За исключением письменного стола, нескольких икон по стенам и большого распятья из слоновой кости и эбонита, все в комнате мистера Палермо напоминало гостиную времен королевы Виктории. Изогнутая подковой банкетка и кресла красного дерева, на каминной полке старинные часы, другие — напольные, времен наших дедов — тикают в углу. На овальном столике с мраморной крышкой и изящно изогнутыми ножками восковые цветы под стеклянным колпаком. На полу толстый ковер. Там был даже застекленный шкаф для безделушек, и в нем полно тонких фарфоровых чашечек, стеклянных и фаянсовых статуэток, мелочей из слоновой кости и черного дерева и тому подобного хлама.

На окнах были плотные шторы, но комната выходила на юг, и в ней было много света. Между шторами был виден клочок пустой улицы и окна квартиры, где был убит Джордж Ансон Филипс.

Высокий итальянец с темным лицом и красивой шапкой седых волос прочел мою карточку и сказал:

— Через двенадцать минут у меня будет работа. Что вам нужно, мистер Марлоу?

— Вчера в доме напротив убили человека. Тело нашел я. Он был моим другом.

Его холодные черные глаза оглядели меня с ног до головы:

— Люку вы сказали другое.

— Кто такой Люк?

— Мой администратор.

— Я мало разговариваю с незнакомыми людьми.

— Это хорошо. Но со мной вы разговариваете, а?

— Вы — другое дело, вы серьезный человек. С вами я могу говорить. Вы видели меня вчера. И описали меня полиции. Очень точно, как они говорят.

— Да. Я многое вижу, — сказал он без эмоций.

— Вы видели, как вчера из дома вышла высокая женщина со светлыми волосами.

Он изучающе смотрел на меня.

— Не вчера. Это было два или три дня назад. Я сказал полиции, что вчера. — Он пошевелил длинными темными пальцами. — Ох уж мне эта полиция.

— А вчера в доме вы не видели незнакомых людей, мистер Палермо?

— Там есть задняя дверь, — сказал он. — Со второго этажа можно выйти по черной лестнице. — Он посмотрел на свои часы.

— Значит, ничего не видели, — сказал я. — Вы сегодня встречались с Хенчем.

Он поднял глаза и лениво обшарил ими мое лицо.

— Это вам в полиции сказали?

— Мне сказали, что вы заставили Хенча признаться. Сказали, что он ваш друг. Насколько близкий друг, они, конечно, не знают.

— Хенч сделал признание? — На его лице вдруг появилась улыбка.

— Только Хенч никого не убивал, — сказал я.

— Нет?

— Нет.

— Это интересно. Продолжайте, мистер Марлоу.

— Все это признание — чистая ложь. Вы заставили его признаться по каким-то важным для вас причинам.

Он встал, подошел к двери и позвал:

— Тони. — И сел опять.

В комнату вошел невысокий, крепкий на вид итальянец, посмотрел на меня и сел на жесткий стул у стены.

— Тони, это мистер Марлоу. Возьми его карточку, посмотри.

Тони поднялся, взял карточку и сел на свое место.

— Посмотри хорошенько на этого человека. Запомни его, Тони.

— Можете быть спокойным, мистер Палермо.

Палермо обернулся ко мне:

— Значит, это был ваш друг? Хороший друг?

— Да.

— Это скверно. Да. Скверно. Друг — это друг. Вот что я вам скажу. Только не говорите об этом больше никому. Даже полиции, ладно?

— Не скажу.

— Вы пообещали, мистер Марлоу. Не забудьте этого. Вы не забудете?

— Я не забуду.

— Тони, он не забудет. Понимаешь?

— Даю вам слово. Все это между нами.

— Отлично. Хорошо. Я из большой семьи, много братьев и сестер. Один брат очень нехороший человек. Почти как Тони.

Тони расплылся в улыбке.

— Так вот. Этот брат живет очень тихо. Живет в доме через дорогу. И вдруг приходится переезжать, потому что полиция наводнила весь дом. Это нехорошо. Задают массу вопросов. Это плохо для дела, и плохо для этого моего плохого брата. Понимаете, о чем я говорю?

— Да, — сказал я. — Я понимаю, о чем вы говорите.

— Ладно. Этот Хенч ничего особенного собой не представляет, но он несчастный парень. Пьет, работы нет. Не платит за жилье, но у меня денег много. Поэтому я говорю: «Слушай, Хенч, признавайся. Ты больной человек, поболеешь две-три недели. Потом тебя отправят в суд, а я возьму тебе адвоката. И ты пошлешь свое признание к чертям. Скажешь, что был пьян и полиция навалилась. Судья тебя отпустит, ты вернешься сюда, и я о тебе позабочусь. Идет?» Хенч согласился и сделал признание. Вот и все.

— А через две-три недели, — сказал я, — этот плохой брат будет уже далеко, и концов не отыщешь, и полиция скорее всего спишет это убийство как нераскрытое. Так?

— Так. — Он опять улыбнулся. Сверкающая улыбка, теплая, как поцелуй.

— Это все о Хенче, мистер Палермо, — сказал я. — Но это никак не поможет моему другу.

Он покачал головой и опять посмотрел на свои часы. Я поднялся. Тони тоже. Просто на всякий случай. Стоя легче двигаться.

— Вся беда с вами в том, — сказал я, — что в вашей организации делают черт-те что из ничего. У вас, прежде чем откушаешь хлеба, надо назвать пароль. Если я пойду в полицию и расскажу там все, что вы мне рассказали, они будут хохотать мне в лицо. И я вместе с ними.

— Тони мало смеется, — сказал Палермо.

— На земле полно людей, которые мало смеются, мистер Палермо, — сказал я. — Вы это должны знать. Вы многих отправили туда, где они лежат.

— Это моя работа, — сказал он, картинно пожав плечами.

— Я сдержу свое обещание, — сказал я. — Но если у вас возникнут на этот счет сомнения, не пытайтесь заработать на мне. Потому что там, где я живу, меня считают очень хорошим человеком, и если вместо меня вашим клиентом окажется Тони, то его похороны пойдут целиком за счет вашей фирмы.

Палермо засмеялся.

— Договорились, — сказал он. — Тони, одни похороны — за счет фирмы. Я согласен.

Он встал и протянул мне руку — хорошую, сильную, теплую руку.