Искушение искусством
Я никогда не занимался никаким художественным творчеством. Литературные опыты не в счет – их я предпринимал в основном для того, чтобы донести какую-то «внелитературную» мысль до окружающих. Но вот активным потребителем культуры являюсь давно. Толстые книги – и документальные, и классику, и советские исторические романы – я начал читать лет с пяти. По всем основным московским музеям – начиная с историко-политических – самостоятельно и подробно прошелся лет в семь-восемь. Музеи Калуги и Львова посетил практически все – годам к десяти. Кино смотрел тоже с детства, но довольно бессистемно. Рок и бардовскую песню слушал, сколько себя помню – на отцовских кассетах, по западным «голосам», а в редких случаях по советскому телевидению. Коллекция пластинок у меня начала складываться, наверное, лет в пять – кое-что сохранилось практически с того времени. Диски в «уцененке» во втором классе школы уже покупал вовсю. В консерваторию начал ходить лет в тринадцать, в театры – чуть позже, причем довольно редко (почему – поясню чуть ниже). С юного возраста полюбил «серьезных» композиторов – Баха, Вагнера, Бетховена. Чуть попозже – Шостаковича, Пярта, Пендерецкого, Бриттена, Мартынова.
Шостакович, пожалуй, лучше всех выразил трагедию подсоветской жизни. Один знакомый музыковед даже сказал: «Странно, что Шостаковича не расстреляли первым». Его музыка – это огромное напряжение ума, который искал выход посреди безысходной реальности, но, наверное, так и не нашел его. Композитор прекрасно умел писать и легкую музыку. Но в своих симфониях он, цитируя ее, подвергает горькой иронии популярную чувственность, «душевность». Действительно, все наши чувства так смешны и ничтожны перед лицом человеческих трагедий, перед лицом вечности, перед лицом Божиим… В битве навязчивой «душевности» и Шостаковича я на стороне последнего, даже если он давно проиграл 99,9 процентов российской и мировой аудитории.Из книги «Лоскутки», 2007 г.
Естественно, с самых юных лет, особенно после прихода в Церковь, я довольно много общался с творческой публикой. Часть ее мало отличалась от прочих верующих людей: в храме иконописцы, полуподпольные писатели и поэты, руководители церковных хоров держались как обычные труженики или прихожане. «Видные деятели советского искусства» – например, Иван Козловский или актер Владимир Заманский, игравший положительные роли в советских фильмах, – вообще старались себя вести незаметно и осторожно, чтобы лишний раз не попасться на глаза властям. Впрочем, заходила в храмы и бурно живущая богема – с ней я познакомился довольно быстро. Некоторые ее представители бывали у отца Димитрия Дудко, с иными мы просто знакомились в храмах.
Никита Любимов, сын известного режиссера, иногда добывал для церковной молодежи билеты в Таганку, где в начале восьмидесятых – невиданное дело – играли «Мастера и Маргариту» с огромными крестами в качестве декораций. Сбегалась, понятное дело, вся Москва – верующая и неверующая. Вокруг Таганки раскручивался и квазирелигиозный культ Владимира Высоцкого, особенно после его кончины. Сказать, что этот человек был популярен, – ничего не сказать. Его песни звучали из окон, на пляжах, на различных посиделках (уникальный феномен: сейчас, через три с половиной десятилетия после смерти Высоцкого, его записи звучат из окон машин и даже используются как рингтоны). В 80-е годы у него была масса подражателей. На дни его памяти – 25 января и 25 июля – у могилы поэта на Ваганьковском кладбище собирались тысячи людей. Кто-то пытался перепеть песни Высоцкого, а кто-то рассуждал о Боге. Приходили и разные проповедники – так, именно на Ваганькове я впервые познакомился с баптистами. Некоторые православные даже читали самочинно составленный акафист покойному барду. До икон тогда не додумались (вот «иконы» Игоря Талькова уже писали), но уже на памятнике Высоцкому гитара образовывала подобие нимба. Некий религиозный поиск, некие духовные интуиции у поэта были – но, увы, насколько мне известно, до настоящего прихода в Церковь он не дожил. И сгубил себя.
Это, впрочем, не мешало верующим людям рассуждать о нем, а иногда почитать его до самозабвения. Были и другие предметы обожания. Либеральная часть христианской интеллигенции с придыханием говорила о Солженицыне, ловила каждое его слово, доходившее через «там-» и «самиздат». Лекции Сергея Сергеевича Аверинцева, уже в середине восьмидесятых превратившиеся в прямую проповедь христианства, привлекали множество воцерковленного и ищущего народа. «Дом Телешова» – штаб-квартира московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры – стал собирать художников и лекторов «православно-патриотического» направления. Отец Александр Салтыков – в штатском костюме, как искусствовед – рассказывал там о «памятниках древнерусской живописи». По сути, происходила самая настоящая катехизация через рассказ о тех аспектах учения Церкви, которые отражены на той или иной иконе. Из среды защитников Москвы вышла и ударная волна патриотического движения – журналист Дмитрий Васильев, создавший общество «Память», быстро превратился в фигуру весьма известную. Религиозные поиски затронули русский рок. Молодые христиане взахлеб цитировали, например, песни Гребенщикова, где упоминались библейские образы – пусть вперемешку с буддийской терминологией и либерально-гуманистическими идеями.
Как-то прослушал сборник всех сохранившихся записей Александра Галича. Этот человек, после многих жизненных распутий ставший православным христианином, очень болел сердцем за Россию, несмотря на уничижительную и едкую критику, которой полны его стихи. В «Песне об отчем доме», выплеснув на него всю свою неизбывную горечь, Галич говорит:Из книги «Лоскутки», 2007 г.
Но когда под грохот чужих подков Грянет свет роковой зари, Я уйду, свободный от всех долгов, И назад меня не зови. Не зови вызволять тебя из огня, Не зови разделить беду. Не зови меня, не зови меня, Не зови… я и так приду.
Мне очень и очень жалко, что «диссидентская» культура советского времени сегодня почти совершенно забыта, оставшись достоянием узкого круга пожилой интеллигенции. Вместе с этой культурой уходит живое чувство истории, уходит опыт реальной свободы творчества. Эта свобода родилась в противостоянии тоталитарному режиму, которого теперь нет. Но она так нужна именно сейчас – для тех, кто совершенно не свободен от заказов, моды, выгоды, вкусов толпы!
Словом, в культурном пространстве начала открыто формироваться христианская составляющая – или, по крайней мере, «богоискательская». В 1988 году, к 1000-летию Крещения Руси, было открыто несколько выставок, причем связанных не только с древним или традиционным искусством. Вместе с журналисткой Ириной Кленской и парой менеджеров от искусства мы создали небольшой заговорщицкий комитет и довольно быстро «пробили» выставку христианской живописи в небольшом зале на Солянке. Там соседствовали работы авангардистов – в том числе Виталия Линицкого, одного из ветеранов арт-сообщества с Малой Грузинской, – и иконы из собрания Патриарха Пимена. Последнее «получилось» совсем неожиданно: мне позвонил ближайший помощник Первоиерарха игумен Сергий (Соколов), откуда-то узнавший про подготовку выставки, и предложил впервые показать публике вещи, хранившиеся в Чистом переулке. Еще в предыдущем году такое было бы немыслимо в СССР.
В конце восьмидесятых я активно дружил с товариществом художников «Москворечье» – назвали его в честь камерного зала в Садовническом проезде, где молодые приверженцы русского реализма устраивали выставки. Участвовали и мэтры – Михаил Кугач, Вячеслав Стекольщиков, молодежью же тогда считались Николай Анохин, Иван Дмитриев, Сергей Присекин. Все эти люди активно выступали против наступления попсы и авангарда, а их приверженность реалистической школе обосновывалась христианскими ценностями. В ходе бурных посиделок с патриотическими лозунгами и проклятиями в адрес массовой культуры рождались и новые идеи. Появлялись интервью, задумывались круглые столы, организовывались выставки – одна из них прошла на Погодинской, в Издательском отделе Московского Патриархата.
Вернемся от «патриотов» к «либералам» – общаться доводилось и с теми, и с этими. К концу восьмидесятых в полудиссидентской среде уже существовала настоящая христианская культура – мотором ее формирования был отец Александр Мень. Корни этого арт-потока находились в Западной Европе, но именно поэтому он мог быть воспринят на ура позднесоветским обществом. Были по-любительски дублированы многие зарубежные христианские фильмы, в основном католические. Были переведены и распеты песни общины Тэзе – католико-протестантского монашеского братства, уже несколько десятилетий собирающего по сто тысяч молодых людей на молодежные встречи в разных европейских городах. Было издано – по крайней мере в «самиздате» – множество литературы. Были свои легенды: например, Сандр Рига, самобытный художник, создатель подпольного журнала «Призыв», отсидевший в спецпсихушке и слывший одним из немногих несломленных диссидентов. С Сандром мы провели массу времени в долгих разговорах о том, как вывести его мысли и историю его жизни на пространство общедоступной культуры и в СМИ. Увы, ничего не получилось – после нескольких выступлений в крупных московских домах культуры он остался принципиально «камерным» человеком, а в середине 90-х вернулся на родину, в Латвию. Похоже, вплоть до этого времени он ожидал, что за ним вновь начнет охотиться КГБ.
Многократно больше шансов выйти в «массы» было у христианского молодежного клуба «Осанна», состоявшего из учеников и последователей отца Александра Меня. Лидеры клуба – Андрей и Карина Черняки – собирали молодых и не очень молодых людей, вместе молились, пели песни, смотрели и обсуждали фильмы, изучали основы христианского вероучения. Конечно, они были сильно ориентированы на Запад, особенно на католические молодежные движения и на русских богословов-эмигрантов. Но в конце восьмидесятых и начале девяностых как раз это молодежь и привлекало.
Я просиживал дома у Андрея и Карины целые вечера. Ребята туда приходили думающие и, как бы сказали сейчас, креативные. Мы пили чай и вино, обсуждали планы проведения концертов, издательские программы, работу на радио, выход на «большой телеящик». Увы, все планы заходили в тупик – и я долго не мог понять почему. С теми, кто тогда контролировал большие залы и телеэфир, проводились какие-то встречи, но очень быстро переговоры вяло затихали. Мои друзья из «Осанны» рано или поздно начинали говорить: «Ну как мы с ними можем работать? Это новые русские, вчерашние комсомольцы. Они обязательно все испортят». На домашних же посиделках все продолжалось по-прежнему, и я вновь и вновь говорил себе: «Эх, вот это бы в «Олимпийский», а потом в эфир»… В общем, выйти из узкой, психологически комфортной полудиссидентской среды так и не удалось. Система «свой – чужой», основанная на недоверии к «советским», а потом рядовым постсоветским людям, не позволила преодолеть клубный, а то и кухонный формат. Между прочим, «Осанна» продолжает действовать – есть даже помещение в центре Москвы. Но о клубе почти никто не знает и не узнает – только «свои», несмотря на заявленную миссионерскую цель.
В середине восьмидесятых заговорили о христианских мотивах на театральной сцене и в кино. Вскоре появились первые православные театры – например, «Глас», созданный Никитой Астаховым и Татьяной Белевич и существующий до сих пор. Николай Бурляев постепенно продвигал свой кинофестиваль «Золотой витязь». Большинство людей – особенно актеры, режиссеры и зрители, постепенно приходившие к Богу, – принимали это очень позитивно.
Впрочем, некоторые говорили (как и сейчас говорят) о несовместимости лицедейства и христианства. Конечно, древние церковные запреты на участие в театральных представлениях и даже на присутствие на них были вызваны тем, что «позорища» носили языческий либо развратный характер. Но, помимо этого, в неприятии актерства был и иной, глубинный резон. «Перевоплощение» все-таки связано с неправдой. Христианин призван всегда быть собой, не говоря от чужого имени. Если же он, даже «понарошку», отождествляет себя с грехом, злом, нечистой силой – то это таинственно влияет на его душу, даже помимо понимания самого человека. Как только ты впускаешь зло в свою жизнь, даже «играя», оно начинает работать с тобой и в тебе «по-серьезному». Многие актеры это понимали и понимают. Помню, как одна известная актриса пришла к митрополиту Питириму и спросила его: «Что мне делать? Заставляют играть Женни Маркс»… Владыка только вздохнул: призвать отказаться от роли он побоялся, но и одобрить этого дела не мог.
Не случайно многие актеры, придя к вере, отказались от своего ремесла или стали играть только положительных персонажей. Не случайно был запрещен в священническом служении Иван Охлобыстин – люди не понимали, как человек, готовый играть даже совершенно омерзительных типов, может этими же устами возносить молитву за литургией. Разрыв между прямой христианской честностью, между жизнью, которая должна быть исповедничеством, и полуправдой лицедейства никуда не денешь. Именно поэтому я всегда считал и сейчас считаю игровые формы культуры гораздо менее «чистыми», чем музыку, поэзию, документальное или публицистическое кино – и даже чем словесные ристалища. Но, как бы то ни было, многие христиане играют в театре и кино и обычно несут доброе послание, особенно если их настоящая жизнь не сопровождается скандалами, нечистотой, гордыней.
Еще больше споров на рубеже эпох было вокруг христианского рока. Кроме известных исполнителей вроде Гребенщикова, которые затрагивали религиозные мотивы скорее по касательной, появилось немало рокеров и рок-бардов, которые пели главным образом о вере, о Церкви, об истории православной Руси – и о ее будущем. Среди них были Ольга Арефьева, Андрей Селиванов, группы «Если», «Третий Рим», «Мономах», «Легион», «Галактическая федерация», «Трубный зов»… В 1994 году вышла виниловая пластинка «Антология христианского рока в России» – и я написал статью для ее обложки. Шума было немало. Отец Димитрий Смирнов критиковал меня за этот текст с трибуны одной церковной конференции. Его поддержали многие «традиционные» музыканты. Некоторые православные издания перепечатали «антироковую» статью католического священника Жана-Поля Режимбаля, в которой он, отчасти справедливо, критикует рок-музыку за раскрепощение низменных инстинктов. Да, есть своя правда и в этой позиции: сами по себе ритмы рока настраивают человека на агрессию и разнузданность. Сравните их с музыкой Арво Пярта и увидите разницу реакции собственного организма. В 60-е годы рок стал одним из средств манипуляции западной молодежью, которую через сексуальную и «психоделическую» революцию направили на борьбу с семьей, Церковью и иерархическим обществом – при этом, по сути, лишив настоящего счастья, а многих и просто уморив наркотиками.
В нынешней Православной Церкви есть диаметрально разные взгляды на рок-культуру. Мне лично кажется, что наряду с вещами, которые я понять и принять не могу, в творчестве «рокеров» есть те же прорывы в искренность, те же исповеди, те же поиски Бога, что есть в любое время в любой подлинной культуре. Ибо не может человек, живущий культурой всерьез, а не ради развлечения, не проявить в ней то, что дано от Господа: образ Божий, неистребимое стремление к Небу. Два явления в нашем роке – не «попсовом», не рыночном, а том серьезном, умном, с распахнутой душой роке, на котором выросло целое поколение, – мне хотелось бы отметить.Из текста на обложке альбома «Антология христианского рока», 1994 г.
Первое – тоска по Эдему, по утраченной гармонии бытия, по «граду Божию», что присутствует во всяком подлинном искусстве. Сама по себе эта тоска может никуда и не привести, может стать даже причиной отчаяния. Но если она есть – значит, человек духовно не мертв, значит, он не может спокойно дремать у телевизора за созерцанием милой сердцу «мыльной оперы». Второе – неприятие лжи, псевдогармонии построенного на неправде и компромиссе с совестью бюргерского мирка. Это неприятие порой вырывается в протест, шокирующий «мирных жителей». Но можем ли мы осудить его? Разве мы уверены, что устои житейского мирка, его шкурническая мудрость и его табу – во всем правы? Разве забыли мы, как противостал этому мирку Сам Господь Иисус Христос, гневно сокрушивший в храме столики торговцев и сказавший: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34)?
Что же касается общей «несолидности» рока, якобы несовместимой с «серьезной» церковностью, то вспомним царя Давида, скакавшего «изо всей силы» пред святыней, радуясь о Господе подобно ребенку. На возмущение собственной жены, озабоченной «уроном» царского достоинства, Давид ответил: «Пред Господом играть и плясать буду» (1 Цар. 6, 21). И если люди выражают чувства свои, в том числе чувство любви к Богу и радости о Нем, в песнях слишком громких, слишком непривычных, слишком ликующих – не мешайте им, не осуждайте их!
Беда, однако, в том, что до современного молодого, да и не очень молодого человека весьма непросто «достучаться». Пярта и вообще «немассовую» музыку слушают избранные. Вежливые, глубокие, негромкие слова подчас не слышатся вообще. И – нравится это кому-то или нет – надо крикнуть. Русский рок, с его осмысленными текстами, с его стремлением к честности и правде, дает для этого прекрасный язык. Не случайно, например, Захар Прилепин, не жалующийся на популярность своих книг, все-таки создал рок-группу и сам в ней поет – причем нередко прямо свидетельствуя о христианском учении. Не случайно и Псой Короленко, человек очень глубоко мыслящий и всесторонне образованный, давно перешел от длинных текстов к песням – иногда провокативным до нецензурности, но «цепляющим» любую аудиторию и тоже нередко прямо связанным с христианским духовным наследием. Есть сегодня и православные рэперы – например, костромская группа «Комба бакх» – с очень яркими, смыслово отточенными текстами. И скажите мне, что это плохо!
* * *
К началу нынешнего столетия христианская культура стала в России частью мейнстрима. Некоторые после этого стали торжествовать победу и даже почивать на лаврах. Вскоре, впрочем, выявились две проблемы. Одна из них сохранилась еще с советских времен и свойственна не только сугубо «творческой», но и всей интеллектуально активной православной среде. Это разобщенность. Олеся Николаева, замечательная поэтесса, как-то сказала мне: «У нас есть два союза писателей – один «жидомасонский», второй «фашистский». И они, как иудеи с самарянами, не сообщаются». Понятно, что имелись в виду характеристики, даваемые приверженцами обоих «направлений» своим оппонентам. Впрочем, вечное деление на «западников-демократов» и «почвенников-патриотов» – лишь часть беды. В православной творческой среде присутствуют и жесткая конкуренция, и самоизоляция, и вождизм. Многие проекты накрепко связаны в лучшем случае с одним поколением, а в худшем – с узкой группой или вообще с отдельной личностью. Уходят они – и все погибает. Можно лишь помянуть добрым, но грустным словом бесчисленные фестивали, издательства, творческие объединения, которые давно канули в Лету. Если они скончались в доинтернетную эпоху, от них подчас не осталось вообще ничего – даже архивы выброшены или потеряны. И значит, церковная культурная среда должна заботиться о памяти – и о смене. Даже если кому-то из «заслуженных» неприятна и неинтересна молодежь.
Вторая проблема сегодня у всех на слуху. «Победу» нам никто отдавать не хотел и не хочет. Массовая культура, зиждящаяся на культе грубой чувственности, низкой «душевности», дешевого успеха, несовместима с настоящим христианством и в лучшем случае будет комплексовать перед ним, а в худшем – с ним бороться. Иногда христианское творчество пытаются инкорпорировать в попсу – и кое-что из этого неплохо получается. В конце концов, и массовая душевность не всегда плоха. Но обычно мир шоу-бизнеса смотрит на христианство с презрением и недоверием – слишком разные у них основные ценности. Более того, из этого мира периодически раздаются призывы сделать христианство «поближе к людям». Когда сие касается языка и образов – почему бы нет (в рамках вкуса и пристойности). Но чаще имеется в виду другое: нам предлагают «легитимировать» грех или по крайней мере не спорить с ним.
Сегодня нередко говорят, что культура – это нечто второстепенное, недостойное серьезного внимания. Дескать, главное – экономика и еще, может быть, военная сила и геостратегия. <…> Но любая культура связана с тем, что на самом деле определяет всю жизнь человека, – с верой. И недаром культура, которая теряла веру или бросала вызов Богу, оказалась не так уж долговечна, как думали и говорили сторонники такой обезбоженной культуры. <…>Из программы «Комментарий недели» телеканала «Союз», 24 мая 2014 г.
Наша культура не случайно является столь устойчивой, значимой, способной пронести через многие века свое послание. Эта культура – не сиюминутная. Она связана с нравственным измерением. Она связана с тем содержанием жизни, которое не кончается с истечением временного бытия. <…> Эта культура – не бесплатное или платное приложение к экономике или к борьбе за военное влияние, за власть и деньги. Эта культура является законом нашего бытия, который и должен определять наши подходы к экономике, или к военному делу, или к государственному устройству, или к той культуре с маленькой буквы, которая выстраивается как политика в области театра, кино, книгоиздания, информационной работы.
Мы не должны бояться жить по этому закону. Нам постоянно пытаются сказать – громко и настойчиво, иногда с угрозой: приспособьтесь к тем реалиям, которые сегодня на Западе объявлены культурно-политическим мейнстримом, приспособьтесь к «реальности»! Впрочем, большой вопрос, насколько именно эта реальность является настоящей реальностью, а не конструкцией, выдуманной немногими, чтобы оболванить многих. Тем не менее нам подают эту реальность как якобы приемлемую для большого количества людей и ставят ультиматум: приспособьтесь к ней или исчезните.
Иногда пытаются сузить пространство традиционного искусства. Так, в Москве пытаются постепенно закрыть театры, связанные с традиционной русской культурой, или ограничить их деятельность, найти способы сделать так, чтобы они лишались собственных зданий и перемещались из одного помещения в другое. При этом подчас говорится, что традиционные культуры, как и традиционная мораль, устарели, и нужно поскорее от них избавиться, чтобы идти в ногу со временем. <…>
Мы хорошо слышим то, что нам говорят: приспособьтесь, подстройтесь, станьте частью бегущего в светлое будущее якобы культурного мейнстрима, или по крайней мере ведите себя тихо. Не смейте вступать в общественные дискуссии, обсуждать различные культурные явления, влиять на разработку культурной политики государства. Вот на эти окрики и нашептывания нужно прямо сказать «нет». Мы не должны подстраиваться под выдуманную не нами «реальность». Мы должны определять то, что происходит в нашем обществе. Мы должны творить культурный облик нашего народа. Мы должны созидать реальность такой, какой ее видит православный общественный идеал. Мы должны не приспосабливаться к миру сему, а менять его по Божию закону.
Вообще все дебаты вокруг «тяжести» и «неудобности» настоящего христианства, вокруг того, что Бог якобы слишком жестокий, на самом деле возникают потому, что многим людям хочется оправдать грехи – свои или близких. Так было и в древние времена, так есть и сейчас. Для оправдания греха придумываются «богословские» аргументы, разнообразные утверждения о том, что Библию исказили либо неправильно перевели, а «попы зарабатывают на нашем унижении». Впрочем, дебаты – для людей по крайней мере что-то читавших и умеющих написать пару строк. А вот спой ты со сцены, обнимая случайную подругу, что-то типа «верю в любовь, и ангелы над нами» – и миллионы скажут: «Как красиво, как правильно, и никакой исповеди нам не надо»… Так создается полуосознанный культ ложного «неба», которое якобы все поймет и все простит.
Но попса попсой, а вот в мире «настоящего», интеллектуального искусства есть силы, прямо и жестко противостоящие христианству. Для них само наличие христианской культуры, да еще популярной среди немалого числа людей, как нож острый. То же самое касается и наличия самого христианства. Убежден: именно по этой причине в разных странах устраиваются «художественные» провокации, ниспровергающие христианские ценности и символы. На Западе к этому привыкли. Если тамошние христиане и пытались протестовать, их быстро отучали это делать – через медийный вой, проигранные судебные процессы и политическое «осуждение». Известнейшие католические священники и епископы, говоря со мной об очередном кощунственном «перформансе», только вздыхали: «Что мы можем сделать, время такое…» А ведь утверждение и ниспровержение символов – знак захвата власти. Когда над городом возвышается языческая статуя, символизирующая политический культ человека, на центральных площадях расположены попсовые концертные залы, а храмы постоянно оскверняют, недалекие люди от младых ногтей понимают, кто в обществе главный, на кого надо ориентироваться и за кем идти. Несмотря на всю провозглашаемую свободу, на деле давно ставшую достоянием лишь отдельных независимых умов.
У нас, похоже, хотели продавить тот же сценарий. В 1998 году «художник» Авдей Тер-Оганьян начал рубить иконы на выставке. Началось уголовное разбирательство, «герой антиклерикального протеста» сбежал в Чехию, где сейчас и живет припеваючи. Затем провели выставку «Осторожно, религия» – в 2003 году, в Сахаровском центре в Москве. Там, например, на кресте были «распяты» сосиски. Прихожане московского храма Николы в Пыжах, где настоятелем бывший «альтернативный» поэт и нынешний суровый консерватор отец Александр Шаргунов, разрисовали экспонаты – и пошли под суд. Вой в либеральных СМИ поднялся страшный. Однако ни сами прихожане, ни церковное руководство не дрогнули – никто не стал отказываться от правомочности совершенного поступка, хоть и дерзкого. На самом деле уже в это время действовала статья Кодекса об административных правонарушениях, которая объявляет незаконным «умышленное публичное осквернение религиозной или богослужебной литературы, предметов религиозного почитания, знаков или эмблем мировоззренческой символики и атрибутики». То есть выставка была нарушением закона, а ее противники имели все основания длятого, чтобы ее пресечь. В итоге суд их оправдал.
«Пробить стену» народной веры и нравственности с первых попыток не получилось. Но затем последовали многие другие, пусть и не такие громкие. То в МХТ имени Чехова кощунственно использовали богослужебные венцы в сцене бракосочетания гомосексуалистов, то в Новосибирске поставили «Тангейзера», где изображение распятого Христа разместили на лоне обнаженной женщины, то в Манеже выставили уродливые «головы Иоанна Крестителя», а также околорелигиозные гравюры, изобилующие изображениями мужского полового органа. Верующие протестовали – с большим или меньшим успехом. Сцену с венцами по-тихому убрали, параллельно «придушив» дискуссию о ее законности. Доказать наличие правонарушения в истории с «Тангейзером» не удалось, но спектакль сняли после вмешательства Министерства культуры. В Манеж пришла группа молодых православных христиан и что-то скандировала, причем одна из протестовавших сбросила на пол экспонаты, которые потом были предъявлены правоохранителям как поврежденные. Бросать их на пол, конечно, не стоило – лучше было доказать, что они являются порнографией или оскверняют символы, почитаемые верующими. Но вот это-то и оказалось невозможно: десятки официальных заявлений в правоохранительные органы остались без малейшей реакции.
Возникает ключевой вопрос: почему? Я много раз пытался на него ответить. Думаю, что команда «не пущать» реальную нравственную критику в мир искусства шла из высоких кабинетов на Старой площади, а там была пролоббирована околокультурной средой, системно наживающейся на сомнительных выставках, и связанной с ней «голубой мафией», которая склонна к либерализму в силу, я бы сказал, биопсихологических причин.
Гомосексуализм негативно повлиял на творчество Элтона Джона. То, что он делал с начала 70-х годов до начала 2000-х, мне нравилось. Потом, по мере того как он укреплялся в гомосексуальности, творческие силы постепенно иссякали. Вообще гомосексуализм меняет психологию человека, его общественные и творческие приоритеты. Это свойственно не только упомянутому господину, но и многим другим, в частности, представителям гей-сообщества, которые присутствуют у нас в культуре, в СМИ, в органах власти. Люди начинают волей-неволей, исходя из своих личностных особенностей, встраиваться в либеральный тренд и противиться настоящему нравственному обновлению общества – такому, которое затрагивало бы жизнь всех людей, включая высокопоставленных, не давало бы возможности днем говорить о патриотизме, а вечером участвовать в гомосексуальных оргиях. И эта группа, и те, кто держит свои средства и имущество в странах НАТО, сознательно или несознательно стараются сдержать настоящий патриотический и нравственный поворот в определении будущего России. На хвосте этих гламурных кисок стоит сапог американского ковбоя.Из комментария агентству «Интерфакс-религия», 12 октября 2015 г.
Убежден, что границы морально приемлемого и неприемлемого в искусстве сегодня проложены ненормально. Их надо вернуть по крайней мере к состоянию 70-х годов прошлого века. Того же хотели бы многие наши сограждане. И «кураторы» безнравственной псевдокультуры боятся именно их мнения – полагаю, что мнения большинства.
Тем более что одну победу православные христиане уже одержали. Речь о «деле Pussy Riot». Участницы группы сначала «спели» в московском Богоявленском соборе – оттуда их быстро и по-тихому вывели, скандала не получилось, и поэтому они пошли с камерами в Храм Христа Спасителя. Тут резонанс, конечно, был обеспечен. В текст песенки, который даже не успели толком прокричать, был заложен целый ряд «политических бомб»: призыв «прогнать» Путина, бранное слово в адрес Патриарха, бессмысленная по сути фраза «черная ряса – золотые погоны» (ни явно, ни тайно такого явления не существует, о чем я здесь уже писал). Затронули тему гей-парадов, озвучили феминистские лозунги – в общем, сделали весь набор «правильных» ходов для того, чтобы понравиться западным масс-медиа и нашей либеральной элите. Песенку для клипа пришлось доозвучивать – не пропадать же такой политтехнологической мудрости и такому пиаровскому эффекту… За считаные дни медийную истерику, особенно на Западе, подняли до такого уровня, что туристы, приезжающие в Москву, до сих пор иногда называют храм-страдалец «Pussy Riot church».
Реакцию множества простых православных людей я здесь раньше упоминал. И никого особо не волновала личная честь Путина или даже Патриарха. Говорили и писали о другом: осквернен амвон храма, построенного в память о героях 1812 года, храма, взорванного богоборцами и спустя десятилетия восстановленного. Имя Господа соседствовало в песне с грязным словом – как в «русских» переводах западных фильмов образца 90-х годов, где «толмачи» многократно усиливали кощунственное звучание слов «holy shit». Описывалось, как прихожане «ползут на поклоны» (вы когда-нибудь такое видели?). В общем, выпад был сделан не только против церковных и светских властей, но против веры и святынь.
И это еще раз поставило вопрос: почему закон очень жестко защищает человеческую жизнь, здоровье и имущество, а то, что для многих людей важнее жизни – вера и святыни, – не защищено никак? Не пора ли наконец пересмотреть правовой крен в сторону охраны только земных ценностей, которые для миллиардов людей по всему миру вовсе не главные? В итоге история с осквернением храма сослужила и полезную службу: ответственность за оскорбление чувств верующих и за осквернение почитаемых ими предметов была ужесточена. Впрочем, спор между сторонниками абсолютной свободы творчества и его нравственного регулирования не разрешен до конца и будет продолжаться. Нам продолжают упрямо твердить: «искусство неподсудно», «художник выше закона». Однако почему «художнику» должно быть позволено то, что не позволено рядовым «профанам»? А убивать, грабить, хулиганить ему тоже позволено? Между прочим, для многих верующих осквернение храма, иконы, имени Божия – хуже убийства или грабежа. Не случайно во время большевицких гонений люди шли под пули и в тюрьму, а иногда даже оказывали сопротивление, но не давали попрать святыни. Напомню: Всеобщая декларация прав человека, между прочим, утверждает, что реализация прав и свобод может быть ограничена ради «удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния». Некоторые, конечно, хотели бы сегодня такой подход пересмотреть и поэтому все шире открывают «окно Овертона».
Проблема не в том, что и когда они сделали. Проблема в их позиции. Против Путина они выступали и раньше, но такой отрицательной реакции не было. <…> Здесь совершено именно кощунственное действие. Действия, которые оскорбляют религиозные чувства, очень и очень опасны, из-за них сейчас в мире льется кровь. Мы знаем, что именно это происходит после таких инцидентов, как, например, сожжение Корана. Именно поэтому на них нужно реагировать со всей жесткостью. Дело государства, как оно реагирует. Церковь – не следствие и не суд. Но нужно сделать все, чтобы такого рода действия были абсолютно исключены. Есть ряд высказываний, которые в тех или иных странах совершенно невозможны. Невозможно в Германии прославлять Гитлера, например. <…> Cейчас Церковь пытаются дрессировать. За каждое смелое высказывание устраивают публичную порку. Но запугать нас уже нельзя. Можно жаловаться Патриарху, можно кричать всякие гадости в Интернете. Но люди в Церкви привыкли говорить самостоятельно.О «Pussy Riot» – из дискуссии в «Новой газете», 26 июля 2012 г.
Подчас священников до сих пор спрашивают: «Почему Церковь не простила Pussy Riot»? Да потому, что следует Христу, Который в Евангелии обещает за нераскаянный грех вечные муки. «Гуманистам» хорошо бы помнить Его слова: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф. 18, 6). Прозвучало бы хоть слово о том, что участницы группы считают свой поступок неправильным и раскаиваются в нем, – от проблемы бы и следа не осталось. Кое-какие слова сожаления были сказаны, но без пересмотра отношения к совершенному в храме. Только одна из участниц группы, Мария Алехина, находясь в заключении, заявила: «Я бы больше не стала участвовать в акциях в храмах Pussy Riot». Впрочем, и здесь не прозвучало переоценки уже произошедшего. Что ж, если люди настаивают на своей правоте – значит, так они решили. Надеюсь, что Господь откроет им настоящую правду о совершенном. И хорошо, если они услышат ее в этой жизни, а не в будущей. Церковь – по крайней мере автор этих слов – не призывали к «посадке». Но и на настойчивые призывы «пожалеть» агрессивных кощунниц реагировать было неправильно. Это значило – признать над собой власть тех, кто попирает твою веру и твои святыни, а потому поступает хуже, чем убийца или враг, напавший на страну.
Покаяние на самом деле может прийти – рано или поздно. Кому-то для этого придется подольше пожить, приобрести опыт, пройти через страдания. А кто-то поймет все вдруг – и неожиданно для себя. Как-то мне написал один из известнейших акционистов – человек неверующий и, насколько я знаю, пока к вере не пришедший. Потом он прислал пронзительный текст, потом мы поговорили, потом он постоял пару раз без движения за службой – и я понял, что этот человек увидел злую силу. Причем тогда, когда осуществлял некоторые акции. Жалко, что текст тот так и не издан. Он ужасен, но именно тем и ценен – он открывает перед читателем бездну зла.
В кино, театре, литературе нам очень не хватает образа христианина, действующего в обществе, – образа такого, за которым хотелось бы следовать, с которого можно было бы брать пример. Замечательно, что появился фильм «Остров». Но не все могут «лепить себя» с монастырского юродивого. Писатели, сценаристы, режиссеры, актеры! Давайте покажем христианина-политика, христианина-предпринимателя, христианина-офицера, христианина-ученого, христианина-учителя, христианку – мать и супругу! Такие образы сегодня могут сделать больше, чем тысячи умных книг «для знающих»…Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.
Продолжаются споры и вокруг того, какой должна быть культура – «расслабляющей», развлекательной, ни к чему не обязывающей или смысловой, поднимающей на действие, задающей вектор перемен. В 2015 году мы готовили один праздник с участием десятков тысяч людей. По идее, в концертные программы нужно было заложить христианские смыслы. Вместо этого предпочтение отдали советским песням, «душевному» фольклору, малопонятным текстам о давней истории, о «христианском прошлом». Попытался «пробить» на площадки православный рок, говорящий о настоящем и будущем – группу «Если», Захара Прилепина с коллективом «Элефанк». Сделать это удалось с превеликим трудом.
– Этот праздник, эти концерты должны быть ориентированными на молодежь и политическими! – говорил я на совещаниях.
– Вот этого-то нам и не надо, – парировал один вполне современного вида чиновник, православный человек.
Из-за подобных страхов, за которыми – влияние русофобского и антиправославного лобби, мы подчас не можем сказать народу правду, которой он ждет. Сказать простыми словами – через стихи, песни, картины, плакаты, лозунги, видеоролики.
Дорогие друзья, для меня огромная радость – быть здесь сегодня с вами, потому что мы вместе благодаря тем смыслам, которые нам дал князь Владимир. Тысячу лет назад наша страна, наш народ избрали свой путь. И на этом пути мы всегда побеждали, на этом пути могли преодолеть любые трудности. Другого пути нам не надо!Выступление на фестивале «Русское поле» 26 июля 2015 г.
Тот путь, который мы избрали, делает для нас возможным достойное будущее. Мы сильный народ, мы свободный народ, мы умный народ, нас нельзя победить на поле битвы, нас нельзя перехитрить, нас нельзя продавить какими-либо словами или действиями. Нас иногда удавалось разделить, но если мы едины, если мы чувствуем в себе веру, силу, волю, способность вместе достигать великих целей, у нас все всегда получится. Мы не только ради хлеба живем, мы не только ради благополучия живем. Мы живем тысячелетиями и континентами, мы живем великой миссией, и только тогда счастливы.
Пусть у нас будет великая миссия, пусть у нас будет великое грядущее, пусть у нас всегда будет вера в сердце и успех в каждом добром деле – только в добром!
Культура – это не только работа творческих деятелей и творческих сообществ, оплачиваемая либо бесплатная. Это в некотором смысле вся жизнь человека – культурой, как и нравственностью, проникнуто его поведение в семье, хозяйстве, управлении, быту. Бескультурье во всех этих сферах тоже может проявляться. И быт, равно как и внешний облик человека, – это область, где возникают наиболее болезненные дискуссии. Слишком привыкли люди к бескультурью в советские и постсоветские годы, слишком сильно не хотят расставаться с диковатыми привычками того времени и кипятятся, когда эти привычки кто-то критикует. Кипятятся, ибо знают, что не правы.
Возьмем облик квартир, подъездов, дворов. Если приезжают начальники, иностранцы или даже дальние родственники, люди стараются убраться – все-таки понимают, что живут неправильно, и хотят выглядеть лучше в глазах тех, кто видит их редко. В обычные же дни подчас живут в совершенно свинских условиях. Хотя постепенно дворы и подъезды становятся чище, что показывает: с проблемой можно справиться.
То же самое касается внешнего вида человека. Женщина практически никогда не пойдет на первое свидание, на собеседование к потенциальному работодателю, к большому начальнику или даже к отдельно живущей свекрови в домашних тапочках, мятой футболке и шортах. Мужчина тоже много куда в шортах не пойдет – к тому же боссу наверняка. А вот по улице в большом городе так ходить некоторые люди могут легко. Могут и в храм так зайти, да еще и с вызовом: «Не надо меня учить, мракобесы». Правда, платок могут накинуть. Вспоминаешь анекдот: заходят две девицы в пляжных костюмах в церковь, где их журят, ну и бредут они обратно на пляж, и одна другой бросает:
– Я ж тебе говорила – там, типа, платок надо надевать!
Впрочем, прилично выглядеть человек – мужчина, женщина или ребенок – должен не только в храме, а в любом общественном месте. Я много раз об этом говорил и, конечно, собирал бешено отрицательные отклики сторонников «свободы», а на самом деле бескультурья, распущенности и хамства.
Рад, что мое предложение обсудить внешний вид наших женщин и девушек вас заинтересовало. Удивляет только, что вы решили, будто я оправдываю изнасилования и неприличные приставания – и в мыслях того не было. Нет таким действиям оправдания. А вот проблема, между прочим, остается. Не столько для меня – скорее для тех, кто путает улицу со стриптизом (ну или снова начнет путать, как только зима кончится). Женщина, условно одетая или раскрашенная как клоун, женщина, которая таким образом рассчитывает на знакомства на улице, в метро или баре, не только рискует нарваться на пьяного идиота, но уж точно не найдет себе в спутники жизни мужчину, имеющего хотя бы зачатки разума и самоуважения. Найдет, может быть, трезвого идиота, но разве его она по-настоящему ищет?Ответ феминисткам – авторам обращения к Патриарху Кириллу по поводу дресс-кода, 18 января 2011 г.
Во все времена, у всех народов женщина уважалась и выбиралась в спутницы жизни, если отличалась скромностью и если мужчины знали ее чуть посерьезнее, чем во время встречи на улице или в питейном заведении. Развязный внешний вид и развязное поведение – прямая дорога к несчастью. К пустым «любвям на один раз». К краткосрочным бракам, за которыми тут же следуют крысиные разводы. К сломанным судьбам детей. К одиночеству и безумию. К жизненной катастрофе.
Во все времена, у всех народов внешний вид человека не считался на сто процентов частным вопросом. Как женщины ведут себя в публичных местах, в институте, на работе – не только их «личное дело». Кстати, мужчин это не в меньшей мере касается. Тип, одетый посреди большого города в шорты и майку, в треники и тапочки, точно так же не достоин уважения. Только жалости – если он бомж, например.
Неплохо, что сейчас компании, вузы, школы вводят у себя дресс-коды. Хорошо бы и общероссийский дресс-код придумать (на стрип-бары и публичные дома, так уж и быть, можно его не распространять). Думаю, доживем мы и до тех времен, когда из приличного места неприлично одетую особу или того самого типа в трениках будут выводить. Ну, или уважающие себя люди будут в таком месте откланиваться и удаляться. Думаете – утопия? Да нет, скоро придется привыкать.
Очень странным образом меняются представления о культурном центре. Еще в позднесоветское время музей, театр, выставочный или концертный зал, а иногда даже цирк или стадион воспринимались как «храмы культуры». Очень многое там было немыслимо – как на сцене или арене, так и в зрительном зале либо на трибуне. Постепенно очаги масскульта превратились в места, где скорее едят и пьют, чем «потребляют» искусство. Ночные клубы – даже самые «целомудренные» и «серьезные» – тоже внесли свой вклад в понижение планки поведения людей в культурной сфере.
Дальше – больше. Сегодня «культура» в виде киноконцертных залов и клубов встраивается в торгово-развлекательные центры, которые становятся центральными объектами новых микрорайонов, а то и целых городов. Одна знакомая семья жаловалась, что растущий в ней четырехлетний ребенок, уже два года как играющий с iPad’ом и первые слова сказавший по-английски, кричит и протестует, если его ведут в зоопарк или на детскую площадку. Успокаивается только в большом магазине – он рвется именно туда. Рассказал об этой истории одной западной интеллектуалке из достославного рода Аньелли. Ее приговор был коротким: «Это провал родителей». Согласен. Но родители просто отдали ребенка на откуп массовой рыночной «культуре», а та и привела его в свой главный храм.
Интересно, доживем ли мы до того, что и собственно храмы, в том числе православные, расположатся в торгово-развлекательных центрах? И будут подстраивать время службы, а затем и ее «тематику» под запросы покупателей и под часы открытия-закрытия магазинов и ресторанов? А потом введут рекламу в богослужение?
Ходила в 90-е годы по поповскому сословию такая хохма. Выходит диакон на амвон, говорит:
– Во́нмем!
– Рекламныя паузы чтение, – продолжает священник из алтаря. – Акции МММ повышаются в цене всегда, ныне и присно и во веки веков.
– МММу нашему многая лета! – продолжает хор.
Можете смеяться, можете плакать или даже злиться, но масскульт и «рыночное мышление» куда хочешь доберутся. Особенно в последние времена.
Урок на будущее
Культура сегодня – это сфера задач. Для страны, для народа, для Церкви. Она ни в коем случае не должна убаюкивать, расслаблять, обходить стороной самые горячие, неудобные, «политические» темы – как и нравственные, вечные, ставящие вопрос о посмертной судьбе человека. Признаки настоящего творчества – обнаженный нерв и открытость к Небу. Культура – не для дохода, не для «стабильности», не для душевности, не для потребительской жвачки. Она – для самоопределения человека и народа по отношению к Богу, истории, другим нациям и другим людям. Она должна отражать ту правду, которая не меняется. И об этом всем надо помнить не только на уровне внутреннего чувства, но и на уровне культурной политики государства.
Медиа
Мои отношения со светскими СМИ начались еще до «перестройки». Еще будучи школьником, я заходил в «Литературную газету» к Юрию Щекочихину – говорили о вере и о социальных проблемах. В начале девяностых я начал публиковать в журнале «Сельская молодежь» проповеди наших иерархов – Патриарха Пимена, митрополита Питирима, архиепископа Кирилла – и свои краткие рассказы о церковных праздниках. Читали почти полтора миллиона людей. Все это происходило «под прикрытием» главного редактора журнала Олега Максимовича Попцова и редактора альманаха «Подвиг» Бориса Александровича Гурнова – эти люди были готовы пробивать бреши в коммунистической издательской политике.
А в самом начале девяностых случайное знакомство с Еленой Хангой привело меня в кабинет Владимира Владимировича Шевелева – тогдашнего секретаря парторганизации «Московских новостей». Шевелев, бывший конфидентом Александра Яковлева, многое мог себе позволить. Будучи сам человеком неверующим, он привечал религиозно мыслящих авторов. Именно с его подачи началась журналистская карьера иеромонаха Марка (Смирнова), диакона Андрея Кураева, Александра Солдатова, Якова Кротова и многих других людей, которые стали писать о религии в «перестроечных» СМИ. Стали выходить в «Московских новостях» и мои тексты, весьма либеральные по тем временам. Появилась одна статья и в «Огоньке». Если сначала я пришел в Церковь через правоконсервативные круги, то на рубеже 80-х и 90-х был скорее под влиянием «либеральной партии» и пришелся ко двору «демократам». Впрочем, году уже к 1993-му я начал серьезно с ними спорить – происходившее в стране практически опровергло правоту прозападного пути, на который мы с единомышленниками когда-то искренне рассчитывали.
Принцип «не навреди» должен вернуться в журналистику. Так же, как и стремление помочь людям, возвысить и воспитать их, сделать общество лучше, а не плестись за низменными страстями, зарабатывая на них деньги, славу и «влиятельность». За нравственной журналистикой – будущее. Если, впрочем, оно у нас есть. Но если есть – значит, не станут больше править бал циничные и лживые мастера ядовитого пера, в том числе и те, кто «спасает» Церковь от верующих и от ее собственного учения. Журналисты, да и общество давно уже начали понимать, что в российских СМИ слишком много негатива. И сейчас на телеэкранах и в газетах постепенно сокращается пространство, наполненное кровью, конфликтом, скандалом, деструкцией. Но этого мало. Нам нужно забыть постсоветский и постперестроечный цинизм, который скептически ухмыляется, когда кто-либо о ком-либо отзывается безусловно хорошо. Мы должны вновь научиться говорить с пафосом и придыханием – о солдате, спасшем детей от террористов, о сельской учительнице, всю жизнь работающей за гроши, о художнике, прославляющем подвиги предков, о бизнесмене, раздающем деньги бедным… Запад своего пафоса не стесняется, как не стесняется и слез под звуки национального гимна. Не нужно стесняться и нам. Люди будут жить гораздо более осмысленно, если по телевизору им скажут: вот этот человек – подвижник и герой. Он на сто процентов достоин подражания. Давайте будем как он!Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.
Как бы то ни было, в «Московские новости» я продолжал заходить – и не только для того, чтобы предложить или обсудить какие-нибудь тексты. Там собиралась потрясающая компания умных людей, с которыми было о чем поговорить за стаканом вина или рюмкой водки. Собирались по-советски – в кабинете у Шевелева. Заходили Лен Карпинский, Александр Кабаков, Дмитрий Казутин, Александр Минеев, те же Кураев и Солдатов… С Шевелевым мы общались практически до его кончины в 2006 году – в последнее время жизни он полностью потерял зрение, не выходил из дома, но по-прежнему с удовольствием пригублял вино, пел Галича под гитару и с некоторой грустью рассуждал о будущем России и Церкви. Сам, кстати, так и остался неверующим.
На стыке советского и постсоветского времени я начал выходить на радио, чуть позже – на телевидение. Никогда специально не стремился ни туда, ни туда, но, если приглашали, приходил. К сожалению, приглашали прежде всего на ток-шоу, где обсуждались околорелигиозные проблемы – например, деятельность сект или наши споры с католиками о корректности их миссионерства в России. Последних, конечно, поддерживал тогдашний либеральный «мейнстрим» в лице ведущих, экспертов, раскрученных деятелей искусства. Как же, все западное было для них лучше по определению! А Православие тогда уже лишили ореола «диссиденства» и полоскали то за «сотрудничество с КГБ», то за общение с Ельциным, то за неосуждение общества «Память»… Тогдашние ток-шоу, правда, были еще «вегетарианскими» – удавалось довольно долго и даже спокойно излагать свою позицию. Сейчас в основном верх берет тот, кто умеет перекричать оппонента и уместить реплику секунд в пять. Иногда, впрочем, краткость не так уж плоха, особенно в эфире.
Жизнь имеет разные скорости и разные состояния. Но наше телевидение демонстрирует только одну скорость – бешеную, и людей – либо самодовольно-«преуспевающих», либо погруженных в страдания и скандалы. Нет «медленной» музыки, нет долгих планов, нет спокойных рассуждений. Вообще кому-либо, даже президенту, трудно добиться возможности сказать что-то серьезное и спокойное с телеэкрана. В итоге все мы постепенно привыкаем говорить и думать скороговоркой, жить в ритме рэпа или рекламного ролика.Из книги «Лоскутки», 2007 г.
Впрочем, надеюсь, что диктат крупных каналов скоро сойдет на нет. Сегодняшняя техника больше не требует дорогих средств вещания. На Западе, а теперь уже и в России появляется возможность выбирать из десятков телеканалов. Скоро их будут сотни. Человек сможет смотреть то, что ему нравится. А когда качественный и дешевый сигнал пойдет через Интернет, свои телепрограммы сможет создавать практически любой, кто имеет компьютер и камеру. Причем смотреть их можно будет в любое время, безо всякого расписания. Хочешь – включил любимый фильм, хочешь – концерт или запись вечерней молитвы. Конечно, крупные телекомпании всегда будут иметь преимущество качества – у них больше денег, людей, аппаратуры. Но возникнет и конкуренция содержания. Самая дорогая развлекательная программа не сможет вытеснить правдивое и умное слово.
Однако все это произойдет, если скорость формирования «политкорректного тоталитаризма» не перегонит скорость развития техники. И опять же – многоканальное телевидение не сблизит, а еще больше разделит людей.
Кстати, говорить на эфирах мне с самого начала было непросто. С моим дефектом речи приходится выстраивать каждую фразу задолго до произнесения – чтобы избегать сочетания звуков, которые я с трудом могу выговорить. Часто еще и не хватает дыхания – например, в день радиопрограмм я стараюсь ограничивать себя в еде, чтобы полный желудок не давил на диафрагму. Да и голос у меня тихий и глухой – без микрофона не могу «прокричать» десять метров пространства. Первое мое публичное выступление – доклад о Патриархе Никоне в недавно здесь помянутом Доме Телешова в 1988 году – было совершеннейшим провалом. Да и потом – как и до сих пор – я не мог без остановки говорить дольше 10–15 минут. После этого нужно отдышаться. Пройдя быстрым шагом метров сто, я практически вообще ничего не могу произнести. К тому же в принципе больше люблю изъясняться письменно.
* * *
Как на этом фоне из меня сделали медийного «говоруна», не могу понять до сих пор. Единственная причина, наверное, в том, что я старался отвечать на все вопросы, даже глупые, невежливые и провокационные и не отвергал почти никаких приглашений, даже явно отдающих «подставой». Не общался только с теми журналистами, которых уличал во лжи и хамстве – причем и этих сперва долго терпел и предупреждал. Не давал интервью представителям тоталитарных сект и совсем уж «желтым», полупорнографическим изданиям. А так – для меня никогда не было и нет разницы между СМИ «федеральным» или районным, российским или зарубежным, православным, исламским или атеистическим. Вообще нормой Церкви в общении со СМИ должны быть открытость и отказ от «ранжирования» собеседников. Недаром и апостол Петр учит нас: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петр. 3, 15). Церковь – не только на «официальном» уровне, но и на уровне прихода, монастыря, мирянской организации – не должна превращаться в no comment office. Ведь она – не спецслужба, не посольство и не коммерческая компания. Кстати, и стилистика, и тон этих учреждений ей не должны быть свойственны.
Между прочим, о стилистике и тоне. До сих пор церковное присутствие в СМИ очень часто отождествляется с неспешным, длинным разговором – вроде проповеди или исповеди. И с такой же культурой – спокойной, тихой и успокаивающей. Но не случайно сценарист Юрий Арабов как-то сказал: «Развлечения и релаксация к культуре никакого отношения не имеют. То, что нам подсовывают для лучезарной улыбки, это суррогат и спекуляция». В нынешнее время жарких споров, медийной ругани, политических истерик и переизбытка информации неспешный разговор иногда нужен – как и неспешная музыка, медленное чтение… Они действительно нужны, но иногда, а не всегда. Отождествлять «православную» культуру и «православный» медийный разговор только с «медленным» форматом – значит ориентироваться только на пожилых людей или в лучшем случае на тех граждан среднего возраста, которые подустали от работы. Еще, может быть, на «ботаническую» молодежь, особенно на девушек. Однако концентрацией на «медленном-спокойном» мы скорее разочаровываем активную часть народа, особенно молодежь.
В своих выступлениях – и письменных, и устных – я всегда старался говорить кратко, емко, с вызовом безбожной части общества и той части православных, которая комфортно чувствует себя в узком мирке и не желает видеть происходящего вокруг. Пытался и пытаюсь делать конкретные предложения о том, что нужно изменить в Церкви, обществе, государстве, мире. Кому-то это нравится, кому-то нет – включая сильных мира сего, «ботаническую» православную интеллигенцию и часть духовенства (не столько консерваторов, сколько завистников). В любом случае убежден: говорить сегодня надо прямо и конкретно, не уходя ни от каких вопросов.
Это еще раз показал мой опыт на радио. Возник он, между прочим, из «медленных» разговоров. В середине прошлого десятилетия я в очередной раз выступал на «Радонеже» – очень неспешном радиоканале, который слушают в основном православные люди. В эфир по телефону может выйти практически любой – звонки фильтруют минимально. Иногда, правда, этим пользуются. Не раз бывало так. Звонит старушка умильным голосом, говорит:
– А можно я батюшку спрошу про фильм «Евангелие от Иуды»?
– Ой, конечно, очень хорошо, сейчас выведем вас в эфир.
– Батюшка, вот, фильм-то был… «Евангелие от Иуды». А кто Иуда? Кураев иуда. Жид, масон, еретик, анна-а-а-а-фема!
На месте Кураева, кстати, мог оказаться и любой другой известный священнослужитель, в том числе я сам. Впрочем, такие инциденты лишь оживляли эфир, но ненадолго. Но на фоне ток-шоу и ристалищ на «Эхе Москвы», в которых я нередко участвовал, формат пастырских бесед на «Радонеже» был для меня своего рода отдушиной. И во время одного из этих эфиров подумалось: не предложить ли такие беседы светскому радио, организовав что-то вроде исповеди по телефону?
Вскоре мы придумали – вместе с известным медиаменеджером Александром Школьником – программу «Время доверия», которая начала выходить поздним вечером на «Русской службе новостей». Сначала я был в эфире один, потом начал приглашать в гости психологов, музыкантов, поэтов, писателей, священников. Сам подбирал из своей фонотеки музыку – от классики до рока. Звонки принимал самостоятельно, никакой фильтрации не было. Обсуждали и личные проблемы звонивших, и общественные. Про «политику», как ни странно, почти не спрашивали, хотя канал был вполне политическим. Вели себя слушатели очень вежливо. Провокатор был только один. Звонил и сразу начинал кричать:
– Страна гибнет из-за абортов! А вы не требуете запрета! Гады, мерзавцы – и ты, и патриарх твой, и Путин!
Дальше шел поток нецензурной брани, перемежавшийся угрозами. Причем человек использовал программу, которая генерировала случайные телефонные номера. Вот такие у нас есть борцы за нравственность…
Да, конечно, есть люди, которые пишут в Интернете гадости, в том числе употребляя матерные выражения. Есть люди, которые в газетах на эти матерные выражения ссылаются. Для этих людей все, что делает Церковь, а также все, что делает государство, а тем более все, что делают Церковь и государство вместе, видится чем-то особенно противоположным представлениям этих людей о том, как должна жить Россия. Наверное, по мнению этих людей, узкий круг критически мыслящей интеллигенции лучше всех «знает, как надо», и именно его невостребованность властью, а отчасти и Церковью тоже, является главной проблемой для России. На самом деле мы хорошо знаем, что вечно критикующая все, что делается властью и Церковью, часть интеллигенции никогда не могла в истории России сделать что-либо, если вдруг ей доставалась власть. И об этом нужно всегда помнить. Мы не должны отвечать на каждое критическое замечание этих людей, они в основном тешатся тем, что выясняют друг с другом, кто более эффектно критикнул Церковь или власть. Церковь, государство и народ должны знать, что думают критически настроенные умы, и учитывать ту критику, которая помогает сделать дело лучше. Но мы никогда не позволим – ни критикам, ни тем более нашим недругам – сделать то, к чему иногда призывают некоторые блогеры и некоторые газетчики – исчезнуть, бездействовать, предоставить свободную площадку тем, кто хотел бы без конца экспериментировать на России. Вот этого никогда не будет. Церковь и государство, Церковь и народ, государство и народ вместе должны созидать жизнь нашей страны, созидать ее в правде, любви, добре, красоте, и для этого использовать как повседневный труд, так и вдохновляющие и объединяющие праздники.Из программы «Комментарий недели» телеканала «Союз», июнь 2010 г.
Очень скоро программа стала длиться… всю ночь. С двенадцати ночи до шести утра. Я вел ее два часа – иногда один, иногда с гостем. Потом по два часа у микрофона были мои коллеги – Александр Люлька, Дмитрий Пахомов, другие. Один раз, вскоре после Пасхи, я попробовал испытать себя на прочность и просидел в эфире все шесть часов. Ни малейшей проблемы с дефектом речи не было – реплики звонящих и гостей, музыкальные паузы и новости позволяли отдышаться и дальше говорить вполне бойко. Звонили люди и в три, и в пять утра – иногда, правда, одни и те же. Программа просуществовала несколько лет, при разных начальниках канала. «Выжил» меня только Сергей Доренко – написал, что слушают такой формат одни старушки и «экзоты».
Возможно, он был и прав. В дневном эфире аудитория политического канала начала бы переключаться. Программу «Время доверия» я вскоре запустил на радио «Комсомольская правда» – тоже поздним вечером. Но практически сразу стало понятно, что ее надо «убыстрять», избегая монологов. В студии появлялись два гостя, мы старались принимать побольше звонков, постепенно отказались от музыки, я следил за тем, чтобы реплики были не длиннее 20–30 секунд – более длинные допускал только в порядке исключения, когда человек действительно хотел выразить сложную и стоящую мысль. Потом программу перенесли на середину дня – и пришлось менять ее более радикально. Она превратилась в четыре 10-минутных блока с двумя-тремя гостями, и я назвал ее «220 вольт», в честь одной из песен Захара Прилепина. «Медленному» формату пришел конец, как вскоре и самой передачи, которую прикрыли буквально через неделю после моего увольнения из церковных структур. Полагаю, что не без звонка со стороны бывших коллег или госчиновников.
Вел я и телевизионные программы. На православном телеканале «Союз» десять лет выходил «Комментарий недели» – ничего динамичного, 14 минут «говорящей головы», но в этом формате я старался не только говорить о текущих событиях, а выстраивать концепцию отношений Церкви, общества и государства, обозначая контуры будущего всех трех явлений. На стыке прошлого и нынешнего десятилетий вместе с Андреем Быстрицким мы придумали программу «Земля и люди» на телеканале «Мир» – говорили на политические, культурные, духовные, экономические темы с сильным креном в глобальную футурологию. Сначала была ведущая Татьяна Кудрина, потом стали соведущими сами. Пара гостей была в студии, еще один – по телемосту, обычно из какой-либо страны СНГ. В России программу не смотрел никто – канал здесь, увы, малопопулярен. А вот когда я приезжал в Среднюю Азию, на меня буквально показывали пальцем и обсуждали последние выпуски. Тем не менее вести передачу нам с Быстрицким довольно скоро надоело. Я, помимо прочего, очень не любил программы в записи – во-первых, прямой эфир имеет свой драйв, во-вторых, запись создает искушение переговорить какие-то вещи и, если ему поддаться, все может превратиться в бесконечные утомительные повторы. Между прочим, потом вместе с Быстрицким мы начали вести уже прямую программу «О главном» – на радиоканалах «Голос России» и «Радонеж». Правда, из-за сильной занятости и она просуществовала недолго.
На телеканале «Спас» около трех лет у меня была авторская передача «Вечность и время». Вот тут удалось добиться определенного динамизма – час прямого эфира, два-три гостя в студии, звонки, включения экспертов по телефону из разных городов. Обсуждали все что угодно – события церковной жизни, экономику, политику, международные дела, искусство… Одним из слоганов была фраза «Программа, в которой можно говорить все». Часто ругали власти и богатеев, поднимали внутрицерковные проблемы. Кое-кто – в основном завистники – «стучали» Патриарху. Некоторым, например, не нравилось, что я не даю гостям говорить больше минуты-другой – как же, канал православный, «люди хотят спокойных и благостных бесед»… Естественно, программу на «Спасе», как и на «Комментарий недели» на «Союзе», в начале 2016 года немедленно убили. Сегодня в православных СМИ острые проблемы практически не обсуждаются, а о начальстве – не только самом высоком, но и вполне себе среднем – говорят как о покойниках, «либо хорошо, либо ничего». Патриарха показывают и публикуют в совершенно гипертрофированном количестве – причем, как мне говорили церковные медийщики, он через приближенных давит на церковные СМИ, если считает, что его мало в эфире и на страницах. В «Журнале Московской Патриархии» его деятельности иногда посвящается до половины полос. Подобное себе позволяет лишь Папа Римский – в официальной газете «Osservatore Romano». А вот лидеры Северной Кореи уже не позволяют. Такого не было ни при «авторитарном» Патриархе Пимене, ни в советских СМИ при Брежневе.
* * *
Телевыступления, а затем и Интернет привели к тому, что люди стали узнавать меня на улицах. Лет десять назад это немного тешило глупое самолюбие, потом же совершенно надоело. Постоянно приходится общаться с людьми и на улице, и в магазинах, и в транспорте. «Фотосессии» стали уже настолько обычным фоном жизни, что с ними в конце концов я смирился. Зайдешь куда-то перекусить – на тебя направляют сразу несколько телефонов. Вот ведь какое диво: священники еще и едят! Хорошо, что хоть в туалете пока не снимают, а священники ведь и туда ходят… Был я на Олимпиаде в Сочи – организовывал там работу священников и специальных молитвенных помещений. Пошел в дендрарий, там на входе тетушка меня спрашивает:
– Не желаете сфотографироваться с обезьянкой?
– Смеяться изволите, – отвечаю ей. – Я такой обезьянкой работаю всю жизнь.
Теперь рассказываю эту историю во время очередных неожиданных фотосессий. Впрочем, никогда от них не уклоняюсь, если только не спешу к другим людям, с которыми, в отличие от «любителей обезьянок», заранее договорился о встрече или о выступлении.
* * *
Еще в 1998 году, начитавшись Хантингтона, я набросал рассказ «Первая схватка» – напечатать не пытался, распространил среди друзей в Интернете под псевдонимом Арон Шемайер. Это, конечно, была не литература – лишь попытка облечь в более-менее приключенческую форму политологический сценарий. Суть была очень проста: в 2005 году террористы, стремящиеся построить шариатское государство, захватывают самолет, грузят туда кустарно изготовленную урановую бомбу и сажают в Лондоне. Затем выдвигают ультиматум: заменить Совет безопасности ООН на Совет цивилизаций, где должны быть представлены на равных правах основные религиозно-политические и просто политические системы, причем этому совету предлагалось вверить ядерное оружие и право его применения. Британцы и американцы ультиматум отвергают, Лондон накрывает атомный гриб. Сказать хотел, по большому счету, одно: либо диалог цивилизаций превратится в реальное перераспределение власти, либо неизбежен конфликт – причем фатальный для всех. Интересно, что через три года гражданские самолеты действительно были использованы для теракта – и, если верить официальной версии, как раз в межцивилизационном конфликте. Увы, Запад пока властью делиться не хочет.
Через 16 лет написал рассказ «Машо и медведи» – теперь уже о 2043 годе. Текст вошел в сборник фантастики «Семьи. net». Придумал общество победившей толерантности и политкорректности. После победы «сексуал-демократической революции» вокруг нескольких крупных городов мира возникают хорошо вооруженные квазигосударства. Одно из них существует в Москве и окрестностях. Окончательно побеждены не только расизм и сексизм, но и эйджизм – «дискриминация по признаку возраста» и спишизм – «дискриминация по признаку биологического вида». Президентом страны числится змея, от ее имени управляет пресс-секретарь – «существо среднего пола» по имени Ташо Пим. Главный герой, такой же среднеполый «биообъект» по имени Машо Бац, снимает агитационные ролики для войны с «медведями» – традиционно мыслящими людьми, наступающими на Москву. «Сексуал-демократы» сдаваться не собираются, несмотря на инфляцию мировой виртуальной валюты – пойнтов – и на демографический кризис. В итоге ультралиберальный режим забрасывает «медведей» оставшимися от СССР немногочисленными ядерными зарядами. Впрочем, губит и себя. Хотите – читайте, хотите – нет. Но я убежден в полной маразматичности либеральных элит, в их неспособности делиться властью и признавать собственную неправоту – даже если ради отстаивания своей позиции им придется обречь на гибель человечество.
Машо, обрадовавшись свободе, припустило по проезжей, лавируя между медленно плетущихся букашей. Без четверти двенадцать оно вошло в зал заседаний адвертайзингового центра «Моцарт&Робеспьеро».Из рассказа Арона Шемайера «Машо и медведи», 2014 г.
По стенам уже расселись клерки и рекламщики примерно одинакового унисексного вида, и Машо примостилось среди них. Постепенно вокруг стола начали размещаться члены совета директоров: огромный бородатый рыхлый тип в дамской шляпке с широкими полями, пара подростков в париках – один в желтом, другой в зеленом, затем младенец, которого внес чернокожий здоровяк, болонка, пенсионер с палочкой, военная в пилотке. Привели обезьяну, которая постоянно пыталась ухватить лапой кого-нибудь из окружающих. Вбежало и уселось на край стола differently abled существо, сразу замурлыкавшее себе под нос: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Наконец, внесли и торжественно усадили справа от главного места жирную крысу. Гендерно-эйджево-видовой баланс у руководящего органа «Моцарта&Робеспьеро» был практически идеальным. Правда, в прошлом году конторе пришлось судиться из-за того, что она исключила из совета одного differently abled, который все время мочился на заседаниях, но интеграция десятка существ разных видов почти полностью восстановила репутацию компании.
Минут десять третьего в зал вошло Робеспьеро Эврика. Долгих предисловий наиболее раскрученное креативное существо московского рекламного мира не любило.
– Хрю, голубчики, – одарило оно собравшихся масляной улыбкой. – Как это по-старенькому? Добрый денек? Ну так никакой он и не добрый, денек этот наш. Жопа кругом. Жопочка и срака. Вот так вот, ненаглядненькие. Итак, чтобы вы знали: мне ни от кого ничегошеньки не надо. Контрактиков вообще не будет на ближайшие… Полгода? Год? Вечность? Хотите кушать – веселите мозги, мыслишки вырабатывайте. Я и так от вас смоюсь скоренько, на хлебушек копеечку как-нибудь повымучиваю. Даже на хлебушек с икорочкой, причем даже натуральненькой. Но я было бы полной свинюшкой и сучкой, если бы не дало вам умишком пораскидывать. Молчу. Думайте, думайте, мыслите, существа вы мои креативненькие!
– А 7D-стафф про делическую химозу? – спросил от имени младенца чернокожий здоровяк. – Только же заключили контракт, на пять лет же вроде?
– Тааак… Ты не поняло, милое, – растянуло улыбку Робеспьеро. – Контрактик есть. Только пойнтики тю-тю. Никто нынче не гарантирует оплату, никтошеньки. Товар никому не нужен вообще, кроме того, что сейчас с полок сметают. А вот его-то рекламировать вроде бы и незачем.
Пенсионер, с самого начала тянувший руку, обвешанную девайсами, начал говорить практически параллельно с Робеспьеро.
– Господа, сколько уже было этих кризисов? – плавным тенором замурлыкал он. – Нет заказов – значит, нет. Заморожены – значит, заморожены. Мы что, растратили все резервные средства? У нас что, вообще ничего нет за душой? Переждем месяц, ну два, и все вернется на свое место. Люди что-то покупают, кто-то это что-то производит, кому-то это что-то надо впаривать… Мы что, апокалипсиса ждем?
– Ах, голубчик, – скривился в полуулыбке председатель, – вот я вам сейчас отвечу «да», а вы в Global Amnesty отдолбитесь. Или мне первому придется – насчет ваших прогнозиков. В общем, кого-то из нас за религиозный фанатизм аннигилируют, а оно вам так уж надо? Хотя… Amnesty – не Amnesty, скоро может быть уже все равно. Вы думаете, я вот тут похихикать вас собрало? Я же вам говорю: жопочка. Панику на улицах видели? Толпы в маркетах видели? И я видело. Только я еще слышало кое-что кое-где – сами знаете от кого. Жопочка-то в чем? Пойнты могут вообще ничем стать, совсем ничем. Америкашечки могут взять вот и сказать: я – не я, лошадка не моя, не знаю никаких пойнтов, не даем за них ничего. И приветики, голубчики! То, что кушать-греться-освещаться надо, вам понятненько. Ладно, проживем как-нибудь. А вот что с легионерчиками делать? С суррогатными мамочками? С прислугой там, с логистиками? Говнецом же зарастем! А главное – пока без суррогаток вымирать будем, нас быдло здесь перережет. Всех до единого! Медведи, между прочим, как вы знаете, в ста километрах на новых букашах стоят, с ракетками и прочей мили-фигней. А с юга муслики, веселенькие наши, с остренькими кинжальчиками.
В зале повисла неловкая пауза.
– Уважаемое Робеспьеро, уважаемые коллеги, – нарушив молчание минуты через полторы, пробасил бородач в шляпке. – Как существо старомодное, как женщина и мать, я решительно не понимаю вашей креативной паники. Да, наша конфедерация – в кольце врагов. Да, мы переживаем временные экономические трудности. Но есть же ценности, которые мы никогда не должны предавать. Одна из них – забота о детях, об их воспитании. О том, чтобы никто и никогда не посмел вернуть в их души и сердца гендерные стереотипы. Вы понимаете, о чем я: о роликах программ секспросвета. Как бы ни было трудно, они должны выходить и будут выходить! И здесь мы являемся стратегическим партнером правительства конфедерации. Напоминаю: у нас до конца года должны быть сделаны ролики для инкубаторов младенцев о радостях межвидовых контактов, о пользе мастурбации, о превращении так называемого мальчика в так называемую девочку и наоборот. И ролики, сопровождающие стимуляцию эрогенных зон у детей до 5 лет. И ролики для подростков против асексуальности. И ролики против табу. И ролики о самом новом гендере – технофилах. Мы не будем самими собой, мы потеряем наши традиции, если мы все это не изготовим. И государство предаст Великую Сексуал-Демократическую Революцию, предаст свой народ, если откажется от заказов. Или затянет расчеты.
– Милая Васисуалия, – с кислой улыбкой медленно, но твердо ответил босс «Моцарта&Робеспьеро», – я полностью, не меньше вас, привержен ценностям Великой Сексуал-Демократической Революции. Так же как и ценностям равноправия видов, возрастов и гендеров. И еще раз подтверждаю, что ваше участие в нашей работе чрезвычайно важно. Но я прошу вас не забывать, что на дворе 2043 год. Сексуал-демократические государства действительно находятся в кольце врагов. А некоторые из них взрываются изнутри бунтами муслов и быдла. Да, научное, техническое и финансовое преимущество на нашей стороне. Но последнее уже под вопросом. И… И хватит уже, миленькая, разводить официозик на пустом месте! Жопочка, жопочка, я же вам говорю! Никаких гарантий этих заказиков у нас нетушки. Более того: думайте обо мне что хотите, долбите на меня в Amnesty, но я вам вот что скажу: ничегошеньки бюджет в обозримом будущем проплачивать не будет! Кроме… Кроме войнушки.
С Интернетом я дружил практически с момента его появления. Участвовал и в создании первого церковного официального сайта, который начал работать в 1997 году, задолго до появления интернет-страниц многих государственных и коммерческих структур. В соцсетях, впрочем, я долго не появлялся – лишь в «Живом журнале» в 2012 году вместе с группой единомышленников мы создали блог «Православная политика», куда я периодически пишу и сейчас. Когда кто-то создавал аккаунты в соцсетях от моего имени – всегда говорил, что не имею времени отвечать там людям, а потому считаю нечестным просто публиковать монологи. Когда же я расстался с церковной бюрократией, времени стало немного побольше – правда, реально процентов на 30, потому что на приглашения в различные собрания и на просьбы о встречах всегда стараюсь откликаться. Тем не менее уже в последние дни 2015 года я создал страницу в «Фейсбуке», чуть позже – во «ВКонтакте». Помимо прочего, важно было сохранить возможность обращаться к людям, когда церковные и светские начальники попытались перекрыть мне информационный кислород.
В ЖЖ и соцсети иногда пишу специально, иногда выставляю там опубликованные где-то статьи и интервью, иногда комментирую то, что сказали или написали другие. Читает довольно большое количество людей – все чаще получаю отклики «в реале» или просто выясняю, что кто-то из новых или старых знакомых скрывается под видом полуанонимного френда. Конечно, сталкиваюсь и с кучей троллей, и с потоками ругани. Впрочем, к этому я давно привык и вне Интернета… Не удаляю ни оскорблений, ни угроз, ни даже клеветы – пусть дурь каждого будет видна. Стираю только мат и кощунства. Лжецам и хамам просто не отвечаю, а вот с оппонентами, даже жесткими, стараюсь в меру сил и времени дискутировать. Реагирую и на личные вопросы, обращаемые ко мне как к священнику, и на просьбы о молитве. Радуюсь поддержке, которую многие выражают – пусть иногда анонимно.
Однажды меня спросили про цензуру в Интернете. Ответил, что она, наверное, невозможна, но общество постепенно само начинает регулировать виртуальное пространство. Сеть, в которой с каждым годом меньше анонимности, будет выделять «приличные» и «неприличные» места. В ней, как в цивилизованном городе, появляются светлые магистральные улицы. Есть и красивые, уютные переулки. Есть темные подворотни, в которых небезопасно. Есть помойки и свалки. Люди могут выбирать, куда идти. Большинство, надеюсь, выберет достойные места. Хотя бы ради того, чтобы не нарваться на пьяного хама или на яму с нечистотами.Из книги «Лоскутки», 2007 г.
Впрочем, анонимность в Сети я считаю злом. Надеюсь, что она будет если не запрещена законодательно, то сочтена неприемлемой среди уважающих себя и друг друга людей. Нравственность, а тем более законность должны присутствовать везде – в том числе в Интернете, где все-таки общаются не компьютеры и не программы, а люди. Даже если речь идет о ботах, тоже придуманных людьми.
Урок на будущее
В Церкви бесполезно искать «душевного успокоения». Если это настоящая Церковь, то она здесь для того, чтобы пробудить человека и поднять его на жизненный подвиг. Точно так же должна поступать и журналистика – в любом формате, хоть в солидных газетах, хоть в видеоблогах и соцсетях. В памяти веков нынешние медийно активные люди останутся только в том случае, если не погрязнут в сиюминутности и развлекухе. Если смело затронут главные вопросы. Как знать – быть может, и на Божием суде это перевесит многие грехи.
Настоящий креативный класс
Свиридов
Это, пожалуй, один из двух «душевных» композиторов, которых я люблю – наряду с Алексеем Рыбниковым. Георгий Васильевич написал много вещей, прямо скажем, второстепенных. Среди его духовной музыки – лишь два-три сильных озарения. Но совершенно гениальными мне кажутся два произведения – «Метель» и «Время, вперед!». Обе сюиты создают микроэнциклопедию русской жизни и русской души. Зимняя дорога, частушка, вальс, фокстрот, романс, два марша, уральский напев, пастораль – и, конечно же, потрясающая по энергетике музыка, которая открывала в советские годы программу «Время», а недавно была использована при открытии Олимпиады в Сочи. Написана она была в 60-е годы по наитию, за час, и стала одним из символов того лучшего, что было в коммунистическую эпоху. И в эти же годы Свиридов тихо писал музыку на богослужебные тексты.
Плохо, что две «совершенно русские» сюиты мало известны на Западе. Когда я дарил просвещенным зарубежным друзьям их записи, они восторгались и спрашивали: «Почему мы раньше этого не слышали?» В конце концов из знаменитой шестой части «Время, вперед!» я сделал рингтон и долго использовал его, особенно в поездках.
Георгий Васильевич приходил на заседания Всемирного русского народного собора. Уже настоящий патриарх, сутулый, в темных очках, с палочкой – он был немногословен, но самим своим присутствием говорил: русская культура обладает огромной мощью. Она пережила разные нашествия, пережила и переварила большевизм, переживет и все остальное, что ей не нужно. Великой честью считаю то, что мне довелось участвовать в открытии бюста Свиридова в фойе Большого зала Московской консерватории.
Ганичев
Бессменный председатель Союза писателей России все постсоветское время был близок к Церкви. Вместе с митрополитом Кириллом и вашим покорным слугой он стоял у истоков ВРНС. Пережил и личные поношения, и вал критики «советчины», и русофобскую вакханалию девяностых. В прежние времена Ганичев долго работал на «молодежном» литературно-издательском фронте – был директором издательства «Молодая гвардия», потом главным редактором «Комсомолки». Но и тогда считался среди части советских элит «ненадежным элементом» – слишком близок был к «русской партии» в культуре.
Но давно забыты те элиты – как и большинство наглых «демократизаторов» 90-х годов. А Валерий Николаевич продолжает трудиться, несмотря на годы, здоровье и постоянные попытки выселить Союз писателей из обжитого здания в центре Москвы. Вот и говорите о «лени», «слабости», «разгильдяйстве» русских людей…
Одним из дел жизни стала для Ганичева забота о памяти адмирала Федора Ушакова. Писатель опубликовал о нем несколько книг, инициировал установку памятников флотоводцу, а с 1995 года добивался причисления к лику святых этого человека, который был известен глубокой верой, а в старости жил вблизи монастыря, куда часто приходил для молитвы и где проводил великий пост. В 2001 году святой праведный воин Феодор был канонизирован.
Кабаков
С этим ярким писателем и блестящим редактором мы познакомились в «Московских новостях». Тогда, после выхода антиутопии «Невозвращенец», Александр Абрамович был на гребне славы и не чурался долгих разговоров, которые кому-то могли показаться праздными, но иногда порождали блестящие идеи, как литературные, так и политические. Больше всего мне запомнилась его присказка:
– Я дважды национал-патриот. Я за великий Израиль от Красного моря до Белого – и за великую Россию в тех же границах!
С тех пор я по его просьбе много раз что-то пописывал – и в «Коммерсантъ», и в журнал «Саквояж СВ» для пассажиров поездов. Жаль, что сегодня этот мудрый и честный человек подзабыт. Да, увы, здоровьем он не блещет. Но неужели нет никого, кто мог бы записать его мысли и мнения и вновь вбросить их в общественное пространство?
Матвеева
В детские годы мне досталась от тети пластинка уже выходившего из моды формата «гранд» с отколотым краем – «Новелла Матвеева. Песни». Сначала шокировал голос – то ли детский, то ли старушечий, в общем, какой-то «несерьезный». Но уже после второго прослушивания я начал напевать эти песни, как напеваю их до сих пор, иногда на пару с кем-нибудь из современных музыкантов моего поколения.
Новелла Николаевна, с ее, по выражению Ганичева, «гриновским» миросозерцанием, была в советской культуре совершенно «нездешним» явлением, несмотря на огромные тиражи пластинок, и остается им до сих. Многие считают ее полулегендой далекого прошлого, даже не подозревая, что до своей недавней кончины она продолжала писать, почти не выходя из дома. Вот хотя бы такие две строфы:
Или вот, политическое:
Познакомиться с поэтессой мне довелось лишь совсем недавно – я много раз пытался ей позвонить или написать, но лишь однажды получил ответ, и мы попили чаю у ее соседа – замечательного писателя Владимира Крупина, кряжистого вятского подвижника. Потом заходил в гости, говорил по телефону и всегда радовался тому, что Новелла Николаевна (в крещении Вера) оставалась человеком совершенно живым и самодостаточным, хоть и очень одиноким. Благодарю Бога за то, что смог от лица возглавляемого мной отдела номинировать Новеллу Матвееву на Патриаршую литературную премию, и многими эта номинация была поддержана.
– Та самая? – спрашивали члены номинационных инстанций. – Неужели жива?
Прийти на церемонию Новелла Николаевна так и не смогла. Чуть-чуть голосов для премии не хватило. Но люди в зале, особенно пожилые, аплодировали от души, услышав само ее имя.
Шаргунов
Сергей – сын известного протоиерея Александра Шаргунова, помянутого чуть выше. В юности он пошел как бы другой дорогой, но это лишь подтверждает, что он весь в отца, в молодости слывшего нонконформистом, да и до сих пор таким остающегося: отец Александр агитировал за коммунистов, когда церковные власти якшались с Ельциным, а потом выступил как один из самых радикальных церковных консерваторов на фоне официозной «умеренности и аккуратности». Сын прошел через «модный» бунт, а сейчас вроде как отождествляется с политическим мейнстримом, но на самом деле, будучи вполне «своим» среди либеральной интеллигенции, он шокирует ее последовательно патриотической, консервативной повесткой дня. И значит, идет против течения именно в «своей» среде, где «диссидентов среди диссидентов» никогда не любили и всегда по-тихому грызли.
Бесспорно, это человек убеждений. Он не работает на политический заказ, сколько бы его в этом ни пытались обвинить. Убеждения могут меняться, но в этом ничего стыдного нет, если ты признаешь перемены перед лицом собственной совести и окружающих. Сергей открыт ко всем культурам и к самым разным людям – от ультралибералов до ультраконсерваторов. Берет от них лучшее, но не перестает быть собой и не дает изменить себя помимо собственной воли. Поддерживает любую беседу, но имеет смелость со многим в ней не соглашаться. Собственно, так и должен вести себя христианин – с друзьями и недругами.
Занусси
С польским режиссером случай нас сводил много раз – то на кинофестивалях, то на московских кухнях, то в дискуссиях. Иногда они происходили заочно: я, например, в отличие от пана Кшиштофа и многих других западных друзей, не считаю, что христианская государственность – это «константинов грех», названный так по имени римского императора, сделавшего учение Христа религией империи. Для православного человека – как и для католиков прошлых веков – считается естественным устроять жизнь народа и государства по Христову закону правды и любви.
Много у нас споров, много – и с польским народом, и с Католической церковью. Но это никогда не мешало мне видеть со стороны Занусси очень доброе, в лучшем смысле заинтересованное отношение – к России, к Православию, к нашей культуре. Он может приехать на творческое событие, которое в Польше объявят «проявлением духа российского империализма». Он может встречаться с людьми, объявленными «персонами нон грата» консенсусом западных элит. Он прекрасно говорит по-русски и выступает на этом языке, не боясь кривотолков у себя на родине. Словом, для него христианство (в понимании католическом, но открытом к другим традициям) – это не только содержание творчества, но и образ жизни.
Присекин
Художник, более всего известный как баталист и автор портретов «сильных мира сего» – древних, недавних и современных – долго воспринимался как баловень судьбы. На наших посиделках в 80-е годы он был душой компании и мечтой женского пола – прекрасно пел, выглядел успешным и полным энергией человеком, да еще и слыл «немножко диссидентом». Затем были премия Ленинского комсомола, пост художественного руководителя Студии военных художников имени Грекова, чин полковника, официальное признание, размещение в Кремле картины, изображающей победу Александра Невского на Чудском озере.
Блестящая карьера и статус «звезды от живописи» не помешали, впрочем, сохранить духовную чуткость. Именно на рисунках Присекина сохранились лица монахов Псково-Печерского монастыря, забытых уже в конце прошлого века. Когда восстановили стены Храма Христа Спасителя, Сергей руководил его росписью и многое написал сам.
В середине «победного» творческого и жизненного пути Господь послал Сергею испытания: он пережил тяжелый инсульт, руки работали лишь отчасти. Но он продолжал писать и жить – очень активно. Даже компании собирал, хотя сам участвовал в них уже отстраненно. Мы иногда пересекались, много раз передавали друг другу поклоны через общих друзей, но так по-настоящему и не поговорили до кончины Сергея в 56 лет, последовавшей осенью 2015 года. Оставалось молиться и перечитывать интервью. Вот хоть такие слова: «Искусство уникально по силе своего воздействия не только на зрителя, но и на самого художника. Будучи методом познания, оно организовало и дисциплинировало меня, подтолкнув к осознанию гармонии всего сущего. Гармония для художника – это единство бытия, души, разума, внутреннего мира в их пластическом воплощении. <…> Присутствие в мертвой плоти постоянно живого, бьющего, пульсирующего, духовного естества, Божией благодати – это не что иное, как чудо. <…> Мало кто в жизни может найти в себе те дары, которыми мы награждены, но этот внутренний поиск необходим каждому из нас – как на пути к самому себе, так и на пути к Богу».
Пярт
Уникальный эстонский – и всеевропейский, всемирный – композитор создал свой музыкальный язык, который ты сразу узнаешь. Зашел я как-то в модный магазин, расположенный рядом с храмом, где сейчас служу, – поздравить людей с Пасхой, подарить кулич. Услышал фоновую музыку, удивился: Пярт! «Молодцы, не ожидал», – с ходу похвалил продавцов. Впрочем, такой эпизод в Москве почти немыслим. Композитор, выросший в СССР, «делавший» музыку для советского кино, ставший одним из первых открытых и сознательных христиан в тогдашнем искусстве, сегодня широко известен на Западе, но почти незнаком российской аудитории – за исключением узкого круга ценителей, половина которых узнала о Пярте на том же Западе, где композитор, впрочем, в основном и живет. Когда в 2005 году мы вместе с Алексеем Пузаковым решились организовать в Московской консерватории концерт в честь 70-летия композитора, деньги и исполнителей пришлось искать буквально до последнего дня.
С рабом Божиим Арефой (таково имя Арво Пярта в крещении) мы познакомились в начале девяностых в Пюхтицком монастыре. С тех пор лишь изредка перезванивались. Музыку Пярта я открыл для себя довольно поздно – и, наверное, она не совсем для молодежи. Начав с поставангардного минимализма, композитор пропустил через свой особый язык григорианский хорал, другие образцы старинной католической музыки, барокко, православные песнопения. Получился авторский стиль – tintinnabuli, в переводе с латыни – церковные колокольчики. Эту музыку можно слушать и в горе, и в радости – и для современного замороченного горожанина она очень полезна. За кажущейся порой «душевностью» у Пярта скрываются высочайшая духовность и интеллект.
Псой
Павел Эдуардович Лион, более известный как Псой Короленко, – личность уникальная. Он сформировался в пространстве серьезных текстов и продолжает очень талантливо писать. Однако, будучи человеком, мягко говоря, проницательным, Павел быстро уловил кризис восприятия большого текстового формата. И начал петь свои стихотворения – провокационно, подчас нецензурно, бросая вызов идолам постмодернистской философии и вообще всем идолам современной интеллигенции.
Вот такая декларация избранного творческого пути. Хотите – смейтесь, хотите – ругайтесь, но Павел, ставший Псоем (между прочим, это древнее египетское монашеское имя), привлекает внимание самой взыскательной аудитории. В клубах для интеллектуалов люди – и пожилые, и молодые – внимательно его слушают, подчас стоя, и заряжаются необычайной энергетикой исполнителя. Лион, настоящий странник, редко проводящий больше пяти дней в одной точке мира, может спеть не только собственные тексты – но и еврейские клезмерские песни, и французских шансонье, и псалмы Давида, и поэзию серебряного либо бронзового века, и советские шлягеры, и вообще все что угодно. На английском, французском, русском, молдавском, идише, иврите. Все чаще он выступает и в церковной аудитории, а иногда даже читает за богослужением.
На песни Псоя я наткнулся в Интернете случайно – раньше только необычное имя слышал «по касательной». Первая реакция была, как и у многих других «серьезных» людей, – удивление на грани отвращения. Но потом прислушался и все понял. Человек в гротескной форме говорит о любви и ненависти, грехе и добродетели, последнем суде, рае и аде. Очень часто – о неправдах этого мира, но без злобы, а скорее с ироничным назиданием. И люди слушают – даже те, кто в обычной жизни никогда не обратит внимания на проповедь, на благочестивый сайт или на какую-нибудь «мораль». Я не раз был на его концертах – в том числе в подвале храма святителя Николая на Трех Горах, где тогда служил. И в разных модных московских клубах. И думал, кто еще может вот там, среди критически мыслящей молодежи, спеть:
Быстрицкий
Скажете, что за профессия такая – медиа-менеджер? Широкая публика ее не понимает и относится к ней с подозрением. За жизнью одного из таких людей я наблюдаю уже лет двадцать пять. Андрей Георгиевич, когда мы познакомились, был главным социологом ВГТРК. Вскоре его карьера быстро пошла вверх – он стал заместителем генпродюсера канала «ТВ-Центр», потом работал на русской службе Би-би-си, возглавлял радио «Маяк», затем программу «Вести», был заместителем главы ВГТРК, после этого руководил «иновещанием» – радиокомпанией «Голос России». В топовые моменты этой карьеры человеку приходилось буквально каждый час в режиме реального времени отслеживать информационный поток и немедленно реагировать. Я всегда поражался его выносливости и способности переваривать огромное количество информации, оставаясь при этом «незамороченным» человеком.
Последнее позволяло нам периодически вести беседы о «высоком» и об обычной жизни – как в эфире, так и, конечно же, за бокалом вина. Присоединялись самые разные люди, иногда даже случайные посетители клуба или ресторана. Думайте о таких разговорах что желаете, но в них часто рождаются мысли, которые потом ты можешь применить хоть в управлении, хоть в публицистике. Не случайно Быстрицкий сейчас возглавляет аппарат Валдайского клуба – как раз одного из генераторов идей.