Один греческий православный общественник сказал мне, что не нужно было «кодифицировать» церковные взгляды на современную жизнь в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви. Аргумент против такой: в Православии всегда оставлялась широкая свобода для разных политических взглядов, по многим общественным проблемам сохранялась сознательная недоговоренность. Этим, по мнению моего собрата, мы в лучшую сторону отличаемся от католиков, у которых все детерминировано, поскольку можем при одних обстоятельствах, когда это выгодно, сказать: «Церковь учит так», а при других, когда выгодно иное, – утверждать прямо противоположное. Не спутал ли мой собеседник мудрость и свободу с житейской хитростью?

Тема и вправду непростая. В Священном Писании мы нередко встречаем разные ответы на один и тот же вопрос. И это значит: есть время поступать так и есть время поступать ровно наоборот. Различать эти времена христианин призван своим преданным Богу сердцем. Католики действительно ошиблись, когда много веков назад решили прописать детали политического, экономического и даже научного выбора на все времена, связав с этими деталями авторитет Церкви, которым потом пришлось расплатиться с большими процентами. Неправильно, на мой взгляд, поступили и мы в начале XX века, когда определили: священник может быть октябристом, кадетом, но не социалистом.

Однако есть вещи, о которых Евангелие говорит предельно однозначно. И так же должна говорить Церковь. Более того, в сегодняшнем мире, где подчас невозможно отличить правду от лжи, а сказанное тобой от того, что ты никогда не говорил, где идея плюрализма подчас нарочито навязывается христианам, очень важно ясно засвидетельствовать церковный взгляд на вещи. Или столь же ясно сказать: а вот в этом вопросе у православного христианина есть свобода. Он может поступать и так и так. Что, собственно, и сказано в документе Юбилейного Собора.

* * *

Мы привыкли думать и говорить, что наука всегда объективна и у нее своя область, которую не надо смешивать с областью веры. Но сегодня под наукой понимается отнюдь не только естествознание. Религиоведение, философия, история, психология неизбежно несут в себе идеологический заряд. Психоанализ вообще подменяет собой не только учение о человеке, но и пастырство. Его сторонники говорят: мы знаем, в чем источник всех душевных бед, и готовы исцелить их. Человек же при этом понимается как совокупность механических душевных движений, связанных с физиологией и различными событиями жизни – действительными или мнимыми. Некоторые западные христиане уже полностью соглашаются с таким подходом и плетутся в своей практике за последователями Фрейда.

Готовы ли мы примириться с такой «наукой» и отдать ей душепопечение? Этот вопрос нам, православным христианам, нужно поставить перед собой со всей определенностью. И забыть, наконец, о четкой разделительной черте между областью науки и областью веры. К религиозно безразличным наукам относятся, наверное, лишь математика, физика, химия и им подобные. Даже биология стала сферой борьбы идей, а не сухих объективных истин и гипотез. Поэтому общественные науки и науки о душе должны быть полем, где православная мысль должна присутствовать в полной мере, смело подвергая испытанию любые теории, вдалбливаемые в мозги «от имени науки» не столько уже учеными, сколько политиками, преподавателями, журналистами и различными практиками.

* * *

Чтобы обнаружить неправду пацифизма, надо предложить его приверженцам создать где-нибудь свое государство – без армии, без полиции, без пограничников. Через несколько дней его граждане окажутся жертвами агрессоров или преступников, а потом волей-неволей придут к необходимости себя защищать. А так – хорошо говорить о ненужности вооруженной силы, когда ты ею надежно защищен от всяких неожиданностей. В нашем греховном мире, где столько злой воли (и где ее будет предостаточно до второго пришествия Христова), ее силовое ограничение необходимо. Даже если западное общество, в данный момент хорошо защищенное, создает внутри себя иллюзию безопасности… Впрочем, и эта иллюзия сегодня разрушается террором, который стремительно уменьшает число пацифистов.

Западное христианство, в значительной своей части увлеченное пацифизмом, перед лицом нынешних угроз имеет будущее только в том случае, если снова научит своих последователей сражаться и умирать. Так, как это делали их предки.

* * *

Сегодня даже многие христиане, не исключая и православных, увлечены идеей «толерантности», часто используют этот термин. Не видел бы в нем ничего плохого, если бы речь шла только о нормальных правилах человеческого общежития – веротерпимости, взаимоуважении, отказе от оскорбительных слов и действий.

Впрочем, нередко под «толерантностью» понимают буквально недопустимость каких-либо определенных представлений об истине и лжи. Знакомый чиновник Совета Европы как-то даже заявил с трибуны, что любой диалог с верующими бессмыслен, пока они не откажутся от «эксклюзивных» претензий на истину. Когда «толерантность» пытаются вколоть под черепную коробку или поставить на алтарь, когда она становится синонимом релятивизма и индифферентности, православные христиане не должны молчать, а тем более поддакивать. Ведь речь идет о мировоззрении, прямо противоположном Евангелию Христову.

* * *

Либеральные протестантские церкви – Лютеранская, Реформатская – любят нас поучать, говоря, что веру нельзя насаждать силой государства. Впрочем, сами они существуют в Европе и имеют там богатую собственность скорее потому, что были в свое время укреплены властью королей, князей и курфюрстов. Не было бы такой поддержки – и они исчезли бы, как многие другие конфессии. Поэтому если они обвиняют нас в том, что Православие желает утвердиться через особые отношения с властью, через общественные предпочтения, то пусть сначала отдадут все здания, полученные и построенные под влиянием принципа «чья власть, того и вера».

Конечно, это принцип глубоко ущербный. Конечно, насаждать веру грубой силой – не по-христиански. Но ни один христианский народ не был создан без настойчивого воспитания и проповедания, без насаждения веры, совершаемого обществом через механизмы его самоорганизации. Не случайно и новая религия – человекобожие – так откровенно насаждается через закон, политику, образование, пропаганду.

* * *

Международное право до сих пор строилось на основе договоров между государствами. Хотя бы формально все было демократично: законно избранные власти от имени своих народов подписывали соглашения, затем парламенты их ратифицировали. Сейчас же раздаются призывы сделать международное право «прецедентным», по образцу британской и американской юридических систем. Недавно один общественный деятель договорился даже до того, что бомбардировки НАТО Югославии были не нарушением закона, а просто новым прецедентом, который должен войти в правовое поле.

Или вот еще пример: в ОБСЕ пытаются представить международно-правовой нормой мотивировку решения Европейского суда по правам человека по делу «Бессарабская митрополия против Республики Молдова». В этой мотивировке суд призвал соблюдать «религиозный нейтралитет государства». Ни в одном законе этой идеи нет. Чем дальше, тем больше она доказывает свою нежизнеспособность, особенно перед лицом угрозы сект и терроризма, который пытаются оправдать религиозными лозунгами. Но вот никем не избранный чиновник внес эту идею в проект решения суда. А потом судьи, выдвинутые правительствами и наскоро выбранные ПАСЕ, ее «проштамповали». Ни обсуждений, ни референдумов, ни голосований на национальном уровне… Теперь же ОБСЕ пытается влиять на законопроекты о религии в различных странах исходя из этой формулировки. Ведь она – «закон»!

* * *

Не раз спорил со светскими гуманистами, что важнее – человеческая жизнь или нечто иное: вера, убеждения, Отечество, земля, святыни… Конечно, в понимании нынешних политиков, философов, правоведов, включая христианских демократов, человек – это центр политики и мера всех вещей. Наверное, честные гуманисты и на самом деле так считают. Впрочем, нетрудно увидеть, что для власть имущих это не совсем так. Говоря, что человек превыше всего, они лукавят. Нынешний гуманизм просто прикрывает определенную политическую систему, противоположную «этатизму», «коллективизму» и так далее. В современном политико-экономическом укладе человеческая жизнь имеет конкретную цену, причем в странах «золотого миллиарда» она весьма высока, а в забытых уголках «третьего мира» клонится к нулю.

Но главное – у секулярных гуманистов есть принципы, ради которых они готовы жертвовать жизнью (сначала чужой, потом своей; мы все же декларируем обратное). Примеры – все «войны за демократию», вроде иракской и афганской. Можно сколько угодно говорить, что главное – нефть и геополитика, но все-таки эти конфликты немыслимы без противостояния идеологий и политических систем. А вот еще пример, как-то приведенный владыкой Кириллом. Иракские террористы взяли в заложники граждан Франции, потребовав отменить в этой стране запрет на ношение хиджаба в школах.

И французское правительство фактически заявило: нам принципы дороже! Сказанное еще раз подтверждает: демократия, плюрализм, секуляризм – такие же религии, де-факто признающие, что ради них нужно жертвовать жизнью.

* * *

Почему расходятся цивилизации? Почему у них разные политические, правовые, социальные системы, конкурирующие друг с другом? Когда мы говорим о культурных и религиозных различиях, мы подчас забываем, что речь идет не только о малозначимых «особенностях», а о разных моделях идеального общества, к которым стремятся те или иные цивилизации, осуществляя свою миссию в политике, экономике и международных делах. Американский «город на вершине холма» – это богатые, раскованные, непринужденно одетые люди, блаженствующие в окружении модных товаров и гордые тем, что насадили демократию по всему миру. Такой же «город» для мусульманина – это, наверное, общество, повсеместно живущее по шариату, где все молятся пять раз в день и где нет ни капли алкоголя. Православный «идеальный мир» – это новая Византийская империя, объединенная вокруг одной веры, вокруг царя и патриарха. Эти идеалы не совпадают. Мы строим разные «города», и с этим современному миру нужно смириться. Или, по крайней мере, вспомнить, что человеческие селения и впрямь могут отличаться друг от друга, но мирно соседствовать, даже если это «города на вершине холма».

В России все время возникает напряжение между реальной жизнью и западными идеями, принятыми властью за основу политико-правовой философии. Так было при многих монархах XVIII–XIX веков, так было при «марксистах», так есть и сейчас. Вот недоумевает в «Газете.ру» Андрей Колесников: «Почему формируется однопартийная система? Почему государство использует свое монопольное положение в экономике и политике? Почему оно поддерживает на плаву институты, которые развалились и не работают, – например, призывную армию? Почему государство воссоединяется с Церковью, а общественная жизнь клерикализуется?» Ответ очень простой – потому что это Россия. В нашей стране Церковь не мыслит себя вне единства с народом, а значит, и вне сотрудничества с признанной им властью. В России служба в армии – это жертва во имя чего-то, что важнее индивидуальных интересов: во имя Отечества, нации, долга. Именно в армии многим дается прививка от горделивого эгоизма. Наконец, партийная борьба, само деление общества на партии противоречит вековому идеалу единства народа. А государство должно блюсти интересы простого человека, защищая его от рыночных и политических стихий.

Не зря вздыхает демократический догматист, как раньше вздыхали догматисты коммунистические: все их клише и модели разрушаются о российский образ жизни, о наш народный характер, сформированный Православием, а отчасти также традиционным исламом и некоторыми другими религиями. Конечно, господину Колесникову хотелось бы изменить народ, подстроить его под свои идеалы. Но на самом деле выйдет иначе. Россия перемелет идеологию и строй западной демократии, как перемолола марксистский коммунизм, наполнив его совершенно иным содержанием. Мы можем прийти к монархии или к государству, основанному на принципах соборности, при котором выборы народных представителей будут совершаться местными общинами или сословиями. Но даже если всего этого не произойдет, то за фасадом формально прогрессивного, прозападного политического режима у нас всегда будет идти собственная жизнь. И она всегда будет более эффективной для России, более правильной для живущих здесь людей, чем все привнесенные извне модели.

Нам часто говорят, что Православию и России нужно успеть вскочить в последний вагон уходящего поезда современной цивилизации. А все ли знают, куда он идет? Похоже, что сами машинисты теряются в ответе на этот вопрос. Многие мудрые люди – экономисты, политологи, философы – между тем утверждают, что он несется в пропасть…

Между прочим, в одном из хадисов со ссылкой на Мохаммеда говорится: «Судный час не наступит до тех пор, пока не ускорится время. Год будет подобен месяцу, месяц будет подобен неделе, неделя будет подобна дню, день будет подобен часу, а час будет подобен времени тления головни». Очень похоже на современное сжатие времени, от которого многие в буквальном смысле сходят с ума.

* * *

На одном ток-шоу мне нужно было дискутировать с академиком Виталием Гинзбургом, известным убежденным атеистом. Дело было в Великий Пяток. После службы в приходском доме я спросил собратий: «Что бы мне такое ему сказать?» Ответ одного батюшки был неожиданным и простым: «А подарите ему пасхальное яйцо!» Тут же был найден соответствующий фарфоровый сувенир с изображением храма, который я и преподнес академику в прямом эфире после жаркой и не всегда вежливой дискуссии. Выходя из студии, академик, опираясь одной рукой на палку, второй бережно и даже как-то возвышенно нес символ чуждой ему религии… Потом, правда, положил его в карман плаща, где оно при одевании и разбилось.

* * *

Слово «Бог» у нас все-таки стали писать с прописной буквы. За редкими исключениями. Слово «Церковь» тоже постепенно начинают так писать. Правда, некоторые редакторы до последнего стоят на том, что это «не по правилам». Хотя эпоху «просвещения» обязательно почитают большой буквой. Не слово «эпоха», как было бы правильнее, а именно слово «просвещение». Ну, тогда пишите и так: «времена Инквизиции».

* * *

В речах, документах, статьях у нас постоянно употребляют слово «конфессии» – «российские», «религиозные» и так далее. Походя путают его со словами «концессии», «концепции». Появился даже термин «конфессиональная политика». Но ведь «конфессия» – это слово, которое совершенно некорректно относить к разным религиям – исламу, иудаизму, буддизму. В западных языках, откуда к нам пришел этот термин, он употребляется как внутрихристианский. В любом из них «межконфессиональный диалог» – это диалог христиан, а диалог более широкий называется межрелигиозным. Наверное, нашим чиновникам и журналистам нужно наконец забыть советский новояз. В самом деле, говорить обо всех наличествующих в России религиозных общинах как о конфессиях не более правильно, чем называть их, например, мазхабами – направлениями ислама. «Мазхабная политика» – странно ведь звучит, да?

* * *

Еще одна распространенная ошибка – писать «Русская Православная Церковь Московского Патриархата». То же самое, что «Россия Российской Федерации». Ведь в Уставе нашей Церкви ясно сказано, что названия «Русская Православная Церковь» и «Московский Патриархат» – взаимозаменяющие. Есть, конечно, люди, считающие, что Русских Православных Церквей у нас якобы несколько. Ну пусть тогда хотя бы одно из названий в скобки ставят…

Нередко употребляют и аббревиатуру «РПЦ» – даже в церковном обороте. А между прочим, Святейший Патриарх еще в начале девяностых обращался к светским журналистам, прося избавить нас от этого сокращения, от которого так веет советчиной…

* * *

Владимир Легойда как-то сказал, что традиционализм отличается от консерватизма тем, что традиция объединяет прошлое, настоящее и будущее. Действительно, она всегда обновляется, ведь традиция – в буквальном переводе «предание» – означает передачу опыта все новым и новым людям с их особенностями и с их новым опытом, обогащающим живую традицию. Она продлевается от родителей к детям, от бабушек и дедушек к внукам, от учителей к ученикам, от святых отцов – к нам, сегодняшним христианам, и к нашим потомкам. «Механический» консерватизм, то есть закрепление прошлого, как раз прерывает цепь традиции, останавливаясь лишь на одном ее звене. Настоящая же традиция никогда не статична, никогда не мертвенна. Ее невозможно положить на музейную полку, как бы этого ни хотелось тем, кто говорит о Православии только в категориях «исторического наследия».

* * *

Культ свободы очень развит в современном мире. Все – от политических доктрин до рекламы и мультиков – пропагандирует свободу как безусловное благо. Но знает ли человек, когда он по-настоящему свободен? Мало того, не является ли навязчивое стремление к «освобождению» как раз симптомом внутренней несвободы? Человек освободился от власти традиционных ценностей – семейных, национальных, религиозных – и стал рабом психоаналитиков, к которым он бежит от своих душевных проблем. Общество «эмансипировалось» от Церкви, морали, самоконтроля, поверило в прогресс и вечное счастье – и в мире происходит небывалое число кровопролитных войн.

Посмотрите на современника. Он замучен и измотан миллионом дел, он каждый день с утра до вечера гонится за деньгами и карьерой, он скован массой социальных условностей – и это «самая свободная личность в истории»?! Посмотрите на наш мир, в котором все больше вещей, «непроизносимых публично». Человек, избравший не «свободу для», а «свободу от», обязательно окажется рабом. Сначала – рабом самого себя, а потом – рабом таких же, как он, несчастных и мятущихся людей, которые не могут не построить тоталитаризма, спрятавшись в нем от своей совести.

Между прочим, безбожное общество всегда рано или поздно становится тоталитарным. Оно не способно позволить действовать Господу, оставить главные или хоть какие-то вопросы на Его волю. Оно стремится все регламентировать, вплоть до длины шпрот в банке, как нынешний Европейский Союз. Сегодня заботятся о том, как бы кто не сказал лишнего, например, о гомосексуалистах или нацменьшинствах. Завтра – через «образование» – попробуют контролировать мысли. В итоге я не думаю, что мы будем более счастливы, чем люди «мрачного» Средневековья. Те, по крайней мере, помнили: все волнения мира сего, все его дела и законы не абсолютны. А только понимание этого дает настоящую свободу.