Мне все еще не дали ни пить, ни есть. Вместо еды в рот засунули небольшую палочку со щетиной на конце. К тому времени я так устала, что практически не реагировала. Две женщины меня держали, а третья выдавила на щетину из тюбика какую-то белую массу и начала энергично скрести мне зубы. Меня удивил запах и вкус этой пасты, потому что он не был похож на то, что я пробовала в джунглях. Мало того, паста превратилась у меня во рту в пену. Из всех надругательств, которые мне пришлось пережить в тот день, это было, пожалуй, самым терпимым. Вкус пасты мне даже понравился.

Когда женщины закончили тереть мои зубы щеткой, они жестами показали, что я должна сплюнуть в раковину и дали мне воды, чтобы прополоскать рот. После этого они оставили меня в покое. Мне вытерли рот, и одна из женщин отвела меня за руку на осмотр к Анне-Кармен. Я вернулась в ту комнату, где видела хлеб и фрукты, и очень надеялась, что мне разрешат поесть. Однако еды на прежнем месте уже не было. Никого не волновало, что я ужасно голодна.

Анна-Кармен осмотрела меня. На ее лице было брезгливое выражение. Она схватила меня за руку и, пыхтя и отдуваясь, потащила в другую комнату, где я увидела больше вещей, знакомых мне по деревне индейцев. Это были разные принадлежности для приготовления пищи.

Однако и тут Анна-Кармен не дала мне никакой еды. Вместо этого она показала на лежащий на полу половичок и слегка меня к нему подтолкнула. Этим жестом она, судя по всему, предлагала мне на него улечься, что я и сделала. День подошел к концу.

В ту ночь у меня возникала мысль о побеге. Мне очень не нравилось находиться в закрытом пространстве (я терпела только те закрытые пространства, которые сама выбрала). Однако я прекрасно понимала, что побег невозможен. Прежде всего я никак не могла разобраться с дверными ручками. Бог ты мой, да как они устроены? Я не представляла, что надо делать, чтобы этими ручками управлять. Я умела хорошо лазать, но в помещении, где было маленькое окно с решеткой, мне это умение не помогало.

Однако главная причина, по которой я не совершила побега, была проста – я очень боялась. Я находилась в убежище – зачем мне уходить куда-то? На улице было слишком опасно, и я была уверена, что меня собьют машины.

В мою первую ночь в городе я почти не спала. Как несколько лет назад я ничего не понимала в джунглях, так и тут я чувствовала, что ничего не понимаю вне джунглей. В отличие от моей мягкой лежанки в стволе дерева, пол в доме был твердым, как камень. Я не понимала, как люди могут спать в таких нечеловеческих условиях. Как можно спокойно заснуть без теплой обезьяны под боком и не в уютной расщелине-дупле?

В доме так и не стало по-настоящему темно. Луна на небе пробивалась сквозь листву, и, даже закрыв глаза, я никуда не могла деться от искусственного света, который так любили люди. У людей было ужасно шумно. Звуки были незнакомыми и пугающими. Я привыкла к звуку ночных джунглей, и ночами меня будили разве что проходившие рядом хищники, после чего я снова засыпала, чувствуя себя в полной безопасности. Здесь, у людей, свет и шум мешали мне уснуть.

В комнате стоял какой-то постоянно гудевший аппарат. Не знаю, в чем был смысл того устройства, но шумело оно без перерыва. Кроме этого меня раздражал звук капающей где-то воды. Он не был похож на успокаивающий перестук капель дождя в джунглях, а настойчиво и монотонно бил мне по ушам.

В те минуты, когда я засыпала, меня мучили кошмары. Они продолжались в течение нескольких недель после моего возвращения в лоно цивилизации. Мне было грустно оттого, что я потеряла свою обезьянью семью и, скорее всего, никогда в жизни ее больше не увижу. Я решила начать новую жизнь среди людей, и в результате превратилась в испуганного человека второго сорта. Мне было очень одиноко.

Наступило утро следующего дня, во время которого, судя по всему, моя доля не должна была измениться к лучшему. Через несколько часов мне наконец дали поесть. Вкус хлеба мне не очень понравился, но я его съела. Больше никакой еды не предвиделось. Из того утра я помню, что сидела в углу, а женщины занимались своими делами, не обращая на меня внимания и разговаривая на своем непонятном языке. Я помню, что мне надо было в туалет, и я вышла в сад со скудной растительностью, состоявшей из пары чахлых кустов и нескольких овощных грядок. Я сделала свои дела, размышляя о побеге. Но я не стала убегать, потому что боялась того, что находится за частоколом.

Анна-Кармен отдала меня в распоряжение одной из женщин, которая заставила меня работать. Я очень слабо представляла себе, что означает «работа», не говоря уж о том, что мне трудно давались те или иные конкретные действия. Процесс обучения осложнялся тем, что я не понимала обращенных ко мне слов.

Я в течение долгих часов наблюдала, как индейцы работают в своей деревне. Они готовили еду, стирали одежду, присматривали за детьми и так далее. Но здесь я находилась в незнакомой среде, чувствовала себя стесненной и запертой в четырех стенах и поэтому плохо понимала, как делать то, чего от меня хотят. Я не очень хорошо представляла себе современный дом. Что такое «окно», зачем его надо мыть от пыли? Да и вообще, что такое пыль? Что такое пятно грязи и опять же зачем от него надо избавляться?

Однако Анна-Кармен твердо решила, что я должна как можно быстрее научиться убираться в доме. Мне объяснили, что надо взять в руки тряпку, намочить ее водой или нанести на нее специальную жидкость, после чего тереть ею в определенных местах. Одна из женщин положила руку на мою ладонь, в которой была тряпка, и показывала мне, как надо тереть. Я постепенно начала понимать, что у людей есть разные имена, например Лолита, София и Имельда.

В общем, я начала обучаться тому, что со временем стало моим основным занятием, – уборке в тех местах, в которых никто не хотел убирать. Времена, когда я давила камнем цветы, листья и семена, чтобы получить разные краски, закончились навсегда. Все яркие цвета исчезли из моей жизни, я должна была превратиться в прислугу. Одним из моих постоянных поручений стало мытье пола.

Для мытья пола нужна швабра – длинная палка с тряпкой на конце. Она похожа на перевернутый цветок. Эту швабру надо было окунуть тряпкой в ведро с водой, после чего размазывать по полу. Я понятия не имела, зачем нужно, чтобы пол стал мокрым. Мне это казалось совершенно бессмысленным. Когда в джунглях шел дождь, земля становилась мокрой и вязкой, и спать на такой земле было не очень приятно. Тем не менее Анна-Кармен хотела, чтобы полы в ее доме были мокрыми. Мне дали в руки швабру и жестами показали, что надо мыть пол.

«Estupido! Estupido!», – громко кричала на меня Лолита. Она потеряла терпение, схватила меня за руки и начала показывать, как надо мыть пол. Я путалась в длинных штанинах и чуть не падала. Швабра оставляла на полу мокрые разводы.

Она отпустила меня и жестом показала, что я должна повторить то, чему она меня учит. Я постаралась копировать ее движения, но у меня ничего не вышло. Лолита принялась снова на меня кричать.

За тот день я услышала слово «Estupido!», наверное, миллион раз. В какой-то момент я даже решила, что это мое имя. Я старалась изо всех сил, чтобы они остались мною довольны и перестали кричать, но у меня ничего не получалось. Несколько лет я училась выживанию в джунглях, но тут все мои познания оказались бесполезными. Меня пугало то, что я не была в состоянии управлять своими движениями. Я не могла открыть дверцу шкафа, потому что не понимала, как повернуть ручку, – я умела только толкать и тянуть. Я не умела тереть. Не умела распылять чистящее средство из баллончиков. Не умела протирать.

Любопытно, что после того, как я научилась мыть пол, мне эта процедура даже понравилась. При мытье пола я имела дело с водой, которую, как уже писала, не любила, но в данном случае могла контролировать. Мне нравилось наблюдать, как вода в ведре постепенно меняла цвет, превращаясь из прозрачной в коричневую, забирая в себя грязь с пола. Мне нравилось, как капли воды падают мне на голые ноги, охлаждая кожу. Мне нравилось, что чем больше воды впитается в тряпку швабры, тем больше останется на полу. Это были простые вещи, но они скрашивали мое существование.

Однако эти невинные игры не пришлись женщинам по вкусу. Я не могла им угодить, потому что не понимала, как все в доме устроено. Я не могла запомнить, что тарелки легко бьются. Они кричали мне: «Es fragil!» –но я не понимала их слов. Я брала мокрую тарелку, чтобы вытереть, – тарелка выскальзывала у меня из рук, падала на пол и разбивалась. Я смотрела на осколки и не понимала, почему это произошло.

Удар тарелки об пол я не воспринимала как нечто плохое и предвещающее проблемы. Я не была знакома с бьющимися материалами, из которых делают тарелки. Мгновенно появлялась Анна-Кармен и начинала меня колотить, я убегала и пряталась. Но я не знала, за что меня наказывают. Я была неспособна связать звук разбивающейся тарелки с тем, что меня ждет наказание. Меня просто удивлял звон, с которым тарелка разбивалась об пол. Я не понимала ценность тарелки и то, почему она бьется. В джунглях все было устроено гораздо логичней и проще. Там существовали твердые и мягкие предметы, и каждый из них можно было использовать для определенной цели. Например, камень был твердым, и им можно было расколоть орех. Цветок был нежным и мягким, что прекрасно соответствовало смыслу существования цветка, появившегося на свет, чтобы цвести. А вот что такое «Es fragil!» – по крайней мере вначале, для меня оставалось загадкой.

Я не понимала смысла и назначения многих вещей, с которыми сталкивалась в доме. Мне казалось, что их свойства не соответствовали тому, как эти вещи использовались. Окна пылились, на полу появлялась грязь, предметы, из которых ели и пили, были хрупкими и разбивались при падении. В общем, многие явления казались мне совершенно «estupido». Зачем люди так усложняли свою жизнь?

Все вокруг как будто специально сбивало меня с толку и заставляло мучиться: одежда, узлы и ремни, столовые приборы, а также правила. Я ничего не понимала и должна была сама во всем этом разбираться. При этом на меня постоянно кричали и били по несколько раз в день. Меня били за какую-нибудь провинность, а потом, когда я убегала и пряталась, – находили и снова били. Не проходило и дня без того, чтобы я с горечью не вспоминала свою обезьянью семью и не жалела о том, что вместо жизни в джунглях выбрала этот кромешный ад.

В то время я, конечно, не знала, что охотники привезли меня в деревушку под названием Лома де Боливар, расположенную на севере Колумбии, в тридцати минутах езды от центра города Кукута. Эти места могли находиться в десяти или в сотне километров от моей родной деревни. Впрочем, это не имело значения, потому что своим настоящим домом я считала джунгли.

Домом, в который я попала, владела Анна-Кармен, и в нем проживали несколько женщин, а также дети самых разных возрастов. Это был самый простой одноэтажный дом, состоявший из четырех или пяти комнат. В комнатах стояли кровати, некоторые были отгорожены занавесками, наподобие того, как отгораживают койки в больницах (хотя тогда я не видела больниц и не знала, что это такое). Сбоку была пристроена веранда, выходившая в весьма скудный огород и сад, где росло несколько пожухлых деревьев. В саду жило несколько козлов и коз, которых я сразу полюбила. Кроме этого при доме жила облезлая, блохастая, но милая и добрая собака, и кругом водилось достаточно разных насекомых, глядя на которых я могла утешать себя мыслью о том, что здесь есть хоть что-то из моих любимых джунглей. Впрочем, все, что могло напоминать мне о них, было хилым, отдаленным и приглушенным. Животные и растения казались слабыми копиями своих диких собратьев.

Я была заперта в небольшом пятачке, огороженном частоколом. Анна-Кармен купила меня, чтобы сделать из меня рабыню. Наверное, меня все же называли служанкой, но исходя из того, что я получала только еду, одежду и кров, то есть минимум, необходимый для выживания, я не считаю, что термин «служанка» подходил к моему положению.

Я была тогда практически диким существом, и эти умозрительные заключения и термины не имели для меня какого-либо смысла. Я пыталась понять, чего от меня хотят, как мне выразить то, что я хочу сообщить, и как дожить до вечера, получив при этом минимальное количество синяков и тумаков. Эти задачи оказались отнюдь не простыми.

Как я уже упоминала, меня страшило все, что происходило за пределами дома и участка, поэтому я не планировала побег, а хотела только одного – стать такой, как все. Я хотела играть с детьми в доме и на улице. Я хотела быть такой же красивой, как девушки в доме Анны-Кармен. Мне хотелось быть элегантной, как они, носить красивые оранжевые туфли, золотые украшения, браслеты и сережки, на которых так играли лучи солнца. Точно так же, как в джунглях, где я украшала себя и свое жилище гирляндами цветов, я хотела, чтобы я сама и все вокруг было красивым, блестящим и золотым.

Однако все эти радости жизни были не для меня. Эту информацию Анна-Кармен доносила до меня так, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений и надежд. Мне четко дали понять, что меня терпят только для того, чтобы я работала, а если ее не устраивало, как я работала, она меня жестоко наказывала. Наказывали меня постоянно, потому что я все делала не так. Анна-Кармен злилась на меня за ошибки, но при этом получала удовольствие от того, что меня била.

Сначала я «познакомилась» с ее длинной деревянной ложкой, но вскоре поняла, что ложка – не самое страшное из всех зол. Она курила сигары, и ей нравилось прижигать мою кожу горящим окурком. Ей нравилось меня бить ремнем, веревкой, а иногда (что было больнее всего) – связкой электрических проводов. В первые несколько дней она несколько раз ударила меня сковородкой и сжимала своими огромными и потными руками мое горло так, что я чуть не задохнулась. Вскоре Анна-Кармен узнала, что я панически боюсь воды, и в качестве наказания начала обливать меня во дворе из шланга.

Она обращалась со мной жестоко, но я сама выбрала этот путь и должна была терпеливо сносить все, что выпало на мою долю. Поэтому я крепче стиснула зубы и надеялась, что рано или поздно все это закончится.