Несколько недель я жила в этом кромешном аду, и хотя меня окружали люди, я была в полном одиночестве. Я не чувствовала себя частью нового мира и мечтала вернуться в свою обезьянью стаю. Радовало только то, что я чему-то училась. Постепенно я начала узнавать знакомые слова, а также вычленять из предложений отдельные фразы. Мне предстояло еще многому научиться, но я была ребенком, и хотя и не быстро, но запоминала и постигала что-то новое.

Чисто физически мне было непросто приспособиться к переменам в моей жизни. Я не умела говорить и производила только животные звуки, не умела улыбаться и все эмоции выражала мимикой и жестами. Я постоянно стремилась на что-то вскарабкаться. Мне приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы этого не делать.

Я очень неловко и неуверенно стояла и ходила на ногах. Это казалось мне неестественным, и когда меня оставляли в покое, я садилась на корточки. Больше всего мне нравилось сидеть в углу. Там я чувствовала себя в безопасности, потому что спина и бока у меня были прикрыты. Когда я сидела в углу, меня били не меньше, просто инстинктивно я чувствовала себя более защищенной, особенно если рядом находились цветы в кадках.

Передвигалась я, если никто не смотрел, на четвереньках. Я понимала, что у людей принято ходить на ногах, но на первых порах ничего не могла с собой поделать. Для меня это было так же сложно, как попавшему в джунгли человеку – передвигаться на четвереньках. Как только Анна-Кармен видела, что я залезаю куда-нибудь или хожу на всех четырех, она меня неизменно била.

Самым сложным было поведение во время еды. Я не представляла себе, как можно спокойно сидеть за столом и есть при помощи ложки и вилки. Я не умела пользоваться столовыми приборами и тарелками, о которых знала только, что они легко бьются. Я хватала еду, забивалась в угол и поглощала ее как можно скорее, как едят многие обитатели джунглей. Там все было просто и понятно: надо найти укромный уголок и быстро съесть свою добычу, пока ее не отнял тот, кто сильнее тебя.

Разумеется, мои манеры за столом были просто ужасными, точнее, они полностью отсутствовали. Я брала еду руками и запихивала в рот. Не всякая пища терпит такое обращение. Например, мне давали тефтели с соусом, который тек у меня по локтям и прилипал к волосам. Я не понимала, как нужно есть макароны, похожие на растения-вьюнки с длинными стеблями. Мне казалось, что макароны с соусом вообще невозможно засунуть в рот.

Все сидевшие за столом – Анна-Кармен, женщины и их дети – смотрели на меня с явным отвращением. Но я не умела есть как нормальные люди, и искусство столового этикета давалось мне с большим трудом. В общем, жизнь у людей была сплошным испытанием.

В то время я чаще всего питалась хлебом и кисловатым напитком «кофе», который мне наливали в замысловатый предмет под названием «чашка». Сперва я не понимала, как пить горячий напиток, потом долго мучилась с чашкой, которая была слишком маленькой, с позолоченным ободком и миниатюрной ручкой. Потом я нашла способ, который меня устраивал, и начала макать кусочки хлеба в чашку. Это было не так горячо, и я не так сильно расплескивала кофе.

Меня удивляло, что люди употребляют в пищу не только очень горячее, но и очень холодное. Я хорошо помню, как впервые попробовала мороженое, точнее, замороженный в контейнере для льда фруктовый сок. В каждое отделение контейнера была воткнута палочка. Когда я засунула в рот это самодельное мороженое, оно оказалось невыносимо холодным. Мне даже показалось, что оно живое – ледышка вцепилась в мой язык, я испугалась и выбросила мороженое в дальний угол.

Удивительными также были вкусы людей. Им нравились кислый кофе, жирное масло и мягкие, безвкусные, словно резина, макароны. Я вообще отказывалась считать макароны едой. Больше всего мне нравились фрукты, потому что я к ним привыкла, но их мне предлагали нечасто. На самом деле я всегда была так голодна, что с радостью съедала все, что давали.

Еда, питье и застольный этикет были далеко не единственными камнями преткновения. У людей оказалось много других «странностей». Несколько дней я спала на половичке на кухне, после чего мне разрешили улечься на кровати. Однако я понятия не имела, как пользоваться этой самой кроватью. Я решила, что матрас должен исполнять функцию крыши, и преспокойно забралась под нее.

Ко всему прочему мне надо было научиться ходить в туалет так, как это делают люди. Я понятия не имела о том, что такое туалет, и в первые дни моего пребывания в доме Анны-Кармен делала свои дела в редких кустах на участке. В один прекрасный день кто-то заметил, чем я там занимаюсь, и поднял страшный крик. Появилась Анна-Кармен и, размахивая руками, как ветряная мельница, начала на меня орать благим матом. София принесла две палочки, совала мне их в руки и жестами объясняла, что я должна за собой убрать. Мне испугало красное от гнева лицо Анны-Кармен, и я ощутила омерзение от мысли, что меня просят прикасаться к экскрементам. Что за глупости! Это уже ни в какие ворота не лезет! В конце концов я ногой напинала земли, которая все прикрыла, и побежала прятаться в дом. Анна-Кармен, Лолита и София следовали за мной по пятам, вытащили меня из моего укрытия и повели к стоящему на улице нужнику. Подхватив под мышки, они поставили меня над дыркой в земле, в которую, по их словам и жестам, я и должна была делать все свои дела.

Подо мной в дырке кружили десятки мух, и запах в нужнике стоял самый мерзкий. Кроме этого сортира, в доме был современный туалет, который мне тоже показали. Он был чистым, и в нем не пахло, но и он не пришелся мне по вкусу. Дело в том, что внизу стояла вода, которой я боялась. Я думала, что упаду внутрь этого белого сооружения и захлебнусь. Еще больше меня испугал громкий звук воды, после того как одна из женщин дернула за прикрепленную к бачку цепочку. Я вырвалась и снова убежала. Несмотря на то что Анна-Кармен обещала отхлестать меня проводами, если я снова буду ходить в туалет на улице, я продолжала тайком это делать.

Через несколько дней после того, как меня продали Анне-Кармен, мне выдали новую одежду. Возможно, Анна-Кармен решила, что если я буду одета в штаны по размеру, то смогу лучше выполнять свои обязанности. Элиза обмерила меня, и вскоре мне выдали новый гардероб. Мне сшили новую пару штанов, от которых чесались ноги, но они были моего размера и сами держались на талии. Я также получила белую блузку с короткими рукавами, расшитую кружевами. Через пару дней блузка была заляпана грязью.

Я продолжала ходить без обуви по твердому полу, отчего мои пятки начали трескаться. Мне было больно ходить, и тут София проявила ко мне сострадание. Она стала смазывать мне пятки кремом, и их состояние улучшилось.

Мне нравилась София. Я очень хотела, чтобы девушки приняли меня в свой круг. Я внимательно слушала, о чем они разговаривают, и постепенно узнавала новые слова, а потом и отдельные фразы. Я начала понимать, что они говорят, и почувствовала себя не такой одинокой. Девушки помогали мне. Они показывали, например, на одеяло и несколько раз произносили слово «одеяло». Я обратила внимание, что, говоря обо мне, они используют одно и то же слово. Девушки произносили это слово и прикасались ко мне. Так я выучила свое первое имя, которое мне удалось сохранить в памяти. Они называли меня Глорией.

Прошло несколько недель, и я многому научилась. У меня появились новые, более сложные обязанности. Теперь я много времени проводила на кухне, помогая готовить еду. Понятное дело, что я не умела готовить, но я была в состоянии помогать. Меня научили чистить картошку, морковь, тапиоку, аракачу, кукурузные початки, плантайн и другие овощи и фрукты. Я не очень хорошо управлялась с ножом, поэтому часто резала себе пальцы. Тогда мне казалось глупым резать овощи ножом, если природа дала нам острые зубы. Однако со временем я научилась это делать.

Потом меня начали посылать в деревню за покупками. Мне было интересно смотреть, как живут люди, а жители деревни дивились на странное существо, которым я им казалась. Я шла по пыльным улицам, вдоль пыльных домов и пыльных запаркованных автомобилей, бросая взгляды в окна и открытые двери. Я прислушивалась к обрывкам разговоров, звукам музыки, пению птиц и плачу младенцев. На улице было так жарко, что к раскаленному металлу машин было невозможно прикоснуться и пот выступал по всему телу.

Сначала я выходила на улицу в сопровождении кого-нибудь из дома Анны-Кармен, чтобы запомнить маршрут и понять, что в каждом конкретном месте надо делать и говорить. Через некоторое время, когда Анна-Кармен убедилась, что я не собираюсь убегать, меня начали отпускать на улицу одну. Мне выдавали список покупок, корзину и отправляли в лавку. Я никуда не убегала, потому что жила для того, чтобы есть. Прием пищи был единственным приятным моментом за весь день. Да и куда я могла убежать? В джунглях еду можно было собрать с деревьев и кустов, а в деревне с пыльными улицами и бетонными домами я бы просто умерла от голода.

У меня не было друзей. Прожив у Анны-Кармен несколько недель (а может быть, и несколько месяцев, не берусь сказать точно), я начала тайком выходить в деревню. Я шла на детский смех, чтобы познакомиться и поиграть со сверстниками.

Как я уже говорила, в доме Анны-Кармен жили дети, но они были маленькими и постоянно плакали, что меня очень раздражало. Часто мне приказывали их кормить, и я запихивала еду в их разинутые неблагодарные рты. Поскольку я сама практически всегда ходила голодной, мне не особо нравилось кормить неизвестных мне орущих детей.

На улице я встречала детей своего возраста, но никто из них не хотел со мной играть. Я начала задумываться о том, что такое дружба, и мне очень не хватало человеческого контакта и доброты. Я с грустью вспоминала свои нежные отношения с моими друзьями-обезьянами. Но я не умела играть с детьми, потому что часто начинала в шутку бороться и делала им больно, не рассчитывая своих сил. В результате никто из них не хотел со мной дружить.

Да как они могли хотеть дружить со мной? Я не умела говорить, издавала странные звуки и выглядела не так, как все остальные. Я вела себя во многом как обезьяна, постоянно чесалась, выхватывала у них еду и выражала свои эмоции странными гримасами.

Я смотрела, как дети возятся со своими игрушками. У меня не было игрушек. Знаками я показывала детям, что хотела бы присоединиться к их игре. Мне могли дать игрушку, но я держала ее неправильно, и дети начинали надо мной смеяться, после чего отнимали игрушку и больше не приглашали поиграть.

Дети умели делать то, что не умела я. Они бегали на ногах, пинали мяч, рисовали и играли в незнакомые мне игры. Меня никто не принимал в компанию, поэтому я возвращалась к животным и растениям, которых хорошо понимала. Я украшала ветки деревьев очистками папайи и банановой кожурой точно так же, как в джунглях украшала деревья цветами. Я дружила с животными, которые меня не отвергали, разрешали находиться рядом с ними и иногда даже веселили. Я часто смеялась, глядя, как козы пытаются жевать развешенное на веревке белье.

Я нашла новое развлечение – начала шалить и делать мелкие пакости жителям деревни. Меня не любили и сторонились, поэтому я забиралась на фруктовое дерево на соседском участке, набирала фруктов и кидала их в людей на улице.

В общем, я была такой странной, что многие не только смеялись надо мной, но и боялись меня. Я думаю, что Анна-Кармен прекрасно знала, как жители деревни ко мне относятся. Может быть, и она сама меня немного побаивалась. Однажды к ней в дом пришли два католических священника. Они окропили стены святой водой, читали молитвы и жгли ладан. Мне кажется, они совершили церемонию экзорцизма. Жители деревни были глубоко верующими и суеверными людьми. На их территории появилась странная девочка, которая вела себя как животное. Если они считали, что в меня вселился дьявол, то вполне вероятно, что проведенная священниками церемония могла иметь ко мне отношение.

В общем, я не знаю, почему священники освящали дом, но в будущем мне пришлось больше узнать, что такое «зло», «дьявол», «сглаз» и другие понятия, имеющие отношение к религии.