Дух и плоть

Жить от Пасхи до Пасхи, от Причастия до Причастия, от одного воскресного дня до другого, от утренней молитвы до вечерней – вот чему учат нас литургические круги Православной Церкви, полузабытые в мирской суете большинством православных христиан. Не случайно многие из нас вздыхают, сопоставляя время, проведенное в паломничестве в монастыре, с повседневной жизнью. Но что мешает нам посвятить каждый день пять – десять минут тому, чтобы прочесть дневное или праздничное евангельское чтение, тропари сегодняшним иконам и святым? Резонно возразят, что искать их дольше, чем возносить за молитвой. Но не задача ли это для наших православных интернетчиков, теле– и радиовещателей – дать людям возможность помнить о церковном календаре не только на уровне празднования именин, но и так, чтобы, по крайней мере, дома почтить в молитве церковные празднования каждого дня?

В западном христианстве и среди наших интеллигентов бытует крайне искаженное представление о Евангелии. Вспоминают Христову проповедь любви и всепрощения – и будто не замечают Его грозных предостережений тем, кто не желает встать на путь покаяния, истинной веры, рождения свыше. До ада низвергнешься (Мф. 11, 23), порождения ехиднины (Мф. 12, 34), как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего… ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов (Мф. 13, 40, 42) – вот лишь то, что сразу же нашел, открыв Евангелие. Когда цитируешь иным нашим современникам такие слова Христовы, они неподдельно удивляются. Господь Иисус не был политкорректным пацифистом. Выгнав торгующих из храма, он совершил, по нынешним меркам, поступок красивый, но уж точно невежливый, «экстремистский» и тянущий на административное правонарушение.

Да, Господь говорит апостолам: Кто не против вас, тот за вас (Мк. 9, 40). Ибо человек, которого ученики Христовы приняли за недруга, все-таки исцелял Его именем. Но в той же беседе Он добавляет: А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море (Мк. 9, 42). Тем же, кто отвергает Его, Спаситель говорит: Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф. 12, 30). Просто «быть хорошим человеком» для спасения недостаточно. И исполнять заповедь о любви к ближнему, презрев заповедь о любви к Богу, – значит обречь себя на тщетные труды, которые подчас лишь тешат гордыню, приносят видимые блага, но оставляют пустой душу. Не случайно среди неверующих людей тот, кто больше всех благотворил, обычно в конце концов оказывается больше всех и покинутым.

* * *

Удивляет, что в умах многих современников христианство отождествляется с десятью заповедями Моисеева закона. Но мы ведь знаем, что исполнение его не спасло человечества… Нагорная проповедь Господа Иисуса ставит неизмеримо более высокую нравственную планку – настолько высокую, что человеческими силами она не достижима. Для того чтобы изжить всякую мысль о грехе, не требуя никакой земной награды, нужна благодать Божия.

Человекам спастись невозможно, говорит Господь. Ты можешь делать житейское «добро», стать моральным и даже духовным авторитетом (таковыми, кстати, были фарисеи), но без обращения к Богу неизбежно повредишь свое сердце и в итоге окажешься хуже любого убийцы, развратника, стяжателя, нашедшего в себе силы прийти к Нему с покаянием. Фарисеям – тогдашним сахаровым и анпиловым – не помогли исправиться все их заслуги, вся их безупречная гражданская позиция, вся их просвещенная религиозность. Ничтожного, презренного разбойника на кресте спасла одна молитва. Ибо невозможное человеку возможно Богу (Лк. 18, 27).

Грех, по большому счету, всегда разрушает, всегда делает человека несчастным. Даже если кажется поначалу привлекательным, даже если приносит на время удовольствие, «возвышает» перед другими людьми, позволяет забыться, загнать внутрь проблемы, ослепить совесть. Страсть – это ведь страдание.

Не случайно некоторые закоренелые грешники пытаются настойчиво, надрывно показать окружающему миру, что они якобы счастливы и довольны собой. Отсюда все эти парады геев и проституток, пропаганда наркотиков и азартных игр, романтизация преступности. Не обманывайтесь: счастливому человеку незачем постоянно кричать о своем счастье на всех углах.

На самом деле на исповеди я ни разу не встречал счастливых гомосексуалистов, бандитов, пьяниц, наркоманов, проституток. И молодежь нужно не пугать адскими муками, а просто почаще показывать ей результат греха – людей, разрушенных телесно и духовно.

Одной из главных добродетелей в Православии всегда считалось духовное трезвение. Здравомыслие, контроль над своими чувствами, независимость духовной жизни от снов, суеверий, эмоциональных «накруток» – это свидетельство прямоты и верности православного духовного пути. К сожалению, многие сегодня увлекаются поздней католической мистикой, буквально дышащей чувственной взвинченностью, крайним сентиментализмом, в котором переплавляются – но только отчасти – эротические переживания. Появляются и у нас, на родной русской почве, различные течения, в которых сны, предсказания и повышенное внимание к своим чувствам заслоняют Евангелие Христово, святоотеческие заповеди, православный дух молитвы. Скоро, похоже, появятся новые хлысты, причем выйдут они из некоторых церковных общин…

Вот почему нам так важно не потерять подлинную православную традицию трезвенной молитвы и здравого соборного рассуждения. Эта традиция сохранилась и у нас (даже при советской власти), и в Русской Зарубежной Церкви. Не дай Бог ей утонуть в море мистически мятущегося неофитства, которым, между прочим, страдают не только простецы, но и многие сильные мира сего…

* * *

Иногда люди относятся к исповеди по-фарисейски, думая, что мельчайшие подробности каждого совершенного греха и скрупулезный их учет делают их максимально достойными Причастия Тела и Крови Христовых. Приносят чуть ли не общие тетради, в которых по дням и часам расписаны все прегрешения, многократно повторяемые. Бывает и такое: пришел человек исповедоваться с вечера, подробно рассказал священнику о своих грехах, а наутро приходит опять с тем, что успел нагрешить за вечер и утро. Как-то одна женщина, поисповедовавшись в начале литургии, перед причастием подошла еще раз: вот, батюшка, плохо сейчас подумала о другой прихожанке…

Не нужно ли нам почаще вспоминать, что мы все и всегда недостойны принять Тело и Кровь Христовы, как о том очень ясно говорится в молитвах перед причащением? Не детальный учет грехов делает нас достойными. Не максимально близкое к моменту причастия время исповеди. Только милостью Божией мы причащаемся неопаляемы. Только по Его бесконечному снисхождению, по Его любви к нам, грешным, дано человеку в Церкви Таинство Евхаристии.

Но покаяние – наш ответ на Божию любовь. Мы действительно покрыли бы себя мраком и погрешили бы против Святых Таин, если бы приступали к ним с небрежением о собственных грехах, с холодным безразличием (не случайно оскудение духовной жизни в странах, где забыта исповедь)… Прийти ко святой чаше с полной решимостью отвергнуться греха, с мольбой о том, чтобы Господь Сам помог мне исправить мою жизнь, – это именно тот настрой, с которым мы должны каяться. И в этом свете не странно ли от раза к разу приносить длинные списки одних и тех же грехов? Ведь если они повторяются – налицо не доблесть усердного исповедника, а духовный недуг! Будем просить Христа Искупителя помочь нам исправить нашу жизнь, укрепив волю свою и предавая себя в волю Божию. И если мы верим в Его помощь, если действительно хотим избавиться от греха, Господь обязательно поможет. Иногда неведомыми нам путями: изменив обстоятельства жизни, дав в руки новую книгу, послав кому-то испытание, а кому-то – радостные встречи и переживания.

* * *

Говоря о грехе, мы часто подразумеваем что-то из ряда вон выходящее, какие-то страшные, для всех очевидные пороки и преступления. А ведь среди самых пагубных, самых разрушительных грехов – уклонение от Бога, от молитвы, от богослужения и тупая, ленивая праздность. Поддался человек такому греху – и все дальше отходит он от Бога, Источника жизни, и все сильнее жизнь его оскудевает, превращается в сытое, бездуховное, полуживотное существование. И почти никто ему не скажет – ни перед исповедью, ни с амвона, – что это грех, в котором нужно раскаиваться и который нужно исправлять. Ведь ничто так не важно для нас, как молитва, памятование о Боге, участие в Таинствах церковных!

* * *

В начале девяностых в одном докладе я рискнул сказать о «творчестве разрушения», то есть о таких словах и действиях, которые обращают в ничто ложные человеческие конструкции, дабы дать дорогу духовной перемене к лучшему. В самом деле, всегда ли разрушать – плохо? И все ли нужно оберегать, сохранять?

Мы слишком часто отождествляем с Традицией любые обычаи, привычки и устоявшиеся представления. Однако святой Киприан Карфагенский писал: «Обычай без истины есть застарелое заблуждение». Мы знаем, что Сам Господь обрек на погибель многие человеческие конструкции, начиная с фарисейской морали и кончая столами менял. А сколько еретических храмин и человекобожеских вавилонских башен было справедливо разрушено за многовековую историю Церкви!

Пахнущая котлами с сытной пищей житейская «гармония», самодовольная успокоенность обывателя, горделивое превозношение «свободного ума», якобы не нуждающегося в Боге, все созданные без Него «новые миры», до времени не замечающие, что стоят на глиняных ногах, – разве все это не достойно разрушения? Да и разве не обречено?

Не случайно некий пафос самодеструкции то здесь, то там прорывается из-за витрин современной цивилизации – прорывается через честных художников и мыслителей. Правда, они редко предлагают реальную альтернативу. В лучшем случае ностальгируют по прошлому и советуют в него вернуться, как это делают критики глобальной экономики, превозносящие натуральное хозяйство или советские пятилетние планы.

Христианский путь – другой. Не назад, не в бегство, а за Христом, к людям, с Его словом! Да, Господь не обещал нам мира с «миром сим». Евангелие – совсем не та книга, которая предрекала бы истинно верующим людям социальную гармонию. «В мире будете иметь скорбь», – говорит Спаситель. И сразу же дает надежду, которая выше и лучше всех земных радостей: Но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33).

* * *

Христианство – это не система запретов. Это путь, который должен отнимать у человека само побуждение ко греху. Нужно вести этим путем молодых людей, и не только молодых. Открывать для них слова Спасителя: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11, 28). Встретив Господа, эти люди уже никогда не поверят сказкам либеральных авторитетов, пугающих общество «мрачной», «охранительной», «подавляющей» и «запрещающей» Церковью…

* * *

Что происходит в аду? Как совместить вечное наказание с милосердием Божиим? Многие не раз задавали себе этот вопрос. Вполне возможно, что там окажутся прежде всего люди, для которых будет просто невыносимо присутствие в Царстве Бога, пред лицем Его. Будут там сидеть критические умы и ругаться, ругаться, ругаться друг с другом, кривясь от всякого доброго слова, от каждого упоминания имени Божия… Таких «свободных личностей» среди нас, увы, немало. Уже сейчас их жизнь превращается в сущий ад – ничего светлого, все плохо, особенно Церковь и Бог: и мир, Им созданный, ужасен, и люди кругом отвратительные, а уж разговоры о вере и морали – «тьфу, тьфу, уберите это отсюда»… Если такая жизнь для них станет вечной, если от нее нельзя будет уйти ни в самоубийство, ни в дурман, она может оказаться хуже любых печей и сковородок.

* * *

На одном совещании много спорили: является ли вечной и неизменной свобода человека, так ли уж неотменимо его достоинство? Да, человек создан по образу Божию. Этот образ нельзя истребить никакими унижениями, пытками, репрессиями. Его не сокрушают даже наши грехи. Но что происходит после осуждения грешника «даже до ада»? На том же совещании у меня вырвалось: неужели в геенне огненной у меня будут свобода и достоинство? Как говорится, поживем – увидим.

* * *

Кто войдет в Царство Небесное? Этим вопросом всегда задавались и богословы, и великое множество простых христиан. И ответ на него мы вряд ли найдем, пока последний суд не откроет нам меры справедливости Божией и Божия милосердия. Кто-то получит награду за подвиг всей жизни. Кому-то будет достаточна одна искренняя молитва – как благоразумному разбойнику, который не был ни аскетом, ни благодетелем, ни богословом. Он не был крещен, не входил в число учеников Христовых, но своим спонтанным обращением и покаянием открыл для себя двери рая. Подобны ему были и многие мученики первых веков.

Впрочем, пример разбойника часто приводят и те, кто говорит о «всеобщем спасении» вопреки вере и делам человека. Про дела очень хорошо сказано в евангельском повествовании о Страшном суде (см. Мф. 25, 31–46). Сказал Господь и такие слова: Кто не будет веровать, осужден будет (Мк. 16, 16). Это относится не только к атеистам, но и к еретикам – людям, выдающим за христианство то, что им не является. Собственно, Церковь потому и была всегда так непримирима к ересям, что они уводили многих людей в сторону от пути Христова, одновременно утверждая, что ведут к Нему. Сегодня нет ни докетов, ни ариан. Но сколько вокруг тех, кто отчаянно пытается подменить христианство политическим или социальным учением, человекобожием, культом «свободной любви» (вспомним «Последнее искушение» и «Код да Винчи»)… Все эти люди читали Евангелие. Все они слышали голос Церкви и отвергли его. Простится ли им это в будущем веке? Захотят ли они сами получить прощение?

* * *

Иногда спрашивают: неужели все грехопадение Адама состояло в том, что он съел яблоко? Как-то несерьезно это выглядит… Но не будем забывать, что акт грехопадения был вызовом воле Бога, отказом от Него, попыткой встать на Его место – до Адама такую же попытку сделал Денница. Первый человек услышал от Творца горькие слова: Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно (Быт. 3, 22).

Такие слова слышат от Господа и современные горделивые «агностики» и «гуманисты». Им тоже так хочется встать на место Бога, хочется не только знать, но и определять – каждый раз по-новому, – что есть добро и что есть зло. Не познав Христа или отвергнув Его, они продолжают жить в одинокой богооставленности, выбранной ими по своей горделивой воле. Обращаясь с проповедью к таким людям, споря с ними, никогда не будем забывать, как им плохо…

* * *

Ученики Христовы, еще не просвещенные Духом Святым, много спорили о том, кто из них займет лучшие места в Его Царстве. Конечно, мечтали они не о Царстве Небесном, а о правительстве освобожденного от римлян Израиля. Свободы от оккупантов, государственной независимости хотели и те, кто встречал Христа в Иерусалиме накануне Его страданий. От Мессии ждали именно этого: земного царства, земной свободы.

Тогда это был еврейский народ. Сегодня точно так же ведут себя многие народы «христианские». Для них Бог и Церковь – лишь средство устроить земную жизнь. Эти люди ждут от христианства чего угодно: благотворительности, политического действия, душевного комфорта, но только не Царства Небесного. И чего удивляться тому, что, когда им напоминают слова Христовы: Царство Мое не от мира сего (Ин. 18, 36), – они готовы кричать, подобно древним иерусалимлянам: «Да будет распят… Кровь его на нас и на детях наших!» (Мф. 27, 22, 25) Не зря с такой ненавистью говорят о Церкви – если только это живая Церковь, зовущая узким путем идти в Небо, – те, для кого все главное здесь, на земле…

* * *

Мы нередко ищем особых чудес, забывая слова Господни: Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему (Мф. 12, 39). Забываем и о том, что Божии чудеса окружают нас каждый день. Это и созданный Им мир, и Небо на земле – Его Церковь. Главное же чудо – Божественная Евхаристия. Не лучше ли, вместо того чтобы ехать куда-то за тридевять земель ради разрекламированного паломнического маршрута, постараться с постом и молитвой в своем храме прибегнуть к Причастию Тела и Крови Христовых, пережив Божественную литургию как самое чудесное чудо? Для любых нужд и прошений, а главное – для духовного очищения и роста, это будет наверняка полезнее.

Может ли христианин быть жизнелюбивым человеком? Наверное, да – любя других, любя созданный Богом мир, но только не оправдывая всем этим беззаветную любовь… к себе. Православная аскетическая традиция, сколько бы ни пытались ее «очеловечить», предполагает некоторую степень пренебрежения к своим интересам, чувствам, правам. Предполагает она и «память смертную», от которой так бежит современная цивилизация. Когда мне приходится отпевать усопшего, стараюсь говорить краткую проповедь. Прежде всего, конечно, напоминаю: главное, что мы можем сделать для покинувшего нас человека, – это не памятники и поминки, не надгробные речи, а молитва. И добавляю: она будет нужна и нам, когда мы точно так же покинем этот мир. Пришедшие, среди которых обычно бывает много нецерковных людей, начинают задумываться. Многие, похоже, в первый раз.

* * *

Когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, я много общался с одним священником, который страдал астмой. Однажды я спросил его: «Батюшка, а эта болезнь как-то лечится? Вы пробовали? Может, вам будет лучше?» Ответ для меня тогдашнего был неожиданный: «Не хочу лечиться, эта болезнь меня духовно укрепляет».

Сегодня у нас повсюду культ здоровья. Реклама по радио и в газетах буквально промывает людям мозги, обещая легкое исцеление от всех недугов при помощи очередного «чудодейственного» средства, иногда и колдовского, оккультного. А ведь так часто болезнь – особенно долгая, но не смертная – идет на пользу человеку, помогает обрести терпение, смирение, понимание страданий других людей и хрупкости нашего земного бытия. Стоит ли всегда роптать на болезни? Не лучше ли увидеть их духовный смысл и поблагодарить Господа за испытание, за укрепление в вере?

* * *

Некоторые наши интеллигенты готовы любить Церковь только тогда, когда она слаба и скромна. Про священников, сидевших в лагерях, им читать нравится. Про священников, заседавших в дореволюционной Думе, – нет. Видя маленькую сельскую церковь, они умиляются. Глядя на храм Христа Спасителя, кривятся. Словом, как только Церковь претендует на влияние в обществе, как только перестает быть молчащей, униженной и незаметной она вызывает у них внутренние проблемы.

Эти проблемы и это неприятие объясняются на публике чем угодно: борьбой за правду, неприятием «константиновского» и «имперского» христианства, «гуманистическими» интерпретациями Евангелия… Но за всем этим проглядывается другая причина: боязнь перемен в собственной жизни, боязнь отказа от расслабленного существования, от греховных привычек. Не случайно среди тех, кто выступает против усиления роли Церкви в школе и СМИ, так много людей, прикрывающих «высокой» идейной позицией вполне приземленные грехи. Да, они боятся. Боятся, что однажды дети придут из школы и скажут: «Папа, а твой шоу-бизнес – пустой обман. Мама, а фильмы, которые ты смотришь, – это перепев примитивных языческих вакханалий. Да и живете вы невенчанными, а значит, неправильно». Боятся и того, что по телевизору когда-нибудь будут обличать пьянство, наркоманию, неправедно нажитое богатство, съем проституток и проститутов… Да, тогда действительно будет стыдно и придется меняться. Вот и придумывают «антиклерикальную идеологию», чтобы это время не настало или хотя бы настало попозже. Но максимальный срок – это до Страшного суда.

 

Миссия

Наше общество все сильнее раскалывается, «атомизируется». Люди живут словно на разных планетах, удаляющихся друг от друга. Они читают «свои» газеты и не читают «чужих», то же относится к музыке, кино, литературе, изобразительному искусству, политическим предпочтениям. Стремительно отдаляются друг от друга «элита» и «плебс», Москва и регионы, богатые и бедные, старики и молодежь… Разный язык, разные кварталы, разные магазины. Не дай Бог, будут еще и разные храмы. Между «классами» все больше отчуждения и даже неприкрытой вражды, выплескивающейся в политику, газеты, на телевидение.

Неоднозначную роль во всем этом процессе играет Интернет. С одной стороны, он вроде бы должен объединять людей поверх различных барьеров. С другой стороны, часто бывает так, что люди смотрят только сайты, посвященные их узкому кругу интересов, а все их общение замыкается в кругу 20–50 единомышленников, пусть даже и живущих на разных континентах. Получается, что разбить мир на миллионы несообщающихся «деревень» и «хуторов» не просто, а очень просто.

«Собрати расточенная» – вот задача, которую Церкви никак нельзя оставлять. Не только через пастырей, но и через мирян, пусть и принадлежащих к разным слоям общества, Церковь призвана объединять и примирять, даже тогда, когда люди настойчиво требуют общаться по преимуществу именно с ними и презирать других. Мне Господь даровал великую милость – иметь возможность говорить и с сильными мира сего, и с самыми простыми людьми, с «левыми» и «правыми», консерваторами и либералами, представителями разных национальностей, вер и культур. Часто приходится слышать: «А что у вас общего с этими…» (фашистами, жидомасонами, бомжами, новыми русскими, солдафонами, психами-пацифистами, политиканами, интеллигентиками)? Наверное, что-то общее есть. С каждым из них. И есть пример апостола Павла, который для всех… сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22).

* * *

Одним из самых сильных богослужебных впечатлений последних лет стала для меня литургия, совершенная вместе с монахами Ниловой пустыни на берегу Селигера, в лагере молодежного движения «Наши». Скептики говорили мне, что «секуляризованная» молодежь не придет. Но собралось почти четыреста человек, из которых многие исповедались и причастились. Некоторые уже имели определенный навык церковной жизни, но плохо представляли себе, что происходит за богослужением. Поняв это за вечерней исповедью, я стал служить медленно и обстоятельно, четко проговаривая в микрофон каждое слово. Четыре раза – перед началом службы, после Евангелия, перед евхаристическим каноном и перед причастием – за две-три минуты рассказал, в чем смысл предстоящих священнодействий. Многие потом подходили и говорили: «Мы раньше бывали в церкви, но никогда все не было так понятно».

* * *

Мир средств массовой информации подчас считается нами враждебным и чужим. Это неудивительно, ведь из этого мира на нас течет поток крови и грязи, поток самодовольной гордыни, чванства, вражды, истерики. Телевизор учит нас слепо, не рассуждая, служить идолам века сего – деньгам, развлечениям, комфорту, модным вещам, а главное, идее «стань лучше, чем они, стань лучше всех».

И все же, все же… Большинство журналистов, которых я встречал, – а встречал я их весьма немало, – это вполне благонамеренные, с симпатией относящиеся к Церкви люди, правда часто испорченные культом свободного разума, который в этой среде всегда существовал, а заодно и презрением к «грязным, глупым недочеловекам», за которых держит народ наша элита, причем элита любого национального и социального происхождения, включая недавних деревенских мальчиков и девочек.

И все же, все же… Именно благодаря открытости журналистов и руководства СМИ где-то в конце девяностых на телеэкранах, в радиоэфире, на газетных и журнальных страницах стало звучать слово о Боге, о Церкви, о ее учении и о глубинных, подлинно православных традициях. Это было очень важным переломом в сравнении с постперестроечными годами, когда массовая мода на религию на деле выражалась лишь в очень поверхностном, фольклорно-лубочном восприятии Православия, в глуповатых «духовных» речах политиков и в безвкусных эстрадных шоу на тему куполов-колоколов. На фоне всей этой бурной деятельности храмы по-прежнему заполнялись бабушками – как в Союзе советском, как на Западе светском.

Но вот тогда, когда через СМИ люди начали узнавать об истинном смысле церковных праздников, а затем о Таинствах и богослужении, а затем о том, что Церковь думает о браке и разводе, о войне и мире, о жизни личной и общественной и так далее, и так далее, что-то в обществе изменилось. Изменился и состав прихожан. Бабушки стали меньшинством, причем уже не только в городских храмах. Все больше приходит молодых семей с детьми, людей среднего возраста, молодежи, хотя последней не так уж много. Я понял это неожиданно для себя, когда вышел причащать народ на Неделю Православия 2000 года. Обычная служба, обычный храм – и новый народ. Вскоре сказал и Святейшему, и Владыке Кириллу: «Я, наверное, плохой священник: не заметил, как народ поменялся, и, главное, не могу понять почему – ведь никаких подвигов мы, клирики, не совершали».

Действительно, не прямая пастырская работа изменила положение. Конечно, ничто не заменит общения священника с паствой. Но чтобы люди пришли в храм, они должны услышать о Православии. И наиболее вероятно, что сейчас они узнают о нем из телевидения, радио и газет. Вот почему так важно использовать любую возможность, чтобы свидетельствовать о Боге и Церкви через средства массовой информации. И не надо бояться сомнительного контекста – вспомним, что апостолы проповедовали на улицах и в сонмищах язычников, а Сам Господь не чуждался общества грешников, то есть, говоря современными словами, «нерукопожатных маргиналов». И будем заботиться о том, чтобы, уже придя в храм, люди встретили там добрых пастырей и радушных братьев и сестер.

* * *

У нас постоянно возникает искушение создать в обществе свое православное «подпространство», в котором будет уютно и удобно. Свои телеканалы, свои газеты, свои концерты, свои сайты, свои конференции… А остальной мир, «прелюбодейный и грешный», пусть живет как хочет, век бы его не видать. Между прочим, властители дум этого мира будут очень даже рады: сидите, мол, в своем кругу, как раньше сидели в церковных дворах, и не вылезайте оттуда.

Во многом именно по этому пути пошла на Западе Католическая Церковь, да и большинство протестантов. Создали свою субкультуру, свои «подпространства» – прекрасно меблированные, продвинуто оснащенные и очень комфортные, но незаметные для больших СМИ и для 70 процентов народа. Неужели к этому нам нужно стремиться?

Нередко говорят, что нельзя воцерковить все современное общество. Пусть так. Но в замкнутом кругу нам не выжить. Хотя бы потому, что общество сейчас – на фоне культа релятивизма – становится все более идеологизированным. В нем принято «верить в отсутствие веры» – верить истово, фанатично, нетерпимо. И эта «вера» имеет своих миссионеров, уже захвативших школу и массмедиа. Обитатели «православного гетто» рискуют тем, что их дети с радостью вырвутся из него, влекомые поводырями «мира сего». Вот почему в этот мир нужно идти, пока он не пришел за нами.

* * *

Сегодня светские журналисты, рассказывая о посте, все чаще излагают требования строжайших монастырских уставов, которые и монахами-то редко соблюдаются. Сказать о вошедшей в норму для мирян церковной практике не хотят: боятся прослыть «либералами». Однажды я посещал редакцию одной православной телепрограммы. Сидят журналисты, пьют кофе с молоком. В это время в эфире их стараниями идет бегущая строка: «Сегодня пятница, день постный. Сухоядение. Благословляются пареные овощи». Пришлось процитировать Евангелие: И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них (Лк. 11, 46).

* * *

В Евангелии мы читаем, что Господь Иисус призывал к апостольству отнюдь не каждого. Вот, например, просился идти за Ним исцеленный гадаринский бесноватый (см. Мк. 5, 18), но Христос не разрешил ему. Так же и в нынешней Церкви не всякий призывается проповедовать целому миру. Иной может даже навредить такой проповедью без призвания. Но каждый способен свидетельствовать в своем окружении, говоря о Христе тем, кто наиболее близок ему по обстоятельствам жизни. Именно поэтому евангельский исцеленный был послан именно в свое селение, причем с конкретным поручением: Иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобою Господь и как помиловал тебя (Мк. 5, 19).

Один методистский пастор из Южной Кореи сказал мне: «Если бы вы пришли сюда раньше американцев, пришли мощно, с хорами, иконами и обрядами, то вся Корея была бы ваша». Нельзя не прислушаться: среди многих азиатских народов христианство без чувств и ритуалов прижилось только под сильнейшим американским давлением, да и то лишь потому, что азиаты переплавили его рационалистический дух теми же чувствами и ритуалами. Дай Бог, чтобы это было нам уроком на будущее. Как знать, может быть, и окажется прав митрополит Гонконгский Никита, который говорит: «Будущее Православия – в Азии».

* * *

В 1992 году протестантская организация «Лагерь крестового похода за Христа» устроила миссионерскую поездку по всем крупным волжским городам. Пригласили к участию и православное духовенство. В центре этой «Миссии Волга» был финский проповедник Калеви Лехтинен. Мне довелось выступать с ним в Саратове и Волжском на одних и тех же стадионах перед тысячами людей. Несмотря на то что мода на диковинных западных «евангелистов» была в тогдашней России необычайно широка, русского священника принимали, по-моему, лучше.

В разных епархиях православные отнеслись к миссионерам по-разному. Где-то устраивали пикеты, где-то встретили гробовым молчанием. В паре мест направили духовенство, чтобы во время миссионерской акции обратиться к народу, призвав его идти в православные храмы. Но, наверное, лучше всего поступили в Волгограде. Там параллельно со стадионной встречей… отслужили всенощное бдение. Великая вечерня была совершена на высоком берегу Волги. Затем Владыка Герман, духовенство и народ при чтении шестопсалмия прошли на главную городскую площадь. Там, встав спиной к памятнику Ленину, совершили полиелей, прочли Евангелие. Потом, под чтение канона, вышли к пристани, где – опять над Волгой – было пропето великое славословие и отслужено окончание утрени. И сразу же начался концерт приглашенных епархией рок-музыкантов, в том числе Бориса Гребенщикова.

…На службу и на концерт пришло полгорода, особенно молодежь. Стадион, где проповедовал Лехтинен, оказался почти пустым. Кстати, финский проповедник сам приехал к полиелею на площадь, и Владыка предоставил ему слово для приветствия. Чего было бояться? Люди прекрасно видели, где настоящая сила духа.

* * *

Мы привыкли считать, что свобода воли – вещь абсолютная. С точки зрения классического богословия так оно и есть. Человек, делающий свободный выбор между добром и злом, Богом и диаволом, вечной жизнью и вечной погибелью, описан как идеальная модель в богословской литературе. Но из аскетических творений, да и из жизни мы знаем несколько других людей: влекомых страстями, не знающих, какой выбор сделать, постоянно этот выбор изменяющих, поддающихся греховным искушениям, влиянию обстоятельств, семьи, общества, власти…

Конечно, Церкви нужно воспитывать христиан самостоятельных и «рассуждающих», которые не ходили бы с каждой мелочью к батюшке за благословением. Но не случайно многие находят именно таких батюшек, которым нравится подобные благословения давать. Слишком многие среди нас, особенно женщины, реально формируют свой выбор не самостоятельно, а копируя окружающих, повинуясь мужу или родителям, а то и вовсе глядя в телевизор.

Семья и коллектив на самом деле закладывают очень многое в душу человека. Еще больше закладывают все те же школа и СМИ. Не случайно антихристианские силы так воюют за эти две сферы, так ожесточенно стараются не допустить туда слово Божие. Именно поэтому нам надо в эти сферы стремиться.

И не стоит ждать, пока все люди вокруг нас станут способны к самостоятельному размышлению о смысле жизни. Боюсь, этого не случится никогда. Кому-то надо просто сказать, громко и ясно: делай так и не делай иначе. Сказать десять, сто, тысячу раз, повторив это в школе и с телеэкрана. Иначе просто не поймут. И никакого диспута с апелляциями к разуму просто не воспримут. Не случайно методы отца Александра Меня привели ко Христу многих интеллигентов, но не стали основой массовой проповеди.

* * *

Один берлинский католический священник, успешно работающий с молодежью, открыл мне свой «секрет»: его храм, находящийся в центре города, открыт до одиннадцати-двенадцати часов вечера. Наверное, стоит и нам попробовать – если в центре Москвы поздним вечером будут открыты один-два храма, туда наверняка будут приходить молодые люди, ведущие вечерне-ночной образ жизни. Подчас им и нужно-то только иметь место, куда они могут прийти помолиться и пообщаться. Если сделать при храме вечернюю чайную, она обязательно будет заполнена молодежью. Там можно читать стихи, показывать фильмы. А часов в одиннадцать устраивать в храме чтение вечерних молитв. Это заменит многие летние лагеря и специальные «молодежные акции».

* * *

Монашеская община Тэзе на юге Франции принимает в год по нескольку сотен тысяч молодых людей – как у себя, так и на европейских встречах, устраиваемых под Новый год в том или ином городе. Молодежь из десятков стран собирается на поле или в зале, поет и молится. Секрет популярности Тэзе – это созданная общиной культура молитвенного пения, трогающая сердца молодых людей. Многие из них, уже достигнув пенсионного возраста, сейчас поют песни Тэзе, вспоминая юные годы. У нас, между прочим, тоже есть зачатки подобной культуры. Да, в Православии другая традиция. Соборно молиться вне храма мы не приучены. Но песни, в которых содержится размышление о Боге и человеке и которые пригодны для массового пения, у нас уже есть. Значит, осталось найти способ добиться того, чтобы их услышали и приняли миллионы. А главное – надо научиться собирать молодежь во множестве в одном месте.

* * *

Приверженцы бывшего модерна говорят, что Православию, особенно русскому, нужно сначала воспитать паству в книжности, а потом уже претендовать на какую-либо роль в обществе. Насколько это справедливо – большой вопрос. Да, книжная и в каком-то смысле вообще вербальная культура в России уступала и уступает западной, и не нужно бояться признаться себе в этом. Но вера передавалась нашей традицией – и передавалась очень действенно – через небольшие библейские и богослужебные афоризмы, вошедшие в пословицы и поговорки, через образы, звуки, даже запахи… Именно в силу этого епископ Австралийский и Новозеландский Иларион может сейчас произнести замечательные слова: «Даже если русский человек не воцерковлен, у него в душе теплится вера». Теплилась она и в душах многих формальных атеистов в советское время, включая тех, кто был гонителем Церкви.

Сегодня культура и средства передачи послания становятся все более невербальными. Клип, музыка, картинка значат больше, чем миллионы книг. Можно спорить, хорошо это или плохо. Высокая книжная культура, которая становится исключительным достоянием элиты, не должна быть потеряна для миллионов. Но у Православия в этих условиях открывается уникальный миссионерский шанс. Оно, на мой взгляд, гораздо более готово к постмодерну, чем все схоластические религиозные сообщества. Мы обязательно найдем свои новые формы благовестия в образе, звуке, кратком тексте – не случайно сейчас мои друзья и коллеги с таким увлечением работают над системой церковных SMS-рассылок, православных плакатов, песен, телепрограмм, симфонических произведений.

Между прочим, люди, которые приходят к Православию через иконы, пение, фильмы, потом начинают читать книги, в том числе самые серьезные. Не уверен, что они делали бы это, оставаясь неверующими или полуверующими.

Если я правильно понял противников электронных систем, один из их главных аргументов – то, что в штрих-коде есть графически зашифрованное число 666. Что ж, может быть, и есть. Как есть во многих компьютерных программах скрытые ругательства, спорные символы… Как есть это все и на заборах, и в рекламных плакатах. Как есть звезды на кремлевских башнях. Да, мы живем в обществе, где грех, кощунство, символика антихристианского человекобожия присутствуют почти повсеместно.

И мы должны противостоять всему этому, обличая, разоблачая, а главное – стремясь проповедовать Христа распятого и воскресшего, преображая окружающий мир и отодвигая хоть на малое время его неизбежную кончину. Но нужно ли нам бежать из мира, в том числе из мира электронного, виртуального, поскольку мы встречаем в нем наглую ухмылку врага? Боюсь, он был бы этому только рад. А там, куда мы убежим, он тоже нас поджидает…

 

Церковь

Каждого человека Господь призывает по-разному. Кто-то пришел в Церковь после долгих борений ума и сердца, кто-то в детстве, благодаря семейному воспитанию. Мое обращение было очень простым – и одновременно чудесным. Еще в ранние школьные годы я с каким-то особым, «предчувственным» вниманием собирал из советских учебников все те крохи знаний о вере и Церкви, что там содержались. Меня ничуть не убеждал атеизм, в обрамлении которого подавалась история Церкви и ее вера. А когда мне было тринадцать, я просто зашел в храм, чтобы купить «модный» тогда крестик, – и понял, что здесь останусь. Это был Богоявленский собор в Елохове. Буквально в ближайшие же дни я начал ходить на службы постоянно. Вскоре покойный отец Вячеслав Марченков совершил надо мной чин оглашения, а летом 1981 года в Калуге я был крещен отцом Валерием Суслиным, также ныне уже покойным. Крещение было совершено в номере гостиницы, где жил отец Валерий, – втайне от всех, включая мою родню, которая мой выбор совершенно не одобряла. Удивлялись и многие священнослужители, с которыми я тогда общался. В самом деле, пришел молодой человек из «правильной» советской семьи, близкой к науке и партийной элите, – и с первых дней церковной жизни начал заговаривать о семинарии, о священстве… Но, наверное, и такие «странные» люди иногда слышат Божий призыв.

* * *

Я и сейчас очень люблю бывать в Елоховском соборе. Приложусь к мощам святителя Алексия, к Казанской иконе. Постою молча, вспомню, как собирались здесь в советские годы сотни верующих, как служили в этом храме Святейший Патриарх Пимен, многие ныне покойные архипастыри. Вспомню священников, чтецов, матушек за ящиком… Их трудами и молитвами сохранилась Церковь, сохранилось преемство ее традиции. Великое благо, что Церковь в России никогда не умирала, что людям, несмотря на все гонения и страхи, было куда прийти помолиться, было у кого спросить о вере – пусть шепотом и с оглядкой. В катакомбах Православие, может быть, и выжило бы, но к периоду возрождения подошло бы чем-то неведомым для абсолютного большинства людей, потерявшим связь с народом.

* * *

Поколение ищущей молодежи начала – середины восьмидесятых активно приходило в Церковь. Среди этих молодых людей было много «продвинутой» московской интеллигенции, но были и совершенно простые юноши и девушки – студенты, приехавшие из разных городов и весей, и даже старшие школьники. Интерес к вере был очень горячий, подчас окрашенный радикализмом – консервативным или либеральным. Многих привлекало то, что Церковь тогда была – наряду с некоторыми театрами, выставочными залами, философскими и литературными кружками – одним из мест, где собирались полудиссиденты, люди, принципиально не принимавшие советской действительности. Кому-то, возможно, просто нравилось вращаться в «нестандартном» по тем временам социуме.

Лишь немногие из того круга молодежи остались в Церкви – например, отец Сергий Кондаков, типичный московский интеллигент из элитной семьи, который уехал сначала во Владимир, а потом в Ижевск, чтобы только принять священный сан и служить Богу (в конце восьмидесятых в Москве его бы ни за что не рукоположили). Сейчас он очень деятельный священник, создавший в унылом удмуртском поселке оазис нормальной жизни. Много раз он ездил с местными омоновцами в Чечню. Точно так же остались и доныне ревностно служат Богу Владыка Иларион (Алфеев), Владыка Зосима (Давыдов), отец Тихон (Шевкунов), отец Олег Стеняев, Алексей Пузаков и многие другие.

Но эти примеры – скорее исключения. Многие из тех, кто пришел в храмы в предперестроечное время, потом удалились «на страну далече». С печалью вспоминаю множество молодых с людей с горячими сердцами и ясным умом, которые 20–25 лет назад каждый день ходили в храм и оживленно дискутировали о богословии, в какой-то момент стали чтецами, иподиаконами, церковными тружениками, поступили в семинарию, а потом совершенно исчезли. Кто-то ушел в бизнес, многие влачат жалкое существование в Европе, Америке и Израиле, некоторые спились, скололись, а большинство просто утонуло в бытовом болоте.

Почему так произошло? Бог весть. Наверное, вера оказалась юношеской игрой в диссидентство. И когда Церковь – слава Богу – стала местом для «обычных людей», эта часть молодежи ее покинула. Иначе и не могло быть. Сейчас вера стала делом естественным, не «диссидентским». Один мой знакомый, человек наблюдательный и обладающий мощным критическим умом, однажды подметил: в сельской местности, когда спрашиваешь дорогу к храму, ее больше не показывают с удивлением, раздражением или утрированной слащавостью. Не переходят к патетическим рассказам о том, что это за храм или, наоборот, к расспросам, а с чего это тебя туда понесло. Просто показывают, и все. Как нечто само собой разумеющееся.

* * *

В семидесятые – восьмидесятые годы Церковь в СССР материально жила неплохо. Каждая треба – десятка, а то и побольше. При средней зарплате рублей в сто пятьдесят. Все это искусственное «благополучие» разрушилось, когда стало нужно восстанавливать храмы, возрождать церковную жизнь. И, между прочим, вскоре куда-то исчезли некоторые «жирные коты» – старосты, сторожа, пономари, неплохо кормившиеся в приходах. Испытание трудом и бедностью сильно очистило церковный организм. Неужели все эти персонажи скоро вернутся? Или воплотятся уже в новой генерации? Будем надеяться, что нет. Хотя одной надежды мало: необходимо тщательно блюсти Церковь.

* * *

Никогда не забуду, как однажды – в начале восьмидесятых – встретил на улице отца Стефана Гавшева. Статный архидиакон, буквально «царствовавший» на службах в Богоявленском Патриаршем соборе, вдруг предстал сутулым, плохо одетым старичком, с трудом пробиравшимся по оживленной улице. Статус духовенства в тогдашнем обществе был очень скромный, даже униженный. Любой наглый комсомолец мог цыкнуть, а ответить было нечем. Конечно, это было дико, несправедливо, чудовищно. Но некоторым нашим клирикам, которые числят себя элитой и с гордым видом парят над «плебеями», неплохо было бы хоть на полгода окунуться в ту атмосферу.

* * *

В первой половине восьмидесятых приехал на Пасху в Тулу. С трудом прошел через обычные тогда кордоны дружинников, не пропускавших на службу молодежь. В храме, конечно, было большинство бабушек. Вся окружающая реальность тщилась заключить Церковь в душное, умирающее гетто. Но вот началась служба, и Владыка Герман (Тимофеев) с необычайным подъемом воскликнул: «Христос воскресе!» Вся его манера служить, как и сейчас, несла в себе нечто вселенское, открытое, апостольское. Начали читать Евангелие – на греческом и латинском, на современных европейских языках. И то, что происходило в храме, совсем не было похоже на гетто. Скорее наоборот: именно вовне, среди мрачных дружинников и сдерживаемой ими полупьяной толпы, царили духота, замкнутость, безысходность. Храм же вмещал весь мир, и главное – вмещал радость Воскресения Христова. Ту радость, которая открывает горизонты и сердца.

* * *

Один архиерей в восьмидесятые годы начал собирать при храме детей духовенства и церковных служащих. Устраивал, например, рождественские елки. Дети, правда, удивлялись:

– А почему Дед Мороз в черном?

Впрочем, вскоре владыке пришлось уехать за границу. Одной из причин были те самые елки. Уполномоченный Совета по делам религий заявил ему:

– Вы выходите за всякие пределы. Ваша работа – служить в храме, удовлетворять религиозные потребности граждан.

– А моя религиозная потребность – изменить мир любовью! – ответил архиерей.

* * *

Отец Александр Мень поразил меня своей необычайной энергией, умением отдавать буквально все свое время на пастырский и просветительский труд, на общение с людьми. Со многими он говорил очень кратко, буквально в двух словах, но этими словами он старался задать человеку – как правило, духовно мятущемуся интеллигенту – некий вектор жизни, по крайней мере на ближайшие дни-недели. Советовал что-то читать, призывал молиться, говорил, как помириться с мужем, женой, родителями…

Он был светильник, горящий и светящий (Ин. 5, 35). Он был апостолом советской интеллигенции. Между прочим, мало в какой стране – даже на Западе, где религия была вроде бы свободна, – в семидесятые и восьмидесятые годы в традиционную Церковь пришло столько ученых, писателей, поэтов, художников, актеров, как это было в Советском Союзе. И уж точно нигде в мире не обратилось ко Христу столько интеллигентов еврейского происхождения. Возможно, это происходило, кроме прочего, и потому, что безбожие после шестидесятых годов перестало быть внутренним убеждением, превратилось в навязанную государством идеологию, которой сопротивлялись независимые умы. Но мне хочется верить, что главная причина не в этом. Люди читали Евангелие, приходили в храмы, встречали таких пастырей, как отец Александр Мень. Он, конечно, был понятен и убедителен для интеллигентов, поскольку сам был интеллектуалом высшей пробы, да к тому же талантливым полемистом. Но главное, он давал яркий жизненный пример – пример веры, убежденности, пастырской самоотдачи. Этот пример заставлял очень многих следовать за ним.

В его общине – чуть ли не впервые в послевоенной Русской Церкви – миряне получили большую самостоятельную роль. Они обучали людей Закону Божию, руководили молодежной и благотворительной работой. И до сих пор большинство духовных чад отца Александра остаются верными Православию, зрелыми тружениками на церковной ниве. Это очень востребовано в сегодняшних условиях, когда мирянам все больше нужно брать на себя ответственность за целые области работы в приходах, епархиях, православных общественных организациях. И нужно учить их, как учил отец Александр, не бежать каждый раз за советом к батюшке, а действовать самостоятельно, поверяя ум и сердце словом Божиим, молитвой и важнейшими наставлениями духовника.

* * *

Община отца Димитрия Дудко состояла из очень разных людей: были здесь и интеллигенты, и самые простые люди. Отец Димитрий принимал всех, не обращая внимания на советы «опытных» людей, искавших – иногда обоснованно – «стукачей». В круг общения отца Димитрия, в отличие, например, от круга отца Александра Меня, попасть было очень просто: люди приезжали в подмосковный храм, где он служил, – сначала в Гребнево, потом в Виноградово, затем в Пески, – и оставались на беседу, которая проходила в приходском доме.

Темы там обсуждались самые разные: и драматическая история XX века, и русская литература, и модное в восьмидесятые годы увлечение йогой, парапсихологией, переселением душ… Батюшка всех кормил, после чего беседы за чаем продолжались три-четыре часа. А потом собравшиеся молились, в том числе и новомученикам российским. Всегда пели «Тебе, Бога, хвалим» – умиленно, просто… Никогда не забуду воскресные виноградовские беседы, во время которых в тесную келью отца Димитрия набивалось человек по пятьдесят. Сидели буквально на коленях друг у друга, ловя каждое слово. А среди недели собирались у одного из прихожан, куда также приходило несколько десятков человек. Было в этой атмосфере что-то предельно чистое, первохристианское…

Отец Димитрий ничего не боялся – он говорил просто, подчас бесхитростно, но так, что люди совершенно забывали об окружавшей их советской действительности, о парткомах и «стукачах». Наверное, не один «стукач» перевоспитался в этой общине…

Отец Димитрий всегда был последовательным монархистом, хотя и избегал говорить о политике. В конце его жизни многие, конечно, не поняли его сближения со сталинистами. Не разделял такого поворота и я. Впрочем, батюшка и в постперестроечное время смело говорил неудобные слова: о неправдах новой власти, о нищете большинства народа, о потере исторических завоеваний России, о нравственном кризисе… Говорил прямо и жестко. К несчастью, в период тотального восхваления новой демократии слушать такие вещи в Москве соглашались только коммунисты. Это сейчас все вспомнили про социальную справедливость… А в начале девяностых отец Димитрий, как и при советской власти, был одним из первых, кто пошел против толпы и против телевизионного промывания мозгов.

* * *

На второй день Пасхи 1990 года владыка Костромской Александр служил первую со времен гонений службу в Ипатьевском монастыре. До последнего момента было неясно, состоится ли богослужение – таково было сопротивление музейных работников. Только телеграмма тогдашнего замминистра культуры Нины Борисовны Жуковой решила проблему. Когда владыка вошел в храм, музейщики во главе с директрисой Мазериной стояли в притворе с гневными лицами, некоторые со слезами на глазах. «Попы оскверняют храм искусства»…

Во время крестного хода я держал чашу со святой водой. И вдруг владыка говорит мне: «Пошли в музей зайдем, в их кабинеты!» Зашли. Владыка громко говорит: «Христос воскресе!» – и кропит музейщиков святой водой. В ответ – перекошенные от злобы лица. Наверное, так же богоборцы, перейдя черту вечности, сами откажутся войти в рай – им там будет невыносимо плохо.

* * *

В том же году, вскоре после кончины Святейшего Патриарха Пимена, звонит мне художник Борис Лаврентьев-Хотимский, которого я знал по первой выставке религиозной живописи, устроенной к 1000-летию Крещения Руси. Говорит: гуляю с собакой, прохожу мимо цеха, который начали рушить, и смотрю – один угол здания как-то не соответствует производственной постройке. Не храм ли здесь был?

Оказалось – и правда. Храм начала XX века, не числящийся ни в каких реестрах памятников архитектуры, был полностью обстроен цеховыми стенами. Быстро создали церковную «двадцатку», подали бумаги новоизбранному Святейшему Патриарху Алексию. Художник начал борьбу против разрушения здания. Храм святого великомученика Димитрия Солунского на Благуше был спасен. Сейчас он во всей красоте восстановлен, там существует очень активная православная община.

* * *

Тема «Церковь и КГБ», обильно звучавшая в прессе в начале девяностых, до сих пор периодически поднимается на Западе. Ни для кого не секрет, что в советское время практически любой священнослужитель должен был встречаться с работниками Совета по делам религий, которые передавали информацию в спецслужбы. Уходили туда и отчеты о зарубежных поездках – вполне формальные и вряд ли могущие именоваться «стуком». Точно так же сейчас на Западе многие религиозные сообщества информируют свои МИДы, а значит, и спецслужбы о различных международных инициативах. В советской России количество «внедренных» людей – обычно мирян – было чрезвычайно мало. Почти все они покинули Церковь, когда перестали находиться «на задании».

Впрочем, некоторые священнослужители действительно «стучали» на собратьев – кто по злобе, кто для устранения конкурентов, кто ради сведения личных счетов. И вот это, в отличие от естественного контакта, который Церковь должна поддерживать с любой властью, на самом деле является грехом. Однако сей грех не исчерпывается советским временем: он был при царях, он совершается сейчас (и в России, и на Западе), он, наверное, будет всегда. Всегда, покуда власть прислушивается к доносам.

Когда в 2002 году на Дубровке террористы захватили театральный центр, к нему сразу же устремились сайентологи и раскольники. Узнав о произошедшем в аэропорту, по возвращении из командировки, я на следующее же утро поехал к Святейшему Патриарху – просить благословения пробиться к месту, где находились в заложниках сотни людей. Туда же прибыло еще несколько клириков, в том числе священник Павел Буров и диакон Александр Шумский, у которого в заложниках оказался зять (он погиб, вместе со многими другими жертвами террора). Пропустить к зданию нас отказались, хотя мы были готовы идти туда.

Мы стали совершать молебны перед школой, где собрались родственники заложников. Атмосфера была очень накалена, на присутствие духовенства не все реагировали положительно. Но когда нам предоставили класс, где мы начали творить постоянную молитву, многие родственники и спасатели стали приходить туда. Мы служили молебны, исповедовали, беседовали с людьми. Многие тогда захотели креститься. Огромным утешением для отчаявшихся людей были слова одобрения, которые по телефону просил им передать Святейший Патриарх.

Среди духовенства были отец Александр Абрамов, отец Михаил Прокопенко и другие сотрудники Отдела внешних церковных связей, затем отец Аркадий Шатов и близкие к нему пастыри. Никто не побоялся пойти в квартал, где орудовали террористы. Наоборот, многие просились в здание театра. Пока есть такие пастыри, Церковь никогда не станет духовно расслабленной.

Говоря на Дубровке с людьми, я не стал их обманывать – и умом и душой я понимал, что все кончится плохо… Но, надеюсь, сила молитвы поддержала их.

* * *

Однажды студенты Свято-Тихоновского университета спросили, сохранились ли у меня воспоминания архиепископа Никона (Фомичева). Я был вынужден с сожалением ответить, что, кроме опубликованного мною в «Журнале Московской Патриархии», у меня ничего нет – пленка с записью давно потерялась. Стал им рассказывать о том, как сравнительно недавно общался с владыкой Никоном (этот архипастырь, ушедший на покой в 1983 году, потом еще одиннадцать лет жил довольно незаметной жизнью в Петербурге). Студенты посмотрели на меня очень удивленными глазами. По выражению их лиц можно было подумать, будто я говорил, что на днях пил кофе с Наполеоном. Да, время идет…

* * *

После 1940-х годов в Москве и вообще в центральной России служило много духовенства из Украины, особенно западной. Это неудивительно, ведь там до войны практически не было советской власти, да и уровень религиозности всегда сохранялся высокий, поэтому кандидатов священства было гораздо больше, чем в измученных гонениями центральных областях. Отголоски этого положения сохранялись даже в восьмидесятые годы, когда в семинариях – Московской и особенно Ленинградской – звучала по преимуществу украинская речь.

Многие «великороссы», понятное дело, сетовали. Но именно на плечах украинского духовенства выжили в хрущевско-брежневское время тысячи приходов, особенно сельских. Священники-украинцы принесли с собой особую любовь к храму, к его благоукрашению и обустройству. Им было всегда присуще крепкое здравомыслие, которого подчас недоставало российским интеллигентам-неофитам. Наконец, батюшки украинского происхождения давали и до сих пор дают пример крепкой православной семьи. Не случайно чуть ли не большая часть московских и подмосковных священнических династий – украинцы. Без этих людей наша церковная жизнь была немыслима во второй половине XX века. Немыслима и сейчас.

* * *

В начале – середине девяностых в России появилось множество карликовых общественных организаций, называвших себя христианскими и православными. Создавались они обычно людьми, имевшими добрые намерения, но полностью лишенными опыта практической деятельности, – недавними диссидентами, богемой, просто романтически настроенными мирянами, которые старались сразу же использовать новые возможности. При этом каждый хотел быть генсеком, президентом или еще каким-то большим начальником, а совместная работа, к которой Церковь призывала разные группы мирян, не очень-то получалась. Были и откровенные проходимцы, пытавшиеся получить «церковную крышу» для сомнительных дел. Наконец, некоторые пробовали «соединить» Православие с оккультными течениями, с идеями Рериха, Блаватской и так далее.

Мне тогда пришлось провести немало времени в анализе подобных инициатив, в подготовке церковной реакции на них. Иногда буквально опускались руки, когда я видел, насколько мутен был весь этот поток. Но именно тогда возникли и первые ростки настоящего православного гражданского общества. В 1995 году в кулуарах II Всемирного русского народного собора в непростых дискуссиях родилась идея Православного политического совещания, которое потом переросло в Союз православных граждан. В это же время стали появляться другие церковно-общественные структуры, теперь устойчивые и влиятельные, – например, центр «Жизнь». Постепенно стал уходить в прошлое конкурентный вождизм.

Думаю, недалеко то время, когда к русским православным общественным объединениям будут прислушиваться во всем мире. Когда список неправительственных организаций, представляющих Россию в ООН или ОБСЕ, не будет исчерпываться теми, за кого платит Запад. Когда наконец наше гражданское общество перестанет стесняться быть российским, а значит, по преимуществу православным, со своим уникальным общественным идеалом и со своим самобытным образом жизни.

От Господа именуется всякое отечество на небесах и на земле (Еф. 3, 15). Он постоянно напоминает нам, что истинная родина, настоящий Отчий дом – на Небесах. Он дозволяет рождаться народам и дозволяет им умирать, видит их становление, расцвет и упадок. Иногда мы слишком увлекаемся параллелями (а это именно параллели!) между нацией и Церковью. Да, народ может исполнять миссию Христову. И когда он так поступает, его история становится… чудесной! Он побеждает мощнейших врагов, собирается из ничего, рождает великую культуру. Но – перечитаем Ветхий Завет – подчас, именно достигнув вершины развития, он забывает о Господе. И становится сам для себя сосудом гнева Божия.

Мы должны спасать свои народы. Но ни в коем случае не бросать дела церковного, если они все же умирают – умирают физически и особенно духовно. Бог – «не в бревнах, а в ребрах». Церковь – не в государствах и нациях, не в городах и весях. Она – во Христе, она – именно Его тело.

* * *

Иногда бывает очень непросто говорить людям о церковном единстве – особенно поверх разделения на «жидомасонов» и «фашистов», как выразилась поэтесса Олеся Николаева. Сейчас это разделение ослабло, но лет десять назад оно было очень ощутимо. Однажды, как раз в те годы, мне довелось быть на собрании учеников отца Александра Меня, где дружно ругали общество «Память». Я особо не рвался на трибуну, но попросили выступить, и тогда я напомнил, что люди из «Памяти» – это часть нашей единой Церкви, это часть нас как целого. И с «памятниками», даже если они не правы, надо научиться жить вместе и делать одно дело, изменяя к лучшему их и себя. Понят я тогда не был. Некоторые даже перестали со мной здороваться. Но само развитие церковной жизни помогло людям работать сообща. Те же, кто пошел другим путем, все больше замыкаются в себе и в своих группах – «жидомасонских» или «фашистских», то есть, простите, «истинно просвещенных» или «истинно патриотических».

* * *

Некоторые наши интеллигенты, начиная с середины девяностых, стали буквально воевать с единой, сильной, общенародной Церковью. Одни из них начали поддерживать раскольнические группировки, сколь бы карикатурными и порочными они ни были. Другие принялись выражать иррациональный протест против крупных церковных торжеств, объединяющих Церковь, государство и «толпы» народа. Похоже, иным нашим «спасителям» Православия было бы гораздо комфортнее жить на Украине, а еще лучше в Америке – в условиях юрисдикционного «плюрализма», где можно выбрать иерархию на свой вкус.

Похоже, эти люди забыли, что такое положение в корне расходится с христианским идеалом – одно стадо и один Пастырь (Ин. 10, 16). В чем же причина? Наверное, в том, что не хочется исполнять волю единой Церкви, да и просто учиться жить в ней, жертвуя своими страстями и своеволием. Не понравилось в одном месте – пошел в другое, потом в третье, а затем и вовсе создал свою «иерархию». А за этим следует безумие. Именно им кончается любой раскол, который бесконечно дробится на все более микроскопические группы, обвиняющие друг друга и провозглашающие себя и только себя «единственными хранителями истины». От этого недалеко и до разделений в одной голове…

* * *

Многие приходы в небогатых регионах Центральной России – Тверской, Смоленской, Калужской, Владимирской, Ивановской областях – держатся в основном за счет москвичей, приезжающих на лето или просто знакомых с настоятелями. В условиях, когда местных прихожан пять старушек, для храма и священника это единственная возможность выжить. Кто знает, может быть, бедные приходы за двести – триста километров от столицы даны москвичам для спасения? Во-первых, через милостыню, а во-вторых, через урок простоты и смирения?

* * *

Одна знакомая монахиня сказала мне: «Ну что вы все занимаетесь какой-то политикой, информацией… Главное – строить храмы». Да, строить их нужно. Но если не просвещать народ, если не ограждать Церковь от творцов смут и расколов, не получится ли так, что самые великолепные храмы окажутся в чужих руках при полном равнодушии общества? Не так ли было во времена обновленчества? Не так ли сейчас на Украине? Не пускает ли с молотка свои храмы в Америке Католическая Церковь, проигрывая прекрасно оркестрованные судебные процессы? Вот почему нам так важно тратить максимум и сил, и средств на миссию, просвещение, катехизацию, поддержку Церкви – правовую, социальную, информационную.

* * *

Думаю, можно без преувеличения назвать наше время золотым веком русской православной мысли. Буквально каждую неделю публикуются серьезные, глубокие статьи, каждый месяц – такие же книги. Темы поднимаются самые разные – «чистое» богословие, историософия, национальные и мировые общественные проблемы… Мы отдаем предпочтение веку серебряному, наверное, лишь потому, что его тексты лучше изучены, они прочно вошли в историю. К тому же их было просто-напросто меньше: весь объем русской религиозной мысли конца XIX – начала XX века можно «просканировать» гораздо быстрее, чем нынешние просторы интернета и длинные стеллажи православных книжных магазинов. И если сто лет назад каждая новая статья становилась известна всем (пусть и не сразу), то в современном объеме информации найти что-либо действительно стоящее не так-то просто.

Что из нынешней православной мысли будет заметно в истории? Конечно, это зависит от того, как история будет развиваться. Но в не меньшей степени – от нашего умения хранить и популяризировать свое наследие, делать его понятным людям. Раньше приоритет отдавался академическим текстам. В будущем, вполне вероятно, предпочтение будут отдавать художественному слову и малым формам. Известность текста уже сейчас сильно зависит от поступков автора, от его общественной активности и, к сожалению, от «раскрученности». Если история не сделает крутого поворота, так будет и дальше…

Печалит, что современная русская мысль практически незнакома Западу – ее знают только специалисты, подчас тенденциозные и ангажированные. Такая же ситуация и во всем православном мире. Например, в Румынской Церкви есть масса самобытных авторов, но они совершенно неизвестны за ее пределами. Вот почему так важно переводить, переводить, переводить наши тексты. Хотя бы на английский язык, а потом на французский, испанский, греческий, итальянский, арабский, китайский…

* * *

Московский Свято-Данилов монастырь, где я работаю, имеет весьма примечательную историю. В конце XIII века он стал первой иноческой обителью в нашем городе – тогда центре маленького княжества, доставшегося в удел святому благоверному Даниилу. Он был последним закрыт большевиками – в 1930 году. И первым вновь открыт – в 1983-м. Хорошо помню, как приходил тогда в обитель, внешне так похожую на обычную тюрьму – купола и кресты отсутствовали, повсюду попадались железные двери, решетки, глазки… Богослужения совершались в маленьком храме преподобного Серафима, близ которого сейчас устроена церковная лавка.

Показывая обитель зарубежным гостям, всегда говорю о ее трагической судьбе в XX веке. Рассказываю, как здесь жили малолетние узники, среди которых было множество детей из репрессированных при Сталине семей. Отсюда их грузили в вагоны и везли в специальные детдома по всему Советскому Союзу… И, конечно, затем описываю возрождение обители и его вершину – празднование 1000-летия Крещения Руси. Показываю, как молятся люди, приезжающие из разных уголков России. Все это говорит о нашей стране и Церкви гораздо больше, чем подробные рассказы об архитектурных деталях. И очень трогает – даже закоренелых «агностиков».

С недавнего времени мы стали возить зарубежные христианские делегации на Бутовский мемориал. Там отец Кирилл Каледа рассказывает, очень живо и ясно, о расстрелянных и погребенных на полигоне новомучениках, среди которых его родной дедушка, отец Владимир Амбарцумов. Гости заходят в храм, ставят свечи, молятся за панихидой – летом на самом полигоне, у поклонного креста, а зимой в храме. Многие после этого совершенно меняют свое представление о Русской Церкви, о ее трагической истории и нынешнем возрождении. Эта новая традиция дает гостям очень много. Гораздо больше, чем принятый в советское время, да и поныне сохраняющийся обычай поить водкой, петь «Двенадцать разбойников», дарить матрешки…

* * *

Насколько легче стало дышать в наших храмах, когда Святейший Патриарх распорядился не брать платы за совершение Таинств, убрать ценники и прейскуранты! В наш коммерциализированный век люди, привыкшие за все платить, приятно удивляются, когда видят бесплатный труд священника и церковных служащих. Сама практика совмещения Таинства с расчетами очень отравляла атмосферу среди духовенства и особенно наших «низших чинов» – пономарей, певчих, женщин за «ящиком». Добавляло это цинизма и в отношение к Таинству самих крещаемых, венчающихся, исповедующихся. Сейчас, слава Богу, все это уходит в прошлое – надеюсь, навсегда. Правда, ни для кого не секрет, что среди клира есть недовольные. Но пусть они посмотрят вокруг: именно те пастыри, которые служат жертвенно и самозабвенно, получают от прихожан и душевное тепло, и немалые пожертвования. Наемник же в рясе, как правило, несчастен. Ему и его домашним всегда мало, даже если дают много (хотя такому обычно и дают-то неохотно, скорее тот сам выпрашивает). У подобного священника много «пасомых на один раз» – это те, кто однажды воспользовался его «услугами» и больше к нему не стремится.

* * *

В храме Живоначальной Троицы в Хорошеве появилась замечательная традиция: после воскресных и праздничных богослужений, даже зимой, Владыка Марк разливает всем прихожанам по стакану чая. Подается и самое простое угощение – печенье, карамельки… Люди, многие из которых до этого уходили сразу после отпуста, теперь стали общаться, говорить друг с другом, задавать вопросы Владыке и духовенству. Как немного иногда нужно, чтобы приход постепенно становился настоящей общиной!

* * *

Еще в восьмидесятые годы, когда коринская Русь, казалось бы, должна была безвозвратно уйти, в Троице-Сергиевой лавре на Сергиев день, Троицу, Успение собирались сотни паломников – будто сошедших с картин палехского мастера, только на солдатских пряжках были не двуглавые орлы, а красные звезды. Эти люди ночевали в Трапезном храме, кучковались в Лавре и вокруг нее, читали друг другу переписанные от руки незамысловатые стихи, рассуждали о Горбачеве и Рейгане, о конце света и засилье масонов… Сейчас таких еще больше. Почему не показать их по телевизору? Почему не открыть людям, что вот она, рядом с нами, вернувшаяся коринская Русь! Живая и дышащая.

* * *

Сейчас в крупных городах возникает все больше «профсоюзных» и «клубных» приходов – один для военных, другой для бизнесменов, третий для творческой интеллигенции и так далее. Появляются домовые храмы – «корпоративные» и даже «личные». В принципе так было и до революции, так есть и сейчас на Западе. Но очень не хотелось бы, чтобы мы в конце концов пришли к расслоению клира и мирян по социальному признаку, когда простым людям стало бы стыдно войти в «престижную» церковь элитного района, а чиновникам и бизнесменам – в храм «для народа». Ведь Церковь, экклесия – это собрание людей всех возрастов, сословий и профессий. Именно вместе, а не по клубному принципу, все мы составляем Тело Христово. Надеюсь, что избежать этого помогут крупные соборы, такие как храм Христа Спасителя, куда на различные торжества стекаются самые разные люди. Нужно, наверное, оживить традицию, по которой духовенство и миряне из различных приходов ходили друг к другу в гости на престольные праздники, чтобы вместе помолиться и пообщаться. Без различия «каст».

* * *

Сегодня происходит много дискуссий о месте мирян в Церкви. К сожалению, в центре этой дискуссии – элементарная борьба за власть. Некоторые считают, что дело духовенства – «махать кадилом», а миряне должны отвечать за деньги и «церковную политику». Нам предлагают прийти даже не к советской модели, в которой пастыри все-таки могли преодолеть диктатуру старост благодаря заступничеству иерархов перед властями, а к модели некоторых западных стран, где священник – совершенно бесправное существо перед лицом приходских советов, в руках которых церковная собственность и вся реальная власть. А значит, и в вопросах веры волей-неволей приходится считаться с настроением публики, с ее грехами, заблуждениями, политическими пристрастиями…

Но, бесспорно, роль мирян в Церкви – роль огромная и совершенно особая. Эту роль никак нельзя ограничить участием в делах прихода. Ведь миряне – это прежде всего люди, которые работают в самых разных областях: предприниматели, политики, индустриальные рабочие, труженики села, военные, спортсмены, ученые, творческая интеллигенция… Их главная задача как христиан – быть «солью земли», «светом мира» (см. Мф. 5, 13–14) там, куда Господь поставил их трудиться. Именно их усилиями мы надеемся воцерковить, преобразить жизнь страны и народа. Нет ничего выше такого призвания.

Не понимаю, почему некоторые журналисты продолжают называть приходящих в храм государственных мужей «подсвечниками». Время таковых давно прошло – еще в середине девяностых. Сейчас среди политиков и чиновников весьма немало серьезно верующих людей – они исповедуются, причащаются, читают духовную литературу, паломничают по монастырям. Иногда даже становятся богословами-любителями, впрочем не всегда трезвомыслящими.

Но следующий шаг, многими из них пока не сделанный, – стать не просто добрыми христианами, но именно христианскими политиками. Разучиться разделять храм и свою «мирскую» деятельность. Начать поступать в политике по заповедям Христовым. А значит, научиться даже терпеть неудачи и поражения, но только не отступать от Божией правды, пусть вопреки собственным интересам и «правде» сиюминутной, житейской.

* * *

Как популярны сегодня лжестарцы, околоцерковные «прорицатели», а то и просто откровенные колдуны и колдуньи, прикрывающиеся иконами и самочинными «молитвами»! К ним обращаются не только полуграмотные обыватели, но и наша просвещенная элита – олигархи, министры, генералы, а также их жены и родня. Однажды после крупного церковного торжества, как только в монастыре закончились литургия и официальная трапеза, кавалькада дорогих иномарок устремилась в близлежащую деревню – к очередной «бабушке». Ничего нового в этом явлении, конечно, нет: так было и до революции. Но пусть наш «двор» и наши «купцы первой гильдии» вспомнят, до чего довело многих их предшественников увлечение «прозорливыми» колдунами…

Кое в чем, однако, нашу «элиту» можно понять. Иной священник побоится сказать правду этим людям – обличить их грех, дать прямой совет, пробудить совесть. Лжестарцы же, а тем более колдуны, ничего не боятся – могут и на ты с олигархом поговорить, и «святой камушек» за пазуху засунуть, и болезнью припугнуть, и «по матушке» послать. В итоге они эксплуатируют тягу к пророческому слову, которое должно звучать в Церкви. Так не будем же бояться говорить его! Пусть даже оно лишит нас какой-то части спонсорской помощи или «нужных связей» – Господь всегда воздаст.

Во многих «закоулках» нашей православной среды бытует потребительское отношение к епархиям, Синодальным учреждениям и вообще к любым церковным центрам. Когда что-то нужно дать – так «самим мало», а когда нужно требовать – так по максимуму. При этом забывают, что центральный церковный бюджет невероятно скуден, поскольку пополняется в основном не за счет приходов и монастырей, а за счет нерегулярных пожертвований и небольших по российским меркам предприятий. То же можно сказать и о бюджетах епархий. Постепенно возникает и еще одна проблема: дешевого труда в России становится все меньше, зарплаты в крупных городах приближаются к западным и выживать нам из-за этого станет намного труднее.

В общем, хотим больше учебников – давайте будем собирать на них пожертвования, специально прося об этом прихожан. Желаем, чтобы в Москве или в кафедральных городах проходили полезные для Церкви собрания, форумы, встречи, миссионерские акции, – так поможем хоть трудом волонтеров, хоть транспортом, хоть оповещением людей. И будем сообща решать, как привлекать и прилагать силы и средства. Ничто так не сплачивает церковный организм, как общий труд и общая за него ответственность.

* * *

Главная наша беда – разобщенность. У нас немало сил. Каждый день в Интернете мы видим новости о православных благотворительных и миссионерских инициативах, о новых книгах и фильмах, о концертах, выставках, конференциях. К сожалению, часто люди параллельно делают одно и то же дело, не зная об опыте друг друга. Иногда бывает и так, что только себя считают лучшими или «правильными», а на соседей не обращают внимания, да нередко и поругивают их перед властями или спонсорами. Если мы все это не преодолеем, нам никогда не возродить веру в народе. И очень важно, как ни банально это звучит, просто регулярно встречаться. Сейчас появляются семинары православных интернетчиков, телевизионщиков, издателей. Эту практику нужно всячески расширять, собирая людей не только в Москве, но и в крупных епархиальных центрах. Максимально использовать для таких встреч можно и Рождественские чтения, и выставку-форум «Православная Русь», и любые церковные торжества. Причем надо забыть споры о том, кто главнее, кто сегодня организатор или председатель. На место модератора лучше всего посадить стороннего журналиста или девочку-секретаря…

Между прочим, есть западный опыт, который неплохо бы перенять. В Германии Католическая и Евангелическая Церкви раз в два года проводят «церковные дни» – Katholikentag и Kirchentag. На эти форумы, проводимые то в одном, то в другом городе, собирается по нескольку сотен тысяч людей – священников, прихожан разных возрастов, политиков и общественных деятелей. В центре всего – крупная выставка. Одновременно с ней в разных залах проходят сотни (!) конференций, «круглых столов» на любые темы, молодежных собраний, концертов самых разных направлений – от старинной музыки до рэпа. Отдельно собираются профессионалы – архитекторы, издатели, медийщики и так далее. Каждый находит себе мероприятие по интересам. Неудивительно, что люди приезжают изо всех регионов, причем целыми семьями – от глубоких стариков до детей.

* * *

Киев – «мать городов русских». Его роль в жизни нашей Церкви всегда будет совершенно особой – не только в силу исторического значения, но и благодаря тем святыням, к которым обращено сердце любого православного христианина, чувствующего себя частью Святой Руси. Рано или поздно пройдут взаимные обиды, оставшиеся от советского времени. И тогда Киеву придется решать, становиться ли ему ведомой окраиной Западной Европы или все-таки сделаться одной из столиц восточнохристианской цивилизации, в лоне которой Москва и Минск, Афон и Бухарест, Сибирь, Кавказ и Северная Фиваида. Возможно, Москве при этом придется немного смириться, вспомнить, что не ею одной утверждается «Третий Рим». Но в том всегда и была наша сила, что центров у нас много. Дух же пусть останется единым.

Впрочем, для сохранения такой перспективы уже сейчас нужно сделать все, чтобы временные центробежные влияния, мощно поддерживаемые извне, не разорвали навсегда наши связи.

И лучшее средство их сохранить – это взаимные поездки, прежде всего паломнические. Посещая недавно Почаевскую лавру, я всей душой радовался, видя на многих автобусах московские и питерские номера. Точно так же я радуюсь, когда в Москву и Сергиев Посад приезжают верующие из Украины. Нужно нам и больше совместных конференций, праздников, творческих и миссионерских акций. Такого церковного общения не заменят никакие политизированные «пиар-ходы», никакие общие хозяйственные интересы, никакие громкие заверения в вечной дружбе.

* * *

В храме Христа Спасителя за праздничными всенощными читают канон в микрофон – медленно, четко, молитвенно. И удивительное дело, весь народ молится, вслушиваясь в мудрые, красивые, назидательные слова. Никто не шепчется, не толкается, подходя к помазанию. Вот какова сила внятно произнесенного молитвословия. Наверное, нам не стоит бояться микрофонов, особенно в больших храмах, где, каким бы голосом ты ни обладал, люди вряд ли разберут малознакомый текст. А может быть, стоит и предлагать прихожанам листки с изменяемыми текстами богослужения – тропарями, кондаками, стихирами, канонами? Всего-то и дел – за десять минут найти в Интернете, скомпоновать и распечатать да за двадцать минут размножить. И не священник это должен делать – псаломщик.

В семинарии нас учили, что любая пауза в богослужении – это непростительная ошибка. Действительно, ничем не оправданная задержка пения или возгласа выглядит странно. Но меня всегда удивляла и крайняя торопливость, переходящая в панику, которая возникает порой только ради избежания паузы. Вот, например, после великого входа часто бывает так, что диакон, боясь «не успеть», буквально бежит по солее, сбивая головой лампадки и на ходу произнося прошение, начатое еще в алтаре. Выглядит это довольно нелепо, особенно после таких мирных, молитвенных мгновений херувимской песни и входа с предложенными дарами. Не лучше ли дать людям помолиться в тишине – пусть тридцать секунд, пусть минуту?

* * *

Однажды ко мне в храме подошли мужчина и женщина, которые сразу же перешли к делу: «Отец Всеволод, вас многие знают – по телевизору выступаете. Мы лечим людей белой магией. Ну еще углы в квартирах чистим, привораживаем, отвораживаем… Давайте мы после сеанса будем отправлять к вам людей – на крещение, на исповедь… У нас это все и в расценки включено, вам даем десять процентов».

Сказал этим людям, что их деятельность опасна и для «пациентов», и для них самих. Попросил задуматься. К сожалению, не подействовало. Недавно увидел их рекламное фото в компании с неизвестным священником. Нашли, видать, наемника за десять процентов…

Хорошо, если неканонического. Вообще очень пугает количество заштатных и запрещенных клириков, которые потихоньку «учреждают ин алтарь» то в Москве, то на богатом Западе, оказывая за деньги самые причудливые «ритуальные услуги». Попадаются и просто самосвяты. Неужели людям так трудно прийти в храм? Ну и наконец, неужели можно обмануть Бога, заказывая у лжепастырей «венчания» неразведенных, «отпевания» самоубийц, «крещения» покойников?

* * *

Сегодня многим кажутся непонятными причины церковного разделения русской эмиграции. Ведь отношение к советской власти было одинаково отрицательным у большинства тех, кто покинул Родину после 1917 года. Почему же разошлись «евлогиане» и «карловчане»? На мой взгляд, истоки этого разделения лежат еще в дореволюционном времени.

По одну сторону водораздела оказались люди, духовно близкие к митрополиту Антонию (Храповицкому) – радикальные монархисты, «консерваторы». По другую – последователи митрополита Антония (Вадковского), «либералы», среди которых было немало сторонников республиканского пути развития России. В Отечестве эти два потока тоже, кстати, поначалу поделились на «обновленцев» и «тихоновцев».

Впрочем, в России размежевание «церковных партий» так и не стало окончательным. При монархии разнонаправленные тенденции сдерживал синодальный строй. При советской власти – гонимое, а затем стесненное положение Церкви. Сейчас – огромный авторитет Святейшего Патриарха, его постоянное страдание за единство Церкви. Дай Бог, чтобы так было во все будущее время, чтобы мы никогда не пришли к тому пагубному положению, которое подчас складывалось в некоторых западных странах, где русские люди не общались друг с другом по причине того, что сосед ходит «не в ту церковь». Ибо такое разделение никому не принесет блага, кроме недругов Православия, которые любому нашему расколу радуются, пытаясь на нем поиграть в своих богоборческих целях.

Надеюсь, что мы сможем быть едиными безо всякой внешней государственной рамки. Надеюсь и на то, что воссоединится вся русская диаспора – не только поверх политических различий, но и поверх разномыслий внутрицерковных. Между прочим, «либеральная» сторона этих разномыслий порой бывает отнюдь не менее резка в суждениях, чем «консервативная».

Нашим «просвещенным православным» следует крепко подумать, прежде чем называть чуть ли не еретиками «приверженцев имперского сознания», «ретроградов», «фундаменталистов»… Надо помнить, что мы – одна Церковь. И члены Союза хоругвеносцев, и «меневцы» с «парижанами»… Иначе наши противники и дальше будут, потирая руки, ждать расколов.

* * *

Вскоре после прекращения гонений Католическая Церковь, поблагодарив, отправила в отставку «катакомбных» иерархов в Чехии, фактически запретив им рукополагать и вообще как-либо вмешиваться в церковную жизнь. То же самое было сделано и с большинством «подпольного духовенства», среди которого было уже немало клириков сомнительного рукоположения, людей, нарушавших церковные правила, и даже женщин-священников. Ватикан сделал болезненный, многими не понятый, но очень мудрый шаг. Представим себе, что произошло бы в России, если бы в параллель к действующей иерархии после «перестройки» вышел наружу мощный «подпольный епископат»… Сейчас мы бы имели, к вящей радости всех недругов, массу конкурирующих «юрисдикций».

Реальных, со здравым церковным сознанием «катакомб» к концу советского времени уже не было. «Митрополитами» и «епископами» называли себя люди весьма сомнительного поставления, подчас крайне неуравновешенные, разносившие разного рода небылицы. Один такой, помнится, заходил в Елоховский собор, представлялся «келейником Иоанна Кронштадтского» и «рукоположенцем патриарха Тихона» (хотя по возрасту явно не проходил), а затем предлагал всем желающим постриг и хиротонию. Большинство же нынешних «катакомбников» ушло «в подполье» тогда, когда это было небезопасно, но и ничем не оправданно – в восьмидесятые и девяностые годы. Хорошо помню многих из них сторожами, пономарями, недоучившимися семинаристами, жаждавшими высокого сана, почета и «подвигов». Попадались среди таких и просто душевнобольные люди, и искатели «романтики»…

* * *

Всегда с содроганием относился к хамству церковных служащих. Причем у нас действует «правило»: чем ниже чин, тем большей грубости можно от него ожидать. Чего не позволит себе диакон – позволит пономарь, что постесняется сделать женщина за ящиком – не постесняется сторож… Впрочем, за последние годы хамства в московских храмах стало гораздо меньше. За теми же ящиками встречаешь женщин вежливых, грамотных, предупредительных, улыбающихся. Помню таких и по старым временам. Первым человеком, с которым я заговорил в церкви, стала очень благородного вида старушка за ящиком Елоховского собора. С ее объяснений – бесхитростных, но очень убежденных – начался мой путь ко Христу…

Грубость же, к сожалению, встречается и среди приходящих в храм людей. В одном северном монастыре я как-то видел женщину, которая во время собственного крещения (!) пыталась громко отчитать священника за то, что Церковь плохо относится к гипнозу. Однажды – первый и, надеюсь, последний раз в жизни – пришлось вывести человека из храма. Это был похоронный агент, который, пока я служил молебен, встал между мной и аналоем и заявил: «Ты чего тут распелся? Мне покойника отпевать надо, кладбище ждет». Человек был даже не пьяный – он просто привык так «работать».

А вот пьянице, пришедшему с чистым сердцем, иногда можно что-то объяснить. Один раз пасхальной ночью, посреди литургии, в храм пришел совершенно пьяный гражданин средних лет. Встал перед амвоном и начал петь какую-то «молитву». Мирно вывести его не смогли, хотели звать милицию. Я подошел, спокойно заговорил, отвел в сторону, побеседовал. Через несколько дней этот человек пришел на первую исповедь.

* * *

Одна дама долго звонила мне каждый вечер – волновалась по поводу своей дочери, которая лет до тринадцати каждый день ходила в храм, подпевала на клиросе, а потом «пошла вразнос» – связалась с фанатами одного поп-кумира, перестала ночевать дома… Да, подростковый возраст – испытание для родителей. В это время важно уберечь взрослеющего человека от непоправимых поступков. Но делать это надо очень тактично, позволяя сыну или дочери уже самим принимать решения и самим делать выводы – не только из родительских слов, но и из книг, журналов, фильмов, песен… Самое же главное – нужно молиться о них. Если даже они поступают неверно, исправить это должны не родители, а они сами – и Господь. Никогда ничего не исправят обида, гнев, ссора, подавление.

Между прочим, великое благо – если человек с детства бывает в храме. Пусть потом он может уйти «на страну далече». Почти каждый такой блудный сын вернется в отчий дом: кто-то уже вскоре, а кто-то при конце жизни. Мне доводилось исповедовать многих старых коммунистов, которые со слезами вспоминали, как в детстве бабушка водила их в церковь…

 

Истории – веселые и поучительные

Иногда журналисты пишут о евангельских событиях практически тем же языком, что о вчерашнем футбольном матче. Вот агентство «NewsInfo» рассказывает со слов другого агентства о Преображении Господнем: «Из светлого облака… раздался голос Бога Отца, свидетельствующий: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте». Услышавшие это апостолы испугались и пали ниц, сообщает РИА «Новости».

Давая телеинтервью, подчас приходится строить фразу и брать интонацию так, чтобы твою мысль не исказили, вырезав какой-либо фрагмент, совершенно ее не передающий. Не всегда это помогает. Помню, репортерша пришла с явным намерением сделать сенсацию на пустом месте. Прочла в Интернете сплетню о том, что Ватикан якобы скоро «разрешит» гомосексуализм. Спрашивает: как относится к этому Православная Церковь? Говорю ей и один раз, и другой, и третий:

– Никаких революций в Ватикане по этому вопросу не предвидится. И Православная Церковь, и Католическая – мы осуждаем гомосексуализм…

В эфире повторили все ту же сплетню, а затем было сказано, что это осложнит отношения Москвы и Ватикана. Ведь православные говорят – и дальше мои слова: «Мы осуждаем гомосексуализм».

* * *

В старых версиях программы «Word» предлагалось исправить архиепископа Верейского – на «Еврейского», окормление – на «окропление», насельниц – на «насильниц», диаконов – на «драконов». Сейчас этого нет. Все-таки привыкает народ к церковному лексикону. Журналисты даже выучили слово «ставропигиальный» и довольно грамотно его каждый раз объясняют. Надеюсь, скоро и объяснять не надо будет. И зря говорили в начале девяностых, что никто никогда не осилит церковных терминов, а посему от них надо отказаться в пользу более простых слов. Называть, например, двунадесятые праздники «группой 12»…

* * *

Лет десять назад в одной епархиальной приемной встретил средних лет дамочку, буквально пышущую злобой. Несмотря на то что человек я там был посторонний, она набросилась на меня с жалобами на своего настоятеля:

– У нас в приходе революционная ситуация. Верхи прогнили, низы скоро возьмутся за топор. Не уберут настоятеля – все перевернем, все вверх тормашками поставим! До Патриарха дойдем!

– А как революцию-то делать будете? – пытаюсь я обратить дело в шутку. – Как в семнадцатом?

– Да Ленин с нами и близко не стоял! Такое устроим – никому мало не покажется!

– Да что ваш настоятель натворил-то?

– Агрессивный он. И смирения маловато…

* * *

Ко мне однажды пришел бородатый старик в поношенном костюме, с большой палкой, как у Деда Мороза. Представился:

– Я Господь, творец вселенной. Вот этими руками создал весь мир. Сейчас должен его спасти. Буду строить космодром в Иерусалиме для летающих тарелок. Из них выйдут мои ангелы, избавят человечество от скверны. Никто другой этого сделать не может – только я, всемогущий, вездесущий, вечный творец.

– А мы-то чем можем помочь?

– Деньгами. Для начала на билет до Иерусалима.

* * *

Религиозно озабоченные граждане «достают» и государственные инстанции. Сотрудник Министерства юстиции рассказывал мне, как некто потребовал зарегистрировать «новое религиозное движение» с юридическим адресом: «Звезда Альфа Центавра». Рассудили по закону.

* * *

– А вот звезда эта, она ведь вне планеты Земля находится? – спросил чиновник у «пришельца».

– Конечно, вне. Астрономию, что ли, в школе не изучали?

– Да я так, уточнить хотел. В общем, вне пределов Российской Федерации?

– Вы что, меня за идиота принимаете?

– Нет, просто формальную неувязочку надо бы устранить. Если ваш религиозный центр расположен не в России, принесите ма-аленькую справочку из места его пребывания. Там должно быть указано, что ваш центр является юридическим лицом и действует в соответствии с местным законодательством.

Больше «инопланетянин» не появлялся.

В начале девяностых одна забытая ныне японская секта объявила очередную дату конца света. По всей Москве были расклеены афиши с указанием дня и даже часа. В разрекламированное время сектанты собрались «возноситься на небо» во Дворце молодежи – пришло человек четыреста. Мы в этот день отмечали неподалеку защиту диссертации одного приятеля. Подняв несколько бокалов за новоиспеченного кандидата наук, некий мой собрат по священнослужению предложил пойти посмотреть. Сказано – сделано. Войдя во Дворец молодежи, мы сразу же увидели отца Андрея Кураева, который проповедовал в фойе, убеждая не ходить на сектантское сборище. Мы, поприветствовав отца диакона, но не вняв его увещаниям, все же прошли в зал.

Атмосфера там была жуткая. Лидеры собрания кричали со сцены, подпрыгивали, падали, катались по полу. Собравшиеся в зале плакали, визжали. Впрочем, вскоре пробил час «кончины мира». Нисколько не смущаясь, главный сектант взял микрофон и заявил:

– Конец света произошел, пусть даже не все из нас это заметили. Продолжим молиться!

Мой сослужитель, начавший было дремать, поднял голову и пробасил:

– А-а-апять надули!

Народ повалил из зала, плавно обтекая удивленного отца Андрея…

* * *

С техникой все-таки нужно обращаться осторожно. Как-то был свидетелем такой сценки в Санкт-Петербургских духовных школах, где во время трапезы студенты читают жития в микрофон через динамики, расположенные в двух залах. Дежурный чтец, листая книгу и попутно переговариваясь с сотоварищами, не заметил, что микрофон был уже включен. Семинарская и академическая братия долго веселилась, когда динамики разнесли такую реплику:

– Вась, а где это житие? Ага… А кто сегодня дежурный помощник инспектора? Модест?

У, гад…

* * *

В конце восьмидесятых, когда я работал в «Журнале Московской Патриархии», мне довелось освещать некую миротворческую конференцию. Выступления были довольно скучные, и я нашел способ развлечься: отсоединил наушники от аппаратуры синхронного перевода и подключил их к диктофону, в который заправил кассету с острыми политическими юморесками Хазанова. Потом вообще на время вышел из зала. Когда вернулся на свое место – вижу, сидит в моих наушниках один архиерей. Через пару минут он снимает «уши» и испуганно меня спрашивает:

– У нас что, власть сменилась? Откуда в докладах такая антисоветчина?

* * *

К одним нашим православным либералам зашел известный священник из-за рубежа, близко знавший Шмемана и Мейендорфа. За чаепитием, где случилось быть и мне, ему начали жаловаться на беспросветную жизнь в Русской Церкви:

– Блуждаем во мраке, среди диких людей, в клире доминируют обскуранты, будущее ужасно. Кроме горстки избранных, кругом слепые вожди слепых.

Гость послушал и так осторожно, наивно, в тоне «сами мы не местные», попытался возразить:

– Я, наверное, ошибаюсь, но вот я уже немножко поездил по России… Мне показалось, что Церковь – это все-таки положительное явление.

Спорить не решились. В самом деле, не отрицательное же… Но и поддерживать гостя не стали: иностранец ведь, не понимает ничего…

С большой теплотой вспоминаю своего классного наставника в семинарии – архимандрита Георгия (Тертышникова). Это был очень добрый человек, настоящий монах, никак не заботившийся о себе и всю жизнь отдававший своим смиренным трудам. Так и скончался – незаметно, никого не беспокоя и ничего не требуя…

Мог и культурно, застенчиво пошутить. Мы с моим «коллегой» по иподиаконству опоздали на урок. Юноши мы были довольно наглые и все из себя «серьезные». Зашли, извинились. Отец Георгий тем временем начал плавно развивать тему урока:

– А вот знаете, друзья, как иногда церковные слова попадают в светскую лексику? Мы порой этого даже не замечаем! Вот слово «сволочь» – оно же наше, церковное. Произошло, знаете, от слова «сволакивать». Вот иподиаконы раньше ризы для архиерея сволакивали, отсюда и слово пошло, все дальше и дальше, и дошло до наших дней.

И, уже обращаясь к нам:

– Братья иподиаконы, а вы проходите, присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее, не стесняйтесь.

Одна неофитствующая дама написала для «Журнала Московской Патриархии» заметку о церковном празднике: «Светило ясное солнышко, малиново звонили колокольчики, по обители чинно шли батюшки, старушки кормили хлебушком голубочков». Митрополит Питирим, которому дали просмотреть этот материал, наложил на нем предельно краткую резолюцию: «Тьфу!»

* * *

В восьмидесятые годы настоятелем единственного тогда в Москве католического прихода был отец Станислав Мажейка – очень пожилой литовец, говоривший по-русски медленно, протяжно, с сильным акцентом. Иногда в проповедях допускал весьма любопытные высказывания. Например, такое:

– Не-екоторые у нас в прихо-оде, то, говорят, что Святая Троица – то Пан Йезус, Матка Боска и святой Анто-оний. То, коне-ечно, пра-авильно. Но-о не совсе-ем.

* * *

Общеизвестный список грехов иногда пополняется весьма неожиданными терминами. Вот недавно услышал про «обламывание», то есть, пользуясь языком современной молодежи, доставление неприятностей окружающим. А еще однажды мне сказали про «смиренномордие»…

* * *

Отец Димитрий Григорьев рассказывал, как, будучи в Риге юным алтарником, он вместе с другим таким же юношей по ошибке подал протодиакону заупокойную записку среди заздравных. Вот тот и прочел – громко, звучно:

– Петра, Марфы, Сергия… дураки, собаки.

* * *

Читал однажды записки на молебне. «Иоанна, Георгия, Елены…» И вдруг: «Торжественное обещание пионера Советского Союза. Я (фамилия, имя), торжественно клянусь жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия»… Думаю: что за наваждение? Догадался перевернуть листок бумаги – на обратной стороне написаны имена. А та, что мне положили, была когда-то обложкой советской школьной тетради.

* * *

В конце восьмидесятых возил по Москве гостя – пожилого лютеранского пастора из Швеции. Тот попросил показать ему старообрядческую службу. Мы рискнули посетить поморскую общину на Преображенке. Войдя в храм, пастор через меня как переводчика вежливо поинтересовался, можно ли постоять послушать. Ему ответили: «Стойте, слушайте, только не молитесь». Я честно перевел. Пастор надолго задумался.

* * *

Одна моя знакомая любила повторять: «Если бы я родилась лет сто назад, я бы бомбы в царей кидала. Но я родилась в наше время, и поэтому я монархистка». Такие вот парадоксы диссидентского сознания.

* * *

Владыка Никон (Фомичев) часто говорил: «Хочешь нажить себе врага – сделай ему доброе дело».

* * *

Святейший Патриарх Пимен нередко повторял поговорку: «Где голосок – там и бесок». По-моему, это относилось не только к людям с певческими талантами.

* * *

А вот старая церковная присказка, которую приписывают еще святителю Московскому Тихону: «Единственный в Москве диакон, который не пьет, – это памятник Ивану Федорову».

* * *

Злые языки говорят, что в лифтах надо повесить таблички: «Шесть обычных людей, два попа или один архиерей». Ответственно заявляю, что это наглая провокация. Однажды сам участвовал в эксперименте, опровергающем данную гипотезу. Как-то я и еще один иподиакон сопровождали Владыку Питирима по Немецкому кладбищу, куда он пришел на Светлой седмице – посетить могилы архиереев и священников. Владыка, кстати, знал множество таких могил и мог долго рассказывать о людях, чьи останки там лежали… На кладбище мы встретили отца Александра Марченкова с семьей. Владыка предложил подвезти их до метро, и вот так мы втиснулись в «Волгу» – митрополит, отец Александр с матушкой и ребенком, два иподиакона. Вместе с водителем – семь человек. А нас пугают, что лифта не хватит…

Русский человек запросто может прийти к храму часа в два ночи и начать заплетающимся языком молиться, а то и чего-то требовать. Один батюшка рассказывал, как к нему в деревенский храм приходили по ночам мужики со своим наболевшим:

– Отец, а какой там Бог есть, кому молиться? Вот жена у меня сволочь, вот надо что-то такое… Какой «сплю», ты ж поп!

Впрочем, все-таки именно в храм идут, а не к «нервному врачу» и не к участковому. К этим ночью уж точно не обратятся.

* * *

Служил с недавно рукоположенным диаконом. Тот вел себя очень неумело. Кадило брал «как бомбу, как ежа», удивленно его рассматривая. Совсем комичная ситуация получилась, когда он начал закрывать царские врата. Высунул голову, склонил ее – и прищемил шею створками. Открыть их назад не решается. Пока я не водворил его с трудом на место, народ в храме с минуту наблюдал такую вот картину: почти закрытые врата, а из них торчит озабоченная голова.

* * *

Неделя всех святых. Чтец, дочитав Апостол (он же читается и в Неделю Православия), не может толком произнести аллилуиарий: давится от смеха. Заходит в алтарь, показывает книгу окружающим. Реакция такая же. Это они впервые увидели слова, которые помещены после праздничного чтения: «Конец всем святым и Православию».

* * *

В житии святителя Николая много поучительного. Много примеров добрых дел. Но иных привлекает лишь один эпизод. Как-то услышал за один праздник этого святого две проповеди. Обе были посвящены заушению Ария. Причем в одном случае батюшка выразился очень непосредственно: «Он не стал богословствовать, а дал ему в морду!»

* * *

Во время литургии диакон с ужасом наблюдает, как лжица движется к чаше и прилипает к ней. Наваждение? Оказалось, обычные законы физики. Просто чашу до этого использовали для служения в самолете и в ее основание был вмонтирован мощный магнит.

* * *

Служил Пасху во Вьетнаме, на нефтяной базе. Люди там в основном русские, но от Церкви далекие. Литургия совершалась в культурном центре – здании, плотно окруженном магазинами и летними закусочными. Идем крестным ходом. Мужики, отрываясь от пива, смотрят на нас примерно так, как будто бы мимо идет слон или летела тарелка с гуманоидами. Один другому:

– Ничего себе… Не, это что, взаправду?

– А я вообще не понял. Во чего бывает…

* * *

Немецкие лютеране, устав от общения с московскими «церковными дипломатами», которых всегда считали замшело-консервативной публикой, решили пригласить в гости настоящего «человека из народа». Он-то точно все поймет и не будет морочить голову богословскими различиями… Позвали одного известного архимандрита со студентами провинциальной семинарии. Долго вместе посещали лютеранские общины, пили пиво, говорили друг другу красивые слова: мол, общего у нас больше, чем отличного, а перегородки уж точно не достигают неба… В последний день сидели дома у местного епископа. Полное братание. Архимандрит расчувствовался да и говорит хозяину:

– Хороший вы человек, просто замечательный! Вот только с супругой невенчанными живете. Вам бы покреститься…

Больше немцы его в гости не звали. Ищут новых «либералов из народа».

* * *

Один в общем-то неглупый и вполне образованный государственный деятель в начале девяностых рассуждал о религии так: «Вот у нас есть мусульманская церковь. Есть православная концессия. Ну и другие всякие»… Другой однажды с умным видом говорил о «небесном представительстве Богородицы». А больше всего меня изумил телерепортаж об освящении игуменом Иннокентием (Павловым) в девяностые годы студенческого общежития: «Здание окропил святой водой митрополит Московский освятитель Иннокентий». Хорошо хоть нимб не пририсовали…

* * *

Еще сюжет из жизни постперестроечного телевидения. Одна ведущая, любившая блеснуть эстетизмом и эрудицией, однажды так обратилась в эфире к митрополиту Питириму: «А сейчас я бы хотела, чтобы владыко сказало нам что-нибудь о высоком».

* * *

Переводы православных богослужебных терминов и цитат на английский – вечная тема для нареканий и шуток. То переводят сугубо католическими терминами, то транслитерируют греческие слова (даже там, где есть хорошие английские аналоги), то поступают «от ветра главы своея». На обложке одного альбома хоровой музыки как-то прочел: «Dostoino Est’ (To Eat with Dignity)».

* * *

При одном церковном зале есть VIP-комната, куда заходят в основном архиереи, министры, депутаты, генералы и прочая, прочая. Именно там установлена – в отличие от всего остального здания – антивандальная сушилка для рук. Неужели наша элита может быть так деструктивна в минуты стресса?

* * *

Филарет Денисенко, который сейчас стал лучшим другом греко-католиков и чуть ли не главным последователем Петлюры и Бандеры, всегда умел подстроиться под господствующую идеологию. До 1990 года – под советскую. Во время московского заседания Центрального комитета Всемирного совета церквей он давал пресс-конференцию. В это время у Дома туриста, где все это происходило, стоял пикет греко-католиков, требовавших легализации своих приходов. Естественно, тогдашнему Экзарху Украины задают вопрос на униатскую тему. Он в свойственной ему жесткой манере медленно выговаривает, тяжело стуча двумя пальцами об стол:

– На территории советской Украины униатской Церкви нет. Униаты – это пособники фашистов, которые удрали в сороковые годы с немцами.

– А эти люди что здесь делают?

– Я вам еще раз повторяю: на территории советской Украины униатской Церкви нет.

Один протодиакон, недавно скончавшийся в этом почетном звании, любил говорить:

– Что попы? Как клопы – туда-сюда, туда-сюда… Так и бегают. А я – протодиакон.

Про святого Валентина в связи с «его днем» сочиняют самые разные небылицы. Особенно любят рассказывать, что он венчал чуть ли не всех желающих – без разбора веры, национальности и возраста (это в третьем-то веке!). Католический священник отец Игорь Ковалевский даже рассказывал, как журналистка его спросила:

– А сколько пар успел повенчать святой Валентин, пока его не замучила инквизиция?

В Москву приехал видный американский государственный муж. На встречу с ним пригласили представителей разных религий и конфессий. Обходя ряды, гость дошел до баптистов. Поинтересовался их количеством в России:

– How many are baptists here?

После минутного замешательства ему ответили:

– We are here: one, two, three…

Как-то стоял на трибуне парада на Красной площади. Рядом – один из наших иерархов и представитель инославной конфессии. Оба люди весьма «весомые», да и я, мягко скажем, не пушинка. Вместе мы тянули минимум килограммов на четыреста. А под ногами – шаткая дощечка, под которой три метра пустоты. Сначала меня это забавляло, но вот когда наш инославный брат начал слегка подпрыгивать в такт музыке, я подумал: вот и смерть моя пришла… Все-таки искусство, провоцирующее бурные эмоции, – вещь опасная.

* * *

В начале девяностых очень популярны были гороскопы (сейчас, слава Богу, внимание к ним не так велико). По ним женились и выходили замуж, шли или не шли на работу и в гости, назначали и отменяли важные встречи. Проникло это поветрие и в церковную среду. Один прихожанин, любящий порассуждать и порасспрашивать о жизни архиереев, как-то заявил мне:

– Владыка X и владыка Y никогда не договорятся. Ведь один – Свинья, а другой – Крыса!

* * *

Одна из любимых семинарских басен (не быль). Ректор, выступая на выпускном акте, говорит:

– Особо благодарю выпускниц регентской школы. Вы, дорогие сестры, своим видом и поведением побудили многих студентов к принятию монашества.

Впрочем, значительная часть учениц регентских отделений выходят замуж за семинаристов и благополучно становятся матушками. Один священник, поздравляя с юбилеем владыку митрополита Кирилла, так отметил его заслугу как создателя первого регентского класса в Ленинградских духовных школах:

– В этом проявилась ваша ревность о восстановлении института православной семьи!

* * *

У владыки Питирима было очень редкое Евангелие – богато украшенное, размером сантиметров 80 на 50. За всенощной под 1000-летие Крещения Руси решили с ним послужить. Два диакона, красные и потные, держали его на амвоне, пока третий возглашал прокимен. Елеем помазывал архиепископ Симон (Новиков), я держал сосуд. Когда помазали всех, владыка тихо спрашивает меня:

– Как вы думаете, я смогу этим Евангелием осенить народ?

– Владыка, это вам решать… Кто я такой, чтобы архиерею советовать?

– А подать его мне не желаете?

Вопрос отпал сам собой.

* * *

Сейчас модно обсуждать опасность чипизации населения. В самом деле, невесело будет жить в мире, где каждый твой шаг, каждый контакт, каждую покупку, вообще всю твою жизнь – от рождения до смерти – будет отслеживать Большой Брат. Впрочем, у нас ко всему относятся не без иронии. Один батюшка, наслушавшись про чипы, возьми да и скажи:

– А что? Поставим у входа в храм машинку, она будет сразу нам докладывать: крещен человек или нет, когда последний раз был у исповеди, чем грешил, а главное – на какой размер пожертвований можно рассчитывать…

* * *

Игумен Иннокентий (Павлов), еще в годы своего преподавания в Ленинградских духовных школах, направился в командировку в Рим. Там по своему обыкновению от души продегустировал разных спиртных напитков. Возвращаясь в гостиницу, увидел предвыборный плакат итальянской компартии – как полагается, с серпом, молотом и красной звездой. Тотчас его сорвал и начал топтать ногами. Подоспела полиция, грозили неприятности. Правда, нашего путешественника сразу же отпустили, когда он гневно закричал:

– Я русский поп! Прете руссо!

В Ярославской епархии мне рассказывали, что местные жители любые спиртные напитки называют вином. Приехал в деревню новый священник, сам родом с юга, и старушка на исповеди ему говорит:

– Зять у меня вино сильно пьет.

Батюшка удивился:

– Вино?! Сухое, что ли?

– Какое сухое? Мокрое, белое, сорок градусов…

Один «народный поэт» в начале девяностых составил такую эпиграмму на отца Александра Меня:

Хотелось бы надеяться, что многие у нас в Церкви – и, конечно, отнюдь не только евреи – будут жить не «по-людски», а так, как Господь повелел: отдавая себя Ему и людям.