Камни и утоптанная земля под ногами были холодными и твердыми. У индейцев вход в дом в лучшем случае завешивали тканью, но в этом доме была дверь.

Охотники крепко держали меня за запястья, не давая мне кусаться. Женщина толкнула дверь, и она открылась. Мы вошли внутрь: сначала женщина, потом я, и за мной мужчина. Я зажмурила глаза, как делают маленькие дети, когда боятся, и почувствовала, что поверхность под моими ногами стала теплее и ровнее. Я стояла на чем-то очень ровном и твердом, изготовленном из материала красного цвета. Я осмотрелась и поняла, что нахожусь в комнате, заполненной вещами, назначение которых оставалось для меня неизвестным. Но здесь было теплее, чем на улице, и уютней, поэтому я немного расслабилась. Кто знает, может быть, в этом доме ко мне будут хорошо относиться и заботиться обо мне.

Но инстинкт и опыт подсказывали, что не стоит рассчитывать на ласковый прием. Лица охотников были суровыми, без жалости и сострадания.

«Анна-Кармен!» – громко закричал мужчина. Я не поняла значения этих слов, которые были для меня лишь пустым звуком, но тон мужчины не внушал доверия. Из другой части дома появилась толстая женщина с суровым выражением лица. Она была далеко не молода, с холодными зелеными глазами и изборожденным морщинами лицом, на котором годы жизни запечатлели недовольное, заносчивое и властолюбивое выражение.

Я внутренне содрогнулась от предчувствия, что встреча с этой женщиной не сулит мне ничего хорошего. Интуиция подсказывала, что надо держаться от нее подальше. К счастью, женщина сама не испытывала желания подходить ко мне. Охотники начали быстро переговариваться с ней на своем странном и непонятном языке, а она периодически поглядывала на меня с открытым презрением. Выражение ее лица напоминало мину вождя индейцев во время нашей короткой встречи.

Меня снова охватило уныние. Женщина-охотник крепко держала меня за руку, словно я в любой момент могла убежать. Может быть, я бы и убежала, если бы знала куда, но то, что я видела на улице, вселяло в меня непреодолимый страх.

Через некоторое время толстая женщина вышла из комнаты. Добрые человеческие чувства, которые могли бы существовать между мной и охотниками до того, как мы вошли в этом дом, испарялись, как высыхает вода на листьях на вершине дерева после дождя.

Толстая женщина вернулась. На одной ее руке сидел ярко-зеленый попугай незнакомой мне породы, а в другой она держала то, чего я еще не видела. Казалось, это стопка сухих листьев. Женщина показала листья охотникам. Они снова заговорили, и я поняла, что женщина хочет отдать их охотникам.

Тут женщина-охотник разжала руку и подтолкнула меня в спину. Я мало что знала о жизни и порядках людей, но существуют поступки и действия, понятные без слов. Я поняла, что меня меняют. Однажды у индейцев я видела что-то подобное – один индеец отдал другому связку бананов. Меня очень удивило подобное поведение, потому что обезьяны редко отдают свою еду добровольно. В обмен на бананы второй индеец дал первому горшок. Происходящее со мной напоминало ту ситуацию – охотники меняли меня на попугая и сухие листья.

Следующие несколько минут и часов останутся в моей памяти на всю жизнь. Как я жалела, что покинула свою семью в джунглях! Охотники вышли, даже не обернувшись. Я все еще ощущала тепло руки женщины-охотника. С чего я взяла, что она спасет меня и будет обо мне заботиться? Почему я приняла такое глупое решение и поверила, что она не желает мне зла?

Однако жизнь продолжалась. Я осмотрелась кругом и увидела фрукты на подносе. Некоторые из них были мне знакомы по джунглям. В комнате был хлеб, наподобие того, какой пекли индейцы у себя в деревне. Я не ела уже два дня. Я быстро схватила то, что лежало ближе, и стала есть. Я не ожидала удара длинным деревянным предметом по руке и не представляла, какой сильной окажется боль.

В последующие дни меня много били. Я начала запоминать имена людей и названия предметов. Например, то, чем меня били, называлось деревянной ложкой. Анна-Кармен носила эту ложку за поясом и пользовалась ей при любом случае. Била она очень больно. Я узнала, что пачка сухих листьев, на которые меня променяли (плюс, конечно, попугай), на языке людей называлась «деньги». У меня были большие пробелы в образовании, но я быстро училась и впитывала новую информацию, как губка. И первый урок был очень простым – нельзя верить людям.

Анна-Кармен (имя которой я запомнила одним из первых) закрыла за охотниками дверь в темноту. Я исподлобья начала рассматривать мою мучительницу. Это была дама с огромной шеей, которая тряслась, когда она разговаривала, и веками, выкрашенными синей и зеленой тушью. Анна-Кармен напоминала диковинного жука, правда, не такого красивого, какие встречаются в джунглях.

Я была уверена, что задача этой женщины – причинить мне боль. Правда, здравый смысл подсказывал, что если бы она хотела меня убить, то вряд ли отдала бы за меня попугая и сухие листья. Но зачем я была ей нужна? Я нервничала. Я была готова к борьбе. Если женщина на меня бросится, я свою жизнь дешево не отдам и буду драться до последнего.

Кроме страха, я испытывала сильный гнев: за то, что сама вошла в западню, за сидящих в клетках и убитых животных, в особенности за несчастную маленькую обезьянку. Правда, я утешала себя мыслью о том, что та бедняга уже отмучилась и больше ей ничего не грозит.

Анна-Кармен заговорила, сотрясая воздух, и ее многочисленные подбородки угрожающе затряслись. Она напомнила мне одну птицу, за которой мне нравилось наблюдать в джунглях. Эта ночная птица умела надувать огромный красный зоб. Птица вставала, наклоняла голову, клевала что-то в листьях, потом разворачивалась на сто восемьдесят градусов, надувала и сдувала зоб. После этого она повторяла все действия в обратном порядке и снова ложилась.

Я не знала, почему птица так себя вела, и понятия не имела, зачем Анна-Кармен делает то, что она делала. Ее слов я тоже не понимала и поэтому ничего ей не ответила. Это ее очень удивило. Она снова изрыгнула поток звуков и на этот раз, чтобы я лучше поняла, сильно дернула меня за уши. Я вскрикнула от боли, и, вполне возможно, Анна-Кармен тоже кое-что поняла, а именно – что я не знаю ее языка. Ну и в придачу – что я не умею говорить.

«София!» – громко позвала Анна-Кармен. От звука ее голоса я подпрыгнула. Незамедлительно и непонятно откуда появилась София. Мне стало ясно, что в доме есть другие комнаты и другие люди. София оказалась женщиной гораздо моложе Анны-Кармен. Ее лицо напомнило мне лицо индианки, которая рожала в джунглях, несмотря на то что у Софии были запавшие глаза и она была старше. София была стройной и красивой. Она носила оранжевого цвета туфли. Точно так же, как у Анны-Кармен, ее глаза были накрашены синим и черным. И точно так же, как я сама, эта София боялась Анны-Кармен.

Кроме нее, появилась девушка, которая разговаривала немного иначе, чем все остальные. Она чем-то отличалась – может быть, у нее было какое-то недомогание или инвалидность. Все называли ее Ла Бобита, и она напоминала мне женщин из деревни индейцев. У нее была смуглая кожа и длинная иссиня-черная челка. Она все время сидела в углу на кухне, судя по всему, не умела говорить и только иногда издавала странные звуки. Правда, она умела громко кричать, когда ее били.

Выслушав сотрясавшие воздух указания, София отвела меня в другую комнату. Я не представляла, что они хотят со мной сделать, но казалось, что я им омерзительна. Вид у них был такой, будто они не хотят ко мне прикасаться.

Я вошла в менее ярко освещенную комнату и содрогнулась, увидев в ее центре большой металлический и побитый временем ушат, подобие которого я видела у индейцев. София начала наполнять ушат водой из огромных канистр. Что она задумала – сварить меня в ушате, как индейцы варили свои большие корешки? Я оцепенела от ужаса.

Невозможно описать эмоции, которые я тогда испытывала. Я долго выживала в джунглях и могла полагаться только на себя. Я допускала ошибки и училась на них. За исключением случая, когда меня выгнали из деревни индейцев, никто ни разу не заставлял меня что-то делать. Мои воспоминания о родном доме и жизни до джунглей сохранились в виде каких-то отрывочных проблесков: стручки гороха, тропинка на нашем участке, моя черная кукла. Все стерлось, исчезло. Я была не просто диким животным, а загнанным в угол диким животным. Я напряглась и сделала стойку, чтобы показать, что готова прыгнуть на любого, кто ко мне подойдет и заставит лезть в ушат с водой. При этом я издавала звуки, свидетельствующие о том, что я скорее животное, чем человек.

Но это Софию не остановило. Она налила воды, твердо подошла ко мне и, без страха схватив меня за предплечья, стала что-то говорить. Мне стало понятно, что она действительно собирается запихнуть меня в ушат. Мне вообще ужасно не понравилось ее прикосновение, причинявшее боль. Прикосновения обезьян всегда были очень нежными. Чтобы показать свою любовь, они могли, например, нежно обнять мохнатыми лапами за плечи. Они очень аккуратно и мягко своими пальчиками искали у меня в волосах личинок и другую живность. А прикосновение Софии казалось мне очень грубым.

София решила, что одной ей со мной не сладить, и громко позвала на помощь: «Лолита! Имельда! Элиз!»

Что бы ни значили эти слова, но они прозвучали как сигнал тревоги, который загонял обезьян на верхние ветки деревьев. Три женщины появились словно из-под земли. С одной Софией я бы точно справилась, но против взрослых четырех женщин у меня не было шансов, даже если бы страх утроил мои силы. Они быстро меня схватили за руки и за ноги и бросили в воду.

Я ужасно испугалась. С деревьев я не раз слышала панический рев животных, которых на водопое хватали кайманы. Мне вообще казалось, что нормальные существа не могут жить в воде. И я начала кричать, как кричали испуганные животные на водопое.

Женщины не обратили на это ни малейшего внимания. Они взяли в руки инструменты пытки – длинные деревянные палки с жесткой щетиной на концах. У одной из них в руках оказался огромный кусок мыла. Они вместе на меня накинулись и стали тереть мое тело и мыть спутанные волосы.

Я сопротивлялась с силой, которую в себе даже не подозревала, но это было бесполезно. Женщины с остервенением терли и мыли меня, несмотря на мои вопли. Эта брутальная гигиеническая процедура отличалась от нежных прикосновений обезьян, как небо и земля. Впервые в жизни мое собственное тело мне не принадлежало, меня поработили и могли делать со мной все, что заблагорассудится. Я больно переживала потерю контроля над своими действиями и своей жизнью.

К тому времени чистая вода в ушате превратилась в темно-коричневую, в которой я уже не могла рассмотреть свои руки и ноги. Женщины о чем-то поговорили, вынули меня из ушата, поставили на пол и вынесли ушат с грязной водой.

Судя по всему, пока меня никто не собирался варить и есть, но если я считала, что мои страдания закончились, я глубоко ошибалась. Пустой ушат снова внесли в комнату и принялись наполнять чистой водой. Видимо, они планировали снова меня в него засунуть. На этот раз я сопротивлялась еще более ожесточенно. Я извивалась всем телом, визжала и вырывалась, поэтому женщины решили не окунать меня второй раз в ушат, а поставили на жесткий коврик. Они взяли полотенца, предварительно обмакнув их в воду, и принялись меня тереть, словно пытаясь содрать всю кожу. Вероятно, они уже устали, и тот способ мытья, который они выбрали, был для них самым безопасным и легким.

Наконец я стала такой чистой, какой не была уже несколько лет, и полностью выбилась из сил. Голос сел, кричать я уже не могла и только хныкала. Женщины перешли к следующей части программы – одеванию. Одежду для меня выбрали не такую, какую я видела у индейцев в деревне, и не ту, в которую были одеты сами мучительницы: юбки и яркие топы.

На меня напялили старую майку с длинными рукавами, в которую можно было запихнуть трех девочек моего роста. Ноги всунули в огромные коричневые штаны, от которых у меня моментально начали чесаться ноги и которые к тому же ужасно пахли. Эти безразмерные штаны, понятное дело, не держались на талии и постоянно сваливались, поэтому принесли белый ремень.

Я чувствовала себя ужасно. Мне было жарко, и ткань одежды непривычно сковывала движения. Однако на этом моя экзекуция не закончилась. Женщины пытались надеть на меня шлепанцы с верхом, изготовленным из каких-то разноцветных шнуров или ремешков. С грехом пополам на меня надели эти сандалии, но при первом же шаге они так громко хлопнули по моим пяткам, что я испугалась и встала как вкопанная. Я наотрез отказалась носить шлепанцы, сбросила их с ног, и женщины, к счастью, не стали настаивать.

Но самое страшное было впереди. Они решили заняться моими волосами. Меня они тоже иногда доводили до белого каления, особенно когда кожа под ними начинала чесаться, но волосы были частью меня, моей защитой. Когда одна из женщин взяла в руки железный предмет, который, как я позже узнала, называется «ножницы», я сперва не поняла, что меня ждет. Может, это было и к лучшему, иначе меня бы не удержали и двадцать индейских вождей. Но прежде чем я догадалась, зачем нужен инструмент с челюстями, как и каймана, послышался режущий звук и все мои волосы упали к моим ногам.

Я потрогала голову и ощутила, что от волос осталась короткая щетина. Голова стала на удивление легкой и, казалось, сидела на плечах по-другому. Без накидки из волос я чувствовала себя голой и незащищенной.

Потом я внимательно осмотрела свою кожу и удивилась, какая она светлая и гладкая. Словно я была деревом, с которого сняли кору, обнажив нежную и влажную сердцевину.

Все следы, которые оставили на мне джунгли, исчезли вместе с грязной, выплеснутой из ушата водой и моими отрезанными волосами. Начиналась новая глава моей жизни.