Сигизмунд Август был последним правителем суверенного Великого Княжества Литовского и первым правителем Речи Посполитой — федеративной державы Польского Королевства и Великого Княжества Литовского. Он был последним из королевской династии Ягеллонов.

В один голос современники характеризуют Сигизмунда Августа как безвольного и слабого человека, не способного править государством. Язвительный Иван Мелешко вообще с презрением отозвался о Сигизмунде Августе: «Того нечего и в люди личити, бо Подляше и Волынь наш вытратив, ляхом менечися». Добрых слов у литвинов он не заслужил. Да и поляки не жаловали короля. Никому он не угодил.

Его рождения с нетерпением ждали в Польше и Литве. Отсутствие наследника у Сигизмунда Казимировича тревожило его подданных и вызвало неуверенность в завтрашнем дне. Что ждет Польшу и Литву, если угаснет династия Ягеллонов? Чувствовали и понимали, что покой и мир будут нарушены. Поэтому рождение 1 августа 1520 года королевича вызвало в Польше и Великом Княжестве Литовском всеобщую радость, «которой веселей не было».

Король и великий князь Сигизмунд в своем манифесте к сенату Польши и панам рады Великого Княжества писал: «Рождение сына принесло не только нам личную безмерную радость, но также обещает великую пользу и счастье всему панству на будущее, о чем даю вам знать».

Как оказалось, радость была преждевременной. Вскоре поляки забили тревогу: опасались, что наследник королевской короны вырастет не правителем, а «бабником». На характер Сигизмунда Августа влияла его мать, королева Бона Сфорца. Хитрая и властолюбивая, Бона мечтала вырастить сына послушным себе, чтобы через него править Польшей. Мальчик рос распущенным и капризным. К учебе сердце не лежало, зато любил забавы и игры в окружении девчат. Развращающее влияние на королевича оказал его воспитатель Джованни Амато Сицилийский, образованный, но аморальный человек. Он и познакомил юного королевича с соблазнами жизни и эротическими утехами, которые тот полюбил. Сигизмунд с печалью глядел, как сын «зря тратит время среди своры девчат и невест».

Он позаботился и об избрании сына великим князем литовским. На тайном совете 4 декабря 1522 года в Вильно гетман Острожский упал к ногам Сигизмунда, умоляя его отказаться от вынесения кандидатуры Сигизмунда Августа на великое княжение. Великий князь, который представлял это дело как желание самих панов рады, сказал: «Очень удивляюсь смене желаний, ибо, пока не имели наследника, желали его, молясь, чтобы Бог его вам послал. И вот Найвысший в своей безмерной ласке захотел нас этим одарить, а вы, кажется, не желаете счастья для нас и нашего сына, чтобы мы видели его возвышение. Как это досадно, можете понять». Совсем не враждебность к Сигизмунду двигала гетманом. Он боялся, что опекуном молодого правителя станет его враг Альбрехт Гаштольд. Видимо, Сигизмунд учел это обстоятельство и не стал настаивать на избрании сына великим князем, а только взял клятву у панов рады, что после его смерти они выберут на великокняжеский посад Сигизмунда Августа. Но паны рады взяли клятву и у Сигизмунда, что их достоинство и целостность Великого Княжества ни в чем не должны понести «ущербу и понижения».

Только в 1529 году, когда Сигизмунд Август подрос, а Константин Острожский из-за старости отошел от государственных дел, Сигизмунд дал согласие литвинам провозгласить его сына великим князем. 18 декабря 1529 года в Виленском кафедральном соборе епископ Ян венчал Сигизмунда Августа на Великое Княжество. Но вся власть оставалась в руках Сигизмунда: «Верховного князя Литвы».

В Польше это поступок Сигизмунда восприняли не однозначно. «Не знали или более тешеться, или удивляться». Сигизмунд нарушил и привилеи и договоры об унии с Литвой. Литвины вновь без согласия и участия поляков выбрали себе государя. Короля упрекали в самовластии, но вынуждены были смириться со свершившимися элекцией и коронацией Сигизмунда Августа и, чтобы не потерять Литву, решили выбрать его польским королем. На Петрковском сейме сенаторы и послы шляхты 18 декабря просили Сигизмунда, «чтобы с повода неопределенности дел людских позволили вынести его (Сигизмунда Августа) также на трон польский», — как писал король Боне. Он, естественно, позволил. Сигизмунда Августа выбрали польским королем и 20 февраля 1530 года короновали. Пока Сигизмунд Август веселился с девчатами на краковском дворе, он не стремился к правлению Великим Княжеством Литовским. Отец решал за него все дела. Но когда Сигизмунд Август 15 мая 1543 года женился на дочери австрийского эрцгерцога Фердинанда Елизавете, роль властителя без государства ему уже была не по душе. «Стыдно мне, — признавался он, — перед самим собой и людьми. Я король и князь, но без королевства и власти княжеской, и не имею места, где мог бы жить с королевой-женой». Он хотел вырваться из-под гнетущей опеки матери — королевы Боны, подчинявшей его волю. «Молодой король достойный и, кажется, обладает хорошими способностями, но боится до того свою мать, что ничего не делает, ничего не говорит без нее», — писал свидетель этой странной «зависимости» сына от матери. Он боялся ее, опасался принимать от матери подарки, подозревая, что они отравлены. Бона как могла отрывала сына от его жены, преследовала ее разными наговорами, не допуская ее влияния на него. Жизнь Сигизмунда Августа превратилась в кошмар. И тогда двадцатипятилетний Сигизмунд Август впервые в своей жизни проявил волю и наперекор протестам Боны и польских вельмож в августе 1544 года выехал в Литву. Ехал с одним желанием — заручиться поддержкой литвинов, чтобы они просили его отца передать ему в правление Великое Княжество. Он обратился к влиятельным в государстве Радзивиллам, к Николаю Радзивиллу Черному и его двоюродному брату Николаю Радзивиллу Рудому. Молодой великий князь оказался под опекой Радзивиллов. А тем более он, «не могучи здеръжати прырожоное хтивости своей ку белым головам», мечтал познакомиться с красавицей Барбарой Радзивилл, вдовой новогородского воеводы Станислава Гаштольда.

С Барбарой Сигизмунд Август встретился в Героненах, куда он приехал по делам великокняжеской казны. Несколько недель гостил он у Барбары в Героненском замке: вроде бы прятался от эпидемии, а на самом деле и он, очарованный ее «повабами и нежностями», влюбился и, как писал секретарь папского нунция Гритиани, «с жаром ее возжелал».

Осенью на сейме в Берестье литвины просили короля Сигизмунда Старого передать власть в Великом Княжестве своему сыну Сигизмунду. Против был враг Радзивиллов — виленский воевода Ян Глебович. Но ему напомнили: «Пока жил Гаштольд, твой предшественник, называли его грабителем, жестоким и несносным человеком, но теперь жаловать его нам нужно и рады б воскресить его к жизни, когда ты наших свобод отстаивать не умеешь и угнетать нас позволяешь». Магнаты и шляхта, подученные Радзивиллами, желали видеть великим князем Сигизмунда Августа. И король передал 6 октября 1544 года часть власти в Великом Княжестве сыну. Сигизмунд Август получил судебную власть, права распоряжаться светскими и духовными должностями. К нему переходили все великокняжеские владения. Король Сигизмунд по-прежнему распоряжался великокняжеской казной, из которой на содержание великого князя выделялось 18 тысяч коп грошей в год. А чтобы Сигизмунд Август не выдавал общегосударственных привилеев и постановлений, король приказал спрятать печать канцлера и подканцлера ВКЛ «в скрыню и опечатать ее». Акты и грамоты Сигизмунд Август должен был заверять своей личной печатью.

За свое согласие король Сигизмунд взял с литвинов обязательство помочь Польше в случае войны с Турцией и выставить 4 тысячи всадников.

Компромисс был найден, и обе стороны остались довольными. Сигизмунд Август особенно не переживал, что он, несмотря на громкий титул, по существу был наместником своего отца в Великом Княжестве Литовском. Лишних забот на себя он не хотел брать. Он не спешил в решении государственных дел. «Каждое дело, которое не спеша с добрым размышлением идет — результативное, а быстрое, бывает вредным», — считал Сигизмунд Август. Поэтому он любил откладывать дела «на завтра», а то и «на иное время». Его так и прозвали — «Король Завтра». Многие проблемы откладывались, и решение их становилось все труднее и труднее.

Первое, что сделал новый великий князь — это обновил состав панов рады. «Много есть кандидатов на первые дигниторские кресла, — писал свидетель, — но одновременно нет достойных». Приходилось выбирать не достойных, а преданных и послушных. В политической элите Великого Княжества вопреки давним привилеям появились православные Александр Ходкевич и Иван Сапега, Семен Пронский и, что пугало панов-католиков — протестанты Радзивиллы. Гегемонии католиков в политической жизни ВКЛ наступал конец. Это тревожило поляков. Краковский каноник Станислав Гурский писал в 1544 году, предупреждая польских сановников: «Очень опасное положение нашего молодого короля в Великом Княжестве, тем более, когда там мало имеет при себе поляков. В самом деле, с великой болью пишу эти слова, но, к сожалению, большая опасность грозит ему, ибо Сапеги или русины гибель готовят». Зря волновались поляки — Сигизмунду Августу никто не угрожал.

Великий князь не ломал обычного уклада жизни, не вводил «новизны». Все шло своим чередом, спокойно и без тревог. Кроме того, не надо было ехать в Краков на поклон королю Сигизмунду Старому. В Великом Княжестве Сигизмундом Августом были довольны. С ним не возникало осложнений и проблем. Тот же Станислав Гурский уже превозносил его: «Мыслит быстро, имеет чувство справедливости, а так же в решениях своих руководствуется единственным и исключительным резоном. Выражается всегда умно, а где нужно, очень уважительно и почтительно. Причем во всех делах обращается к Богу. Во истину будем иметь с Божьей помощью в нем деятельного и мудрого монарха». Это было 1544 году, но пройдет время, и каноник поймет свое заблуждение относительно молодого короля. Внешний облик обманчив, о человеке говорят его дела. А достоинства монарха определяются состоянием его государства.

«Воспитанник невест» вовсе не был приучен к той роли, которая выпала ему. Государственные дела отнимали время, а хотелось веселья и удовольствий, поэтому он часто останавливал своих сановников: «Не нужно мне диспутов... я так хочу», — и на этом заканчивались обсуждения государственных дел. Куда более внимания и времени уделял великий князь устройству своего двора. Собирал картины и книги (его библиотека составляла более 4000 томов). Для выезда на «люди» он имел 167 коней и 27 карет. Только на кухонные расходы тратилось ежегодно 30 тысяч злотых — сумма, которую все Великое Княжество отправляло Крымскому ханству как «ордынщину» — плату за украинские земли.

А глядя на веселье великокняжеского двора, и магнаты вели пышную и разгульную жизнь. Все эти вакханалии на фоне голода, который свирепствовал в Литве в течение 4 лет, были подобны пиру во время чумы. Но сытый голодного не понимает. Правитель не хотел видеть страдания своих подданных.

Власть была для Сигизмунда Августа антуражем великокняжеского титула, дорогие и красивее вещи — атрибутами его величия. От предков передалась Сигизмунду Августу страсть к охоте, где он пропадал месяцами. Так, в 1546 году он потратил на охоту 223 дня. Где уже тут думать о державе!

Комендант Бари, приехавший в Вильно, писал: «Не удивляюсь, как молодой король заботится о своих подданных на Литве. Ничем он там серьезным не занимается. Полностью отдался потехам, танцам, маскарадам». Теперь Станислав Гурский с горечью отметил: «Наш молодой король, воспитанный невестами и женщинами, не любит быть в походах. Не идет искать великую военную славу. Наученный и околдованный матерью, убегает от жены, дает командовать собой матери». А вот еще одно свидетельство о бесполезной трате времени Сигизмундом Августом: «Окружила его целая свора неженатых сверстников: смех и разговоры только о девчатах, а после танцы, беседы, музыка, флирты, охота и на это уходит зря его наилучшие годы». Мирная передышка и внутренний покой в государстве обманывали Сигизмунда Августа призрачной верой, что ясное небо над Великим Княжеством будет всегда. Груз государственных забот лег на панов рады и, прежде всего, на Яна Глебовича. Он, без сомнения, был некоронованным правителем Великого Княжества и решал важнейшие дела: в 1544—1548 годах провел люстрацию границы с Короной, сделал ревизию волынских и киевских замков. Очень важным было точное определение границы Великого Княжества с Польшей, ибо здесь происходили частые стычки. Литвины жаловались «на кривды несносные, которые мають... от панов поляков и мазовшан».

От Сигизмунда Августа требовалось только выполнять желания магнатов. На сейме в 1547 году он подтвердил прежние привилеи Сигизмунда 1506 и 1529 годов, а также привилеи Жемайтии (эта земля пользовалась значительной автономией, и Сигизмунд Август дал обязательство «не раздавать уряды в Жемайтии литвинам, русинам и полякам»).

Просили литвины Сигизмунда Августа кроме польского «держать и двор литовский». Но Сигизмунд Август отказал в просьбе, сославшись на отсутствие средств, мол, великокняжеские имения заложены панам. Странно, если вспомнить, что он получал из казны значительную сумму на личные расходы. Деньги тратились на украшения, картины, книги, уборы, лошадей... Много средств спускалось на балах и все это расточительство ради того, чтобы очаровать красавицу Барбару Радзивилл. Краковский каноник Гурский, который по существу стал соглядатаем при Сигизмунде Августе, доносил королеве Боне, что тот забыл «свою редкой добродетели жену и целиком отдался воеводше Трокской».

Сигизмунд Август был поглощен красавицей Барбарой Радзивилл, которая затмила красотой и обаянием его фаворитку, очаровательную итальянку Диану Кардони. Смерть жены 15 июня 1545 года освободила его от уз Гименея. Даже говорили, что ее отравили по наговору Барбары Радзивилл. Наверное, в душе Сигизмунд Август радовался ее смерти. Он не любил Елизавету и последние годы держался с ней холодно, указывая, чтобы «она знала свое место».

Не долго носил Сигизмунд Август траур по умершей жене — балы, маскарады вновь веселили его. Это положение было на руку Боне, прибравшей власть к своим рукам. Она окружала сына красавицами со своего двора, «чтобы не проснулась у него жажда власти, а его энергия тратилась в сладостях и искушениях красивых и молодых любовниц». Очень точно подметили современники ее истинную цель в отношениях к сыну — не допустить его к государственному кормилу. Часто на балы во дворец великого князя приезжала Барбара. Монарх, чтобы понравиться возлюбленной, даже одел боевые доспехи и участвовал в рыцарском турнире 22 февраля 1547 года. В поединке со своим придворным Лингезом он, естественно, победил. Любовь вдохновила его на подвиги и героизм, пусть даже на турнирном поле.

По ночам Сигизмунд Август тайно приходил к любимой домой. Однажды его подстерегли братья Радзивиллы — Николай Черный и Николай Рудый, и он дал слово не встречаться с Барбарой. Любовь была сильней, но не мог жениться монарх на своей подданной. «Надеюсь, что Господь Бог, которого каждый день прошу, не допустит меня до такого падения, ибо могу зло использовать против своего разума», — признавался Сигизмунд Август. Он мучился и не выдержал. Вновь тайно навестил Барбару и встретился там с ее братьями. Видимо, понял он тогда, что должен решиться на отчаянный шаг, ибо потеряет навсегда любимую, и согласился жениться на Барбаре. В ту же ночь капелан Радзивиллов тайно обвенчал влюбленных.

Слухи о браке Сигизмунда Августа с Барбарой Радзивилл поползли по Литве и Польше. Старый король с печалью сказал: «Когда ему не понравилась та, которую мы ему советовали, то пускай берет кого хочет». Казалось, Сигизмунд смирился с выбором сына, но не смирилась Бона, она и повлияла на решение мужа. Сигизмунд обратился к панам рады с просьбой уговорить сына отказаться «от неблагородной женитьбы, которая и нам и его милости великое унижение, а государством нашим немалое унижение принесло». Паны рады со слезами просили Сигизмунда Августа, «абы того не чынил и неровни собе, подданное своее, за мальжонку не брал». Но великий князь их «слухати не хотел». Он послал в Польшу Николая Радзивилла Черного задобрить своих родителей и магнатов со шляхтой. Но не так-то просто это было сделать. Против Барбары выступили многие магнаты, которые называли ее развратницей, колдуньей и т.д. Радзивилл Черный писал Николаю Рудому, что о Барбаре говорят: «она злая, хуже, чем старая (Бона), при этом и глупая, тогда не сможет так мешать, как Бона». Имя Барбары вызывало в Польше ненависть. Паны и шляхта считали себя оскорбленными. Стали появляться памфлеты, в которых грозили Радзивиллам «декретом английским» казнить смертью за измену сословию. «Очень все неблагодарные, но не удивляюсь этому, если короля, пана своего, не умеют чтить и почитать», — писал князь Радзивилл Черный брату. Он точно подметил отношение польских магнатов и шляхты к своему королю, и оно не изменится уже до конца его правления. У него отняли право на любовь, он должен был, как преступник, хранить в тайне свой брак. Даже родителям не мог он представить свою жену. При встрече с отцом на Петрковском сейме в начале 1548 года Сигизмунд Август не признался в своей женитьбе. Но брак Сигизмунда Августа не был уже ни для кого тайной. А он побоялся признаться на сейме в своей женитьбе.

Новость о смерти отца 1 апреля 1548 года не только опечалила великого князя, но придала надежды. Сигизмунд Август 17 апреля официально представил Барбару панам рады: «Барбара есть моя жена, через обряд христианский и в присутствии ее кровных мне в брак отдана. Знайте, что никакая сила на свете этой законной связи, сделанной между христианами, не может разорвать... Когда я по воле Бога с первого дома на Литве и от знаменитого отца рожденную взял за жену, то отдайте ей честь как королеве и государыне».

Паны рады нарекали на своего правителя, взявшего себе подданную и унизившего честь государства, но вынуждены были смириться с его выбором. Но в Польше против «неславного королевского брака» дружно выступили магнаты и шляхта. «Мы, поляки, имеем, к сожалению, короля не только изнеженного в начале своей жизни, но также безрассудного в делах и слове, скорее шута, чем короля», — заявили они. Сигизмунда Августа ждала трудная и упорная борьба за право любить.

Не осталась в стороне и королева Бона. «Этот брак будет началом падения государства его королевской милости», — предрекала она. Сразу же после смерти короля Сигизмунда Бона написала своей дочери Изабелле: «Умножай наши старания против несчастливого и недостойного брака нашего сына на Литве, которого он наперекор всем здоровым советам упорно держится, через который заслужит себе не только у всех монархов позорное имя, но даже у собственных подданных будет в презрении».

Ее старания понятны, ибо за Барбарой стоял самый могучий в Литве род Радзивиллов, а они власти никому не уступят и Сигизмунда Августа под себя подомнут. Бона почувствовала смертельную угрозу своему властному положению.

Казалось, что против Сигизмунда Августа ополчился весь свет. Но он был твердым, оппозиции не удалось заставить его отречься от Барбары. Проявилась присущая Ягеллонам черта — упрямство. Это подметили и современники: «Что король раз постановил, исполнит, хотя бы целый свет должен был низвергнуть». Жаль, что эта черта характера у Сигизмунда Августа проявлялась редко, да и то только в личных и амурных делах. На сейме он ответил шляхте: «Отпустить мне ее (жену) нельзя, перед Господом Богом взял я брак с ней, нельзя мне желать, чтобы отпустил ее, или что иное делать против закона христианского... Когда брак свой и присягу нарушу, то таким образом и вольности ваши нарушу». Остался король непреклонным и тогда, когда депутаты сейма упали перед ним на колени и просили отказаться от Барбары.

Сигизмунд ответил пламенной речью: «Не знаете ли, что в Польше даже самих королей с равных сословий выбирали, но каждый из них был за короля признан. Тем более когда говорим о королевской жене, ибо не жена мужа, а муж жену возвышает и делает ее высокородной. По желанию Бога каждый выбирает себе жену, которая ему нравится, и мы, будучи королем, хотим такую же свободу употребить в выборе жены... Жену нашу оставить? Это не достойно нам сделать, ибо мы перед Богом с ней обвенчались! Не желайте мне, чтобы я отпустил ее или что иное сделал против закона христианского... иной жены, если эту отпущу, иметь не буду... Не только отпустить ее и о ином говорить, но и думать не хочу, только кого мне Бог дал, ему и буду рад, чтобы не только на душу мою и жены моей, но и на королевство кару Божью не принес».

Натиск оппозиции не ослабевал, и Сигизмунд Август готов был отказаться от польской короны и, пусть «в последней рубашке», но остаться со своей женой. Страсти еще более разгорелись, когда Барбара прибыла в Краков. Бона демонстративно уехала в Варшаву и там плела интриги против сына и его жены. Сигизмунд Август забыл о королевских обязанностях и днями пропадал в покоях Барбары. Слухи о том, что король из-за жены не занимается делами королевства, будоражили панов и шляхту. Но короля прежде всего волновала судьба любимой.

Воистину он был похож на героя рыцарского романа Кретьена де Труа «Эрик и Эниде», рыцаря Эрика, чрезмерно влюбленного в свою жену и забросившего турниры и бои, не замечая, как низко пала его репутация.

Но Эрик все же сподобился стряхнуть с себя любовное наваждение и доказал доблестью свое рыцарское достоинство. А вот Сигизмунд Август так и не избавился от чар красавицы.

По совету Николая Черного Сигизмунд Август отказался поддерживать своего племянника Яна Запольи, боровшегося с Габсбургами за венгерскую корону. Взамен Габсбурги обязались помочь ему расправиться с оппозицией. По тайному договору эрцгерцог австрийский Фердинанд прислал 5 тысяч испанских солдат, которых король поставил в своих имениях. Теперь и у Сигизмунда Августа появилась сила против оппозиции.

И она дрогнула, ее вожди стали переходить на сторону короля.

На очередном сейме еще звучали голоса против брака Сигизмунда Августа и Барбары, но они уже ничего не значили. Вопрос о ее коронации был решен. Теперь былая оппозиция радостно кричала: «Пусть будет убит тот, кто не хочет иметь ее за королеву!» И наконец 9 декабря 1550 года Барбара была коронована.

Барбара не радовалась королевской короне. Тяжелая болезнь отнимала силы и красоту. Доктора предсказывали близкую смерть. Сигизмунд не отходил от ложа, на котором угасала любимая женщина. Он готов был на все, чтобы спасти Барбару, даже пригласил знахарок лечить ее. Здоровье Барбары улучшилось, но болезнь не отступала. Наконец Сигизмунд Август положился на волю Бога, «чтобы тот сам лечил, в недостатке людского спасения».

8 мая 1551 года молодая королева Барбара умерла. Сигизмунд Август плакал от горя. И по словам Николая Черного, король «кровавым потом» обливался по любимой.

В смерти Барбары подозревали королеву Бону. Говорили, что молодую королеву отравил секретарь Боны — Людвик Монти. Сигизмунд Август так и не простил матери неприязни к своей жене. И Бона в 1556 году, прихватив из казны драгоценности, уехала на родину в Италию, где вскоре была отравлена.

Похоронили Барбару в Вильно, хотя поляки и Радзивиллы хотели положить королеву в королевской гробнице на Вавеле. «Тут при ее жизне хотели быть благородными, пусть и после смерти никто ее тут не видит», — решил Сигизмунд Август. Всю дорогу до Вильно он ехал на коне за повозкой с гробом Барбары и плакал. Король до конца жизни носил траурную черную одежду. И он завещал похоронить себя возле могилы Барбары, чтобы и после смерти быть рядом с любимой.

Легенды рассказывают, что король пригласил к себе известного мага Твардовского. По его просьбе маг показал в зеркале тень Барбары. Увидев привидение любимой, король с криком: «Басенька моя!» — бросился к нему. Произошел взрыв, и в дыму привидение исчезло. История любви Сигизмунда Августа и Барбары Радзивилл послужила сюжетом многих литературных и художественных произведений. И в них Сигизмунд Август показан романтическим влюбленным и несчастным мужем, вызывающим сострадание. Прославила Сигизмунда Августа не его государственная деятельность, а несчастная любовь.

Личное горе угнетающе подействовало на Сигизмунда Августа. Он безвольно принимает решения по совету Николая Черного, которому дал уряд виленского воеводы и земского маршалка. Папский легат Алоиз Липпомани писал о Радзивилле: «...этот пан является всем у короля: советчиком, канцлером, маршалком, фамильярным приятелем, с которым король ест, танцует, забавляется». Современники объясняли такую зависимость правителя от своего сановника колдовством. Так считал австрийский посол Ян Лан: «Формулами колдовскими и дьявольским влиянием овладел он (Радзивилл. — Авт.) полностью королем, и то, что советует, наговаривает, что скажет и что пожелает, то король делает, не обращая внимания ни на чей совет, в делах религиозных или делах государства, или иных важных делах». Но не в колдовстве крылась сила Радзивилла, а в слабости самого Сигизмунда Августа. Современники отмечали, что Сигизмунд Август «кажется слабым, а поэтому не любит трудов и забот. В разговорах осторожный, скрытный, ссылается на недомогание, в ответах своих сдержанный, такие использует двойственные высказывания, что кажется, что его слова можно понять иначе и, как правило, никогда не обнадеживать там, где говорит о публичных делах, и вместе с тем никогда ничего не обещает с уверенностью». От такого правителя нельзя было ждать выдающихся свершений, а от его подданных — активной деятельности. Одни предались разгульной жизни, другие впали в «ересь» — увлеклись модным протестантизмом, третьи вовсе забыли о своих государственных обязанностях.

Папский нунций Алоиз Липпомани обвинил польскую шляхту в падении морали и боевого духа: «Отец его был королем необыкновенных достоинств, немалой охоты к рыцарским делам. Но сын, любящий спокойствие, ни разу не вышел еще в поле, что ослабило боевой дух шляхты, которая раньше непрерывно занималась в воеводствах рыцарским ремеслом, всегда готовая собраться под руководством короля числом в сто тысяч польской конницы. Теперь отвыкла от оружия, залегла дома и вместо обороны страны и соединенных с ней краев, отдается чтению еретических книг».

Даже вопрос о новой женитьбе короля решал Николай Радзивилл Черный. Неудивительно, что он заботился не о сердечных чувствах короля, а о политических выгодах Великого Княжества Литовского и сосватал ему вторую дочку австрийского эрцгерцога Фердинанда Екатерину. Этим браком князь Радзивилл Черный сорвал планы московского царя Ивана Грозного получить от императора Карла V королевскую корону. 31 июля 1553 года в Кракове Сигизмунд Август третий раз венчался. Но и этот брак не принес ему счастья и душевного покоя. Сестру первой своей жены — Екатерину, болевшую эпилепсией, он не любил. Сигизмунд Август думал развестись с нею и сообщил императору, «что чувствует к Екатерине непривычное отвращение, считает связь с сестрой после сестры за кровосмешание». Папа римский ратовал за сохранение брака. Тем более, что в 1554 году королева сообщила о своей беременности. Но минуло время, и стало ясно, что она просто обманывала всех, имитируя беременность. С этого момента король отдалился от жены. Горячая кровь толкала его в разгулы и разврат. Понятно, что за это набожные поляки не любили и не уважали Сигизмунда Августа. А за что было его уважать? «Поляки не слушаются его, не почитают, злословят о нем публично, о чем он мало волнуется. Владения коронные розданы или заложены, не приносят ему никакого дохода, так что на содержание свое обязан брать в долг», — писал Липпомани. А между тем деньги на украшения, убранство своих дворцов, картины, шпалеры, дорогие безделушки, ювелирные изделия находились. В королевской конюшне стояли две тысячи коней. Но свое богатство Сигизмунд Август, как знаменитый Крез, прятал от чужих глаз в своих сокровищницах: «предивной работы» оружие, дорогую одежду (хотя сам одевался просто и скромно), меха, рубин императора Карла V (стоимостью 80 тысяч золотых скудов), драгоценные камни, медали, золотые и серебряные украшения и вещи, шапку с рубинами (стоимостью 300 тысяч золотых скудов) и много всякого добра. В 1560 году видом королевских богатств был поражен епископ Комерини: «Я видел много драгоценностей, но столько собранных в одном месте не ожидал найти, с которыми венецианские и папские, которые также видел, не могут идти в сравнение... Этому никто не поверил бы, кто этого не видел». А для защиты Отечества у короля денег не находилось. Так, для покупки брюссельских гобеленов он потратил 100 тысяч талеров. А через несколько лет ровно столько попросил у гданьских и немецких банкиров для ведения войны с Московией.

Поразительны бездумность и безразличие Сигизмунда Августа к нуждам государства. И это в то время, когда политическая ситуация в Восточной Европе становилась все более напряженной.

В 1557 году чуть не началась война Великого Княжества Литовского с Ливонией из-за желания Сигизмунда Августа сделать своего родственника Кристофа Мекленбургского наместником рижского архиепископа. Против выступил ливонский магистр Генрих фон Гален, который склонил ливонские сословия выбрать коодьютором рижского архиепископа, своего ставленника, который, став рижским епископом, ликвидирует Орден и сделает Ливонию светским государством вассальным Великому Княжеству Литовскому. Решить конфликт мирным путем не удалось.

Новый магистр Вильгельм фон Фюрстенберг под угрозой вторжения войска литвинов, возглавляемого самим Сигизмундом Августом, запросил мира и лично прибыл в Позвол, где находился с войском Сигизмунд Август, и 14 сентября 1557 года заключил союз с Великим Княжеством. Этот союз встревожил Ивана Грозного, и он в 1558 году начал войну с Ливонией. По договору Великое Княжество должно было защищать Ливонию. Но Иван Грозный не хотел слушать о мире и прямо заявил: «Вифлянты испокон веков наши даншики», да еще напомнил, что его «отчина» Смоленск, Киев, Полоцк, Витебск, Волынь и Подолье. Московские войска брали один за одним ливонские города. Новый ливонский магистр Готкард Кетлер просил королевского заступничества. Сигизмунд Август сослался на то, что без совета польских сословий и без «правых причин» не может помочь Ливонии. Тогда Кетлер обратился к Сигизмунду Августу как к великому князю литовскому, обещая за помощь часть Ливонии. По совету Николая Черного Сигизмунд Август согласился. 31 августа 1559 года в Вильно Кетлер подписал с ним договор. Магистр передал Орден под опеку великого князя, т.е. ВКЛ. К договору 15 сентября присоединился и архиепископ рижский. В начале 1560 года войско Великого Княжества Литовского вошло в Ливонию. Одновременно на Ливонию напала Швеция и захватила Ревель. Теперь Великому Княжеству Литовскому нужно было воевать против двух врагов — Московии и Швеции.

Как тогда требовал договор, Сигизмунд Август заступился за несчастную Ливонию. В январе 1560 года посол Мартин Володкович передал царю Ивану Грозному требование великого князя прекратить воевать с Ливонией: «Иначе я должен буду оружием защищать мою собственность: ибо магистр торжественно назвал себя присяжником Великого Княжества Литовского. Мнимые права Москвы на Ливонию суть новый вымысел: ни отец, ни дед твой, ни ты сам доныне не объявлял их». Понятно, что Иван Грозный не согласился и ответил в духе московских правителей: «Тебе очень хорошо известно, что Ливонская земля от предков наших по сие время не принадлежала никакому другому государству, кроме нашего, платила нам дань, а от Римского государства избирала себе духовных мужей и магистров для своего закона по утвержденным грамотам наших прародителей...». Царь не лгал. Если он считал своей «отчиной» Полоцк, то и претендовал на наследство Полоцкого княжества. А полочане помнили (об этом напомнили паны рады ливонскому магистру Плетенбергу), что «границы державы их расширились по Двине аж до самого моря, что ваш город Рига построен на их земле». И чтобы иметь права на Ливонию, царю надо было захватить Полоцк и тем самым оправдать ее захват.

Сигизмунд Август в июне 1561 года послал Николая Радзивилла в Ригу для заключения нового договора. Радзивилл нарушил свои полномочия и предложил магистру и архиепископу присоединить Ливонию к Великому Княжеству Литовскому, превратив ее в герцогство. Рыцари единодушно решили распустить Орден и выбрали герцогом Кетлера. Согласились на присоединение к Великому Княжеству представители ливонского дворянства, горожане Вольмара и Вендена. Был заключен договор о переходе под власть Сигизмунда Августа Риги. На сейме в Вильно литвинские станы согласились с желанием «земли Лифлянское з иншими паньствы нашими за ровно статися», т.е. присоединиться к ВКЛ. 28 ноября 1561 года ливонские послы и Сигизмунд Август поклялись исполнить договор. Он брал на себя ответственные обязательства, требующие мужества и силы воли. «Сигизмунд обязан вступиться за христиан, утесняемых варварами; он изгонит московитов и перенесет войну в собственную их землю: ибо лучше питаться кровью неприятеля, нежели питать его своею», — говорилось в договоре. Мужества у него хватило принять обязательства, а вот силы воли исполнить их у Сигизмунда Августа не было. Но он бросил вызов судьбе.

«Вступление наше в Инфлянты имеет цель не только добро наших панств, но и целых Инфлянт», — так объяснил он свои действия.

5 марта 1562 года был распущен Ливонский орден. Кетлер стал правителем вассального Великого Княжества Литовского, Курляндского и Земгальского герцогства со столицей Митава. Вся остальная Ливония, кроме захваченной шведами Эстляндии, приняла власть Великого Княжества Литовского. Парадоксально, что самое славное событие в правлении Сигизмунда Августа произошло помимо его воли и желания.

Можно понять гнев Ивана Грозного, когда он узнал о присоединении Ливонии к Великому Княжеству Литовскому. Он решил нанести удар по Полоцку, «на который главным образом и опиралось величие Литвы», как считали современники. В апреле 1562 года московские войска разорили предместья Витебска, Дубровно, Орши, Копыля и Шклова. Сигизмунд Август объявил сбор посполитого рушения. Но шляхта не хотела воевать и требовала заключения унии с Польшей «ради избрания одного государя и одной защиты, чтобы вместе сеймововали и одни права имели». Свидетель писал об этих событиях: «Терпеливый, до этого спокойно снося бремя войны, литовский люд шляхетский охватило какое-то безумство. Образовали военный союз и пожелали от короля объединения с Польшей и освобождения их из рук виленского воеводы (Николая Радзивилла Черного. — Авт.), грозя, что в противном случае иначе поступят». Это был бунт шляхты против власти магнатов. Шляхта Великого Княжества хотела равных прав с магнатами, как в Польше, и дать их могла уния с Короной.

Литвинская шляхта была только «братьей молодшей» панов, пыль у их ног. Вот как отзывался о ней Альбрехт Гаштольд, сравнивая польские и литвинские сеймы: «...Сеймы наши проходят совсем иначе: что решит господар и паны рады, то шляхта обязательно принимает к исполнению: мы же приглашаем шляхту на наши сеймы как бы для чести, для того, чтобы все знали, что мы решаем». С такой ролью литвинская шляхта уже не хотела мириться, она хотела иметь свой голос в государстве, как польские шляхтичи.

Из лагеря под Витебском шляхта двинулась к Вильно и стала перед городскими стенами. Через своих послов шляхтичи начали переговоры с Сигизмундом Августом. Шляхту поддержали и мещане, заявившие, что когда паны рады сорвут унию, то они вместе с шляхтичами выступят против них.

Сигизмунд Август не мог проигнорировать требования шляхты, ибо она отказывалась платить военную подать. Он включил вопрос об унии на очередной сейм. Перед Великим Княжеством Литовским стояла дилемма: или быть завоеванным Московией, или стать польской провинцией. Переговоры с Москвой не приносили положительных результатов. Бояре упрекали литвинских послов за то, что литвины вторглись в царскую «отчину» — Ливонию, и заявляли, что и «Литовская земля — вся отчина государя нашего».

Угроза московского нашествия пугала Сигизмунда Августа. Он ясно видел слабость Великого Княжества Литовского. Денег для найма большого войска не было: он давно раздал в залог многие свои владения и теперь «ходил в долгах». Надежд на «посполитое рушение» не питал. Шляхта больше думала о «золотой вольности», чем о защите государства. Беспокоило короля и отношение православных к войне. Московские князья всегда в войнах с Великим Княжеством Литовским выставляли себя защитниками православия. Несправедливость постановлений Городельской унии о неравенстве политических прав католической и православной аристократии была очевидной. И на просьбу «панов рады наших духовных и светских, княжат, панят, врядников всех земель того паньства нашого отчизною Великого Княжества Литовского» великий князь Сигизмунд Август выдал 7 июня 1563 года в Вильно привилей, которым наделил православных феодалов равными политическими правами с католическими. «Так теж на достоинства и преложеньства всякие, и до рады нашое, и на уряды дворные и земские, не только подданные костелу Римскому от того часу обираны и прекладаны быти мають, але одинако и заровно вси рыцарского стану з народу шляхетского люди веры хрестиянское, яко Литва, так и Русь, кождый водле заслуг годности своее, от нас, господаря, на местца зацные и преложеньства з ласки нашое браны быти мають», — говорилось в привилее. Необходимость в этом акте назрела давно, но предшественники Сигизмунда Августа не решались уравнять политические права православных с католиками и тем самым сохраняли между ними губительное для государства противостояние.

Сам Сигизмунд Август не был религиозным фанатиком. В пост ел скоромное и потешался над ксендзами, его набожность была скорее показной.

В то же время он интересовался Реформацией и не препятствовал распространению ее идей в Польше и Литве. Однажды под влиянием Николая Радзивилла Черного даже решил посетить кальвинский храм. По дороге короля остановил доминиканец Киприан, который схватил коня за удила и воскликнул: «Предки вашей милости ездили на молитву другой дорогой, вон той», — и показал на костел. Хоть Сигизмунд Август был правителем католической страны, но не преследовал ни протестантов, ни православных. Его веротерпимость являлась исключительной среди монархов Европы. И он сожалел о религиозных распрях и желал согласия между церквами. Поэтому мог в 1569 году на Люблинском сейме честно сказать: «Да не подумают, чтобы я решился принуждать к вере кого-либо жестокостью или строгими мерами отягощать чью-либо совесть, не такое мое желание, ибо не мое дело созидать веры — это совершается действием Святого Духа». Тем самым подтвердил свое прежнее утверждение: «Я не король вашей совести».

Тем временем русский царь Иван Грозный собрал огромное войско — 280 тысяч воинов и еще 80 тысяч обозных человек (явно фантастические цифры). Огненный наряд состоял из 200 пушек, четыре из них были настолько огромными, что каждую из них тянула тысяча человек. Такой рати не только Полоцк, но и вся Литва не могли противостоять. 15 февраля 1563 года после полумесячной осады и ежедневного артиллерийского обстрела, спасаясь от пожаров, полочане сдались на милость.

Милость была хуже немилости: «И воеводу Полоцкого Довойну взяли и з женою его с панею, владыку Арсения, и князей и бояр з жонами и з детьми всех на голову вывел полоном, простых людей всех побил и в полон побрал на корен з жонами и з детьми выпленил», — сообщает летопись о «милости» нового великого князя полоцкого, как начал себя величать Иван Грозный.

Получив известие о захвате Полоцка, Сигизмунд Август заплакал. Он даже не стал продолжать Петрковский сейм, где должны были обсудить вопрос об унии, и с «гвалтовною поребою» выехал в Литву. На сейме в Вильно решили созвать посполитое рушение и приняли условия унии с Польшей. Они были такими: единый для Короны и Великого Княжества правитель, выбираемый совместно поляками и литвинами; на общих сеймах решаются дела, которые касаются двух государств, а внутренние вопросы рассматриваются на своих сеймах; все структуры власти сохраняются. Но поляки от такого взгляда на унию отказались — Литва должна была признать себя владением Польши. То, что происходило на Варшавском сейме в начале 1564 года, описал неизвестный шляхтич-литвин: «ижъ панове ляхове дивными розными претекстами хотели, же бы Литву у кабалу записали и в вечную неволю к собе нас взяли». Все старания поляков навязать свои условия встречали дружный протест делегации Великого Княжества во главе с князем Николаем Радзивиллом Черным. А когда он получил сообщение о победе войска литвинов над московской ратью 26 января 1564 года в битве под Уллой, то вовсе отклонил польский проект унии. Тогда поляки насели на слабовольного Сигизмунда Августа, требуя от него высказать свою точку зрения на унию. Он видел унию как объединение Польши и Литвы в одно государство под властью общего правителя и ради этого был готов отказаться от прав на Великое Княжество Литовское в пользу Польского Королевства. Князь Радзивилл Черный протестовал и заявлял, что «тяжело верно служить» господарю, забывшему свою присягу. Сигизмунд Август не внял советам первого своего советника. Теперь он слушал поляков: «Не было ни капли крови польской в государе нашем, только литовская с итальянской смешались, но польское образование притупило его душу, и это Литва на себе почувствует и будет чувствовать, если Бог не смилуется», — так объяснял зависимость от поляков Сигизмунда Августа сын Радзивилла Черного князь Николай Крыштоф Сиротка. И дело не только в польском образовании, а прежде всего в слабости и безволии самого Сигизмунда Августа. Королевское окружение составляли проходимцы, которые потакали его развратным наклонностям. Да он и сам понимал, что является всего лишь коронованной марионеткой. Ничего от него не зависело, ничего он не мог решить. «Да я король, но руки у меня связаны» — горькое признание своего бессилия.

Варшавский сейм закончился ничем — уния не была заключена. Но поляки пошли на подлог, выдали фальшивый рецесс (проект предварительного соглашения), в котором написали, что произошло объединение «двух народов — польского и литовского — в один народ, одно тело, и по этому телу устанавливается одна голова и одни правитель и также одна общая рада». Николай Радзивилл протестовал против подлога и не поставил печати Великого Княжества под рецессом. Как он сказал, уж лучше смерть или переход под власть иного монарха, чем такая уния.

Даже такая уступка полякам, как отказ от наследственных прав на Великое Княжество Литовское в пользу Польши и подписание фальшивого рецесса об унии, не смогла заглушить недовольные Сигизмундом Августом голоса. От имени шляхты посол Николай Сеницкий обвинял Сигизмунда Августа в том, что тот мало занимается делами королевства, отчего в Польше расцвели беззаконие, мародерство и совершается разное своевольство. Уже и сенаторы свои споры решают силой и подают этим пример младшим. От неприятелей нет никакой защиты... «Ваша королевская милость нами прославляется, но нас не почитаешь». Единственное, чем мог Сигизмунд Август заслужить хороших слов, то это привести Великое Княжество Литовское к унии, отдать ее Польше. В унии с Литвой поляки видели спасение Польши: «Если утратим Литву (такое большое государство), то придем в значительный упадок».

Паны и шляхта Великого Княжества Литовского нашли выход из сложившегося положения. На сейме в Бельске они одобрили проект нового Статута, где ликвидировались статьи о наследственных правах великого князя на Великое Княжество, «в котором они, яко люде вольные, обираючи извечных стародавна из своих продков собе панов и господарей великих князей литовских». Сигизмунд Август вынужден был согласиться с этим артикулом, и 1 июня 1564 года выдал привилей: «Утверждаем всим обывателем великого князьства Литовского тот статут новый не только сим нашим привильем, але течж словом нашим господаръским за нас и за вси потомки наши, короли и великие князи Литовские, обывателем здешним шлюбуем, обецуем и прирекаем под тоюж пресегою... боронити и стеречы будем, абы во всем и во всех артыкулах цело тот статут был захован». Он обещал сохранить целостность Великого Княжества, не уменьшать его границ, «складати сеймы вальные». Но его слова и клятвы оказались обманом.

В Великом Княжестве начались конституционные преобразования. Вместо панов рады был создан избираемый шляхтой сенат, а сейм стал законодательным органом. Воеводства были разделены на поветы, в которых вводились поветовые сеймики и выборные суды. Произошла своеобразная шляхетская революция. Магнаты под требованиями «братьи своей молодшой» отказались от судебной власти и признали с ней «одно ровное право». Но политическую власть магнаты не хотели делить со шляхтой, а уния с Короной Польской, где сенаторские должности были выборными, подрывала их гегемонию на власть. Естественно, магнаты выступали против унии, хотя они и потеряли своего лидера — князя Николая Радзивилла Черного. Этот знаменитый государственный муж, к радости шляхты, умер в 1565 году. Но зря шляхта радовалась, поскольку Великое Княжество Литовское лишилось главного защитника своих «свобод». Сигизмунд Август избавился от влияния знатного вельможи и теперь чувствовал себя более уверенно. У него проснулось упрямство Ягеллонов, которые могли соглашаться, подчиняться требованиям магнатов и шляхты, но все равно оставались при своих интересах. «Не надо мне диспутировать ... Я так хочу. Если будете добро делать, тогда добро будете иметь», — говорил он теперь.

Для поляков выдался шанс привести Великое Княжество Литовское к унии с Польшей. Момент наступил как никогда благоприятный. Московская угроза вынуждала литвинов искать помощи у Польши, хотя они не хотели «невольной унии». Положение литвинов образно показал один анонимный автор в памфлете «Разговор Поляка с Литвином»: «Иван Грозный сидит на нашем горле и душит, а поляки тянут за ноги к себе. И при унии вы не только раздавите нас, но даже разорвете на части». Как он был прав!

Обе стороны — Королевство Польское и Великое Княжество Литовское договорились о совместном сейме, на котором будет заключена уния. Особый интерес к унии проявила папская курия, которая мечтала заполучить под свою духовную власть православных верующих Великого Княжества Литовского. В Польшу приехал папский легат Портикус. За унию настойчиво выступили и польские епископы.

Казалось, литвинам юридически обеспечили независимость Великого Княжества Литовского, ибо в 1566 году новый Статут был введен в действие. В том же году ливонцы на ландаге (сейме) постановили: «В будущем не отделяться от Великого Княжества». И 26 декабря на Городенском сейме была заключена уния между Великим Княжеством Литовским и Ливонией. К Литве были присоединены земли по правому берегу Западной Двины, названные Задвиньем. Но неудачи в войне с Московией осложнили положение Великого Княжества. Во многом виноват в этом был Сигизмунд Август, не проявлявший решительности и мужества. В 1567 году было собрано 60-тысячное войско для освобождения Полоцка, но Сигизмунд Август не повел его в поход, а распустил. Не на поле битвы он чувствовал себя мужчиной, а во дворце, флиртуя с любовницами. «Король думает не о том, как воевать с неверными, а только о танцах и маскарадах», — отмечал московский беглец князь Андрей Курбский. Бывший воевода русского царя сразу увидел эту поразительную разницу между агрессивным и деятельным Иваном Грозным и безвольным и ленивым правителем Польши и Литвы. А Сигизмунд Август простодушно, как ребенок, оправдывался: «Эти соколы (так он называл любовниц. — Авт.) не позволяют ни за что взяться, даже если хотел бы». Сигизмунд Август чах на глазах, как физически, так и морально.

Вот так описывал Сигизмунда Августа папский нунций Ругерри, которого он увидел в 1568 году: «Сигизмунд среднего роста, очень щуплый и худой, черноволосый, бороду имеет редкую, лицо смуглое (как почти у всех Ягеллонов). Он кажется не очень сильным, но очень деликатной конституции, поэтому не может выдержать великих трудов и испытаний жизни. Часто страдает подагрой. В жизни придерживается все время однообразного порядка в каждой поре года, но совершенно разного от повсеместно принятого иными людьми. Так в зиму встает в пять часов утра, ест обед в ночи, ужинает днем, идет спать после двух часов после захода солнца. Летом встает в семь, ест обед в одиннадцать, ужинает в двенадцать, идет в ложе в начале третьего. Ест очень мало, пьет очень часто, так, что только сядет к столу, уже начинает пить, но употребляет маленькие келихи. Пьет в основном крепкое венгерское вино без воды. Не пьет никогда пиво, как иные поляки. Ест все время один, находясь на охоте, на пирах и других веселых сборищах. Раньше очень любил ездить конно и охотиться, но теперь возраст и подагра лишили его этого наслаждения... Общение его очень милое и обаятельное, характер далекий от суровости, но постоянный и независимый от своих желаний и решений... Говорит не только по-польски, но и на латыни, по-итальянски и по-немецки. Каждым из этих языков владеет свободно. Но в разговоре не красноречив, потому что скрытный, осторожный и недоверчивый. В переговорах проявляет необыкновенные способности, потому, что в своих ответах выражается так двусмысленно, что каждый раз может придать и противоположное значение и легко его поменять, что имеет целью не отнимать никогда надежды у тех, с кем общается. Если бы король был частным человеком, имел бы больше возможности в размышлении или удовольствиях жизни, в которых мысль отдыхает, а не работает».

Читаешь эти слова и думаешь, что Сигизмунд Август был человеком, любившим пожить в свое удовольствие, но волею судьбы оказался монархом. Не было у него амбициозных планов, не мнил он себя великим и чувствовал себя счастливым среди своих книг и картин и в объятиях любовниц. Образованность и любовь к искусству считал достоинством монарха, его главной силой. В письме к английской королеве Елизавете он писал о невежестве Ивана Грозного: «До сих пор мы могли побеждать его только потому, что он был чужд образованности, не знал искусств». Но образованный Сигизмунд Август был лишен целеустремленности и энергии действия, присущих Ивану Грозному, предпочитая плыть по течению жизни, отдав себя, как ветру, в угоду судьбе. Политика приносила ему огорчения, а государственные дела были в тягость. Не любил создавать себе проблем, терпел огорчения, не спешил с решениями, боясь принимать ответственность за их неудачи. Такое впечатление, что он терпеливо принимал предназначенное ему Богом. «Твердость терпением ломал», — говорили о Сигизмунде Августе. И может быть, в душе он был против унии, но понимал, что ее избежать невозможно, и подчинился неизбежному. В иной жизни он был бы благородным и щедрым покровителем искусства или светской звездой, но на свое несчастье был рожден монархом и должен был делать противное его душе — править.

Поляки наседали на Сигизмунда Августа, требуя привести Великое Княжество Литовское к унии. Поэтому он обещал литвинам, что уния будет заключена со «згоды братское» и поклялся сохранить все права Великого Княжества и его целостность, только б добиться их согласия.

В январе 1569 года литвины направили на сейм в Люблин делегацию с наказом: «Абы не от старых списов, але з милости братеское знову унею становили». Каким было разочарование поляков, когда жемайтский староста Ян Ходкевич от имени делегации ВКЛ сообщил: «Мы желаем, чтобы при заключении унии были сохранены наши права и статуты». Поляки требовали заключить унию на основе старых актов и фальшивого Варшавского рецесса. Но литвины не признавали права Ягайло на присоединение Великого Княжества к Короне, потому что он был избранным правителем и не мог самостоятельно решать судьбу государства. Не признавали они и Варшавский рецесс. С литвинами было не договориться, и поляки ухватились за последнюю надежду — за короля Сигизмунда Августа. Пусть он любыми способами, своей властью вынудит литвинов к унии. Сигизмунд Август послушно согласился: «Я рад сделать все, что ваша милость сенаторы, а также рыцарство будете мне советовать». Они добились своего: «Его милость исполнит нашу просьбу» — обрадовались поляки. Сигизмунд Август дал им полную волю: «Не покидайте из внимания ни одного средства, которым можно было бы довести до конца унию». И поляки уже не стеснялись, не пустили делегацию Великого Княжества Литовского к королю. Стало ясно, что на Великое Княжество накидывают путы неволи. Ночью 1 марта делегация ВКЛ покинула Люблин. Королю представили этот отъезд как большое бесчестье: литвины выставили его на смех перед всем светом. Сигизмунд Август, забыв, что сам выдал литвинам привилей на свободный отъезд с сейма, заявил об оскорблении его королевской власти и Короны Польской. «Что мне посоветует рада и коронное рыцарство, так и сделаю... ничего не пожалею, не сделаю никаких УСТУПОК». — пообещал Сигизмунд Август.

Обрадованные тем, что король «продал им свою совесть и свою душу», поляки горячо начали обсуждать судьбу Литвы. Ненависть к литвинам, которых объявили самыми страшными врагами, отняла у многих разум. Предлагалось привести Великое Княжество Литовское к унии оружием, забрать у него Волынь и Подляшье, присоединить к Польше Ливонию, отменить литвинские сеймы и уряды, дать Великому Княжеству вместо герба «Погоня» польский, а Литву назвать Новой Польшей. Словом, от Великого Княжества не должно было остаться даже и названия. Поляки не изменили своей позиции; разговоры о «братской любви» к литвинам оказались лицемерием. Посол Сеницкий, рупор шляхты, кричал, что для Великого Княжества «не письма, не мандаты, а корды нужны».

На открытую войну с Великим Княжеством король и великий князь Сигизмунд Август не решился, но 12 марта он выдал универсал о переходе к Польскому королевству Волыни, Подляшья и Брацлавского Подолья. Узнав о передаче этих земель, литвины хотели начать войну с Польшей, но благоразумие удержало их от опрометчивого шага. В Люблин срочно выехала делегация Великого Княжества во главе с Яном Ходкевичем. Литвины протестовали против присвоения Польшей ее земель. Они не отказывались от унии, но требовали, чтобы «две Речи Посполитые соединились братством и чтобы одна не осуждалась на гибель ради другой». Естественно, поляки и слушать про это не хотели и даже не пустили делегатов ВКЛ к королю. «Все сенаторы считают литвинские просьбы незаконными и ненужными», — говорили они. А польская шляхта уже не церемонилась: «Пусть литвины присягают, что приняли все наши постановления». Сигизмунд Август полностью поддерживал поляков. Советовали они отобрать у Великого Княжества еще и Киев. Король согласился, что опасно оставлять Великому Княжеству Киев и необходимо «для удержания литвинов под властью окружить их своими укреплениями и землями». Киевская земля была «подарена» Польской Короне. В королевском универсале от 5 июня присвоение Киева объяснялось тем, что эти русские земли издавна принадлежали Польше. Шляхта начала уже говорить, что Польше издавна принадлежали Троки и Вильно. Литвины протестовали, а поляки представили королю их протест как унижение его королевского достоинства, польского сената и шляхты. Сигизмунду Августу даже пришлось гасить страсти поляков: «Когда по правде, то литвины не могут не гневаться: беда их нелегкая — у них оторвали крылья, но вы, ваша милость, требуете своего». Посольская Изба вообще просила не обсуждать условий и предложений литвинов.

В конце концов и Сигизмунд Август не выдержал очередной наглости польской шляхты и прикрикнул на их послов. Они после обсуждения согласились на сохранение Великого Княжества и отдельных от Короны урядов, но отказывались оставить государственную печать, ибо она будет означать, «что у нас два государства, две Речи Посполитые».

Не могло быть согласия и единения между народами при такой «братской любви». И падение Великого Княжества и Польского

Королевства — их общей Речи Посполитой — началось именно в Люблине. Только тогда еще никто этого не мог предвидеть. Никто? А может, это предвидел сам Сигизмунд Август? На сейме он сказал пророческие слова: «Когда не желаете согласиться на две печати, то увидите, что будет еще хуже. Я этого уже не увижу. Зло это выяснится при другом короле, но говорю, что желаете вы худшего на долгую память». Но и он сам был творцом этого зла, настояв, чтобы делегаты Великого Княжества приняли польские условия. И они исполнили волю своего правителя, ставшего могильщиком своего и их государства.

И вот 27 июня 1569 года наступил день заключения унии. Ян Ходкевич, выступавший от имени делегации Великого Княжества, горько признался: «Мы уступаем, но мы уступаем не какому-нибудь декрету, а воле Вашей Королевской Милости, как исполнителя законов и общего государя, которому мы все присягали». Сигизмунд Август ссылался на Божию волю: «Я уверен, что Бог дал мне в этом деле такое понимание, которое я тут исполняю, и я обязан исполнять и, получив такое понимание, я веду вас до угодного Богу. На это была Божия воля, и он сам вот это делал и учинил это дело, ибо, когда не было его воли, тогда бы мы не пришли к унии». То воля Божия, а вот воля господарская: «Исполните желание чинов коронных, несмотря ни на что», — указал король литвинам. Уния была заключена. По воле своего государя литвины «на все согласились».

В акте унии было записано: «Корона Польская и Великое Княжество Литовское есть одно нераздельное и неотдельное тело, а также не отдельная, а одна Речь Посполитая, которая из двух государств и народов в один народ слилась и соединилась. А поэтому обоим народам будет на вечные времена одна голова, один государь и один король». А значит, одно правительство, один сенат, один сейм, одна печать, одни деньги. Литвины отстояли только титул великого князя литовского, хотя отменялись отдельное избрание и церемония возведения великого князя на престол, сохранялись отдельные от Польши уряды, войско и суд. В Великом Княжестве продолжал действовать свой Статут, а значит — свои законы.

1 июля акт Люблинской унии был обнародован. Этот день стал днем рождения нового государства — Речи Посполитой — федеративного союза Королевства Польского и Великого Княжества Литовского (теперь после отхода русских (украинских) земель оно уже не называлось Русским). И грозным предупреждением прозвучали слова первого правителя Речи Посполитой Сигизмунда Августа: «Старайтесь о том, чтобы в государствах не слышалось, как раньше, плача и стонов, ибо когда в них не будет справедливости, они не только долго не продержатся, но Бог свергнет их». История, как выяснилось позже, подтвердила пророческие слова Сигизмунда Августа. А иначе и не могло быть, ибо «неустойчиво все, что творится насилием», — как напомнил он на открытии сейма. А уния и творилась насилием.

Враждебность и ненависть к «ляхам» овладели литвинами: «Не дай Бог ляху быть! Вырежет Литву, а Русь поготову». Литвины упорно требовали возвращения присвоенных Польшей земель.

Но Сигизмунд Август не мог отменить свои привилеи о присоединении к Польскому Королевству Волыни, Подляшья и Киева. Он, как обычно, уклонился от решения проблемы. «Хоть могли это доказать, что такой смелости не допустили б, руководить собой, но вершинство и положение наше от Господа Бога по справедливости святой не допускает нам за насилие насилием отвечать», — говорил король. Все же он понимал несправедливость Люблинской унии для Великого Княжества Литовского и хотел присоединить к нему Мазовию. Но Сигизмунд Август в последние годы своей жизни полностью попал под власть придворных, которые, пользуясь королевской слабостью, водили его «рукой по документам». Король плакал: «Я не знаю что вы даете мне подписывать! Я подпишу — и сколько заботы будет с этого! До чего вы меня довели». Ясно, что Мазовию поляки не позволили бы передать Великому Княжеству Литовскому, даже при огромном желании Сигизмунда Августа. Да и он был более занят решением своих сердечных дел.

В это время Сигизмунд Август увлекался новой любовницей — Барбарой Гижанкой, дочерью варшавского городского советника Яна Гижа. Ради нее он удалил со двора двух прежних любовниц — Зузану Орловскую и Анну Зяйчковскую (от последней он имел внебрачную дочь). Возможно, проявилась его болезненная, не прошедшая с годами любовь к Барбаре Радзивилл, ибо Гижанка красотой напоминала ему любимую.

Королевский дворянин Николай Мнишек в конце 1570 года выкрал Гижанку из монастыря и доставил ее ко двору. Впрочем, король не делал тайны из нового увлечения, благо королева Екатерина покинула его и жила в Линзе, и он мог свободно предаться своим утехам. Вскоре Гижанка 8 сентября 1571 года родила дочь, которую назвали Барбарой. Обрадованный Сигизмунд Август подарил любовнице 20 000 злотых и даже воспрял духом в надежде, что со временем родиться и наследник. Казалось, что эта надежда может сбыться, когда 28 февраля 1572 года умерла королева Екатерина и Сигизмунд Август освободился от семейных уз. Ходили слухи о желании короля жениться на Гижанке. Хоть на любовные слабости его и закрывали глаза, но все же раздавались голоса осуждения. Посол от шляхты риторично вопрошал на сейме: «Кто из вас, сенаторы, действительно выступил против этого тирана? Кто из вас словом или хоть бы жестом одним отважился осудить его омерзительные поступки? Нет, никто не отважился открыть уст. Вам и нам всем одел он удила». Но ни воли, ни сил бороться за свою любовь у стареющего короля не было. Да и он сам понимал, что ему не позволят жениться на Гижанке. Нунцию Коммендоне он говорил: «Мой, ксендже, удивляюсь, что таким басням веришь. Я видя, что не могу распорядиться, сношу терпеливо мое огорчение». Но от своей любовницы не отвернулся, миловал ее и ублажал. Дал во владение два местечка и завещал еще 13 тысяч дукатов. После его смерти Гижанка вышла замуж за князя Михаила Воронецкого, который удочерил внебрачную дочь короля. Барбара стала женой писаря королевской казны Якуба Завадского. Умерла она бездетной 5 июня 1615 года, а с ней и закончился род Ягеллонов.

Чувствуя, что силы покидают его, Сигизмунд Август задумался о будущем созданного им государства. Отсутствие наследника могло привести к упадку Речи Посполитой. Так литвины уже в 1570 году отправили посольство к Ивану Грозному с известием: «Ради государств наших Короны Польской и Великого Княжества Литовского советовались вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если Господь Бог государя нашего с этого света возьмет, то обе рады... желают избрать себе государя из славянского рода по воле, а не в неволю, и склоняются к тебе, великому Государю, и к твоему потомству». Это было бы личной трагедией Сигизмунда Августа, если бы преемником стал его враг Иван Грозный. За два месяца до своей смерти Сигизмунд Август встретился с Коммендоне и обсудил с ним кандидатуры своих преемников: Максимилиана Габсбурга, Йохана Вазы, женатого на его сестре Екатерине, брест-легницкого князя Фредерика и французского принца Генриха Валуа. Кандидатура Ивана Грозного даже не рассматривалась.

Предвидя страшные события после своей смерти Сигизмунд Август завещал выбрать правителем Речи Посполитой Генриха Валуа, в своем завещании призывал народы Речи Посполитой жить в братской любви и согласии между собой: «После спасения души нашей всего пламеннее желаем и просим у Бога одного: да сохранится Речь Посполитая такою же, как приняли мы ее от наших предков, т.е. в целости, покое, доброй славе. А ничто не может соблюсти ее в целости, кроме согласия, взаимной любви, братства, единодушия». Политическое завещание Сигизмунда Августа не было выполнено, а то, что он мог сделать при жизни, не сделал. «Король Завтра» умирал, видимо, понимая, что откладывая дела на завтра, так и растратил прожитые годы. Он мог признать, если что и совершил, то это не завершил. Судьба, казалось, посмеялась над ним. Наделила его монаршей властью и сделала невольником своих же подданных. «Долго ли я буду в этой неволе?» — как-то спрашивал он у сейма. Оказывается, всю жизнь, и только смерть принесла ему избавление от этой неволи. Она вошла в его дворец в Кнышин, где он прятался от эпидемии. Король предчувствовал ее близость, и свои последние силы потратил на то, чтобы спрятать драгоценности и хоть что-то оставить своим сестрам.

Оставил им Сигизмунд Август и свою уникальную коллекцию гобеленов, и то в пожизненное владение. «...Тогда все наследие их высочеств, отписанное Короне Польши и Великому Княжеству Литовскому, как единой Речи Посполитой, только ко всенародному владению и никому другому отдаем и описываем», — завещал Сигизмунд Август. Вот и все, что смог оставить своему государству его правитель. Но сестры увезли его наследие в страны своих мужей-королей в Швецию и Венгрию. В Польше осталась малая толика богатств Сигизмунда Августа. Много похитили из дворца королевские придворные, тот же поверенный короля в его амурных делах Николай Мнишек, который сказочно разбогател на них. Хоронить короля не было за что, пришлось сенату брать взаймы деньги на похороны. 7 июля 1572 года смерть забрала последнего Ягеллона. Не словами благодарности проводили подданные своего правителя, а облегченным вздохом окончился плен вавилонский.

То, чего не хотели признать при жизни польского короля и великого князя литовского Сигизмунда Августа, признали после его смерти, назвав его «отцом Отчизны», за которым «Корона эта, находясь в долгом покое, действительно расцвела». И этого хватило, чтобы Речь Посполитая просуществовала еще два столетия.