В тот день Господь услышал мои молитвы. Хотя, если честно, я никогда не чувствовала связи с Господом и не стремилась Его познать. Точно так же, как другие дети, я задумывалась над тем, откуда я появилась и почему природа такая красивая. Но даже если у этого мира был свой Создатель, во мне Он вызывал только чувство обиды от совершенной Им несправедливости. Если Бог существует, как он мог допустить, чтобы такие дети, как я, жили в ужасных условиях?

В Колумбии подавляющее большинство людей были католиками. Во время моего детства там было мало атеистов. Католическая религия переплелась с традициями индейцев. В том такси я не подозревала, куда Маруйя собирается меня привезти. Я не ожидала, что следующий период своей жизни проведу среди людей, для которых я и все, во что я верила, окажется таким далеким и непонятным. Дело в том, что Маруйя отвезла меня в католический приют при монастыре.

Через двадцать минут такси доставило нас в незнакомую часть города. Этот район назывался Баррио Бланко, то есть буквально «белый район». Здесь было чище, чем в других местах. Возможно, тут жили более обеспеченные люди. Машина остановилась около большого здания с белеными стенами. Видимо, белый цвет должен был символизировать невинность душ людей, которые в этом здании обитают. Железные ворота этого здания были также белыми, чистыми и без следов ржавчины. По красной мощеной дорожке мы подошли к входу в здание. Маруйя почувствовала, что я волнуюсь, и обнадеживающе взяла меня за руку. Мы подошли к огромной дубовой двери, на которой вместо звонка было кольцо из кованого металла, и Маруйя два раза им постучала.

– Здесь ты будешь в полной безопасности, – заверила она меня. – Ты понимаешь меня, Розальба? Здесь никто тебе ничего плохого не сделает.

Я поблагодарила ее и сказала, что мне не хочется с ней расставаться. Но минута нашего расставания близилась. Тяжелая дверь открылась. Перед нами предстала женщина, одетая в мешковатое черное платье, с повязанной на голове косынкой. Женщина представилась как сестра Эльвира.

Маруйя объяснила ей, кто я такая и что я нахожусь в опасности. Она рассказала, что меня преследует клан Сантос.

– Вы можете взять девочку в приют? – спросила она сестру Эльвиру.

Та заверила, что меня возьмут и будут обо мне заботиться.

– Никто плохой сюда не придет, – сказала сестра Эльвира и добавила, посмотрев на меня: – Но и выходить за стены приюта тоже нельзя. Не волнуйтесь, мы будем ее кормить и заниматься ее образованием.

Я поморщилась, услышав слова сестры Эльвиры. Судя по тому, что она сказала, приют мало чем отличался от тюрьмы. Милой и приятной, но все же тюрьмы.

Было видно, что Маруйя торопится возвратиться домой.

– Пойдем, дитя, – сказала мне сестра. – Я покажу, где ты будешь жить.

У меня слезы навернулись на глаза – не успев толком поговорить с Маруйей, я должна была с ней расстаться. Она меня спасла, но наше расставание должно было стать ценой моей свободы. Я даже не знала, увижу ли ее снова. Я заревела.

– Розальба, не переживай, – прошептала мне на ухо Маруйя. – Я обещаю навещать тебя каждую субботу. Веди себя хорошо. Не хулигань. Понимаешь, это твоя возможность построить новую жизнь. Я знаю, что ты не привыкла к таким условиям, но пожалуйста, ради меня, попробуй.

Я обещала хорошо себя вести. Не ради себя, а ради Маруйи.

До этого я ничего не знала о религии, церквях и монахинях. Конечно, я неоднократно видела монахинь на улицах и знала, что они носят странные длинные одежды и кресты на шее. У меня было смутное подозрение, что монахини – это что-то наподобие ведьм.

Единственный раз я видела священников, когда они совершали обряд экзорцизма у Анны-Кармен.

Здание монастыря оказалось огромным и гулким. На полу были выложены сложные узоры из плитки. Каменная лестница вела на второй этаж, где, как сказала сестра Эльвира, расположены спальни воспитанниц приюта. Оттуда доносились детские голоса и смех. Я немого приободрилась.

Сестра Эльвира сказала, что в приюте находятся сироты, дети, которых бросили родители, и те, кто раньше жил на улицах. Мы поднялись на второй этаж.

– Добрый день! – громко сказала сестра Эльвира, войдя в огромную спальню. – Пожалуйста, внимание!

– Добрый день, сестра Эльвира! – ответил ей хор детских голосов.

– Прошу любить и жаловать – это Розальба, – произнесла сестра Эльвира, – наша новая воспитанница. Покажите ей ее кровать и помогите чем можете. А теперь давайте все вместе поприветствуем Розальбу.

Девочки начали дружно хлопать в ладоши, и я почувствовала смущение от такого громкого приема. Меня никогда раньше никто не приветствовал. Я вздохнула с облегчением, когда девочки перестали хлопать.

– Вот и молодцы, – похвалила их сестра Эльвира и добавила, положив руку мне на плечо: – Добро пожаловать. А теперь пойдем и найдем тебе какую-нибудь приличную одежду.

В приюте мы ложились спать в девять часов вечера. Прежде у меня никогда не было настоящей кровати. Вероятно, моя приютская постель была не из лучших – она состояла из тонкого, грязного матраса и двух серых простыней, цвет которых гармонировал со стенами, выкрашенными скучной серой краской. И все же спать в ней было гораздо удобнее, чем на половичке или в сточной канаве на улице.

В тот вечер никто из детей не сказал мне ни слова. Впрочем, я была рада, что меня оставили в покое. Лежа в кровати, я рассматривала маленькое окошечко под потолком. Несмотря на то что в такое окошко мог пролезть только очень маленький ребенок, на нем были решетки. Я размышляла о том, что делают члены клана Сантос, где они меня ищут. Я волновалась о судьбе Маруйи и ее детей, о том, чтобы Сантос не узнали, что она помогла мне бежать. Я мечтала, чтобы поскорее настала суббота.

Я долго не засыпала, но когда заснула, то спала глубоко и совершенно без кошмаров. Рано утром меня разбудил резкий свисток. Я не сразу поняла, где нахожусь, и с изумлением терла глаза, вглядываясь в темноту. Подъем в приюте был в четыре часа утра.

В комнату вошла монахиня со свистком и сказала:

– Пора идти на молитву. – Она подошла ко мне и добавила: – Полчаса на сборы, – потому что я была новенькой и еще не знала правил и распорядка. – Умойся, оденься и иди вместе со всеми в церковь, – добавила она.

Спросонья я мало что понимала, но сделала все так, как сказала мне монахиня. Вместе с толпой девочек я пошла в церковь на втором этаже. Огромные двойные двери были открыты, внутри находилось много библий, четок, статуй и крестов. Все это было для меня в диковинку. Мы расселись на длинных рядах скамей лицом к алтарю. Во время службы мы то читали молитвы, то становились на колени. Я чувствовала себя неуютно и старалась не выделяться среди остальных детей, которые знали, что делать и как себя вести.

В церкви были огромные окна с витражами. Когда днем сквозь витражи падал солнечный свет, на каменном полу появлялись разноцветные «зайчики». В церкви стоял огромный музыкальный инструмент – как мне потом объяснили, он назывался органом. Во время службы на органе начали играть, и я была поражена силой звука, от которого, казалось, тряслись стены. Солнце еще не встало, и церковь освещалась горящими свечами, огонь которых колыхался при легком дуновении ветра, а также огромной электрической люстрой с массой хрусталиков, похожих на капли росы.

Я понятия не имела, как надо молиться. В то утро я смотрела, что делали другие, и полностью копировала их движения. После молитвы священник в рясе прочитал нам длиннющую проповедь, из которой я ничего не поняла, да, если честно, и не очень к этому стремилась.

Мне казалось, что служба продолжалась несколько часов, хотя на самом деле она шла полтора часа. Мы пели, читали молитвы, садились, преклоняли колени, а потом было причастие.

«Скажи, что ты уже причащалась, – шепнула мне одна из девочек. – Тебя спросят, причащалась ли ты, так ты говори – да. Тогда получишь немного еды». Я ничего не поняла, но потом нас поставили в очередь, и я увидела, что происходит. Священник склонялся к ребенку, о чем-то спрашивал его, а потом давал с ложечки что-то выпить и что-то похожее на хлеб. Я была голодна и не отказалась бы от еды.

Когда подошла моя очередь, священник спросил:

– Ты надевала белое платье и принимала первое святое причастие?

Я с вожделением посмотрела на хлеб и вино и твердо ответила:

– Да, я причащалась.

Очень быстро я поняла, что в церкви надо делать то, что делают другие. Это правило относилось ко всем аспектам жизни в монастырском приюте. После службы нас отвели в столовую, где выдали стакан воды и сухой рогалик. Потом началась работа. Мне поручили мыть туалет. Постепенно я успела попробовать все виды работ, какие были в монастыре. В свой первый день я чистила туалеты до обеда, о котором нас известили свистком. На обед был жиденький суп с какими-то зелеными листьями. Несмотря на то что теперь меня никто не бил, моя жизнь принципиально не изменилась.

Монахини за соседним столом уминали большие куски ростбифа. С грустью наблюдая за ними, я констатировала, что попала в очередную тюрьму. Нас наказывали плохой и невкусной едой и бесконечной тоскливой работой и не выпускали за пределы монастыря. Более того, убежать из монастыря было очень сложно. Мы были постоянно голодными и часто воровали еду. Среди приютских детей было много беспризорников, которые прекрасно умели взять то, что плохо или не очень плохо лежит. Я и сама этим периодически занималась.

Воровать в монастыре было легко. Я пробиралась на кухню и пряталась под столом, накрытым длинной скатертью. Когда никто из монахинь не смотрел в мою сторону, я хватала с подносов лепешки и рогалики, рассовывала их по карманам и убегала.

Один раз мне удалось украсть банан. Этот банан, напомнивший мне о джунглях, одиноко лежал в вазе, как бы приглашая его взять. Я, конечно, не удержалась.

Я оказалась одной из самых старших. Детей постарше часто брали в приемные или в свои родные семьи, или они так или иначе покидали стены приюта. Впрочем, в монастыре жила женщина по имени Франциска, которой было за шестьдесят лет. Целыми днями она сидела в углу или на открытом воздухе и болтала со всеми, у кого было время поговорить. Эта Франциска рассказала мне, что прожила при монастыре более полувека. Ее не взяли в приемную семью и не забрали назад ее родители. Если бы не Маруйя, я могла быть уверена в том, что меня ждет судьба этой несчастной. Я убиралась, что-то мыла и терла, и думала о Маруйе. Это придавало мне сил. Маруйя была моей единственной надеждой.

В первую неделю пребывания в приюте я считала часы до наступления субботы, когда она должна была меня навестить. Я думала о том, как скажу ей, что хорошо себя вела и выполняла все приказания. Но я не чувствовала себя счастливой. Даже по сравнению с моим существованием в доме клана Сантос жизнь в монастырском приюте была ненамного веселее. Я не мечтала о том, чтобы вставать в четыре часа утра и молиться Богу, которому, по моему твердому убеждению, было на меня просто наплевать.

Я не могла понять, почему люди верят в Бога. С тех пор, как я вышла из джунглей, практически все взрослые, которых я встречала, верили и хотели верить в этого Бога. Когда я жила на улице, иногда к беспризорникам приходили монахини и предлагали бутерброды с сыром и лимонад за то, чтобы мы пришли в церковь и выслушали короткую проповедь. Мне нравился сыр, но меня усыпляло монотонное бормотание священника. Постепенно кусочки сыра на бутербродах становились все меньше, а вместо лимонада стали давать воду. Я перестала ходить в церковь, потому что сама могла достать себе еду повкуснее.

Я не любила Бога. Я смотрела на торжественные католические процессии и не могла представить себе, зачем их проводят в честь того Бога, которого я знала. На мой взгляд, это был злой и безжалостный Бог, который позволил распять своего собственного сына. Если бы Бог был хорошим, то почему Он сделал так, что моя мама не нашла меня в джунглях? Почему Он не помог мне? Если Он дал мне ту жизнь, которую я имела, Он явно меня недолюбливал. Но за что? За что я должна постоянно голодать, работать как вол, быть послушной и слушаться указаний незнакомых людей о том, как я должна жить?

Мне следовало ощущать благодарность. У меня была крыша над головой. Меня кормили, я была вместе с другими детьми, однако все, что я помню о том периоде своей жизни, – это беспросветная тоска. Впрочем, стоит сделать скидку на то, что я была подростком, а людям в этом возрасте свойственен максимализм со всеми вытекающими последствиями.

В отличие от многих других детей, у меня была Маруйя, то есть человек, который обо мне заботился и меня навещал. Я не была одна. Когда Маруйя пришла в субботу, я буквально прыгала от радости. Я рассказала ей о своей жизни, сказала, что хорошо себя вела и была послушной. Да, я не была самой лучшей, но старалась, и это имело большое значение.

Я увидела ее и успокоилась, что она и ее дети в безопасности. Гнев клана Сантос обошел их стороной. Я знала, что, когда вырасту, смогу покинуть стены приюта, и надежда на то, что в будущем все изменится, помогала мне жить.

Но в следующую субботу Маруйя не появилась.