В последний момент, когда снаряжали Борьку, было решено, что он не сразу в школу пойдёт, а сначала попытается позвонить по телефону-автомату Берёзе, то есть Петьке Берёзову. У него одного из всего класса был телефон. Если Берёза дома, он скажет, какой был последний урок, что задавали, тогда и в школу не нужно идти. Но у ребят не было нормальных двух копеек для автомата. У Стёпы в кармане оказалась двухкопеечная монета, но, конечно же, переделанная на рыболовное грузило — с дыркой посередине. Края у дырки неровные, и из-за этого монета, наверно, не годилась для автомата. Она могла застрять в щели. Но было решено, что Борька всё-таки попытается её засунуть.

Как назло будка не была свободна. Внутри стеклянной кабины стояла белобрысая девчонка и разговаривала с кем-то писклявым голоском.

— Мурик, а сзади ты байтовую складку сделала? А? Что? Мурик…

Борьке не было слышно, сделала или не сделала какую-то байтовую складку эта самая Мурик, но белобрысую девчонку нужно было выжить из кабины сейчас же, потому что Борьке стоять без движения на улице небезопасно. Когда бежишь — ничего. А стоять…

Борька стал нетерпеливо стучать по стеклу автомата Стёпиным двухкопеечным грузилом. Девчонка стояла спиной к двери. На стук белобрысый затылок повернулся, и Борька увидел совершенно курносый нос. Этот нос был до того курносый, что на него без смеха невозможно было смотреть. Борька сейчас же расхохотался. А у девчонки вдруг брови полезли куда-то вверх всё выше, выше и выше. Они лезли и никак не могли остановиться. Казалось, что вот-вот брови лихо пробегут по лбу, по волосам и… улетят в космос.

Борька сообразил, что забыл загородиться именным букетом. Быстро поднял его к мячу, но было поздно. Курносая заметила, что у Борьки вместо головы что-то… что-то… она ещё не поняла, что именно, но что-то совсем не то, что нужно… ой… ой… ой…

Телефонная трубка вырвалась из девчонкиных рук и, повиснув вниз головой, закачалась на проводе. А сама девчонка, не издав ни единого звука, плечом надавила стеклянную дверь, та распахнулась, и белобрыска вылетела из кабины, забыв на гвозде белую пластмассовую сумочку. Девчонка скрылась с молниеносной быстротой. Телефонная трубка, которая всё ещё раскачивалась, вися вниз головой, верещала на всю кабину: «Ларик, Ларик, куда ты пропала, Лариса? Ты идёшь сегодня на «Королевство кривых зер…»» Щёлк, и в кабине стало тихо. Это Борька повесил трубку на рычаг.

Стёпкино грузило, конечно, не лезло в щель. Провертел дурак в монете дыру. Разве можно портить государственные деньги! Позвонить невозможно, теперь в школу надо идти. Борька всё-таки подержал трубку около того места, где раньше было, ухо, но гудка, который разрешал бы набирать номер, не было. С досадой резко повесил трубку на место, и вдруг — дззинь! Что это! Неужели правда? Неужели добрый автомат сжалился над смешным мальчишкой и выплюнул ему монетку? Борька нажал пальцем дверочку с надписью «Возврат монеты» — ура! В своём уютном местечке лежали две копейки. Целые, не проткнутые никаким рыбаком-дураком для грузила.

Борька сейчас же запихнул монетку в щель, щель её аппетитно съела, и в трубке раздался знакомый гудок, приглашающий набирать номер.

— Берёза? Ты?

— Ага, — рявкнула трубка Берёзиным голосом.

— Слушай, Берёза, какой у нас последний урок был?

— Что?

— Какой был последний урок сегодня?

— А это кто спрашивает?

— Кто-кто, не всё ли равно, кто.

— Не всё равно.

— Ну Борис.

— Бори-ис? Лопухов? Врёшь!

— Честное пионерское!

— А ты что, заболел?

— Почему заболел?

— Так ты ж был на последнем уроке, передо мной сидел.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Раз был, чего спрашиваешь? На пушку берёшь?

— Ни на какую ни на пушку. Я… забыл.

— Что забыл?

— Какой был урок.

— А почему забыл? Никогда не забывал, а теперь забыл?

— Заболел. Ты правду сказал, я заболел.

— Чем заболел?

— Это… болезнь… не знаю, как называется. Аппендицит, что ли?

— Бок болит?

— Не аппендицит, а склероз. Память отшибает. Начисто.

— Начисто?

— Начисто.

Трубка удивлённо замолкла.

— Берёза, ну скажи, какой урок был и что задавали?

— А зачем тебе?

— Надо.

— Зачем надо? Ты сроду уроков не учил, а тут «что задавали»? Разыгрываешь, я же знаю.

Борька разозлился да как стукнет по аппарату кулаком.

— Ну если не скажешь, Берёза, берегись! Тогда узнаешь! Так дам…

— Только попробуй, Лопух!

— Ха-ха, не пробовал? Забыл? Синяки прошли?

Трубка замолчала. Борька сообразил, что если Берёза ничего не скажет, то придётся бежать в школу.

— Берёза, эй! Скажешь — не трону.

Трубка молча сопела.

— Берёза, голос потерял?

— Не потерял.

— Ну скажи, а? Я тебе за это… бинокль поглядеть дам, гляди в обе стороны, в ближнюю и дальнюю. Гляди, сколько хочешь, целых пять минут.

— Честно?

— Честно.

— Было литературное чтение, задали стих.

— Какой стих?

— Чепуховый. Полстранички.

— А как начинается?

— Начинается «когда».

— Что когда?

— Так начинается «когда».

— А кончается?

— Сейчас…

Трубка что-то зашептала, забормотала, видно, Берёза бубнил себе под нос стихи наизусть.

— Кончается «там».

— Где там?

— Не где там, а кончается «там».

— Чудно как-то начинается и кончается.

— А я виноват? Ну когда дашь бинокль?

— А какая страница по учебнику?

— А его в учебнике нету. Он в книжке. У полкласса есть, а у кого нет, переписать надо, у кого есть.

— А какая книжка?

— «Басни» называется.

— И.А.Крылов? У меня есть! — вспомнил Борька.

— Ага, Крылов. А чего иа?

— А я почём знаю, написано И.А.

— Наверно, зовут его И.А., — сообразил, наконец, Берёза.

— А про что басня? — допытывался Борис.

— Про рака, про рыбу и про гуся. Нет, не про гуся, а про лебедя. А рыба — щука. Только она не про них, а про товарищей.

— Ничего не понимаю, то про гуся, то про лебедя, то про товарищей.

— Выучи — поймёшь.

— А как называется?

— Я забыл.

— Погляди.

В трубке что-то зашлёпало, это, наверно, Берёза побежал глядеть название и зашлёпал по полу. Потом трубка радостно рявкнула:

— «Лебедь, щука и рак» называется. Ну когда дашь?

— Что когда дам?

— Бинокль.

— Ха-ха! Бинокль захотел! Шиш я тебе дам. Могу с маслом. Хочешь с маслом? Могу без масла.

— Что без масла? — не понял Берёза.

— Шиш!

— Шиш? Ах, ши-иш?!

Трубка сначала не поверила в обман. Ей показалось, что она просто ослышалась, не поняла, а потом, когда Лопух повторил свои подлые слова, до того взорвалась, стала орать, хрипеть, визжать, что, казалось, вот-вот разлетится на куски. А Борька стоял и слушал. Молча. Если бы у него было нормальное лицо, то на нём, вероятно, отразилась бы довольная ухмылочка, на которую со стороны ужасно противно смотреть.

Когда трубка начала понемногу стихать, Борис спокойным голосом спросил:

— Ну, Берёзочка, всё? Приветик! — и бряк! повесил трубку на её обычное место.