Райли не звонил.

Звонили покупатели. Позвонила ее мать. Позвонил механик из гаража, сообщивший, что ее грузовичок будет готов только завтра. Позвонила Пэм, чтобы снова извиниться и поблагодарить, а также рассказать, что мать Джефа ходила к психотерапевту, а Саванну они перевели на козье молоко и она его отлично переносит, и спросить — не будет ли это слишком большой наглостью просить Александру еще об одном одолжении — стать крестной матерью Саванны.

— Джеф звонил сегодня утром мистеру Темплтону и попросил его стать крестным отцом… — добавила Пэм.

Сердце Александры сделало кульбит.

— …но мистер Темплтон отказался, — уныло продолжала Пэм. — А нам так хотелось, чтобы вы оба были крестными!

— Почту за честь стать крестной матерью Бре… Саванны. Между прочим, я все забывала спросить — кто этот Райли, о котором ты написала в записке?

— Какой Райли? — Пэм была в явном недоумении. — Ах, вы имеете в виду Келли! Это Шон Келли. Он работает уборщиком в джазовом клубе, и я ему иногда помогала до того, как родилась Саванна. Он ко мне очень хорошо относится. Вот я и решила написать о нем на случай, если вы не смогли бы присмотреть за Саванной, а обратились бы прямо в социальную службу.

— Келли? Но там явно читалась первая буква «Р» и было одно «л»! Я и отправилась в клуб, чтобы разыскать Райли.

И нашла.

— У меня всегда были нелады с почерком в школе, да и с орфографией тоже. Но я была в таких расстроенных чувствах, когда писала записку. — Помолчав, Пэм спросила: — Вы хотите сказать, что познакомились с мистером Темплтоном в клубе? И не знали его раньше? А я решила, что вы давно знакомы. Вы так смотрели друг на друга!

— Как смотрели? — возмущенно спросила Александра. — Впрочем, не имеет значения. На какой день назначены крестины?

Минуло два дня. Райли так и не позвонил. Он пресытился их связью практически до того, как она началась.

Когда перед самым закрытием магазина раздался телефонный звонок, Александра машинально сняла трубку.

— Александра, — сказал Райли.

Кровь бросилась ей в голову.

— О, это ты, Райли! — Как будто у кого-нибудь еще был такой голос!

— Твоя мать, — сказал он, и ей показалось, что он говорит сквозь стиснутые зубы, — у меня в офисе с моей матерью.

— Что? Моя мать?

— Ее обвинили в противоправном проступке. А у нее сложилось ложное представление, что я являюсь ее адвокатом на том основании, что она пишет мой портрет. Она заявила прессе обо мне, как о своем адвокате, без моего согласия. Я оказался в глупейшем положении. Приезжай немедленно и забери ее домой.

— Она звонила мне сегодня утром и ничего не сказала о том, что пишет твой портрет.

— Возможно, она посчитала, что это к делу не относится, — отрезал Райли. — Я, видимо, был не в себе, когда согласился позировать. Как же я не подумал о том, чем это может кончиться, ведь вы одна семейка!

Только тут до нее вдруг дошел смысл сказанного Райли.

— Какой противоправный проступок?

— Впредь, если кто-либо из вашей чокнутой семейки будет обвинен в похищении или порче общественных зданий с помощью граффити, прошу звонить другому адвокату.

В офис Райли Александре пришлось ехать с Грэхемом, совершенно неожиданно появившимся в магазине.

Рона была поглощена беседой с матерью Райли. Миссис Темплтон внимала Роне с вниманием, граничащим с восхищением.

Дверь в кабинет Райли была открыта настежь, и Александре показалось, что оттуда доносится шорох бумаг.

— А, Лекси, привет! — Рона посмотрела на Александру, а потом на Грэхема. — Райли решил умыть руки, — улыбаясь, сказала она, уверенная в том, что ее рано или поздно простят. — Можешь отвезти меня домой?

— Нет, не могу. Моя машина в ремонте до завтрашнего дня.

Александре стоило больших усилий не смотреть на распахнутую дверь, ведущую в святилище. Бумаги снова зашелестели. У Райли, совершенно очевидно, не было намерения появляться.

— Рона, что произошло? Какой противоправный проступок? Какие граффити?

— Ну, это не совсем граффити, — отмахнулась Рона. — Просто небольшие поправки с целью улучшения…

— Улучшения чего?

— Плаката. А это твой друг? — спросила Рона, с интересом разглядывая Грэхема.

Александра представила его.

— Я большой поклонник вашего искусства, миссис Томпсон, — сказал Грэхем. — Александра говорит, что у нее нет ни вашего таланта, ни способностей отца, но, смею заметить, что в ней просто не проявились гены. Я думаю, что ее потомство унаследует ваш талант.

Как только в приемной раздался голос Грэхема, на пороге кабинета появился Райли. Он был в рубашке и галстуке, с двухдневной щетиной на подбородке.

«Господи, укрепи меня!» — стала молиться Александра.

Накаченные мускулы Грэхема блестели от пота. Однако Райли, несмотря на явные достоинства Грэхема и то обстоятельство, что сам он не удосужился за несколько дней ей хоть раз позвонить, посмотрел на Александру с удивлением: мол, ты до сих пор не дала этому человеку отставку?

Такой великолепный и такой высокомерный! Она никогда не свяжет свою судьбу с человеком, который настолько уверен в своем превосходстве. Безмятежно улыбнувшись, она представила ему Грэхема. Мужчины крепко пожали друг другу руки. К удивлению Александры Райли стал расспрашивать Грэхема о его увлечении спортом.

— Я участвую в соревнованиях по троеборью: заплыв на 750 метров, велосипедная гонка на 85 километров и бег на 20 километров. А сейчас я тренируюсь и…

— Ты сказала «плакат»? — спросила Александра у Роны, глянув исподтишка на Райли, которому явно были неинтересны подробности, столь обожаемые Грэхемом. — Какой плакат? — Едва задав этот вопрос, она уже знала, о каком плакате идет речь. — Неужели плакат с Джиной Эспозито на Милтон-роуд? — Что Рона сделала: пририсовала бороду и зачернила зубы или, не дай Бог, что-то написала? Рона знала много крепких словечек. — И как же ты до него достала? — спросила Александра, припомнив размер плаката и на какой высоте он был установлен.

Рона стала что-то говорить о друге, у которого был друг, обладатель грузовика с подъемным устройством.

— Я надела комбинезон, — объясняла Рона. — Никто меня не остановил. Наверно, все думали, что я автор плаката. К сожалению, мимо проезжала полицейская машина… Скоро обо всем узнали на телеканале и прислали оператора. Не думаю, что этим заинтересуются другие каналы. Они вряд ли захотят делать рекламу программе новостей третьего канала, ведь так?

— Я отвезу Рону и тебя домой, — тоном, не терпящим возражений, произнес Райли.

— Не беспокойся. Мы доберемся автобусом.

Но Рона уже приняла предложение Райли, считая это знаком того, что ее простили. Стиснув зубы, Александра пошла за матерью. Она поедет, сказала она себе, только для того, чтобы увидеть, что Рона написала на плакате.

По мере приближения к Милтон-роуд напряжение Александры росло. Она со страхом ожидала, в какую уродливую форму обратились боль и ярость матери, и отчаянно надеялась, что Рона не выколола смеющейся Джине глаза и не вырвала клок ее гладкой щеки. То-то будет праздник у всех этих папарацци: стареющая брошенная жена из ревности изуродовала молодую красивую соперницу.

Но когда Александра увидела, что сделала Рона, у нее даже захватило дух. Не было никаких безумных мазков, ни рваного холста. Джина Эспозито была такая же красивая и улыбающаяся. Но она выглядела старше, и ее улыбка не была такой самодовольной, как прежде.

— Рона, — дрогнувшим голосом обратилась к ней Александра.

— Я ее немного состарила. Теперь она выглядит на сорок пять. Мне было сорок пять, когда он бросил меня на холме.

У Александры защемило сердце. Тени под прекрасными карими глазами Джины, еле заметные морщины были сделаны искусно и даже с долей симпатии.

— Забавно, как мы, женщины, всегда ненавидим ту, ради которой нас покинули. Но нам необходимо ненавидеть ее, потому что мы не можем перестать любить его. — Рона вздохнула. — Она, возможно, думает, что ее никогда не бросят, что она никогда не состарится, а если и думает, то надеется, что в его глазах она всегда будет молодой и прекрасной. Я тоже так думала. — Рона посмотрела на плакат. — Это мое напоминание Джине, и она должна быть мне за это благодарна.

Когда зажегся зеленый свет и машина тронулась, Александра обернулась, чтобы еще раз взглянуть на плакат в заднее стекло. С плаката на нее смотрела настоящая женщина, которую Рона уже не ненавидела.

На веранде Рону ждали студенты. Она обняла Александру и, заставив Райли назначить время, когда он сможет приехать к ней позировать, пошла к дому походкой человека, которого только что выпустили из тюрьмы.

Райли посмотрел на Александру.

— Высади меня на Элизабет-стрит, — попросила она. — Я сяду на автобус.

Он не удостоил ее ни ответом, ни взглядом и свернул на шоссе. Громкая музыка, доносившаяся из динамика, делала разговор невозможным. Она хотела было спросить у него название песни, которую он играл в клубе, но передумала.

Райли свернул с шоссе, и они увидели впереди мчавшегося на бешеной скорости велосипедиста в ярко-желтой спортивной форме.

— Да это, верно, Гроувер, — заметил Райли.

— Грэхем, — поправила его Александра и посмотрела на часы. — Тридцать пять минут. Грэхему понравится такой результат.

— Да, это будет замечательный союз, — протянул Райли.

— Тебя это не касается, Райли, — невозмутимо ответила Александра.

Они попали в пробку, и машина ползла еле-еле.

— Этот тип, стало быть, думает, что талант твоей семьи проявится в вашем потомстве? — насмешливо спросил Райли. Он, оказывается, не пропустил ни слова из разговора, произошедшего за стенами его кабинета! — отметила про себя Александра. — А каков будет его вклад, кроме мускулов, конечно?

— Я думаю, это будет упорство и решительность. — Ей стало обидно за Грэхема. Возможно, он и зануда, но приличный человек и твердо привержен своим принципам. — И он из интеллигентной семьи. Грэхем считает, что у нас вполне может родиться еще один Эйнштейн или Пикассо.

Райли фыркнул. Может, он ревнует?

— Вообще-то, мне не нужны гении, — сказала она. — Мне просто всегда хотелось иметь кучу хороших, нормальных детей.

Машина свернула к дому и остановилась. Райли повернулся к Александре. Вид у него был суровый, взгляд — непроницаемый. Чувствуя свою вину, она постаралась попрощаться с ним с особой теплотой. Больше никогда, поклялась она себе, она не будет говорить с Райли о детях!

Она даже поцеловала его в щеку.

— Спасибо, что помог Роне, Райли, и за то, что привез меня домой. — Немного отодвинувшись, она улыбнулась. — А ты привлекательный мужчина, Райли.

Почему эти слова вызвали у него такую реакцию, она так и не поняла. Райли шумно втянул воздух и, схватив ее за плечи, прижался губами к ее рту, как будто хотел этим поцелуем стереть ее дружеский поцелуй.

Она прижалась к нему. Ее руки проскользнули ему под пиджак, стали судорожно выдергивать из брюк полы рубашки и тянуть их вверх. Она уже начала возиться с пряжкой ремня, когда Райли внезапно откинулся назад и, схватив ее за запястья, заставил вернуться на свое сиденье.

Он поднял с пола очки — она и не заметила, что они упали — и протянул их Александре.

— Спокойной ночи.

Она вышла из машины и направилась к дому.

Позади раздался визг шин, когда Райли сворачивал за угол, потом все стихло.

Александра потрогала кончиком пальца губы и пробормотала:

— Я не должна влюбляться в Райли.

Подойдя к дому, она глянула под лестницу. С того самого вечера, как она нашла там Бренну, она делала это каждый день. Ничего.

Взгляд Райли упирался в едущий впереди грузовик, загруженный доверху арбузами. К счастью для арбузов и к несчастью для Райли, грузовик двигался со скоростью улитки.

— Привлекательный мужчина! — процедил он сквозь зубы. — Это ж надо так сказать!

Если была на свете фраза, за которой непременно следует «но», так это был именно тот случай. Александра решила вознаградить его за потерю. Хватит с него унижений, когда Дэвина много лет тому назад бросила его, но тогда он по крайней мере был молод и неопытен. На сей раз он с самого начала знал, что не должен увлекаться. Господи, ведь Александра прямо сказала ему, что он ей нужен только для того, чтобы разыскать мать ребенка.

Он сам во всем виноват. Он слишком самоуверен. Он хотел поразить ее своей игрой на пианино, но это не произвело на нее никакого впечатления. Она рассказала ему эту нелепую историю про Бернадетту Сент-Джон только для того, чтобы разорвать всякую с ним связь. А он убедил себя, что она просто разыгрывает из себя недотрогу, чтобы зацепить его. И как дурак, бросился очертя голову в эту ловушку.

— Черт бы тебя побрал… возьми в сторону и дай мне проехать, — пробурчал Райли, сигналя грузовику. Но грузовик продолжал ехать с той же скоростью.

А как она иногда на него смотрит! Будто жалеет. При этой мысли он с такой силой сжал руль, что у него побелели костяшки пальцев. Она его жалеет потому, что поняла, что он в нее влюбился, но по доброте душевной не хочет ранить его чувства.

— Убирайся с дороги! — рявкнул он, яростно сигналя.

Это какой-то абсурд. Он познакомился с нею меньше недели назад. Он же не зеленый юнец, чтобы так увлечься. Да еще кем! Женщиной в очках, с веснушками на носу, одетой как зубрила-студентка. Однако он не припомнит, чтобы испытывал такое же отчаяние, даже когда Дэвина сказала, что уходит от него. Его гордости был тогда нанесен жестокий удар. Он был вынужден признаться, что был доверчивым, самовлюбленным дураком. Но так, как сейчас, он себя не чувствовал — как будто вся его жизнь пошла прахом.

— Ты когда-нибудь уступишь дорогу! — Он смотрел на арбузы с ненавистью.

Как она могла отвергнуть его, если их неотвратимо влечет друг к другу — она же сама в этом призналась. И это ради этого бегающего и скачущего идиота?

Но, может, он все же ошибается? Он вспомнил, как она себя вела в его объятиях. Может, рано паниковать? Видимо, было что-то еще, а не просто похоть, если такая женщина, как Александра, была готова заняться любовью на письменном столе.

При воспоминании об этом эпизоде к Райли вернулась уверенность. Сколько бы она ни отвергала их влечение друг к другу, сколько бы ни старалась ему противиться, на деле ей не удавалось ни то, ни другое. За то короткое время, что они были знакомы, он по достоинству оценил ее целеустремленность и упорство, но было очевидно, что обуздать свои инстинкты она не в силах.