Машина неторопливо ползла по тихой улочке. Над ней нависали перечные деревья, почти соприкасаясь друг с другом и образуя зеленый туннель. Сквозь верхние ветви и узкие светлые листья мерцало солнце. Табличка на углу гласила, что это Восемнадцатая стрит.

Вел машину Хемингуэй, я сидел рядом с ним. Ехал он медленно и, судя по выражению лица, был отягощен раздумьями.

– Что ты рассказал ему? – спросил он, наконец решившись.

– Что вы с Блейном приехали туда, забрали меня, потом высадили из машины и огрели по затылку. Об остальном умолчал.

– Про угол Двадцать третьей и Дескандо не говорил?

– Нет.

– Почему?

– Решил, что добьюсь от тебя большего содействия, если промолчу.

– Правильно. Ты на самом деле собираешься в Стиллвуд-Хайтс или это просто предлог?

– Просто предлог. На самом деле я хочу узнать, почему вы сунули меня в эту лечебницу и зачем меня там держали.

Хемингуэй задумался. Думал он так напряженно, что мышцы лица собрались под сероватой кожей в узлы.

– Это Блейн, – сказал он наконец. – Гад поганый. Я не думал, что он ударит тебя. И высаживать тебя тоже не собирался. Честно. Мы просто устраивали представление, потому что этот фокусник числится у нас в друзьях и мы не даем его в обиду. Знал бы ты, сколько людей хотели бы его обидеть.

– Поразительно, – сказал я.

Хемингуэй взглянул на меня. Его серые глаза напоминали кусочки льда. Потом снова уставился в пыльное ветровое стекло и задумался.

– У старых фараонов иной раз начинают чесаться руки, – сказал он. – Им просто необходимо бывает огреть кого-нибудь по башке. Черт, я даже напугался. Ты повалился, как мешок с цементом. Блейну я тогда кое-что высказал. Потом мы повезли тебя к Сондерборгу, это было недалеко, парень он неплохой и должен был поставить тебя на ноги.

– Амтор знает, что вы повезли меня туда?

– Нет, откуда. Это нам самим пришло на ум.

– Потому что Сондерборг парень неплохой и должен был поставить меня на ноги. Даже без отката. И не поддержал бы моей жалобы, даже если б я вдруг ее подал. Ну да вряд ли жалобой чего добьешься в этом прекрасном городке.

– Хочешь показать зубы? – задумчиво спросил Хемингуэй.

– Не имею желания, – ответил я. – И ты не имеешь, впервые в жизни. Потому что твоя работа висит на волоске. Ты смотрел начальнику в глаза и видел это. Я бы не сунулся к нему, не будь у меня поддержки.

– Верно, – сказал Хемингуэй и сплюнул в окно машины. – А показывать зубы у меня и в мыслях не было, хотел просто потрепаться. Что еще?

– Блейн действительно нездоров?

Хемингуэй кивнул, однако вовсе не опечаленно:

– Ну да. Позавчера заболел живот, и эта штука лопнула до того, как вырезали аппендикс. Шанс выкарабкаться есть, однако надежды мало.

– Это будет невосполнимая утрата, – сказал я. – Большой души человек, украшение любого отделения полиции.

Хемингуэй разжевал это замечание и выплюнул в окно.

– Ладно, – вздохнул он, – спрашивай еще.

– Ты сказал, почему вы отвезли меня к Сондерборгу. Но умолчал, почему меня держали там больше двух суток взаперти и всего искололи наркотиками.

Хемингуэй плавно притормозил и остановился у бровки тротуара. Положил лапищи на руль и осторожно потер большие пальцы друг о друга.

– Я и не знал этого, – недоуменно сказал он.

– У меня были при себе документы, говорящие, кто я такой, ключи, немного денег, парочка фотографий. Если бы он не знал вас, то мог бы подумать, что удар по голове был просто трюком, чтобы проникнуть к нему и осмотреть там все. Но как я помню, он знает вас хорошо. Поэтому нахожусь в тупике.

– И оставайся там, приятель. Это куда безопаснее.

– Верно, – сказал я. – Только удовлетворения никакого.

– Тебя поддерживают в этом деле власти Эл-Эй?

– В каком?

– Насчет Сондерборга.

– Не совсем.

– Это не означает ни да ни нет.

– Я не столь уж важная персона, – сказал я. – Лос-анджелесские власти могут вмешаться в любое время. По крайней мере, ребята шерифа и окружного прокурора. Я одно время работал в окружной прокуратуре, у меня там есть друг. Зовут его Берни Оулз. Он главный следователь.

– Ты рассказал ему обо всем?

– Нет. Я с ним за весь месяц словом не обмолвился.

– А расскажешь?

– Нет, если не понадобится для моей работы.

– Частной работы?

– Да.

– Ладно, так чего ты хочешь?

– Что за дела крутил Сондерборг?

Хемингуэй убрал руки с руля и сплюнул в окно.

– Мы стоим на славной улочке, не так ли? Славные дома, славные сады, славный климат. Ты, небось, не раз слышал о продажных полицейских?

– Приходилось.

– Ладно, сколько, по-твоему, фараонов живет на таких славных улочках с газонами и цветниками? Я знаю четверых-пятерых из полиции нравов. Все взятки достаются им. А такие, как я, живут в обычных каркасных домишках где-нибудь на окраине. Хочешь посмотреть, где я живу?

– К чему ты клонишь?

– Слушай, приятель, – серьезно сказал Хемингуэй, – я догадываюсь, кем ты меня считаешь, но ты не прав. Думаешь, полицейские становятся нечестными только ради денег? Не всегда, и даже не часто. Они попадают в систему. Им приходится делать то, что велят. И этот тип, что сидит в шикарном угловом кабинете, носит шикарный костюм и думает, что перегар запахнет от его семечек фиалками, – он тоже не распоряжается. Понимаешь?

– А что за человек мэр?

– Что за люди все мэры? Политикан. Думаешь, распоряжается он? Ерунда. Знаешь, что паршиво в этой стране?

– Говорят, слишком много замороженных капиталов.

– Человек не может быть честным, если даже захочет, – сказал Хемингуэй. – Вот что паршиво в этой стране. Будешь честным – так лишишься последних штанов. Играй в грязную игру, иначе тебе будет нечего жрать. Многие болваны считают, что будь у нас девяносто тысяч фэбээровцев в чистых воротничках и с портфелями, то все наладится. Ерунда. За деньги они станут такими же, как мы. Знаешь, что я думаю? Этот мир нужно переделать. Устроить моральное перевооружение. М.П.В. Это кое-что даст, малыш.

– Если Бэй-Сити – пример его действия, то я предпочту аспирин.

– Так можно чересчур заумничаться, – негромко сказал Хемингуэй. – Уж поверь мне. Так заумничаешься, что только и будешь думать о том, какой ты умный. Я всего-навсего тупой фараон. У меня жена, двое детей, и я делаю то, что велят большие шишки. Блейн, тот мог бы потолковать с тобой. А я неотесанный.

– У Блейна в самом деле аппендицит? Ты уверен, что он не выстрелил себе в живот чисто из вредности?

– Оставь ты, – недовольно сказал Хемингуэй и провел руками по рулю. – Постарайся думать о людях получше.

– О Блейне?

– Он человек, как и все мы, – сказал Хемингуэй. – Грешник – но человек.

– Что за дела крутил Сондерборг?

– Ты что, не слушал ничего? Я-то решил, что тебе можно подать дельную мысль. Видно, ошибся.

– Ты не знаешь, что он там крутил, – сказал я.

Хемингуэй достал платок и вытер лицо.

– Приятель, мне признаваться в этом неприятно, – сказал он. – Но ты сам должен понимать, что если бы мы с Блейном знали его дела, то не повезли бы тебя к нему или ты не вышел бы оттуда, по крайней мере на своих двоих. Само собой, я говорю о серьезных делах. Не о такой ерунде, как гадание на стеклянном шарике.

– Не думаю, что меня собирались выпустить на своих двоих, – сказал я. – Есть такое снадобье – скополамин, от него люди иногда начинают говорить, сами того не сознавая. Средство не совсем надежное, как и гипноз, но часто срабатывает. Похоже, мне ввели его, хотели выпытать, что я знаю. Но заинтересоваться этим Сондерборг мог только по трем причинам. Либо его попросил Амтор, либо Лось Мэллой упомянул, что я был у Джесси Флориан, либо он решил, что полиция устроила ему ловушку.

Хемингуэй тоскливо уставился на меня:

– Не пойму, о чем ты. Кто такой Лось Мэллой?

– Здоровенный парень, который несколько дней назад убил человека на Сентрал-авеню. О нем сообщали в ваших сводках, если только ты их читаешь. И возможно, у тебя есть его описание.

– Ну и что?

– А то, что он прятался у Сондерборга. Я видел его, он лежал на кровати, читал газету.

– Как ты вырвался оттуда? Разве тебя не заперли?

– Оглушил санитара пружиной от койки. Мне повезло.

– Этот Лось тебя видел?

– Нет.

Хемингуэй отъехал от бровки, и на его лице появилась широкая усмешка.

– Вот оно, значит, что. Все ясно. Как божий день. Сондерборг прячет тех, кто прячется от полиции. Если, конечно, у них есть деньги. Обстановка у него самая подходящая. И доходы неплохие.

Он прибавил газу и свернул за угол.

– Черт, я думал, он торгует наркотиками. – В голосе Хемингуэя звучало омерзение. – Имея за собой хорошую поддержку. Но ведь это не те масштабы. Гроши.

– Слышал когда-нибудь о подпольной лотерее? Тоже не те масштабы, если судить по одной конторе.

Хемингуэй резко свернул за угол и кивнул:

– Верно. И китайские бильярдные, и бинго, и тотализатор. Но сложи все это вместе и отдай в руки одному человеку, тогда появится смысл.

– Какому человеку?

Хемингуэй снова как бы одеревенел. Губы его сжались, было видно, что челюсти плотно стиснуты. Мы ехали по Дескандо-стрит. Даже в предвечернее время на ней было спокойно. Когда мы приблизились к Двадцать третьей, она почему-то стала не столь уж спокойной. Возле дома Сондерборга стояла машина, но в ней никого не было. Двое мужчин разглядывали пальму, словно решая, как бы ее передвинуть. В глубине квартала какой-то человек проверял водопроводные счетчики.

При дневном свете дом выглядел замечательно. У передних окон сплошной светлой массой цвели бегонии, вокруг белой акации в цвету росли анютины глазки. На веерообразной решетке распускались вьющиеся алые розы. Над грядкой с душистым горошком порхала бронзово-зеленая колибри. Дом походил на жилище пожилой обеспеченной пары, увлекающейся садоводством. Предвечернее солнце придавало этой картине тихое, зловещее спокойствие.

Хемингуэй проехал мимо дома, в уголках его рта дрожала сдержанная улыбка. Он засопел. На ближайшем перекрестке свернул, посмотрел в зеркало заднего обзора и увеличил скорость.

Проехав три квартала, он снова остановился у обочины, повернулся ко мне и уставился суровым, немигающим взглядом.

– Полиция Эл-Эй. Одного из стоящих возле пальмы я знаю. Фамилия его Доннелли. Обложили дом. Так ты ничего не говорил своему приятелю, а?

– Я же сказал, что нет.

– Начальник будет в восторге, – проворчал Хемингуэй. – Заявились сюда и даже не заглянули к нам по пути.

Я промолчал.

– Этого Лося Мэллоя взяли?

Я покачал головой:

– Насколько мне известно, нет.

– Сколько ж тебе известно, приятель? – очень мягко спросил Хемингуэй.

– Не много. Между Амтором и Сондерборгом нет никакой связи?

– По-моему, никакой.

– Кто правит этим городом?

Молчание.

– Я слышал, игрок по имени Лэрд Брюнет выложил тридцать тысяч на избрание мэра. По моим сведениям, ему принадлежат клуб «Бельведер» и оба игорных судна.

– Может быть, – вежливо сказал Хемингуэй.

– Где можно найти Брюнета?

– Что ты спрашиваешь меня, малыш?

– Куда бы ты подался, если б потерял убежище в этом городе?

– В Мексику.

Я засмеялся:

– Ладно, сделай мне одно большое одолжение.

– С удовольствием.

– Отвези снова в центр.

Хемингуэй отъехал от обочины и неторопливо повел машину тенистой улицей в сторону океана. У муниципалитета мы въехали на стоянку полицейских машин, и я вылез.

– Загляни как-нибудь проведать меня, – сказал Хемингуэй. – Скорее всего, я буду чистить плевательницы. – И протянул мне свою лапищу. – Не обижаешься?

– М.П.В., – сказал я, пожимая ее.

Хемингуэй расплылся в улыбке. Едва я собрался уходить, он окликнул меня. Осторожно поглядел по сторонам и прижался губами к моему уху.

– Считается, что эти игорные суда находятся вне юрисдикции города и штата. Они приписаны к Панаме. Будь я на месте… – Он умолк, в его унылых глазах появилось тревожное выражение.

– Понятно, – сказал я. – Мне так и казалось. Сам не знаю, зачем я потащил тебя с собой. Но из этого ничего не выйдет – одному тут не справиться.

Хемингуэй кивнул, потом улыбнулся:

– М.П.В.