Снова был день, и опять светило солнце.

Капитан Грегори из Отдела без вести пропавших задумчиво посмотрел из окна своего кабинета на верхний зарешеченный этаж Дворца юстиции, чистого и белого после дождя. Потом грузно повернулся вместе со своим крутящимся креслом, примял табак в трубке пальцем, пятнистым от ожогов, и хмуро взглянул на меня:

— Значит, вы опять заварили кашу.

— А, вы уже слышали.

— Приятель, я тут целыми днями просиживаю зад и делаю вид, что не в состоянии сосчитать до трех. Но вы будете удивлены, что мне приходится здесь слышать. То, что вы застрелили Канино, — здесь, по-моему, все в порядке, но не думаю, что наши парни за это вам навесят медаль.

— Вокруг слишком много убивали, — сообщил я. — Вот и мне захотелось приложить руку.

Он терпеливо улыбнулся.

— Кто вам сказал, что эта женщина там наверху — жена Эдди Марса?

Я рассказал. Он слушал внимательно, позевывая, похлопывая широкой, как лопата, ладонью по челюсти, усаженной золотом.

— Вы, наверное, думаете, что у меня была возможность ее отыскать?

— Правильный вывод.

— Может, я знал об этом. Может, я думал: если Эдди и его дамочка желают разыграть свой маленький спектакль, сделаю умный шаг — по крайней мере настолько умный, насколько в моих возможностях: позволю им заблуждаться, что спектакль удался. Или вы думаете, что я оставил Эдди в покое по личным причинам? — вытянув руку, он потер большой палец о два других.

— Нет. Этого я и в самом деле не думал. Даже, когда обнаружил, что Эдди знает все, о чем мы с вами здесь недавно говорили.

Он с видимым усилием стал хмурить брови — трюк, в котором уже утратил сноровку. Все лицо прорезали морщины, потом, когда лицо разгладилось, на нем остались белые полосы, постепенно обретающие краску на моих глазах.

— Я полицейский — всего лишь обыкновенный полицейский. Честный — в разумных пределах. Настолько честный, сколько можно ожидать от человека, живущего в мире, где честность вышла из моды. Именно поэтому я вызвал вас сегодня. Буду рад, если вы мне поверите. Как полицейский, я радуюсь, когда побеждает закон. С удовольствием посмотрел бы, как эти знатные, шикарно разодетые мерзавцы, вроде Эдди Марса, губят маникюр в каменоломнях Фолсома рядом с теми неудачниками из низов, которых полиция хватает при первой же попытке нарушить закон и которым потом уже не выбраться. Действительно, с радостью бы посмотрел. Но мы с вами уже достаточно живем на свете, чтобы понимать, что вряд ли нам доведется увидеть такую картину. Во всяком случае, ни в этом городе, ни в каком другом, даже наполовину меньшем, — нигде в этих необъятных, процветающих и распрекрасных Соединенных Штатах. Просто так заведено в нашей стране.

Я молчал. А он, откинувшись на спинку кресла, выпустил клуб дыма и, проверив состояние трубки, продолжал.

— Однако это не значит, что я считаю, будто Эдди Марс убил Рейгана или имел для этого какой-то мотив. Просто я думал, может, он что-либо знает, и рано или поздно что-нибудь да обнаружится. Прятать женщину возле Рилит было ребячеством, только это ребячество хитрейшей обезьяны, которая уверена, что одурачит любого. Он был у меня вчера вечером, после допроса у прокурора. Признался во всем. Сказал, что знает Канино как надежного телохранителя и для этого нанял его. Ничего не знал о его махинациях и не хотел знать. Не знал Гарри Джонса. Не знаком с Джо Броди. Гейджера, разумеется, знал, но заявил, что даже не догадывался о его нечистых делишках. Вы об этом, полагаю, уже слышали.

— Да.

— Там, в Рилит, вы действовали отлично, приятель, даже не пытаясь маскироваться. Сегодня мы проводим специальное исследование неидентифицированных пуль. Возможно, еще разок используете ту пушку. Но уж потом вам и святая вода не поможет.

— Действовал отлично, — подтвердил я, покосившись на него.

Он выбил трубку, задумчиво уставился на нее.

— А что стало с той женщиной? — спросил он, не поднимая глаз.

— Понятия не имею. Ее не арестовали. Составили с нами протокол в трех экземплярах — для Уайлда, канцелярии шерифа, для Отдела по расследованию убийств. Ее отпустили, и больше я с ней не встречался. И не думаю, что когда-нибудь встречусь.

— Довольно интересная дамочка, как я слышал. Не похоже, чтобы участвовала в грязной игре.

— Ага, интересная дамочка, — согласился я.

Капитан Грегори, вздохнув, запустил пальцы в свою мышиного цвета шевелюру.

— И еще… — начал он почти ласково. — Выглядите вы человеком хорошим, но играете круто. Если действительно хотите помочь Стернвудам — оставьте их в покое.

— Полагаю, вы правы, капитан.

— Как себя чувствуете?

— Сказочно! Почти всю ночь ставили на ковер в разных кабинетах, и я позволял на себя орать. А до того промок до нитки и получил кое-какие синяки и шишки. Что ж, я в прекрасной форме.

— А чего вы ждали, черт побери?

— Ничего другого.

Поднявшись и посмотрев на него с усмешкой, я направился к двери. Когда уже собирался выйти, капитан вдруг откашлялся и сухо произнес:

— Значит, я напрасно драл глотку? Вы все еще надеетесь найти Рейгана?

Обернувшись, я посмотрел ему в глаза:

— Нет, не думаю, что найду Рейгана. И пробовать не стану. Довольны?

Он медленно кивнул, затем пожал плечами:

— Понятия не имею, какого черта я, собственно, об этом заговорил. Желаю счастья, Марлоу. Как-нибудь заходите.

— Благодарю, капитан.

Выйдя из управления, я забрал со стоянки машину и поехал домой — к Хобарт Армс. Сняв пиджак, лег на постель, глядя в потолок, слушая шум, доносившийся с улицы, и наблюдая за солнечными зайчиками на потолке. Попытался заснуть — ничего не вышло. Поднялся, налил виски, хотя в это время обычно не пью, лег снова. Сна ни в одном глазу. Мозг мой безостановочно тикал, как часы. Усевшись на край постели, я набил трубку и произнес вслух:

— Этому старому лису что-то известно.

Трубка была горькой, как желчь, и, отложив ее, я улегся снова. Мысль продиралась сквозь волны воспоминаний, в которых я без конца проделывал одно и то же, возвращался в то самое место, встречался с людьми, говорил одни и те же слова, опять и опять, и все это каждый раз выглядело настоящим, словно разыгрывалось именно сейчас и впервые. Снова я мчался в дождь по автостраде с Серебристой Головкой, забившейся в угол сиденья, не вымолвившей ни слова, так что, добравшись до Лос-Анджелеса, мы ощущали себя опять совершенно чужими. Снова я выходил из машины у аптеки, открытой всю ночь, и сообщал по телефону Берни Олсу, что убил человека недалеко от Рилит и как раз еду к Уайлду вместе с женой Эдди Марса, на глазах которой все произошло. Снова гнал машину через Лафайет-Парк по тихим, умытым дождем улицам, а потом поднимался на холм, к подъезду огромного особняка Уайлда, где на веранде горел свет, так как Олс предупредил о моем приезде. Снова оказывался в кабинете Уайлда, где он в цветастом халате сидел за столом с напряженным, суровым лицом, вертя в пальцах пеструю сигару или поднося ее ко рту, в уголках которого застыла горькая усмешка. Там же был Олс и худощавый седой тип из канцелярии шерифа, похожий на ученого и изъяснявшийся, скорее, как профессор-экономист, чем полицейский. Я рассказывал, что произошло, и они тихо слушали, а Серебристая Головка сидела в тени, сложив руки на коленях, не обращая ни на кого внимания. Потом начались телефонные звонки. Явились двое из Отдела по расследованию убийств и пялились на меня, как на диковинного зверя. Снова я ехал к Фалуайд-Палас, и один из этой парочки сидел рядом со мной. Потом мы оказывались в комнате, где Гарри Джонс по-прежнему сидел за столом с застывшей гримасой на мертвом лице и в воздухе еще висел кисловато-сладкий запах. Был там коронер, очень юный и энергичный, с рыжей щетиной на шее, и еще один перепуганный тип, снимавший отпечатки пальцев, которому я напомнил, чтоб не забыл про крючок на фрамуге над дверью. (Нашел там отпечаток пальца Канино, единственную улику, которую мерзавец в коричневом оставил для подтверждения моей исповеди.)

И опять я вижу себя в доме Уайлда — подписываю протокол, который тут же, в соседней комнате, отстучала на машинке его секретарша. Потом открылась дверь, и вошел Эдди Марс, увидев Серебристую Головку, сказал, улыбаясь: — «Привет, милочка», — а она на него и не взглянула, и не ответила. Эдди Марс — свежий, веселый, в темном будничном костюме, с белым шарфом под твидовым пальто. Потом все разошлись, остались мы вдвоем с Уайлдом, и он сказал недовольно:

— Последний раз, Марлоу. В будущем, если опять что-нибудь натворите, брошу вас на съедение львам, нравится вам или нет.

Я переживал все эти сцены снова и снова, валяясь на постели и наблюдая за солнечными зайчиками. И тут зазвонил телефон — говорил Норрис, дворецкий Стернвуда, в своей вежливо-бесстрастной манере:

— Мистер Марлоу? Я звонил вам в офис, но не застал, поэтому позволил себе побеспокоить вас дома.

— Меня всю ночь не было, и в конторе тоже.

— Да, сэр. Господин генерал будет рад встретиться с вами сегодня до полудня, если вас устроит.

— Буду через полчаса. Как он себя чувствует?

— Не встает, но ему не хуже.

— Подождите, пока увидит меня, — пообещал я и положил трубку.

Побрившись и переодевшись, я направился было к двери, но вернулся и, достав маленький браунинг Кармен с инкрустированной рукоятью, сунул его в карман. День был солнечный. Я добрался до особняка Стернвудов за двадцать минут и затормозил под окном у бокового входа. Четверть двенадцатого. Птицы на деревьях распелись после дождя как одержимые, трава на террасах была зеленой, словно ирландский флаг, и вся усадьба выглядела так, будто ее поставили минут десять назад. Я позвонил. Прошло всего пять дней с тех пор, как я звонил здесь первый раз. Показались они мне длиной с год.

Дверь открыла горничная, провела из бокового холла в главный и, сообщив, что мистер Норрис спуститься через минуту, оставила меня одного. Главный холл выглядел по-прежнему. Портрет над камином сохранил те же черные, жгучие глаза, а рыцарь с витража все еще не отвязал обнаженную даму от дерева.

Через минуту появился Норрис — он тоже не изменился. Глаза из голубого пламени были глубоко посажены, как всегда; серовато-розовое лицо выглядело здоровым и отдохнувшим, и двигался так же легко, словно был лет на двадцать моложе. Это я ощущал на себе бремя лет.

Поднявшись по выложенной плитками лестнице, мы свернули в сторону, противоположную покоям Вивиан. С каждым шагом дом вроде бы становился больше и тише. Подошли к массивным, старым дверям, как будто перенесенным из монастыря. Норрис, тихо открыв створку, заглянул внутрь. Потом пропустил меня, и я пошел за ним по ковру, чуть ли не с полмили длиной, к постели под балдахином, напоминающей ложе, на котором скончался Генрих VIII.

Генерал Стернвуд лежал, опираясь на подушки, сложив бескровные руки на покрывале — на его фоне они казались пепельными. В черных глазах все еще тлела готовность сразиться, но лицом он напоминал покойника.

— Садитесь, мистер Марлоу, — голос звучал устало и чуть напряженно.

Придвинув стул, я подсел к постели. Все окна плотно закрыты, в такую погоду в комнату не проникал ни один луч солнца, шторы не пропускали даже простого дневного света. В воздухе ощущался едва заметный сладковатый запах старости.

С минуту он смотрел на меня молча. Приподнял руку, словно желая убедиться, что способен шевелить ею, и опять положил на другую. Бесстрастно произнес:

— Я не просил вас, мистер Марлоу, разыскивать моего зятя.

— Но хотели этого.

— Вас я об этом не просил. У вас слишком развито воображение. Если мне чего-то хочется, я обычно говорю об этом.

Я промолчал.

— Вам заплатили, — холодно продолжал старик. — Но дело не в деньгах. У меня сложилось впечатление, что вы не оправдали моего доверия, хотя, не сомневаюсь, сделали это не намеренно.

Он закрыл глаза.

— Вы меня пригласили только из-за этого? — спросил я.

Генерал снова открыл глаза — медленно, осторожно, словно веки налились свинцом.

— Вижу, мое замечание вас рассердило.

Я покачал головой:

— У вас преимущество передо мной, господин генерал: ваш возраст, хотя я ни секунды не хотел бы поменяться местами. Не такое уж важное преимущество, учитывая, что вам приходится терпеть. Можете говорить, что угодно, мне и в голову не придет сердиться. Я готов возвратить гонорар, и для вас это ничего не меняет. Но для меня кое-что означает.

— Что именно?

— Это значит, что отказываюсь от гонорара за работу, не удовлетворившую клиента.

— И часто работа оказывается неудовлетворительной?

— Иногда. Такое случается с каждым.

— Зачем вы отправились к капитану Грегори?

Откинувшись на стуле и свесив руку с подлокотника, я изучал его лицо — на нем не отразилось ничего. И не шел на ум ответ на вопрос — никакого удовлетворительного ответа.

— Я уверен, что вы передали мне расписки Гейджера в основном затем, чтобы испытать меня, и что вы немного опасались, не замешан ли в истории с шантажом Рейган. До той поры я о Рейгане не знал ничего. Только после беседы с капитаном Грегори я пришел к выводу, что Рейган со всей очевидностью не способен на вымогательство.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Правильно. Это не ответ на ваш вопрос. Просто я не люблю признаваться, что полагаюсь на интуицию. В тот день, когда я пришел к вам и мы расстались в оранжерее, меня затребовала миссис Рейган: решила, по крайней мере мне так показалось, что вы наняли меня для розыска ее мужа, и ей это явно не понравилось. В беседе проговорилась, что «они» нашли его машину в каком-то гараже. «Они» — это могла быть только полиция. Следовательно, полиции что-то было известно. Если да, то сведения находились в Отделе пропавших без вести. Конечно, я не знал, вы туда обратились или кто-то другой, или машину опознали после заявления человека, обнаружившего ее брошенной в гараже. Но я знаю полицейских и понимал, что они начнут расследование — тем более, что ваш шофер оказался в списке преступников. Что они выяснили, я не знал. Вот я и задумался, не занимается ли расследованием Отдел пропавших без вести. И убедило меня в этом кое-что в поведении мистера Уайлда в ту ночь, когда в его доме состоялся тот съезд в связи с Гейджером и остальными. Мы на минутку остались одни, и он тогда спросил меня: сказали вы мне, что ищете Рейгана или нет. Я объяснил, что вы сказали: хотелось бы знать, где теперь Рейган и как ему живется. Уайлд прикусил губу и напустил на себя какой-то странный вид. А мне стало ясно, что он имел в виду под «поисками Рейгана», — к расследованию исчезновения вашего зятя привлечены полицейские силы. И все равно я говорил с капитаном Грегори так, что не сообщил ему ничего, о чем бы он уже не знал.

— Вы допустили, чтобы капитан Грегори решил, что я нанял вас для розыска Расти?

— Хмм. Думаю, что да — когда убедился, что он занимается этим делом.

Он закрыл глаза — веки чуть подрагивали — и так, не открывая их, спросил:

— И вы считаете это этичным?

— Считаю, — подтвердил я.

Глаза опять открылись, их резкая жгучая чернота на мертвом лице производила ошеломляющее впечатление:

— Пожалуй, мне этого не понять.

— Пожалуй, нет. Шефа Отдела пропавших без вести никак не назовешь болтуном — на этой должности такие не удержатся. Капитан Грегори — человек очень ловкий и осторожный, но старается — и в первые минуты не без успеха — создать впечатление, что перед вами — пожилой тугодум, которому осточертело его место. Моя работа — это не игра в домино, с ней всегда связана изрядная доля блефа. Все, что я рассказал бы фараону, тот принимает с известными оговорками. Этому же полицейскому совершенно безразлично, что я ему говорю. Если вы нанимаете человека моей профессии, это вовсе не то же самое, что вызвать мойщика окон и сказать: «Вымойте восемь окон, и до свидания». Вы не представляете, где, через что и под чем мне приходится пролезать. И делаю я это своими способами. Делаю все, что могу, чтобы защитить ваши интересы, возможно, при этом нарушу пару-другую правил, но сделаю это для вашей пользы. Клиент для меня на первом месте, правда, если это не какой-нибудь подонок. Но даже и тогда ограничиваюсь тем, что отказываюсь работать на него и держу язык за зубами. В конце концов, вы ведь не говорили, что я не должен обращаться к Грегори.

— Это было бы довольно трудно, — слабо улыбнулся он.

— Что же плохого я тогда сделал? Ваш Норрис, наверное, решил, что после смерти Гейджера дело закончено. Мне так не кажется. Действия Гейджера до сих пор остаются для меня загадкой. Я, конечно, не Шерлок Холмс и не Фило Вэнс. Не надеюсь прийти на место событий после полиции и, обнаружив кончик сломанного пера, строить на этом версию. Если вы думаете, что кто-либо из детективов зарабатывает на жизнь таким образом, значит, не знаете полицейских. Если они и упустят что-нибудь, значит, это не бог весть что. И не часто вообще упускают что-либо, если им дают возможность работать. Но уж если посмотрят сквозь пальцы, то скорее всего на что-то гораздо более сложное и важное, чем, к примеру, парень вроде Гейджера, который посылает вам долговые расписки и ждет, как джентльмен, чтобы их оплатили, Гейджер, этот сомнительный махинатор с неопределенным положением, под крылышком у известного гангстера и под пассивной охраной некоторых служащих полиции. Почему он так действовал? Потому что хотел выяснить, не тяготит ли вас что-то. Если да, заплатите. Если нет, не станете реагировать и подождете его нового шага. Но вас все-таки тяготило нечто. Рейган. Вы боялись, что обманулись в нем, что он жил у вас и прекрасно ладил с вами лишь до тех пор, пока не выяснил, как добраться до вашего счета в банке.

Генерал попытался возразить, но я продолжал:

— И ведь для вас речь шла не о деньгах. И не о ваших дочерях. Они так или иначе обеспечены. Вы просто слишком горды, чтобы позволить себя одурачить, и Рейгана действительно полюбили.

Наступила тишина, а потом генерал сказал:

— Слишком много рассуждений, Марлоу. Следует понимать, что вы все еще пытаетесь раскрыть эту загадку?

— Нет, я сдался. Получил предупреждение — парни из полиции считают, что играю слишком круто. Поэтому, полагаю, должен вернуть ваши деньги, так как, по мои понятиям, работа не доведена до конца.

Он усмехнулся.

— Ничего вы не вернете. Получите еще тысячу долларов, если найдете Рейгана. Пусть он возвращается, мне незачем даже знать, где он. Человек имеет право устроить свою жизнь, как хочет. Я не упрекаю его ни за то, что оставил мою дочь, ни за внезапный отъезд. Вероятно, сделал это под влиянием порыва. Хочу только знать, хорошо ли ему живется, где бы ни был. Хочу узнать это именно от него, и если ему необходимы деньги, я намерен их дать. Достаточно ясно я выражаюсь?

— Да, господин генерал.

Он с минуту лежал молча, обессиленный, прикрыв глаза темными веками, сжав бескровные губы. Потом, открыв глаза, попытался улыбнуться:

— Наверное, я старый сентиментальный дурак. И солдат никудышний. Полюбил этого молодого человека. Он казался мне очень чистым. Вероятно, я чересчур полагаюсь на свое знание человеческих характеров. Найдите его, Марлоу. Найдите.

— Постараюсь. А сейчас вам нужно отдохнуть. Я совсем заговорил вас.

Быстро поднявшись, я пошел через огромную комнату к выходу. Когда открывал дверь, глаза его были снова закрыты, руки бессильно лежали на покрывале. Казался мертвым гораздо больше, чем обычно выглядят покойники. Я тихонько закрыл за собой дверь и, пройдя по коридорам, спустился по лестнице.