На сцене давали «Красную Шапочку». Тотчас после первого действия Лиза направилась бегом в свою уборную, где ее ждала Мальвина Петровна, чтобы помочь ей переодеться.

— Эльза, — остановила ее на полдороге Мэри, — мне надо тебе сказать два слова.

Лиза, привыкшая уже к насмешкам злой девочки, заподозрила и на этот раз какую-нибудь выходку со стороны своего врага и хотела было пройти мимо, делая вид, что не слышит Мэри, но последняя с силою схватила ее за руку и зашептала:

— Постой, не беги же. Один добрый человек хочет поговорить с тобой.

— Добрый человек? — переспросила удивленная Лиза. — Кто же это? Я никого не знаю, кто бы мог теперь быть добрым ко мне.

— «Я никого не знаю», — передразнила ее с гримасой Мэри. — Переодевайся скорее, я тебя сведу к нему, и тогда ты все узнаешь.

— Хорошо, — покорно произнесла Лиза и, поспешив переодеться, снова вышла через минуту к ожидавшей ее у дверей Мэри.

Та, не говоря ни слова, схватила ее за руку и повлекла в самый дальний уголок театра.

— Ты, кажется, дуешься на меня? — говорила она ей по дороге, — дуешься за то, что я открыла твой поступок перед всеми. Но кто же виноват, посуди сама, что ты сластена и польстилась на чужой пирог.

— Ах, Мэри, — с тоской проговорила Лиза, — зачем ты мучаешь меня напрасно! Ты ведь знаешь отлично, что я не ела этого торта.

— А если не ела, то почему же не сказала, что я налгала на тебя?

— Мне бы не поверили. Ведь я была одна в спальне…

— Ну, ладно, довольно об этом! — резко оборвала Мэри, — все равно—ни я и никто другой не поверят тебе. Я еще, видишь ли, говорю с тобою из желания тебе добра, а другие-то, в том числе и твоя хваленая Марианна, и знать тебя не хотят!.. Ну, вот мы и пришли, — заключила она, толкнув какую-то маленькую дверку.

Дверка поддалась сразу, и девочки очутились в комнате, до верха наполненной разными вещами, нужными для сцены. Тут лежали сложенные в кучу рыцарские латы и знамена, ружья и шпаги, стояли красивые лампы, искусственные пальмы и сделанные из папки фигуры животных и, наконец, зеркала и мебель разных фасонов, начиная с королевского трона, обернутого в красный кумач, и кончая простой садовой скамьей.

Но ничто из всей массы вещей не заняло Лизы: войдя, она сейчас же обратила внимание на высокого господина, стоявшего при входе девочек спиной к дверям. Что-то знакомое показалось Лизе и в этой высокой, прямой фигуре и в потертом, лоснящёмся сюртуке незнакомца. Когда же он живо обернулся на голос Мэри, Лиза с удивлением узнала в нем «черномазого», аплодировавшего ей так усердно у барьера сцены.

— Ну, вот вам и Эльза. Говорите с нею, пока длится антракт, — весело произнесла Мэри. — Только поскорее, а то и мне и ей попадет от начальства, если опоздаем на сцену.

С этими словами она выбежала из комнаты, оставив Лизу одну в обществе «черномазого».

— Здравствуйте, — произнес тот, протягивая девочке большую мохнатую руку с нечистыми ногтями. — Конечно, маленькая барышня, вы и не догадываетесь, зачем я попросил вашу подругу привести вас сюда? Времени у нас мало и потому постараюсь быть кратким и толковым, а вы, хотя и маленькая барышня, но, должно быть, очень умненькая, судя по тому, как превосходно играете на сцене. А если вы настолько умны, как кажетесь, то мигом поймете свою пользу. И так, слушайте. Мое имя Энрико Томазо. Я итальянец и у меня есть такой же театр, как и у вас здесь, то есть, иными словами, я такой же директор детской труппы, как и ваш Павел Иванович. Но в моей труппе недостает нескольких маленьких актеров и, чтобы набрать их, я путешествую по разным городам. Я видел вас, когда вы играли «Золушку» и «Спящую красавицу», вижу и сегодня в «Красной Шапочке» и нахожу, что вы мне были бы очень полезны в моей труппе. А у меня вам будет куда лучше, нежели у Сатина. Поэтому я предлагаю вам сегодня же пойти к Сатину и сказать ему, что вы переходите служить в труппу директора Энрико Томазо.

Все услышанное Лизой от её неожиданного знакомого было так странно и внезапно, что девочка в первую минуту окончательно растерялась и не знала, что отвечать.

Черные глаза г-на Томазо между тем так и впились в нее, ожидая ответа. Лизе снова стало жутко и неприятно от этого взгляда. И в первый раз, кажется, она пожалела об отсутствии Мэри, оставившей ее одну в обществе «черномазого».

— Вы, может быть, думаете, Эльза, что я не буду платить вам такого жалованья, какое вам назначил г-н Сатин? — продолжал между тем г-н Томазо, видя её волнение. — Но, дитя мое, я вам дам гораздо больше и обещаю сам исполнять все ваши прихоти и капризы. К тому же вам не трудно расстаться с людьми, где вас так дурно приняли. Мне говорила Мэри об этой истории с пропавшим тортом. Ну, даже если бы вы и взяли кусочек, то что ж из этого? — хитро улыбаясь и прищуриваясь лукаво произнес г-н Томазо, — дети любят сладкое… Я отлично вас понимаю… Будь я на месте Павла Ивановича, я бы купил вам десять таких тортов вдвое лучше и вдвое вкуснее.

— О, — прервала его, внезапно пришедшая в себя при одном воспоминании о торте, Лиза, — о, я его не брала, уверяю вас, что не брала, г-н Томазо.

— Ну, вот видите ли, тем хуже для них, они оклеветали вас! Стало быть, они дурные люди и вам надо их оставить и перейти в мой театр.

— О, нет! — с жаром вскричала Лиза, — это какая-то ошибка: Павел Иванович и Григорий Григорьевич не злые, нет, нет! Павел Иванович так добр и ласков ко мне! И даже теперь… Он точно не верит тому, что про меня говорят другие. Он сделал мне столько хорошего, что я никогда не променяю его ни на кого другого.

— Значит, вы не согласны поступить ко мне? — внезапно меняя тон и сверкнув загоревшимися глазами, вскричал незнакомец.

— О, нет, я желаю остаться у Павла Ивановича, — вся задрожав от этого взгляда, прошептала Лиза и попятилась к двери.

— Куда вы! Стойте! — прогремел над нею грубый голос г-на Томазо, и его тяжелая рука опустилась на плечо девочки. — Я в последний раз спрашиваю тебя, хочешь ли ты поступить добровольно ко мне в театр или нет?

— Нет, — еще испуганнее прошептала девочка, трепеща перед высоким человеком.

— А, так-то, — скорее сердито прошипел, нежели произнес г-н Томазо, — так знай же, так иили иначе, а ты будешь у меня. Я заставлю тебя силою уйти от Сатина. Увидим, что ты запоешь тогда, моя милая.

— Увидим, — раздался знакомый голос за ними и, разом обернувшись к двери, Лиза увидела знакомую плотную фигуру Павла Ивановича на пороге комнаты.

Лицо его было бледно от гнева, губы дрожали; он смело подошел к незнакомому гостю, с силой сбросил его руку с плеча Лизы и, указав ему на дверь, прокричал громовым голосом, какого Лиза никогда еще не слышала у него:

— Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь еще раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!

Г-н Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.

— Дитя, мое, бедное дитя, что мы с тобой сделали! — прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.

Он дал ей успокоиться немного, посадил ее на колени, гладил по головке и ласково, ласково говорил ей своим нежным голосом:

— Милая… добрая… благородная девочка… Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он-то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!

— О, Павел Иванович, дорогой, милый… — могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, — как вы вовремя пришли сюда!

— Я стоял за дверью и все слышал, — продолжал добрый старик, — и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоем благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.

— А он не может повредить вам, Павел Иванович? — робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенным в последнюю минуту на её защитника.

— О, милая девочка! Она еще беспокоится обо мне, — проговорил растроганный Павел Иванович — Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поет разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьет, плохо кормит, и все, что заработает — сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался к тебе с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за нее по дворам. Но никогда, никогда ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он еще раз явится сюда, — я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.

Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повел ее на сцену.

Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.

Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил ее рядом с собою за стол.

— Дети, — обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу, — любители вы меня?

Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.

— Тс-тс-тс! — зашикал совсем оглушенный директор, — Бога ради, пожалейте мои уши, они еще пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несете со сцены. Отвечайте только: любители вы меня?

— Любим, любим, ужасно любим, больше всех! — раздалось со всех концов стола.

— Ну, а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?

— Верим, верим, конечно, верим! — подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушенным.

— Ну, а если верите, — продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли, — то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли — не брала… Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение, и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?

— Поняли, поняли! — подхватили дети и, как по команде, к Лизе потянулись через стол более десятка ручонок, и несколько пар детских глаз остановились на ней с виноватым, молящим выражением.

Одна только Мэри сидела надутая и красная, как пион, с самым скверным и смутным чувством на душе, не смея оторвать взгляда от тарелки. Ей было и досадно, и горько, что её злая проделка с Лизой не удалась ей, как она того хотела, и послужила только новым доказательством кротости и доброты Лизы.

— Прости меня, ради Бога прости, что я поверила злой девчонке, — шентала между тем на ушко Лизе её друг Марианна. — Больше никогда, никогда не буду… что бы она ни говорила. Уверяю тебя!

Но Лиза и не думала сердиться. Она давно забыла все дурное и, счастливая и радостная, готова была даже бежать к Мэри с ласковым объятием и крепким поцелуем.

В этот вечер Лиза после долгого промежутка времени снова удостоилась приветливого кивка директорши и уснула мирным сном в своей настоящей постели по соседству с Марианной.