Подъехал черный «меркьюри» со светлым откидным верхом, который был поднят. Когда я сунулся в дверцу, Долорес Гонсалес скользнула ко мне по кожаному сиденью.

– Садись-ка за руль, амиго. Мне что-то не хочется вести.

Свет из аптеки падал на ее лицо. Она вновь сменила наряд, но все на ней, за исключением алой блузки, по-прежнему было черным: и брюки, и свободный, наподобие мужской куртки, жакет.

Я прислонился к дверце.

– Почему мисс Уэлд не позвонила мне?

– Не могла. Не знала номера и очень торопилась.

– Почему?

– Видимо, улучила минутку, когда кто-то вышел из комнаты.

– А где это место, откуда она звонила?

– Названия улицы я не знаю. Но дом найти могу. Потому и приехала.

Садись быстрей, и едем.

– Может быть, сяду, – сказал я. – А может, и нет. Преклонный возраст и боль в суставах вынуждают меня быть осторожным.

– Всегда острит, – сказала Долорес. – Очень странный человек.

– Острю всегда, когда уместно, – возразил я. – А человек самый обыкновенный, с одной-единственной головой, которой иногда здорово достается. И обычно все начиналось так же, как и сейчас.

– Сегодня будем предаваться любви? – негромко спросила она.

– Точно не знаю. Видимо, нет.

– Ты не пожалеешь о потерянном времени. Я не из тех химических блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не из бывших прачек с большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.

– Давай, – решив перейти на «ты», предложил я, – хоть на полчаса забудем о сексе. Штука это замечательная, как шоколадный пломбир. Но бывают времена, когда ты скорее перережешь себе горло, чем будешь есть его. Я, наверное, предпочту поступить сейчас именно так.

Обойдя машину, я сел за руль и завел мотор.

– Нам на запад, – распорядилась Долорес, – через Беверли-Хиллз и дальше.

Я выжал сцепление, сделал поворот и по бульвару Сансет поехал в южную сторону.

– Пистолет у тебя при себе? – спросила Долорес и достала одну из своих длинных коричневых сигарет.

– Нет. Зачем он?

Внутренней стороной левой руки я ощупал в наплечной кобуре «люгер».

– Так, пожалуй, и лучше. – Долорес вставила сигарету в маленькие золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки. Большие черные глаза, казалось, поглотили полыхнувший ей в лицо свет.

Я свернул с бульвара на запад, и нас, вместе с машиной, поглотили три ряда мчащихся невесть куда и невесть зачем лихачей.

– Что стряслось у мисс Уэлд?

– Не знаю. Она лишь сказала, что попала в беду, очень испугана и нуждается в тебе.

– А ты не могла придумать истории поубедительней?

Долорес не ответила. Я остановился у светофора, повернулся и взглянул на нее. Она тихо плакала в темноте.

– Я бы и волоска не тронула на голове Мэвис Уэлд, – сказала она. – И не жду, что ты мне полностью поверишь.

– С другой стороны, – сказал я, – пожалуй, отсутствие убедительной истории говорит в твою пользу.

Долорес стала придвигаться ко мне.

– Сиди где сидишь, – остановил я ее. – Мне пока еще нужно вести эту колымагу.

– Не хочешь, чтобы я положила тебе голову на плечо?

– Но не при таком движении.

В Ферфексе я остановился перед зеленым светом, чтобы позволить какому-то человеку сделать левый поворот. Сзади раздались неистовые гудки.

Когда я тронулся, задняя машина вывернула на соседнюю полосу, поравнялась со мной, и толстый водитель в майке крикнул:

– Валялся бы в гамаке!

И рванул вперед, так заезжая на мою полосу, что мне пришлось тормознуть.

– Когда-то этот город мне нравился, – начал я, чтобы только не молчать и не думать слишком уж напряженно. – В давние, давние времена. Тогда вдоль бульвара Уилшир росли деревья. Беверли-Хиллз был захолустным городком.

Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по тысяче сто долларов, и никто их не брал. Голливуд был горсткой каркасных домиков вдоль междугородного шоссе. Лос-Анджелес был просто большим городом, сухим, солнечным, с уродливыми строениями, без шика, но добродушным и мирным. О былом климате только вспоминают. Люди спали на верандах.

Немногочисленные круги причисляющих себя к интеллектуалам нарекли его американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины, но и не трущобы с неоновым светом.

Мы проехали Ла-Сьенегу и свернули на Стрип. Ресторан «Танцоры» сиял огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала муравьев на ломтике перезрелого плода.

– А теперь у нас развелись владельцы ресторанов, вроде этого Стилгрейва, – продолжал я. – Развелись грубияны, вроде того толстяка, что заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы, дельцы, работающие под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью-Йорка, Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы, которыми они заправляют, отели и многоквартирные дома, которые им принадлежат, воры, мошенники и женщины-бандиты, которые там живут.

Торговцы роскошью, женоподобные художники-декораторы, модельеры одежды для лесбиянок, подонки большого безжалостного города, безликого, словно картонный стаканчик. В наших распрекрасных пригородах какой-нибудь папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный вид, спортивные новости и воображает себя представителем высшего класса только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же висит на телефоне и названивает школьницам, которые и двух слов-то связать не могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.

– Во всех больших городах – то же самое, амиго.

– В городах, заслуживающих этого названия, есть еще кое-что: какое-то индивидуальное лицо, хотя и под слоем грязи. У Лос-Анджелеса есть Голливуд, но он его ненавидит. Хотя с Голливудом ему повезло. Без Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что есть в посылочных каталогах, лучше приобретать не здесь.

– Ты зол сегодня, амиго.

– У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем, чтобы перед лицом новой забыть о старых.

– Ты что-то натворил? – спросила Долорес и придвинулась поближе.

– Обнаружил несколько трупов, – ответил я. – Дело тут в точке зрения.

Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть своя служба.

– Что они сделают с тобой?

– Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой мне нужно переключать передачи.

– С тобой очень трудно ладить. – Долорес раздраженно отодвинулась. – На Лост-Каньон-роуд сверни налево.

Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и стелились широким ковром к югу почти на бесконечное расстояние. Над головой, снижаясь, гудел самолет, оба его сигнальных огня попеременно мигали. На Лост-Каньон-роуд я свернул направо, обогнув ведущие в Бэл-Эйр большие ворота. Дорога, петляя, пошла в гору. Там было очень много машин, их фары яростно сверкали на вьющемся белом бетоне. Над дорогой дул легкий ветерок. В нем был аромат дикого шалфея, едкий запах эвкалиптов и мягкий запах пыли. На склоне холма ярко светились окна. Мы проехали большой белый двухэтажный дом, ценой, должно быть, тысяч в семьдесят долларов. На его фасаде была резная надпись: «Пирамида Террьерса».

– Следующий поворот направо, – сказала Долорес.

Я повернул. Дорога стала круче и уже. Вдоль нее стояли обнесенные каменными заборами и живыми изгородями дома, однако видно их не было. Мы подъехали к развилке. Там стояла полицейская машина с красной мигалкой, а дорогу, идущую вправо, загораживали два стоящие поперек нее автомобиля.

Кто-то махал вверх-вниз зажженным фонариком. Я замедлил ход и остановился рядом с полицейской машиной. В ней покуривали двое фараонов. Они и ухом не повели.

– Что тут происходит?

– Понятия не имею, амиго.

Голос ее был приглушенным, сдержанным. Видно было, что она слегка напугана. Чем, я не знаю.

Рослый мужчина с фонариком подошел к дверце, посветил на меня и опустил фонарик.

– По этой дороге сегодня вечером проезда нет, – объявил он. – Куда путь держите?

Я поставил машину на ручной тормоз и потянулся за фонариком, который Долорес вынула из перчаточного ящика. Осветил рослого. Дорогие брюки, спортивная рубашка с инициалам на кармане и обернутый вокруг шеи шарф в горошек. Очки итоговой оправе и блестящие черные волнистые волосы.

Выглядел он уж очень по-голливудски.

– Вы что-нибудь объясните? – спросил я. – Или вы просто берете на себя функции полицейских?

– Полицейские рядом, если угодно, можете обратиться к ним. – В его голосе слышалась презрительная нотка. – А мы частные лица. Живем здесь.

Это жилой район. Мы хотим, чтобы он и оставался жилым.

Из темноты вышел человек с охотничьим ружьем и встал рядом с рослым.

Ружье он держал на сгибе левой руки дулом вниз, явно не для балласта.

– На здоровье, – сказал я. – У меня нет никаких планов. Мы просто едем в одно место.

– Какое? – холодно спросил рослый.

Я повернулся к Долорес.

– Какое?

– Это белый дом, высоко на склоне холма, – сказала она.

– И что вы намерены там делать? – спросил рослый.

– Там живет мой друг, – неприязненно ответила Долорес.

Рослый посветил ей в лицо фонариком.

– Выглядите вы прекрасно, – сказал он. – А вот ваш друг нам совсем не нравится. Мы не любим типов, устраивающих по соседству с нашими домами игорные притоны.

– Об игорном притоне я ничего не знаю, – резко ответила она.

– Полицейские тоже ничего не знают, – кивнул рослый. – И даже не хотят знать. Как имя вашего друга, милочка?

– Не ваше дело, – огрызнулась Долорес.

– Отправляйтесь домой, милочка, вязать носки, – сказал рослый. И обратился ко мне:

– Сейчас по этой дороге проезда нет. Теперь вы знаете, почему.

– Надеетесь настоять на своем?

– Вам не изменить наших планов. Знали бы вы, какие налоги мы платим. А эти обезьяны в патрульной машине – и еще очень многие в муниципалитете – и пальцем не хотят шевельнуть, когда мы просим привести в действие закон.

Я повернул ручку и открыл дверцу машины. Рослый отступил, пропуская меня. Я подошел к полицейской машине. Оба патрульных сидели в ней, развалясь как на вечеринке. Звук своего громкоговорителя они убавили, и он был едва слышен. Один из них методично жевал резинку.

– Как насчет того, чтобы снять это дорожное заграждение и пропустить граждан? – спросил я его.

– Нет такого приказа, приятель. Наше дело только поддерживать здесь порядок. Если кто-нибудь что-то начнет, мы прекратим.

– Говорят, что там дальше игорный дом.

– Говорят, – сказал полицейский.

– Вы не врете?

– Это не моя забота, приятель, – ответил он и плюнул через мое плечо.

– А если у меня там срочное дело?

Он глянул на меня безо всякого выражения и зевнул.

– Большое спасибо, приятель, – сказал я.

Возвратясь к «меркьюри», я достал бумажник и протянул рослому свою визитную карточку. Он посветил на нее фонариком и спросил:

– Ну и что?

После этого выключил фонарик и молча замер. Лицо его смутно белело в темноте.

– Я еду по делу. Для меня очень важному. Пропустите меня и, возможно, завтра этот дорожный пост вам не понадобится.

– Заливаешь, дружище.

– Могут ли у меня быть деньги, чтобы содержать частный игорный клуб?

– Могут быть у нее, – он метнул взгляд на Долорес. – Она могла взять вас с собой для охраны.

И повернулся к человеку с дробовиком.

– Как ты полагаешь?

– Рискнем. Их всего двое, оба трезвые.

Рослый снова включил фонарик и замахал им взад-вперед. Заработал мотор.

Одна из преграждавших дорогу машин отъехала к обочине. Я сел в «меркьюри», завел двигатель, проехал через узкий проход и проследил в зеркало за тем, как машина заняла прежнее место и включила мощные фары.

– Это единственный путь туда и обратно?

– Они думают, что да, амиго. Есть и другой, но это идущая через усадьбу частная дорога. Нам пришлось бы делать крюк по низине.

– Мы едва прорвались. Значит, неприятность там не такая уж серьезная.

– Я знала, что ты найдешь способ прорваться, амиго.

– Чем-то все это припахивает, – сказал я. – И отнюдь не дикой сиренью.

– Какой подозрительный. Ты не хочешь даже поцеловать меня?

– Зря у дорожного поста ты не пустила в ход свои чары. Тот рослый парень выглядел одиноким. Могла бы утащить его в кусты.

Долорес ударила меня по губам тыльной стороной ладони.

– Сукин сын, – небрежно проговорила она. – Будь добр, следующий поворот налево.

Мы перевалили пригорок, и дорога внезапно уперлась в окаймленный побеленным камнем широкий черный круг. Прямо перед нами находился проволочный забор с широкими воротами и надписью на них: «Частное владение. Въезд воспрещен». Ворота были распахнуты, на одном конце свисающей со столбов цепи висел замок. Я объехал куст белого олеандра и оказался в автомобильном дворе низкого, длинного белого дома с черепичной крышей и гаражом на четыре машины в углу под балконом с перилами. Обе широкие створки ворот гаража были закрыты. Света в доме не было. Белые оштукатуренные стены голубовато светились под высокой луной. Часть окон нижнего этажа была закрыта ставнями. У ступеней стояли в ряд четыре набитых доверху мусором упаковочных ящика. Большой мусорный бак валялся пустым. Два металлических барабана были набиты бумагами.

Из дома не доносилось ни звука, не было заметно никаких признаков жизни. Я остановил «меркьюри», выключил фары, мотор и неподвижно сидел за рулем. Долорес зашевелилась в углу. Сиденье, казалось, вибрировало. Я протянул руку и коснулся ее. Она дрожала.

– В чем дело?

– Пожалуйста... пожалуйста, выходи, – проговорила она так, словно зубы ее стучали.

– А ты?

Долорес открыла дверцу и выскочила. Я вылез со своей стороны, бросив дверцу распахнутой, а ключи в замке. Долорес обошла машину сзади, и когда подошла ко мне, я, можно сказать, ощутил ее дрожь прежде, чем она коснулась меня. Потом она крепко прижалась ко мне всем телом. Руки ее обвили мою шею.

– Я поступила очень глупо, – прошептала она. – За это он меня убьет – как и Стейна. Поцелуй меня.

Я поцеловал. Губы ее были сухими и горячими.

– Он в доме?

– Да.

– А кто там еще?

– Никого, кроме Мэвис. Он убьет и ее.

– Послушай...

– Поцелуй еще раз. Жить мне осталось недолго, амиго. Если предаешь такого человека, то умираешь молодой.

Я мягко отстранил ее.

Долорес сделал шаг назад и быстро вскинула правую руку. В этой руке был пистолет.

Я поглядел на него. Он тускло поблескивал, освещаемый лунным светом, ствол был направлен на меня, и рука Долорес больше не дрожала.

– Какого друга я бы заимела, если бы нажала на спуск, – сказала мисс Гонсалес.

– Выстрел услышали бы те люди на дороге.

Она покачала головой.

– Нет, между нами пригорок. Не думаю, чтобы они могли что-нибудь услышать, амиго.

Я думал, что когда она нажмет на спуск, пистолет подскочит. Если улучить миг и броситься...

Но я стоял неподвижно. Не произнося ни слова. Казалось, язык у меня во рту распух.

Негромким, усталым голосом Долорес продолжала:

– Убийство Стейна – пустяк. Я сама с удовольствием убила бы его. Такую тварь. Умереть – это ерунда, убить – это ерунда. Но кружить людям голову до смерти... – Издав какой-то звук, похожий на всхлипывание, она умолкла.

– Амиго, ты мне почему-то нравишься. Мне бы давно пора забыть о подобной чепухе. Мэвис отбила его у меня, но я не хотела, чтобы он ее убивал. На свете полно мужчин с большими деньгами.

– Похоже, он славный парень, – сказал я, по-прежнему глядя на руку с пистолетом: ни малейшей дрожи.

Долорес презрительно рассмеялась.

– Конечно. Потому он и есть то, что он есть. Ты считаешь себя твердым, амиго. Но по сравнению со Стилгрейвом ты – тюфяк.

Она опустила пистолет, та было самое время броситься на нее. Но я по-прежнему не двигался.

– Он убил добрую дюжину людей, – сказала Долорес. – Каждого с улыбкой.

Я знаю его давно. Еще по Кливленду.

– Убивал пешнями? – спросил я.

– Если я дам тебе пистолет, ты убьешь его?

– А ты поверишь, если я пообещаю сделать это?

– Да.

Со склона донесся шум машины. Но он казался далеким, как Марс, и бессмысленным, как крики обезьян в бразильских джунглях. Ко мне он не имел ни малейшего отношения.

– Убью, если буду вынужден, – сказал я.

И подобрался, готовясь к прыжку.

– Доброй ночи, амиго. Я ношу черное, потому что красивая, порочная – и пропащая:

Долорес протянула мне пистолет. Я взял. И стоял с ним в руке. С минуту никто из нас не двигался и не произносил ни слова. Потом она улыбнулась, тряхнула головой и вскочила в машину. Завела мотор, захлопнула дверцу. И, не трогаясь с места, глядела на меня. Теперь на ее лице была улыбка.

– Я хорошо сыграла свою роль, правда? – негромко сказала она.

Затем машина резко рванула назад, зашуршав шинами по асфальту.

Вспыхнули фары. «Меркьюри» развернулся и промчался мимо олеандрового куста. Фары свернули налево, на частную дорогу. Свет их скрылся за деревьями, а шум двигателя заглушил протяжный писк древесных лягушек.

Потом стало совершенно тихо. И светила только старая, усталая луна.

Я вынул из пистолета обойму. Семь патронов. И один в патроннике. До полного комплекта недоставало двух. Я понюхал дуло. После последней чистки из пистолета стреляли. Может быть, дважды.

Вставив обойму, я положил пистолет на ладонь. Белая костяная рукоятка.

Тридцать второй калибр.

В Оррина Квеста стреляли дважды. Те две гильзы, что я подобрал с пола в той комнате, были тридцать второго калибра.

А накануне, в номере 332 отеля «Ван Нуйс», прячущая лицо под полотенцем блондинка угрожала мне пистолетом тридцать второго калибра, у которого тоже была белая костяная рукоятка.

Из-за таких совпадений можно навоображать слишком много. А можно и слишком мало.