Запись 1. Они уже разбудили Чендлера и Росс. Третьим оказался я. Предполагалось, что я поднимусь первым и проверю состояние остальных членов экипажа, пока они не очнулись от холодного сна, — но откуда кучке инопланетян было догадаться об этом?

Наш корабль битком набит существами со странными глазами и морщинистой, покрытой мелкими чешуйками кожей они напоминают ящериц, вставших на задние лапы. Кожа у них сероватая, зеленоватая, а подчас и синеватая. Лица вроде бы гладкие, никакой растительности, да и вообще все черты сглажены, будто выутюжены. Первые, с кем я встретился, носили парики, вечерние платья и муаровые, увешанные медалями ленты через плечо. Я расхохотался, не будь так ошеломлен, а теперь мне не до смеха. Как только они посчитали формальности исчерпанными, то переоделись в комбинезоны. А я поневоле жду, что вот-вот разойдутся молнии на комбинезонах, а затем и на костюмах ящериц, и наружу выберутся нормальные люди. Мне все чудится, что это шутка, которая рано или поздно кончится.

Они говорят по-английски, одни с акцентом, другие без, но все с придыханием и очень тихо — во всяком случае, когда обращаются к нам. Возможно, это из-за того, что в их словах содержится ужасный смысл. Они говорят, что Земля спалила себя дотла — именно потому мы и не получили сигнала к пробуждению и по-прежнему пребывали в «морозилке», когда они нас обнаружили. Чендлер им верит, Росс — нет. Что думают другие, не ведаю — их просто еще не разморозили.

Сижу у иллюминатора и гляжу на Землю, какова она ныне. Знаю, что ящерицы говорят правду, и все-таки поверить им полностью не в силах. По большей части, мне чудится, что я умер или, по крайней мере, сплю.

Запись 2. Штейнбруннер покончил с собой (невзирая на все принятые ящерицами меры, чтобы не допустить ничего подобного). Сью Энн Бимиш, пятая из размороженных, не разговаривает ни с кем, а только беспрерывно скрежещет зубами. Слышу этот скрежет каждый раз, когда оказываюсь с ней рядом. Раздражает.

Главную ящерицу зовут Капитан Полночь. Это самец, и он говорит что отдает себе отчет в несоответствии избранного имени и звания, ему нравится, как это звучит.

По-видимому, на своей родной планете ящерицы принимают разнообразные земные передачи, радио и телевизионные, и без стеснения заимствуют из них все, что им понравится. Например, имена. Все равно когда я смотрю на них, то задаю себе вопрос, в здравом ли я уме. Нет, помешательство было бы непозволительной роскошью; каково тогда изо дня в день общаться с созданиями, которые словно сбежали из мультяшек Уолта Диснея?

Ящерицы возвращают нас к жизни поодиночке, стараясь предотвратить новые попытки вскрыть себе вены.

Гляжу в иллюминатор на то, что осталось от Земли; разговоры скользят мимо, не задевая меня. Оказывается, мы даже не можем ничего достать с поверхности планеты. Еще хуже: я не способен извлечь что-нибудь из собственной души. Могу лишь глядеть в иллюминатор, пропуская разговоры мимо ушей. Может, я все-таки мертв?

Запись 3. Капитан Полночь заявил, что теперь, когда мы все очнулись, он будет бесконечно польщен, если мы согласимся проследовать с ним и его экипажем на их корабль и на Кондру. Кондра — так они называют свой родной мир. Чу уверяет, что ей удалось выяснить, где этот мир находится, и настойчиво пытается показать мне его на звездных карах. Я и смотреть не стану, мне это неинтересно. Меня послали в космос, чтобы изучать особенности питания при низких температурах, а не ля того, чтобы я пялился на звездные карты.

А вообще-то не играет роли, зачем я забрался в космос. Земля теперь похожа на Луну. Питание — слово бессмысленное, по крайней мере, применительно к человеку. Некого там, на Земле, питать. Земля теперь просто скала без атмосферы, похожая на другие скалы, каких в космосе полным-полно.

Я собрал все данные о состоянии команды, записанные за годы нашего сна, и уничтожил. Чу говорит, что при этом я серьезно повредил часть оборудования. Я не собирался крушить машины, но остался доволен: это здорово что дело не ограничилось стиранием информации, а довершилось чего-то поломкой чего-то железного. Впрочем, я пообещал остальным, что больше ни к чему не притронусь. Не уверен, что мне поверили. Не уверен, что я сам верю своим обещаниям.

Моррис и Майерс заявляют, что не хотят лететь с кондрианами. Они-де предпочитают остаться здесь, в нашей посудине, хотя бы на случай, если уцелели и объявятся еще какие-нибудь космические бродяги.

Капитан Полночь утверждает, что на на нашем кораблике можно установить систему маяков, чтобы привлечь внимание каждого, кто приблизится а затем пояснить ему, куда мы делись. Мне ясно, что ящерицы не намерены оставить Морриса и Майерса на верную гибель.

Вообще-то кондриане не собирались нас спасать. Многие поколения перехватывали земные передачи, восторгались, пускали слюни, и наконец кондрианские власти решили позаимствовать у космических соседей подходящий корабль и послать на Землю миссию доброй воли. Но и собирались, пока летели, никого, кроме нас семерых, в живых не ос лось. Они ожидали найти целый мир зрителей и слушателей, приклеившихся к своим динамикам и экранам. А тут сплошное дерьмо. Мне снятся такие кошмары, что не хватает слов.

Запись 4. На кондрианском корабле, корпус которого изнутри оби мягкой кожей, нам совершенно нечего делать. Я развлекаюсь долги беседами с Уолтером Дрейком, главой экспедиции. Надо бы сказать Уолтер Дрейк: это, по-видимому, самка. Милашка Уолтер.

Если я могу шутить, значит, я все-таки не помешался?

Я не сразу сообразил, что с именем собеседницы что-то не так. К да сообразил, сказал:

– Послушайте, это были разные люди — сэр Уолтер Рэли и с Фрэнсис Дрейк. Она ответила:

– Мы не всегда слепо копируем. Я предпочла почтить память двух ликих путешественников разом.

– К тому же они оба мужчины, — добавил я.

– Поэтому я опустила титул «сэр», — не растерялась она.

Позже мне самому не верилось, что этот диалог не выдуман. До чего же обидно проспать конец света и очнуться в мире, смахивающем на дурную шутку, среди инопланетян, словно вышедших из-под пера Эдгара Райса Берроуза!

Майерс и Моррис целые дни напролет играют в шахматы и не желают ни с кем общаться. Большинство из нас не хочет разговаривать. Почему-то нам трудно смотреть друг другу в глаза.

Все ящерицы говорят по-английски, и каждая, кроме того, знает к минимум еще один земной язык. Уолтер Дрейк рассказывает, что на Кондре есть несколько местных языков, но в крупных центрах ими теперь не пользуются. Кондрианская культура делится на ряд крупных ветвей, и все они очень стары. Дрейк уверяет, что когда-то эта культура была сложнее и величественнее земной, но со временем деградировала, и население стало сокращаться. В сущности, раса вступила в фазу самоликвидации. Однако с началом приема земных сигналов зародился и обратный процесс, наметилась тенденция к росту населения, молодое поколение увлеклось земной культурой.

Уолтер Дрейк принесла мне пленки с музыкой, записанной с наших земных передач. Они собирали наши сигналы, все, до каких могли дотянуться. Они восстанавливали передачи в их первозданном виде, собрали огромную фонотеку и создали особое хранилище, где ее изучают и следуют. Кондриане просто преклоняются перед нашей классической музыкой.

Только что слушал фуги Баха. Моя мать играла на фортепиано. Иногда, случалось, исполняла Баха.

Запись 5. Сибелиус, симфония № 2 ре-минор, соч. 43; Чайковский, вариации на тему рококо, соч. 33; Рахманинов, симфонические танцы, соч. 45; Моцарт, квинтет для кларнетов ля-бемоль-мажор, К581; Сибелиус, симфония № 2 ре-минор, соч. 43; и опять — Сибелиус, симфония 2 ре-минор, соч. 43…

Запись 6. Чендлер жив, Росс жива, Бимиш жива, Чу жива, Моррис жив, Майерс жив, я жив. Но стоит ли нас пересчитывать? Что из того? сччитай — не считай, все бессмысленно. Зачем все это?

Запись 7. Майерс проглотил шахматную фигуру. Ящерицы сумели прооперировать его и спасти ему жизнь.

Запись 8. Проснулся после очередного кошмара и задумался: а что если мы все погибли в нашей околоземной скорлупке и моя «жизнь наяву» кондрианском корабле не более чем посмертная галлюцинация? Что если я умер и все мы на самом деле умерли в тот самый момент, когда погибла Земля? Для нас это не составило бы никакой разницы. Земляне погибли. Быть может, кое-кто переселился неведомо куда. А мы здесь. Нам выпала иная судьба.

Ящерицы поддерживают с родной планетой каждодневный контакт. Чу в восхищении от их средств связи, совершенно диковинных, по ее мнению. То ли они перескакивают через время, то ли сворачивают пространство — не знаю и знать не хочу, я всего лишь специалист по питанию. По-видимому, на Кондре они все перешли от заимствования имен к составлению их на свой вкус. Капитан Полночь тоже решил сменить имя. Отныне он именуется Вернон Зенон Эллерман.

Симфонии Брукнера и Малера. Слушаю их снова и снова, убиваю тем самым пропасть времени. Уолтер Дрейк обещает достать мне еще и другую музыку, хоть я ни о чем ее не просил.

Запись 9. Бимиш явилась ко мне. Вид у нее был решительный.

– Слушай, Флинн, — изрекла она, — мы не сдадимся.

– Что значит — не сдадимся?

– Не будь тупицей, — продолжала она сквозь зубы. — Конец человечеству не наступит до тех пор, пока жива хоть горсточка людей…

Я жив, хоть и неизвестно зачем.

Усмехнувшись, она потрепала меня по коленке.

– Да не мучь ты себя, Флинн. И я даже не думала намекать на что тебе надо бы возобновить отношения с Лили Чу. — Это было давным-давно, в дни предполетных тренировок. Я не вспоминал об этом пока Бимиш не напомнила — кто ее просил? А она не могла угомониться: — Никому из нас, к счастью, сейчас не до романов. Да и наврядли наши женщины согласятся на роль племенных кобыл!

– Ну уж, — только и произнес я.

Надо же загнуть такое! А она еще и дополнила свою речь сообщением, что у кондриан есть технология, позволяющая вырастить детей в пробирках. Все, что от нас потребуется, — поставить им сырье.

Я ответил согласием. У меня ужасно разболелась голова. В последнее время меня часто мучают головные боли.

После ее ухода я попробовал завести музыку. Уолтер Дрейк дала мне оперу «Борис Годунов», только я не могу ее слушать. Не могу слушать голосовые партии вообще. Не знаю, как сообщить об этом Уолтер Дрейк, да и не хочу сообщать. В любом случае, это ее не касается.

Запись 10. Чу спит с Моррисом. Недорого же стоит теория Бимиш, что нам не до романов. Майерс все еще не поднялся и не может игр в шахматы, и Моррису, вероятно, было просто нечем заняться.

– Прости меня, Майкл, — объявила мне Чу. Я действительно чувствовал где-то глубоко в душе слабенькое, отдаленное шевеление сродни гневу, но оно прошло, и я отозвался:

– Ладно, чего уж там…

Чендлер проводит все свое время в корабельном узле связи с ящерицей носящей французское имя, которое ускользает у меня из памяти. Теперь Чендлер уверяет нас, что узнал о жизни кондриан много интересного. Когда он заводит подобные речи, я выключаю слух. Я ни разу и не заходил в узел связи, чтобы не вызвать нового приступа головной боли. А голова у меня болит от всего, кроме музыки.

Запись 11. Я был убежден, что мы очутимся в каком-то суррогатном мире, в мешанине поддельных кусков и фрагментов земной цивилизации, и в течение двух К-дней — двух кондрианских дней после посадки отказывался выйти наружу.

Все проявляли отзывчивость и терпение. Уолтер Дрейк оставалась со мной на борту и повторяла без устали:

Мы оборудовали для вас прекрасный отель, где вы будете жить все вместе. Считайте себя нашими гостями…

В конце концов, когда она подарила мне музыкальные записи, я смирился и отправился вслед за всеми. Квинтет Моцарта я не взял, так Уолтер Дрейк нашла его и принесла вдогонку. Все равно слушать его я не буду. Звук кларнета — это чье-то живое дыхание, и музыкант давно мертв, как все остальные. Звук этот для меня непереносим.

Отель расположили на окраине города, слегка похожего на Лос-Анджелес. Признаться, я ожидал, что сходство окажется еще сильнее. Пока о мы приметили холмистые кварталы у моря, напоминающие Сан-Франциско, и попросили переселить нас туда. Нам нашли что-то вроде илого дома, деревянного, крашеного, с подвалом. Моррис и Чу заняли весь верхний этаж, хотя думаю, что спать вместе они прекратили.

Росс получила квартиру рядом со мной. У нее хватает своих проблем. Едва она ступила на Кондру, ее вырвало. С тех пор это повторяется почти каждый день — она не в состоянии побороть тошноту.

Нас завалили приглашениями, но ящерицы ни на чем не настаивают. Они ведут себя чертовски заботливо и уважительно. Я никуда не хожу, сижу у себя в комнате и слушаю музыку. Гендель помогает засыпать.

Запись 12. Прошло четыре с половиной К-года. Я прекращал было вести эти записи, потому что Чендлер показал мне свои. Оказалось, что он беспрерывно фиксировал все происходящее. Затем Бимиш познакомила всех со своим дневником, и доктор Брижит Нильсон, ответственная за наше психическое здоровье, рекомендовала остальным также включиться в программу, как она выразилась, «исторических свидетельств».

Перспектива показать кому бы то ни было свои личные записи беспокоит и раздражает меня. Я не писатель и не художник, каким оказался Майерс. (Его картины пользуются здесь огромным спросом, и он завел целую стаю учеников-кондриан). Если Чендлер и Бимиш фиксируют события на бумаге, зачем мне, спрашивается, тратить время на то же самое.

Исторические свидетельства — чего? И для кого?

Уолтер Дрейк была очень добра ко мне, и теперь мы живем вместе. Мы прекрасно ладим друг с другом. Года два я путешествовал по всей планете один (расходы за счет правительства, как и все наши расходы на Кондре). Уолтер ждала меня. Мы съехали из общего дома и стали жить сами по себе. Время летело, как в сказке, и в памяти от того периода задержалось немногое. Мы часто слушали музыку. Ни флейт, ни кларнетов — струнные, ударные, фортепиано, а духовые только в ряду с другими инструментами, в общем, все, как мне хотелось.

Так или иначе, тот период миновал. Прожив столько лет, Чу и Морррис совершили совместное самоубийство. Использовали для этой цели огромный старый револьвер, который кто-то из них протащил в космос. Вероятно, Моррис. У него всегда был комплекс «настоящего мужчины.

Бимиш пристает ко всем с вопросом: «Ну почему? Почему?..» Трудно задать более глупый вопрос…

– Я была так близка с ними, Флинн. Неужели они не могли чуть-чуть подождать?

В самом деле, я все время забываю про ее мечту о детях из пробирки Она трудится, не щадя себя, вместе с ватагой кондриан во главе с доктором Болеславом Сингхом. Совершенно выматывается в бесконечных дискуссиях с доктором Сингхом, доктором Брижит Нильсон и другими о соотношении земной и кондрианской информации, какое следует, предложить человеческим младенцам. Сама Бимиш хочет вырастить из них перелетных птенцов. Повторяет, что провидение неспроста распорядилось так, чтобы нас нашли именно кондриане — раса, аккуратно собравшая и сохранившая земное наследие. И все это ныне, по ее убеждению, ждет не дождется, чтобы заполнить пропасть в земной истории. Она именно так и выражается — «заполнить пропасть». У нее разработан долговременный план: когда пробирочные дети подрастут, раздобыть них корабль и отправить на поиски планеты, которую они сумеют превратить в новую Землю. Мне этот план представляется сумасшедшим. Да все мы рехнулись, чего уж там…

Я переехал обратно в общий дом — решил, что теперь, когда нас осталось так мало, это мой долг. Уолтер переехала вместе со мной.

Запись 13. Слушаю фортепианные концерты Моцарта, особенно в полнении Альфреда Бренделя. Выходит, я выполнил задание — ответил на вопрос: что замороженный землянин потребляет на завтрак? Ответ — музыку. На обед? Музыку. На ужин? Музыку. Данный замороженный землянин живет исключительно благодаря музыке.

Запись 14. Мы прожили с Уолтер Дрейк еще полтора года в общем с землянами доме и разошлись. Может, тут и нет никакой связи с тем, что мы жили в одном доме с другими людьми. Разводы у молодых кондриан шли в моду так же, как и некое подобие волос. Раньше они носили парики — теперь разработали способ отращивать пух, похожий на перья. Когда Уолтер однажды явилась с черепом, обсыпанным бледным пушком, я сказал ей, чтобы выметалась. Она ответила, что все понимает не держит на меня зла. Ни черта она не понимает.

Запись 15. Дети, которых вывела Бимиш и на которых я даже не удосужился взглянуть, умерли от какой-то инфекции — все за три дня. Кондранские медики, чьим заботам они были поручены, тоже подцепили заразу, но без смертельного исхода. Хотя кое-кто из медиков ослеп.

Майерс больше не играет в шахматы — с тех самых пор, как Моррис покончил с собой. Среди кондриан есть очень приличные игроки, однако Майерс не соглашается сражаться с ними.

А Бимиш собирается предпринять новую попытку. Ее не остановишь. Она поделилась с Росс подозрением, что кондриане уморили детишек намеренно. «Чего ради им возрождать нашу расу? — приставала она к Росс, не требуя ответа. — Они намерены занять наше место во Вселенной. Так зачем им возиться с нашими детьми?..»

Как рассказала мне Росс, Бимиш уговаривала ее бежать с Кондры. Куда? Росс обеспокоена состоянием подруги. «Что если, — вопрошает она, — Бимиш окончательно сойдет с ума и зарежет ни в чем не повинную ящерицу-врача? Нас тогда посадят под замок на веки вечные…»

Росс отнюдь не жаждет сидеть под замком. Она нашла себе хобби — играет на виолончели. Ящерицы с превеликим удовольствием сделали нее инструмент. Более того, с ней вместе виолончель осваивают трое кондриан.

По мне, пусть творит, что хочет. Я слоняюсь по округе и веду наблюдения за кондрианами, которые только и делают, что подражают нам даже в мелочах.

Меня по-прежнему мучают кошмары. Симфоническая музыка больше не помогает, даже Сибелиус. Если я слушаю музыку достаточно долго, то начинают мерещиться голоса. Могу слушать исключительно камерные пьесы, где каждая нота звучит отчетливо и раздельно, где я воспринимаю и звуки, и паузы между ними. Мне предоставили постоянный, пропуск в фонотеку, и я провожу там уйму времени, слушая то, что хочу.

Запись 16. Четырнадцать К-лет спустя. В конце концов Бимиш удалось получить трех жизнеспособных детей. Но два из них странным образом утонули в результате несчастного случая неделю назад, а третья, девочка по имени Мелисса, убежала, и ее никто не может найти.

Клетки, которые мы поставляем, уже не отличаются качеством хотя м образом напоминает земных фундаменталистов-националистов Бимиш не отчаивается. За глаза она теперь называет кондриан «змеелицые».

Она совсем поседела. Я тоже.

Кондрианские новости нынче вертятся вокруг растущего напряжения в отношениях с соседним миром - главным торговым партнером планеты. Живьем я обитателей того мира - его называют Чадондел не видел, только на снимках и в телевизионных репортажах. Теперь похоже, что и не увижу. Ну и наплевать.

Интересная штука произошла с заразой, убившей первых выведенных Бимиш детей. Она мутировала и превратилась в болезнь, поражающ кондриан примерно так же, как в прошлом рак поражал людей. Ну что ж, кондриане сами напросились на беду.

Запись 17. Я отправился в дюны взглянуть на «старокондриан» — тех, кто не пожелал имитировать земные обычаи. Большинство из них говорит по-английски (они и по-кондриански нынче говорят друг с другом нечасто), но, по-видимому, они не возражают, если вы просто шатаетесь рядом и наблюдаете за их жизнью.

Живут они поодиночке либо в крошечных поселениях, очень примитивно, сведя свои потребности к минимуму. У старокондрианина есть как правило, круглый каменный домик, хотя может оказаться что он живет норе или пещере; он ходит каждый день за водой, а пищу себе готовит на маленькой плитке, работающей от батарей, или даже на костре из дров. Телевизора у него нет. Вместо развлечений он ходит туда-сюда, разглядывая, что придется, или сидит и медитирует, или копается у себя в цветнике, или режет по дереву. Правда, время от времени они собираются вместе ради того, чтобы потанцевать или просто погреться на солнышке а то вздумают поставить какой-либо скетч или пьеску. Если уж они решили актерствовать, то это может длиться многие дни подряд. У них есть что-то вроде натурального обмена: изделия из одной округи ценятся в других. Иногда они путешествуют, и отдельных пилигримов можно встретить даже на городских улицах — но подолгу они здесь не задерживаются. С недавних пор попадаются молодые, которые пытаются вернуться к подобному стилю жизни, создав соответствующие условия в городах. Право их потуги смешны, - а между тем эти юнцы считают свои действия абсолютно неизбежными перед лицом вторжения инопланетных обычаев. Земных обычаев.

То есть это, очевидно, обратная реакция на затеянную некогда «программу». Я пристально слежу за развитием событии — оно завораживает, а должно бы бросать в дрожь. Мне эта реакция сверхъестественным образом напоминает фундаменталистов-националистов — «Американских христиан», ближневосточных мусульман и всех прочих, кто к концу жизни на нашей планете превратил эту жизнь в форменный ад. Но если указать «антагонистам» на подобное сходство, они тоже приходят в бешенство, поскольку не хотят уподобляться землянам в чем бы то ни было.

Я частенько завожу разговор на подобные темы только для того чтобы посмотреть чем он кончится. Если я общаюсь с «антагонистами», те низменно лезут в бутылку: «Нет, — кипятятся они, — мы просто-напросто хотим вернуться к прежним традициям!..» Они совершенно не сознают что самый их пыл — черта скорее земная, чем кондрианская. Насколько я могу судить по разным источникам и собственным впечатениям, горячность есть нечто не свойственное коренной, кондрианской культуре. Пока они не увлеклись нашими сигналами, у них ничего подобного не было; каждый жил сам по себе, спокойно и, честно говоря, скучновато.

Иной раз мне хочется, чтобы мы застали их культуру в ее изначальном виде, а не такой, какой она стала к моменту нашего прилета. Впрочем, старокондриане нипочем не додумались бы послать на Землю миссию доброй воли — это уж как пить дать.

Я беседую обо всем этом с доктором Брижит Нильсон, частенько и подолгу Мы не то чтобы подружились, но для человека и ящерицы ладим совсем неплохо.

Она заявляет, что кондриане всего лишь использовали земную культуру для того чтобы влить новые силы в свою. А я припоминаю старокондриан: ей же ей, они мне нравились. И если они олицетворяли собой умирающую культуру, то надо было позволить ей мирно умереть.

Запись18. Росс вовлекла в свои музыкальные забавы Чендлера. Выяснилось, что ребенком он играл на скрипке. Теперь в общем доме только и слышны их совместные упражнения. Иногда она упражняется на фортепиано. На виолончели у нее поучается лучше. А я сижу себе на своем крылечке, глядя на море, сижу и сижу.

Росс уверяет, что кондриане, участники ее группы, восхищены что у них получается. Естественно, с каждым днем они изображают людей все лучше и лучше. Они полагают XX столетие на Земле Золотым веком человеческих спектаклей. Откуда им это известно? Тут же все не первых рук, все понаслышке.

Меня просили присоединиться к бригаде кондриан, следующей южный континент, где возникли локальные волнения, для суждений по проблемам питания. Я отказался. Меня не интересует, голодают ли там и почему голодают. Я насмотрелся в избытке на картины голода на Земле. Вот там голодали с размахом, там это был поистине спектакль!

А еще я не хочу уезжать, чтобы не пропускать игру Росс и Чендлера. Они исполняют сонаты и дуэты, экспериментируют, не всегда успешно перекладывая музыку, написанную для других инструментов. Вот это мне интересно. Как только Росс стала играть на фортепиано так же уверенно как на виолончели, их репертуар сильно расширился. Конечно, им далеко до великих музыкантов, но я слушаю их с удовольствием каждый раз, когда могу. Есть что-то особенное в живой музыке. Без нее тоскуешь.

Запись 19. Майерс отправился в мировое Турне. Он приобрел такую известность живописца, что у него появились соперники, даже соперничающие школы, возглавляемые его же учениками. У нас в доме он не появляется совсем, даже в гости не заглядывает.

Сью Энн Бимиш и я учредили себе жилище напротив бывшего общего дома, на другой стороне залива. Необходимо, чтобы кто-то постоянно был с нею рядом, необходимо с того самого дня, когда нашли расчлененный труп Мелиссы.

По мнению властей, ответственность за преступление несет движение «Кондрачаликипон» (так называет себя радикальное крыло «антагонистов», в переводе это значит «возвращение к кондрианской сущности). Мол, им нужен акт, символически отвергающий все связанное с земной культурой.

В очередной беседе с доктором Брижит Нильсон я указал, что эти «кондрачикосы», если тут действительно их вина, сделали все совершенно неправильно. Им следовало швырнуть мертвое тело прямо на ступени правительственного здания и созвать пресс-конференцию. Впрочем, если уж они так последовательно учатся у землян, то в следующий раз ошибки не будет.

– Вот именно, — отозвалась она. — Что же нас ждет?..

Какой смысл она вкладывала в слово «нас»? Конечно, не «мы двое, а «мы, кондриане». Ей нравится думать, что гости с Земли обладают особой мудростью, проистекающей из гибели их мира и мистической кровавой связи с культурой, которую кондриане впитывают. Словно я только и делаю, что сижу и размышляю о подобных отвлеченностях. Доктор Брижит Нильсон — неисправимый романтик.

Что же касается Сью Энн, то о смерти Мелиссы я не разговариваю с ней вообще. Было уже столько смертей — что значит теперь смерть еще одного ребенка? Ребенка, который все равно не вырос бы человеком: люди рождаются на Земле и воспитываются в человеческом обществе, как Сью Энн и я.

– Надо было взорвать их корабль на пути сюда, — заявляет она теперь, — взорвать к черту вместе с нами…

Она никогда не ходит со мной в бывший общий дом слушать игру Росс и Чендлера. Они дают концерты без афиш почти каждый вечер. Я хожу непременно, хотя бы потому, что уже выучил всю камерную музыку в фонотеке наизусть, вплоть до случайного скрипа стула под кем-то из былых слушателей. Кондрианские записи слишком достоверны. С Росс и Чендлером все по-другому. Музыка у них живая, и все звуки живые. Кондрианские «музыканты» дают концерты беспрерывно, но я на это безобразие не хожу.

Прежде всего, я по-настоящему понял, что когда мы, люди, слушаем музыку, то слышим вовсе не звуки, исходящие извне. То есть наше внутреннее ухо ловит вибрацию снаружи и уже затем создает под черепом звук, соответствующий этой вибрации. Может ли кондрианское ухо быть совершенно таким же, как наше? Неважно, с какой точностью они научились воспроизводить музыку наших исполнителей, их ухо не способно услышать в нашей музыке то же, что слышим мы. Кондрианские концерты человеческой музыки — это профанация.

Запись 20 . Утверждают, что преступность и насилие получили широкое распространение на Кондре отнюдь не вследствие перенаселения. Змея по имени Свами Нанда пришла к выводу, что демографический взрыв — лишь внешнее выражение болезни.

Согласно ее змеиному учению, Кондра заключила «астральное оглашение» принять не только нас, выживших землян, но и души всех усопших. Земные души в астральном пространстве, предвидя, что скоро не останется земных тел для перевоплощения, послали зов в поисках новых тел и новых миров для обитания. Кондрианские души в том же пространстве, решив, что их труды в материальном мире Кондры почти закончены, дали согласие на вселение человеческих душ в местные тела что и произошло. Ныне молодое поколение насыщено земными душами рожденными в облике кондриан, которые принялись воссоздавать условия, знакомые по земному опыту.

Я послал этому «Свами» четыре сердитых письма. Последнее он удостоил ответа — вежливого и длинного — объясняя свою краденую концепцию с помощью краденых слов.

Ах, да. Прошла еще дюжина К-лет. Можно бы написать и просто «лет», поскольку кондрианские годы лишь на несколько дней короче земных, и даже Чендлер забросил земной календарь за ненадобностью.

Росс рассказала мне, что Чендлер начал сочинять собственную музыку. Она укоряет меня тем, что я называю кондриан змеями, и толкует со мной мягко и рассудительно, точно кондрианка. Меня от такой манеры тошнит, и это смешно: я же помню, как ее саму вначале ежедневно выворачивало наизнанку. Так что пусть лучше не учит меня хорошим манерам и не попрекает затворничеством. В затворничестве нет спасения — а в чем есть? И что она может предложить взамен?

Меня никогда не учили играть на каком-нибудь инструменте. Родители решили, что у меня нет способностей, и были правы. Я не исполнитель, а слушатель, вот я и делаю то, что мне положено, — слушаю. Я бы вообще не ходил в бывший общий дом и не общался с Росс, если б не музыка. Удивительно, но у них и впрямь получается все лучше и лучше. Время от времени я по-прежнему захожу в фонотеку, трачу там недельку, слушая великих музыкантов и проверяя, не испортился ли у меня вкус.

Нет, не испортился. Каким-то чудом, а вернее, упорством мои товарищи по команде выросли в прекрасных исполнителей. Вчера вечером мне пришлось выйти в середине сонаты Бетховена — нестерпимо захотелось побыть в одиночестве.

Запись 21. У Сью Энн на прошлой неделе случился удар. Парализовало всю левую сторону. Я сижу с ней почти беспрерывно, поскольку знаю, что присутствия змей она не перенесет.

Она все равно ругает меня за то, что я с ними сотрудничал. Да все мы проводили часы и часы с их учеными, пополняя их знания о нашей уже давно мертвой планете. Как было отказаться? Они вели себя так почтительно, а мы были всерьез обеспокоены, как бы нам самим не забыть Землю, — так что оставалось делать? А кроме того, у нас не было других занятий.

Все равно она ругается, а я молчу. Мне это безразлично.

Среди молодых кондриан поднялась волна самопожертвования. На глазах зрителей они поджигают себя, а те стоят вокруг, как завороженные, и ничего не предпринимают. А доктор Брижит Нильсон разглагольствует:

– Ваша планета вымерла, и многие сгорели в одно мгновение. Это создало обширную карму, и тем, кто чувствует такой позыв, надо позволить воссоединиться с ней…

– Значит, вы нандистка? — прозреваю я. — Сторонница Свами Нанды и всей белиберды насчет перевоплощений?

– Не вижу иного логичного объяснения, — отвечает она.

– А это, по-вашему, не лишено смысла?

– Да. — Она поглаживает себе щеку полированными оранжевыми когтями. — Это заем. Мы одолжили материальную красоту нашего мира и присущие нам тела в обмен на вашу активную духовную жизнь и вашу богатую чувственную культуру…

Нет, это они тронулись умом, а вовсе не мы.

Запись 22. Какая-то юная змея с безумными глазами и перьями на макушке, выкрашенными в синий цвет, выстрелила сегодня утром в какого-то «свами» ядовитой колючкой из допотопного духового ружья.

Преступника поймали и показали по телевидению. Несостоявшийся убийца пялился в камеру, как настоящий земной отщепенец. Сью Энн не сводила с него глаз и иронически фыркала.

Запись 23. Мне опять приснилась мама за фортепиано, но руки у нее были кондрианские: пальцы слишком длинные, ногти загнуты, как когти, и кожа покрыта крошечными сероватыми чешуйками.

Играла она, по-моему, Шопена.

Запись 24. Иногда мне хочется быть писателем, чтобы отдать должное всему, что вижу. Тогда в том, что я выжил, был бы какой-то смысл.

Взять хотя бы Сью Энн. Если бы не ужасное невезение, она дала бы нам новое поколение, обеспечила бы нас потомством.

Майерс издает теперь целые альбомы и никаких земных сюжетов не пишет, хотя кондриане буквально умоляют его сосредоточиться на том, что ему «ближе всего». Он отвечает, что не доверяет более своей памяти о Земле, а кроме того, глазам землян в их нынешнем перерождении кондрианские образы кажутся ближе. Он открыто принял нандизм и путешествует, запечатлевая кондрианские пейзажи, портреты и прочее. Так что могу не корить свои заметки за неполноту. Если кому-нибудь чего-нибудь не хватит, всегда можно обратиться к рисункам Майерса.

Уолтер Дрейк умерла прошлой зимой от кондрианского рака. Я был на похоронах, впервые загримировавшись под ящерицу. Секретом грима поделился со мной Майерс, самоуверенный сукин сын: он использовал костюм, маску и шапочку с перьями, чтобы находиться незамеченным среди змеелицых и наблюдать за ними без помех. В сравнении с тем, что вытворяют кондриане с нашими земными обычаями, разве это обман?

Грим дает преимущества. Я и не подозревал, как это давит, когда на тебя непрерывно пялятся. Но теперь я научился избегать стороннего внимания.

На похоронах сказали: «Зола к золе, прах к праху». У меня помутилось в голове, я был вынужден опуститься на скамью.

Запись 25. Еще четыре года. Мое сердце все еще не сдается. Я маскируюсь под ящерицу и слоняюсь по барам, смотрю телевизор вместе с кондрианами, но стараюсь не увлекаться этим: туземцы меня подчас нервируют, даром что я провел здесь уже столько лет. Я забываю, кто они и кто я. Забываю собственную личность. Боюсь, что впадаю в маразм.

Но как только прихожу домой и Сью Энн одаривает меня циничным взглядом, все возвращается на свои места. Я завожу ей пленки с Дворжаком. Или с Шубертом. Вообще-то она предпочитает французов, но я нахожу их поверхностными.

Чтобы послушать Брамса, Бетховена, Моцарта, я по-прежнему отправляюсь в бывший общий дом каждый раз, когда играют Росс и Чендлер. Звучит музыка, и во мне поднимается такой необъятный, болезненный и прекрасный стон, что я не в силах удержать его, и на мгновение он вырывается наружу, а я чувствую себя успокоенным и изменившимся к лучшему. Конечно, это иллюзия, но иллюзия замечательная.

Запись 26. Где-то на другой стороне планеты бедняга Майерс угодил в религиозную смуту, и озверевшая толпа забила его до смерти. Доктор Брижит Нильсон, сильно постаревшая, опирающаяся на клюку, пришла выразить мне свое сочувствие. Я принял ее соболезнования во имя прежней дружбы.

– Двоих мы поймали, — сообщила она, — лидеров группы кондрачикосов, убивших бедного мистера Майерса.

– Примите мои кондравления, — ответил я. Не сумел удержаться. Взглянув на меня пристально, она сказала:

– Извините. Мне не следовало приходить.

Когда я пересказал всю сцену Сью Энн, та хлестнула меня по лицу. Сил у нее и в здоровой руке оставалось немного, но я обиделся и спросил, за что.

– Потому что ты улыбнулся, Майкл.

– Нельзя же беспрерывно плакать!..

– Нельзя. А хотелось бы…

Среди прочего доктор Брижит Нильсон рассказала, что кондриане сочиняют ныне музыку в классической, популярной и «упрощенной» манере, все по земному образцу. Не слышал ни одного из здешних музыкантов — и слышать не хочу.

Запись 27. По крайней мере, Сью Энн не дожила до этакого безобразия: они теперь пришивают к своим слуховым отверстиям ушные мочки!

Но это не главная новость. Главные новости поступают с южного континента, где группа экстремистов основала «пракондрианское» государство. Они там принципиально применяли только древние методы земледелия и, очевидно, что-то делали неверно: верхний плодородный слой почвы смыло летними ливнями. Теперь они убивают новорожденных, чтобы сократить число ртов, убивают под предлогом, что младенцы слишком похожи на землян и являют собой частицу порока, которым земное поражает все чистое. На официальные запросы эти кондрачикосы отвечают: спасибо, у нас все в порядке. А на деле там массовый голод и детоубийство.

После смерти Сью Энн я переехал обратно в общий дом. Мне предоставили целый этаж, и я почти не выхожу на улицу. Регулярно смотрю кондрианское телевидение, пытаюсь следить за их политикой. Я даже бросил выискивать фальшивые ноты, которые доказали бы интеллигентному наблюдателю, что они лишь прикидываются людьми, притом прикидываются лживо и неумело. Да, по правде говоря, таких нот не так уж много — это у меня внутренние спазмы, только и всего. Кондриане заявляют, что спасли нашу культуру, превратив ее в свою собственную. Для кого-то такие потуги, может, и звучали бы убедительно, но уж не для меня! Даже развлекательные шоу — и те похожи. Кондрианская молодежь бесится под музыкальные видеоклипы и оглушающие завывания групп, именующих себя «Почти невыносимые» и «Смертельная скука». Гляжу и гляжу на экран в ожидании: вот сейчас сорвутся, дадут «петуха». А различу ли я «петуха», если дождусь?

Запись 28. Росс и Чендлер затеяли немыслимое. На вчерашнем музыкальном вечере они просто оглушили меня сенсацией.

Оказывается, они дотянули двух молодых кондриан до вполне приемлемого уровня (в особенности некоего Джилокана Чукчонтуранфиса, играющего и на скрипке, и на виолончели) и теперь намерены выступить вчетвером как струнный квартет.

Выслушав объявление, я вышел в знак протеста.

Росс полагает, что я веду себя безрассудно и, желая досадить другим, делаю хуже только себе: ведь у квартета будет куда более широкий репертуар! И черт с ней, с Росс, — она предательница. Чендлер — тоже предатель.

Запись 29. Я применил маскировку и достал себе билетик не как Майкл Флинн, землянин, а как безымянный кондрианин. Первый концерт Сводного струнного квартета — событие года, символ передачи факела человеческой культуры, — так здесь принято говорить. Святотатство! — визжат кондрачикосы. Я держу свои мысли про себя и вынашиваю собственные планы.

Ящерицы съезжаются в город отовсюду. Уже отмечены два взрыва; ответственность, само собой, возлагается на «Кондрачаликипон». Ну и черт ними, только бы чешуйчатые твари не взорвали меня прежде, чем я исполню свой долг.

Револьвер у меня в кармане. Тот самый револьвер Морриса — я забрал его, как только он и Чу покончили с собой. Когда-то я был неплохим стрелком. Сижу я близко к сцене, у самого прохода, правая рука не встретит помех. Слишком горькой была порой моя жизнь. Не позволю насмехаться над собой и совершать святотатство в единственном месте, где доселе испытывал душевный комфорт.

Запись 30. Теперь я понял, для кого все это пишу. Дорогой доктор Герберт Акондитичилка, вы меня не знаете, да и я до недавних пор не знал вас. Я тот, кто сидел вчера вечером рядом с вами в Карнеги-холле. В вашей кондрианской копии Карнеги-холла, восстановленной по телекартинкам, — блистающая хрусталем и красным бархатом копия получилась даже более шикарной, чем настоящий зал, но, по-моему, слегка проиграла ему в акустике.

Вы, доктор, не обратили на меня внимания — я был в гриме. А вот вас заметил. Весь вечер от меня ничто не ускользало, начиная с полиции и демонстрации кондрачикосов у входа в зал. Но вас я отметил особенно, поскольку вы ухитрились отвлечь меня от музыки — а ведь я ожидал что именно это прекрасное произведение окажется в моей жизни последним.

Это был Первый струнный квартет Гайдна соль-мажор, сочинение 77 Я пытался решить, в какой мере участие двух кондриан испортило звучание, а ваше дурацкое ерзанье мне мешало. «Вот уж невезение, — думал я, — получить в соседи кондрианина, который явился просто на светское сборище, не чувствуя к земной классической музыке ровно никакой склонности…» Для меня было большим облегчением, когда музыка кончилась и вы присоединились к оглушительным аплодисментам. Я следил за вами так сосредоточенно, что упустил момент, когда музыканты покинули сцену.

В антракте я тоже не выпускал вас из виду. Надо же было следить за чем-то, пока час не пробил. Вторым номером программы был один из моих любимых — Второй струнный квартет Брамса ля-диез-минор, сочинение 51. Для совершения того, что задумано, я выбрал первый такт квартета, твердо решив, что предателям Росс и Чендлеру и двум дресси рованным змеям не играть Брамса. А точнее говоря, никому уже не ус дышать, как Росс и Чендлер играют что бы то ни было.

Вы, доктор Акондитичилка, запомнились мне маленьким, худеньким элегантным созданием, одетым в поддельный блейзер с поддельными золотыми пуговицами; на голове у вас красовалась плотная копна белых перьев, лицо было более круглым, чем положено ящерице, а глаза под очками казались огромными; я еще подумал, не испортили ли вы себе зрение, разбирая надписи в кадрах земных передач. По серой шелушащейся коже я мог догадаться, что вам изрядно лет, как и многим другим среди публики, но до моего возраста никому из вас было явно не достать.

Вы вступили в разговор с кондрианкой слева от вас. Из подслушанных реплик я понял, что вы познакомились с ней в этот же самый день, только раньше. Теперь она норовила закрепить знакомство.

– Значит, — спросила она, — вы врач?

– Отставной, — ответили вы.

– Вам обязательно надо познакомиться с Мишей Два Ястреба, моим сегодняшним спутником. Он тоже отставной врач!

Кресло слева от нее было свободно. То ли отставной доктор Миша удалился в туалет, то ли вышел в вестибюль перекурить. Вам следует понять: я переводил слова в привычные мне понятия. Итак, поддельный доктор Миша У. (буква взамен понятия «Украденные имена») в поддельной отставке, отправился в поддельный туалет или курит поддельную сигарету.

Спутница Миши Два Ястреба — поддельная женщина в зеленом платье поддельной шерсти — носила белый парик с голубоватым оттенком. Боже, как издевалась Бимиш над склонностью кондрианских самок выбирать за образец самые затасканные женские моды Земли!

Зеленое Шерстяное Платье, имени которой я так и не разобрал, спросила:

– Позвольте осведомиться, та леди, с которой вы были днем в галерее, — это ваша жена? Где же она сейчас?

Вы качнули головой, сверкнув очками.

– Да, мы действительно всегда ходили на концерты вместе, — услышал я ответ. — Мы оба любим хорошую музыку, и ничто в жизни не может заменить слух. К несчастью, она слышит все хуже и хуже и больше не выходит по вечерам. Это было бы для нее слишком трагично.

– Какая жалость! — воскликнула Зеленое Шерстяное Платье. — Пропустить такое выдающееся событие! Разве первая скрипка — не прелесть? И такой молодой! Поразительная картина!..

Черт ее побери, она была права. Чендлер играл вторую скрипку, уступив первую партию своему ученику Чукчонтуранфису. Уже за одно это бывшего моего товарища по команде следовало бы уничтожить!

Я закрыл глаза, состредоточившись на револьвере в кармане. Дьявольски тяжелая штука. Что если он зацепится за что-нибудь и я не сумею его вытащить, или не попаду в цель, или на меня, старика, навалятся два пожилых инопланетянина и не дадут мне исполнить задуманное? Чендлер и Росс — тоже давно не птенчики, а когда их не станет, я останусь среди вас, змеелицых, совсем один. Экая маразматическая шуточка над самим собой!

Вот еще один кондрианин, лысый и для ящерицы довольно грузный, пробирается вдоль ряда на свое место. Так и есть, навис рядом с Зеленым Шерстяным Платьем и явно намеревается сесть. Она остановила его, представила самцов друг другу. Вот он, вне всякого сомнения, Миша Два Ястреба собственной персоной.

– Акондитичилка, — назвались вы с легким поклоном. — Герберт.

Вы двое пожали друг другу руки над коленями Зеленого Шерстяного Платья. И пустились в светскую болтовню.

И я внезапно ощутил ваши голоса как музыку. Вы, доктор, с вашим чистым высоким тенором, играли первую скрипку. Доктор Два Ястреба звучал заметно ниже и годился на роль виолончели. Зеленое Шерстяное Платье, погруженная в тенета своих потаенных мыслей, была, разумеется, второй скрипкой. Ну а я тайно готовился к выступлению в роли коварного альта.

Если бы наваждение не прекратилось, я, наверное, разрядил бы револьвер в ту же секунду — сначала пустив пулю в вас, потом в себя. И я стал вслушиваться не в голоса, а в слова. Я цеплялся за слова ради самоконтроля.

– Прекрасная пьеса — Гайдн, — изрекли вы. — Я когда-то играл ее. Конечно, не на таком уровне. Но все же я состоял в любительском камерном кружке!

Вот уж достойно вас, вороватых змей, скопировать еще и склонность наших земных врачей к музыкальным хобби! Вы сочли должным объяснить, отчего прекратили играть — какая-то вялая, но калечащая кондрианская костная хворь. Еще бы — вашим ли коготкам ящериц управляться со смычками и струнами! На чем вы, собственно, пробовали играть? Название инструмента я прослушал, зато усвоил, что вы не играете уже лет шесть-семь. Немудрено, что вы непрестанно дергались и шевелили пальцами, припоминая движения.

Ящерица в бархатном костюме протиснулась передо мной, ухитрившись отдавить мне сразу обе ноги. Мы обменялись неискренними извинениями, она полезла дальше мимо вас и ваших спутников. Все возвращались по своим креслам, мой звездный момент приближался. Все места в моем ряду уже были заняты, я откинулся на спинку и сделал вид, что просматриваю программку.

А вы продолжали говорить, по-прежнему ясным голосом, но с примесью грусти:

– Мне выпал ужасный год. Месяц назад умер мой единственный внук. Ему едва исполнилось пятнадцать…

Ваш голос больше не казался музыкой. Это был просто голос, да еще в том самом тоне, какой прорезался у меня и товарищей по команде после пробуждения, когда мы оказались наконец способны сказать вслух: «Ну что ж, все кончено, все вдребезги — мужчины и женщины, киты и букашки распались в пыль, а мы проспали…» Такой тон — хуже крика: настоящий острый крик пересох в горле, но вы не в силах не говорить о том, что его вызвало, ведь в душе он продолжается все громче…

Я уткнулся взглядом в программку. Могли ли вы в самом деле обращаться в таком тоне к двум полузнакомым, встреченным на концерте? Те-то двое, разумеется, издавали междометия ужаса и сочувствия.

– Рак, — сказали вы, имея в виду, конечно, не земной, а кондрианский рак. Потом вы перегнулись через Зеленое Шерстяное Платье к доктору Два Ястреба. — Это было ужасно. Началось на правой ноге, и никакие медикаменты не помогали. И три операции тоже не помогли…

Я исподтишка бросил взгляд в вашу сторону: мне было интересно, какую гримасу скорчит ваше притворно-человеческое лицо для выражения ваших горестей. Но вы наклонились к коллеге-врачу, оставив мне на обозрение лишь узкие ящеричьи плечи.

Музыканты за сценой настраивали инструменты. Револьвер оттягивал мне карман, как крейсер. Под меркнущими огнями зала я видел доктора Два Ястреба — его лицо полнилось искренним сочувствием. Удивительно, подумалось мне, как они умудряются воспроизводить выражения, столь похожие на наши, при совершенно иной мускулатуре и с иным строением кожи…

– И все-таки дело теперь движется лучше, чем поначалу, — отозвался доктор Два Ястреба. (Я вспомнил младенцев Сью Энн Бимиш и смерть Уолтер Дрейк). — Раньше ведь просто ничего не умели, кроме как резать и резать, ампутировать и ампутировать. Был у меня молодой пациент, ему отняли целое бедро. От отчаяния. Делались вещи и похуже — тоже от отчаяния…

Вокруг нас публика устраивалась в креслах, нашептывая что-то друг другу, шурша программками. Очевидно, подслушивал я один, и то против воли. К тому же скоро это испытание подойдет к концу.

Публика успокоилась, и вот они вышли — Росс первая, Чендлер второй (в каком порядке выходили кондриане, не играло никакой роли). Росс первая — это хорошо: на красном платье кровь будет незаметна, никто сразу не поймет, что произошло, и у меня хватит времени еще и на Чендлера. Внимание! Час настал…

А вы продолжали все тем же неумолимо тихим печальным голосом:

– Он потерял большую часть кожи, а жидкости в нем оставалось так мало, что ее не удавалось сцедить. Я думаю, все это была сплошная ошибка. Не следовало так жестоко бороться за него, надо было дать ему спокойно умереть…

– Но мы не имеем права сдаваться! — воскликнул доктор Два Ястреба, перекрыв голосом приветственные аплодисменты в адрес музыкантов. — Врач обязан делать хоть что-нибудь!..

И вы не ответили, доктор Акондитичилка, вы только вздохнули. Мягкий округлый выдох уложился как раз в паузу перед тем, как грянула музыка. Затем вы откинулись поглубже, послали коллеге пристальный взгляд и сказали тихо (и в то же время так ясно, что каждое слово до сих пор звучит у меня в ушах — каждое отчетливее и ниже предыдущего):

– Давайте слушать Брамса…

Едва первые ноты упали в зал, вы утонули в глубине кресла еще глубже. Спустя миг я сумел расслабить руку, сжимавшую револьвер, а потом вынул ее из кармана. Мы сидели в полутьме вместе, у нас в глазах стояли слезы, слишком едкие, чтобы пролиться, и мы слушали.

Перевел с английского

Олег БИТОВ