1

 

Дом стоял на Дрезден-авеню в Пасадене. Большой, тяжелый, холодный на вид дом из бордового кирпича, крытый терракотовой черепицей и отделанный белым камнем. Окна первого этажа высокие, второго — маленькие, обильно украшенные каменной резьбой под рококо.

Чудесный зеленый газон мягко стекал от фасада и прилегающих кустов к тротуару, разбиваясь по дороге об огромную магнолию, словно прохладный зеленый прибой о скалу. Широкая дорога вела к стоянке у дома, а над ней цвели три белые акации. Всюду запах летнего утра, и все растущее совершенно неподвижно в бездыханном воздухе.

Все, что я знал об этих людях, — это то, что их зовут миссис Элизабет Брайт Мердок с семьей и что она хотела нанять милого, аккуратного частного детектива, который не станет бросать окурки на пол и носить при себе более одного револьвера. Еще я знал, что она вдова старого прощелыги с бакенбардами по имени Джаспер Мердок, который заработал кучу денег, оказывая услуги нашему городу, и его фотографию ежегодно в день его памяти помещали в пасаденской газете с указанием дат рождения и смерти и надписью: «Его жизнь была служением».

Я оставил машину на улице, прошел по уложенным в газон камням и позвонил в дверь под кирпичным портиком. Рядом на бетонном постаменте стояла маленькая крашеная гипсовая фигурка негритенка в белых бриджах, зеленой куртке и красной кепке, с хлыстом в руках. Вид у него был немного грустный, словно он давно здесь стоит и уже стал терять надежду. Дожидаясь, пока откроют, я подошел к нему и погладил по голове.

Через некоторое время средних лет гадюка в костюме горничной открыла дверь на ширину ладони и блеснула на меня маленькими глазками.

— Филип Марлоу, — представился я. — К миссис Мердок. Меня ждут.

Средних лет гадюка хрустнула зубами, мигнула и спросила железным голосом:

— К которой?

— Как?

— К которой миссис Мердок?

— К миссис Элизабет Брайт Мердок, — сказал я. — Я не знал, что их больше одной.

— А надо знать, — отрезала она. — Карточка есть?

Дверь она все еще держала едва открытой, высунув в щель нос и тонкую жилистую руку. Я достал из бумажника визитную карточку, на которой стояло только мое имя, и положил ей на ладонь. Рука и нос исчезли, и дверь захлопнулась перед моим лицом.

Я подумал, не стоит ли пройти к заднему входу, подошел к негритенку, погладил его по голове и сказал:

— Оба мы с тобой, брат…

Времени прошло много. Я сунул в рот сигарету, но не зажег. Мимо дома в бело-голубой машине проехал Веселый человек, из его приемника гремела «Индейка в смородине». Большая черная с золотом бабочка вспорхнула и села на куст у моего плеча, пару раз медленно открыла и закрыла крылья, потом тяжело поднялась и улетела в неподвижном, горячем, пахучем воздухе.

Дверь открылась, и гадюка произнесла:

— Входите.

Я вошел. За дверью была большая и прохладная зала, покойная, как кладбищенская часовня, и пахнущая чем-то похожим. Гобелены на бледных стенах, железные решетки, имитирующие балконы за высокими окнами, тяжелые резные стулья с плюшевыми сиденьями, ковровыми спинками и блеклыми золотыми кистями по бокам. В глубине — зеркальное окно размером с теннисный корт. Рядом занавешенная стеклянная дверь. Старая, заплесневелая, душная, нелепая, чистая и унылая комната. Непохоже, чтобы кому-нибудь хотелось посидеть здесь или просто зайти. Мраморные столики на кривых ножках, мраморные статуэтки двух цветов. Масса хлама, который не вычистить и за неделю. Масса денег, и все зря. Лет тридцать назад в богатом и тихом провинциальном городке, каким была тогда Пасадена, эта зала, должно быть, считалась верхом роскоши.

Мы вышли в коридор, гадюка открыла дверь и показала, что мне сюда.

— Мистер Марлоу, — объявила она в открытую дверь и ушла, скрипя зубами.

 

2

Это была небольшая комната, выходящая окнами в сад. Обставлена, как контора, на полу уродливый бурый ковер. Здесь было все, что ожидаешь увидеть в маленькой конторе. За пишущей машинкой сидела стройная, хрупкая девушка в роговых очках. Руки ее лежали на клавишах, но бумаги в машинке не было. Она проследила за мной глазами с неподвижным, глуповатым выражением человека, позирующего фотографу. Ясным, чистым голосом предложила мне сесть.

— Я мисс Дэвис, секретарь миссис Мердок. Она просила получить у вас рекомендации.

— Рекомендации?

— Конечно. Рекомендации. Вас это удивляет?

Я положил шляпу на стол, а незажженную сигарету на шляпу.

— Вы хотите сказать, что она меня пригласила, ничего обо мне не зная?

Губы у нее дрогнули, и она их прикусила. Я не понял, испугалась ли она, или обиделась, или просто с трудом сохраняла холодный деловой вид.

— Она узнала о вас от управляющего отделением Калифорнийского банка. Но лично она вас не знает.

— Приготовьте карандаш.

Она подняла карандаш и показала мне, что он заточен и готов к работе.

Я сказал:

— Ну, для начала вице-президент этого самого банка Джордж С. Лик. Он из центральной конторы. Потом сенатор штата Хьюстон Оглторп. Он сейчас либо в Сакраменто, либо в своем кабинете в Лос-Анджелесе. Потом Сидней Дрейфус из адвокатской фирмы «Дрейфус, Тернер и Свейн». Записали?

Писала она быстро и ловко. Не поднимая головы, она кивнула. В волосах ее блеснуло солнце.

— Оливер Фрай из корпорации «Фрай-Кранц, Буровое оборудование», контора на Девятой Восточной в промышленной зоне. Потом, если вам нужна пара полицейских, Бернард Олс из канцелярии окружного прокурора и лейтенант Карл Рэндал из Центрального отдела по расследованию убийств. Этого, по-вашему, довольно?

— Не смейтесь надо мной. Я только выполняю, что мне приказано, — сказала она, положила блокнот на стол и принялась за дело.

Пока она искала номера в телефонной книге и звонила, я ее разглядывал. Она была бледна естественной бледностью блондинки и выглядела достаточно здоровой. Ее светлые волосы не были некрасивы, но были так туго зачесаны назад, что почти вовсе теряли вид прически. Брови тонкие и необычно прямые, чуть темнее волос, почти каштановые. Подбородок слишком маленький, слишком острый и нетвердый. На лице у нее почти не было грима, за исключением ярко-оранжевой помады на губах, да и той чуть-чуть. Глаза за стеклами были огромные, темно-синие, с большими зрачками и неопределенным выражением. Тяжелые веки придавали лицу восточный вид, а может быть, от природы кожа была стянута в углах глаз. Во всем лице было необъяснимое, нервное обаяние, которому не хватало умелого грима, чтобы стать неотразимым.

Одета она была в гладкое полотняное платье с короткими рукавами. На голых руках светлые волоски и несколько веснушек.

Я не очень прислушивался к тому, что она говорила по телефону. Все, что ей говорили, она стенографировала уверенными ударами карандаша. Закончив с этим, она повесила телефонную книгу на крючок, встала, расправила платье и сказала:

— Будьте любезны подождать несколько минут, — и пошла к двери. С полдороги она вернулась, со стуком задвинула верхний ящик стола и вышла. Дверь закрылась. Тишина. За окном гудят пчелы. Где-то вдалеке слышен вой пылесоса. Я взял свою сигарету, сунул ее в рот, обошел стол и выдвинул ящик, который она закрыла перед уходом.

Меня это не касалось. Просто было любопытно. Не мое дело, что в столе она держит маленький автоматический «кольт». Я закрыл ящик и сел.

Ее не было минуты четыре. Потом дверь открылась, и она сказала:

— Миссис Мердок ждет вас.

Мы прошли по каким-то коридорам, она открыла двустворчатую стеклянную дверь и пропустила меня. Я вошел, и двери за мной закрылись.

Внутри было так темно, что поначалу я ничего не видел, кроме полосок света, проникающих через густые кусты и плотные шторы. Комната была похожа на застекленную веранду, которой позволили зарасти плющом. Обставлена она была плетеной мебелью, на полу циновки. У окна плетеный шезлонг с изогнутой спинкой и горой подушек, которой хватило бы и слону, а в шезлонге, откинувшись, сидела женщина со стаканом вина в руке. Я почувствовал густой винный запах прежде, чем успел оглядеться. Потом мои глаза привыкли к полутьме, я рассмотрел ее.

Широкое лицо с массой подбородков. Волосы цвета жести закручены в грубый перманент, тяжелый клюв и большие влажные глаза с выражением мокрого булыжника. На шее косынка, но такая шея лучше смотрелась бы из борцовки. Одета она была в серое шелковое платье, из которого выглядывали голые руки в пестрых пятнах; в ушах гранатовые серьги. Рядом с ней стоял стеклянный столик с бутылкой портвейна. Она прихлебывала вино, глядя на меня поверх стакана, и молчала.

Я не двигался. Она держала меня на ногах, пока не допила свой стакан, поставила его на столик и опять наполнила. Потом вытерла губы платком. Потом заговорила. Голос ее имел все качества низкого баритона и не допускал никаких глупостей.

— Сядьте, мистер Марлоу. И пожалуйста, не курите. У меня астма.

Я сел в плетеную качалку и сунул все еще незажженную сигарету за платок в нагрудном кармане.

— Я еще не имела дел с частными детективами, мистер Марлоу. Я ничего о них не знаю. Ваши рекомендации звучат удовлетворительно. Сколько вы берете?

— За что, миссис Мердок?

— За исключительно конфиденциальное дело, естественно. Не для полиции. Если бы здесь годилась полиция, я бы вызвала полицейских.

— Я беру 25 долларов в день, миссис Мердок. Плюс расходы, конечно.

— Видимо, это немало. Вы зарабатываете большие деньги. — Она отхлебнула портвейна. Я не люблю портвейн в жару, но приятно, когда можешь отказаться от предложенного.

— Нет, — сказал я, — немного. Разумеется, можно нанять детектива за любые деньги. Как адвоката. Или дантиста. У меня нет организации. Я работаю один и веду не более одного дела за раз. Я рискую, иногда очень рискую, но я не работаю круглые сутки. Нет, я не думаю, что 25 долларов в день — это слишком много.

— Понимаю. А что за расходы?

— Никогда не заешь, что и где. По мелочам.

— Я бы все же хотела знать, — едко сказала она.

— Вы и будете знать. Получите полный отчет. Если у вас будут возражения, можете оспаривать.

— Какой суммой вы собираетесь ограничиться?

— Мне хватит ста долларов, — ответил я.

— Надеюсь, что так, — пробормотала она и отхлебнула.

— От людей в вашем положении я не всегда беру гонорар.

— Мистер Марлоу, я серьезная женщина. Не позволяйте себе пугаться меня. Если я могу вас испугать, пользы мне от вас будет немного.

Я кивнул и решил дать ей выговориться.

Она вдруг рассмеялась, потом рыгнула. Миленько так рыгнула, ненавязчиво, и исполнено это было с полной непосредственностью.

— Все моя астма, — сказала она. — Пью это вино как лекарство. Поэтому вам не предлагаю.

Я положил ногу на ногу; надеюсь, это сказалось на ее астме.

— Собственно, — сказала она, — не в деньгах дело. Люди в моем положении вечно переплачивают и привыкают к этому. Надеюсь, вы будете стоить этих денег. Суть вот в чем. У меня украли нечто ценное. Я хочу получить эту вещь обратно, но мне нужно больше. Я не хочу никого сажать за решетку: так случилось, что вор — член моей семьи. По браку.

Она повертела стакан толстыми пальцами и рассеянно улыбнулась в полумрак комнаты.

— Моя невестка, — сказала она. — Очаровательная девушка — и твердая, как дубовая доска.

Она взглянула на меня вдруг засветившимися глазами.

— У меня есть сын — дубина стоеросовая. Но я его очень люблю. Около года назад он по-идиотски женился, без моего согласия. Это было очень глупо с его стороны, потому что он неспособен заработать на жизнь, и все деньги, которые у него есть, даю ему я. А я не очень щедра… Дама, которую он избрал или которая избрала его, пела в ночном клубе. Ее зовут Линда Конкест. Жили они в этом доме. Мы не ругались, потому что я не позволяю ругаться с собой в моем доме, но доброго чувства между нами не было. Я оплачивала их счета, дала каждому по машине, выделила ей достаточно денег, чтобы достойно, но не броско одеваться, и так далее. Конечно, эта жизнь ей наскучила. Конечно, ей стало скучно с моим сыном. Мне самой с ним скучно. Во всяком случае, неделю назад или около того она внезапно уехала, не оставив адреса и не простившись.

Она закашлялась, отыскала носовой платок и высморкалась.

— С ней пропала монета, — продолжала она. — Редкая золотая монета, прозванная Дублон Брашера. Она была гордостью коллекции моего покойного мужа. Он всерьез относился к таким вещам, я нет. Держу коллекцию нетронутой со дня его смерти — он умер 4 года назад. Она наверху, заперта в сейфе. Монета застрахована, но я пока не сообщала о пропаже. И не стану сообщать, если можно обойтись без этого. Я совершенно уверена, что ее взяла Линда. Говорят, монета стоит больше десяти тысяч. Она была отлита как пробный экземпляр.

— Ее будет чертовски трудно продать, — сказал я.

— Может быть. Я не знаю. Я ее не хватилась до вчерашнего дня. Могла бы вообще не заметить, потому что близко не подхожу к коллекции. И вчера бы не хватилась, если бы из Лос-Анджелеса не позвонил человек по фамилии Моргенштерн, который назвался ювелиром и спросил, не продается ли Дублон Мердока, как он его назвал. Говорил с ним мой сын. Он ответил, что вряд ли монету можно купить, ее никогда не предлагали на продажу, но, мол, если мистер Моргенштерн позвонит в другой раз, он сможет поговорить со мной. Тогда звонок был некстати, я отдыхала. Этот человек обещал перезвонить. Мой сын передал разговор мисс Дэвис, она доложила мне. Я решила позвонить ему, мне стало любопытно.

Она выпила еще портвейна, помахала платком перед носом и крякнула.

— Почему вам стало любопытно, миссис Мердок? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить.

— Если этот человек хоть что-нибудь понимает в своем деле, он должен знать, что монета не продается. Мой муж, Джаспер Мердок, указал в завещании, что ни одна монета из коллекции не может быть продана, заложена или передана кому-либо до моей смерти. Монеты нельзя выносить из дома, кроме того случая, если сам дом будет поврежден настолько, что это станет необходимо, да и то с разрешения душеприказчиков. Мой муж, — она криво усмехнулась, — видимо, чувствовал, что эти металлические кружки интересовали меня еще при его жизни.

За окнами был чудесный день, сияло солнце, переливались цветы, пели птицы. По улице с приятным отдаленным шумом проезжали машины. Но в этой затененной комнате, рядом с этой твердолицей женщиной, в запахе спиртного весь прочий мир казался нереальным. Я почесал ногу и стал ждать продолжения.

— Я поговорила с мистером Моргенштерном. Полное его имя Элизия Моргенштерн, он держит контору где-то на Девятой улице Лос-Анджелеса. Я ему сказала, что коллекция Мердока не продается, не продавалась и, пока это дело в моих руках, продаваться не будет и что я удивлена тем, что он этого не знает. Он помялся так и эдак, а потом спросил, можно ли осмотреть монету. Я ответила, конечно, нет. Он довольно сухо простился и повесил трубку. Голос был стариковский. Ну, я поднялась наверх, чтобы самой посмотреть на дублон, я его уже год не видела. На обычном месте в сейфе его не было.

Я промолчал. Она подлила в стакан, побарабанила пальцами по подлокотнику:

— Можете представить, что я подумала.

Я сказал:

— Об этом мистере Моргенштерне. Кто-то предложил ему монету, и он понял или заподозрил, откуда она взялась. Видимо, монета очень редкая.

— То, что называют пробной отливкой, — вещь действительно очень редкая. Да, я так и думала.

— Как ее могли украсть? — спросил я.

— Украсть мог любой из тех, кто живет в доме, и очень просто. Ключи я держу в сумке, а сумка валяется по всему дому. Можно успеть взять ключи, открыть комнату и сейф и вернуть ключи на место. Постороннему это непросто, но любой из домашних мог получить ключи в любую минуту.

— Понятно. Как вы установили, что дублон взяла ваша невестка, миссис Мердок?

— Да я и не устанавливала — это совершенно очевидно. Я уверена. Прислуга — три старухи, они живут в доме много лет, пришли еще до того, как я вышла за Мердока, а мы поженились всего семь лет назад. Садовник в дом не входит. Шофера у меня нет, меня возит либо сын, либо секретарша. Сын ее не брал, во-первых, потому, что он не из тех ослов, которые крадут у своей матери, а во-вторых, он легко мог не говорить мне об этом скупщике, Моргенштерне. Мисс Дэвис — это смешно. Неподходящий тип. Слишком забита. Нет, мистер Марлоу, Линда как раз дама того сорта, что могла сделать это просто назло, если не по другим резонам. Вы же знаете, что за народ вертится в варьете.

— Разный народ, как и везде, — сказал я. — Никаких признаков взлома, видимо? Нужно быть большим докой, чтобы взять только одну ценную монету. Нет, это не подходит. Однако не мешает мне, наверное, взглянуть на эту комнату.

Она выпятила челюсть, на шее вздулись мышцы.

— Я же сказала вам, мистер Марлоу, что Дублон Брашера взяла жена моего сына, моя невестка.

Я смотрел на нее, она на меня. Взгляд у нее был тяжелый, как кирпич из ограды. Я пожал плечами и сказал:

— Ну, пусть так. Чего же вы хотите?

— В первую очередь — вернуть монету. Во-вторых, мне нужен неоспоримый повод для развода моему сыну. Я не намерена покупать этот развод. Полагаю, вы знаете, как это делается.

Она допила портвейн из стакана и грубо хохотнула.

— Может быть, слышал, — сказал я. — Вы сказали, что она не оставила нового адреса. Надо понимать, что вы не знаете, куда она делась?

— Именно так.

— Значит, исчезла. Ваш сын мог знать что-то и не сказать вам. Мне нужно с ним встретиться.

Ее большое серое лицо застыло бугристой маской.

— Мой сын ничего не знает. Он не знает о пропаже дублона. Я не хочу, чтобы он знал об этой истории. Когда придет время, я с ним разберусь. До этого я хочу, чтобы его не трогали. Он сделает только то, что я захочу.

— Он не всегда поступал, как хотели вы.

— Его женитьба, — сказала она противным голосом, — это минутная вспышка. Потом он просто старался вести себя как джентльмен. У меня этих церемоний не водится.

— В нашем штате для такой минутной вспышки нужны три дня, миссис Мердок.

— Молодой человек, вы хотите работать для меня или нет?

— Я возьмусь за эту работу, если мне дадут все факты и позволят вести дело по-моему. И не возьмусь за нее, если вы собираетесь учить меня, что и как мне делать.

Она резко рассмеялась.

— Это тонкое семейное дело, мистер Марлоу, и вести его надо деликатно.

— Если вы наймете меня, вы получите всю мою деликатность. Если я недостаточно деликатен, вам, видимо, лучше не нанимать меня. Например, я так понимаю, что вы не хотите оклеветать свою невестку. Для этого у меня деликатности не хватит.

Она стала цвета холодной вареной говядины и открыла рот, чтобы заорать. Потом передумала на этот счет, подняла стакан и приняла еще немного своего лекарства.

— Вы подойдете, — сухо сказала она. — Жаль, что я не встретила вас два года назад, до его женитьбы.

Не знаю точно, что означало это последнее, а вникать я не стал. Она наклонилась к внутреннему телефону и прорычала что-то в трубку. Послышались шаги, вошла беленькая секретарша. Вид у нее был такой, словно ее собирались наказать.

— Выпишите этому человеку чек на 250 долларов, — бросила ей старая грымза. — И держите язык за зубами.

Девушка вспыхнула до корней волос:

— Вы ведь знаете, что я никогда не говорю о ваших делах, миссис Мердок, — сказала она. — Вы ведь знаете. Мне и в голову не могло… — повернулась и выбежала из комнаты. Когда она закрывала дверь, я успел взглянуть ей в лицо. Губы у нее дрожали, но в глазах была ярость.

— Мне понадобится фотография вашей невестки и кое-какая информация, — сказал я, когда дверь захлопнулась.

— Посмотрите в ящике стола, — она показала толстым серым пальцем на стол.

Я открыл небольшой письменный стол и достал фотографию, которая лежала лицом вверх на дне пустого ящика, глядя на меня холодными темными глазами. Я сел с фотографией в руке и пригляделся. Темные волосы небрежно разделены на пробор и зачесаны от широкого лба. Холодный большой рот типа «пошли бы вы все» с очень аппетитными губами. Хороший нос, не большой, не маленький. Вообще, хорошо сделанное лицо. Только в выражении чего-то не хватало. Раньше это «что-то» называлось породой, а теперь уж и не знаю, как это называется. Лицо выглядело слишком опытным и настороженным для своих лет. Слишком многие претендовали на него, и она слишком хорошо научилась управляться с ними. Но через опытность сквозила простота девочки, все еще верящей в Санта-Клауса.

Я кивнул фотографии и сунул ее в карман. Больно много выводов из обыкновенной карточки, и притом в темной комнате.

Дверь открылась, и вошла маленькая секретарша с трехпалубной чековой книжкой в руках. Давая миссис Мердок подписать чек, она натянуто улыбнулась. Миссис Мердок резким жестом показала на меня, девушка оторвала и передала его мне. Потом в ожидании остановилась в дверях, приказаний не последовало, и она тихо вышла, прикрыв за собой дверь.

Я помахал чеком, чтобы просушить чернила, сложил его и сел с чеком в руках.

— Что вы мне можете рассказать о самой Линде?

— Практически ничего. До свадьбы с моим сыном она снимала квартиру вместе с девушкой по имени Лойс Мэджик, развлекательницей того же плана. Они работали в варьете «Айдл-Велли-Клаб», за бульваром Вентура. Мой сын Лесли был там частым посетителем, слишком частым. Где Линда родилась, из какой она семьи, я не знаю. Как-то она сказала, что родом она из Сиу-Фоллс. Полагаю, и родители у нее были. Меня это не очень интересовало, я не расспрашивала.

Черта с два, не интересовало. Я так и видел, как она пыталась раскопать, копала обеими руками, а вытаскивала горсти пустой породы.

— Вы не знаете адреса мисс Мэджик?

— Нет. И не знала.

— Может быть, знает ваш сын или мисс Дэвис?

— Я спрошу у сына, когда он придет. Но не думаю. Спросите у мисс Дэвис. Хотя я уверена, что она не знает.

— Ясно. Вы не знаете других знакомых Линды?

— Нет.

— Быть может, ваш сын продолжает встречаться с ней, миссис Мердок, без вашего ведома.

Она опять начала наливаться кровью. Я поднял руку и натянул на лицо милую улыбку.

— В конце концов они были год женаты, — сказал я. — Он должен что-то о ней знать.

— Оставьте моего сына, его это не касается, — прохрипела она.

Я пожал плечами и разочарованно вздохнул.

— Хорошо. Надо думать, она забрала с собой машину. Ту, что вы ей подарили.

— Серо-стальной «Меркурий-купе». Мисс Дэвис подскажет вам номер машины, если это нужно. Не знаю, записано ли у нее.

— Не знаете, сколько у нее было денег при себе? Что она взяла из одежды и драгоценностей?

— Немного денег. У нее было сотни две долларов, не больше. — От пренебрежения кожа у носа и губ сложилась в жирные складки. — Если, конечно, она не нашла себе нового друга.

— С этим ясно, — сказал я. — Драгоценности?

— Не очень дорогое бриллиантовое кольцо, платиновые часы с рубинами, очень хорошее ожерелье дымчатого янтаря, которое я же по дурости ей и дала. У него алмазная застежка с 26 мелкими бриллиантами в форме бубнового туза. У нее были и другие вещи, конечно. Я никогда не обращала на них внимания. Одевалась она хорошо, не вызывающе. Хвала господу за малые милости его.

Она опять налила стакан и выпила, немного побурчала животом, совсем по-домашнему.

— Это все, что вы можете мне сказать, миссис Мердок?

— Вам недостаточно?

— Не вполне, но пока придется обойтись этим. Если выяснится, что монету украла не она, на этом мое расследование закончится, так?

— Мы это обсудим, — резко сказала она… — Но украла ее Линда, будьте уверены. Спускать ей это я не намерена. Зарубите себе это на носу, молодой человек. И я надеюсь, что вы хоть бы наполовину такой, каким хотите казаться, потому что у этих девиц из варьете бывают очень неприятные друзья.

Сложенный вдвое чек все еще был у меня в руке. Я достал бумажник, положил в него свой гонорар, поднял с пола шляпу и встал.

— Я люблю неприятных ребят, — сказал я. — Как правило, они совершенно безмозглы. Я доложу вам о ходе расследования, когда будет что докладывать, миссис Мердок. Думаю для начала взяться за этого скупщика монет. Похоже, от него тянется ниточка.

Она дождалась, когда я дойду до двери, сказала мне в спину:

— Я не очень вам понравилась, верно?

Я ухмыльнулся в ответ:

— А кому вы нравитесь?

Она откинула голову, разинула рот и захохотала басом. Под ее хохот я повернулся, вышел и захлопнул дверь. Я прошел по коридору, постучал в кабинетик мисс Дэвис, потом толкнул дверь и вошел.

Она сидела, уткнувшись лицом в ладони, и рыдала. На звук она подняла голову и посмотрела на меня заплаканными глазами. Я запер дверь, подошел к ней и положил руку на худенькое плечо.

— Выше нос, — сказал я. — Ее жалеть надо. Она считает себя крепким орешком и набивает себе горб, лишь бы держаться соответственно.

Она вскочила, отстранясь от моей руки.

— Не трогайте меня, — сказала она, не дыша. — Пожалуйста. Я не позволяю мужчинам прикасаться ко мне. И не говорите таких ужасных вещей о миссис Мердок.

Лицо у нее было розовое и все в слезах. Без очков у нее оказались чудесные глаза.

Я сунул в рот долгожданную сигарету и закурил.

— Я… я не хотела быть грубой, — пробормотала она. — Но она в самом деле так меня унижает… А я ведь делаю для нее все, что в моих силах. — Она опять всхлипнула, достала из стола мужской носовой платок, развернула его и вытерла глаза. Я заметил на уголке инициалы «Л.М.», вышитые бордовой ниткой. Я уставился на них и выдохнул дым в угол комнаты — не дай бог на ее волосы!

— Вы что-то хотели спросить?

— Мне нужен номер машины миссис Линды Мердок.

— Номер 2Х-1111, серый «Меркурий-кабриолет».

— Она мне сказала, что «Меркурий-купе».

— Это машина мистера Лесли. Они одного цвета, одной модели и одного года. Линда машину не взяла.

— Вот как. Что вы знаете о мисс Лойс Мэджик?

— Я ее видела только раз. Она когда-то снимала квартиру вместе с Линдой. Она приезжала сюда с мистером… э-э… мистером Вэнниэром.

— Кто это?

Она посмотрела себе под ноги.

— Она приезжала с ним только один раз. Я его не знаю.

— Ладно. А что такое эта мисс Лойс Мэджик?

— Она высокая красивая блондинка. Очень-очень привлекательная.

— Вы хотите сказать — сексуальная?

— Ну-у, — она ужасно покраснела, — в общем да, только в очень достойном смысле, если вы знаете, что я имею в виду.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказал я. — Только я с этим не встречался.

— Вот этому я верю, — с вызовом сказала она.

— Вы знаете, где живет эта мисс Мэджик?

Она покачала головой: нет. Она очень аккуратно сложила большой носовой платок и сунула его в ящик стола, в тот, где лежал пистолет.

— Когда этот испачкается, можете стянуть другой, — сказал я.

Она откинулась на стуле, положила маленькие руки на стол и строго посмотрела на меня.

— На вашем месте, мистер Марлоу, я бы не злоупотребляла этими манерами крепкого парня. Во всяком случае, не со мной.

— Да?

— Да. И я не смогу больше отвечать на ваши вопросы без специальных инструкций. У меня весьма конфиденциальное положение.

— Я не крепкий парень, — сказал я. — Я просто сыщик.

Она взяла карандаш и черкнула в блокноте. Улыбнулась мне, уже спокойная и собранная.

— Может быть, мне просто не нравятся мужиковатые мужчины, — сказала она.

— Вы сумасшедшая дура, — сказал я. — Или я никогда не видел сумасшедших дур.

Я вышел от нее, хлопнув дверью, прошел по пустому коридору и через загробного вида гостиную выбрался на улицу.

А там на зеленом газоне играло солнце. Я надел темные очки, подошел к раскрашенному негритенку и опять погладил его по голове.

— Знаешь, брат, это даже хуже, чем я ожидал, — сказал я ему. Потом сел в машину и завел мотор.

Следом за мной от тротуара отъехал небольшой «купе» песочного цвета. Я ничего об этом не думал. Человек за рулем был в плоской соломенной шляпе с веселенькой ленточкой; на нем, как и на мне, были темные очки.

 

3

Я поехал назад к Лос-Анджелесу. Через десять кварталов в уличной пробке песочный «купе» все еще был за мной. Я пожал плечами и просто для развлечения объехал несколько кварталов. «Купе» держался за мной. Я резко свернул на тенистую улицу, развернулся и поставил машину у тротуара.

«Купе» аккуратно повернул на ту же улицу. Белобрысая голова в соломенной шляпе с тропической раскраски ленточкой даже не повернулась в мою сторону. Машина проехала, я вывернул обратно к Арройо-Секо и выбрался на шоссе. Я несколько раз тщательно проверял, но песочного «купе» больше не видел.

Моя контора находится в большом доме на Кауэнга-авеню, шестой этаж, две комнатки в дальнем крыле. Одну я оставил открытой, чтобы было где посидеть терпеливому клиенту, если у меня появится терпеливый клиент. На двери был электрический замок, который я мог открывать и закрывать из моего кабинета — отдельной комнаты для размышлений.

Я заглянул в приемную (ничего, кроме запаха пыли, там не было). Я распахнул окно, открыл ключом дверь и вошел во вторую комнату. Три жестких стула, вращающееся кресло, широкий стол с накрытой стеклом крышкой, пять зеленых папок для досье, из них три пустые, на стене — календарь и моя лицензия частного детектива в рамке, телефон, умывальник, вешалка для шляп, ковер, который выглядел просто как что-то на полу, и два открытых окна. Тюлевые занавески от ветра мотались то внутрь, то наружу, как губы беззубого человека во сне.

Тот же комплект был у меня в прошлом году, и в позапрошлом. Не слишком красиво, не слишком весело, но лучше, чем палатка на пляже.

Я повесил шляпу и пиджак на вешалку, умылся холодной водой, закурил и достал телефонную книгу. Элизия Моргенштерн обитал в доме № 422 по Девятой Западной улице. Я записал адрес и телефон и собирался было позвонить, как вспомнил, что забыл отключить замок входной двери. Щелкнул выключатель, и как раз вовремя — кто-то открыл дверь в приемную.

Я перевернул блокнот записью вниз и пошел посмотреть, кто пришел. Это был высокий худощавый тип в легком голубом костюме, двуцветных ботинках, бледно-кремовой рубашке с галстуком и торчащим из нагрудного кармана платком ядовитой расцветки. Рука в белой лайковой перчатке держала длинный черный мундштук. Сморщив нос, он осматривал порыжевший линолеум, увядшие журналы на столике и общую атмосферу малого достатка.

Когда я появился в дверях, он повернулся и уставился на меня парой бледных, сонных глаз, близко посаженных к узкому носу. Кожа на лице покраснела от солнца, рыжеватые волосы гладко зачесаны назад, тонкая ниточка усов много рыжее волос.

Он осмотрел меня без спешки и без особого удовольствия. Вежливо выдохнул дым и проговорил сквозь него:

— Вы Марлоу?

Я кивнул.

— Я ожидал чего-то иного, — сказал он. — Думал увидеть субъекта с грязными ногтями.

— Входите, — сказал я. — И можете сесть, так будет разумнее.

Он прошел мимо меня, стряхивая пепел на пол средним пальцем свободной руки, сел на стул для посетителей, снял вторую перчатку, сложил их вместе и бросил на стол. Потом выбил окурок из длинного черного мундштука, примял его мундштуком, чтобы не дымил, вставил новую сигарету и зажег ее толстой коричневой спичкой. Он откинулся на стуле с улыбкой заскучавшего аристократа.

— Все готово? — поинтересовался я. — Пульс и дыхание в порядке? Желаете холодный компресс на лоб или еще чего-нибудь?

Он не скривил губы, потому что они уже были в таком положении, когда он вошел.

— Частный детектив, — сказал он. — Никогда не встречал. Хлопотное дело, надо полагать. Подсмотреть в замочную скважину, раскопать скандальчик, в этом роде.

— Вы здесь по делу, — спросил я, — или просто осматриваете трущобы?

Его улыбка была мимолетна, как толстая дама на празднике пожарных.

— Мердок меня зовут. Может быть, вам это что-нибудь говорит?

— Занятно вам здесь, наверное, — сказал я и принялся набивать трубку.

Он смотрел, как я набиваю трубку. Потом медленно сказал:

— Кажется, моя мать наняла вас по какому-то делу. Она дала вам чек.

Я кончил набивать трубку, поднес к ней спичку, раскурил и откинулся на спинку, выдыхая дым через плечо к открытому окну. Я молчал.

Он слегка наклонился вперед и серьезно сказал:

— Я знаю, ваша профессия подразумевает скрытность, но я не гадаю. Мне червячок один сказал, просто червячок из сада, его все давят, а он все как-то живет — как я. Выходит, что я иду за вами прямо по пятам. Так вам яснее?

— Ага, — сказал я, — если предположить, что меня это волнует.

— Вас наняли с задачей отыскать мою жену.

Я улыбнулся, глядя ему в лицо поверх трубки.

— Марлоу, — сказал он еще серьезнее, — я буду очень стараться, но вряд ли смогу вас полюбить.

— Я плáчу, — сказал я, — от тоски и боли.

— И если вы простите мне домашнее выражение, от ваших замашек крепкого парня просто смердит.

— Мне горько, что это говорите мне вы.

Он откинулся назад и уставился на меня бледными глазами. Поерзал на стуле, стараясь сесть поудобнее. Многие старались сесть поудобнее на этом стуле. Как-нибудь надо будет и мне попробовать. Может, я из-за него теряю клиентов.

— Зачем моей матери разыскивать Линду? — медленно проговорил он. — Она ее не выносила. То есть мать не выносила Линду. Линда вела себя вполне достойно. Что вы о ней думаете?

— О вашей матери?

— Конечно. Разве вы знаете Линду?

— Секретарша вашей матери рискует потерять работу. Болтает не в свой черед.

Он быстро покачал головой.

— Мать не узнает. И все равно без Мерл она не может. Ей нужен человек, которого можно пинать. Она может орать на нее, даже ударить по лицу, но обойтись без нее она не может. Что вы о ней думаете?

— Вроде старого слуги — в старинном смысле.

Он нахмурился.

— Я имею в виду мать. Мерл просто глупая девочка, я знаю.

— Видимо, вы глубоко разбираетесь в людях.

Он, кажется, был удивлен, — почти забыл стряхивать пепел с сигареты. Но не совсем. Во всяком случае, он аккуратно ронял его мимо пепельницы.

— Так что вы думаете о моей матери? — терпеливо спросил он.

— Старый боевой конь, — сказал я. — Золотое сердце, а золото зарыто глубоко и надежно.

— Но почему она хочет разыскать Линду? Этого я не знаю. Деньги на это тратит. Мать терпеть не может тратить деньги. Ей кажется, деньги — часть ее кожи. Зачем ей Линда?

— Да, господи, кто сказал, что ей нужна Линда?

— Ну, я вас так понял. И Мерл…

— Мерл просто романтическая фигура. Она это выдумала. Черт, да она сморкается в мужской носовой платок. В ваш, наверное.

Он нахмурился.

— Это глупо! Послушайте, Марлоу. Пожалуйста, будьте умницей, расскажите мне, о чем идет речь. Денег у меня немного, но если пара сотен…

— Должен вас разочаровать, — сказал я. — Кроме того, мне не следует разговаривать с вами. Такие инструкции.

— Да почему?

— Не спрашивайте меня о вещах, которых я не знаю. У меня нет для вас ответов. И не спрашивайте меня о вещах, которые я знаю, потому что я вам не отвечу. Откуда вы свалились? Неужели человек моей профессии станет отвечать на вопросы о своей работе каждому любопытному?

— Что-то, наверное, с погодой, — сказал он, — если человек вашей профессии отказывается от двухсот долларов.

И это меня не проняло. Я вынул его толстую коричневую спичку и стал ее рассматривать. На грани были нанесены узкие желтые полоски и белая надпись «Размонт. X. Ричардс З…» — дальше сгорело. Я сломал пополам спичку и бросил в корзину.

— Я люблю мою жену, — вдруг сказал он и показал мне полоску белых зубов. — Банально, но так оно и есть.

Он сжал челюсти и теперь говорил сквозь зубы.

— Она меня не любит. Не знаю даже, за что ей меня любить. Отношения между нами были натянутые. Она привыкла жить быстро. Ну, с нами ей было скучно. Мы не ссорились. Линда спокойная женщина. Но оттого, что она вышла за меня замуж, веселее ей не стало.

— Вы просто скромничаете, — сказал я.

Глаза его блеснули, но он сумел не сорваться.

— Нехорошо, Марлоу. Даже не смешно. Вы, похоже, порядочный человек. Я знаю, моя мать не выбросит две с половиной сотни просто для развлечения. Может быть, дело не в Линде. Может быть, это что-то другое. Может быть, — он остановился и проговорил очень медленно, глядя мне в глаза: — Может быть, это Морни.

— Может быть, — бодро сказал я.

Он взял перчатки, похлопал ими по столу, снова положил.

— Тут я действительно влип. Но я не думал, что она знает. Наверное, ей позвонил Морни. Он обещал не звонить.

Это было просто. А я спросил:

— Насколько далеко вы зашли с ним?

Это было не так уж просто. Он опять начал подозревать:

— Если б он ей звонил, то все рассказал бы. А она — вам, — неуверенно проговорил он.

— А может быть, это не Морни, — сказал я, и мне страшно захотелось пропустить стаканчик. — Может, кухарка забеременела от садовника. Но если это Морни, то сколько?

— Двенадцать тысяч, — сказал он, не глядя мне в глаза и краснея.

— Угрозы?

Он кивнул.

— Пошлите его подальше, — сказал я. — Что он за парень? Тертый?

Он опять поднял глаза, лицо решительное.

— Кажется, да. Видимо, все они такие. Приятный мужик по-своему, выпивоха. Только не думайте ничего такого. Линда просто работала там, как официанты или оркестр. А если вы ее ищете, то вам придется туго.

Я вежливо хмыкнул в ответ.

— Почему мне придется туго? Она же не зарыта на заднем дворе, я надеюсь.

Он вскочил с блеском ярости в глазах. Стоя перед столом, он сделал рукой вполне профессиональное движение правой рукой и выхватил небольшой автоматический пистолет с каштановой рукояткой. Калибр так примерно 25-й. И был он как родной брат того, что я видел в столе мисс Мерл Дэвис. Направленное на меня дуло выглядело, в общем, неприятно. Я не шевелился.

— Если кто-то попробует свалить Линду, сначала ему придется свалить меня, — жестко сказал он.

— Это будет нетрудно. Лучше достаньте пушку помощнее, если только вы не имеете в виду мух.

Он сунул пистолетик на место во внутренний карман, тяжело посмотрел мне в глаза, забрал перчатки и пошел к двери.

— Разговор с вами — пустая трата времени, — сказал он. — Просто корчите из себя мудреца.

— Подождите минутку, — сказал я. Поднялся и обошел стол. — Наверное, не стоит упоминать об этом разговоре при вашей матери, хотя бы ради девочки.

Он кивнул:

— Имея в виду количество информации, которую я получил, его вообще не стоит упоминать.

— Неужели так тяжело с этими двенадцатью тысячами, которые вы должны Морни?

Он опустил глаза, поднял, опять опустил.

— Всякий, кто одалживает двенадцать тысяч у Морни, должен быть крепче, чем я.

— Кстати, я даже не думаю, что вас беспокоит ваша жена. Я думаю, вы знаете, где она сейчас. Она от вас и не убегала. Она просто сбежала от вашей матери.

Он поднял глаза и молча натянул перчатку.

— Может быть, она пошла работать, чтобы поддержать вас, — сказал я.

Он посмотрел вниз, развернулся немного вправо, и кулак в перчатке описал напряженную дугу в направлении моей челюсти. Я отодвинулся, поймал его запястье и тихонько оттолкнул, налегая всем телом. Он отступил на шаг и стал тяжело дышать. Кисть у него была тонкая, мои пальцы обхватили ее целиком.

Мы стояли, глядя друг на друга. Он дышал, как пьяный, с открытым ртом и растянутыми губами, на щеках его горели ярко-красные пятна. Он попытался освободить руку, но я опять нажал, и ему пришлось сделать еще шаг назад. Его лицо было в нескольких дюймах от моего.

— Как это старик не оставил вам денег? — выдохнул я. — Или уже спустили?

Он ответил сквозь зубы, стараясь выдернуть руки:

— Если вам охота совать нос в эти помои, то Джаспер Мердок не был моим отцом. Он не любил меня и не оставил ни цента. Моего отца звали Хорэс Брайт, он разорился во время биржевой паники и выбросился из окна.

— Слабовато у вас с нервами, — сказал я. — Прошу прощения за мои слова о вашей жене. Просто хотел вас подначить.

Я выпустил его руку и отступил назад. Он все еще тяжело дышал. Глаза у него были злые, но голосом он владел.

— Вы получили, что хотели. Если вы довольны, то я пойду.

— Я сделал вам одолжение, — сказал я. — Когда ходишь с пушкой в кармане, нельзя быть таким обидчивым. Выбросили бы вы ее…

— Это мое дело, — сказал он. — Простите, что хотел вас ударить. Даже если бы вышло, больно бы не было, я думаю.

— Ничего.

Он открыл дверь и вышел, шаги его затихли в коридоре. Еще один тронутый. Я вернулся к столу, посмотрел на свой блокнот и снял трубку.

 

4

После трех гудков на том конце линии по-детски тонкий девичий голос прорвался через шум и треск и сказал:

— Доброе утро. Контора мистера Моргенштерна.

— Скажите, он на месте?

— Кто его спрашивает?

— Марлоу.

— Он знает вас, мистер Марлоу?

— Спросите его, не хочет ли он купить раннеамериканскую золотую монету.

— Подождите, пожалуйста.

Последовала пауза, достаточная, чтобы привлечь внимание старого щуплика к человеку, который хочет поговорить с ним по телефону. Потом в трубке щелкнуло, и появился сухой мужской голос. Даже, пожалуй, иссохший.

— Мистер Моргенштерн слушает.

— Я слышал, вы звонили миссис Мердок в Пасадену, мистер Моргенштерн, по поводу монеты.

— По поводу монеты, — повторил он. — В самом деле. Ну-с?

— Я так понял, что вы хотите купить эту монету из коллекции Мердока.

— В самом деле? А кто вы, сэр?

— Филип Марлоу. Частный детектив. Я работаю для миссис Мердок.

— В самом деле, — сказал он третий раз. Он тщательно прочистил горло. — И о чем вы хотели поговорить со мной, мистер Марлоу?

— О монете.

— Но мне сообщили, что она не продается.

— Я все же хочу поговорить с вами. Лично.

— Вы хотите сказать, что она передумала?

— Нет.

— Тогда, боюсь, я не понимаю, чего вы хотите, мистер Марлоу. О чем нам говорить? — Теперь голос был лукавый.

Я вытащил из кармана туза и пошел с него.

— Суть в том, мистер Моргенштерн, что, когда вы звонили, вы уже знали, что монета не продается.

— Интересно, — медленно ответил он. — Откуда?

— Вы профессионал и не могли не знать. Общеизвестно, что коллекция Мердока не может быть продана при жизни миссис Мердок.

— Ага, — сказал он. — Ага. — Молчание. Потом: — В три часа, — сказал он не резко, но быстро, — я буду рад видеть вас у себя в конторе. Вы, вероятно, знаете, где это. Это вас устраивает?

— Я буду.

Я положил трубку, закурил и сел, уставившись в стену. Мое лицо застыло от напряженной работы мысли или от чего-то еще, что заставляет мое лицо застывать. Я достал из кармана фотографию Линды Мердок, поглядел на нее, решил, что лицо довольно банальное, и запер карточку в стол. Потом достал из пепельницы вторую спичку Мердока и осмотрел. На этой было написано: «Ток-Роу У.Д. Райт, 36». Я бросил ее в пепельницу и задумался, почему это так важно. Может быть, в этом суть.

Я достал из бумажника чек миссис Мердок, оформил его, достал из стола свою банковскую книжку, скрепил все эти бумаги резинкой и положил в карман.

Лойс Мэджик в телефонной книге не значилась.

Я положил перед собой специальный справочник, выписал полдюжины театральных агентств покрупнее и обзвонил их. Всюду отвечали бодрые голоса и собирались задать мне массу вопросов, но либо ничего не знали о мисс Лойс Мэджик, занятой в развлекательном бизнесе, либо плевать на меня хотели.

Я бросил список в корзину и позвонил Кенни Хейсту, полицейскому репортеру из «Кроникл».

— Что ты знаешь об Алексе Морни? — спросил я его, когда мы обменялись обычными ругательствами.

— Держит роскошный ночной клуб с игорным домом в Айдл-Велли, милях в двух от шоссе, ближе к холмам. Когда-то снимался в кино. Дрянной актер. Но, похоже, за ним стоят сильные люди. Я не слышал, чтобы он застрелил кого-нибудь посреди людной площади, средь бела дня, но поручиться за это не решусь.

— Опасен?

— Я бы сказал, что может быть опасен, если надо. Так многие подрабатывали в кино и знают, как могут вести себя хозяева ночных клубов. У него есть телохранитель, тот еще тип. Зовут его Эдди Прю, два метра роста и изящен, как честное алиби. У него стеклянный глаз — был ранен на войне.

— Для женщин Морни опасен?

— Не будь ханжой. Женщины называют его иначе.

— Ты не знаешь девицу по имени Лойс Мэджик? Затейница из варьете. Высокая, красивая блондинка, как я слышал.

— Нет. Но я, кажется, не прочь познакомиться.

— Не будь ослом. Ты не знаешь, кто такой Вэнниэр? Их никого нет в телефонной книге.

— Нет. Но могу спросить Джерти Арбогаста, если ты перезвонишь. Он знает всех аристократов по ночным клубам. И их подноготную.

— Спасибо, Кенни. Я перезвоню. Через полчаса, идет?

Он сказал «ладно» и отключился. Я запер контору и вышел.

В конце коридора в углу, опершись спиной о стену, читал вечернюю газету моложавый блондин в коричневом костюме и плоской соломенной шляпе с пестрой ленточкой. Когда я проходил мимо, он зевнул, сунул газеты под мышку и выпрямился.

В лифт он вошел вместе со мной. Он был так утомлен, что прямо глаза слипались. Я прошел квартал до банка, чтобы внести чек и немного наличными на карманные расходы. Оттуда я свернул у Тайгертейл-Лодж, выпил мартини в баре и съел бутерброд. Человек в коричневом костюме устроился у другого конца стойки, пил кока-колу, скучал и складывал столбиком монеты, аккуратно выравнивая края. Темные очки он не снимал. Это делало это невидимым.

Я жевал сандвич долго, как только мог, а затем отправился к телефонной будке у самого конца бара. Этот в коричневом костюме быстро повернул голову, а потом спрятался за стакан. Я набрал номер телефона «Кроникл».

— Порядок, — сказал Кенни Хейст. — Джерти Арбогаст говорит, Морни не так давно женился на твоей блондинке, Лойс Мэджик. Вэнниэра он не знает. Говорит, Морни купил гнездышко У Бел-Эр, белый дом на Стилвуд-Крессент-Драйв — кварталах в пяти к северу от бульваров. Джерти сказал, Морни перекупил его у разорившегося Артура Блейка Пофэма, которого притянули за мошенничество. На воротах остались вензеля этого Пофэма. Джерти говорит, на туалетной бумаге, наверное, тоже. Такой был фрукт. Это, кажется, все, что мы знаем.

— Большего и просить нельзя. Огромное спасибо, Кенни.

Я повесил трубку, вышел из кабины, отыскал темные очки под соломенной шляпой и заметил, что они быстро отвернулись.

Я прошел через бар на кухню, оттуда по проходу в переулок, а там два шага до стоянки, где я оставил машину.

Ни один «купе» песочного цвета не успел увязаться за мной, пока я выворачивал со стоянки в общем направлении на Бел-Эр.

 

5

Стилвуд-Крессент-Драйв лениво поворачивает к северу от бульваров за газоны загородного клуба «Бел-Эр». Вдоль дороги стены и ограды особняков. У одних высокие заборы, у других низкие, у третьих декоративные чугунные решетки, кое-где старомодная высокая живая изгородь. Тротуаров нет. По этой улице даже почтальон не ходит пешком.

Было жарко, хотя и не так, как в Пасадене. Стоял сонный запах цветов и солнца, за заборами тихо стрекотали газонные опрыскиватели, на веселых и уютных газонах журчали машинки для стрижки травы.

Я медленно ехал по холму, разглядывая вензеля на воротах. Артур Блейк Пофэм — «А. Б. П.». Этот вензель я нашел почти на вершине холма, золотые буквы по черному полю. Черные плиты подъездной дорожки вели к воротам в нише ограды.

Дом казался только что построенным, хотя участок весь был засажен зеленью. Для этих краев домик скромный, комнат на четырнадцать, не больше, и всего один бассейн, наверное. Низкий кирпичный забор выкрашен был белым, поверху черная чугунная решетка. Имя «А. П. Морни» было выбито на большом никелированном почтовом ящике у калитки.

Я оставил машину на улице, прошел по черным плитам к калитке и позвонил. Рядом с воротами шофер мыл «кадиллак».

Дверь открылась, и на меня, скривив губы, взглянул суровый филиппинец в белом смокинге. Я дал ему визитную карточку.

— К миссис Морни, — сказал я.

Дверь захлопнулась. Потянулось время — оно всегда тянется, когда я звоню у ворот. Струя воды разбивалась на «кадиллаке» с прохладным звоном. Шофер, худощавый коротышка в шортах и пропотевшей рубашке, был похож на жокея-переростка, и, обливая водой машину, он причмокивал губами, как конюх, чистящий коня.

Красногрудая колибри влетела в куст рядом с калиткой, покачалась немного на длинных бутонах и вдруг молниеносно исчезла, словно растаяла в воздухе.

Дверь открылась, и филиппинец сунул мне мою карточку. Я ее не взял.

— Что надо? — Голос был скрипучий, словно кто-то шел по скорлупе.

— Я хочу поговорить с миссис Морни.

— Она нет дома.

— А когда я вам карточку дал, вы этого не знали?

Он раскрыл пальцы и уронил карточку на землю. Ухмыльнулся, показав мне массу зубоврачебной работы.

— Я знать, когда она мне сказал. — И без церемонии хлопнул дверью перед моим носом.

Я поднял карточку и пошел вдоль ограды к шоферу, который лил воду на «кадиллак» и смывал грязь большой губкой. Из-за машины виднелись только покрасневшие глаза и шапка выгоревших волос. В углу рта висела погасшая сигарета.

Он бросил на меня быстрый взгляд человека, который с трудом удерживается, чтобы не сунуть нос в чужие дела. Я спросил:

— Где хозяин?

Сигарета в углу рта прыгнула. Вода по-прежнему мягко лилась на капот.

— Спроси в доме, Джек.

— Уже. Захлопнули дверь перед носом.

— Ты разбиваешь мое сердце, Джек.

— Как насчет миссис Морни?

Я держал карточку так, чтобы он мог прочесть. На этот раз это была профессиональная карточка. Он положил губку и шланг на асфальт, прошлепал по воде к воротам гаража, где висело полотенце, вытер руки. Достал из кармана спички, зажег и откинул голову, чтобы прикурить окурок, приклеенный к губам. Потом стрельнул глазами по сторонам и кивком пригласил меня пройти за машину. Я пошел за ним.

— Как насчет текущих расходов? — вежливо спросил он.

— Жидко.

— За пять я мог бы подумать.

— Не хочу, чтобы ты так напрягался.

— За десятку я буду петь, как четыре канарейки и гавайская гитара.

— Не люблю я слезливой музыки.

Он мотнул головой:

— Говори толком, Джек.

— Не хочу, чтобы ты потерял работу, сынок. Просто мне надо знать, дома ли миссис Морни. Больше доллара это не стоит.

— Не беспокойся о моей работе. Я сижу крепко.

— При Морни — или еще при ком?

— И все это за тот же доллар?

— Два.

Он оглядел меня:

— Ты не на него работаешь, верно?

— Точно.

— Врешь.

— Точно.

— Давай два доллара, — живо сказал он.

Я дал ему два доллара.

— Она в саду с приятелем, — сказал он. — Милым приятелем. Находишь себе приятеля, который не работает, и мужа, который работает, и ты устроилась.

— Ты скоро устроишься в выгребной канаве.

— Я нет. Я хитер. Знаю, как ими крутить. Всю жизнь с ними верчусь.

Он потер деньги между ладонями, сложил вдвое, потом вчетверо и сунул в кармашек для часов.

— Это было только на первое, а еще за пять…

Довольно крупный кокер-спаниель вылетел из-за «кадиллака», попрыгал по луже, мягко подскочил, ткнул меня всеми четырьмя лапами в живот, лизнул в щеку, свалился, обежал вокруг меня, уселся у моих ног и высунул язык. Я переступил через него, облокотился на машину и достал платок.

Мужской голос позвал:

— Хитклифф, ко мне. Ко мне! — На дорожке послышались шаги.

— Это Хитклифф, — сказал шофер.

— Хитклифф?

— Надо же было так собаку назвать! Осторожно — идут.

Он поднял губку и шланг и опять принялся за мойку. Я отошел в сторону. Кокер-спаниель тут же поднялся за мной, путаясь под ногами.

— Ко мне, Хитклифф! — Мужской голос прозвучал громче, и из калитки вышел мужчина.

Брюнет, высокий, черная загорелая кожа, блестящие черные глаза, сверкающие белые зубы. Узкие черные усики. И слишком длинные баки, просто слишком длинные. Белая рубашка с вышитыми на кармане инициалами, белые брюки, белые туфли, золотые часы на загорелой руке. Желтый шрам вокруг стройной загорелой шеи.

Он увидел, что собака скачет у моих ног, и ему это не понравилось.

— Ко мне, Хитклифф. Сейчас же ко мне!

Собака не двинулась, только чуть крепче прижалась к моей ноге.

— Кто вы? — спросил он.

Я достал карточку. Бронзовые пальцы взяли ее. Собака, пятясь, откатилась от машины, проскользнула мимо колес и тихо исчезла.

— Марлоу, — сказал он. — Марлоу, а? Что такое? Детектив? Что вам нужно?

— Мне нужно встретиться с миссис Морни.

Он медленно осмотрел меня с ног до головы.

— Разве вам не сказали, что ее нет дома?

— Сказали, но я не поверил. Вы мистер Морни?

— Нет.

— Это мистер Вэнниэр, — сказал за моей спиной шофер сухим, вежливым, откровенно-оскорбительным голосом. — Мистер Вэнниэр — друг семьи. Он здесь часто бывает.

Вэнниэр посмотрел мне через плечо бешеными глазами. Шофер обошел машину и вынул изо рта окурок с выражением спокойного презрения.

— Я ему сказал, что хозяина нет, мистер Вэнниэр.

— Понятно.

— Я сказал, что миссис Морни и вы в доме. Я поступил неправильно?

— Больше думай о собственных делах.

Шофер сказал:

— Черт его знает, как я сам об этом не догадался?

— Убирайся, пока я не сломал тебе шею.

Шофер спокойно посмотрел на него, потом ушел в полумрак гаража и принялся свистеть. Вэнниэр повернулся ко мне и сказал:

— Вам объяснили, что миссис Морни нет дома, но это не сработало. Так? Иными словами, эта информация не смогла вас удовлетворить.

— Если нужно искать иные слова, — ответил я, — то это так.

— Понимаю. Не могли бы вы сообщить, что заставило вас искать встречи с миссис Морни?

— Я предпочел бы объяснить это самой миссис Морни.

— Видимо, она не желает вас видеть.

Шофер сказал из-за машины:

— Присматривай за его правой, Джек. У него может быть нож.

Загорелое лицо приняло цвет сушеных водорослей. Он повернулся на каблуках и бросил мне:

— Идемте.

Он вошел в калитку и зашагал по дорожке в туннель из шиповника. За кустами был огороженный дворик с клумбами ярких цветов, с кортом, массой чудесной зелени и с маленьким бассейном, яростно сверкающим на солнце. Рядом с бассейном уголок, обставленный садовой мебелью; низкие мозаичные столики, шезлонги с длинной бахромой и с подставками для ног — и все это прикрыто огромным, как палатка, зонтом.

В одном из шезлонгов разнеженно и свободно лежала длинноногая блондинка типа барышень из варьете — ноги на скамейке, у локтя высокий запотевший стакан, рядом серебряное ведерко со льдом и бутылка виски. Она лениво смотрела, как мы идем к ней по газону. С расстояния десяти метров это был высокий класс. В трех метрах стало ясно, что смотреть на нее надо с десяти. Рот слишком велик, слишком синие глаза, слишком яркая помада, тонкие дуги бровей фантастически изогнуты и длинны, и грима на глазах много.

Она была в белых шортах, белых босоножках, белой шелковой блузке, на шее нитка зеленых камней, но не изумрудов. Волосы были искусственны, как освещение ночного клуба.

На стуле рядом с ней лежала соломенная шляпа размером с запасное колесо, на шляпе — очки с большими зелеными стеклами.

Вэнниэр подошел к ней и выпалил:

— Ты должна унять этого твоего красноглазого шофера. Иначе, я как-нибудь ему шею сломаю. Я просто не могу пройти мимо него, чтобы не услышать оскорблений.

Блондинка тихонько кашлянула, помахала платком — просто так — и сказала:

— Сядь и успокойся, пожалуйста. Кто этот твой друг?

Вэнниэр взглянул на мою карточку, которую все еще держал в руке, и бросил ей на колени. Она лениво подняла ее, пробежала глазами, перевела взгляд на меня, вздохнула и постучала ногтем по зубам.

— Какой большой, правда? Тебе с ним не справиться, слишком велик, я думаю.

Вэнниэр взглянул на меня с неприязнью.

— Ладно, рассказывайте, что там у вас.

— Можно обращаться к ней? — спросил я. — Или я буду говорить вам, а вы ей переведете?

Блондинка засмеялась. Серебристый колокольчик смеха. Маленький язычок пробежал по губам.

Вэнниэр сел, закурил сигарету с золотым ободком, я стоял и смотрел на них.

Я сказал:

— Я ищу вашу подругу, миссис Морни. Кажется, вы снимали вместе с ней квартиру около года назад. Ее зовут Линда Конкест.

Вэнниэр вскинул глаза, опустил. Он повернул голову и посмотрел через бассейн. Кокер-спаниель сидел по ту сторону, глядя на нас искоса одним глазом.

Вэнниэр пощелкал пальцами:

— Сюда, Хитклифф! Ко мне! Хитклифф, ступайте ко мне, сэр!

— Перестань, — сказала блондинка. — Собака терпеть тебя не может. Успокой свое тщеславие, ради бога.

— Прекрати разговаривать со мной в этом тоне, — сказал Вэнниэр. Она хихикнула и посмотрела на него.

Я сказал:

— Я ищу девушку по имени Линда Конкест, миссис Морни.

Она повернулась ко мне.

— Вы уже говорили это. Я только подумала, что, кажется, не видела ее месяцев шесть.

— Вы не виделись шесть месяцев?

— Это я и сказала, дружок. Зачем вам это?

— Навожу справки в частном порядке.

— О чем?

— По конфиденциальному делу, — ответил я.

— Вы подумайте, — с улыбкой сказала она. — Он наводит справки в частном порядке по конфиденциальному делу. Влезает к совершенно незнакомым людям, которые не хотят его видеть, и это в порядке вещей. Чудно, правда, Лу? Насчет наведения справок в частном порядке.

— Так вы не знаете, где она, миссис Морни?

— Я, кажется, уже сказала.

— Нет. Вы сказали, что вам кажется, вы не видели ее месяцев шесть. Не совсем то же самое.

— Кто вам сказал, что мы жили в одной квартире?

— Я никогда не раскрываю своих источников информации, миссис Морни.

— Милый, вы суетитесь, как распорядитель на балу. Я вам должна сказать все, а вы мне ничего.

— Мы в неравных условиях, — сказал я. — Меня наняли, и я подчиняюсь инструкциям. У вас же нет причин скрытничать, ведь так?

— Кто ее ищет?

— Ее родня.

— Подумайте еще. Родни у нее нет.

— Вы достаточно близко с ней знакомы, если знаете это, — сказал я.

— Может быть, были знакомы когда-то. Это не значит, что мы близки сейчас.

— Понятно, — сказал я. — То есть вы знаете, но не хотите говорить.

— То есть, — вдруг сказал Вэнниэр, — вас не хотят здесь видеть, и чем скорее вы отсюда уйдете, тем больше нам это понравится.

Я продолжал смотреть на миссис Морни. Она подмигнула мне и сказала Вэнниэру:

— Не будь так агрессивен, милый. У тебя пропасть обаяния, но тонкие кости. Ты не создан для грубой работы. Правда, дружок? — это ко мне.

— Я не думал об этом, миссис Морни. Как вы полагаете, мистер Морни сможет мне помочь, если захочет?

Она покачала головой:

— Откуда мне знать? Попробуйте. Если вы ему не понравитесь, у него есть ребята, которые сумеют вами заняться.

— Мне кажется, вы могли бы мне сказать, если б захотели.

— Как вы собираетесь заставить меня захотеть этого?

— Не знаю, — сказал я, — как я могу?

— Подумайте, — ответила она и отхлебнула глоток, глядя на меня.

Вэнниэр очень медленно встал. Лицо у него побелело. Он сунул руку под рубашку и медленно процедил сквозь зубы:

— Убирайся. Быстро.

Я удивленно посмотрел на него:

— Что случилось? Только не говорите мне, что вы носите револьвер под этой тенниской.

Блондинка рассмеялась, показывая чудесный набор зубов. Вэнниэр сунул руку под мышку и сжал губы. Взгляд стал острым и пустым одновременно, как у змеи.

— Ты меня слышал, — сказал он почти тихо. — Мне тебя хлопнуть, как спичку зажечь. Разбираться будем потом.

Я взглянул на блондинку. Она смотрела на нас. Глаза ее сияли. Я повернулся и пошел через газон. На полпути я обернулся на них. Вэнниэр стоял в той же позе, держа руку под рубашкой.

Я пошел по траве и оказался в тени шиповника. Дойдя до середины дорожки, я вернулся к воротам, чтобы еще раз взглянуть на них. Я не знал, что могу там увидеть, и что мне до того, что я увижу.

Я увидел, что Вэнниэр целует ее, почти распластавшись на ней.

Я покачал головой и вышел.

Красноглазый шофер все еще трудился над «кадиллаком». Мойку он закончил и теперь протирал замшей стекла. Я подошел и стал рядом.

— Как вышло? — спросил он углом рта.

— Паршиво. Затоптали, — ответил я.

Он кивнул и снова причмокнул губами, как конюх за чисткой лошади.

— Ты поосторожнее с ним. Парень ходит с пушкой, — сказал я. — Или делает вид.

Шофер хохотнул:

— Под этой рубашечкой?

— Что за мужик этот Вэнниэр? Чем занят?

Шофер выпрямился, положил замшу на крыло и вытер руки о полотенце, которое было теперь засунуто за пояс.

— Женщинами, я понимаю, — сказал он.

— Не слишком ли опасно — именно с этой?

— Я бы сказал, что да, — согласился он. — У каждого свое представление об опасности. Я б не решился.

— Где он живет?

— В Шерман-Оксе. Она туда ездит. Однажды она поедет туда, и этот раз окажется лишним.

— Не встречал такую — по имени Линда Конкест? Высокая, темные волосы, красивая, пела в оркестре.

— За два доллара, Джек, ты слишком много хочешь.

— Могу догнать до пяти.

Он покачал головой:

— Не слыхал о такой. Даже имени не слыхал. Тут разные дамы бывают, в основном довольно заметные. Меня им не представляют, — он ухмыльнулся.

Я достал бумажник и сунул три доллара в его мокрую лапу. И еще визитную карточку.

— Мне правятся невысокие, крепко сбитые мужчины, — сказал я. — Похоже, они ничего не боятся. Зайди как-нибудь.

— Может, зайду. Спасибо. Линда Конкест, да? Поимею в виду.

— Пока, — сказал я. — Как тебя звать?

— Кличут Вьюном. Черт его знает почему.

— Пока, Вьюн.

— Привет. Говоришь, носит под рукой — в этой рубашонке? Ни в коем разе.

— Не знаю, — сказал я. — Он сделал такое движение. Я не нанимался для перестрелок с незнакомцами.

— Да елки, эта его рубашонка на двух пуговицах сверху. Я заметил. Оттуда ствол неделю надо вытаскивать. — Но в голосе его было смутное беспокойство.

— Я думаю, он просто пугал, — согласился я. — Если услышишь разговор о Линде Конкест, буду рад поговорить с тобой о делах.

— Ладно, Джек.

 

6

Я медленно ехал вдоль тротуара, отыскивая место для стоянки. Хотел забежать на минуту к себе в контору, прежде чем ехать дальше.

Серый «паккард» отъехал от бордюра напротив табачного киоска в тридцати шагах от моего подъезда. Я поставил машину на его место, вышел и запер дверцу. Только тогда я заметил, что припарковался впереди знакомого на вид «купе» песочного цвета. Может, это и не та машина. Таких тысячи. В машине никого не было. И рядом не было никого в соломенных шляпах с желто-коричневыми ленточками.

Я подошел к ней, заглянул внутрь, записал номер — просто на всякий случай — и вошел в подъезд. Ни в вестибюле, ни в коридоре наверху его не было.

Я зашел в контору, проверил почтовый ящик, ничего в нем не нашел, налил себе стаканчик из служебной бутылки и вышел. Было без чего-то три, надо было ехать на встречу.

Песочный «купе» стоял там же, пустой. Я сел в машину и покатил в уличном потоке.

Он прицепился ко мне на Сансет, за Вейн-стрит. Я продолжал ехать в том же направлении, прикидывая, куда он мог спрятаться. Видимо, сидел в чужой машине рядом.

Я выбрался на Терд и покатил к центру. Песочный «купе» все время держался в ста метрах за мной. Я проскочил перекресток Севент и Гранд, вышел купить сигарет, которые были мне не нужны, и пошел, не оборачиваясь, вдоль улицы. Зашел в гостиницу «Метрополь», в вестибюле купил у табачного киоска спички и сел в старое кожаное кресло у входа.

Блондин в коричневом костюме, темных очках и уже знакомой шляпе вошел в вестибюль и незаметно пробрался между искусственными пальмами к табачному киоску. Там он купил пачку сигарет и, вскрывая ее, оперся о стойку, используя время, чтобы окинуть вестибюль орлиным взором.

Он собрал сдачу, прошел по холлу и сел спиной к колонне. Шляпу он надвинул на темные очки и вроде собирался вздремнуть с незажженной сигаретой во рту.

Я поднялся, подошел к нему и сел в соседнее кресло. Он не двигался. Вблизи его лицо оказалось молодым, пухлым и розовым, белесая щетинка на подбородке была очень плохо выбрита. Его глаза за очками часто моргали. Лежащая на колене рука напряглась, и штанина собралась в складки между пальцами. На щеке прямо под правым глазом был прыщик.

Я зажег спичку и поднес к его сигарете:

— Огня?

— А… спасибо, — ответил он, очень удивленный. Он несколько раз искоса посмотрел на меня, прежде чем заговорить.

— Не встречал ли я вас где-нибудь раньше?

— На Дрезден-авеню в Пасадене, сегодня утром.

Его щеки еще сильнее порозовели. Он вздохнул.

— Дурак я, — сказал он.

— Парень, тебя видно за версту.

— Наверное, из-за шляпы.

— Шляпа никогда не мешает, — сказал я, — но тебе не нужна.

— Тяжело тут работать у вас в городе, — грустно сказал он. — Пешком ничего не сделаешь, если брать такси — разоришься, а если со своей машиной, то вечно не успеваешь до нее добежать. Приходится останавливаться слишком близко.

— Но не надо мозолить глаза, — сказал я. — Тебе что-то от меня нужно или просто упражняешься?

— Я решил, что смогу проверить, насколько вы ловкий тип и стоит ли с вами говорить.

— Я очень ловкий, — сказал я. — И не поговорить со мной это просто позор.

Он осторожно заглянул за спинку кресла, огляделся по сторонам и достал маленький кожаный бумажник. Вытащил из него визитную карточку и дал мне. Я прочел: «Джордж Ансон Филипс. Частные расследования». Голливуд, адрес и телефон. В верхнем левом углу карточки был отпечатан открытый глаз с удивленно поднятой бровью и длинными ресницами.

— Так нельзя, — сказал я, показав на глаз. — Это эмблема пинкертоновского агентства. Ты у них клиентов отбиваешь.

— Да ничего, — сказал он, — при моих масштабах это их не разорит. — Я сунул его карточку в карман.

— Дать мою или ты уже составил на меня полное досье?

— Ну, я о вас все знаю, — сказал он. — Я был помощником шерифа в Вентуре, когда вы работали по делу Грегсона.

Грегсон был шпик из Оклахома-Сити, которого два года по всей Америке преследовала одна из его жертв, пока он не одурел до того, что застрелил парня на бензоколонке, который принял его за знакомого. Мне казалось, что это было очень давно.

— Дальше, — сказал я.

— Я вспомнил ваше имя, когда увидел вас сегодня утром. Так что, когда вы оторвались от меня, я просто нашел адрес по телефонной книге. Я хотел зайти и поговорить, но это было бы нарушением инструкций. А так я вроде ничего не могу поделать.

Еще один псих. Трое за один день, не считая миссис Мердок, которая тоже могла оказаться из их компании.

Он снял свои темные очки, протер их, надел и снова огляделся по сторонам. Я ждал. Он сказал:

— Я думал, может, мы скооперируемся. Объединим наши усилия, так сказать. Я видел, как он входил в вашу контору, и подумал, что он вас нанял.

— Ты его знаешь?

— Я по нему работаю. — Голос его звучал тихо и безнадежно. — И ничего не выходит.

— На что он тебе?

— Я работаю для его жены.

— Развод.

Он осторожно огляделся по сторонам и тихонько сказал:

— Так она говорит, но я сомневаюсь.

— Оба хотят одного, — сказал я. — Каждый пытается что-то найти на другого. Интересно.

— Но моя сторона этой истории мне не больно нравится. Временами за мной ходит длинный такой парень. Очень длинный парень со стеклянным глазом. Я от него оторвусь, а через полчаса опять его вижу. Высоченный такой, как фонарь.

Очень высокий парень с искусственным глазом. Я задумчиво закурил.

— Вы не в курсе, кто он такой? — Голос его зазвучал просительно. Я покачал головой и бросил спичку в пепельницу.

— Никогда не встречал. — Я взглянул на часы. — Нам с тобой надо сесть и поговорить обо всем подробно, но у меня свидание. Сейчас не могу.

— Хорошо бы, — сказал он. — Я бы очень хотел поговорить.

— Ну, давай. У меня в офисе, или дома, или у тебя, где?

Он поскреб плохо выбритый подбородок хорошо обглоданным ногтем.

— У меня дома, — сказал он наконец. — Моего адреса в телефонной книге нет. Дайте-ка мою карточку на минуту.

Он перевернул ее на ладони и медленно написал адрес стальным карандашиком, водя языком по губам. Выглядел он с каждой минутой все моложе. Теперь ему было на вид не более двадцати, на самом же деле, должно быть, больше — делу Грегсона уже лет шесть.

Он убрал карандаш и вернул мне карточку. На ней было написано: «Номера Флоренс, 204, Корт-стрит, 128».

Я посмотрел на него с любопытством:

— Корт-стрит на холмах?

Он кивнул, вспыхнув всем лицом.

— Не очень шикарно, — быстро сказал он. — Последнее время не везет. Вы против?

— Нет, почему??

Я встал и протянул ему руку. Он пожал, отпустил, а я сунул руку в задний карман и вытер ладонь о лежавший там платок. Глядя внимательнее на его лицо, я увидел дорожку пота на верхней губе и еще одну вдоль носа. Не так уж и жарко было.

Я пошел прочь, потом вернулся и наклонился к нему.

— Меня несложно надуть, но просто чтоб быть уверенным: она высокая блондинка с беззаботным взглядом, так?

— Какой там беззаботный, — сказал он.

Стараясь сохранить бесстрастное лицо, я сказал:

— И строго между нами, вся эта история о разводе — чистая липа. Дело совсем не в этом, верно?

— Да, — тихо сказал он. — И оно мне все меньше нравится. Держите. — Он достал из кармана и бросил мне на ладонь плоский ключ.

— Не надо ждать меня в коридоре, если я запоздаю. У меня их два. Когда вы подъедете?

— Около половины пятого, я думаю. Ты уверен, что хочешь дать мне ключ?

— Да, господи, мы же из одной команды, — сказал он невинно, или настолько невинно, насколько можно выглядеть невинным через темные очки.

На пороге я обернулся. Он спокойно сидел на том же месте с погасшим окурком во рту, с нахальной желто-коричневой ленточкой на шляпе и был тихий, как реклама сигарет на последней странице «Сэтердей ивнинг пост».

Мы были из одной команды. Значит, я его не продам. Вот так вот. Можешь взять ключи от моей квартиры, приходи, чувствуй себя как дома. Надевай мои тапочки, пей мой джин, поднимай ковер, доставай оттуда бумажки по тысяче долларов. Мы же из одной команды.

 

7

Белфонт-Билдинг — это восемь этажей ничего особенного, втиснутого между сверкающим универмагом и гаражом. В маленьком вестибюле грязно, как в курятнике. В списке жильцов масса свободных ячеек, и только одно имя было мне знакомо. На стене напротив висело объявление: «Сдается место под табачный киоск. Обращаться в комнату 316».

Из двух решетчатых лифтов работал только один, да и тот, видно, был не слишком загружен. В лифте на высоком табурете сидел старик с трясущимся подбородком и водянистыми глазами. Судя по виду, он сидел тут со времен войны за независимость, и там ему, видно, крепко досталось.

Я вошел в лифт, сказал «Восьмой». Старик из последних сил закрыл дверь, врубил свою колымагу, и мы, раскачиваясь, потащились вверх. Старик тяжело дышал, словно тащил лифт на себе.

Я вышел на площадку. За моей спиной старик высунулся из лифта и высморкался в коробку, полную мусора.

Контора Элизии Моргенштерна была в конце коридора у попарной лестницы. Две комнаты, обе двери украшены черной надписью по матовому стеклу: «Элизия Моргенштерн. Нумизматика». И ниже: «Вход».

Я повернул ручку и вошел в маленькую и узкую комнату с двумя окнами. Разболтанный столик для пишущей машинки, витрины с монетами по стенам, под ними отпечатанные на машинке этикетки. Штор на окнах нет, у дальней стены два конторских шкафа; грязно-серый ковер на полу настолько протерт, что дыр в нем не заметишь, пока не споткнешься об одну из них.

Дверь второй комнаты открыта. Оттуда был слышен тихий шумок, который производит человек, когда ничем особенным не занят. Сухой голос Моргенштерна негромко окликнул:

— Входите. Входите, пожалуйста.

Я прошел к нему. Кабинет был так же мал, но обставлен гораздо внушительнее. Почти всю стену занимал зеленый сейф. Рядом тяжелый стол красного дерева, на нем стопка темных книг, несколько старых, растрепанных журналов и слой пыли. Окно в дальней стене открыто на две ладони, но в комнате все равно душно. На вешалке затертая черная фетровая шляпа. У стен стоят витрины с монетами. Посреди комнаты обитый кожей старый письменный стол, где, кроме обычного письменного прибора, были ювелирные часы под стеклянным колпаком и две большие, оправленные в никель лупы, и еще запачканный чернилами желтый шелковый платок.

В кресле у стола сидел пожилой человек в старомодном темно-сером костюме. Пряди седых волос закрывали уши, а посреди головы, как скала в полосе прибоя, светилась молочным светом бледная лысина. На ушах его росла такая густая шерсть, что впору было моли завестись.

У него были острые глаза какого-то темного оттенка с сеточкой красных сосудов на белках. Шеки блестели, а нос выглядел так, словно в свое время заглядывал не в один стаканчик. Жесткий воротничок, который ни одна приличная прачечная не примет в стирку, подпирал его кадык; черная лента галстука была затянута в маленький твердый узел, который выглядывал из воротника, как мышь из норки.

Он сказал:

— Моя барышня отправилась к врачу. Вы мистер Марлоу?

Я кивнул.

— Прошу садиться. — Он показал рукой на стул напротив себя. — Я полагаю, удостоверение у вас есть?

Я показал. Пока он читал, я почувствовал через стол, что от него чем-то пахнет. Душный такой запах, словно от чисто вымытого китайца.

Он положил мою карточку на стол и сложил руки. Его острые черные глаза ничего не пропустили на моем лице.

— Итак, мистер Марлоу, чем я могу вам помочь?

— Расскажите мне о Дублоне Брашера.

— Ах да, — сказал он. — Дублон Брашера. Интересная монета. — Он поднял руки и пошевелил пальцами, как когда-то делали семейные адвокаты, прежде чем взяться за сочинение своей хитрой грамматики. — В известном смысле самая интересная и ценная из раннеамериканских монет. Вы, конечно, знаете.

— Моих знаний о раннеамериканских монетах едва ли хватит на спичечный коробок.

— В самом деле? — сказал он. — В самом деле? Вы хотите сказать, что вы…

— Да. За этим я и пришел, мистер Моргенштерн.

— Так. Это золотая монета. Почти эквивалентна по весу золотому слитку в двадцать долларов. Размером с обычные полдоллара. Почти точно. Была изготовлена в штате Нью-Йорк в 1787 году. Не чеканилась. Монетных дворов у нас не было до 1793 года, и первый открылся в Филадельфии. Дублон Брашера был изготовлен, по-видимому, способом пресс-отливки, и сделал его ювелир по имени Эфраим Брашиер, или Брашер. В архивных бумагах обычно встречается имя Брашиер, но не на монете. Не знаю почему.

Я сунул в рот сигарету и прикурил. Я думал, так меньше будет слышен этот запах.

— Что такое способ пресс-отливки?

— Способ изготовления золотых монет под прессом. Золото заливалось в стальной штамп, состоящий из двух половинок; потом под монетный пресс. Вынутые из штампа заготовки обтачивались по краям для точного веса и полировались. Тогда монеты не штамповали — в 1787 году станков таких не было.

— Не быстро у них шло дело.

Он кивнул седой головой.

— Очень медленно. И поскольку поверхностная закалка стали без искажений профиля еще не была изобретена, штампы изнашивались, и время от времени их приходилось переделывать. Как следствие — отклонения в рисунке, которые можно увидеть под большим увеличением. Строго говоря, можно смело сказать, что ни одна монета не является точной копией другой, с точки зрения нынешних методов исследования. Я понятно говорю?

— Да-да, — ответил я. — Пока да. А сколько всего таких монет и сколько они стоят?

Он развел руками, потом сложил их перед собой и тихонько похлопал ладонями по столу.

— Сколько их, я не знаю. Никто не знает. Несколько сотен. Может быть, тысяч. Или больше. Но из них очень немногие, не выпускавшиеся в оборот экземпляры, имеют ценность.

Стоят от двух тысяч и выше. Я бы сказал, что сейчас, при девальвации доллара, не поступавший в обращение экземпляр может быть продан за десять тысяч и даже дороже. Конечно, если монета с историей.

Я сказал «ага», медленно выпустил дым, отогнал его от моего собеседника — с виду он был некурящий.

— А без истории и при менее осторожном обращении? Сколько?

Он пожал плечами.

— Возникнет подозрение, что монета приобретена незаконным путем: украдена или получена мошенничеством. Конечно, всякое бывает. Редкие монеты иногда появляются в странных местах и странными путями. В старых сейфах, в потайных ящиках столов, в старых домах в городах Новой Англии. Уверяю вас, нечасто, но случается. Я знаю об очень ценной монете, которая выпала при починке кушетки в антикварной мастерской. Кушетка простояла в той же комнате и в том же доме в Фолл-Ривер в течение девяноста лет. Никто не знал, как монета туда попала. Но, вообще говоря, будут большие сомнения, что монета краденая. Особенно здесь, в Калифорнии.

Он посмотрел отсутствующим взглядом в потолок. Я смотрел на него тоже отсутствующим взглядом. И он выглядел, как человек, который умеет держать язык за зубами. Если это касается его дела.

Он медленно опустил глаза до моего уровня и проговорил:

— С вас пять долларов.

— Как?

— С вас пять долларов.

— За что?

— Ну что вы, мистер Марлоу. Все, что я вам рассказал, можно узнать в любой библиотеке. В частности, прочесть в «Регистре Фосдайка». Вы предпочли прийти сюда и занять мое время расспросами.

— Предположим, я не стану платить.

Он откинулся и закрыл глаза. Легкая улыбка появилась в уголках его губ.

— Заплатите, — сказал он.

Я заплатил пять долларов. Достал их из бумажника, перегнулся через стол и аккуратно положил прямо перед ним. И погладил пятерку кончиками пальцев, как котенка.

— Пять долларов, мистер Моргенштерн, — сказал я.

Он открыл глаза и посмотрел на бумажку. Улыбнулся.

— А теперь, — сказал я, — поговорим о Дублоне Брашера, который вам пытались продать.

Его глаза открылись чуть шире.

— А разве кто-то пытался продать мне Дублон Брашера? Почему бы это?

— Кому-то деньги были нужны, — сказал я. — И не хотелось отвечать на вопросы. Кто-то знал или выяснил, что вы занимаетесь этим делом и что здание, где вы снимаете контору, — старая развалина, где всякое может случиться. Кто-то знал, что ваш кабинет находится в конце коридора и что вы пожилой человек и не станете делать резких движений — для сохранения здоровья.

— Вы, кажется, много знаете, — сухо сказал он.

— Кто-то знал, что ему надо знать, чтобы провернуть это дело. Прямо как вы и я. И узнать все это было нетрудно.

Он сунул в ухо мизинец, покрутил там, вытащил оттуда темный комочек и бережно вытер его о пиджак.

— И все это вы вывели из того простого факта, что я звонил миссис Мердок и спросил, не продается ли Дублон?

— Конечно. Она и сама так думала. Это логично. Как я уже говорил вам сегодня, вы не могли не знать, что он не продается. Если вы вообще что-нибудь понимаете в своем деле. А я вижу, вы понимаете.

Он слегка поклонился, где-то на дюйм. Он не улыбался, но выглядел довольным, насколько может быть доволен человек в жестком воротничке.

— Вам могли предложить монету, — сказал я, — при сомнительных обстоятельствах. Вы могли захотеть купить ее, если б могли купить ее дешево и если б имели деньги. Но вы бы захотели узнать, откуда взялась монета. И даже, если бы вы были уверены, что она краденая, вы все равно могли бы ее купить, если бы она продавалась достаточно дешево.

— Вы думаете, мог бы? — Он, кажется, получал удовольствие, но не большое.

— Конечно, могли бы, если вы нумизмат с именем. А я полагаю, что это так. Покупая монету — дешево, вы бы защитили владельца и его страховую компанию от окончательной утраты ценной вещи. Они были бы рады уплатить вам отступного. Так случается сплошь и рядом.

— Так, значит, Дублон Мердока украден, — сказал он.

— Только не ссылайтесь на меня, — сказал я. — Это секрет.

На этот раз он едва не оторвал себе нос. Просто вовремя сдержался. Вместо этого он вырвал волос из ноздри. Подержал его, осмотрел. Потом перевел глаза на меня и сказал:

— И сколько ваш патрон заплатит за возврат монеты?

Я перегнулся через стол и выпалил:

— Тысячу. А вы сколько отдали?

— Вы, похоже, очень шустрый молодой человек. — Он потер щеки и подбородок, и его грудь стала прыгать, издавая тромбонные звуки.

Он смеялся.

Потом перестал. Лицо опять стало совершенно бесстрастным, глаза — черными, острыми, резкими.

— Восемьсот, — сказал он. — Восемьсот долларов за безупречный Дублон Брашера. — Он хохотнул.

— Отлично. Он при вас? Вам остаются двести долларов. Неплохо. Быстрый оборот, разумный доход и никаких беспокойств.

— С собой его у меня нет, — сказал он. — Вы меня за идиота принимаете? — Достал из жилетного кармана древний брегет на черной ленте. Взглянул на циферблат. — Скажем, в одиннадцать утра. Возвращайтесь с деньгами. Может быть, монета будет у меня; может быть, нет. Но если я буду доволен вашим поведением, то мы договоримся.

— Устраивает, — сказал я и поднялся. — Все равно мне надо достать деньги.

— И пусть сумма будет подержанными бумажками, — сказал он почти мечтательно. — Мятые двадцатки меня устроят. Ну, одна-две по полсотне не помешают.

Я поднялся и пошел к двери. На полдороге обернулся и спросил:

— Как она выглядела?

Никакой реакции.

— Девушка, которая продала вам монету?

То же самое.

— Ладно, — сказал я. — Она была не одна. У нее был помощник. Мужчина. Как он выглядел?

Он пожевал губами и сложил пальцы в замок.

— Мужчина средних лет, крепкого сложения, рост метр семьдесят пять, вес семьдесят пять килограммов, назвался Смитом. Одет был в синий костюм, в черные ботинки, зеленый галстук, без шляпы. В нагрудном кармане белый платок с коричневой каймой. Темный шатен, в волосах проседь. На макушке лысина размером с доллар и шрам длиной в два дюйма на подбородке. С левой стороны, кажется. Да, с левой.

— Неплохо, — сказал я. — А как насчет дырки в правом носке.

— Я решил не разувать его.

— Чертовски опрометчиво с вашей стороны, — сказал я.

Он ничего не ответил. Мы просто смотрели друг на друга с настороженным интересом, как новые соседи. Он вдруг опять принялся смеяться.

Моя пятерка все еще лежала рядом с ним на столе. Я протянул руку и забрал ее.

— Теперь она вам не нужна, — сказал я. — Раз уж мы начали вести дело на тысячи.

Он мгновенно перестал смеяться. Потом пожал плечами.

— В одиннадцать утра, — сказал он. — И никаких фокусов, мистер Марлоу. Не думайте, что я не сумею защитить себя.

— Надеюсь, что так, — ответил я. — Потому что сейчас вы играете с динамитом.

Я вышел из кабинета, прошел приемную, открыл дверь и, не выходя, громко захлопнул ее. Он мог ждать моих удаляющихся шагов по коридору, но дверь в кабинет была закрыта, и ботинки у меня на резиновой подошве. Надеюсь, он это заметил. Я пробрался обратно по дырявому ковру и устроился за дверью рядом со столиком секретарши. Детский прием, но иногда срабатывает, особенно после горячего разговора, с взаимным прощупыванием и недомолвками. Как дриблинг в баскетболе. Если бы на этот раз не сработало, мы просто оказались бы опять лицом к лицу.

Сработало. Поначалу ничего не произошло, слышно было, как он сморкается. Потом он опять залился своим лающим смехом — один, в пустой комнате. Потом прокашлялся. Потом скрипнуло кресло, послышались шаги.

Немытая седая голова просунулась в дверь дюйма на два. Голова не двигалась, и я затаил дыхание и замер. Затем голова исчезла, и рука с нечистыми ногтями захлопнула дверь, повернулся ключ в замке. Я отдышался и прижался ухом к панели.

Опять скрипнуло кресло. Треск телефонного диска — он набирал номер. Я поднял трубку параллельного телефона, стоявшего на столике секретарши. На том конце послышались гудки, телефон прозвонил шесть раз. Ответил мужской голос: «Слушаю».

— Номера «Флоренс»?

— Да.

— Я бы хотел поговорить с мистером Ансоном из 204-го.

— Подождите, посмотрю, дома ли.

Мы подождали — мистер Моргенштерн и я. В трубке затрещало, послышались позывные спортивной радиостанции. Радио было где-то рядом с телефоном и гремело порядочно. Потом я услышал глухой звук приближающихся шагов, на том конце подняли трубку, и мужской голос сказал:

— Дома нет. Передать что?

— Я позвоню позже, — сказал мистер Моргенштерн.

Я быстро положил трубку, скользнул в дверь, тихо открыл, так же тихо запер ее за собой — щелчок не услышать и в полуметре, если в последний момент вес двери принять на руку.

По дороге к лифту я пытался отдышаться. Нажав на кнопку вызова, достал карточку, которую мне вручил в вестибюле отеля «Метрополь» мистер Джордж Ансон Филипс. Просто так. Я и без этого помнил, что на карточке стоял адрес Корт-стрит, дом 128, номера «Флоренс», № 204. Я просто стоял, постукивая по ней пальцем, пока старый лифт тащился вверх по шахте, рыча, как груженый самосвал на крутом подъеме.

На часах было без десяти четыре.

 

8

Район Банкер-Хилл — это старый город, забытый город, город трущоб и жулья. Когда-то, очень давно, это был район особняков, и там до сих пор стоит десяток резиденций в гостиничном стиле с широкими лестницами, вычурной кладкой и бойницами в угловых башенках. Все это теперь меблирашки с исцарапанным разбитым паркетом, скрипучими стульями и дешевыми половиками поверх многих поколений грязи. В высоких комнатах тощие хозяйки лаются с сомнительными жильцами. У широких прохладных подъездов, выставив на солнце драные башмаки и глядя в никуда, сидят старики с лицами, напоминающими о проигранных сражениях. В старых домах и рядом с ними масса засиженных мухами ресторанчиков и итальянских фруктовых ларьков, дешевые пансионы и маленькие кондитерские, где дрянные пирожные — это не самое худшее. В гостиницах останавливаются только люди с фамилиями Смит и Джонс, а ночные администраторы — наполовину сутенеры, наполовину ворье.

Из дверей пансионов выходят женщины, которым, должно быть, нет и тридцати, но лица у них как скисшее пиво; мужчины в надвинутых на нос шляпах, оглядывающие быстрыми глазами улицу из-за ладони, прикрывающей поднесенную к сигарете спичку; ободранные интеллигенты с табачным кашлем и без счета в банке; тертые полицейские с гранитными лицами и неподвижными глазами; люди, по которым видно, что они не представляют собой ничего особенного, и которые знают об этом, а изредка люди, которые в самом деле ходят на работу. Но они выходят рано, когда широкие разбитые тротуары еще пусты, а асфальт еще не высох.

Я добрался туда до половины пятого. Оставил машину на улице, где над желтой глиной пустыря тянулись от Хилл-стрит линии подвесной дороги, и отправился по Корт-стрит к номером «Флоренс». Это был трехэтажный дом с темным кирпичным фасадом; окна полуподвала выходили на уровень тротуара и были прикрыты пестрыми занавесками и гардинами. У входа длинный список жильцов. Я толкнул дверь, спустился по трем истертым ступенькам и оказался в холле, где, раскрыв руки, можно было коснуться обеих стен. На дверях едва можно различить номера. У лестницы будка с телефоном-автоматом. Надпись «Управляющий в № 106». В глубине холла распахнутая задняя дверь, в нее видны четыре мусорных контейнера и рой мух над ними.

Я поднялся по лестнице. Радио, которое я слушал по телефону, все еще орало спортивную программу. Я взглянул на номера комнат и пошел по коридору. Номер 204 был по правой стороне, и радио гремело как раз напротив. Я постучал, ответа не было, я постучал громче. Потом еще. Потом, нашаривая в кармане ключ, который мне дал Джордж Ансон Филипс, я выглянул в окно.

Через улицу располагалось итальянское похоронное бюро. Аккуратный, тихий дом, беленые кирпичные стены. «Пьетро Палермо. Похоронные церемонии». Тонкая нитка неоновой вывески по фасаду, атмосфера целомудрия и покоя. Высокий человек в темном костюме вышел на крыльцо и оперся о косяк. Красивая шевелюра серебряных волос зачесана назад. Он достал портсигар — с такого расстояния казалось, что он серебряный или платиновый с черной эмалью, — и лениво вытащил длинными смуглыми пальцами длинную сигарету. Убрал портсигар, закурил. Сложил руки на груди и уставился в пространство полузакрытыми глазами. От кончика неподвижной сигареты прямо к лицу поднималась струйка дыма, тонкая и прямая, как дым погасшего на рассвете костра.

У меня за спиной взревела по радио толпа футбольных болельщиков. Я отвернулся от высокого итальянца, открыл дверь номера 204 и вошел.

Квадратная комната с темным ковром, скудной и непривлекательной обстановкой. У встроенной кровати обычное кривое зеркало, в отражении я был похож на неудачника, возвращающегося тайком домой после очередной проигранной партии. Стул, стол у окна, по обе стороны от кровати невысокие двери.

Левая дверь вела в маленькую кухню с деревянной раковиной, газовой плитой и старым холодильником, который громко щелкнул и стал дрожать в муках как раз, когда я вошел. У плиты тарелка с остатками завтрака: гуща в кофейной чашке, обгорелая корочка хлеба, хлопья по краю тарелки, ломтик растаявшего масла на блюдце, вымазанный нож и грязный глиняный кофейник.

Я обошел кровать и открыл вторую дверь. Она выходила в крохотную гардеробную с открытым платяным шкафом и встроенным туалетным столиком. На столике лежали расческа, гребень с несколькими светлыми волосами на черных зубцах, дезодорант, маленький фонарик с разбитым стеклом, стопка писчей бумаги, перо, чернила в банке, сигареты и спички у стеклянной пепельницы с десятком окурков.

В ящиках стола лежали носки, белье, носовые платки — как раз на дорожный чемоданчик. На плечиках в шкафу висел темно-серый костюм, не новый, но в хорошем состоянии, и под ним — пара пыльных башмаков.

Я толкнул дверь в ванную. Она открылась на полметра и остановилась. В нос ударил острый, резкий, горький запах. Я налег на дверь. Она немного подалась, но потом вернулась в то же положение, словно кто-то держал ее с той стороны. Я заглянул внутрь.

Места в ванной ему не хватало, поэтому его колени торчали вверх и слегка в стороны, а голова была прижата к основанию кафельной стены — не задрана, а только тесно прижата. Его коричневый костюм слегка смялся, из нагрудного кармана косо торчали его темные очки — вот-вот вывалятся. Как будто это имело значение. Правая рука лежала на животе, левая была откинута ладонью вверх, пальцы чуть согнуты. На голове с правой стороны в пшеничных волосах видна запекшаяся рана. Открытый рот был полон блестящей черной крови.

Дверь была прижата его ногой. Я нажал покрепче и пролез внутрь. Я наклонился к нему, чтобы прощупать пальцами артерию на шее. Кожа была ледяная. Ледяной она быть не могла. Просто мне так показалось. Я поднялся и оперся спиной о дверь, крепко сжав кулаки в карманах. Футбол все еще продолжался, но через две двери радио звучало глухо.

Я стоял и смотрел на него. Ерунда это все, Марлоу, ерунда. Тебя это не касается. Абсолютно. Ты его даже не знал. Уходи быстро, уходи.

Я отклеился от двери, раскрыл ее пошире и вернулся в комнату. Из зеркала на меня глянуло напряженное, злое лицо. Я быстро отвернулся от него, достал плоский ключ, полученный от Джорджа Ансона Филипса, протер его влажными ладонями и положил у лампы.

Открывая входную дверь, я касался ручки, потом еще раз брался за внутреннюю ручку, когда закрывал. В футбольном матче кончился тайм, кто-то вел три — один. Пьяный женский голос горланил собственную вариацию «Френки-Джонно». Низкий мужской голос крикнул ей, чтоб заткнулась, но она продолжала петь, потом послышался какой-то шум, звук пощечины, визг, пение прекратилось, и опять стало слышно радио.

Я сунул в рот сигарету, закурил и вышел на лестницу.

Постоял в полутемном коридоре, глядя на надпись «Управляющий в № 106».

Дурак я, и смотреть на нее не надо было. Я смотрел на нее не меньше минуты, кусая потухшую сигарету.

Я повернулся и пошел по коридору. На маленькой эмалевой табличке было написано «Управляющий». Я постучал.

 

9

За дверью подвинулся стул, прошаркали ноги, дверь открылась.

— Вы управляющий?

— Ну, — голос был тот же, что я слышал по телефону в приемной Элизии Моргенштерна.

В руке он держал грязный пустой стакан. Это был долговязый мулат с короткими курчавыми волосами. Худое узкое лицо с хитрыми глазами. Большие уши. Его толстый нос, видно, имел обыкновение лезть куда не надо. В общем, тренированное лицо, при желании на нем ничего не прочтешь, лицо, сохраняющее спокойную непроницаемость. Он был в расстегнутом жилете, без пиджака, на манжетах голубые запонки с металлическими застежками.

— Мне нужен мистер Ансон.

— Двести четвертый.

— Там его нет.

— Прикажете утопиться?

— Понял, — сказал я. — Это у вас всегда так или сегодня у вас день рождения?

— Пошел ты, — сказал он. — Катись отсюда. — Он начал закрывать дверь. Потом открыл ее и опять добавил: — Прогуляйся. Давай-давай… — Таким образом разъяснив свою мысль точнее, он стал опять закрывать дверь.

Я придержал ее. Он нажал со своей стороны, от чего наши лица оказались рядом. «Пять долларов», — сказал я.

Это его сломало. Он открыл дверь так резко, что мне пришлось быстро шагнуть вперед, чтобы не боднуть его головой в подбородок.

— Входи.

В комнате была встроенная кровать и все остальное строго по прейскуранту, включая бумажный абажур и стеклянную пепельницу. Комната была выкрашена в цвет яичного желтка. Не хватало еще жирных черных пауков по стенам — для полного сходства с бредом шизофреника.

— Садись, — сказал он, запирая дверь.

Я сел. Мы осмотрели друг друга.

— Пива? — предложил он.

— Спасибо.

Он открыл две банки пива, налил свой грязный стакан и потянулся за вторым таким же. Я сказал, что буду пить из банки.

— Двадцать центов, — сказал он.

Я дал ему двадцать центов.

Он сунул монеты в жилетный карман, не отводя от меня глаз. Потом подтащил стул, сел, раздвинул свои костлявые колени и свалил свободную руку между ними.

— Пятерка мне не помешает, — сказал он.

— Это хорошо, — сказал я. — Я, собственно, не собирался ее вам давать.

— А? Умник, — сказал он. — Ты поспокойнее. У нас тут чистое уважаемое заведение. Никаких штук тут не будет.

— Заведение хорошее, — сказал я. — Наверху только что свиньи не хрюкают.

Улыбка у него получилась широкая. Так, сантиметра на два.

— Мы и не таких видели, — сказал он.

Я достал бумажник, выбрал одну карточку. Это была не моя. На ней было написано: «Джеймс Б. Поллок. Следователь страховой компании». Я попытался вспомнить, кто такой Джеймс Б. Поллок, и не смог. Тогда я отдал карточку рыжему.

Он прочел ее и потер уголком кончик носа.

— Деловой? — спросил он, не отводя глаз от моего лица.

— Камушки, — ответил я.

Он задумался. Пока он соображал, я прикинул, беспокоит ли его это дело или нет. Похоже, что нет.

— Иногда и к нам попадают, — протянул он. — Никуда не денешься. Но, на мой взгляд, непохоже. Слабоват жилец.

— Может, меня зря побеспокоили, — сказал я и описал ему Джорджа Ансона Филипса, живого Джорджа Ансона Филипса в этом его коричневом костюме, темных очках, соломенной шляпе с этой желто-коричневой ленточкой. Интересно, куда делась шляпа. Там ее не было. Наверное, выбросил — решил, что слишком бросается в глаза. Его соломенная шевелюра была не Лучше.

— Похоже на него?

Он подумал, прежде чем ответить. Потом кивнул, — да. Его темные глаза смотрели настороженно, крепкая сухая рука держала карточку у губ.

— Не раскусил я его, — сказал он. — Да, боже, нигде ж не написано, какого цвета уголовники и какой формы. Он тут уже месяц. Если б его по виду можно было определить, он бы здесь не сидел.

Потом он сказал:

— Мистеру Палермо это не понравится.

— Мистеру Палермо?

— Хозяину… Через дорогу живет. Держит похоронное бюро. Этот дом его, и других хватает. Собственно, вся округа его, понял? — Он подмигнул мне. — Держится в тени. Шума не любит.

— Ладно, пока он там сидит в тени, или играет с трупами, или что он там сейчас делает, пойдем-ка пошарим в комнате.

— Ты меня расстраиваешь, — коротко ответил мулат.

— Это меня не беспокоит, — сказал я. — Пошли наверх пошарим в комнате. — Я бросил пустую банку из-под пива в корзину, она ударилась об край и прокатилась полкомнаты, дребезжа и прыгая.

Он вдруг встал, расставил ноги, потер ладонь о ладонь.

— Ты что-то говорил о пятерке, — он пожал плечами.

— Это было давно, — сказал я. — Я передумал. Пойдем вскроем комнату.

— Повтори это еще раз… — Его правая рука потянулась к бедру.

— Если ты собираешься достать пушку, то мистеру Палермо это не понравится.

— К чертям мистера Палермо, — сказал он, в голосе вдруг зазвучала ярость, лицо налилось кровью.

— Мистеру Палермо будет приятно узнать, что ты о нем думаешь, — сказал я.

— Слушай, — сказал он очень медленно и опустил руку. — Слушай. Я тут сидел, думал выпить бутылочку-другую пива. Или три. Или девять. Кого это касается? Я никого не трогал. Был чудный день. И намечался чудный вечер, тут пришел ты. — Он рубанул воздух рукой.

— Пойдем наверх, проверим квартиру, — сказал я.

Он выбросил вперед обе руки со сжатыми кулаками. Завершая движение, раскрыл пальцы на всю длину. Лицо его дергалось.

— Если бы не работа, — сказал он.

Я раскрыл рот.

— Хватит! — заорал он.

Не надевая пиджака, он нахлобучил шляпу, вытащил из ящика связку ключей, открыл дверь и мотнул мне головой — на выход. Лицо у него все еще было диковатое.

Мы поднялись по лестнице. Матч окончился, началась танцевальная музыка. Очень громкая музыка. Мулат выбрал из связки ключ и вставил его в замок номера 204. Из комнаты напротив сквозь грохот оркестра вдруг истерически закричала женщина.

Он вынул ключ и оскалился. Подошел к двери напротив, забарабанил в нее кулаком. Ему долго пришлось стучать, прежде чем на него обратили внимание. Тогда дверь распахнулась, и на пороге появилась блондинка в оранжевых брюках и зеленом пуловере. Она уставилась на нас загадочными глазами, один из которых распух, а на втором синяк всего пару дней как прошел. На шее тоже был кровоподтек, а в руке она держала стакан.

— Выметайтесь, и живо, — сказал мулат. — Вы меня уже достали. И не ждите, что буду просить дважды. В другой раз приду с полицией.

Девушка обернулась и крикнула через плечо, стараясь перекричать радио:

— Эй, Дел! Этот черный говорит, чтоб мы выметались. Ты ему врежешь?

Радио вдруг умолкло, скрипнуло кресло, и за спиной девушки появился плотный брюнет, отшвырнул ее в сторону одной рукой и выпятил на нас челюсти. Не мешало бы ему побриться. На нем были брюки, туфли и майка.

Он расставил ноги в дверях, прочистил горло и сказал:

— Эй вы! Я только что пообедал. У меня был дрянной обед. И никому не советую давить мне на горло. — Он был очень пьян, но опыта в этом деле ему было не занимать.

Мулат сказал:

— Вы слышали меня, мистер Хенч. Выключите радио и прекратите. И все это быстро.

— Слушай, ты… — начал тот, кого назвали Хенчем, и каблуком правой ноги нацелился на левый ботинок мулата.

Тот не стал ждать, когда ему наступят на ногу. Худощавое тело отскочило назад, связка ключей полетела в сторону и звякнула о дверь № 204. Он сделал округлое движение у бедра, и в его руках оказалась обтянутая кожей дубинка.

Хенч сказал «Ага!», забрал в ладони две полные горсти воздуха, сжал кулаки и кинулся вперед.

Мулат втянул его дубинкой по макушке, девушка опять закричала и бросила стакан с виски в лицо своему приятелю. То ли потому, что теперь это было безопасно, то ли просто по ошибке — не знаю.

Хенч развернулся слепым мокрым лицом, споткнулся и кинулся в комнату, на каждом шагу рискуя приземлиться на нос. Кровать была раскрыта, он оперся на нее коленом и сунул руку под подушку.

Я сказал:

— Осторожно, пистолет.

— Управлюсь, — ответил мулат сквозь зубы, и его правая, уже пустая, скользнула под расстегнутый жилет.

Хенч сидел на кровати. Он повернулся, держа в правой руке короткий черный пистолет. Оружие он держал не за рукоятку, а на раскрытой ладони, и тупо глядел на него.

— Брось его! — резко сказал мулат и вошел к комнату. Блондинка тут же прыгнула ему на спину и, отчаянно визжа, ухватила за шею. Его качнуло, он выругался и стал отмахиваться.

— Дай ему, Дел! — визжала блондинка. — Хлопни его.

Хенч, скорчившись, сидел у кровати, держа на открытой ладони пистолет. Потом медленно поднялся на ноги и глухо пробормотал:

— Да это не моя пушка.

В коридоре хлопнула дверь и послышались шаги — к нам кто-то идет.

Я сказал:

— Брось пистолет, Хенч.

Тот взглянул на меня, озадаченные глаза посмотрели вдруг очень трезво.

— Да это не моя пушка, — сказал он, плоско держа револьвер на ладони. — У меня «кольт» тридцать второго калибра, полицейский.

Я вынул оружие из его ладони. Он не сопротивлялся, просто сел на кровать, медленно почесал макушку — от тяжелых раздумий лицо его скривилось.

— Куда же к черту… — Голос замер, он потряс головой, поморщился.

Я понюхал ствол. Из него стреляли. Я вытащил магазин и через отверстие в нем сосчитал патроны. Их было шесть. Плюс один в стволе, итого семь. Это был автоматический восьмизарядный пистолет тридцать второго калибра. Из него стреляли. Если никто не перезаряжал магазин, выстрел был один.

Мулат уже сбросил с себя блондинку. Он швырнул ее в кресло и стал вытирать царапину на щеке.

— Сходи-ка за полицией, — сказал я. — Из этого пистолета стреляли, да и тебе пора уже знать, что в комнате напротив лежит труп.

Хенч глупо посмотрел на меня, а потом сказал спокойным, разумным голосом:

— Понимаешь, друг, это просто не мой пистолет.

Блондинка очень театрально рыдала в кресле. Мулат очень тихо вышел за дверь.

 

10

— Убит выстрелом в шею из оружия среднего калибра, мягкая пуля, — сказал лейтенант полиции Джесс Бриз. — Оружие вроде этого, и пуля такая же. — Он покачал на ладони пистолет, про который Хенч сказал, что это не его пушка. — Пуля двигалась снизу вверх и, вероятно, задела основание черепа. Выходного отверстия нет. Он мертв уже около двух часов. Лицо и руки холодные, тело еще не остыло. Остекленения членов нет. Прежде чем застрелить, его ударили по голове чем-то твердым. Видимо, рукояткой пистолета. Что вы на это скажете, мальчики-девочки?

Газета, на которой он сидел, зашуршала. Он снял шляпу и вытер лицо и почти лысую голову. Венчик светлых волос потемнел от пота. Опять надел на голову свою плоскую выгоревшую панаму. Покупал он ее не в том году и даже не в прошлом.

Он был крупный мужчина, довольно полный, на ногах замшевые ботинки, одет в белые брюки, в открытый ворот рубашки видны рыжие волосы на груди, поверх рубашки небесно-голубой спортивный пиджак, в плечах немногим уже амбарных ворот. Ему было около пятидесяти, и единственное, что выдавало в нем полицейского, был спокойный, немигающий взгляд бесстрастных бледно-голубых глаз, глубокий взгляд, который любой человек, кроме полицейского, назвал бы грубым. Под глазами у него собралась широкая полоска морщин, напоминавшая обозначение минного поля на военной карте.

Мы сидели в запертой комнате Хенчэ. Хенч уже надел рубашку и теперь рассеянно завязывал галстук толстыми, трясущимися пальцами. Девушка лежала на постели. На голове ее был накручен зеленый тюрбан, рядом лежала ее сумочка, на ноги наброшена короткая беличья куртка. Рот открыт, лицо измученное и пустое.

Хенч глухо сказал:

— Ладно, может, его и в самом деле пристрелили из этого пистолета, что лежал под подушкой. Похоже на это. Только пушка это не моя, и думайте, что хотите, никто меня не заставит сказать, что она моя.

— Допустим, что так, — бросил Бриз. — Тогда что? Кто-то тяпнул ваш револьвер и оставил этот. Когда? Как? Что у вас было за оружие?

— Мы вышли около половины четвертого, чтобы купить что-нибудь из еды в столовке за углом, — сказал Хенч. — Можете проверить. Наверное, дверь не заперли. Мы тут в общем заложили слегка. Пошумели, конечно. Тут матч по радио передавали. Кажется, мы его выключили, когда уходили. Точно не скажу. Ты не помнишь? — он посмотрел на девушку. — Не помнишь, киска?

Девушка даже не посмотрела на него. Не ответила.

— Совсем раскисла, — сказал Хенч. — Пушка у меня была «кольт», того же калибра, что и этот, но с барабанным магазином. Револьвер, а не автоматический пистолет. Резиновая рукоятка с царапиной. Мне его года три-четыре назад один еврей дал, Моррис звать. Мы с ним вместе в баре работали. Разрешения на него у меня нет, но я его при себе и не носил.

— При такой вашей жизни, если держишь под подушкой пистолет, рано или поздно кто-то сыграет в ящик. Вы должны были это знать, — возразил Бриз.

— Черт, я даже не знал этого парня, — сказал Хенч. Галстук он уже завязал, и очень криво. Он совершенно протрезвел, только сильно дрожал. Он встал, взял с кровати пиджак, надел его и сел на место. Пока он прикуривал, было видно, как у него трясутся руки.

— Мы даже не знаем, как его зовут. Ничего о нем не знаем. Я его видел в коридоре раза два-три, он со мной не заговаривал. Кажется, это он. Я не знаю.

— Это тот парень, что жил в двести четвертом, — сказал Бриз. — Вы мне вот что скажите. Матч по радио передавали в записи?

— Начали передавать в три часа, — ответил Хенч. — И до полпятого примерно, может, позже. Мы выходили где-то в половине четвертого. Вернулись минут через двадцать-тридцать. Не больше.

— Думаю, его убили как раз перед вашим выходом, — ответил Бриз. — Радио должно было заглушить выстрел. Дверь вы не заперли. Или даже оставили открытой.

— Может быть, — устало сказал Хенч. — Ты не помнишь, киска?

Девушка и на этот раз не ответила и не посмотрела на него.

Бриз сказал:

— Вы оставили дверь открытой или запертой. Убийца слышал, как вы выходили. Он вошел в ваш номер, собираясь отделаться от пистолета, увидел раскрытую постель, сунул пистолет под подушку, и там его ждал сюрприз. Он находит другой револьвер и забирает его с собой. Но если он хотел сбыть свой пистолет, то почему не оставил его рядом с трупом? Зачем рисковать и лезть в другой номер? Что за дурость?

Я сидел на диванчике у окна. И тоже внес свою лепту, сказав:

— Предположим, он захлопнул дверь комнаты прежде, чем догадался спрятать пистолет. Предположим, в возбуждении от совершенного убийства он оказался в коридоре с оружием в руке. Он захочет быстро от него избавиться. Дверь в комнату Хенча была открыта, а он слышал, как они выходили…

Бриз коротко взглянул на меня и проворчал:

— Я не говорю, что это невозможно. Я просто рассуждаю. — Он опять повернулся к Хенчу. — Значит, если Ансона застрелили из этого пистолета, нужно отыскать ваш. Пока мы их будем искать, вы и эта дама должны быть у нас под рукой. Это понятно, я думаю?

— Никто не заставит меня отказаться от своих слов, — сказал Хенч.

— Мы можем попробовать, — мягко сказал Бриз. — Но нам, пожалуй, пора трогаться. — Он встал, повернулся к двери, потом оглянулся на девушку: — Ты в порядке, сестренка, или надзирательницу позвать?

Девушка на постели не ответила.

Хенч сказал:

— Мне надо выпить. Очень надо.

— Только не при мне, — сказал Бриз и вышел.

Хенч пересек комнату, сунул в рот горлышко бутылки и отхлебнул. Потом опустил бутылку, посмотрел, сколько осталось, и протянул ее девушке:

— Выпей.

Девушка смотрела в потолок. Она словно не слышала его.

— Оставьте ее, — сказал я. — Это шок.

Хенч допил бутылку, аккуратно поставил ее, взглянул на девушку, отвернулся и уставился в пол.

— Господи, хоть бы вспомнить, — пробормотал он.

В комнату в сопровождении молодого симпатичного полицейского в штатском вернулся Бриз.

— Это лейтенант Спенглер, — сказал он. — Он вас отвезет. Собирайтесь.

Хенч потряс девушку за плечо:

— Поднимайся, малыш. Надо ехать.

Девушка медленно взглянула на него, не поворачивая головы. Потом нескладно, словно собирая себя по частям, встала с постели.

— Паршиво, конечно, малыш, но что поделаешь, — сказал Хенч.

Девушка подняла руку и закусила костяшки пальцев, бесцветно глядя на Хенча. Потом вдруг развернулась и что было силы ударила его по лицу. И выбежала из комнаты.

Хенч не шелохнулся. За дверью были слышны голоса, за окном гудели машины. Хенч пожал плечами, поправил пиджак и бросил долгий взгляд на комнату, словно не надеялся вернуться сюда. Потом вышел, молодой полицейский за ним.

Дверь закрылась. Шум за дверью утих, а мы с Бризом все еще сидели, глядя друг на друга.

 

11

Скоро ему надоело смотреть на меня, он вытащил из кармана сигару, разорвал целлофановую упаковку, отрезал ножиком кончик и тщательно раскурил, поворачивая сигару в пламени, потом подержал горящую спичку в отставленной руке и, задумчиво глядя в пространство, пососал сигару, пока не убедился, что она горит так, как ему нужно.

Потом он, медленно помахав рукой, погасил спичку и аккуратно положил ее на подоконник. И еще немного посмотрел на меня.

— Дальше будем разбираться с вами, — сказал он.

— Отлично, — сказал я.

— Я так не думаю, — сказал он. — Но никуда не денешься. И не потому, что я вдруг проникся к вам любовью. Просто я так работаю. Все по порядку. Все разумно. Все спокойно. Не как эта девица. Такие, как она, всю жизнь рискуют нарваться на неприятности, а когда что-нибудь случается, то виноват первый попавшийся парень, которому можно расцарапать морду.

— Он ее ударил пару раз, — сказал я. — Любить она его за это больше не стала.

— Я вижу, — сказал Бриз, — что вы глубоко знаете женщин.

— Если я знаю о них не слишком много, это помогает мне в работе, — сказал я. — Не имеешь предвзятого мнения.

Он кивнул и принялся рассматривать кончик сигары. Достал из кармана клочок бумаги и пробежал его глазами:

— Делмар Б. Хенч, 45 лет, бармен, безработный. Мейбл Мастерс, 26 лет, танцовщица. Это все, что я про них знаю. И подозреваю, что больше о них и знать нечего.

— Вы не думаете, что он застрелил Ансона? — спросил я.

Бриз посмотрел на меня без удовольствия:

— Я только что сюда приехал. — Он достал из кармана карточку и прочел вслух: — Джеймс Б. Поллок, следователь страховой компании. Это что такое?

— В этих краях пользоваться своей карточкой опасно, — сказал я. — Ансон тоже пользовался чужими.

— Чем вам не нравятся эти края?

— Практически всем.

— Меня интересует все, — сказал Бриз, — что вам известно об этом парне.

— Я уже говорил вам.

— Расскажите еще раз. Мне столько разного говорят, что у меня все в голове путается.

— Я знаю то, что написано на его карточке, — что его зовут Джордж Ансон Филипс и что он называл себя частным детективом. Когда я шел обедать, он торчал у моего офиса. Ехал за мною по городу. Пришел за мной в отель «Метрополь» — я его туда привел. Я заговорил с ним, и он признался, что следит за мной, якобы для того, чтобы выяснить, гожусь ли я, чтобы нам работать в паре. Врал, наверное. Он, видимо, еще не решил, что делать, и ждал, когда что-нибудь его подтолкнет. Как он сказал, он вел дело, с которым у него ничего не получалось, и хотел объединиться с кем-нибудь поопытнее. Судя по тому, как он себя вел, у него опыта не было никакого.

— А на вас он нацелился только потому, что шесть лет тому назад был помощником шерифа в Вентуре, где вы вели дело, — сказал Бриз.

— Так я вам сказал.

— Вам нет нужды держаться этой истории, — спокойно произнес Бриз. — Всегда можно придумать что-нибудь получше.

— Эта достаточно хороша, — сказал я. — Точнее — достаточно хороша в том смысле, что достаточно плоха, чтобы быть правдой.

Он кивнул своей тяжелой головой.

— Что вы думаете обо всем этом? — спросил он.

— Вы уже проверяли адрес его конторы?

Он покачал головой: нет.

— Я думаю, выяснится, что его наняли за дурость. Велели снять этот номер под чужим именем и сделать какую-то работу, которая оказалась неподходящей для него. Он испугался. Ему нужен был совет, нужна была помощь. Он подцепил меня после стольких лет и почти не зная меня. Видимо, мало кого знал из своих коллег.

Бриз достал носовой платок и снова вытер лицо и макушку.

— Но это не объясняет мне, почему он ходил за вами, как потерянный щенок, вместо того, чтобы прямо пойти к вам в контору.

— Верно, не объясняет.

— Вы можете это объяснить?

— Нет, не могу.

— Ладно, а если попробовать?

— Я уже объяснил, как мог. Думаю, он еще не решил, разговаривать со мной или нет. Он ждал, когда что-нибудь его подтолкнет. А тут я очень кстати сам решил заговорить с ним.

— Слишком простое объяснение, — сказал Бриз. — Такое простое, что от него тошнит.

— Может, вы и правы, — сказал я.

— В результате небольшого разговорчика в вестибюле гостиницы этот парень, совершенно вам незнакомый, приглашает вас к себе и дает ключ. Потому, что хочет с вами поговорить.

Я сказал:

— Да.

— Почему он не мог с вами там же и поговорить?

— У меня была назначена встреча, — ответил я.

— Деловая?

Я кивнул.

— Понятно. Над чем вы работаете?

Я покачал головой.

— Речь идет об убийстве, — напомнил мне Бриз. — Вам придется ответить мне.

Я опять покачал головой.

— Слушайте, — резко сказал он. — Вы должны ответить.

— Простите меня, Бриз, — ответил я, — но я пока в этом не уверен.

— Вы, конечно, знаете, что я могу вас задержать как очевидца преступления, — сказал он.

— На каком основании?

— На том основании, что труп обнаружили вы, что представились фальшивым именем и не даете удовлетворительных объяснений о ваших отношениях с убитым.

— Вы собираетесь это сделать?

Он усмехнулся:

— У вас есть адвокат?

— Я знаю нескольких адвокатов. Постоянного адвоката не держу по финансовым соображениям.

— Кого-нибудь из полицейского управления вы знаете?

— Никого. То есть встречался с тремя офицерами из руководства, но не уверен, что они меня вспомнят.

— Но у вас должны быть хорошие контакты в канцелярии прокурора.

— Да? Буду рад, если вы мне о них расскажете.

— Послушайте, — сказал он, — у вас же должны быть где-то друзья.

— У меня есть друг в канцелярии шерифа штата, но я бы предпочел не ввязывать его в эту историю.

Он поднял брови:

— Почему? Вам могут понадобиться связи. Словечко, замолвленное за вас полицейским с хорошей репутацией, очень помогло бы.

— Мы просто хорошие друзья, — сказал я. — Я не собираюсь делать из него дойную корову. Если у меня будут неприятности, это может задеть и его.

— Может быть, кто-нибудь из бюро по расследованию убийств?

— Из этих я знаком с Рэндаллом, — сказал я. — Если он еще в Центральном отделе. Мы как-то работали по одному делу. Но он меня не слишком любит.

Бриз вздохнул, поерзал на стуле и сбросил со стула газету, на которой сидел.

— Это все правда или вы просто стращаете меня? Я имею в виду всех этих важных шишек, с которыми вы не знакомы.

— Никого я не стращаю, и хватит об этом.

— Похоже на то. — Он обхватил большой ладонью подбородок и потер щеки. Когда он убрал руки, на щеках остались красные пятна от пальцев.

— Ехали б вы домой и не мешали людям работать, — сказал он.

Я встал, кивнул и пошел к двери. Бриз сказал мне в спину:

— Оставьте домашний адрес. — Я продиктовал. Он записал и сказал устало: — Пока. Не выезжайте из города. Нам могут понадобиться ваши показания — может быть, еще сегодня.

Я вышел. В коридоре стояли два полицейских в форме. Дверь напротив была открыта, и там все еще работал эксперт по отпечаткам. Внизу в холле по углам стояли еще два полицейских. Управляющего видно не было. Я вышел на улицу. От подъезда отъезжала машина «Скорой помощи». По обеим сторонам улицы околачивались зеваки, не так много, как было бы в других районах.

Я протолкался по тротуару. Какой-то человек схватил меня за руку и спросил:

— Что там такое?

Я, не оборачиваясь, стряхнул его руку и пошел к своей машине.

 

12

Было без четверти семь, когда я впустил себя в свой офис, зажег свет и поднял с пола листок бумаги. Это было уведомление из службы доставки о том, что меня дожидается посылка, которая может быть доставлена ко мне в любое время дня и ночи. Я бросил бумажку на стол, стащил с себя пиджак и распахнул окна. Потом достал из нижнего ящика стола бутылку «Олд-Тэйлор», отпил глоток и покатал языком огненный шарик. Я сел к столу, держа бутылку за прохладное горлышко и прикидывая, как бы я мог работать по расследованию убийств и находил бы валяющиеся тут и там трупы, и как бы мне было наплевать на это, и не надо было бы вытирать за собой дверные ручки, и ломать себе голову, сколько можно сказать, чтобы не повредить клиенту, и сколько нужно сказать, чтобы не навредить себе. Я решил, что мне бы это не понравилось.

Я подтащил к себе телефон, прочел номер на бумажке и позвонил. Они сказали, что могут привезти посылку прямо сейчас. Я сказал, что подожду.

За окном темнело. Шум машин потихоньку стихал, и воздух, еще не ставший по-вечернему прохладным, уже распространял запах конца рабочего дня — запах пыли, выхлопных газов, горячих стен и тротуаров, далекий запах пищи из тысяч ресторанчиков, и, может быть, стекающий с респектабельных холмов за Голливудом — если у вас нюх охотничьей собаки — характерный кошачий запах, который в жару распространяют эвкалипты.

Я сидел с сигаретой во рту. Через десять минут в дверь постучали, я открыл мальчику в форме, расписался на квитанции и взял у него маленькую коробочку сантиметров десять на десять, не больше. Я дал ему на чай и услышал, как он свистит по дороге к лифту.

На коробочке от руки четкими, словно машинописными печатными буквами было написано мое имя и адрес. Я разрезал шпагат и снял оберточную бумагу. Там была дешевая тонкая коробочка, склеенная коричневой бумагой с надписью «Сделано в Японии». Сняв крышку, я увидел комок бумаги и ваты.

Когда я убрал весь этот мусор, то увидел блестящую золотую монету размером с полдоллара, сиявшую словно только что с монетного двора.

На одной стороне был распростертый орел с гербом на груди и инициалами «Э. Б.», выбитыми на левом крыле. По краям нечеканный гладкий ободок. Внизу дата — 1787 год.

Я перевернул монету на ладони. Она была тяжелая и холодная. На другой стороне из-за островерхих гор всходило или заходило солнце, два кольца дубовых листьев и какая-то надпись по-латыни. Внизу маленькими буквами было написано: «Брашер».

На моей ладони лежал Дублон Брашера.

Больше в коробочке ничего не было. Почерк, которым был написан адрес, ничего мне не говорил. Никогда такого не видел.

Я насыпал в кисет немного табаку, завернул дублон в бумагу, перевязал резинкой и засунул в кисет под табак. Застегнул «молнию» и убрал кисет в карман. Коробочку, шпагат, бумагу с адресом я спрятал в шкаф, сел и набрал номер телефона Элизии Моргенштерна. На том конце линии телефон прозвонил восемь раз, никто не поднял трубку. Я этого и ждал. Домашнего телефона мистера Элизии Моргенштерна в справочнике не было.

Я вынул из стола подплечную кобуру, пристегнул и сунул в нее свой кольт-автомат тридцать второго калибра. Надел пиджак и шляпу, закрыл окна, убрал в стол виски, выключил свет и пошел к двери, когда зазвонил телефон.

Почему-то звонок телефона показался мне жутким и холодным. Я стоял, напрягшись, плотно сжав губы в натянутую полуулыбку. За закрытыми окнами вспыхивали неоновые огни. Мертвый воздух был неподвижен. Телефон звонил в темноте ровно и громко.

Я вернулся к столу и поднял трубку. Что-то щелкнуло, прожужжало, и наступила тишина. Я нажал пальцем контакт и стоял в темноте, держа в одной руке трубку, другой прижав к столу аппарат. Не знаю, чего я ждал.

Телефон зазвонил снова. Я откашлялся, отпустил контакт и поднес трубку к уху, ничего не отвечая.

Так мы молчали, молчали оба, может быть, за много миль друг от друга, дышали, слушали и не слышали ни звука, даже дыхания.

После паузы, которая показалась очень-очень длинной, спокойный далекий шепот донесся до меня. Внятно, без всякого выражения голос произнес:

— Берегись, Марлоу.

Опять щелчок, жужжание в трубке, я бросил трубку на телефон и быстро вышел из офиса.

 

13

Я проехал по Сансет, несколько раз проверил, не следует ли за мной кто-нибудь, потом остановил машину у аптеки, где был телефон-автомат, и забрался в будку. Я набрал междугородную и попросил дать мне Пасадену. Голос, который ответил, звучал неприветливо:

— Дом миссис Мердок.

— Говорит Филип Марлоу. Попросите, пожалуйста, миссис Мердок. — Меня попросили подождать. Потом очень тихий, но ясный голос сказал:

— Мистер Марлоу? Миссис Мердок сейчас отдыхает. Не могу ли я что-нибудь передать?

— Этому хилому парню, в чей платок вы рыдаете.

— Как вы смеете?

— Все в порядке, — сказал я. — Теперь дайте-ка мне поговорить с миссис Мердок. Срочно.

— Хорошо, я попробую. — Тихий ясный голос умолк, и я принялся ждать. Им придется поднять ее с подушек, выдрать из тяжелой серой лапы бутылку с портвейном и подсунуть ей телефон. Вдруг кто-то прокашлялся в трубку. Звук напоминал грохот товарного состава в туннеле.

— Миссис Мердок слушает.

— Вы сможете опознать ту вещь, о которой мы говорили сегодня утром, миссис Мердок? То есть сможете ли вы выбрать ее из нескольких похожих?

Она откашлялась.

— Я в этом не очень разбираюсь. Думаю, вряд ли я б ее опознала. Но в данных обстоятельствах…

— Вот к этому я и веду, миссис Мердок. Опознание, по-видимому, будет зависеть от того, сумеем ли мы проследить историю этой вещи до вас. Во всяком случае, для убедительности.

— Да. Видимо, так. А в чем дело? Вы знаете, где она?

— Моргенштерн говорит, что видел ее. Говорит, ему предложили купить ее — как вы и подозревали. Он не захотел. Говорит, это была не женщина. Это ничего не значит, потому что он дал мне подробное описание человека, которого он либо придумал, либо едва знает. Так что, может быть, продавцом была женщина, его слова ничего не значат.

— Понимаю. Но теперь это неважно.

— Неважно?

— Да. У вас еще что-нибудь?

— Еще один вопрос. Вам знаком молодой человек по имени Джордж Ансон Филипс, блондин? Довольно плотного сложения, ходит в коричневом костюме и соломенной шляпе с пестрой ленточкой. Называет себя частным детективом.

— Нет, не знаю. Откуда?

— Он как-то участвует в этой истории. Я думаю, монету пытался продать он. Моргенштерн звонил ему, когда он ушел. Я влез в его приемную и подслушал.

— Как вы сказали?

— Влез и подслушал.

— Не мудрите, пожалуйста, мистер Марлоу. Еще что-нибудь?

— Да. Я согласился заплатить Моргенштерну тысячу долларов за возврат этой… вещи. Он сказал, что мог бы купить ее за восемьсот.

— А где вы собирались достать деньги, позвольте спросить?

— Ну, это просто слова. Этот Моргенштерн подлая скотина. Такой язык он понимает. Опять же вы могли изъявить желание выкупить эту вещь. Я не хочу уговаривать вас. Вы всегда можете обратиться в полицию. Но если по какой-то причине вы не хотите обращаться в полицию, то это единственный путь вернуть ее — выкупить.

Я, наверное, долго бы еще изливался в этом духе. Не знаю, что я собирался сказать, если бы она не остановила меня своим карканьем.

— Все это теперь совершенно не нужно, мистер Марлоу. Я решила прекратить дело. Монета вернулась.

— Одну минуту, не вешайте трубку, пожалуйста.

Я положил трубку на полочку, открыл дверь кабины и высунул голову, наполняя легкие тем, что вдыхают вместо воздуха в этой аптеке. Никто не обращал на меня внимания. Продавец в бледно-голубой куртке болтал с кем-то через прилавок. Мальчик за стойкой мыл склянки под краном. Две девушки в брюках стояли у игральных автоматов. Длинный худой парень в черной рубашке и бледно-желтом шарфе листал журнал в углу. На бандита он похож не был.

Я закрыл дверь, поднял трубку и сказал:

— Тут меня мышь укусила. Теперь все в порядке. Значит, вы ее получили назад. Вот так просто. Как?

— Надеюсь, вы не очень разочарованы, — сказала она своим неприглашающим баритоном. — Ситуация изменилась. Может быть, я захочу объяснить вам, может быть, нет. Можете позвонить сюда завтра утром. Поскольку я решила прекратить расследование, те деньги, которые вы получили, остаются вам в качестве полного гонорара.

— Повторите мне еще раз, — сказал я. — Вы получили саму монету — не обещание ее вернуть?

— Разумеется, саму монету. Я начинаю уставать. Если вы…

— Одну секунду, миссис Мердок. Это не может кончиться так вот просто. Произошли разные события.

— Утром мне все расскажете, — резко сказала она и повесила трубку. Я выбрался из кабины и зажег сигарету неловкими пальцами. Прошел вдоль прилавка. Продавец стоял уже один. Он чинил ножом карандаш, очень сосредоточенно, нахмурясь.

— Какой у вас отличный острый карандаш, — сказал я.

Он посмотрел на меня удивленно. Девушки у игральных автоматов, как по команде, обернулись. Я повернулся к зеркалу за прилавком и взглянул на себя. Я выглядел удивленным. Я сел на табурет у стойки и сказал:

— Виски, пожалуйста, двойную порцию, без воды.

— Простите, это не бар, — сказал продавец. — Через дорогу можно купить что угодно.

— Так и есть, — сказал я. — То есть все наоборот. Извините. У меня немного кружится голова. Пожалуйста, чашку очень слабого кофе и очень тонкий бутерброд. Нет, лучше пока не есть. До свидания.

Я слез с табурета и прошел к двери в полной тишине. Человек в черной рубашке с желтым шарфом испуганно смотрел на меня из-за номера «Нью-рипаблик».

За моей спиной кто-то сказал:

— В Голливуде их полно.

 

14

Я развернул машину и направился на восток. Ломбард находился в Санта-Моника — тихое, старомодное заведение, мягко омываемое волнами времени. В витрине было все, что только придет в голову: от мормышек в тонком деревянном пенале до настольного органа, от детской коляски до студийной фотокамеры с четырехдюймовыми линзами, от перламутрового лорнета в полированном футляре и до огромного однозарядного кольта 44-го калибра.

Когда я вошел, над моей головой звякнул колокольчик, в задней комнате послышались шаги. За прилавком появился старичок в бархатной ермолке, он шмыгнул носом и улыбнулся мне из-за очков.

Я достал кисет, вытащил из него Дублон Брашера и положил его на прилавок. Стекло в витрине было хорошо вымыто, и я чувствовал себя голым. Это не банк — никаких закрытых кабинетов с фигурными плевательницами и самозапирающимися дверями.

Он взял монету и подержал на руке.

— Золотая? У вас их, верно, целый сундук, — сказал он, сияя.

— Двадцать пять долларов, — сказал я. — Детишки есть просят.

— Это ужасно. Золото, по весу видно. Только золото столько весит, ну, может быть, платина, — он небрежно взвесил монету на маленьких весах. — Точно, золото. И вы хотите десять долларов?

— Двадцать пять.

— Что мне с ней делать за двадцать пять долларов? Продать? При том, что в ней золота долларов на пятнадцать. Хорошо. Пятнадцать долларов.

— Сейф у вас надежный?

— Молодой человек, в нашем деле можно довериться только лучшему из сейфов, которые продаются за деньги. Вы можете не беспокоиться. Пятнадцать долларов.

— Пишите квитанцию.

Писал он ручкой, но очень помогал себе языком. Я дал ему свой настоящий адрес и настоящее имя.

— Человек живет в таком районе и занимает пятнадцать долларов, — печально сказал старик, оторвал мне квитанцию и отсчитал деньги.

В киоске на углу я купил конверт с маркой, одолжил ручку, написал на нем свой адрес и отправил себе квитанцию по почте.

По дороге обратно я заскочил в бар перекусить. К вечеру поднялся ветер, и воздух был суше, чем всегда. Пыль под рукой казалась шершавее обычного, в горле першило.

В домах кое-где стали загораться огни. Алюминиевый дворец универмага на углу Девятой и Хилл сверкал зеленым светом. Там, куда я приехал, светилось несколько окон, но немного. Тот же старый гриб сидел в лифте на своем табурете, глядя прямо перед собой пустыми глазами, и казалось, был уже готов для Истории.

Я сказал:

— Не подскажете ли, где я могу увидеть администратора этого здания?

Он медленно повернул голову и посмотрел мимо моего плеча:

— Слыхал я, в Нью-Йорке завели себе такие лифты, ну прямо так и шныряют. Этажей тридцать за раз. Скорость. Это в Нью-Йорке.

— К дьяволу Нью-Йорк! — сказал я. — Мне нравится здесь.

— Должно быть, здоровых ребят набирают, чтоб те лифты гонять.

— Не забивайте себе голову, отец. Все, что эти девки делают, это нажимают на кнопки, говорят «Доброе утро, мистер Попкис» и разглядывают свои прелести в карманное зеркальце. Теперь возьмем работу на этой древней развалине — сюда только мужчину и возьмут. Довольны работой?

— Я работаю по двенадцать часов в день, — сказал он. — И рад, что устроился.

— Не дай бог сказать это в профсоюзе.

— Вы знаете, что сделают в профсоюзе? — Я покачал головой. Он сказал. Потом опустил глаза почти до моего лица. — Не видел ли я вас где-нибудь раньше?

— Я все насчет администратора, — напомнил я.

— Как-то разбил себе очки, — сказал он. — Я от смеха прямо… Чуть не…

— Да. Где его можно найти в это время?

Он посмотрел на меня почти прямо:

— А, это администратора-то? Так он дома уже, нет?

— Конечно. Возможно. Или в кино пошел. Но где он живет? И как его зовут?

— Вы от него что-то хотели?

— Да. — Я сунул руки в карманы и постарался не завыть. — Мне нужен адрес одного из тех, кто снимает здесь контору. Его адреса нет в справочнике. То есть в книге нет адреса, где он живет, когда не сидит в конторе. Домашний адрес. Знаете, дом. — Я показал руками, потом медленно нарисовал в воздухе: — Д-о-м.

— Которого?

Это было настолько неожиданно, что я вздрогнул.

— Мистер Моргенштерн.

— Его дома нет. Все еще в конторе.

— Это точно?

— Точно. Я не очень-то примечаю людей. Но он старый человек, как я, и я его примечаю. Еще не спускался.

Я вошел в лифт и сказал:

— На восьмой.

Он из последних сил закрыл свою колымагу, и мы потащились вверх. Больше он на меня не взглянул. Когда лифт остановился и я вышел, он не сказал ни слова. Просто сидел с пустыми глазами, застыв на своем табурете. Когда я заворачивал за угол коридора, он все еще сидел не шелохнувшись. И на лице опять было то же выражение.

В конце коридора светились две стеклянные двери. Только за ними и был свет. Я остановился в коридоре, чтобы закурить сигарету, но никакого шума не услышал. Я открыл дверь с надписью «Вход» и вошел в узкую приемную с маленьким столиком для пишущей машинки. Дверь в кабинете была распахнута. Я подошел к ней и постучал:

— Мистер Моргенштерн.

Никакого ответа. Тишина. Ни шороха. У меня сжалось сердце. Я шагнул за дверь. Свет люстры отражался в стеклянном колпаке над ювелирными весами, в полированном дереве стола, в носке черного лакированного ботинка с эластичной подошвой.

Носок ботинка торчал вверх. Все остальное было скрыто за углом большого сейфа. Пока я шел туда, мне казалось, я продираюсь по пояс в грязи.

Он лежал, скорчившись, на спине. Такой одинокий, мертвый.

Дверь сейфа была широко открыта, в замках внутренних отделений торчали ключи. Металлический ящик был вынут. Теперь он был пуст. Когда-то в нем, наверное, были деньги.

Больше в комнате, кажется, ничего не изменилось.

Карманы старого скупщика были вывернуты, но я не стал его трогать, только пощупал тыльной стороной ладони его фиолетовое, опухшее лицо. Это было все равно как тронуть за живот лягушку. На той стороне лба, куда его ударили, запеклась кровь. Но на этот раз в воздухе не было запаха порохового дыма, да и фиолетовый цвет лица говорил, что он умер от сердечного приступа, вызванного, по-видимому, шоком и ужасом. И все равно это было убийство.

Я оставил свет зажженным, вытер дверную ручку и пошел по пожарной лестнице на шестой этаж. Шагая по коридору, я, сам не знаю зачем, читал таблички на дверях: «X. Р. Тигер — Зубопротезная лаборатория», «Л. Придью — Финансовый консультант», «Дальтон и Риз — Машинописное бюро», «Доктор Е. Ф. Бласковиц», а под именем мелкими буквами: «Врач-хиропрактик».

Лифт поднялся с протяжным грохотом, и старик даже не взглянул на меня. В его глазах было так же пусто, как у меня в голове. «Скорую помощь» я вызвал из автомата на углу.

 

15

Фигуры, красные и белые костяные фигуры были расставлены на доске в готовности, и вид у них, как всегда перед началом игры, был серьезный и собранный. Было десять вечера, я сидел у себя в квартире, во рту трубка, у локтя стакан, и ничего в голове, кроме двух убийств и загадки о том, как миссис Элизабет Брайт Мердок получила свой Брашер-Дублон, когда он был у меня в кармане.

Я открыл изданный в Лейпциге сборник шахматных партий, выбрал эффектный королевский гамбит, пошел пешкой, и тут зазвонили в дверь.

Я взял со стола свой длинноствольный кольт и пошел к двери, держа его в опущенной руке.

— Кто там?

— Бриз.

Я вернулся к столу и положил пистолет, прежде чем открыть дверь. Бриз стоял на пороге такой же большой и рыхлый, только чуть более усталый. Рядом с ним был молодой симпатичный парень по фамилии Спенглер.

Они непринужденно протолкнули меня в комнату, и Спенглер запер дверь. Потом он огляделся ясными молодыми глазами по сторонам, пока Бриз не отрывал от меня своего тяжелого взгляда, потом вздохнул и прошел к дивану.

— Посмотри здесь, — сказал он углом рта.

Спенглер пересек комнату, заглянул в спальню, вышел в холл. Скрипнула дверь ванной, и шаги его уже были слышны в коридоре.

Бриз снял шляпу и вытер лысый купол. Где-то открывались и закрывались двери. Дверцы шкафов. Спенглер вернулся.

— Никого, — сказал он.

Бриз кивнул и сел, положив шляпу рядом с собой.

Спенглер увидел на столе пистолет, спросил:

— Вы позволите взглянуть?

— Пожалуйста, — сказал я.

Спенглер поднял пистолет, поднес к лицу, понюхал. Потом вынул магазин, выбросил патрон из ствола, поднял его и вставил в магазин. Пистолет он поднял так, чтобы видеть ствол на свет. Потом дунул внутрь.

— Немного пыли, — сказал он.

— А вы чего там искали? — спросил я.

Не взглянув на меня, он повернулся к Бризу и добавил:

— Я бы сказал, что в течение суток из него не стреляли. Точно.

Бриз кивнул, пожевал губу и внимательно осмотрел мое лицо.

Спенглер аккуратно собрал пистолет, отложил его, сел, сунул в рот сигарету и с удовольствием выпустил дым.

— Мы и так знали, что это не длинноствольный кольт, — сказал он. — Такие штуки стену пробьют. Пуля из него в голове не застрянет.

— О чем речь идет, ребята? — спросил я.

— Обычное дело в нашей работе, — сказал Бриз. — Убийство. Присаживайтесь. Расслабьтесь. Мне показалось, что я здесь слышал голоса. Может быть, из другой квартиры.

— Может быть, — сказал я.

— Вы всегда держите на столе пистолет?

— Если он не лежит у меня под подушкой, — сказал я. — Или в кобуре. Или в ящике стола. Или еще где-нибудь.

— Мы по делу сюда пришли, Марлоу.

— Хорошо, — сказал я. — Вы врываетесь в мою квартиру, обыскиваете ее и берете мои вещи, не спрося разрешения. А что будет, когда вы придете без дела? Свалите на пол и станете бить ногами?

— Вот зараза, — сказал Бриз и ухмыльнулся. Я улыбнулся в ответ. Мы все улыбались. Потом Бриз спросил: — Можно позвонить?

Я показал на телефон. Он набрал номер и сказал человеку по имени Моррисон:

— Меня сейчас можно застать по телефону, — он прочел номер, написанный на табличке на моем телефоне. — Марлоу его фамилия. Да, конечно. Минут пять или десять. — Он повесил трубку и вернулся на диван.

— Уверен, вы не знаете, почему мы здесь.

— Я всегда рад друзьям, — ответил я.

— Убийство — это не шутка, Марлоу.

— Я этого не говорил.

— Ведете себя так.

— Не знаю.

Он взглянул на Спенглера и пожал плечами. Потом посмотрел в пол. Потом медленно поднял глаза, словно они у него отяжелели, опять взглянул на меня. Я сидел у шахматного столика.

— Играете в шахматы? — спросил он, глядя на доску.

— Немного. Иногда балуюсь, выдумываю кое-что.

— В шахматы вроде бы полагается играть вдвоем?

— Я играю турнирные партии, которые были записаны и опубликованы. По шахматам масса литературы. Изредка придумываю этюды. Собственно, это не настоящие шахматы. Зачем мы говорим о шахматах? Выпьете чего-нибудь?

— Не сейчас, — сказал Бриз. — Я говорил о вас с Рэндаллом. Он хорошо вас помнит в связи с делом на пляже. — Он переставил по ковру ноги, словно они затекли. Лицо у него было набрякшее и серое от усталости. — Он сказал, что вы никогда не убиваете. Сказал, что вы нормальный парень, как надо.

— Он поступил по-товарищески, — сказал я.

— Он сказал, вы умеете варить хороший кофе, и имеете привычку поздно вставать, и можете вести светские беседы, и что можно верить всему, что вы говорите, если пять свидетелей независимо друг от друга подтвердят ваши слова.

— Скотина, — сказал я.

Бриз кивнул, словно я сказал именно то, чего он ждал. Он не улыбался и не лез в бутылку, просто большой тяжелый человек, делающий свое дело. Спенглер лежал, откинувшись в кресле и глядя прикрытыми глазами на дым своей сигареты.

Зазвонил телефон. Я взглянул на Бриза, но он не пошевелился, поэтому я поднял трубку. Голос был женский, молодой. Я подумал, что где-то его слышал, но не мог вспомнить.

— Это мистер Филип Марлоу?

— Да.

— Мистер Марлоу, я попала в ужасное положение. Мне страшно нужно увидеть вас. Где нам встретиться?

— Сегодня? — спросил я. — С кем я разговариваю?

— Меня зовут Глэдис Крейн; Живу в отеле «Нормандия» на Рэмпарт-стрит. Когда мы можем увидеться?

— Мне надо приехать к вам сегодня? — спросил я, пытаясь припомнить голос.

— Я… — Телефон щелкнул и отключился. Я посидел с трубкой в руке, посмотрел на Бриза. Лицо его ничего не выражало.

— Какая-то девушка говорит, что попала в историю, — сказал я. — Связь прервалась. — Я держал трубку в руке, прижав пальцем рычаг, ожидая, что телефон снова зазвонит. Оба полицейских сидели молча и неподвижно. Слишком неподвижно.

Телефон опять зазвонил, я отпустил рычаг и сказал в трубку:

— Хотите поговорить с Бризом?

— Да-а. — Это был мужской голос, и говорил он слегка удивленно.

— Давайте, — сказал я, поднялся и вышел на кухню. Я слышал, что Бриз сказал несколько слов и положил трубку.

Из шкафчика я достал бутылку «Фо-Роузиз» и три стакана. Положил в стаканы лед, смешал три коктейля, отнес их на подносе в комнату и поставил на столик напротив Бриза. Взял два стакана, один отдал Спенглеру, второй отнес к своему креслу.

Спенглер держал стакан неуверенно, пощипывая пальцами губу и глядя на Бриза — примет ли тот свою порцию.

Бриз неподвижно посмотрел на меня. Потом вздохнул. Потом поднял стакан, попробовал, опять вздохнул и с полуулыбкой покачал головой. Покачал, как человек, которому вы только что дали стакан с виски, а ему ужасно хотелось выпить, и это как раз то, что надо, и первый глоток как шаг в лучший, солнечный мир.

— Я вижу, вы быстро ориентируетесь, мистер Марлоу, — сказал он и откинулся на диван, совершенно расслабившись. — Я думаю, мы с вами договоримся.

— Такими методами — нет, — сказал я.

— А? — он нахмурился.

— Берете первую попавшуюся девку и заставляете ее наговорить мне с три короба, чтобы потом заявить, что меня где-то кто-то узнал по голосу.

— Девушку зовут Глэдис Крейн, — сказал Бриз.

— Она мне это сказала. Никогда о такой не слышал.

— Ладно, — сказал Бриз. — Ладно, — он поднял руку, ладонью ко мне. — Мы не собираемся делать ничего противозаконного. Просто рассчитываем, что и вы тоже.

— Я тоже — что?

— Мы расследуем убийство, Марлоу, — сказал Бриз. — И делаем это всеми способами, которые знаем. Вы нашли тело. Вы разговаривали с этим парнем. Он просил вас прийти к нему. Он дал вам ключ. Вы сказали, что не знаете, о чем он хотел говорить с вами. Мы решили, что у вас было время вспомнить что-нибудь другое.

— Другими словами, в первый раз я врал, — сказал я.

Бриз улыбнулся устало:

— Вы достаточно повидали, чтобы знать, что рядом с убийством люди всегда врут.

— Тут у вас одна проблема: узнать, когда я стану говорить правду.

— Когда ваши слова приобретут какой-нибудь смысл, мы будем удовлетворены.

Я посмотрел на Спенглера. Он так наклонился в кресле, что едва не вываливался из него. Похоже было, что он собирается прыгнуть. Я решил, что причин прыгать у него нет, и подумал, что он взволнован. Потом взглянул на Бриза. Этот был взволнован, как дырка в стене. Толстыми пальцами он держал одну из своих обернутых в целлофан сигар и ножиком срезал с нее обертку. Я следил, как он стаскивает прозрачную бумажку и срезает лезвием кончик сигары, аккуратно вытирает лезвие о брюки и убирает ножик. Я следил, как он зажег толстую спичку и тщательно прикурил сигару, поворачивая ее в пламени, потом убрал еще горящую спичку от сигары и затягивался, пока не решил, что она горит, как надо. Затем он, помахав рукой, погасил спичку и положил ее на полированный стол рядом с целлофановой оберткой. Затем он откинулся, подтянул штанину и принялся мирно курить. Каждое движение в точности повторяло его движение, когда он прикуривал сигару в комнате Хенча, и будет в точности повторяться каждый раз, когда он захочет покурить. Такой это был человек, и от этого он был опасен.

Гораздо более опасен, чем легко возбудимые Спенглеры.

— Филипса я сегодня увидел в первый раз, — сказал я. — Я не считаю его рассказа о том, что мы встречались в Вентуре, потому что я его не помню. Встретились мы так, как я вам сказал. Он следил за мной, и я его перехватил. Он хотел поговорить со мной, он дал мне ключ, я пошел к нему, сам открыл дверь его ключом, как он мне и сказал, потому что на стук никто не ответил. Он был мертв. Вызвали полицию, и через цепь событий, к которым я не имею никакого отношения, выяснилось, что пистолет лежит под подушкой у Хенча. Тот самый пистолет. Я вам это говорил, и это правда.

Бриз сказал:

— Когда вы обнаружили труп, вы отправились вниз к некоему администратору по имени Пассмор и заставили его подняться, не говоря, что кто-то убит. Вы наговорили ему какой-то ерунды насчет драгоценностей.

Я кивнул:

— С людьми типа Пассмора в подобных заведениях лучше держаться втемную. Меня интересовал Филипс. Я решил, что Пассмор мог бы рассказать мне о нем, если бы не знал, что тот мертв. Если б он знал, что ему придется объясняться с полицией, вряд ли он стал бы говорить. Вот и все.

Бриз немного отпил из стакана и немного покурил свою сигару и сказал:

— Вот это я и хотел бы уточнить. Все, что вы нам рассказали, может быть абсолютной правдой. А может и не быть. Так бы я сказал.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, отлично понимая, что он имеет в виду.

Он хлопнул по колену и спокойно посмотрел на меня. Без враждебности, даже без подозрений. Просто спокойный человек, делающий свое дело.

— Я имею в виду вот что. Вы ведете какое-то расследование. Мы не знаем, какое. Филипс изображал из себя частного детектива. Он вел какое-то расследование. Он следил за вами. Как мы можем знать, что его работа и ваша работа не связаны каким-то образом? Вы же нам не говорите. А если они как-то связаны, то это уже наша работа. Верно?

— Это одна из точек зрения, — сказал я.

— Не забывайте, Марлоу, речь идет об убийстве.

— Я не забываю. Но и вы не забывайте, что я в этом городе уже давно, и я видел немало убийств. Одни были раскрыты, другие нет, третьи не были раскрыты, хотя и могли быть. А два-три из них были раскрыты неверно. Кому-то хорошо заплатили за ошибку, и похоже, что об этом было известно или имелись сильные подозрения на это. Но решили закрыть на эту историю глаза. Такое случается, хотя и нечасто. Возьмите хоть дело Кассиди. Вы, наверное, помните?

Бриз посмотрел на часы.

— Я устал, — сказал он. — Давайте забудем о деле Кассиди и вернемся к делу Филипса.

Я покачал головой.

— Нет, я хочу отметить одну важную деталь. Припомните дело Кассиди. Кассиди был очень богатый человек, мультимиллионер. У него был взрослый сын. Однажды ночью в их дом вызвали полицию, и там на полу лежал молодой Кассиди — лицо в крови и пуля в виске. Его секретарь лежал в соседней ванной, уткнувшись головой в другую дверь ванной, выходившую в холл, держал в левой руке догоревший окурок, просто догоревший до фильтра окурок, который опалил кожу между пальцами. У его правой руки лежал пистолет. Он был убит выстрелом в голову со среднего расстояния. Там было много выпито. С момента их смерти прошло четыре часа, из них три часа там был семейный врач. И что же вы сделали с делом Кассиди?

Бриз вздохнул:

— Убийство и самоубийство в ходе пьяного дебоша. Секретарь упился и застрелил молодого Кассиди. Я это вроде читал в газетах. Вы это хотели мне сказать?

— Вы могли прочесть это в газетах, — сказал я. — Но дело было не так. Больше того, вы знали, что дело было не так, и прокурор знал, и следователи прокуратуры были отозваны с этого расследования в течение какого-то часа. Расследования как такового не было. Но каждый репортер в городе и каждый полицейский во всех деталях знали, что стрелял юный наследник, что это Кассиди напился до горячки, что это секретарь пытался урезонить его, но не смог, а потом пытался увернуться, но не успел. Это у юного Кассиди была рана от выстрела в упор, а не у секретаря. Секретарь был левша и держал сигарету в левой руке, когда был убит. Даже если ты не левша, ты не станешь небрежно перекладывать сигарету в другую руку, чтобы застрелить человека. Так мог бы поступить бандит из вестерна, а не секретарь миллионера. И что делала семья и семейный врач в течение четырех часов до приезда полиции? При таком раскладе расследование было просто поверхностным. Почему их руки не обследовали на следы пороха? Потому что вам не нужна была правда. Кассиди — слишком большая фигура. Но ведь там тоже речь шла об убийстве… Или нет?

— Оба парня были мертвы, — сказал Бриз. — Какая, к черту, разница, кто кого убил?

— Вам не приходило в голову, — сказал я, — что у этого секретаря могла быть мать, или сестра, или невеста, или все трое? Что у них была своя гордость, и своя честь, и своя любовь к пареньку, которого изобразили пьяным параноиком, потому что у его хозяина были миллионы?

Бриз медленно поднял стакан и медленно допил, медленно поставил его и медленно покрутил на столике. Спенглер сидел напряженный, с блестящими глазами, с какой-то напряженной усмешкой на раскрытых губах.

— К чему вы ведете? Я слушаю.

Я сказал:

— Вы, ребята, держите свои души в своих руках. А мою — нет. Пока вам нельзя будет доверять всегда и во всем, везде и при любых условиях, доверять искать правду и найти ее, а не переставлять фишки, как захочется, — до тех пор я имею право слушать свою совесть и защищать своего клиента сколько хватит сил. Пока я не буду уверен, что вы не принесете ему больше вреда, чем добра великой истине. Или пока меня не приволокут к кому-то, что заставит меня говорить.

Бриз сказал:

— На мой взгляд, вы говорите так, словно пытаетесь заглушить совесть.

— О господи, — сказал я. — Давайте-ка еще выпьем. А потом вы мне расскажете о девушке, с которой вы заставили меня говорить по телефону.

Он подумал.

— Эта дама — соседка Филипса. Слышала, как вечером он разговаривал с каким-то парнем у дверей. Она билетерша в дневном кинотеатре. Мы решили, что ей стоит послушать ваш голос. Забудьте об этом.

— Что ж это был за голос?

— Неприятный. Ей он не понравился.

— Видимо, поэтому вы и подумали обо мне, — сказал я.

Я собрал стаканы и пошел с ними на кухню.

 

16

Пока я дошел до кухни, я забыл, где чей стакан. Пришлось вымыть. Когда я их протер и собирался налить по новой, вошел Спенглер и встал как раз у меня за плечом.

— Не переживайте, — сказал я. — Цианистый калий у меня кончился.

— Ты со стариком не ершись, — сказал он мне в спину. — Он повидал много больше, чем ты думаешь.

— Спасибо за совет, — сказал я.

— Знаешь, я бы почитал про это дело Кассиди, — сказал он. — Интересно звучит. Видно, это было еще до меня.

— Это было очень давно, — сказал я. — И никогда этого не было. Я просто шутил. — Я взял стаканы, отнес их в комнату и расставил по местам. Забрал свой и сел в кресло у шахматного столика.

— Что вы выяснили о Филипсе? — спросил я.

— Да, — сказал Бриз. — Филипс. Ну, Джордж Ансон Филипс — это нечто необыкновенное. Считал себя детективом. Но, похоже, никого не смог в этом убедить. Я говорил с шерифом Вентуры. Он сказал, что Джордж славный парень, может быть, слишком славный, чтобы быть полицейским. Даже если б у него хватило мозгов. Делал, что говорили, и делал довольно хорошо, если только ему сказать, какую ногу куда поставить и сколько шагов сделать и в каком направлении. Ну, шерифу это скоро надоело, и он нашего Джорджа отпустил.

Бриз отпил из стакана и почесал пальцем подбородок.

— После этого Джордж работал в универмаге в Сими, хозяина звали Сатклифф. Это был универмаг с расчетом в кредит и записью покупок в специальные книжки на каждого постоянного покупателя. Джордж забывал записывать покупки или записывал их не в те книжки, а покупатели его поправляли или разрешали не заметить ошибки. Поэтому Сатклифф решил, что, может быть, у него лучше получится в другом месте, и Джордж приехал в Лос-Анджелес. У него набрались кое-какие деньги — немного, но хватило на лицензию частного детектива и на крохотную контору. Я там был. Это комната размером с письменный стол, и он снимал ее пополам с одним парнем, который считает, что продает новогодние открытки. Марш его звать. Они договорились, что, если к Джорджу придет клиент, тот выйдет погулять. Марш говорит, что не знает, где он жил, и что клиентов у него не было. Но Джордж поместил объявление в газете и мог найти клиента вне конторы. Я думаю, так и было, потому что с неделю назад Марш нашел на столе записку, что несколько дней Джорджа в городе не будет. После этого он о нем не слышал. А Джордж отправился на Корт-стрит, снял комнату на имя Ансона и там был убит. Это пока все, что мы знаем о покойнике. Патетическое дело.

Он без интереса посмотрел мне прямо в глаза и поднял стакан ко рту.

— А как насчет этого объявления?

Бриз поставил стакан, выкопал из бумажника тонкий лист бумаги и положил на столик. Я поднял его и прочел:

«О чем беспокоиться? Зачем сомнения и растерянность? К чему пустые подозрения? Посоветуйтесь с хладнокровным, аккуратным, скромным и заслуживающим доверия частным детективом. Джордж Ансон Филипс, Гленвью 9521».

Я положил листок на стол.

— Не хуже многих других частных объявлений, — сказал Бриз. — И ясно, что речь идет не о транспортной конторе.

Спенглер сказал:

— Это ему написала девушка из бюро. Она говорит, едва не хохотала, но он считал, что объявление подходящее. Это в бюро «Кроникл» на Голливудском бульваре.

— Быстро проверили, — сказал я.

— С получением информации задержек у нас нет, — сказал Бриз. — Разве что с вами.

— А что Хенч?

— Ничего. Сидел с девушкой и напивался. Немного выпьют, немного повопят, немного подерутся, послушают радио, выйдут иногда перекусить, когда вспомнят об этом. Я думаю, у них это неделями продолжалось. Слава богу, что мы это прекратили. У девочки оба глаза подбиты. В другой раз этот Хенч сломает себе шею. Да таких полно.

— А как с пистолетом, про который он сказал, что это не его?

— Парня убили из него. Пули у нас еще нет, но есть гильза. Она была под телом Джорджа. Подходит к пистолету. Мы из него выстрелили еще пару раз и сравнили царапины от эжектора и след от бойка.

— Вы думаете, кто-то сунул его Хенчу под подушку?

— Наверняка. Зачем Хенчу было убивать Филипса? Он его не знал.

— Откуда вы знаете?

— Я это просто знаю, — сказал Бриз, разводя руками. — Есть вещи, которые знаешь, потому что они написаны черным по белому. А есть вещи, которые знаешь, потому что они должны быть такими, какие они есть, и это разумно. Если ты убил человека, ты не станешь орать и привлекать к себе внимание, да еще держать под подушкой пистолет. Девушка была с Хенчем весь день. Если бы Хенч убил, она бы что-то знала. Она ничего такого не знает. Кто ей этот Хенч? Парень для развлечений, не больше. Тот, кто стрелял, слышал ревущий радиоприемник и знал, что он заглушит выстрел. И все равно он ударил Филипса по голове, затащил его в ванную и закрыл дверь, прежде чем застрелить его. Пьяный так не сделает. Он четко знал, чего хочет, и был очень аккуратен. Он вышел, закрыл дверь ванной, тут умолкает радио, Хенч с девушкой уходят обедать. Так это и случилось.

— Откуда вы знаете, что радио умолкло?

— Так мне сказали, — сказал Бриз. — Те, кто живет в этой дыре. Скажем, они выключили радио и ушли. С шумом. Убийца выходит и видит открытую дверь в комнату Хенча. Дверь должна быть открыта, иначе он о ней и не подумал бы.

— В таких заведениях и в таких районах двери открытыми не оставляют.

— Пьяные оставляют. Пьяницы беспечны. Не могут сосредоточиться. Больше, чем об одной вещи за раз, они думать не могут. Дверь была открыта — может быть, слегка, но открыта. Убийца вошел, сунул под подушку свой пистолет и нашел там револьвер Хенча. Он забрал его, просто чтобы осложнить положение Хенча.

— Нужно найти револьвер.

— Револьвер Хенча? Мы попробуем, но Хенч не помнит его номер. Если мы его найдем, может, что-то из этого и выйдет. Но я сомневаюсь. Пистолет, который у нас в руках, мы попробуем проверить. Но вы же знаете, как это бывает. Хватаешься за какую-то деталь, думаешь, что она приведет к решению, а в это время настоящий след остывает. Получается пустой конец. Еще какие-нибудь вопросы, которые могли бы помочь вам в вашей работе?

— Я начинаю уставать, — сказал я. — Воображение уже слабо работает.

— Раньше у вас хорошо получалось, — сказал Бриз. — Насчет дела Кассиди.

Я ничего не ответил. Опять набил свою трубку, но она еще не остыла, я положил ее на край стола.

— Богом клянусь, — сказал Бриз, — понятия не имею, что с вами делать. Я не могу сказать, что вы что-то явно скрываете по делу об убийстве. И не верю, что вы знаете так мало, как хотите мне показать.

Я и тут промолчал.

Бриз наклонился к пепельнице, затоптал кончик и погасил ее. Потом допил свой стакан, надел шляпу и встал.

— Сколько вы еще намерены молчать? — спросил он.

— Не знаю.

— Я вам помогу. Даю вам время до завтра, скажем, до полудня или чуть позже. Все равно я до этого не получу акта о вскрытии. Я вам дам время переговорить с вашим клиентом, чтобы потом мне все рассказать.

— А если нет?

— Если нет, я иду к начальнику управления полиции и говорю ему, что частный детектив по имени Филип Марлоу скрывает информацию, которая нужна мне для расследования убийства, и я в этом совершенно уверен. И чем это кончится? Полагаю, он вас так скоро притянет, что у вас штаны обуглятся.

Я сказал:

— Ага. Вы смотрели в столе Филипса?

— Конечно. Очень аккуратный малый. Пустой стол, только и есть, что дневничок. В нем тоже ничего, только описания пляжей и как он водил какую-нибудь девчонку в кино, а она не очень хотела. Или как он сидит в конторе, а работы нет. Однажды он очень рассердился на прачечную и исписал целую страницу. Обычно там по три-четыре строчки. Только одна деталь. Все было написано какими-то странными печатными буквами.

— Печатными? — спросил я.

— Ну да, вроде как шрифт машинки, только написано рукой. Не какие-то необыкновенные заглавные буквы, как иногда пишут, а просто аккуратный быстрый почерк, только в виде печатных букв; похоже, он писал печатными, как мы с вами пишем обычным почерком.

— На своей карточке он мне адрес написал иначе, — сказал я.

Бриз обдумал это, потом кивнул.

— Верно. Может, вы и правы. Никакой фамилии на дневнике не было. А может, он этими буквами и развлекался для души.

— Как скоропись Пеписа, — сказал я.

— Это что такое?

— Когда-то давно он придумал собственную скоропись для дневника.

Бриз посмотрел на Спенглера, тот стоял у своего кресла и допивал из стакана последние капли.

— Нам, кажется, пора, — сказал Бриз. — А то он настраивается на еще одно дело Кассиди.

Спенглер поставил стакан, и оба пошли к двери. Держа руку на ручке двери, Бриз спросил, глядя на меня искоса:

— Вам знакомы какие-нибудь высокие блондинки?

— Надо подумать, — сказал я. — Кажется, есть. Насколько высокие?

— Просто высокие. Я не знаю, как это иначе определить. Разве что она будет слишком высока для какого-нибудь парня. Итальянец по фамилии Палермо… Эти номера на Корт-стрит принадлежат ему. Мы зашли в его похоронное бюро напротив через дорогу. Так вот он сказал, что видел, как из дома около половины четвертого выходила высокая блондинка. Администратор, ну этот Пассмор, не смог вспомнить никого, кто подходил бы под категорию высокой блондинки. Макаронник сказал, что дама была видная. Я ему верю, потому что он хорошо описал нам вас. Он не видел, как она входила, только при выходе. Она была в брюках, спортивной куртке и с тюрбаном на голове. Из-под тюрбана видны были светлые волосы, а под тюрбаном их была целая копна.

— Ничего не приходит в голову, — сказал я. — Но я еще что вспомнил. Я записал номер машины Филипса. Через него можно узнать его последний адрес. Сейчас принесу.

Они ждали, пока я доставал адрес из кармана пиджака, висевшего в спальне. Я отдал бумажку с адресом Бризу, он прочел и засунул ее в бумажник.

— Значит, только сейчас об этом подумали, а?

— Именно.

— Ну-ну, — сказал он. — Ну-ну.

Они пошли через площадку к лифту, и оба качали головами.

Я запер дверь и вернулся к моему нетронутому второму стакану. Лед растаял, и питье стало безвкусным. Я пошел на кухню, долил стакан из бутылки. Я стоял, глядя в окно на темные силуэты эвкалиптов, качающих вершинами на фоне темно-синего неба. Кажется, опять поднялся ветер. Он бился о северное окно и глухо выл в углах дома.

Я попробовал напиток и пожалел, что потратил на него виски. Выплеснул его в раковину, взял чистый стакан и выпил холодной воды.

Двенадцать часов на то, чтобы развязать ситуацию, в которой я еще ничего не понимаю. Или придется раскрыть полиции имя моего клиента и позволить им навалиться на всю семью Мердок. Наймите Марлоу, и ваш дом будет полон полиции. О чем беспокоитесь? Зачем сомнения и растерянность? К чему пустые подозрения? Посоветуйтесь с тупоголовым, небрежным, нахальным и болтливым частным детективом. Филип Марлоу, Гленвью, 7537. К чему отчаяние? Зачем быть в одиночестве? Позвоните Марлоу и спокойно ждите, когда приедет полицейский фургон.

Ну, это все тоже ни к чему. Поднял с шахматного столика остывшую трубку и раскурил ее. Медленно втянул в себя дым, но он все еще отдавал горячей резиной. Я отложил трубку и постоял посреди комнаты.

Зазвонил телефон.

— Марлоу?

Это был резкий низкий шепот. Тот шепот, который я уже слышал раньше.

— Ладно, — сказал я. — Давай выкладывай. Кому я теперь наступил на ногу?

— Наверное, ты неглупый парень, — сказал резкий шепот. — И, наверное, желаешь себе добра?

— Сколько будет добра?

— Скажем, добра на пять сотен.

— Отлично, — сказал я. — А за что?

— За то, что не станешь совать нос куда не надо, — сказал голос. — Хочешь обсудить?

— Где, когда, с кем?

— В «Айдл-Вэлли-Клаб». Как только туда доберешься. Увидишь Морни.

— С кем я говорю?

Я услышал глухой смешок.

— Просто спроси у ворот парня по имени Эдди Прю.

Телефон, щелкнув, отключился.

Было около половины двенадцатого ночи, когда я вывел из гаража свою машину и развернулся к шоссе на Кауэнгу.

 

17

Милях в двадцати от города к северу от шоссе открывался бульвар цветущих кустарников и уходил в сторону холмов. Бульвар тянулся около мили и вдруг исчезал — на повороте начиналась асфальтированная дорога, которая уходила в холмы. Это и была Айдл-Вэлли.

За поворотом стоял небольшой белый домик с черепичной крышей. Над крыльцом козырек и светящаяся надпись: «Айдл-Вэлли. Пост охраны». Распахнутые створки ворот открывают блестящий знак «Стоп». Дорога перед воротами освещена прожектором.

Я остановился. С крыльца мою машину рассматривал человек в форме с шерифской звездой на груди и с револьвером в открытой кожаной кобуре.

Он подошел к машине.

— Добрый вечер. У меня не отмечен номер вашей машины. Это частная дорога. С визитом?

— Еду в клуб.

— В какой?

— «Айдл-Вэлли-Клаб».

— «Восемь-семь-семь-семь». Так мы его здесь называем. Вы имеете в виду заведение мистера Морни?

— Именно.

— Вы не член клуба, как я понимаю.

— Нет.

— Я должен проверить. Связаться с кем-либо из членов или из тех, кто здесь живет. Вы понимаете, здесь частные владения.

— Меня зовут Филип Марлоу, — сказал я. — Мне нужно встретиться с Эдди Прю. Он секретарь мистера Морни.

— Подождите, пожалуйста.

Он подошел к домику и сказал что-то в открытую дверь. Второй человек в форме наклонился к коммутатору. Сзади ко мне подъехала машина и засигналила. Из-за двери домика послышался стук пишущей машинки. Охранник, который разговаривал со мной, обернулся, взглянул на вторую машину и помахал рукой — проезжайте. Меня обогнал длинный зеленый кабриолет с тремя ошалелого вида девицами на переднем сиденье, все три с сигаретами. Машина скользнула в темноту и исчезла за поворотом.

Человек в форме вернулся ко мне и облокотился на дверцу моей машины.

— Все в порядке, мистер Марлоу. Отметьтесь, пожалуйста, у охранника при клубе. Это в миле отсюда по правой стороне дороги. Там освещенная стоянка и номер на стене. Просто номер: восемь-семь-семь-семь. Пожалуйста, отметьтесь у охранника.

— Зачем мне отмечаться?

Он держался очень спокойно, очень вежливо и очень твердо.

— Мы должны точно знать, куда вы едете. В этой долине есть что охранять.

— А если я не отмечусь?

— Вы шутите, что ли? — спросил он.

— Нет. Я просто хотел узнать.

— Вас начнут искать несколько патрульных машин.

— А сколько вас человек в охране?

— Извините, — сказал он. — Вам по этой дороге. Около мили, с правой стороны.

Я посмотрел на пистолет у него на поясе, на эмблему, приколотую к рубашке.

— И это называется демократией, — сказал я.

Он оглянулся, сплюнул на дорогу и нагнулся к окну машины.

— Вы не один такой, — сказал он. — Я знал нескольких ребят из клуба имени Джона Рида. Это было не здесь.

— Товарищ, — определил я.

— Нет, — сказал он. — Но беда в том, что все в этой дерьмовой стране попадает не в те руки.

— Осторожней, — сказал я.

— С другой стороны, разве те ребята хуже своры денежных мешков, которая здесь окопалась?

— Может, ты и сам когда-нибудь сюда переберешься, — сказал я.

Он опять сплюнул.

— Я не стал бы здесь жить, даже если б мне платили пятьдесят тысяч в год и укладывали спать в шифоновой пижаме с ниткой жемчуга на шее.

— Я этого и предлагать не буду, — сказал я.

— Предложить можете в любое время, — сказал он. — Днем или ночью. Просто предложить, а потом посмотрим, что будет.

— Ладно, поеду-ка я отмечусь у охранника при клубе, — сказал я.

— Скажите ему, пусть идет к чертовой матери через свою левую штанину, — продолжил он. — Скажите, это я так просил передать.

— Я так и сделаю, — сказал я.

Сзади подъехала машина, просигналила. Я двинулся вперед. Через сотню метров темный лимузин сдул меня с дороги ревом сигнала и пролетел мимо с шорохом, похожим на шелест падающих листьев.

Ветра здесь не было, и лунный свет в долине был так силен, что тени казались выбитыми ножом гравера.

За поворотом передо мной открылась вся долина. Тысяча белых домов по склонам холмов, десять тысяч светящихся окон, и звезды, вежливо нависшие над ними, — не очень близко, ввиду бдительности патрульных машин охраны.

Выходящая к дороге стена клуба была слепой, без двери и без окон на первом этаже. Номер был небольшой, но ярко светился фиолетовым неоном: 8777. Ничего больше. В стороне под гнутыми фонарями стоял ряд машин, разделенных белыми линиями на гладком черном асфальте. Швейцары в сверкающих чистотой костюмах двигались в огнях фонарей.

Дорожка огибала здание. Глубокое бетонное крыльцо с навесом из стекла и стали было едва освещено. Я вышел из машины и получил карточку с ее номером. Карточку я отдал человеку в форме за маленькой стойкой при входе.

— Филип Марлоу, — сказал я. — Посетитель.

— Благодарю вас, мистер Марлоу. — Он записал у себя мою фамилию и номер машины. И вернул карточку мне, и поднял трубку телефона.

Негр в белой двубортной ливрее с золотыми эполетами и в фуражке с широкой золотой лентой открыл мне дверь.

Фойе выглядело как кадр из мюзикла про красивую жизнь. Масса света и роскоши, музыка, туалеты, играют только звезды, сценарий самый захватывающий, и мелодрама лезет из всех щелей. Мягкий скрытый свет освещает стену так, что кажется, она уходит в небо и не кончается, а над ней мигают настоящие звезды. По ковру надо ходить в болотных сапогах — нога утопает. В глубине свободно изгибается и уходит вверх сверкающая хромом и белой эмалью лестница с широкими ступенями, покрытыми паласом. У входа в ресторан сытый метрдотель небрежно держит под рукой стопку меню в тисненных золотом корочках.

Вход в бар был слева от дверей. Там стоял спокойный полумрак, и вдоль неясного сияния зеркальной стойки бесшумно двигался бармен. Из дамской комнаты, подправляя пальцем помаду на губах, вышла высокая красивая брюнетка в платье цвета морской волны с рассыпанными по нему золотыми блестками и повернулась к входу в зал. Из зала послышались звуки румбы, и она покачивала головой в такт музыке. У входа ее ждал жирный коротышка с красным лицом. Он вцепился толстыми пальцами в ее руку и впился в нее глазами.

Ко мне подошла девушка в нежно-розовом кимоно, приняла у меня шляпу и пренебрежительно осмотрела мой костюм.

В проходе появилась девушка с лотком сигарет. На голове ее был плюмаж, а одежды как раз столько, чтобы завернуть зубочистку. Одна обнаженная нога была серебряная, вторая — золотая.

Я вошел в бар и опустился на кожаный табурет у стойки. Тихонько позвякивало стекло, мягко светили огни, тихие голоса шептали о любви, или десятипроцентной скидке, или о чем они шепчутся в таких местах.

Высокий, привлекательный мужчина в сером, божественно скроенном костюме вдруг поднялся из-за столика у стены, подошел к стойке и принялся громко и внятно отчитывать бармена. Ругал он его долго и при этом произнес как минимум девять слов, которые не полагается произносить высоким, привлекательным мужчинам в хорошо сшитых серых костюмах. Разговоры прекратились, все обернулись на него.

Бармен стоял совершенно неподвижно и смотрел ему в лицо. У бармена были курчавые волосы, смуглая кожа и широко поставленные внимательные глаза. Он не двигался и ничего не отвечал. Высокий в сером костюме закончил свою речь и вышел из бара. Все, кроме бармена, проводили его глазами.

Бармен медленно прошел к тому концу стойки, где сидел я, остановился, не глядя в мою сторону, на лице ничего, только заметно побледнел. Затем он повернулся ко мне и спросил:

— Да, сэр?

— Мне нужно поговорить с парнем по имени Эдди Прю.

— Да?

— Он здесь работает.

— Работает здесь кем? — Голос был ровный и сухой, как песок.

— Это тот парень, который ходит за спиной вашего хозяина. Не знаю, понятно ли я сказал.

— А, Эдди Прю, — принялся аккуратно протирать стойку полотенцем. — Ваше имя?

— Марлоу.

— Марлоу. Выпьете пока что-нибудь?

— Сухого мартини будет достаточно.

— Мартини. Сухой. Очень-очень сухой.

— Идет.

— Будете есть его ложкой или ножом и вилкой?

— Нарежь тонкими ломтиками, — сказал я. — Я его просто пожую.

— По дороге в школу, — сказал он. — Положить вам в пакетик маслину?

— Врежьте мне им по роже, — сказал я, — если вам от этого станет легче.

— Спасибо, сэр, — сказал он. — Сухой мартини.

Он отошел на пару шагов, потом вернулся, перегнулся через стойку и сказал:

— Я ошибся при приготовлении напитка. Джентльмен мне на это указал.

— Я его слышал.

— Он мне говорил об этом, как джентльмены обычно говорят о таких пустяках. Большие шишки любят указывать тебе на твои маленькие ошибки.

— Да.

— Всем дал послушать. Поэтому я подхожу сюда и практически оскорбляю вас.

— Я догадался, — сказал я.

Он задумчиво посмотрел себе на руки.

— Просто так, — сказал он. — Совершенно незнакомого человека.

— Все дело в моих больших голубых глазах, — сказал я. — Они так нежно смотрят.

— Спасибо, друг, — сказал он и спокойно пошел к себе.

Я видел, как он говорил по телефону у другого конца стойки. Потом он взялся за шейкер. Когда он принес мне стакан, он был уже спокоен. Коктейль у него получился отличный.

 

18

Я отнес стакан к маленькому столику у стены, сел там и закурил. Прошло пять минут. Я не заметил, когда сменилась музыка. Теперь из зала пел низкий женский голос, и слушать его было приятно. Она пела «Темные глаза», и оркестр у нее за спиной, казалось, засыпал.

Когда песня кончилась, послышался гром аплодисментов, свист.

Человек за соседним столиком сказал своей даме:

— К ним в оркестр опять вернулась Линда Конкест. Я слышал, она вышла замуж за богатого парня из Пасадены, но что-то у них не вышло.

— Чудесный голос, — ответила она.

Я собирался встать, когда на мой стол упала чья-то тень. Рядом стоял человек.

Это был не просто человек, а длинный огромный телеграфный столб с изуродованным лицом. Застывший правый глаз казался налитым кровью и был безжизненно неподвижен. Он был настолько высок, что вынужден был наклониться, чтобы положить руку на спинку стоящего напротив меня кресла. Так он и стоял, молча меряя меня взглядом, а я сидел, допивая мартини и слушая новую песню, которую пел тот же голос. Похоже, завсегдатаи этого места любили забытые песни прошедших лет. Наверное, уставали от попыток обогнать время, там, где они делали деньги.

— Я — Прю, — сказал он резким шепотом.

— Так я и понял. Вы хотите поговорить со мной. Я хочу поговорить с вами и с девушкой, которая сейчас пела.

— Пошли.

В глубине бара была запертая дверь. Прю открыл ее, и мы поднялись по крытым ковром ступенькам. Длинный прямой коридор с несколькими дверями. В конце коридора сквозь решетчатое окно светила яркая звезда. Прю постучал в дверь у окна, открыл ее и отступил в сторону, пропуская меня.

Небольшая комната напоминала обстановкой кабинет. Диван, окна во всю стену. У окна спиной к нам стоял седой человек в белом смокинге. В углу комнаты стоял черный сейф, несколько шкафов, большой глобус на подставке, встроенный бар и широкий тяжелый письменный стол с высоким кожаным креслом.

Я посмотрел на отделку стола. Все оправлено медью. Медная лампа, медный письменный прибор, хрустальная пепельница с медным слоником на ободке, медный стаканчик для карандашей, термос на медном подносе, медные уголки на папке для бумаг. В медной вазе букет цветов почти медного цвета.

Месторождение меди.

Человек у окна повернулся, и стало видно, что ему около пятидесяти, копна мягких пепельно-седых волос, тяжелое приятное лицо, в котором не было ничего необычного, кроме короткого шрама на левой щеке, и тот больше походил на глубокую складку. Я вспомнил эту складку. Иначе самого его я бы не вспомнил. Я его видел в каких-то фильмах, очень давно, лет десять назад. Не помню, о чем были эти картины и что он там изображал, но я помнил приятное тяжелое лицо с коротким шрамом. Тогда волосы у него были темные.

Он подошел к столу, сел в кресло, взял медный нож для разрезания бумаг и постучал лезвием по ладони. Посмотрел на меня без выражения и сказал:

— Вы Марлоу?

Я кивнул.

— Садитесь. — Я сел. Эдди Прю сел в кресло у стены, расставив ноги.

— Не люблю ищеек, — сказал Морни.

Я пожал плечами.

— Я не люблю их по многим причинам, — продолжал он. — Не выношу их в любое время и в любой ситуации. Я не люблю, когда они беспокоят моих друзей. Я не люблю, когда они накидываются на мою жену.

Я промолчал.

— Я не люблю, когда они допрашивают моего водителя или грубят моим гостям, — сказал он.

Я молчал.

— Короче говоря, — сказал он, — я их просто не люблю.

— Я начинаю понимать, что вы имеете в виду, — сказал я.

Он вспыхнул, глаза у него блеснули.

— С другой стороны, — сказал он, — в данный момент все это серьезнее. Вам могут дорого обойтись эти игры со мной. Неплохо бы, чтоб вы держались от меня подальше.

— А чего мне это может стоить? — спросил я.

— Это будет стоить вам времени и здоровья.

— Где-то я это уже слышал, — сказал я. — Только не вспомню, где.

Он положил нож, открыл стол и достал из него хрустальный графин. Налил в стакан, выпил, закрыл графин и убрал его.

— В нашем деле крепкие ребята идут по полдоллара за дюжину. А кандидаты на их место — по центу за мешок. Просто занимайтесь своими делами, я буду заниматься своими, и никаких проблем у нас не будет. — Он закурил, рука его немного дрожала.

Я посмотрел на высокого человека, сидящего у стены с видом бездельника в деревенской лавке. Он просто сидел без движений, свесив длинные руки, на изможденном лице никакого выражения.

— Кто-то что-то говорил о каких-то деньгах, — сказал я, обращаясь к Морни. — Поговорим об этом. Я знаю, почем стоит выйти из игры. А вы пытаетесь уговорить себя, что можете меня испугать.

— Не надо со мной так разговаривать, — сказал Морни. — Это может печально кончиться.

— Подумать только, — сказал я. — Бедный старина Марлоу, для него это может так печально кончиться.

Эдди Прю издал горлом какой-то сухой щелчок, может быть, это он так смеялся.

— А что касается моих дел и ваших, — сказал я, — то может случиться, что они будут сильно смешаны, и не моя в этом вина.

— Лучше бы им не перемешиваться, — сказал Морни. — А каким образом? — Он быстро поднял глаза и тут же опустил.

— Ну, например, один из ваших крепких ребят звонит мне по телефону и пытается напугать меня до смерти. А потом вечером звонит мне и говорит что-то о пяти сотнях и как это будет хорошо для меня, если я сюда приеду и поговорю с вами. Или, например, тот же крепкий парень или кто-то очень на него похожий — что маловероятно — следит за одним человеком, который занимается моим же делом, и этот человек оказывается застреленным сегодня днем на Корт-стрит в Банкер-Хилл.

Морни отнял от губ сигарету, сузил глаза и посмотрел на дымящийся кончик. Каждое движение, каждый жест — ну прямо из голливудского каталога.

— Кто был застрелен?

— Его фамилия Филипс, молодой светловолосый мальчик, вам бы он не понравился. Он был из ищеек.

— Никогда о нем не слышал, — сказал Морни.

— Или, например, высокая блондинка, которую там не знают, вышла из этого дома как раз после того, как его убили, и ее видели, — сказал я.

— Какая высокая блондинка? — Его голос слегка изменился. Теперь в нем было беспокойство.

— Этого я не знаю. Ее видели, и человек, который ее видел, сможет ее опознать. Конечно, она, может быть, не имеет никакого отношения к Филипсу.

— Этот Филипс был частный детектив?

Я кивнул.

— Почему его убили и как?

— Ударили чем-то тяжелым по голове и застрелили в его квартире. Неизвестно, почему его убили. Если б мы это знали, мы бы, наверное, знали, и кто его убил. Так я понимаю.

— Кто это «мы»?

— Полиция и я. Я нашел труп. Поэтому мне пришлось быть в курсе дела.

Прю медленно переставил ноги по ковру и посмотрел на меня. В его здоровом глазу появилось сонное выражение, которое мне не понравилось.

— Что вы сказали полиции? — спросил Морни.

— Очень немного. Из ваших вступительных замечаний я понял, что вы уже знаете: я ищу Линду Конкест. Или миссис Лесли Мердок. Я ее нашел. Она здесь поет. Не понимаю, почему из этого надо делать секрет. Мне кажется, ваша жена или мистер Вэнниэр могли бы мне это сказать. Но они не сказали.

— Моя жена не обязана разговаривать с каждым встречным, — сказал Морни.

— Разумеется, у нее были свои резоны, — сказал я. — Однако теперь это неважно. Собственно, мне не очень и нужна встреча с мисс Конкест. И все же я хотел бы с ней поговорить. Если не возражаете.

— А если я возражаю? — сказал он.

— Тем не менее я хотел бы с ней поговорить, — сказал я. Я достал из кармана сигарету, размял ее между пальцами и с восхищением стал разглядывать его густые и все еще черные брови. Они были чудесной формы, с элегантным изгибом. Прю хихикнул. Морни посмотрел на него, нахмурился и повернулся ко мне нахмуренным лицом.

— Я спросил у вас, что вы рассказали полиции, — напомнил он.

— Я сказал им так мало, как только мог. Этот Филипс просил меня зайти к нему и поговорить. Он подчеркнул, что глубоко забрался в дело, которое ему не нравится, и просил помочь. Когда я приехал, он был мертв. Это я и сказал полиции. Они не поверили, что я сказал им все. Может быть, так оно и есть. Они мне дали срок до полудня завтрашнего дня. Вот я и пытаюсь разобраться.

— Вы напрасно потратили время на поездку сюда, — сказал Морни.

— Мне показалось, что меня сюда пригласили.

— Можете проваливать к черту в любую минуту, — сказал Морни. — Или можете сделать для меня небольшую работу — за пятьсот долларов. В любом случае я и Эдди не должны упоминаться в беседах с полицией.

— Что за работа?

— Вы были у меня дома сегодня утром. И можете догадаться.

— Я не занимаюсь разводами.

Его лицо побелело.

— Я люблю свою жену, — сказал он. — Мы женаты всего восемь месяцев. И развод мне не нужен. Она отличная женщина, и голова у нее на месте. Но сейчас она связалась не с тем человеком.

— Что значит не с тем?

— Я не знаю. Это я и хочу выяснить.

— Давайте начистоту, — сказал я. — Вы предлагаете мне работу или хотите, чтоб я оставил дело, которым уже занимаюсь?

Прю опять хихикнул.

Морни налил себе еще виски и проглотил его одним глотком. Лицо его приняло обычный цвет. Он не ответил.

— И еще вот что я хочу уточнить, — сказал я. — Вы не против того, чтобы ваша жена развлекалась, но не хотите, чтобы она развлекалась с неким Вэнниэром. Так?

— Я доверяю ее сердцу, — медленно сказал он. — Но не доверяю ее суждениям о людях. Я бы так сказал.

— И вы хотите, чтобы я отыскал что-нибудь на этого Вэнниэра?

— Я хочу выяснить, что он собирается предпринять.

— A-а. Он собирается предпринять что-то?

— Мне кажется, да. Не знаю, что.

— Вы думаете, что он собирается что-то делать, или хотите так думать?

Он посмотрел на меня неподвижным взглядом, потом открыл средний ящик стола, сунул туда руку и протянул мне свернутый лист бумаги. Я взял его и развернул. Это была копия счета от Западно-Калифорнийской зубопротезной компании. Счет был за фармацевтические препараты — 30 фунтов кристоболита на 15 долларов 75 центов и 25 фунтов белого альбастона на 7 долларов. Выписан на имя «X. Тигер, для передачи», на нем стоял штамп «Оплачено». Счет был подписан внизу: «Л. Г. Вэнниэр».

Я положил бумажку на стол.

— Это выпало из его кармана как-то вечером, когда он был здесь, — сказал Морни. — Дней десять назад. Эдди накрыл ее ногой, и Вэнниэр не заметил, что потерял ее.

Я посмотрел на Прю, потом на Морни, потом на свои руки.

— Предполагается, что я должен из этого что-то понять?

— Я думаю, вы серьезный детектив. И сможете выяснить.

Я еще раз посмотрел на бумажку, свернул ее и сунул в карман.

— Полагаю, вы бы мне ее не дали, если б она ничего не значила.

Морни прошел к черному сейфу в углу комнаты и открыл его. Он вернулся к столу с пятью новенькими банкнотами в руке. Подровнял их края, тихонько потер и бросил на стол передо мной.

— Вот ваши пять сотен, — сказал он. — Уберите Вэнниэра из жизни моей жены и получите столько же. Меня не интересует, как вы это сделаете, и я ничего не хочу об этом знать. Просто сделайте.

Я пошуршал банкнотами, держа их в горячих пальцах. Потом отодвинул.

— Вы заплатите мне, когда — и если — я сделаю это, — сказал я. — Сегодня я возьму плату разговором с мисс Конкест.

Морни не прикоснулся к деньгам. Он поднял плоскую бутылку и снова налил себе. На этот раз он налил и мне и подвинул стакан.

— Что касается убийства Филипса, — сказал я, — то Эдди немного присматривал за ним. Не хотите рассказать мне, почему?

— Нет.

— Беда с этими убийствами состоит в том, что информация может поступить от кого-то другого. Если убийство попадает в газеты, никогда не знаешь, чем это кончится. Если это случится, вы будете винить меня.

Он твердо посмотрел на меня и сказал:

— Не думаю. Я был несколько груб с вами, когда вы вошли, но держитесь вы хорошо. Я рискну.

— Спасибо, — сказал я. — Скажите, зачем вы велели Эдди звонить мне и запугивать?

Он посмотрел на стол и побарабанил пальцами.

— Линда — мой старый друг. Молодой Мердок был сегодня здесь и видел ее. Он ей сказал, что вы работаете на старую леди Мердок. Она передала мне. Я не знал, о какой работе идет речь. Вы говорите, что не занимаетесь разводами, значит, старая леди не могла нанять вас для этого. — Он поднял глаза и посмотрел на меня пристально.

Я смотрел на него и ждал.

— Просто я люблю своих друзей, — сказал он. — И не дам их беспокоить.

— Мердок должен вам какую-то сумму, верно?

— Такие вопросы я не обсуждаю, — нахмурился он. Потом он допил свой стакан, кивнул и встал. — Я пришлю к вам Линду. Забирайте ваши деньги.

Он вышел. Эдди Прю разложил, поднял и собрал свое длинное тело, подарил мне свою смутную серую улыбку, которая ничего не означала, и вышел за ним следом.

Я закурил еще одну сигарету и еще раз посмотрел на зубоврачебный счет. Что-то вертелось у меня в мозгу. Я подошел к окну и встал у него, глядя на долину. По дороге вверх по холму неслась машина. Она подъехала к большому дому с наполовину застекленной башней и освещенным двором. Фары пересекли двор, машина подъехала к гаражу, огни погасли. В долине, кажется, стало темнее.

Было очень тихо и довольно прохладно. Оркестр, казалось, играл где-то у меня под ногами. Музыка звучала глухо, и мелодию было не разобрать.

Линда Конкест появилась в открытой двери, закрыла ее за собой и остановилась, глядя на меня с холодным светом в глазах.

 

19

Она была похожа на свою фотографию и не похожа. У нее был широкий плоский рот, короткий нос, большие глаза, темные волосы разделены широким белым пробором. Поверх платья на ней был жакет с поднятым воротником. Руки она держала в карманах жакета, во рту сигарета.

Выглядела она старше, глаза смотрели тяжелее, губы, кажется, разучились улыбаться. Они будут улыбаться на эстраде, искусственной сценической улыбкой. Но в перерывах выступлений они были плотно сжаты — тонкие и злые.

— Это вас зовут Марлоу? — спросила она, глядя мне в лицо. Она присела на край стола и скрестила ноги.

Я сказал, что это меня зовут Марлоу.

— Ну так вот что, — сказала она. — Я ни капли не сомневаюсь, что вы мне не понравитесь. Выкладывайте, что там у вас, и убирайтесь.

— Что мне здесь у вас нравится, так это то, что все как в кино, — сказал я. — У ворот охранник, вход сияет, одна девушка берет шляпу, другая разносит сигареты, старый жирный армянин с высокой и скучающей брюнеткой, управляющий облаивает бармена, молчаливый парень с пистолетом, хозяин ночного клуба с гривой седых волос и манерами аристократа, и теперь вы.

Она сказала:

— Правда? — сунула в угол рта сигарету и затянулась. — А как насчет проницательного частного детективчика с набором прошлогодних шуток и улыбкой «иди ко мне, малышка»?

— И вообще, по какому праву я вообще с вами разговариваю? — сказал я.

— По какому?

— Она хочет получить ее обратно. Быстро. Очень быстро, иначе будут неприятности.

— Я думала… — начала она и остановилась. Я смотрел, как она прячет следы внезапного интереса на лице, наклонив голову и разглядывая сигарету. — Что она хочет получить обратно, мистер Марлоу?

— Дублон Брашера.

Она подняла глаза и кивнула, припоминая, — давая мне понять, что она припоминает.

— Ах, этот Дублон Брашера.

— Уверен, вы о нем думать забыли, — сказал я.

— Да нет. Я его видела несколько раз, — сказала она. — Вы сказали, она хочет получить его обратно. Вы хотите сказать, она думает, что его взяла я?

— Ага. Именно так.

— Она старая лживая мразь, — сказала Линда Конкест.

— Оттого, что вы что-то подумали, вы не становитесь лжецом, — сказал я. — Просто вы можете ошибиться. Она не права?

— Зачем мне брать эту дурацкую монету?

— Ну, она стоит больших денег. Она думает, что вам могли понадобиться деньги. Похоже, она была не слишком щедра.

Она засмеялась, тихий такой напряженный смех.

— Нет, — сказала она. — Миссис Элизабет Брайт Мердок щедрой назвать нельзя.

— Может быть, вы ее взяли просто назло, что-то вроде этого? — с надеждой сказал я.

— Может быть. Но это неправда. — Она загасила сигарету о стол, раздавила окурок о медный прибор и бросила его в корзину.

— Давайте перейдем к более важным вещам, — предложил я. — Вы дадите ему развод?

— За двадцать пять тысяч, — ответила она, не глядя на меня. — И буду рада.

— Вы не влюблены в него, а?

— Вы разбиваете мое сердце, Марлоу.

— Он вас любит, — сказал я. — В конце концов вы же вышли за него.

Она лениво посмотрела на меня.

— Мистер, не думайте, что я за это не заплатила. — Она закурила вторую сигарету. — Но ведь надо жить. И не всегда это так просто, как кажется. И всякая может ошибиться, выйти замуж не за того человека, попасть не в ту семью. Иногда ищешь то, чего там нет. Уверенности, что ли.

— И любовь для этого не нужна, — сказал я.

— Я не хочу быть слишком циничной, Марлоу. Но вы бы поразились, сколько девушек выходят замуж, просто чтоб найти дом. Особенно девушек, у которых руки устали отбиваться от оптимистов, приезжающих в заведения этого типа.

— У вас был дом, и вы его бросили.

— Слишком дорого он мне обходился. Эта проспиртованная портвейном старая грымза слишком резко взяла. Как она вам нравится в качестве клиента?

— Бывало и хуже.

Она провела пальцем по губе.

— Вы заметили, что она делает с девочкой?

— Мерл? Я заметил, что она облаивает ее на каждом шагу.

— Дело не в этом. Девочка еще в куклы играет. У нее был какой-то шок, а старая свинья этим воспользовалась, чтобы полностью ее себе подчинить. При людях она орет на нее, но наедине гладит ее по головке и шепчет на ухо. А малышка просто дрожит.

— Я что-то не очень понимаю, — сказал я.

— Девочка влюблена в Лесли, но не знает об этом. Чувства у нее на уровне десятилетней. Скоро в этой семейке что-то произойдет. Я рада, что меня там не будет.

— Линда, вы толковая девушка, — сказал я. — Нахальная и мудрая. Похоже, выходя за него замуж, вы думали, что перед вами откроется весь мир.

Она скривила губы:

— Я думала получить хотя бы передышку. Даже этого не было. Это железная и бесцеремонная женщина, Марлоу. Что бы она ни велела вам сделать, на уме у нее совсем другое. Она что-то задумала. Берегитесь.

— Могла бы она убить пару человек?

Она рассмеялась.

— Никаких шуток. Умерли два человека, и по крайней мере один из них в связи с редкими монетами.

— Я не понимаю, — сказала она. — Вы хотите сказать, они убиты?

Я кивнул.

— Вы сказали об этом Морни?

— Об одном из них.

— А полиции?

— Об одном из них. О том же.

Она внимательно посмотрела мне в лицо. Мы глядели друг на Друга. Она выглядела немного бледной или просто усталой. Мне показалось, она стала немного бледнее, чем прежде.

— Неправда это, — сказала она сквозь зубы.

Я пожал плечами. Она, кажется, немного расслабилась.

— Значит, насчет Дублона Брашера, — сказал я. — Вы его не брали. Ладно? А что насчет развода?

— Это не ваше дело.

— Согласен. Ну, спасибо за разговор. Вы знаете, кто такой Вэнниэр?

— Да, — ее лицо окаменело. — Не очень хорошо. Он приятель Лойс Морни.

— Очень близкий приятель.

— На днях он нарвется на собственные похороны, будьте уверены.

— В этом направлении, — сказал я, — мне и намекали. Что-то с ним не так. Каждый раз, когда упоминаешь его имя, люди напрягаются.

Она посмотрела на меня и ничего не сказала. Слова просто вертелись у нее на языке, но наружу не вышли. Она спокойно сказала:

— Если он не оставит Лойс, Морни его убьет. Точно.

— Ерудна. Эта Лойс кидается на любую пару брюк. Это без очков видно.

— Может быть, Алекс единственный человек, который этого не видит.

— Но Вэнниэр не имеет отношения к моей работе. Он с Мердоками не связан.

Она слегка усмехнулась уголком рта:

— Правда? Я вам вот что скажу. Хотя это и не мое дело. Просто вот такое я простодушное дитя. Вэнниэр знает Элизабет Брайт Мердок, и знает хорошо. В доме я его видела только один раз, но звонит он часто. Я несколько раз брала трубку. Всегда спрашивает Мерл.

— Секретаршу? Вот ведь… занятно, — сказал я. — Мерл, а?

Она наклонилась, чтобы погасить окурок, раздавила его и бросила в корзину.

— Я очень устала, — сказала она вдруг. — Пожалуйста, уходите.

Я немного постоял в задумчивости, глядя на нее. Потом сказал:

— До свидания, и спасибо. Счастливо вам.

Я вышел и оставил ее стоящей у стола, руки в карманах жакета, голова наклонена, глаза смотрят в пол.

Было два часа ночи, когда я добрался до Голливуда, загнал машину в гараж и поднялся к себе. Ветер уже прекратился, но воздух был по-прежнему сух и легок, как в пустыне. В квартире было душно, и от окурка сигары Бриза шел тяжелый запах. Я распахнул окна, разделся и вынул все из карманов.

Среди прочего я вытащил счет зубоврачебной фирмы. Все тот же счет на имя X. Р. Тигера.

Я достал телефонный справочник и отыскал X. Р. Тигера. В памяти что-то щелкнуло, и все стало по местам. Адрес был: Девятая Западная, 422. Адрес дома, где жил старый нумизмат.

— «X. Р. Тигер — Зубопротезная лаборатория». Это была одна из табличек на шестом этаже того дома. Я прочел ее, когда выбирался из контры Элизии Моргенштерна.

Но даже пинкертоны должны спать, а Марлоу нужно спать гораздо-гораздо больше, чем пинкертонам. Я пошел спать.

 

20

В Пасадене было так же жарко, как и вчера, и большой кирпичный дом на Дрезден-авеню выглядел таким же холодным, а маленький крашеный негритенок у дверей — таким же грустным. Та же бабочка села на тот куст — или она была просто похожа? Стоял тот же густой запах летнего утра, и на мой звонок открыла та же средних лет гадюка.

Тем же коридором она провела меня в мрачную комнату. Миссис Элизабет Брайт Мердок сидела в плетеном шезлонге и, когда я входил в комнату, наливала себе из бутылки, которая очень походила на ту же самую, но, вероятнее всего, приходилась ей внучкой.

Горничная закрыла дверь, я сел и положил шляпу на пол — все, как вчера, и миссис Мердок, бросив на меня тот же прямой взгляд, спросила:

— Ну?

— Плохие дела, — сказал я. — Мной заинтересовалась полиция.

Похоже, это ее не взволновало.

— Вот как. Я думала, вы лучше работаете.

Я промолчал.

— Когда я выехал отсюда вчера утром, за мной следовал человек в желтом «купе». Не знаю, что он здесь делал и как сюда попал. Думаю, он следовал за мной и по дороге сюда, но я не уверен. Я от него оторвался, но он нашел меня около моей конторы. Он опять увязался за мной, поэтому я предложил ему объяснить, зачем он это делал, и он ответил, что знает, кто я такой, что ему нужна помощь, и просил меня приехать к нему домой на Банкер-Хилл и поговорить. Я поехал туда после встречи с мистером Моргенштерном и нашел его застреленным на полу его ванной.

Миссис Мердок отхлебнула немного портвейна. Кажется, ее Рука слегка дрогнула, но я не уверен — в комнате было слишком темно. Она прочистила горло.

— Продолжайте.

— Его имя Джордж Ансон Филипс. Молодой светловолосый парень, довольно бестолковый. Называл себя частным детективом.

— Я никогда о нем не слышала, — холодно сказала миссис Мердок. — Никогда его не встречала, настолько я знаю, и имя Мне ни о чем не говорит. Не думаете ли вы, что я его наняла, чтобы следить за вами?

— Я не знаю, что и думать. Он намекал на то, чтобы объединить наши силы, и у меня сложилось впечатление, что он работает на кого-то из членов вашей семьи. Он мне этого не говорил, правда.

— На нас он не работал. Можете быть совершенно уверены, — ее баритон был непоколебим, как скала.

— Я не думаю, что вы знаете о своей семье так много, как вам кажется, миссис Мердок.

— Я знаю, что вы расспрашивали моего сына — вопреки моим указаниям, — сказала она.

— Я не расспрашивал его. Он расспрашивал меня. Или пытался.

— К этому мы еще вернемся, — едко сказала она. — Теперь насчет этого человека, которого вы нашли убитым. В связи с его смертью вами интересуется полиция?

— Естественно. Они хотят знать, почему он следил за мной, над чем я работаю, почему он говорил со мной, почему пригласил к себе и почему я поехал. Но это только полдела.

Она допила стакан и налила еще.

— Как ваша астма? — спросил я.

— Плохо, — ответила она. — Рассказывайте дальше.

— Я встретился с Моргенштерном. Я уже говорил вам по телефону. Он заявил, что дублона у него нет, но что ему его предлагали и он может его купить. Как я и сказал вам. Потом вы мне сказали, что монета опять у вас, и это все.

Я ждал, что она расскажет мне какую-нибудь историю о том, как к ней вернулась монета, но она просто смотрела на меня мутным взглядом поверх стакана.

— Итак, поскольку я как будто договорился с мистером Моргенштерном уплатить ему тысячу долларов за монету…

— Я вам таких полномочий не давала, — сказала она.

Я кивнул, соглашаясь.

— Может быть, я его немного разыграл, — сказал я. — И себя тоже. Во всяком случае, после того, что вы сказали мне по телефону, я пытался связаться с ним, чтобы сказать, что сделка отменяется. В телефонной книге его домашнего адреса нет. Я поехал в контору. Но было уже поздно. Лифтер сказал, что он еще не спускался. Когда я вошел, он лежал лицом вверх на полу — мертвый. Видимо, умер от шока после удара по голове. Старики легко умирают. Может быть, этим ударом его не собирались убивать. Я вызвал «скорую», но имени своего не назвал.

— Очень мудро с вашей стороны, — сказала она.

— Правда? Я счел это разумным, но не думаю, что это мудро. Я люблю поступать как воспитанный человек, миссис Мердок. Надеюсь, даже вы это понимаете. Но совершено два убийства, и оба трупа нахожу я. И обе жертвы связаны каким-то образом с Дублоном Брашера.

— Я не понимаю. И этот второй, молодой, тоже?

— Да. Разве я не говорил вам по телефону? Мне кажется, говорил, — я нахмурился, припоминая. — Точно, говорил.

Она спокойно сказала:

— Возможно. Я не очень-то прислушивалась к вашим словам. Видите ли, дублон тогда уже был у меня. И вы, кажется, были немного пьяны.

— Я не был пьян. Я, может быть, почувствовал легкий шок, но я не был пьян. Вы все это очень спокойно принимаете.

— А что я должна делать?

Я перевел дух.

— Я уже связан с одним убийством, поскольку нашел тело и сообщил об этом. Скоро меня могут привлечь к расследованию второго, поскольку я нашел тело и не сообщил об этом. И это гораздо серьезнее. Даже при нынешнем положении я должен до полудня назвать имя моего клиента.

— Это будет, — сказала она слишком спокойно, — нарушением профессиональной тайны. Вы этого не сделаете, я уверена.

— Отставьте-ка свой портвейн и попробуйте вникнуть в ситуацию, — взорвался я.

Она была слегка удивлена и отодвинула от себя стакан — дюйма на четыре.

— Этот Филипс, — сказал я, — имел лицензию частного детектива. Почему я нашел его мертвым? Потому что он следил за мной, я заговорил с ним, и он пригласил меня к себе. А приехав туда, я нашел его мертвым. Полиции все это известно. Этому они, может быть, и верят. Но они не верят, что связь между мной и Филипсом была чистым совпадением. Они думают, что между нами есть более глубокая связь, и они настаивают, чтобы я рассказал, чем я занят сейчас и на кого работаю. Это вам ясно?

— Вы сумеете из этого выбраться, — сказала она. — Конечно, это будет стоить мне чуть дороже.

Я почувствовал, что получил по носу. Рот у меня пересох. Я задыхался. Я еще раз глубоко вздохнул и еще раз попытался окунуться в бочку жира, сидевшую напротив меня в плетеном шезлонге, глядя на меня безмятежно, как президент банка, отказывающий вам в займе.

— Я работаю на вас, — сказал я. — Сейчас, теперь, сегодня. На будущей неделе я буду работать на кого-нибудь другого. Я надеюсь. Для этого мне нужно быть в разумно хороших отношениях с полицией. Они не обязаны меня любить, но они Должны быть совершенно уверены, что я их не надую. Предположим, Филипс ничего не знал о Дублоне Брашера. Предположим даже, что он знал о нем, но его смерть не была связана с этой монетой. А полиция должна допросить тех, кого считает нужным. Неужели вы этого не понимаете?

— Разве закон не дает вам права защищать клиента? — спросила она. — Если нет, то какой вообще смысл нанимать частного детектива?

Я встал, обошел свой стул и снова сел. Наклонился вперед, положил руки на колени и так их сжал, что суставы захрустели.

— Закон, какой бы он ни был, — это вопрос взаимоотношений: ты мне, я тебе. Как и большинство вещей. Даже если бы имел право молчать, и однажды мне бы это сошло с рук, все равно это был бы конец мне как частному детективу, миссис Мердок. Я был бы просто намеченной жертвой. Так или иначе они бы взяли меня в оборот. Я ценю ваше дело, миссис Мердок, но не настолько, чтобы перерезать себе горло и умереть у вас на коленях.

— Кажется, вы превратили все это в кашу, — сказала она, дотянулась до стакана и выпила его. — Мою невестку вы не нашли, монету тоже. Зато нашли парочку трупов, к которым я не имею никакого отношения, а вы аккуратно все устроили таким образом, что я должна рассказать полиции все мои личные дела, чтобы защитить вас от вашей же некомпетентности. Вот что я вижу. Поправьте меня, если я неправа.

Она налила себе еще, слишком быстро выпила и поперхнулась. Начался приступ кашля. Трясущейся рукой она сунула стакан на стол, расплескивая густое вино. Она наклонилась вперед и налилась кровью.

Я вскочил, обошел ее и постучал по мясистой спине, которой ворота можно пробивать.

Она перестала кашлять, перевела дух и попыталась отдышаться. Я нажал какую-то клавишу на селекторе и, когда мне ответили, сказал: «Принесите миссис Мердок стакан воды, быстро!» — и отпустил клавишу.

Потом вернулся на свое место и стал смотреть, как она приходит в себя. Когда она стала дышать спокойнее, я сказал:

— Вы просто распустились. Слишком долго прожили среди людей, которые вас боятся. Подождите, скоро увидитесь с полицией. Эти ребята профессионалы. А вы просто плохой любитель.

Открылась дверь, и горничная принесла кувшин воды со льдом и стакан. Поставила все это на столик и вышла.

Я налил в стакан воды и вложил его в руку миссис Мердок.

— Выпейте, только маленькими глотками. Вкус этой штуки вам не понравится, но вреда вам от нее не будет.

Она отхлебнула, потом выпила полстакана, поставила стакан и вытерла рот.

— Подумать только, — сказала она. — Из всех нахалов в городе я выбрала такого, который не стесняется хамить мне в моем собственном доме.

— Все эти разговоры ни к чему, — сказал я. — У нас мало времени. Как будет выглядеть наша история для полиции?

— Полиция меня не касается. Совершенно. А если вы назовете им мое имя, я буду расценивать это как самое отвратительное нарушение профессиональной тайны с вашей стороны.

Я оказался там, откуда начал.

— Убийство все в корне меняет, миссис Мердок. Над ним нельзя подшучивать. Вам придется сказать им, почему вы меня наняли и для чего. В газетах публиковать они это не станут. То есть это в том случае, если они вам поверят. Разумеется, они не поверят, что вы наняли меня, чтобы я занялся персоной Элизии Моргенштерна только потому, что он позвонил вам и хотел купить монету. Может быть, они не узнают, что вы не могли тогда продать монету, даже если бы хотели. Но они не поверят, что вы наняли частного детектива просто, чтобы изучить возможного покупателя. Это ерунда.

— Это мое дело, разве нет?

— Нет. Вы не сможете отшить таким образом полицейских. Они должны быть уверены, что вы до конца откровенны и что вам нечего скрывать. Пока они считают, что вы что-то скрываете, они вас не оставят. Дайте им разумную и связную историю, и они радостно уберутся назад. А самая разумная и связная история — это всегда правда. Надеюсь, вы готовы сказать правду?

— Можете не надеяться, — сказала она. — Но, я думаю, это большого значения не имеет. Неужели я должна сказать им, что подозревала собственную невестку в краже монеты и что я оказалась неправа?

— Так было бы лучше.

— И что ее вернули и как именно это было сделано?

— Так было бы лучше.

— Это будет слишком унизительно для меня.

Я пожал плечами.

— Вы отвратительный человек, — сказала она. — Вы бессердечная рыба. Вы мне несимпатичны. Я глубоко сожалею, что вообще встретила вас.

— Взаимно, — сказал я.

Она нажала толстым пальцем на клавишу селектора и гаркнула в него:

— Мерл. Попросите моего сына быстро спуститься ко мне. Я думаю, вам тоже следует зайти.

Она опустила клавишу, сжала пальцы в кулаки и уронила руки на колени. Ее мутный взгляд поднялся к потолку.

Ее голос был тих и печален, когда она сказала:

— Монету взял мой сын, мистер Марлоу. Мой родной сын.

Я промолчал. Так мы и сидели, глядя друг на друга. Через пару минут оба они вошли в комнату, и она велела им сесть.

 

21

Лесли Мердок был одет в зеленоватый полотняный костюм, волосы его казались влажными, словно он только что вышел из-под Душа. Он сел, наклонясь вперед, разглядывая свои белые туфли и поигрывая перстнем на руке. Не было его длинного черного мундштука, а без него он казался чуть-чуть одиноким. Даже Усы его, кажется, висели более тоскливо, чем в моем офисе.

Мерл Дэвис выглядела так же, как и вчера. Может быть, она всегда так выглядит. Ее медно-соломенные волосы были так же туго затянуты назад, роговые очки выглядели такими же тяжелыми и ненужными, а глаза — такими же пустыми. На ней было то же гладкое полотняное платье с короткими рукавами и никаких украшений, даже серег.

Миссис Мердок отхлебнула портвейна и спокойно сказала:

— Ладно, сынок. Рассажи мистеру Марлоу о дублоне. Боюсь, нам придется рассказать ему все.

Мердок быстро поднял на меня глаза и снова опустил. Рот его дрогнул. Когда он заговорил, в голосе его не было ни выражения, ни оттенков, это был плоский усталый голос человека, делающего признание после изнурительной борьбы с собственной совестью.

— Как я сказал вам вчера в вашей конторе, я задолжал Морни большую сумму, двенадцать тысяч. Позже я отрицал это, но это правда. Я действительно должен ему. Я не хотел, чтобы об этом узнала мать, а он крепко нажал на меня, требуя денег. Может быть, я догадывался, что в конце концов придется ей сказать, но у меня не хватило храбрости. Как-то после обеда, когда она спала, я взял ее ключи и вытащил дублон. Мерл дома не было. Я отдал его Морни, и он согласился принять его в качестве обеспечения долга, потому что я объяснил ему, что он его не сможет продать, если не представит его историю и не покажет, что он был приобретен законным путем.

Он замолчал и посмотрел на меня: как я реагирую? Миссис Мердок не отрывала глаз от моего лица, просто впилась в меня глазами. Девушка смотрела на Мердока с раскрытым ртом и выражением страдания на лице.

— Морни дал мне расписку, — продолжал Мердок, — в том, что он принял монету в залог и не может ее продать без моего ведома. Что-то вроде этого. Не берусь судить, насколько она правильно написана. Когда позвонил этот Моргенштерн, я сразу заподозрил, что Морни либо продает монету, либо собирается это сделать и хочет, чтобы ее оценил знающий человек. Я очень испугался.

Он посмотрел на меня и состроил какую-то гримасу. Видимо, это должно было изображать очень испуганного человека. Потом он достал платок, вытер им лоб и остался сидеть с платком между ладоней.

— Когда Мерл сказала мне, что мать наняла детектива… Мерл не должна была мне этого говорить, но мать обещала не ругать ее. — Он посмотрел на мать. Старая боевая лошадь выпятила челюсть и выглядела мрачной. Девочка не отрывала глаз от его лица и, кажется, не очень переживала, что ее станут ругать. Он продолжал: — Я понял, что она обнаружила пропажу дублона и наняла вас для этого. Я не очень верил, что она наняла вас, чтобы разыскать Линду. Все это время я знал, где Линда. Я пошел к вам, чтобы что-нибудь выяснить. Выяснил я немного. Вчера вечером я поехал к Морни и все ему рассказал. Сначала он рассмеялся мне в лицо, но когда я сказал ему, что даже мать не может продать монету, не нарушив завещание Джаспера Мердока, и что она сообщит о нем в полицию, если я расскажу ей, где монета, он пошел на попятную. Он вынул монету из сейфа и без единого слова отдал ее мне. Я вернул ему расписку, и он ее порвал. Тогда я привез монету домой и все рассказал матери.

Он остановился и опять вытер лицо. Глаза девушки следовали за его рукой — сначала вверх, потом вниз.

Среди наступившего молчания я спросил:

— Морни не угрожал вам?

Он покачал головой:

— Он сказал, что хочет получить свои деньги обратно и что мне лучше заняться этим и достать всю сумму. Но он не угрожал. В общем, он вел себя вполне достойно. Для таких обстоятельств.

— Где это было?

— В клубе «Айдл-Вэлли», в его кабинете.

— Эдди Прю там был?

Девушка оторвала взгляд от его лица и взглянула на меня. Миссис Мердок резко спросила:

— Кто такой Эдди Прю?

— Телохранитель мистера Морни, — ответил я. — Я не весь день потратил зря, миссис Мердок. — Я смотрел на ее сына, ожидая ответа.

— Нет, я его не видел, — ответил он. — Конечно, я знаю его в лицо. Достаточно увидеть его один раз, чтобы запомнить. Но вчера его там не было.

— Это все? — спросил я.

Он посмотрел на мать. Она прямо подпрыгнула:

— Разве этого не достаточно?

— Может быть, — сказал я. — Где теперь эта монета?

— А где она, по-вашему, должна быть?

Я едва не сказал ей, где — просто чтобы посмотреть, как она отреагирует. Но я сдержался. Я сказал:

— Видимо, вы обо всем позаботились.

Миссис Мердок тяжело проговорила:

— Поцелуй свою маму, сынок, и можешь идти.

Он послушно встал, подошел к ней, поцеловал ее в лоб, она похлопала его по руке. Он вышел с опущенной головой и тихо закрыл дверь. Я сказал Мерл:

— Я думаю, вам надо будет записать все это, как он рассказал, перепечатать и дать ему подписать.

Она растерялась. Старуха проскрипела:

— Разумеется, она не станет этого делать. Займись своими Делами, Мерл. Я хотела, чтоб ты это послушала. Но если я опять увижу, что ты злоупотребляешь моим доверием, ты знаешь, что будет.

Девушка встала и улыбнулась ей с сияющими глазами:

— Конечно, миссис Мердок. Я никогда этого не сделаю. Никогда. Можете мне поверить.

— Надеюсь, что так, — проворчал старый дракон. — Иди.

Мерл тихо вышла.

На глазах миссис Мердок образовались две большие слезы и медленно двинулись вниз по слоновьему изгибу щек, добрались до мясистого носа и скользнули по губе. Она нашарила платок, вытерла их, потом промокнула глаза. Она убрала платок, взяла стакан и мирно проговорила:

— Я очень люблю моего сына, мистер Марлоу. Очень. И все это меня очень огорчает. Вы полагаете, ему придется рассказать эту историю полиции?

— Надеюсь, что нет, — сказал я. — Ему будет чертовски трудно заставить их поверить ей.

Рот у нее открылся, и на меня блеснули ее зубы. Она сжала губы и набычилась.

— Что это вы хотите сказать? — спросила она.

— Только то, что сказал. Эта история не похожа на правду. Она и выглядит как сфабрикованная плоская басня. Он ее сам придумал или это вы ее изобрели и дали ему выучить?

— Мистер Марлоу, — сказала она убийственным голосом, — вы идете по очень тонкому льду.

Я махнул рукой:

— А кто нет? Ну хорошо, скажем, все это правда. Морни будет все отрицать, и мы вернемся к исходной позиции. А он обязательно будет отрицать, иначе он будет привязан к двум убийствам.

— Разве это не похоже на правду? — спросила она.

— Для чего Морни, человек с некоторой поддержкой, положением и определенным влиянием, станет связываться с двумя убийствами? И все это только для того, чтобы не быть обвиненным в какой-то ерунде, вроде продажи заложенной ему вещицы. Мне это недоступно.

Она молча смотрела на меня. Я ухмыльнулся, потому что в первый раз собирался сказать ей вещь, которая ей понравится.

— Я нашел вашу невестку, миссис Мердок. Меня удивляет, что ваш сын, которого вы держите в ежовых рукавицах, не сказал вам, где она находится.

— Я его не спрашивала, — удивительно спокойно для нее ответила старуха.

— Она там же, где начала, поет в оркестре клуба «Айдл-Вэлли». Я с ней говорил. Она по-своему очень жесткая женщина. И не очень любит вас. Я не исключал, что монету могла взять она, просто назло. И тем более не исключаю, что Лесли мог знать об этом и состряпать эту историю, чтобы защитить ее. Он говорит, что очень любит ее.

Она улыбнулась. Приятной эту улыбку назвать было нельзя — не то лицо. Но все же это была улыбка.

— Да, — сказала она. — Да. Бедный Лесли. Именно так он и мог бы поступить. И в этом случае, — ее улыбка расплылась прямо до ушей, — в этом случае моя милая невестка может быть причастна к убийству.

С четверть минуты я наблюдал, как она наслаждается этой мыслью.

— А вам бы этого очень хотелось, — сказал я.

Она кивнула, все еще улыбаясь, с ходу согласившись, что этого ей бы очень хотелось, и не сразу почувствовав грубость в моем тоне. Потом лицо ее замерло, и губы плотно сжались. Она сказала сквозь зубы:

— Ваш тон мне не нравится. Мне не нравится ваш тон.

— Я вас не виню, — сказал я. — Он и мне не нравится. Мне ничего не нравится. Мне не нравится этот дом, и вы, и вся атмосфера вашей семьи, и затравленное лицо этой девочки, и этот пень — ваш сынок, и все это дело, и то, что мне не говорят о нем правды, и вся эта ложь, которую я выслушиваю…

Тут она принялась орать — лицо бешеное, глаза прыгают от ярости, от ненависти даже голос задрожал:

— Вон! Вон из этого дома! Немедленно! Сию минуту! Вон!

Я встал, поднял с пола шляпу и сказал:

— Вот это я сделаю с удовольствием.

Я несколько устало посмотрел на нее и направился к выходу. Открыл дверь, вышел. Дверь я закрыл тихо: придерживая ручку стиснутой рукой и тихо щелкнув замком.

Сам не знаю, почему.

 

22

За мной послышались быстрые шаги, кто-то несколько раз позвал меня, я, не оставливаясь, дошел до середины первой гостиной. Там я остановился, она подбежала ко мне, запыхавшись, глаза едва не выскакивают из очков, на волосах прыгают смешные маленькие зайчики от низких окон.

— Мистер Марлоу! Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите. Ей нужно поговорить с вами. Она очень хочет вас видеть.

— Будь я проклят. У вас на губах сегодня губная помада. Здорово вам идет.

Она схватила меня за рукав:

— Пожалуйста!

— Скажите ей, пусть утопится, — сказал я. Даже Марлоу может потерять терпение. — Скажите ей, чтобы она дважды утопилась, если одного раза не хватит.

Я взглянул на ее руку, державшую меня за рукав, и легонько по ней похлопал. Она быстро отняла руку, глаза у нее стали круглые.

— Пожалуйста, мистер Марлоу. Она должна поговорить с вами. У нее неприятности.

— У меня тоже неприятности, — сказал я. — Я по горло в неприятностях. Чего вы плачете?

— Но ведь я в самом деле очень люблю ее. Я знаю, она может нагрубить и быть резкой, но сердце у нее — чистое золото.

— К черту ее сердце! — сказал я. — Я не намерен связываться с ней настолько, чтобы мне нужно было в этом разбираться. Она старая толстомордая врунья. С меня хватит. Похоже, она в самом деле глубоко закопалась, но я раскопками не занимаюсь. Я хочу, чтобы мне говорили правду.

— Ах, я совершенно уверена, что если бы вы были терпеливее…

Без всякой задней мысли я положил ей руку на плечо. Она подпрыгнула, как укушенная, в глазах ее мелькнул ужас.

Мы стояли, глядя друг на друга, и тяжело дышали — я разинутым от изумления ртом, она с плотно стиснутыми губами, ноздри ее дрожали. Лицо ее побелело, словно его неумело напудрили.

— Слушай, — медленно проговорил я, — с тобой что-то случилось, когда ты была еще девочкой?

Она кивнула, очень быстро.

— Тебя испугал мужчина или что-то в этом роде, да?

Она опять кивнула. Закусила губу маленькими белыми зубками.

— И с тех пор ты такая?

Она просто стояла передо мной — белая как полотно.

— Послушай, — сказал я, — я не сделаю ничего, что может тебя испугать. Никогда.

На глазах ее появились слезы.

— Если я к тебе прикоснулся, — сказал я, — то сделал это так же, как прикоснулся бы к стулу или к двери. Я ничего не хотел тебе сделать. Ты понимаешь?

— Да, — она наконец произнесла одно слово. В глубине ее глаз все еще корчилась паника, это было видно сквозь слезы: — Да.

— Я ничего не хотел тебе сделать, — сказал я. — Со мной можно быть спокойной. Больше при мне беспокоиться не о чем. Или возьмем Лесли. Он человек спокойный. Ты знаешь, что на него можно положиться, мы-то с тобой это понимаем…

— Ах, ну конечно, — сказала она. — Конечно. — Для нее Лесли был тузом из колоды. Для нее. Для меня он был просто ноль.

— Или взять старую винную бочку, — сказал я. — Грубая женщина, беспардонная, думает, что может скалы грызть, кричит на тебя, но в общем она ведет себя по отношению к тебе вполне достойно, разве нет?

— Конечно, мистер Марлоу. Она чудо. Я хотела вам сказать…

— Я понимаю. Но почему ты не можешь забыть эту историю? Разве он все еще рядом — этот человек, который тебя обидел?

Она прижала ладонь ко рту и смотрела на меня из-за руки, как с балкона.

— Он умер, — сказала она. — Он выпал из… выпал… из окна.

Я оставил ее жестом:

— А, это тот… Я слышал о нем. И все не можешь забыть?

— Нет, — серьезно сказала она и покачала головой, не отнимая руки от лица. — Не могу. И, кажется, не смогу. Миссис Мердок, она все время говорит мне, чтобы я забыла. Она подолгу говорит со мной, уговаривает меня забыть. Но я просто не могу.

— Было бы много лучше, — сказал я, — если б она заткнулась на возможно более долгий срок. Она просто не позволяет тебе забыть.

Она посмотрела на меня удивленно и несколько обиженно:

— Да это ведь не все, — сказала она. — Я была у него секретаршей, а она была его женой. Он был ее первым мужем. Естественно, она и сама не может забыть. Конечно, не может.

Я почесал ухо. Похоже, такое дело под уголовную статью не подходит. На лице ее теперь не было никакого выражения. Она, кажется, не воспринимала, что я стою рядом с ней. Я был исходящим откуда-то голосом, голосом без тела. Почти ее внутренним голосом.

Тут у меня возникла одна из смешных и не очень надежных идей.

— Слушай, — сказал я, — из тех, кто здесь бывает, кто-нибудь действует на тебя так вот сильно? Сильнее, чем все остальные?

Она осмотрелась. Я тоже. Ни под стульями, ни за шкафом никого не было, никто не подслушивал из-за двери.

— Почему я должна вам это говорить? — выдохнула она.

— Ты не должна. Тебе просто так хочется.

— Обещайте, что никому не скажете — никому в целом свете, даже миссис Мердок.

— Уж ей-то ни в коем случае. Обещаю.

Она открыла рот, на ее губах появилась смешная заговорщицкая улыбка, и тут все поломалось. Голос ее замер, в горле пискнуло. Зубы стучали.

Мне хотелось дать ей хорошего пинка, но я боялся прикасаться к ней. Так мы и стояли. Ничего не происходило. Мы просто стояли. Я съежился до размеров комариного рыльца.

Она повернулась и убежала. Я слышал ее шаги в коридоре. Хлопнула дверь. Я пошел за ней. Она рыдала в своей комнатке. Я постоял за дверью, послушал. Я ничем не мог помочь. Вряд ли кто-нибудь смог бы.

Я вернулся по длинному коридору к застекленной двери, постучал и просунул в дверь голову.

— Кто-то старается запугать эту девочку до смерти, вы не знаете, кто? — спросил я.

— Убирайтесь из моего дома, — проговорила она своими жирными губами.

Я не пошевелился. Вдруг она хрипло рассмеялась.

— Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?

— Ну, не люблю хвастать, — ответил я.

— Тогда, может быть, вы сами выясните.

— За ваш счет?

Она пожала тяжелыми плечами:

— Возможно. Не исключено. Кто знает?

— Вы никого не купили, — сказал я. — А мне все еще предстоит разговор с полицией.

— Я никого не купила, — сказала она, — и ни за что не платила. И за возврат монеты… Я рада признать, что за монету вы уже получили. А теперь убирайтесь. Вы на меня тоску нагоняете. Невыразимую.

Я захлопнул дверь и пошел назад. За дверью рыданий уже не было. Там было очень тихо. Я прошел дальше.

Я вышел из дома. И постоял на крыльце, слушая, как с шорохом выгорает на солнце трава. За углом дома послышался звук мотора, двигатель взревел, и на дорожку выкатил серый «Меркурий». За рулем сидел Лесли Мердок. Увидев меня, он остановился.

Лесли вышел из машины и быстро подошел ко мне. Он был одет по-летнему: кремовые брюки, черно-белые ботинки с лакированными носами, легкий спортивный пиджак, в кармашке черно-белый платок, кремовая рубашка без галстука. На лице темные очки с зелеными стеклами.

Он подошел вплотную ко мне и сказал тихо и как-то застенчиво:

— Вы, кажется, считаете меня большим ослом?

— По поводу этой истории с дублоном?

— Да.

— Это никак не повлияло на мое мнение о вас, — сказал я.

— Вы понимаете.

— Вы хотите что-то сказать?

Он неопределенно повел плечами отлично сшитого пиджака.

Его дурацкие рыжеватые усики блеснули на солнце.

— Кажется, я люблю производить хорошее впечатление, — сказал он.

— Ничем не могу вам помочь, мистер Мердок. На меня произвела хорошее впечатление ваша преданность жене. Если вы это имеете в виду.

— A-а. Вы думаете, я говорил неправду? То есть вы думаете, я говорил все это, чтобы защитить ее?

— Я не исключаю такой возможности.

— Понимаю, — он сунул сигарету в длинный черный мундштук, который вытащил из-за броского платочка в кармане. — Ну что ж, видимо, следует считать, что я не произвел на вас хорошего впечатления. — Движения его глаз смутно виделись за зелеными стеклами — рыбки, мечущиеся в глубоком пруду.

— О какой ерунде мы говорим, — сказал я. — Все это ничего не значит. Ни для вас, ни для меня.

Он поднес спичку к сигарете и затянулся.

— Понимаю, — сказал он. — Извините, что заговорил об этом, это было очень глупо.

Он повернулся на каблуках, вернулся к машине и сел за руль, я проводил глазами его машину, потом двинулся. По дороге я подошел к маленькому негритенку и слегка погладил его по голове.

— Сынок, — сказал я ему, — ты единственный нормальный человек во всем этом доме.

 

23

Громкоговоритель внутренней полицейской сети на стене откашлялся и произнес: «Раз-два-три-четыре». Проверка линии — щелкнул и умолк.

Лейтенант полиции Джесс Бриз потянулся, высоко вытянув руки, зевнул и сказал:

— Опоздали на пару часиков, а?

— Да. Но я просил передать вам, что могу задержаться. Мне нужно было зайти к зубному врачу.

— Садитесь.

Его маленький стол загораживал угол. Он сидел за столом так, что слева от него было высокое голое окно, а справа стена с громадным календарем. Прошедшие дни были аккуратно зачеркнуты толстым черным карандашом, так что Бриз с одного взгляда знал, какой сегодня день.

Спенглер сидел у другого, гораздо меньшего и гораздо более чистого стола. На его столе лежала зеленая папка, стоял письменный прибор, рядом перекидной календарь и половина кокосового ореха, полная пепла, окурков и обгорелых спичек. В ладони он держал полкоробки перышек к старинным ручкам и пытался метать их в мягкую спинку стоявшего у стены стула, как циркачи-мексиканцы мечут ножи в цель. Ничего у него не выходило — перья не втыкались.

В комнате стоял неясный нежилой запах, не очень чистый, не очень грязный, не очень человеческий запах, который стоит обычно в таких комнатах. Отдайте полицейскому управлению новенький, с иголочки дом, и через три месяца гам появится этот запах. Есть что-то в этом символическое.

Один нью-йоркский репортер написал, что, когда вы входите под зеленые лампы окружного полицейского участка, вы покидаете этот мир и оказываетесь в мире, где законы не действуют.

Я сел. Бриз достал из кармана обернутую в целлофан сигару и занялся обычной волынкой. Я следил: шаг за шагом, точно, никаких изменений. Он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную стеклянную пепельницу и позвал:

— Э-эй, Спенглер.

Спенглер повернул к нему голову, а Бриз повернул голову к нему. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз ткнул в моем направлении сигарой.

— А ну глянь на него хорошенько, — сказал он.

Спенглеру пришлось пересесть, чтобы развернуться и взглянуть на меня хорошенько. Если в этом взгляде было что-то хорошее, я этого не заметил.

— Ох и хитры вы, братцы, как пара мячиков для пинг-понга, — сказал я. — Как это у вас получается?

— Не мудрствуй, — сказал Бриз. — Вам, кажется, пришлось побегать сегодня?

— Пришлось.

Он все еще ухмылялся. Спенглер все еще ухмылялся. Не знаю, что там жевал Бриз, но глотать эту штуку ему не хотелось.

Наконец он прочистил горло, расправил свое большое морщинистое лицо, повернулся, чтобы видеть меня, не глядя мне в лицо, и сказал таким бесстрастным голосом, без выражения:

— Хенч признался.

Спенглер посмотрел на меня. Он наклонился вперед из своего кресла, и на его раскрытых губах появилась напряженная, почти непристойная улыбка.

Я сказал:

— Чем вы это из него выбили — киркой?

— Не-а.

Они оба молча глядели на меня.

— Макаронник, — сказал Бриз.

— Что?

— Малыш, ты рад? — спросил Бриз.

— Вы мне скажете толком или так и будете наслаждаться видом человека, который рад?

— Нам приятно посмотреть на людей, которые рады, — сказал Бриз. — Не часто приходится.

Я сунул в рот сигарету и поиграл ею, катая между губ.

— Мы из него это выбили при помощи макаронника, — сказал Бриз. — Макаронника по имени Палермо.

— Господи, так вы что-то знаете?

— Что? — спросил Бриз.

— Я просто подумал, что это за штука такая — полицейский диалог?

— У каждого свои методы, — спокойно сказал Бриз. — Хотите слушать или будете дальше мудрствовать?

— Я слушаю.

— Значит, так. Хенч был пьян. То есть он в самом деле был пьян, не просто казался пьяным. Смертельно пьян. Пил он неделями. Он практически перестал есть и спать, жил на одном спирту. Он допился до того, что перестал пьянеть от виски, только трезвее становился. Только это его и привязывало к нашему миру. Когда парень доходит до такого состояния, забери у него спиртное, и он станет хуже буйно помешанного.

Я молчал. Спенглер все еще сидел с этой улыбкой на лице. Бриз постучал пальцем по сигаре, пепел не упал, и он опять сунул ее в рот.

— Этот парень готов для клиники. Но мы не собираемся превращать арестованного по делу об убийстве в пациента психиатрической лечебницы. Это должно быть ясно. Нам нужен парень, который не состоит на учете в психиатрических кабинетах.

— Я думал, вы убеждены, что Хенч невиновен.

Бриз неопределенно кивнул:

— Это было вчера вечером. Или я просто шутил. Во всяком случае, сегодня ночью у Хенча был приступ. Его отвезли в больницу и там накачали кое-какими инъекциями. Тюремный врач сделал. Это между нами. В документах никакие уколы не значатся. Поняли меня?

— Вполне, — сказал я.

— Вот так. — Он слегка заподозрил что-то в моем ответе, но был слишком занят своей темой, чтобы отвлекаться. — Ну, сегодня с утра парень в порядке. Инъекция еще действует, дружок наш бледноват, но ведет себя тихо. Мы идем его проведать. Как живешь? Не нужно ли чего? Ну хоть чего-нибудь? Рады будем принести тебе, что хочешь. С тобой здесь хорошо обращаются? Вы знаете, как это делается.

— Да, — сказал я. — Я знаю.

Спенглер облизал губы.

— И в конце концов он разговорился настолько, что сказал: «Палермо». Палермо — это имя итальянца, который держит похоронное бюро на той же улице, а владеет половиной квартала. Вы помните? Да, вы помните. Что-то он там говорил насчет высокой блондинки. По двенадцать за раз. Но этот Палермо не прост. Я поспрашивал там вокруг. Его так просто не столкнешь. Ну, я и не собираюсь его сталкивать. Я говорю Хенчу: «Хочешь сказать, что вы с Палермо друзья?» Он говорит: «Привезите Палермо». Ну, мы опять едем туда, звоним к Палермо, он говорит, что спустится сию минуту. Он спускается, мы ему говорим: «Мистер Палермо, вас хочет видеть Хенч, и мы не знаем зачем». Палермо говорит: «Он славный парень, этот Хенч, бедняга. Раз он хочет меня видеть, я еду. Я еду к нему. Поговорю с ним наедине. Без всяких легавых». Хорошо, мистер Палермо, говорю я, и мы едем в больницу, и Палермо говорит с Хенчем наедине. Через некоторое время Палермо выходит: все в порядке, он признается. Может быть, я заплачу за адвоката. Он мне нравится, бедняга. И уезжает.

Наступила пауза. Громкоговоритель на стене начал передавать сводку. Бриз наклонил голову, прослушал пару фраз, а потом забыл о ней.

— Ну, мы входим со стенографисткой, и Хенч диктует признание.

Филипс пытался приклеиться к его девушке. Позавчера это было, в коридоре. Хенч был у себя и видел это через открытую дверь, но Филипс успел вбежать к себе и захлопнуть дверь. Хенч не успел и сильно обиделся. Ударил в глаз девицу. Но это его не удовлетворило. Он обиделся, как могут обижаться только Пьяницы. Он говорит себе: как же так, этот парень клеится к моей барышне, но я его научу разбираться, что к чему. Так что он присматривает за Филипсом. Вчера он видит, что Филипс вошел в свою комнату. Говорит своей девице, чтобы она пошла погуляла. Она не захотела, и он ее ударил в другой глаз. Она пошла погулять. Хенч постучал к Филипсу, и тот открыл. Хенч этому несколько удивился, но я ему сказал, что Филипс ждал вас. Во всяком случаев дверь открылась, Хенч вошел, сказал Филипсу, что он о нем думает и что собирается с ним сделать. Тот испугался, вытащил пистолет. Хенч ударил его по голове, Филипс упал, но Хенча это не удовлетворило. Ты бьешь человека по голове, он падает, и все? Никакого удовлетворения, никакого возмездия. Хенч поднимает с пола пистолет. Он очень пьян, недоволен всем миром, и Филипс хватается за его ноги. Он не может объяснить, почему он это сделал. В голове туман. Он уволок Филипса в ванную и пристрелил из его же пистолета. Как вам это нравится?

— Изумительно, — сказал я.

— Вы же знаете, как ведут себя пьяные. Понимаете, пистолет Хенчу не принадлежал, но застрелиться он из него не мог. Он не видел в этом смысле удовольствия. Поэтому Хенч забрал пистолет и сунул к себе под подушку. А свой спрятал. И не говорит нам где. Может быть, передал кому-нибудь из своих дружков, кто живет по соседству. Потом нашел свою даму, и они пошли обедать.

— Хорошо придумано, — сказал я, — насчет того, чтобы положить пистолет под собственную подушку. Мне бы это и в голову не пришло.

Бриз откинулся на стуле и посмотрел в потолок. Поскольку основная часть развлечения кончилась, Спенглер тоже отвернулся, подобрал пару перышек и метнул одно в мягкую спинку стула.

— Взглянем на это иначе, — сказал Бриз. — Хенч был пьян, но голова у него работала. Он нашел чужой пистолет и показал его прежде, чем Филипс был найден мертвым. Мы сначала узнали о пистолете под подушкой Хенча, а уж потом увидели труп. Мы поверили его истории, она казалась разумной. А иное поведение! Хенча казалось бы идиотским. Оно не имело смысла. И мы поверили, что кто-то сунул пистолет Хенчу под подушку, забрал его револьвер и унес. А если бы Хенч спрятал пистолет, которым был застрелен Филипс, разве ему было бы лучше? При этих обстоятельствах мы должны были бы заподозрить и его, потому что он не давал нам никакой определенной картины о самом себе. А так он заставил нас думать о нем как о безобидном пропойце, который забыл закрыть дверь, а кто-то забрался в его комнату и спрятал там пистолет.

Он посмотрел на меня в ожидании, рот слегка приоткрыт, в тяжелой морщинистой руке у рта дымящаяся сигара. В его бледно-голубых глазах было смутное удовлетворение.

— Если он собирался делать признание, — сказал я, — все это не имело большого значения. Думаете, он выберется?

— Уверен. Палермо его и из петли вытащит. Впрочем, вот в этом я не уверен.

— Зачем Палермо это надо?

— Ну, они вроде как друзья. А Палермо такой тип, что нам его не столкнуть.

— Понимаю, — сказал я и встал. Спенглер посмотрел на меня искоса блестящими глазами. — Что с девушкой?

— Молчит. Ничего не можем с ней сделать, а пробовали по-всякому. Не бить же ее. Все-таки мундир не позволяет.

— А она ведь блондинка, высокая, — сказал я. — Не первой свежести, но высокая блондинка. Хотя и всего одна. Но я думаю, мистер Палермо не будет возражать.

— Черт, я об этом не подумал, — сказал Бриз. Он повертел эту мысль в голове и отверг ее. — Нет, Марлоу, не подходит. Та была выше классом.

— Помыть ее, дать протрезветься — и она может показаться совсем другой, — сказал я. — Класс — такая штука, которая быстро растворяется в алкоголе. Это все, что вы от меня хотели?

— Кажется, все, — сказал Бриз. Он поднял сигару и ткнул ею в мою сторону: — Я бы не прочь послушать вашу историю, но в этих обстоятельствах у меня уже нет абсолютного права на это.

— Это страшно любезно с вашей стороны, Бриз, — ответил я. — И с вашей тоже, Спенглер. Большого вам счастья обоим.

Они проводили меня глазами, слегка открыв рты.

Я выкатился в большой мраморный вестибюль, вышел на улицу и вывел свою машину со стоянки полицейских патрулей.

 

24

За исключением письменного стола, нескольких икон по стенам и большого распятья из слоновой кости и эбонита, все в комнате мистера Палермо напоминало гостиную времен королевы Виктории. Изогнутая подковой банкетка и кресла красного дерева, на каминной полке старинные часы, другие — напольные, времен наших дедов — тикают в углу. На овальном столике с мраморной крышкой и изящно изогнутыми ножками восковые цветы под стеклянным колпаком. На полу толстый ковер. Там был даже застекленный шкаф для безделушек, и в нем полно тонких фарфоровых чашечек, стеклянных и фаянсовых статуэток, мелочей из слоновой кости и черного дерева и тому подобного хлама.

На окнах были плотные шторы, но комната выходила на юг, и в ней было много света. Между шторами был виден клочок пустой улицы и окна квартиры, где был убит Джордж Ансон Филипс.

Высокий итальянец с темным лицом и красивой шапкой седых волос прочел мою карточку и сказал:

— Через двенадцать минут у меня будет работа. Что вам нужно, мистер Марлоу?

— Вчера в доме напротив убили человека. Тело нашел я. Он был моим другом.

Его холодные черные глаза оглядели меня с ног до головы:

— Люку вы сказали другое.

— Кто такой Люк?

— Мой администратор.

— Я мало разговариваю с незнакомыми людьми.

— Это хорошо. Но со мной вы разговариваете, а?

— Вы — другое дело, вы серьезный человек. С вами я могу говорить. Вы видели меня вчера. И описали меня полиции. Очень точно, как они говорят.

— Да. Я многое вижу, — сказал он без эмоций.

— Вы видели, как вчера из дома вышла высокая женщина со светлыми волосами.

Он изучающе смотрел на меня.

— Не вчера. Это было два или три дня назад. Я сказал полиции, что вчера. — Он пошевелил длинными темными пальцами. — Ох уж мне эта полиция.

— А вчера в доме вы не видели незнакомых людей, мистер Палермо?

— Там есть задняя дверь, — сказал он. — Со второго этажа можно выйти по черной лестнице. — Он посмотрел на свои часы.

— Значит, ничего не видели, — сказал я. — Вы сегодня встречались с Хенчем.

Он поднял глаза и лениво обшарил ими мое лицо.

— Это вам в полиции сказали?

— Мне сказали, что вы заставили Хенча признаться. Сказали, что он ваш друг. Насколько близкий друг, они, конечно, не знают.

— Хенч сделал признание? — На его лице вдруг появилась улыбка.

— Только Хенч никого не убивал, — сказал я.

— Нет?

— Нет.

— Это интересно. Продолжайте, мистер Марлоу.

— Все это признание — чистая ложь. Вы заставили его признаться по каким-то важным для вас причинам.

Он встал, подошел к двери и позвал:

— Тони. — И сел опять.

В комнату вошел невысокий, крепкий на вид итальянец, посмотрел на меня и сел на жесткий стул у стены.

— Тони, это мистер Марлоу. Возьми его карточку, посмотри.

Тони поднялся, взял карточку и сел на свое место.

— Посмотри хорошенько на этого человека. Запомни его, Тони.

— Можете быть спокойным, мистер Палермо.

Палермо обернулся ко мне:

— Значит, это был ваш друг? Хороший друг?

— Да.

— Это скверно. Да. Скверно. Друг — это друг. Вот что я вам скажу. Только не говорите об этом больше никому. Даже полиции, ладно?

— Не скажу.

— Вы пообещали, мистер Марлоу. Не забудьте этого. Вы не забудете?

— Я не забуду.

— Тони, он не забудет. Понимаешь?

— Даю вам слово. Все это между нами.

— Отлично. Хорошо. Я из большой семьи, много братьев и сестер. Один брат очень нехороший человек. Почти как Тони.

Тони расплылся в улыбке.

— Так вот. Этот брат живет очень тихо. Живет в доме через дорогу. И вдруг приходится переезжать, потому что полиция наводнила весь дом. Это нехорошо. Задают массу вопросов. Это плохо для дела, и плохо для этого моего плохого брата. Понимаете, о чем я говорю?

— Да, — сказал я. — Я понимаю, о чем вы говорите.

— Ладно. Этот Хенч ничего особенного собой не представляет, но он несчастный парень. Пьет, работы нет. Не платит за жилье, но у меня денег много. Поэтому я говорю: «Слушай, Хенч, признавайся. Ты больной человек, поболеешь две-три недели. Потом тебя отправят в суд, а я возьму тебе адвоката. И ты пошлешь свое признание к чертям. Скажешь, что был пьян и полиция навалилась. Судья тебя отпустит, ты вернешься сюда, и я о тебе позабочусь. Идет?» Хенч согласился и сделал признание. Вот и все.

— А через две-три недели, — сказал я, — этот плохой брат будет уже далеко, и концов не отыщешь, и полиция скорее всего спишет это убийство как нераскрытое. Так?

— Так. — Он опять улыбнулся. Сверкающая улыбка, теплая, как поцелуй.

— Это все о Хенче, мистер Палермо, — сказал я. — Но это никак не поможет моему другу.

Он покачал головой и опять посмотрел на свои часы. Я поднялся. Тони тоже. Просто на всякий случай. Стоя легче двигаться.

— Вся беда с вами в том, — сказал я, — что в вашей организации делают черт-те что из ничего. У вас, прежде чем откушаешь хлеба, надо назвать пароль. Если я пойду в полицию и расскажу там все, что вы мне рассказали, они будут хохотать мне в лицо. И я вместе с ними.

— Тони мало смеется, — сказал Палермо.

— На земле полно людей, которые мало смеются, мистер Палермо, — сказал я. — Вы это должны знать. Вы многих отправили туда, где они лежат.

— Это моя работа, — сказал он, картинно пожав плечами.

— Я сдержу свое обещание, — сказал я. — Но если у вас возникнут на этот счет сомнения, не пытайтесь заработать на мне. Потому что там, где я живу, меня считают очень хорошим человеком, и если вместо меня вашим клиентом окажется Тони, то его похороны пойдут целиком за счет вашей фирмы.

Палермо засмеялся.

— Договорились, — сказал он. — Тони, одни похороны — за счет фирмы. Я согласен.

Он встал и протянул мне руку — хорошую, сильную, теплую руку.

 

25

В вестибюле, в единственном освещенном лифте на том же табурете сидело то же ископаемое с водянистыми глазами. Неподвижная фигура наводила на мысль о покинутых и заброшенных. Я вошел в лифт и сказал: «Шестой».

Лифт дернулся и стал карабкаться вверх. Я вышел на шестом, старик высунулся из лифта, сплюнул и сказал скучным голосом:

— Как там дела?

Я развернулся на месте и посмотрел на него.

Он сказал:

— Сегодня на вас серый костюм.

— Да, — сказал я.

— Неплохо выглядит, — сказал он. — Тот, синий, в котором вы были вчера, мне тоже понравился.

— Ну-ну, — сказал я. — Давайте дальше.

— Вчера вы поднимались на восьмой. Дважды. Второй раз поздно. И сели обратно на шестом. А скоро сюда ворвались эти ребята в синем.

— Они все еще там?

Он покачал головой. Лицо у него было как свободное место на стоянке.

— Я им ничего не сказал, — проговорил он. — Слишком поздно. Они б меня затаскали.

— Почему? — спросил я.

— Почему я не сказал? Да пошли б они к чертям. Вы вежливо со мной разговаривали. Чертовски мало кто говорит вежливо. Я же знаю, что вы не имеете отношение к убийству.

— Я вас не за того принял, — сказал я. — Совершенно не за того. — Я достал из кармана карточку и дал ему. Он вытащил пару очков в железной оправе, водрузил их на нос и, отставив руку на полметра и шевеля губами, прочел, что там было написано. Посмотрел на меня поверх очков и отдал мне карточку.

— Лучше оставьте у себя, — сказал он. — Могу потерять. Очень у вас, должно быть, интересная жизнь.

— И да, и нет. Простите, зовут вас?..

— Грэнди. Зовите просто Поп. Кто его убил?

— Не знаю. Вы не заметили, не поднимался ли кто-нибудь, кого вы не знаете или кто был некстати в этом доме?

— Я мало что замечаю, — сказал он. — Вас вот приметил.

— Высокая блондинка, например, или высокий худощавый человек, с баками, лег тридцати пяти?

— Нет.

— Все, кто поднимается в дом, должны ехать в вашем лифте.

Он кивнул головой:

— Если только не поднимаются по пожарной лестнице. Она начинается на втором этаже. Мог войти через парадное, а позади лифта есть маленькая лестница на второй этаж. Оттуда можно попасть на пожарную лестницу.

Я кивнул.

— Мистер Грэнди, не могли бы вы принять пять долларов — не в качестве взятки, боже сохрани, а в знак уважения от искреннею друга?

— Сынок, я мог бы принять пять долларов из одного уважения к тебе и Абе Линкольну.

Я дал ему пять долларов. Передавая банкноту, я взглянул на нее. На пятерке действительно напечатан Линкольн.

Он свернул ее в маленький комочек и засунул подальше в карман.

— Очень мило с твоей стороны, сынок, — сказал он. — Надеюсь, ты не думаешь, что я собирался сорвать с тебя монету.

Я покачал головой и пошел по коридору, читая таблички на дверях. «Доктор Е. Ф. Бласковиц, врач-хиропрактик», «Дальтон и Риз — Машинописное бюро», «Л. Придвью — Финансовый консультант». Четыре двери без надписей. «Мосс — Почтовая компания». Еще две чистые двери. «X. Р. Тигер — Зубопротезная лаборатория». Она находилась строго под конторой Моргенштерна, двумя этажами ниже, но внутри была разделена иначе. И в контору вела всего одна дверь.

Ручка не поворачивалась, поэтому я постучал. Никакого ответа. Я постучал громче — с тем же результатом. Я вернулся к лифту. Поп Грэнди смотрел на меня, словно видел первый раз в жизни.

— Вы знаете что-нибудь о X. Р. Тигере? — спросил я его.

Он подумал.

— Полненький, немолод, одет всегда плохо, грязные ногти, как у меня. Сдается мне, я его сегодня не видел.

— Как вы думаете, администратор даст мне заглянуть в его лабораторию?

— Любопытный он очень. Я б не советовал.

Он очень медленно повернул голову и посмотрел вверх. Над его головой висел большой ключ. Я понял, что это ключ-отмычка — подходит ко всем дверям в этом доме. Поп Грэнди вернул голову в обычное положение, встал со своего табурета и сказал:

— Сейчас я намерен отправиться в сортир.

Он ушел. Когда дверь за ним закрылась, я снял со стены ключ, вернулся к офису X. Р. Тигера, открыл дверь и вошел.

Я оказался в маленькой прихожей без окна. На обстановку здесь потратили массу денег: два стула, плевательница из универмага, торшер из вестибюля торгового центра, маленький столик со старыми журналами. Дверь за мной закрылась, в прихожей стало темно, только через матовое стекло перегородки проникало немного света. Я потянул висячий выключатель, зажег свет и прошел через комнатку к двери во внутренние помещения. На ней было написано «X. Р. Тигер. Личный кабинет». Дверь была не заперта.

Внутри был квадратный кабинет с двумя окнами без штор и очень пыльными подоконниками. Из мебели — два вращающихся кресла, два жестких деревянных стула и широкий стол. На столе ничего, кроме старой папки, дешевого чернильного прибора и круглой пепельницы с окурком сигары. В ящиках стола было немного бумаги, пара скрепок, резинки, поломанные карандаши, ржавые перья, четыре марки по два цента, несколько конвертов и бланков для писем и счетов.

В проволочной корзине для бумаг было полно мусора. Я потратил минут десять, тщательно разбирая содержимое. За эти десять минут я понял, что X. Р. Тигер держал маленькую зубопротезную мастерскую и выполнял лабораторную работу для нескольких зубных врачей из небогатых районов города — врачей, которые держат крохотные грязные кабинеты на третьем этаже, рядом со складами готового платья, которым не хватает умения и оборудования для выполнения собственных протезов и которые предпочитают отправлять их такому же человеку, как они, а не в крупные процветающие мастерские, где им не дадут никакого кредита.

Одну вещь я все-таки нашел. Это был домашний адрес Тигера на обрывке счета от газовой компании — Тоберман-стрит, 1354-Б.

Я выпрямился, засунул мусор обратно в корзину и направился к деревянной двери с надписью «Лаборатория». На ней был новый замок, и мой ключ к нему не подошел. Вот и все. Я погасил свет в прихожей и вышел.

Лифт опять был внизу. Я его вызвал и, когда кабина остановилась на этаже, проскользнул внутрь и тайком повесил ключ над головой Попа Грэнди. Ключ звякнул о решетчатую стенку лифта. Старик ухмыльнулся.

— Он смылся, — сказал я. — Должно быть, еще вчера вечером. Наверное, тащил с собой массу барахла — стол у него пустой.

Поп Грэнди кивнул:

— Нес с собой два чемодана. Я этого мог и не заметить. Он частенько ходил с чемоданчиком. Думаю, он сам собирал и разносил свои заказы.

— Какие заказы? — спросил я, просто чтоб что-то сказать.

— Заказы на зубы, которые ни черта не подходят, — сказал Поп Грэнди, — для старых ослов вроде меня.

— Вы могли бы этого не заметить, — сказал я, когда дверь лифта со скрипом распахнулась на первом этаже. — Вы могли бы в ста метрах не заметить цвет глаз у комара. Все остальное вы замечаете.

Он ухмыльнулся.

— Что он натворил?

— Я еду к нему домой и выясню, — сказал я. — Скорее всего, я думаю, он отправился путешествовать в никуда.

— Я бы с ним поменялся, — сказал Поп Грэнди. — Даже если он просто отправился в Сан-Франциско и там его прирезали, я бы с ним поменялся.

 

26

Тоберман-стрит. Широкая пыльная улица рядом с Пико. Дом № 1354 — двухэтажный белый с желтым домик; квартира Б — на втором этаже. Входная дверь выходила на крыльцо, рядом с другим, под номером 1352. Двери в квартиры первого этажа находились под прямым углом к дверям на второй этаж и были по разные стороны крыльца друг напротив друга. Я продолжал звонить, даже когда уже был уверен, что никто не откроет. В таких кварталах всегда найдется следователь-любитель из числа соседей.

Конечно, дверь № 1354-А открылась, и на меня взглянула маленькая женщина с блестящими глазами и тюрбаном на только что вымытой голове.

— Вы к миссис Тигер? — визгнула она.

— К ней или к мистеру Тигеру.

— Они уехали в отпуск вчера вечером. Просили меня передать, чтобы газеты и молоко им не носили. Времени у них было немного. Немножко неожиданно они собрались.

— Спасибо. Какая у них машина?

Из-за ее спины послышался душещипательный диалог из какого-то многосерийного любовного боевика.

— Вы их знакомый? — В ее голосе подозрение было намазано густо, как масло на бутерброд.

— Ничего, — сказал я грубым голосом, — все, что нам нужно, — это вернуть свои деньги. Не так уж трудно узнать, на какой машине они уехали.

Она наклонила голову, прислушиваясь.

— Это Лейла Мей, — сказала она мне с печальной улыбкой. — Четвертая серия. Она не пойдет на танцы с капитаном Майерсом. Я так этого боялась.

— О боже, — сказал я, вернулся к машине и поехал к себе в Голливуд.

В конторе было пусто. Я открыл кабинет, распахнул окна и сел.

Еще один день тянулся к концу, воздух был душный и усталый, на бульваре тяжело ревели возвращающиеся домой машины, а Марлоу сидит в своей конторе, потягивает виски и разбирает дневную почту. Пять рекламных проспектов. Два счета. Красивая цветная открытка из гостиницы в Санта-Розе, где я прожил четыре дня, работая по делу. Я набил и раскурил трубку и налил себе еще. Никто не приходил, никто не звонил, ничего не происходило, никого не интересовало, умер я или уехал в Эль-Пасо.

Мало-помалу шум за окном стихал. Небо потемнело. На западе еще отсвечивало красным. В нескольких кварталах от меня вспыхнул первый неоновый свет. В переулке с ревом развернулся грузовик, попятился и выехал на бульвар.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Мистер Марлоу? Добрый вечер. Это говорит мистер Шоу, — Шоу был консьерж в доме, где я жил.

— Да, мистер Шоу. Как дела?

— Все в порядке, мистер Марлоу, спасибо. Надеюсь у вас тоже. Тут пришла молодая дама, просит пустить ее в вашу квартиру. Не знаю, почему.

— Я тоже, мистер Шоу. Я никого не жду. Она назвалась?

— Да, конечно. Ее фамилию Дэвис. Мисс Мерл Дэвис. Она — как бы это сказать — вроде в истерику собирается впадать.

— Впустите ее ко мне, — быстро сказал я. — Я буду там через десять минут. Это секретарша моего клиента. Сугубо деловая встреча.

— Да-да. Понимаю. Должен ли я… э-э… остаться с ней?

— Как сочтете нужным, — сказал я и повесил трубку.

Проходя мимо зеркала, я увидел в нем взволнованное лицо.

 

27

Когда я открыл дверь в свою квартиру и вошел в гостиную, Шоу уже поднимался с дивана. Это был высокий человек в очках. На первый взгляд казалось, что уши стекают вниз по его лысой голове. У него была улыбка вежливого идиотизма на лице.

Девушка сидела в моем кресле у шахматного столика. Просто сидела и молчала.

— А, вот и вы, мистер Марлоу, — проскрипел Шоу. — Да. Весьма. У нас с мисс Дэвис был такой интересный разговор. Я ей рассказал, что я родом из Англии. Она… э-э… не сказала мне, откуда она. — Он был уже на полдороге к двери.

— Вы очень любезны, мистер Шоу, — сказал я.

— Не за что, — проскрипел он. — Не за что. Я, пожалуй, пойду. Мой ужин, вероятно…

— Это очень мило с вашей стороны, — сказал я. — Я вам так благодарен.

Он кивнул и вышел. Неестественно-радостная улыбка, казалось, таяла у закрытой двери, как улыбка чеширского кота.

— Ну, привет, — сказал я.

— Привет, — сказала она. Голос у нее был вполне спокойный, серьезный. На ней был коричневый костюм, широкая светлая шляпа под цвет туфель и маленькой сумочки. Очков на ней не было.

Если бы не лицо, выглядела она вполне нормально. Но глаза у нее были совершенно безумные. Белки светились вокруг огромных зрачков, и взгляд у них был остановившийся. Когда глаза двигались, то с таким напряжением, что казалось, слышно, как что-то скрипит. Уголки рта были плотно сжаты, но середина верхней губы была приподнята вверх-вперед и открывала зубы — казалось, губу тянула привязанная к ней тонкая ниточка. Она поднималась все выше, и казалось, что больше уже невозможно, потом всю нижнюю часть лица сводила судорога, а когда спазм проходил, рот был плотно сжат. А потом все повторялось снова. Кроме того, у нее было что-то с шеей: голова медленно поворачивалась влево, градусов на сорок пять. Тут голова дергалась и принимала прежнее положение.

Сочетание этих двух движений плюс неподвижность тела, стиснутые на коленях руки и остановившийся взгляд ее глаз могли вывести из себя кого угодно.

На письменном столе у меня была жестянка с табаком, а между столом и ее креслом стоял шахматный столик. Я достал из кармана трубку и пошел к столу набить ее табаком. Я оказался по другую сторону шахматного столика. Ее сумочка лежала на краю столика чуть в стороне от нее. Когда я подошел, она слегка подпрыгнула, потом опять села, как раньше. Даже попробовала улыбнуться.

Я набил трубку, достал спички, зажег, прикурил и остановился с погасшей спичкой в руке.

— Вы не надели очки, — сказал я.

Она заговорила. Голос был спокойный, собранный:

— Я ношу их только в доме или когда читаю. Они у меня в сумочке.

— Сейчас вы в доме, — сказал я. — Вам нужно надеть очки.

Я небрежно потянулся к сумочке. Она не пошевелилась. Она не смотрела на мои руки. Она смотрела мне в лицо. Открывая сумочку, я немного повернулся. Я вытащил очки и пододвинул их к ней по столу.

— Наденьте их, — сказал я.

— Да, конечно. Я их надену, — сказала она. — Но мне, наверное, надо снять шляпу…

— Да, снимите шляпу, — сказал я.

Она сняла шляпу и положила ее на колени. Потом она вспомнила об очках и забыла о шляпе. Шляпа упала на пол, когда она потянулась за очками. Она надела их, и я подумал, так ей много лучше.

Пока она занималась этим, я достал пистолет из ее сумочки и сунул его в задний карман брюк. Вряд ли она это видела. Похоже, это был тот же автоматический «кольт» с ореховой ручкой, калибр 25, который я видел в верхнем правом ящике ее стола.

Я вернулся к дивану, сел и сказал:

— Ну, вот мы и здесь. Что будем делать? Вы голодны?

— Я была дома у мистера Вэнниэра.

— Ага.

— Он живет в Шерман-Оукс. В конце Эскамильо. В самом конце.

— Очень может быть, — сказал я без всякого смысла, пытаясь выпустить дым колечком, но не получилось. Нерв у меня под щекой начал дергаться, как проволочный. Не люблю я этого.

— Да, — сказала она собранным голосом, губа у нее по-прежнему дергалась. — Там очень тихо. Мистер Вэнниэр там живет уже три года. Прежде он жил на голливудских холмах, на Даймонд-стрит. С ним жил еще один человек, но они не поладили, так сказал мистер Вэнниэр.

— Я как будто не очень понимаю, — сказал я. — Как давно вы знаете мистера Вэнниэра?

— Восемь лет. Я не очень хорошо его знаю. Я должна была время от времени отвозить ему пакеты. Он любил, чтоб я сама их ему привозила.

Я опять попробовал пустить колечко. Черта с два.

— Конечно, — сказала она, — я никогда его особенно не любила. Я боялась, что он… я боялась, что…

— Но он не делал ничего похожего, — сказал я.

Впервые на ее лице появилось живое, человеческое выражение — лицо стало удивленным.

— Нет, — сказала она. — Не делал. То есть даже не пробовал. Но он ходил в пижаме.

— Стоит ли волноваться, — сказал я. — Валяться весь день в пижаме. Что поделаешь, кому-то везет, так ведь?

— Ну, для этого надо что-то знать, — серьезно сказала она. — Что-то, из-за чего вам будут платить. Миссис Мердок ко мне чудесно относится, правда?

— Конечно, — сказал я. — Сколько вы ему сегодня отвезли?

— Всего пятьсот долларов. Миссис Мердок сказала, что больше она выделить не может, на самом деле она и этого выделить не могла. Она сказала, что это должно кончиться, не вечно же этому продолжаться. Мистер Вэнниэр всегда обещал прекратить и никогда не держал слова.

— Так оно обычно и бывает, — сказал я.

— И выход был только один. Я это давно поняла. Это ведь моя вина, а миссис Мердок так чудесно ко мне относилась. Ведь хуже, чем теперь, мне не будет, верно?

Я поднял руку и сильно потер щеку, чтобы успокоить нерв. Она забыла, что я не ответил, продолжала говорить.

— Я так и сделала. Он сидел там в пижаме, рядом с зеркалом. И смотрел на меня. Он даже не встал, чтобы впустить меня. Но там снаружи остался ключ. Кто-то забыл в двери ключ. Там… там… — Голос замер у нее в горле.

— Там был ключ в двери, — сказал я. — И вы смогли войти.

— Да, — кивнула она и попыталась улыбнуться. — И почти ничего не случилось. Я даже не помню звука. Хотя звук, конечно, должен быть. Довольно громкий.

— Надо полагать, — сказал я.

— Я очень близко к нему подошла и не могла промахнуться, — сказала она.

— А что сделал мистер Вэнниэр?

— Он даже не пошевелился. Просто смотрел. Но вот и все. Я не хочу возвращаться к миссис Мердок и чтоб у нее опять были неприятности. У нее и у Лесли. — При этом имени ее голос перешел на шепот и угас. Легкая дрожь пробежала по ее телу. — И я пришла сюда, — сказала она. — А когда вас не оказалось дома, я нашла консьержа и попросила разрешения подождать в вашей квартире. Я знала, что вы скажете, что мне делать.

— К чему вы прикасались, когда были в его доме? — спросил я. — Вы можете вспомнить? Я имею в виду, кроме входной двери. Вы просто вошли и вышли, ни к чему не прикасаясь?

Она подумала, и лицо ее перестало подергиваться.

— А, я помню одну вещь, — сказала она. — Уходя, я погасила свет. Там была лампа. Такая лампа, которая светит вверх. Я ее выключила.

Я кивнул и улыбнулся ей. Одну улыбку, Марлоу, жизнерадостную.

— Когда это было? Давно?

— Прямо перед тем, как я приехала к вам. Я ехала на машине. На машине миссис Мердок, о которой вы вчера спрашивали. Я забыла вам сказать, что когда она ушла, то не взяла машину. Или я вам говорила? Нет, я помню, что говорила вам.

— Ну-ка посчитаем, — сказал я. — Полчаса на дорогу сюда, не меньше. Здесь вы были около часу. Значит, из дома мистера Вэнниэра вы уехали в полшестого. И выключили свет.

— Верно, — радостно кивнула она. — Я выключила свет.

— Не хотите чего-нибудь выпить? — предложил я.

— Нет, — она решительно замотала головой. — Я совсем ничего не пью.

— Конечно, пожалуйста.

Я встал и внимательно посмотрел на нее. Губа у нее все еще подергивалась, и голова двигалась справа налево, но уже не так заметно.

Трудно было сказать, как далеко можно было заходить в этом деле. Возможно, разговор ее успокаивал. Никто толком не знает, как скоро проходит шок.

— Где ваш дом? — спросил я.

— Как — я живу у миссис Мердок, в Пасадене.

— Я хочу сказать: ваш настоящий дом. Где живут ваши родители.

— Они живут в Вичите, — сказала она. — Но я туда не езжу — никогда. Изредка пишу им, но не видела их уже много лет.

— Чем занимается ваш отец?

— У него больница для кошек и собак. Он ветеринар. Надеюсь, им не придется сообщать. В тот раз им ничего не сообщили. Миссис Мердок скрыла это от всех.

— Может быть, и не придется. Пойду налью себе.

Я вышел на кухню, налил себе полную порцию и выпил всю целиком. Потом достал из заднего кармана маленький пистолет и увидел, что он стоял на предохранителе. Я понюхал, вытащил магазин. В патроннике был патрон, но это был из тех пистолетов, которые не стреляют при вынутом магазине. Я повернул его так, что смог заглянуть под затвор. Патрон был другого размера и в патроннике стоял косо. Кажется, патрон 32-го калибра. В магазине патроны были те, что нужно, 25-го калибра. Из него не стреляли. Я собрал пистолет и вернулся в гостиную.

Я не слышал ни звука. Она просто сползла с кресла прямо на свою чудесную шляпу. И была холодной, как макрель.

Я аккуратно уложил ее на полу, снял очки и убедился, что язык она себе не откусила. Я засунул ей в рот свой носовой платок, чтобы она не откусила язык, когда будет приходить в себя. Потом пошел к телефону и позвонил Карлу Моссу.

— Это Филип Марлоу, доктор. У вас еще прием или вы уже закончили?

— Уже закончил, — сказал он. — Собираюсь уходить. Что-нибудь случилось?

— Здесь девушка, у нее обморок. Обморока я не боюсь, я боюсь, что она может натворить что-нибудь, когда будет приходить в себя.

— Не давайте ей спиртного, — сказал он. — Я еду.

Я повесил трубку и стал около нее на колени. Начал растирать ей виски. Она открыла глаза. Губа опять потянулась вверх. Она взглянула на меня и сказала:

— Я была дома у мистера Вэнниэра. Он живет в Шерман-Оукс…

— Вы не будете возражать, если я вас подниму и перенесу на диван? Вы знаете меня — я Марлоу, большой осел, который ходит повсюду и задает бестолковые вопросы.

— Привет, — сказала она.

Я поднял ее. Она прямо окаменела у меня на руках, но ничего не сказала. Я уложил ее на диван, расправил юбку, подложил подушку под голову и поднял ее шляпу. Шляпа была плоской, как камбала. Я попробовал ее расправить и положил на стол.

Она смотрела, как я это делал.

— Вы вызвали полицию? — тихо спросила она.

— Нет еще, — ответил я. — Я был слишком занят.

Она удивилась. Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что это ее слегка обидело.

Повернувшись к ней спиной, я открыл сумочку и положил пистолет на место. Укладывая пистолет, я заметил, что там еще лежало. Обычные мелочи, пара носовых платков, серебряная косметичка, салфетки, немного мелочи, несколько бумажек по доллару, никаких спичек, сигарет, билетов в театр. В боковом кармашке были ее права и плотный пакет с банкнотами — десять по пятьдесят. Между банкнотами засунута бумажка. Я достал ее, развернул и прочел. Это была аккуратно отпечатанная на машинке, датированная сегодняшним числом расписка на 500 долларов — «платеж по счету».

Похоже, теперь ее никогда не подпишут. Я сунул деньги и расписку в карман. Закрыл сумочку и посмотрел на диван.

Она смотрела в потолок, с лицом опять происходили эти эволюции. Я вышел в спальню и вернулся с пледом.

А потом пошел на кухню — еще выпить.

 

28

Доктор Карл Мосс был большой толстый немец с пушистыми усами, круглыми глазами и спокойствием сенбернара. Он положил свою шляпу и сумку на кресло, подошел и с непроницаемым видом стал рассматривать девушку.

— Я доктор Мосс, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— А вы разве не из полиции? — спросила она.

Он наклонился, пощупал у нее пульс, разогнулся, следя за ее дыханием.

— Где у вас болит, мисс…

— Дэвис, — сказала она. — Мисс Мерл Дэвис.

— Мисс Дэвис.

— У меня ничего не болит, — сказала она, глядя на него с дивана. — Я… я даже не знала, что лежу здесь вот так. Я думала, вы из полиции. Понимаете, я убила человека.

— Ну, это обычная вещь, — сказал он. — Я убивал их дюжинами. — Он не улыбнулся.

Она подняла губу и повела головой — для него.

— Знаете, не надо так делать, — мягко сказал он. — Вы чувствуете напряжение, нервное напряжение и пытаетесь его усилить и драматизировать. Вы можете с этим справиться, если захотите.

— Вы думаете, могу? — прошептала она.

— Если захотите, — сказал он. — Хотя никто вас не заставляет. Мне это все равно. Нигде никаких болей, да?

— Никаких, — она замотала головой.

Он потрепал ее по плечу и вышел на кухню. Я прошел следом за ним. Он сел на подоконник и посмотрел на меня:

— Что это за история?

— Она секретарша моего клиента, миссис Мердок из Пасадены. Эта дама просто скотина. Лет восемь назад к Мерл грубо приставал какой-то мужчина. Не знаю, насколько грубо. Потом — я не хочу сказать сразу, но через какое-то время этот человек выпал или выбросился из окна. С тех пор она не переносит, когда к ней прикасается мужчина, — даже чисто случайно, понимаете?

— Угу, — он продолжал изучать меня своими круглыми глазами. — Она считает, что он выбросился из-за нее?

— Не знаю. Миссис Мердок его вдова. Она второй раз вышла замуж, и второй муж тоже умер. Мерл осталась с ней. Старуха обращается с ней, как плохая мать с дрянным ребенком.

— Понимаю. Регрессив.

— Как это?

— Эмоциональный шок и подсознательная попытка укрыться в детстве. Если миссис Мердок будет ее ругать, но не очень много, то тенденция усилится. Идентификация детского подчинения с детскими защитными реакциями.

Он спокойно усмехнулся, глядя на меня.

— Слушай. У девочки явный невроз. Частично возбужденный, частично самовнушенный, добровольный. Я хочу сказать, что она этим просто наслаждается. Даже если не отдает себе в этом отчета. Но это не самое главное. Что там с убийством?

— Человек по имени Вэнниэр, который живет в Шерман-Оукс. Тут, кажется, был шантаж. Мерл время от времени отвозила ему деньги. Она боялась его. Я его видел. Мерзкий тип. Сегодня днем она была у него и говорит, что убила его.

— Почему?

— Говорит, ей не понравилось, как он на нее смотрел.

— Убила его чем?

— У нее в сумочке был пистолет. Не спрашивайте меня почему. Я не знаю. Но если она его застрелила, то не из этого пистолета. У этого в стволе неподходящий патрон — он бы не выстрелил. Да из него и не стреляли.

— Для меня это слишком сложно, — сказал он. — Я только врач. Что мне с ней делать?

— Кроме того, — сказал я, игнорируя вопрос, — она говорит, что в комнате был включен свет, а было половина шестого чудесного летнего дня. И парень был в пижаме, а в двери торчал ключ. И он не встал, чтобы впустить ее. Он просто сидел и смотрел.

— Вон как, — он кивнул и сунул в рот сигарету, закурил. — Если ты хочешь, чтобы я сказал, действительно ли она думает, что убила его, то ответить тебе я не смогу. Из твоего описания я понимаю, что он мертв. Так?

— Я ведь там не был. Но это, кажется, совершенно ясно.

— Если она считает, что застрелила его, и не притворяется — боже, как эти типы умеют притворяться! — то это означает, что сама мысль об этом была ей не нова. Вероятно, так и было. У нее может быть комплекс вины. Хочет быть наказана, хочет пережить настоящее или выдуманное преступление. Я опять спрашиваю, что мне с ней делать? Она не больна, не лунатичка.

— В Пасадену она не вернется.

— Ага, — он посмотрел на меня с любопытством. — Семья есть?

— В Вичите. Отец ветеринар. Я ему позвоню, но эту ночь она проведет у меня.

— Не знаю. Достаточно ли она тебе доверяет, чтобы провести ночь в твоей квартире?

— Она пришла сюда по своей воле, и не просто поболтать пришла. Я думаю, она останется.

Он пожал плечами и погладил свои черные усы.

— Я дам ей намбутал и уложу в постель. А ты можешь всю ночь мотаться по комнате в борьбе с собственной совестью.

— Мне нужно уехать, — сказал я. — Я должен съездить туда и посмотреть, что произошло. А одну ее оставлять нельзя. И ни один мужчина, даже врач, не сможет уложить ее в постель. Нужно найти сиделку. Я переночую в другом месте.

— Фил Марлоу — добрый рыцарь Галахад, — произнес он. — Ладно, я поторчу здесь, пока не приедет сиделка.

Он вернулся в гостиную и принялся звонить — сначала в больницу, потом жене. Пока он звонил, Мерл села на диване и сложила руки на коленях.

— Я не понимаю, почему горел свет, — сказала она. — Ведь было светло.

Я спросил:

— Как полное имя вашего отца?

— Доктор Вилбур Дэвис. А что?

— Не хотите чего-нибудь поесть?

Карл Мосс кончил звонить, достал из сумки пару желтых таблеток.

Он налил стакан воды, протянул ей таблетки и сказал:

— Выпейте.

— Я ведь не больна, доктор? — спросила она, глядя на него.

— Выпей, деточка, выпей.

Она взяла таблетки, проглотила их, запила водой.

Я надел шляпу и вышел.

Спускаясь в лифте, я вспомнил, что в ее сумочке не было ключей. Поэтому, не спускаясь в гараж, я вышел через вестибюль на Бристоль-авеню. Машину найти было нетрудно — она была косо поставлена в метре от бровки. Это был серый «Меркурий» с откидные верхом, номер 2X–IIII. Я вспомнил, что это был номер машины Линды Мердок.

Связка ключей была в замке зажигания. Я сел за руль, завел двигатель, проверил, достаточно ли бензина, и развернулся. Это была отличная, сильная маленькая машина. По Кауэнга-Пасс она летела как птица.

 

29

Эскамильо-Драйв на протяжении четырех кварталов делает три резких поворота, без всякой видимой на то причины. Узкая улочка, застроенная особняками. Над ней нависал крутой холм, на котором в это время года росли только полынь и мансанита. В последнем, пятом квартале Эскамильо-Драйв делала аккуратный маленький поворот влево, вгрызалась в бок холма и без шума сходила на нет. Здесь стояли три дома, два рядом, один в стороне. Это и был дом Вэнниэра. Мои фары высветили ключи, все еще торчавшие в двери.

Это был небольшой бунгало английского типа, с высокой крышей, оправленными в алюминий окнами и гаражом на одну машину. Свет ранней луны лежал на маленьком газоне. Прямо у крыльца рос большой дуб. Света в доме теперь не было, во всяком случае по фасаду.

Собственно говоря, зажженный среди дня свет в гостиной еще ни о чем не говорил. Дом стоял так, что где-то с полудня в нем должно быть темновато. В качестве гнездышка любви домик имел свои преимущества, но как резиденция шантажиста мне он не понравился. Внезапная смерть может наступить где угодно, но Вэнниэр очень уж облегчил им задачу.

Я проехал по дорожке, развернул машину так, чтобы она имела свободный выезд из тупика, и остановился на углу. Дверь в дом была сделана из дубовых досок, скрепленных стальными полосами. В замке торчал ключ. Я позвонил, звонок отозвался далеким звуком, и было ясно, что дом пуст, а на дворе ночь. Я обошел дуб и посветил фонариком в щель между створок ворот гаража — там стояла машина. Я обошел дом, осмотрел дворик, огороженный стеной из дикого песчаника. За домом росли еще три дуба, под одним из них стояли столик и пара раскладных стульев. В углу дворика печь для мусора.

Я открыл переднюю дверь, оставив ключ в замке. Я не собирался здесь задерживаться. Что случилось, то случилось. Я хотел просто убедиться. За дверью я нашарил на стене выключатель, щелкнул им, и в комнате зажглось несколько бра. Я сразу увидел большую лампу, о которой говорила Мерл, и еще кое-что. Я подошел к большой лампе, включил ее, потом вернулся к двери и погасил настенные бра.

В глубине комнаты была дверь, справа за маленькой аркой — столовая. Арку прикрывали далеко не новые зеленые занавески. Камин был слева, по обеим сторонам его и на противоположной стене книжные полки. В глубине гостиной углом стояли два диванчика, несколько кресел — розовое, золотое, коричневое с подставкой для ног.

Ноги в желтых пижамных брюках стояли на подставке, над кожаными шлепанцами были видны голые лодыжки. Я начал осматривать его снизу, медленно и тщательно. Темно-зеленый халат с драконами был завязан плетеным шнуром. На груди вышита монограмма, в нагрудном кармашке пижамы аккуратно сложенный платок. Желтая шея, повернутое в сторону лицо смотрит в зеркало на стене. Она была права — он действительно смотрел, и все.

Левая рука лежала на подлокотнике, правая свисала с кресла, касаясь пальцами ковра. У руки на полу был маленький револьвер с обрезанным стволом, калибр примерно 32. Правой щекой он лежал на спинке кресла, правое плечо потемнело от крови, и еще кровь на рукаве. И на кресле. Много крови на кресле.

Вряд ли голова легла так сама по себе. Какой-то чувствительной душе не понравилась правая сторона его лица, я думаю.

Я тихонько толкнул ботинком скамеечку под его ногами. Пятки шлепанцев повисли в воздухе. Он застыл как доска. Поэтому я наклонился и пощупал его руку. Лед не бывает холоднее.

У его правого плеча стоял столик с недопитым стаканом, полная пепельница окурков. На трех окурках была ярко-красная помада, из тех, которыми пользуются блондинки.

Рядом с другим креслом тоже стояла пепельница: горелые спички, много пепла и ни одного окурка.

В комнате стоял запах. Это был тяжелый запах духов, который боролся с запахом смерти и не выигрывал сражения. Хотя и побежденный, он все еще был там.

Я обошел дом, зажигая и гася огни. Две спальни, одна обставлена светлым деревом, другая в красном плюше. Кажется, светлой никто не пользовался. Симпатичная ванная с душем. Маленькая кухонька, в раковине полно бутылок. Масса бутылок, масса стекла, масса отпечатков пальцев. Или наоборот, как повернется дело.

Я вернулся и постоял посреди гостиной, стараясь по возможности дышать ртом и пытаясь прикинуть, какой будет счет, если я сообщу в полицию об этом парне. Сообщить о нем и доложить, что именно я нашел труп Моргенштерна и сбежал. Паршивый будет счет, крайне паршивый, Марлоу, — три убийства. Марлоу практически по колено в трупах. И никакого толкового, логичного, разумного объяснения даже для себя самого. Но не это хуже всего. В ту минуту, когда я все расскажу, я перестану быть свободным агентом. Прекратится всё, чем я занимаюсь; я уже не смогу выяснить то, что выясняю сейчас.

Может быть, Карл Мосс захочет защитить Мерл при помощи медицинских аргументов, хотя бы на время. А может решить, что ей будет лучше, если она сумеет прожить всю эту историю до конца.

Я вернулся к коричневому креслу, сжал зубы и оторвал его голову от спинки кресла. Пуля вошла в висок. Все обставлено как самоубийство. Но люди типа Луиса Вэнниэра не склонны к самоубийствам. Шантажист, даже напуганный шантажист, чувствует свою власть и любит ее.

Я отпустил его голову и наклонился к лежащему на полу револьверу. Наклонившись, я увидел, что из-под столика выглядывает угол рамки от картины. Я достал платок, обернул руку и вытащил рамку.

Стекло было разбито по диагонали. Картинка упала со стены, гвоздик все еще торчал в стене. Теперь я увидел, как все произошло. Кто-то, кого Вэнниэр хорошо знал и поэтому не опасался, стоял у его правого плеча, может быть, даже наклонился над ним. Этот человек вдруг вытащил револьвер и выстрелил ему в висок. И тут, испуганный видом крови или отдачей оружия, отскочил назад к стене и сбил картину. Она упала на угол и отлетела под столик. А убийца был слишком осторожен, чтобы прикасаться к ней, или слишком напуган.

Я осмотрел ее. Маленькая репродукция с картины, которая и в оригинале никому не нужна. Я осмотрелся. В комнате были еще картины, несколько акварелей, пара отличных гравюр. Всего штук шесть. Ну и что, может быть, парню просто нравилась эта картинка — человек в шляпе с пером выглядывает из высокого окна. В давние времена.

Я взглянул на Вэнниэра. Он мне помочь не мог. Человек выглядывает из высокого окна, в давние-давние времена.

Мысль промелькнула так быстро, что я едва не пропустил ее. Это было как прикосновение пера, как снежинка, упавшая на ладонь. Высокое окно, высунувшийся человек — давно-давно.

Я просто замер. Было так горячо, что прямо жгло пальцы. Из высокого окна — много лет назад — восемь лет назад — высунулся мужчина — высунулся слишком далеко — человек падает — разбивается насмерть. Человек по имени Хорэс Брайт.

— Мистер Вэнниэр, — сказал я не без восхищения, — вы отлично все разыграли.

Я перевернул картинку. На обороте были написаны даты и суммы. Даты за последние восемь лет, суммы в основном по 500 долларов, изредка 750, дважды по 1000 долларов. И текущий итог маленькими цифрами. Всего 11 100 долларов. Последний платеж мистер Вэнниэр не получил. Когда пришел платеж, он был уже мертв. За восемь лет не так уж и много — его клиент торговался до последнего гроша.

За репродукцией была картонка, которую держали несколько булавок. Две из них выпали. Я вытащил остальные, немного надорвал картон и приподнял его. Между репродукцией и картонкой виднелся белый конверт. Чистый, без надписей. В конверте были две квадратные фотографии и негатив. Фотографии были одинаковые: из открытого окна далеко высунулся человек, с открытым в крике ртом. Его пальцы цеплялись за кирпичный карниз под окном. За его плечом было видно лицо женщины.

Он был щупленький темноволосый человек. Лицо на фотографии было не очень ясно, женское тоже. Он далеко высовывался из окна и кричал или звал кого-то.

Так я и стоял, разглядывая фотографии. И на мой взгляд, они ничего не меняли. А должны были что-то означать. Я это знал. Я просто не знал что. И продолжал смотреть на фотографии. И скоро я понял, что в них было что-то не так. Положение его рук на фоне подоконника и карниза. Эти руки ни за что не держались, ни на что ни опирались. Он мог бы опираться на подоконник только локтями. Пальцы его были в воздухе.

Он не высовывался из окна. Он падал.

Я сунул все это в карман, рамку с репродукцией уложил в ящик с бельем под полотенца и разогнулся.

Все это заняло слишком много времени. У дома остановилась машина. Послышались шаги по дорожке.

Я бросился за арку и прикрыл занавески.

 

30

Входная дверь открылась, потом тихо закрылась.

Нависла тишина, как повисает в воздухе дыхание в безветренный морозный день. А потом страшный крик, переходящий в стон отчаяния.

Мужской голос, напряженный от ярости, произнес:

— Не очень плохо. Но и не слишком хорошо. Попробуй еще раз.

Женский голос сказал:

— Боже, это Луис! Он мертв!

Мужской голос произнес:

— Я могу ошибаться, но мне все еще кажется, что от него воняет.

— Боже мой! Он мертв, Алекс. Сделай что-нибудь, ради бога. Сделай же что-нибудь!

— Да, — сказал тяжелый, напряженный голос Алекса Морни. — Следовало бы. Мне следовало бы сделать, чтоб ты выглядела так же, как он. С кровью и всем остальным. Мне следовало бы превратить тебя в такой же холодный, такой же гнилой труп. Нет, я не стану этого делать. Ты и так уже прогнила насквозь. Замужем за мной восемь месяцев и обманывала меня с этим куском тухлятины. Боже мой! О чем я думал, когда связался с такой дешевкой, как ты?

В конце он почти кричал.

Женщина опять застонала.

— Перестань, — сказал он. — Зачем, ты думаешь, я тебя сюда привез! Ты никого не обманула… За тобой следили неделями. Вчера вечером ты была здесь. Я был здесь. Я был здесь уже сегодня. И я все видел. Твою помаду на сигаретах, стакан, из которого ты пила. Я прямо вижу, как ты сидишь на ручке его кресла, гладишь его жирные волосы, а потом пускаешь пулю ему в висок, пока он мурлычет, как мартовский кот.

— Алекс… милый… не говори таких страшных вещей.

— Актриса, — сказал Морни, — юная актриса. Прекрати изображать истерику. Мне нужно знать, что тут делать? Какого черта я, по-твоему, сюда приехал? На тебя мне теперь наплевать. Да, на тебя мне уже наплевать, моя драгоценная светловолосая убийца. Но мне небезразлична моя судьба, моя репутация и моя работа. Например, вытерла ли ты отпечатки с револьвера?

Молчание. Звук удара. Женщина застонала — ей было больно, она была уязвлена в самое сердце. Хорошо это у нее получилось, натурально.

— Слушай, ангел мой, — сказал Морни, — оставь эти игры. Я сам снимался в кино, я профессионал в этих вещах. Прекрати. Ты сама скажешь все, даже если мне придется таскать тебя за волосы по всему дому. Итак, ты протерла ручку револьвера?

Она вдруг рассмеялась. Неестественный смех, но приятный — ясный и звенящий. Потом она так же внезапно перестала смеяться.

Ее голос произнес:

— Да.

— А свой стакан?

— Да, — голос очень спокойный, холодный.

— И оставила на револьвере его отпечатки?

— Да.

Он помолчал с минуту, размышляя.

— Вряд ли это их обманет, — сказал он. — Почти невозможно оставить убедительные отпечатки мертвого человека. Ну, ладно. Что ты еще вытерла?

— Ничего. Ох, Алекс, пожалуйста, не будь так груб.

— Замолчи. Постой, покажи мне, как ты это сделала, где ты стояла, как держала револьвер.

Она не шелохнулась.

— Забудь про отпечатки, — сказал Морни. — Я знаю, как сделать лучше. Гораздо лучше.

Она прошла по комнате, и мне стало видно ее через щель между занавесками. На ней были зеленые брюки, свободный жакет и алый тюрбан с золотой змейкой на голове. Лицо ее было в слезах.

— Бери револьвер! — заорал Морни. — Ну!

Она наклонилась к креслу, разогнулась — в руке ее был револьвер. Она вытянула руку с револьвером в направлении двери.

Морни не произнес ни слова, не пошевелился.

Ее рука задрожала, револьвер заплясал в воздухе. Губы у нее дрогнули, рука упала.

— Я не могу, — выдохнула она. — Я должна была застрелить тебя, но я не могу. — Револьвер упал на пол. Он переместился, и мне стало видно его.

Морни быстро оттолкнул ее в сторону, вытащил из кармана платок, поднял револьвер обернутой рукой.

— Ты не могла, — сказал он. — Ты не могла меня убить.

Он открыл барабан револьвера, сунул руку в карман и вытащил несколько патронов. Покатав патрон между пальцами, он вставил его в гнездо. Потом так же вставил еще четыре патрона, закрыл барабан, провернул его так, чтобы со стволом совпадало определенное гнездо. Затем он положил револьвер на пол и выпрямился.

— Ты не могла меня застрелить, — проговорил он, — потому что в револьвере была всего одна пустая гильза. Теперь он опять заряжен. Барабан поставлен как надо. Был сделан один выстрел. И твои отпечатки на револьвере.

Она стояла неподвижно, глядя на него распахнутыми глазами.

— Я забыл сказать тебе, — тихо проговорил он, — что это я вытер отпечатки с револьвера. Приятно быть уверенным, что на нем именно твои отпечатки. Я был уверен, но мне хотелось быть совершенно уверенным. Понимаешь?

— Ты собираешься выдать меня?

Он стоял спокойно, лицом ко мне. Темный костюм, надвинутая на лоб шляпа. Мне не видно было его лица. Но я догадывался, с каким выражением на лице он сказал:

— Да, ангел мой, я собираюсь выдать тебя.

— Понимаю, — сказала она и посмотрела ему в глаза. В ее лице появилось неожиданное достоинство, на этом слишком ярком лице девушки из кордебалета.

— Я собираюсь выдать тебя, мой ангел, — произнес он медленно, наслаждаясь этим. — Некоторые будут меня жалеть, а кто-то будет смеяться надо мной. Но моему бизнесу это не повредит. Ни в коей мере. Этим и хорош мой бизнес. Немного гласности в нем не помешает.

— То есть теперь я для тебя просто рекламная девочка, — сказала она очень спокойно. — Не считай, конечно, что теперь никто не заподозрит тебя самого.

— Именно, — сказал он. — Именно.

— А как насчет мотива? — спросила она холодно.

— Этого я не знаю. И не интересуюсь. Вы с ним что-то затевали. Эдди проследил тебя до Банкер-Хилл, где ты встретилась с парнем в коричневом костюме. Ты что-то ему передала. Эдди оставил тебя и стал следить за этим парнем. Потом ему пришлось отцепиться от него — тот его, кажется, заметил. Не знаю, о чем тут идет речь. Я знаю только одно: вчера на Банкер-Хилл в номерах был убит человек по фамилии Филипс. Ты ничего об этом не слышала, детка?

— Я ничего об этом не слышала. Я не знаю никаких Филипсов, и по странному стечению обстоятельств у меня нет манеры бегать по улицам и убивать людей из чистого девичьего любопытства.

— Но ты только что застрелила Вэнниэра, милая, — сказал он почти нежно.

— Ах да, — припомнила она. — Конечно. Мы же придумывали мотив убийства. Ты уже придумал или нет?

— Ты можешь придумать это со своими сутенерами, — проговорил он.

— Скажем, ссора влюбленных. Или еще что-нибудь.

— А может быть, — сказала она, — он просто был похож на тебя, когда напьется. Может быть, за это я его и убила.

Он замер.

— Не такой уродливый, — продолжала она, — не такой старый и толстый. Но с такой же самоуверенной рожей, как и ты.

— Вот как, — сказал Морни. Ему было больно.

— Это подойдет? — тихо спросила она.

Он шагнул вперед и ударил ее. Она отлетела к стене и села, раскинув длинные ноги по полу, прижав руку к лицу и глядя на него снизу очень синими глазами.

— Наверное, тебе не стоило этого делать, — сказала она. — Может быть, тебе это так просто не сойдет.

— Ничего, ты переживешь. Тебе это будет нетрудно. Уж я-то знаю. С твоими-то взглядами на жизнь. И ты пройдешь все это до конца — твои отпечатки уже на револьвере.

Она медленно поднялась, не отнимая руки от лица. Она улыбнулась.

— Я знала, что он мертв, — сказала она. — Что в двери остался мой ключ. Я просто хочу поехать в город и заявить, что я его убила. Но не смей больше ко мне прикасаться, если хочешь спокойной жизни. Да. Я поеду в полицию. С ними я буду чувствовать себя гораздо надежнее, чем с тобой.

Морни повернулся, и я увидел его пустые белые глаза и подрагивающий шрам на щеке. Он прошел к двери, щелкнул замок. Блондинка постояла минуту, оглянулась через плечо на труп, передернула плечами и исчезла.

Дверь захлопнулась, послышались шаги по дорожке. Потом хлопнули дверцы машины, взревел мотор, машина уехала. Тишина.

 

31

Я подождал, затем вышел из своего укрытия и осмотрел комнату. Поднял револьвер, очень тщательно его вытер и положил на место. Вынул из пепельницы три окурка со следами губной помады, отнес их в ванную и спустил в унитаз. Поискал второй стакан, на котором были ее отпечатки. Второго стакана не было. Стакан с остатками виски я отнес на кухню, вымыл и протер полотенцем.

Теперь последняя часть. Я присел у кресла, поднял револьвер и вложил его в застывшую руку. Отпечатки получатся не очень хорошие, но это будут все-таки отпечатки, и они не будут принадлежать Лойс Морни. У револьвера была резиновая рукоятка с насечкой, с царапиной на левой стороне ниже винта. Никаких отпечатков на ней. Отпечаток указательного пальца с правой стороны ствола, два пальца на предохранительной скобе, отпечаток большого пальца на левой плоскости позади барабана. Сойдет.

Я еще раз обвел взглядом комнату.

Лампу я оставил зажженной. Она, казалось, светила слишком ярко за желтое лицо трупа. Я открыл дверь, вынул ключ, протер его и вставил обратно в замок. Закрыл дверь, протер ручку и пошел по улице к «Меркурию».

Я вернулся в Голливуд, запер машину и направился по тротуару к своему подъезду. Проходя мимо стоящей у бровки машины с потушенными огнями, я услышал резкий свистящий шепот. Меня назвали по имени. Я нагнулся к машине. За рулем низенького «паккарда» маячило длинное бледное лицо мистера Эдди Прю. В машине он был один. Я облокотился на дверцу и посмотрел на него.

— Как жизнь?

Я бросил спичку и выдохнул дым:

— Кто уронил тот зубоврачебный счет, который мне дали вчера вечером?

— Вэнниэр.

— И что я с ним должен был делать? Изучать биографию человека по имени Тигер?

— Тупыми не занимаюсь, — сказал Эдди Прю.

— Почему он носил его в кармане? И если это действительно он потерял счет, по почему было не вернуть ему эту бумажку? Другими словами, если ты понял, что я полный тупица, то расскажи мне, почему нужно так волноваться из-за счета на зубопротезные препараты и нанимать для этого частного детектива? И это Алекс Морни, который сильно не любит детективов.

— У Морни хорошая голова, — сказал он.

— Именно про таких, как он, придумали фразу «глуп, как актер».

— Брось. Ты что, не знаешь, для чего используют зубопротезные материалы?

— Знаю. Пришлось выяснить. Альбастон применяют для изготовления слепков с зубов и десен. Он очень тверд, структура очень тонкая и передает самые тонкие детали. Вторая штука, кристоболит, используется для изготовления восковых моделей. Применяется потому, что выносит большие температуры, не меняя формы. Скажи мне теперь, что ты этого не знаешь.

— Ты, должно быть, слышал, как делают золотые отливки, — сказал Эдди Прю.

— Я сегодня провел два часа за учебниками. Я эксперт. Ну и что?

Он помолчал минуту, потом спросил:

— Ты газеты читаешь?

— Иногда.

— Ты, наверное, не читал, что пришили старикашку по имени Моргенштерн в том самом доме, где держит контору X. Р. Тигер. Не читал, да?

Я не ответил. Он еще немного поглядел на меня, потом потянулся к панели и завел мотор.

— Ведешь ты себя дурнее всех, — тихо сказал он. — Хотя это, кажется, уже невозможно. Спокойной тебе ночи. Держи, ты забыл это у Морни. — Он сунул мне в руки плотный конверт.

Машина отъехала от тротуара и повернула в сторону улицы Франклина. Я тихо улыбался в темноту. Потом открыл конверт, в нем было десять бумажек по сто долларов.

Поднявшись к себе, я открыл ключом дверь и постучал. Дверь отворила женщина, крепкая на вид, в форме медицинской сестры.

— Меня зовут Марлоу. Я здесь живу.

— Входите, мистер Марлоу. Доктор Мосс предупредил меня.

Я тихо закрыл дверь, и мы стали негромко разговаривать.

— Как она? — спросил я.

— Спит. Она уже дремала, когда я приехала сюда. Меня зовут мисс Лимингтон. Все, что я о ней знаю, — это что температура у нее нормальная, пульс все еще учащен, но стабилизуется. Нервное расстройство, я думаю.

— Она нашла убитого человека, — сказал я. — И это ее страшно поразило. Она крепко спит? Мне нужно зайти туда и взять в гостиницу кое-что из вещей.

— Входите, конечно. Только не шумите. Вряд ли она проснется. Да и если проснется, не беда.

Я положил на стол немного денег:

— На кухне есть кофе, ветчина, яйца, хлеб, томатный сок, апельсины и виски, — сказал я. — Если нужно еще что-нибудь, позвоните, вам привезут.

— Я уже проверила ваши запасы, — улыбнулась она. — До вечера нам хватит. Она останется здесь?

— Как скажет доктор Мосс. Я думаю, ей надо ехать домой как можно скорее. Правда, это не близко — в Вичите.

— Я всего лишь сиделка, — сказала она, — но я думаю, все ее болезни вылечит просто хороший сон.

— Хороший сон и смена компании, — сказал я, но для мисс Лимингтон это ничего не значило.

Я прошел по коридору и заглянул в комнату. Они надели на нее мою пижаму. Она лежала на спине, одна рука высунулась из-под одеяла. Рукав пижамы пришлось закатать на полметра, не меньше. Маленькая рука, выглядывающая из рукава пижамы, была сжата в плотный кулачок. Лицо у нее было измученное, бледное и очень мирное. Я прокрался к шкафу, достал чемоданчик и сложил в него кое-какие мелочи. По дороге к двери я опять взглянул на Мерл. Она открыла глаза и смотрела прямо в потолок. Потом она чуть шевельнулась, чтобы видеть меня, и в уголках ее губ дрогнула маленькая беглая улыбка.

— Привет, — голос был слабый и отрешенный, голос, который знал, что его хозяйка лежит в постели и что рядом сиделка и все на свете.

— Привет.

Я подошел ближе и остановился, глядя на нее сверху вниз, на моем ясном лице сияла ослепительная улыбка.

— Со мной все в порядке, — прошептала она. — Все очень хорошо, правда ведь?

— Конечно.

— Это я в вашей постели?

— Не беспокойтесь, она не кусается.

— Я не боюсь, — сказала она. Ее рука протянулась ко мне ладонью вверх, ожидая, что ее пожмут. Я пожал ей руку. — Я вас не боюсь. Ни одна женщина не станет вас бояться, правда?

— Когда это говорите вы, — ответил я, — я понимаю, что это комплимент.

Она улыбнулась глазами, потом вдруг посерьезнела.

— Я вас обманула, — сказала она. — Я никого не убивала.

— Я знаю. Я был гам. Забудьте об этом. И ничего не думайте.

— Мне всегда велят забыть неприятные вещи. И никогда не выходит. То есть я хочу сказать, это очень глупо — говорить, чтобы ты все забыла.

— Хорошо, — я сделал вид, что обиделся, — я глупый. Как насчет того, чтобы еще немного поспать?

Она повернула голову так, что смогла посмотреть мне прямо в глаза. Я присел на край постели, держа ее за руку.

— Полиция приедет? — спросила она.

— Нет. И пусть это не будет для вас разочарованием.

Она нахмурилась.

— Вы, наверное, думаете, что я ужасная дура.

— Ну… может быть.

На глазах у нее появились две слезинки и медленно скатились по щекам.

— Еще нет. Я поеду к ней и скажу.

— Вы ей расскажете… все?

— Да, почему нет?

Она отвернулась от меня.

— Она поймет, — тихо проговорила она. — Она знает, какую ужасную вещь я сделала восемь лет назад. Очень страшную вещь.

— Конечно, — ответил я. — Поэтому она и платила Вэнниэру все эти годы.

— О боже, — сказала она, сцепив руки над одеялом. — Лучше бы вам этого не знать. Никто ничего не знал, кроме миссис Мердок. Даже родители. Лучше бы и вы не знали.

В дверях появилась сестра и сурово посмотрела на меня.

— Я думаю, ей не следует так разговаривать, мистер Марлоу. Я думаю, вам нужно оставить ее.

— Послушайте, мисс Лимингтон, я знаком с девушкой два дня. Вы ее увидели два часа назад. От этого разговора ей лучше.

— Это может вызвать новый… э-э… спазм, — сказала она, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Ну, если уж у нее должен быть спазм, то лучше, чтобы он случился сейчас, пока вы здесь, и покончим с этим. Ступайте-ка на кухню и налейте себе рюмочку.

— Я никогда не пью на работе, — холодно сказала она. — Кроме того, кто-нибудь может почувствовать запах.

— Сегодня вы работаете на меня. Все, кого я нанимаю, обязаны время от времени принимать порцию спиртного. Кроме того, если вы хорошенько поужинаете и съедите пару бисквитов, которые лежат в кухонном шкафчике, никто ничего не заметит.

Она быстро усмехнулась и вышла из комнаты. Мерл слушала все это как фривольную интермедию в серьезном спектакле.

— Я должна вам все рассказать, — сказала она, едва дыша, — я…

Я положил лапу на ее сжатые ладошки.

— Бросьте. Я знаю. Марлоу все знает — кроме того, как устроить нормальную жизнь. Все это ерунда. Сейчас засните, а завтра я вас отвезу в Вичиту, проведать родителей. За счет миссис Мердок.

— Ах, как же это мило с ее стороны, — воскликнула она, глаза широко раскрылись и засияли. — Она всегда так чудно ко мне относилась.

Я встал.

— Она чудесная женщина, — сказал я, улыбаясь ей изо всех сил. — Чудесная. Сейчас я поеду к ней, и мы прелестно поговорим за чашкой чая. А если вы сейчас же не заснете, я больше не позволю вам признаваться в убийствах.

— Вы ужасный человек, — сказала она. — Я вас люблю. — Она отвернулась от меня, засунула руки под одеяло и закрыла глаза.

Я пошел к двери. У дверей я резко повернулся и посмотрел на нее. Один глаз у нее был открыт, и он смотрел на меня. Я строго посмотрел в него, и он быстренько захлопнулся.

В гостиной я попрощался с мисс Лимингтон и вышел, прихватив чемоданчик.

Я добрался до бульвара Санта-Моника. Ломбард все еще открыт. Старый оценщик был, кажется, удивлен, что я сумел так скоро выкупить свой заклад. Я сказал ему, что в Голливуде такое бывает.

Он достал из сейфа конверт, разорвал его, достал корешок моей квитанции и положил на ладонь сверкающую золотую монету.

— Это такая ценная вещь, что мне не хочется возвращать ее вам, — сказал он. — Ручная работа, вы понимаете, и какая работа!

— Да и золота в ней на все двадцать долларов, — сказал я.

Он пожал плечами, улыбнулся, а я положил монету в карман и простился с ним.

 

32

Лунный свет белой простыней лежал на лужайке перед домом, и только под огромной магнолией прятался кусок скроенной из черного вельвета темноты. Свет горел в двух окнах первого этажа, и одна комната была освещена наверху. Я прошел по камням дорожки и позвонил.

На маленького негритенка у входа я даже не посмотрел. И не погладил его по голове. Кажется, шутка уже приелась.

Дверь открыла седая краснолицая женщина, раньше я ее не видел. Я сказал:

— Я Филип Марлоу, мне нужно поговорить с миссис Мердок. Миссис Элизабет Мердок.

На лице ее появилось сомнение.

— Она, видно, уже в постели, — сказала она. — Лучше вам прийти в другой раз.

— Сейчас только девять часов.

— Миссис Мердок рано ложится. — Она начала закрывать дверь.

Она была симпатичная старушка, и мне страшно не хотелось давить на дверь плечом. Я просто облокотился на нее.

— Речь идет о мисс Дэвис, — сказал я. — Это очень важно. Может быть, вы скажете ей?

— Я попробую.

Я отступил и дал ей закрыть дверь.

На соседнем дереве в темноте запел пересмешник. По улице очень быстро пролетела машина и с визгом повернула за угол. Тонкие ниточки женского смеха пробежали по улице, словно их высекла колесами проехавшая машина.

Скоро дверь открылась, и старушка сказала:

— Можете войти.

Я прошел за ней через пустую гостиную. Единственная зажженная лампочка едва освещала противоположную стену. Тут все было слишком неподвижно, и не мешало бы проветрить. Мы прошли в конец коридора и поднялись по лестнице с резным поручнем. На площадке второго этажа была открыта дверь.

Она проводила меня до двери и закрыла ее за мной. Это была маленькая гостиная с серебристыми обоями, синим ковром на полу, забитая мягкой мебелью. Застекленные двери выходили на балкон, над балконом тент.

Миссис Мердок сидела в большом кресле за карточным столиком. Она была в халате и раскладывала пасьянс. В левой руке у нее была колода, и, прежде чем заговорить со мной, она положила карту на место. Потом проговорила:

— Ну?

Я подошел к столику и посмотрел на пасьянс. Это был «Кэнфилд».

— Мерл в моей квартире, — сказал я. — Немного нездорова.

Не глядя на меня, она спросила:

— Как это нездорова?

Она передвинула одну карту, потом сразу еще две.

— Слегка обалдела, как говорится, — сказал я. — Никогда не ловили себя на передергивании?

— Если подыгрываешь себе, то никакого удовольствия, — грубовато сказала она. — Если не подыгрываешь — тоже. Так что с Мерл? Она никогда не задерживалась до такого часа. Я уже стала беспокоиться.

Я подтащил пуфик и устроился на нем по другую сторону столика. Мне показалось, что я сижу слишком низко. Я встал, принес другой стул и сел.

— Беспокоиться о ней не надо, — сказал я. — Я вызвал врача и сиделку. Она спит. Она была у Вэнниэра.

Она оставила карты, сложила руки на краю стола и тяжело посмотрела на меня.

— Мистер Марлоу, — сказала она, — нам нужно кое-что уточнить. Во-первых, я сделала ошибку, когда связалась с вами. Мне просто надоело, что такая маленькая скотинка, как Линда, топчет меня ногами. Но лучше было мириться с ней, чем затевать всю эту историю. То, что украли дублон, я легко могла бы перенести. Гораздо труднее переносить вас, тем более что монета вернулась.

— Именно, она вернулась, — сказал я.

Она кивнула, не отрывая глаз от моего лица.

— Да. Она вернулась. И вы слышали как.

— Я не верю этому.

— Я тоже, — спокойно сказала она. — Просто мой дурачок взял на себя вину Линды. Я считаю такое поведение ребячеством.

— Вам просто везет, — сказал я, — на людей, которые склонны к такому поведению.

Она опять подняла колоду и положила черного валета на красную десятку, причем обе карты уже были в игре. Потом она потянулась к стоящему рядом маленькому тяжелому столику, где стоял ее портвейн. Она отпила глоток, поставила стакан и опять посмотрела на меня тяжелым, оценивающим взглядом.

— Я чувствую, Что вы хотите оскорбить меня, мистер Марлоу.

— Не оскорбить. Просто быть откровенным. Я не так уж плохо поработал для вас, миссис Мердок. Ведь я достал вам дублон. Я уберег вас от полиции — пока. Я ничего не сделал для развода, но я нашел Линду — ваш сын знал, где она, все это время — и думаю, она вас не побеспокоит. Она знает, что совершила ошибку, выйдя замуж за Лесли. Однако, если вы считаете, что я не заработал своих денег…

Она фыркнула и положила еще одну карту. Бубновый туз поднялся в верхний ряд.

— Туз пик, закрыт, черт. Мне его уже не вынуть.

— А вы его вытащите потихоньку, — сказал я. — Незаметно для себя.

— Не лучше ли вам, — очень спокойно сказала она, — рассказать мне о Мерл? И не обольщайтесь, если вы узнали пару семейных тайн, мистер Марлоу.

— Я не обольщаюсь. Сегодня днем вы послали Мерл в дом Вэнниэра с пятью сотнями долларов.

— А если и так? — Она стала пить маленькими глотками, глядя на меня поверх стакана.

— Когда он звонил вам?

— Вчера. Я не могла получить деньги до сегодняшнего утра. Что случилось?

— Вэнниэр шантажировал вас около восьми лет, так? Из-за некоего события, происшедшего 26 апреля восемь лет назад. Так?

В ее глазах мигнуло что-то вроде ужаса, но очень глубоко, очень смутно, словно это всегда было там и просто выглянуло на секунду, а потом опять спряталось.

— Мерл кое-что рассказала мне, — сказал я. — Ваш сын рассказал мне, как умер его отец. Сегодня я просмотрел записи и отчеты в газетах. Перед домом, где была его контора, произошла автомобильная катастрофа, и очень многие высовывались из окон, чтобы поглядеть. Он высунулся слишком далеко. Поговаривали, что это было самоубийство, потому что он был разорен, а жизнь его была застрахована на пятьдесят тысяч в пользу семьи. Но прокурор был так мил, что закрыл на это глаза.

— Ну? — сказала она. Голос был тяжелый и холодный, то ли хрип, то ли спазм. Холодный, тяжелый, очень собранный голос.

— Мерл была секретаршей Хорэса Брайта. Странная по-своему девочка, слишком застенчивая, недалекая, с умом школьницы, любит драматизировать свою жизнь, очень старомодно воспитана по отношению к мужчинам и все такое. Надо думать, он как-то потерял голову, прицепился к ней и напугал ее до ужаса?

— Да? — Еще один холодный, тяжелый сон, направленный на меня, как ствол орудия.

— Она получила такой шок, что стала в глубине души подумывать об убийстве. И шанс у нее появился — она проходила за его спиной как раз, когда он высунулся из окна. Вы ничего не хотите мне сказать?

— Говорите яснее, мистер Марлоу. Я этого не боюсь.

— Да, господи, куда яснее! Она вытолкнула своего хозяина из окна. Убила его, иными словами. И избежала ответственности. При вашей помощи.

Она посмотрела на свою левую руку, комкавшую карты. Кивнула. Подбородок ее дрогнул.

— У Вэнниэра были какие-нибудь улики? — спросил я. — Или он просто видел, как это случилось, и прижал вас, а вы стали платить ему время от времени, чтобы избежать скандала, — и все это от искренней любви к Мерл?

Прежде чем ответить мне, она положила еще одну карту в пасьянс. Твердая, как скала.

— Он говорил о фотографии, — сказала она, — но я никогда этому не верила. Он не мог сделать такую фотографию. А если бы сделал, то показал бы ее мне — рано или поздно.

— Нет, не думаю. Снимок вышел бы очень слабым, даже если бы он держал в руках камеру, собираясь снимать происшествие на тротуаре. Но я думаю, он не решился бы показать ее. Вы по-своему очень крепкая женщина. Он мог опасаться, как бы вы его не передали полиции. То есть это на его взгляд, на взгляд преступника. Сколько вы ему уплатили?

— Это не ваше… — начала она, остановилась и пожала пухлыми плечами. Могучая женщина, сильная, битая, бесцеремонная… Но я ничего не боялся. Она подумала. — Одиннадцать тысяч сто долларов, не считая пятисот долларов, которые я послала сегодня.

— Ага. Чертовски мило с вашей стороны, миссис Мердок, что вы все помните.

Она неопределенно махнула рукой, опять пожала плечами.

— Это вина моего мужа, — сказала она. — Он был пьян, омерзительно пьян. Едва ли он мог что-то с ней сделать, но, как вы говорите, напугал ее до безумия. Я — я не могу ее винить. Она Достаточно выстрадала за все эти годы.

— Она должна была сама отвозить деньги Вэнниэру?

— Она наложила на себя что-то вроде наказания. Странное наказание.

Я кивнул.

— Думаю, это в ее стиле. Позднее вы вышли замуж за Джаспера Мердока, оставили Мерл у себя и заботились о ней. Кто-нибудь еще знал?

— Никто. Только Вэнниэр. И конечно, он никому не мог сказать.

— Да, вряд ли бы он решился. Это погубило бы все дело. С Вэнниэром кончено.

Она медленно подняла глаза и посмотрела на меня долгим, пронизывающим взглядом. Ее седая голова казалась скалой на вершине холма. Она наконец положила карты и сцепила руки на краешке стола, костяшки пальцев побелели.

Я сказал:

— Когда Мерл пришла ко мне домой, меня не было. Она попросила консьержа пустить ее в квартиру. Он позвонил мне, и я разрешил. И быстро приехал. Она сказала мне, что застрелила Вэнниэра.

Ее дыхание казалось шепотом в тишине комнаты.

— В сумочке у нее был пистолет, бог знает почему. Какая-то фантазия насчет защиты от нападения мужчин, я думаю. Но кто-то — можно предположить, что Лесли, — сделал пистолет безвредной игрушкой, засунув в патронник гильзу другого калибра. Она объявила мне, что убила Вэнниэра, и потеряла сознание. Я вызвал знакомого врача. И поехал домой к Вэнниэру. В двери был ключ. Он сидел в кресле, мертвый, давно мертвый, холодный и застывший. Он был мертв задолго до того, как туда приехала Мерл. Она не убивала его. Она сказала мне это просто для пущей трагичности. Врач объяснил мне механизм этого дела, но я не буду вас этим утомлять. Я думаю, вы все понимаете.

Она сказала:

— Да. Я понимаю. И что же?

— Она в постели, в моей квартире. Там сиделка. Я позвонил отцу Мерл по междугородной. Он хочет, чтоб она вернулась домой. Вас это устроит?

Она просто смотрела на меня.

— Он ничего не знает, — быстро сказал я. — Ни об этом случае, ни о старом. В этом я уверен. Он просто хочет, чтобы она вернулась домой. Думаю, я смог бы отвезти ее. Похоже, что теперь это на моей ответственности. Мне понадобятся эти последние пятьсот долларов, которые не успел получить Вэнниэр, — на текущие расходы.

— А еще сколько? — спросила она.

— Не надо, — сказал я.

— Кто убил Вэнниэра?

— Похоже на самоубийство. Револьвер у правой руки. Выстрел с очень близкого расстояния. В висок. Полиция, наверное, уже там. Не знаю, что они из этого выкопают. Нам остается только сидеть и ждать.

— Люди типа Вэнниэра, — сказала она, — самоубийств не совершают.

— Это все равно, что сказать: «Девушки вроде Мерл не выталкивают людей из окон». Это ничего не значит.

Мы посмотрели друг на друга с той внутренней враждебностью, которая появилась с самого начала. Через секунду я отодвинул стул и подошел к стеклянной двери на балкон. Я открыл занавеску и вышел. Кругом была ночь, тихая и ясная. Белый лунный свет был холоден и чист, как справедливость, о которой мы мечтаем и которой не находим.

Деревья под балконом отбрасывали в лунном свете тяжелые тени. За домом было что-то вроде парка внутри парка. Я заметил блеск декоративного бассейна. Дальше тянулся газон. В стоявшем там шезлонге кто-то сидел, я увидел огонек сигары.

Я вернулся в комнату. Миссис Мердок раскладывала пасьянс. Я подошел и взглянул на стол.

— Туз пик выбрался, — заметил я.

— Я передернула, — ответила она, не поднимая глаз.

— Я вас вот о чем хотел спросить, — сказал я. — Эта история с дублоном все еще в тумане, и оба убийства не имеют никакого смысла, если монета опять у вас. И хотел узнать, есть ли какая-нибудь деталь, по которой Дублон Брашера мог бы отличить специалист — человек вроде Моргенштерна.

Она подумала, сидя неподвижно, не отрывая глаз от карт.

— Да. Могла быть. Инициалы мастера, который сделал монету, — «Э. Б.». Они на левом крыле орла. Мне говорили, что обычно они на правом. Это единственное, что приходит мне в голову.

— Я думаю, этого достаточно. Вы в самом деле получили монету обратно? То есть вы не просто сказали мне это, чтобы я не метался вокруг?

Она быстро взглянула на меня, потом опять на карты:

— Сейчас монета в сейфе. Если вы разыщете моего сына, он вам ее покажет.

— Ну что ж, я прощаюсь с вами. Пожалуйста, распорядитесь собрать вещи Мерл и отправить ко мне на квартиру завтра утром.

Ее голова опять откинулась назад, глаза блеснули.

— У вас ловко это получается, молодой человек.

— Распорядитесь упаковать вещи, — сказал я. — Мерл вам больше не нужна — раз уж Вэнниэр умер.

Глаза ее плотно закрылись, она посидела молча. Странная, неподвижная улыбка застыла в уголках ее губ. Потом голова опустилась, правой рукой она сняла с колоды верхнюю карту, перевернула ее, взглянула и положила в сторону. И перевернула следующую карту, тихо, размеренно, спокойно. Она была непоколебима, как скала. Я пересек комнату, вышел, тихо прикрыл дверь, прошел по коридору, вниз по лестнице, потом по коридору первого этажа мимо застекленного кабинета и комнаты Мерл и вышел в безрадостную, душную, нежилую гостиную, где от одного присутствия я казался себе забальзамированным трупом.

Ведущая в сад стеклянная дверь в задней стене открылась, в комнату вошел Лесли Мердок.

 

33

Его костюм был измят, волосы растрепаны. Рыжеватые усики казались такими же ненужными, как всегда. Тени под глазами были почти черными.

Он держал свой длинный черный мундштук без сигареты и постукивал им по ладони левой руки, без симпатии ко мне, без желания меня видеть.

— Добрый вечер, — напряженно сказал он. — Уезжаете?

— Нет еще. Я хочу поговорить с вами.

— Кажется, нам не о чем говорить. И устал я от разговоров.

— Ну, нет. Нам есть о чем говорить. О человеке по имени Вэнниэр.

— Вэнниэр? Я едва знаком с ним. Виделись несколько раз. И то, что я знаю о нем, мне не нравится.

— Вы знакомы с ним лучше, чем кажется, — сказал я.

Он прошел в комнату, сел на один из стульев и наклонился вперед, опершись подбородком на левую ладонь и глядя в пол.

— Хорошо, — устало сказал он. — Давайте. Я предчувствую, что вы сейчас проявите блеск ума — безупречный сплав логики и интуиции, и вся эта мура. Как детектив из книжки.

— Конечно. Собирая по крохам улики, складывая из них стройную цепь, анализируя мотивы и характеры и получая из них нечто совершенно новое, чего никто — и даже я сам — не мог подозревать до этой блестящей минуты, я в финале указую перстом на наименее подозрительного из всех.

Он поднял глаза и почти улыбнулся.

— Который при этом становится белым как полотно, на губах появляется улыбка отчаяния, и он выхватывает револьвер из левого уха.

Я сел рядом с ним и вытащил сигарету.

— Верно. Надо будет нам как-нибудь разыграть это. У вас есть револьвер?

— При себе нет. Но вообще есть. Вы же знаете.

— Вчера вечером, когда вы зашли к Вэнниэру, он был при вас?

Он пожал плечами и осклабился:

— А разве я заходил вчера к Вэнниэру?

— Я так думаю. Дедукция. Вы курите сигареты «Бенсон и Хежес» и «Вирджиния». От них остается характерный пепел, который хранит форму сигареты. В пепельнице, которая стоит в гостиной Вэнниэра, этого пепла довольно много, сигареты на две. И ни одного окурка. Потому что вы курите с мундштуком, а окурки из мундштука сразу отличишь. И вы убрали окурки. Нравится?

— Нет. — Голос его был спокоен. Он смотрел в пол.

— Это пример дедукции. Потому что окурков вообще могло не быть, а если и были, то их могли забрать из-за того, что на них была губная помада. Причем определенного цвета. У вашей жены странная манера бросать окурки в корзину для бумаг.

— Оставьте Линду в покое, — холодно сказал он.

— Ваша мать все еще думает, что дублон взяла Линда, а ваша история про Морни просто должна была выгородить ее.

— Я сказал, оставьте Линду в покое. — Он постукивал черным мундштуком по зубам. Звук был, как от телеграфного ключа.

— Я бы так и сделал, — сказал я. — Но я не верю вашему рассказу по другой причине. Вот. — Я достал дублон и протянул на раскрытой ладони к его глазам.

Он, сжавшись, смотрел на монету. Губы напряглись.

— В то утро, когда вы рассказывали мне вашу историю, она лежала в сейфе на бульваре Санта-Моника. Ее послал мне будущий детектив по имени Джордж Филипс. Парень, который позволил втянуть себя в грязную аферу из-за неопытности и большого желания работать. Крепкого сложения блондин в коричневом костюме, темных очках и веселенькой шляпе. Машина — песочного цвета «Понтиак», почти новый. Вы, должно быть, видели его вчера утром в коридоре у дверей моего офиса. Он следил за мной, а до этого, наверное, следил за вами.

На лице его появилось искреннее удивление:

— Зачем это?

Я закурил и бросил спичку в нефритовую пепельницу, которую, кажется, никогда не использовали как пепельницу.

— Он так сказал. Я не уверен, что это правда. Может быть, он просто следил за этим домом. Ко мне он прицепился здесь, и я не думаю, что он ехал за мной по дороге сюда. — Я опять достал монету, взглянул на нее, перевернул, посмотрел на инициалы «Э. Б.», выбитые на левом крыле, и снова спрятал. — Он мог наблюдать за домом, потому что его наняли, чтобы загнать редкую монету одному старому нумизмату по фамилии Моргенштерн. А старый нумизмат как-то заподозрил, откуда появилась монета, и сказал Филипсу, намекнул ему, что монета ворованная. Но здесь он был неправ. Если ваш Дублон Брашера на самом деле сейчас лежит наверху, то монета, которую поручили продать Филипсу, была не ворованная. Это была подделка.

Плечи его передернулись, словно от мороза. И опять он неподвижно застыл на стуле.

— Боюсь, что история получится довольно длинная, — сказал я. — Извините. Но придумать можно было бы и лучше. Это будет не очень симпатичная история, потому что в ней два убийства, может быть, три. Человек по имени Вэнниэр и человек по имени Тигер составили план. У Тигера была зубопротезная лаборатория в том же доме, где снимал контору старик Моргенштерн. План был такой: подделать редкую и ценную золотую монету, не настолько редкую, чтобы ее выставляли на продажу, но достаточно редкую, чтобы она стоила больших денег. Изготовить ее они собирались тем же способом, каким зубные техники делают золотые коронки. Нужны были те же материалы, те же инструменты, те же знания. То есть точно воспроизвести оригинал в золотой отливке, используя матрицу из тонкого белого цемента, который называют альбастон, затем сделать восковую модель из специального воска, передающего мельчайшие детали оригинала, поместить восковую модель в другой вид цемента, который называется кристоболит и обладает свойством выдерживать высокие температуры, не меняя формы. В массе кристоболита оставляют небольшое отверстие, которое делают при помощи стальной спицы, вложенной в сырой цемент. Когда он затвердевает, спицу вынимают, и получается канал от восковой модели наружу. Потом кусок застывшего кристоболита нагревают до тех пор, пока растопившийся воск полностью не вытечет через канал, оставив в массе цемента каверну, точно повторяющую форму оригинала. Затем в каверну впрыскивается центрифугой расплавленное золото. Потом кусок раскаленного кристоболита опускают в холодную воду, и он разваливается на куски, высвобождая золотую копию с приплавленной к ней золотой спицей, повторяющей форму канала. Спицу отпиливают, очищают отливку в кислоте и полируют. И получается, как в нашем случае, новенький Дублон Брашера, сделанный из литого золота и точно повторяющий оригинал. Я понятно объяснил?

Он кивнул и устало провел рукой по лицу.

— Знаний зубного техника, — продолжал я, — вполне достаточно для этого. Для обычной чеканки монет такой способ совершенно бесполезен, потому что материал и работа будут стоить дороже, чем сама монета. Но для чеканки редкой и поэтому дорогой монеты он как раз подходит. Так они и сделали. Но им нужен был оригинал. И тут появились вы. Вы действительно взяли дублон, но не для Морни. Вы отдали его Вэнниэру. Верно?

Он смотрел в пол и молчал.

— Не напрягайтесь, — сказал я. — При данных обстоятельствах в этом нет ничего ужасного. Полагаю, он обещал вам деньги, потому что вам нечем было оплатить карточные долги, а мать была рядом. Но не этим он держал вас в руках.

Тут он быстро поднял глаза, лицо побелело, в глазах мелькнуло что-то вроде ужаса.

— Как вы это узнали? — шепотом спросил он.

— Выяснил. Кое-что мне рассказали, кое-что я обнаружил сам, кое о чем догадался. К этому я еще вернусь. Итак, у Вэнниэра с дружком появилась монета, они решили ее опробовать. Они хотели знать, выдержит ли их товар, если попадет в руки человека, который очень хорошо разбирается в этих делах. Вэнниэру пришла в голову мысль нанять дурачка, чтобы он продал монету старому Моргенштерну, причем достаточно дешево, чтобы старик принял ее за краденую. На роль дурачка они взяли Джорджа Филипса, отыскав его по глупому объявлению, которое он дал в газете. Думаю, что Лойс Морни выполняла роль посредника между Вэнниэром и Филипсом, по крайней мере, вначале. Вряд ли она была в курсе дела. Видели, как она передавала Филипсу маленький пакет. В пакете мог быть дублон, который Филипс должен был продать. Но, показав монету старому Моргенштерну, он попал в переделку: старик знал коллекции нумизматов и знал редкие монеты. Вероятно, он решил, что монета настоящая — только экспертиза доказала бы, что это фальшивка. Причем необычное расположение инициалов указало ему, что монета из коллекции Мердока. Он позвонил и попытался разобраться. Ваша мать что-то заподозрила, монеты на месте не оказалось, и она обвинила Линду, которую ненавидит всей душой. И наняла меня, чтобы вернуть монету и бросить тень на Линду — ей нужен был развод без выплаты алиментов.

— Я не хотел развода, — горячо сказал он. — Мне это и в голову не приходило. Она не имела права… — Он остановился, безнадежно махнул рукой, и из его горла вырвался звук, похожий на рыдание.

— Да-да, я знаю. Итак, Моргенштерн заронил страх в душу Филипса — он ведь жуликом не был, просто был несмышленыш. Старик сумел получить его номер телефона, — я слышал, как он звонил Филипсу, когда думал, что меня уже нет в его конторе. Я просто предложил ему продать мне дублон обратно за тысячу долларов, и он принял предложение, надеясь получить монету у Филипса, заработать на этом немного, и все шито-крыто. А Филипс в это время следил за вашим домом, надеясь увидеть, не появляются ли здесь полицейские. Он увидел меня, увидел мою машину, нашел по регистрационной карточке мое имя, и оказалось, что случайно он знает меня. Он поехал за мной, собираясь попросить о помощи. Я перехватил его в одной гостинице, и он стал мямлить, что знает меня по старому делу в Вентуре, где он служил в полиции, что он попал в скверный переплет и что за ним следил какой-то высокий парень со стеклянным глазом. Это был Эдди Прю — телохранитель. Морни знал, что его жена играет с Вэнниэром, и приставил к ней «хвост». Прю видел ее в компании Филипса у его дома на Банкер-Хилл и стал следить за ним, но потом тот его заметил. И Прю, или еще кто-то, работавший на Морни, видел, как я входил в дом на Банкер-Хилл. Потому что он пытался запугать меня по телефону, а потом пригласил приехать и поговорить с Морни.

Я сунул свой окурок в нефритовую пепельницу, посмотрел на унылое, безрадостное лицо напротив меня и продолжал рассказ. Это была долгая история, и звук моего голоса стал мне надоедать.

— Теперь вернемся к вам. Когда Мерл сказала вам, что ваша мать наняла детектива, вы испугались. Вам нужно было быстро вернуть монету матери и придумать какую-нибудь историю об этом. Вы где-то встретились с Вэнниэром, и он вернул вам дублон. Не исключено, что вернул он вам еще одну подделку. Скорее всего настоящую монету он оставил бы у себя. Вэнниэр понял, что его бизнес может развалиться, еще не начавшись. Моргенштерн позвонил вашей матери, и она наняла меня. Моргенштерн что-то заметил. Вэнниэр поехал на квартиру к Филипсу, прошел через задний вход и в разговоре с ним попытался выяснить обстановку. Филипс не сказал ему, что уже отправил поддельный дублон мне, написав адрес странными печатными буквами, которые позднее обнаружили в его дневнике. Я это вывожу из того, что Вэнниэр не пытался отнять подделку у меня. Я, конечно, не знаю, что Филипс сказал Вэнниэру, но, возможно, он сказал ему, что дело это нечистое, что он знает, откуда взялась монета, и что он пойдет к миссис Мердок или в полицию. Тогда Вэнниэр достал пистолет, ударил его по голове и застрелил. Он обыскал труп и комнату, но монеты не нашел. Тогда он пошел к Моргенштерну. У Моргенштерна подделки тоже не было, но Вэнниэр, видимо, думал иначе. Он проломил старику череп и обшарил его сейф; может быть, нашел немного денег, может быть, и нет. Во всяком случае, все это было похоже на ограбление или кражу со взломом. Тут Вэнниэр вернулся домой, все еще озабоченный отсутствием монеты, с чувством удовлетворения от хорошо проведенного рабочего дня. Парочка аккуратненьких, симпатичных убийств. Теперь была ваша очередь.

 

34

Мердок стрельнул в меня глазами, посмотрел на свой черный мундштук, который все еще держал в стиснутой руке. Он сунул мундштук в карман, вдруг вскочил, сжал ладони, снова сел. Потом достал платок и вытер лицо.

— Почему моя? — натянуто спросил он.

— Вы знали слишком много. Может быть, вы знали о Филипсе, может, и нет. В зависимости от того, как глубоко вы влезли в эту историю. Но вы знали о Моргенштерне. Что-то не сложилось в схеме, и Моргенштерн был убит. Вэнниэр не мог просто сидеть сложа руки и надеяться, что вы об этом не узнаете. Он должен был заткнуть вам рот, и очень, очень плотно. Но для этого ему не надо было вас убивать. Собственно, убив вас, он сделал бы плохой ход. Это разрушило бы его власть над вашей матерью. Она холодная, безжалостная, жадная женщина, но прикоснись он к вам, и она превратилась бы в дикую кошку. И не стала бы раздумывать о последствиях.

Мердок поднял глаза. Он пытался изобразить изумление. Вместо этого в них отразилась пустота и растерянность, больше ничего.

— Моя мать… как?

— Не стоит дурачить меня сверх меры, — сказал я. — Я до смерти устал от шуточек семьи Мердоков. Сегодня вечером ко мне домой пришла Мерл. Сейчас она у меня. Она ездила к Вэнниэру, чтобы отвезти ему деньги. Взнос шантажисту. Эти деньги выплачивались ему в течение восьми лет. И я знаю почему.

Он не шелохнулся, сложенные на коленях руки застыли в напряжении. Глаза почти исчезли в черных глазницах.

— Мерл нашла Вэнниэра убитым. Они приехала ко мне и сказала, что убила его… Я поехал туда и увидел, что он был мертв уже сутки, с прошлой ночи. Он застыл, как колода. У его правой руки на полу лежал револьвер. Я слышал описание этого револьвера, он принадлежал некоему Хенчу, квартира которого была напротив квартиры Филипса. Кто-то спрятал в его комнате пистолет, которым был убит Филипс, и забрал револьвер Хенча. Хенч и его подружка были пьяны и оставили дверь в квартиру открытой. Еще не доказано, что револьвер принадлежал Хенчу, но будет доказано. Если это револьвер Хенча, а Вэнниэр совершил самоубийство, то этот факт связывает Вэнниэра с убийством Филипса. Лойс Морни тоже по-своему привязывает Вэнниэра к смерти Филипса. Если Вэнниэр не совершал самого убийства — а я так и думаю, — это все равно связывает его с Филипсом. Или связывает с Филипсом еще кого-то, кто убил Вэнниэра. По некоторым причинам мне эта мысль не нравится.

Мердок поднял голову.

— Да? — спросил он вдруг совершенно ясным голосом. На его лице появилось какое-то выражение, лицо светилось и в то же время оставалось глуповатым. Выражение гордости слабого человека.

Я сказал:

— Я думаю, что Вэнниэра убили вы.

Он не пошевелился, и это выражение не сходило с его лица.

— Вы приехали к нему вчера вечером. Он вас вызвал. Он сказал, что попал в передрягу и что, если закон доберется до него, вы в стороне не останетесь. Ведь так?

— Да, — спокойно сказал Мердок. — Что-то очень похожее. Он был пьян, немного взвинчен и как будто наслаждался своей властью. Почти торжествовал. Он сказал, что, если его посадят в газовую камеру, я буду сидеть рядом с ним. Но это не все.

Я кивнул.

— Конечно. Он не хотел садиться в газовую камеру и не видел причин опасаться, если вы будете молчать. И он пошел с козыря. Как раз то, из-за чего вы согласились достать дублон и отдать ему, даже если он и обещал вам за это деньги. Речь шла о вашем отце и Мерл. Я это знаю. Ваша мать рассказала то немногое, чего мне недоставало. Этот его аргумент был достаточно силен, потому что это позволяло вам оправдаться. Но вчера он захотел еще сильней надавить на вас. Он сказал, что знает правду и что у него есть доказательства.

Мердок вздрогнул, но ясное выражение гордости все еще было на его лице.

— Я направил на него пистолет, — сказал он, и в голосе его было счастье. — В конце концов она моя мать.

— Этого у вас никто не отнимет.

Он встал, очень прямой, очень высокий.

— Я подошел к его креслу, наклонился и приставил пистолет к его лицу. В кармане халата у него был револьвер, он пытался достать его, но я не дал ему времени на это. Револьвер я у него отобрал. А свой пистолет сунул к себе в карман. Приставил ствол револьвера к его виску и сказал, что убью его, если он не отдаст мне доказательства. Он взмок и стал бормотать, что пошутил. Я взвел курок и еще припугнул его.

Он остановился и вытянул перед собой руку. Рука дрожала, но когда он посмотрел на нее, перестала дрожать и застыла. Он уронил руку и посмотрел мне в глаза.

Револьвер был разболтанный, или просто у курка был мягкий ход. Он сработал. Я отскочил назад к стене и сшиб картину. Я отскочил просто от неожиданности. Я вытер рукоятку, потом вложил ее ему в руку, чтобы остались отпечатки, и положил револьвер на пол вместе с его рукой. Умер он сразу. Кровь быстро застыла и перестала течь. Это был несчастный случай.

— Зачем все портить? — Я чуть улыбнулся. — Почему не оставить это простым, чистым, честным убийством?

— Так уж случилось. Конечно, я не могу этого доказать. Но я думаю, что и так мог бы его убить. Как быть с полицией?

Я встал и пожал плечами. Я чувствовал себя усталым, измученным, выжатым и высушенным. В горле у меня пересохло от разговоров, и мозги гудели от усилия сохранить мысли в порядке.

— Как быть с полицией, я не знаю, — сказал я. — Мы с ними не очень большие друзья, поскольку они считают, что я от них что-то скрываю. И видит бог, они правы. Может быть, они до вас доберутся. Если вас никто не видел, если вы не оставили там отпечатков и даже если оставили, если у них нет других причин подозревать вас и проверять ваши отпечатки, тогда они о вас и не подумают. Если они доберутся до истории с дублоном и выяснят, что это был ваш дублон, то я не знаю, что с вами будет. Все это зависит от того, имели ли вы к ним какое-либо отношение раньше.

— Если бы не мог, — сказал он, — меня бы это не очень беспокоило. Я всегда был ослом.

— А с другой стороны, — сказал я, не обращая внимания на его слова, — если у револьвера действительно очень свободный ход, и у вас будет хороший адвокат, и вы честно расскажете ему всю историю и все такое, то ни одна коллегия присяжных не признает вас виновным. В суде не любят шантажистов.

— Это не годится, — сказал он, — потому что я не стану так защищаться. Я ничего не знаю о шантаже. Вэнниэр рассказал, как достать денег, а они мне были нужны позарез.

Я ответил:

— Угу. Стоит им прижать вас так, что никуда не денешься, и вы сразу вспомните о шантаже. Ваша старушка вас заставит. Но вас она в обиду не даст, чего бы ей это ни стоило.

Он молча смотрел на меня. Я сжал губы. Они были тверды, как стекло.

— Ну ладно, пойду я, пожалуй, — сказал я.

— Вы хотите сказать, что не собираетесь давать ход делу? — В голосе его опять стала появляться надменность.

— Доносить на вас я не собираюсь, если вы об этом. Кроме этого, я ничего не гарантирую. Если обстоятельства обернутся иначе, я ничего не смогу поделать. Вопрос о морали здесь просто не стоит. Я не полицейский, и не информатор, и не судебный чиновник. Вы говорите, что это был несчастный случай. Ладно, пусть будет так. Свидетелем я не был. У меня тоже нет никаких доказательств. Я работал для вашей матери, и она имеет полное право на мое молчание — в рамках закона. Она мне не нравится, вы тоже. Мне не нравится этот дом. Мне не очень нравится ваша жена. Но мне нравится Мерл. Наверное, она дурочка и ненормальная, но она хорошая. И я знаю, что с ней сделали в этой подлой семье за последние восемь лет. И я знаю, что никого она из окон не выталкивала. Это вам что-нибудь объясняет?

В горле его что-то чавкнуло, но ничего членораздельного он не произнес.

— Я увожу Мерл домой, — сказал я. — Я просил вашу мать отправить ее вещи ко мне. Если она за пасьянсом забудет об этом, проследите, чтобы это было сделано завтра утром.

Он молча кивнул. Потом сказал странным, задавленным голосом:

— Вы уходите… просто так? Я даже… даже не поблагодарил вас. Человек, которого я едва знаю, так рискует ради меня… я не знаю, что сказать.

— Я ухожу просто так, — сказал я. — С легкой улыбкой и мягким движением кисти. С глубокой, искренней надеждой, что никогда больше вас не увижу. Счастливо.

Я повернулся к нему спиной, открыл дверь и вышел. Дверь закрылась с тихим, твердым щелчком замка. Негромкий такой, гладкий уход, несмотря на все гадости. В последний раз я погладил по голове негритенка и пошел по залитой лунным светом лужайке к своей машине.

По дороге в Голливуд я купил бутылку хорошего виски, снял номер в «Плаза», сел на кровать и стал пить прямо из горлышка.

Как обыкновенный домашний пьяница.

Когда я выпил достаточно, чтобы мозги перестали соображать, я разделся и лег в постель, а потом, хотя и не сразу, уснул.

 

35

Было три часа дня, и у моих дверей стояли на ковре пять мест багажа. Там был желтый слоновоз, крепко ободранный с обоих боков от долгих путешествий в багажниках автомобилей; два отличных самолетных кофра с инициалами «Л. М.», старый черный чемодан под моржовую кожу с буквами «М. Д.» и пластиковая сумка из тех, что продаются на каждом углу за доллар сорок девять центов.

Доктор Карл Мосс только что ушел, ругая меня на чем свет стоит, потому что опаздывал на свою лекцию по психотерапии. Сладковатый запах его одеколона прямо-таки отравлял воздух. В том, что еще осталось от моих мозгов, я прокручивал его ответ на мой вопрос, скоро ли Мерл поправится.

— Это зависит от того, что ты имеешь в вижу под словом «поправится». Она всегда будет очень возбудима и всегда будет слабо проявлять животные эмоции. Всегда будет с удовольствием дышать утренним воздухом и нюхать свежевыпавший снег. Из нее бы получилась отличная монашка. Религиозные мечты с их узостью, с их стилизованными эмоциями и хмурой чистотой были бы прекрасным выходом для нее. А так она, вероятно, превратится в одну из тех старых дев с кислыми лицами, которые сидят за конторками в библиотеках и регистрируют книги и карточки учета.

— Не так уж она и слаба, — сказал я, но он только усмехнулся своим мудрым докторским лицом и вышел. — И потом, откуда ты знаешь, что они девы? — добавил я в закрытую дверь, но толку от этого не было никакого.

Я закурил и подошел к окну, и тут она появилась в дверях спальни и посмотрела на меня запавшими глазами — собранное маленькое лицо без грима, только немного помады на губах.

— Подрумяньте щеки, — сказал я ей, — а то вы выглядите, как снегурочка после разгульной ночи в кубрике рыболовного сейнера.

Она ушла в спальню и подрумянила щеки. Вернувшись, она взглянула на багаж и тихо сказала:

— Лесли одолжил мне свои чемоданы.

— Ага, — сказал я и оглядел ее. Выглядела она чудесно. На ней были бежевые брюки, босоножки, коричневая с белым рубашка и желтый шарф. Очки она не надела. Выражение ее огромных, ясных, лазоревых глаз было чуть обалдевшим, но не больше, чем можно было ожидать. Волосы были гладко зачесаны назад, но с этим я ничего не мог поделать.

— Вам со мной столько беспокойства, — сказала она. — Извините, пожалуйста.

— Чепуха. Я говорил с вашими родителями. Они ужасно рады. За восемь лет они видели вас всего дважды и стали думать, что уже потеряли вас.

— Так чудесно будет проведать их, — сказала она, глядя в ковер. — И так мило, что миссис Мердок отпустила меня. Она просто не может без меня обойтись. — Она переступила ногами, словно не знала, что с ними делать теперь, когда на них были брюки, хотя брюки были ее, и она, видимо, уже сталкивалась раньше с этой проблемой. Наконец она села, сжала колени и сложила на них ладошки.

— Если нам нужно о чем-нибудь поговорить, — сказал я, — или если вы хотите мне что-то сказать, то лучше покончить с этим сейчас. Потому что я не собираюсь мотаться через все Соединенные Штаты с нервным истощением на правом сиденье.

Она прикусила кулачок и пару раз искоса взглянула на меня из-за руки.

— Вчера вечером… — сказала она, остановилась и покраснела.

— Давайте попробуем немного старого зелья, — сказал я. — Вчера вечером вы сказали мне, что вы убили Вэнниэра, а потом сказали, что не убивали. Я знаю, что никого вы не убивали. С этим все.

Она уронила кулачок, посмотрела на меня серьезно, спокойно, собранно, и ее руки на коленях уже не напрягались.

— Вэнниэр был мертв задолго до вашего приезда туда. Вы поехали к нему, чтобы передать от миссис Мердок немного денег.

— Нет — от меня, — сказала она. — Хотя, конечно, это были деньги миссис Мердок. Я должна ей больше, чем смогу когда-нибудь отдать. Конечно, платит она мне немного, но этого вряд ли…

Я грубо сказал:

— То, что она вам платит немного, очень характерно, а в том, что вы ей должны больше, чем когда-либо сможете отдать, больше лирики, чем правды. Оба состава национальной сборной по бейсболу не смогут дать ей того, что она получает от вас. Однако теперь это не важно. Вэнниэр совершил самоубийство, потому что его поймали на мошенничестве. Это ясно и окончательно. Все ваше поведение в той или иной мере спектакль. Вы получили жуткий шок, увидев его мертвый взгляд в зеркале, и он наложился на другой шок, многолетней давности, а вы про себя драматизировали это на свой манер.

Она застенчиво посмотрела на меня и кивнула своей соломенной головкой, словно соглашаясь со мной.

— И Хорэса Брайта вы не выталкивали из окна, — сказал я.

Лицо ее дрогнуло и пугающе побледнело.

— Я… я… — Ее рука поднялась ко рту и осталась там, поверх нее на меня смотрели ее обезумевшие глаза.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я, — если бы доктор Мосс не сказал, что вроде от этого худо не будет и мы все можем выложить вам прямо сейчас. Вы, кажется, думаете, что убили Хорэса Брайта. У вас был мотив и была возможность, я думаю, в какую-то секунду вам даже захотелось использовать эту возможность. Но это было бы против вашей природы. В последний момент вы бы остановились. В этот именно момент вы и потеряли сознание. Он в самом деле упал, конечно, но вы его не толкали.

Я сделал паузу и смотрел, как рука опять упала на колени, пальцы переплелись, и она сжала руки.

— Вас заставили думать, что вы толкнули его, — сказал я. — Это было сделано с последовательностью, откровенностью и спокойной бесцеремонностью, которые встречаются только в общении женщин между собой. Глядя на миссис Мердок, никогда не подумаешь о ревности, но это и был мотив, она ревновала. Был и другой — страховка за жизнь мужа в пятьдесят тысяч долларов — все, что осталось от большого состояния. Она питает к сыну странную, дикую, собственническую любовь. Это холодная, отчаянная, бесцеремонная женщина, и она использовала вас без жалости и угрызений в качестве подстраховки на случай, если Вэнниэр на что-нибудь решится. Вы были для нее козлом отпущения. Если вы хотите выбраться из этой бледной, бесчувственной жизни, вам придется понять и поверить всему, что я вам говорю. Я знаю, это трудно.

— Это совершенно невозможно, — спокойно сказала она, глядя мне в переносицу. — Миссис Мердок всегда была мне родной. Я в самом деле не помню, как это было, но вам не следует говорить о людях такие ужасные вещи.

Я достал белый конверт, который был за картинкой на стене в доме Вэнниэра. В нем два снимка и негатив. Я встал перед ней и положил фотографию ей на колени.

— Хорошо. Взгляните на это. Вэнниэр снимал с другой стороны улицы.

Она посмотрела.

— Да это же мистер Брайт. Не очень хороший снимок, да? А это миссис Мердок — тогда она была миссис Брайт — как раз позади него. Мистер Брайт здесь как сумасшедший. — Она подняла на меня глаза с мягким любопытством.

— Если он кажется здесь сумасшедшим, — сказал я, — то вам стоило посмотреть на него двумя секундами позже, когда он разбился о тротуар.

— Когда он что?

— Смотрите, — сказал я, и в моем голосе появилось нетерпение, — это же снимок того, как миссис Элизабет Брайт Мердок выталкивает своего мужа из окна его кабинета. Он падает. Посмотрите, где его руки. Он кричит от ужаса. Она стоит за ним, и лицо у нее каменное от ярости или еще от чего-то. Неужели вы этого не понимаете? Вот эту-то улику Вэнниэр и хранил все эти годы. Миссис Мердок никогда ее не видела, никогда не верила до конца в ее существование. Но снимок существовал. Я нашел его вчера вечером, и это была такая же случайность, как и сам этот снимок. И это очень похоже на справедливость. Вы хоть начинаете понимать?

Она еще раз взглянула на снимок и отложила его.

— Миссис Мердок всегда была мне родной, — сказала она.

— Она сделала из вас козла отпущения, — сказал я натянутым голосом конферансье из плохого театра. — Она умная, жесткая, терпеливая женщина. Она знает свои комплексы. Она даже способна отдать доллар, чтобы сохранить доллар, а это умеют очень немногие из ей подобных. Это я ей дарю. Вместе с этим я бы ей подарил мину с часовым механизмом, но воспитание не позволяет.

— Ну что же, — сказала она, и я понял, что она слышала одно слово из трех и не поверила тому, что услышала. — Никогда не показывайте это миссис Мердок. Она ужасно расстроится.

Я встал, отобрал у нее фотографию, разорвал на клочки и выбросил в корзину.

— Вы, может быть, пожалеете об этом, — сказал я, зная, что у меня осталась другая фотография и негатив. — Как-нибудь ночью — через три месяца, через три года — вы проснетесь среди ночи и поймете, что я говорил вам правду. И тогда вам, может быть, захочется еще раз взглянуть на эту фотографию. А может быть, я и здесь ошибаюсь. Может быть, вы будете очень разочарованы, поняв, что вы никого не убивали. Это хорошо. Как бы то ни было, это хорошо. А сейчас отправляйтесь вниз, садитесь в мою машину, и мы едем в Вичиту навестить ваших родителей. Я думаю, вы не вернетесь к миссис Мердок, но вполне может быть, что я и здесь ошибаюсь. Но говорить об этом мы больше не будем. Никогда.

— Я совсем без денег, — сказала она.

— У вас есть пятьсот долларов, которые вам прислала миссис Мердок. Они у меня в кармане.

— Это ужасно мило с ее стороны, — сказала она.

— О господи ты боже мой, — сказал я и отправился на кухню выпить посошок на дорогу. Лучше мне от этого не стало. Только захотелось залезть на стену, погулять по ней и вернуться через потолок.

 

36

По возвращении я позвонил лейтенанту Бризу и зашел узнать, как у них продвигается дело Филипса. Они раскололи это дело с той дозировкой ума и удачи, без которой просто невозможно работать. В конце концов супруги Морни в полицию все же не пошли, но кто-то позвонил по телефону и сообщил, что в доме Вэнниэра слышали выстрел, и трубку тут же повесили. Отпечатки на револьвере не понравились эксперту, и он затребовал, чтобы руку убитого проверили на следы пороха. Следы пороха нашлись, и все решили, что это самоубийство. Потом инспектор по фамилии Лэкки из Центрального бюро по расследованию убийств решил заняться револьвером и обнаружил, что его описания уже проходили по управлению полиции: он разыскивался по делу Филипса. Хенч опознал свой револьвер, но что важнее — они обнаружили отпечаток его большого пальца на боковой грани курка, который никто толком не догадался вытереть.

Со всем этим в руках и с лучшим набором отпечатков Вэнниэра, который я мог сделать, они еще раз прошлись по квартире Филипса, а потом и Хенча. Они нашли левую руку на спинке кровати в комнате Хенча и один его палец на нижней стороне ручки в туалете в квартире Филипса. Потом их люди поработали в округе с его фотографиями в руках и доказали, что он дважды появлялся в переулке и по крайней мере трижды в боковой улочке. Кстати, в самом доме никто его не видел или не хотел признаться.

Теперь им недоставало только мотива. Тигер услужливо подсунул им мотив, налетев на полицию в Солт-Лейк-Сити при попытке продать монету серьезному коллекционеру, который счел ее настоящей, но краденой. В гостинице у него нашли двенадцать дублонов, и один из них был настоящий. Он рассказал им всю историю и показал метку, которой пометил подлинный дублон. Он не знал, откуда Вэнниэр добыл оригинал, и полиция не смогла этого выяснить — давали объявления в газетах о пропаже монеты, но владелец в полицию не обратился. Больше полиция о Вэнниэре не беспокоилась, когда стало ясно, что он совершил убийство. Насчет него самого они оставили это дело как самоубийство, хотя у них были кое-какие сомнения.

Тигера они в конце концов отпустили, потому что решили, что об убийствах он не знал, а кроме попытки мошенничества, у них на него ничего не было. Золото он покупал законным порядком, а подделка старинной монеты штата Нью-Йорк не подпадала под федеральное законодательство о фальшивомонетчиках. Полиция штата Юта от него отказалась.

Признанию Хенча они никогда не верили. Бриз сказал, что использовал его, чтобы надавить на меня, если я что-то скрываю. Он знал, что я не стал бы молчать, если б имел доказательства невиновности Хенча. Но Хенчу это не помогло. Они крепко взяли его в оборот и подняли пять незаконных складов по хранению наркотиков на него и итальянца по имени Гаэтано Приско, причем при обыске одного склада в перестрелке кого-то убили. Не знаю, был ли этот Приско родственником мистера Палермо, но они все равно его не поймали.

— Нравится? — спросил меня Бриз, когда закончил свой рассказ.

— Два пункта неясны, — сказал я. — Почему Тигер сбежал из города и почему Филипс жил на Корт-стрит под чужим именем?

— Тигер убежал, потому что лифтер сказал ему, что Моргенштерна убили, а он почувствовал здесь связь. Филипс пользовался именем Ансон, потому что финансовая компания собиралась отнять у него машину — он был совершенно без денег и стал впадать в отчаяние. Это объясняет, почему такой юный дуралей решил влезть в историю, которая плохо пахла с самого начала.

Я кивнул, так вполне могло быть.

Бриз проводил меня до двери. Он положил мне на плечо тяжелую руку и сказал:

— Помните, вы рассказали Спенглеру о деле Кассиди?

— Помню.

— Вы ему сказали потом, что никакого дела Кассиди не было. Оно было — под другим именем. Я над ним работал.

Он снял руку с моего плеча, открыл мне дверь и ухмыльнулся прямо мне в глаза.

— Из-за этого дела Кассиди, — сказал он, — и из-за того, как я себя в нем чувствовал, я иногда даю парню передышку. Кажется, он заинтересовался этим делом. Я ему не мешаю. Расплачиваюсь за грязные миллионы, которые давят на работяг — вроде меня и вроде вас. Счастливо.

Был вечер. Я вернулся домой, натянул старые домашние брюки и свитер, расставил шахматы, налил себе стаканчик и разыграл Капабланку с белым дебютом. Всего двадцать девять ходов. Красивые, холодные, безупречные шахматы, почти враждебные в молчаливой неумолимости.

Когда с партией было закончено, я постоял, прислушиваясь у открытого окна и вдыхая ночной воздух. Потом отнес стакан на кухню, вымыл его, наполнил холодной водой и остановился у раковины, потягивая воду и разглядывая свое отражение в зеркале.