Ты с ним связан. Парень застает свою жену с другим и разбивает ей голову вдребезги бронзовой статуэткой. Не оригинально, мы такое уже видали, но сработало. Если ты думаешь, что при таком деле какой — то чертов сыщик может цитировать законы, тебя ждет мало что хорошего. По юридическим книжкам ни один полицейский в стране толку не добивался. У тебя есть информация, мне она нужна. Ты мог бы сказать —?нет? а я мог бы тебе не поверить. Но ты даже?нет? не сказал. Так что дурачком не прикидывайся, дружище. Не пройдет.

Ну, поехали.

— А наручники снимете, капитан? — спросил я. — Если я буду давать показания.

— Возможно. Давай покороче.

— Если я скажу, что не видел Леннокса все прошлые сутки, не говорил с ним и понятия не имею, где он — это вас устроит, капитан?

— Возможно, если я поверю.

— Если я скажу, что видел его, укажу, где и когда, но понятия не имел, что он кого — то убил, и вообще ни о каком преступлении не слышал и не знаю, где он сейчас находится, — это ведь совсем вас не устроит?

— Если расскажешь подробно, может, я и послушаю. Значит: где, когда, как он выглядел, о чем беседовали, куда он направлялся. Из этого что — нибудь может выйти.

— С вашими методами, — сказал я, — выйдет только то, что вы сделаете из меня сообщника.

У него заходили желваки на скулах. Глаза были цвета грязного льда.

— Ну?

— Не знаю, — сказал я. — Мне нужно посоветоваться с адвокатом. Я бы хотел помочь. А что если нам вызвать сюда кого — нибудь от прокурора?

Он издал короткий хриплый смешок. Очень короткий. Потом медленно встал и обошел вокруг стола. Нагнулся ко мне, опираясь толстой рукой о крышку, и улыбнулся. Затем, не меняя выражения лица, ударил меня по шее чугунным кулаком.

Он бил почти без замаха. У меня чуть не отлетела голова. Во рту стало горько. Вкус желчи смешался со вкусом крови. Не слышно было ничего, кроме дикого шума в голове. Он наклонился поближе, по — прежнему опираясь левой рукой о стол и по — прежнему улыбаясь. Голос его доносился откуда — то очень издалека.

— Старею. А раньше со мной шутки были плохи. Удар держишь хорошо, приятель. Я с тобой закончил. Вот в городской тюрьме у нас трудятся ребятки, место которым на скотобойне. Может, мы их зря держим, они ведь не такие чистенькие красавчики, как наш Дейтон. У них нет четверых ребятишек и розочек в саду, как у Грина. Они любят развлечься по — своему. Что делать, рабочей силы не хватает. Ну, надумал, что будешь говорить? Сделаешь одолжение?

— В наручниках не могу, капитан. — От боли я это еле выговорил.

Он еще ближе подался ко мне, в нос шибанула вонь пота и гнилых газов.

Потом он выпрямился, обошел вокруг стола и поместил в кресло свой увесистый зад. Взял линейку — треугольник и провел по ней большим пальцем, как по лезвию. Взглянул на Грина.

— Чего ждете, сержант?

— Приказа, — выдавил из себя Грин, словно ему звук собственного голоса был противен.

— Объяснять надо? А еще считаетесь опытным работником. Мне нужны подробные показания о передвижениях этого человека за последние двадцать четыре часа. Пока только за эти сутки. Я хочу знать, что он делал каждую минуту этих суток. Показания, подписанные, заверенные свидетелями и зарегистрированные. Даю на это два часа. Потом доставить его обратно сюда? чтоб был чистый, аккуратный, без следов. И вот еще что, сержант.

Он помолчал и бросил на Грина взгляд, от которого покрылась бы инеем свежеиспеченная картофелина.

— В следующий раз, когда я задам подозреваемому вежливый вопрос, вы не будете здесь маячить с таким видом, будто я ему ухо оторвал.

— Слушаюсь, сэр, — Грин повернулся ко мне. — Пошли, — хрипло сказал он.

Грегориус оскалился. Зубы ему не мешало бы почистить, и как следует.

— Ну, реплику под занавес, приятель.

— Слушаюсь, сэр, — вежливо отозвался я. — В ваши планы это вряд ли входило, но вы оказали мне услугу. С подачи сыщика Дейтона. Вы решили за меня одну проблему. Никто не любит предавать друзей, но вам я не предал бы и врага. Вы не просто горилла, вы еще и бездарны. Не умеете провести обычный допрос. Я качался на лезвии ножа и меня можно было склонить в любую сторону.

Но вы оскорбили меня, плеснули кофе мне в лицо и подняли на меня руку, когда я ничем не мог ответить. Теперь я вам не скажу даже, который час на ваших собственных стенных часах.

По какой — то странной причине он сидел молча и дал мне договорить. Затем ухмыльнулся.

— Не любишь полицию, дружок. В этом все дело, ищейка, не любишь полицию.

— Есть такие места, капитан, где на полицию не смотрят с ненавистью. Но в таком месте вы не были бы полицейским.

Он и это проглотил. Наверно, мог себе это позволить. Вероятно, ему приходилось выслушивать кое — что и почище. Потом у него на столе зазвонил телефон. Он взглянул на него и шевельнул рукой. Дейтон тут же метнулся к столу и снял трубку.

— Кабинет капитана Грегориуса. Сыщик Дейтон у аппарата.

Он послушал. Между красивых бровей у него образовалась морщинка. Он тихо сказал:

— Минуточку, пожалуйста, сэр. Он протянул трубку Грегориусу.

— Начальник полиции Олбрайт, сэр. Грегориус нахмурился.

— Да? А этому сопливому ублюдку что нужно? — Он взял трубку, подержал ее и разгладил физиономию. — Грегориус, начальник.

Он помолчал, слушая.

— Да, он здесь, у меня, начальник. Задаю ему разные вопросы. Не хочет нам помочь. Отказывается… Как вы сказали? — От внезапной злобы его лицо скривились в тугой узел. Лоб побагровел. Но голос не изменился ни на йоту.?

Если это прямой приказ, он должен поступить от начальника отдела, сэр…

Конечно, я подчиняюсь вплоть до подтверждения. Конечно… Да вы что… Никто его и пальцем не тронул. Да, сэр. Слушаюсь.

Он положил трубку на рычаг. Мне показалось, что рука чуть — чуть дрожала.

Глаза его скользнули вверх, на меня, потом на Грина.

— Снимите наручники, — велел он безжизненным голосом.

Грин отпер наручники ключом. Я потер руки, ожидая иголочек кровообращения.

— Отправьте его в окружную тюрьму, — медленно произнес Грегориус. — По подозрению в убийстве. Прокурор перехватил у нас это дело. Хорошенькая система.

Никто не шевельнулся. Грин стоял возле меня, тяжело дыша. Грегориус поглядел на Дейтона.

— Чего ждешь, розанчик? Мороженого, что ли? Дейтон чуть не захлебнулся.

— Вы мне ничего не приказывали, шкипер.

— Говори мне?сэр? черт побери! Шкипер я для сержанта и выше. Не для тебя, щенок. Не для тебя. Вон отсюда!

— Слушаюсь, сэр. — Дейтон быстро вышел за дверь. Грегориус тяжело поднялся, прошел к окну и стал к нам спиной.

— Давайте, шевелитесь, — пробормотал Грин мне на ухо.

— Забрать его отсюда, пока я ему башку не пробил, — велел Грегориус в окно.

Грин подошел к двери и открыл ее. Я сделал шаг. Грегориус внезапно рявкнул:

— Стоп! Закрыть дверь!

Грин закрыл и прислонился к ней.

— Иди сюда, ты! — рявкнул Грегориус.

Я не двинулся. Стоял и смотрел на него. Грин тоже не шелохнулся.

Наступила мрачная пауза. Потом Грегориус очень медленно пересек комнату и подошел ко мне совсем вплотную. Толстые жесткие руки он засунул в карманы.

Стоял, покачиваясь на каблуках.

— И пальцем не тронули, — выдохнул он еле слышно, словно про себя. Глаза у него были пустые, отсутствующие. Губы судорожно кривились.

Потом он плюнул мне в лицо.

И отступил.

— Это все, спасибо.

Повернулся и ушел снова к окну. Грин опять открыл дверь. Я вышел, нащупывая в кармане платок.

 

Глава 8

Камера номер три в уголовном секторе оборудована двумя койками, как в пульмановском вагоне, но сектор был не слишком переполнен, и камера досталась мне одному. В уголовном секторе с тобой обращаются сносно. Дают два одеяла, не грязных и не чистых, и комковатый матрас толщиной в два дюйма — стелить на металлическую сетку. Есть унитаз, раковина, бумажные полотенца и кусок каменного серого мыла. Кругом чисто, дезинфекцией не пахнет. Уборку делают примерные заключенные. Их всегда хватает.

Тебя осматривают тюремщики, глаза у них зоркие. Если ты не псих, не алкоголик и не притворяешься таковым, тебе оставляют сигареты и спички. До предварительного суда ты одет в свое. После — в тюремное, без галстука, без пояса, без ботиночных шнурков. Ты садишься на койку и ждешь. Больше делать нечего.

В секторе для пьяниц не так хорошо. Нет ни койки, ни стула, ни одеяла, ничего. Лежишь на бетонном полу. Сидишь на унитазе и блюешь себе на колени.

Это уже предел страданий. Видал я и такое.

Хотя было еще светло, под потолком горели лампочки. Глазок на внутренней стороне стальной двери был заплетен стальной решеткой. Светом управляли снаружи. В девять вечера его гасили. Никто не входил в коридор, ничего не говорил. Ты мог быть на середине фразы в газете или журнале. Без щелчка, без предупреждения — сразу темнота. И до летнего рассвета делать нечего — разве что спать, если можешь, курить, если есть что, и думать, если есть о чем, и если от этого тебе не становится еще хуже.

В тюрьме у человека нет индивидуальности. Он представляет собой мелкую проблему — куда поместить? — и несколько записей в сводках. Никого не интересует, кто его любит, кто ненавидит, как он выглядит, как прожил жизнь.

Никто на него не реагирует, если он не доставляет беспокойства. Никто не причиняет ему зла. От него требуется только, чтобы он тихо отправился в нужную камеру и тихо там сидел. Не с чем бороться, не на что злиться.

Тюремщики — спокойные люди, не злобные и не садисты. Все, что вы читали о том, как заключенные вопят, колотят по решеткам, гремят ложками, а охрана врывается к ним с дубинками — все это про большие федеральные тюрьмы.

Хорошая тюрьма — одно из самых тихих мест в мире. Если пройти ночью по коридору, заглядывая за решетки, можно увидеть фигуру под коричневым одеялом, всклокоченную голову, глаза, уставившиеся в пустоту. Можно услышать храп. Изредка — стоны, вызванные кошмарным сном. Жизнь в тюрьме приостановлена, в ней нет ни цели, ни смысла. В одной из камер можно увидеть человека, который не спит и даже не пытается уснуть. Он сидит на краю койки и ничего не делает. Может быть, он взглянет на тебя, а может, и нет. Ты смотришь на него. Он ничего не говорит, и ты тоже. Разговаривать не о чем.

Сбоку в коридоре иногда бывает еще одна стальная дверь, она ведет в?смотровую?. Одна стена в?смотровой? — проволочная, покрашенная черным. На задней стенке — деления для измерения роста. В потолке — прожектор. Ты входишь туда — как правило, утром, перед тем, как капитан сменяется с ночного дежурства. Становишься к мерке для роста, тебя заливает светом, за проволокой света нет. Но там полно народу: полиция, сыщики, граждане, которых ограбили, или побили, или под прицелом выкинули из машины, или выманили у них сбережения. Ты их не видишь и не слышишь. Слышен только голос капитана. Он разносится громко и ясно. Тобой командуют, как цирковой собачкой. Капитан циничен, опытен и утомлен. Он — постановщик спектакля, который побил все рекорды по числу представлений в истории, но уже потерял для него интерес.

— Давай теперь ты. Встать прямо. Живот втянуть. Выше подбородок.

Развернуть плечи. Голову ровней. Смотреть перед собой. Нале — во. Напра — во.

Снова лицом, вытянуть руки вперед. Ладонями вниз. Закатать рукава. Шрамов нет. Волосы темно — русые, с проседью. Глаза карие. Рост шесть футов и полдюйма, Вес примерно сто девяносто фунтов. Имя — Филип Марлоу. Род занятий — частный детектив. Так, так, Марлоу, приятно познакомиться. Все. Следующий.

— Премного благодарен, капитан. Спасибо, что уделили мне время. Вы забыли мне приказать, чтобы я открыл рот. Там несколько хорошеньких пломбочек и одна классная фарфоровая коронка. На восемьдесят семь долларов.

И в нос вы мне забыли заглянуть, капитан. Там полно замечательной соединительной ткани. Оперировали перегородку, врач кромсал ее, как мясник.

Тогда на это уходило часа два. Сейчас, говорят, делают за двадцать минут.

Заработал это на футбольном поле, капитан, — хотел блокировать мяч и слегка просчитался. Блокировал ногу того парня после того, как он уже ударил по мячу. Пятнадцатиметровый штрафной, и такой же длины кровавый бинт извлекли у меня из носа, дюйм за дюймом, на другой день после операции. Я не хвастаюсь, капитан. Просто рассказываю. Мелочи — это самое интересное.

На третий день тюремщик отпер мою камеру незадолго до полудня.

— Ваш адвокат пришел. Бросайте окурок, только не на пол.

Я спустил окурок в унитаз. Меня отвели в комнату для свиданий. Там стоял высокий и бледный темноволосый человек и смотрел в окно. Человек обернулся. Подождал, пока закроется дверь. Потом сел возле своего портфеля в конце изрезанного дубового стола, который плавал еще в Ноевом ковчеге. Ною он достался уже подержанным. Адвокат открыл серебряный портсигар, положил перед собой и окинул меня взглядом.

— Садитесь, Марлоу. Сигарету хотите? Меня зовут Эндикотт. Сюэлл Эндикотт. Мне даны указания представлять вас, без затрат с вашей стороны. Вы ведь хотите отсюда выбраться?

Я сел и взял сигарету. Он поднес мне зажигалку.

— Рад видеть вас снова, мистер Эндикотт. Мы познакомились, когда вы работали прокурором. Он кивнул.

— Не помню, но вполне возможно. — Он слегка улыбнулся. — Та работа была не совсем по мне. Наверное, во мне маловато тигриного.

— Кто вас прислал?

— Не имею права сказать. Если вы согласитесь на мои адвокатские услуги, об оплате позаботятся.

— Понятно. Значит, они его нашли.

Он промолчал, не спуская с меня глаз. Я затянулся сигаретой. Он курил эти новые, с фильтром. На вкус они были, как туман, процеженный через вату.

— Если вы говорите о Ленноксе — а это, конечно, так, — промолвил он, — то нет, его не нашли.

— Тогда почему такая таинственность, мистер Эндикотт? Почему нельзя узнать, кто вас прислал?

— Это лицо желает остаться неизвестным. Имеет на это право. Вы согласны?

— Не знаю, — сказал я. — Если они не нашли Терри, зачем меня здесь держат? Никто меня ни о чем не спрашивает, даже близко не подходит.

Он нахмурился, разглядывая свои длинные и холеные пальцы.

— Этим делом занимается лично прокурор Спрингер. Может быть, он пока слишком занят. Но вам полагается предъявить обвинение и провести предварительное слушание. Я могу взять вас на поруки до суда. Вы, вероятно, знаете законы.

— Меня задержали по подозрению в убийстве. Он раздраженно передернул плечами.

— Это перестраховка. Они, вероятно, имеют в виду сообщничество. Вы ведь отвезли куда — то Леннокса?

Я не ответил. Бросил на пол безвкусную сигарету и насупился.

— Допустим, что отвезли — это предположение. Чтобы объявить вас сообщником, они должны доказать, что вы поступили так намеренно. То есть якобы знали, что совершено преступление, и Леннокс хочет скрыться от правосудия. Все равно вас можно взять на поруки. На самом деле вы, конечно, свидетель. Но в нашем штате свидетеля можно держать в тюрьме только по предписанию суда. Он не является свидетелем, пока этого не подтвердит судья.

Однако полиция всегда находит способ поступить, как ей угодно.

— Вот именно, — сказал я. — Сыщик по имени Дейтон меня стукнул. Капитан по имени Грегориус плеснул в меня кофе, ударил меня по шее, едва не порвав артерию — видите, как распухло? — а когда звонок от начальника полиции Олбрайта помешал ему отдать меня костоломам, плюнул мне в лицо. Вы совершенно правы, мистер Эндикотт. Эти ребята всегда поступают, как им угодно.

Он с подчеркнутым вниманием взглянул на часы.

— Так хотите выйти на поруки или нет?

— Спасибо, пожалуй, нет. Тот, кого берут на поруки, для общественного мнения уже почти виновен. Если его потом оправдывают, значит, у него был ловкий адвокат.

— Это глупо, — заявил он с раздражением.

— Ладно, пусть глупо. Я дурак. Иначе я бы здесь не сидел. Если вы связаны с Ленноксом, передайте, чтобы он перестал обо мне беспокоиться. Я здесь не ради него. Я здесь ради себя. И не жалуюсь. Это условия игры. Такой у меня бизнес — люди приходят ко мне со своими неприятностями — большими или маленькими, но они не хотят обращаться с ними в полицию. Пойдут они ко мне. если любой костоправ с полицейским значком может вывернуть меня наизнанку и сделать из меня слабака?

— Я вас понял, — медленно произнес он. — Но позвольте внести одну поправку. Я не связан с Ленноксом. Почти не знаком с ним. Я служитель правосудия, как все адвокаты. Если бы я знал, где Леннокс, то не стал бы скрывать это от прокурора. В лучшем случае я мог бы, предварительно с ним переговорив, передать его властям в условленном месте.

— Никто другой не стал бы посылать вас сюда мне на подмогу.

— Вы обвиняете меня во лжи? — Он потянулся под стол, потушить окурок.

— Припоминаю, что вы, кажется, из Виргинии, мистер Эндикотт. У нас в стране исторически сложилось убеждение насчет виргинцев. Мы их считаем цветом южного рыцарства и чести.

Он улыбнулся.

— Неплохо сказано. Хорошо бы, если было так на самом деле. Но мы теряем время. Будь у вас крупица здравого смысла, вы бы сказали полиции, что не видели Леннокса уже неделю. Не обязательно, чтобы это было правдой. Под присягой вы рассказали бы, как обстоит дело в действительности. Врать полиции законом не возбраняется. Она ничего другого и не ожидает. Им гораздо приятнее, когда вы им лжете, но не отказываетесь говорить. Отказываясь, вы оспариваете их власть. Что вы надеетесь этим доказать?

Я не ответил. Отвечать, собственно, было нечего. Он встал, взял шляпу, защелкнул портсигар и спрятал его в карман.

— Вы для них разыграли целый спектакль, — холодно произнес он.?

Настаивали на своих правах, ссылаясь на закон. Зачем было хитрить, Марлоу?

Вы же человек бывалый. Закон и справедливость — вещи разные. Юстиция? далеко не идеальный механизм. Если нажимать только на нужные кнопки, да еще если вам повезет, то в результате можно иногда добиться справедливости.

Закон с самого начала был задуман именно как механизм. По — моему, вы не настроены принимать ничью помощь. Так что я отбываю. Передумаете, дайте мне знать.

— Я потяну еще денек — другой. Если они поймают Терри, им будет все равно, как он там сбежал. Их будет интересовать только суд, из которого они устроят настоящий цирк. Убийство дочери мистера Харлана Поттера — этот материал пойдет на первых страницах по всей стране. Такой артист, как Спрингер, может въехать на этой волне прямо в кресло генерального прокурора, а оттуда — в губернаторское, а оттуда… — Я умолк, и конец фразы повис в воздухе.

Эндикотт иронически улыбнулся.

— Вижу, вы не слишком — то знаете мистера Харлана Поттера, — заметил он.

— А если они не возьмут Леннокса, зачем им докапываться, как он сбежал, мистер Эндикотт? Это дело захотят забыть как можно скорее.

— Вы все вычислили, Марлоу?

— Времени много было. Про мистера Харлана Поттера я знаю только, что он стоит около ста миллионов и владеет девятью — десятью газетами. А где же реклама?

— Реклама? — голос у него стал совсем ледяной.

— Ara. Ни одна газета не взяла у меня интервью. А я — то собирался поднять большой шум в прессе. Полезно для бизнеса. Частный сыщик садится в тюрьму, но не продает приятеля.

Он подошел к двери, взялся за ручку и обернулся.

— Смешной вы, Марлоу. Как ребенок. Конечно, на сто миллионов можно купить много рекламы. Но если действовать с умом, друг мой, можно купить еще больше молчания.

Он открыл дверь и вышел. Потом явился помощник шерифа и отвел меня обратно в камеру номер три в уголовном секторе.

— Недолго вы у нас задержитесь, раз Эндикотт на вас работает,? дружелюбно заметил он, запирая меня на замок.

Я ответил, что он, надеюсь, прав.

 

Глава 9

Тюремщик в первую ночную смену был крупный блондин с мясистыми плечами и располагающей ухмылкой.

Возраста он был среднего и давно изжил в себе как жалость, так и злобу.

Главное — без проблем отбыть свои восемь часов. Похоже, что он вообще жил без проблем. Он отпер мою дверь.

— Гости к вам. От прокурора. Не спится, что ли?

— Рановато мне спать. Который час?

— Десять четырнадцать. — Встав на пороге, он оглядел камеру. Одно одеяло было расстелено на нижней койке, другое свернуто вместо подушки. В мусорной корзинке — пара использованных бумажных полотенец, на краю раковины? маленький рулон туалетной бумаги. Он одобрительно кивнул.

— Личные вещи есть?

— Только моя личность.

Он оставил дверь камеры открытой. Мы прошли по тихому коридору до лифта и спустились в приемную. У стола регистрации стоял толстяк в сером костюме и курил трубку из кукурузного початка. У него были грязные ногти, и от него пахло.

— Я Спрэнклин из прокуратуры, — сообщил он грозно. — Мистер Гренц требует вас наверх. — Он пошарил у себя на боку и извлек пару браслетов.

— Примерьте, подойдут вам?

Тюремщик и регистратор веселились от души.

— В чем дело, Спрэнклин? Боишься, он тебя пристукнет в лифте?

— Зачем мне неприятности, — проворчал он. — От меня тут сбежал один. Мне за это хвоста накрутили. Пошли, парень.

Регистратор подвинул ему бланк, он расписался с росчерком.

— Рисковать ни к чему, — сообщил он. — В этом городе и не такое бывает.

Патрульная машина привезла пьяного с окровавленным ухом. Мы направились к лифту.

— Вляпался ты, парень, — поведал мне Спрэнклин в лифте. — Здорово вляпался. — Это вроде как было ему приятно. — В этом городе можно как следует вляпаться.

Лифтер обернулся и подмигнул мне. Я усмехнулся.

— Ты дурака не валяй, парень, — сурово велел мне Спрэнклин. — Я одного тут пристрелил. Удирать хотел. Накрутили мне хвоста за это.

— Вам, видать, и так и этак крутят. Он задумался.

— Ara, — сказал он. — Куда ни кинь, а хвоста накрутят. Такой уж это город. Никакого уважения.

Мы вышли и через двойную дверь прошли в прокуратуру. Телефонный коммутатор был отключен на ночь. В приемной никого не было. В одном — двух кабинетах горел свет. Спрэнклин открыл дверь небольшой комнаты, где помещались письменный стол, картотека, пара жестких стульев и коренастый человек с энергичным подбородком и глупыми глазами. Лицо у него было красное, и он стал заталкивать что — то в ящик стола.

— Стучаться надо, — рявкнул он на Спрэнклина.

— Извиняюсь, мистер Гренц, — пробурчал Спрэнклин. — Я за заключенным следил. Он втолкнул меня в кабинет.

— Наручники снять, мистер Гренц?

— Какого черта ты их вообще надевал, — сварливо осведомился Гренц, глядя, как Спрэнклин отпирает наручники. Связка ключей у него была величиной в грейпфрут, и он долго копался, пока не нашел нужный.

— Ладно, катись, — велел Гренц. — Подожди там, заберешь его обратно.

— У меня вроде дежурство кончилось, мистер Гренц.

— Кончится, когда я скажу.

Спрэнклин побагровел и протиснул свой толстый зад в коридор. Гренц проводил его свирепым взглядом, а когда дверь закрылась, перевел этот взгляд на меня. Я пододвинул стул и сел.

— Я не велел садиться, — проревел Гренц.

Я выудил из кармана сигарету и взял ее в зубы, — И курить не разрешал, — проревел Гренц.

— Мне в тюрьме разрешают курить. Почему здесь нельзя?

— Потому что это мой кабинет. Здесь я хозяин. — Над столом поплыл резкий запах виски.

— Пропустите еще глоточек, — посоветовал я. — Успокаивает. А то мы пришли, помешали.

Он со стуком откинулся на спинку стула. Лицо налилось краской. Я чиркнул спичкой и прикурил. Минута тянулась долго. Потом Гренц вкрадчиво сказал:

— Так, так, крепкий парень. Выпендриваемся? А я тебе вот что скажу.

Приходят сюда такие, всех размеров и в разном виде, а выходят отсюда все одного размера — наименьшего. И в одном виде — в согнутом.

— Зачем вы хотели меня видеть, мистер Гренц? И не стесняйтесь, если желаете приложиться к бутылке. Я сам люблю пропустить глоток, если устал, нервничаю и переработал.

— Вас вроде не очень волнует история, в которую вы влипли.

— А я ни во что не влил.

— Это мы посмотрим. Пока что мне нужны от вас очень подробные показания. — Он повел пальцем на диктофон, стоявший на подставке у стола.?

Сейчас запишем, завтра перепечатаем. Если первый заместитель будет вашими показаниями доволен, он может выпустит вас под подписку о невыезде.

Поехали. — Он включил диктофон. Голос у него был холодный, решительный и нарочно мерзкий. Но правая рука подбиралась обратно к ящику стола. Красные прожилки на носу ему было рановато иметь по возрасту, но они у него были, а белки глаз были нехорошего цвета.

— До чего же от этого устаешь, — заметил я.

— От чего устаешь? — огрызнулся он.

— От жестких человечков в жестких кабинетиках со своими жесткими разговорчиками, которые ни черта не значат. Я проторчал пятьдесят шесть часов в секторе для уголовников. Никто на меня не жмет, не показывает свою власть. Им это пока не нужно. Это у них в запасе, когда потребуется. А почему я туда попал? Меня взяли по подозрению. Что это за чертова система, когда человека пихают за решетку, потому что какой — то полицейский не добился ответа на вопрос? Какие у него были улики? Номер телефона в блокноте. А что он доказал, посадив меня? Ни черта, только, что у него есть власть. Теперь и вы туда же — добиваетесь, чтобы я ощутил, сколько власти от вас исходит в этой папиросной коробке, которую вы именуете своим кабинетом. Посылаете за мной, на ночь глядя, своего запуганного прихвостня. Может, думаете, если я просидел пятьдесят шесть часов наедине со своими мыслями, то разрыдаюсь у вас на груди и попрошу погладить меня по головке, а то в этой большой нехорошей тюрьме так чертовски одиноко? Кончайте вы, Гренц. Пропустите глоток и будьте человеком. Допускаю, что вы просто делаете, что положено. Но для начала снимите кастет. Если вы важная персона, он вам не нужен, а если нужен, значит, вы не такая важная персона, чтобы на меня давить.

Он сидел, слушал и глядел на меня. Потом кисло усмехнулся.

— Красивая речь, — заявил он. — Ну, пар мы выпустили, теперь давайте показания. Будете отвечать на вопросы или сами расскажете?

— Это я для сотрясения воздуха говорил, — сообщил я. — Люблю звук собственного голоса. Я не буду давать показаний. Вы юрист и знаете, что я не обязан.

— Вероятно, — неприветливо отозвался он. — Я закон знаю. И полицейскую работу тоже. Даю вам шанс оправдаться. Не хотите — плакать не буду. Завтра в десять утра могу вызвать вас в суд для предварительного слушания. Может, вас выпустят на поруки, хотя я буду против, но если выпустят, то не даром.

Дороговато обойдется. Вот так можем устроить.

Он посмотрел на какую — то бумагу, прочел ее и перевернул лицом вниз.

— По какому обвинению? — осведомился я.

— Статья тридцать вторая. Сообщничество. Уголовное преступление. Можно заработать до пяти лет в Квентине.

— Вы сначала Леннокса поймайте, — осторожно заметил я. У Гренца что — то было в заначке, я это чувствовал. Что именно — неизвестно, но было точно.

Он откинулся, взял ручку и медленно покатал ее между ладонями. Потом улыбнулся с явным наслаждением.

— Леннокса трудно спрятать, Марлоу. Обычно для розыска нужна фотография, да еще четкая. Но когда у парня располосовано шрамами пол — лица… Не говоря уже о том, что ему всего тридцать пять, а он весь седой. У нас есть четыре свидетеля, а может, еще найдутся.

— Свидетели чего? — Во рту у меня стало горько, словно меня опять ударил капитан Грегориус. Это напомнило про шею, которая распухла и все еще болела. Я осторожно потер больное место.

— Не прикидывайтесь, Марлоу. Судья из верхнего суда Сан — Диего и его жена как раз провожали сына с невесткой на этот самолет. Все четверо видели Леннокса, а жена судьи заметила машину, в которой он приехал, и кто с ним был. Вам остается только молиться.

— Мило, — отозвался я. — Где вы их раскопали?

— Специально объявили по радио и телевидению. Дали полное описание Леннокса, только и всего. Судья позвонил сам.

— Неплохо сработано, — рассудительно заметил я. — Только этого маловато, Гренц. Вам нужно еще поймать его и доказать, что он совершил убийство. А потом доказать, что я про это знал.

Он щелкнул пальцем по телеграфному бланку.

— Выпью все — таки, — решил он. — Слишком много работы по ночам. — Он открыл ящик, поставил на стол бутылку и стаканчик. Налил до краев и лихо опрокинул. — Хорошо, — сказал он. — Сразу легче. Вам, извините, предложить не могу, пока вы под стражей. — Заткнув бутылку, он оставил ее, но недалеко.?

Так говорите, придется что — то доказывать? Ну, а если у нас есть признание, приятель? Тогда как?

Чей — то очень холодный палец легонько прополз у меня по позвоночнику, словно ледяное насекомое.

— А тогда — на что вам мои показания? Он усмехнулся.

— Любим аккуратность в делах. Леннокса привезут сюда и будут судить.

Нам все пригодится. Да дело не в том даже, что нам от вас нужно. А в том, на каких условиях мы, может быть, согласимся вас выпустить — если окажите содействие.

Я не сводил с него глаз. Он немножко повозился в бумагах, покрутился на стуле, взглянул на бутылку. Проявив большую силу воли, оставил ее в покое.

— Может, вас интересует весь сценарий? — внезапно осведомился он, бросив на меня искоса хитрый взгляд. — Что ж, умник, вот как было дело — чтоб не думали, что вас здесь разыгрывают.

Я потянулся к столу, и он решил, что это за бутылкой. Схватил ее и убрал в ящик. Я — то просто хотел положить окурок в пепельницу. Откинувшись, я запалил новую сигарету. Он быстро заговорил.

— Леннокс сошел с самолета в Масатлане — это пересадочный пункт, городок с населением тысяч в тридцать пять. Часа на два — три он исчез. Потом высокий человек — смуглый, черноволосый, весь в ножевых шрамах, взял билет до Торреона на имя Сильвано Родригеса. По — испански он говорил хорошо, но недостаточно хорошо для человека с такой фамилией. А для такого темнокожего мексиканца он был слишком высокого роста. Пилот о нем сообщил. В Торреоне полиция его проворонила. Мексиканские фараоны не слишком шустрые. Только и умеют стрелять по людям. Пока они раскачивались, этот человек нанял самолет чартерным рейсом и улетел в горный городок Отатоклан — летний курорт на озере. Пилот чартерного рейса проходил военную подготовку в Техасе. Хорошо говорил по — английски. Леннокс притворился, что его не понимает.

— Если это был Леннокс, — вставил я.

— Не торопись, приятель. Да он это был. В общем, сходит он в Отатоклане, и регистрируется в гостинице, на этот раз как Марио де Серва.

При нем был револьвер, маузер?7,65, на что в Мексике, конечно, внимания обращают мало. Но пилоту он чем — то не показался, и он стукнул местным властям. Они поместили Леннокса под наблюдением. Созвонились с Мехико — сити, да и приступили к делу.

Гренц взял со стола линейку и посмотрел вдоль нее — бессмысленное действие, которое позволило ему не глядеть на меня.

Я сказал:

— Так — так. Умница какой, этот чартерный пилот, внимательный к клиентам.

Мерзкая история. Он резко перевел взгляд на меня.

— Нам нужны, — заявил он сухо, — быстрый суд и признание в непредумышленном убийстве, которое мы примем. В некоторые стороны дела мы не станем вникать. В конце концов, такая влиятельная семья.

— То есть Харлан Поттер. Он коротко кивнул.

— По мне, бред это все. Уж Спрингер бы тут разгулялся. Здесь все есть.

Секс, скандал, деньги, неверная жена — красотка, муж — раненый герой войны? он ведь на войне эти шрамы заполучил? — черт, это месяц не сходило бы с первых страниц. Все газеты в стране слюной бы изошли. А мы поскорей запихиваем это с глаз долой. — Он пожал плечами. — Ладно, раз шеф так хочет, его дело. Так будут показания? — Он обернулся к диктофону, который все это время тихо гудел и мерцал огоньком.

— Выключите, — сказал я.

Он развернулся и одарил меня злобным взглядом.

— Так понравилось в тюрьме?

— Не так уж там паршиво. Приличных знакомств не заведешь, но можно и без них прожить. Образумьтесь, Гренц. Вы пытаетесь сделать из меня стукача.

Может, я упрям или даже сентиментален, но я еще и практичен. Допустим, вы обратились бы к частному сыщику — да, да, понимаю, что вас от этого воротит — но, допустим, у вас не было бы другого выхода. Пошли бы вы к такому, который стучит на своих друзей?

Он смотрел на меня с ненавистью.

— И вот еще что. Не смущает вас, что Леннокс как — то слишком явно маневрировал? Если он хотел, чтобы его поймали, зачем было так хлопотать?

Если же не хотел, у него хватило бы мозгов не выдавать себя в Мексике за мексиканца.

— То есть как? — теперь Гренц уже рычал.

— А так, что, может, вы пичкаете меня белибердой собственного сочинения. Что не было никакого Родригеса с крашеными волосами и никакого Марио де Серва в Отатоклане, и вы так же знаете, где искать Леннокса, как то, где зарыт клад пирата Черной Бороды.

Он снова извлек из ящика бутылку. Налил себе глоток и опять быстро выпил. Медленно расслабился. Повернулся и выключил диктофон.

— Хотел бы я встретиться с тобой на суде, — проскрежетал он. — Люблю обрабатывать таких умников. Ты от этого дельца не скоро отмоешься, дорогуша.

Есть, спать и гулять с ним будешь. А сделаешь шаг в сторону, мы тебя и прихлопнем. Теперь займемся делом, от которого у меня с души воротит.

Он пошарил по столу, подвинул к себе бумагу, лежавшую лицом вниз, перевернул ее и подписал. Когда человек пишет собственную фамилию, это всегда видно. Какой — то особенный жест. Затем он встал, обошел вокруг стола, распахнул дверь своей папиросной коробки и заорал, призывая Спрэнклина.

Толстяк явился. Гренц отдал ему бумагу.

— Это я подписал приказ о вашем освобождении, — сообщил он. — Как слуге общества мне иногда приходится выполнять неприятные обязанности. А интересно вам, почему я его подписал?

Я поднялся.

— Если хотите, скажите.

— Дело Леннокса закрыто, мистер. Нет больше такого дела. Сегодня днем у себя в гостинице он написал полное признание и застрелился. В Отатоклане, как вы уже слышали.

Я стоял, глядя в пустоту. Краешком глаза я увидел, как медленно пятится Гренц, словно боится, что я его стукну. Наверно, жуткий у меня был вид.

Затем он снова очутился у себя за столом, а Спрэнклин вцепился мне в плечо.

— Давай шевелись, — жалобно проныл он. — Хоть раз в жизни можно человеку дома заночевать?

Я вышел вместе с ним и закрыл дверь. Закрывал я ее осторожно, словно там, в кабинете, лежал мертвец.

 

Глава 10

Я нашел копию квитанции на свои личные вещи, отдал ее и расписался на первом экземпляре. Пожитки я рассовал по карманам. Через регистрационную стойку перевесился какой — то человек. Когда я отходил, он распрямился и заговорил со мной. Роста он был под два метра и худой, как проволока.

— Подвезти вас домой.

В тусклом свете он казался старо — молодым, усталым и циничным, но на жулика не смахивал.

— Сколько возьмете?

— Даром. Я Лонни Морган из? Еженедельника?. Кончил работу.

— А, полицейский репортер, — отозвался я.

— Всего на неделю. Обычно околачиваюсь в мэрии.

Мы вышли из здания и нашли на стоянке его машину. Я взглянул на небо.

Можно было разглядеть звезды, хоть и мешало городское зарево. Вечер был прохладный и приятный. Я вдохнул его в себя. Потом влез в машину, и мы отъехали.

— Я живу в Лавровом Ущелье, — сказал я. — Подбросьте меня, куда вам удобно.

— Сюда — то привозят, — заметил он, — а как вы домой доберетесь, их не волнует. Меня интересует это дело, какое — то оно противное.

— Дела вроде бы больше нет, — сообщил я. — Сегодня днем Терри Леннокс застрелился. По их словам. По их словам.

— Как это кстати, — произнес он, глядя вперед через ветровое стекло.

Машина тихо катилась по тихим улицам. — Это поможет им строить стену.

— Какую стену?

— Кто — то строит стену вокруг дела Леннокса, Марлоу. Вы ведь не дурак, сами видите. Не дают они обыграть это дело. Прокурор сегодня вечером отбыл в Вашингтон. На какое — то совещание. Уехал, выпустив их рук самую аппетитную рекламу за последние годы. Почему?

— Меня спрашивать без толку. Я был сдан на хранение.

— Потому что кто — то ему это компенсирует, вот почему. Не грубыми средствами, конечно, не наличными. Кто — то пообещал ему что — то для него выгодное. Только одному человеку, связанному с этим делом, такое под силу.

Отцу этой женщины.

Я откинул голову на спинку.

— Непохоже, — ответил я. — А как же пресса? Харлану Поттеру принадлежат несколько газет, но ведь есть и конкуренты?

Он бросил на меня быстрый насмешливый взгляд и снова перевел его на дорогу.

— Работали когда — нибудь в газете?

— Нет.

— Газетами владеют и издают их люди богатые. Все богачи — члены одного клуба. Конечно, конкуренция существует, и жестокая — за тиражи, за сенсации, за исключительное право публикации. Пока она не вредит престижу, привилегиям и положению владельцев. Если вредит — крышка захлопывается. Дело Леннокса, друг мой, прихлопнуто крышкой. Это дело, друг мой, если его подать с умом, повысило бы тиражи до небес. В нем есть все, что нужно. На суд съехались бы лучшие журналисты со всей страны. Только суда — то не будет. Потому что Леннокс устранился, и дело не завертится. Я же говорю — это очень кстати.

Для Харлана Поттера и его семейства.

Я сел прямо и в упор поглядел на него.

— По — вашему, тут что — то нечисто? Он иронически скривил губы.

— Не исключено, что Ленноксу помогли с самоубийством. — Ну, там? сопротивление аресту. У мексиканской полиции обычно руки чешутся спустить курок. Хотите маленькое пари, на выгодных условиях — что дырки от пуль никто не считал.

— По — моему, вы ошибаетесь, — сказал я. — Я Терри Леннокса хорошо знал. Он давно уже махнул на себя рукой. Если бы его привезли сюда живым, он позволил бы им делать, что хотят. Признался бы в непредумышленном убийстве.

Лонни Морган покачал головой. Я заранее знал, что он скажет.

— Это не прошло бы. Если бы он ее застрелил или череп проломил — тогда да. Но слишком уж это было по — зверски. У нее лицо разбито в кашу. В лучшем случае его обвинили бы в убийстве второй степени, и то галдеж бы поднялся.

Я сказал:

— Может, вы и правы.

Он снова взглянул на меня.

— Значит, вы его знали. Верите во все это?

— Я устал. Мозги не ворочаются.

Наступило долгое молчание. Потом Лонни Морган спокойно заметил:

— Будь у меня ума побольше, чем у простого газетчика, я бы решил, что он ее вовсе и не убивал.

— Тоже мысль.

Он сунул в зубы сигарету и прикурил, чиркнув спичкой о щиток. Молча затянулся. На худом его лице было сосредоточенное и хмурое выражение. Мы доехали до Лаврового Ущелья, я сказал ему, где свернуть с бульвара и где поворот на мою улицу. Машина взобралась в гору и остановилась у подножия лестницы.

Я вылез.

— Спасибо, Морган. Выпить хотите?

— В следующий раз. Вам, наверное, лучше побыть одному.

— Это я успею. На это время всегда есть.

— Вам надо с другом попрощаться, — произнес он. — Видно, это была настоящая дружба, раз вы дали из — за него упрятать себя за решетку.

— Кто это вам сказал? Он слегка усмехнулся.

— Мало ли что я знаю, да напечатать не могу. Пока. До встречи.

Я захлопнул дверцу, он развернулся и покатил вниз. Когда хвостовые огни исчезли за поворотом, я вскарабкался по лестнице, подобрал газеты с порога и открыл себе дверь в пустой дом. Зажег все лампы и открыл все окна. Воздух был затхлый.

Я сварил кофе, выпил его и достал из банки пять сотенных бумажек. Они были туго свернуты и засунуты сбоку под кофе. Я походил взад — вперед с чашкой в руке, включил телевизор, выключил, посидел, постоял и снова сел. Проглядел газеты, накопившиеся на крыльце. Дело Леннокса сперва подавалось с помпой, но уже сегодня утром ушло с первых страниц. Была фотография Сильвии, а Терри не было. Был моментальный снимок с меня, о существовании которого я и не подозревал.?Частный детектив задержан для допроса?. Выло большое фото дома Ленноксов в Энсино. Псевдоанглийское строение, с огромной островерхой крышей, а на мытье окон, должно быть, уходило не меньше ста долларов. Оно стояло на бугре посреди участка акра в два, что для Лос — Анджелеса немало.

Был снимок и дома для гостей — миниатюрной копии большого здания. Его окружали густые деревья. Оба снимка были явно сделаны издалека, а потом увеличены. Фотографин того, что газеты именовали?комнатой смерти? не было.

Все это я видел раньше, в тюрьме, но теперь читал и смотрел другими глазами. Понять можно было одно — что убили богатую и красивую женщину и что прессу близко не допускали. Значит, влияние старика было пущено в ход уже давно. Уголовные репортеры, конечно, скрежетали зубами, но впустую. Все сходилось. Если Терри дозвонился тестю в Пасадену в ту самую ночь, как ее убили, то вокруг дома был расставлен десяток охранников еще до того, как про убийство узнала полиция.

Не сходилось лишь одно — то, как именно ее убили. Ни за какие деньги я не поверил бы, что Терри мог такое сделать.

Я выключил свет лампы и сел у открытого окна. В листве пересмешник выдал несколько трелей и, очень довольный собой, отошел ко сну. У меня зачесалась шея, тогда я побрился, принял душ и лег. Я лежал на спине, вслушиваясь в темноту, словно вдали зазвучит голос спокойный и терпеливый, который все объяснит. Голоса не было, я знал, что и не будет. Никто не собирался объяснять мне дело Леннокса. Да это было и ни к чему. Убийца сознался и ушел из жизни. Даже предварительного слушания не будет.

Очень кстати — как выразился Лонни Морган из? Еженедельника?. Если Терри Леннокс убил свою жену — прекрасно. Теперь его не нужно судить и вытаскивать на свет все некрасивые подробности. Если он ее не убивал — тоже прекрасно. Мертвец — лучший козел отпущения на свете. Он не будет оправдываться.

 

Глава 11

Утром я снова побрился, затем оделся, поехал своей обычной дорогой в город, поставил машину на обычном месте. Если служитель на стоянке и знал, что я теперь лицо известное, то скрыл это очень ловко. Я поднялся наверх, пошел по коридору и достал ключи от конторы. За мной наблюдал какой — то смуглый парень пижонского типа.

— Ты Марлоу?

— Ну?

— Будь на месте, — сказал он. — С тобой поговорить хотят. — Он отклеил спину от стены и удалился неспешной походкой.

Я вошел к себе и подобрал с пола почту. Часть лежала на столе, куда ее положила вечером уборщица. Распахнув окна, я вскрыл конверты и выбросил ненужное, то есть практически все. Переключив входной звонок на другую дверь, набил трубку и стал сидеть, ждать, не раздастся ли крик о помощи.

Я думал о Терри Ленноксе как — то отвлеченно. Он был уже далеко — седые волосы, лицо в шрамах, легкое обаяние и гордость на свой особый лад. Я его не судил, не анализировал — ведь не спрашивал я его раньше, как его ранило или угораздило жениться на Сильвии. Он был словно человек, с которым знакомишься на пароходе. Вроде бы хорошо узнаешь, но в то же время и не знаешь вовсе. И исчез он похоже — попрощались на пирсе, пока, старина, будем держать связь — но ты знаешь, что ни ты, ни он больше не объявятся. Очень возможно, что вы с ним никогда уже не встретитесь. А если и встретитесь, это будет абсолютно другой человек — член фешенебельного клуба. Как бизнес? Да неплохо. Хорошо выглядите. Вы тоже. Я в весе слишком прибавил. Ох, не говорите. Помните нашу поездку на? Франконии? (или как ее там?). Еще бы, прекрасно прокатились, правда?

Черта с два, прекрасно. Ты подыхал со скуки. Только потому и заговорил с соседом, что рядом не было никого поинтереснее. Может, и у нас с Терри Ленноксом так было? Нет, не совсем так. Во мне жила часть Терри. Я вложил в него время, и деньги, и три дня в каталажке, не говоря уже про хук в челюсть и удар по шее, который я чувствовал при каждом глотке. А теперь он умер, и я не мог вернуть ему его пять сотен. От этого я разозлился. Всегда злишься на мелочи.

Звонок в дверь и по телефону раздались одновременно. Я взял сперва трубку — звонок в дверь означал всего лишь, что кто — то вошел в мою тесную приемную.

— Мистер Марлоу? С вами будет говорить мистер Эндикотт.

Он подошел к телефону.

— Это Сюэлл Эндикотт, — представился он, будто не знал, что его чертова секретарша уже довела это до моего сведения.

— Доброе утро, мистер Эндикотт.

— Приятно услышать, что вас выпустили. Наверное, ваша идея — не оказывать сопротивления — оказалась правильной.

— Это не моя идея. Просто упрямство.

— Сомневаюсь, что вы снова услышите об этом деле.

Но если услышите и вам понадобится помощь, дайте мне знать.

— Вряд ли. Он умер. Поди докажи, что мы с ним вообще встречались. Потом надо доказать, что я знал о преступлении. А потом — что он преступник и скрывается от закона.

Он прочистил горло.

— Может быть, — осторожно заметил он, — вам не сказали, что он оставил полное признание?

— Сказали, мистер Эндикотт. Я сейчас говорю с юристом. Разрешается ли мне произнести, что и подлинность, и правдивость этого признания тоже еще надо доказывать?

— Боюсь, что у меня нет времени для юридических дискуссий, — отрезал он. — Я улетаю в Мексику для выполнения довольно грустного долга.

Догадываетесь, какого?

— Гм. Смотря кого вы представляете. Вы ведь так и не сказали, помните?

— Прекрасно помню. Ну, до свидания, Марлоу. Мое предложение о помощи остается в силе. Но позвольте дать вам еще и совет. Не будьте слишком уверены, что у вас все в порядке. Ваш бизнес очень уязвим.

Он повесил трубку. Я посидел минутку, не снимая руки с телефона и насупившись. Затем стер с лица хмурое выражение, встал и открыл дверь в приемную.

Возле окна сидел человек и листал журнал. На нем был серо — голубоватый костюм в еле заметную клеточку, на скрещенных ногах — черные мокасины, удобные, как домашние туфли — такие не протирают на каждом шагу дырки в носках. Белый платок был сложен квадратиком, и за ним виднелся краешек темных очков. Волосы у него были густые, темные и волнистые. Загорел он до черноты. Он вскинул на меня глаза, блестевшие, словно у птицы, и растянул в улыбке губы под ниточкой усов. Галстук у него был темно — коричневый, прекрасно вывязанный, рубашка сверкала белизной.

Он отбросил журнал.

— Ну и дерьмо печатают, — сообщил он. — Это я про Костелло читал. Многие знают насчет Костелло. Столько же, сколько я про Елену Прекрасную.

— Чем могу вам быть полезен?

Он неторопливо смерил меня взглядом.

— Ишь, Тарзан на красном самокате, — сказал он.

— Что?

— Ты, Марлоу, Тарзан на красном самокате. Потрепали они тебя прилично?

— Так себе. Вам до этого какое дело?

— А после звонка Олбрайта Грегориусу трогали тебя?

— Нет. После — нет. Он быстро кивнул.

— Ну, ты и нахал — самого Олбрайта попросил вызво лить тебя от этого жлоба.

— Я спрашиваю, какое вам до этого дело. Кстати, я не знаком с начальником полиции Олбрайтом и ни о чем его не просил. С какой стати ему за меня заступаться?

Он угрюмо уставился на меня. Потом медленно встал — грациозно, как пантера. Прошелся по комнате, заглянул в кабинет. Дернул в мою сторону подбородком и вошел туда. Такие парни всюду хозяева. Я вошел следом и закрыл дверь. Он стоял у окна, насмешливо обозревая помещение.

— Мелочь ты, — изрек он. — Совсем мелкая рыбешка. Я сел на стол, ожидая, что будет дальше.

— Сколько имеешь в месяц, Марлоу? Я промолчал и закурил трубку.

— Семь пятьдесят, наверное, твой потолок, — заявил он, Я уронил обгорелую спичку в пепельницу и выпустил клуб дыма.

— Мелочь ты пузатая, Марлоу. Грошовый деятель. Тебя разглядеть — лупу надо. — Я ничего не сказал и на это. — И душа у тебя дешевая. Весь дешевый, до дна. Столкнулся с парнем, глотнули по рюмке — другой, почесали языком, сунул ты ему пару монет, когда он был на мели, и сам купился на это с потрохами.

Как примерный ученик, который? Френка Мэрривела? начитался. Нет у тебя ни закваски, ни мозгов, ни связей, ни воображения, а туда же — выпендриваешься и думаешь, что к тебе обниматься полезут. Тарзан на красном самокате. — Он утомленно улыбнулся. — По моим понятиям, в тебе только и есть, что на грош пустого места.

Он перегнулся через стол и тыльной стороной руки хлестнул меня по лицу, — не больно, небрежно и презрительно, все с той же улыбочкой. Я не шевельнулся и тут. Тогда он медленно опустился на место, оперся локтем о стол, а загорелой рукой подпер загорелый подбородок. Птичьи блестящие глаза уставились на меня, и в них не было ничего, кроме блеска.

— Знаешь, кто я, дешевка?

— Вы Менендес. Ребята зовут вас Менди. У вас заведение на Стрипе.

— Да? А как я всего добился?

— Откуда мне знать? Наверное, начинали сутенером в мексиканском борделе.

Он извлек из кармана золотой портсигар и прикурил коричневую сигарету от золотой зажигалки. Выпустил едкий дым и кивнул. Положил портсигар на стол и погладил его кончиками пальцев.

— Я большой и плохой, Марлоу. Делаю кучу денег. Куча денег нужна, чтобы подмазывать ребят, которые нужны, чтобы делать кучу денег и подмазывать других нужных ребят. У меня домишко в Бель — Эре, стоит девяносто кусков, и отделка уже обошлась во столько же. У меня красавица — жена, блондинка, и двое ребятишек учатся в частных школах на Востоке. У моей жены камешков на сто пятьдесят кусков и на семьдесят пять мехов и тряпок. У меня дворецкий, две горничные, повар, шофер, не считая этой макаки, которая ходит за мной по пятам. Меня везде знают. Все у меня лучшее: лучшая еда, лучшая выпивка, лучшие номера в гостинице. У меня земля во Флориде и морская яхта с командой в пять человек. У меня?бентли? два?кадиллака? и?крайслер? для моего парнишки. Через пару лет дочка тоже такой получит. А у тебя что?

— Немного, — сказал я. — В этом году у меня есть целый дом, где я живу один.

— Женщины нет?

— Я живу сам по себе. Вдобавок у меня есть то, что здесь перед вами, потом двенадцать сотен в банке и несколько тысяч в облигациях. Довольно с вас?

— Какой у тебя потолок был за один раз?

— Восемьсот пятьдесят.

— Черт, с какой же мелочью я дело имею!

— Хватит выламываться и говорите, что вам нужно. Он потушил недокуренную сигарету и тут же закурил новую. Откинулся на спинку, скривив рот.

— Мы втроем сидели в укрытии и ели, — сказал он. — Холодище жуткий, снег кругом. Ели из банок. Холодное. Обстреливали нас из минометов, немножко и артиллерия. Синие мы были, прямо посинели от холода — Рэнди Старр, и я, и этот Терри Леннокс. И вот шлепается нам под ноги минометный снаряд и не разрывается, шут его знает, почему. Эти фрицы выкидывали такие фокусы.

Чувство юмора у них ненормальное. Иногда думаешь — пронесло, а через три секунды он как жахнет! Терри хватает эту штуку, и не успели мы с Рэнди опомниться, выскакивает из укрытия. Одним махом. Как хороший футболист.

Кидается лицом на землю, отшвыривает снаряд, а тот и грохнул на лету. Почти все осколки прошли над ним, но щеку ему все же обстругало. Тут фрицы пошли в атаку, а нас уже и след простыл.

Менендес замолчал и уставился на меня своими блестящими темными глазками.

— Спасибо, что рассказали, — сказал я.

— Понимаешь шутки, Марлоу. Ты в порядке. Мы с Рэнди потом потолковали и решили: от того, что стряслось с Терри Ленноксом, у любого парня мозги бы поехали. Мы — то долго думали, что он погиб, так нет ведь. Он к фрицам попал.

Полтора года они над ним трудились. Поработали неплохо, но измучили его вдрызг. Больших денег нам стоило, пока мы узнали, и больших денег стоило его найти. Но мы прилично подзаработали после войны на черном рынке. Могли себе позволить. За то, что Терри нам жизнь спас, получил он наполовину новое лицо, седые волосы да расшатанные нервишки. На Востоке стал прикладываться к бутылке, забирали его время от времени, в общем, совсем расклеился. Что — то у него засело в башке, да мы так и не узнали, что. Вдруг — бац! — он женится на этой богатой дамочке и снова в седле. У нас с Рэнди никак не получалось ему помочь. Только вот немного поработал он в Вегасе, а больше ничего от нас не хотел. А когда вляпался в настоящее дерьмо, пришел не к нам, а к тебе, дешевка, к парню, на котором вся полиция верхом ездит. Теперь вот и он сыграл в ящик, и даже не попрощался, не дал шанса ему отплатить. Я мог бы его вывезти из страны быстрее, чем шулер колоду тасует. А он идет плакать в жилетку тебе. Обидно. К дешевке идет, к парню, на котором полиция верхом ездит.

— Они верхом ездят на ком пожелают. Что вы теперь от меня хотите?

— Чтоб ты отвалил, — твердо произнес Менендес.

— Куда отвалил?

— Не пробуй нажиться на деле Леннокса или рекламу себе на нем делать.

Теперь все, с концами. Терри нет, и мы не хотим, чтобы его память ворошили.

Парень и так намучился.

— Бандит с нежными чувствами, — сказал я. — Умереть можно.

— Закрой поддувало, дешевка. Менди Менендес спорить не любит. Он приказывает. Зарабатывать ты на этом не будешь. Усек?

Он встал. Беседа была закончена. Взял со стола свои перчатки. Они были из белоснежной кожи. Казалось, он их ни разу и не надевал. Шикарный тип, этот мистер Менендес. Но при все своем шике опасный, как сто чертей.

— За рекламой не гонюсь, — сказал я. — И никто мне не предлагал ни цента.

Да и кто станет предлагать, и за что?

— Кончай прикидываться, Марлоу. Ты три дня просидел в клоповнике не потому, что ты такой хороший. Тебе кой — что отстегнули. Кто — не скажу, но догадываюсь. И тот, про кого я думаю, может всегда подкинуть еще. Дело Леннокса закрыто и останется закрытым, даже если… — он запнулся и хлестнул перчатками по столу.

— Даже если Терри ее не убивал, — сказал он.

Его удивление было таким же фальшивым, как позолота на обручальном кольце, что покупают накануне уик — энда. — Тут я бы с тобой спорить не стал, дешевка. Да только непохоже на то. Но если бы даже было так — и если бы сам Терри все устроил, как сейчас — так оно и останется.

Я ничего не ответил. Он лениво усмехнулся.

— Тарзан на красном самокате, — проворчал он. — Крепкий паренек. Пускает меня к себе и дает ходить по себе ногами. Первый встречный может его нанять за пару центов и ездить на нем верхом. Ни монеты, ни семьи, ни будущего, один пшик. До встречи, дешевка.

Я сидел молча, стиснув челюсти, не сводя глаз с его золотого портсигара, блестевшего на углу стола. Я чувствовал себя постаревшим и усталым. Медленно встав, я потянулся за портсигаром.

— Вы вот это забыли, — сказал я, огибая стол.

— У меня таких полдюжины, — осклабился он. Подойдя поближе, я подал ему портсигар. Он небрежно протянул за ним руку.

— А вот таких полдюжины не хочешь? — осведомился я и ударил его в живот что было сил.

Он охнул и перегнулся пополам. Портсигар упал на пол. Прижавшись спиной к стене, он судорожно задергал руками и с трудом пытался втянуть в себя воздух. С него лил пот. Очень медленно, с большим усилием, он выпрямился, и мы снова оказались лицом к лицу. Я протянул руку и провел пальцем ему по скуле. Он вынес это молча. Наконец ему удалось скривить смуглое лицо в улыбку.

— Не думал, что тебя на это хватит, — заявил он.

— В другой раз приходи с револьвером — или не зови меня дешевкой.

— У меня холуи есть, чтобы револьверы таскать.

— Приводи его, понадобится.

— Сильно надо постараться, чтобы ты рассердился, Марлоу.

Я пододвинул ногой золотой портсигар, нагнулся, поднял его и передал Менендесу. Он взял его и уронил в карман.

— Сначала я стал тебя вычислять, — сказал я, — Зачем тебе надо было время тратить, являться сюда, изводить меня. Потом мне это надоело. Все бандиты однообразны. Как будто играешь в карты, а в колоде — одни тузы. Все у тебя вроде есть, и ничего у тебя нет. Только и умеешь, что собой любоваться.

Понятно, почему Терри не пошел к тебе за помощью. Это все равно, что взаймы просить у шлюхи.

Он осторожно потрогал живот двумя пальцами.

— Вот это ты зря сказал, дешевка. Доиграешься.

Он подошел к двери, открыл ее. Телохранитель оторвался от стены напротив и повернулся к нему. Менендес дернул подбородком. Телохранитель вошел в контору и стал, равнодушно разглядывая меня.

— Хорошенько погляди на него, Чик, — велел Менендес. — Чтоб узнал, в случае чего. Может, у тебя к нему дело будет.

— Видал я таких, шеф, — сказал прилизанный смуглый парень, почти не размыкая губ — их любимая манера. — С ним больших хлопот не будет.

— Не подпускай его к брюху, — произнес Менендес с кислой ухмылкой. — У него правый хук будь здоров. Телохранитель презрительно усмехнулся мне в лицо.

— Куда ему так близко подобраться.

— Ну, пока, дешевка, — попрощался со мной Менендес и вышел.

— До встречи, — надменно бросил телохранитель. — Я Чик Агостино. Теперь увидишь меня — узнаешь.

— Как рваную газету, — сказал я. — Напомни, чтобы я тебе на личико не наступил.

На скулах у него заходили желваки. Затем он резко повернулся и вышел вслед за своим боссом.

Дверь медленно закрылась на пневматических петлях. Я прислушался, но не услыхал их шагов по коридору. Они ступали мягко, как кошки. Просто для проверки минуту спустя я снова открыл дверь и выглянул наружу. Но коридор был пуст.

Я вернулся к столу, сел и немного поразмышлял, почему Менендес, влиятельный здешний рэкетир, не пожалел труда, явился самолично ко мне в контору и предупредил, чтобы я не лез, куда не просят, — буквально через несколько минут после того, как я получил такое же предупреждение, только в других словах, от Сьюэела Эндикотта.

Ни до чего не додумавшись, я решил хотя бы довести дело до конца. Сняв телефонную трубку, я заказал разговор с клубом? Черепаха? в Лас-Вегасе:

Филип Марлоу вызывает м — ра Рэнди Старра. Прокол, М — ра Старра нет в городе, не желаю ли я поговорить с кем — нибудь другим? Я не желаю. Мне и со Старром — то не так уж приспичило беседовать. Так, мимолетная прихоть. Он был слишком далеко и не мог меня стукнуть.

Три дня после этого ничего не происходило. Никто меня не бил, не стрелял в меня и не велел по телефону соваться, куда не следует. Никто не обращался с просьбой разыскать блудную дочь, сбежавшую жену, потерянное жемчужное ожерелье или пропавшее завещание. Я сидел на месте, уставившись в стену. Дело Леннокса свернулось почти так же внезапно, как возникло.

Состоялось короткое предварительное слушание, на которое меня не вызвали.

Провели его в необычное время, без присяжных, никого не оповестив.

Следователь вынес вердикт — что смерть Сильвии Поттер Рестерхайм Ди Джорджно Леннокс последовала от руки ее мужа Теренса Уильяма Леннокса, впоследствии скончавшегося на территории за пределами юрисдикции данного следственного органа. Признание Терри, вероятно, было зачитано и внесено в протокол.

Следствие, вероятно, сочло, что его проверили достаточно тщательно.

Тело выдали для погребения. Его отвезли самолетом на север и похоронили в семейном склепе. Прессу не приглашали. Никто не давал интервью — особенно м — р Харлан Поттер, который не давал интервью вообще никогда. Увидеть его было не легче, чем далай — ламу. Обладатели ста миллионов долларов живут особой жизнью, за частоколом из слуг, телохранителей, секретарей, адвокатов и послушных управляющих. Предполагается, что они едят, спят, одеваются, что им стригут волосы. Но наверняка это неизвестно. Все, что вы про них читаете или слышите, обработано специальной командой, которая получает большие деньги за то, что создает и поддерживает нужный образ — простой, чистый и надежный, как стерильная игла.

Истине он не обязан соответствовать. Он обязан соответствовать известным фактам, а факты эти можно пересчитать по пальцам.

Когда клонился к вечеру третий день, зазвонил телефон, и состоялась моя беседа с человеком, сказавшим, что его зовут Говард Спенсер, что он ненадолго приехал в Калифорнию как представитель одного нью — йоркского издательства, что он хотел бы кое — что со мной обсудить — и нельзя ли нам встретиться завтра в одиннадцать утра в баре гостиницы? Биверли — Ритц?.

Я спросил, что обсудить.

— Довольно деликатную проблему, — сказал он. — Но абсолютно в рамках этики. Если мы не придем к соглашению, я, естественно, оплачу вам потерянное время.

— Спасибо, м — р Спенсер, этого не нужно. А кто меня вам рекомендовал? какой — нибудь мой знакомый?

— Он про вас слышал, в том числе и про ваше недавнее столкновение с законом. Должен сказать, м — р Марлоу, что именно это меня и заинтересовало.

Мое дело, однако, никак не связано с этой трагедией. Просто… хотя, давайте поговорим все — таки не по телефону, а за столиком.

— Вас действительно не смущает, что я сидел в клоповнике?

Он засмеялся. И звук голоса, и смех у него были приятные.

— С моей точки зрения, м — р Марлоу, это лучшая рекомендация. Собственно, не тот факт, что вы побывали, по вашему выражению, в клоповнике, а то, что вы, видимо, чрезвычайно скрытный человек и не поддаетесь давлению.

Этот парень говорил, четко выделяя каждую запятую, словно в тяжеловесном романе. Во всяком случае, когда разговаривал по телефону.

— Ладно, м — р Спенсер, я буду утром в баре.

Он поблагодарил и повесил трубку. Я задумался, кто бы мог мне это подбросить. Решил, что Сьюзел Эндикотт, и позвонил ему, проверить. Но его уже неделю как не было в городе. Вообще — то, какая разница. Даже в моем бизнесе бывает, что какой — то клиент остался мной доволен. А работа мне пригодилась бы, потому что нужны были деньги — по крайней мере, так я считал до вечера, пока не вернулся домой и не обнаружил письмо с вложенным в него портретом Мэдисона.

 

Глава 12

Письмо лежало в красно — белом ящике в виде скворечника у подножия моей лестницы. Деревянный дятел на скворечнике торчал вертикально, — значит, в ящик опустили письмо — но я и тут не стал бы заглядывать внутрь, потому что на этот адрес мне почта никогда не приходила. Однако дятел недавно лишился клюва, и излом был свежий. Какой — нибудь шустрый мальчик стрельнул в него из своего атомного ружьишка.

На конверте был штамп? Correo Aereo? и куча мексиканских марок, а почерк я, наверное, не узнал бы, если бы в последнее время так много не думал о Мексике. Число на штемпеле я разобрать не мог. Его ставили от руки, и чернил на подушечке явно не хватало. Письмо было толстое. Я поднялся по лестнице. Уселся в гостиной и стал читать. Вечер казался очень тихим. Может быть, письмо от мертвеца приносит с собой особую тишину.

Начиналось оно без даты и без обращения.

?Я сижу у окна на втором этаже, в номере не слишком чистой гостиницы, в городе под названием Отатоклан — это горный городишка у озера. Прямо под окном — почтовый ящик, и когда официант принесет кофе, который я заказал, он заберет письмо и снизу покажет мне его, а потом опустит в прорезь. За это он получит бумажку в сто песо, для него это куча денег.

К чему все эти выкрутасы? К тому, что за дверью безотлучно караулит смуглый тип в остроконечных туфлях и грязной рубашке. Он чего — то ждет, чего — не знаю, но меня не выпускает. Это неважно, главное, чтобы письмо было отправлено. Посылаю эти деньги вам, потому что мне они не нужны, а местная жандармерия обязательно их прикарманит. Это не значит, что я с вами расплачиваюсь. Считайте, что этим я прошу прощения за все ваши неприятности и выражаю уважение к приличному человеку. Я, как обычно, сделал все не правильно, но у меня еще остается револьвер. Думаю, что по главному вопросу вы уже пришли к верному выводу. Убить ее я мог бы — и, возможно, убил, но то, другое, я бы сделать не мог никогда. Такое зверство не по моей части. Так что дело явно нечисто. Но это не имеет никакого значения. Теперь главное избежать ненужного и бесполезного скандала. Ее отец и сестра не сделали мне ничего плохого. Им еще жить да жить, а мне жизнь опротивела до крайности. Подонка из меня сделала не Сильвия, я и до нее таким был. Не могу понять, почему она за меня пошла. Наверно, просто из каприза. По крайней мере, она умерла молодой и красивой. Говорят, разврат мужчину старит, а женщине сохраняет молодость. Много чего болтают. Говорят, что богатые от всего могут уберечься и что у них в мире не бывает зимы. Я среди них жил? это одинокие и скучающие люди.

Я написал признание. Мне слегка не по себе и довольно страшно. Про такое пишут в книгах, но там все не правда. Когда это случается с тобой, когда у тебя ничего не осталось, кроме револьвера в кармане, когда тебя загнали в грязную гостиницу в чужой стране, и выход у тебя только один? поверьте, старина, ничего тут нет возвышенного или драматического. Это просто мерзко, страшно, грязно и уныло.

Так что не забудьте это все и меня заодно. Но сперва выпейте за меня у Виктора?лимонную корочку?. А когда будете в следующий раз варить кофе, налейте и мне чашку, добавьте в нее виски, прикурите мне сигарету и положите возле чашки. А потом забудьте всю эту историю. Терри Леннокс передачу закончил, точка. Так что — прощайте.

В дверь стучат. Наверно, идет официант с кофе. Если это не он, придется стрелять. Мне, в общем, нравятся мексиканцы, только тюрьмы их не по душе.

Пока. Терри?.

Вот и все. Я сложил письмо и засунул обратно в конверт. Значит, это все — таки оказался официант с кофе. Иначе письмо не дошло бы. И вложенный в него портрет Мэдисона тоже. Портрет президента Мэдисона — это банкнота в пять тысяч долларов.

Он лежал на столе, зеленый и хрустящий. Я таких никогда не видел. Да и не всякому банковскому клерку они попадаются. Возможно, типы вроде Рэнди Старра и Менендеса носят их при себе на мелкие расходы. Если попросить в банке такой билет, вряд ли он там найдется. Они затребуют его из федерального резервного банка. На это может уйти несколько дней, В обращении по всей стране их не больше тысячи штук. Мой красиво сиял. Словно небольшое самостоятельное светило.

Я долго сидел, глядя на него. Потом убрал его в папку для писем и пошел на кухню, варить этот кофе. Все, что он меня просил, я сделал, пусть это и звучит сентиментально. Налил две чашки, добавил каплю виски, поставил его чашку туда, где он сидел в последнее утро. Прикурил ему сигарету и положил рядом на пепельницу. Я смотрел, как поднимаются пар от кофе и тонкая струйка дыма от сигареты. За окном в кустах суетилась какая — то птица, тихонько чирикая сама с собой и время от времени всплескивая крыльями.

Потом пар от кофе перестал идти, а сигарета — дымиться и превратилась просто в окурок на ободке пепельницы. Я выбросил ее в мусорное ведро под раковиной, вылил кофе, вымыл и убрал чашку.

Вот и все. За пять тысяч долларов и больше можно было сделать.

Немного погодя я отправился в кино на последний сеанс. Смысла в фильме не было никакого. Я почти не видел, что происходило на экране. Просто шум и большие лица. Вернувшись домой, я расставил на доске очень скучную партию Руи Лопеса, но и в ней смысла оказалось не больше. Тогда я лег спать.

Но сон не приходил. В три часа ночи я бродил по комнате и слушал произведение Хачатуряна для тракторного завода. У него это называлось скрипичным концертом. Я бы назвал это шлепаньем ослабевшего ременного привода и в конце концов послал его к черту.

Для меня бессонная ночь такая же редкость, как встреча с толстым почтальоном. Если бы не завтрашнее свидание с м — ром Говардом Спенсером в? Ритц — Биверли? я бы усидел бутылку и вырубился напрочь. А если мне еще раз повстречается вежливый пьяница в роллс — ройсе?серебряный призрак? я срочно отбуду в нескольких направлениях. Нет опаснее ловушек, чем те, что мы ставим себе сами.

 

Глава 13

В одиннадцать утра я сидел в третьей кабинке справа — если считать от двери в обеденный зал. Я поместился спиной к стене и видел всех, кто входил и выходил. Утро было ясное, без смога, даже без тумана, и за стеклянной стеной бара сверкал под солнцем плавательный бассейн, тянувшийся снаружи вдоль всего ресторана. На верхнюю площадку вышки подымалась по лесенке девушка в белом купальнике, с соблазнительной фигурой. Я смотрел на белую полоску кожи между краем купальника и загорелыми ляжками. Смотрел плотоядно.

Потом она скрылась под навесом, а через секунду мелькнула в воздухе, сделав в прыжке полтора оборота. Высоко взметнулись брызги, и в воздухе на миг повисла радуга, почти такая красивая, как сама девушка. Выйдя из воды, девушка сняла белую шапочку и потрясла своей обесцвеченной прической.

Подрагивая задом, она направилась к белому столику и уселась рядом с молодцом в белых спортивных штанах, темных очках и с таким ровным загаром, какой бывает только у служителей при бассейне. Он перегнулся и похлопал ее по ляжке. Она распахнула рот величиной с пожарное ведро и засмеялась. На этом мой интерес к ней исчерпался. Смеха я не слышал, но мне хватило и этой дыры, разверзшейся на лице, когда она расстегнула зубы.

В баре было почти пусто. Через три кабинки от меня пара ловкачей пыталась всучит друг другу акции? Двадцатого века — Фоке? расплачиваясь вместо денег широкими жестами. На столике у них стоял телефон, и каждые две — три минуты они разыгрывали спектакль, узнавая, не подкинул ли кто Зануку какую — нибудь блестящую идею. Оба были молоды, смуглы, напористы и полны жизненных сил. В телефонный разговор они вкладывали столько мышечной активности, сколько я потратил бы, чтобы втащить толстяка на четвертый этаж.

На табурете у стойки сидел грустный человек. Он беседовал с барменом, который протирал стакан и слушал с той улыбкой, что бывает, когда людям хочется не улыбаться, а заорать во весь голос. Клиент был среднего возраста, хорошо одет и пьян. Поговорить ему хотелось, но даже если бы и не хотелось, из него все равно бы текли слова. Он был вежлив, дружелюбен, и язык у него еще не слишком заплетался, но было ясно, что по утрам он вставал в обнимку с бутылкой и не расставался с ней до ночи. Таким он останется на всю жизнь, и вся его жизнь будет в этом. Узнать, как он до этого дошел, невозможно — даже если он сам расскажет, все будет не правдой, В лучшем случае, слабым воспоминанием о правде. В каждом тихом баре мира есть такой грустный человек.

Я взглянул на часы и увидел, что влиятельный издатель опаздывает уже на двадцать минут. До получаса я решил подождать, а потом уйти. Нельзя позволять клиенту хозяйничать. Если он садится вам не шею, то решает, что вы подставляете шею и другим, а он вас не для того нанимал. Не так уж я сейчас нуждался в работе, чтобы прислуживать какому — то болвану с восточного побережья. Знаем мы этих начальников, что сидят в обшитых деревом кабинетах где — нибудь на восемьдесят пятом этаже, при селекторе, на столе кнопки в два ряда, а у секретарши такие большие, красивые и зовущие глаза. Такой тип велит вам явиться ровно в десять, а сам вплывает два часа спустя, окутанный облаком винных паров, и если вы не встречаете его смиренно — радостной улыбкой, он впадает в такой пароксизм руководящего негодования, что требуется месяц на курорте Акапулько, чтобы снова привести его в форму.

Мимо проплыл пожилой официант, бросил вопросительный взгляд на мой разбавленный виски. Я покачал головой, он кивнул своим седым бобриком, и тут явилась Мечта. Когда она вошла, мне на миг почудилось, что в баре все стихло, что ловкачи перестали ловчить, а пьяный — бормотать, и стало так, словно дирижер постучал по пульту, воздел руки и замер.

Она была стройная, довольно высокая, одета в белый полотняный костюм с шарфом в черный горошек. Волосы у нее были бледно — золотые, как у сказочной принцессы. Им было уютно в крошечной шляпке, словно птице в гнезде. Глаза были редкого цвета — васильковые, а ресницы длинные и, может быть, слишком светлые. Она подошла к столику напротив меня, стягивая на ходу белую перчатку с раструбом, и пожилой официант уже отодвигал столик с таким усердием, какого мне ни от одного официанта не видать. Она села, засунула перчатки за ремешок сумочки и поблагодарила его такой нежной, такой восхитительно — ясной улыбкой, что его чуть не хватил удар. Она что — то заказала, очень тихо. Он бросился исполнять, вытянув шею. Теперь у него появилась цель в жизни.

Я не сводил с нее глаз. Она меня на этом поймала. Потом перевела взгляд на полдюйма выше, и меня не стало на свете. Но где бы я ни был, дыхание у меня перехватило.

Блондинки бывают разные, слово?блондинка? теперь звучит почти комически. Все виды блондинок хороши по — своему, за исключением разве что этих, с металлическим оттенком, — на самом деле они такие же блондинки, как зулусы, а характер мягкий, как тротуар. Есть миниатюрная хорошенькая блондинка, которая щебечет и чирикает, есть и крупная, статная, под сине — ледяным взглядом которой хочется встать по стойке?смирно?. Есть блондинка, которая выдает вам тот еще взгляд из — под ресниц, и дивно благоухает, и мерцает, и виснет у вас на руке, но когда вы доводите ее до дома, ее сразу одолевает страшная усталость. Она так беспомощно разводит руками и жалуется на проклятую головную боль, и вам хочется ее стукнуть, но мешает радость, что головная боль обнаружилась, прежде чем вы вложили в страдалицу слишком много времени, денег и надежд. Потому что эта головная боль всегда будет наготове — вечное оружие, такое же смертоносное, как кинжал итальянского?браво? или отравленный напиток Лукреции.

Есть мягкая, податливая блондинка — алкоголичка, которой все равно, что на ней надето, лишь бы норка, и куда ее ведут, лишь бы это был ресторан? Звездное небо? и там было много сухого шампанского. Есть маленькая задорная блондинка — она хороший товарищ, и хочет платить за себя сама, и вся лучится светом и здравым смыслом, и знает борьбу дзюдо, так что может швырнуть шофера грузовика через плечо, оторвавшись для этого всего на секунду от чтения передовицы в? Сатердей ревью?. Есть бледная, бледная блондинка, страдающая малокровием — не смертельным, но неизлечимым. Она очень томная, похожа на тень, голос ее шелестит откуда — то из глубины, ее нельзя и пальцем тронуть — во — первых, потому, что вам не хочется, а во — вторых, потому, что она все время читает то Данте в оригинале, то Кафку, то Кьеркегора, то изучает старо — прованский язык. Она обожает музыку, и когда нью — йоркский филармонический оркестр играет Хиндемита, может указать, которая из шести виолончелей опоздала на четверть такта. Я слышал, что Тосканини это тоже может. Она и Тосканини, больше никто.

И, наконец, есть шикарный выставочный экземпляр — эта переживет троих крупных рэкетиров, потом сходит замуж за парочку миллионеров (по миллиону с головы) и успокоится на бледно — розовой вилле в Кап Антиб, где у нее будет автомобиль?альфа — ромео? в комплекте с шофером и механиком и конюшня из потрепанныхаристократов; онабудетобщатьсясними рассеянно — снисходительно, словно пожилой герцог, желающий доброй ночи своему дворецкому.

Мечта за столиком напротив не имела с ними ровно ничего общего. Она не подпадала ни под какую категорию, была далека и чиста, как вода в горной речке, и так же неуловима, как цвет этой воды. Я все еще пялился на нее, когда возле моего локтя раздался голос:

— Я неприлично опоздал. Прошу прощения. Вот что меня задержало. Меня зовут Говард Спенсер. Вы, конечно, Марлоу.

Я обернулся и взглянул на него. Он был средних лет, пухленький, одет так, словно не придавал этому значения, но чисто выбрит, а редкие волосы на широком черепе были старательно прилизаны. На нем был яркий двубортный жилет, какие в Калифорнии редко кто носит — разве что приезжие с Востока.

Очки у него без оправы, и он похлопывал по потертому, видавшему виды портфелю, который, очевидно, его и задержал.

— Тут три свеженьких длиннющих рукописи. Проза. Неудобно терять, пока мы их не отвергли. — Он сделал знак пожилому официанту, который только что поставил перед Мечтой высокий стакан с чем — то зеленым.

— Моя слабость — джин с апельсиновым соком. Вообще — то, несуразное питье. Составите компанию? Прекрасно. Я кивнул, и пожилой официант удалился.

Указав на портфель, я спросил:

— Откуда вы знаете, что не будете их печатать?

— Хорошую рукопись автор не потащил бы ко мне в гостиницу. Отправил бы агенту в Нью — Йорке.

— Тогда зачем вы их принимаете?

— Во — первых, чтобы не обижать людей. Во — вторых, в надежде на тот один шанс из тысячи, ради которого живет каждый издатель. Но чаще всего, где — нибудь на коктейле вас знакомят с кучей народу, и кто — то из них написал роман, а вы полны любви к роду человеческому — вот и заявляете, что с удовольствием прочтете рукопись. Затем она с такой пугающей быстротой оказывается у вас в гостинице, что приходится ее полистать. Но вряд ли вас так уж интересуют издатели и их проблемы.

Официант принес заказ. Спенсер схватил стакан и отхлебнул здоровый глоток. Золотоволосую девушку напротив он не замечал. Все его внимание было направлено на меня. В связные он годился.

— Если нужно для работы, — отозвался я, — могу иногда и книжку почитать.

— Здесь живет один из наших самых известных авторов, — небрежно заметил он. — Может быть, вы его читали. Роджер Уэйд.

— М — м…

— Понимаю. — Он грустно улыбнулся, — Не любите исторических романов. Но расходятся они потрясающе.

— Тут и понимать нечего, м — р Спенсер. Попалась мне как — то одна его книжка. По — моему, требуха. Ничего, что я так в лоб?

Он усмехнулся.

— Нет, что вы. Вы тут не одиноки. Но дело в том, что сейчас его раскупают автоматически. А при нынешних производственных расходах никакой издатель не может обойтись без парочки таких авторов.

Я взглянул на золотую девушку. Она допила свой лимонад, или как его там, и посмотрела на микроскопические часики. Бap понемногу заполнялся, но до настоящего шума была еще далеко. Два ловкача по — прежнему размахивали руками, а к солисту на табурете присоединилась пара приятелей. Я перевел взгляд обратно на Говарда Спенсера.

— Это вы и хотели обсудить? — спросил я, — Этого самого Роджера УэЙда?

Он кивнул. Присматривался он ко мне очень тщательно.

— Расскажите немного о себе, м — р Марлоу. Если, конечно, не возражаете.

— Что вам рассказать? Я частный детектив, лицензию получил довольно давно. Одинокий волк, холост, не слишком молод, небогат. Несколько раз сидел в тюрьме, бракоразводных дел не веду. Люблю выпивку, женщин, шахматы.

Полицейские меня недолюбливают, но с двумя — тремя мы ладим. Родился в Санта — Розе, родители умерли, братьев и сестер нет. Если меня пришибут в темном переулке — а с людьми моей профессии, да теперь и не только моей, это случается все чаще, — ни для кого это не будет катастрофой.

— Понятно, — произнес он. — Но это не совсем то, что я хотел бы узнать.

Я допил джин с апельсиновым соком. Он был невкусный. Я усмехнулся.

— Вот еще что забыл, м — р Спенсер. У меня в кармане лежит портрет Мэдисона.

— Портрет Мэдисона? Боюсь, что я не…

— Купюра в пять тысяч долларов, — пояснил я. — Всегда ношу ее при себе.

Как талисман.

— Боже правый, — прошептал он. — Разве это не опасно? Вы страшно рискуете.

— А кто сказал, что есть граница, за которой все опасности одинаковы?

— Кажется, Уолтер Бейджхот. Он имел в виду верхолазов. — Тут он улыбнулся. — Извините, но все — таки издатель всегда остается издателем. Вы мне подходите, Марлоу. Ставлю на вас. А иначе вы просто послали бы меня к черту, верно?

Я улыбнулся в ответ. Он подозвал официанта и заказал еще выпить.

— Значит так, — начал он. — У нас крупные неприятности из — за Роджера Уэйда. Он не может закончить книгу. Потерял работоспособность, и это неспроста. Прямо разваливается на глазах. Дикие запои, приступы ярости.

Иногда исчезает на несколько дней. Недавно сбросил жену с лестницы, она сломала пять ребер, попала в больницу. Причем отношения у них вполне нормальные. Но в пьяном виде он теряет рассудок. — Спенсер откинулся на спинку и окинул меня мрачным взглядом. — Нам нужно, чтобы он дописал книгу.

От нее очень много зависит. В какой — то степени даже мое положение в издательстве. Но дело не только в этом. Надо спасать очень одаренного писателя, который еще не развернулся в полную силу. С ним бог знает, что творится. В этот раз он даже отказался со мной встретиться. Вероятно, вы думаете, что тут нужен психиатр. Миссис Уэйд так не считает. Она убеждена, что он абсолютно в своем уме, но чем — то страшно обеспокоен. Может быть, его шантажируют. Уэйды женаты пять лет. Возможно, всплыло что — то из его прошлого. Например — в порядке бреда — он сбил кого — то машиной, а теперь ему это припомнили. В общем, мы не знаем, но хотим узнать. И готовы хорошо заплатить, чтобы эти неприятности кончились. Если это клинический случай? что ж, так тому и быть. Если нет, то в чем дело? И, кроме того, нужно охранять миссис Уэйд. В следующий раз он может ее убить. Это вещи непредсказуемые.

Перед нами поставили стаканы. Я к своему не притронулся и только смотрел, как он сразу отхлебнул половину. Не сводя с него глаз, я закурил.

— Вам нужен не сыщик, — сказал я. — Вам нужен волшебник. Какого черта я тут могу поделать? Если знать, когда на него найдет, и если удастся с ним справиться, его можно сбить с ног и уложить в постель. Но ведь для этого надо оказаться на месте вовремя. А это, сами понимаете, один шанс из ста.

— Он примерно вашего роста, — возразил Спенсер, — но не в такой хорошей форме. А находится поблизости вы могли бы все время.

— Вряд ли. Пьяницы — люди хитрые. Он обязательно дождется, когда меня не будет. Нет, в санитары я не гожусь.

— Я не говорю про санитара. Роджер Уэйд никогда бы этого не потерпел.

Он просто талантливый человек, который сошел с рельсов и потерял самоконтроль. Слишком много денег заработал на этой халтуре для недоумков.

Но для писателя единственное спасение — это писать. Если талант есть, он пробьется.

— Ладно, понял, — сказал я устало. — Будем считать, что он потрясающий парень. И чертовски опасный. У него есть страшная тайна, которую он пытается утопить в вине. Это дело не для меня, м — р Спенсер.

— Понятно. — Он взглянул на часы, озабоченно нахмурившись, отчего лицо его сразу съежилось и постарело. — Что ж, сделал все, что мог.

Он потянулся за своим толстым портфелем. Я посмотрел в сторону Золотой девушки. Она собиралась уходить. Седой официант, изогнувшись, подал ей счет.

Она рассчиталась долларами и обворожительной улыбкой, отчего он расцвел, словно поздоровался за руку с самим господом богом. Она надела белые перчатки, и официант оттащил столик чуть не на середину зала, чтобы дать ей пройти.

Я бросил взгляд на Спенсера. Он хмуро уставился на пустой стакан.

Портфель лежал у него на коленях.

— Слушайте, — сказал я. — Если уж так хотите, я съезжу, посмотрю на этого парня. Поговорю с его женой. Но думаю, что он меня вышвырнет из дому.

Спенсер не успел ответить, как чей — то голос произнес:

— Я так не думаю, м — р Марлоу. По — моему, наоборот, вы ему понравитесь.

Я поднял голову и встретился взглядом с васильковыми глазами. Она стояла возле нашей кабинки. Я поднялся и, не успев выбраться из — за стола, застрял у стены в неуклюжей позе.

— Не вставайте, пожалуйста, — сказала она голосом, изготовленным из материала, что идет на летние облака. — Я, конечно, должна перед вами извиниться, но мне было важно присмотреться к вам заранее. Меня зовут Эйлин Уэйд.

Спенсер сварливо заметил:

— Его наше предложение не интересует, Эйлин. Она ласково улыбнулась:

— По — моему, вы ошибаетесь.

Я пришел в себя. Сколько можно стоять на согнутых коленях с разинутым ртом — что я, примерная выпускница, что ли? Хотя посмотреть было на что.

Вблизи от нее и вправду ноги подламывались.

— Я не говорил, что меня не интересует это дело, м — с Уэйд. Я сказал? может быть, не слишком внятно — что, по — моему, толку от меня не будет, а вреда я могу наделать чертову уйму. Это может оказаться жуткой ошибкой.

Она сделалась очень серьезной, улыбки как не бывало.

— Вы слишком поторопились с решением. Нельзя судить о людях по их поступкам. Если уж судить, то по характеру.

Я задумчиво кивнул. Вообще — то я как раз так и думал про Терри Леннокса.

Судя по фактам, он был далеко не подарок — не считая фронтового подвига, если Менендес сказал правду — но факт — это еще не все. К нему невозможно было не питать симпатии. Много ли за целую жизнь вам встречается людей, о которых можно так сказать?

— А для этого человека надо узнать, — мягко добавила она.

— До свидания, м — р Марлоу. Если вдруг передумаете… — Она быстро открыла сумочку и протянула мне визитную карточку. — И спасибо за то, что пришли.

Она кивнула Спенсеру и пошла прочь. Я смотрел, как она шла через бар и дальше, по застекленному переходу в ресторан. Походка у нее была замечательная. Я увидел, как она свернула под арку, ведущую в вестибюль.

Потом белая юбка последний раз мелькнула и скрылась за углом. Тогда я опустился на стул и припал к джину с апельсиновым соком.

Спенсер за мной наблюдал. В глазах у него было что — то жесткое.

— Неплохо сработано, — заметил я. — Но все — таки надо было на нее поглядывать, хоть изредка. Чтоб такая мечта целых двадцать минут сидела рядом, а вы ее не замечали…

— Да, это глупо. — Он попытался улыбнуться через силу. Ему явно не нравилось, как я на нее смотрел. — У людей странные представления о частных сыщиках. Как подумаешь, что вот заявится к тебе домой такой человек…

— Не думайте, что к вам домой заявится данный человек, — возразил я.?

Или научитесь сочинять получше. Как можно поверить, будто кто — нибудь — даже в пьяном виде — мог сбросить такую прелесть с лестницы и переломать ей пять ребер?

Он залился краской. Крепче вцепился в портфель.

— Думаете, я солгал?

— Какая разница? Вы свое дело сделали. Да и сами, может быть, не совсем ровно дышите к этой даме. Он вскочил.

— Мне не нравится этот тон, — заявил он. — И все меньше нравитесь вы сами. Прошу вас, забудьте мое предложение. Надеюсь, этого хватит за заботы.

Он швырнул на стол двадцатку, затем добавил несколько долларовых бумажек для официанта. Постоял мгновение, глядя на меня сверху вниз. Глаза у него сверкали, лицо все еще пылало. — Я женат, у меня четверо детей, — выпалил он.

— Поздравляю.

У него булькнуло в горле, он повернулся и пошел прочь. Шагал довольно быстро. Я посмотрел ему вслед, потом отвел глаза. Допил свой джин, достал пачку, вытряс сигарету, взял в зубы и прикурил. Подошел старик — официант, взглянул на деньги.

— Еще что — нибудь желаете, сэр?

— Нет. Это все вам.

Он медленно пересчитал их.

— Здесь бумажка в двадцать долларов, сэр. Джентльмен ошибся.

— Он грамотный. Говорю, это все вам.

— Тогда спасибо большое. Вы вполне уверены, сэр?..

— Вполне.

Он кивнул и затрусил прочь с озадаченным видом. Бар заполнялся. Мимо проплыла парочка изящных полудевственниц, помахивая знакомым направо и налево. Оказалось, что они знакомы с двумя ловкачами в дальней кабинке. В воздухе запорхали возгласы? Привет, милый? и ярко — красные ногти, Я хмуро выкурил полсигареты и встал. Повернулся, чтобы забрать сигареты со стола, и что — то резко ткнуло меня сзади. Только этого мне не хватало. Я круто развернулся — передо мной красовался крепенький обаяшка в шикарном костюмчике. Рука этого любимца общества была простерта вперед, он сиял улыбкой два на шесть дюймов, словно удачно что — то продал.

Я ухватился за простертую руку и крутанул его как следует.

— Чего толкаешься — здесь тесно для твоей широкой натуры?

Он выдернул руку и ощетинился.

— Не лезь, фраер. А то ведь можно и зубы расшатать.

— Ха — ха, — ответил я. — Можно, да не тебе. Тоже мне, чемпион по боксу.

Он сжал мясистый кулак.

— Побереги маникюр, киска, — посоветовал я. Он взял себя в руки.

— Пошел ты, остряк — самоучка, — огрызнулся он. — Поболтаем в другой раз, когда у меня голова не так будет забита.

— Чем, трухой?

— Пошел отсюда, — оскалился он. — А то новую челюсть придется вставлять.

Я ухмыльнулся.

— Перезвони, старик, когда исправишь диалог. Он сразу перестал злиться и захохотал.

— Ты что, из кино, парень?

— Ara, прямо с ночного сеанса.

— Небось, от полиции там прятался, — заметил он и отошел, посмеиваясь.

Все это было жутко глупо, но помогло разрядиться. Я вышел в вестибюль гостиницы и остановился у двери, надеть темные очки. Только в машине я вспомнил про визитиую карточку, которую дала мне Эйлин Уэйд. На ней адрес и телефон.?Миссис Роджер Стириз Уэйд, улица Беспечной Долины, дом 1247. Тел.

Беспечная Долина 5–6324?.

Про Беспечную Долину я был наслышан; знал, что раньше у въезда в нее были ворота с охраной, имелась своя полиция, и казино на озере, и пятидесятидолларовые девочки для развлечений. Когда казино закрыли, там установилась власть тихих денег. Тихие деньги превратили это местечко в мечту домовладельца. Озеро принадлежало местному клубу, и если вас в него не принимали, можно было не мечтать о забавах на воде. Это был по — настоящему закрытый район — не просто дорогой, а только для избранных.

Я бы оказался в Беспечной Долине так же к месту, как луковица в мороженом. Попозже днем мне позвонил Говард Спенсер. Злость у него прошла, он извинился, признал, что не совсем правильно вел себя, и спросил, не передумал ли я.

— Я подъеду, если он сам меня попросит. Только так.

— Понятно. Но, может быть, за дополнительное вознаграждение…

— Слушайте, м — р Спенсер, — нетерпеливо перебил его я, судьбу не подкупишь. Если м — с Уэйд его боится, пусть уезжает. Это ее проблема. Никто не в силах двадцать четыре часа в сутки охранять ее от собственного мужа.

Такой охраны нет на свете. Но вам ведь и этого мало. Вы еще хотите узнать, как, когда и от чего этот парень свихнулся, а потом еще привести его в порядок — чтобы он хотя бы книгу успел дописать. Но уж это зависит только от него. Если и вправду захочет кончить эту проклятую книгу, сам завяжет со спиртным. Слишком много, черт побери, вы требуете.

— Все это — одна и та же проблема, — возразил он. — Но я, кажется, понял.

Слишком тонкое это для вас дело, не в вашем духе. Что ж, до свидания.

Сегодня вечером я улетаю в Нью — Йорк.

— Мягкой вам посадки.

Он поблагодарил и повесил трубку, Я забыл сказать, что отдал его двадцатку официанту. Хотел было перезвонить, но решил, что довольно с него и этого.

Закрыв контору, я собрался к Виктору, выпить?лимонную корочку? как просил Терри в своем письме. Но тут же передумал. Настроение было не то.

Вместо этого я поехал в ресторан Лоури, заказал мартини, баранину на ребрышках и йоркширский пудинг.

Вернувшись домой, я включил телевизор и стал смотреть бокс. Оказалось неинтересно — танцоры какие — то, им не на ринг, а в балет. Только и делали, что молотили воздух, приплясывая и ныряя в сторону, чтобы партнер потерял равновесие. А уж били — задремавшую старушку не разбудишь таким ударом.

Толпа негодующе завывала, судья хлопал в ладоши, пытаясь их расшевелить, но они все раскачивались, переминались и посылали длинные левые хуки в воздух.

Я переключился на другую программу и стал смотреть детектив. Действие происходило в платяном шкафу, лица на экране были усталые, знакомые донельзя и некрасивые. Диалог был хуже некуда. Сыщику для смеху дали цветного слугу.

Это было лишнее — над ним самим можно было обхохотаться. А от рекламы в промежутках стошнило бы и козла, вскормленного на колючей проволоке и битых пивных бутылках.

Все это я выключил и закурил длинную, туго набитую сигарету с ментолом.

Она оказалась милостива к моему горлу. Табак был хороший. Я забыл посмотреть, какой марки. Когда я совсем собрался на боковую, позвонил сержант Грин из отдела по расследованию убийств.

— Решил, что надо вам сообщить — пару дней назад вашего друга Леннокса похоронили в том мексиканском городке, где он умер. Туда ездил адвокат их семьи и все устроил. На этот раз вам здорово повезло, Марлоу. Когда в следующий раз приятель попросит помочь ему удрать за границу, не соглашайтесь.

— Сколько в нем было дырок от пуль?

— Чего — чего? — Рявкнув это, он умолк. Потом сказал, тщательно подбирая слова:

— Одна, сколько же. Обычно и одной хватает, чтобы голову размозжить.

Адвокат привез отпечатки пальцев и все, что было у него в карманах. Еще что — нибудь вас интересует?

— Да, но этого вы не знаете. Интересует, кто убил жену Леннокса.

— Да вы что, разве Гренц не сказал, что Леннокс оставил признание? Это же было в газетах. Или вы газет не читаете?

— Спасибо, что позвонили, сержант. От души вам благодарен.

— Слушайте, Марлоу, — проскрежетал он. — Если не выбросите это из головы, хлопот не оберетесь. Дело окончено, убрано и пересыпано нафталином. Вам еще чертовски повезло. У нас в штате за сообщничество можно пять лет схватить. И вот еще что. Я на этой работенке давно и усвоил крепко: не всегда тебя сажают за то, что ты сделал. Важно, какой вид этому сумеют придать на суде.

Спокойной ночи.

Он бросил трубку. Я положил ее на рычаг, размышляя о том, что честный полисмен, когда у него совесть нечиста, старается тебя запугать. И нечестный тоже. Почти все так себя ведут, в том числе и я.

 

Глава 14

На следующее утро в дверь позвонили, когда я смахивал тальк с уха.

Открыв дверь, я уперся взглядом прямо в сине — лиловые глаза. На этот раз она была в коричневом костюме, с шарфом цвета стручкового перца, без шляпки и без серег. Она показалась мне немного бледной, но непохоже было, чтобы ее опять сталкивали с лестницы. Она нерешительно улыбалась.

— Простите, что беспокою вас дома, м — р Марлоу. Вы, наверное, еще даже не завтракали. Но очень не хотелось ехать к вам в контору, а обсуждать по телефону личные дела я ненавижу.

— Понимаю. Входите, м — с Уэйд. Кофе выпьете?

Она вошла в гостиную и села на диван, смотря прямо перед собой. Ноги плотно сдвинула, сумку положила на колени. Держась довольно чопорно. Я открыл окна, поднял жалюзи и убрал с журнального столика грязную пепельницу.

— Спасибо. Кофе черный, пожалуйста. Без сахара.

Я пошел в кухню и положил на зеленый металлический поднос бумажную салфетку. Она смотрелась не лучше, чем целлулоидный воротничок. Я ее скомкал и достал нечто вроде полотенца с бахромой, которое входит в набор с треугольными салфеточками. Набор этот мне достался как приложение к меблировке. Я нашел две кофейные чашки с розочками, налил их и принес поднос в комнату. Она отпила глоток.

— Очень вкусно, — сказала она. — Вы хорошо готовите кофе.

— Последний раз я пил кофе с гостями прямо перед тюрьмой, — заметил я.?

Вы, наверное, знаете, что я был в клоповнике, м — с Уэйд.

Она кивнула.

— Конечно. Они ведь заподозрили, что вы помогли ему бежать?

— Не знаю, мне не сказали. Мой номер телефона нашли у него дома в блокноте. Они задавали вопросы, а я не отвечал — мне не понравилось, как их задавали. Но вам это вряд ли интересно.

Она осторожно поставила чашку, откинулась назад и улыбнулась. Я предложил ей сигарету.

— Спасибо, я не курю. Почему же, мне интересно. Один наш сосед был знаком с Ленноксами. Наверное, Леннокс сошел с ума. По рассказам, на него все это не похоже.

Я набил трубку и закурил.

— Думаю, да, — ответил я. — Наверное, спятил. Его на войне тяжело ранили.

Но теперь он умер, все кончено. Вы ведь не о нем пришли говорить.

Она медленно покачала головой.

— Он был вашим другом, м — р Марлоу. У вас, конечно, есть о нем четкое мнение. А вы, по — моему, человек очень убежденный.

Размяв табак в трубке, я снова поднес к ней спичку. Я не торопился и не сводил глаз со своей гостьи.

— Послушайте, м — с Уэйд, — сказал я наконец. — Мое мнение ничего не значит. Такое случается каждый день. Самые неподходящие люди совершают самые невероятные преступления. Симпатичные старушки подсыпают яду целой семье.

Чистенькие мальчики грабят и стреляют. Банковские служащие, беспорочно прослужив двадцать лет, оказываются ворами. А известные, удачливые и на вид благополучные писатели напиваются и их жены попадают в больницу. Мы чертовски мало знаем, что делается в душе даже у наших лучших друзей.

Я думал, что она вспылит, но она только поджала губы и прищурилась.

— Зря Говард Спенсер вам сказал, — заметила она. — Я сама виновата. Надо было держаться от Роджера подальше. Теперь — то я знаю, что если человек пьет, его ни за что нельзя останавливать. Вам, наверное, это хорошо известно.

— Словами его, конечно, не остановишь, — согласился я. — Иногда, если повезет и если хватит силенок, можно помешать ему искалечить себя и других.

Но это, если повезет.

Она спокойно потянулась за чашкой. Руки у нее были такие же красивые, как она вся. Ногти прекрасной формы, отполированы и покрыты очень светлым лаком.

— Говард сказал вам, что на этот раз не виделся с моим мужем?

— Ara.

Допив кофе, она аккуратно поставила чашку на поднос. Повертела в руках ложечку. Потом продолжила, не глядя на меня:

— Но он не сказал вам, почему — он сам этого не знал. Я очень хорошо отношусь к Говарду, но он типичный начальник, хочет всем руководить. Считает себя хозяином.

Я молча ждал. Снова наступила пауза. Она быстро взглянула на меня и сразу отвела глаза. Очень тихо произнесла:

— Моего мужа нет дома уже три дня. Не знаю, где он, Я пришла попросить, чтобы вы нашли его и привезли домой. Конечно, такое бывало и раньше. Однажды он доехал на машине до самого Портленда, там в гостинице ему стало плохо, и без врача он не мог протрезвиться. Чудо, что он вообще туда добрался. В тот раз он три дня ничего не ел. А в другой раз оказался в Лонг Биче, в турецких банях. А в последний раз — в каком — то частном и, по — моему, подозрительном санатории. Это было почти три недели назад. Он не сказал мне, что это за место и как оно называется — просто объяснил, что прошел там курс лечения и поправился. Но вернулся без сил и смертельно бледный. Я мельком видела человека, который привез его домой. Высокий, молодой, одет в какой — то изысканный ковбойский костюм — такие носят только на сцене или в цветном фильме. Он высадил Роджера возле дома, сразу дал задний ход и уехал.

— Есть такие, что прикидываются ковбоями, — заметил я. — Все свои заработки до последнего цента тратят на эти наряды. Женщины по ним с ума сходят. А они этим пользуются.

Она открыла сумку, и достала сложенный листок.

— Я привезла вам чек на пятьсот долларов, м — р Марлоу. Возьмете его в задаток?

Она положила сложенный чек на стол. Я взглянул на него, но не притронулся.

— Зачем? — спросил я. — Вы говорите, что его нет уже три дня. Почему вы думаете, что он не вернется сам, как раньше? Что особенного случилось на этот раз?

— Он больше не выдержит, м — р Марлоу. Это его убьет. Промежутки между запоями стали короче. Я очень волнуюсь. Не просто волнуюсь, а боюсь. Мы женаты пять лет. Роджер всегда любил выпить, но не был алкоголиком. Что — то здесь не чисто. Я хочу, чтобы его нашли. Сегодня ночью я спала всего час.

— Как по — вашему — почему он пьет?

Лиловые глаза смотрели на меня в упор. Сейчас она казалась хрупкой, но отнюдь не беспомощной. Прикусив нижнюю губу, она покачала головой.

— Может быть, из — за меня, — наконец выдохнула она почти шепотом. — Разве не бывает, что мужчина разлюбил жену?

— Я в психологии дилетант, м — с Уэйд. Сыщику приходится быть всем понемножку. Я бы сказал, что он, скорее, разлюбил свою писанину.

— Вполне возможно, — ответила она спокойно. — Наверно, со всеми писателями это случается. Он, кажется, действительно не может закончить книгу. Но ведь он пишет не для того, чтобы наскрести на квартплату.

По — моему, причина не в этом.

— А какой он трезвый? Она улыбнулась.

— Ну, тут я вряд ли объективна. По — моему, очень хороший.

— А когда пьян?

— Ужасный. Злой, умный и жестокий. Считает себя остряком, а на самом деле просто неприятен.

— Вы забыли сказать — и агрессивен. Она вскинула рыжеватые брови.

— Это было только раз, м — р Марлоу. И слишком уж это раздули. Я бы не стала говорить Говарду Спенсеру. Роджер сам ему рассказал.

Я встал и покружил по комнате. День обещал быть жарким. Уже и сейчас было жарко. Я опустил жалюзи на том окне, куда било солнце. Потом выложил ей все напрямик.

— Вчера я посмотрел статью о нем в справочнике? Кто есть кто?. Ему сорок два года, женат до вас не был, детей нет. Родители из Новой Англии, учился в Эндовере и Пристоне. Был на войне, послужной список хороший.

Написал двадцать толстых исторических романов, где полно секса и драк на шпагах, и все они, черт бы их побрал, — бестселлеры. Заработал он, видно, на них прилично. Если бы он разлюбил жену, то, скорее всего, так бы и сказал и подал на развод. Если он спутался с другой женщиной, вы, вероятно, об этом узнали бы, и, уж во всяком случае, он не стал бы напиваться по этому поводу.

Если вы поженились пять лет назад, значит, тогда ему было тридцать семь.

Думаю, что он уже кое — что знал про женщин. Конечно, не все, потому что всего не знает никто.

Я замолчал, взглянул на нее, а она мне улыбнулась. Значит, не обиделась, Я продолжал.

— Говард Спенсер намекнул — почему, понятия не имею, что с Роджером Уэйдом что — то случилось в прошлом, задолго до вашей женитьбы, а теперь это всплыло и ударило по нему всерьез. Спенсер говорил о шантаже. Вы ничего об этом не знаете?

Она медленно покачала головой.

— Если вы спрашиваете, знала ли я, что Роджер платит кому — то большие деньги, — не знала и знать не могла. Я в его денежные дела не вмешиваюсь. Он мог бы выплатить большую сумму без моего ведома.

— Ладно, я с м — ром Уэйдом не знаком и не могу представить, как бы он реагировал, если бы к нему явился вымогатель. Если он вспыльчив, то и шею ему мог бы сломать. Если бы такая тайна могла повредить его работе, или положению в обществе, или — предположим худшее, привлечь к нему интерес блюстителей закона — что ж, может быть, он и стал бы платить, хотя бы поначалу. Но все это ничего нам не дает. Вы хотите, чтобы он нашелся, вы волнуетесь, страшно волнуетесь. Но где же мне его искать? Ваши деньги мне не нужны, м — с Уйэд. Пока что, во всяком случае.

Она снова полезла в сумочку и извлекла пару страничек желтого цвета.

Похоже было, что их печатали под копирку, одна была скомкана. Она расправила их и вручила мне.

— Одну я нашла у него на письменном столе, — пояснила она. — Очень поздно ночью — вернее, очень рано утром. Я знала, что он запил и наверх не поднимался. Часа в два ночи я спустилась посмотреть, что с ним, не лежит ли он без чувств на полу, ну и вообще… Его не было. Вторая страница валялась в корзине для бумаг, вернее, висела, зацепившись за край.

Я взглянул на первый, нескомканный листок. На нем было всего несколько машинописных строк. Они гласили:?Не хочется любить самого себя, а больше любить некого. Подпись: Роджер (Ф. Скотт Фитцджеральд) Уэйд. Р. S. Вот почему я так и не закончил? Последнего магната?.

— Понимаете, о чем тут речь, м — с Уэйд?

— Это он просто разыгрывал роль. Он большой поклонник Скотта Фитцджеральда. Всегда говорил, что Фитцджеральд — лучший в мире писатель — пьяница, а Кольридж — лучший поэт — наркоман. Обратите внимание, как напечатано, м — р Марлоу. Четко, ровно, без помарок.

— Обратил. Обычно люди в пьяном виде собственного имени не могут написать. — Я развернул скомканный листок. Тоже машинопись и тоже без ошибок.

Здесь было написано:?Вы мне не нравитесь, доктор В. Но сейчас вы самый нужный мне человек?.

Пока я разглядывал текст, она сказала:

— Понятия не имею, кто такой доктор В. У нас нет знакомых врачей с фамилией на? В?. Наверное, это тот, у кого Роджер лечился в последний раз.

— Когда ковбойчик привез его домой? И ваш муж ничего не упоминал — ни имен, ни названий? Она покачала головой.

— Ничего. Я уже смотрела по справочнику. Там десятки врачей на эту букву. И вообще, это может быть не фамилия, а имя.

— А может, он даже и не врач, — заметил я. — Тогда вашему мужу понадобились бы наличные. Обычно врач берет чеки, шарлатан — никогда. Чек может оказаться уликой. И заламывают эти ребята будь здоров. Лечение на полном пансионе у них дома обходится в приличную сумму. Не говоря уж об иголочках.

Она удивилась.

— Иголочках?

— Все эти подозрительные типы держат своих пациентов на наркотиках. Так легче с ними управляться. Сбивают их с копыт часов на десять — двенадцать, потом они приходят в себя и уже не буянят. Но если применять наркотики без лицензии, можно попасть на полный пансион к дяде Сэму. Так что приходится брать подороже.

— Понимаю. У Роджера могло быть с собой несколько сот долларов. Он всегда держит деньги в письменном столе. Не знаю зачем. Просто причуда.

Сейчас там денег нет.

— Ладно, — сказал я. — Попробую найти этого доктора В. Не знаю уж как, но постараюсь. Заберите свой чек, м — с Уэйд.

— Но почему? Разве вам не…

— Спасибо, это потом. И я бы предпочел получить его от м — ра Уэйда. Ему это все вряд ли понравятся.

— Но если он болен и беспомощен…

— Мог бы сам обратиться к своему врачу или вас попросить. Он этого не сделал — значит, не хотел.

Она убрала чек в сумочку и встала. Вид у нее был очень подавленный.

— Наш врач отказался его лечить, — грустно призналась она.

— Врачей сотни, м — с Уэйд. Любой согласился бы помочь ему хотя бы раз.

Многие стали бы лечить и подольше. В медицине сейчас конкуренция будь здоров.

— Понимаю. Конечно, вы правы. — Она медленно направилась к двери, я за ней. Открыл ей дверь.

— Вы ведь и сами могли вызвать врача. Почему вы этого не сделали?

Она обернулась ко мне. Глаза у нее блестели. Может, от слез? Да, хороша она была — ничего не скажешь.

— Потому, что я люблю мужа, м — р Марлоу. На все готова, чтобы ему помочь. Но я ведь знаю, что он за человек. Если бы каждый раз, как он выпьет лишнее, я вызывала врача, у меня уже не было бы мужа. Нельзя обращаться со взрослым мужчиной как с простудившимся ребенком.

— Можно, если он пьяница. Даже нужно.

Она стояла совсем близко. Я чувствовал запах ее духов. А может, мне это показалось. Она духами не обливалась с ног до головы. Возможно, это просто был летний аромат.

— А что, если у него в прошлом и правда было что — то постыдное?? произнесла она, извлекая из себя слово за словом, как будто они горчили на вкус. — Даже преступление. Мне — то это безразлично. Но я не хочу, чтобы это обнаружилось при моей помощи.

— А когда Говард Спенсер нанимает для этого меня — тогда, значит, все в порядке?

Она очень медленно улыбнулась.

— Думаете, я верила, что вы примете предложение Говарда, вы, человек, который сел в тюрьму, чтобы не предавать друга?

— За рекламу спасибо, только сел я не поэтому. Помолчав, она кивнула, попрощалась и пошла вниз по лестнице. Я смотрел, как она открывает дверцу машины, — это был обтекаемый?ягуар? серый, на вид совсем новенький. Доехав до конца улицы, она развернулась на кругу. Спускаясь с холма, помахала мне.

Мелькнула перчатка, машина нырнула за угол и исчезла.

Прямо перед домом рос куст красного олеандра. В нем послышалась возня и тревожный писк птенца — пересмешника. Я разглядел его на верхней ветке? вцепился в нее, хлопая крыльями, словно не мог удержать равновесия. С кипариса за домом раздалось резкое предупреждающее чириканье. Писк сразу умолк, толстый птенец притих.

Я вошел в дом и закрыл дверь, чтобы он мог продолжить свой урок. Птицам тоже надо учиться.

 

Глава 15

Будь ты хоть семи пядей во лбу, для начала поисков надо что — то иметь: имя, адрес, район, что — то из прошлого или настоящего — какую — то точку отсчета. У меня был всего лишь желтый скомканный листок со словами:?Вы мне не нравитесь, доктор В. Но сейчас вы самый нужный мне человек?. При такой наводке цель должна была быть не меньше по размеру, чем Тихий океан. Можно было потратить месяц, изучая списки доброго десятка медицинских ассоциаций округа, и прийти к большому круглому нулю. У нас в городе шарлатаны плодятся быстрее морских свинок. На сто миль вокруг муниципалитета протянулись восемь округов, и в каждом городке каждого округа есть врачи. Одни настоящие, другие имеют лицензии на то, чтобы удалять мозоли или прыгать у вас на позвоночнике. Среди настоящих врачей есть преуспевающие, а есть и бедные, часть соблюдает врачебную этику, а часть не может себе позволить этой роскоши. Пациент с приличным доходом, в начальной стадии белой горячки, мог оказаться просто подарком для какого — нибудь старикана, прогоревшего на приписывании витаминов и антибиотиков. Но для начала нужна была хоть малейшая зацепка. У меня ее не было, у Эйлин Уэйд — тоже, или она о ней не догадывалась. Даже если бы я нашел подходящего человека с тем самым инициалом, не исключено, что это просто миф, сотворенный Роджером Уэйдом. Он мог выдумать эту букву? В? накачавшись спиртным. Скотта Фитцджеральда мог приплести просто так, на прощание.

В такой ситуации глупый человек идет за помощью к умному. Вот и я позвонил одному знакомому из организации Карне. Это шикарное агентство в Беверли Хиллз, которое специализируется на защите интересов транспортного бизнеса и защищает их всеми способами, вплоть до балансирования на грани закона. Знакомого звали Джордж Питерс, и он сказал, что уделит мне десять минут, если я приеду прямо сейчас.

Агенство занимало половину второго этажа в одном из этих нежно — розовых четырехэтажных зданий, где двери лифта вам открывает фотоэлемент, где тихие и прохладные коридоры, места на автостоянках помечены фамилиями начальников, а у аптекаря в вестибюле вывихнута кисть от того, что он без конца насыпает во флакончики таблетки снотворного.

Входная дверь была темно — серая, а на ней металлические буквы, четкие и острые, словно новенький нож:?Организация Карне. Президент Джеральд К, Карне?. Ниже, буквами поменьше:?Вход?. Все это напоминало крупный трест.

Приемная была маленькая и уродливая, но уродство рассчитанное и дорогое. Мебель ярко — красная и темно — зеленая, стены тускло — зеленые, а картинки на них — в зеленых рамах на три тона темнее. Картинки изображали парней в красных фраках, верхом на здоровенных лошадях, которые так и рвались перемахнуть через высокие изгороди. Висели здесь и два зеркала без рам, окрашенные в очень нежный, но достаточно омерзительный розовый цвет.

Журналы на полированном столике были самые свежие, каждый номер в прозрачной пластиковой обложке. Декоратор, который обставлял эту комнату, цветобоязнью явно не страдал. Сам он, вероятно, носил алую рубашку, лиловые штаны, полосатые ботинки и пурпурные подштанники, на которых оранжевым были вышиты его инициалы.

Все это было только витриной. С клиентов агентства Карне брали минимум сотню per diem и обслуживали на дому. Ни в каких приемных они сроду не бывали. Карне был раньше полковником военной полиции — здоровенный цветущий малый, с характером жестким, как доска. Он как — то предлагал мне работу, но я ни разу не дошел до такого отчаяния, чтобы согласиться. На свете есть сто девяносто видов подлости, и Карне знал их все назубок.

Матовая стеклянная перегородка раздвинулась, выглянула секретарша. У нее была чугунная улыбка и глаза, которые способны пересчитать деньги у тебя в заднем кармане.

— Доброе утро. Что вам угодно?

— Я к Джорджу Питерсу. Меня зовут Марлоу. Она заглянула в зеленую кожаную книгу.

— Он вам назначил, м — р Марлоу? Не вижу вашей фамилии в списке на сегодня.

— Я по личному делу. Только что договорился с ним по телефону.

— Понятно. Как пишется ваша фамилия, м — р Марлоу? И, будьте добры, ваше имя.

Я сказал. Она записала на длинном узком бланке и пробила его на контрольных часах.

— К чему вся эта показуха? — осведомился я.

— Для нас нет мелочей, — холодно ответствовала она. — Полковник Карне говорит, что самый заурядный факт может вдруг оказаться очень важным.

— Или наоборот, — заметил я, но до нее не дошло. Покончив со своей бухгалтерией, она подняла глаза и объявила:

— Я доложу о вас м — ру Питерсу.

Я сказал, что счастлив. Через минуту в обшивке открылась дверь, и Питерс поманил меня внутрь. Коридор был серый, словно на линкоре, по обеим сторонам шли кабинетики, похожие на тюремные камеры. У него в кабинете был звуконепроницаемый потолок, серый стальной стол и два таких же стула, серый диктофон на серой подставке, телефон и чернильный прибор того же цвета. На стенах висели две фотографии в рамках — на одной Карне красовался в форме и в белой каске, на другой — в штатском, за письменным столом и с непроницаемым видом. В рамку был также вставлен небольшой лозунг, стальными буквами на сером фоне. Он гласил:

ОПЕРАТИВНИК КАРНЕ ОДЕВАЕТСЯ, РАЗГОВАРИВАЕТ И ВЕДЕТ СЕБЯ КАК ДЖЕНТЛЬМЕН ВСЕГДА И ВЕЗДЕ. ИСКЛЮЧЕНИЙ ИЗ ЭТОГО ПРАВИЛА НЕТ.

Двумя большими шагами Питерс пересек комнату и сдвинул в сторону одну из фотографий. За ней в серую стену был вставлен серый микрофон. Вытащив его, Питерс отсоединил провод и запихнул микрофон обратно. И опять прикрыл фотографией.

— Меня бы за ваш визит уже выперли с работы, — объявил он, — да наш сукин сын поехал по делам какого — то актеришки — забрали за вождение машины в пьяном виде… Все микрофоны подключены к его кабинету. Заведение прослушивается насквозь. Я тут было предложил ему установить за зеркалом в приемной инфракрасную кинокамеру. Не клюнул. Наверное, потому, что у кого — то уже такая есть.

Он уселся на жесткий серый стул. Я рассматривал его. Неуклюжий, длинноногий человек, с худым лицом и редеющими волосами. Кожа у него была усталая, дубленая — видно, много бывал на воздухе в любую погоду. Глаза сидели глубоко, расстояние от носа до рта почти такой же длины, как и сам нос. Когда он улыбался, вся нижняя часть лица утопала в двух глубоких складках, тянувшихся от ноздрей к уголкам губ.

— Как вы можете это терпеть? — осведомился я.

— Садитесь, старина. Дышите глубже, не повышайте голоса и не забывайте, что оперативник фирмы Карне по сравнению с дешевой ищейкой вроде вас — то же самое, что Тосканини по сравнению с обезьяной шарманщика. — Он ухмыльнулся и помолчал. — Терплю, потому, что мне плевать. Платят прилично. А если Карне начнет обращаться со мной как с заключенным той английской тюряги, где он был начальником во время войны, я тут же возьму расчет и смоюсь. Что у вас стряслось? Я слыхал, вас тут недавно потрепали.

— Я не жалуюсь. Хотел бы заглянуть в ваши досье на ребят, у которых окошечки с решетками. Знаю, что у вас такие есть. Мне Эдди Дауст рассказывал, когда ушел отсюда.

Он кивнул.

— У Эдди нервы оказались слабее, чем требуется для фирмы Карне. Досье, о котором вы говорите, совершенно секретные. Ни при каких обстоятельствах секретную информацию нельзя сообщать посторонним. Сейчас я их притащу.

Он вышел, а я стал смотреть на серую корзину для бумаг, серый линолеум и серые кожаные уголки пресс — папье. Питерс вернулся с серой картонной папкой. Положил ее на стол и раскрыл.

— Мать честная, почему у вас здесь все такое серое?

— Цвет нашего флага, старина. Дух организации. Но у меня есть кое — что и другого цвета.

Открыв ящик стола, он извлек оттуда сигару длиной дюймов в восемь.

— Подарок, — объявил он. — От пожилого английского джентльмена, который прожил сорок лет в Калифорнии и до сих пор вместо?телеграмма? говорит?каблограмма?. В трезвом виде это почтенный старец, не лишенный внешнего обаяния. И на том спасибо. У большинства населения, включая Карне, и внешнего — то ни капли. В Карне столько же обаяния, сколько в подштанниках сталевара.

В нетрезвом виде клиент имеет странную привычку выписывать чеки на банки, которые о нем слыхом не слыхали. Но всегда выворачивается и с моей любезной помощью ни разу не попал в каталажку. Выкурим на пару, как индейские вожди, замышляющие хорошую резню.

— Сигары не курю.

Питерс с грустью посмотрел на огромную сигару.

— Я, вообще, тоже, — сказал он. — Подумывал преподнести ее Карне, Но для одного человека она великовата, даже если этот один человек — Карне. — Он нахмурился. — Замечаете? Слишком много я говорю про Карне. Нервишки, наверно. — Он бросил сигару обратно в ящик и взглянул на открытую папку. — Так что нам требуется?

— Я разыскиваю зажиточного алкоголика, который привык к комфорту и может себе его позволить. До подделки чеков он пока не дошел, насколько я знаю. Довольно агрессивен, жена о нем беспокоится. Она думает, что он укрылся в подпольном лечебном заведении, но не знает где. Единственное, что у нас есть, — инициал некоего доктора В. Клиент пропал три дня назад.

Питерс задумался.

— Это не так уж давно, — сказал он. — Чего тут волноваться?

— Если я его найду, мне заплатят. Он покачал головой.

— Не совсем понял, но будь по — вашему. Сейчас посмотрим. — Он начал листать папку. — Не так — то это просто, — заметил он. — Эти люди на месте не сидят. Всего по одной букве найти… — Он вытащил из папки листок, через несколько страниц другой, а за ним и третий. — У нас здесь таких трое,? объявил он. — Д — р Эймос Варли, остеопат. Большое заведение в Альтандене.

Выезжает или раньше выезжал на ночные вызовы за пятьдесят долларов. Две профессиональные медсестры. Года два назад имел неприятности в калифорнийском бюро по наркотикам, они проверяли его рецептурную книгу.

Информация довольно устаревшая.

Я записал фамилию и альтанденский адрес.

— Затем имеется д — р Лестер Вуканич. Ухо, горло, нос, на Голливудском бульваре, в здании Стоквелл — Билдинг. Тут дело ясное. Принимает, в основном, у себя, специализируется вроде бы по хроническому гаймориту. Обычная история. Вы приходите с жалобой на головную боль, — пожалуйста, он промоет вам лобные пазухи. Сперва, конечно, надо обезболить новокаином. Но если вы ему понравились, то вместо новокаина… Усекли?

— Конечно. — Я записал и этого.

— Прекрасно, — продолжал Питерс и стал читать дальше. — Разумеется, у него главная проблема — снабжение. Поэтому наш доктор Вуканич любит ловить рыбку в море, возле Энсенады, куда и летает на собственном самолете.

— Странно, что он еще не засыпался, если сам доставляет наркотики,? заметил я.

Питерс, поразмыслив, покачал головой.

— Ничего странного. Если жадность не погубит, он может держаться вечно.

По — настоящему ему опасен только недовольный клиент — прошу прощения, пациент, — но он, конечно, знает, как с ними управляться. Пятнадцать лет сидит все в том же кабинете.

— Где, черт побери, вы все это узнаете? — осведомился я.

— Мы — организация, дитя мое. Не то что вы — одинокий волк. Кое — что выбалтывают сами клиенты. Кое — что приносит агентура. Карне денег не жалеет.

Умеет втереться в доверие к кому угодно.

— Представляю, как ему понравилась бы наша беседа.

— Да пошел он… Последний номер нашей программы — человек по фамилии Верингер. Оперативник, который составлял на него досье, давно уволился.

Однажды на ранчо Верингера в Ущелье Сепульведа умерла некая поэтесса, видимо, покончила с собой. У него там что — то вроде колонии для писателей и прочих, кто желает жить в уединении и в особой атмосфере. Цены умеренные. На вид все благопристойно. Называет себя доктором, но не практикует. Может, на самом деле он доктор философии. Не знаю, почему он сюда попал. Разве что из — за этого самоубийства. — Он проглядел газетную вырезку, наклеенную на белый листок. — Да, она перебрала морфия. Но не говорится, что Верингер был в курсе.

— Мне нравится Верингер, — заявил я. — Очень нравится.

Питерс закрыл папку и похлопал по ней ладонью.

— Вы этого не видели, — напомнил он. Встал и вышел из комнаты. Когда он вернулся, я уже стоял у двери. Начал было его благодарить, но он отмахнулся.

— Слушайте, — сказал он, — ваш клиент может скрываться где угодно.

Я сказал, что понимаю.

— Кстати, я тут кое — что слышал про вашего друга Леннокса — может, вам интересно. Один из наших ребят лет пять — шесть назад видел в Нью — Йорке парня, который по описанию вылитый Леннокс. Но фамилия у него была другая. Марстон.

Конечно, это может быть ошибка. Тот парень все время не просыхал, так что трудно сказать. Я сказал:

— Симневаюсь, чтобы это был он. Зачем ему менять фамилию? Он воевал, имя можно проверить по послужному списку.

— Этого я не знал. Наш оперативник сейчас в Сиэтле. Когда вернется, можете с ним поговорить, если хотите. Его зовут Аштерфелт.

— Спасибо за все, Джордж. Я собирался на десять минут, а вышло…

— Может, когда — нибудь вы мне поможете.

— Организация Карне, — заявил я, — никогда не просит чужой помощи.

Он сделал непристойный жест большим пальцем. Оставив его в металлической серой камере, я удалился. Приемная теперь смотрелась прекрасно. После этого тюремного блока яркие цвета были очень к месту.

 

Глава 16

На дне Ущелья Сепульведа, в стороне от шоссе, стояли два желтых прямоугольных столба. На одном была укреплена створка из пяти перекладин.

Ворота были открыты, над ними на проволоке висело объявление:?Частное владение. Въезда нет?. Воздух был теплый, тихий, напоен кошачьим запахом эвкалиптов.

Я въехал в ворота, поднялся по усыпанной гравием дороге на пологий склон холма, по другой стороне спустился в неглубокую долину. Здесь было жарко, градусов на пять — десять жарче, чем на шоссе. Дорога заканчивалась петлей вокруг газона, огороженного выбеленными камнями. Слева был пустой плавательный бассейн. Ничего нет бесприютнее пустого бассейна. С трех сторон его окружала запущенная лужайка, усеянная шезлонгами с сильно выгоревшими подушками. Подушки были разноцветные — синие, зеленые, желтые, оранжевые, ржаво — красные. Швы на них кое — где разошлись, пуговицы отскочили, и в этих местах вздулись пузыри. С четвертой стороны виднелась проволочная ограда теннисного корта. Трамплин над пустым бассейном казался разболтанным и усталым. Обивка на нем торчала клочьями, а металлические крепления обросли ржавчиной.

Я доехал до петли на дороге и остановился у деревянного дома с покатой крышей и широкой верандой. Двойные двери были затянуты сеткой. На ней дремали большие черные мухи. От дома между вечнозелеными и вечно пыльными калифорнийскими дубами расходились тропинки. Среди дубов по склону холма были разбросаны маленькие коттеджи, некоторые были почти целиком скрыты зеленью. У тех, которые я разглядел, был запущенный нежилой вид. Двери закрыты, окна занавешаны какой — то унылой тканью. На подоконниках явно лежал толстый слой пыли.

Я выключил зажигание и посидел, прислушиваясь и не снимая рук с руля.

Ни звука. Это место казалось мертвым, как мумия фараона, разве что дверь за сеткой была открыта, и в полумраке комнаты что — то двигалось. Потом раздалось негромкое четкое посвистывание, за сеткой обозначилась фигура мужчины, он распахнул ее и стал спускаться по ступенькам. Глаз от него было не оторвать.

На нем была плоская черная ковбойская шляпа с плетеным ремешком под подбородком. На нем была белая шелковая рубашка, безупречно чистая с отложным воротником, тугими манжетами и пышными свободными рукавами. Шею обматывал черный шарф с бахромой — один конец короткий, другой свисал почти до пояса. На нем был широкий черный кушак и черные брюки — угольно — черные, на бедрах в обтяжку, простроченные золотом по боковому шву до разреза; внизу они расходились широким клешем, и вдоль разреза по обеим сторонам шли золотые пуговицы. На ногах у него были лакированные танцевальные туфли.

Сойдя с лестницы, он остановился и взглянул на меня, продолжая насвистывать.

Он был гибкий, как хлыст. Из — под длинных шелковистых ресниц смотрели глаза дымного цвета, самые большие и самые пустые, какие я видел в жизни. Черты лица тонкие и правильные, но резкие. Прямой нос, красивый припухлый рот, на подбородке ямочка, и маленькие уши, аккуратно прилегающие к голове. Кожа была того бледного оттенка, который не поддается загару.

Он встал в позу, подбоченившись левой рукой, а правой описал в воздухе изящную дугу.

— Приветствую, — промолвил он. — Чудный денек, правда?

— Для меня жарковато.

— Я люблю, когда припекает. — Заявление было решительным, окончательным и обсуждению не подлежало. Мои вкусы его не интересовали. Усевшись на ступеньку, он извлек откуда — то длинную пилочку и стал обтачивать ногти. — Вы из банка? — спросил он не подымая глаз.

— Мне нужен доктор Верингер.

Он перестал орудовать пилкой и поглядел в жаркую даль.

— Это кто такой? — осведомился он без особого любопытства.

— Хозяин здешних мест. Чего скромничаете? Как будто не знаете, черт побери. Он снова занялся ногтями.

— Чего — то путаешь, старичок. Здесь хозяин — банк. Конфисковали? просрочена закладная, что ли. Не помню подробностей.

Он взглянул на меня, давая понять, что подробности его не интерсуют. Я вышел из?олдсмобиля? и прислонился к горячей дверце, потом перешел подальше, где можно было дышать.

— И какой же это банк?

— Если не знаешь, значит, ты не оттуда. Если не оттуда, значит, тебе здесь делать нечего. Скатертью дорожка, красавчик. Катись, да поживее.

— Мне нужен доктор Верингер.

— Заведение закрыто, старичок. Читал объявление? Сюда нельзя. Какой — то лопух забыл закрыть ворота.

— Вы сторож?

— Вроде того. Кончай допросы, старичок. А то у меня характер вспыльчивый.

— И что же будет, если рассердишься — танго со мной станцуешь?

Он внезапно и ловко поднялся на ноги. Улыбнулся одними губами.

— Похоже, пора закинуть тебя в атомобильчик, — сказал он.

— Это потом. Где сейчас найти д — ра Верингера?

Он сунул пилку в карман рубашки и вытащил вместо нее что — то другое.

Быстрое движение, и на кулаке блеснул кастет. Кожа у него на скулах натянулась, в глубине больших мутных глаз вспыхнул огонек.

Он небрежно двинулся ко мне. Я отступил назад, держа дистанцию. Он насвистывал, но звук стал высоким и пронзительным.

— Драться не надо, — сообщил я ему. — Чего мы не поделили? Да и красивые штанишки могут лопнуть.

Двигался он быстро, как молния. Одним легким прыжком очутился возле меня и стремительно, словно змеиный язык, выбросил вперед левую руку. Я ожидал удара по голове и вовремя увернулся, но он, оказывается, хотел схватить меня за правое запястье. Хватка у него была что надо. Он дернул меня, я зашатался, и кастет взлетел в воздух. Тресни он меня разок по затылку, я бы очнулся в больнице. Вырываться не годилось — он заехал бы мне сбоку или по плечу. Остался бы я и без того и без другого. В такой передряге остается лишь одно.

Я поддался его рывку. Но успел сзади блокировать его левую ногу, вцепился ему в рубашку и услышал, как она рвется. Удар пришелся мне по затылку, но не кастетом. Я резко повернулся влево, перебросил его через бедро, но он по — кошачьи приземлился на ноги, пока я не успел обрести равновесие. Теперь он ухмылялся, наслаждаясь дракой. Любил свою работу. И снова кинулся на меня стремглав.

Откуда — то раздался громкий густой голос:

— Эрл! Прекрати сейчас же! Сию минуту, слышишь?

Бравый ковбой остановился. По лицу у него блуждала какая — то дурная улыбка. Он сделал быстрое движение, и кастет исчез за широким поясом.

Я обернулся и увидел плотного приземистого человека в гавайской рубашке, который, размахивая руками, мчался к нам по тропинке. Он подбежал, слегка задыхаясь.

— Ты с ума сошел, Эрл?

— Мне такого говорить нельзя, док, — мягко предупредил Эрл. Улыбнувшись, он отошел и уселся на ступеньку дома. Снял плоскую шляпу, извлек гребенку и с отсутствующим выражением принялся расчесывать густые темные волосы. Через секунду — другую он начал тихонько насвистывать.

Солидный человек в расписной рубашке стоял и смотрел на меня. Я стоял и смотрел на него.

— Что здесь происходит? — проворчал он. — Кто вы такой, сэр?

— Марлоу. Я ищу доктора Верингера. Паренек, которого вы называете Эрлом, решил со мной поиграть. Все от жары, наверное.

— Я доктор Верингер, — произнес он с достоинством. Он обернулся. — Иди в дом, Эрл.

Эрл медленно встал. Задумчиво осмотрел д — ра Верингера пустыми мутными глазищами. Потом поднялся по ступенькам и распахнул сетчатую дверь. Туча мух сердито зажужжала и снова уселась на сетку, когда дверь закрылась.

— Марлоу? — вновь обратился ко мне д — р Верингер. — А чем могу быть вам полезен, м — р Марлоу?

— Эрл сказал, что вы теперь не у дел.

— Совершенно верно. Я жду выполнения некоторых юридических формальностей, а затем уеду. Мы здесь с Эрлом одни.

— Очень жаль, — сказал я разочарованно. — Я думал, что у вас живет человек по имени Уэйд.

Он вскинул брови, которые могли бы заинтересовать торговца щетками.

— Уэйд? Возможно, у меня есть такой знакомый — это распространенная фамилия — но с какой стати ему здесь жить?

— Лечится у вас.

Он нахмурился. Человеку с такими бровями нетрудно нахмуриться как следует.

— Я врач, сэр, но сейчас не практикую. Какое лечение вы имеете в виду?

— Этот парень алкоголик. Время от времени сходит с копыт и пропадает.

Иногда возвращается домой сам, иногда его привозят, а иногда приходится его искать.

— Я вручил ему свою визитную карточку. Он ознакомился с ней без всякого удовольствия.

— Что такое с вашим Эрлом? — осведомился я. — Решил, что он Рудольф Валентине?

Он снова пустил в ход брови. Замечательное украшение. Местами из них торчали завитки дюйма в полтора длиной. Он пожал мясистыми плечами.

— Эрл абсолютно безобиден, м — р Марлоу. Просто иногда уходит в воображаемый мир. Это все — скажем так — игра.

— Сказать — то все можно, док. Как бы он не доигрался.

— Полно вам, Марлоу. Вы преувеличиваете. Эрл любит наряжаться. Совсем как дитя.

— Значит, псих, — заметил я. — Здесь у вас что — то вроде лечебницы?

— Нет, что вы. Раньше это был пансионат для людей искусства. Я предоставлял им жилье, возможности для упражнений и развлечений и, главное, уединение. За умеренную плату. Артисты, как вы, вероятно, знаете, обычно не слишком богаты. К артистам я, конечно, причисляю также писателей, музыкантов и так далее. Для меня это было приятным занятием, но теперь все кончено.

Сказав это, он погрустнел. Брови поникли, уголки губ тоже. Дай этим бровям волю, они бы до подбородка доросли.

— Это я знаю, — сказал я. — Читал в вашем досье. И про самоубийство тоже.

Она что, была наркоманка? Поникший доктор встрепенулся.

— В каком досье? — отрывисто спросил он.

— У нас есть досье на тех, кого мы называем?окошечки с решетками? док. Из них в припадке не выпрыгнешь. Маленькие частные лечебницы, где держат алкоголиков, наркоманов и безобидных маньяков.

— Чтобы открыть такое заведение, полагается официальная лицензия,? хрипло произнес д — р Верингер.

— Ara. По крайней мере, в теории. На практике об этом иногда забывают.

Он надулся. Что — что, а достоинство у этого типа было.

— Ваше предположение оскорбительно, м — р Марлоу. Не имею понятия, как могло мое имя попасть в упомянутое вами досье. Вынужден просить вас удалиться, — А как насчет Уэйда? Может, он здесь под другой фамилией?

— Здесь нет никого, кроме Эрла и меня. Мы совершенно одни. А теперь извините, но…

— Я бы хотел это проверить.

Иногда их удается разозлить, и в гневе они могут проболтаться. Но с д — ром Верингером это не прошло. Он продолжал хранить достоинство. И в этом ему помогали брови. Я взглянул в сторону дома. Оттуда доносились звуки музыки, что — то танцевальное. И еле слышное прищелкивание пальцами.

— Пари держу, он там танцует, — заметил я. — Это танго. Спорим, танцует сам с собой? Ну и паренек!

— Прошу вас удалиться, м — р Марлоу. Или надо обращаться за помощью к Эрлу, чтобы выставить вас с моей территории?

— О'кей, я уезжаю. Не обижайтесь, доктор. В списке было всего три фамилии на? В? мне показалось, что вы больше всех подходите. У нас была единственная ниточка??д — р В?. Перед отъездом он нацарапал это на листке?д — р В?.

— Существует десятки врачей на? В? — спокойно заявил д — р Верингер.

— Да, конечно. Но у нас в картотеке всего трое. Спасибо за беседу, доктор. Вот Эрл меня немножко беспокоит.

Я повернулся, пошел к машине и сел в нее. Не успел я закрыть дверцу, как д — р Верингер оказался рядом. Он нагнулся к окошечку с любезным выражением лица.

— Я не обижаюсь, мистер Марлоу. Понимаю, что ваша профессия требует настойчивости. Что именно вас беспокоит в Эрле?

— Уж очень он фальшивый. Если видишь в чем — то фальшь, начинаешь искать ее повсюду. У него ведь маниакально — депрессивный психоз, верно? И сейчас маниакальная стадия.

Он молча смотрел на меня. Вид у него был степенный и учтивый.

— У меня жили многие интересные и талантливые люди, м — р Марлоу. Не все они были так уравновешенны, как, допустим, вы. Талантливые люди части неврастеничны. Но я не занимаюсь лечением алкоголиков или психопатов, даже если бы у меня была к этому склонность. Эрл мой единственный помощник, а он вряд ли годится для ухода за больными.

— А для чего, по — вашему, он годится, доктор? Кроме танцев и других выкрутас?

Он нагнулся ко мне и заговорил тихо и доверительно:

— Родители Эрла были моими близкими друзьями, м — р Марлоу. Теперь их уже нет, а о нем кто — то должен заботиться. Эрлу надо вести тихую жизнь, подальше от городского шума и соблазнов. Он неуравновешен, но вполне безобиден. Как вы видели, я легко им управляю.

— Отважный вы человек, — сказал я. Он вздохнул. Брови мягко колыхнулись, как усики насторожившегося насекомого.

— Я пошел на это, — промолвил он. — Хотя это нелегко. Думал, что Эрл сможет помогать в моем деле. Он великолепно играет в теннис, плавает и ныряет, как спортсмен, и может протанцевать ночь напролет. Почти всегда он? сама любезность. Но время от времени случались… инциденты. — Он помахал широкой ладонью, словно отгоняя неприятные воспоминания. — В конце концов пришлось выбирать: расставаться либо с Эрлом, либо с этим местом.

Он вытянул перед собой руки, развел их в стороны и уронил. Глаза его увлажнились слезами.

— Я продал эти владения, — заявил он. — Эта долина скоро будет застроена.

Появятся тротуары, фонари, дети на самокатах и орущее радио. Появится даже… — он испустил скорбный вздох, — телевидение. — Он обвел руками окрестности. — Надеюсь, они пощадят деревья, но боюсь, что надежды мало.

Вместо них вырастут телеантенны. Но мы с Эрлом будем уже далеко.

— До свидания, доктор. Душа за вас болит.

Он протянул руку. Она была влажна, но очень твердая.

— Благодарю за сочувствие и понимание, м — р Марлоу. Сожалею, что не могу помочь в поисках м — ра Слайда.

— Уэйда, — сказал я.

— Извините, конечно, Уэйда. До свидания и удачи вам, сэр.

Я включил мотор и выехал обратно на дорогу. Я был огорчен, но не до такой степени, как хотелось бы д — ру Верингеру.

Миновав ворота, я немного проехал по шоссе и остановился за поворотом, откуда мою машину не было видно. Вылез и пошел обратно. Дойдя до места, откуда можно было наблюдать за воротами, я встал под эвкалиптом возле ограды из колючей проволоки и стал ждать.

Прошло пять минут или чуть больше. Потом, по дороге, шурша гравием, спустилась машина. Я ее не видел, только слышал. Я отступил подальше в кусты. Раздался скрип, потом стук тяжелого засова и звяканье цепи. Взревел мотор, и машина пустилась обратно вверх по дороге.

Когда все стихло, я вернулся к своему?олдсу? и доехал до разворота.

Проезжая мимо владений д — ра Верингера, я увидел, что ворота заперты и перегорожены цепью. На сегодня прием гостей был окончен.

 

Глава 17

Я проехал двадцать с лишним миль до города и пообедал. За едой все это стало казаться глупостью. Так людей не ищут. Так можно познакомиться с интересными типами вроде Эрла и д — ра Верингера, но кого ищешь, не найдешь.

Зря расходуешь резину, бензин, слова и нервную энергию. Это даже хуже, чем поставить все деньги в рулетку на одну и ту же цифру. Эти три фамилии на? В? давали мне столько же шансов откопать нужного человека, сколько обыграть в кости знаменитого шулера Ника Грека.

Ну, ладно, первый раз всегда бывает прокол, тупик, ниточка, которая вроде ведет, а потом рвется у тебя прямо под носом. Но зачем он сказал? Слэйд? вместо? Уэйд??

Неглупый же человек. Так легко имена знакомых не забывают. Или если уж забывают, то насовсем.

Конечно, так — то оно так… Но ведь знакомы они были недолго. За кофе я стал думать про докторов Вуканича и Варли. Стоит, не стоит? На них уйдет целый день. А потом я позвоню в особняк Уэйдов в Беспечной Долине, и мне скажут, что глава семьи вернулся в свою обитель и все обстоит блестяще.

С д — ром Вуканичем было проще. Он принимал в пяти — шести кварталах отсюда. Но клиника д — ра Варли была у черта на рогах, в холмах Альтадены? длинная, жаркая, скучная поездка. Стоит, не стоит?

В конце концов, я решил, что стоит, по трем веским причинам. Во — первых, никогда нелишне разузнать кое — что про людей, которые предпочитают держаться в тени. Во — вторых, не мешало бы добавить сведений в папку, которую добыл для меня Питерс — просто в знак благодарности. В — третьих, мне нечего было делать.

Я заплатил по счету, оставил машину и пошел пешком по северной стороне улицы к Стоквелл — Билдингу. Это оказалось древнее здание с табачным ларьком у входа. Лифт с ручным управлением дергался и неохотно останавливался, где нужно. Коридор на шестом этаже был узкий, в двери вставлено матовое стекло.

По сравнению с домом, где моя контора, здесь было запущено и грязно. Дом был битком набит врачами, дантистами, незадачливыми проповедниками Христианской Науки, адвокатами из тех, что желаешь своему противнику. Врачи и дантисты явно еле перебивались. Не слишком умелые, не слишком чистоплотные, не слишком любезные, три доллара, деньги сестре, пожалуйста; усталые, разочарованные люди, которые знают свое место, понимают, какие у них пациенты и сколько из них можно выжать.?Пожалуйста, не обращайтесь с просьбой о кредите. Доктор принимает, доктора нет?.?Да, миссис Казински, коренной зуб у вас расшатался. Если желаете новую акриловую пломбу, ничем не хуже золота, могу поставить за 14 долларов. Новокаин желаете? Еще два доллара?.?Доктор принимает, доктора нет?.?С вас три доллара. Деньги сестре, пожалуйста?.

В таком здании всегда есть несколько ребят, которые зарабатывают настоящие деньги, но по виду этого не скажешь. Они вписались в этот убогий фон, он для них, как защитная окраска. Жулики — адвокаты, которые мухлюют с выкупом на поруки. Абортмахеры, выдающие себя за кого угодно. Торговцы наркотиками притворяются урологами, дерматологами, врачами любой специальности, где лечение требует частных визитов и регулярно применяется местное обезболивание.

У д — ра Лестера Вуканича была тесная, убого обставленная приемная, где ожидало человек десять, и всем им было явно не по себе. Выглядели они обычно. Никаких особых примет. Наркомана, который умеет себя держать у руках, не отличишь от бухгалтера — вегетарианца. Мне пришлось прождать три четверти часа. Пациенты входили в две двери. Опытный отоларинголог, если у него хватает места, может управляться с четырьмя страдальцами сразу.

Наконец вошел и я. Меня усадили в коричневое кожаное кресло. На столе, покрытом полотенцем, лежали инструменты. У стены булькал стерилизатор.

Быстро вошел д — р Вуканич в белом халате и с круглым зеркальцем на лбу. Сел рядом со мной на табуретку.

— Насморки, гайморит? Острые боли? — он взглянул на папку, которую подала ему сестра.

Я сказал, что боли ужасные. В глазах темно. Особенно по утрам. Он понимающе кивнул.

— Типичная картина, — промолвил он и надел стеклянный наконечник на штуку, похожую на авторучку. Штуку он запихал мне в глотку.

— Закройте рот, но не прикусывайте, пожалуйста. — С этими словами он выключил свет. Окна в комнате не было. Где — то шелестел вентилятор.

Д — р Вуканич извлек свою стеклянную трубку и снова включил свет.

Внимательно посмотрел на меня.

— Все чисто, м — р Марлоу. Если у вас болит голова, с носоглоткой это не связано. Я бы даже сказал, что вас никогда в жизни не беспокоила эта область. Когда — то у вас, видимо, была операция перегородки.

— Да, доктор. Стукнули, когда играл в футбол. Он кивнул.

— Там остался крошечный осколок кости, который неплохо бы удалить. Но вряд ли он мешает вам дышать. Он откинулся назад и обхватил колено руками.

— Чем же я могу быть вам полезен? — осведомился он. Напоминал он белую мышь, больную туберкулезом.

— Я хотел посоветоваться насчет одного приятеля. Он в плохом состоянии.

По профессии писатель. Масса денег, но нервы никуда. Нуждается в помощи.

Пьет день и ночь. Его бы поддержать, но его врач отказывается.

— В каком смысле отказывается? — спросил д — р Вуканич.

— Этому парню всего — навсего нужен иногда укол, чтобы успокоить нервы.

Может быть, мы с вами договоримся? За деньгами он не постоит.

— Извините, м — р Марлоу. Такими вещами не занимаюсь. — Он встал. — И позвольте заметить, слишком уж грубо вы подходите к делу. Если ваш друг пожелает, я его приму. Но только если он нуждается в лечении по моей части.

С вас десять долларов, м — р Марлоу.

— Да ладно вам, док. Вы у нас в списке.

Доктор Вуканич прислонился к стене и закурил. Он никуда не спешил.

Выпустил дым и стал на него смотреть. Я подал ему визитную карточку, решив, что это будет интереснее. Он взглянул на нее.

— И что же это за список? — осведомился он.

— Список ребят в зарешеченных окошечках. Я — то думаю, что моего друга знаете. Его зовут Уэйд. Я — то думаю, что вы его где — то держите в чистенькой комнатке. Он исчез из дома.

— Вы осел, — сообщил мне д — р Вуканич. — Я не занимаюсь грошовыми делишками вроде излечения алкоголиков за четыре дня. Кстати, их так и не вылечишь. У меня нет никаких чистеньких комнат, и с вашим другом я не знаком — даже если он существует на свете. С вас десять долларов наличными. Или хотите, вызову полицию и пожалуюсь, что вы требовали у меня наркотиков?

— Вот здорово, — сказал я. — Давайте.

— Вон отсюда, шантажист дешевый. Я встал с кресла.

— Значит, я ошибся, доктор. Последний раз, когда этот парень удрал, он прятался у доктора с фамилией на букву? В?. Все было шито — крыто. Клиента увезли поздно ночью и привезли обратно, когда он оклемался. Даже не подождали, когда он вошел в дом. А теперь он опять подорвал, и мы, конечно, стали рыться в досье, искать ниточку. Нашли трех врачей с фамилиями на? В?.

— Интересно, — заметил он с бледной улыбкой. По — прежнему не спешил. — По какому же принципу вы их отбираете?

Я смотрел на него в упор. Правой рукой он осторожно поглаживал изнутри левое предплечье. На лице выступил легкий пот.

— Извините, доктор. Своих секретов не раскрываем.

— Простите, я сейчас. У меня тут другой пациент, который…

Оборвав фразу, он вышел. В дверях просунулась медсестра, окинула меня беглым взглядом и скрылась.

Затем бодрым шагом вошел д — р Вуканич. Он был спокоен и улыбался. Глаза у него блестели.

— Как? Вы еще здесь? — Он удивился или прикинулся удивленным. — Я полагал, наша беседа закончена.

— Я ухожу. Показалось, что вы просили меня подождать, Он хмыкнул.

— Знаете что, м — р Марлоу? В удивительное время мы живем. Всего за пятьсот долларов я могу сделать так, что вы окажетесь в больнице с переломанными костями. Смешно, правда?

— Обхохочешься, — согласился я. — В вену колетесь, док? Вон как вы повеселели. Я направился к двери.

— Hasta luego, amigo, — бойко напутствовал он меня. — Не забудьте мою десятку. Отдайте медсестре.

Не успел я выйти, как он подошел к внутреннему телефону и что — то сказал. В приемной по — прежнему томились те же десять человек — или в точности на них похожих. Сестра уже была тут как тут.

— Десять долларов, пожалуйста, м — р Марлоу. Мы берем сразу и наличными.

Я зашагал к двери, пробираясь между ног пациентов. Она сорвалась с места и обежала стол кругом. Я открыл дверь.

— А что бывает, если не платят? — полюбопытствовал я.

— Узнаете, что, — злобно отвечала она.

— Понятно. Вы здесь на работе. Я тоже. Там осталась моя визитка.

Загляните в нее, узнаете, что у меня за работа.

Я шагнул через порог. Пациенты смотрели на меня неодобрительно. Так у врача себя не ведут.

 

Глава 18

Доктор Эймос Варли оказался птицей совсем другого полета. Его дом был большой и старый, в большом старом саду, в тени больших старых дубов. Этакое массивное сооружение с пышной лепниной над верандой. Балюстрада опиралась на фигурные столбики, похожие на ножки старомодного рояля. На веранде в шезлонгах сидело несколько ветхих стариков, укрытых пледами.

В двойные двери вставлено цветное стекло. Вестибюль просторный и прохладный, на натертом паркете ни одного ковра. В Альтадене летом жарко.

Она прилепилась к горам, и ветер через нее перелетает поверху. Восемьдесят лет назад люди знали, как надо строить в здешнем климате.

Медсестра в хрустящем белом одеянии взяла у меня карточку, и вскоре до меня снизошел д — р Эймос Варли. Он оказался крупным и лысым. Улыбка у него была бодрая, на длинном белом халате ни пятнышка. Двигался он бесшумно на мягких каучуковых подошвах.

— Чем могу быть вам полезен, м — р Марлоу? — Такой голос, густой и приятный, смягчает боль и успокаивает мятущиеся души. Вот и доктор, не надо волноваться, все будет прекрасно. Он, видимо, умел обращаться с пациентами? сверху сплошной мед, под медом бронированная плита.

— Доктор, я ищу человека по имени Уэйд, богатого алкоголика, который пропал из дома. Судя по прошлому опыту, он забился куда — то в тихое заведение, где с такими умеют обращаться. Моя единственная наводка — инициал врача, буква? В?. Вы мой третий доктор В., и я уже теряю надежду.

Он снисходительно улыбнулся.

— Всего лишь третий? Но в Лос — Анджелесе и окрестностях, наверное, не меньше ста врачей с фамилией на букву? В?.

— Это точно, но не у всех есть контакты с зарешеченными окошечками. У вас, как я заметил, несколько окон сбоку зарешечены.

— Старики, — сказал д — р Варли грустно, и грусть его была полновесна и внушительна. — Одинокие старики, подавленные, несчастные старики, м — р Марлоу.

Иногда… — он сделал выразительный жест рукой — выбросил ее наружу, задержал в воздухе, затем изящно уронил, — так трепеща падает на землю сухой лист.?

Алкоголиков я не лечу, — тут же уточнил он. — Так что, извините…

— Прошу прощения, доктор. Вы просто оказались у нас в списке. Вероятно, по ошибке. Пару лет назад у вас были неприятности с отделом по борьбе с наркотиками.

— Вот как? — он удивился, как бы с трудом припоминая. — А, это все из — за помощника, которого я по доверчивости взял на работу. Он пробыл у нас очень недолго. Сильно злоупотреблял моим доверием. Помню, как же.

— Я — то слышал другое, — заметил я. — Наверно, плохо понял.

— А что именно вы слышали, м — р Марлоу? — Он все еще был любезен и не переставал улыбаться.

— Что вам пришлось сдать на проверку книгу рецептов на наркотики.

Я попал почти в точку. Вид у него стал не то чтобы грозный, но несколько слоев обаяния слетело прочь. В голубых глазах появился ледяной блеск.

— А откуда у вас эта фантастическая информация?

— Из крупного сыскного агентства, имеющего возможность добывать такие сведения.

— Несомненно, шайка дешевых шантажистов.

— Почему же дешевых, доктор? Они берут сто долларов в день. Во главе? бывший полковник военной полиции. Он по мелочам не работает, доктор.

— Я ему выскажу, что я о нем думаю, — заявил доктор Варли с холодной брезгливостью, — Его имя? — Солнечные улыбки д — ра Варли померкли. Сияние дня сменилось на мрачные сумерки.

— Не подлежит разглашению, доктор. Но не берите в голову. Значит, фамилия Уэйд вам неизвестна?

— Вы, кажется, знаете, как пройти к выходу, м — р Марлоу?

Позади открылась дверь маленького лифта. Медсестра выкатила инвалидное кресло. В кресле сидел больной старик — вернее, то что от него осталось.

Глаза у него были закрыты, кожа синеватая. Он был тщательно укутан. Сестра молча провезла его по натертому паркету в боковую дверь. Д — р Варли проворковал:

— Старики. Больные старики. Одинокие старики. Не приходите сюда, м — р Марлоу. Я могу рассердиться. Когда меня сердят, я бываю неприятным. Иногда даже очень неприятным.

— Обещаю, доктор. Спасибо за прием. Ловко вы тут насобачились справлять их на тот свет.

— Что такое? — Он шагнул ко мне, и остатки меда растаяли на глазах.

Мягкие черты его лица мгновенно окаменели.

— В чем дело? — осведомился я. — Вижу, что моего клиента здесь нет.

Здесь только те, у кого уже нет сил давать сдачи. Больные старики. Одинокие старики. Ваши слова, доктор. Ненужные старики, зато у них есть деньги и жадные наследники. Вероятно, многие отданы судом под опеку.

— Вы меня раздражаете.

— Легкое питание, антидепрессанты, строгое обращение. Посадите его на солнце, уложите его в постель. Вставьте решетки в окна, на случай, если у него еще остались силенки. Они любят вас, доктор, все как один. Умирают, держа вас за руку и глядя в ваши грустные глаза. Такие искренние.

— Вот именно, — тихо и грозно прорычал он. Руки у него сжались в кулаки.

Надо было мне заткнуться. Но уж очень меня от него тошнило.

— Конечно, это грустно, — продолжал я. — Терять хорошего клиента, который аккуратно платит. Особенно, если с ним можно не слишком церемониться.

— Кто — то должен этим заниматься, — сказал он. — Кто — то должен заботиться об этих несчастных стариках, м — р Марлоу.

— Кто — то должен и выгребные ямы чистить. По сравнению с вашей, это чистая и честная работа. Пока, д — р Варли. Когда мне покажется, что я занимаюсь грязным делом, вспомню про вас. Это придаст мне сил.

— Сволочь паршивая, — процедил д — р Варли сквозь крупные белые зубы. — Шею бы тебе сломать. Я уважаемый человек и делаю благородное дело.

— Угу. — Я устало взглянул на него:

— Знаю. Только от него несет смертью.

Он так меня и не ударил. Повернувшись, я зашагал к выходу. У широких двойных дверей оглянулся, — Он не шевельнулся. Был занят — снова обмазывал себя толстым слоем меда.

 

Глава 19

Я приехал обратно в Голливуд вконец измочаленным. Обедать было слишком рано и слишком жарко. У себя в конторе я включил вентилятор. Он не добавил прохлады, просто гонял воздух взад — вперед. На бульваре за окном шумел бесконечный поток машин. Мысли у меня слиплись, словно мухи на клейкой бумаге.

Три попытки, три прокола. Только и делал, что все время беседовал с врачами.

Я позвонил Уэйдам. Голос, вроде бы с мексиканским акцентом, сообщил, что мистера Уэйда нет. Я назвал свою фамилию. Он как будто записал ее без ошибок. Сказал, что он у них служит.

Я позвонил в агентство Карне, Джорджу Питерсу. Может, у него были еще фамилии врачей. Его не было на месте. Я назвался вымышленным именем и оставил свой настоящий телефон. Время еле ползло, как больной таракан. Я чувствовал себя песчинкой в пустыне забвения. Ковбоем, у которого в обоих пистолетах кончились заряды. Три попытки, три прокола. Ненавижу число?три?.

Приходишь к мистеру А. Без толку. Приходишь к мистеру Б. Без толку.

Приходишь к мистеру В. То же самое. Через неделю узнаешь, что надо было идти к мистеру Г. Но только ты не знал, что он есть на свете, а когда узнал, то клиент уже передумал и отменил расследование.

Докторов Вуканича и Варли можно было вычеркнуть. Варли работает слишком по — крупному, чтобы возиться с алкашами, Вуканич подонок, ходит по канату без страховки — колется прямо у себя в офисе. Сестры, конечно, знают. И кое — кто из пациентов. Чтобы его прихлопнуть, достаточно одного телефонного звонка.

Уэйд, пьяный и трезвый, близко к нему не стал бы подходить. Может, он и не ума палата — чтобы добиться успеха не обязательно быть гигантом мысли — но и не настолько глуп, чтобы связываться с Вуканичем.

Оставался последний шанс — д — р Верингер. У него и места хватало, и, вероятно, терпения. И жил он уединенно. Но между Ущельем Сепульведа и Беспечной Долиной дистанция порядочная. Как они встретились? Где познакомились? Если Верингер и вправду хозяин этого места, и у него уже есть на него покупатель, значит, он не бедствует. Это навело меня на мысль. Я позвонил знакомому, работавшему на фирме по торговле недвижимостью, выяснить, чей это участок. Ничего не вышло. Телефон молчал. У них уже кончился рабочий день.

Я решил, что и мой рабочий день окончен, поехал в ресторан Руди, записался у церемониймейстера и стал ждать великой части в баре. Мне уделили порцию виски и порцию музыки — вальсы Марека Вебера. Затем меня пустили за бархатный канат и подали?всемирно известный? бифштекс Руди. Это котлета на дощечке из обожженного дерева, обложенная картофельным пюре с соусом, а еще к ней полагаются жареный лук колечками и салат — из тех, что мужчины покорно жуют в ресторанах, но со скандалом отказываются есть дома.

Потом я поехал домой. Не успел открыть дверь, как зазвонил телефон.

— Это Эйлин Уэйд, м — р Марлоу. Вы просили позвонить.

— Просто хотел узнать, как там у вас дела. Я весь день беседовал с врачами, но ни с кем не подружился.

— К сожалению, все по — прежнему. Его до сих пор нет. Я совсем извелась.

Значит, у вас никаких новостей. — Голос у нее был тихий и безжизненный.

— У нас округ большой и густонаселенный, м — с Уэйд.

— Сегодня вечером будет уже четверо суток.

— Верно, но это не так уж много.

— Для меня — много. — Она помолчала. — Я все думаю, пытаюсь что — нибудь вспомнить. Может быть, хоть что — то всплывет. Роджер любит поговорить на самые разные темы.

— Имя? Верингер? вам незнакомо, м — с Уэйд?

— Боюсь, что нет. А должно быть знакомо?

— Вы сказали, что однажды м — ра Уэйда привез домой высокий молодой человек в ковбойском костюме. Вы бы узнали этого молодого человека, м — с Уэйд?

— Наверное, да, — произнесла она нерешительно. — Если бы увидела в той же ситуации. Но я его видела только мельком… Это его зовут Верингер?

— Нет. М — с Уэйд. Верингер — коренастый пожилой человек, который содержит, вернее, содержал нечто вроде пансиона на ранчо в Ущелье Сепульведа. У него работает молодой человек по имени Эрл. А Верингер называет себя доктором.

— Это замечательно, — порывисто сказала она. — Вы на верном пути?

— Пока что чувствую себя мокрой курицей. Позвоню вам, когда что — нибудь узнаю. Я просто хотел проверить, не вернулся ли Роджер, и не вспомнили ли вы чего — нибудь важного.

— Боюсь, от меня вам мало пользы, — грустно заметила она. — Звоните, пожалуйста, в любое время, даже очень поздно.

Я обещал звонить, и мы повесили трубки. На этот раз я взял с собой револьвер и карманный фонарик на трех батарейках. Револьвер был небольшой, но серьезный, 32–го калибра, с коротким дулом и тупоконечными патронами. У юного Эрла, кроме кастета, могли оказаться в запасе другие игрушки. Этот псих явно способен в них поиграть.

Я снова выехал на шоссе и пустился по нему во весь дух. Вечер был безлунный, и скоро должно было совсем стемнеть. Это мне и было нужно.

Ворота снова оказались запертыми на засов с цепью. Я проехал мимо и остановился подальше. Под деревьями еще было светло, но быстро темнело. Я перелез через ворота и стал подниматься по склону, пытаясь найти тропинку.

Далеко внизу, в долине, слабо вскрикнул перепел. Где — то стонал голубь, жалуясь на тяготы жизни. Тропинки не было, а может, я не мог ее обнаружить, поэтому я выбрался на дорогу и пошел с краю по щебенке. Эвкалипты сменились дубами, я перевалил через гребень холма и увидел вдали огоньки. Потратив три четверти часа, обойдя бассейн и теннисный корт, я вышел на такое место, откуда хорошо просматривался дом в конце дороги. В окнах горел свет, и я слышал, как в доме играет музыка. А подальше за деревьями, виднелся свет еще в одном коттедже. В остальных было темно. Тогда я двинулся по тропинке вниз, и тут внезапно за домом вспыхнул прожектор. Я замер, как вкопанный.

Прожектор, однако, не стал шарить вокруг. Он был направлен прямо вниз и отбрасывал широкий круг света на заднее крыльцо и кусок земли. Потом со стуком распахнулась дверь, и вышел Эрл, Тут я понял, что приехал по нужному адресу.

Сегодня Эрл был ковбоем, и в прошлый раз Уэйда привозил домой именно ковбой. Эрл крутил лассо. На нем была темная, простроченная белым рубаха, вокруг шеи небрежно повязан шарф в горошек. На широком кожаном поясе с серебряной чеканкой висели две кожаные кобуры, оттуда торчали револьверы с рукоятками из слоновой. кости. Элегантные брюки для верховой езды заправлены в новые сверкающие сапоги, крест — накрест прошитые белым. Белое сомбреро сдвинуто на затылок, а на груди болтался витой серебряный шнур с незавязанными концами.

Он стоял в ярком свете прожектора и крутил вокруг себя веревку, ловко переступая через нее — актер без публики, высокий, стройный красавчик — ковбой, который разыгрывал спектакль и наслаждался вовсю. Эрл?

Меткая Пуля, Гроза Округа Кочайз. Он был бы вполне на месте в одном из этих пансионатов в духе Дикого Запада, где даже телефонистки являются на работу в верховых сапогах.

Внезапно он что — то услышал — или сыграл, что услышал. Бросив веревку, выхватил из кобуры оба револьвера и вскинул их, держа большие пальцы на курках. Вгляделся в темноту. Я боялся шелохнуться. Проклятые револьверы могли быть заряжены. Но прожектор слепил его, и он ничего не увидел.

Револьверы скользнули обратно в кобуру, он подобрал веревку, небрежно смотал ее и ушел в дом. Свет исчез, и я тоже.

Кружа среди деревьев, я подобрался к освещенному коттеджу на склоне. Из него не доносилось ни звука.

Я прокрался к забранному сеткой окну и заглянул внутрь. На ночном столике возле кровати горела лампа. В кровати лежал на спине человек в пижаме — расслабившись, вытянув руки поверх одеяла и глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Роста он вроде был невысокого. Часть лица была в тени, но я рассмотрел, что он бледен, что ему не мешало бы побриться и что не брился он как раз дня четыре. Руки с растопыренными пальцами были неподвижны. Казалось, что он уже несколько часов не двигался.

На дорожке по ту сторону коттеджа послышались шаги. Заскрипела дверь, и на пороге возникла плотная фигура д — ра Верингера. Он что — то нес — вроде бы большой стакан томатного сока. Включил торшер. Желтые блики легли на его гавайскую рубашку. Человек на кровати не обратил на него никакого внимания.

Д — р Верингер поставил стакан на ночной столик, придвинул стул и сел.

Взяв пациента за кисть, пощупал пульс.

— Как вы себя чувствуете, м — р Уэйд? — Голос у него был ласковый и вкрадчивый.

Человек на кровати не ответил и не взглянул на него, уставившись в потолок.

— Ну, ну, м — р Уэйд. Что это за настроение? Пульс у вас всего чуть — чуть чаще, чем надо. Вы еще слабы, но в остальном…

— Тейдзи, — внезапно произнес человек на кровати, — скажи этому сукину сыну, что если он сам знает, как я себя чувствую, то нечего и лезть с вопросами. — Голос у него был ровный, красивого тембра, но раздраженный.

— Кто такой Тейдзи? — терпеливо осведомился д — р Верингер.

— Мой адвокат. Вон там, в углу. Доктор Верингер посмотрел наверх.

— Вижу паучка, — сообщил он. — Перестаньте ломаться, м — р Уэйд. Со мной — то зачем?

— ?Тегенария доместика? прыгающий домашний паук. Люблю пауков. Они почти никогда не носят гавайских рубашек.

Д — р Верингер облизал губы.

— У меня нет времени для шуток, м — р Уэйд.

— С Тейдзи не пошутишь. — Уэйд повернул голову — медленно, словно она весила тонну, и презрительно уставился на д — ра Верингера. — Тейдзи чертовски серьезная самочка. Подползает, и стоит вам отвернуться, прыгает быстро и молча. А вот она и совсем рядом. Последний прыжок — и вас высасывают досуха, доктор. Тейдзи вас есть не станет. Она просто сосет, пока не останется одна кожа. Если вы будете и дальше ходить в этой рубашке, доктор, могу только пожелать, чтобы она до вас добралась поскорее.

Д — р Верингер откинулся на спинку стула.

— Мне нужны пять тысяч долларов, — спокойно произнес он, — Когда я могу их получить?

— Вы получите шестьсот пятьдесят, — сварливо отвечал Уэйд. — Не считая мелочи. Что за цены в этом чертовом бардаке?

— Это копейки, — сказал д — р Верингер. — Я предупреждал, что расценки повысились.

— Вы не предупреждали, что теперь выше Гималаев.

— Не будем торговаться, Уэйд, — отрывисто произнес д — р Верингер. — В вашем положении не стоит паясничать. Кроме того, вы злоупотребили моим доверием.

— Каким еще доверием?

Д — р Верингер размеренно побарабанил по ручкам кресла.

— Вы позвонили мне посреди ночи, — заявил он. — В ужасном состоянии.

Сказали, что покончите с собой, если я не приеду. Я не хотел приезжать — вы знаете, почему. У меня нет лицензии на медицинскую практику в этом штате. Я пытаюсь продать это ранчо, чтобы хоть что — то выручить. Мне нужно заботиться об Эрле, а у него как раз приближался плохой цикл. Я сказал, что это будет стоить дорого. Вы продолжали настаивать, и я приехал. Мне нужны пять тысяч долларов.

— Я тогда обалдел от спиртного, — сказал Уэйд. — Ничего не соображал. Вам и так чертовски щедро уплачено.

— А также, — медленно продолжал д — р Верингер, — вы рассказали обо мне своей жене. Сообщили, что я вас забираю.

Вид у Уэйда стал удивленный.

— Ничего подобного, — возразил он. — Я ее даже не видел. Она спала.

— Значит, это было в другой раз. Сюда приехал частный сыщик с расспросами. Откуда он узнал про вас, если ему не сказали? Я от него отделался, но он может вернуться. Поезжайте домой, м — р Уэйд. Но сперва отдайте мои пять тысяч.

— Мозгов вам все — таки не хватает, док. Если бы моя жена знала, где я, зачем ей частный сыщик? Она приехала бы сама — если, конечно, я ее интересую. Привезла бы Кэнди, нашего слугу. Ваш Голубенький разобраться бы не успел, в каком фильме он сегодня играет главную роль, как Кэнди уже располосовал бы его вдоль и поперек.

— Злой язык у вас, Уэйд. И вообще вы злой.

— Злой, не злой, а пять тысчонок — то мои, док. Доберитесь — ка до них.

— Вы выпишите мне чек, — решительно заявил д — р Верингер. — Сейчас же.

Потом оденетесь, и Эрл отвезет вас домой.

— Чек? — Уэйд едва не расхохотался. — А больше ничего не хотите? И в каком банке вы по нему получите? Д — р Верингер спокойно улыбнулся.

— Вы собираетесь запретить выплату, м — р Уэйд. Но этого не будет. Уверяю вас.

— У, толстый жулик! — взвыл Уэйд. Д — р Верингер покачал головой.

— Где — то я и жулик, а где — то и нет. Как у большинства людей, во мне есть разное. Эрл отвезет вас домой.

— Ну уж нет. У меня от него мурашки, — заявил Уэйд. Д — р Верингер не спеша встал, протянул руку и похлопал лежащего по плечу.

— При мне Эрл совершенно безобиден, м — р Уэйд. Я знаю, как с ним управляться.

— Как, например? — сказал чей — то голос, и в дверях возник Эрл в своем наряде под Роя Роджерса. Д — р Верингер обернулся к нему с улыбкой.

— Уберите от меня этого психа! — завопил Уэйд, теперь уже с настоящим страхом.

Эрл засунул пальцы под свой роскошный пояс. Лицо у него абсолютно ничего не выражало. Тихонько насвистывая сквозь зубы, он медленно вошел в комнату.

— Не надо его так называть, — быстро сказал д — р Верингер и повернулся к Эрлу. — Все в порядке, Эрл. Я сам займусь м — ром Уэйдом. Помогу ему одеться, а ты пока пригони машину поближе к коттеджу. М — р Уэйд еще очень слаб.

— Сейчас будет еще слабее, — объявил Эрл свистящим голосом. — Уйди с дороги, жирный.

— Ну, ну, Эрл… — доктор протянул руку и схватил своего красавца за локоть. — Ты ведь не хочешь обратно в Камарилло, верно? Стоит мне слово сказать, и…

Он не успел закончить. Эрл рванулся прочь, и на правой руке у него блеснул кастет. Бронированный кулак сокрушил челюсть д — ру Верингеру. Тот свалился, словно подстреленный. От его падения весь коттедж затрясся. Я рывком взял старт.

Через секунду я распахнул дверь. Эрл развернулся, присев. Он явно меня не узнал. В горле у него булькало. Он сразу бросился на меня.

Я выхватил револьвер и показал ему. Никакого впечатления. Его собственные пистолетики либо не были заряжены, либо он про них забыл. Ему хватало и кастета. Он был уже совсем рядом.

Я выстрелил поверх кровати в открытое окно. Грохот револьвера в маленькой комнате прозвучал сильнее обычного. Эрл застыл на месте. Потом, скособочившись, взглянул на дыру в оконной сетке. Затем на меня. Лицо у него постепенно оттаяло, и он усмехнулся.

— Чего случилось — то? — бодро осведомился он.

— Брось кастет, — велел я, глядя ему в глаза. Он с изумлением взглянул на свои пальцы. Стащил насадку и небрежно швырнул в угол.

— Теперь пояс с оружием, — сказал я. — Револьвер не трогать, только пряжку.

— Они не заряжены, — сообщил он с улыбкой. — Ты чего, они даже не настоящие, бутафория.

— Пояс. И поживее.

Он посмотрел на мой, 32–го калибра с коротким дулом.

— А у тебя взаправдашний? Ну да, конечно. Сетка ведь. Да, сетка.

Человека с кровати как ветром сдуло. Он стоял позади Эрла. Быстро протянув руку, он вытащил из кобуры сверкающий револьвер. Эрлу это не понравилось. По лицу было видно.

— Не лезьте к нему, — сердито велел я. — Положите обратно.

— А ведь правда, — сказал Уэйд, — фальшивые. — Он отступил и бросил блестящий револьвер на стол. — Черт, какая слабость. Я весь как переломанный.

— Снимайте пояс, — произнес я в третий раз. — С такими, как Эрл, надо все доводить до конца. Говорить коротко и не менять решений.

Он наконец — то снял пояс вполне покладисто. Потом, держа его в руках, подошел к столу, забрал револьвер, вложил в кобуру, а пояс снова надел. Я не спорил. Он охнул, быстро скрылся в ванной и вернулся со стеклянным кувшином, полным воды. Воду он вылил д — ру Верингеру на голову. Д — р Верингер забормотал и перевернулся. Потом застонал. Потом схватился за челюсть. Стал вставать на ноги. Эрл ему помогал.

— Вы уж простите, док. Я, небось, размахнулся, не видел, куда бью.

— Все в порядке, ничего не сломано, — сообщил Верингер, отмахиваясь от него. — Подгони Машину, Эрл. И не забудь ключ от ворот.

— Подогнать машину, слушаюсь. Будет сделано. Ключ от ворот. Понял.

Будет сделано, док. Насвистывая, он вышел из комнаты. Уэйд присел на край, его трясло.

— Это вы тот самый сыщик? — спросил он. — Как вы меня нашли?

— Расспросил кое — кого, — объяснил я. — Если хотите домой, можете одеваться.

Д — р Верингер прислонился к стене, потирая челюсть.

— Я ему помогу, — сказал он невнятно. — Чем больше помогаешь людям, тем больше получаешь по зубам.

— Вполне вас понимаю, — заметил я. Я вышел, оставив их наедине.

 

Глава 20

Когда они вышли из дома, машина стояла у дверей, но Эрла не было. Он подогнал машину, выключил фары и пошел обратно к главному коттеджу, не сказав мне ни слова. По — прежнему насвистывал какой — то полузабытый мотив.

Уэйд осторожно влез на заднее сиденье, я сел рядом. Д — р Верингер уселся за руль. Челюсть у него, наверно, ныла, голова болела, но виду он не подавал и молчал. Мы перевалили за гребень холма и доехали до конца дороги. Эрл уже успел здесь побывать, ворота были отперты и распахнуты. Я сказал Верингеру, где моя машина, и он подвез нас к ней. Уэйд пересел в нее и сидел молча, уставившись в пространство. Верингер вышел, обогнул машину и подошел к окну с другой стороны. Он спокойно произнес:

— Насчет моих пяти тысяч долларов, м — р Уэйд. Вы обещали мне чек.

Уэйд сполз пониже и откинулся затылком на спинку.

— Я еще подумаю.

— Вы обещали. Мне нужны эти деньги.

— Это называется вымогательство, Верингер, плюс угрозы. Но теперь меня есть кому защитить.

— Я вас кормил и обмывал, — упорно продолжал Верингер. — Вставал к вам ночью. Я о вас заботился, я вас вылечил — по крайней мере, на время.

— На пять тысяч это не тянет, — презрительно ухмыльнулся Уэйд. — Вы из меня и так немало выдоили. Верингер не уступал.

— Мне обещали, что помогут устроиться на Кубе. Вы богаты, м — р Уэйд.

Богатые должны помогать бедным. У меня Эрл на руках. Чтобы не упустить этот шанс, мне нужны деньги. Я верну все до цента, когда смогу.

Я ерзал на сиденье. Хотелось курить, но я боялся, что Уэйду станет плохо от дыма.

— Черта с два вы вернете, — утомленно произнес Уэйд. — Не успеете. Ваш Голубенький в одну прекрасную ночь прикончит вас во сне.

Верингер отступил на шаг. Лица я не видел, но голос у него изменился.

— Это не самая плохая смерть, — сказал он. — Надеюсь, ваша будет пострашнее.

Он вернулся к своей машине и сел в нее. Выехал в ворота и скрылся. Я дал задний ход, развернулся и направился к городу. Когда мы проехали милю — другую, Уэйд пробормотал:

— С чего я должен давать этому толстому болвану пять тысяч?

— Ни с чего.

— Тогда почему я чувствую себя сволочью, что не дал?

— Кто ж его знает.

Он слегка повернулся и взглянул на меня.

— Он ходил за мной, как за ребенком. Не оставлял одного — боялся, что придет Эрл и меня изобьет. Выгреб у меня из карманов все до последнего цента.

— Вероятно, вы ему разрешили.

— Вы что, на его стороне?

— Кончайте вы, — сказал я. — Для меня это просто работа.

Мы помолчали еще пару миль. Когда проехали первый пригород. Уйэд опять заговорил, — Может, я дам ему эти деньги. Он разорился, все перешло банку. Он не получит за ранчо ни цента. А все из — за этого психа. Что он с ним возится?

— Не могу вам сказать.

— Я писатель, — заявил Уэйд. — Значит, я должен разбираться в людях. Ни черта ни в ком не разбираюсь.

Я свернул, дорога пошла вверх, и впереди засверкали огоньки бесконечной долины Сан — Фернандо. Мы съехали на северо — западное шоссе, ведущее к Вентуре.

Вскоре миновали Энсин о. Я остановился у светофора и взглянул вверх, где высоко на склоне светились окна больших домов. В одном из них раньше жили Ленноксы. Мы поехали дальше.

— Поворот совсем близко, — сказал Уэйд. — Знаете?

— Знаю.

— Кстати, вы не сказали, как вас зовут.

— Филип Марлоу.

— Хорошо звучит. — Внезапно он резко изменил тон. — Минутку. Это не вы были замешаны в деле Леннокса?

— Я.

В машине было темно, но он стал пристально всматриваться в меня. Позади остались последние дома на главной улице Энсино.

— Я ее знал, — сообщил Уэйд. — Немного. Его никогда не видел. Странная эта история. Полиция, говорят, вас потрепала?

Я не ответил.

— Может, вы не хотите об этом говорить? — сказал он.

— Возможно. А вас почему это интересует?

— Я же писатель, черт побери. Это потрясающий сюжет.

— На сегодня возьмите отгул. У вас, наверно, еще слабость не прошла.

— О'кей, Марлоу. О'кей. Я вам не нравлюсь. Понял. Я свернул, и впереди замаячили невысокие холмы с просветом посередине — это была Беспечная Долина.

— Дело не в том, нравитесь вы мне или нет, — сказал я. — Ни то, ни другое. Я вас не знаю. Ваша жена попросила найти вас и доставить домой. На этом моя миссия закончится. Не знаю, почему она выбрала именно меня. Я уже сказал — это просто работа.

Мы обогнули склон и очутились на широкой, хорошо вымощенной дороге. Он сказал, что дом будет через милю, справа. Назвал номер дома, который я знал и без него. Этот парень, несмотря на свое состояние, так и рвался поговорить.

— Сколько она вам платит? — поинтересовался он.

— Об этом речи не было.

— Сколько бы ни заплатила, все будет мало. Я вам страшно обязан. Вы здорово поработали, приятель. Я того не стою.

— Это вам сейчас так кажется. Он засмеялся.

— Знаете что, Марлоу? Пожалуй, вы мне симпатичны. В вас сволочизм есть — и во мне тоже.

Мы подъехали к дому. Он был двухэтажный, обшитый дранкой, крыша веранды опиралась на тонкие колонны. Длинная лужайка тянулась от дома до густых зарослей кустарника, огороженного белым забором.

Над входом горел свет. Я въехал на асфальтированную дорожку и остановился возле гаража.

— Сами дойдете?

— Конечно. — Он вылез из машины. — Хотите зайти, выпить или просто так?

— Спасибо, в другой раз. Подожду, пока вам откроют. У него участилось дыхание.

— Пока, — отрывисто произнес он.

Он осторожно двинулся по мощеной тропинке к дому. На секунду ухватился за белую колонну, потом толкнул дверь. Она открылась, он вошел. Дверь осталась открытой, на зеленую лужайку падал свет. Внутри сразу послышались голоса. Я дал задний ход и стал отъезжать. Кто — то меня окликнул.

Я поднял глаза и увидел, что на пороге стоит Эйлин Уэйд. Я не остановился, и она побежала вслед. Пришлось затормозить. Я выключил фары и вылез. Когда она подошла, я сказал:

— Надо было мне вам позвонить, но я боялся от него отойти.

— Конечно. Сложно это все оказалось?

— Ну… не просто визит вежливости.

— Зайдите, пожалуйста, и расскажите мне подробно.

— Его надо уложить спать. Завтра будет как новенький.

— Его уложит Кэнди, — сказала она. — Сегодня он пить не будет, если вы об этом.

— Ив мыслях не было. Спокойной ночи, м — с Уэйд.

— Вы, наверно, устали. Сами не хотите выпить? Я закурил. Казалось, что я не пробовал табака уже пару недель. Просто наслаждение.

— Можно мне разок затянуться? Она подошла поближе, и я передал ей сигарету. Она вдохнула дым, закашлялась и со смехом отдала ее обратно.

— Чистое дилетанство, как видите.

— Значит, вы знали Сильвию Леннокс, — сказал я. — Вы потому и решили меня нанять?

— Кого я знала? — в голосе звучало удивление.

— Сильвию Леннокс. — Отобрав назад сигарету, я затянулся как следует.

— А, эту женщину, которую… убили, — произнесла она тревожно. — Нет, мы не были знакомы. Но я про нее слыхала. Разве я вам не говорила?

— Простите, уже забыл, что вы мне говорили.

Она притихла, стройная, высокая, в белом платье. Свет из открытой двери падал сзади на волосы, они мягко поблескивали.

— Почему вы спросили, связано ли это с тем, что я вас — как вы выразились — наняла? — Когда я замешкался с ответом, она добавила:

— Может, Роджер сказал, что они были знакомы?

— Когда я назвал свое имя, он вспомнил об этом деле. Сразу про меня не сообразил, только потом. Он так много наговорил, что я и половины не помню.

— Понятно. Я побегу, м — р Марлоу, а то вдруг мужу что — то понадобится.

Так что если вы не хотите зайти…

— Это вам на память, — сказал я.

Я обнял ее, притянул к себе и запрокинул ее лицо. И крепко поцеловал в губы. Она не сопротивлялась и не отвечала. Спокойно отстранившись, она посмотрела на меня.

— Не надо было этого делать, — произнесла она. — Это нехорошо. Вы слишком славный человек.

— Верно. Очень нехорошо, — согласился я. — Но я целый день был таким славным, верным, послушным псом. Вы меня соблазнили на одно из глупейших дел в моей жизни, и, черт побери, оно оказалось словно по нотам расписано.

Знаете что? По — моему, вы с самого начала знали, где он находится или, по крайней мере, знали, что доктора зовут Верингер. Вы просто хотели, чтобы я познакомился с вашим мужем и впутался в эту историю. Чтобы почувствовал себя ответственным за него. Может, я сошел с ума?

— Конечно, сошли, — холодно заявила она. — Никогда не слышала такой возмутительной чепухи. — Она повернулась, чтобы уйти.

— Минутку, — сказал я. — От этого поцелуя шрама не останется. Вам только так кажется. И не говорите, что я такой славный. Лучше бы я был мерзавцем.

Она оглянулась.

— Почему?

— Если бы у Терри Леннокса не было такого славного друга, как я, он сейчас был бы жив.

— Да, — спокойно произнесла она. — Почему вы так уверены? Спокойной ночи, м — р Марлоу. И большое вам спасибо почти за все.

Она пошла вдоль газона. Я проводил ее глазами. Дверь закрылась. Свет у крыльца погас. Я помахал в пустоту и уехал.

 

Глава 21

На следующее утро я встал поздно, поскольку заработал накануне большой гонорар. Выпил лишнюю чашку кофе, выкурил лишнюю сигарету, съел лишний кусок канадского бекона и в трехсотый раз поклялся себе, что никогда больше не буду пользоваться электробритвой. Все это пустило день по привычной колее. В конторе я очутился около десяти, взял почту, вскрыл конверты и оставил все валяться на столе. Я широко открыл окна, чтобы выветрить запах пыли и копоти, который скопился за ночь и висел в неподвижном воздухе, в углах комнаты, между створками жалюзи. На углу стола распростерся дохлый мотылек.

По подоконнику ползла пчела с посеченными крыльями и жужжала слабо и устало, словно знала, что все без толку, скоро конец, она сделала слишком много вылетов и до улья ей уже не добраться.

Я знал, что день будет бестолковый. У всех бывают такие дни. На тебя сваливаются одни чокнутые — идиоты, у которых мозги заклеены жвачкой, механики, у которых шариков не хватает, домохозяйки, у которых не все дома.

Первым оказался здоровенный блондин хамского вида по фамилии Кюиссенен или что — то в этом же финском роде. Он втиснул массивный зад в кресло для посетителей, водрузил на стол две мозолистые лапы и поведал, что работает на экскаваторе, живет в Калвер — сити, а чертова баба из соседнего дома хочет отравить его собаку. Каждое утро, выпуская собаку погулять, он обыскивает весь двор, потому что соседка забрасывает к нему фрикадельки. Пока что он нашел их девять штук, и во всех был зеленоватый порошок — мышьячная отрава против сорняков.

— Сколько возьмете посторожить и поймать ее на этом деле? — Он уставился на меня не мигая, словно рыба в аквариуме.

— А сами почему не можете?

— Мне надо на жизнь зарабатывать, мистер. Вот сижу здесь, и то теряю по четыре двадцать пять в час.

— В полицию не обращались?

— Обращался и в полицию. Может, на будущий год они и соберутся. Сейчас слишком заняты — лижут задницу? Метро — Голдвин — Майер?.

— А в ОЗЖ? К кошатникам?

— Кто такие?

Я рассказал про?кошатников? — Общество защиты животных. Он остался равнодушен. Знал он про ОЗЖ. Пошли бы они подальше. Животные мельче лошади их не интересуют.

— На дверях написано, что вы расследуете, — сварливо заявил он. — Так какого лешего, идите и расследуйте. Полсотни, если вы ее поймаете.

— Извините, — отозвался я. — Я сейчас занят. К тому же две недели прятаться в сусличьей норке у вас на заднем дворе не по моей части — даже за полсотни.

Он хмуро встал.

— Важная шишка, — сказал он. — Деньги ему не нужны. Брезгует спасти жизнь паршивой собаке. Ну хрен с тобой, важная шишка.

— У меня свои неприятности, м — р Кюиссенен.

— Поймаю — отверну ей шею к черту, — пообещал он, и я не усомнился, что так и будет. Он слону заднюю ногу мог бы отвернуть. — Потому я и хотел, чтоб кто — то другой за это взялся. Мешает ей, что бедняга гавкает, когда машина возле дома проходит. У, сука кривомордан! — Он направился к двери.

— Вы уверены, что она именно на эту собаку нацелилась? — осведомился я у его спины.

— Еще бы не уверен. — Он был уже на полпути, когда до него дошло. Он резко развернулся. — А ну, повтори, умник.

Я только покачал головой. Не хотел с ним связываться. Он мог дать мне по голове моим же письменным столом. Фыркнув, он удалился, едва не снеся дверь с петель.

Следующим номером нашей программы оказалась женщина, не старая и не молодая, не слишком чистая и не слишком грязная, на вид бледная, обтрепанная, сварливая и глупая. Девушка, с которой она вместе снимала квартиру — по ее понятиям, всякая работающая женщина есть девушка — таскала деньги у нее из сумочки. То доллар, то пятьдесять центов, но порядочно. Она считала, что всего пропало долларов двадцать. Такими деньгами она бросаться на могла. Бросаться деньгами на переезд в другую квартиру тоже не могла.

Бросаться деньгами на сыщика не могла. Она подумала, может, я припугну сожительницу, ну, по телефону, что ли, не называя имен.

На то, чтобы это изложить, у нее ушло минут двадцать. Рассказывая, она не переставала комкать матерчатую сумку.

— Это может сделать любой ваш знакомый, — сказал я.

— Ну, вы как — никак сыщик.

— У меня нет лицензии на запугивание людей, о которых я ничего не знаю.

— А я ей скажу, что у вас была. Как будто я кого — то другого подозреваю.

Просто скажу, что вы за это взялись.

— Я бы не советовал. Если назовете мое имя, она может мне позвонить.

Если позвонит, я скажу ей правду.

Она вскочила, прижимая к животу свою обтрепанную сумку.

— Вы не джентльмен, — визгливо заявила она.

— Где написано, что я должен быть джентльменом?

Она удалилась, бормоча себе под нос.

После ленча я принял м — ра Болдуина У. Эдельвейса. В подтверждение этого у него имелась визитная карточка. Он был управляющим агентства по продаже швейных машин. Это был маленький, усталый человек, лет сорока восьми? пятидесяти, с маленькими ручками и ступнями. Рукава коричневого костюма слишком длинные, поверх тугого белого воротничка повязан лиловый галстук в черный ромбик. Он присел на край стула и воззрился на меня грустными черными глазами. Шевелюра у него была тоже черная, густая и пышная, без единого седого волоса. Аккуратно подстриженные усы имели рыжеватый оттенок. Он мог бы сойти за тридцатипятилетнего, если не смотреть на кисти рук.

— Меня зовут Болдуин, но можете называть просто Балдой, — объявил он.?

Все так зовут. Так мне и надо. Я еврей, женат на христианке, двадцати четырех лет, красавице. Она уже пару раз убегала из дома.

Он достал фотографию и показал мне. Возможно, ему она казалась красавицей. На снимке была неряшливая женщина со слабовольным ртом.

— Чем могу помочь, м — р Эдельвейс? Бракоразводными делами не занимаюсь.?

Я попытался отдать ему фото. Он отмахнулся. — Клиент для меня всегда?мистер?

— добавил я. — Во всяком случае, пока он не наврет с три короба.

Он усмехнулся.

— Врать не привык, это не бракоразводное дело.

Я просто хочу, чтобы Мейбл вернулась. Но она не вернется, пока я ее не найду. Может, для нее это такая игра.

Он стал рассказывать о ней терпеливо, без злости. Она пила, погуливала, была, по его понятиям, не самой лучшей женой, но, может быть, его слишком строго воспитали. Сердце у нее, по его словам, было из чистого золота, и он ее любил. Понимал, что сам он — не предел мечтаний, просто честный работяга, который тащит домой все, что заработал. Счет в банке у них был общий. Она сняла с него все деньги, но это его не удивляло. Он примерно представлял, с кем она удрала, и если он прав, то человек этот, конечно, обчистит ее и бросит.

— Зовут Керриган, — сказал он. — Монро Керриган. Я против католиков ничего не имею. Плохих евреев тоже полно. Этот Керриган парикмахер, когда работает. Против парикмахеров тоже ничего не имею. Но много среди них лентяев, да и на скачках играют. Ненадежные люди.

— Она вам напишет, когда ее обчистят?

— Ей жутко стыдно бывает. Как бы чего с собой не сделала.

— Тут надо розыск объявлять, м — р Эдельвейс. Подайте заявление.

— Нет, я против полиции ничего не имею, но это не дело. Унизительно будет для Мейбл.

Мир, казалось, так и кишел людьми, против которых м — р Эдельвейс ничего не имел. Он выложил на стол деньги.

— Двести долларов, — сказал он. — Первый взнос. Так будет лучше.

— Это опять повторится, — сказал я.

— Конечно, — он пожал плечами и мягко развел руками. — Но — двадцать четыре года, а мне скоро пятьдесят. Как же может быть иначе? В конце концов она успокоится. Плохо, что детей нет. Она не может иметь детей. У евреев любят большую семью. Так Мейбл это знает. Вот и мучается.

— Умеете вы прощать, м — р Эдельвейс.

— Ну, я не христианин, — заметил он. — То есть, я против христиан ничего не имею, вы же понимаете. Но уж такой я. Это не просто слова. Я так живу.

Ох, забыл самое главное.

Он достал открытку и положил ее на стол рядом с деньгами.

— Из Гонолулу она это прислала. В Гонолулу жизнь дорогая. У моего дяди там ювелирная торговля. Сейчас он уже старый. Живет в Сиэтле.

Я снова взял фотографию.

— Это мне понадобится, — сообщил я. — И копии придется снять.

— Так и знал, м — р Марлоу, что вы это скажете. Так я уже приготовился.?

Он извлек конверт, в нем было пять экземпляров фото. — Керриган у меня тоже есть, только моментальный снимок.

Он полез в другой карман и вручил мне другой конверт. Я взглянул на Керригана. У него была смазливая жуликоватая физиономия, что меня не удивило. Три экземпляра Керригана.

М — р Болдуин Эдельвейс оставил еще одну визитную карточку, на которой были его имя, адрес, номер телефона. Он выразил надежду, что это обойдется не слишком дорого, но был готов сразу предоставить нужные средства и сказал, что будет ждать от меня известий.

— Двух сотен хватит, если она все еще в Гонолулу, — сказал я. — Теперь мне нужно подробное описание их обоих, чтобы передать по телефону. Рост, вес, возраст, цвет волос, шрамы или особые приметы, что на ней было надето и сколько денег она забрала из банка. Если такое уже случалось, м — р Эдельвейс, значит, вы знаете, что мне нужно.

— Странное у меня предчувствие насчет этого Керригана. Нехорошее.

Еще полчаса я вытягивал из него и записывал нужные сведения. Потом он молча встал, молча пожал мне руку, поклонился и молча вышел из кабинета.

— Передайте Мейбл, что все в порядке, — только и сказал он на прощанье.

Дело оказалось нетрудное. Я послал телеграмму в сыскное агенство в Гонолулу, а вслед за ней, авиапочтой — фотографии и те сведения, что в телеграмму не уместишь. Мейбл нашли в шикарном отеле, где она работала уборщицей, мыла ванны, полы и так далее. Керриган поступил точь — в–точь по предчувствию м — ра Эдельвейса — обчистил ее во сне и смылся, оставив расплачиваться за гостиницу. Она заложила кольцо, которое Керриган не сумел отобрать у нее по — хорошему. Этого ей хватило, чтобы рассчитаться в гостинице, но на дорогу домой денег уже не было. Так что Эдельвейс вскочил в самолет и помчался за ней.

Не заслуживала она такого мужа. Я послал ему на счет двадцать долларов плюс оплату длинной телеграммы. Двести долларов заграбастало агентство в Гонолулу. Поскольку у меня в сейфе лежал портрет Мэдисона, я мог позволить себе работать по грошовым расценкам.

Так прошел один день из жизни сыщика. Не совсем типичный день, но и не такой уж нетипичный. Зачем я этим занимаюсь, никто не знает. Разбогатеть на этом нельзя, удовольствия тоже мало. Время от времени в тебя стреляют, лупят или швыряют за решетку. Случается, что и убивают. Каждый месяц ты говоришь себе, что пора бросить, пока еще из тебя песок не сыплется, и заняться чем — нибудь приличным. Потом в дверь звонят, и на пороге опять возникает очередной гость с очередной проблемой, очередной бедой и скромной суммой денег.

— Входите, м — р Тягомот. Чем могу быть полезен?

Хотел бы знать, что меня здесь держит.

Три дня спустя, ближе к вечеру, мне позвонила Эйлин Уэйд и пригласила на завтра к себе домой на коктейль. Соберется несколько друзей. Роджер хочет меня видеть и поблагодарить как следует. И не буду ли я так любезен прислать счет?

— Вы мне ничего не должны, м — с Уэйд. Я мало что сделал, и мне уже заплачено.

— Я, наверное, показалась вам дурочкой со своими викторианскими замашками, — заметила она. — В наше время поцелуй не много значит. Так вы придете?

— Боюсь, что да. Хотя и не надо бы.

— Роджер совсем здоров. Работает.

— Прекрасно.

— Какой у вас сегодня мрачный голос. Наверное, относитесь к жизни слишком серьезно.

— Бывает что и так. А что?

Она ласково засмеялась, простилась и положила трубку. Я немножко посидел, пытаясь относиться к жизни серьезно. Потом попробовал вспомнить что — нибудь забавное, чтобы посмеяться от души. Ни то, ни другое не получилось. Тогда я достал из сейфа и перечитал прощальное письмо Терри Леннокса. Оно напомнило, что я так и не побывал у Виктора и не выпил за Терри «лимонную корочку». Время было самое подходящее — в баре сейчас тихо, как он любил. При мысли о Терри мне стало и грустно, и досадно. Добравшись до бара, я чуть не проехал мимо. Но сдержался. Слишком много денег он мне прислал. Дураком меня выставил, но щедро заплатил за это удовольствие.

 

Глава 22

У Виктора было так тихо, что, казалось, можно услышать звук перепада между жарой и прохладой. На табурете у стойки сидела женщина. На ней был дорогой черный костюм — наверно, из какого — нибудь орлона, специально для лета. Перед ней стоял стакан бледно — зеленого напитка, и она курила сигарету в длинном янтарном мундштуке с тем сосредоточенным видом, который объясняется иногда неврастенией, иногда сексуальной озабоченностью, а иногда просто диетическим голоданием.

Я сел через два табурета от нее, и бармен кивнул мне, но не улыбнулся.

— «Лимонную корочку», — сказал я. — Без горькой настойки.

Он положил передо мной салфеточку.

— Знаете что? — сказал он с гордостью. — Я запомнил, что вы со своим другом говорили как — то вечером, и достал — таки бутылку лимонного сока. Потом вас долго не было, и я ее только сегодня открыл.

— Мой друг уехал, — сообщил я. — Сделайте двойной, если можно. И спасибо за внимание.

Он отошел. Женщина в черном бегло взглянула на меня и перевела глаза на свой стакан.

— Здесь так редко это заказывают, — произнесла она так тихо, что я не сразу понял, к кому она обращается. Но она снова поглядела в мою сторону.

Глаза у нее были темные, очень большие. Такого яркого лака на ногтях я в жизни не видел. Но на искательницу приключений не похожа, и в голосе ни тени кокетства.

— Я имею в виду «лимонные корочки», — пояснила она.

— Меня к ним приятель приучил, — сказал я.

— Наверно, англичанин.

— Почему?

— Сок зеленого лимона. Это типично английское — так же, как вареная рыба с этим жутким томатным соусом, словно повар полил ее собственной кровью.

— А по — моему, это пришло из тропиков, откуда — нибудь из Малайи.

«Лимонную корочку» хорошо пить в жару.

— Может быть, вы и правы.

Она снова отвернулась. Бармен поставил передо мной стакан. Сок придал коктейлю мутность и зеленовато — желтоватый оттенок. Я попробовал. Сладко и терпко. Женщина в черном наблюдала за мной. Приподняла стакан, словно хотела чокнуться. Мы оба выпили. Тут я понял, что она пьет то же самое. Следующий ход был таким банальным, что я не стал его делать. Остался сидеть на месте.

— Он не был англичанином, — заметил я после паузы. — Кажется, только жил там во время войны. Мы иногда сюда заходили в это время. Пока народу немного.

— Сейчас хорошо, — согласилась она. — В баре только и можно сидеть в это время. — Она допила коктейль. — Может быть, я знала вашего друга, — сказала она. — Как его звали?

Я не сразу ответил. Закурил, глядя как она вытряхивает окурок из янтарного мундштука и вставляет новую сигарету. Поднес ей зажигалку.

— Леннокс, — сказал я.

Поблагодарив, она окинула меня быстрым пытливым взглядом. Потом кивнула.

— Да, я очень хорошо его знала. Может быть, даже слишком хорошо.

Бармен придвинулся ближе и посмотрел на мой стакан.

— Еще две порции, — попросил я. — Отнесите за столик.

Я слез с табуретки и остановился в ожидании. Может, она откажется. Мне было, в общем, все равно. Могут же в этой сексуально озабоченной стране мужчина с женщиной просто познакомиться и поговорить, не думая о постели. А если она решила, что я к ней пристаю, так и черт с ней.

Она поколебалась, но недолго. Взяла со стойки черные перчатки, черную замшевую сумку с золотой застежкой, прошла к столику в углу и молча села. Я уселся напротив.

— Меня зовут Марлоу.

— А меня Линда Лоринг, — спокойно ответила она. — Вы, кажется, сентиментальны, м — р Марлоу?

— Почему? Оттого, что я пришел выпить «лимонную корочку»? А вы сами?

— Может быть, я люблю этот коктейль.

— Может быть, я тоже. Но уж слишком это большое совпадение.

Она загадочно улыбнулась. На ней были изумрудные серьги и изумрудная брошка. Судя по огранке, камни были настоящие — плоские, со скошенными краями. И даже при тусклом освещении они мерцали внутренним блеском.

— Значит, вот вы какой, — произнесла она. Официант принес и поставил стакан. Когда он отошел, я сказал:

— Да, я знал Терри Леннокса, иногда выпивал с ним, он мне нравился. Это была случайная дружба, как бы на стороне. Я никогда не бывал у него дома, не общался с его женой. Видел ее только раз на стоянке.

— И все — таки это была дружба, правда?

Она протянула руку за стаканом. На пальце кольцо с изумрудом в бриллиантовой оправе. На вид я дал бы ей лет тридцать или чуть больше.

— Может быть, — согласился я. — Беспокоил меня чем — то этот парень. До сих пор беспокоит, А вас?

Она облокотилась о столик и посмотрела на меня бесстрастным взглядом.

— Я же говорю, что хорошо его знала. Слишком хорошо, чтобы за него беспокоиться. У него была богатая жена, при которой он жил в роскоши. Взамен она просила только, чтобы он оставил ее в покое.

— Разумное требование, — заметил я.

— Не надо иронизировать, м — р Марлоу. Бывают такие женщины. Ничего не могут с собой поделать. И он все знал с самого начала. Если бы в нем победила гордость, дверь всегда была открыта. Зачем было ее убивать?

— Совершенно верно.

Она выпрямилась и взглянула на меня сурово. Губы у нее дрогнули.

— Потом он сбежал, и вы, говорят, ему помогли. Наверное, еще и гордитесь этим.

— Ну что вы, — возразил я. — Я это сделал только ради денег.

— Не смешно, м — р Марлоу. Честно говоря, не знаю, зачем я здесь с вами сижу.

— Это легко поправить, м — с Лоринг. — Я потянулся за стаканом и осушил его одним махом. — Я думал, вы расскажете про Терри что — нибудь новое. Мне неинтересно обсуждать, почему Терри Леннокс разбил жене лицо в кровавую кашу.

— Как это грубо, — сердито сказала она.

— Вам не нравится? Мне тоже. И я не пил бы здесь «лимонную корочку», если бы считал, что Терри это сделал.

Она встрепенулась. Помолчав, медленно произнесла:

— Он покончил с собой и оставил подробное признание. Что вам еще нужно?

— У него был револьвер, — объяснил я. — В Мексике этого достаточно, чтобы какой — нибудь нервный блюститель всадил в него пулю. В Америке тоже полно полицейских, которые могут за это убить. Иногда они стреляют прямо через дверь, если им не открывают сразу. Что касается признания, я его не читал.

— Ну, конечно, мексиканская полиция его подделала, — язвительно сказала она.

— Это им не по зубам, особенно в таком городишке, как Отатоклан. Нет, признание, наверное, настоящее, но это не доказательство, что он убил жену.

Для меня, по крайней мере. Мне оно доказывает одно — что у него не было другого выхода. В такой переделке некоторые люди — называйте их слабыми, мягкими, сентиментальными, как вам больше нравится, — могут пойти на то, чтобы спасти других людей от очень шумного и неприятного скандала.

— Это невероятно, — возразила она. — Из — за этого не кончают с собой и не подставляют себя нарочно под пули. Сильвии уже не было в живых. Что касается ее сестры и отца, они не нуждались в защите от скандала. Люди с деньгами, м — р Марлоу, вполне могут сами за себя постоять.

— Ладно, я ошибся с этим признанием. Может, я вообще во всем ошибаюсь.

Вы, кажется, очень рассердились. Хотите, я уйду, а вы спокойно допьете свою «лимонную корочку».

Внезапно она улыбнулась.

— Извините. Вы, кажется, говорите всерьез. Я было подумала, что вы не столько Терри пытаетесь оправдать, сколько себя. Теперь я вижу, что это не так.

— В чем мне оправдываться? Я сделал глупость, получил за нее сполна. Не спорю — его признание меня выручило. Если бы его привезли сюда и судили, мне, наверное, тоже что — нибудь пришили. В лучшем случае, это стоило бы мне таких денег, что век не расплатиться.

— Не говоря о вашей лицензии, — сухо заметила она.

— Наверное. Раньше вообще любой блюститель с похмелья мог ее отнять.

Теперь стало немножко по — другому. Вас вызывают в комиссию штата, которая ведает лицензиями. Они не большие поклонники городской полиции.

Пригубив коктейль, она медленно произнесла:

— Теперь, когда все позади, вам не кажется, что все было сделано правильно? Ведь не было ни суда, ни заголовков в газетах, никого не стали обливать грязью — просто ради сенсации, не думая ни о правде, ни о правилах честной игры, ни о чувствах ни в чем не повинных людей.

— А я о чем толкую? А вы сказали — «это невероятно».

Она откинулась назад, прислонившись затылком к изгибу диванной спинки.

— Да, невероятно, если только ради этого Терри Леннокс покончил с собой. Но суд принес бы всем только горе — это несомненно.

— Я бы еще выпил, — заявил я и помахал официанту. — Чувствую ледяной ветерок у себя на затылке. Вы, случайно, не родственница Поттеров, м — с Лоринг?

— Сильвия Леннокс — моя сестра, — просто ответила она. — Я думала, вы знаете.

Подрулил официант, получил от меня срочное задание. М — с Лоринг, покачав головой, сказала, что больше не хочет. Когда официант отбыл, я сказал:

— Старик Поттер — извините, м — р Харлан Поттер — так ловко замял это дело, что я вообще мог не знать ни про какую сестру.

— Вы преувеличиваете. Мой отец не всесилен, м — р Марлоу, — и уж вовсе не так жесток, У него действительно очень старомодные взгляды на частную жизнь.

Он никогда не дает интервью даже собственным газетам. Никогда не фотографируется, не выступает с речами, путешествует чаще всего в машине или в собственном самолете со своими людьми. Но при этом он очень человечен.

Терри ему нравился. Он говорил, что Терри ведет себя как джентльмен двадцать четыре часа в сутки, а не только пятнадцать минут от приезда гостей до первого коктейля.

— Под конец он вроде как сорвался. Я имею в виду Терри.

Официант притащил третью «лимонную корочку». Я попробовал и стал водить пальцем по стакану.

— Смерть Терри была для отца большим ударом, м — р Марлоу. Вы сейчас опять будете иронизировать. Не надо, пожалуйста. Отец понимал, что кое — кому покажется, будто все это разыграно, как по нотам. Он бы предпочел, чтобы Терри просто исчез. Если бы Терри попросил ему помочь, по — моему он бы откликнулся.

— Вряд — ли, м — с Лоринг. Ведь убили его родную дочь, Она раздраженно дернула плечом и холодно взглянула на меня.

— Боюсь, это прозвучит жестоко, но отец поставил крест на Сильвии. При встречах он с ней почти не разговаривал. Если бы он захотел высказаться, хотя этого никогда не будет, то я уверена, он бы заявил, что сомневается, будто ее убил Терри. Так же, как вы. Но раз Терри нет в живых, какая разница? Они с Сильвией могли погибнуть в авиакатастрофе, при пожаре, разбиться в машине. Если ей было суждено умереть, то уж лучше сейчас. Через десять лет она превратилась бы в старую ведьму, помешанную на сексе, вроде тех жутких женщин, которые иногда являются на приемы в Голливуде. Отбросы международного высшего света.

Я вдруг дико разозлился, сам не знаю на что. Встал, заглянул за перегородку. Соседняя кабинка была пуста. Подальше какой — то парень в одиночестве тихо читал газету. Я плюхнулся обратно на сиденье, оттолкнул стакан и перегнулся к ней поближе. Правда, мне хватило ума не повышать голос.

— Черт побери, м — с Лоринг, что вы мне вкручиваете? Что Харлан Поттер? это славный добряк, который не знает, как нажать на прокурора, чтобы прекратить следствие по делу об убийстве? Говорите, он сомневается в виновности Терри? Тогда почему он не дает никому пальцем пошевельнуть, чтобы найти настоящего убийцу? Пустил в ход все — и политическое влияние своих газет, и счет в банке, и тех девятьсот молодцов, которые на ушах стоят, стараясь угадать, чего ему завтра захочется. Разве не он устроил так, что в Мексику поехал только свой, домашний адвокат и больше никто ни из прокуратуры, ни из полиции? А ведь там надо было проверить, вправду ли Терри пустил себе пулю в лоб, или его пришил для забавы какой — нибудь индейский стрелок. Ваш старик стоит сто миллионов, м — с Лоринг. Не знаю, как он их нажил, но чертовски хорошо знаю, что для этого надо создать себе мощную организацию. Он не слюнтяй. Он жестокий, беспощадный человек. В наше время такие деньги иначе не наживешь. И дело он имеет с самыми разными людишками.

С некоторыми необязательно знакомиться за руку, но они всегда тут, если нужно для бизнеса.

— Вы говорите глупости, — сердито бросила она. — Не желаю вас больше слушать.

— Еще бы. Такие песенки вам не по вкусу. Но все — таки послушайте. В ночь, когда убили Сильвию, Терри разговаривал по телефону с вашим стариком.

О чем? Что старик ему сказал? «Беги — ка ты, старина, в Мексику и застрелись там. Пусть все останется в кругу семьи. Я знаю, что моя дочь — потаскуха и что любой из ее пьяных подонков мог соскочить с катушек и разможжить ее хорошенькое личико. Но это неважно, старина. Этот парень попросит прощения, когда протрезвится. Тебе жилось, как у Христа за пазухой, а теперь пора платить по счетам. Славное имя Поттеров надо сохранить в лилейно — белой чистоте. Она за тебя вышла потому, что ей нужно было прикрытие. Теперь, когда она умерла, оно нужно вдвойне. Ты и есть это прикрытие. Сумеешь спрятаться и больше не возникать — прекрасно. Но если тебя найдут, придется сойти со сцены. Привет, увидимся в морге».

— Неужели вы вправду думаете, — осведомилась женщина в черном ледяным голосом, — что мой отец может так говорить?

Я откинулся назад и язвительно засмеялся.

— Диалог, если угодно, можно слегка подправить. Она собрала свои пожитки и подвинулась к краю дивана.

— Хочу вас предостеречь, — выговорила она медленно и очень тщательно, — и хочу, чтобы вы это поняли. Если вы так думаете о моем отце и если вы будете с кем — то делиться своим мнением, ваша карьера в этом городе, и в этом или другом бизнесе, может оборваться скоро и очень неожиданно.

— Замечательно, м — с Лоринг. Замечательно. Меня предупредила полиция, меня предупредили бандиты, а теперь еще и вы. Разными словами, но об одном и том же. Не лезь в это дело. Я пришел сюда выпить «лимонную корочку», выполнить просьбу друга. И что же? Посмотрите на меня. Фактически я уже в могиле.

Она встала и отрывисто кивнула.

— Три коктейля. Двойных. Вы просто напились.

Я бросил на столик слишком много денег и тоже встал.

— Вы тоже выпили полтора, м — с Лоринг. Зачем? Вас попросили или просто потянуло? Ведь и у вас язык слегка развязался.

— Кто знает, м — р Марлоу? Кто знает? Разве мы знаем что — нибудь? Там у бара какой — то человек за нами наблюдает. Это знакомый?

Я обернулся, удивившись ее зоркости. На крайней табуретке у двери сидел худой смуглый тип.

— Его зовут Чик Агостино, — сообщил я. — Оруженосец бандита по имени Менендес. Давайте сшибем его с ног и попрыгаем на нем.

— Вы и правду пьяны, — быстро сказала она и двинулась прочь.

Я пошел следом. Человек на табуретке отвернулся, стал смотреть прямо перед собой. Поравнявшись с ним, я зашел сзади и быстро провел руками ему по бокам. Наверное, я все — таки был немножко пьян.

Резко крутанувшись, он соскочил с табуретки.

— Эй ты, без рук! — пролаял он. Краем глаза я увидал, что м — с Лоринг остановилась на пороге и оглянулась.

— А где же пистолеты, м — р Агостино? Какой вы храбрый! Уже темно. Вдруг на вас нехороший карлик нападет?

— Катись отсюда! — злобно бросил он.

— Из какой книжки вы украли это оригинальное выражение?

Губы у него задергались, но он не шевельнулся. Покинув его, я проследовал за м — с Лоринг на улицу. Под тентом стоял седовласый цветной шофер, беседуя со служителем с автостоянки. Он прикоснулся к козырьку, исчез и вернулся в шикарном «кадиллаке». Открыл дверцу, и м — с Лоринг в него села.

Шофер закрыл машину, словно шкатулку с драгоценностями. Обошел вокруг и влез на свое место.

Она опустила окно и выглянула с легкой улыбкой.

— Всего доброго, м — р Марлоу. Все было мило… правда, ведь?

— Мы неплохо повоевали.

— Это вы повоевали — и, в основном, сами с собой.

— Дурная привычка, м — с Лоринг. Вы живете поблизости?

— Не совсем. Я живу в Беспечной Долине. За озером. Мой муж — врач.

— Вы случайно не знаете неких Уэйдов? Она нахмурилась.

— Да, я знаю Уэйдов. А что?

— Просто так. Мои единственные знакомые в Беспечной Долине.

— Понятно. Что ж, еще раз до свидания, м — р Марлоу. Она откинулась на подушки, «кадиллак» вежливо заурчал и скользнул в поток машин на Сансет — Стрип. Обернувшись, я чуть не налетел на Чика Агостино.

— Что за куколка? — ухмыляясь, осведомился он. — И в Другой раз помни, со мной шутки плохи.

— Тебе с такой в жизни не познакомиться, — заявил я.

— Ладно, умник. Номерок — то я записал. Менди интересуется такими пустяками.

Рывком распахнулась дверца подъехавшей машины, из нее вывалился человек размером два метра на полтора, бросил на Агостино всего один взгляд, сделал всего один шаг и вцепился одной рукой ему в горло.

— Сколько раз вам, дешевому жулью, говорить, — не сметь околачиваться там, где я обедаю!

Он встряхнул Агостино и запустил им об стенку. Чик сполз по стене, закашлявшись.

— В следующий раз, — проревел непомерный человек, — я в тебя, сволочь, пулю всажу, и уж будь уверен, тебя найдут с пистолетом в руке.

Чик потряс головой, не отвечая. Здоровенный человек пробороздил мимо взглядом и ухмыльнулся.

— Славная погодка, — заметил он и прошествовал к Виктору.

Чик потихоньку встал на ноги и пришел в себя.

— Кто твой дружок? — поинтересовался я.

— Большой Вилли Магоун, — сказал он невнятно. — Легавый из «борьбы с пороком». Думает, гад, у него есть сила.

— А на самом деле? — вежливо осведомился я.

Он равнодушно посмотрел на меня и пошел прочь. Я вывел машину со стоянки и поехал домой. В Голливуде всякое случается — все, что угодно.

 

Глава 23

Впереди шел «ягуар» низкой посадки. Обогнув холм, он сбросил скорость, чтобы я не задохнулся гранитной пылью на плохо вымощенном участке дороги у въезда в Беспечную Долину. По — моему, этот участок нарочно оставили в таком виде, чтобы отвадить воскресных туристов, избалованных ездой по гладеньким супершоссе. Мелькнул яркий шарф и огромные черные очки. Мне небрежно? по — соседски — помахали рукой. Потом облако пыли осело на обочине, прибавив еще один слой к белому налету, покрывавшему кустарник и выжженную траву.

Затем я обогнул гранитный склон, начался нормальный асфальт, и все вокруг стало чистенькое и ухоженное. У дороги толпились дубы, словно им было любопытно поглядеть на проезжающих, под ними попрыгивали воробьи с розовыми головками и клевали что — то такое, что станет клевать только воробей.

Потом пошли тополя. Эвкалиптов не было. Потом густая рощица южных кленов, из — за которых выглядывал белый дом. Потом девушка, которая вела под уздцы лошадь. На девушке были джинсы и яркая рубашка, и она жевала веточку.

У лошади был разгоряченный вид, но не взмыленный, и хозяйка ласково с ней ворковала. За каменной оградой садовник вел газонокосилку по огромной волнистой лужайке. Вдали красовался внушительный особняк колониальной архитектуры. Где — то играли на рояле упражнения для левой руки.

Потом все это осталось позади, ярко блеснуло озеро, и я начал всматриваться в номера на столбиках у ворот. Дом Уэйдов я видел только раз в темноте. При дневном свете он казался не таким большим. Возле дома было полно машин, поэтому я остановился на обочине и пошел пешком. Дверь открыл дворецкий — мексиканец в белой куртке. Это был стройный, красивый мексиканец, куртка сидела на нем элегантно, похоже было, что он получает полсотни в неделю, не изнуряя себя трудом.

Он сказал:

— Buenas tardes, Senor, — и ухмыльнулся, словно удачно пошутил. — Su nombre de Usted, por favor?

— Марлоу, — ответил я, — чего ты выламываешься, Кэнди? Мы с тобой разговаривали по телефону, забыл?

Он снова усмехнулся, и я вошел. Шла обычная вечеринка с коктейлями? все говорят слишком громко, никто никого не слушает, хлещут выпивку напропалую, глаза блестят, лица румяные, или бледные, или потные, смотря, кто сколько принял и сколько может выдержать. Рядом со мной сразу возникла Эйлин Уэйд в чем — то светло — голубом, что ее отнюдь не портило. Казалось, что стакан она держит в руке просто для порядка.

— Как я рада, что вы пришли, — церемонно произнесла она. — Роджер ждет вас у себя в кабинете. Ненавидит вечеринки. Он работает.

— При таком бедламе?

— Это ему не мешает. Кэнди подаст вам выпить — или, может быть, хотите сами пойти к бару?

— Хочу сам, — сказал я. — Простите за тот вечер. Она улыбнулась.

— По — моему, вы уже извинились. Это пустяки.

— Никакие не пустяки.

Улыбка исчезла у нее с лица, едва она, кивнув, отвернулась и отошла. В углу, возле огромных стеклянных дверей, я углядел бар. Передвижной, на колесиках. Я двинулся к нему, стараясь ни на кого не налететь, и тут кто — то сказал:

— О, да это м — р Марлоу.

Я обернулся и увидел м — с Лоринг. Она сидела на диване рядом с чопорным мужчиной в очках без оправы и с козлиной бородкой, похожей на след от сажи.

У нее был скучающий вид. Он сидел молча, скрестив руки, и хмурился в пространство.

Я подошел. Она улыбнулась и протянула мне руку.

— Это мой муж, доктор Лоржнг. Эдвард, это м — р Филип Марлоу.

Парень с бородкой мельком глянул на меня и еле заметно кивнул. Других движений не произвел. Видимо, экономил энергию для более важных дел.

— Эдвард очень устал, — сказала Линда Лоринг. — Эдвард всегда очень устает.

— С врачами это бывает, — заметил я. — Принести вам что — нибудь выпить, м — с Лоринг? Или вам, доктор?

— Ей уже хватает, — изрек он, ни на кого не глядя. — Я не пью. Чем больше смотрю на пьющих, тем больше этому радуюсь.

— Вернись, малютка Шеба, — мечтательно произнесла м — с Лоринг.

Резко повернувшись, он угрюмо посмотрел на нее. Я ретировался в направлении бара. В обществе мужа Линда Лоринг казалась другим человеком. В голосе и выражении лица сквозила язвительность, которой в недавнем нашем разговоре я не чувствовал, хотя она и злилась.

У бара стоял Кэнди. Спросил, что я желаю выпить.

— Пока ничего, спасибо. Меня просил зайти м — р Уэйд.

— Es muy occupado. Senor. Очень занят. Я решил, что любовь к Кэнди мне не грозит. Я молча взглянул на него, и он тут же добавил:

— Но я иду посмотреть. De pronto, Senor. Он осторожно пробрался сквозь толпу и моментально вернулся.

— О'кей, приятель, пошли, — бодро пригласил он.

Я последовал за ним в глубину дома. Он открыл дверь. Я вошел, он прикрыл ее за мной, и шум сразу затих. Комната была угловая — большая, тихая, прохладная. За стеклянной дверью виднелись розовые кусты, в окне сбоку установлен кондиционер. С порога было видно озеро и Уэйд — он растянулся на длинном кожаном диване. На солидном письменном столе светлого дерева стояла пишущая машинка, рядом с ней — стопа желтой бумаги.

— Молодец, что пришли, Марлоу, — протянул он лениво. — Располагайтесь.

Пропустили уже глоток — другой?

— Нет еще. — Я сел и посмотрел на него. На вид он был еще бледный и потрепанный. — Как ваша работа?

— Прекрасно, только утомляюсь быстро. Жалко, что после четырехдневного запоя так паршиво себя чувствуешь. Иногда в это время лучше всего пишется. В нашем деле стоит заклиниться от напряжения — и конец, ничего не выходит.

Главное, чтоб легко работалось — тогда получается. Все, кто говорит наоборот, врут, как сивый мерин.

— Может быть, это зависит от человека, — заметил я. — Флоберу нелегко работалось, а писал он прилично.

— О'кей, — сказал Уэйд и сел. — Значит, Флобера читаете, значит, вы интеллектуал, критик, ценитель литературы. — Он потер лоб. — Я завязал, и это омерзительно. Мне противен любой человек со стаканом в руке. Надо идти туда и улыбаться всем этим гнусным гадам. Все они знают, что я алкоголик.

Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая — то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство — это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребенок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»

— Я так понял, что у вас это недавно началось, — сказал я.

— Просто в последнее время хуже стало, но выпить всегда был не дурак. В молодости легче отходишь. А когда уже за сорок, тут дело другое.

Я откинулся и закурил.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— А вы как думаете — от чего я убегаю, Марлоу?

— Понятия не имею. Информации недостаточно. Кроме того, все от чего — нибудь убегают.

— Но не все напиваются. А вы от чего убегаете? От своей молодости, или от угрызений совести, или от сознания, что вы мелкий деятель мелкого бизнеса?

— Понятно, — сказал я. — Вам нужно кого — то оскорбить. Давайте, старина, не стесняйтесь. Когда будет больно, я скажу.

Он усмехнулся и взъерошил короткие вьющиеся волосы. Затем ткнул себя пальцем в грудь.

— Полюбуйтесь на мелкого деятеля мелкого бизнеса, Марлоу. Все писатели — подонки, а я самый подонистый. Я написал двенадцать бестселлеров, и если удастся закончить этот бред, что лежит на столе, возможно, будет и тринадцатый. И ни один из них не стоит пороха, которым надо бы их всех взорвать к чертовой матери. У меня прелестный дом в весьма респектабельном районе, где хозяин весьма респектабельный мультимиллионер. У меня прелестная жена, которая меня любит, и прелестный издатель, который меня любит, а сам я люблю себя больше всех. Я эгоист, сукин сын, шлюха или сутенер от литературы — что вам больше нравится — отъявленный мерзавец. Итак, чем вы можете мне помочь?

— А чем надо?

— Почему вы не обижаетесь?

— На что обижаться — то? Просто слушаю, до чего вы себя ненавидите. Это скучно, но для меня не оскорбительно.

Он хрипло засмеялся.

— Вы мне нравитесь, — сообщил он. — Давайте выпьем.

— Здесь не буду, дружище. Я вам не пара. Не желаю смотреть, как вы развяжете. Помешать вам нельзя, но и помогать я не обязан.

Он встал, — Не обязательно пить здесь. Пошли туда. Полюбуемся на избранное общество, в котором приходится вращаться, когда разбогател и переехал к ним поближе.

— Ладно вам, — сказал я. — Бросьте это. Кончайте. Они такие же, как все.

— Ara, — упрямо продолжал он. — Вот в этом — то беда. Кому они нужны такие?

Высший класс здешних мест, а чем они лучше шоферни, которая хлещет дешевый виски? Даже хуже.

— Кончайте, — повторил я. — Хотите накачаться — давайте. Но не вымещайте это на других, которые тоже зашибают, но при этом не отлеживаются у д — ра Верингера и не сбрасывают в чокнутом виде своих жен с лестницы.

— Ara, — произнес он и внезапно сделался спокоен и задумчив, — Вы прошли испытание, дружище. Не хотите здесь пожить немножко? Большую пользу бы мне принесли просто своим присутствием.

— Не понимаю, какую.

— Зато я понимаю. Просто чтоб вы были здесь. Тысяча в месяц вас заинтересует? Я зверею, когда напиваюсь. Не хочу звереть. Не хочу напиваться.

— Я вам помешать не смогу.

— Поживите месяца три. Я бы кончил проклятую книгу и уехал отдыхать куда — нибудь подальше. Залег бы в горах Швейцарии и очистился душой и телом.

— Книгу? Вам так деньги нужны?

— Нет. Просто раз начал, надо закончить. Иначе мне крышка. Я вас как друга прошу. Для Леннокса вы не то сделали.

Я встал, подошел к нему вплотную и взглянул в упор ему в глаза.

— Я Леннокса довел до смерти, мистер. Его из — за меня убили.

— Чушь. Не сентиментальничайте, Марлоу. — Он провел рукой по горлу. — У меня эти чувствительные барышни вот где сидят.

— Чувствительные? — спросил я. — Или просто добрые?

Он отступил и наткнулся на край дивана, но удержался на ногах.

— А ну вас к черту, — сказал он ровным голосом. — Нет, так нет. Вы — то тут ни при чем. Просто мне нужно кое — что узнать, дозарезу нужно. Вы не знаете, что это, да, может, я и сам не знаю. Но что — то есть, точно, и мне это нужно узнать.

— Про кого? Про вашу жену? Он выпятил губу, потом прикусил.

— Кажется, про меня самого, — сказал он. — Пошли, мы ведь выпить хотели.

Он подошел к двери, распахнул ее, и мы вышли.

Если он хотел, чтобы мне стало не по себе, ему это удалось на пять с плюсом.

 

Глава 24

Когда он открыл дверь в гостиную, в лицо нам ударил гул голосов. Он, казалось, стал еще громче. Примерно на два стаканчика громче. Уэйд стал здороваться направо и налево, и гости как будто обрадовались его появлению.

Но к этому времени они уже обрадовались бы и появлению знаменитого убийцы Фила из Филадельфии с его самодельным топориком. Жизнь превратилась в большое эстрадное шоу.

По пути к бару мы столкнулись с д — ром Лорингом и его женой. Доктор шагнул вперед, навстречу Уэйду. Лицо у него было перекошено от ненависти.

— Рад вас видеть, доктор, — дружелюбно сказал Уэйд. — Привет, Линда. Вы где пропадали последнее время? Впрочем, это дурацкий вопрос. Я сам…

— М — р Уэйд, — произнес Лоринг дребезжащим голосом, — я должен вам кое — что сказать. Просто и решительно. Оставьте мою жену в покое.

Уэйд взглянул на него с интересом.

— Доктор, вы устали. И ничего не пьете. Позвольте вам что — нибудь предложить.

— Я не пью, м — р Уэйд. Как вам прекрасно известно.

Я пришел сюда с единственной целью, и теперь она выполнена.

— Что ж, понятно, — сказал Уэйд все так же дружелюбно. — Поскольку вы мой гость, мне сказать нечего — только, что вы, по — моему, слегка рехнулись.

Разговоры вокруг стола притихли. Мальчики и девочки навострили ушки.

Интересное кино. Д — р Лоринг вынул из кармана пару перчаток, расправил, взял одну за палец и сильно хлестнул ею Уэйда по лицу.

Уэйд и глазом не моргнул.

— Пистолеты и кофе на рассвете? — спокойно осведомился он.

Я посмотрел на Линду Лоринг. Лицо у нее пылало от гнева. Она медленно повернулась к доктору.

— Боже, какой ты плохой актер, милый. Перестань изображать идиота, милый. Или сам хочешь получить пощечину?

Лоринг резко обернулся к ней и занес перчатки. Уэйд встал между ними.

— Спокойно, док. У нас жен бьют только за закрытыми дверями.

— Что касается вас, мне это прекрасно известно, — презрительно фыркнул Лоринг. — Не вам меня учить хорошим манерам.

— Я беру только способных учеников, — сказал Уэйд. — Жаль, что вам пора уходить. — Он повысил голос. — Кэнди! Que el doctor Loring salga de aqui en el Actol — Он снова обернулся к Лорингу:

— Если не понимаете по — испански, доктор, это значит, что выход там. — Он указал на дверь.

Лоринг смотрел на него, не двигаясь с места.

— Я вас предупредил, м — р Уэйд, — произнес он ледяным тоном. — И кое — кто меня слышал. Больше предупреждать не буду.

— Не надо, — отрывисто сказал Уэйд. — Но в следующий раз пусть это будет на нейтральной территории. Чтобы у меня была свобода действий. Извините, Линда. Но вы за ним замужем. — Он осторожно потер щеку, по которой его ударил Лоринг. Линда Лоринг горько улыбнулась и пожала плечами.

— Мы уходим, — объявил Лоринг. — Пошли, Линда. Она снова уселась и взяла стакан. Окинула мужа взглядом, полным спокойного презрения.

— Это ты уходишь, — сказала она. — Не забудь, что у тебя еще несколько визитов.

— Ты едешь со мной, — яростно бросил он. Она отвернулась. Он резко перегнулся и схватил ее за руку. Тогда Уэйд взял его за плечо и повернул к себе.

— Спокойно, док. Всех не победишь.

— Уберите руки!

— Сейчас, только успокойтесь, — сказал Уэйд. — У меня хорошая идея, доктор. Почему бы вам не пойти к хорошему доктору?

Кто — то громко рассмеялся. Лоринг напрягся, словно зверь перед прыжком.

Уэйд почувствовал это, спокойно повернулся и двинулся прочь. Чем и оставил доктора в дураках. Если бы он кинулся за Уэйдом, это было бы еще глупее. Ему оставалось только уйти, что он и сделал. Быстро, не глядя по сторонам, прошел к двери, которую Кэнди уже держал открытой настежь. Вышел, Кэнди с равнодушным выражением лица захлопнул дверь и вернулся к бару. Я подошел и попросил виски. Куда скрылся Уэйд, я не видел. Я повернулся спиной к гостям, которые загудели с новой силой, и стал прихлебывать свой виски.

К бару подскочила миниатюрная женщина с волосами цвета глины и лентой вокруг лба, поставила стакан на стойку и что — то пробормотала. Кэнди кивнул и налил ей новую порцию.

Маленькая женщина обернулась ко мне.

— Коммунизмом интересуетесь? — осведомилась она. Глаза у нее остекленели, красным язычком она облизывала губы, словно от шоколадных крошек. — По — моему, это все интересно, — продолжала она. — Но когда спрашиваешь мужчин, они сразу лезут с руками.

Я кивнул, рассматривая поверх стакана ее курносый носик и обожженную солнцем кожу.

— Вообще — то я не против, если без грубостей, — заявила она, схватив стакан. Обнажив в улыбке передние зубы, она втянула в себя полпорции разом.

— На меня не рассчитывайте, — предупредил я.

— Как вас зовут?

— Марлоу.

— Марло или Марлоу?

— На конце «у».

— Ах, Марлоу, — вдохнула она. — Такое красивое, грустное имя. — Она поставила почти пустой стакан, закрыла глаза, запрокинула голову и развела руки в сторону, едва не заехав мне в глаз. Дрожащим от волнения голосом она продекламировала:

+++

Не эти ли глаза послали флот на битву

И башни Трои пламенем объяли?

Приди, о несравненная Елена,

Мне подари бессмертье поцелуя!++++

Открыв глаза, она вцепилась в стакан и подмигнула.

— У тебя недурно получается, старина, давно пишешь стихи?

— Да не очень.

— Можешь меня поцеловать, если хочешь, — игриво предложила она.

Сзади к ней подошел парень в чесучовом пиджаке и рубашке с отложным воротником, улыбаясь мне поверх ее головы. У него были короткие рыжие волосы, а лицо, как сморщенное легкое. В жизни не видал такого урода. Он легонько похлопал маленькую женщину по макушке.

— Пошли, котенок, домой пора. Она яростно накинулась на него.

— Тебе что, не терпится поливать свои проклятые бегонии? — завопила она.

— Тише, котенок…

— Руки прочь, насильник чертов! — заорала она изо всех сил и плеснула ему в лицо остатки из стакана. Там было не больше чайной ложки виски и пару кусочков льда.

— Черт побери, бэби, я твой муж! — заорал он в ответ, хватаясь за платок и вытирая лицо. — Дошло? Муж твой.

Она страстно зарыдала и бросилась ему в объятия. Я обошел их и выбрался вон. На всех коктейлях одно и то же, вплоть до диалога.

Гости струйками вытекали из дома на вечерний воздух. Замирали голоса, заводились моторы, люди перебрасывались прощальными возгласами, словно мячиками. Я вышел через стеклянные двери на выложенную камнем веранду.

Отсюда склон сбегал к озеру, неподвижному, словно спящая кошка. К небольшому причалу была привязана белым фалом весельная лодка. У дальнего берега, который был не так уж далеко, лениво, как конькобежец, описывала круги черная водяная курочка. От нее даже ряби не шло по воде.

Я растянулся в алюминиевом шезлонге, зажег трубку и стал покуривать, размышляя, какого черта я здесь делаю. Роджер Уэйд явно мог держать себя в руках, когда хотел. Встречу с Лорингом он провел на высоте. Я бы, пожалуй, понял, если бы он заехал Лорингу по его острому подбородочку. Конечно, это было бы против правил, но Лоринг позволил себе гораздо больше.

По правилам — пока их не отменили — нельзя в комнате, полной народу, угрожать человеку и бить его по лицу перчаткой, особенно если рядом стоит твоя жена и ты фактически обвиняешь ее в том, что она погуливает. Если учесть, что Уэйд только что вышел из крепкой схватки с крепкими напитками, он оказался на высоте. И даже более того. Правда, я не видел его пьяным. Не знаю, каков он в пьяном виде. Я даже не был уверен, что он алкоголик.

Разница тут большая. Тот, кто иногда просто выпивает лишнего, в пьяном виде остается сам собой. Алкоголик — настоящий алкоголик — абсолютно меняется.

Угадать, как он себя поведет, невозможно. Можно лишь точно сказать, что вы столкнетесь с совершенно незнакомым человеком.

Позади раздались легкие шаги. Эйлин Уэйд спустилась с террасы и села рядом на краешек шезлонга.

— Ну, что вы скажете? — спросила она спокойно.

— О джентльмене, который любит помахать перчатками?

— Да нет. — Она нахмурилась. Потом засмеялась. — Ненавижу, когда устраивают сцены. Хотя врач он прекрасный. Он уже закатывал такие сцены чуть ли не всем нашим соседям. Линда Лоринг не потаскуха. И выглядит, и разговаривает, и держится по — другому. Не знаю, почему д — р Лоринг так себя ведет.

— Может, он бывший пьяница, — сказал я. — Многие после лечения впадают в ханжество.

— Возможно, — сказала она и стала смотреть на озеро. — Как здесь тихо.

Казалось, писателю должно быть здесь хорошо — если писателю вообще бывает где — нибудь хорошо. — Она обернулась ко мне. — Значит, Роджер вас не уговорил?

— Смысла нет, м — с Уэйд. Ничем не могу помочь. Я ведь уже объяснял.

Чтобы вовремя прийти на помощь, надо не спускать с него глаз ни на минуту. А это невозможно, даже если забросить все другие дела. Человек может сорваться с цепи в мгновение ока. Кстати, по — моему, на него это не похоже. Он мне кажется вполне уравновешенным.

Она взялась за край соседнего шезлонга и подалась вперед.

— Если бы он дописал книгу, все, наверное, уладилось бы.

— Тут я не могу ему помочь. Она смотрела вниз, себе на руки.

— Можете, раз он вам верит. Это самое главное. Или вам противно жить у нас и получать за это деньги?

— Ему нужен психиатр, м — с Уэйд. Только хороший, не шарлатан.

Она встрепенулась.

— Психиатр? Зачем?

Я выбил пепел из трубки и подержал, чтобы она остыла.

— Я, конечно, дилетант, но могу сказать. Ему кажется, что в подсознании у него скрыта какая — то тайна, и он не знает какая. Это может быть сознание вины — собственной или чужой. Он считает, что пьет оттого, что не может вспомнить. Наверное, это событие произошло, когда он был пьян, вот он и напивается, чтобы снова впасть в это состояние, в полную отключку. Это задача для психиатра. Дальше. Если это не так, тогда он напивается просто потому, что любит пить или не может с собой справиться, а тайну выдумал себе в оправдание. Но писать и уж, во всяком случае, закончить книгу, он не может из — за пьянства. Итак, вывод: не может дописать, потому что сам оглушает себя выпивкой. А если наоборот?

— Нет, это — нет, — сказала она. — Роджер очень талантливый. Я совершенно уверена, что его лучшие книги еще впереди.

— Я же сказал, что рассуждаю, как дилетант. Вы как — то заметили, у меня в гостях, что он, может быть, разлюбил свою жену. А если и тут наоборот?

Она поглядела в сторону дома, потом повернулась к нему спиной. Я поглядел туда же. В дверях стоял Уэйд и смотрел на нас. Я увидел, как он зашел за стойку бара и стал доставать оттуда бутылку.

— Не останавливайте его, — быстро сказала она. — Никогда этого не делаю.

Никогда. Наверное, вы правы, м — р Марлоу. Делать нечего — он должен сам от этого избавиться.

Трубка остыла, я спрятал ее в карман.

— Раз уж мы так глубоко копаем — как насчет моего вопроса?

— Я люблю своего мужа, — просто сказала она. — Может быть, не так, как в молодости. Но люблю. Молодость бывает только раз. Человек, которого я тогда любила, умер. Погиб на войне. У него, как ни странно, были те же инициалы, что у вас. Теперь это не важно — правда, иногда мне кажется, что он не умер.

Тело так и не нашли. Но это часто случалось.

— Она пристально и испытующе взглянула на меня.

— Иногда — не часто, конечно, — в тихом баре, или в пустом вестибюле хорошей гостиницы, или на пароходной палубе, рано утром или очень поздно вечером, мне начинает казаться, будто он ждет меня где — то в тени, в уголке, и я сейчас его увижу. — Она помолчала, опустив глаза. — Это так глупо, мне даже стыдно. Мы очень любили друг друга — той безумной, непонятной, невероятной любовью, которая бывает раз в жизни.

Она умолкла, словно в забытьи, глядя на озеро. Я снова обернулся к дому. Уэйд стоял в дверях со стаканом в руке. Я перевел взгляд на Эйлин, Для нее я сейчас не существовал. Я встал и пошел к дому. Стакан в руке Уэйда был налит до краев. Глаза у него были нехорошие.

— Как продвигаются дела с моей женой, Марлоу? — Губы у него дернулись.

— Я за ней не ухаживаю, если вы об этом.

— Именно об этом. Вы тут вечером лезли к ней целоваться. Много про себя воображаете. Не выйдет, приятель. Нос не дорос.

Я хотел его обойти, но он загородил путь широким плечом.

— Не торопитесь, старина. Посидите еще. У нас в гостях так редко бывают сыщики.

— Скоро совсем не будет, — сказал я. Он запрокинул стакан и, отпив глоток, нагло ухмыльнулся.

— Рано вы начали, сопротивляемость у вас низкая, — заметил я. — Впрочем, что толку в словах.

— О'кей, дорогой воспитатель. Неужели не слыхали, что пьяницу воспитывать — гиблое дело? Пьяницы не перевоспитываются, друг мой. Они разлагаются. Местами это очень противно. — Он снова поднес стакан к губам и допил почти до дна. — А местами жутко. Но говоря изысканным языком нашего милейшего доктора Лоринга, этой паршивой сволочи с черным саквояжем, оставьте в покое мою жену, Марлоу. Конечно, вы на нее положили глаз. Все кладут. Хотите с ней переспать. Все хотят. Проникнуть в ее мечты, ощутить аромат ее воспоминаний. Может, и я хочу. Но проникнуть некуда, приятель. Там пусто, пусто, пусто. Останетесь один в темноте.

Он допил и перевернул стакан вверх дном.

— Вот так, Марлоу. Пусто. Ничего там нет. Уж я — то знаю.

Поставив стакан на край стойки, он зашагал к лестнице, стараясь держаться прямо. Опираясь на перила, поднялся на несколько ступенек, остановился и сверху посмотрел на меня с невеселой улыбкой.

— Простите за дешевый сарказм, Марлоу. Вы славный малый. Жаль, если с вами что — нибудь случится, — Что, например?

— Может, вы еще не слыхали о вечном волшебстве ее первой любви — о парне, который без вести пропал в Норвегии? Вы бы не хотели пропасть без вести, а, дружище? Вы мой личный родной сыщик. Вы нашли меня, когда я затерялся среди дикого величия Ущелья Сепульведа. — Он поводил ладонью по отполированным перилам. — От души было бы жаль, если бы и вы затерялись. Как это тип, который сражался в рядах британцев. Он так затерялся, что неизвестно, был ли он на самом деле. Может, она его просто выдумала для забавы?

— Откуда мне знать?

Он продолжал смотреть на меня, на переносице обрисовались глубокие морщины, рот горько скривился.

— Откуда нам всем знать? Может, она и сама не знает. Малыш устал. Малыш слишком долго играл в поломанные игрушки. Малыш хочет баиньки.

Он ушел наверх.

Вскоре появился Кэнди и начал прибираться в баре — ставил стаканы на поднос, проверял, что осталось в бутылках — не обращая на меня внимания. Во всяком случае, так мне казалось. Потом он сказал;

— Сеньор. Один хороший выпивка остался. Жалко его пропадать. — Он показал на бутылку.

— Вот ты и выпей.

— Gracias, Senor, no me gusta. Un vaso Cerveza, no mas. Стакан пива? мой предел.

— Молодец.

— Хватит и одного алкаша в доме, — заметил он, не сводя с меня глаз. — Я говорю хорошо по — английски, нет?

— Конечно, замечательно.

— Но думаю по — испански. Иногда думаю про нож. Босс — парень что надо.

Ему помощь не требуется, hombre. Я за ним присматриваю, понял?

— Хоршо же ты присматриваешь, фраер.

— Hijo de la flauta, — процедил он сквозь зубы. Подхватил поднос со стаканами и вскинул его на плечо, поддерживая ладонью как заправский официант.

Я подошел к двери и вышел на улицу, размышляя о том, почему выражение «сын флейты» превратилось в испанском языке в ругательство. Долго размышлять не стал. Слишком много других тем для размышлений. Беда семейства Уэйдов была не в пьянстве. За пьянством скрывалось что — то другое.

Попозже вечером, между половиной десятого и десятью, я набрал номер Уэйдов. После восьми гудков повесил трубку, но телефон тут же зазвонил. Это была Эйлин Уэйд.

— Только что кто — то звонил, — сказала она. — Почему — то решила, что это вы. Как раз собиралась в душ.

— Да, это я, но звонил просто так, м — с Уэйд. Когда я уходил, Роджер был какой — то странный. Наверно, я теперь за него как бы отвечаю.

— С ним все в порядке, — сказала она. — Крепко спит. По — моему, он все — таки разволновался из — за доктора Лоринга. Наверно, наболтал вам всяких глупостей.

— Сказал, что устал и хочет спать. На мой взгляд, это разумно.

— Если он больше ничего не сказал — тогда конечно. Что же, спокойной ночи, м — р Марлоу, и спасибо за звонок.

— Я не говорю, что он больше ничего не сказал. Наступила пауза, затем:

— Нам всем иногда приходят в голову бредовые мысли. Не относитесь к Роджеру слишком всерьез, м — р Марлоу. В конце концов, у него богатое воображение. Это естественно. Не надо было ему начинать пить так скоро.

Пожалуйста, постарайтесь обо всем забыть. Наверное, он вам к тому же и нагрубил.

— Нет, не нагрубил. Разговаривал вполне разумно. Ваш муж хорошо в себе разбирается. Это редкий дар. Некоторые люди всю жизнь изо всех сил утверждают собственное достоинство, которого у них и в помине нет. Спокойной ночи, м — с Уэйд.

Она повесила трубку, а я достал шахматную доску. Набил трубку, расставил фигуры, как на параде, проверил, чисто ли все выбриты, все ли пуговицы на месте и разыграл партию Горчакова — Менинкина. Семьдесят два хода, неудержимая сила атакует неподвижный объект, битва без оружия, война без крови, а все вместе — такая усердная и бесполезная трата умственных способностей, какую встретишь разве что в рекламных агентствах.

 

Глава 25

Неделя прошла спокойно, я занимался бизнесом, хотя заниматься было особенно нечем. Однажды утром позвонил Джордж Питерс из агентства Карне и рассказал, что он случайно проезжал по Ущелью Сепульведа и из чистого любопытства заглянул к д — ру Верингеру. Однако доктора там уже не было. Там трудилось полдюжины землемеров, наносили участок на карту. Никто из них слыхом не слыхивал про доктора Верингера.

— У бедняги все оттяпали, — сообщил Питерс. — Я проверил. Ему дали тысчонку отступного, чтобы не возиться, а землю поделили на жилые участки, и кто — то заработает на этом миллиончик. Вот в чем разница между уголовщиной и бизнесом. Для бизнеса надо иметь капитал. Иногда мне кажется, что другой разницы нет.

— Замечание циничное и верное, — сказал я, — но на крупную уголовщину тоже требуются капиталы.

— А кто их предоставляет, дружище? Уж наверно, не те ребята, что грабят винные лавки. Пока. До встречи.

Уэйд позвонил мне в четверг, без десяти одиннадцать вечера. Язык у него еле ворочался, но я все — таки его узнал. В трубке слышалось тяжелое, отрывистое дыхание.

— Мне плохо, Марлоу. Совсем паршиво. Якоря не держат. Можете приехать побыстрей?

— Конечно, только дайте мне на минутку м — с Уэйд.

Он не отвечал. Раздался громкий треск, потом мертвое молчание, а немного спустя какое — то постукивание. Я что — то крикнул, ответа не было. Шло время. Наконец, щелчок — трубку положили — и длинный гудок.

Через пять минут я был уже в пути. Я домчался туда за полчаса, сам не знаю как. Через холмы я перелетал на крыльях, приземлился на бульваре Вентура при красном свете, ухитрился сделать левый поворот, проскочил между грузовиками и вообще вел себя как последний дурак. Через Энсино я пронесся со скоростью почти сто километров, освещая фарами припаркованные машины, чтобы никто не вздумал вылезти с моей стороны. Везло мне так, как бывает, когда на все наплевать. Ни полиции, ни сирен, ни красных мигалок. Перед глазами стояло то, что, возможно, происходило сейчас в доме Уэйдов — не самые приятные видения. Она была наедине с пьяным маньяком; она валялась у лестницы со сломанной шеей; она скорчилась за запертой дверью, а кто — то, завывая, пытался эту дверь взломать; она бежала босиком по залитой лунным светом дороге, а за ней гнался здоровенный негр с топором.

Все оказалось не так. Когда машина подлетела к дому, во всех окнах горел свет, а она стояла на пороге с сигаретой в зубах. Я вышел и пошел к ней по мощеной дорожке. На ней были брюки и рубашка с отложным воротничком.

Она поглядела на меня. Все было спокойно, волновался один я.

Мои первые слова были такими же идиотскими, как и все мое поведение.

— Я думал, вы не курите.

— Что? Нет, вообще не курю. — Она вынула сигарету изо рта, оглядела, бросила и наступила на нее. — Только изредка. Он звонил д — ру Верингеру.

Голос ее звучал отчужденно и безмятежно, как звучат по ночам голоса над водой. Она была совершенно спокойна.

— Не может быть, — сказал я. — Д — р Верингер там больше не живет. Это он мне звонил.

— Правда? Я слышала, как он просил кого — то приехать побыстрее. Решила, что это д — р Верингер.

— Где он сейчас?

— Он упал, — сказала она. — Должно быть, качался на стуле и поскользнулся. Это и раньше бывало. Разбил обо что — то голову. До крови, но не сильно.

— Что же, прекрасно, — сказал я. — Зачем нам много крови? Я спрашиваю, где он сейчас?

Она серьезно поглядела на меня. Потом указала пальцем.

— Где — то там. На обочине или в кустах у забора. Я наклонился и всмотрелся в нее.

— Черт побери, неужели вы не поискали? — Тут я решил, что она в шоке.

Потом бросил взгляд на лужайку. Ничего не увидел, но у забора была густая тень.

— Нет, не поискала, — невозмутимо отвечала она. — Идите сами ищите. С меня хватит. Не могу больше. Сами ищите.

Она повернулась и вошла в дом, оставив дверь открытой. Далеко она не ушла. Через три шага просто свалилась на пол, как подкошенная. Я подхватил ее на руки и уложил на один из двух больших диванов, стоявших друг против друга возле длинного светлого столика. Я пощупал у нее пульс. Не могу сказать, чтобы он был очень слабый или неровный. Глаза у нее были закрыты, веки по краям голубые. Я оставил ее лежать и вышел на улицу.

Он оказался именно там, куда она показывала. Лежал на боку в тени шиповника. Пульс бился быстро, толчками, дыхание неровное. Затылок был в чем — то липком. Я позвал его, потряс. Похлопал по щекам. Он замычал, но в себя не пришел. С трудом посадив его, я закинул его руку себе на плечо, повернулся спиной, взвалил его на себя и попытался ухватить его за ногу. Не вышло. Тяжелый был, как цементная плита. Мы оба шлепнулись на траву, я передохнул и сделал новую попытку. Наконец, кое — как взвалив его на закорки, я поплелся по лужайке к распахнутой двери. Расстояние до дома было, как до Китая и обратно. Каждая из обеих ступенек крыльца оказалась в три метра высотой. Шатаясь, я добрался до дивана, стал на колени и скатил тело на подушки. Когда я выпрямился, мне показалось, что позвоночник треснул по крайней мере в трех местах.

Эйлин Уэйд исчезла. Вся комната была в моем распоряжении. Но мне было уже не до того, кто куда делся. Я сел, поглядев на Уэйда, ожидая, чтобы он вздохнул. Потом осмотрел его голову. Волосы слиплись от крови. На вид не так уж страшно, но повреждение головы — дело серьезное.

Потом рядом возникла Эйлин Уэйд. Она разглядывала его так же отчужденно и спокойно, как прежде.

— Извините за обморок, — произнесла она. — Не знаю, с чего бы это.

— Наверное, надо вызвать врача.

— Я позвонила д — ру Лорингу. Он мой домашний врач. Он отказался приехать.

— Тогда позвоните кому — нибудь еще.

— Нет, он приедет, — сказала она. — Не хотел, но приедет, как только сможет.

— Где Кэнди?

— У него сегодня выходной. Четверг. У кухарки и у Кэнди выходные по четвергам. Здесь так принято. Можете уложить его в постель?

— Один не смогу. Принесите плед или одеяло. Вечер теплый, но ему ничего не стоит подцепить воспаление легких.

Она сказала, что принесет плед. Я подумал, что это чертовски любезно с ее стороны. Но мысли путались. Я надорвался, втаскивая Уэйда в дом.

Мы накрыли его пледом, и через пятнадцать минут явился д — р Лоринг при полном параде — крахмальный воротничок, очки без оправы и выражение лица, будто его попросили вытереть собачью блевотину.

Он осмотрел окровавленную голову.

— Неглубокий порез и синяк. Сотрясение исключено. По дыханию можно будет судить о состоянии. Он потянулся за шляпой. Взял свой саквояж.

— Укройте его потеплее, — велел он. — Голову можно осторожно обмыть.

Проспится, и все пройдет.

— Я один не донесу его наверх, доктор, — сказал я.

— Значит, оставьте здесь. — Он равнодушно скользнул по мне взглядом.?

Спокойной ночи, м — с Уэйд. Как вам известно, алкоголика я не лечу. Даже если бы лечил, ваш муж моим пациентом не будет. Вы, конечно, это понимаете.

— Никто вас не просит его лечить, — сказал я. — Я прошу помочь перенести его в спальню, чтобы я мог его раздеть.

— А вы кто такой? — осведомился д — р Лоринг ледяным голосом.

— Меня зовут Марлоу. Я здесь был недавно в гостях. Ваша жена нас познакомила.

— Интересно, — заметил он. — А откуда вы знаете мою жену?

— Какая разница, черт побери? Я хочу только…

— Меня не интересует, что вы хотите, — оборвал он. Повернулся к Эйлин, отрывисто кивнул и направился к выходу. Я стал у него на пути, загородив дверь.

— Минутку, док. Должно быть, давненько вы не перечитывали интересное произведение под названием «Клятва Гиппократа». М — р Уэйд мне позвонил, а я живу довольно далеко. Но ему явно было плохо, и я примчался сюда, невзирая на правила уличного движения. Я нашел его без сознания, притащил сюда. Не стану врать, что он легкий, как перышко. Но у слуги сегодня выходной, а больного надо перенести наверх. Картина вам ясна?

— Уйдите с дороги, — процедил он сквозь зубы. — Иначе я позвоню шерифу и вызову полицию. Как врач…

— Как врач вы куча блошиного дерьма, — сказал я и отступил в сторону.

Он залился краской — не сразу, зато до ушей. Желчь явно подступила ему к горлу. Но он открыл дверь и вышел, аккуратно прикрыв ее за собой.

На прощанье взглянул на меня. Такого мерзкого взгляда и такого мерзкого лица я в жизни не видел.

Когда я обернулся к Эйлин, она улыбалась.

— Над чем смеетесь? — рявкнул я.

— Над вами. Вы всем говорите, что думаете? Разве вы не знаете, кто такой д — р Лоринг?

— Знаю, И кто он такой, и что он такое. Она взглянула на часики.

— Наверное, Кэнди уже вернулся, — сказала она. — Пойду посмотрю. Он живет в комнате за гаражом.

Она ушла, а я сел и стал смотреть на Уэйда. Знаменитый писатель похрапывал. Лицо у него вспотело, но плед я снимать не стал. Через минуту — другую вернулась Эйлин с Кэнди.

 

Глава 26

На мексиканском красавце была спортивная рубашка в черно — белую клетку, черные брюки без пояса, с безупречной складкой, черные с белым замшевые туфли без единого пятнышка. Густые черные волосы, зачесанные назад, блестели от лосьона или крема.

— Сеньор, — произнес он, отвесив мне легкий иронический поклон.

— Помогите м — ру Марлоу отнести моего мужа наверх, Кэнди. Он упал и поранился. Извините, что я вас потревожила.

— De nada, Senora, — отвечал Кэнди с улыбкой.

— Тогда я прощаюсь, — сказала мне Эйлин. — Я страшно устала. Кэнди сделает все, что нужно.

Она стала медленно подниматься по лестнице. Мы с Кэнди провожали ее глазами.

— Мировая дамочка, — доверительно сообщил он. — Ночевать останешься?

— Вряд ли.

— Es, lasiraa. Дамочка одинокая, скучает.

— Не распускай язык, малыш. Отнесем — ка вот это в спальню.

Он взглянул на Уэйда, храпевшего на диване.

— Pobrecito, — грустно пробормотал он, словно ему и вправду было жаль хозяина, — Borracho como una cuba.

— Он, может, и вправду пьян, как свинья, но уж точно не «бедняжечка»,? заметил я. — Бери за ноги.

Мы подняли Уэйда, и хотя нас было двое, он показался мне тяжелым, как свинцовый гроб. Когда мы шли наверху по галерее мимо закрытой двери, Кэнди указал на нее подбородком.

— La Senora, — прошептал он. — Постучи очень тихо, может, она пустит.

Я ничего не ответил, потому что он был мне еще нужен. Мы втащили тело в следующую дверь и свалили на кровать. Затем я взял Кэнди за руку пониже плеча — там, где можно сделать больно, если нажать как следует. Я нажал как следует. Он поморщился, лицо у него напряглось.

— Тебя как звать, мексикашка?

— Руки прочь, — огрызнулся он. — И я тебе не мексикашка. Меня зовут Хуан Гарсия де Сото йо Сото — майор. Я чилиец.

— О'кей, дон Хуан. Но не зарывайся. Не поливай грязью людей, у которых работаешь.

Он вырвался и отступил, сверкая злыми черными глазами. Скользнув рукой за пазуху, он извлек длинный тонкий нож. Поставил его острием на ладонь и, почти не глядя, подержал на весу. Потом убрал руку и поймал повисший в воздухе нож за рукоятку. Все это очень быстро, без усилий. Вскинув руку, он сделал резкий выпад, нож мелькнул в воздухе и вонзился, дрожа, в оконную раму.

— Cuidado, Senor, — сказал он с язвительной улыбкой. — И лапы держи при себе. Со мной шутки плохи.

Он не спеша подошел к окну, вырвал нож из рамы, подкинул в воздух, сделал оборот кругом и поймал его сзади. С легким щелчком нож исчез у него под рубашкой.

— Недурно, — заметил я. — Только показухи слишком много.

Он пошел на меня, презрительно улыбаясь.

— Знаешь, как локти ломают? — продолжал я. — Вот так. Схватив за правую кисть, я дернул его на себя, зашел сбоку, а согнутую руку подставил под его локтевой сустав. Используя руку как точку опоры, я легонько нажал. — Стоит налечь посильнее, — объяснил я, — и локоть треснет. А это дело нешуточное. На полгода забудешь, как ножик метать. А если дернуть покрепче, так и навсегда.

Сними ботинки с м — ра Уэйда.

Я отпустил его, и он усмехнулся.

— Неплохой трюк, — сказал он. — Я запомню. Он нагнулся к Уэйду и замер.

На подушке было кровавое пятно.

— Кто хозяина порезал?

— Не я, дружище. Он упал и расшибся. Рана неглубокая. Доктор уже смотрел. Кэнди медленно вздохнул.

— Ты видел, как он упал?

— Это без меня случилось. Ты что, так любишь хозяина?

Он не ответил. Снял с Уэйда ботинки. Потихоньку мы его раздели, и Кэнди нашел где — то зеленую с серебряным пижаму. Мы натянули пижаму на Уэйда, уложили его в постель и хорошенько укрыли. Он был по — прежнему весь мокрый и храпел. Кэнди грустно взглянул на него, покачивая напомаженной головой.

— Кому — то надо с ним посидеть, — заявил он. — Пойду переоденусь.

— Иди спать. Я здесь побуду. Понадобишься, я позову. Он посмотрел мне в глаза.

— Смотри за ним хорошо, — сказал он тихо. — Очень хорошо.

Он вышел из комнаты. Я пошел в ванную, взял мокрую губку и толстое полотенце. Легонько повернув Уэйда на бок, постелил полотенце на подушку и обмыл кровь с головы, стараясь, чтобы рана не открылась снова. Стал виден неглубокий порез дюйма два длиной. Пустяки. Тут д — р Лоринг не наврал. Не помешало бы наложить швы, но, может, и не обязательно. Я нашел ножницы и выстриг волосы вокруг раны, чтобы заклеить ее пластырем. Потом повернул Уэйда на спину и обтер ему лицо губкой. Наверное, это было ошибкой.

Он открыл глаза. Сперва взгляд его был блуждающий и туманный, потом прояснился, и он увидел меня. Рука задвигалась, потянулась к голове, нащупала пластырь. Он что — то промычал, потом голос тоже прояснился.

— Кто меня ударил? Вы? — Он продолжал ощупывать пластырь.

— Никто вас не бил. Вы упали.

— Упал? Когда? Где?

— Там, откуда звонили. Вы звонили мне. Я услышал, как вы упали. По телефону.

— Я звонил вам? — Он слабо усмехнулся. — Вы что, скорая помощь, приятель? Сколько времени?

— Около часу ночи.

— Где Эйлин?

— Пошла спать. Ей сегодня досталось.

Он молча это обдумал. В глазах мелькнуло страдание.

— А я не… — Он умолк и поморщился.

— Насколько я знаю, вы ей ничего не сделали. Если вас это волнует.

Просто выбрались из дома и свалились без чувств у забора. Хватит разговоров.

Спите.

— Спите, — повторил он тихо, нараспев, словно ребенок, зубрящий урок. — А что это такое?

— Может, дать вам снотворное? Есть у вас снотворное?

— Ящик в тумбочке.

Я открыл ящик и нашел пластиковый флакон с красными капсулами. Секонал, 1,5 грана. Выписан д — ром Лорингом. Славный наш д — р Лоринг. Рецепт на имя м — с Роджер Уэйда.

Я вытряхнул оттуда две штуки, убрал флакон и налил в стакан воды из термоса, стоявшего на тумбочке. Уэйд сказал, что и одной капсулы хватит.

Проглотил ее, запил водой, откинулся на подушку и снова уставился в потолок.

Шло время. Я сидел в кресле и смотрел на него, не похоже, чтобы его клонило ко сну. Он медленно заговорил:

— Я тут кое — что вспомнил. Сделайте мне одолжение, Марлоу. Я написал какой — то бред, не хочу, чтобы Эйлин это увидела. Листок на машинке под футляром. Разорвите его, пожалуйста.

— Пожалуйста. Больше ничего не вспомнили?

— Эйлин в порядке? Вы уверены?

— Да. Просто устала. Успокойтесь, Уэйд. Хватит вам думать. Зря я с вами разболтался.

— Он говорит: хватит вам думать. — Голос уже стал сонным. Бормотал, словно про себя. — Хватит думать, хватит видеть сны, хватит любить, хватит ненавидеть. Прощайте, милый принц. Где там вторая таблетка?

Я дал ему таблетку и воды. Он снова улегся, повернув — шися на этот раз ко мне лицом.

— Слушайте, Марлоу, я написал одну штуку и не хочу, чтобы Эйлин…

— Я уже слышал. Займусь этим, когда вы заснете…

— Ara. Спасибо. Хорошо, что вы здесь. Очень славно. Наступила длинная пауза.

— Убивали когда — нибудь человека, Марлоу?

— Да.

— Мерзкое чувство, правда?

— Некоторым нравится.

Веки, наконец, сомкнулись. Потом он снова встрепенулся, но взгляд был рассеянный.

— Как это может нравиться?

Я не ответил. Веки снова опустились, очень медленно, как занавес в театре. Он захрапел. Я подождал еще немного. Потом притушил свет и вышел из комнаты.

 

Глава 27

Возле спальни Эйлин я остановился и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука, и я не стал стучать. Если захочет узнать, как он себя чувствует, сама спросит. В гостиной внизу было светло и пусто. Часть света я выключил.

Стоя рядом с входной дверью, поглядел наверх, на галерею. Гостиная посередине уходила ввысь до самой крыши. Наверху ее пересекали открытые балки, которые поддерживали галерею. Галерея была широкая, по обе стороны от нее шли крепкие перила высотой примерно в метр. Поручни и столбики перил обтесаны прямоугольно, под форму балок. Вход в столовую вел через прямоугольную арку с двойными резными дверями. Над ней, по моим предположениям, располагались комнаты для слуг. Эта часть второго этажа была отгорожена стенкой, и, значит, из нее спускались в кухню по другой лестнице.

Спальня Уэйда находилась в углу, прямо над его кабинетом. Дверь из нее я оставил открытой, свет оттуда падал на высокий потолок, и я снизу видел верхнюю часть двери.

Я выключил все, кроме одного торшера, и пошел в кабинет. Дверь оказалась приоткрыта, но горел торшер возле кожаного дивана и лампа под абажуром на письменном столе. Рядом на тяжелой подставке стояла пишущая машинка и были разбросаны желтые листки. Я сел в кресло и стал изучать обстановку. Мне нужно было понять, как он поранил голову. Я пересел на его место у стола, справа от телефона. Пружина вращающегося стула оказалась очень слабой. Сильно откинувшись, можно было упасть и удариться головой об угол стола. Я смочил платок и потер стол. Следов крови не обнаружилось. На столе было много всякой всячины, в том числе два бронзовых слона, между которыми стоял ряд книг, и старомодная квадратная чернильница. Я потер и их — без результата. Вообще все это не имело смысла. Если его кто — то и стукнул, то не обязательно чем — то из этих вещей. Да и стукнуть вроде было некому. Я встал и зажег верхние светильники. Углы комнаты выступили из тени, и, конечно, сразу выяснилось, в чем дело. У стены на боку лежала четырехугольная металлическая корзина для бумаг, содержимое ее валялось рядом. Сама она не могла туда попасть, значит, ее отшвырнули ногой. Я провел по ее острым углам влажным платком. На этот раз на нем появились красно — коричневые пятна крови. Вот и весь секрет. Уэйд упал, ударился об острый угол корзины — наверное, просто проехался по ней головой — поднялся и лягнул эту чертову штуку так, что она отлетела к стене. Все очень просто.

Затем он, вероятно, успел еще приложиться к бутылке. Выпивка стояла на столике возле дивана. Одна пустая бутылка, другая — полная на три четверти, термос с водой и серебряная миска с растаявшим льдом. Стакан всего один, довольно вместительный.

Выпив, он почувствовал себя немножко лучше. Заметил, как сквозь туман, что трубка снята и, вероятно, не смог вспомнить, почему. Тогда он просто подошел и положил ее на рычаг. По времени все как будто сходилось. В телефоне есть что — то повелительное. Современный человек, воспитанный на технике, любит его, ненавидит и боится. Но обращается с ним всегда уважительно, даже когда пьян. Телефон — это фетиш.

Любой нормальный человек, прежде чем вешать трубку, сказал бы в нее «алло», просто на всякий случай. Но если он отуманен выпивкой и падением со стыда, мог и не сказать. Впрочем, не имеет значения. Трубку могла повесить жена: услышала звук падения, грохот корзины об стену и вошла в кабинет. Но последняя порция спиртного уже бросилась ему в голову, он, шатаясь, вышел из дому, побрел по лужайке и свалился без сознания там, где я его и нашел.

Кто — то к нему ехал. Он уже не соображал, кто. Может быть, добрый доктор Верингер.

Прекрасно. А что же сделала его жена? Останавливать его или уговаривать было бесполезно, а, может быть, и страшно. Значит, надо звать кого — то на помощь. Слуг в доме не было. Значит, надо звонить по телефону. И кому она позвонила. Милому д — ру Лорингу? Я почему — то решил, что она его вызвала уже после моего приезда. Но она не сказала когда.

С этого момента начиналось что — то непонятное. Понятно было бы, если бы она пошла искать мужа, нашла и убедилась, что ничего страшного нет. Ничего не случилось, если человек полежит на земле в теплый летний вечер. Поднять его она не могла. Тут я — то еле справился. Но странно, что она стояла на пороге, курила и весьма смутно представляла, куда он делся. Или не так уж странно? Я не знал, как она с ним намучилась, чего от него можно ожидать в таком состоянии, сильно ли она его боялась. «С меня хватит, — сказала она, когда я приехал. — Идите ищите его сами». Потом вошла в дом и свалилась в обморок.

Все это выглядело подозрительно, но делать было нечего. Приходилось допустить, что, если такое случалось часто, она, зная, что ей с ним не совладать, пускала все на самотек. Пусть себе является, пока кто — нибудь не приедет и не выручит.

И все же что — то меня беспокоило. В том числе и то, что она, не говоря худого слова, ушла к себе, пока мы с Кэнди перетаскивали его наверх. Она ведь сказала, что любит мужа. Они женаты пять лет, в трезвом виде он очень хороший — это ее собственные слова. В пьяном виде — дело другое, тут приходится держаться подальше, потому что он опасен. Ладно, забудем об этом.

И все — таки это меня беспокоило. Если она так уж испугалась, то не стояла бы на пороге с сигаретой. Если испытывала только горечь и отвращение, то не упала бы в обморок.

Что — то за этим скрывалось. Может быть, другая женщина? Тогда она узнала об этом совсем недавно. Линда Лоринг? Возможно. Д — р Лоринг этого не исключал и объявил об этом на весь свет.

Я решил об этом больше не думать и снял футляр с машинки. На ней действительно лежало несколько листков желтой бумаги с напечатанным текстом, которые я должен был уничтожить, чтобы не увидела Эйлин. Я отнес их на диван и решил, что могу себе позволить сопровождать чтение выпивкой. К кабинету примыкала маленькая ванная. Я сполоснул высокий стакан, налил в него огненной воды и уселся читать. Понаписано там было черт знает что. А именно:

 

Глава 28

«Полнолуние было четыре дня назад, на стене квадрат лунного света, он смотрит на меня, словно подслеповатый мутный глаз, око стены. Шутка.

Чертовски глупое сравнение. Писатели. Все — то у них похоже на что — то другое.

Голова у меня легкая, как взбитые сливки, только вкус другой. Опять сравнение. Блевать хочется от одной мысли о своем чертовом ремесле. И вообще хочется блевать. Наверно, это желание сбудется. Не торопите меня. Дайте время. В солнечном сплетении все ползают, и ползают, и ползают червяки. Надо бы пойти лечь, но там, под кроватью, темный зверь, он будет шурша ползать кругами, выгибаться и стукаться об кровать, и тогда я заору, но этого не услышит никто, кроме меня самого. Вопль во сне, вопль в кошмаре. Бояться нечего, я не боюсь, потому что бояться нечего, но все равно, однажды я лежал вот так в постели, а темный зверь выделывал свои штуки, стукаясь снизу об кровать, и у меня наступил оргазм. Это было противнее всех тех гнусностей, что я совершал.

Я грязный. Мне нужно побриться. Руки трясутся. Я потею. Чувствую, что мерзко пахну. Рубашка под мышками мокрая, и на груди и на спине тоже. Рукава в складках на локтях влажные. Стакан на столе пуст. Теперь, чтобы его налить, нужны обе руки. Может, сумею глотнуть прямо из бутылки. Вкус у этой дряни тошнотворный. И ничего это не даст. Все равно не смогу даже заснуть, и весь мир будет стонать от жуткой пытки истерзанных нервов. Неплохая выпивка, а, Уэйд? Давай еще.

Первые два — три дня еще ничего, зато потом наоборот. Мучаешься, делаешь глоток, и ненадолго становится лучше, но цена все растет и растет, а получаешь за нее все меньше и меньше, и потом всегда приходит момент, когда остается одна тошнота. Тогда ты звонишь Верингеру. Ну, Верингер, вот и я.

Нет больше Верингера. Он уехал на Кубу или умер. Педик его убил. Бедный старина Верингер, что за судьба, умереть в постели с педиком, да еще с таким. Ладно, вставай. Поехали туда, где мы никогда не были, а если и побываем, то никогда не вернемся. Есть в этой фразе какой — нибудь смысл? Нет.

О'кей, я за нее денег не прошу. Здесь короткая пауза для длинной рекламы.

Итак, получилось. Встал. Ну и молодец. Подошел к дивану, и вот стою на коленях, опустив на него руки, а лицом уткнувшись в них, и плачу. Потом я молился и презирал себя за то, что молюсь. Пьяница третьей степени, презирающий сам себя. Чему ты молишься, болван? Когда молится здоровый, значит, верит. Когда больной, он просто напутан. На хрен молитву. Это мир сделал ты, ты один, а если тебе немножко помогли, то и это твоих рук дело.

Хватит молиться, кретин. Вставай и пей. Ни на что другое времени уже нет.

Взял все — таки. Обеими руками. И в стакан налил. Не пролил почти ни капли. Теперь только бы проглотить, чтобы не вырвало. Лучше разбавить водой.

Теперь потихоньку поднимай. Осторожно, не сразу. Тепло как. Жарко. Если бы только не потеть. Стакан пустой. Снова стоит на столе.

Луна подернулась дымкой, но я все — таки поставил стакан, осторожно, осторожно, словно ветку розы в высокую вазу. Розы кивают головами в росе.

Может быть, я роза. Ну и росы на мне, братцы! Теперь пора наверх. Может, принять неразбавленного на дорогу? Нет? Ну, как скажешь. Взять с собой.

Чтобы было на что надеяться, если доберусь. За восхождение по лестнице положена премия. Дань уважения мне от меня. Я так красиво себя люблю, и что самое приятное — у меня нет соперников.

Через два интервала. Был там, спустился обратно. Не нравится мне наверху. У меня от высоты сердцебиение. Но все же стучу по клавишам машинки.

Какой же фокусник это подсознание. Если бы только оно работало по расписанию. Наверху тоже был лунный свет. Возможно, та же самая луна.

Однообразная какая. Приходит и уходит, как молочник, и лунное молоко всегда одинаковое. Лунное молоко всегда — стоп, приятель. Что — то у тебя заело.

Сейчас не время влезать в описания луны. Тебя самого описать — хватит на всю проклятую долину.

Она спала на боку, беззвучно. Поджав колени. Слишком тихо спит, подумал я. Во сне всегда издаешь какие — то звуки. Может, не спит, только старается уснуть. Подойти бы поближе, я бы понял. Но мог упасть. У нее открылся один глаз — или мне показалось? Она посмотрела на меня — а, может, нет? Нет. Она бы села и сказала: «Тебе плохо, дорогой? Да, мне плохо, дорогая. Но не обращай внимания, дорогая, потому что это плохо — мое плохо, а не твое, и спи спокойно, красавица, и не помни ничего, и никакой грязи от меня к тебе, и пусть ничего к тебе не пристанет мрачного, и серого, и гадкого».

Паршивец ты, Уэйд. Три прилагательных, паршивый ты писатель. Неужели, паршивец, не способен выдать поток сознания без трех прилагательных, черт тебя побрал? Я снова спустился, держась за перила. Внутренности подпрыгивали на каждом шагу, я успокаивал их обещаниями. Добрался до первого этажа, потом до кабинета, потом до дивана, и подождал, когда успокоилось сердце. Бутылка тут как тут. У Уэйда бутылка всегда под рукой. Никто ее не прячет, не запирает. Никто не говорит: «Может быть, хватит, дорогой? Тебе будет плохо, дорогой». Никто так не говорит. Просто спит на боку, нежио, как розы.

Я даю Кэнди слишком много денег. Ошибка. Надо было начать с орешков и постепенно дойти до банана. Потом несколько монеток, потихоньку, полегоньку, чтобы все время ждал еще. А если кинуть сразу большой кусок, он привыкает. В Мексике можно месяц прожить, купаясь в роскоши и пороке, на то, что здесь тратишь в один день. А что бывает, когда он привыкает? Ему начинает вечно не хватать, и он все время ждет еще. Может, это ничего. А может, надо было убить эту глазастую сволочь. Из — за меня уже умер хороший человек, чем он хуже таракана в белой куртке?

Забыть Кэнди. Притупить иголку всегда легко. Того, другого, я не забуду никогда. Это выжжено на моей печени зеленым пламенем.

Пора звонить. Теряю контроль. Они прыгают, прыгают. Надо скорей кого — нибудь позвать, пока эти розовые не заползали у меня по лицу. Скорей позвать, позвать, позвать. Вызвать Сью из Сиу — Сити. Алло, барышня, дайте междугородную. Алло, междугородняя, дайте Сью из Сиу — Сити. Ее номер? Нет номера, только имя. Поищите, она гуляет по 20–й улице, на теневой стороне под высокими хлебными деревьями с торчащими колосьями… Ладно, междугородная, ладно. Отменяем всю программу, только хочу вам сказать, вернее, спросить: «Кто будет платить за все шикарные приемы, которые Гифорл закатывает в Лондоне, если вы отмените мой заказ? Да, вы отмените мой заказ?

Да, вы считаете, что с работы вас не выгонят. Вы считаете. Дайте — ка поговорю прямо с Гиффордом. Соедините меня. Камердинер как раз принес ему чай. Если он не может говорить, пошлем кого — нибудь, кто может.

Зачем же я все это написал? Что я пытался выбросить из головы?

Позвонить, надо позвонить сейчас же. Очень плохо, очень, очень…».

Вот и все. Я сложил листки вчетверо и спрятал их во внутренний карман, за блокнот. Подошел к стеклянным дверям, распахнул их и вышел на террасу.

Лунный свет был для меня слегка подпорчен. Но в Беспечной Долине стояло лето, а лето до конца не испортишь. Я смотрел на неподвижное бесцветное озеро, думая и прикидывая. Затем я услышал выстрел.

 

Глава 29

Теперь свет падал на галерею из двух дверей — Эйлин и его. Ее спальня была пуста. Из другой двери доносились звуки борьбы, я одним прыжком очутился на пороге и увидел, что она перегнулась через кровать и борется с ним. В воздухе мелькнул черный блестящий револьвер, его держали две руки, большая мужская и маленькая женская, но и та, и другая — не за рукоятку.

Роджер сидел в постели и отталкивал Эйлин. На ней был светло — голубой халат, простеганный ромбиком, волосы разметались по лицу. Ухватившись обеими руками за револьвер, она резко выдернула его у Роджера. Я удивился, что у нее хватило на это силы, хотя он и был одурманен. Он упал на подушку, выпучив глаза и задыхаясь, а она отступила на шаг и налетела на меня.

Она стояла, прислонившись ко мне, и крепко прижимала револьвер к груди обеими руками. Ее сотрясали рыдания. Я потянулся за револьвером.

Она резко развернулась, словно только сейчас поняла, что это я. Глаза у нее широко раскрылись, она обмякла и выпустила револьвер. Это было тяжелое неуклюжее оружие, марки «Уэбли», без бойка. Дуло было еще теплое.

Поддерживая ее одной рукой, я сунул револьвер в карман и взглянул на Уэйда поверх ее головы. Никто не произнес пока ни слова.

Потом он открыл глаза, и на губах у него проступила знакомая усталая улыбка.

— Ничего страшного, — пробормотал он. — Просто случайный выстрел в потолок.

Я почувствовал, как она напряглась. Потом отстранилась от меня. Глаза у нее были ясные и внимательные. Я ее не удерживал.

— Роджер, — произнесла она вымученным шепотом, — неужели дошло до этого?

Он тупо уставился перед собой, облизал губы и ничего не ответил. Она подошла к туалетному столику, оперлась на него. Механически подняв руку, откинула волосы с лица. По всему ее телу пробежала дрожь.

— Роджер, — снова прошептала она, качая головой, — бедный Роджер. Бедный, несчастный Роджер. Он перевел взгляд на потолок.

— Мне приснился кошмар, — медленно сказал он. — Над кроватью стоял человек с ножом. Кто — не знаю. Чуть — чуть похож на Кэнди. Это же не мог быть Кэнди.

— Конечно, не мог, дорогой, — тихо сказала она. Отойдя от туалетного столика, она присела на край кровати. Протянула руку и стала гладить ему лоб. — Кэнди давно пошел спать. И откуда у него нож?

— Он мексиканец. У них у всех ножи, — сказал Роджер тем же чужим, безликим голосом. — Они любят ножи. А меня он не любит.

— Вас никто не любит, — грубо вмешался я. Она быстро обернулась.

— Не надо, пожалуйста, не надо так. Он не знал. Ему приснилось.

— Где был револьвер? — проворчал я, наблюдая за ней и не обращая на него никакого внимания.

— Ночной столик. В ящике. — Он повернул голову и встретился со мной глазами.

В ящике не было револьвера, и он знал что мне это известно. Там были таблетки, всякая мелочь, но револьвера не было.

— Или под подушкой, — добавил он. — У меня все путается. Я выстрелил один раз, — он с трудом поднял руку и указал? вон туда.

Я взглянул вверх. В потолке вроде и вправду было отверстие. Я подошел ближе, чтобы получше разглядеть. Да, похоже на дырку от пули. Пуля из этого оружия могла пройти насквозь, на чердак. Я вернулся к постели и сверху окинул его суровым взглядом.

— Чушь. Вы хотели покончить с собой. Ничего вам не приснилось. Вы изнемогали от жалости к себе. Револьвера не было ни в ящике, ни под подушкой. Вы встали, принесли его, легли обратно в постель и решили поставить точку на всей этой гадости. Но вам, видно, храбрости не хватило.

Вы выстрелили так, чтобы ни во что не попасть. Тут прибежала ваша жена? этого — то вы и хотели. Жалости и сочувствия, приятель. Больше ничего. И боролись — то вы невзаправду. Если бы не позволили, она не отняла бы у вас револьвер.

— Я болен, — сказал он. — Но, может, вы и правы. Какая разница?

— Разница вот какая. Вас могут положить в психушку. А тамошний персонал не добрее, чем охранники на каторге в Джорджии.

Эйлин внезапно встала.

— Хватит, — резко бросила она. — Он действительно болен, и вы это знаете.

— Ему нравится быть больным. Я просто напоминаю, к чему это может привести.

— Сейчас не время ему объяснять.

— Идите к себе в комнату. Голубые глаза сверкнули.

— Как вы смеете…

— Идите к себе в комнату. Если не хотите, чтобы я вызвал полицию. О таких вещах полагается сообщать. Он криво усмехнулся.

— Вот — вот, зовите полицию, — сказал он, — как вы сделали с Терри Ленноксом.

На это я и глазом не моргнул. Я по — прежнему наблюдал за ней. Теперь она казалась ужасно усталой, и хрупкой, и очень красивой. Вспышка гнева прошла.

Я протянул руку и коснулся ее плеча.

— Все в порядке, — сказал я. — Он больше не будет. Идите спать.

Она бросила на него долгий взгляд и вышла. Когда она исчезла за порогом, я сел на край кровати, на ее место.

— Еще таблетку?

— Нет, спасибо. Могу и не спать. Гораздо лучше себя чувствую.

— Так как насчет стрельбы? Просто разыграли дурацкий спектакль?

— Может, и так. — Он отвернулся. — Что — то на меня нашло.

— Если действительно хотите покончить с собой, помешать вам никто не сможет. Я это понимаю. Вы тоже.

— Да. — Он по — прежнему смотрел в сторону. — Вы сделали, о чем я вас просил — насчет этой ерунды на машинке?

— Угу. Странно, что вы не забыли. Безумное сочинение. Странно, что напечатано без помарок.

— Всегда так печатаю, пьяный или трезвый — до известного предела, конечно.

— Не волнуйтесь насчет Кэнди, — сказал я. — И не думайте, что он вас не любит. Я тоже зря сказал, что вас не любит никто. Хотел разозлить Эйлин, вывести ее из себя.

— Зачем?

— Она сегодня один раз уже падала в обморок. Он легонько покачал головой.

— С ней этого никогда не бывает.

— Значит, притворялась.

Это ему тоже не понравилось.

— Что это значит — что из — за вас умер хороший человек? — спросил я.

Он задумчиво нахмурился.

— Просто чушь. Я же сказал — мне приснилось…

— Я говорю о той чуши, что там напечатана. Тут он повернул ко мне голову с таким трудом, словно она весила тонну.

— Тоже сон.

— Зайдем с другого конца. Что знает про вас Кэнди? — Пошли вы знаете куда, — ответил он и закрыл глаза. Я встал и прикрыл дверь.

— Вечно убегать не получится, Уэйд. Конечно, Кэнди способен на шантаж.

Вполне. И способен делать это по — хорошему — любить вас и в то же время тянуть из вас монету. В чем тут дело — женщина?

— Поверили этому дураку Лорингу, — сказал он, не открывая глаз.

— Да нет. А вот как насчет ее сестры — той, которую убили?

Я стрелял вслепую, но попал в цель. Глаза у него распахнулись. На губах вскипел пузырек слюны.

— Значит, вот почему вы здесь? — спросил он медленно, шепотом.

— Ерунда. Меня пригласили. Вы же сами и пригласили.

Голова его перекатывалась по подушке. Секонал не помог, его пожирало нервное возбуждение. Лицо покрылось потом.

— Я не первый любящий муж, который изменяет жене. Оставьте меня в покое, черт бы вас взял. Оставьте меня.

Я пошел в ванную, принес полотенце и протер ему лицо, презрительно ухмыляясь. Я вел себя, как наипоследняя сволочь. Дождался, когда человек свалится, и стал бить его ногами. Он слаб. Не может ни сопротивляться, ни дать сдачи.

— Надо будет об этом потолковать, — предложил я.

— Я еще с ума не сошел, — отвечал он.

— Это вам так кажется.

— Я живу в аду.

— Конечно. Это и так ясно. Интересно только, почему. Нате, примите. — Я достал из ночного столика еще одну таблетку секонала и налил воды. Он привстал на локте, потянулся за стаканом на добрых десять сантиметров. Я вставил стакан ему в руку. Ему удалось проглотить таблетку и запить. Потом он откинулся назад, весь обмяк, с равнодушным усталым лицом. Даже нос заострился. Вполне мог сойти за мертвеца. Сегодня он никого с лестницы сталкивать не будет. А может быть, и вообще никогда.

Когда глаза его стали закрываться, я вышел из комнаты. Револьвер оттягивал мне карман, хлопал по бедру. Я снова отправился вниз. Дверь Эйлин была открыта. В комнате было темно, но при лунном свете ясно вырисовывался ее силуэт на пороге. Она как будто позвала кого — то по имени, но не меня. Я подошел к ней поближе.

— Не так громко, — попросил я. — Он опять заснул.

— Я всегда знала, что ты вернешься, — тихо сказала она. — Пусть и через десять лет.

Я уставился на нее. Кто — то из нас явно свихнулся.

— Закрой дверь, — продолжала она тем же ласковым голосом. — Все эти годы я берегла себя для тебя.

Я вошел и закрыл дверь. Почему — то мне показалось, что это неплохая мысль. Когда я обернулся, она уже валилась мне на руки. Конечно, я ее подхватил. А что было делать, черт побери? Она крепко прижалась ко мне, и ее волосы коснулись моего лица. Дрожа, она подставила губы для поцелуя. Рот приоткрылся, зубы разомкнулись, кончик языка метнулся вперед. Затем она уронила руки, что — то дернула, халат распахнулся, и она оказалась нагой, словно голая правда, только не такой целомудренной.

— Отнеси меня на постель, — выдохнула она.

Что я и сделал. Обнимая ее, я почувствовал кожу, мягкую кожу, нежную податливую плоть. Я поднял ее на руки, пронес несколько шагов до постели и опустил. Она так и не разомкнула рук у меня на шее. Из горла у нее вырывался свистящий звук. Потом она забилась и застонала. Кошмар какой — то. Эрос во мне взыграл, как в жеребце. Я терял самообладание. Не каждый день получаешь такие предложения от такой женщины.

Спас меня Кэнди. Послышался легкий скрип, я резко обернулся и увидел, что дверная ручка поворачивается. Вырвавшись, я бросился к двери. Распахнул ее, выскочил на галерею. Мексиканец мчался вниз по лестнице. На полпути остановился, обернулся и бесстыдно ухмыльнулся мне в лицо. Потом исчез.

Я вернулся к двери и прикрыл ее — на сей раз снаружи. Женщина на постели издавала какие — то странные звуки, но теперь это были лишь странные звуки, и не более. Чары были разрушены.

Я быстро спустился по лестнице, вошел в кабинет, схватил бутылку виски и запрокинул ее. Когда уже не мог больше глотать, прислонился к стене, тяжело дыша, и стал ждать, чтобы пары жгучей жидкости ударили мне в голову.

С ужина прошло много времени. Со всех нормальных событий прошло много времени. Виски подействовали быстро и сильно, и я стал жадно пить дальше, пока комната не подернулась туманом, мебель не закружилась, а свет от лампы не засиял, как лесной пожар или летняя молния. Тогда я растянулся на кожаном диване, пытаясь удержать бутылку на груди. Кажется, она была пуста. Она скатилась с меня и шлепнулась на пол.

Это было последнее, что я точно помню.

 

Глава 30

Луч солнца защекотал мне щиколотку. Я открыл глаза и увидел, как на фоне голубого неба, в дымке, тихо покачивалась верхушка дерева. Я перевернулся и щекой ощутил холодок кожи. Тут по голове мне жахнули топором.

Я сел. На мне был плед. Я бросил его и опустил ноги на пол. Поморщившись, взглянул на часы. Они показывали половину седьмого без одной минуты.

Я встал на ноги. Для этого потребовалось немало. Понадобилась сила воли. Характер. Всего этого у меня уже не так много, как раньше. Суровые трудные годы сильно сказались.

Я дотащился до ванной, содрал с себя галстук и рубашку, обеими руками плеснул холодной воды в лицо и на голову. Как следует облившись, свирепо растерся полотенцем. Надел рубашку и галстук, потянулся за пиджаком, и об стену стукнулся револьвер, лежавший в кармане. Я вынул его, отвинтил барабан и высыпал патроны себе на ладонь — пять штук и одну почерневшую гильзу.

Потом подумал — какой смысл, их так легко добыть, если нужно. Поэтому я вложил их обратно, отнес револьвер в кабинет и убрал его в ящик письменного стола.

Подняв глаза, я увидел, что на пороге стоит Кэнди, в белой куртке с иголочки, черные блестящие волосы зачесаны назад, глаза злые.

— Кофе подать?

— Спасибо.

— Я свет выключил. Хозяин в порядке. Я закрыл его дверь. Ты зачем напился?

— Пришлось.

Он презрительно усмехнулся.

— Не вышло с ней, да? Отфутболила она тебя, легавый.

— Считай, как хочешь.

— Ты сегодня не такой уж страшный, легавый. И вообще не страшный.

— Неси этот кофе! — заорал я.

— Hijo de la puta!

Одним прыжком я подскочил и схватил его выше локтя. Он не шевельнулся.

Надменно смотрел на меня, и все тут. Я рассмеялся и выпустил его.

— Верно, Кэнди. Я совсем не страшный.

Он повернулся и вышел, но тут же возник снова с серебряным подносом, на котором стоял маленький серебряный кофейник, сахар, сливки, лежала аккуратная треугольная салфетка. Он поставил все на журнальный столик, убрал пустую бутылку и прочие причиндалы. Вторую бутылку подобрал с пола.

— Свежий. Только что сварил, — сообщил он и ушел.

Я выпил две чашки черного кофе. Потом попробовал закурить. Получилось.

Я все еще принадлежал к роду человеческому. Затем в комнате снова очутился Кэнди.

— Завтрак хочешь? — осведомился он угрюмо.

— Нет, спасибо.

— Тогда выметайся. Ты нам здесь не нужен.

— Кому это — нам?

Он открыл коробку и угостился сигаретой. Закурив, нагло выпустил дым мне в лицо.

— За хозяином я ухаживаю, — заявил он.

— И прилично получаешь? Он нахмурился, потом кивнул.

— Ara, хорошие деньги.

— А сколько сверху — за то, что не треплешься про что не надо?

Он снова перешел на испанский.

— No entendido.

— Прекрасно сечешь. Сколько вытянул из него? Спорю, не больше, чем пару косых.

— Что это такое — пара косых?

— Двести монет. Он ухмыльнулся.

— Ты дай мне пару косых, легавый. Тогда не скажу хозяину, что ты ночью был у нее в комнате.

— На эти деньги целый грузовик таких, как ты, можно купить.

Он равнодушно пожал плечами.

— Хозяин если взбесится, с ним не сладишь. Лучше заплати, легавый.

— Дешевка мексиканская, — презрительно сказал я. — По мелочи работаешь.

Да любой мужчина, когда выпьет, не прочь поразвлекаться на стороне. К тому же она про это и так знает. Нет у тебя ничего на продажу, В глазах у него вспыхнула искра.

— Ты сюда больше не ходи, умник.

— Я поехал.

Поднявшись, я обошел вокруг стола. Он сдвинулся, чтобы на оказаться ко мне спиной. Я следил за его рукой, но ножа при нем как будто не было.

Подойдя поближе, я хлестнул его наискось по лицу.

— Я не позволю прислуге называть себя шлюхиным сыном, понял? У меня здесь есть дела, и я буду приходить, когда мне вздумается. А ты придержи язык. А то схлопочешь пистолетом по морде. Тогда твое красивое личико будет не узнать.

Он никак не отреагировал, даже на пощечину, хотя, наверно, это было для него смертельным оскорблением. На этот раз он застыл неподвижно, с каменным лицом. Затем, не сказав ни слова, забрал кофейник, поднос и понес его вон.

— Спасибо за кофе, — сказал я ему в спину.

Он не сбавил шага. Когда он ушел, я пощупал щетину на подбородке, встряхнулся и решил, что пора двигаться. Семейством Уэйдов я был сыт по горло.

Когда я проходил по гостиной, на лестнице появилась Эйлин в белых брюках, босоножках и светло — голубой рубашке. Она посмотрела на меня с огромным — изумлением.

— Я не знала, что вы здесь, м — р Марлоу, — сказала она так, словно последний раз мы виделись неделю назад, когда я заезжал выпить чаю.

— Я положил револьвер в письменный стол, — сообщил я.

— Револьвер? — До нее, казалось, не сразу дошло. — Ах, да, ночь была довольно сумбурная, правда? Но я думала, что вы уехали домой.

Я подошел поближе. На шее у нее, на тонкой золотой цепочке, висело что — то вроде кулона — синий с золотом на белой эмали. Синяя эмалевая часть напоминала крылья, но сложенные. На белой эмали — золотой кинжал, пронзающий свиток. Надпись я прочесть не мог. Все вместе было похоже на военный значок.

— Я напился, — сказал я. — Нарочно и некрасиво. От одиночества.

— Не надо было сидеть в одиночестве, — сказала она, и глаза у нее были ясные, как небо. В них не мелькнуло ни тени притворства.

— Это кто как считает, — заметил я. — Я уезжаю и не уверен, что вернусь.

Слышали, что я сказал про револьвер?

— Вы положили его в письменный стол. Может быть, лучше убрать его в другое место? Но он ведь невсерьез стрелялся, правда?

— Этого я не могу сказать. В следующий раз может попробовать и всерьез. Она покачала головой.

— Не думаю. Уверена, что нет. Вы так мне помогли ночью, м — р Марлоу. Не знаю, как вас отблагодарить.

— Мне показалось, что знаете. Она покраснела. Потом рассмеялась.

— Мне приснился очень страшный сон, — произнесла она медленно, глядя поверх моего плеча. — Что человек, которого я когда — то знала, очутился здесь, в этом доме. Он уже десять лет как умер. — Она осторожно коснулась эмалево — золотого кулона. — Поэтому я сегодня это надела. Это его подарок.

— Мне самому приснился любопытный сон, — сказал я. — Но рассказывать не буду. Дайте мне знать, как пойдут дела у Роджера и не смогу ли я чем помочь.

Она опустила взгляд и посмотрела мне в глаза.

— Вы сказали, что больше не вернетесь.

— Это еще не точно. Может быть, и придется. Надеюсь, что нет. У вас здесь что — то сильно не ладится, и далеко не во всем виновато спиртное.

Она глядела на меня, сведя брови.

— Что это значит?

— По — моему, вы понимаете.

Она старательно это обдумала. Пальцы все еще тихонько теребили кулон.

Она тихо, кротко вздохнула.

— Всегда появляется другая женщина, — сказала она. — Рано или поздно. Но не всегда это так уж страшно. Мы смотрим на вещи по — разному, правда? Может быть, даже говорим о разном.

— Возможно, — ответил я. Она все еще стояла на лестнице, на третьей ступеньке снизу. По — прежнему теребила кулон. По — прежнему выглядела, как золотая мечта. — Особенно, если вы считаете, что другая женщина — это Линда Лоринг.

Она выпустила кулон и спустилась на одну ступеньку.

— Д — р Лоринг, кажется, тоже так считает. — Заметила она равнодушно.?

Наверное, у него больше информации.

— Вы говорили, что он устраивает подобные сцены половине ваших соседей.

— Я так сказала? Ну, что ж… значит, тогда этого требовали приличия.

Она опустилась еще на ступеньку.

— Я небрит, — сообщил я.

Она вздрогнула. Потом засмеялась.

— Я от вас не ожидаю порывов страсти.

— А чего вы вообще ожидали от меня, м — с Уэйд, — в самом начале, когда убедили меня поехать его искать? Почему вы выбрали меня, что во мне такого?

— Вы доказали, что умеете хранить верность, — спокойно сказала она.?

Хотя это было, наверно, нелегко.

— Тронут. Но думаю, что дело не в этом. Она сошла с последней ступеньки и теперь смотрела на меня снизу вверх.

— А в чем же?

— А если в этом, то это чертовски неудачное объяснение. Хуже не бывает.

Она слегка нахмурилась.

— Почему?

— Потому, что надо быть уж совсем дураком, чтобы таким образом доказать свою верность во второй раз.

— Знаете, — сказала она почти весело, — у нас какой — то очень загадочный разговор.

— Вы очень загадочный человек, м — с Уэйд. Пока, желаю удачи, и если Роджер вам не совсем безразличен, найдите — ка ему хорошего врача — и побыстрее.

Она снова засмеялась.

— Ну, вчера приступ был легкий. Вы бы видели его, когда дела по — настоящему плохи. Сегодня днем он уже сядет за работу.

— Черта с два.

— Уверяю вас. Я так хорошо его знаю. Я выдал ей напоследок с размаху, и прозвучало это гнусно.

— Вы ведь на самом деле не хотите его спасти, верно? Только притворяетесь, что спасаете.

— А это, — сказала она натянуто, — очень жестоко с вашей стороны.

Обойдя меня, она скрылась за дверью столовой. Большая комната опустела, я прошел к двери на улицу и вышел. В солнечной спокойной долине стояло замечательное летнее утро. Долина была слишком далеко от города с его смогом и отрезана невысокими горами от океанской сырости. Попозже будет жарко, но это будет приятная, утонченная жара для избранных, не такая грубая, как пекло в пустыне, не такая липкая и противная, как в городе. Беспечная Долина была идеальным местом для жизни. Идеальным. Славные люди в славных домах, славные машины, славные лошади, славные собаки, возможно, даже славные дети.

Но человек по имени Марлоу хотел только одного — убраться отсюда. И побыстрее.

 

Глава 31

Я поехал домой, принял душ, побрился, переоделся и снова почувствовал себя чистым. Я приготовил завтрак, съел его, помыл посуду, подмел кухню и заднее крыльцо, набил трубку и позвонил на телефонную «службу дежурства».

Там сказали, что звонков мне не было. Зачем ехать в контору? Там не окажется ничего нового, кроме очередного мертвого мотылька и очередного слоя пыли. В сейфе лежит мой портрет Мэдисона. Можно было бы поехать, поиграть с ним и с пятью хрустящими стодолларовыми бумажками, которые все еще пахли кофе. Можно было, но не хотелось. Что — то во мне скисло. Эти деньги на самом деле были не мои. За что они заплачены? Сколько верности нужно мертвецу? Чушь какая — то; я смотрел на жизнь сквозь туман похмелья.

Утро было из тех, что тянутся вечно. Я выдохся, устал, отупел, и минуты одна за другой падали в пустоту с легким шуршанием, словно отгоревшие ракеты. В кустах за окном чирикали птицы, по Бульвару Лаврового Ущелья шли машины бесконечным потоком. Обычно я их даже не слышал. Но сейчас я был беспокоен, зол, раздражен и издерган. Я решил избавиться от похмелья.

Обычно по утрам я не пью. Для этого в Южной Калифорнии слишком мягкий климат. Недостаточно быстро идет обмен веществ. Но на этот раз я смешал себе большую порцию холодного, сел в шезлонг, расстегнув рубашку, и начал листать журнал — нашел бредовый рассказ про парня, у которого были две жизни и два психиатра, один — человек, а один — вроде насекомого из улья. Этот парень все ходил от одного к другому, и сюжет был дурацкий, но, по — моему, чем — то смешной. Я пил осторожно, не торопясь, следя за собой.

Было уже около полудня, когда зазвонил телефон, и голос в трубке сказал:

— Это Линда Лоринг. Я звонила вам в контору, и ваша «служба дежурства» сказала, что вы, может быть, дома. Мне бы хотелось вас увидеть.

— Зачем?

— Предпочла бы объяснить лично. Вы ведь иногда бываете в конторе?

— Угу. Иногда. Хотите дать мне заработать?

— Я об этом не подумала. Но если желаете, чтобы вам заплатили, я не возражаю. Могу быть у вас в конторе через час.

— Это здорово.

— Что с вами? — резко бросила она.

— Похмелье. Но меня не совсем развезло. Я приеду. Если вы не хотите приехать сюда.

— Контора меня больше устраивает.

— А то у меня здесь тихо и славно. Улица тупиковая, соседей поблизости нет.

— Это меня не интересует — если я вас правильно поняла.

— Никто меня не понимает, м — с Лоринг. Я загадочный. О'кей, поползу на свой насест.

— Спасибо вам большое. — Она повесила трубку. Добирался я долго, потому что по пути остановился и съел сандвич. Я проветрил контору, перевел звонок на входную дверь, а когда просунул голову в приемную, она уже сидела в том же кресле, что Менди Менендес, и листала журнал — вполне возможно, тот же самый. Сегодня на ней был бежевый габардиновый костюм, и выглядела она весьма элегантно. Она отложила журнал, серьезно взглянула на меня и сказала:

— Ваш бостонский папортник надо полить. И, по — моему, пересадить в другой горшок. Слишком много воздушных корней.

Я придержал ей дверь. К черту бостонский папоротник. Когда она вошла и дверь захлопнулась, я подвинул ей кресло для посетителей и она, как все обычно делают, оглядела контору. Я сел за письменный стол со своей стороны.

— Ваше заведение дворцом не назовешь, — заметила она. — У вас и секретарши даже нет?

— Жизнь убогая, но я привык.

— И, вероятно, не слишком доходная?

— Ну, не знаю. По — разному. Хотите посмотреть на портрет Мэдисона?

— На что?

— На бумажку в пять тысяч долларов. Задаток. Он у меня в сейфе. — Я встал, повернул ручку, открыл сейф, отпер внутренний ящик и вытряхнул из конверта купюру на стол. Она поглядела на нее с некоторым изумлением.

— Обстановка еще ни о чем не говорит, — сообщил я. — Я однажды работал на старика, который стоил миллионов двадцать наличными. Даже ваш родитель стал бы с ним здороваться. Контора у него была еще хуже моей, только он был глуховат и потолок сделал звуконепроницаемым. А пол — вообще коричневый линолеум, даже без ковра.

Она взяла портрет Мэдисона, повертела и положила на место.

— Вы получили его от Терри, да?

— Ну и ну, все — то вы знаете, м — с Лоринг. Она отодвинула деньги и нахмурилась.

— У него был такой. С тех пор, как они с Сильвией поженились во второй раз, он всегда носил его с собой. Называл его «мои шальные деньги». На теле его не нашли.

— Мало ли почему не нашли.

— Я знаю. Но часто ли люди носят при себе билет в пять тысяч долларов?

И кто из тех, кто мог бы заплатить вам такие деньги, стал бы давать их одной бумажкой?

Отвечать не имело смысла. Я просто кивнул. Она продолжала отрывисто:

— И чего он от вас за это хотел, м — р Марлоу? Не скажите? По пути в Тихуану у него было время поговорить. Тогда в баре вы ясно дали понять, что не верите его признанию. Он что, дал вам список любовников своей жены, чтобы вы поискали среди них убийцу?

На это я тоже не ответил, но по другой причине.

— А Роджера Уэйда случайно не было в этом списке? — резко спросила она. — Если Сильную убил не Терри, значит, это был агрессивный, неуправляемый человек, безумец или патологический пьяница. Только такой убийца мог, по вашим же страшным словам, размазать ей лицо в кровавую кашу. Не потому ли вы так носитесь с Уэйдами — приезжаете, как сиделка, по первому вызову, когда он напивается, разыскиваете его, когда он пропадает, привозите домой в беспомощном виде?

— Давайте уточним пару пунктов, м — с Лоринг. Может быть, Терри и дал мне — а может быть, и нет — это прекрасный образец граверного искусства. Но он не давал мне никакого списка и не называл никаких имен. Он ничего не просил от меня, кроме того, что, по вашему мнению, я и сделал — отвезти его в Тихуану. Мою встречу с Уэйдами устроил нью — йоркский издатель, которому до зарезу нужно, чтобы Роджер Уэйд закончил свою книгу, а для этого — чтобы он не пил, а для этого, в свою очередь, надо выяснить, есть ли какие — нибудь особые причины, по которым он пьет. Если есть и если их можно обнаружить, значит, надо попытаться их устранить. Я говорю попытаться, потому что из этого может ничего и не выйти. Но попробовать можно.

— Могу объяснить вам в двух словах, почему он пьет, — заявила она презрительно. — Все дело в этой худосочной белобрысой кривляке, на которой он женат.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Худосочной я бы ее не назвал.

— Да? Как интересно. — У нее появился блеск в глазах.

Я подошел к сейфу и убрал деньги в запертый сейф и набрал комбинацию.

— Впрочем, — сказала она мне в спину, — сильно сомневаюсь, что с ней вообще кто — нибудь спит. Я вернулся и сел на угол стола.

— В вас появляется стервозность, м — с Лоринг. С чего бы это? Может, сами неровно дышите к нашему другу — алкоголику?

— Какая гадость, — вспылила она. — Просто гадость. Вероятно, из — за этой дурацкой сцены, которую устроил мой муж, вы решили, что имеете право меня оскорблять. Нет, я не дышу неровно к Роджеру Уэйду. И никогда этого не было — даже, когда он не пил и вел себя нормально. Тем более сейчас, когда он превратился бог знает во что.

Я шлепнулся в кресло, потянулся за спичками и пристально посмотрел на нее. Она взглянула на часы.

— Смотрю, я на вас, богатых, что же вы за люди, — сказал я. — Считаете, что вам позволено говорить что угодно, любые мерзости, и это в порядке вещей. Вы отпускаете презрительные шуточки насчет Уэйда и его жены перед человеком, которого почти не знаете, но стоит мне дать вам сдачи, это уже оскорбление. Ладно, не будем заводиться. Каждый пьяница в конце концов связывается с распутной женщиной. Уэйд пьяница, но вы не распутная женщина.

Это просто случайное предположение, которым ваш остроумный муж захотел повеселить гостей. Он сказал это не всерьез, просто для смеху. Значит, вас вычеркиваем и ищем распутную женщину в другом месте. Далеко ли нам придется ходить, м — с Лоринг, в поисках женщины, которая вас настолько интересует, что вы приехали сюда обменяться со мной парой ядовитых реплик? Она, должно быть, вам не безразлична — иначе зачем вы здесь?

Она сидела абсолютно тихо, глядя перед собой. Прошло полминуты, они тянулись долго. Уголки рта у нее побелели, а руки вцепились в габардиновую, в тон костюму, сумку.

— Значит, вы времени не теряли? — произнесла она наконец. — Как удобно, что этому издателю пришло в голову к вам обратиться! Значит, Терри не назвал вам имен! Ни одного. Но ведь это и не важно, правда, Марлоу? У вас ведь безошибочный инстинкт. Можно узнать, что вы собираетесь делать дальше?

— Ничего.

— Зачем же бросать такой талант на ветер! Как это можно примирить с вашим обязательством по отношению к портрету Мэдисона? Что — то ведь вы можете сделать.

— Строго между нами, — сказал я, — вы впадаете в сентиментальность. Итак, Уэйд знал вашу сестру. Спасибо, что сказали, хоть и не прямо. Я уже догадался. Ну и что? Он всего — навсего один экспонат из коллекции, которая, вероятно, было довольно богатой. Оставим это. И давайте выясним, зачем же вы хотели меня видеть. А то мы это как — то упустили.

Она встала. Снова взглянула на часы.

— У меня внизу машина. Можно вас попросить поехать ко мне домой на чашку чая?

— Дальше, — сказал я. — Выкладывайте.

— Что здесь подозрительного? У меня будет гость, который хотел бы с вами познакомиться.

— Ваш старик?

— Я его так не называю, — спокойно произнесла она. Я встал, прислонившись к столу.

— Дорогая моя, вы иногда просто прелесть. Правда. Ничего, если я возьму револьвер?

— Неужели вы боитесь старого человека? — Она сморщила губы.

— Почему бы и нет? Держу пари, что и вы боитесь его, и даже очень. Она вздохнула.

— Боюсь, что это так. И всегда так было. Он умеет нагнать страху.

— Может, лучше взять два револьвера, — сказал я и тут же об этом пожалел.

 

Глава 32

В жизни я не видел такого несуразного дома. Это была квадратная серая коробка в три этажа, с крутой крышей, прорезанная двадцатью или тридцатью двойными окнами, а вокруг и между ними была налеплена масса украшений, словно на свадебном торте. Вход окаймляли двойные каменные колонны, но гвоздем программы была внешняя винтовая лестница с каменными перилами, увенчанная башенкой, откуда, вероятно, все озеро было, как на ладони.

Двор был вымощен камнем. К нему прямо напрашивалась длинная подъездная аллея, обсаженная тополями, и парк с оленями, и дикорастущий сад, и терраса на трех уровнях, и несколько сот роз за окном библиотеки, и длинная зеленая лужайка, уходящая в лес, тишину и спокойную пустоту. В наличии же имелась известковая стена, окружавшая уютный участок акров в десять — пятнадцать, что в нашей тесной маленькой стране составляет приличный кусок недвижимости.

Вдоль подъездной аллеи шла живая изгородь из кругло подстриженных кипарисов.

Тут и там виднелись группы разных декоративных деревьев, не похожих на калифорнийские. Импортный товар. Тот, кто строил это жилье, попытался перетащить атлантическое побережье через скалистые горы. Старался изо всех сил, но безуспешно.

Эймос, пожилой цветной шофер, мягко притормозил «кадиллак» у подъезда с колоннами, выскочил и обошел кругом, подержать дверцу для м — с Лоринг. Я вылез первым и помог ему ее держать. Я помог ей выйти. С тех пор, как мы сели в машину у моего дома, она со мной почти не разговаривала. Казалась усталой и нервной. Может быть, ее угнетал этот дурацкий архитектурный шедевр. От него бы и шакал перестал хохотать, впал в депрессию и застонал, как голубь.

— Кто это построил? — осведомился я. — И на кого он так сердится?

Она, наконец, улыбнулась.

— Разве вы не видели этот дом раньше?

— Никогда не заезжал в долину так далеко. Она повела меня на другую сторону аллеи и указала вверх.

— Человек, который это построил, выпрыгнул из башенки и упал там, где вы стоите. Это был французский граф по имени Ля Турелль, и, в отличие от большинства французских графов, у него было много денег. Женат он был на Районе Дезборо, которая и сама была не из нищих. Во времена немого кино она зарабатывала тридцать тысяч в неделю. Ля Турелль построил этот дом для семейной жизни. Предполагается, что это уменьшенная копия замка Де Блуа. Вы это, конечно, знаете.

— Наизусть, — согласился я. — Теперь припоминаю. Когда — то была газетная сенсация. Она от него ушла, и он покончил с собой. И в завещании было что — то странное, верно?

Она кивнула.

— Он оставил бывшей жене несколько миллионов на булавки, а поместье должно было сохраняться в прежнем виде. Ничего нельзя было менять, каждый вечер должны были накрывать роскошный стол к ужину, и никого не пускали в дом, кроме слуг и адвокатов. Конечно, завещание было оспорено. Потом от участка отрезали кусок, а когда я вышла за д — ра Лоринга, отец преподнес мне это поместье как свадебный подарок. Должно быть, он потратил целое состояние, просто чтобы привести его в жилой вид. Ненавижу это место. Всегда ненавидела.

— Разве вам обязательно здесь жить? Она устало пожала плечами.

— Время от времени приходится. Хотя бы одна дочь должна демонстрировать отцу какое — то постоянство. Д — ру Лорингу здесь нравится.

— Еще бы. Парню, который мог закатить такую сцену в доме у Уэйдов, должно нравится носить пижаму с гетрами.

Она вскинула брови.

— Ну, спасибо за то, что вы проявили такой интерес, м — р Марлоу. Думаю, что на эту тему сказано достаточно. Пойдемте? Отец не любит, когда его заставляют ждать.

Мы снова пересекли аллею, поднялись по каменным ступеням, половина больших двойных дверей бесшумно распахнулась, и весьма надменный и дорогостоящий персонаж отступил вбок, пропуская нас в дом. Холл был больше, чем вся жилая площадь моего дома. Пол был выложен мозаикой, а сзади виднелись окна с витражами; если бы не пропускали свет, мне удалось бы разглядеть, что еще там было. Из холла мы прошли через двери в слабо освещенную комнату, не меньше двадцати метров длиной. Здесь в ожидании молча сидел человек. Он окинул нас холодным взглядом.

— Я опоздала, отец? — торопливо спросила м — с Лоринг. — Это м — р Филип Марлоу. М — р Харлан Поттер.

Человек посмотрел на меня и опустил подбородок на полдюйма.

— Позвони, чтобы подали чай, — велел он. — Садитесь, м — р Марлоу.

Я сел и поглядел на него. Он изучал меня, как энтомолог жука. Никто не произнес ни слова. Молчание все тянулось, пока не подали чай. Его принесли на огромном серебряном подносе и поставили на китайский столик. Линда села за стол и стала разливать.

— Две чашки, — сказал Харлан Поттер. — Ты можешь идти пить чай в другую комнату, Линда.

— Хорошо, отец. Вы с чем пьете, м — р Марлоу?

— С чем угодно, — сказал я. Голос мой, прокатившись эхом вдаль, отозвался слабо и одиноко.

Она подала чашку старику, потом мне. Затем молча встала и вышла из комнаты. Я смотрел ей вслед. Прихлебнул чаю и достал сигарету.

— Не курите, пожалуйста. Я подвержен астме.

Я вложил сигарету обратно в пачку. Пристально посмотрел на него. Не знаю, как себя чувствуешь, когда цена тебе около ста миллионов, но веселого в нем было мало. Это был огромный человек, ростом в добрых метр девяносто и соответствующего сложения. Одет в серый твидовый костюм, плечи не подложены.

Этого и не требовалось. На нем была белая рубашка и темный галстук, из верхнего кармана торчал не платок, а футляр для очков. Черный, кожаный, как и его ботинки. Волосы тоже черные, совсем без проседи, зачесаны на бок а — ля генерал Мак — Артур. Под ними, как я решил, нет ничего, кроме голого черепа.

Брови густые и тоже черные. Голос, казалось, доносился откуда — то издалека.

Чай он пил так, словно ненавидел этот напиток.

— Мы сэкономим время, м — р Марлоу, если я изложу вам свою позицию. Я считаю, что вы вмешиваетесь в мои дела. Если я прав, то намереваюсь это прекратить.

— Я слишком мало знаком с вашими делами, чтобы в них вмешиваться, м — р Поттер.

— Не согласен.

Он отпил еще чаю и отставил чашку. Откинулся в своем большом кресле и располосовал меня на части жесткими серыми глазами.

— Естественно, я знаю, кто вы. Знаю, как вы зарабатываете на жизнь? когда вам это удается — и как были связаны с Терри Ленноксом. Мне доложили, что вы помогли Терри уехать из страны, что вы сомневаетесь в его виновности и что в последнее время вы вступили в контакт с человеком, который был знаком с моей умершей дочерью. С какой целью — мне не объяснили. Объясните.

— Если у этого человека есть имя, — сказал я, — назовите его.

Он улыбнулся, но явно не в знак симпатии ко мне.

— Уэйд, Роджер Уэйд. Кажется, что — то вроде писателя. Как мне сказали, автор довольно непристойных книг, которые не вызывают во мне желания их прочесть. Насколько я понимаю, этот человек еще и буйный алкоголик. Это могло навести вас на странные мысли.

— Может быть, вы разрешите мне иметь собственные мысли, м — р Поттер?

Они, разумеется, ничего не значат, но кроме них у меня ничего нет.

Во — первых, я не верю, что Терри убил свою жену. С одной стороны, из — за того, каким способом ее убили, а с другой — потому, что он вообще не такой человек. Во — вторых, я не вступал в контакт с Уэйдом. Меня попросили пожить у него в доме и попытаться удержать его от пьянства, пока он не кончит работу над книгой. В — третьих, если он буйный алкоголик, я этого не заметил.

В — четвертых, моя первая встреча с ним состоялась по просьбе его нью — йоркского издателя, и в то время я понятия не имел, что Роджер Уэйд был хотя бы знаком с вашей дочерью. В — пятых, я отказался от этой работы, и тогда м — с Уэйд попросила меня найти ее мужа, который проходил где — то курс лечения.

Я нашел его и привез домой.

— Очень методично, — сухо заметил он.

— Мой методичный рассказ еще не кончен, м — р Поттер. В — шестых, вы или кто — то по вашему поручению прислал адвоката по имени Сьюэлл Эндикотт, чтобы вызволить меня из тюрьмы. Он не сказал, кто его послал, но на горизонте никто другой не маячил. В — седьмых, когда я вышел из тюрьмы, бандит по имени Менди Менендес попробовал меня припугнуть, предупредив, чтобы я не совал нос куда не следует, и, расписав мне в красках, как Терри спас жизнь ему и игроку из Лас Вегаса по имени Рэнди Старр. Это как раз может быть и правдой.

Менендес притворился обиженным, что Терри обратился с просьбой помочь уехать в Мексику не к нему, а к такой мелюзге, как я. Он, Менендес, сумел бы это сделать гораздо лучше, ему это было раз плюнуть.

— Разумеется, — признес Харлан Поттер с ледяной улыбкой, — у вас не создалось впечатления, что м — р Менендес и м — р Старр принадлежат к числу моих знакомых.

— Этого я не знаю, м — р Поттер. Каким образом люди наживают такие деньги как у вас, — за гранью моего понимания. Следующим, кто посоветовал мне держаться подальше от лужайки перед зданием суда, была ваша дочь, м — с Лоринг. Мы случайно познакомились в баре и разговорились, потому что оба пили «лимонные корочки», любимый напиток Терри, мало известный в здешних местах. Я не знал, кто она такая, пока она мне не сказала. Я немножко объяснил ей, как отношусь к Терри, а она дала мне понять, что моя карьера скоро окончится крахом, если я вас разозлю. Вы разозлились, м — р Поттер?

— Когда это произойдет, — холодно сказал он, — вам не придется об этом спрашивать. У вас не будет сомнений.

— Так я и думал. Я вообще — то жду, когда ко мне наведается банда хулиганья, но пока что их не было. Полиция меня тоже не трогает. А могла бы.

Меня могли прилично потрепать. Значит, м — р Поттер, вам нужно только, чтобы все было тихо. Чем же я вас теперь растревожил?

Он усмехнулся. Кисловато, но все — таки усмехнулся. Сплел длинные желтые пальцы, положил ногу на ногу и откинулся поудобнее в кресле.

— Недурной ход, м — р Марлоу, и я дал вам его сделать. Теперь послушайте.

Вы совершенно правильно считаете: мне нужно, чтобы все было тихо. Вполне возможно, что ваша связь с Уэйдами — случайная, нечаянная и ненамеренная.

Пусть так. Для меня семья — это ценность, хотя в наш век она почти утратила значение. Одна моя дочь вышла за напыщенного болвана из Бостона, другая несколько раз вступала в идиотские браки. В последний раз — с приятным в обхождении нищим, который позволял ей вести бесполезную и безнравственную жизнь, пока внезапно, без всякой причины, не перестал владеть собой и не убил ее. Вы не можете в это поверить из — за жестокости, с которой это было сделано. Вы не правы. Он застрелил ее из маузера, того самого, который взял с собой в Мексику. А застрелив, сделал то, что нам известно, чтобы замаскировать пулевое ранение. Признаю, это было жестоко, но вспомните, что он воевал, был тяжело ранен, много страдал и видел, как страдают другие.

Может быть, у него не было намерения убивать. Возможно, между ними произошла потасовка, так как револьвер принадлежал моей дочери. Это было небольшое, но мощное оружие, калибра 7,65 мм, модели ППК. Пуля прошла через голову насквозь и застряла в стене за занавеской. Нашли ее не сразу, а сообщать об этом публично не стали вовсе. Теперь рассмотрим ситуацию. — Он прервался и поглядел на меня в упор. — Вам крайне необходимо закурить?

— Простите м — р Поттер. Я вынул ее автоматически. Сила привычки. — Я во второй раз убрал сигарету на место.

— Терри только что убил жену. С довольно узкой полицейской точки зрения мотив у него был достаточный. Но он мог выставить превосходную версию — что револьвер принадлежал ей, что он пытался отнять его, но безуспешно, и что она застрелилась сама. Хороший адвокат мог построить на этом сильную защиту.

Вероятно, его бы оправдали. Если бы он тогда же мне позвонил, я бы ему помог. Но, прибегнув к зверству, чтобы скрыть след выстрела, он закрыл себе этот путь. Ему пришлось бежать, и даже это он сделал неумело.

— Согласен, м — р Поттер. Но ведь сперва он позвонил вам в Пасадену, верно? Он мне об этом сказал. Высокий человек кивнул.

— Я сказал, чтобы он скрылся, а я посмотрю, что еще можно сделать. Я не хотел знать, где он находится. Поставил это условием. Я не мог прикрывать преступника.

— Звучит недурно, м — р Поттер.

— Кажется, я уловил саркастическую ноту? Впрочем, неважно. Когда я узнал подробности, делать уже было нечего. Я не мог допустить такого судебного процесса, в который превратилось бы слушание этого дела.

Откровенно говоря, я был очень рад, когда узнал, что он застрелился в Мексике и оставил признание.

— Еще бы, м — р Поттер. Он насупился.

— Осторожнее, молодой человек. Я не люблю иронии. Теперь вам понятно, что я не могу допустить никаких дальнейших расследований? Понятно, почему я употребил свое влияние, чтобы официальное расследование прошло как можно скорее и было как можно менее гласным?

— Конечно. Если вы убеждены, что он ее убил.

— Разумеется, он ее убил. С какой целью — вопрос другой. Теперь это уже не важно. Я не люблю быть на виду и не намереваюсь менять свои привычки. Я всегда предпринимал большие усилия, чтобы избежать гласности и рекламы. У меня есть влияние, но я им не злоупотребляю. Прокурор округа Лос — Анджелес? честолюбивый человек, достаточно разумный, чтобы не губить свою карьеру ради минутной шумихи. Вижу у вас в глазах блеск, Марлоу. Притушите его. Мы живем в так называемом демократическом обществе, где правит большинство народа.

Прекрасный идеал, если бы его можно было осуществить на деле. Кандидатов избирает народ, но выдвигают их партийные машины, а партийным машинам, чтобы работать, нужны большие деньги. Кто — то должен их предоставить, и этот жертвователь, будь то частное лицо, финансовая группа, профсоюз и так далее, ожидает в ответ некоторых одолжений. Я и мне подобные ожидаем, что нам дадут оградить свою жизнь от постороннего вмешательства. Я владею газетами, но не люблю их. От них исходит постоянная угроза такого вмешательства. Их вечный скулеж насчет свободы печати означает, что они, за несколькими достойными исключениями, стремятся свободно торговать скандалами, преступлениями, сексом, сенсациями, ненавистью, грязными намеками, а также политической и финансовой пропагандой. Газета — это бизнес, основанный на прибылях от рекламы. Отсюда необходимость больших тиражей, а от чего зависят тиражи, вам известно.

Я встал и обошел вокруг кресла. Он следил за мной с холодным вниманием.

Я снова сел. Мне нужно было, чтобы чуть — чуть повезло. И даже не чуть — чуть, черт побери.

— О'кей, м — р Поттер, так что же дальше?

Он не слушал. Хитро погрузился в собственные мысли.

— Странная вещь — деньги, — продолжал он. — В больших количествах они обретают собственную жизнь, даже собственную совесть. Их власть становится очень трудно контролировать. Человек всегда был продажным животным. Рост населения, огромная стоимость войн, постоянное давление налогов — все это делает его еще более продажным. Средний человек устал и напуган, а усталый напуганный человек не может позволить себе роскошь иметь идеалы. Ему надо покупать еду для семьи. В наше время наблюдается катастрофический упадок личной и общественной морали. Как можно иметь людей высокого качества, если их жизнь основана на отсутствии качества? Качество несовместимо с массовым производством. Оно не нужно, потому что слишком долговечно. Вместо качества жизни предлагают стиль жизни — коммерческий обман, направленный на искусственное устаревание вещей. Массовое производство не могло бы каждый год продавать свои товары, если бы не заставляло то, что куплено в этом году, выходить из моды. У нас самые сверкающие кухни и самые белоснежные ванные в мире. Но в прелестной сверкающей кухне средняя американская домохозяйка не может приготовить еду, которая была бы не съедобна, а прелестная белоснежная ванная — прежде всего, склад дезодорантов, слабительных, снотворного и продуктов того жульнического бизнеса, который именуется косметической индустрией. Мы выпускаем самую прекрасную упаковку в мире, м — р Марлоу. То, что внутри — в основном отбросы.

Он вынул большой белый платок и коснулся им висков. Я сидел, разинув рот, размышляя, что же внутри у него самого. Он ненавидел все вокруг.

— Жарковато здесь для меня, — сказал он. — Я привык к более прохладному климату. Похож на передовицу, которая забыла, о чем в ней идет речь.

— Я понял, о чем речь, м — р Поттер. Вам не нравится то, что происходит в мире, и вы используете свою власть, чтобы отгородить себе уголок и жить в нем по возможности так, как жили, по вашим воспоминаниям, люди пятьдесят лет назад, до эры массового производства. У вас сто миллионов долларов, и все, что вы себе на них купили — это раздражение.

Он растянул платок за два конца, потом скомкал и запихал в карман.

— И что же? — отрывисто спросил он.

— Вот и все, больше ничего. Вам все равно, кто убил вашу дочь, м — р Поттер. Вы давно списали ее со счетов как негодный товар. Даже если Терри Леннокс ее не убивал, а настоящий убийца гуляет на воле, вам все равно. Вы не хотите, чтобы его поймали, потому что снова начнется скандал, будет суд, защита взорвет ваше уединение, и оно разлетится выше Эмпайр Стейт Билдинга.

Если, конечно, убийца не будет так любезен и не покончит с собой до суда.

Желательно на Таити, или в Гватемале, или посреди пустыни Сахара. Где — нибудь подальше, чтобы округ пожалел денег и не послал кого — нибудь проверить, что произошло.

Он внезапно улыбнулся, широкой грубоватой улыбкой, в которой было даже некоторое дружелюбие.

— Чего вы хотите от меня, Марлоу?

— Если это значит — сколько денег, то ничего. Я сюда не напрашивался.

Меня привезли. Я сказал правду о том, как познакомился с Роджером Уэйдом. Но он все — таки знал вашу дочь, и за ним все — таки числится агрессивность, хотя я ее не замечал. Вчера ночью он пытался застрелиться. Ему что — то не дает покоя. У него здоровенный комплекс вины. Если бы я искал, кого заподозрить, он вполне подошел бы. Я понимаю, что он всего — навсего один из многих, но других я не знаю.

Он встал. Огромный, как гора. И неласковый. Он подошел и остановился передо мной.

— Всего один телефонный звонок, м — р Марлоу, и вы лишитесь лицензии. Не идите против меня. Я этого не потерплю.

— Два телефонных звонка, и я окажусь в канаве, да еще затылка у меня будет не хватать. Он резко рассмеялся.

— Это не мои методы. Вероятно, при вашей причудливой профессии это, естественно, приходит в голову. Я уделил вам слишком много времени. Позвоню дворецкому, он вас проводит.

— Этого не требуется, — сказал я и тоже встал. — Я пришел, мне объяснили.

Спасибо за прием. Он протянул руку.

— Благодарю, что пришли. По — моему, вы довольно честный парень. Не лезьте в герои, молодой человек. От этого никакой прибыли.

Я ответил на рукопожатие. Зажал он мне руку, словно гаечным ключом.

Теперь он улыбался благосклонно. Он был Мистер Главный, победитель, все под контролем.

— Может быть, я как — нибудь обращусь к вам по делу, — сообщил он. — И не думайте, что я покупаю политиков или полицейских. Мне этого не приходится делать. До свидания, м — р Марлоу. Еще раз спасибо, что пришли.

Он стоял и смотрел, как я выхожу из комнаты. Едва я дотронулся до парадной двери, откуда — то из тени выскочила Линда Лоринг.

— Ну? — спокойно осведомилась она. — Как вы поладили с отцом?

— Прекрасно. Он объяснил мне про цивилизацию. То есть, как она выглядит с его точки зрения. Он еще даст ей посуществовать. Только пусть будет осторожна и не нарушает его личную жизнь. Иначе он, пожалуй, позвонит Господу Богу и отменит заказ.

— Вы безнадежны, — заявила она.

— Я? Это я безнадежен? Дорогая дама, присмотритесь к своему старику. По сравнению с ним я голубоглазый младенец с новенькой погремушкой.

Я вышел, Эймос ждал меня в «кадиллаке». Он отвез меня обратно в Голливуд. Я предложил ему доллар, но он не взял, Я предложил ему в подарок сборник стихов Т. С. Элиота. Он сказал, что у него уже есть.

 

Глава 33

Прошла неделя, а от Уэйдов не было никаких известий. Погода была жаркая и липкая, едкая пелена смога расползалась на запад до самого Беверли Хиллз.

С высоты холма Мулхоллэнд было видно, как она окутала город, словно болотный туман. Попав в смог, вы ощущали его вкус и запах, и от него щипало глаза.

Все кругом ходили злые. В Пасадене, куда укрылись привередливые миллионеры после того, как Беверли Хиллз был осквернен нашествием киношников, отцы города вопили от ярости. Смог был виноват во всем. Если канарейка отказывалась петь, разносчик молока опаздывал, болонку кусали блохи, а у старика в крахмальном воротничке случался сердечный приступ по дороге в церковь, все это было из — за смога. Там, где я жил, обычно ясно было ранним утром и почти всегда по вечерам. Иногда и целый день выдавался ясный, никто не понимал почему.

Именно в такой день — это оказался четверг — мне позвонил Роджер Уэйд.

— Как поживаете? Это Уэйд. — Голос у него был хороший.

— Прекрасно. А вы?

— Трезв как будто. Вкалываю в поте лица. Нам бы надо поговорить. И, по — моему, я вам должен деньги.

— Ошибаетесь.

— Ладно, как насчет ленча сегодня? Вы бы не выбрались к нам после двенадцати?

— Это можно. Как там Кэнди?

— Кэнди? — Он вроде как удивился. Видно, в ту ночь вырубился напрочь.?

Ах, да, он тогда ночью помогал вам уложить меня в постель.

— Именно. Заботливый паренек — когда захочет. А как м — с Уэйд?

— Тоже прекрасно. Поехала сегодня в город за покупками.

Мы повесили трубки, я посидел и покачался на своем вращающемся кресле.

Надо было мне спросить, как продвигается книга. А может быть, им чертовски надоели эти вопросы.

Через некоторое время мне опять позвонили, незнакомый голос.

— Это Рой Аштерфелт. Джордж Питерс сказал, чтобы я вам позвонил, Марлоу.

— А, да, спасибо. Вы тот парень, который был знаком с Терри Ленноксом в Нью — Йорке. Когда он называл себя Марстоном.

— Верно. Закладывал он тогда прилично. Но это тот самый, точно. Его ни с кем не спутаешь. Здесь я однажды видел его в ресторане Чейзена с женой. Я был с клиентом. Клиент знал их. К сожалению, имени клиента назвать не могу.

— Понимаю. Сейчас, наверно, это уже неважно. Как звали Марстона по имени?

— Погодите минутку, почешу в затылке. Ara, Фрэнк. Фрэнк Марстон. И вот еще что, если вас это интересует. На нем был значок британской армии. Знаете — «подстреленная утка» в их варианте.

— Понятно. И что с ним дальше стало?

— Не знаю. Я уехал на Запад. В следующий раз увидел его уже здесь, он женился на этой взбалмошной дочке Харлана Поттера. Но дальше вы знаете сами.

— Их обоих уже нет в живых. Но спасибо, что рассказали.

— Не за что. Рад помочь. Это вам что — нибудь дает?

— Абсолютно ничего, — сказал я, бесстыдно солгав. — Я никогда не расспрашивал про его жизнь. Однажды он сказал, что вырос в приюте. А ошибиться вы никак не могли?

— Эти седые волосы, лицо в шрамах — ну уж нет, братец. Я, конечно, могу забыть лицо, но не такое.

— А он вас здесь видел?

— Если видел, то ухом не повел. Я ничего другого и не ждал. Да и вообще мог меня запамятовать. В Нью — Йорке — то он всегда был налит до бровей.

Я еще раз поблагодарил, он ответил — не за что, рад был помочь, и мы повесили трубки.

Я немного поразмышлял под немузыкальное сопровождение уличного движения за окном. Шум был слишком сильный. Летом в жаркую погоду все звучит слишком громко. Я встал, закрыл окно и позвонил сержанту Грину из отдела по расследованию убийств. Он проявил любезность, оказавшись на месте.

— Слушайте, — сказал я, покончив с формальностями, — я узнал кое — что насчет Терри Леннокса, и это меня удивляет. Один мой знакомый знал его в Нью — Йорке под другим именем. Вы проверяли, где он служил в войну?

— Таких, как вы, ничем не проймешь, — раздраженно заявил Грин. — Сказано вам, не высовывайтесь. Это дело закрыто, заперто, припечатано свинцом и утоплено в море. Ясно?

— На прошлой неделе я встречался с Харланом Поттером в доме его дочери, в Беспечной Долине. Хотите проверить?

— И чем вы занимались? — язвительно осведомился он. — Даже если допустить, что это правда.

— Беседовали. Он меня пригласил. Я ему нравлюсь. Кстати, он сказал что его дочь застрелили из маузера ППК, калибр 7,65. Это для вас новость?

— Дальше.

— И револьвер его собственный, приятель. Может быть, это кое — что меняет. Но не волнуйтесь. Не буду шарить по темным углам. У меня к вам дело личное. Где он получил свои ранения?

Грин молчал. Я услышал, как там у него хлопнула дверь. Потом он спокойно произнес:

— Может быть, его порезали в драке где — нибудь в Мексике.

— Бросьте, Грин, у вас же есть его отпечатки пальцев. Вы, конечно, отправили их в Вашингтон. И, конечно, получили ответ. Я всего — навсего спрашиваю, где он служил в войну.

— Кто сказал, что он вообще воевал?

— Ну, во — первых, Менди Менендес. Леннокс вроде бы спас ему жизнь и как раз тогда был ранен. Он попал в плен к немцам, и они перекроили ему лицо.

— Менендес? Вы верите этому сукину сыну? У вас с головой не в порядке.

Леннокс вообще не воевал. Ни в каком послужном списке его нет ни под каким именем. Вы довольны?

— Как прикажете, — ответил я. — Но не понимаю, с чего Менендес стал приезжать ко мне, врать с три короба и предупреждать, чтобы я не совал нос куда не надо, потому что они с Рэнди Старр из Вегаса — друзья Леннокса, и они не хотят, чтобы вокруг этого дела шла болтовня. В конце концов, Леннокса тогда уже на свете не было.

— Откуда я знаю, что в голове у бандита? — раздраженно спросил Грин.?

Может, пока Леннокс не женился на богатой и не остепенился, он был с ними в деле. Он одно время в клубе у Старра заведовал игорным залом. Там он с ней и познакомился. Улыбочка, поклон и смокинг. Следил, чтобы клиенты были довольны, и приглядывал за подставными игроками. Он с его шиком годился для такой работенки.

— Обаяния у него не отнимешь, — заметил я. — Вот в полиции это не требуется. Премного обязан, сержант. Как поживает капитан Грегориус?

— Ушел на пенсию. Вы что, газет не читаете?

— Уголовную хронику — нет. Слишком мрачно, сержант. — Я уже хотел попрощаться, но он меня остановил. — Что было от вас нужно м — ру Капиталу?

— Просто посидели, попили чайку. Визит вежливости. Сказал, что, может быть, подкинет мне работу. А также намекнул, — просто намекнул, между строк,? что любому блюстителю, который будет ко мне заедаться, не поздоровится.

— Он еще не начальник полиции, — сообщил Грин.

— С этим он не спорит. Сказал, что даже не покупает у начальников и прокуроров. Просто, когда он дремлет, они лежат и мурлыкают у него на коленях.

— Пошли вы к черту, — сказал Грин и бросил трубку. Трудное дело быть полицейским. Никогда не знаешь, кого можно топтать ногами, а кого нет.

 

Глава 34

Разбитый участок дороги от шоссе до поворота у холма колебался в раскаленном от полуденной жары воздухе. Кусты, разбросанные вокруг на выжженной земле, уже были выбелены гранитной пылью. От них несло чем — то тошнотворным. Веял горячий едкий ветерок. Я снял пиджак и закатал рукава, но дверца так нагрелась, что на нее нельзя было положить руку. Под дубом истомленно дремала лошадь на привязи. На земле сидел загорелый мексиканец и что — то ел из газеты. Перекати — поле лениво прошуршало через дорогу и уткнулось в обломок гранита, а сидевшая на камне ящерица исчезла, словно ее и не было.

Затем я обогнул холм. Здесь начался гладкий асфальт и другая страна.

Через пять минут я подъехал к дому Уэйдов, поставил машину, прошел по мощеной дорожке и позвонил в дверь. Открыл ее сам Уэйд, в коричнево — белой клетчатой рубашке с короткими рукавами, светло — голубых джинсах и домашних туфлях. Он загорел и выглядел хоть куда. На пальце у него было чернильное пятно, а на носу след сигаретного пепла.

Он провел меня в кабинет и уселся за письменный стол. На нем лежала толстая стопа желтой бумаги, вся исписанная. Я повесил пиджак на стул и сел на диван.

— Спасибо, что приехали, Марлоу. Выпьете?

У меня на лице появилось выражение, какое бывает, когда вам предлагает выпить алкоголик. Я сам это почувствовал. Он ухмыльнулся.

— Я пью кока — колу, — сообщил он.

— Понятливый вы, — сказал я. — Мне тоже сейчас не хочется. Выпью с вами кока — колы.

Он нажал на что — то ногой, и вскоре появился Кэнди. Вид у него был угрюмый. На нем были голубая рубашка, оранжевый шарф и никакой белой куртки.

Двухцветные черно — белые туфли, элегантные габардиновые брюки с высокой талией.

Уэйд велел принести кока — колу. Кэнди пристально взглянул на меня и удалился.

— Книга? — спросил я, указывая на исписанную кипу.

— Ara. Дерьмо.

— Да ладно вам. Сколько сделали?

— Почти две трети накропал. Чертовски мало. Слыхали, откуда писатель узнает, что он выдохся?

— Ничего про писателей не слыхал. — Я набил трубку.

— Когда начинает для вдохновения перечитывать свою прежнюю писанину.

Это точно. Здесь пятьсот страниц на машинке, больше ста тысяч слов. У меня книги толстые. Читатель любит толстые книги. Эти кретины думают, чем больше слов, тем лучше. Не решаюсь перечитать. И наполовину забыл, что я там насочинял. Просто боюсь взглянуть на собственную работу.

— А выглядите хорошо, — заметил я. — Прямо не верится. Вы, оказывается, сами не знали, какая у вас сила воли.

— Сейчас мне нужна не сила воли. Мне нужно такое, чего волей не добьешься. Вера в себя. Я писатель — неудачник, который потерял веру. У меня прекрасный дом, прекрасная жена и прекрасная репутация на книжном рынке. Но ни самом деле я хочу одного — напиться и забыть.

Он потер рукой подбородок и уставился перед собой.

— Эйлин говорит, я пытался застрелиться. Это правда?

— А вы не помните? Он покачал головой.

— Ни черта, помню только, что упал и разбил голову. А потом очнулся в постели. И вы рядом. Эйлин что, позвонила вам?

— Ara. Она вам не сказала?

— Она всю неделю не слишком разговорчива. Наверно, ей уже вот докуда дошло. — Он приставил ладонь к подбородку. — Спектакль, который Лоринг здесь устроил, тоже сыграл свою роль.

— М — с Уэйд сказала, что ей это все равно.

— А что ж она еще может сказать? Между прочим, это все выдумки, но она, наверно, мне не верит. Этот парень патологически ревнив. Стоит посидеть с его женой за выпивкой в уголке, немножко посмеяться, поцеловать ее на прощанье, как он тут же решает, что вы с ней спите. А причина в том, что он сам с ней не спит.

— Что мне нравится в Беспечной Долине, — заметил я, — так это, что все здесь живут благополучной, нормальной жизнью.

Он насупился. Тут открылась дверь, вошел Кэнди с двумя бутылочками кока — колы и налил стаканы. Один он поставил передо мной, не удостоив меня взглядом.

— Ленч давай через полчаса, — сказал Уэйд, — а где у нас белая куртка?

— Выходной у меня, — ответил Кэнди с каменным лицом. — Я не кухарка, босс.

— Ничего, обойдемся холодной закуской или сандвичами с пивом, — сказал Уэйд. — У кухарки тоже выходной, Кэнди. А у меня друг пришел на ленч, — Думаете, что он вам друг? — презрительно осведомился Кэнди. — Жену свою спросите. Уэйд откинулся в кресле и улыбнулся.

— Придержи язык, малыш. Тебе у нас неплохо живется. Часто я прошу одолжений, а?

Кэнди смотрел в пол. Через секунду поднял голову и усмехнулся.

— Ладно, босс. Надену куртку. Наверно, будет ленч. Он бесшумно повернулся и вышел. Уэйд смотрел, как за ним закрывается дверь. Пожав плечами, взглянул на меня.

— Раньше мы их называли прислугой. Теперь зовем помощниками по хозяйству. Интересно, когда мы начнем подавать им завтрак в постель. Слишком много я ему плачу. Избаловался.

— Платите за работу или за что — то еще?

— За что, например? — резко бросил он.

Я встал и передал ему сложенные желтые листы, — Прочтите — ка. Очевидно, вы не помните, что просили меня это разорвать.

Они были на машинке, под футляром.

Он развернул желтые странички, откинулся и стал читать. В стакане шипела нетронутая кока — кола. Читал он медленно, хмуро. Дойдя до конца, снова сложил листки и провел пальцем по краю.

— Эйлин это видела? — осторожно спросил он.

— Не знаю. Возможно.

— Бред какой, верно?

— Мне понравилось. Особенно про то, что из — за вас умер хороший человек.

Он снова развернул бумагу, злобно разодрал ее на длинные полоски и швырнул в корзину.

— В пьяном виде можно написать и сделать что угодно, — медленно произнес он. — Все это глупость. Кэнди меня не шантажирует. Он ко мне привязан.

— Может, вам лучше опять напиться. Вспомнили бы, о чем речь. И вообще, вдруг много что вспомнили бы. Мы уже об этом говорили — в ту ночь, когда раздался выстрел. Вероятно, секонал отшиб вам память. Но рассуждали вы вполне трезво. А теперь притворяетесь, что не помните, как сочинили эту штуку. Неудивительно, что вы не можете написать свою книгу, Уэйд.

Удивительтно, как вы вообще живете.

Он потянулся вбок и открыл ящик стола. Его рука, пошарив там, вынырнула с чековой книжкой. Он открыл ее и достал ручку.

— Я должен вам тысячу долларов, — спокойно сказал он. Сделал запись в книжке. Потом на втором листке. Вырвал чек, обошел вокруг стола и бросил его передо мной. — Теперь все в порядке?

Я откинулся, глядя на него, не притронулся к чеку и не стал отвечать.

Лицо у него было напряженное и измученное. Запавшие глаза ничего не выражали.

— Вероятно, вы думаете, что я ее убил и подставил Леннокса, — медленно сказал он. — Она и вправду была потаскуха. Но женщине не разбивают голову просто за то, что она потаскуха. Кэнди знает, что я у нее бывал. Самое смешное — я думаю, что он не скажет. Могу ошибаться, но так мне кажется.

— Это неважно, — сказал я. — Друзья Харлана Поттера его и слушать бы не стали. Кроме того, ее убили не этой бронзовой штукой. Ей прострелили голову из ее собственного револьвера.

— Может, у нее и был револьвер, — произнес он отрешенно. — Но я не знал, что ее застрелили. Об этом не писали.

— Не знали или забыли? — спросил я. — Да, об этом не писали.

— Чего вы от меня добиваетесь, Марлоу? — Голос у него стал сонный, почти ласковый. — Что я должен сделать? Рассказать жене? Полиции? Что в этом толку?

— Вы сказали, что из — за вас умер хороший человек.

— Это значит только, что если бы начали настоящее следствие, меня могли бы привлечь как одного — но только одного — из подозреваемых. И в моей жизни многое разрушилось бы.

— Я пришел не для того, чтобы обвинять вас в убийстве, Уэйд. Вас самого грызут сомнения. Известно, что вы проявляли агрессивность к своей жене.

Напившись, вы теряете рассудок. Что за довод — «женщине не разбивают голову оттого, что она потаскуха». Но ведь кто — то это сделал. А на парня, которого сделали козлом отпущения, это гораздо меньше похоже, чем на вас.

Он подошел к открытой стеклянной двери и остановился, глядя, как дрожит горячий воздух над озером. Отвечать ничего не стал. Не двинулся с места и тогда, когда раздался легкий стук в дверь и Кэнди вкатил тележку, покрытую хрустящей белой скатертью, на которой стояли блюда под серебряными крышками, кофейник и две бутылки пива.

— Пиво открыть, босс? — спросил он Уэйда.

— Принеси мне бутылку виски, — ответил Уэйд, не оборачиваясь.

— Извиняюсь, босс. Виски нету.

Уэйд резко обернулся и заорал на него, но Кэнди и глазом не моргнул.

Вытянув шею, он взглянул на чек, лежавший на журнальном столике. Разобрав, что там написано, посмотрел на меня и прошипел что — то сквозь зубы. Потом перевел взгляд на Уэйда.

— Я ухожу. У меня выходной.

Он повернулся и ушел. Уэйд засмеялся.

— Я и сам достану, — резко произнес он и вышел.

Я снял крышку с блюда и увидел аккуратные треугольные сандвичи. Взял один, налил себе пива и съел сандвич стоя. Вернулся Уэйд с бутылкой и стаканом. Он сел на диван, налил приличную порцию и одним махом выпил, У заднего крыльца послышался шум мотора. Наверное, это уехал Кэнди. Я взял второй сандвич.

— Садитесь поудобнее, — предложил Уэйд. — Будем убивать время до вечера.?

Он уже оживился. В голосе появилась бодрость.

— Что, Марлоу, не нравлюсь вам?

— Вы уже спрашивали, я вам ответил.

— Знаете что? Беспощадный же вы сукин сын. На все пойдете, чтобы докопаться до правды. С вас станет переспать с моей женой, пока я валяюсь пьяный и беспомощный за стенкой.

— Вы верите всему, что вам рассказывает этот специалист по метанию ножей?

Он налил себе еще виски и посмотрел его на свет.

— Нет, не всему. Красивый цвет у виски, правда? Утонуть в золотом потоке — не так уж плохо. «Исчезнуть в полночь и без всякой муки». Как там дальше? Ах, простите, вы же не знаете. Большая литература; Вы ведь, кажется, сыщик? Напомните — ка, зачем вы здесь оказались.

Он отпил глоток и ухмыльнулся. Потом увидел на столе чек. Взял его и прочел, держа поверх стакана.

— Выписан какому — то человеку по имени Марлоу. Интересно, почему и за что. Как будто моя подпись. Глупо с моей стороны. Слишком уж я доверчивый.

— Хватит ломать комедию, — грубо сказал я. — Где ваша жена?

Он вежливо поднял глаза.

— Моя жена будет дома в положенный час. Несомненно, к тому времени я отключусь, и она сможет развлекать вас, как ей заблагорассудится. Дом будет в вашем распоряжении.

— Где револьвер? — внезапно спросил я. Он вроде бы удивился. Я сказал, что в прошлый раз положил его в стол.

— Теперь его здесь нет, точно, — сказал он. — Можете поискать в ящиках, если угодно. Только копирку не воруйте.

Я подошел к столу и обшарил его. Нет револьвера. Интересная новость!

Возможо, его спрятала Эйлин.

— Слушайте, Уэйд, я спрашиваю, где ваша жена. По — моему, ей нужно приехать домой. Не ради меня, друг мой, а ради вас. Кто — то должен при вас побыть, а я не стану ни за какие коврижки.

Он бессмысленно смотрел в пространство, все еще держа чек. Поставив стакан, разорвал чек вдоль, потом еще раз и еще, а клочки бросил на пол.

— Очевидно, сумма слишком мала, — заметил он. — Дорого же вы берете за услуги. Даже тысяча долларов и моя жена в придачу вас не устраивают. Жаль, но прибавить не могу. Себе вот добавлю. — Он похлопал по бутылке.

— Я пошел, — заявил я.

— Но почему? Вы же хотели, чтобы я что — то вспомнил. Здесь, в бутылке, моя память. Имейте терпение, старина. Вот накачаюсь как следует и расскажу вам про всех женщин, которых убил.

— Ладно, Уэйд. Посижу еще немножко. Но не с вами. Если понадоблюсь, запустите стулом в стенку.

Я вышел, оставив дверь открытой. Прошел через большую гостиную, во внутренний дворик, поставил шезлонг в тень и растянулся в нем. Холмы за озером окутывала голубая дымка. От невысоких гор на западе потянуло океанским бризом. Он очищал воздух от пыли и жары. В Беспечной Долине стояло идеальное лето, как и положено. Фирма «Райские Кущи, Инк.», число акций строго ограничено. Только для лучших людей. Никаких уроженцев Центральной Европы. Только сливки, верхний слой, милые, прелестные люди. Вроде Лорингов и Уэйдов. Чистое золото.

 

Глава 35

Я пролежал так полчаса, пытаясь сообразить, что делать дальше. Часть моей души желала, чтобы он напился в дымину — посмотреть, что получится. Я думал, что ничего страшного с ним не случится в его собственном кабинете и в его собственном доме. Он мог снова упасть и разбиться, но для этого нужно пить долго. Он вливал в себя виски, как в бочку. И почему — то пьяные никогда сильно не расшибаются. Его снова могло обуять чувство вины. Скорее всего, на сей раз он просто заснет.

Другая часть души хотела бежать отсюда навсегда, но к этому внутреннему голосу я никогда не прислушивался. Если бы прислушивался, то остался бы в родном городке, работал бы в скобяной лавке, женился на дочке хозяина, завел пятерых ребятишек, читал бы им по воскресеньям юмористический раздел из газеты, давал подзатыльники за непослушание и собачился бы с женой из — за того, сколько им выделить карманных денег и какую программу разрешать смотреть по телевидению. Я мог бы даже разбогатеть — в масштабах городка: восьми комнатный дом, две машины в гараже, курица по воскресеньям и «Ридерз Дайджест» на столике в гостиной, у жены чугунный перманент, а у меня бетонные мозги. Нет уж, друзья, угощайтесь сами. Мне подавайте большой, мрачный, грязный, преступный город.

Я встал и вернулся в кабинет. Он сидел, вяло уставившись перед собой тусклыми глазами. Бутылка виски была уже наполовину пуста. Он взглянул на меня, как лошадь глядит через забор.

— Вам чего?

— Ничего. Все в порядке?

— Не приставайте. У меня на плече сидит человечек, рассказывает мне сказки.

Я взял с тележки еще сандвич и стакан пива. Прожевал сандвич и выпил пиво, прислонившись к письменному столу.

— Знаете что? — внезапно спросил он вполне ясным голосом. — У меня когда — то был секретарь. Для диктовки. Отказался от него. Мешало, что он сидит и ждет, когда я начну творить. Ошибка. Надо было бы его оставить.

Пошли бы слухи, что я гомосексуалист. Умники, которые не умеют писать и поэтому пишут рецензии, раздули бы это и сделали мне рекламу. Ворон ворону глаз не выклюет, понимаете. Все до единого педики, черт бы их побрал.

Педераст в наш век — главный арбитр по вопросам искусства, приятель.

Извращенцы теперь — главные люди.

— Почему теперь? Их вроде всегда хватало. Он на меня не посмотрел.

Говорил сам с собой. Но слышал, что я сказал.

— Конечно, еще тысячи лет назад. Особенно в эпохи расцвета искусств.

Афины, Рим, Ренессанс, елизаветинский период, романтизм во Франции — всюду их полно. Читали «Золотую ветвь»? Нет, слишком толстая книга для вас. Ну, хоть сокращенный вариант. Надо прочесть. Доказывает, что наши сексуальные привычки — чистая условность, вроде черного галстука к смокингу. Вот я. Пишу про секс, но у меня он весь в оборочках и нормальный.

Он взглянул на меня и усмехнулся.

— Знаете что? Я обманщик. В моих героях по два с половиной метра росту, а у героинь мозоли на заду от валяния в постели с задранными коленями.

Кружева и оборочки, шпаги и кареты, элегантность и беспечность, дуэли и благородная смерть. Все вранье. Они употребляли духи вместо мыла, зубы у них гнили, потому что их никогда не чистили, от ногтей пахло прокисшей подливкой. Французское дворянство мочилось у стен в мраморных коридорах Версаля, а когда вы, наконец, сдирали с прекрасной маркизы несколько слоев белья, первым делом оказывалось, что ей надо бы принять ванну. Об этом и надо писать.

— Что ж не пишете? Он фыркнул.

— Тогда жить пришлось бы в пятикомнатном доме в Комптоне, и то, если повезет. — Он потянулся к бутылке и похлопал по ней. — Скучаешь, подружка, поговорить тебе не с кем.

Он встал и вышел из комнаты, почти не шатаясь. Я стал ждать, ни о чем не думая. На озере затарахтела моторная лодка. Вскоре она появилась в поле зрения — нос высоко задран над водой, а на буксире шел крепкий загорелый парень на акваплане. Я подошел к стеклянным дверям и увидел, как она сделала лихой разворот. Слишком быстро, чуть не перевернулась. Парень на акваплане заплясал на одной ноге, теряя равновесие, потом свалился в воду. Лодка затормозила, человек подплыл к ней ленивым кролем, потом обратно по буксиру и перекатился животом на акваплан.

Уэйд вернулся со второй бутылкой виски. Моторка набрала скорость и ушла вдаль. Уэйд поставил новую бутылку рядом со старой. Сел и насупился.

— Черт побери, неужели вы все это выпьете? Он прищурился.

— Катись отсюда. Иди домой, помой там пол в кухне или еще что. Свет загораживаешь. — Язык у него опять еле ворочался. Успел приложиться в кухне, как обычно.

— Нужен буду, позовите.

— Я еще так низко не опустился, чтоб ты мне был нужен.

— Ладно, спасибо. Побуду, пока не вернется м — с Уэйд. Знаете такого?

Фрэнка Марстона?

Он медленно поднял голову. Глаза у него разъезжались. Видно было, с каким трудом он берет себя в руки. Но на сей раз получилось. Лицо его утратило всякое выражение.

— Никогда не слыхал, — сказал он тщательно и очень медленно. — Кто он такой?

Когда я заглянул к нему в следующий раз, он спал с открытым ртом.

Волосы влажные от пота, виски от него несло на милю. Губы растянуты, словно в гримасе, язык, обложен и на вид совсем сухой.

Одна из бутылок была пуста. В стакане на столе оставалось около двух дюймов виски, а другая бутылка была полна на три четверти. Пустую я поставил на тележку, выкатил ее из комнаты, потом вернулся, закрыл стеклянные двери и опустил жалюзи. Моторная лодка могла вернуться и разбудить его. Я прикрыл дверь в кабинет.

Тележку я привез на кухню — белую с голубым, просторную и пустую. Я так и не наелся. Съел еще один сандвич, допил пиво, потом налил себе чашку кофе.

Пиво выдохлось, но кофе был еще горячий. Затем я опять вышел во дворик.

Прошло довольно много времени, и озеро снова вспорола моторка. Было почти четыре часа, когда я услышал далекий гуд перешедший в оглушительный вой.

Надо бы запретить это по закону. Может, и есть такой закон, но парень в моторке плевать на него хотел. Бывают люди, которые обожают нарушать чужой покой. Я спустился к берегу.

На этот раз трюк удался. Водитель на повороте притормозил, и загорелый малый на акваплане откинулся назад, борясь с центробежной силой. Доска почти вышла из воды, скользя на одном краю, затем моторка выровняла курс, спортсмен удержался на акваплане, они умчались, и тем все кончилось. Волны от моторки подкатились к моим ногам? Они бились об опоры причала и подбрасывали вверх — вниз лодку на привязи. Когда я повернул обратно к дому, они еще не успокоились.

Войдя во дворик, я услышал, что со стороны кухни доносится перезвон курантов. Когда он раздался снова, я решил, что звонок — куранты может быть только у парадной двери. Я подошел к ней и открыл.

На пороге стояла Эйлин Уэйд, глядя в другую сторону. Обернувшись, она сказала:

— Прошу прощения, я забыла ключ. — Затем увидела, что это я. — Ах, я думала, это Роджер или Кэнди.

— Кэнди нет. Сегодня четверг.

Она вошла, и я закрыл дверь. Она поставила сумку на стол между диванами. Выглядела холодно и отчужденно. Сняла белые кожаные перчатки.

— Что — нибудь случилось?

— Ну, он слегка выпил. Ничего страшного. Спит на диване в кабинете.

— Он вам сам позвонил?

— Да, но не поэтому. Пригласил меня на ленч. К сожалению, мне пришлось есть одному.

— Так. — Она медленно опустилась на диван. — Знаете, я совсем забыла, что сегодня четверг. Кухарка тоже выходная. Как глупо.

— Кэнди перед уходом подал нам ленч. Ну, я, пожалуй, побегу. Надеюсь, моя машина вам не помешала подъехать? Она улыбнулась.

— Нет, проезд широкий. Чаю хотите? Сейчас сделаю.

— Хорошо. — Не знаю, почему я это сказал. Никакого чаю я не хотел.

Сказал, и все.

Она сбросила полотняный жакет. Шляпы на ней не было.

— Только взгляну, как там Роджер.

Я смотрел, как она идет к двери в кабинет и открывает ее. Постояв чуть — чуть на пороге, она закрыла дверь и вернулась.

— Все еще спит. Очень крепко. Мне нужно на минутку наверх. Сейчас приду.

Я смотрел, как она забрала жакет, перчатки и сумку, поднялась по лестнице и вошла к себе в комнату. Дверь закрылась. Я решил, что надо пойти в кабинет и убрать бутылку. Если он спит, она ему не нужна.

 

Глава 36

От того, что стеклянные двери были закрыты, в комнате было душно, а от того, что опущены жалюзи — полутемно. В воздухе стоял едкий запах, а тишина была слишком неподвижной. От двери до дивана было не больше пяти метров, и не успел я пройти половину, как уже понял, что на диване лежит мертвец.

Он лежал на боку, лицом к спинке, подвернув под себя согнутую руку, а другой словно прикрывая глаза от света. Между его грудью и спинкой дивана натекла лужица крови, а в ней лежал бескурковый револьвер Уэбли. Одна сторона его лица превратилась в кровавую массу.

Я нагнулся, вглядываясь в уголок широко открытого глаза, в обнаженную руку, за сгибом которой виднелось почерневшее, вздувшееся отверстие в голове. Оттуда еще сочилась кровь.

Я не стал его трогать. Кисть руки была еще теплая, но он был, несомненно, мертв. Я оглянулся в поисках записки, какого — нибудь клочка.

Кроме рукописи на столе, ничего не было. Они не всегда оставляют записки.

Машинка была открыта. В ней ничего не оказалось. В остальном все выглядело вполне нормально. Самоубийцы готовятся к смерти по — разному: кто напивается, кто устраивает роскошные обеды с шампанским. Кто умирает в вечернем костюме, кто вовсе без костюма. Люди убивают себя на крыше зданий, в ванных комнатах, в воде, под водой. Они вешаются в барах и травятся газом в гаражах. На этот раз все оказалось просто. Я не слышал выстрела, но он мог прозвучать, когда я был у озера и смотрел, как парень на акваплане делает поворот. Там было очень шумно. Почему так было нужно Роджеру Уэйду, я не знал. Может, он об этом и не думал. Роковой импульс просто совпал с тем, что моторист прибавил газу. Мне это не понравилось, но никому не было дела, что мне нравилось, а что нет.

Клочки чека по — прежнему валялись на полу, но я не стал их подымать.

Разорванные в полоски листы, исписанные им в ту знаменитую ночь, лежали в корзине. Вот это я забрал. Достал их, убедился, что они все на месте, и спрятал в карман. Корзина была почти пуста, что облегчило Задачу.

Допытываться, где же он взял револьвер, не имело смысла. Он мог лежать в любом укромном месте. В кресле или на диване, под подушкой. Мог быть на полу, за книгами, где угодно.

Я вышел и закрыл дверь. Прислушался. Из кухни что — то доносилось. Я пошел туда. На Эйлин был синий передник, а чайник только что засвистел. Она прикрутила пламя и взглянула на меня мельком и равнодушно.

— С чем будете пить чай, м — р Марлоу?

— Ни с чем, прямо так.

Я прислонился к стене и достал сигарету, просто, чтобы занять чем — то руки. Размял, скрутил ее, сломал пополам и бросил половинку на пол. Она проводила ее глазами. Я нагнулся и поднял ее. Обе половинки скатал в шарик.

Она заварила чай.

— Всегда пью со сливками и с сахаром, — сообщила она через плечо.?

Странно, потому что кофе я люблю черный. Научилась пить чай в Англии. Там вместо сахара был сахарин. Когда началась война, сливки, конечно, исчезли.

— Вы жили в Англии?

— Работала. Прожила там все время блитца. Познакомилась с одним человеком… но это я вам рассказывала.

— Где вы познакомились с Роджером?

— В Нью — Йорке.

— И поженились там же? Она обернулась, наморщив лоб.

— Нет, поженились мы не в Нью — Йорке. А что?

— Просто беседую, пока чай настаивается.

Она посмотрела на окно над раковиной. Отсюда было видно озеро. Она прислонилась к раковине и стала вертеть сложенное в руках полотенце.

— Это необходимо прекратить, — сказала она, — но я не знаю как. Может быть, его надо отправить на лечение. Но я вряд ли смогу. Ведь придется подписывать какие — то бумаги, да?

С этим вопросом она повернулась ко мне.

— Он и сам мог бы это сделать, — ответил я. — То есть раньше мог бы.

Зазвонил таймер. Она повернулась обратно к раковине и перелила чай из одного чайника в другой. Потом поставила его на поднос, где уже стояли чашки. Я подошел, взял поднос и отнес его в гостиную, на столик между диванами. Она села напротив и налила нам чаю. Я взял чашку и поставил перед собой, остудить. Смотрел, как она кладет себе два куска сахару и сливки.

Потом пробует.

— Что значат ваши последние слова? — внезапно спросила она. — Что он мог сделать раньше — лечь куда — то на лечение?

— Это я просто так, наобум. Вы спрятали револьвер, как я вас просил?

Помните, утром, после того, как он разыграл наверху эту сцену.

— Спрятала? — повторила она, нахмурившись. — Нет. Я этого никогда не делаю. Это не помогает. Почему вы спрашиваете?

— А сегодня вы забыли ключи от дома?

— Я же сказала, что да.

— Но ключ от гаража не забыли. В таких домах, как ваш, ключи от гаража и парадной двери обычно одинаковые.

— Я не брала с собой никакого ключа от гаража, — сказала она резко.?

Гараж открывается отсюда. У входной двери есть переключатель. Мы часто оставляем гараж открытым. Или Кэнди идет и закрывает его.

— Понятно.

— Вы говорите что — то странное, — заметила она с явным раздражением. — Так же, как в то утро.

— В этом доме я все время сталкиваюсь со странными вещами. По ночам раздаются выстрелы, пьяные валяются на лужайке, приезжают врачи, которые не оказывают помощи. Прелестные женщины обнимают меня так, словно приняли за кого — то другого, слуги мексиканцы бросаются ножами. Жаль, что так вышло с револьвером. Но вы ведь на самом деле не любите мужа, правда? Кажется, я это уже говорил.

Она медленно поднялась с места, спокойная, как ни в чем не бывало, но цвет лиловых глаз изменился, из них исчезло выражение любезности. Потом у нее задрожали губы.

— Там что — нибудь… что — нибудь случилось? — спросила она очень медленно и посмотрела в сторону кабинета.

Не успел я кивнуть, как она сорвалась с места. Мгновенно очутилась у двери, распахнула ее и вбежала в кабинет. Если я ожидал дикого вопля, то просчитался. Ничего не было слышно. Чувствовал я себя паршиво. Надо было не пускать ее туда и начать с обычной болтовни насчет дурных новостей: приготовьтесь, сядьте, пожалуйста, боюсь, что произошло нечто серьезное.

Чушь собачья. Когда, наконец, покончишь с этим ритуалом, выясняется, что ни от чего не уберег человека. Иногда сделал даже хуже.

Я встал и пошел за ней в кабинет. Она стояла у дивана на коленях, прижима к груди его голову, запачканная его кровью. Она не издавала ни звука. Глаза у нее были закрыты. Не выпуская его головы, она раскачивалась на коленях, далеко откидываясь назад.

Я вышел, нашел телефон и справочник. Позвонил шерифу в ближайший участок. Не важно было в какой, они все равно передают такие вещи по радио.

Потом я пошел в кухню, открыл кран и бросил желтые разорванные листки, спрятанные у меня в кармане, в электрический измельчитель мусора. За ними выбросил туда же заварку из другого чайника. Через несколько секунд все исчезло. Я закрыл воду и выключил мотор. Вернулся в гостиную, распахнул входную дверь и вышел из дома.

Должно быть, полицейская машина курсировала поблизости, потому что помощник шерифа прибыл через шесть минут. Когда я провел его в кабинет, она все еще стояла на коленях у дивана. Он сразу направился к ней.

— Простите, мэм, понимаю ваше состояние, но не надо его трогать.

Она повернула голову, с трудом поднялась на ноги.

— Это мой муж. Его застрелили. Он снял фуражку и положил на стол.

Потянулся к телефону.

— Его зовут Роджер Уэйд, — сказала она высоким ломким голосом. — Он знаменитый писатель.

— Я знаю, кто он такой, мэм, — ответил помощник шерифа? и набрал номер.

Она посмотрела на свою кофточку.

— Можно пойти наверх переодеться?

— Конечно. — Он кивнул ей, поговорил по телефону, повесил трубку и обернулся. — Вы говорите, его застрелили. Значит, его кто — то застрелил?

— Я думаю, что его убил этот человек, — сказала она, не взглянув на меня, и быстро вышла из комнаты.

Полицейский на меня посмотрел. Вынул записную книжку. Что — то в ней пометил.

— Давайте вашу фамилию, — небрежно произнес он, — и адрес. Это вы звонили?

— Да, — я сообщил ему фамилию и адрес.

— Ладно, подождите лейтенанта Олза.

— Берни Олза?

— Ara. Знаете его?

— Конечно. Давно. Он работал в прокуратуре.

— Это уж когда было, — сказал полицейский. — Теперь он заместитель начальника отдела по расследованию убийств при шерифе Лос — Анджелеса. Вы друг семьи, м — р Марлоу?

— Судя по словам м — с Уэйд, вряд ли. Он пожал плечами и слегка улыбнулся.

— Не волнуйтесь, м — р Марлоу. Оружие при себе имеете?

— Сегодня — нет.

— Я лучше проверю. — Он проверил. Потом поглядел в сторону дивана. — В таких случаях жены иногда теряют голову. Подождем лучше на улице.

 

Глава 37

Олз был плотный, среднего роста, с коротко стриженными выцветшими волосами и выцветшими синими глазами. У него были жесткие светлые брови, и раньше, пока он еще не бросил носить шляпу, многие удивлялись, когда он ее снимал — насколько выше оказывался лоб, чем можно было предположить. Крутой суровый полисмен с мрачным взглядом на жизнь, но по сути очень порядочный парень. Капитанский чин он заслужил давным — давно. Раз пять сдавал экзамены и оказывался в тройке лучших. Но шериф не любил его, а он не любил шерифа.

Он спустился со второго этажа, потирая скулу. В кабинете уже давно мелькали вспышки фотоаппарата. Люди входили и выходили. А я сидел в гостиной с детективом в штатском и ждал.

Олз присел на краешек стула, свесив руки по бокам. Он жевал незажженную сигарету. Задумчиво посмотрел на меня.

— Помните старые времена, когда в Беспечной Долине была сторожевая будка и частная полиция? Я кивнул.

— И игорные дома.

— Конечно. Это уж обязательно. Вся эта долина по — прежнему в частных руках. Как раньше Эрроухед и Изумрудный залив. Давненько у меня не случалось, чтобы репортеры так прыгали вокруг. Кто — то, должно быть, замолвил словечко шерифу Петерсону. По телетайпу не стали сообщать.

— Да уж, позаботились, — заметил я. — Как м — с Уэйд?

— Слишком спокойна. Наверно, наглоталась таблеток. У нее их целая аптека — даже демерол. Скверная штука. Не везет вашим друзьям в последнее время, а? Умирают один за другим.

На это я не стал отвечать.

— Самоубийство из огнестрельного оружия — это всегда интересно,? небрежно сообщил Олз. — Так легко их инсценировать. Жена говорит, что его убили вы. Почему она так считает?

— Это она не в буквальном смысле.

— Больше здесь никого не было. Она говорит — вы знали, где лежал револьвер, знали, что Уэйд пьет, знали, что недавно ночью он выстрелил, и ей пришлось силой отнимать оружие. Да и сами вы здесь были в ту ночь.

— Сегодня днем я обыскал его письменный стол, оружия там не было. Я ее предупреждал, чтобы она его убрала из стола. Теперь она говорит, что это все равно не помогает.

— А когда это «теперь»? — осведомился Олз.

— После ее возвращения домой и до моего звонка в полицию.

— Вы обыскали стол. Зачем? — Олз поднял руки и положил их на колени. На меня он посмотрел равнодушно, словно ответ его не интересовал.

— Он опять начал пить. И я решил, пусть лучше револьвер лежит где — нибудь подальше. Но в ту ночь он не пытался покончить с собой. Это был просто спектакль.

Олз кивнул. Вынул изо рта изжеванную сигарету, бросил в пепельницу и взял другую.

— Я бросил курить, — сказал он. — Кашель одолел. Но не отпускает проклятая привычка. Обязательно должен держать сигарету в зубах. Вам что, поручали за ним присматривать, когда он один оставался?

— Ничего подобного. Сегодня он пригласил меня на ленч. Мы поговорили, настроение у него было неважное — не клеилось с работой. Решил приложиться к бутылке. Считаете, мне надо было ее отнять?

— Пока что ничего не считаю. Пытаюсь понять. Вы сколько выпили?

— Я пил пиво.

— В неудачный день вы сюда попали, Марлоу. За что был выписан чек? Тот, что он подписал, а потом разорвал?

— Все хотели, чтобы я переехал сюда жить и держал его в узде. Все — это он сам, его жена и его издатель по имени Говард Спенсер. Он, наверное, в Нью — Йорке. Можете у него проверить. Я отказался. Тогда м — с Уэйд приехала ко мне, сказала, что ее муж сбежал во время запоя, она волнуется, просит его найти и доставить домой. Это я сделал. Дальше — больше. Скоро мне пришлось тащить его в дом вон с той лужайки и укладывать в постель. Я ничего этого не хотел, Берни. Просто как — то все само раскручивалось.

— С делом Леннокса это не связано?

— О господи. Дела Леннокса больше нет.

— Это уж точно, — сухо заметил Олз, потирая себе колени. С улицы вошел сыщик и что — то сказал другому. Потом подошел к Олзу.

— Приехал какой — то д — р Лоринг, лейтенант. Говорит, его вызывали. Он врач хозяйки.

— Впустите его.

Сыщик вышел, появился д — р Лоринг со своим аккуратным черным саквояжем, облаченный в костюм из легкой ткани. Он был холоден и элегантен. Прошел мимо меня не глядя.

— Она наверху? — осведомился он у Олза.

— Ara, в спальне. — Олз встал. — От чего вы лечите ее демеролом, док?

Д — р Лоринг нахмурился.

— Я прописываю своим пациентам то, что считаю нужным, — холодно сказал он. — Объяснять не обязан. Кто говорит, что я даю м — с Уэйд демерол?

— Я. Там наверху флакон с вашей фамилией на этикетке. У нее в ванной настоящая аптека. Может, вы не знаете, док, но у нас в участке целая выставка этих таблеточек. Снегири, краснушки, желтки, балдейки — полный набор. Демерол, пожалуй, хуже всех. Говорят, на нем жил Геринг. Когда его поймали, принимал по восемнадцать штук в день. Армейские врачи отучали его три месяца.

— Я не знаю, что означают эти слова, — надменно заявил д — р Лоринг.

— Не знаете? Жаль. Снегири — амитал натрия. Краснушки — секонал. Желтки — нембутал. Балдейки — барбитурат с добавкой бензедрина. Демерол? синтетический наркотик, образует очень стойкое привыкание. Вы их так легко раздаете налево и направо? У этой дамы разве что — нибудь серьезное?

— Для ранимой женщины муж — пьяница — весьма серьезное несчастье, — сказал д — р Лоринг.

— Но его вы не стали лечить? Жаль. М — с Уэйд наверху, док. Простите, что задержал.

— Вы ведете себя вызывающе, сэр. Я буду жаловаться.

— Жалуйтесь, — согласился Олз. — Но до этого сделайте вот что.

Обеспечьте, чтобы у дамы была ясная голова. У меня к ней ряд вопросов.

— Я сделаю то, что ей будет показано по состоянию здоровья. Вы что, разве не знаете, кто я такой? И чтобы все было ясно — м — р Уэйд не являлся моим пациентом. Я не лечу алкоголиков.

— Зато их жен лечите, — огрызнулся на него Олз. — Да, я знаю, кто вы такой, док. У меня уже душа в пятках. Меня зовут Олз, лейтенант Олз.

Д — р Лоринг пошел наверх. Олз снова сел и ухмыльнулся мне.

— С таким требуется деликатное обхождение, — сообщил он.

Из кабинета появился человек и подошел к Олзу. Худой, серьезный, в очках, с высоким лбом.

— Лейтенант.

— Выкладывайте.

— Ранение контактное, типичное для самоубийства, с большим расширением от давления глаз. Глазные яблоки выпячены по той же причине. Не думаю, что с наружной стороны на револьвере остались отпечатки. На него попало слишком много крови.

— Могли его убить во сне или в беспамятстве? — спросил Олз.

— Конечно, но показаний к этому нет. Револьвер — бескурковый Уэбли. Что характерно, очень туго взводится, но очень легко разряжается. Отлетел в сторону в результате отдачи. Пока что согласен с версией самоубийства.

Ожидаю высокого процента алкоголя в крови. Если он достаточно высок…? человек замолчал и выразительно пожал плечами… — может быть, начну сомневаться в этой версии.

— Спасибо. Судебному следователю позвонили? Человек кивнул и удалился.

Олз зевнул и посмотрел на часы. Потом на меня.

— Хотите смыться?

— Конечно, если вы разрешите. Я думал, что нахожусь под подозрением.

— Это удовольствие у вас еще впереди. Околачивайтесь поблизости, где вас легко найти, вот пока и все. Вы когда — то у нас служили, знаете, как бывает. Иногда приходится работать быстро, пока улики на месте. На этот раз все наоборот. Если это убийство, кому это выгодно? Жене? Ее здесь не было.

Вам? Конечно, вы были один в доме и знали, где револьвер. Идеальная раскладка. Только мотива нет, но тут, возможно, надо учесть, что жы человек опытный. На мой взгляд, если бы вам пришло в голову кого — нибудь убить, вы могли бы это сделать не так явно.

— Спасибо, Берни. Вообще — то, мог бы.

— Прислуги не было. У них выходной. Остается вариант случайного посетителя. Но он должен был знать, где у Уэйда револьвер; появиться как раз, когда тот был так пьян, что заснул и отключился; спустить курок, когда шум моторки заглушил выстрел, и удрать до вашего возвращения. Судя по тому, что мне пока известно, такой вариант не проходит. Единственный, у кого были средства и возможность, вряд ли пустил бы их в ход — по той простой причине, что он единственный. Я встал, собираясь уходить.

— О'кей, Берии. Я буду дома весь вечер.

— Только вот еще что, — задумчиво произнес Олз. Этот самый Уэйд был знаменитый писатель. Большие деньги, большая слава. Мне — то самому его дерьмовые книжки не по душе. В бардаке и то попадаются люди приятнее, чем его персонажи. Это вопрос вкуса, я полицейский, не мне судить. У него был прекрасный дом в одном из лучших мест в стране. Красивая жена, полно друзей, никаких забот. Интересно, что же его так достало, если он пустил себе пулю в лоб? А ведь что — то достало, черт побери. Если вы знаете, то имейте в виду? придется это выложить. Ну, пока.

Я подошел к двери. Охранявший ее человек оглянулся на Олза, тот сделал знак и меня выпустили. Я сел в машину. Разные служебные автомобили перекрыли всю подъездную дорогу, и мне пришлось выехать на лужайку, чтобы их обогнуть.

У ворот меня осмотрел другой полицейский, но ничего не сказал. Я надел темные очки и поехал к шоссе. Дорога была пустая и тихая. Вечернее солнце освещало вылизанные лужайки и просторные дорогие дома.

В одном из таких домов, в луже крови умер человек, имевший кое — какую известность, но ленивая тишина Беспечной Долины ничем не была нарушена.

Газеты проявили столько же интереса, сколько к событиям в Тибете.

На повороте, где заборы двух участков подходили к самой обочине, стояла темно — зеленая машина. Из нее вышел еще один помощник шерифа и поднял руку. Я остановился. Он подошел к окну.

— Будьте добры, ваши права.

Я достал бумажник и подал ему в раскрытом виде.

— Только права, пожалуйста. Мне не разрешается трогать ваш бумажник.

Я вынул права и вручил ему.

— Что случилось? Он заглянул в машину и отдал права обратно.

— Ничего, — сказал он. — Обычная проверка. Простите, что побеспокоил.

Он махнул, чтобы я проезжал, и пошел к своей машине. Полицейские дела.

Никогда не говорят, в чем дело. А то вы догадаетесь, что они и сами не знают.

Я доехал до дому, угостился парой холодных стаканчиков, съездил пообедать, вернулся, распахнул окна, расстегнул рубашку и стал ждать, что произойдет. Ждал я долго. Было уже девять часов, когда Берни Олз позвонил, велел мне приехать и по пути не прохлаждаться, цветочков не собирать.

 

Глава 38

В приемной шерифа, на жестком стуле у стены, уже сидел Кэнди. Под его ненавидящим взглядом я прошел в большую квадратную комнату, где шериф Петерсен вершил правый суд, окруженный подношениями благодарной общественности за двадцать лет беспорочной службы. Стены сплошь были увешаны фотографиями лошадей, и на каждой фотографии шериф Петерсен присутствовал лично. Углы его резного письменного стола были сделаны в форме лошадиных голов. Отполированное копыто в оправе служило чернильцей, в другое такое же был насыпан белый песок и воткнуты ручки. На обоих — золотые пластинки с надписями каких — то памятных дат. На девственно чистом блокноте лежал пакет табака «Билл Дерхэм» и пачка коричневой папиросной бумаги. Петерсен курил самокрутки. Он мог свернуть сигарету одной рукой, сидя верхом на лошади, что часто и делал, особенно когда выезжал перед парадом на большой белой кобыле, в мексиканском седле, красиво изукрашенном мексиканским серебром. В этих случаях он надевал плоское мексиканское сомбреро. Наездник он был прекрасный, и лошадь всегда точно знала, где трусить смирно, где взбрыкнуть, чтобы шериф, величественно улыбаясь, привел ее в чувство одной рукой. Этот номер был отработан что надо. У шерифа был красивый ястребиный профиль, и хотя под подбородком слегка обозначалась дряблость, он знал, как держать голову, чтобы не было слишком заметно. В каждый свой фотопортрет он вкладывал много труда. Ему шел уже шестой десяток, и отец его, родом из Дании, оставил ему в наследство кучу денег. Шериф не был похож на датчанина — волосы темные, кожа смуглая. Бесстрастной величавостью он скорее напоминал деревянную фигуру индейца — рекламу табачной лавки, и по уму немногим от него отличался. Но мошенником его не называли ни разу. Под его началом служили мошенники, и они дурачили его так же, как всех остальных, но к шерифу Петерсену ничего такого не приставало. Его просто снова и снова избирали шерифом без всяких усилий с его стороны, он гарцевал на парадах на белой лошади и допрашивал подозреваемых под взглядом фотокамер. Так гласили надписи под фотографиями. На самом деле он никогда никого не допрашивал, потому что не умел. Просто садился за стол, сурово глядя на подозреваемого и демонстрируя камере свой профиль. Сверкали вспышки, фотографы подобострастно благодарили шерифа, подозреваемого уводили, так и не дав ему рта открыть, а шериф уезжал на свое ранчо в долине Сан — Фернандо. Туда ему легко было дозвониться. Если не удавалось связаться с ним лично, ты мог побеседовать с кем — нибудь из его лошадей. Время от времени, поближе к выборам, какой — нибудь неопытный политик, пытаясь отобрать у шерифа Петерсена его пост, начинал называть его «Цирковым наездником», или «Репутацией, построенной на профиле», но из этого ничего не получалось. Шерифа Петерсена все равно избирали опять — как живое свидетельство, что у нас в стране можно вечно занимать крупный выгодный пост, если у тебя рыльце не в пушку, фотогеничная внешность и язык держится за зубами. А уж если хорошо смотришься на лошади, цены тебе нет.

Когда мы с Олзом вошли, шериф Петерсен стоял у окна, а фотографы гуськом удалялись через другую дверь. На шерифе была белая шляпа «стетсон».

Он свертывал сигарету. Уже намылился домой. Он сурово взглянул на нас.

— Кто это? — осведомился он густым баритоном.

— Это Филип Марлоу, шеф, — ответил Олз. — Тот, что был в доме Уэйдов; когда застрелился хозяин. Будете с ним фотографироваться?

Шериф внимательно изучил меня.

— Не стоит, — изрек он, поворачиваясь к высокому мужчине с усталым лицом и с седеющими стальными волосами. — Если понадобится, я буду на ранчо, капитан Эрнандес.

— Слушаюсь, сэр.

Петерсен прикурил сигарету от кухонной спички. Чиркнул ее об ноготь.

Шериф Петерсен зажигалок не признает. Мы такие: сами крутим, одной рукой прикуриваем.

Он попрощался и отбыл. За ним вышел тип с бесстрастным лицом и жесткими черными глазами — его личный телохранитель. Капитан Эрнандес подошел к столу, сел в огромное шерифское кресло, а стенографист в углу отодвинул столик от стены, чтобы не тыкаться в нее локтем. Олз присел к столу, вид у него был вполне довольный.

— Ну, Марлоу, — отрывисто произнес Эрнандес. — Выкладывайте.

— А почему меня не сфотографировали?

— Вы же слышали, шериф не захотел.

— Да, но почему? — жалобно заныл я. Олз рассмеялся.

— Не притворяйтесь, сами знаете почему.

— Неужели потому, что я высокий, смуглый и красивый, он не хочет со мной сниматься?

— Прекратите, — холодно распорядился Эрнандес. — Давайте показания. С самого начала.

Я рассказал с самого начала: моя встреча с Говардом Спенсером, знакомство с Эйлин Уэйд, ее просьба найти Роджера, приглашение к ним в дом, разговоры с Уэйдом, и как я нашел его без чувств под кустами, и все остальное. Стенографист записывал. Никто меня не прерывал. Все это было правдой. Правда и ничего, кроме правды. Но не вся правда целиком. Что уж я пропустил, это мое дело.

— Хорошо, — сказал наконец Эрнандес. — Но кое — чего не хватает. — Этот капитан был спокойный, опытный, опасный парень. Нужен же был шерифу хоть один знающий человек. — В ту ночь, когда Уэйд выстрелил у себя в спальне, вы входили в комнату м — с Уэйд и пробыли там какое — то время за закрытой дверью.

Что вы там делали?

— Она позвала меня узнать, как он себя чувствует.

— Зачем вы закрыли дверь?

— Уэйд как раз засыпал, и я не хотел шуметь. Да и слуга околачивался поблизости с большим ухом. Дверь закрыть попросила она. Я тогда не думал, что это имеет какое — то значение.

— Сколько вы там пробыли?

— Не знаю, минуты три.

— А я говорю, что вы провели там пару часов, — холодно заявил Эрнандес.?

Вам понятно?

Я взглянул на Олза. Олз ни на что не глядел. Жевал, как обычно, незажженную сигарету.

— Вас неверно информировали, капитан.

— Посмотрим. Выйдя из ее комнаты, вы пошли в кабинет и провели ночь на диване. Вернее, может быть, остаток ночи.

— Было без десяти одиннадцать, когда он позвонил мне домой. И около трех, когда я в последний раз вошел в кабинет. Называйте это остатком ночи, если хотите.

— Приведите этого парня, — велел Эрнандес.

Олз вышел и привел Кэнди. Кэнди посадили на стул. Эрнандес задал ему несколько вопросов — кто он такой и прочее. Потом сказал:

— Ну, Кэнди, — будем называть так для краткости — что же случилось, когда вы помогли Марлоу уложить Уэйда в постель?

Я примерно знал, чего ожидать. Кэнди изложил свою версию тихим злобным голосом, почти без акцента. Видно, он по желанию мог его включать и выключать. Версия состояла в том, что он пошел вниз и посидел там, на случаи, если вдруг его позовут. Сидел сперва в кухне, где приготовил себе поесть, потом — в гостиной. В гостиной, сидя в кресле около входной двери, он увидел, что Эйлин Уэйд стоит в дверях своей спальни и раздевается. Она надела халат на голое тело, а потом я вошел к ней в комнату, закрыл дверь и долго там оставался, примерно пару часов. Он поднялся по лестнице и прислушался. Слышал, как скрипят пружины кровати. Слышал шепот. Очень ясно дал понять, что имеет в виду. Закончив, бросил на меня уничтожающий взгляд, и рот его перекосился от ненависти.

— Уведите его, — сказал Эрнандес.

— Минутку, — сказал я. — У меня к нему вопрос.

— Здесь вопросы задаю я, — резко заявил Эрнандес.

— Вы не знаете, что спрашивать, капитан. Вас там не было. Он лжет, и знает это, и я это знаю.

Эрнандес откинулся назад и взял со стола шерифа ручку. Согнул ее. Она была длинная, заостренная, из плетеной конской щетины. Он отпустил ее, и она пружинисто заколебалась.

— Давайте, — сказал он наконец. Я повернулся лицом к Кэнди.

— Значит, откуда ты увидел, как раздевается м — с Уэйд?

— Сидел в кресле у входной двери, — вызывающе ответил он.

— Между входной дверью и двумя диванами?

— Я уже сказал.

— Где была м — с Уэйд?

— Стояла у себя в комнате, возле двери. Дверь была открыта.

— Какой свет горел в гостиной?

— Одна лампа. Которую они называют торшером для бриджа.

— Какой свет был на галерее?

— Никакого. Свет у нее в комнате.

— Какой свет у нее в комнате?

— Немного света. Может быть, лампа на ночном столике.

— Под потолком люстра не горела?

— Нет.

— После того, как она разделась — стоя, по твоим словам, возле двери в спальню — она надела халат, какой?

— Голубой. Длинный такой, с поясом.

— Значит, если бы ты не видел, как она раздевалась, ты не знал бы, что у нее надето под халатом?

Он пожал плечами. На лице появилась легкая тревога.

— Si. Это так. Но я видел, как она раздевалась.

— Ты лжешь. В гостиной нет такого места, откуда это можно увидеть, даже если бы она стояла на пороге спальни, тем более за дверью. Чтобы ты ее увидал, ей пришлось бы подойти к самому краю галереи. А тогда она увидала бы тебя.

Он злобно уставился на меня. Я обернулся к Олзу.

— Вы смотрели дом. Капитан Эрнандес, кажется, нет. Олз легонько покачал головой. Эрнандес нахмурился и ничего не сказал.

— Нет такой точки в гостиной, капитан Эрнандес, откуда он мог увидеть хотя бы макушку м — с Уэйд — даже если бы он стоял, а по его словам, он сидел, — когда она находится на пороге спальни или в спальне. Я на десять сантиметров выше его ростом и, стоя на пороге гостиной, видел только самый верх открытой двери в ее спальню. Чтобы он мог ее увидеть, ей пришлось бы подойти к краю галереи. Зачем бы она стала это делать? Почему она вообще раздевалась у входа в спальню? Это чепуха.

Эрнандес молча посмотрел на меня. Потом на Кэнди.

— А вопрос времени? — тихо спросил он, обращаясь ко мне.

— Тут его слово против моего. Я говорю лишь о том, что можно доказать.

Эрнандес выпустил в Кэнди целую очередь на испанском языке, так быстро, что я не понял. Кэнди угрюмо глядел на него.

— Уведите его, — сказал Эрнандес.

Олз ткнул большим пальцем в сторону двери и открыл ее. Кэнди вышел.

Эрнандес извлек пачку, приклеил себе на губу сигарету и прикурил от золотой зажигалки. Олз вернулся обратно. Эрнандес спокойно сказал:

— Я объяснил ему, что если бы на предварительном слушании он выступил с этой историей, то получил бы от одного до трех лет за лжесвидетельство. На него это вроде не слишком подействовало. Ясно, отчего он бесится. Обычное дело, от ревности. Если бы мы подозревали бы, что это убийство, а он околачивался в доме, то лучше него кандидатуры и не надо — только он пустил бы в ход нож. Правда, мне показалось, что смерть Уэйда его сильно огорчила.

У вас есть вопросы, Олз?

Олз покачал головой. Эрнандес взглянул на меня и сказал:

— Приходите утром, подпишете показания. Мы их к тому времени отпечатаем. К десяти часам у нас будет медицинское заключение, хотя бы предварительное. Что — нибудь вас не устраивает во всей этой раскладке, Марлоу?

— Задайте, пожалуйста, вопрос по — другому. А то получается, что вообще — то меня кое — что и устраивает.

— Ладно, — произнес он устало. — Отчаливайте. Я поехал домой. Я встал.

— Конечно, я ни минуты не верил этим россказням Кэнди, — сказал он.?

Просто использовал его, как отмычку. Надеюсь, вы не обиделись. Самочувствие нормальное?

— Никакого самочувствия, капитан. Вообще никакого.

Они проводили меня взглядом и не попрощались. Я прошел по длинному коридору к выходу на Хилл — стрит, сел в машину и поехал домой.

Никакого самочувствия — это было точно. Внутри у меня было пусто, как в межзвездном пространстве. Приехав домой, я смешал себе крепкую выпивку и стал у открытого окна в гостиной. Прихлебывая из стакана, я слушал прибой уличного движения на бульваре и смотрел, как горит над холмами, сквозь которые был прорублен бульвар, зарево большого недоброго города. Вдали, словно злые духи, завывали полицейские и пожарные сирены — то громче, то тише, умолкая совсем ненадолго. Двадцать четыре часа в сутки один убегает, другой ловит. Где — то там, в ночи, полной преступлений, люди умирали, получали увечья, в них вонзались осколки стекла, вдалбливался руль, их давили тяжелые шины. Людей избивали, грабили, душили, насиловали, убивали.

Люди голодали, болели, тосковали, мучались от одиночества, угрызений совести, от страха — злые, жестокие, трясущиеся в лихорадке или в рыданиях.

Город не хуже других: богатый, гордый, полный жизни; город отчаявшийся, проигравший, опустевший.

Все зависит от того, какое ты место занимаешь и с каким счетом сыграл.

Мне было все равно. Я допил стакан и лег спать.

 

Глава 39

Предварительное слушание ничего не дало. Еще не было окончательного медицинского заключения, а коронер уже ринулся в бой, от страха, что опоздает получить свою долю рекламы. Смерть писателя, даже и с громким именем, — небольшая сенсация, а в то лето конкуренция была жестокая. Один король отрекся, на другого было покушение. За одну неделю разбились три больших пассажирских самолета. В Чикаго руководителя крупного телеграфного агентства расстреляли в упор прямо в автомобиле. При пожаре в тюрьме заживо сгорели двадцать четыре заключенных. Коронеру Лос — Анджелесского округа не повезло. Мало досталось на его долю.

Сходя со свидетельского места после дачи показаний, я увидел Кэнди. На губах у него играла злобная веселая ухмылка — почему, я понятия не имел — и, как обычно, он был одет чуть шикарнее, чем нужно: в габардиновый костюм цвета какао с белой нейлоновой рубашкой и темно — синим галстуком — бабочкой.

Давал показания он спокойно и произвел хорошее впечатление. Да, последнее время хозяин часто бывал пьян. Да, в ту ночь, когда наверху прозвучал выстрел, он помогал уложить хозяина в постель. Да, в последний день, когда Кэнди уже уходил, хозяин потребовал у него виски, но получил отказ. Нет, он не знал, как идет литературная работа м — ра Уэйда, но видел, что хозяин в плохом настроении. Он то бросал написанное в корзину, то снова доставал.

Нет, он никогда не слышал, чтобы м — р Уэйд с кем — нибудь ссорился. И так далее. Коронер долго наседал на него, но толку не добился. Кто — то хорошо порепетировал с Кэнди.

Эйлин Уэйд была одета в черное с белым. Она была бледна и говорила четким тихим голосом, который не мог исказить даже микрофон. Коронер обращался с ней, как с хрустальной вазой. Задавал вопросы так, словно с трудом сдерживал рыдания. Когда она сошла со свидетельского места, он встал и поклонился, а она ответила слабой беглой улыбкой, от которой он чуть не подавился собственной слюной.

Она было миновала меня не глядя, но в последний момент повернула голову на пару дюймов и еле заметно кивнула, словно давным — давно где — то со мной пoзнакомилась, но забыла, кто я такой.

Когда все кончилось, на ступеньках мэрии я наткнулся на Олза. Он любовался сверху уличным движением, вернее притворялся, что любуется.

— Отлично сработано, — сказал он, не поворачивая головы. — Поздравляю.

— Вы сами отлично поработали с Кэнди.

— Это не я, детка. Прокурор решил, что сексуальной стороной заниматься не стоит.

— Какой это сексуальной стороной? Тут он взглянул на меня.

— Xa, xa, xa, — промолвил он. — К вам это не относится. — Он принял отрешенный вид. — Слишком много лет я их наблюдаю. Утомился. Эта — особой марки. Высшего качества, для избранных. Пока, фрайер. Позвоните, когда начнете носить рубашечки по двадцать долларов. Заскочу, помогу вам надеть пиджак.

Вокруг вверх и вниз по ступенькам сновали люди. Мы стояли неподвижно.

Олз вынул из кармана сигарету, поглядел на нее, бросил на бетон и растер в крошку каблуком.

— Добро переводите, — сказал я.

— Всего лишь сигарета, приятель. Это еще не вся жизнь. Будете жениться на этой даме?

— Пошли вы знаете куда. Он горько рассмеялся.

— Я тут поболтал с нужными людьми на ненужные темы, — язвительно сообщил он. — Возражения есть?

— Нет возражений, лейтенант, — сказал я и стал спускаться по ступеням.

Он сказал что — то мне вслед, но я не остановился.

Я пошел в закусочную на Цветочной улице. Она была мне как раз под настроение. Грубо намалеванное объявление над входом гласило: «Только для мужчин. Собакам и женщинам вход воспрещен». Обслуживание было на этом же уровне. Официант, швырявший вам в лицо тарелку, был небрит и брал чаевые без приглашения с вашей стороны. Еда была простая, но очень хорошая, а темное шведское пиво ударяло в голову не хуже «мартини».

Когда я вернулся в контору, зазвонил телефон. Олз сказал:

— Еду к вам. Надо поговорить.

Он, наверно, звонил из голливудского участка или поблизости, потому что оказался в конторе через двадцать минут. Устроившись в кресле для посетителей, он скрестил ноги и проворчал:

— Я лишнего наговорил. Простите. Забудьте об этом.

— Зачем же забывать? Давайте вскроем нарыв.

— Я не против. Только втихаря. Вас некоторые недолюбливают. Я за вами особого жульничества не замечал.

— Что это была за хохма насчет рубашек по двадцать долларов?

— Да ну, это я просто разозлился, — сказал Олз. — Из — за старика Поттера.

Вспомнил, как он велел секретарю сказать адвокату, чтобы через прокурора Спрингера капитану Эрнандесу сообщили, что вы его личный друг.

— Зря он так беспокоился.

— Вы же с ним знакомы. Он вас принимал.

— Я с ним знаком, точка. Он мне не понравился, но, может быть, я просто завидую. Он посылал за мной, чтобы дать мне совет. Он большой, жесткий, не знаю, какой еще. Не думаю, что жулик.

— Чистыми руками сто миллионов не сделаешь, — сказал Олз. — Может, те, которые наверху, и считают себя чистенькими, но где — то на их пути людей прижимают к стенке, у маленьких скромных предприятий выбивают землю из — под ног, и они распродаются за гроши, приличные люди теряют работу, на бирже мухлюют с акциями, голоса в советах компаний покупают почем зря, а крупные юридические фирмы получают по сто тысяч за обход законов, которые нужны народу, но не нужны богатым, потому что они подрывают их доходы. Большие деньги — большая власть, а большую власть употребляют не всегда во благо.

Такова система. Может, лучше и не бывает, но одеколоном от нее не пахнет.

— Вы красный, что ли? — заметил я, просто чтобы его подразнить.

— Этого я не знаю, — презрительно ответил он. — Меня еще на расследование не вызывали. Как вам понравился вердикт, что Уэйд покончил с собой?

— А вы чего ожидали?

— Да, наверное, ничего другого. — Он положил на стол крепкие руки с короткими пальцами и посмотрел на покрывавшие их крупные темные веснушки.?

Старею я. Эти коричневые пятна называются кератоз. Появляются только после пятидесяти. Я старый полицейский, а старый полицейский — это старая сволочь.

Не нравится мне кое — что в деле Уэйда.

— Например? — Я откинулся и стал глядеть на сеть морщинок у него вокруг глаз.

— Когда что — то не сходится, я это прямо чую, хоть ни черта и не могу поделать. Остается только сидеть и чесать языком. Не нравится мне, что он не оставил записки.

— Он был пьян. Возможно, это был просто внезапный безумный импульс.

Он вскинул светлые глаза и убрал руки со стола.

— Я обыскал его стол. Он писал письма сам себе. Писал и писал без остановки. Пьяный или трезвый, от машинки отрывался. Много там бреда, есть и смешное, а есть и грустное. Что — то у него засело в мозгах. Он крутился вокруг да около, но прямо про это не писал. Такой парень перед самоубийством оставил бы письмо на двух страницах.

— Он был пьян, — повторил я.

— Ему это не мешало, — утомленно произнес он. — Потом мне не нравится, что он проделал это у себя в кабинете, как будто хотел, чтобы труп нашла жена. Ладно, пусть он был пьян. Все равно, мне это не нравится. Еще мне не нравится, что он спустил курок как раз, когда шум моторки заглушил выстрел.

Ему — то это зачем? Опять совпадение, да? И еще одно совпадение, что жена забыла ключи, когда у прислуги выходной, и ей пришлось звонить в дверь.

— Она могла бы обойти дом кругом, — заметил я.

— Да, знаю. Речь идет обо всей ситуации. Открыть дверь некому, кроме вас, и она заявляет на следствии, будто не знала, что вы были в доме. Если бы Уэйд был жив и работал у себя в кабинете, он бы не услышал звонка. У него дверь звуконепроницаемая. Прислуги не было, был четверг. Это она забыла. Так же, как и ключи.

— Вы сами кое — что забыли, Берни. Возле дома стояла машина. Значит, она знала, что я или кто — то другой есть в доме, потому и позвонила.

Он усмехнулся.

— Считаете, я забыл? Ладно, послушайте — ка. Вы были у озера, моторка трещала изо всех сил — кстати, эти двое ребят приехали в гости с озера Эрроухед, лодку привезли в трейлере — Уэйд спал или лежал без сознания в кабинете, кто — то уже забрал револьвер из ящика стола, а ведь она знала, что вы его туда положили — вы сами ей сказали. Теперь предположим, что она ключей не забывала, что она входит в дом, осматривается, видит вас у озера, видит в кабинете спящего Уэйда, достает револьвер, ждет подходящего момента, всаживает в мужа пулю, бросает револьвер туда, где его потом нашли, выходит из дома, пережидает, когда уплывет лодка, а затем звонит в дверь и вы ей открываете. Возражения есть?

— А мотив какой?

— Да — а, — протянул он угрюмо. — В этом — то вся и штука. Если она хотела избавиться от него, что ей мешало? Ему крыть было нечем — вечное пьянство, бросался на нее. Она бы урвала большие алименты, да и от недвижимости приличный кусок. Нет никакого мотива. И по времени все уж слишком рассчитано. На пять минут — и ей бы это не удалось, разве что вы помогали.

Я открыл было рот, но он поднял руку.

— Спокойно. Я никого не обвиняю, просто размышляю. На пять минут позже — тоже не вышло бы. У нее было всего десять минут, чтобы провернуть это дело.

— Десять минут, — раздраженно возразил я, — которые нельзя было предвидеть, не то что спланировать. Он откинулся в кресле и вздохнул.

— Знаю. У вас есть на все ответ, у меня есть на все ответ, И все — таки мне это не нравится. Какого черта вы вообще с ними связались? Парень выписывает вам чек на тысячу, потом его рвет. Вы говорите — разозлился на вас. Говорите, что не хотели брать чек, все равно не взяли бы. Возможно. Он что, думал, что вы спите с его женой?

— Кончайте вы, Берни.

— Я не спросил, как было на самом деле, я спросил, что он думал.

— Тот же ответ.

— Ладно, тогда вот что. Мексиканец много про него знал?

— Понятия не имею.

— У этого мексикашки слишком много денег. Больше пятнадцати сотен в банке, шикарный гардероб, новехонький шевроле.

— Может, он наркотиками приторговывает? — предположил я.

Олз вылез из кресла и хмуро взглянул на меня сверху вниз.

— Везет же вам, Марлоу. Два раза вас чуть ие прихлопнуло, так нет же, выскочили. С этого начинается самоуверенность. Вы этим людям здорово помогли и не заработали на них ни гроша. Говорят, вы здорово помогли и парню по имени Леннокс. И на нем ни черта не заработали. Откуда у вас деньги на еду?

Или вы столько накопили, что можете бросать работу?

Я встал, обошел вокруг стола и стал с ним лицом к лицу.

— Я романтик, Берни. Если по ночам кричат, бросаюсь на крик. На этом не разживешься. Кто поумнее, закрывают окна и прибавляют звук в телевизоре. Или жмут на газ и смываются побыстрее. Держись подальше от чужого несчастья, а то и к тебе пристанет. В последнюю встречу с Терри Ленноксом у меня дома мы выпили по чашке кофе, который я сам сварил, и выкурили по сигарете. Так что, когда я узнал, что он умер, то пошел на кухню, сварил кофе, налил ему чашку, прикурил сигарету, а когда кофе остыл и сигарета потухла, попрощался с ним.

На этом не разживешься. Вы бы так не поступили. Поэтому — то вы хороший полицейский, а я частный сыщик. Эйлин Уэйд забеспокоилась о муже, и я еду, нахожу его, доставляю домой. В другой раз ему стало худо, он звонит мне, я приезжаю, тащу его на руках в постель и ни гроша с этого не имею. Никакой прибыли. Разве что время от времени схлопочу по морде, или угожу за решетку, или пригрозит мне ловчила вроде Менди Менендеса. Но платить не платят. У меня в сейфе купюра в пять тысяч, но я из нее и пяти центов не истратил.

Потому что не правильно ее получил. Сперва я с ней немножко поиграл, да и теперь иногда достаю, любуюсь. Вот и все — а живых денег ни цента.

— Наверняка фальшивая, — сухо заметил Олз, — хотя таких крупных не подделывают. Ну и в чем смысл этой трепотни?

— Ни в чем. Говорю вам, я романтик.

— Слышал. И не зарабатываете на этом ни гроша. Тоже слышал.

— Но всегда могу послать фараона к черту. Пошли вы к черту, Берни.

— Вы бы так не разговаривали, если бы сидели у меня на допросе под лампой, приятель.

— Может, когда — нибудь это проверим.

Он подошел к двери и рывком распахнул ее.

— Знаешь что, малыш? Думаешь, ты умнее всех, а ты просто дурачок. Тебя раздавить — раз плюнуть. Я двадцать лет служу без единого замечания.

Чувствую, когда темнят и что — то скрывают. Как бы тебе самому не попасть впросак. Запомни это, дружок. Точно тебе говорю.

Дверь захлопнулась. Его каблуки звонко простучали по коридору. Я еще слышал звук его шагов, когда проснулся телефон на столе. Четкий профессиональный голос произнес:

— Нью — Йорк вызывает м — ра Филипа Марлоу.

— Филип Марлоу слушает.

— Благодарю вас. Минутку, пожалуйста, м — р Марлоу. Говорите.

Следующий голос я узнал.

— Это Говард Спенсер, м — р Марлоу. Нам сообщили про Роджера Уэйда. Для нас это был тяжкий удар. Всех подробностей мы не знаем, но, кажется, там фигурировало ваше имя.

— Я был у них, когда это случилось. Он напился и застрелился. М — с Уэйд вернулась домой немного погодя. Слуг не было — у них по четвергам выходной.

— Вы были с ним наедине?

— Меня с ним не было. Я ждал на улице, когда вернется его жена.

— Понятно. Вероятно, будет следствие?

— Уже было, м — р Спенсер. Самоубийство. И почти нет сообщений в печати.

— Вот как? Это любопытно. — Похоже было, что он не столько огорчен, сколько озадачен. — С его — то известностью… Я бы сказал… впрочем, это неважно. Мне, наверно, надо бы прилететь, но я не выберусь до конца будущей недели. Пошлю м — с Уэйд телеграмму. Может быть, ей надо чем — то помочь, и кроме того, тут вопрос в книге. Если там достаточно материала, можно поручить кому — нибудь ее дописать. Итак, вы все — таки согласились на эту работу.

— Нет. Хотя он и сам меня просил. Я прямо сказал, что не сумею удержать его от пьянства.

— По — видимому, вы и не пытались.

— Слушайте, м — р Спенсер, вы же ни черта ни о чем не знаете. Не торопитесь делать выводы. Я с себя полностью вину не снимаю. Это естественно, раз такое случилось, а я был поблизости.

— Разумеется, — согласился он. — Извините за это замечание. Оно весьма неуместно. Эйлин Уэйд сейчас дома, вы не знаете?

— Не знаю, м — р Спенсер. Почему бы вам ей не позвонить?

— Думаю, вряд ли она сейчас захочет разговаривать, — медленно сказал он.

— Почему бы и нет? Она на следствии отвечала на вопросы, глазом не моргнув. Он откашлялся.

— Не похоже, что вы сочувствуете.

— Роджер Уэйд мертв, Спенсер. Он был немножко сволочь, а, может быть, и немножко гений. Я в этом не разбираюсь. Он был пьяница, эгоист и ненавидел самого себя. Он доставил мне много хлопот, а в конце много огорчений. Какого черта я должен сочувствовать?

— Я имею в виду м — с Уэйд, — отрывисто произнес он.

— И я тоже.

— Позвоню вам, когда прилечу, — сообщил он. — До свидания.

Он повесил трубку. Я тоже. Пару минут я неподвижно глядел на телефон.

Потом взял со стола справочник и стал искать номер.

 

Глава 40

Я позвонил в контору Сьюэлла Эндикотта. Там ответили, что он в суде и будет к концу дня. Не желаю ли я оставить свою фамилию? Нет.

Я набрал номер заведения Менди Менендеса на Стрипе. В этом году оно называлось «Эль Тападо», недурное название. На американо — испанском диалекте это, в числе прочего, означает зарытое сокровище. В прошлом его именовали по — разному, то и дело меняя вывески. Один раз это был просто номер из голубых неоновых трубок на высокий глухой стене. Стена выходила на юг, позади здания возвышался холм, а подъездная дорожка огибала ее, уходя прочь от Стрипа. Очень шикарное место. Только про него мало кто знал, кроме полиции, гангстеров и тех, кто мог выбросить тридцатку за хороший обед и поднять ставку до пятидесяти тысяч в большом тихом зале наверху.

Сперва к телефону подошла женщина, которая ничего не знала и не ведала.

Потом подозвали управляющего с мексиканским акцентом.

— Вы желаете говорить с м — ром Менендесом? А кто это звонит?

— Не надо имен, amigo. По личному вопросу.

— Un momento, por favor.

Пришлось подождать. На сей раз меня соединили с каким — то мрачным типом.

Разговаривал он, словно через бойницу бронированного автомобиля. Может, у него был не рот, а такая бойница.

— Выкладывайте, кто его просит?

— Марлоу.

— Кто такой Марлоу?

— Это Чик Агостино?

— Нет, не Чик. Говорите пароль.

— На легком катере. Послышался смешок.

— Не кладите трубку.

Наконец, еще один голос сказал:

— Привет, дешевка. Как делишки?

— Ты там один?

— Можешь говорить, дешевка. Я номера отбираю для варьете.

— Могу предложить хороший номер — ты отрезаешь себе голову.

— А на бис я что буду показывать? Я засмеялся. Он засмеялся.

— Как ведешь себя, по — тихому? — спросил он.

— А ты не слышал? Я тут подружился с одним парнем, а он тоже покончил с собой. Теперь у меня прозвище «Поцелуй смерти».

— Смешно тебе, да?

— Нет, не смешно. А как — то на днях я пил чай с Харланом Поттером.

— Молодец. Я — то сам чаю не пью.

— Он велел, чтобы ты был со мной поласковее.

— Не знаком с ним и не собираюсь.

— У него руки длинные. Я звоню кое — что узнать, Менди. Насчет Фрэнка Марстона.

— Никогда не слыхал про такого.

— Слишком быстро отвечаешь. Фрэнком Марстоном когда — то называл себя Терри Леннокс — в Нью — Йорке, до переезда на запад.

— Ну и что?

— ФБР поискало у себя его отпечатки пальцев. Ничего не нашли. Значит, он в армии никогда не служил.

— Ну и что?

— Ты что, тупой? Либо твоя история про его подвиг — туфта, либо это было, но в другом месте, — Я не говорил, где это было, дешевка. Говорю по — хорошему, забудь об этом. Еще раз надо объяснять?

— Понял, понял. Если буду плохо себя вести, окажусь на дне морском, а сверху будет лежать трамвай. Не пугай меня, Менди. Видал я таких профессионалов. Ты в Англии бывал когда — нибудь?

— Не дури, дешевка. В этом городе всякое может случиться. Даже со здоровыми сильными ребятами вроде Большого Вилли Магоуна. Загляни в вечернюю газету.

— Побегу куплю, раз ты велишь. Может, там мое фото поместили. Что с Магоуном?

— Я же говорю, всякое может случиться. Как было, в точности не знаю.

Рассказываю по газете. Магоун вроде придрался к четырем парням. Они сидели в машине с невадским номером, прямо у его дома. Невадский номер с большими цифрами, таких там не бывает. Может, разыграть его хотели. Только Магоуну не до смеха — обе руки в гипсе, челюсть треснула в трех местах, нога подвешена выше головы. Нахальство с него как рукой сняло. И с тобой такое тоже может стрястись.

— Надоел он тебе, значит? Я раз видел возле бара Виктора, как он твоего Чика размазал по стенке. Может, мне позвонить к шерифу и рассказать? У меня приятель там работает.

— Давай, давай, дешевка, — процедил он медленно. — Попробуй.

— Заодно скажу, что я в тот раз выпивал в баре с дочкой Харлана Поттера. Какое совпадение, а? Ты и ее прижмешь к ногтю?

— Слушайка хорошенько, дешевка…

— Ты в Англии бывал, Менди? Ты, Ренди Старр и Фрэнк Марстон, или Терри Леннокс, или как его там? Может вы служили в британской армии? Имели небольшой бизнес в Сохо, накрылись и сообразили, что в армии можно переждать?

— Не клади трубку.

Я подождал. Прошло столько времени, что у меня устала рука. Я переложил трубку к другому уху. Наконец, он вернулся.

— Слушай как следует, Марлоу. Начнешь опять ворошить дело Леннокса? тебе каюк. Терри был мне приятелем, я не бесчувственный. Ладно, ты тоже не бесчувственный. Так и быть, уважу тебя. Это была группа коммандос.

Английская. А случилось все в Норвегии, на острове. У них там миллион таких островов. В ноябре сорок второго. Ну, теперь успокоился, дашь отдых мозгам?

— Спасибо, Менди. Твоя тайна в надежных руках. Не расскажу никому, кроме знакомых.

— Купи газету, дешевка. Почитай и запомни. Большой и храбрый Вилли Магоун. Побили прямо у собственного дома. Ну и удивился он, когда вышел из — под наркоза.

Он повесил трубку. Я спустился, купил газету, и все оказалось в точности по словам Менендеса. Была фотография Большого Вилли Магоуна на больничной койке. Видно было пол — лица и один глаз. Остальное — бинты.

Повреждения серьезные, но не смертельные. Ребята постарались. Хотели, чтобы он остался в живых. В конце концов, он полисмен. У нас в городе гангстеры полицейских не убивают. Это они представляют малолетним преступникам. А живой полицейский, которого провернули через мясорубку — дивная реклама. Он выздоравливает, возвращается на работу. Но с тех пор чего — то в нем не хватает — того стального стерженька, в котором все дело. Он становится ходячим предупреждением, что слишком давить на бандитов — ошибка, особенно, если служишь в отделе «борьбы с пороком», обедаешь в лучших ресторанах и ездишь на «кадиллаке».

Я посидел, поразмышлял немного на эту тему, потом набрал агенство Карне и попросил Джорджа Питерса. Его не было. Я сказал, что у меня срочное дело и назвался. Его ожидали в половине шестого.

Я поехал в Голливудскую публичную библиотеку и поспрашивал кое о чем в справочном отделе, но не нашел того, что искал. Тогда я приехал в центральную библиотеку. Там я нашел небольшую, изданную в Англии книжку в красном переплете. Переписал оттуда, что мне было нужно, и вернулся домой.

Питерса все еще не было, и я попросил девушку, чтобы он мне позвонил.

На кофейный столик я поставил шахматную доску и стал решать задачу под названием «Сфинкс». Она была напечатана в конце шахматного учебника Блэкберна — это англичанин, просто волшебник, самый динамичный шахматист на свете. Впрочем, при современной манере игры, когда шахматисты превратились в какую — то холодную войну, его бы задавили на первых же ходах. «Сфинкс» рассчитан на одиннадцать ходов и название свое оправдывает. Шахматные задачи редко состоят больше чем из четырех — пяти ходов. Дальше трудность решения возрастает почти в геометрической прогрессии. Задача на одиннадцать ходов? пытка чистой воды.

Иногда, хорошенько разозлившись, я расставляю фигуры и ищу ее нового решения. Это славный тихий способ свихнуться. Вопить во все горло мне не случалось, но близок к этому я бывал.

Джордж Питерс позвонил в пять сорок. Мы обменялись любезностями и соболезнованиями.

— Значит, опять вы вляпались, — заявил он бодро. — Перешли бы лучше на тихий бизнес вроде бальзамирования покойников.

— Учиться слишком долго. Слушайте, я хочу стать клиентом вашей фирмы, если не слишком дорого возьмете.

— Зависит от того, что вы желаете, старина. И к Карне придется обратиться.

— Нет.

— Ладно, расскажите мне.

— В Лондоне полно парней моей профессии, но я не знаю, где их искать.

Там они называются частными агентами по расследованию. У вашего заведения должны быть с ними связи. Я могу, конечно, выбрать человека наобум, но черт его знает, на кого нападешь. Мне нужны сведения, которые не так уж трудно добыть, и побыстрее. До конца будущей недели.

— Выкладывайте.

— Я хочу кое — что выяснить насчет военной службы Терри Леннокса или Фрэнка Марстона, не знаю, как уж его тогда звали. Он был там в частях коммандос. В ноябре сорок второго года во время рейда на какой — то норвежский остров его ранили и взяли в плен. Я хочу знать, в какой части он служил и что с ним произошло. Военное министерство должно иметь всю эту информацию.

Думаю, что она не секретная. Допустим, она мне понадобилась в связи с вопросом о наследстве.

— Вам для этого не нужен сыщик. Напишите им прямо, они ответят.

— Да бросьте вы, Джордж. Они ответят через три месяца. Мне нужно через пять дней.

— Тогда понятно. Это все, старина?

— И вот еще что. У них есть такое учреждение, Соммерсет — Хауз, где хранятся все записи гражданского состояния. Я хочу узнать, записан ли он там по какому — нибудь поводу — рождение, вступление в брак, натурализация, что угодно.

— Зачем это вам?

— То есть как зачем? Кто платит по счету?

— А если он вообще нигде не значится?

— Тогда мое дело швах. Если же значится, мне нужны заверенные копии всех документов, какие раскопает ваш человек. На сколько вы меня нагреете?

— Придется спросить Карне. Он вообще может вас послать к черту. Слишком большую шумиху вокруг вас развели. Если он позволит этим заняться, а вы согласитесь помалкивать про наши услуги, я бы сказал — сотни три. Тамошние ребята в переводе на доллары получают немного. Они могут нас выставить на десять гиней — меньше тридцати монет. Ну, и непредвиденные расходы. Скажем, в Англии всего пятьдесят ну, а Карне пальцем не пошевелит меньше чем за две с половиной сотни.

— Обычные расценки ниже.

— Ха — ха. Он про них и не слыхивал.

— Надо бы повидаться, Джордж. Давайте сегодня поужинаем вместе?

— У Романова?

— Ладно, — проворчал я, — если удастся заказать столик, в чем я сомневаюсь.

— Можем взять столик Карне. Случайно знаю, что он сегодня ужинает в гостях. У Романова он завсегдатай. Полезно для репутации среди большого бизнеса. Карне у нас в городе — крупная фигура.

— Это точно. Я знаю одного человека — лично знаком — у которого весь Карне в карман поместится.

— Молодец, малыш. Я всегда знал, что вы из любого захвата вывернетесь.

Встретимся около семи у Романова в баре. Скажите там главному бандиту, что ждете полковника Карне. Он расчистит место, чтобы вас не затолкала мелкая сошка, всякие там сценаристы или телевизионные актеры.

— До вечера.

Мы повесили трубки, и я вернулся к шахматной доске. Но «Сфинкс» уже потерял для меня интерес. Немного погодя Питерс перезвонил и сказал, что Карне согласен при условии, что их агентство не будет упоминаться в связи с моими проблемами. Питерс обещал, что письмо в Лондон уйдет сегодня же вечером.

 

Глава 41

Говард Спенсер позвонил утром в следующую пятницу. Он остановился в отеле «Риц — Беверли» и предложил мне забежать туда, выпить в баре.

— Давайте лучше у вас в номере, — сказал я.

— Пожалуйста, если вам так удобнее. Комната 828. Я только что говорил с Эйлин Уэйд. Она, кажется, успокоилась. Прочла рукопись Роджера и говорит, что ее очень легко дописать. Книга будет гораздо короче, чем все остальные романы, но зато у нее выше рекламная ценность. Вы, наверное, думаете, что мы, издатели, народ совсем бесчувственный. Эйлин будет дома весь день.

Естественно, она хочет меня видеть, а я хочу видеть ее.

— Я приеду через полчаса, м — р Спенсер.

У него был хороший двухкомнатный номер в западном крыле гостиницы.

Высокие окна гостиной выходили на узкий балкон с железной решеткой. Мебель была обита полосатым материалом, на ковре цвел пышный узор, и все это придавало комнате старомодный вид. Правда, все, на что можно было поставить стакан, было покрыто стеклом, а вокруг было разбросано целых двенадцать пепельниц. Обстановка гостиничных номеров очень точно соответствует воспитанности постояльцев. «Риц — Беверли» явно не ожидал от них вообще никакого воспитания.

Спенсер пожал мне руку.

— Садитесь, — пригласил он. — Что будете пить?

— Что угодно или ничего. Это необязательно.

— Я бы выпил стаканчик амонтильядо. В Калифорнии летом плохо пьется. В Нью — Йорке можно выпить вчетверо больше, а похмелье пройдет вдвое быстрее.

— Мне, пожалуйста, коктейль из ржаного виски.

Он подошел к телефону и сделал заказ. Потом уселся на полосатый стул, снял очки без оправы и протер их платком. Снова надел, тщательно поправил и поглядел на меня.

— Насколько я понимаю, у вас что — то на уме. Поэтому вы предпочли встретиться со мной здесь, а не в баре.

— Я отвезу вас в Беспечную Долину. Тоже хочу повидаться с м — с Уэйд.

Он слегка насторожился.

— Не уверен, что она пожелает вас видеть, — заметил он.

— Знаю. Поэтому и хочу к вам присоединиться.

— С моей стороны это будет не слишком тактично, не так ли?

— Она вам разве говорила, что не хочет меня видеть?

— Ну, не буквально, не в таких выражениях. — Он откашлялся. — У меня впечатление, что она обвиняет вас в смерти Роджера.

— Конечно. Она так прямо и сказала полицейскому, который приехал на место происшествия. Возможно, повторила это лейтенанту, который вел следствие. Однако на предварительном слушании она этого не стала говорить.

Он откинулся и медленно почесал пальцем ладонь. Не знал, что ответить.

— К чему вам с ней видеться, Марлоу? Для нее это было ужасным потрясением. Наверно, вся ее жизнь последнее время была ужасна. Зачем ей это ворошить? Вы что, надеетесь убедить ее, что не допустили никаких промахов?

— Она сказала полиции, что я убил его.

— Это она, конечно, не в буквальном смысле. Иначе бы…

Зажужжал дверной звонок. Спенсер открыл дверь. Вошел официант с напитками и поставил их с таким видом, словно подавал обед из семи блюд.

Спенсер подписал чек и дал ему полдоллара. Тот удалился. Спенсер взял свой херее и отошел, словно не желая меня угощать… Я не притронулся к своему стакану.

— Что «иначе бы»? — спросил я.

— Иначе бы она повторила бы это на слушании, разве не так? — он хмуро посмотрел на меня. — По — моему, это бессмысленный разговор. С какой целью вы хотели меня видеть?

— Это вы хотели видеть меня.

— Только потому, — заметил он холодно, — что когда я звонил из Нью — Йорка, вы сказали, что я поспешил с выводами. Из этого я понял, что вы хотите что — то объяснить. Что же именно?

— Я бы лучше объяснил в присутствии м — с Уэйд.

— Мне эта идея не нравится. По — моему, вы должны сами договариваться о своих встречах. Я весьма уважаю Эйлин Уэйд. Как бизнесмен я бы хотел, насколько возможно, спасти книгу Роджера. Если Эйлин так к вам относится, я не могу быть посредником и вводить вас к ней в дом. Поймите вы это.

— Прекрасно, — сказал я, — Давайте это отменим. Мне ничего не стоит с ней увидеться. Просто нужен был свидетель.

— Свидетель чего? — вырвалось у него.

— Узнаете при ней или не узнаете вовсе.

— Тогда я не хочу этого знать. Я встал.

— Наверное, вы правильно поступаете, Спенсер. Вам нужна книга Уэйда? если ее можно дописать. И вы хотите остаться славным парнем. Оба эти стремления похвальны. Я их не разделяю. Удачи вам и прощайте.

Он внезапно вскочил и двинулся ко мне.

— Минутку, Марлоу. Не знаю, что у вас на уме, но, видно, дело серьезное. Разве в смерти Роджера Уэйда есть какая — то тайна?

— Никаких тайн. Голова прострелена из револьвера Уэбли. Разве вы не читали отчета о слушании дела?

— Читал, конечно. — Он подошел совсем близко, и вид у него был встревоженный. — Сначала в газетах на Востоке, а через пару дней подробный отчет напечатали в лос — анджелесской прессе. Он был в доме один, вы находились неподалеку. Слуг — Кэнди и кухарки — не было, а Эйлин ездила в город за покупками и вернулась вскоре после того, как это случилось. Сильный шум моторной лодки заглушил выстрел, так что вы даже его не слышали.

— Все правильно, — сказал я. — Потом моторка уехала, я вернулся с берега в дом, услышал звонок в дверь, открыл ее и узнал, что Эйлин Уэйд забыла ключи. Роджер был уже мертв. Она заглянула с порога в кабинет, решила, что он заснул на диване, поднялась к себе в комнату, потом пошла на кухню ставить чай. Немного погодя я тоже заглянул в кабинет, заметил, что не слышно дыхания, и понял, почему. Как положено, вызвал полицию.

— Не вижу здесь ничего загадочного, — спокойно произнес Спесер, уже другим, мягким тоном. — Револьвер принадлежал Роджеру, и всего за неделю до этого он стрелял из него у себя в спальне. Вы тогда видели, как Эйлин пыталась его отнять. А теперь сказалось все — его душевное состояние, поведение, депрессия из — за работы.

— Она вам сказала, что книга хорошая. С чего бы тут взяться депрессии?

— Ну, знаете, это всего лишь ее мнение. Может, книга и не удалась. Или, возможно, Роджеру она казалась хуже, чем на самом деле. Продолжайте. Я не дурак. Я чувствую, что это не все.

— Полицейский, который вел следствие, — мой старый приятель. Он бывалый мудрый фараон, бульдог, ищейка. Ему тоже не все нравится. Почему Роджер не оставил записки, хотя был помешан на писанине? Почему застрелился так, чтобы его нашла жена и испытала шок? Почему нарочно выбрал момент, когда я не мог услышать выстрела? Почему она забыла ключи, так что пришлось впускать ее в дом? Почему оставила его одного, когда у прислуги был выходной? Помните, она заявила, будто не знала, что я к ним приеду? Если же знала, два последних вопроса отпадают.

— Боже правый, — пробормотал Спенсер, — неужели вы хотите сказать, что этот проклятый кретин — полицейский подозревает Эйлин?

— Да, но не понимаю, какой у нее был мотив.

— Это смехотворно. Почему бы не заподозрить вас? У вас был на это весь день. У нее — всего несколько минут, к тому же она забыла ключи.

— А у меня какой мог быть мотив?

Он протянул руку назад, схватил мой коктейль и проглотил его залпом.

Осторожно поставив стакан, вынул платок, вытер губы и пальцы, на которых осталась влага с холодного стекла. Спрятал платок. Уставился на меня.

— Следствие еще продолжается?

— Не могу сказать. Знаю только одно. Сейчас им уже известно, так ли сильно он напился, чтобы потерять сознание. Если ответ положительный, могут начаться неприятности.

— И вы хотите говорить с ней, — медленно произнес он, — в присутствии свидетеля.

— Вот именно.

— Это означает одно из двух, Марлоу. Либо вы чего — то боитесь, либо считаете, что бояться следует ей. Я кивнул.

— Так что же? — Мрачно осведомился он.

— Я ничего не боюсь. Он взглянул на часы.

— Господи, надеюсь, что вы спятили.

В тишине мы молча смотрели друг на друга.

 

Глава 42

К северу от ущелья Колдуотер стала ощущаться жара. Когда мы, перевалив за холмы, начали спускаться по извилистой дороге в долину Сан — Фернандо, солнце шпарило вовсю и было нечем дышать. Я покосился на Спенсера. На нем был жилет, но жара его вроде не смущала. Гораздо больше его смущало кое — что другое. Он смотрел перед собой сквозь ветровое стекло и молчал. Долину окутывал толстый слой смога. Сверху он похож на туман, но когда мы в него въехали, Спенсер не выдержал.

— Боже, а я думал, в Южной Калифорнии приличный климат, — пожаловался он. — Что здесь — жгут старые шины?

— В Беспечной Долине будет хорошо, — успокоил я его. — У них там есть океанский бриз.

— Рад, что там есть хоть что — то кроме пьяниц, — заявил он. — Судя по тому, на что я насмотрелся здесь в богатых пригородах, Роджер, переселившись сюда, совершил трагическую ошибку. Писателю нужно вдохновение, но не такое, что извлекают из бутылки. Здесь кругом сплошное загорелое похмелье. Я, разумеется, имею в виду высшие слои населения.

Я свернул, сбросил скорость на пыльном участке перед въездом в Беспечную Долину, снова выехал на асфальт, и вскоре нас встретил бриз, дувший из расщелины меж заозерных холмов. На больших гладких лужайках вращались высокие разбрызгиватели, вода, шелестя, лизала траву. В это время года большинство людей имущих разъехались кто куда. Это было видно по закрытым окнам и по тому, как садовник поставил свой пикап прямо посреди дорожки. Затем мы подъехали к дому Уэйдов, и я затормозил позади «ягуара»

Эйлин. Спенсер вылез и величественно зашагал по дорожке к подъезду. Он позвонил, дверь открылась почти сразу. На пороге стоял Кэнди в белой куртке, такой же, как всегда — смуглый красавчик с пронзительными черными глазами.

Все было в порядке.

Спенсер вошел. Кэнди бегло взглянул на меня и захлопнул дверь перед моим носом. Я подождал, но ничего не изменилось. Я нажал на кнопку звонка, зазвенели куранты. Дверь распахнулась, и Кэнди злобно оскалился.

— Пошел отсюда! Хочешь ножом в брюхо получить?

— Я приехал к м — с Уэйд.

— В гробу она тебя видела.

— Уйди с дороги, грубиян. Я по делу.

— Кэнди! — это был ее голос, и прозвучал он резко.

Не переставая скалиться, он сделал шаг назад. Я вошел и закрыл дверь.

Она стояла у дальнего конца дивана, Спенсер рядом с ней. Выглядела она на миллион долларов. На ней были белые брюки с очень высокой талией и белая спортивная рубашка с короткими рукавами, из кармана которой над левой грудью выглядывал лиловый платочек.

— Кэнди немножко распустился в последнее время, — сообщила она Спенсеру. — Рада вас видеть, Говард. Как любезно, что вы приехали в такую даль. Я не ожидала, что вы с собой кого — нибудь привезете.

— Это Марлоу привез меня на своей машине, — сказал Спенсер. — Кроме того, он хотел с вами повидаться.

— Не могу себе представить, зачем, — холодно заметила она. Наконец, взглянула на меня, но не было заметно, чтобы за неделю она успела по мне соскучиться. — Итак?

— На это сразу не ответишь, — сказал я. Она медленно опустилась на диван. Я сел на другой, напротив. Спенсер, насупившись, снял очки и протирал их, что позволяло ему хмуриться более естественно. Потом сел на мой диван, но от меня подальше.

— Я была уверена, что вы останетесь на ленч, — сказала она ему, улыбаясь.

— Сегодня не могу, спасибо.

— Нет? Ну, конечно, если вы так заняты… Значит, просто хотите посмотреть на рукопись.

— Если можно.

— Конечно. Кэнди! Ах, он ушел. Книга на столе в кабинете у Роджера.

Сейчас принесу.

Не дожидаясь ответа, он двинулся к двери. Очутившись за спиной у Эйлин, он остановился и тревожно взглянул на меня. Потом пошел дальше. Я сидел и ждал. Наконец она повернулась и окинула меня холодным отчужденным взглядом.

— Для чего вы хотели меня видеть? — отрывисто спросила она.

— Так, поговорить. Я вижу, вы опять надели этот кулон.

— Я его часто ношу. Его очень давно подарил мне близкий друг.

— Да, вы говорили. Это ведь какой — то британский военный значок?

Не снимая с цепочки, она протянула его ко мне.

— Нет, это украшение. Копия со значка. Золото с эмалью, и меньше размером, чем настоящий.

Спенсер вернулся, снова сел и положил перед собой на край столика толстую кипу желтой бумаги. Он скользнул по ней беглым взглядом и влился глазами в Эйлин.

— Можно посмотреть поближе? — попросил я.

Она перевернула цепочку, чтобы расстегнуть. Затем передала мне кулон, вернее, уронила его мне на ладонь. Потом сложила руки на коленях и стала с любопытством наблюдать за мной.

— Что тут интересного? Это значок полка под названием «Меткие Винтовки», территориального полка. Человек, который мне его подарил, вскоре пропал без вести. В Норвегии, в Андальснесе, весной этого ужасного сорокового года. — Она улыбнулась и сделала легкий жест рукой. — Он был в меня влюблен.

— Эйлин провела в Лондоне все время блитца, — заявил Спенсер бесцветным голосом. — Не могла уехать. Мы оба не обратили на него внимания.

— И вы в него были влюблены, — сказал я.

Она опустила глаза, затем вскинула голову, и наши взгляды скрестились.

— Это было давно, — сказала она. — И шла война. Все бывает в такое время.

— Тут дело было посерьезнее, миссис Уэйд. Вы, наверное, забыли, как откровенно об этом рассказывали. «Безумная, непонятная, невероятная любовь, которая приходит только раз». Это я вас цитирую. Вы и теперь не до конца его разлюбили. Чертовски мило с моей стороны, что у меня оказались те же инициалы. Наверное, это повлияло на то, что вы выбрали именно меня.

— Его имя было совершенно не похоже на ваше, — сказала она холодно. — И он умер, умер, умер.

Я протянул эмалево — золотой кулон Спенсеру. Он взял его неохотно.

— Я уже видел, — пробормотал он.

— Проверьте, правильно ли я его описываю, — сказал я. — Широкий кинжал из белой эмали с золотыми краями, острием вниз. Позади — сложенные и направленные кверху голубые эмалевые крылья. Впереди — свисток с надписью:

«Кто рискует — выигрывает».

— Как будто правильно, — подтвердил он. — Но какое это имеет значение?

— Она говорит, что это значок «Метких Винтовок», территориальной части.

Что подарил его человек, который служил в этой части и пропал без вести во время британской кампании в Норвегии, в Андальснесе весной 1940 года.

Теперь они слушали внимательно. Спенсер не сводил с меня глаз. Понял, что это все неспроста. Она нахмурила светлые брови с недоумением, может быть, непритворным, но явно враждебным.

— Это нарукавный значок, — сказал я. — Он появился, когда «Меткие Винтовки» были прикомандированы, или подчинены, не знаю, как точно сказать, специальным военно — воздушным силам. Раньше они были территориальным пехотным полком. Этот значок до 1947 года не существовал вообще. Поэтому в 1940 году никто его миссис Уэйд не дарил. Кроме того, «Меткие Винтовки» не высаживались в Норвегии в 1940 году. «Шервудские Лесные Стрелки» и «Лестерширцы» там действительно воевали. Оба полка — территориальные.

«Меткие Винтовки» — нет. Неприятно вам слушать?

Спенсер положил кулон на столик и медленно подвинул его к Эйлин. Он ничего не ответил.

— Может быть, мне лучше знать? — презрительно спросила меня Эйлин.

— Может быть, британскому военному министерству лучше знать?? парировал я.

— Вероятно, здесь какая — то ошибка, — робко произнес Спенсер.

Я обернулся и в упор посмотрел на него.

— Можно и так считать.

— А можно считать, что я лгунья, — сказала Эйлин ледяным тоном. — Никогда не знала человека по имени Фрэнк Марстон, никогда не любила его, а он меня.

Никогда он не дарил мне копию своего полкового значка, не пропадал без вести, вообще не существовал. Я сама купила этот значок в Нью — Йорке, в лавке, где торгуют английскими товарами — сумками, башмаками ручной работы, эмблемами знаменитых школ и военных частей, безделушками с гербами и так далее. Такое объяснение вам годится, м — р Марлоу?

— Последняя часть годится. Первая — нет. Несомненно, кто — то сказал вам, что это значок «Метких Винтовок», но либо забыл объяснить, какой именно, либо сам не знал. Но Фрэнка Марстона вы знали, он служил в этой части и пропал без вести в Норвегии. Только не в 1940 году, миссис Уэйд. Это было в 1942–м, и не в Андальснесе, а на островке близ побережья, где коммандос провели молниеносный рейд, а он был в частях коммандос.

— Не вижу, что здесь такого страшного, — заявил Спенсер начальственным голосом, теребя лежавшие перед ним желтые листки. Я не понимал, подыгрывает он мне или просто разозлился. Он взял часть рукописи и подержал на руке.

— Вы их что, на вес покупаете? — спросил я. Он вздрогнул, потом выдавил из себя улыбку.

— Эйлин в Лондоне пришлось нелегко, — сказал он. — В памяти иногда все перепутывается.

Я вынул из кармана сложенную бумагу.

— Вот именно, — сказал я. — Например, за кого выходишь замуж. Это заверенная копия брачного свидетельства. Оригинал находится в Англии. Дата женитьбы — август 1942 года. В брак вступили Фрэнк Эдвард и Эйлин Виктория Сэмпсел. В каком — то смысле миссис Уэйд права. Человека по имени Фрэнк Марстон не существовало. Это было вымышленное имя, потому что в армии надо брать разрешение на женитьбу. Этот человек подделал себе имя. В армии его звали по — другому. У меня есть его послужной список. Поразительно, как люди не понимают, что все можно узнать, стоит лишь спросить.

Теперь Спенсер совсем притих. Он откинулся и пристально смотрел. Но не на меня. На Эйлин. Она ответила ему одной из тех полужалобных, полукокетливых улыбок, на которые женщины такие мастерицы.

— Но он погиб, Говард. Задолго до того, как я встретила Роджера. Какое это имеет значение? Роджер все знал. Я всегда носила девичью фамилию.

Пришлось тогда ее оставить. Эта фамилия стояла у меня в паспорте. Потом, когда его убили в бою… — Она умолкла, медленно выдохнула и тихо уронила руку на колени. — Все кончено, все прошло, все потеряно.

— А Роджер действительно знал? — осторожно спросил он.

— Кое — что знал, — сказал я. — Имя Фрэнк Марстон ему было знакомо. Я однажды спросил его об этом, и у него в глазах мелькнуло страшное выражение.

Но он не сказал, в чем дело.

Пропустив это мимо ушей, она обратилась к Спенсеру.

— Ну, конечно, Роджер все знал. — Теперь она улыбалась Спенсеру терпеливо, словно он туго соображал. Ну и приемчикам они обучены.

— Тогда зачем лгать насчет дат? — сухо осведомился Спенсер. — Зачем говорить, что человек пропал в 1.940 году, когда он пропал в 1942–м? Зачем носить значок, который он не мог подарить, и настаивать, что это его подарок?

— Может быть, я была как во сне, — мягко произнесла она. — Или, скорее, в кошмаре. Сколько моих друзей погибло в бомбежке. В те дни, говоря «спокойной ночи», мы старались, чтобы это не прозвучало как прощание навсегда. Но часто так и случалось. А прощаться с солдатами было еще хуже. Убивают всегда хороших и добрых.

Он ничего не сказал. Я тоже. Она взглянула на кулон, лежавший на столе.

Взяла его, снова повесила на цепочку на шее и спокойно откинулась назад.

— Я понимаю, что не имею права устраивать вам перекрестный допрос, Эйлин, — медленно сказал Спенсер. — Забудем об этом. Марлоу поднял слишком много шуму вокруг значка, свидетельства о браке и прочего. Честно говоря, он сбил меня с толку.

— М — р Марлоу, — безмятежно ответила она, — поднимает много шуму по пустякам. Но когда дело доходит до вещей серьезных — например, когда надо спасти человеку жизнь, — он гуляет у озера, любуется дурацкими моторками.

— И вы никогда больше не видели Фрэнка Марстона, — сказал я.

— Конечно, ведь он умер.

— Откуда вы знали, что он умер? Красный крест не сообщал о его смерти.

Он мог попасть в плен. Ее внезапно передернуло.

— В октябре 1942 года, — медленно сказала она, — Гитлер издал приказ, чтобы всех пленных коммандос передавали в гестапо. Мы все знаем, что это значит. Пытки и безвестная смерть в гестаповских застенках. — Она снова вздрогнула. Потом выпалила:

— Вы страшный человек. В наказание за пустячный обман заставляете меня переживать все это снова. А если бы кто — нибудь из ваших близких попал им в руки, и вы понимали бы, что ему выпало на долю?

Неужели так странно, что я попыталась создать себе другие воспоминания? пусть и ложные?

— Мне нужно выпить, — заявил Спенсер. — Очень нужно. Вы позволите?

Она хлопнула в ладоши, и, как обычно, из воздуха возник Кэнди. Он поклонился Спенсеру.

— Что желаете пить, сеньер Спенсер?

— Неразбавленный виски, и побольше, — велел Спенсер.

Кэнди отправился в угол и откатил от стенки бар. Поставил на него бутылку и налил в стакан приличную порцию. Вернулся и поставил его перед Спенсером. Повернулся, чтобы уйти.

— Кэнди, — спокойно произнесла Эйлин, — может быть, м — ру Марлоу тоже хочется выпить.

Он остановился и взглянул на нее мрачно и упрямо.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Мне не надо.

Кэнди фыркнул и удалился. Снова воцарилось молчание. Спенсер отпил половину и закурил. Обратился ко мне, не глядя на меня.

— Вероятно, миссис Уэйд или Кэнди отвезут меня обратно в Беверли Хиллз.

Или возьму такси. Насколько я понимаю, вы уже все сказали.

Я сложил копию брачного свидетельства. Убрал ее в карман.

— Уверены, что вам так будет удобнее? — спросил я у него.

— Так всем будет удобнее.

— Хорошо. — Я встал. — Наверно, глупо я поступил.

Вы крупный издатель, мозги вам положены по профессии — если я не ошибаюсь — и я думал, вы поймете, что я сюда явился не спектакль разыгрывать. — Я копался в истории и тратил собственные деньги, добывал информацию не для того, чтобы покрасоваться. Я заинтересовался Фрэнком Марстоном не потому, что его убили гестаповцы, не потому, что миссис Уэйд носит поддельный значок, не потому, что она путается в датах, не потому, что они наспех поженились в военное время. Когда я начал расследование, я вообще ничего этого не знал. Знал только его имя. И как вы думаете, откуда я его узнал?

— Несомненно, кто — то вам сказал, — отрывисто бросил Спенсер.

— Верно, м — р Спенсер. Человек, который знал его после войны в Нью — Йорке, а потом видел его здесь с женой в ресторане Чейзена.

— Марстон — довольно распространенное имя, — возразил Спенсер и прихлебнул виски. Он наклонил голову к плечу, и его правое веко еле заметно дрогнуло. Тогда я снова сел. — Даже у Фрэнка Марстона наверняка были тезки.

Например, в нью — йоркской телефонной книге девятнадцать Говардов Спенсеров.

Четверо из них просто Говарды Спенсеры без среднего инициала.

— Прекрасно, а как, по — вашему, у скольких Фрэнков Марстонов поллица было снесено снарядом замедленного действия, а потом покрыто шрамами от пластической операции?

У Спенсера отвисла челюсть. Он с трудом втянул в себя воздух. Вынул платок и промокнул виски.

— Как вы думаете, сколько Фрэнков Марстонов при этом спасали жизнь двум рэкетирам по имени Менди Менендес и Рэнди Старр? Оба живы, и память у них хорошая. Могут кое — что порассказать, когда им это нужно. Чего тут притворяться, Спенсер? Фрэнк Марстон и Терри Леннокс — одно и то же лицо.

Это доказано с абсолютной точностью.

Я не ожидал, что они подпрыгнут на шесть футов и завопят. Этого и не произошло. Но бывает молчание, которое громче крика. Оно воцарилось.

Обступило меня плотно и тяжело. Было слышно, как в кухне течет вода. За дверью послышался стук брошенной на дорожку газеты, потом негромкое фальшивое насвистывание парнишки — разносчика, отъезжающего на велосипеде.

Я почувствовал легкий укол ножом в шею. Дернулся и обернулся. Сзади стоял Кэнди с ножом. Его смуглое лицо словно окаменело, но в глазах брезжило что — то необычное.

— Ты устал, amigo, — мягко произнес он. — Дать тебе выпить?

— Спасибо, виски со льдом, — сказал я.

— De pronto, Senor.

Он защелкнул нож, уронил его в боковой карман куртки и, мягко ступая, отошел, Тут я, наконец, взглянул на Эйлин. Она наклонилась вперед, стиснув руки. Голова была опущена, и если ее лицо что — то и выражало, то этого не было видно. Когда она заговорила, в голосе ее была та же четкая пустота, что и в механическом голосе, который сообщает нам время по телефону. Если послушать его подольше, чего люди не делают, потому что им это ни к чему, он так и будет вечно отсчитывать бегущие секунды без малейшей перемены в интонации.

— Я его видела один раз, Говард. Всего один раз. Не заговорила с ним. И он со мной тоже. Он страшно изменился. Волосы поседели, а лицо… Оно стало совсем другим. Но, конечно, я его узнала, и он меня тоже. Мы посмотрели друг на друга. Вот и все. Потом он вышел из комнаты, а на следующий день ушел из ее дома. Это у Лорингов я встретила его… и ее. Вы там были, Говард. И Роджер там был. Вы, наверное, тоже его видели.

— Нас познакомили, — сказал Спенсер. — Я знал, нг ком он женат.

— Линда Лоринг потом сказала, что он просто исчез. Никаких объяснений.

Никаких ссор. Немного погодя эта женщина с ним развелась. А потом я узнала, что она снова его нашла. Он был на самом дне. И они поженились снова. Бог знает, почему. Вероятно, он сидел без денег, и ему просто было все равно. Он знал, что я замужем за Роджером. Мы не существовали друг без друга.

— Почему? — сказал Спенсер.

Кэнди без единого слова поставил передо мной стакан. Взглянул на Спенсера, тот покачал головой. Кэнди удалился. Никто не обратил на него внимания. Он был как «невидимка»? в китайском театре — человек, который передвигает вещи на сцене, а актеры и зрители ведут себя так, словно его нет.

— Почему? — повторила она. — О, вам не понять. Мы потеряли то, что между нами было. Это не восстанавливается. Он все — таки не попал в гестапо. Должно быть, нашлись и среди нацистов порядочные люди, которые не выполнили приказ Гитлера насчет коммандос. Так что он выжил и вернулся. Я все уверяла себя, что когда — нибудь найду его, но такого, как раньше — молодого, чистого душой, полного жизни. Но увидеть его мужем этой рыжей шлюхи — какая мерзость! Я уже знала про нее и Роджера. Не сомневаюсь, что Фрэнк тоже знал. И Линда Лоринг тоже — она и сама потаскуха, но не законченная. Одна порода. Вы спрашиваете, почему я не ушла от Роджера и не вернулась к Фрэнку? После того как он побывал в ее объятиях, тех же самых, в которые она с такой готовностью приняла и Роджера? Нет, спасибо. Меня такие вещи не подстегивают. Роджеру я могла простить. Он пил, не ведал, что творит. Мучился из — за работы, ненавидел себя, потому что стал продажным писакой. Он был слабый человек, отчаявшийся, не мог примириться сам с собой, но его можно было понять. Он был просто муж. От Фрэнка я ждала либо гораздо большего, либо ничего. В конце концов он стал для меня ничем.

Я отхлебнул из стакана. Спенсер допил свой виски. Он царапал пальцем обивку дивана. Забыл про кипу бумаги на столе, неоконченный роман популярного писателя, с которым было все окончено.

— Не сказал бы, что он стал ничем, — заметил я. Она вскинула глаза, равнодушно поглядела на меня и снова их опустила.

— Ничем, и даже меньше того, — произнесла она с новой, язвительной ноткой в голосе. — Он знал, что она собой представляет и женился на ней.

Затем, оттого, что она была такой, убил ее. А потом бежал и покончил с собой.

— Он ее не убивал, — сказал я, — и вы это знаете. Она легко выпрямилась и непонимающе взглянула на меня. Спенсер издал невнятный звук.

— Ее убил Роджер, — сказал я, — и это вы тоже знаете.

— Он вам сам сказал? — спокойно осведомилась она.

— Говорить было необязательно. Намекнул пару раз. В конце концов он рассказал бы мне или кому — то еще. Из него это прямо рвалось.

Она легонько покачала головой.

— Нет, м — р Марлоу. Ничего из него не рвалось. Роджер не знал, что он ее убил. Он тогда был в полном беспамятстве. Потом чувствовал беспокойство, пытался понять, что произошло, но не мог. Шок уничтожил все воспоминания.

Может быть, они и всплыли бы; может быть, это случилось в последнюю минуту его жизни, но только тогда, не раньше.

Спенсер хрипло выдавил из себя:

— Так не бывает, Эйлин.

— Почему, бывает, — возразил я. — Знаю два таких случая. Один был с пьяницей, который в беспамятстве убил женщину. Подцепил ее в баре, потом задушил ее же собственным шарфом с модной застежкой. Это было у него дома, и как все происходило, неизвестно — только она погибла, а когда его поймали, у него галстук был заколот этой застежкой, и он понятия не имел, откуда она у него.

— Так и не вспомнил? — спросил Спенсер. — Или потом признался?

— Не признался до конца. Теперь его нет, так что спросить не у кого.

Его отправили в газовую камеру. Другой случай был с человеком, раненным в голову. Он жил с богатым извращенцем — из тех, что собирают первые издания, и любят готовить изысканные блюда, и держат в тайнике за стеной очень дорогую секретную библиотеку. Они подрались, носились в драке по всему дому, из одной комнаты в другую и наконец он очутился на улице, весь в синяках, с поломанными пальцами. Понимал одно — что у него болит голова, и он не знал, как проехать обратно в Пасадену. Ездил кругами, все время подъезжал к одной и той же бензоколонке и узнавал дорогу. Там решили, что он свихнулся, и вызвали полицию. Когда он появился в очередной раз, его уже ждали.

— С Роджером такое не могло случиться, — заявил Спенсер. — Он был не более безумен, чем я.

— В пьяном виде он ничего не соображал, — возразил я.

— Я была там. Я видела, как он это сделал, — спокойно проронила Эйлин.

Я ухмыльнулся Спенсеру. Это была не лучшая моя ухмылка, но уж какая получилась.

— Сейчас она расскажет, — объявил я. — Слушайте. Сейчас расскажет. Ей уже не удержаться.

— Да, это правда, — сурово сказала она. — Некоторые вещи трудно рассказывать и про врага, тем более про собственного мужа. Если мне придется выступать свидетелем при всех, вам будет неприятно, Говард. Ваш прекрасный, талантливый автор, такой популярный и прибыльный, предстанет в жалком виде.

Он ведь был король секса, правда? На бумаге, конечно. И как же этот бедный дурак старался оправдать эту репутацию! Эта женщина была для него просто очередным трофеем. Я следила за ней. Наверно, это стыдно. Так принято говорить. Так вот, я ничего не стыжусь. Я видела всю эту мерзость. Дом для гостей, где она любила развлекаться, — уединенное местечко, с собственным гаражом, с входом сбоку, из тупика за высокими деревьями. Наступил момент, неизбежный для таких, как Роджер, когда он перестал устраивать ее в постели.

Перепил. Он решил уйти, но она с воплем выскочила за ним, совершенно голая, размахивая какой — то статуэткой. Выкрикивая отвратительные, грязные ругательства, которые я не могу повторить. Потом замахнулась на него статуэткой. Вы, конечно, понимаете, какое потрясение для мужчины — услышать от якобы утонченной женщины слова, которые пишут на стенках писсуаров. Он был пьян, ему и раньше случалось впадать в буйство, и тут это повторилось.

Он вырвал статуэтку у нее из рук. Остальное можете представить сами.

— Крови, должно быть, было много, — сказал я.

— Много? — она горько рассмеялась. — Видели бы вы его, когда он вернулся домой. Когда я побежала к своей машине, чтобы уехать, он все еще стоял и смотрел на нее. Потом нагнулся, взял ее на руки и понес в дом для гостей.

Тут я поняла, что от шока он немного отрезвел. Домой явился через час. Не говорил ни слова. Его потрясло, что я его жду. Был не то, что пьян, а словно одурманен. Лицо, волосы, весь пиджак были в крови. Я отвела его в уборную возле кабинета, раздела и почистила немного, чтобы можно было отвести его наверх в душ. Уложила в постель. Достала старый чемодан, спустилась и положила в него окровавленную одежду. Вымыла раковину, пол, потом взяла мокрое полотенце и протерла сиденье у него в машине. Поставила ее в гараж и вывела свою. Поехала к резервуару Четсвортской водокачки — а дальше сами понимаете, что я сделала с чемоданом, где лежала окровавленная одежда и полотенца.

Она умолкла. Спенсер нервно почесывал левую ладонь. Она мельком взглянула на него и продолжала.

— Пока меня не было, он встал, нашел виски и напился. На следующее утро не помнил ничего. Вернее, не сказал ни слова и вел себя так, словно мучился только от похмелья. И я ничего не сказала.

— А он не удивился, куда девалась одежда? — поинтересовался я. Она кивнула.

— Наверно, потом удивился — но промолчал. К тому времени уже все началось. Об этом сразу закричали газеты, затем исчез Фрэнк, а потом он умер в Мексике. Как я могла знать, что он погибнет? Роджер был моим мужем. Он совершил страшную вещь, но и она была страшная женщина. И он сделал это в беспамятстве. Потом газеты так же внезапно умолкли. Наверно, к этому приложил руку отец Линды. Роджер, конечно, читал прессу, но рассуждал об этом, как любой, кто просто был знаком с этими людьми.

— И вам не было страшно? — тихо спросил Спенсер.

— Я чуть не заболела от страха, Говард. Если бы он вспомнил, то, наверно, решил бы меня убить. Он был хорошим актером — как большинство писателей — и, возможно, уже все знал и выжидал удобного случая. А может, и не знал. Была надежда, что он все — таки забыл навсегда. А Фрэнка уже не было на свете.

— Если он не спросил про одежду, которую вы потом утопили в резервуаре, значит, что — то подозревал, — заметил я. — И помните, в том тексте, что он оставил в машинке — это когда он стрелял наверху, а вы пытались отнять у него револьвер — там говорилось, что из — за него умер хороший человек.

— Вот как? — глаза у нее округлились ровно настолько, насколько нужно.

— Это было напечатано на машинке. Я уничтожил эти листки по его просьбе. Решил, что вы их уже прочли.

— Никогда не читала того, что он писал у себя в кабинете.

— Читали — записку, которую он оставил, когда его увез Верингер. Даже рылись в корзине для бумаг.

— Это другое дело, — холодно возразила она. — Я пыталась выяснить, куда он делся.

— О'кей, — сказал я, откидываясь на спинку. — Вы все сказали?

Она медленно, с глубокой грустью кивнула.

— Кажется, все. В последний момент, перед тем, как застрелиться, он, наверно, вспомнил. Этого мы никогда не узнаем. Да и нужно ли?

Спенсер откашлялся.

— А какая роль во всем этом предназначалась Марлоу? Это была ваша идея — пригласить его сюда. Помните, вы меня уговорили.

— Я страшно боялась. Боялась Роджера и за Роджера. М — р Марлоу был друг Фрэнка, едва ли не последний из тех, кто его здесь видел. Фрэнк мог ему что — нибудь рассказать. Я хотела точно знать. Если он был мне опасен, нужно было иметь его на своей стороне. Если бы он узнал правду, возможно, Роджера еще удалось бы спасти.

Внезапно, вроде бы без всякой причины, Спенсер разозлился. Подался вперед и выпятил челюсть.

— Давайте — ка начистоту, Эйлин. Вот частный сыщик, у которого уже были нелады с полицией. Его держали в тюрьме. Считалось, что он помог Фрэнку — я его называю по — вашему — удрать в Мексику. Если бы Фрэнк был убийцей, это преступление. Значит, если бы Марлоу узнал правду и мог оправдаться, вы бы предпочли, чтобы он сидел в углу и отмалчивался? Так вы себе это представляли?

— Я боялась, Говард. Неужели это не понятно? Я жила в одном доме с убийцей, да еще, возможно, и с сумасшедшим. Почти постоянно оставалась с ним наедине.

— Это я понимаю, — сказал Спенсер, по — прежнему жестко. — Но Марлоу отказался у вас жить, и вы остались одна. Потом Роджер выстрелил из револьвера, и всю неделю после этого вы были одна. Потом Роджер покончил с собой, и по странному совпадению на этот раз один оказался Марлоу.

— Это верно, — ответила она. — Ну и что? При чем тут я?

— Пусть так, — сказал Спенсер. — А может, вы думали, что Марлоу, докопавшись до правды, учтет, что этот револьвер уже однажды выстрелил, и просто вручит его Роджеру с примерно такими словами: «Слушайте, старина, вы убийца, я это знаю, и ваша жена тоже. Она прекрасная женщина. Хватит ей мучаться. Да и мужу Сильвии Леннокс тоже. Будьте человеком — спустите курок, и все решат, что вы просто допились до чертиков. Пойду — ка я покурить к озеру, старина. Желаю удачи и прощайте. Кстати, вот револьвер. Если понадобится — он заряжен».

— Что за бред, Говард? Мне ничего подобного в голову не приходило.

— Вы же сказали полиции, что Роджера убил Марлоу. Это как понимать?

Она бросила на меня беглый, почти смущенный взгляд.

— Это было очень дурно с моей стороны. Я не знала, что говорю.

— Может, вы считаете, что Марлоу его застрелил? — спокойно осведомился Спенсер. Глаза у нее сузились.

— Ну что вы, Говард. Зачем ему это? Какое чудовищное предположение.

— Почему? — пожелал узнать Спенсер. — Что здесь чудовищного? Полиция тоже так подумала. А Кэнди подсказал им мотив. Он заявил, что в ту ночь, когда Роджер выстрелил в потолок, а потом уснул со снотворным, Марлоу провел два часа у вас в спальне.

Она залилась краской до корней волос и растерянно уставилась на него.

— И на вас ничего не было надето, — свирепо продолжал Спенсер. — Так сказал Кэнди.

— Но на предварительном слушании… — начала она дрожащим голосом.

Спенсер перебил ее.

— Полиция не поверила Кэнди. Поэтому на слушании он этого не рассказывал.

— О — о… — во вздохе послышалось облегчение.

— Полиция, — холодно сказал Спенсер, — заподозрила также и вас. И подозревает до сих пор. Им не хватает только мотива. По — моему, теперь его нетрудно найти.

Она вскочила.

— Прошу вас обоих покинуть мой дом, — гневно бросила она. — И чем скорее, тем. лучше.

— Так как же, да или нет? — спокойно спросил Спенсер, не двигаясь с места — только потянулся за стаканом, но обнаружил, что он пуст.

— Что — да или нет?

— Застрелили вы Роджера или нет? Она застыла, не сводя с него глаз.

Кровь от лица отхлынула. Оно было бледное, напряженное и злое.

— Я задаю вам тот вопрос, который будут задавать на суде.

— Меня не было дома. Я забыла ключи. Пришлось звонить, чтобы попасть в дом. Когда я вернулась, он был уже мертв. Это все известно. Ради бога, что на вас нашло?

Он достал платок и вытер губы.

— Эйлин, я бывал в этом доме раз двадцать. У вас же днем дверь никогда не запирается. Я не утверждаю, что вы его застрелили. Я просто спрашиваю. И не говорите, что у вас не было такой возможности. Наоборот, вам это было легко сделать.

— Значит, я убила собственного мужа? — медленно, раздумчиво спросила она.

— Если считать, — тем же равнодушным тоном сказал Спенсер, — что это ваш настоящий муж. Когда вы за него выходили, то уже были замужем.

— Спасибо, Говард. Спасибо вам большое. Последняя книга Роджера, его лебединая песня, лежит перед вами. Забирайте и уходите. И, по — моему, вам лучше позвонить в полицию и поделиться своими соображениями. На этой очаровательной ноте и закончится наша дружба. До свидания, Говард. Я очень устала, у меня болит голова. Пойду к себе, лягу. Что касается м — ра Марлоу? конечно, это он вас так настроил — могу только сказать, что если он не убил Роджера буквально, то несомненно довел его до смерти.

Она повернулась, чтобы уйти. Я резко бросил:

— Минуточку, миссис Уэйд. Доведем разговор до конца. Не стоит обижаться. Мы все хотим, как лучше. Этот чемодан, который вы бросили в Четсвортский резервуар — тяжелый он был?

Она остановилась, глядя на меня.

— Я же сказала — старый чемодан. Да, очень тяжелый.

— Как же вы его перетащили через такой высокий проволочный забор вокруг резервуара?

— Что? Через забор? — она беспомощно развела руками. — Наверно, в опасной ситуации силы удваиваются. Как — то перетащила, вот и все.

— Там нет никакого забора, — сказал я.

— Нет никакого забора? — механически повторила она, словно не понимая.

— И пиджак Роджера не был вымазан в крови. И Сильвию Леннокс убили не на улице, а в доме для гостей, на постели. И крови практически не было, потому что это был уже труп. Сперва ей прострелили голову, а статуэткой по лицу колошматили уже мертвую. У покойников, миссис Уэйд, кровь из ран почти не льется.

Она презрительно скривила губы.

— Наверно, вы там сами были, — надменно заявила она.

И двинулась прочь.

Мы смотрели ей вслед. Она спокойно и грациозно поднялась по лестнице, скрылась у себя в спальне, и дверь захлопнулась мягко, но решительно.

Наступило молчание.

— При чем тут проволочный забор? — растерянно спросил Спенсер. Он нервно дергал головой, вспотел и раскраснелся. Держался молодцом, но ему было нелегко.

— Я сблефовал, — объяснил я. — Никогда не был у этого Четсвортского резервуара, не знаю даже, как он выглядит. Может, там есть забор, а может, и нет.

— Понятно, — сокрушенно сказал он. — Но, главное, что и она этого не знает.

— Конечно, нет. Она убила их обоих.

 

Глава 43

Тут возникло легкое движение, и возле дивана появился Кэнди. В руке у него был складной нож. Глядя на меня, он нажал кнопку, и выскочило лезвие.

Снова нажал кнопку, и лезвие исчезло в рукоятке. Глаза у него ярко поблескивали.

— Million de pardones. Senor, — сказал он. — Я насчет вас ошибся. Она убила босса. Наверно, мне… — Он умолк, и лезвие выскочило снова.

— Нет. — Я встал и протянул руку. — Отдай нож, Кэнди. Ты всегда лишь хороший слуга — мексиканец. Они пришьют тебе это дело с восторгом. Им бы очень кстати пришлась такая дымовая завеса. Ты не понимаешь, о чем я говорю.

Поверь мне. Они так все изгадили, что теперь, даже если захотят, не могут исправить. К тому же и не хотят. Из тебя вытянут признание, не успеешь ты назвать свое полное имя. И через три недели будешь уже загорать в Сан — Квентине с пожизненным приговором.

— Я же сказал — я не мексиканец. Чилиец из Винья дель Мар, около Вальпараисо.

— Дай нож, Кэнди. Я все это знаю. Ты свободен. Скопил денег. Наверное, дома у тебя восемь братьев и сестер. Не дури и уезжай, откуда приехал. Твоя служба кончена.

— Работу найти легко, — спокойно сказал он. Потом протянул руку и уронил нож мне на ладонь. — Ради тебя это делаю.

Я спрятал нож в карман. Он посмотрел на галерею.

— La Senora — что будем делать?

— Ничего. Совсем ничего. Сеньора очень устала. Жила в большом напряжении. Хочет покоя.

— Мы должны позвонить в полицию, — твердо заявил Спенсер.

— Зачем?

— Боже мой, Марлоу — должны, и все.

— Завтра. Забирайте свой неоконченный роман и пошли.

— Надо вызвать полицию. Существует же закон.

— Ничего такого не надо. Какие у вас улики? Мухи не прихлопнешь.

Грязную работу предоставьте блюстителям закона. Пусть юристы попотеют.

Законы пишутся, чтобы адвокаты разносили их в пух и прах перед другими юристами, под названием судьи, а следующие судьи заявляли, будто первые не правы, а Верховный суд — что не правы вторые. Конечно, закон существует. Мы в нем сидим по самую шею. Нужен он только юристам для их бизнеса. Как вы думаете — долго продержались бы крупные гангстеры, если бы юристы не объяснили, как им надо работать.

Спенсер сердито сказал:

— Не в том дело. В этом доме убили человека. И не в этом дело, что это был писатель, очень крупный и известный. Это был человек, и мы с вами знаем, кто его убил. Существует же правосудие.

— Завтра.

— Вы же ее покрываете! Чем вы лучше ее? Что — то я в вас начинаю сомневаться, Марлоу. Если бы вы были начеку, то могли бы спасти ему жизнь. В каком — то смысле вы дали ей совершить убийство. А то, что произошло сегодня, просто спектакль, и не более того.

— Верно. Любовная сцена. Заметили, что Эйлин от меня без ума? Когда все утихнет, мы, может, и поженимся. С деньгами у нее, конечно, порядок. Я на этой семье еще ни цента не заработал. Сколько мне еще ждать?

Он снял очки и протер их. Вытер пот под глазами, водрузил очки на место и стал смотреть под ноги.

— Простите, — сказал он. — Для меня это была жуткая встряска. Достаточно страшно уже то, что Роджер покончил с собой. Но от этой второй версии я чувствую себя совершенно раздавленным, — просто от того, что все узнал. — Он поднял на меня глаза. — Могу я на вас надеяться?

— В каком смысле?

— Что вы поступите правильно… в любом случае. — Он нагнулся, взял кипу желтой бумаги под мышку. — Впрочем, не обращайте на меня внимания. Наверно, вы знаете, что делать. Издатель я приличный, но эти дела не по моей части.

Ханжа я, наверно, черт бы меня побрал.

Он прошел мимо меня. Кэнди отступил, потом, быстро обогнав его, распахнул входную дверь. Спенсер вышел, бегло ему кивнул. Я двинулся следом.

Поравнявшись с Кэнди, я остановился и посмотрел ему в черные глаза.

— Без фокусов, амиго, — предупредил я.

— Сеньора очень устала, — тихо ответил он. — Пошла в спальню. Ее нельзя беспокоить. Ничего не знаю, сеньор. No me Acuerdo de nada… A sus ordenes, senor.

Я вынул из кармана нож и отдал ему. Он улыбнулся.

— Мне никто не доверяет, но я доверяю тебе, Кэнди.

— Lo mismo, senor. Muchas gracias.

Спенсер был уже в машине. Я сел за руль, включил мотор, дал задний ход и повез его обратно в Беверли Хиллз. Высадил его у бокового входа в гостиницу.

— Я всю дорогу думал, — сообщил он, вылезая. — Она, вероятно, немного помешана. Вряд ли ее будут судить.

— Ни за что не будут, — сказал я. — Но она этого не знает.

Он повозился с кипой желтой бумаги, которую держал под мышкой, кое — как выровнял ее и кивнул мне. Я смотрел, как он тянет на себя тяжелую дверь и входит в гостиницу. Потом я отпустил тормоз, «олдс» скользнул прочь от белого тротуара, и больше я никогда не видел Говарда Спенсера.

 

Глава 44

Я приехал домой поздно, усталый и подавленный. Был один из тех вечеров, когда в воздухе висит тяжесть, а ночные шумы кажутся приглушенными и далекими. Сквозь туман виднелась равнодушная луна. Я походил по дому, поставил несколько пластинок, но музыки почти не слышал. Казалось, где — то раздается мерное тиканье, хотя в доме тикать было нечему. Звук пульсировал у меня в голове. Я был человек — часы, отсчитывающий секунды до чьей — то смерти.

Я вспомнил, как в первый раз увидел Эйлин Уэйд, и во второй, и третий, и четвертый. Но потом ее образ расплылся. Она перестала казаться мне реальной. Когда узнаешь, что человек — убийца, он сразу теряет реальность.

Есть люди, которые убивают из ненависти, или от страха, или из корысти. Есть убийцы хитрые, которые планируют все заранее и надеются, что их не поймают.

Есть разъяренные убийцы, которые вообще не думают. А есть убийцы, влюбленные в смерть, для которых убийство — это нечто вроде самоубийства. Они все слегка помешаны, но не в том смысле, какой имел в виду Спенсер.

Было почти светло, когда я, наконец, лег в постель.

Из черного колодца сна меня выдернуло дребезжание телефона. Я перевернулся, спустил ноги, нащупывая туфли, и понял, что проспал не больше двух часов. Чувствовал я себя, как полупереваренный обед. Я с трудом поднялся, побрел в гостиную, стащил трубку с аппарата и сказал в нее:

— Подождите минутку.

Положив трубку, я пошел в ванную и плеснул себе в лицо холодной водой.

За окном раздавалось мерное щелканье. Я рассеянно выглянул и увидел смуглое бесстрастное лицо. Это был садовник — японец, приходивший раз в неделю, которого я прозвал Жестокий Джек. Он подравнивал кусты — так, как это умеет делать только садовник — японец. Просишь его прийти раз пять, он все время отвечает: «на той неделе», а потом является в шесть утра и начинает стричь кусты под окном твоей спальни.

Я вытер лицо и вернулся к телефону.

— Да?

— Это Кэнди, сеньор.

— Доброе утро, Кэнди.

— La senora es muerta.

Умерла. Какое холодное черное бесшумное слово на всех языках. Она умерла.

— Надеюсь, ты тут ни при чем?

— Я думаю, лекарство. Называется демерол. Я думаю, сорок, пятьдесят в бутылочке. Теперь пустая. Не ужинала вчера вечером. Сегодня утром я влезаю по лестнице и смотрю в окно. Одета, как вчера днем. Я взломаю дверь. La senora es muerta. Frio como Agua de nieve.

Холодная как ледяная вода.

— Ты звонил кому — нибудь?

— Si. El доктор Лоринг. Он вызвал полицию. Еще не приехали.

— Д — ру Лорингу, вот как? Он всегда опаздывает.

— Я не показываю ему письмо, — сказал Кэнди.

— Кому адресовано письмо?

— Сеньору Спенсеру.

— Отдай полиции, Кэнди. Д — ру Лорингу не давай. Только полиции. И вот еще что, Кэнди. Не скрывай ничего, не ври им. Мы к вам приезжали. Расскажи правду. На этот раз правду и всю правду.

Наступила короткая пауза. Потом он сказал:

— Si. Я понял. Hasta la vista, amigo. — Повесил трубку. Я набрал номер «Риц — Беверли» и попросил Говарда Спенсера.

— Минутку, пожалуйста. Соединяю с регистрацией. Мужской голос сказал:

— Регистрация. Что вам угодно?

— Я просил Говарда Спенсера. Знаю, что сейчас рано, но это срочно.

— М — р Спенсер вчера уехал. Улетел восьмичасовым самолетом в Нью — Йорк.

— Извините. Я не знал.

Я прошел на кухню сварить кофе — целое ведро. Крепкого, густого, горького, обжигающего, беспощадного. Кровь для жил усталого человека.

Берни Олз позвонил мне пару часов спустя.

— Ну, умник, — произнес он. — Давай к нам, на мученья.

Все было, как в прошлый раз, только пораньше, днем, и мы сидели в кабинете капитана Эрнандеса, а шериф находился в Санта — Барбаре, открывал там праздник, Неделю Фиесты. В кабинете собрались капитан Эрнандес, Берни Олз, помощник коронера, д — р Лоринг, который выглядел так, словно его взяли за незаконный аборт, и работник прокуратуры по имени Лофорд, высокий, худой и бесстрастный. Поговаривали, что его брат — хозяин подпольной лотереи в районе Центральной авеню.

Перед Эрнандесом лежало несколько исписанных листков почтовой бумаги нежно — розового цвета, с необрезанными краями, текст написан зелеными чернилами.

— Мы собрались неофициально, — начал Эрнандес, когда все устроились поудобнее на неудобных жестких стульях. — Без стенограммы и магнитофона.

Говорите, что хотите. Д — р Вайс — представитель коронера, который будет решать, понадобится ли слушать дело. Д — р Вайс?

Это был толстый, бодрый человек, вроде бы знающий специалист.

— По — моему, не понадобится, — сказал он. — Пока что все указывает на наркотическое отравление. Когда прибыла скорая помощь, женщина еще дышала, но очень слабо, была в глубокой коме, все рефлексы отрицательны. На этой стадии редко удается спасти одного из ста. Кожа была холодная, дыхание почти не прослушивалось. Слуга решил, что она мертва. Она умерла примерно час спустя. Насколько я понимаю, она была подвержена сильным приступам бронхиальной астмы. Д — р Лоринг выписал демерол на случай припадка.

— Есть сведения или выводы о количестве принятого демерола, д — р Вайс?

— Смертельная доза, — ответил он с легкой улыбкой. — Сразу это определить нельзя, не зная ее анамнеза, степени сопротивляемости организма. По ее признанию она приняла две тысячи триста миллиграммов, что в четыре — пять раз превышает смертельную дозу для людей, не являющихся наркоманами. — Он вопросительно взглянул на Лоринга.

— Миссис Уэйд не была наркоманкой, — холодно сообщил д — р Лоринг. — Ей была предписана доза одну — две таблетки — пятьдесят миллиграммов каждая.

Максимально я бы разрешил не более трех — четырех в сутки.

— Но вы ей выписали пятьдесят одним махом, — заметил капитан Эрнандес.?

Не считаете, что опасно держать дома это лекарство в таком количестве? И часто у нее бывали приступы астмы?

Д — р Лоринг презрительно улыбнулся.

— Для всякой астмы характерны перемежающиеся приступы. У нее ни разу не наступил так называемый «статус астматикус», когда пациенту грозит опасность задохнуться.

— Хотите что — нибудь добавить, д — р Вайс?

— Ну… — медленно произнес д — р Вайс, — если бы она не оставила записки, и мы бы совсем не знали, сколько она приняла, можно было бы считать это случайностью. Сверхдоза по ошибке. Здесь недолго перебрать. Точно будем знать завтра. Господи боже, Эрнандес, вы ведь не собираетесь скрывать ее записку?

Эрнандес насупился, уставившись в стол.

— Я просто поинтересовался. Не знал, что астму лечат наркотиками.

Каждый день узнаешь что — то новое. Лоринг вспыхнул.

— Я же сказал, капитан, — это была крайняя мера. Врач может и не успеть.

Астматические приступы возникают весьма неожиданно.

Эрнандес скользнул по нему взглядом и повернулся к Лофорду.

— Что скажут у вас в конторе, если я передам это письмо в газеты?

Помощник прокурора бесстрастно посмотрел на меня.

— Что здесь делает этот парень, Эрнандес?

— Я его пригласил.

— Откуда мне знать, что он не перескажет какому — нибудь репортеру все, что здесь говорится?

— Да, он любитель поболтать. Вы с этим столкнулись, когда его засадили.

Лофорд усмехнулся, потом откашлялся.

— Я читал так называемое признание, — четко произнес он. — И не верю ни единому слову. Известно, что на ее долю выпало эмоциональное напряжение, потеря близкого человека, употребление наркотиков, стресс военного времени в Англии, под бомбежками, тайный брак, появление этого человека, и так далее.

У нее, несомненно, возникло болезненное чувство вины, и она пыталась очиститься от него способом перенесения.

Он замолчал и поглядел вокруг, но увидел лишь абсолютно непроницаемые лица.

— Не могу говорить за прокурора, но, по — моему, даже если бы эта женщина осталась в живых, это письмо не дает оснований передавать дело в суд.

— Поскольку вы уже поверили одному письму, вам не хочется верить другому, которое ему противоречит, — язвительно бросил Эрнандес.

— Потише, Эрнандес. Всякий орган правосудия должен принимать в расчет общественное мнение. Если бы ее признание попало в газеты, у нас были бы неприятности. Наверняка. Немало развелось всяких реформистских болтунов, которые только и ждут шанса воткнуть нам нож в спину. Большое жюри и так уже в истерике из — за того, как отделали на прошлой неделе нашего лейтенанта из отдела по борьбе с пороком.

Эрнандес сказал:

— Ладно, это ваши заботы. Подпишите мне расписку.

Он собрал розовые листки, и Лофорд подписал квитанцию. Затем взял письмо, сложил, сунул во внутренний карман и вышел.

Д — р Вайс встал. Добродушный, уверенный, бесстрастный.

— Прошлое слушание по делу семьи Уэйдов провели слишком быстро, — сказал он. — Думаю, на этот раз не стоит его проводить вообще.

Он кивнул Олзу и Эрнандесу, церемонно пожал руку Лорингу и ушел. Лоринг встал, готовясь уйти, потом заколебался.

— Итак, я могу сообщить некоему заинтересованному лицу, что дальнейшего расследования не предвидится? — чопорно осведомился он.

— Простите, что так надолго оторвали вас от пациентов, доктор.

— Вы не ответили на мой вопрос, — резко бросил Лоринг. — Предупреждаю вас…

— Катись отсюда, — сказал Эрнандес.

Д — р Лоринг еле удержался на ногах от ужаса. Затем повернулся и быстрыми неверными шагами вышел из комнаты. Дверь закрылась, и прошло с полминуты, прежде чем нарушилось молчание. Эрнандес встряхнулся и закурил. Потом поглядел на меня.

— Ну? — сказал он.

— Что «ну»?

— Чего вы ждете?

— Значит, это конец? Крышка? Капут?

— Объясни ему, Берни.

— Конечно, конец, — сказал Олз. — Я уже совсем было собрался вытащить ее на допрос. Уэйд не мог сам застрелиться. Слишком высокий процент алкоголя в мозгу. Но, как я вам говорил, для убийства не хватало мотива. У нее в письме, может, и не все правда, но оно доказывает, что она за мужем шпионила. Знала расположение дома для гостей в Энсино. Эта дамочка Леннокс отбила у нее обоих мужчин. Что произошло в доме для гостей, оставляю на ваше воображение. Один вопрос вы забыли Спенсеру задать. Был ли у Уэйда маузер ППК. Да, у него был небольшой автоматический маузер. Мы сами спросили сегодня Спенсера по телефону. Уэйд в пьяном виде терял рассудок. Несчастный подонок либо думал, что убил Сильвию Леннокс, либо действительно ее убил, либо догадывался, что ее убила его жена. В любом случае он рано или поздно все это выложил бы. Конечно, пьянствовать он начал уже давно, но ведь он был женат на красивом ничтожестве. Мексиканец про это знает. Он, мерзавец, вообще почти все знает. Она была воплощенная мужская мечта, но и сама жила в мечте или во сне. Часть ее души была здесь, но другая часть — в прошлом. А если ее иногда к кому — нибудь и тянуло, то не к мужу. Понятно я объясняю?

Я не ответил.

— Вы ведь сами с ней чуть не спутались, правда?

И на это я не ответил.

Олз и Эрнандес оба горько усмехнулись.

— Не такие уж мы кретины, — продолжал Олз. — Поняли, что в этой истории с ее раздеванием есть доля правды. Вы насели на Кэнди, и он не стал спорить.

Он был сбит с толку, обижен, он любил Уэйда и хотел знать все точно. А узнав, пустил бы в ход нож. Все это он считал своим личным делом. Он за Уэйдом не шпионил, не стучал на него. Жена Уэйда шпионила и нарочно путала карты, чтобы заморочить мужу голову. Все сходится. В конце, по — моему, она его стала бояться. И Уэйд не сбрасывал ее ни с какой лестницы. Она случайно поскользнулась, а он хотел ее поймать. Это Кэнди тоже видел. — Все равно не понятно, почему она хотела, чтобы я жил у них в доме.

— Могу назвать несколько причин. Есть такой известный прием. Любой полицейский сталкивается с ним сто раз в жизни. Вы были неизвестной величиной — помогли Ленноксу бежать, дружили с ним и, возможно, были посвящены в его тайны. Что он знал и что он вам сказал? Он взял с собой револьвер, из которого убили Сильвию, и знал, что из него стреляли. Она могла подумать, что он так поступил ради нее. То есть знал, что стреляла она. Когда он покончил с собой, она решила, что наверняка знал. Но как быть с вами? Вы по — прежнему оставались неизвестной величиной. Она хотела вытянуть из вас все, что можно. Обаяния у нее хватало, а тут и предлог подвернулся, чтобы с вами познакомиться. А если бы ей понадобился козел отпущения, вы и на это годились.

— Слишком уж много она, по — вашему, знала, — возразил я.

Олз сломал сигарету пополам и стал жевать половинку. Вторую засунул за ухо.

— Еще одно объяснение — ей был нужен мужчина, здоровенный парень, который сумел бы ее задушить в объятиях и воскресить ее мечту.

— Она меня ненавидела, — сказал я. — Это не подходит.

— Конечно, — сухо вставил Эрнандес. — Вы ее оттолкнули. Но это она бы пережила. А потом вы взорвали перед ней мину, да еще при Спенсере.

— По — моему, ребята, вы недавно были у психиатра.

— Черт побери, — сказал Олз, — не знаете вы, что ли? Да они от нас не вылезают. Двое у нас просто на зарплате. Наш бизнес стал филиалом врачебного рэкета. Так и лезут в тюрьму, в суд, на допросы. Пишут доклады по пятнадцать страниц, почему какой — нибудь недоносок ограбил винную лавку, или изнасиловал школьницу, или сбывал наркотики в старших классах. Через десять лет мы с Эрнандесом вместо того, чтобы стрелять в тире и подтягиваться на турнике, будем заниматься тестами Роршаха и словесными ассоциациями. На дело будем выезжать с детектором лжи и сывороткой правды в черном чемоданчике. Жалко, не попались нам те четверо макак, которые обработали Большого Вилли Магоуна.

Мы бы им устроили адаптацию и научили любить своих мамочек.

— Так я пойду, пожалуй?

— Не убедили мы вас? — спросил Эрнандес, щелкая резиновой ленточкой.

— Почему, убедили. Дело умерло. Она умерла, все умерли. Все улажено, официально и аккуратно, как полагается. Осталось идти домой и про все забыть. Так и сделаю.

Олз достал из — за уха полсигареты, взглянул на нее, словно удивляясь, как она туда попала, и швырнул через плечо.

— Что вы скулите? — сказал Эрнандес. — Если б у нее запас револьверов не кончился, она бы и вас добавила для круглого счета.

— Между прочим, — угрюмо заметил Олз, — телефон вчера тоже работал.

— Ну, конечно, — сказал я. — Вы бы примчались со всех ног и выслушали бы запутанный рассказ, где она призналась бы только в мелком обмане. Сегодня утром вы имеете полное, как я надеюсь, признание. Вы не дали мне его прочесть, но ради любовного письмеца вряд ли бы вы стали вызывать прокурора.

Если бы по делу Леннокса вовремя как следует поработали, кто — нибудь раскопал бы его послужной список, узнал, где его ранили, и все остальное. А попутно всплыла бы и связь с Уэйдами. Роджер Уэйд знал, кто такой Фрэнк Марстон. И еще один частный сыщик знал, на которого я случайно вышел.

— Возможно, — согласился Эрнандес, — но полицейское следствие так не ведут. Если дело уже закрыто, его не ворошат снова. Даже если никто не нажимает, чтобы скорее с ним покончить. Я расследовал сотни убийств. В большинстве случаев все концы сходятся, и закон вступает в силу. Бывает, что и остаются какие — то неясности. Но когда есть мотив, средство, возможность, бегство, письменное признание и сразу за ним самоубийство, этого более чем достаточно. Ни одна полиция в мире не станет выделять дополнительного времени и людей, чтобы оспаривать очевидное. В пользу Леннокса было всего два аргумента: во — первых, некоторые считали, что он славный парень и не способен на убийство; во — вторых, были и другие, кто мог прикончить Сильвию.

Но другие не удирали, не писали признаний, не пускали себе пулю в лоб. Это все сделал он. А что касается «славного парня», то примерно шестьдесят — семьдесят процентов убийц, которые расстаются с жизнью в газовой камере, на горячем стуле или на виселице, были, по мнению их соседей, безобидны, хорошо воспитанные люди, как миссис Роджер Уэйд. Хотите прочесть, что она написала в своем письме? Ладно, читайте. Мне нужно в мэрию.

Он встал, открыл ящик и выложил на стол папку.

— Здесь пять фотокопий, Марлоу. Если попадетесь мне за чтением, вам не поздоровится.

Он подошел к двери, потом обернулся и позвал Олза:

— Хотите, вместе побеседуем с Пешореком?

Олз кивнул и вышел за ним вслед. Оставшись один, я открыл папку и увидел черно — белые фотокопии. Потом, дотрагиваясь только до краев, пересчитал их. Их было шесть штук, каждая по несколько страниц, сколотых вместе. Я взял одну копию, свернул ее в трубку и спрятал в карман. Потом стал читать следующую, лежавшую в папке сверху. Дочитав, сел и стал ждать.

Примерно через десять минут Эрнандес вернулся один. Он снова сел за стол, перебрал фотокопии и убрал папку в ящик.

Он вскинул на меня бесстрастный взгляд.

— Довольны?

— Лофорд знает, что вы сделали копии?

— Я ему не говорил. Берни — тоже. Берни сам их изготовил. А что?

— А вдруг одна копия пропадет? Он презрительно улыбнулся.

— Не пропадет. Но все равно, мы тут ни при чем. В прокуратуре тоже есть копировальная машина.

— Вы ведь не слишком любите прокурора Спрингера, капитан?

Он удивился.

— Я? Я всех люблю, даже вас. Убирайтесь отсюда к черту, мне работать надо. Я встал. Внезапно он спросил:

— Оружие при себе имеете?

— Как когда.

— У Большого Вилли Магоуна было два револьвера. Интересно, почему он их не пустил в ход.

— Наверно, думал, что его и так испугаются.

— Возможно, — небрежно заметил Эрнандес. Взял резиновую ленточку и стал растягивать на больших пальцах. Тянул все сильнее и сильнее. Наконец, она не выдержала и лопнула. Он потер палец, по которому ударил конец резинки. — Если долго тянуть, никто не выдержит, — сказал он. — Даже самый страшный на вид.

Ну, пока.

Я вышел за дверь и быстро покинул здание. Дурачком я был, дурачком и остался.

 

Глава 45

Вернувшись в свою контору на шестом этаже Кауэнга — билдинг, я разыграл обычную партию с утренней почтой. Прорезь для писем — стол — корзина.

Плотник — Сапожник — Портной. Сдул пыль со стола и разложил на нем фотокопию. Свертывал я ее аккуратно, и трещин не было.

Я снова перечитал признание. Оно было достаточно подробным и вполне ясным для любого непредубежденного человека. Эйлин Уэйд убила жену Терри в приступе дикой ревности, а потом, когда предоставилась возможность, убила и Роджера, так как была уверена, что он знает. Выстрел в потолок у него в спальне в ту ночь подстроила тоже она. Непонятно — теперь уже навсегда? было одно: почему Роджер Уэйд молчал и не сопротивлялся. Должен же был понимать, чем это кончится. Видно, он махнул на себя рукой, и ему стало наплевать. Его профессией были слова, почти для всего он находил слова, а вот для этого не нашел.

«У меня осталось сорок шесть таблеток демерола, — писала она. — Сейчас я приму их все и лягу. Дверь заперта. Очень скоро меня уже нельзя будет спасти. Говард, постарайтесь понять. У меня за спиной стоит смерть. Каждое слово здесь — правда. Я ни о чем не жалею — разве, может быть, о том, что я не застала их вместе и не убила вместе. Не жаль мне и Фрэнка, которого здесь звали Терри Ленноксом. От того человека, которого я любила и за которого вышла замуж, осталась одна пустая оболочка. Он перестал для меня существовать. Когда он вернулся с войны, и я снова увидела его в тот день, сперва я его не узнала. Он — то узнал меня сразу. Лучше бы ему умереть молодым в снегах Норвегии, моему любимому, которого я отдала смерти. Он вернулся другом бандитов, мужем богатой шлюхи, испорченным, погибшим человеком, а в прошлом, может быть, мошенником. От времени все грубеет, снашивается, покрывается морщинами. Жизнь не потому трагична, Говард, что красота умирает молодой, а потому, что она делается старой и гнусной. Со мной этого не случится. Прощайте, Говард».

Я положил фотокопию в ящик стола и запер его. Пора было поесть, но что — то не хотелось. Я достал из стола свою дежурную бутылку, налил себе порцию, затем снова снял с крючка телефонную книгу и поискал номер редакции «Ежедневника». Набрал и попросил девушку соединить меня с Лонни Морганом.

— М — р Морган приходит не раньше четырех. Попробуйте позвонить в мэрию, в комнату прессы.

Я позвонил в мэрию. Нашел Лонни. Он меня еще не забыл.

— Вам, говорят, в последнее время скучать не приходилось.

— У меня есть для вас материал, если хотите. Думаю, что вы его не возьмете.

— Да? И какой же?

— Фотокопия признания в двух убийствах.

— Где вы находитесь?

Я сказал. Он попросил рассказать поподробнее. Я не стал этого делать по телефону. Он сказал, что уголовными делами не занимается. Я ответил, что все равно он репортер, причем единственной независимой газеты в городе. Он все — таки продолжал спорить.

— Где вы достали эту штуку? Откуда я знаю, что стоит на нее тратить время?

— Оригинал в прокуратуре. Они его из рук не выпустят. Там говорится о вещах, которые они давно похоронили.

— Я вам перезвоню. Должен согласовать в верхах.

Мы повесили трубки. Я сходил в закусочную, съел сандвич с куриным салатом и выпил кофе. Кофе был переваренный, а сандвич не намного вкуснее, чем лоскут, оторванный от старой рубахи. Американцы могут съесть любую дрянь, если засунуть ее между ломтями поджаренного хлеба и скрепить парой зубочисток, а сбоку будет торчать зеленый салат, предпочтительно слегка увядший, Примерно в три тридцать ко мне явился Лонни Морган. Он был все такой же, — худой, длинный и жилистый образчик усталой и бесстрастной человеческой породы, — что подвозил меня домой из тюрьмы. Вяло пожав мне руку, извлек смятую пачку сигарет.

— М — р Шерман — наш главный редактор — сказал, чтобы я к вам съездил и посмотрел материал.

— Пока что это не для печати. У меня есть ряд условий. — Я отпер стол и дал ему фотокопию. Он пробежал все четыре страницы быстро, а потом еще раз, медленнее. Оживления в нем было заметно столько же, сколько в гробовщике на дешевых похоронах.

— Дайте — ка телефон.

Я подвинул к нему аппарат. Он набрал номер, подождал и сказал:

— Это Морган. Дайте мне м — ра Шермана. — Подождал, поговорил еще с какой — то дамой, потом соединился со своим собеседником, попросил его перейти к другому телефону и перезвонить мне.

Повесив трубку, он поставил телефон себе на колени и прижал кнопку указательным пальцем. Раздался звонок, он поднес трубку к уху.

— Вот материал, м — р Шерман.

Он стал читать медленно и отчетливо. В конце наступила пауза. Потом:

— Минутку, сэр. — Он опустил трубку и взглянул на меня. — Он хочет знать, как вы это достали. Я перегнулся и забрал у него фотокопию.

— Скажите, чтобы не лез не в свое дело. Где я достал — дело другое. Там на обороте штамп.

— М — р Шерман, это, по всей видимости, официальный документ из конторы шерифа Лос — Анджелеса. Думаю, что подлинность проверить легко. И за него назначена цена.

Он послушал еще, потом сказал:

— Хорошо, сэр. Сейчас. — Подвинул телефон ко мне через стол. — Хочет с вами поговорить. Голос был властный, отрывистый.

— М — р Марлоу, каковы ваши условия? Помните, что «Ежедневник»? единственная газета в Лос — Анджелесе, которая вообще согласится обсуждать этот вопрос.

— О деле Леннокса вы не так уж много писали, м — р Шерман.

— Это я знаю. Но в то время оно казалось просто сенсационным скандалом.

Не было сомнений в том, кто виновен. Теперь, если ваш документ подлинный, дело меняется. Каковы ваши условия?

— Вы печатаете признание полностью в форме фотокопии или не печатаете вовсе.

— Сперва его надо проверить. Это вы понимаете?

— Проверить невозможно, м — р Шерман. Если вы обратитесь к прокурору, он либо начнет все отрицать, либо передаст материал всем газетам в городе. У него нет другого выхода. Если обратитесь в контору шерифа, они адресуют вас в прокуратуру.

— Об этом не беспокойтесь, м — р Марлоу. Как проверить, мы сообразим. Как насчет ваших условий?

— Я же вам сказал.

— Вот как. Вы не требуете оплаты?

— Деньгами — нет.

— Ну, что ж, вам виднее. Можно мне Моргана? Я передал телефон Лонни Моргану.

Он кратко переговорил с шефом и повесил трубку.

— Согласился, — сообщил он. — Я забираю фотокопию, он сам проверит.

Сделает так, как вы просили. В печати, уменьшенное вдвое, это займет примерно половину первой полосы.

Я отдал ему фотокопию. Он потянул себя за кончик длинного носа.

— Не обидитесь, если я скажу, что, на мой взгляд, вы полный идиот?

— Не буду спорить.

— Еще не поздно передумать.

— И передумывать не буду. Помните тот вечер, когда вы доставили меня домой из городской Бастилии? Вы сказали, что мне, наверно, нужно попрощаться с другом. Так у нас до сих пор и не получилось прощания. Если вы опубликуете фотокопию, то получится. Долго я этого ждал — очень, очень долго.

— Ладно, старина. — Он криво усмехнулся. — Но я все равно считаю вас идиотом. Сказать, почему?

— Ну, скажите.

— Я про вас знаю больше, чем вы думаете. Вот отчего противно быть журналистом. Знаешь много, а опубликовать не можешь. Поневоле становишься циником. Если «Ежедневник» напечатает это признание, рассердится очень много народу. Прокурор, коронер, контора шерифа, влиятельное частное лицо по фамилии Поттер и пара бандитов по имени Менендес и Старр. Вероятнее всего, вы попадете в больницу или снова в тюрьму, — Не думаю.

— Думайте как хотите, дружище. Я вам говорю, что думаю я. Прокурор разозлится, потому что это он похоронил дело Леннокса. Даже если признание и самоубийство Леннокса его оправдывают, все равно многие поинтересуются, как это вышло, что Леннокс, человек невиновный, написал признание, как он погиб, вправду ли он покончил с собой или ему помогли, почему не было следствия и почему все дело так быстро заглохло. Кроме того, если оригинал этой фотокопии в руках у прокурора, он решит, что его подсидели люди шерифа.

— Вам не обязательно печатать в газете штамп шерифской конторы на обороте.

— Мы и не будем. Мы с шерифом в дружбе. Считаем его честным парнем. Не обвиняем его в том, что он не может остановить ребят вроде Менендеса.

Азартные игры пресечь нельзя, пока они разрешены в отдельных формах повсюду и во всех формах в отдельных местах. Вы выкрали это из конторы шерифа. Не знаю, как вам это удалось. Хотите рассказать?

— Нет.

— О'кей. Коронер разозлится, потому что прошляпил с «самоубийством»

Уэйда. Не без помощи прокурора к тому же. Харлан Поттер разозлится, потому что вновь откроется дело, которое он так старался прикрыть. Почему разозлятся Менендес и Старр, я не очень понимаю, но знаю, что они вас предупреждали в это не лезть. А когда эти ребята на кого — нибудь сердятся, ему несдобровать. С вами, чего доброго, обойдутся, как с Большим Вилли Магоуном.

— Магоун, наверно, слишком вылезал.

— Возможно, — протянул Морган. — Но эти ребята слова на ветер не бросают.

Если уж они велели не соваться куда не надо, то и не суйтесь. Если же вы не послушались и вам это сошло с рук, значит, они проявили слабость. А крутым парням, хозяевам этого бизнеса, большим шишкам, совету директоров слабаки не нужны. Они опасны. Затем, существует Крис Мэйди.

— Говорят, он фактически правит штатом Невада.

— Верно говорят, дружище. Мэйди — славный парень, но он лучше всех знает, что хорошо для Невады. Богатые гангстеры, которые орудуют в Рено и Вегасе, очень стараются не рассердить м — ра Мэйди. Иначе налоги на них сразу вырастут, а полиция перестанет с ними сотрудничать. И тогда настоящие хозяева на Востоке решат, что нужно кое — кого заменить. Деятель, который не может поладить с Крисом Мэйди, действует не правильно. Значит, убрать его и назначить другого. А убирают у них вы знаете, как. Только ногами вперед в деревянном ящике.

— Они обо мне никогда не слышали, — заметил я. Морган насупился и помахал рукой вверх — вниз.

— Им это и не нужно. Имение Мэйди в Неваде, у озера Тахо, граничит с имением Харлана Поттера. Может, они даже иногда здороваются. Какой — нибудь прислужник Мэйди может услышать от прислужника Поттера, что фраер по имени Марлоу слишком распускает язык о чужих делах. Это случайное замечание могут передать дальше, и тогда в одной квартире в Лос — Анджелесе зазвонит телефон, и одному парню с развитой мускулатурой намекнут, что неплохо бы ему и паре — тройке его дружков выйти поразмяться. Если кому — то нужно, чтобы вас пристукнули, этим ребятам не станут объяснять, почему. Для них это обычная работенка. Лично против вас они ничего не имеют. Просто не рыпайся, дружок, пока мы будем ломать тебе руку. Ну, вернуть вам это? Хотите?

Он протянул мне фотокопию.

— Вы знаете, чего я хочу, — сказал я. Морган медленно встал и засунул фотокопию во внутренний карман.

— Может, я и ошибся, — сказал он. — Может, вам больше известно, чем мне.

Я, например, не знаю, как смотрит на мир человек, вроде Харлана Поттера.

— С недовольной гримасой, — ответил я. — Я с ним знаком. Но он не станет связываться с хулиганьем. Это противоречит его представлениям о том, как надо жить.

— Ну, по — моему, — резко бросил Морган, — не важно, как прикрывают следствие об убийстве — звонят ли по телефону или убирают свидетелей.

Разница только в методе. Ладно, до встречи — будем надеяться.

И его словно ветром выдуло из моей конторы.

 

Глава 46

Я поехал к Виктору, чтобы выпить «лимонную корочку» и поболтать там до вечернего выпуска утренних газет. Но бар был переполнен, и радости в этом оказалось мало. Принимая у меня заказ, знакомый бармен обратился ко мне по имени.

— Вы ведь пьете с капелькой горькой?

— Обычно нет. Но сегодня добавьте двойную порцию.

— Давненько я не видал вашу приятельницу. Ту, с зелеными камушками.

— Я тоже.

Он отошел и вернулся с коктейлем. Я прихлебывал его потихоньку, растягивая время, потому что надираться не хотелось. Либо уж напиться в стельку, либо ждать трезвым, Немного погодя я попросил повторить. Часов в шесть в баре появился парнишка — газетчик. Один бармен заорал, чтобы он выметался, но он успел разок обежать посетителей, пока официант не поймал его и не вышвырнул вон. Одним из этих посетителей был я. Я развернул «Ежедневник» и взглянул на первую страницу. Они успели. Напечатали. В фотокопии буквы были белые на черном, в газете стало наоборот. Уменьшив размер, они уместили все в верхней части полосы. На другой полосе был краткий и четкий редакционный комментарий. На следующей — еще полстолбца за подписью Лонни Моргана.

Я допил свой коктейль, ушел, съездил в другое место пообедать, а затем вернулся домой.

В заметке Лонни Моргана были точно изложены факты и события по делу Леннокса и «самоубийству» Роджера Уэйда — так, как их в свое время опубликовали. Он ничего не прибавлял, не убавлял и не искажал. Это был сжатый и ясный деловой репортаж. Редакционная статья — дело другое. Там были вопросы — из тех, что задают в газетах официальным лицам, когда они попадаются с рыльцем в пушку.

Примерно в девять тридцать зазвонил телефон, и Берни Олз сообщил, что заскочит ко мне по пути домой.

— Видели «Ежедневник»? — кротко осведомился он и положил трубку, не дожидаясь ответа.

Явившись, он поворчал насчет лестницы и заявил, что если у меня найдется кофе, то выпьет чашечку. Я сказал, что сейчас сварю. Пока я варил, он слонялся по дому, чувствуя себя вполне непринужденно.

— Безлюдно тут у вас — учитывая, что не все в городе вас любят, — сказал он. — Что там сзади за холмом?

— Другая улица. А что?

— Просто так. Вам кустарник надо подрезать.

Я принес кофе в гостиную, он расположился поуютнее и стал его прихлебывать. Взял у меня сигарету, подымил минуту — другую, потом погасил.

— Разлюбил я курить, — заявил он. — Может, из — за телевизионной рекламы.

Чем они больше стараются, тем больше ненавижу их товары. Они нас всех за недоумков держат. Каждый раз, как очередной жулик в белом халате, со стетоскопом на животе, протягивает с экрана зубную пасту, или пачку сигарет, или бутылку пива, или полосканье для зубов, или флакон шампуня, или коробочку с какой — то дрянью, от которой толстые борцы начинают благоухать, как горная сирень, всегда беру на заметку — не покупать. Черт, я бы не стал покупать эти товары, даже если бы они мне нравились. Значит, читали «Ежедневник», а?

— Мне приятель намекнул, что там будет. Журналист.

— Неужели у вас есть приятели? — удивился он. — А не говорил он, как они добыли этот материал?

— Нет. И у нас в штате он вам тоже не обязан говорить.

— Спрингер чуть не лопнул от злости. Лофорд, помощник прокурора, который забрал у нас утром это письмо, клянется, что понес прямо своему боссу, но кто его знает.

Похоже, что в «Ежедневнике» напечатана репродукция прямо с оригинала.

Я отхлебнул кофе и не ответил.

— Так Спрингеру и надо, — продолжал Олз. — Сам должен был этим заняться.

Лично я не думаю, что им передал Лофорд. Он ведь тоже политик.

Он уставился на меня непроницаемым взглядом.

— Вы зачем явились, Берни? Симпатий ко мне вы не питаете. Когда — то мы дружили — насколько можно дружить с примерным полицейским. Но дружба не получилась.

Он подался вперед и улыбнулся, вернее, оскалился по — волчьи.

— Полиция не любит, когда частные граждане делают у нее за спиной ее работу. Если бы после смерти Уэйда вы сказали мне про его связь с этой дамочкой Леннокс, дальше я бы сам сообразил. Если бы сказали, что миссис Уэйд связана с этим самым Терри Ленноксом, я бы ее сразу прижал к ногтю, и жива бы осталась. Если бы с самого начала вы не темнили, может, и Уэйд был бы сейчас в живых, не говоря уж о Ленноксе. Много о себе воображаете.

— Что мне вам отвечать?

— Ничего. Слишком поздно. Я вам сказал — умник всегда сам себя перехитрит. Ясно сказал, прямо. Вы не послушали. Раз вы такой умный, уезжайте — ка из города. Многие вас не любят, а среди этих многих есть пара ребят, которые могут свою нелюбовь и доказать. Мне один мой стукач шепнул на ушко.

— Я не такая важная персона, Берни. Хватит нам собачиться. Пока не погиб Уэйд, вы этим делом и заниматься не хотели. Да и после всем было наплевать — и вам, и коронеру, и прокурору. Может, я не все сделал, как надо. Но зато теперь все знают правду. Вы бы вчера прижали ее к ногтю — на каком основании?

— На основании вашего рассказа.

— Моего? Да я же у вас за спиной орудовал. Он резко встал. Лицо у него налилось краской.

— Ладно, умник. Зато она осталась бы в живых. Можно было ее забрать по подозрению. Но ты хотел, гад, чтобы она умерла, и ты это знаешь.

— Я хотел, чтобы она как следует, пристально вгляделась сама в себя.

Дальше — ее дело. Я хотел оправдать невиновного. Плевать мне было с высокой горы, на что придется пойти для этого, и сейчас плевать. А если желаете мною заняться — я всегда на месте.

— Тобой займутся крутые ребятишки, фраер. Мне время тратить не придется. Говоришь, ты для них не такая важная персона? Как сыщик по имени Марлоу, конечно, ты ничто. Но как парень, которому было ведено отвалить, а он взял, да и наплевал на их приказы, причем публично, в газете… тут дело другое. Ты их гордость задел.

— Какой ужас, — сказал я. — Как вспомню, поджилки трясутся.

Он подошел к двери и открыл ее. Постоял, глядя на деревянную лестницу, на деревья, росшие по склону холма в конце улицы.

— Тихо здесь, спокойно, — промолвил он. — В самый раз.

Он спустился по лестнице, сел в машину и уехал. Фараоны никогда не прощаются. Всегда надеются увидеть вас снова в шеренге для опознания.

 

Глава 47

На следующий день наступило недолгое оживление. Рано утром прокурор Спрингер выступил на пресс — конференции. Это был крупный, цветущий, чернобровый и рано поседевший человек, из тех, кто всегда преуспевает в политике.

— Я прочел документ, который выдают за признание несчастной женщины, недавно покончившей с собой. Подлинность его не установлена. Но даже если он подлинный, то, несомненно, принадлежит человеку с нарушенной психикой. Я готов допустить, что «Ежедневник» верит в подлинность этого документа, вопреки всем абсурдам и непоследовательным заявлениям, которые в нем содержатся, и перечислением которых я не стану вас утомлять. Если эти слова написала Эйлин Уэйд — а прокуратура, вместе с сотрудниками моего уважаемого помощника — шерифа Петерсона, скоро это установит — я утверждаю, что она писала их не в ясном уме и не в твердой памяти. Совсем недавно эта несчастная женщина обнаружила своего мужа плавающим в крови, пролитой его собственной рукой. Вообразите шок, отчаяние, чувство крайнего одиночества, которые были вызваны этим страшным несчастьем! А теперь она присоединилась к нему в горькой обители смерти. Что нам даст, если мы станем тревожить прах мертвых? Если не говорить о продаже нескольких экземпляров газеты, которой так необходимо поднять свой тираж, что это даст нам, друзья мои? Ничего, друзья мои, ничего. Оставим же прах в покое. Подобно Офелии в великом шедевре «Гамлет» бессмертного Уильяма Шекспира, Уэйд несла свою печаль с отличием. Мои политические враги хотели бы сыграть на этом отличии, но моих друзей и избирателей не обмануть. Они знают, что прокуратура всегда защищает мудрое и здравое применение закона, правосудие, смягченное милосердием, прочное, устойчивое и консервативное правление. Что защищает «Ежедневник», я не знаю, и то, что он защищает, не вызывает у меня больших симпатий. Пусть просвещенная публика вынесет собственное суждение.

«Ежедневник» напечатал эту белиберду в утреннем выпуске (газета выходила дважды в сутки), и главный редактор, Генри Шерман, выдал Спрингеру за своей подписью следующее:

«Сегодня утром г — н прокурор Спрингер находился в хорошей форме, он прекрасно сложен и говорит густым баритоном, который приятно слушать. Он не стал утомлять нас никакими фактами. Как только м — р Спрингер пожелает, чтобы ему доказали подлинность упомянутого документа, «Ежедневник» с удовольствием окажет ему эту услугу. Ожидать, что м — р Спрингер вновь откроет дела, которые были официально закрыты с его санкции или под его руководством, так же реально, как ожидать, что м — р Спрингер встанет на голову на крыше мэрии. Как удачно выразился м — р Спрингер, что нам даст, если мы станем тревожить прах мертвых? Или, как с меньшим изяществом спрашивает «Ежедневник», что нам даст, если мы установим, кто совершил убийство, раз убитый и так мертв?

Разумеется, ничего не даст, кроме справедливости и правды.

От имени покойного Уильяма Шекспира, «Ежедневник» хочет поблагодарить м — ра Спрингера за благосклонное упоминание «Гамлета», и за его, правда, не совсем точную ссылку на Офелию. «Носи свою печаль с отличием» было сказано не про Офелию, а ею самой, и что именно она имела в виду, до сих пор остается неясным для таких, менее эрудированных людей, как мы. Но оставим это. Цитата хорошо звучит и помогает еще больше запутать дело. Может быть, и нам будет позволено процитировать, из той же официально одобренной драматической постановки, известной под названием «Гамлет», хорошие слова, произнесенные, правда, дурным человеком: «И где вина, там упадет топор».

Около полудня позвонил Лонни Морган и спросил, как мне это понравилось.

Я сказал, что, по — моему, Спрингеру это репутацию не испортит, — Только у интеллектуалов, — заметил Лонни Морган, — а они и без этого на него зубы точат. Я имею в виду, что с вами происходит?

— Да ничего. Сижу, жду, может, наклюнется работенка.

— Я не о том.

— Пока здоров. Хватит вам меня пугать. Я получил, что хотел. Если бы Леннокс был жив, теперь смог бы подойти к Спрингеру и плюнуть ему в глаза.

— Это сделали за него вы, И Спрингер уже знает. У них есть сто способов пришить дело тем, кого они невзлюбили. Не понимаю, чего вы так за это бились. Не такой уж прекрасный человек был Леннокс.

— При чем тут это?

На секунду он умолк. Потом сказал:

— Простите, Марлоу. Глупость сморозил. Удачи вам. Мы, как обычно, попрощались и повесили трубки. Около двух дня мне позвонила Линда Лоринг.

— Не называйте имен, пожалуйста, — попросила она. — Я только что прилетела с большого озера на севере. Там кое — кто разбушевался из — за того, что напечатали вчера в «Ежедневнике». Мой почти бывший муж получил прямо между глаз. Бедняжка плакал, когда я уезжала. Не надо было бежать первым с докладом.

— Что значит — ваш почти бывший муж?

— Не притворяйтесь дурачком. На сей раз отец не против. Париж? превосходное место для тихого развода. Так что я скоро туда отбываю. И если у вас осталось хоть капля разума, вам бы тоже неплохо потратить часть той красивой гравюры, что вы мне показали, и уехать куда — нибудь подальше.

— А я тут при чем?

— Во второй раз задаете глупый вопрос. Самого себя обманываете, Марлоу.

Знаете, как охотятся на тигров?

— Откуда мне знать?

— Привязывают к столбу козла, а сами прячутся в укрытие. Козлу, естественно, несдобровать. Вы мне нравитесь. Уж не знаю почему, но нравитесь. Мне отвратительно, что из вас делают козла. Вы так старались добиться правды — как вы ее понимали.

— Приятно слышать, — сказал я. — Но если я подставляю голову, чтобы ее оттяпали, это моя голова и мое дело.

— Не лезьте в герои, дурак вы этакий, — резко сказала она. — Не обязательно подражать одному нашему знакомому, который решил стать козлом отпущения.

— Если вы пока в городе, могу угостить вас стаканчиком.

— Угостите лучше в Париже. Осенью Париж очарователен.

— Я бы с удовольствием. Слыхал, что весной он еще лучше. Не знаю? никогда не был.

— Судя по вашему поведению, никогда и не будете.

— До свидания, Линда. Надеюсь, вы найдете то, чего ищете.

— До свидания, — холодно сказала она. — Я всегда нахожу то, что ищу. Но когда нахожу, не понимаю, зачем искала.

Она повесила трубку. Остаток дня прошел тихо. Я пообедал и поставил «олдс» в ночной гараж, проверить тормозные колодки. Домой поехал на такси.

Улица, как обычно, была пуста. В почтовом ящике лежала реклама мыла. Я медленно взобрался по лестнице. Вечер был теплый, в воздухе висела легкая дымка. Деревья на холме притихли. Безветрие. Я отпер дверь, начал ее открывать и замер, успев приоткрыть сантиметров на двадцать. Внутри было темно, ни звука. Но я чувствовал, что в комнате кто — то есть. Может быть, слабо скрипнула пружина или я уловил отсвет от белого пиджака. Может быть, для такого теплого тихого вечера, в комнате было недостаточно тепло и тихо.

Может быть, в воздухе стоял еле ощутимый запах человека. А, может быть, у меня просто нервы были на пределе.

Я ступил с крыльца вбок, на землю, и пригнулся возле кустов. Ничего не произошло. Внутри не вспыхнул свет, не слышалось никакого движения. Слева на поясе, в кобуре, у меня был засунут револьвер, рукояткой вперед, — короткое дуло, 38–й калибр, полицейского образца. Я выхватил его, и опять ничего не случилось. По — прежнему тишина. Я обозвал себя проклятым дураком. Выпрямился, занес ногу, чтобы шагнуть к двери, и тут из — за угла вынырнула машина, быстро поднялась по холму и почти беззвучно остановилась у подножия моей лестницы.

Большой черный автомобиль, похожий на «кадиллак». Это могла быть машина Линды Лоринг, если бы не две вещи. Никто не отворил дверцу, и? все окна с моей стороны были плотно закрыты. Я подождал и прислушался, скорчившись возле куста, но ничего не услыхал и не дождался. Просто темная неподвижная машина у подножия моей лестницы с закрытыми окнами. Если мотор работал, я этого не слышал. Потом с щелканьем включилась большая красная фара, и луч ударил рядом с домом, метрах в пяти. А потом, очень медленно, большой автомобиль стал пятиться, пока весь дом не попал в поле зрения фары.

Полицейские на «кадиллаках» не ездят. «Кадиллаки» с красными прожекторами принадлежат крупным шишкам, мэрам, начальникам полиции, иногда прокурорам. Иногда бандитам.

Луч стал шарить вокруг, Я лег ничком, но он все равно меня нашел. И застыл на мне. Вот и все. Дверца машины не открылась, в доме было по — прежнему тихо и темно.

Затем на секунду — две негромко взвыла сирена и умолкла. И тут, наконец, весь дом осветился, и человек в белом смокинге вышел на крыльцо и посмотрел вбок, на забор и кусты.

— Вылезай, дешевка, — произнес Менендес со смешком. — Гости приехали.

Я мог бы без труда его застрелить. Но тут он отступил назад, и стало слишком поздно, даже если бы и хотел. Затем открылось заднее окно машины — я услышал стук, когда его резко опустили. Потом заговорил автоматический пистолет — всадил короткую очередь в склон холма в десяти метрах от меня.

— Вылезай, дешевка, — повторил Менендес с порога. — Некуда тебе деваться.

Тогда я выпрямился и пошел, а луч прожектора прилежно следовал за мной.

Револьвер я сунул обратно в кобуру. Я поднялся на деревянное крылечко, вошел и остановился прямо возле двери. В глубине комнаты, скрестив ноги, сидел человек, на бедре у него лежал револьвер. На вид он был коренастый и свирепый, а кожа у него оказалась иссушенной, как у людей, живущих в жарком климате. На нем была коричневая куртка — ветровка на молнии, расстегнутая почти до пояса. Он смотрел на меня, и ни глаза его, ни револьвер не шелохнулись. Был спокоен, как глинобитная стена при лунном свете.

 

Глава 48

Я смотрел на него слишком долго. Сбоку я ощутил быстрое движение, а затем острую боль в плече. Вся рука, до кончиков пальцев, онемела. Я обернулся и увидел рослого мексиканца довольно злобного вида. Он не ухмылялся, просто наблюдал за мной. Загорелая рука с зажатым револьвером 45–го калибра опустилась. У него были длинные усы и пышная грива напомаженных, зачесанных назад черных волос. На затылке сидело грязное сомбреро, а концы кожаной тесемки свисали на заштопанную рубаху, от которой несло потом. Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.

Я потер плечо. Слегка закололо, но боль и онемение не прошли. Если бы я попробовал вытащить револьвер, то, наверно, уронил бы его.

Менендес протянул руку к мексиканцу. Тот, почти не глядя, кинул револьвер, а Менендес его поймал. Он подошел поближе, лицо его сияло от возбуждения.

— Ну, куда тебе врезать, дешевка? — Черные глаза так и плясали.

Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.

— Тебя спрашивают, дешевка.

Я облизал губы и ответил вопросом на вопрос:

— Что случилось с Агостино? Я думал, что он за тобой револьвер таскает.

— Чик скурвился, — мягко произнес он.

— Всегда таким и был — как его хозяин.

У человека в кресле метнулись глаза вбок. Он почти что улыбнулся.

Крутой парень, который покалечил мне руку, не шелохнулся и не сказал ни слова. Но я знал, что он дышит. Чувствовал по запаху.

— Тебе что, по руке попали, дешевка?

— Споткнулся на лестнице.

Небрежно, почти не глядя, он хлестнул меня по лицу дулом пистолета.

— Ты со мной не шути, дешевка. Кончились твои шуточки. Тебе говорили по — хорошему. Если уж я лично приезжаю в гости и велю отвалить — надо слушаться. А не отвалишь, так свалишься и больше не встанешь.

Я чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Чувствовал щемящую боль от удара по скуле. Боль расползалась и охватила всю голову. Удар был не серьезный, но предмет, которым били — серьезный. Говорить я еще мог, и никто не стал затыкать мне рот.

— Чего ж ты сам переутомляешься, Менди? Я думал, у тебя на это есть холуи, вроде тех, что отлупили Большого Вилли Магоуна.

— Это личное участие, — мягко произнес он, — потому что тебе по личным причинам ведено не соваться. С Магоуном другое дело — чистый бизнес. Вздумал мне на голову сесть — когда я покупал ему шмотки, и машины, и в сейф кое — что подкинул, и за дом выплатил. Они там, в «борьбе с пороком», все одинаковые.

Я даже учебу его парнишки оплачивал. Благодарить должен был, гад. А он что сделал? Вперся в мой личный кабинет и дал мне по морде при прислуге.

— Это как же объяснить? — спросил я, смутно надеясь направить его злобу по другому адресу.

— Да так и объяснить, что одна крашеная шлюшка сказала, что у нас игральные кости фальшивые. А вроде была из его ночных бабочек. Я ее выставил из клуба и пускать не велел.

— Тогда понятно, — заметил я. — Магоуну пора бы знать, что профессиональные игроки никогда не жулят. Им это не надо. Но я — то что тебе сделал?

Он снова, с задумчивым видом, ударил меня.

— Ты мне репутацию испортил. В моем бизнесе приказы два раза не повторяют. Никому. Парню велели — он идет и делает. А не делает — значит, у тебя нет над ним власти. А власти нет — вылетаешь из бизнеса.

— Сдается мне, что не только в этом дело, — сказал я. — Прости, я платок достану.

Револьвер был наведен на меня, пока я вынимал платок и стирал с лица кровь.

— Ищейка поганая, — медленно сказал Менендес, — думает, что может из Менди Менендеса мартышку сделать. Что на посмешище меня выставит. Меня, Менендеса. Тебе бы надо нож сунуть, дешевка. Настрогать из тебя сырого мяса, помельче.

— Леннокс был твой приятель, — сказал я, следя за его глазами. — Он умер.

Его зарыли, как собаку, закидали грязью и даже дощечки с именем не поставили. А я немножко помог доказать его невиновность. И от этого ты репутацию теряешь? Он твою жизнь спас, а свою загубил. А тебе хоть бы хны.

Тебе бы только большую шишку разыгрывать. На всех тебе наплевать с высокой горы, кроме себя самого. Какая ты шишка? Только горло дерешь.

Лицо у него застыло, он замахнулся, чтобы стукнуть меня в третий раз, когда я сделал полшага вперед и лягнул его в пах.

Я не думал, не соображал, не рассчитывал свои шансы, не знал, есть ли они у меня вообще. Просто не мог больше терпеть трепотню, и больно было, и обливался кровью, и, может быть, к тому времени слегка очумел от ударов.

Он сложился пополам, заглатывая воздух, и револьвер выпал у него из руки. Он стал лихорадочно шарить по полу, издавая горловые сдавленные звуки.

Я заехал коленом ему в лицо. Он взвыл.

Человек в кресле засмеялся. От изумления я чуть не свалился. Потом он поднялся, и револьвер у него в руке поднялся вместе с ним.

— Не убивай его, — сказал он мягко. — Он нам нужен, как живая приманка.

Затем в темной передней что — то шевельнулось, и в дверях появился Олз, бесстрастный, непроницаемый, абсолютно спокойный. Он взглянул на Менендеса.

Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в пол.

— Слабак, — произнес Олз. — Раскис, как каша.

— Он не слабак, — сказал я. — Ему больно. С каждым может случиться. Разве Большой Вилли Магоун слабак?

Олз посмотрел на меня. Другой человек тоже. Крутой мексиканец у двери не издал ни звука.

— Да бросьте вы эту проклятую сигарету, — накинулся я на Олза. — Или закурите, или выплюньте. Тошнит на вас смотреть. И вообще от вас тошнит. От всей полиции.

Он вроде удивился. Потом ухмыльнулся.

— Проводим операцию, малыш, — весело объявил он. — Плохо тебе? Нехороший дяденька побил по личику? Так тебе и надо, это тебе на пользу.

Он посмотрел вниз, на Менди. Менди поджал под себя колени. Он словно выкарабкивался из колодца, по несколько дюймов за раз, хрипло хватал воздух.

— Какой он разговорчивый, — заметил Олз. — когда нет рядом трех адвокатишек, которые учат, как надо придерживать язык.

Он рывком поднял Менендеса на ноги. Из носа у Менди шла кровь. Он выудил из белого смокинга платок и прижал к лицу. Не произнес ни слова.

— Попался, голубчик. Перехитрили тебя, — заботливо сообщил ему Олз. — Я из — за Магоуна слез не проливал. Так ему и надо. Но он полицейский, а мразь вроде тебя не смеет трогать полицию — никогда, во веки веков.

Менендес опустил платок и взглянул на Олза. Потом на меня. Потом на человека в кресле. Медленно повернулся и взглянул на свирепого мексиканца у двери. Все они смотрели на него. На лицах у них ничего не было написано.

Потом откуда — то вынырнул нож, и Менди бросился на Олза. Олз шагнул в сторону, взял его одной рукой за горло и легко, почти равнодушно выбил у него нож. Расставив ноги, Олз напружинил спину, слегка присел и оторвал Менендеса от пола, держа за шею. Сделал несколько шагов и прижал его к спине. Потом опустил, но руки от горла не отнял.

— Только пальцем тронь — убью, — сказал Олз. — Одним пальцем. — И опустил руки.

Менди презрительно улыбнулся, посмотрел на свой платок и сложил его так, чтобы не было видно крови. Снова прижал его к носу. Взглянул на пол, на револьвер, которым меня бил. Человек в кресле небрежно сообщил:

— Не заряжен, даже если дотянешься.

— Ловушка, обман, — сказал Менди Олзу. — Я тебя понял.

— Ты заказал трех бандитов, — объяснил Олз. — А получил трех помощников шерифа из Невады. Кое — кому в Вегасе не нравится, что ты забываешь перед ним отчитываться. Он хочет с тобой поболтать. Хочешь — отправляйся с этими людьми, а то поехали со мной в участок, там тебя подвесят к двери, в наручниках. Есть у меня пара ребятишек, которые непрочь тебя рассмотреть поближе.

— Боже, помоги Неваде, — тихо промолвил Менди, снова оглянувшись на свирепого мексиканца у двери. Затем быстро перекрестился и вышел из дома.

Мексиканец пошел за ним. Второй, подсушенный тип из пустынного климата, подобрал с пола револьвер и нож и тоже ушел, прикрыв дверь. Олз ждал, не двигаясь. Послышалось хлопанье дверцы, потом звук машины, отъезжавшей в ночь.

— Вы уверены, что эти рожи — помощники шерифа? — спросил я у Олза.

Он обернулся, словно изумившись, что я еще здесь.

— У них же звездочки, — коротко бросил он.

— Славно сработано, Берни. Отлично. Думаешь, его довезут до Вегаса живым, бессердечный ты сукин сын?

Я вошел в ванную, пустил холодную воду и прижал мокрое полотенце к пульсирующей щеке. Взглянул на себя в зеркало. Щеку раздуло, она посинела, и на ней была рваная рана от сильного удара стволом о кость. Под левым глазом тоже был синяк. О красоте на несколько дней придется позабыть.

Потом позади меня в зеркале возникло отражение Олза. Он перекатывал в зубах свою проклятую незажженную сигарету, словно кот, который играет с полумертвой мышью, пытаясь заставить ее побежать снова.

— В другой раз не старайтесь перехитрить полицию, — произнес он ворчливо. — Думаете, вам дали украсть эту фотокопию просто для смеху? Мы сообразили, что Менди на вас попрет. Выложили все Старру. Сказали, что совсем пресечь азартные игры в округе не можем, но доходы от них можем сильно подсократить. На нашей территории ни одному гангстеру не сойдет с рук нападение на полицейского, пусть даже и плохого. Старр заверил, что он тут ни при чем, что наверху недовольны, и что Менендесу сделают втык. Поэтому, когда Менди позвонил, чтобы для вашей обработки прислали крепких ребятишек со стороны, Старр послал ему трех своих парней, в одном из собственных автомобилей, и за свой счет. Старр — начальник полиции в Вегасе.

Я обернулся и посмотрел на Олза.

— Сегодня ночью койоты в пустыне неплохо поужинают. Поздравляю.

Полицейский бизнес, Берни, — замечательная, окрыляющая работа для идеалистов.

Единственное, что плохо в полицейском бизнесе, — это полицейские, которые им занимаются.

— Болтай, болтай, герой, — сказал он с внезапной холодной яростью. — Я чуть со смеху не помер, когда ты нарвался в собственной гостиной. Это грязная работа, малыш, и делать ее надо грязно. Чтобы такой тип разболтался и все выложил, он должен чувствовать власть. Тебя не сильно потрепали, но совсем без этого мы не обошлись.

— Уж вы простите, — сказал я. — Простите, что из — за меня так настрадались.

Он придвинул ко мне угрюмое лицо.

— Ненавижу игроков, — сказал он хрипло. — Они не лучше торговцев наркотиками. Эта болезнь так же разъедает, как наркомания. Думаешь, дворцы в Рино и Вегасе построены просто для безобидного веселья? Черта с два. Их построили для маленького человека, для фраера, который надеется получить на грош пятаков, для парня, который тащит туда всю получку и просаживает деньги, отложенные на еду. Богатый игрок спустит сорок тысяч, посмеется и завтра начнет снова. Но большой бизнес не делают на богатых игроках, дружище. Настоящий грабеж нацелен на монетки в десять центов, в двадцать пять, в полдоллара, иногда на доллар или даже пятерку. Деньги в большой рэкет льются, как вода из крана у тебя в ванной, это река, которая течет без остановки. И когда пришивают профессионального игрока, я не плачу. Мне это нравится. А когда правительство штата берет свою долю от игорных доходов и называет это налогом, оно помогает бандитскому бизнесу. Парикмахер принимает ставки — пару долларов на лошадку. Они идут синдикату, из этого и складывается прибыль. Говорят, народ хочет иметь честную полицию? А зачем?

Чтобы все это покрывать? У нас в штате лошадиные бега узаконены, открыты круглый год. Дело ведется честно, штат получает свою долю, а на каждый доллар, внесенный в кассу ипподрома, приходится пятьдесят, которые ставят у подпольных букмекеров. Каждый день — восемь — девять забегов, из них половина скромных, неинтересных, и смухлевать в них ничего не стоит. У жокея есть всего один способ выиграть забег, зато целых двадцать, чтобы проиграть, и пусть через каждые семь столбов поставлен проверяющий, ни черта он не может поделать, если жокей знает свое ремесло. Вот вам и законная азартная игра, дружище, честный бизнес, одобренный государством. Все, значит, в порядке? А по — моему, нет. Потому что это азартная игра, и она воспитывает игроков, а честной азартной игры вообще не существует.

— Легче стало? — осведомился я, смазывая йодом свои раны.

— Я старый, вымотанный, побитый полисмен. От этого легче не становится.

Я обернулся и пристально взглянул на него.

— Вы чертовски хороший полисмен, Берни, но это дела не меняет. Все полицейские одинаковы. Все они ищут виноватых не там, где нужно. Если парень просаживает получку в кости — запретить азартные игры. Если напивается? запретить торговлю спиртным. Если сбивает человека машиной — запретить автомобили. Если его застукали с девицей в гостинице — запретить половые сношения. Если он падает с лестницы — запретить строить дома.

— Да заткнись ты!

— Правильно, заткните мне глотку. Я всего — навсего рядовой гражданин.

Кончайте вы, Берни. Гангстеров, преступные синдикаты и хулиганов мы имеем не потому, что у нас в мэриях и законодательных собраниях сидят жуликоватые политики и их прихвостни. Преступность — не болезнь, это симптом. Полиция? все равно, что врач, который лечит опухоль мозга аспирином, с той разницей, что полицейский охотнее вылечил бы ее дубинкой. Мы — большой, грубый, богатый, необузданный народ, и преступность — цена, которую мы за это платим, а организованная преступность — цена, которую мы платим за организацию. И так будет долго. Организованная преступность — всего лишь грязная оборотная сторона доллара.

— А чистая сторона где?

— Мне ее видеть не приходилось. Может, Харлан Поттер знает. Давайте выпьем.

— Вы неплохо держались, когда вошли в дом, — сказал Олз.

— А вы еще лучше, когда Менди полез на вас с ножом.

— Руку, — сказал он, и протянул свою.

Мы выпили, и он ушел через заднюю дверь. Накануне вечером, явившись ко мне на разведку, он заранее вскрыл ее отмычкой, чтобы сегодня попасть в дом.

Задние двери — плевое дело, если они открываются наружу, и если притолока старая и высохшая. Выбиваешь шплинты из петель, остальное — ерунда. Олз показал мне вмятину в дверной раме и пошел через холм на соседнюю улицу, где оставил свою машину. Он и переднюю дверь мог бы открыть почти так же легко, но пришлось бы ломать замок, и было бы очень заметно.

Я смотрел, как он поднимается между деревьями, светя перед собой фонариком. Когда он скрылся за гребнем холма, я запер дверь, смешал еще один слабый коктейль, пошел обратно в гостиную и сел. Взглянул на часы. Было еще рано. Это только казалось, что домой я вернулся давно.

Я подошел к телефону, соединился с телефонисткой и назвал ей домашний номер Лорингов. Дворецкий осведомился, кто спрашивает, потом пошел посмотреть, дома ли миссис Лоринг, Она была дома.

— Из меня и вправду сделали козла, — сообщил я, — но тигра взяли живым. А я в синяках.

— Когда — нибудь вы мне об этом расскажете. — Голос у нее звучал так, словно она уже была в Париже.

— Могу рассказать за коктейлем, если у вас есть время.

— Сегодня вечером? Но я укладываюсь. Боюсь, что это невозможно.

— Ara, понятно. Ну, ладно, я просто подумал, может, вам интересно. И спасибо за предупреждение. Но к вашему старику это отношения не имело.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Вот как. Минутку. — Она ненадолго отошла, потом вернулась, и голос у нее потеплел. — Может быть, мне удастся ненадолго вырваться. Где мы встретимся?

— Где скажете. Машины у меня сегодня нет, но я возьму такси.

— Глупости. Я за вами заеду, но не раньше, чем через час. Какой ваш адрес?

Я сказал, она повесила трубку, я пошел включить свет над крыльцом и постоял на пороге, вдыхая вечерний воздух. Стало немного прохладнее.

Вернувшись в дом, я попробовал позвонить Лонни Моргану, но не мог его отыскать. Потом — где наша не пропадала! — позвонил в Лас-Вегас, клуб «Черепаха», м — ру Рэнди Старру. Думал, что он не станет со мной говорить. Но он стал. Голос у него был спокойный, уверенный — голос делового человека.

— Рад, что вы позвонили, Марлоу. Друзья Терри — мои друзья. Чем могу быть полезен?

— Менди уже в пути.

— В пути? Куда?

— В Вегас, вместе с тремя бандитами, которых вы послали за ним в большом черном «кадиллаке» с красным прожектором и сиреной. Как я понял, это ваша машина?

Он засмеялся.

— Как написал один журналист, у нас в Вегасе «кадиллаки» используют вместо прицепов. О чем идет речь?

— Менди с парой крутых ребят устроил засаду у меня в доме. Идея была в том, чтобы меня, мягко говоря, побить за одну публикацию в газете. Он решил, наверно, что я во всем виноват.

— А вы не виноваты?

— У меня нет собственных газет, м — р Старр.

— У меня нет собственных крутых ребят в «кадиллаках», м — р Марлоу.

— Может, это были помощники шерифа?

— Я не в курсе. И что же дальше?

— Он ударил меня револьвером. Я лягнул его в живот и дал коленом по носу. Он остался недоволен. И все же надеюсь, что он доберется до Вегаса живым.

— Уверен, что доберется, если поехал в этом направлении. Боюсь, что мне больше некогда разговаривать.

— Минутку, Старр. Вы тоже участвовали в этом фокусе в Отатоклане или Менди провел его один?

— Не понял?

— Не морочьте мне голову, Старр. Менди разозлился на меня не за публикацию, — этого мало, чтобы залезть ко мне в дом и обработать меня так же, как Большого Вилли Магоуна. Слишком мелкий повод. Он предупреждал, чтобы я не копался в деле Леннокса. Но я стал копаться — так уж получилось. Вот он и явился. Значит, причина у него была посерьезнее.

— Понятно, — медленно произнес он по — прежнему спокойно и мягко. — Вы считаете, что со смертью Терри не все в ажуре? Например, что застрелился он не сам, а кто — то помог?

— Хотелось бы узнать подробности. Он написал признание, которое оказалось ложным. Написал мне письмо, которое ушло по почте. Официант в гостинице должен был потихоньку вынести его и отправить. Терри сидел в номере и не мог выйти. В письмо была вложена крупная купюра, и он дописал его как раз, когда постучали в дверь. Я бы хотел знать, кто вошел в комнату.

— Зачем?

— Если это был официант, Терри приписал бы об этом пару слов. Если полисмен, письмо не дошло бы. Так кто же это был и почему Терри написал это признание?

— Понятия не имею, Марлоу. Никакого понятия.

— Простите, что побеспокоил вас, м — р Старр.

— Никакого беспокойства, рад был с вами поговорить. Спрошу Менди, что он думает на этот счет.

— Спросите, если увидите его живым. А не увидите, все равно постарайтесь выяснить. Иначе выяснит кто — нибудь еще.

— Вы? — Голос у него стал жестче, но оставался спокойным.

— Нет, м — р Старр. Не я. Тот, кому вышибить вас из Вегаса — пара пустяков. Поверьте мне, м — р Старр. Уж поверьте. Я вам точно говорю.

— Я увижу Менди живым. Об этом не волнуйтесь, Марлоу.

— Так и думал, что вы полностью в курсе. Спокойной ночи, м — р Старр.

 

Глава 49

Когда внизу остановилась машина и открылась дверца, я вышел и встал наверху, собираясь окликнуть Линду. Но дверцу придержал пожилой цветной шофер. Он вынес небольшой саквояж и стал подниматься вслед за ней. Так что я просто стоял и ждал.

Добравшись до верха, она обернулась к шоферу:

— М — р Марлоу отвезет меня в гостиницу, Эймос. Спасибо вам за все. Я позвоню утром.

— Слушаюсь, м — с Лоринг. Можно мне задать вопрос м — ру Марлоу?

— Разумеется, Эймос.

Он вошел, поставил саквояж, а она прошла в дом, оставив нас наедине.

— «Я старею… Дрожат руки… скоро буду закатывать брюки». Что это значит, м — р Марлоу?

— Да ни черта. Просто хорошо звучит.

Он улыбнулся. Это из «Любовной песни Дж. Альфреда Пруфрока». А вот еще.

«Женщины туда — сюда похаживали — говоря о Микель Анджело». Это вам что — нибудь говорит, сэр?

— Говорит, Что этот парень не слишком разбирался в женщинах.

— Точь — в–точь мое ощущение, сэр. Но это не умаляет степени моего восхищения Т. С. Элиотом.

— Как вы сказали — не умаляет степени вашего восхищения?

— Совершенно верно, м — р Марлоу. Я употребил не правильное выражение?

— Нет, но не вздумайте так выразиться при каком — нибудь миллионере. Он решит, что скоро вы ему пятки начнете подпаливать.

Он грустно улыбнулся.

— Я не мог бы об этом и помыслить. Вы попали в несчастный случай, сэр?

— Нет. Так было задумано. Спокойной ночи, Эймос.

— Доброй ночи, сэр.

Он пошел вниз по лестнице, а я вернулся в дом. Линда Лоринг стояла посреди гостиной, оглядываясь вокруг.

— Эймос окончил Гарвардский университет, — сказала она. — Вы живете в довольно безопасном месте.

— Безопасных мест не существует.

— Бедняжечка, что у вас с лицом. Кто это сделал?

— Менди Менендес.

— А что вы ему сделали?

— Почти ничего. Лягнул пару раз. Он попал в западню. Сейчас едет в Неваду в обществе трех — четырех свирепых помощников шерифа. Забудьте о нем.

Она села на диван.

— Что будете пить? — спросил я. Достал коробку с сигаретами и протянул ей.

Она сказала, что не хочет курить. И что выпивка сойдет любая.

— Я вообще хотел предложить шампанского, — сообщил я. — Ведерка со льдом у меня нет, но шампанское холодное. Берегу его уже несколько лет. Две бутылки «Кордон Руж». Надеюсь, хорошее. Я не специалист.

— Бережете для чего? — спросила она.

— Для вас.

Она улыбнулась, не сводя глаз с моего лица.

— Вы весь в порезах. — Она протянула руку и легонько коснулась моей щеки. — Бережете для меня? Вряд ли. Мы познакомились всего два месяца назад.

— Значит, я его берег на случай нашего знакомства. Сейчас принесу. — Я подхватил ее саквояж и пошел к двери.

— Куда вы это несете? — резко осведомилась она.

— Там ведь ваши туалетные принадлежности, верно?

— Поставьте его и подите сюда.

Я так и сделал. Глаза у нее были блестящие, но в то же время сонные.

— Это что — то новенькое, — медленно произнесла она. — Просто невиданное.

— Что именно?

— Вы ко мне ни разу и пальцем не притронулись. Никаких заигрываний, двусмысленных фраз, хватаний руками, ничего. Я думала, вы жесткий, язвительный, злой и холодный.

— Я такой и есть — иногда.

— А теперь я здесь, и после того, как мы изрядно угостимся шампанским, вы, вероятно, собираетесь без лишних слов схватить меня и потащить в постель. Так ведь?

— Честно говоря, — сказал я, — подобная мысль где — то у меня шевелилась.

— Польщена, но что, если я против? Вы мне нравитесь. Очень нравитесь.

Но отсюда не следует, что я хочу ложиться с вами в кровать. Не слишком ли вы спешите с выводами — просто потому, что я приехала с саквояжем?

— Может, я и ошибся, — сказал я. Вернулся к входной двери и поставил саквояж обратно, возле порога. — Пойду за шампанским.

— Я не хотела вас обидеть. Может быть, вам лучше поберечь шампанское для более благоприятного случая?

— Там всего — то две бутылки, — отвечал я. — Для настоящего благоприятного случая потребуется дюжина.

— А, понятно, — заявила она, внезапно вспылив. — Я гожусь только, пока на горизонте не появился кто — нибудь покрасивее. Спасибо вам большое. Теперь вы меня обидели, зато я знаю, что нахожусь в безопасности. Если вы думали, что от бутылки шампанского я превращусь в женщину легкого поведения, могу заверить, что вы очень ошиблись.

— Я уже признал ошибку.

— Если я сказала, что собираюсь разводиться, и если Эймос привез меня сюда с саквояжем, это еще не значит, что я так доступна, — заявила она так же сердито.

— Будь он проклят, этот саквояж! — прорычал я. — Чтоб он провалился! Еще раз о нем вспомните, и я спущу его к черту с лестницы. Я пригласил вас выпить. Иду на кухню за выпивкой. Вот и все. У меня и в мыслях не было вас спаивать. Вы не хотите со мной спать. Прекрасно, Почему вы должны этого хотеть? Но можем мы все — таки выпить по бокалу шампанского? Не обязательно затевать из — за этого склоку — кого собираются совратить, когда, где и сколько для этого требуется вина.

— А вам не обязательно злиться, — сказала она, вспыхнув.

— Это просто очередной трюк, — хмуро сообщил я. — У меня их полсотни, и все коварные.

Она встала, подошла ко мне вплотную и осторожно погладила кончиками пальцев синяки и порезы у меня на лице.

— Простите. Я устала и разочарована в жизни. Пожалуйста, будьте со мной подобрее. Никому я не нужна.

— Вы не устали, а разочарованы в жизни не больше, чем всякий человек.

По всем правилам из вас должна была получиться такая же избалованная, распущенная девчонка, как ваша сестра. Но произошло чудо. Вся честность и немалая часть мужества в вашей семье достались вам. И не. надо вам ничьей доброты.

Я повернулся, пошел в кухню, достал бутылку шампанского из холодильника, хлопнул пробкой, быстро налил два плоских фужера и один из них выпил. От шипучей остроты на глазах выступили слезы, но я осушил фужер.

Налил его снова. Потом расставил все на подносе и потащил в гостиную.

Линды не было. Саквояжа не было. Я поставил поднос и открыл входную дверь. Я не слышал, чтобы ее открывали, и у Линды не было машины. В кухню вообще не донеслось ни звука.

Потом сзади раздался ее голос:

— Идиот. Неужели вы решили, что я удрала? Я закрыл дверь и обернулся.

Она распустила волосы и надела на босые ноги домашние туфли с пушистыми помпонами. Шелковый халат был цвета заката с японской гравюры. Она медленно подошла ко мне с неожиданно застенчивой улыбкой. Я протянул ей бокал. Она взяла, отпила пару глотков и отдала обратно.

— Очень вкусно, — сказала она.

Потом очень спокойно, без всякой игры или притворства, обняла меня и, приоткрыв рот, прижалась губами к моим губам. Кончик ее языка коснулся моего. Спустя долгое время она откинула голову, но руки ее по — прежнему обвивали мою шею. Глаза сияли, как звезды.

— Я все время об этом думала, — сказала она. — Нарочно упрямилась. Не знаю, почему. Может быть, просто нервы. Вообще — то я совсем не распущенная.

Это плохо?

— Если бы я так о тебе думал, я бы начал к тебе приставать еще тогда, в первый раз, у Виктора. Она медленно покачала головой и улыбнулась.

— Вряд ли. Потому я и здесь.

— Ну, может быть, не тогда, — сказал я. — Тот вечер принадлежал другому.

— Может быть, ты вообще не пристаешь к женщинам в барах?

— Редко. Свет слишком тусклый.

— Но масса женщин для того и ходит в бары, чтобы к ним приставали.

— Масса женщин и по утрам встает с той же мыслью.

— Но спиртное вызывает желание — до известного предела.

— Врачи его рекомендуют.

— Кто тут вспомнил врачей? Где мое шампанское? Я поцеловал ее еще раз.

Это была легкая, приятная работа.

— Хочу поцеловать твою бедную щеку, — сказала она и осуществила свое желание. — Она прямо горит.

— А вообще я замерзаю.

— Не правда, дай еще шампанского.

— Зачем оно тебе?

— Выдохнется, если мы его не выпьем. И мне нравится его вкус.

— Хорошо.

— Ты очень меня любишь? Или полюбишь, если я лягу с тобой в постель?

— Возможно.

— Знаешь, тебе не обязательно со мной спать. Я не так уж настаиваю.

— Спасибо.

— Где мое шампанское?

— Сколько у тебя денег?

— Всего? Откуда мне знать? Около восьми миллионов долларов.

— Я решил с тобой переспать.

— Корысть взыграла, — заметила она.

— За шампанское платил я.

— К черту шампанское, — сказала она.

 

Глава 50

Спустя час она протянула голую руку, пощекотала меня за ухом и спросила:

— Тебе не приходит в голову на мне жениться?

— Это будет брак всего на полгода.

— О господи, — заявила она, — пусть даже и так. Разве не стоит попробовать? Ты что, хочешь в жизни застраховаться от любого риска?

— Мне сорок два года. Избалован свободой. Ты немножко избалована деньгами — правда, не слишком.

— Мне тридцать шесть. Иметь деньги не стыдно и жениться на них не стыдно. Большинство из тех, у кого они есть, не заслуживают богатства и не знают, как с ним обращаться. Но это ненадолго. Опять будет война, и после нее денег ни у кого не останется — только у жуликов и спекулянтов. У остальных все съедят налоги.

Я погладил ее по волосам и намотал прядь на палец.

— Может, ты и права.

— Мы полетели бы в Париж и чудно бы там повеселились. — Она приподнялась на локте и посмотрела на меня. Я видел, как блестят глаза, но не понимал, какое у них выражение. — Как ты вообще относишься к браку?

— Для двух человек из сотни это прекрасно. Остальные кое — как перебиваются. После двадцати лет брака у мужа остается только верстак в гараже. Американские девушки потрясающие. Американские жены захватывают слишком много территории. Кроме того…

— Я хочу еще шампанского.

— Кроме того, — сказал я, — для тебя это будет очередное приключение.

Тяжело разводиться только в первый раз. Дальше это просто экономическая проблема. А экономических проблем для тебя не существует. Через десять лет ты пройдешь мимо меня на улице и станешь вспоминать — откуда, черт возьми, я его знаю? Если вообще заметишь.

— Ты самоуверенный, самодовольный, ограниченный, неприкасаемый мерзавец. Я хочу шампанского.

— А так ты меня запомнишь.

— И тщеславный к тому же. Сколько тщеславия! Хотя сейчас и в синяках.

Ты считаешь, я тебя запомню? Думаешь, запомню, за скольких бы мужчин я не выходила замуж или спала с ними? Почему я должна тебя помнить?

— Извини. Я наговорил лишнего. Пойду тебе за шампанским.

— Какие мы милые и разумные, — язвительно заметила она. — Я богата, дорогой, и буду неизмеримо богаче. Могла бы купить весь мир тебе в подарок, если бы его стоило покупать. Что у тебя есть сейчас? Пустой дом, где тебя не встречает даже ни собака, ни кошка, маленькая тесная контора, где ты вечно сидишь в ожидании. Даже если бы я с тобой разошлась, то не позволила бы тебе вернуться ко всему этому.

— Как бы ты мне помешала? Я ведь не Терри Леннокс.

— Прошу тебя. Не будем о нем говорить. И об этой золотой ледышке, жене Уэйда. И о ее несчастном пьянице — муже. Ты что, хочешь стать единственным мужчиной, который от меня отказался? Что за странная гордость? Я сделала тебе самый большой комплимент, на какой способна. Просила тебя жениться на мне.

— Ты сделала мне другой комплимент, это важнее. Она заплакала.

— Ты дурак, абсолютный дурень! — Щеки у нее стали мокрыми. Я чувствовал, как по ним бегут слезы. — Пусть это продлится полгода, год, два года. Что ты теряешь, кроме пыли в конторе, грязи на окнах и одиночества з пустой жизни?

— Ты больше не хочешь шампанского?

— Хочу.

Я привлек ее к себе, и она поплакала у меня на плече. Она не была в меня влюблена, и мы оба это знали. Она плакала не из — за меня. Просто ей нужно было выплакаться.

Потом она отстранилась, я вылез из постели, а она пошла в ванную подкраситься. Я принес шампанское. Вернулась она с улыбкой.

— Извини за эту чепуху, — сказала она. — Через полгода я забуду, как тебя зовут. Отнеси это в гостиную. Я хочу на свет.

Я сделал, как она велела. Она опять села на диван. Я поставил перед ней шампанское. Она взглянула на бокал, но не притронулась.

— А я напомню, как меня зовут, — сказал я. — И мы вместе выпьем.

— Как сегодня?

— Как сегодня уже не будет никогда.

Она подняла бокал, медленно отпила глоток, повернулась и выплеснула остаток мне в лицо. Потом снова расплакалась. Я достал платок, вытер лицо себе и ей.

— Не знаю, зачем я это сделала, — произнесла она. — Только, ради бога, не говори, что я женщина, а женщины никогда ничего не знают.

Я налил ей еще бокал шампанского и рассмеялся. Она медленно выпила все до дна, повернулась спиной и упала мне на колени.

— Я устала, — сообщила она. — Теперь тебе придется меня нести.

Потом она заснула.

Утром, когда я встал и сварил кофе, она еще спала. Я принял душ, побрился, оделся. Тут она проснулась. Мы вместе позавтракали. Я вызвал такси и снес вниз по лестнице ее саквояж.

Мы попрощались. Я смотрел вслед такси, пока оно не скрылось. Поднялся по лестнице, вошел в спальню, разбросал всю постель и перестелил ее. На подушке лежал длинный черный волос. В желудке у меня лежал кусок свинца.

У французов есть про это поговорка. У этих сволочей на все есть поговорки, и они всегда правы.

Проститься — это немножко умереть.

 

Глава 51

Сьюэлл Эндикотт сказал, что будет работать допоздна, и что мне можно забежать около половины восьмого вечера.

У него был угловой кабинет. Синий ковер, резной письменный стол красного дерева, очень старый и, по — видимому, очень дорогой, обычные застекленные полки, на которых стояли юридические книги в горчичных обложках, обычные карикатуры Спая на знаменитых английских судей и большой портрет судьи Оливера Уэнделла Холмса, висевший в одиночестве на южной стене. Кресло Эндикотта было обито черной простеганной кожей. Возле стола стоял открытый секретер, набитый бумагами. В этом кабинете никакие декораторы не резвились. Он был без пиджака, выглядел утомленным, но у него вообще такое лицо. Курил свою безвкусную сигарету. Спущенный узел галстука был в пепле. Мягкие черные волосы растрепаны.

Я сел, и он молча, пристально посмотрел на меня. Потом произнес:

— Ну и упрямый же вы сукин сын. Неужели все еще копаетесь в этой дряни?

— Меня там кое — что беспокоит. Теперь уже можно признаться, что тогда ко мне в тюрьму вас прислал м — р Харлан Поттер?

Он кивнул. Я осторожно дотронулся пальцем до щеки. Все прошло, опухоль спала, но один удар, видимо, повредил нерв. Часть щеки онемела. Я не мог оставить ее в покое. Со временем это должно было пройти.

— И что для поездки в Отатоклан вас временно зачислили в прокуратуру?

— Да, но что об этом вспоминать, Марлоу? Для меня это были важные связи. Может быть, я слегка увлекся.

— Надеюсь, вы их сохранили. Он покачал головой.

— Нет. С этим покончено. М — р Поттер ведет свои дела через юридические фирмы в Сан — Франциско, Нью — Йорке и Вашингтоне.

— Он, наверное, дико на меня злится — если вообще вспоминает.

Эндикотт улыбнулся.

— Как ни странно, он винит во всем своего зятя, д — ра Лоринга. Такой человек, как Харлан Поттер, должен на кого — то свалить вину. Сам — то он ведь не может ошибаться. Он решил, что если бы Лоринг не выписывал этой женщине опасных лекарств, ничего бы не случилось.

— Он не прав. Вы видели труп Терри Леннокса в Отатоклане?

— Да, видел. В комнатке позади столярной мастерской. У них там морга нет. Столяр и гроб сделал. Тело было холодное как лед. Я видел рану на виске. В том, что это именно он, сомнений не было.

— Я понимаю, м — р Эндикотт, с его внешностью… Но все — таки он был чуть — чуть подгримирован, верно?

— Лицо и руки в темном гриме, волосы выкрашены в черный цвет. Но шрамы все равно были видны. И, конечно, отпечатки пальцев сличили с теми, что остались у него на вещах дома.

— Что у них там за полиция?

— Примитивная. Шеф еле умеет читать и писать. Но про отпечатки пальцев понимал. Жарко там было, знаете. Очень жарко. — Он нахмурился, вынул изо рта сигарету и небрежно бросил в огромный сосуд черного базальта. — Им пришлось взять из гостиницы лед, — добавил он. — Массу льда. — Он снова взглянул на меня. — Там не бальзамируют. Все делается в спешке.

— Вы знаете испанский, м — р Эндикотт?

— Всего несколько слов. Администратор гостиницы мне переводил. — Он улыбнулся. — Этакий щеголь, на вид бандит, но был очень вежлив и расторопен.

Все прошло очень быстро.

— Я получил от Терри письмо. Наверно, м — р Поттер об этом знает. Я сказал его дочери, м — с Лоринг. Показал письмо ей. Туда был вложен портрет Мэдисона.

— Что?

— Купюра в пять тысяч долларов. Он вскинул брови.

— Вот как. Ну что ж, он мог себе это позволить. Его жена, когда они поженились во второй раз, подарила ему добрых четверть миллиона. По — моему, он все равно собирался уехать в Мексику и поселиться там — вне зависимости от того, что произошло. Не знаю, что стало с этими деньгами. Меня в курс не вводили.

— Вот письмо, м — р Эндикотт, если вам интересно.

Я вынул письмо и протянул ему. Он прочел его внимательно, как принято у юристов. Положил его на стол, откинулся в кресле и уставился в пустоту.

— Слегка литературно, вам не кажется? — спокойно произнес он.?

Интересно, почему он все — таки это сделал?

— Что — покончил с собой, написал мне письмо или признался?

— Признался и покончил с собой, конечно, — резко бросил Эндикотт. — С письмом все понятно. По крайней мере, вы вознаграждены за все, что сделали для него тогда и потом.

— Не дает мне покоя этот почтовый ящик, — сказал я. — То место, где он пишет, что на улице у него под окном стоит почтовый ящик и что официант должен поднять письмо и показать Терри, прежде чем его туда опустить.

У Эндикотта в глазах что — то угасло.

— Почему? — равнодушно осведомился он. Достал из квадратной коробки очередную сигарету с фильтром. Я протянул ему через стол зажигалку.

— В таком захолустье, как Отатоклан, не бывает почтовых ящиков, — сказал я.

— Дальше.

— Сперва — то я не сообразил. Потом разузнал про это местечко. Это просто деревня. Население тысяч десять — двенадцать. Заасфальтирована одна улица, и то не до конца. Служебная машина мэра — «форд» модели «А». Почта в одном помещении с мясной лавкой. Одна гостиница, пара ресторанчиков, хороших дорог нет, аэродром маленький. Кругом в горах огромные охотничьи угодья. Поэтому и построили аэропорт. Единственный способ туда добраться.

— Дальше. Я знаю, что там хорошая охота.

— И чтобы там на улице был почтовый ящик? Там столько же шансов на его появление, сколько на появление ипподрома, собачьих бегов, площадки для гольфа и парка с подсвеченным фонтаном и эстрадным оркестром.

— Значит, Леннокс ошибся, — холодно заявил Эндикотт. — Может быть, он принял за почтовый ящик что — то другое — скажем, бак для мусора.

Я встал. Взял письмо, сложил его и сунул обратно в карман.

— Бак для мусора, — сказал я. — Конечно, их там полно. Выкрашен в цвета мексиканского флага — зеленый, белый и красный — с крупной отчетливой надписью: «Соблюдайте чистоту». По — испански, разумеется. А вокруг разлеглись семь облезлых псов.

— Не стоит острить, Марлоу.

— Простите, если я показал, что умею соображать. И еще одна мелочь, о которой я уже спрашивал Рэнди Старра. Как получилось, что письмо вообще было отправлено? Судя по тому, что он пишет, он договорился об отправке. Значит, кто — то сказал ему про почтовый ящик. И значит, этот человек солгал. И все — таки тот же человек отправил письмо с вложенными в него пятью тысячами.

Любопытно, не правда ли?

Он вьшустил дым и проводил его взглядом.

— К какому же заключению вы пришли и зачем звонить ради этого Старру?

— Старр и жулик по имени Менендес, общества которого мы теперь лишились, служили вместе с Терри в британской армии. Оба они довольно подозрительные типы — даже весьма, — но гордости и чести у них еще хватает.

Здесь все замолчали по вполне понятным причинам. В Отатоклане устроили по — другому и по совершенно иным причинам.

— И к чему же вы пришли? — снова спросил он уже гораздо более резко.

— А вы?

Он не ответил. Тогда я поблагодарил его за прием и ушел.

Когда я открывал дверь, он все еще хмурился, но мне показалось, что он искренне озадачен. Может быть, пытался вспомнить, как выглядит улица возле гостиницы и был ли там почтовый ящик.

Тем самым я просто закрутил очередное колесико — не более того. Оно крутилось целый месяц, прежде чем появились результаты.

Потом, в одно прекрасное утро, в пятницу, я обнаружил, что в конторе меня ждет незнакомый посетитель. Это был хорошо одетый мексиканец или южноамериканец. Он сидел у открытого окна и курил крепкую темную сигару.

Высокий, очень стройный и очень элегантный, с аккуратными темными усиками и темными волосами, отпущенными длиннее, чем носят у нас, в бежевом костюме из легкой ткани. На глазах этакие зеленые солнечные очки. Он учтиво поднялся с места, — Сеньор Марлоу?

— Чем могу быть полезен?

Он протянул мне сложенную бумагу.

— Un Aviso de parte del senor Starr en Las Vegas, senor. Habla usted espanol?

— Да, если не слишком быстро. Лучше бы по — английски.

— Тогда по — английски, — сказал он. — Мне все равно.

Я взял бумагу и прочел: «Представляю вам Циско Майораноса, моего друга.

Думаю, что он с вами договорится».

— Пойдем в кабинет, сеньор Майоранос, — пригласил я. Я открыл перед ним дверь. Когда он проходил, я почувствовал запах духов. И брови у него были подбриты чертовски изысканно. Но, может быть, изысканность эта была чисто внешняя, потому что по обе стороны лица виднелись ножевые шрамы.

 

Глава 52

Он сел в кресло для посетителей и положил ногу на ногу.

— Мне сказали, что вас интересует информация насчет сеньора Леннокса.

— Только последний эпизод.

— Я был при этом, сеньор. Служил в гостинице. — Он пожал плечами. — На скромной и, конечно, временной должности. Я был дневным клерком.?

По — английски он говорил безукоризненно, но в испанском ритме. В испанском? то есть в американо — испанском — языке есть подъемы и спады интонации, которые на слух американца никак не связаны со смыслом фразы. Словно океан колышется.

— Вы не похожи на гостиничного клерка, — заметил я.

— У всех бывают трудности в жизни.

— Кто отправил мне письмо? Он протянул пачку сигарет.

— Хотите попробовать? Я покачал головой.

— Слишком крепкие. Колумбийские сигареты я люблю. Кубинские для меня отрава.

Он слегка улыбнулся, закурил сам и выпустил дым. Он был так чертовски элегантен, что это начинало меня раздражать.

— Я знаю про письмо, сеньор. Официант испугался подняться в номер к этому сеньору Ленноксу, когда увидел, что у дверей стоит гуарда. Полисмен или фараон, как вы говорите. Тогда я сам отнес письмо на коррео — на почту.

После выстрела, вы понимаете.

— Вам бы надо в него заглянуть. Туда были вложены большие деньги.

— Письмо было запечатано, — заявил он холодно. — El honor no se mueve de lado como los congrejos. Честь ходит только прямо, а не боком, словно краб, сеньор.

— Прошу прощения. Продолжайте, пожалуйста.

— Когда я вошел в комнату и закрыл дверь перед носом охранника, сеньор Леннокс в левой руке держал бумажку в сто песо. В правой руке у него был револьвер. На столе перед ним лежало письмо. И еще какая — то бумага, которую я не прочел. От денег я отказался.

— Слишком большая сумма, — заметил я, но он не отреагировал на сарказм.

— Он настаивал. Тогда я все — таки взял сто песо и потом отдал их официанту. Письмо я вынес под салфеткой на подносе, на котором ему приносили кофе. Полисмен пристально на меня посмотрел. Но ничего не сказал. Я был на полпути вниз, когда услышал выстрел. Очень быстро я спрятал письмо и побежал обратно наверх. Полисмен пытался вышибить дверь. Я открыл ее своим ключом.

Сеньор Леннокс был мертв.

Он осторожно провел пальцами по краю стола и вздохнул.

— Остальное вы, конечно, знаете.

— Много народу было в гостинице?

— Нет, немного. Человек пять — шесть постояльцев.

— Американцы?

— Двое американос дель норте. Охотники.

— Настоящие гринго или здешние мексиканцы? Он медленно разгладил пальцем бежевую ткань у себя на колене.

— Думаю, что один из них был испанского происхождения. Он говорил на пограничном испанском диалекте. Очень неизящном.

— Кто — нибудь из них заходил к Ленноксу? Он резко вскинул голову, но за зелеными стеклами ничего не было видно.

— Зачем им это, сеньор? Я кивнул.

— Ну, что ж, сеньор Майоранос, чертовски любезно, что вы приехали и все мне рассказали. Передайте Рэнди, что я страшно благодарен, ладно?

— No hau de gue, сеньор. Не за что.

— А потом, если у него будет время, может, он пришлет еще кого — нибудь, кто расскажет эту сказку поскладнее.

— Сеньор? — Голос был спокойный, но ледяной. — Вы сомневаетесь в моих словах?

— Вы, ребята, любите поговорить насчет чести. Честью иногда и вор прикрывается. Не злитесь. Сядьте спокойно и послушайте, что я вам расскажу.

Он с надменным видом откинулся в кресле.

— Учтите, это только догадка. Я могу ошибаться. Но могу и оказаться прав. Эти двое американос приехали туда не случайно. Прилетели на самолете.

Притворились охотниками. Одного из них, игрока, звали Менендес. Возможно, он зарегистрировался под другим именем, не знаю. Леннокс знал, что они прилетели. И знал, зачем. Письмо он мне написал, потому что его мучила совесть. Он подставил меня под удар, а парень он был славный, и ему это не давало покоя. Он вложил в письмо деньги — пять тысяч — потому что у него их было полно, а у меня, насколько он знал, мало. Он также вставил туда легкий намек, который я мог уловить, а мог и пропустить. Такой уж он был человек? всегда хотел поступать правильно, а под конец обязательно сворачивал куда — то в сторону. Вы говорите, что отнесли письмо на почту. Почему вы не опустили его в почтовый ящик перед гостиницей?

— В ящик, сеньор?

— Почтовый ящик. У вас он, кажется, называется cajon cartero. — Он улыбнулся.

— Отатоклан — это не Мехико — сити, сеньор. Очень захудалое местечко.

Почтовый ящик на улице в Отатоклане? Да там никто не понял бы, что это такое. Никто не стал бы забирать из него письма.

Я сказал:

— Вот как. Ладно, оставим это. Вы не отнесли никакого кофе в номер к сеньору Ленноксу, сеньор Майоранос. Вы не проходили в комнату мимо полицейского. А вот два американца туда прошли. Полицейский, конечно, был подкуплен. И не он один. Один из американос ударил Леннокса сзади по затылку и оглушил. Затем взял маузер, вынул из него одну пулю и вставил на ее место пустую гильзу. Потом поднес револьвер к виску Леннокса и спустил курок.

Получилась страшная на вид рана, но убит он не был. Затем его покрыли простыней, вынесли на носилках и надежно спрятали. Потом, когда прилетел юрист из Америки, Леннокса усыпили, обложили льдом и поставили в темном углу столярной мастерской, где хозяин сколачивал гроб. Американский юрист увидел Леннокса — холодного, как лед, в глубоком забытьи, с кровавой раной на виске. Вылитый покойник. На следующий день гроб набили камнями и похоронили.

Американский юрист уехал домой, забрав отпечатки пальцев и некий документ, насквозь фальшивый. Как вам это нравится, сеньор Майоранос?

Он пожал плечами.

— Это возможно, сеньор. Понадобились бы деньги и связи. Все возможно, если бы этот сеньор был тесно связан с нужными людьми в Отатоклане? алькальдом, владельцем гостиницы и так далее.

— Почему бы и нет? Неплохая идея. Тогда понятно, почему они выбрали глухой дальний городок вроде Отатоклана.

Он живо улыбнулся.

— Значит, сеньор Леннокс еще жив?

— Конечно. Фокус с самоубийством понадобился, чтобы все поверили в его признание. Спектакль разыграли, чтобы одурачить юриста, который когда — то был прокурором. Но нынешний прокурор, если бы правда раскрылась, дал бы всем прикурить. Этот Менендес не такой страшный, как притворяется, но он все же так разозлился, что избил меня револьвером за то, что я полез в это дело.

Значит, у него были на то веские причины. Если бы обман вышел наружу, Менендес попал бы в хороший международный скандал. Мексиканцы не больше нашего любят, когда полиция прикрывает чьи — то темные делишки.

— Прекрасно понимаю, сеньор, что все это возможно. Но вы обвинили меня во лжи. Вы сказали, что я не входил в комнату к сеньору Ленноксу и не забирал у него письма.

— Да вы уже сидели в этой комнате, приятель, и писали это письмо.

Он поднял руку и снял темные очки. Цвет глаз у человека изменить нельзя.

— Для «лимонной корочки», пожалуй, еще рановато, — сказал он.

 

Глава 53

В Мехико — сити над ним здорово поработали, но чему тут удивляться? Их врачи, техники, больницы, художники, архитекторы не хуже наших. Иногда немного лучше. Парафиновый тест для обнаружения следов пороха придумал мексиканский полицейский. До совершенства лицо Терри они не довели, но постарались. Ему даже нос изменили, вынули какую — то косточку, и он стал более плоским, не таким нордическим. Убрать следы шрамов им не удалось, тогда они сделали ему парочку новых и с другой стороны лица, В латиноамериканских странах ножевые шрамы не редкость.

— Они здесь даже нерв пересадили, — сказал он, дотронувшись до своей изуродованной щеки.

— Ну, верно я все рассказал?

— Почти. Немножко ошиблись в подробностях, но это неважно. Все делалось наспех, приходилось кое — где импровизировать, и я сам не знал, что будет дальше. Мне дали кое — какие инструкции, велели оставлять за собой заметный след. Менди не понравилось, что я решил вам написать, но тут я настоял на своем. Он вас слегка недооценил. Намека насчет почтового ящика не заметил.

— Вы знаете, кто убил Сильвию? Он не стал отвечать мне прямо.

— Трудно выдать полиции женщину — даже если она никогда для тебя ничего особенного не значила.

— В этом мире вообще трудно жить. Харлан Поттер был в курсе?

Он снова улыбнулся.

— Неужели он стал бы об этом докладывать? Думаю, что не был. По — моему, он считает, что меня нет на свете. Кто мог сказать ему правду — разве что вы?

— Всю правду, которую я захотел бы ему сказать, можно уместить на рисовом зернышке. Как поживает Менди — если вообще поживает?

— С ним все в порядке. Он в Акапулько. Рэнди его прикрыл. Но вообще эти ребята против грубого обхождения с полицией. Менди не так плох, как кажется.

У него есть сердце.

— У меня тоже есть.

— Так как насчет «лимонной корочки»?

Я встал, не отвечая, и подошел к сейфу. Повернул ручку, достал конверт, в котором был портрет Мэдисона и пять сотенных, пропахших кофе. Вытряхнул все на стол, потом взял пять сотен.

— Это я оставляю себе. Почти столько же ушло на расходы по этому делу.

С портретом Мэдисона было приятно поиграть. Теперь он ваш.

Я развернул его перед Терри на краю стола. Он взглянул на него, но трогать не стал.

— Оставьте себе, — сказал он. — У меня и так хватает. Вы ведь могли во все это не ввязываться.

— Знаю. После того, как она убила мужа и ей сошло это с рук, она могла бы еще встать на путь добра. Он, конечно, по — настоящему ни черта не значил.

Всего — навсего человек с кровью, мозгом, чувствами. Он тоже знал, что произошло, и пытался как — то жить, несмотря ни на что. Книги писал. Может, вы о нем слышали.

— Слушайте, у меня ведь, собственно, выбора не было, — медленно произнес он. — Я не хотел никому причинять зла. Здесь у меня не оставалось ни шанса. И соображать было некогда. Я испугался и бежал. Что мне было делать?

— Не знаю.

— В ней было какое — то безумие. Она, может быть, все равно его убила бы.

— Может быть.

— Ну, расслабьтесь вы немного. Пойдем выпьем где — нибудь в тишине и прохладе.

— Времени нет, сеньор Майоранос.

— Мы ведь когда — то дружили, — печально сказал он.

— Разве? Я забыл. По — моему, это были какие — то другие люди. Постоянно живете в Мексике?

— О, да. Я и приехал — то незаконно. И всегда здесь жил незаконно. Я вам сказал, что родился в Солт — Лейк — Сити. В Канаде я родился, в Монреале. Скоро получу мексиканское гражданство. Для этого нужен только хороший адвокат. Мне всегда нравилось в Мексике. Пойти к Виктору выпить «лимонную корочку» не составит большого риска.

— Забирайте свои деньги, сеньор Майоранос. Слишком на них много крови.

— Вы же бедняк.

— А вы откуда знаете?

Он взял купюру, растянул ее между тонкими пальцами и небрежно сунул во внутренний карман. Прикусил губу. Зубы, как у всех людей с темной кожей, казались очень белыми.

— В то утро, когда вы повезли меня в Тихуану, я не мог вам ничего рассказать. Я дал вам шанс позвонить в полицию и выдать меня.

— Я не обижаюсь. Уж такой вы человек. Очень долго я не мог вас раскусить. В вас было много хорошего, приятные манеры, но при этом что — то мне мешало. У вас были принципы, и вы их соблюдали — но чисто личные. Они не имели отношения ни к этике, ни к совести. Вы были славный парень — по природе славный. Но с бандитами и хулиганьем вам было так же уютно, как с честными людьми. Если эти бандиты прилично говорили по — английски и умели вести себя за столом. Мораль для вас не существует. Не знаю, война ли это с вами сделала, или вы родились таким.

— Не понимаю, — сказал он. — Ей — богу, не понимаю. Пытаюсь вам отплатить, а вы мне не даете. Не мог я в то утро вам все рассказать. Вы бы тогда не согласились.

— Приятно слышать.

— Я рад, что вам хоть что — то во мне нравится. Я попал в передрягу.

Случилось так, что некоторые мои знакомые умели выпутываться из передряг.

Они были у меня в долгу за то, что произошло на войне. Может быть, тогда единственный раз в жизни я сразу поступил правильно, инстинктивно, как мышь.

И когда я к ним обратился, они откликнулись. Причем бесплатно. Думаете, Марлоу, на всех, кроме вас, висит ярлычок с ценой?

Он перегнулся через стол и взял у меня сигарету. На лице у него под густым загаром проступил неровный румянец. Шрамы резко выделялись. Я смотрел, как он достает из кармана шикарную газовую зажигалку и прикуривает.

На меня опять пахнуло духами.

— Приличный кусок души вы у меня отхватили, Терри. Расплачивались улыбкой, кивком, приветственным жестом, нашими тихими выпивками в тихих барах. Славно это было, пока не кончилось. Пока, амиго. Не стану говорить «до свидания», Я уже с вами попрощался, когда для меня это кое — что значило.

Когда было грустно, одиноко и безвозвратно.

— Слишком поздно я вернулся, — сказал он. — На пластические операции уходит много времени.

— Вы бы вовсе не вернулись, если бы я вас оттуда не выкурил.

Внезапно у него в глазах блеснули слезы. Он быстро надел темные очки.

— Сомневался я тогда, — произнес он. — решиться не мог. Они не хотели, чтобы я вам рассказал. Я, просто не мог решиться.

— Не волнуйтесь, Терри. За вас всегда кто — нибудь решит.

— Я служил в коммандос, приятель. Туда просто так не берут. Я был тяжело ранен, и у этих нацистских врачей мне не сладко пришлось. Что — то во мне от этого изменилось.

— Это я все знаю, Терри. Вы очень милый парень во многих отношениях. Не мне вас судить. Я этим никогда и не занимался. Просто вас здесь больше нет.

Вы давно уехали. У вас красивый костюмчик, духи хорошие, и вы элегантны, как пятидесятидолларовая шлюха.

— Да это все игра, — сказал он почти с отчаянием в голосе.

— От которой вы получаете удовольствие, верно?

Углы губ у него дрогнули в горькой улыбке. Он энергично и выразительно пожал плечами, как латиноамериканец.

— Конечно. Только играть и остается. Больше ничего. Здесь… — он постучал себя по груди зажигалкой, — здесь пусто. Все, Марлоу. Все давно кончилось. Что ж — наверно, пора закругляться.

Он встал. Я встал. Он протянул худую руку. Я ее пожал.

— Пока, сеньор Майоранос. Приятно было с вами пообщаться — хоть и недолго.

— До свидания.

Он повернулся, пересек комнату и вышел. Я смотрел, как закрылась дверь.

Слушал, как удаляются его шаги по коридору, выложенному поддельным мрамором.

Скоро они стали стихать, потом умолкли. Я все равно продолжал слушать.

Зачем? Может быть, я хотел, чтобы он внезапно остановился, вернулся и уговорами вывел меня из этого состояния? Но этого он не сделал. Я видел его в последний раз.

Ни с кем из них я никогда не встречался — кроме полицейских. Способа распрощаться с ними навсегда еще не придумали.