Ребята за ними не пошли. Они молча глядели им вслед. Притихли. И вдруг стало слышно какое-то непонятное бормотанье. Оно, может быть, и раньше было, только его заглушали ребячьи голоса. Бормотанье было отчаянное, со всхлипываниями и где-то совсем рядом. Ребята огляделись. Что такое?

— Кто виноват из них, кто прав, судить не нам, кто виноват из них, кто виноват, кто виноват…

Мальчишка в школьной форме с мохнатым полосатым полотенцем на голове и непонятно чёрным лицом повторял одни и те же слова. Обеими руками он держался за голову и всё время щупал её.

— Да только воз и ныне там, да только воз, да только воз, да только воз, воз, воз… — как заводной, бубнил он, а руки всё время трогали голову.

— Борька? Ты?!

— …и ныне, и ныне, там, там, там. Та-ам! Та-а-ам!! — отчаянно заорал Борька. — Я тоже выучил, тоже выучил, почему же она не возвращается?! — и он кулаками застучал по своему футбольному мячу.

И только теперь, вот только сейчас, сейчас, в эту самую минуту Лёвка, Степан и Лида осознали, что уже темно. Совсем темно, почти ночь. Они, конечно, пораньше видели, что темно, но, помогая мальчишке с кляксами, которого даже неизвестно как зовут, совсем забыли, что темнота для них страшная вещь. Теперь было уже поздно учить басню. То есть басню учить всё равно нужно: её задали на дом, но поздно потому, что они уже навсегда потеряли свои родные, человеческие головы.

«Ну и что, — вдруг неожиданно подумал Лёвка, — не проживём разве так? Проживём! Я же всё вижу, и всё понимаю и всё делать могу. Чего мне ещё! Разве я сейчас не человек?! Разве человек только тот, кто глазами ворочает туда-сюда, носом шмыгает да язык высовывает?! Человек тот, кто соображает правильно, а не так, как Борька».

Если бы Лёвка был взрослым, он, наверно, ещё подумал бы, что человек тот, кто сердце человеческое имеет, то есть кто другим людям добро делает, что человек тот, кто честно трудится, тот, кто… Да мало ли что мог подумать Лёвка, если бы взрослым был. Но он был только мальчишка и ещё как следует не умел объяснять и высказывать того, что чувствовал. Да это совсем не важно — высказывать, слова какие-то говорить. Важно — дела делать. А слова — они всегда на втором плане стоят. После дел. И нечего зря болтать языком, если он у тебя имеется.

И у Лиды и у Степана мелькнули примерно такие же мысли. Они мелькнули буквально в одно мгновение. А во второе мгновение все трое одновременно, глянувши друг на друга, схватились за свои головы.

Что такое? Не может быть! Да не может же быть! Вот он — нос! Живой! Настоящий! Человеческий нос! Но-осик. Его сморщить можно, если захочешь.

Вот они — два глаза. Твои собственные, родные глаза! Веки, ресницы. Моргай, сколько хочешь, подмаргивай. Зажмуривай и разжмуривай.

Вот он — рот! Зубы. Можно палец прикусить, а можешь не прикусывать, потому что больно. И язык — вот он. Только не зачем его зря высовывать. И уши. Милые, дорогие уши, за которые можно себя дёрнуть, чтобы понять, во сне ты или наяву.

Все трое, как по команде, дёрнули, и все трое поняли — наяву. На-я-ву-у!

Они стали нормальными ребятами. В какое время? В какой миг? Никто не знал. Никто не почувствовал, как это случилось. И когда?

Тогда, когда бежали к пристани? Нет, матросы с «Инженера Пташникова» смеялись их головам. А когда же? Тогда, когда просили капитана за мальчишку в кляксах? Ведь капитан не удивился, что у них чудные головы. Значит, они в это время уже были нормальными. Ведь это же Лида, которая могла произносить только «у» и «а», доказывала капитану, что дело не только в собаке, а в справедливости. Вот здорово! Никто даже не заметил, что она снова заговорила нормально.

А Борька стоял перед ними с футбольным мячом на плечах и отчаянно кричал, что он тоже выучил басню.

— Тоже? Ты выучил?

— Один? Без нас?

— А ведь мы не учили.

Но почему же, почему им вернулись головы, а Борису нет, хотя он и выучил басню?

А всё оказалось очень просто. Ведь ребятам нужно было выполнить то, о чём говорил учитель на уроке. А он, их учитель Андрей Иванович, разъясняя басню «Лебедь, щука и рак», рассказывал о согласье между товарищами, без которого дела не двигаются с места. А после Андрей Иванович вообще говорил о дружбе между людьми, о верности, честности, о том, что люди должны помогать друг другу. И это совсем не важно, знакомы они между собой или нет. И ребята, выручая мальчишку с кляксами, прекрасно выполнили наказ учителя. А это и нужно было. Именно так говорил Лёвке дедушка.

Ведь человек человеком становится только тогда, когда делает добро другим.

— Тяв-тяв-тяв? — спросил что-то у Богатыря Пылесос.

— И-и-и, — ответил ему тот, сидя на руках у мальчишки с кляксами.

Щенки познакомились. Пылесос был страшно рад, что опять все собрались вместе, а то он извелся тут на пристани без друзей: ведь матросы не пустили его на пароход.

Лёвка снял с Борькиного мяча чёрные очки и с извинением и благодарностью подал их Рыбалычу. Но Рыбалыч вдруг подарил эти очки ребятам для общего пользования. И Лёвка опять надел их на Бориса.

И тут выяснилось, зачем Рыбалыч купил футбольный мяч. Оказывается, купил он его не себе, а для того, чтобы подарить Лёвке в день рождения. Купил и не успел спрятать. А когда Лёвка увидел его, к чему было прятать? День рождения у Лёвки был завтра, и значит, с завтрашнего дня этот мяч переходил в ребячьи владения.

— Спасибо, дорогой Рыбалыч.

Мальчишка с кляксами еле удерживал Богатыря. Тот рвался к Пылесосу. Псы тявкали на всю пристань. Они узнали, как друг дружку зовут, и теперь, наверно, рассказывали о своём житье-бытье.

— А тебя как зовут? — наконец спросил Лёвка у маленького, щупленького мальчишки с кляксами.

— Меня? — переспросил тот и почему-то смущённо заморгал, — меня… Лев. Лев Зайчиков.

— Ле-ев? Зайчиков? — удивился Лёвка. — Вот так имечко — Лев! Выдумали.

— А тебя как?

— Меня Лёвка!

— Так ты тоже Лев! — ответил Лев с кляксами.

— Разве? Вот чудно! И, правда, ребята, а я тоже Лев, — вдруг расхохотался Лев без клякс.

Он подмигнул ребятам сначала одним глазом, потом другим. Улыбнулся до самых ушей. Взъерошил и без того лохматые волосы. Сморщил нос. Нет, языка он не высунул, но знал, что в любую минуту может сделать это, если понадобится для чего-нибудь.

Всё-таки очень здорово иметь на плечах свою обыкновенную человеческую голову.

Ребята! Да, да, те ребята, которые сейчас эту книжку дочитывают. Я к вам обращаюсь. Я хочу вам сказать одну вещь. По секрету.

Книжка эта написана не сегодня и не вчера, а раньше, чем сегодня и вчера. Но до сих пор Борис на своих плечах носит футбольный мяч. Правда, он теперь очень похож на настоящую голову, потому что за это время Борис научился его маскировать. Как он это делает, я не знаю, но делает очень здорово, так что сразу и не отличишь мяч от головы.

Он даже имя своё не любит называть правильно. Когда знакомится с кем-то, часто говорит другие имена. Миша, Гриша, Вася или ещё какие-нибудь. Мало ли имён на белом свете.

Но всё равно, как он ни скрывается, его можно узнать. Голова у него пустая. И самая верная примета Бориса та, что он больше всего на свете думает о себе. До других ему дела нет. Он никогда ни в чём никому не поможет.

Если встретите такого мальчишку (как бы его ни звали), так и знайте — это Борис. Тот самый Борис, который описан в этой книжке.