У входа на киностудию полицейский за подковообразным столиком в стеклянной будке положил телефонную трубку и стал выписывать пропуск.

Оторвал заполненный бланк и сунул в узкую, не шире трех четвертей дюйма, щель над столешницей. Голос его металлически прозвучал через вмонтированное в стеклянную панель переговорное устройство:

– Прямо по коридору до конца. В центре патио увидите питьевой фонтанчик. Там вас встретит Джордж Уилсон.

– Спасибо, – сказал я. – Это стекло пуленепробиваемое?

– Конечно. А что?

– Просто любопытно, – ответил я. – Ни разу не слышал, чтобы люди стрельбой пролагали себе путь в кинобизнес.

За спиной у меня кто-то хихикнул. Я обернулся и увидел девушку в брюках, с красной гвоздикой за ухом. Она улыбалась.

– О, братец, если б для этого было достаточно пистолета.

Я пошел к оливково-зеленой двери без ручки. Она зажужжала и поддалась толчку. За ней оказался коридор с голыми оливково-зелеными стенами и дверью в дальнем конце. Мышеловка. Если ты вошел в нее, тебя в случае чего можно остановить. Дальняя дверь так же зажужжала и щелкнула. Мне стало любопытно, как полицейский узнал, что я подошел к ней. Подняв взгляд, я обнаружил устремленные на меня из наклонно установленного зеркала глаза блюстителя порядка. Когда я коснулся двери, зеркало стало чистым. Здесь было предусмотрено все.

Снаружи, под жарким полуденным солнцем в маленьком патио с мощеными дорожками, с бассейном посередине и мраморной скамьей, буйно росли цветы.

Питьевой фонтанчик находился возле скамьи. Пожилой, шикарно одетый мужчина, развалясь на скамье, глядел, как три желто-коричневые собаки-боксеры вырывают с корнем кусты похожей на чайную розу бегонии. На лице его было выражение глубокого и спокойного удовольствия. Когда я подошел, он даже не взглянул на меня. Один из боксеров, самый большой, подошел и помочился на скамью рядом с его штаниной. Мужчина нагнулся и погладил короткошерстную голову собаки.

– Вы мистер Уилсон? – спросил я.

Он недоуменно поднял на меня взгляд. К скамейке рысцой подбежал средний боксер, принюхался и помочился там же, где и первый.

– Уилсон? – У мужчины был ленивый, слегка протяжный голос. – Нет. Моя фамилия не Уилсон. Вы ошиблись.

– Извините.

Подойдя к фонтанчику, я ополоснул лицо. Пока утирался платком, самый маленький боксер подошел к скамье и исполнил свой долг.

Мужчина, оказавшийся не Уилсоном, любовно произнес:

– Всегда делают это в одном и том же порядке, меня это восхищает.

– Что делают? – спросил я.

– Справляют нужду, – ответил он. – Видимо, дело здесь в старшинстве.

Сперва Мейзи. Это мать. Потом Мак. Он на год старше Джока, младшего.

Всегда по очереди. Даже у меня в кабинете.

– У вас в кабинете? – переспросил я. Никто и никогда не задавал какого-либо вопроса с более глупым видом.

Мужчина, приподняв белесые брови, взглянул на меня, вынул изо рта простую коричневую сигару, откусил ее кончик и выплюнул его в бассейн.

– Рыбкам это не пойдет на пользу, – сказал я.

Он оглянулся на меня.

– Я развожу боксеров. А рыбки – черт с ними.

Я решил, что это в чисто голливудском стиле. Закурил сигарету и сел на скамью.

– У вас в кабинете, – сказал я. – Что ж, каждый день приносит новую мысль.

– На угол письменного стола. Всякий раз. Секретарши мои злятся.

Говорят, впитывается в ковер. Что за женщины теперь пошли? Меня это ничуть не раздражает. Наоборот. Если любишь собаку, приятно смотреть даже на то, как она справляет нужду.

Один из боксеров подтащил к его ногам полностью расцветший куст бегонии. Мужчина поднял его и бросил в бассейн.

– Садовникам это, наверно, не нравится, – сказал он. – Ну и ладно. Если недовольны, могут в любое время... – он умолк и стал смотреть, как стройная девушка-почтальон в желтых брюках намеренно удлиняет свой путь, чтобы пройти через патио. Она искоса бросила быстрый взгляд на мужчину и ушла, поигрывая бедрами.

– Знаете, что скверно в этом бизнесе? – спросил он.

– Никто не знает.

– Слишком много секса. Секс хорош в свое время и в своем месте. Но мы получаем его вагонами. Увязаем в нем. Тонем по горло. Липнем к нему, как мухи к липкой бумаге. – Мужчина встал. – И мух у нас слишком много. Рад был поговорить с вами, мистер...

– Марлоу, – сказал я. – Боюсь, что вы меня не знаете.

– Я никого не знаю, – сказал мужчина. – Память сдает. С кем только я ни встречаюсь. Меня зовут Оппенгеймер.

– Джулиус Оппенгеймер?

Он кивнул.

– Да. Закуривайте.

И протянул мне сигару. Я показал ему свою сигарету. Оппенгеймер швырнул предложенную мне сигару в бассейн и нахмурился.

– Память сдает, – грустно сказал он. – Выбросил пятьдесят центов.

Напрасно.

– Вы управляете этой студией, – полуутвердительно-полувопросительно сказал я.

Оппенгеймер рассеянно кивнул.

– Нужно было сберечь эту сигару. Сбереги пятьдесят центов, и что ты будешь иметь?

– Пятьдесят центов? – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– В кинобизнесе нет. Здесь сбережешь пятьдесят центов – и положишь на свой счет пять долларов.

Оппенгеймер умолк и поманил боксеров. Те перестали выдирать цветы и уставились на него.

– Нужно только заниматься финансовой стороной дела, – сказал он. – Это нетрудно. Пошли, детки, обратно в бордель. – Затем вздохнул и добавил:

– Полторы тысячи кинотеатров.

Очевидно, на лице у меня опять появилось глупое выражение. Оппенгеймер обвел рукой патио.

– Открыть полторы тысячи кинотеатров – и все. Это гораздо легче, чем разводить чистокровных боксеров. Кино – единственный бизнес на свете, где можно совершать всевозможные ошибки и все же делать деньги.

– И должно быть, единственный бизнес, где можно иметь трех собак, поливающих мочой стол в кабинете, – добавил я.

– Нужно открыть полторы тысячи кинотеатров.

– А собаки слегка мешают взяться за дело, – сказал я.

На лице у него появилось довольное выражение.

– Вот-вот. Это главная помеха.

Оппенгеймер через зеленый газон поглядел на четырехэтажный дом, представляющий собой одну из сторон незамкнутого квадрата.

– Там находятся все конторы, – сказал он. – Я туда ни ногой. Вечные перестановки. Смотреть противно, как и что кое-кто тащит к себе в кабинеты. Самые дорогие таланты на свете. Даю им все, что душе угодно, столько денег, сколько хотят. С какой стати? Да ни с какой. Так, по привычке. Что и как они делают – совершенно неважно. Мне бы только полторы тысячи кинотеатров.

– Вам не хотелось бы, чтобы ваши слова появились в печати, мистер Оппенгеймер?

– Вы газетчик?

– Нет.

– Жаль. Было бы приятно, если бы кто-то упомянул, наконец, в газете этот простой несомненный факт. – Он сделал паузу, потом сердито фыркнул:

– Никто не напечатает. Побоятся. Идем, детки.

Старшая Мейзи подошла и встала возле него. Средний выдрал еще одну бегонию, а потом побежал рысцой и встал возле Мейзи. Младший Джок занял свое место, но вдруг с внезапным воодушевлением поднял заднюю ногу и стал мочиться на манжету хозяйских брюк. Мейзи небрежно оттолкнула его.

– Видите? – просиял Оппенгеймер. – Джок вздумал нарушить очередь. Мейзи этого не допустит.

Он нагнулся и погладил ей голову. Мейзи с обожанием взглянула на хозяина.

– Глаза твоей собаки, – мечтательно произнес Оппенгеймер, – самое незабываемое на свете.

Он широким шагом пошел по мощеной дорожке к административному зданию, а трое боксеров спокойно трусили рядом.

– Мистер Марлоу?

Я обернулся. Ко мне неслышно подошел рыжеволосый человек, нос его торчал, как локоть держащегося за поручень пассажира.

– Я Джордж Уилсон. Рад познакомиться. Вижу, вы знаете мистера Оппенгеймера.

– Мы немного поболтали. Он поведал мне, как руководить кинобизнесом.

Похоже, для этого требуется лишь полторы тысячи кинотеатров.

– Я работаю здесь пять лет, но ни разу не разговаривал с ним.

– Просто вас ни разу не обмочили его собаки.

– Может, вы и правы. Чем могу быть полезен, мистер Марлоу?

– Мне нужно видеть Мэвис Уэлд.

– Она на съемочной площадке. Идут съемки.

– Можно поговорить с ней там минуту-другую?

На лице Уилсона отразилось сомнение.

– Какой пропуск вам выдали?

– По-моему, обыкновенный.

Я протянул ему пропуск. Он просмотрел его.

– Вас послал Бэллоу. Это ее агент. Видимо, нас пустят в двенадцатый павильон. Хотите пойти туда?

– Если у вас есть время.

– Я работаю в отделе рекламы. Это моя обязанность.

Мы пошли по мощеной дорожке к проходу между углами двух зданий.

Бетонная дорога между зданиями вела к территории натурных съемок и павильонам.

– Вы работаете в конторе Бэллоу? – спросил Уилсон.

– Я только что оттуда.

– Говорят, солидная организация. Я и сам подумывал заняться этим делом.

В моей работе нет ничего приятного.

Миновав двух полицейских в мундирах, мы свернули в узкий проход между павильонами, посреди которого над дверью с номером 12 трепетал красный флажок и горел красный свет, а над красным фонарем непрерывно звенел звонок. Уилсон остановился у двери. Еще один полицейский, откинувшись назад вместе со стулом, кивнул ему и оглядел меня с тем уныло-мрачным выражением, которое нарастает у них на лицах, как ржавчина на цистерне для воды.

Звонок умолк, флажок замер, и красный свет погас. Уилсон открыл массивную дверь и пропустил меня вперед. Еще одна дверь. После солнечного света за ней оказалось совершенно темно. Потом в дальнем углу я увидел свет. Весь остальной громадный павильон казался совершенно пустым.

Мы направились к освещенному углу. Когда подошли поближе, стало казаться, что весь пол устелен черными кабелями. Стояли ряды складных стульев, несколько передвижных гардеробных с фамилиями на дверях. К съемочной площадке мы подошли не с той стороны, и я видел только спинки стульев, а по бокам – большие экраны. В стороне стрекотало несколько киноаппаратов.

– Крути! – крикнул кто-то. Раздался громкий звонок. Оба экрана засветились, показались вздымающиеся волны. Другой голос поспокойнее произнес: «Следите, пожалуйста, за своими позами, может, нам удастся подогнать эту маленькую синьетку. Начали».

Уилсон замер и схватил меня за руку. Невесть откуда послышались негромкие, нечеткие, представляющие собой бессмысленный шум голоса актеров.

Внезапно один из экранов погас. Спокойный голос тем же тоном произнес:

– Все.

Снова раздался звонок. Послышался шум общего движения. Мы с Уилсоном пошли дальше. Он прошептал мне на ухо:

– Если Нэд Гэммон до обеда не получит этот дубль, он набьет Торренсу рожу.

– О, здесь снимается Торренс, вот как?

Дик Торренс был яркой звездой второго класса, в Голливуде таких актеров не так уж мало, и в общем-то, они никому не нужны, но многим режиссерам за неимением лучшего в конце концов приходится брать их.

– Дик, хочешь посмотреть эту сцену еще раз? – произнес спокойный голос, когда мы обогнули угол декорации и увидели, что там такое – палуба прогулочной яхты неподалеку от кормы. В этой сцене были заняты две женщины и трое мужчин. Один из них, средних лет, в спортивном костюме – сидел в шезлонге. Другой – рыжеволосый, во всем белом, – походил на капитана.

Третий – яхтсмен-любитель в красивой фуражке, синем пиджаке с золотыми пуговицами, белых брюках, белых туфлях, самодовольно-обаятельный, и был Торренс. Женщина помоложе была смуглой красавицей Сьюзен Краули. Постарше – Мэвис Уэлд. На ней был мокрый купальник из плотной ткани, видимо, она только что поднялась на борт. Гример обрызгивал водой ее лицо, руки и копну белокурых волос.

Торренс не ответил. Внезапно он повернулся и уставился на оператора.

– Думаешь, я не знаю реплик?

Из темноты вышел седой человек в сером костюме. Черные глаза его злобно горели, но в голосе злобности не было.

– Или же путаешь их нарочно, – сказал он, упорно глядя на Торренса.

– Возможно, дело в том, что я не привык играть перед камерой, в которой всякий раз посреди сцены кончается пленка.

– Справедливое замечание, – сказал Нэд Гэммон. – Но пленки у него всего двести двенадцать футов. Это моя вина. Если б ты мог играть чуть поживее...

– Ха, – возмутился Торренс. – Если б я мог. Мисс Уэлд надо бы взбираться на борт не за то время, что требуется на постройку яхты.

Мэвис Уэлд резко бросила на него презрительный взгляд.

– Хронометр у Мэвис в самый раз, – возразил Гэммон. – Исполнение – тоже.

Сьюзен Краули грациозно пожала плечами.

– Мне кажется, ей не мешало бы двигаться чуть побыстрее, Нэд. У нее выходит неплохо, но могло бы и получше.

– Выходи у меня хоть немного получше, милочка, – спокойно ответила ей Мэвис Уэлд, – кое-кто мог бы назвать это игрой. Тебе ведь не хочется, чтобы нечто подобное имело место в твоей картине, так ведь?

Торренс засмеялся. Сьюзен Краули повернулась и сверкнула на него глазами.

– Что смешного, мистер Тринадцать?

Лицо Торренса превратилось в ледяную маску.

– Как ты назвала меня? – чуть ли не прошипел он.

– О господи, неужели ты не знал? – удивленно спросила Краули. – Тебя называют мистер Тринадцать, потому что всякий раз, когда тебе достается роль, это значит, что двенадцать человек от нее отказались.

– Ясно, – недовольно сказал Торренс, потом вновь расхохотался и повернулся к Нэду Гэммону.

– Ладно, Нэд. Теперь, когда все отвели душу, мы, наверное, сможем сделать все, как ты хочешь.

Нэд кивнул.

– Чтобы разрядить атмосферу, лучше всего слегка поцапаться. Ну ладно, начали.

Он вернулся назад и встал возле камеры. Помощник крикнул: «Крути», и вся сцена прошла как по маслу.

– Все, – сказал Гэммон. – Отпечатай этот дубль. Всем перерыв на обед.

Актеры, спускаясь по грубым деревянным ступеням, кивали Уилсону. Мэвис Уэлд шла последней, ей пришлось задержаться, чтобы надеть махровый халат и пляжные сандалии. Увидев меня, она замерла. Уилсон шагнул вперед.

– Привет, Джордж, – сказала Мэвис Уэлд, глядя на меня. – Я тебе зачем-то понадобилась?

– Мистер Марлоу хочет немного поговорить с вами. Согласны?

– Мистер Марлоу?

Уилсон бросил на меня быстрый, резкий взгляд.

– Из конторы Бэллоу. Я думал, вы его знаете.

– Возможно, как-то и видела. – Она продолжала глядеть на меня. – В чем дело?

Я промолчал. После небольшой паузы она сказала:

– Спасибо, Джордж. Пойдемте ко мне в гардеробную, мистер Марлоу.

Она повернулась и пошла вдоль дальней стороны декорации. Бело-зеленая гардеробная стояла возле стены. На двери была надпись «Мисс Уэлд». Подойдя к ней, актриса повернулась и осторожно огляделась. Потом уставилась на меня своими прекрасными синими глазами.

– Ну так что, мистер Марлоу?

– Значит, все же помните меня?

– Кажется, да.

– Начнем с того, на чем остановились, – или возьмем новый курс с чистой палубой?

– Вас кто-то впустил сюда. Кто? Зачем? Это требует объяснения.

– Я работаю на вас. Получил задаток и дал Бэллоу расписку.

– До чего же предусмотрительно. А если я не желаю, чтобы вы работали на меня?

– Ну-ну, покапризничайте, – сказал я, достал из кармана фотографию и протянул ей. Она пристально посмотрела на меня и опустила глаза. Потом взглянула на снимок, где была запечатлена в кабинете ресторана со Стилгрейвом. Смотрела пристально, не шевелясь. Потом очень медленно подняла руку и коснулась мокрых завитков волос у щеки. Еле заметно вздрогнула. Протянула руку и взяла фотографию. Уставилась на нее. Потом очень медленно подняла взгляд.

– Ну и что?

– В моем распоряжении негатив и несколько отпечатков. Они достались бы вам, будь у вас побольше времени и знай вы, где искать их. Или если б застали того человека живым и купили их.

– Меня слегка знобит, – сказала она. – И мне нужно поесть.

Сказав это, она протянула мне фотографию.

– Вас слегка знобит, и вам нужно поесть, – повторил я.

Мне показалось, что у нее на шее бьется жилка. Но свет был довольно тусклым. Она очень слабо улыбнулась. Словно скучающая аристократка.

– Смысл всего этого от меня ускользает.

– Поменьше времени проводите на яхтах. Так что же в этом снимке такого, что ради него кому-то вдруг придется расстаться с бриллиантовым ожерельем?

– Вы правы, – сказала она. – Что?

– Не знаю, – ответил я. – Но выясню, если вы перестанете корчить из себя герцогиню. А между тем вас еще знобит, и вам нужно поесть.

– А вы ждали слишком долго, – спокойно сказала она. – Вам нечего продавать. Разве что свою жизнь.

– Ее я продам недорого. За любовь женщины в темных очках и в синей шляпе, ударившей меня каблучком туфли.

Губы ее дрогнули, словно она собиралась засмеяться. Но глаза ее не смеялись.

– Не говоря о трех пощечинах, – сказала она. – До свиданья, мистер Марлоу. Вы явились поздно. Слишком, слишком поздно.

– Для меня – или для вас?

Она протянула руку назад и открыла дверь гардеробной.

– Думаю, для обоих. И быстро вошла, оставив дверь открытой.

– Входите и закройте дверь, – донесся изнутри ее голос.

Я вошел и закрыл дверь. Это была не роскошная, сделанная на заказ гардеробная кинозвезды. Там было только самое необходимое. Старая кушетка, шезлонг, маленький туалетный столик с зеркалом и двумя светильниками, перед столиком прямой стул, а на столике поднос с чашкой кофе.

Мэвис Уэлд опустила руку и включила круглый рефлектор. Потом взяла полотенце и стала вытирать мокрые волосы. Я сел на кушетку и стал ждать.

– Дайте мне сигарету. – Актриса отбросила полотенце. Когда я поднес ей огонь, она в упор посмотрела мне в лицо. – Что скажете про сценку, которую мы сымпровизировали на яхте?

– Стервозная.

– Мы все стервозные. Одни улыбаются больше, другие – меньше, вот и вся разница. Зрелищный бизнес. В нем есть что-то дешевое. Изначально. Когда-то актеров не пускали в парадную дверь. Большую часть не следует пускать и сейчас. Громадное напряжение, громадное упорство, громадная ненависть, и все это прорывается в отвратительных сценках. Совершенно бессмысленных.

– Злословите, – сказал я.

Мисс Уэлд протянула руку и чиркнула меня ногтем по щеке. Щеку словно бы обожгло раскаленным железом.

– Сколько вы зарабатываете, Марлоу?

– Сорок долларов в день плюс расходы. Такую цену я запрашиваю. А беру двадцать пять. Случалось брать и меньше.

Мне вспомнились мятые двадцать долларов Орфамэй Квест.

Мисс Уэлд снова чиркнула меня ногтем, и я едва не схватил ее за руку.

Она отошла и, плотно запахнув халат, села в шезлонг. Маленькое помещение согрелось от рефлектора.

– Двадцать пять долларов в день? – изумленно спросила она.

– Маленьких одиноких долларов.

– Очень одиноких?

– Как маяки.

Она забросила ногу на ногу, и бледное сияние ее колен, казалось, заполнило все помещение.

– Задавайте вопросы, – предложила она, не сделав попытки прикрыть колени.

– Кто такой Стилгрейв?

– Человек, которого я знаю несколько лет. И хорошо к нему отношусь. У него есть собственность. Один или два ресторана. Откуда он приехал – не знаю.

– Но его-то вы знаете очень хорошо.

– Почему вы не спросите, сплю ли я с ним?

– Таких вопросов я не задаю.

Мэвис Уэлд засмеялась и стряхнула пепел с сигареты.

– Мисс Гонсалес охотно сказала бы вам.

– Ну ее к черту.

– Она смуглая, красивая и страстная. Притом очень, очень податливая.

– И оригинальная, как почтовый ящик, – сказал я. – К черту ее. Вернемся к Стилгрейву. Бывали у него неприятности?

– А у кого их не бывало?

– С полицией?

Глаза Мэвис Уэлд округлились слишком уж наивно. Смех прозвучал слишком уж звонко.

– Не смешите меня. Этот человек стоит около двух миллионов.

– Как он их добыл?

– Откуда мне знать.

– Ну ладно. Действительно, откуда. Сигарета обожжет вам пальцы.

Я подался вперед и выхватил окурок. Рука лежала на голой ноге. Я коснулся ладони пальцем. Мэвис Уэлд отпрянула и сжала руку в кулак.

– Не надо, – резко сказала она.

– Почему? Я делал это с девочками, когда был мальчишкой.

– Знаю. – Она дышала слишком уж часто. – От этого я чувствую себя очень юной, невинной и слегка шаловливой. А я уже далеко не юна и не невинна.

– Значит, в сущности, вы о Стилгрейве ничего не знаете?

– Так что же у вас на уме – допрос с пристрастием или заигрывание?

– У меня на уме совсем другое, – ответил я.

Помолчав, она сказала:

– Мне и в самом деле нужно поесть, Марлоу. Съемки продлятся до вечера.

Вы ведь не хотите, чтобы я упала в обморок перед камерой?

– Это позволительно только звездам. – Я поднялся. – Ладно, ухожу. Не забывайте, что я работаю на вас. Если б я думал, что вы убили кого-то, то не взялся бы. Но вы явились туда. Вы очень рисковали. Там было что-то очень вам нужное.

Мисс Уэлд откуда-то извлекла фотографию и, закусив губу, уставилась на нее. Не шевельнув головой, она подняла взгляд.

– Вряд ли это могло быть таким уж необходимым.

– Именно это он и спрятал, да так хорошо, что вам ничего не удалось найти. Но что особенного в этой фотографии? Вы и человек по фамилии Стилгрейв сидите в кабинете ресторана «Танцоры». Ничего предосудительного в этом нет.

– Совершенно ничего, – сказала она.

– Значит, тут все дело или в Стилгрейве, или в дате.

Мисс Уэлд быстро снова посмотрела на снимок.

– Дату здесь определить невозможно, – торопливо произнесла она. – Если дата имеет какое-то значение. Разве что на отрезанном куске...

– Возьмите. – Я протянул ей отрезанную часть. – Только вам потребуется лупа. Покажите эту фотографию Стилгрейву и спросите, значит ли для него что-либо эта дата. Или у Бэллоу.

Я направился к выходу.

– Не тешьте себя надеждой, что дату невозможно определить, – сказал я через плечо.

– Вы просто строите песчаные замки, Марлоу.

– Вот как? – Я обернулся к ней с усмешкой. – Вы и вправду так считаете?

О нет. Вы отправились туда. У вас был пистолет. Тот человек был уже убит.

Он был известным мошенником. То, что вам было нужно от него, нашел я. За утайку этого полицейские с удовольствием загребли бы меня. Потому что мотив убийства там налицо. Если полиция узнает об этом, у меня не окажется лицензии. А если обнаружит еще кое-что, у меня в затылке окажется пешня.

Ну что, слишком много я зарабатываю?

Мисс Уэлд, стиснув пальцами колено, молча смотрела на меня. Пальцы другой руки, лежащей на подлокотнике, беспрестанно шевелились.

Мне было нужно только повернуть дверную ручку и выйти. Не знаю, почему, но это оказалось очень трудно.