Растить девочку — все равно что поливать огород соседа.

Непальская пословица

МАГХИ

Леденящий холод. Он, скрипучий, лежал в этот день Магхи на коричневых рисовых полях Раптизоны, плодородной долины в Непале. Густой белый туман висел над равниной почти каждое утро зимой. Влага собралась на моих ресницах, маленькие капли попадали мне в глаза и стекали по носу. Я закуталась в платок поплотнее, но все равно продолжала дрожать.

Вокруг меня с трудом угадывались очертания силуэтов: женщины, закутанные в сари и платки, с большими узлами на головах, стадо буйволов, мужчины на велосипедах, коровы, овцы, козы, пара мотоциклов, зигзагами пробивающие себе дорогу. Звуки лишь приглушенно доносились до меня сквозь плотную пелену тумана: пение петухов и скрип водокачающих насосов смешивались с лязгом металлической посуды, лаем собак и громкими голосами.

Мы с моей сестрой Сардой вышли на рассвете, чтобы пойти в Манпур, в дом наших родителей. Потому что сегодня был день Магхи. Я уже несколько недель радовалась этому. Магхи — это самый большой праздник народности тхару, наш Новый год. В этот день мы совершаем ритуальные омовения в реке и очищаемся. Собирается вся семья: дедушки, бабушки, родители, братья, сестры, тети и дяди. Старшие благословляют младших, молодые чествуют старших. Все танцуют, едят, поют и устраивают на улице представления. Женщины надевают свои традиционные пестрые одежды тхару и тяжелые серебряные украшения. Рисовое вино течет рекой, люди в деревне ходят от дома к дому, навещают соседей и друзей.

Но больше всего я радовалась тому, что наконец увижу родной дом. Уже несколько месяцев я жила у одной из моих старших сестер. У наших родителей часто не хватало еды для всех нас, потому что мои отец и мать были камайя — крепостными. Они работали на полях и в доме помещика, которому принадлежали рисовые, картофельные и рапсовые поля в нашей местности. Иногда моя мать приносила домой немного риса, и тогда она делила его между нами, детьми, но чаще всего она возвращалась с пустыми руками и нам было нечего есть. Тогда мы ложились спать голодными.

Поэтому она отправила меня к моей старшей сестре, которая со своим мужем и четырьмя детьми жила в другой деревне, приблизительно в часе ходьбы отсюда. Муж моей сестры зарабатывал немного денег, и они могли прокормить меня вместе со своими детьми. В качестве оплаты я ухаживала за своими маленькими племянницами и племянниками, хотя мне самой было всего лишь шесть лет. Но пусть даже у сестры было достаточно риса, я, несмотря на это, все равно хотела вернуться домой, потому что очень скучала по маме и по Манпуру.

Через некоторое время я наконец увидела глиняную хижину моих родителей. Она была очень маленькой, казалось, что она спряталась между другими хижинами. Ее окружал забор из кольев. На соломенной крыше виднелись стебли тыквы. Толстая желтая тыква нависала прямо над входной дверью. Перед хижиной на веревке висело белье.

Пахло дымом и соседскими свиньями, которые хрюкали в сарае рядом с нашим домом. В маленьком дворике у нашей хижины я увидела свою мать. Она как раз подметала веником из прутьев землю возле дома.

Я быстро побежала к ней. «Дай, дай, дай», — поприветствовала я ее. На языке тхару это означает «мама».

Остановившись перед ней, я опустила голову, и она положила свою руку мне на макушку и благословила меня. Так мы приветствуем родителей и старших уважаемых людей. Я была очень счастлива, что увидела ее, но, тем не менее, не могла позволить себе броситься к ней в объятия. Ведь у нас не принято обниматься или целоваться. Моя мать по случаю праздника Магхи была одета в традиционную одежду тхару: широкую пеструю бесшовную юбку из сплошного полотнища с широкой красной каймой, зелено-красную свободную кофту с короткими рукавами; на ней были многочисленные зеленые, желтые и красные жемчужные ожерелья и традиционные серебряные украшения на голове.

ЛИТЯ ИЗ ПЛЕМЕНИ ТХАРУ

Мы, народность тхару, живем в основном в Тераи, на огромной зеленой равнине в юго-западной части Непала, в низине дельты реки Ганг, которая пересекает индийскую границу и протекает по нашей территории. У нас есть свой язык, традиционные праздники, свои боги и культовые обряды, и у нас всех одна и та же фамилия — Чаудхари. Такая же фамилия и у меня.

Когда мои родители сами были еще детьми, эта равнина была областью, где свирепствовала малярия. Лишь только одна народность — тхару — на протяжении столетий выработала устойчивость к этой болезни и заселила эту плодородную землю. Поэтому большинство тхару до сих пор живет в Данге и в других четырех областях Тераи. Из поколения в поколение они возделывают эту землю. Там, где раньше лишь буйно росла слоновья трава и были джунгли, сейчас выращивают рис и овощи.

После того как в пятидесятые годы множество гектаров леса по указанию правительства было вырублено, уровень заболеваемости малярией снизился и на нашу землю стали претендовать многочисленные переселенцы с холмов. Тогда много людей из народности тхару стали камайя — крепостными, в том числе мои дедушка с бабушкой и мои родители. Переселенцы вытеснили тхару с их полей и стали эксплуатировать в качестве наемных батраков. У многих людей просто отняли их землю, часто даже с применением оружия или с помощью шантажа: «Отдай мне свою дочку, иначе я не дам тебе земли», — так угрожали ленд-лорды-помещики. Таким образом, множеству семей ничего не оставалось, кроме как отдавать своих дочерей в рабство, и количество камалари резко возросло.

Столь печальное положение дел сохраняется до сих пор, хотя в 2000 году крепостное право в Непале было официально отменено. Однако множество людей и сейчас не имеют земли. Вместо камайя появились адхия — крестьяне, которые возделывают землю для помещиков, а в качестве платы за свой труд получают половину урожая.

В деревнях люди все еще отличаются простотой, и они тесно привязаны к земле. Вода, джунгли, земля — это основа их жизни, те три вещи, которые на протяжении многих веков являются самыми важными для тхару. И еще семья. В семье все делится поровну. Это имеет свои преимущества и недостатки. Конечно, каждый человек в отдельности благодаря этому всегда имеет поддержку, потому что тхару всегда держатся вместе и решают все свои проблемы сообща. Однако, с другой стороны, никто из них не может самостоятельно добиться успеха в жизни, потому что семьи зачастую очень большие и каждый знает: если кто-то что-то заработал, всем из этого кое-что достанется. Если, например, зарежут курицу, то ее делят иногда на семнадцать, иногда на двадцать, а в больших семьях — даже на сорок тарелок. Тогда каждому в отдельности достаются лишь крохи.

Жизнь в Тераи все еще носит очень патриархальный характер, можно даже сказать, несколько отсталый. Это дает повод другим кастам в Непале упрекать нас в лености и наивности, однако это несправедливо.

Но вот что, к сожалению, является правдой, так это то, что в Данге более половины населения — а большинство из них женщины — не умеют ни читать, ни писать. До сих пор каждый третий ребенок не посещает школу.

Из-за своей наивности и честности, а также из-за своей необразованности тхару всегда были легкой добычей. Добычей или жертвами эксплуатации со стороны помещиков, жертвами насилия и несправедливости, как это было недавно во время гражданской войны с маоистами, которая с 1996 по 2006 год повергла Непал в хаос. Тысячи людей тогда были похищены, убиты или вынуждены сражаться за маоистов. Селения были опустошены, женщины и девочки подвергались насилию, их принуждали работать. Женщины и дети, прежде всего девочки, всегда стояли в конце цепочки распределения жизненных благ.

ХОРОШАЯ ЦЕНА

Между тем туман рассеялся. Уже светило солнце, пригревало землю и согревало мою кожу. Вместе с солнцем на землю вернулись краски: ярко-желтым цветом светились рапсовые поля, видневшиеся за домами. Красными, оранжевыми, лиловыми и розовыми бликами выделялись сари женщин, которые возвращались из джунглей с большими узлами на головах. Они несли зеленый корм для домашних животных. Ярко-синим пятном на этом фоне был шарик, который я пару недель назад выиграла у одного из старших соседских мальчиков. Этот шарик был моим самым дорогим сокровищем.

Я играла с детьми во дворе перед хижиной моих родителей. Пару недель назад я отпраздновала свой шестой день рождения. Но выглядела я так, словно мне было только четыре: худая, в коротких штанах и старой тонкой длинной рубашонке.

В этот момент я увидела троих мужчин, которые шли по дороге к нашей хижине. Я еще никогда не видела людей в такой одежде. Они были в черных солнцезащитных очках и одеты в костюмы, а на одном из них — даже галстук. Материал, из которого сшиты костюмы, был таким блестящим, что мне показалось, будто я почти отражаюсь в нем. И в их солнцезащитных очках я тоже видела себя. Маленькая худенькая девочка в голубой рубашке и с серьезным лицом.

Мужчины спросили мою мать, ее ли я дочь, и, когда она кивнула, подошли ко мне.

— Намаете, бахини, — добрый день, маленькая девочка. Ты ходишь в школу? — спросил старший из них. Мне очень хотелось пощупать материал на его штанине, но я побоялась.

— Да, — соврала я, потому что знала, к чему был этот вопрос. Магхи — это не только праздник, но и традиционный день, когда происходит торговля камалари. Мои бабушка, мама, тетки, сестры — все они раньше были камалари. Камалари буквально означает «женщина, выполняющая тяжелую работу». Много тысяч девочек из народности тхару каждый год продают в качестве служанок в чужие семьи, помещикам или владельцам гостиниц. Так велит наша традиция.

Моя сестра Сарда рассказывала мне, как тяжело ей приходилось работать в городском отеле.

— Я до самой ночи готовила еду, наводила порядок и мыла посуду. Я спала на полу в кухне, а есть мне давали только объедки, которые оставались на тарелках посетителей, и меня часто били, — рассказывала она.

Я подозревала, что меня, если я признаюсь, что не хожу в школу, тоже, возможно, ожидает такая участь и эти чужие мужчины заберут меня с собой.

— А что такое с твоей тетей? Кажется, она больна? — спросил этот человек.

Бисрами, жена моего самого старшего брата Амара, уже несколько недель страдала от спазмов в желудке. Ее мучила рвота. Она лежала с закрытыми глазами на циновке рядом с домом.

— Если ты пойдешь с нами, твой брат сможет купить лекарства для нее, — объяснил мужчина.

Все смотрели на меня — мой брат, моя мама и эти чужие люди в костюмах. А я смотрела вниз, на свои сандалии. Они были сделаны из твердых оболочек бобов, которые собирают в джунглях. И вокруг них была обвязана веревочка, чтобы они держались на ногах. Мой взгляд соскользнул с моих ног на черные блестящие начищенные кожаные туфли мужчин. «Наверное, неудобно запихивать ноги в такую закрытую обувь», — подумала я.

— У меня даже нет настоящих сандалий, — сказала я, — а сегодня — Магхи, праздник, который мы должны отмечать.

Тогда младший из мужчин вытащил из кармана пачку денег и протянул мне бумажку в пятьдесят рупий. Слишком много для резиновых тапочек — они тогда стоили около тридцати пяти рупий. Я покачала головой:

— Нет, я не хочу денег.

Ведь я очень хорошо знала, что эти чужаки хотят склонить меня на свою сторону.

— Мой брат должен купить мне обувь, — сказала я. И тогда он отдал деньги Амару. Мой брат какое-то

время вертел деньги в своих руках. А потом вдруг сказал:

— Сэр, если вы дадите мне четыре тысячи рупий, тогда она пойдет с вами.

При этом он не смотрел на меня. Я испугалась. Пару месяцев назад наш отец заболел, и мой брат вынужден был взять в долг четыре тысячи

рупий, для того чтобы заплатить врачу и купить лекарства. С тех пор помещик почти каждый день приходил к нему, требуя вернуть деньги. Часто он угрожал:

— Отдай мне деньги, иначе я вышвырну тебя с моей земли.

Амар повернулся ко мне и сказал:

— Эти четыре тысячи мы отдадим помещику. А тебе за это придется немножко поработать, и ты сможешь ходить в школу в Катманду.

Я посмотрела на мою маму, но та лишь сказала:

— Я не могу это решать, ты будешь делать то, что скажет твой брат.

Всегда, с тех пор как я себя помню, я боялась воды. Как-то мне пришлось увидеть, как в сезон дождей человека унесло течением реки. Крестьянина, который нес дрова из джунглей. Он потерял равновесие, упал, и поток завертел его. Некоторое время он еще держался за сучья и боролся с коричневой массой воды, но она с большой скоростью уносила его прочь. В какой-то момент его голова перестала появляться на поверхности, а вязанка дров одиноко поплыла вниз по реке. Позже я слышала, как люди в деревне говорили, что его нашли в паре километров ниже по течению. Мертвым.

И с того самого дня меня охватывал панический ужас, если я ступала в воду выше, чем по щиколотку.

— Но тогда мне придется переходить через реку, — я посмотрела в страхе на Амара. — Я не могу идти с ними, — плача и дрожа сказала я.

Моя мать заступилась за меня:

— Да, Амар, ты же знаешь, как сильно она боится воды, не посылай ее на другую сторону реки.

Амар разозлился:

— Ты только и знаешь, что балуешь ее, так она никогда не захочет идти работать! Лишь бы сидеть дома и ничего не делать! Если так, то решай сама, кто тебе будет помогать. Я больше ничего не буду делать, не буду давать тебе деньги, и вся работа и все долги повиснут на тебе.

А мне он сказал:

— Урмила, если ты согласишься пойти, этим ты поможешь всем нам. Было бы хорошо, если бы все члены семьи работали и ты внесла бы свою долю в это.

Когда мужчины ушли, исчез и Амар. Через час он вернулся назад с маленькими черными резиновыми тапочками.

Они были совершенно новыми и предназначались исключительно для меня. Они чудесно пахли пластиком, а их подошва была такой мягкой, как будто ходишь по овчине, — так мне показалось. Они были немного великоваты для меня, и мне пришлось сначала потренироваться, чтобы научиться ходить в них. Когда я прыгала или бежала, то постоянно теряла эти шлепанцы. Но я так радовалась им, что почти лопалась от гордости. Через какое-то время я обнаружила, что могу пальцами вцепляться в подошву, чтобы тапочки не спадали с меня.

Остаток вечера я танцевала и прыгала в моих новых шлепанцах и показывала их каждому в деревне.

Лишь во время еды я на короткое время сняла их.

В честь сегодняшнего праздника у нас была сладкая кукуруза, которую я очень любила. Но большого аппетита у меня не было. Слишком взволнованной я была.

Спать мы улеглись очень поздно. Я легла между матерью, сестрами и братьями на соломенной циновке в хижине.

Остальные вскоре уснули, устав от танцев, празднования, необычайно обильного праздничного обеда и рисового вина, которое во время праздника Магхи всегда льется целыми потоками. Я слышала, как они дышали, как шуршали козы в сарае рядом и как громко храпел мой отец. Над головой я заметила двух крыс, которые гонялись друг за другом по потолочной балке.

Этой ночью я долго не могла уснуть. В моей голове как карусель вертелись мысли: идти или не идти? Как же я буду жить в Катманду, в чужом доме? Я думала о моей матери, о брате, о долгах, о моем отце, о Бисрами, моей больной баузу, то есть моей невестке, которая всегда была так ласкова со мной…

МАНПУР

До этого праздничного дня Магхи в 1996 году мое босоногое детство проходило между козами, утками, курами, коровами, свиньями и собаками в моей деревне или у моей сестры. Я родилась в Манпуре в округе долины Деукхури (Данг), день моего рождения по непальскому календарю — 8 августа 2046 года. Или 23 ноября 1989 года по западному календарю.

У меня шесть братьев и сестер: две старших сестры Сарда и Витхила, старшие братья Амар, Говинд и Хари и младший брат Гуру. Мои родители, Фул Пат Чаудхари и Тхал Ши Деве Чаудхари, являются камайя, они работают на поле и в поместье хозяина земли, помещика, как и сотни тысяч других безземельных крестьян в Непале.

Как и все дети камайя, я вынуждена была помогать своей семье как дома, так и на полевых работах. Я сопровождала отца, когда он гнал коров пастись в джунгли.

Я помогала матери, когда она убирала в доме помещика. Дома я нянчила своих племянниц и племянников, подметала двор, просеивала рис через сито, носила воду, убирала картошку, собирала дрова и коровьи кизяки для того, чтобы топить ими.

Когда у меня изредка появлялось свободное время, я играла с другими детьми в догонялки, «Небо и ад», в шарики или кунджи — игру на ловкость с маленьким мячом, который мы сплетали из множества резинок и который нужно было как можно дольше подбрасывать в воздух ногой. Но больше всего мне нравилось прыгать со скакалкой, потому что в этом деле я была особенно ловкой.

Иногда мне с моим младшим братом Гуру разрешалось посещать вечернюю школу. Так мне удалось изучить хотя бы непальский алфавит и цифры. В настоящую школу, которая работала днем, я никогда не ходила. Тогда я думала, что дети тхару вообще не имеют права ходить в школу вместе с другими детьми и что им разрешается заходить в здание школы только вечером.

Мои старшие братья и сестры, мои отец и мать никогда не ходили в школу. Для этого мои родители и мои дедушка с бабушкой были слишком бедными. Зачастую у нас не хватало денег даже на самые необходимые вещи. Мы, одиннадцать человек, жили в маленькой глиняной хижине: мои родители, мои братья, их жены, их дети и я. Поэтому моя мать посылала меня как можно чаще к моей сестре Сарде. Обе мои старшие сестры очень рано вышли замуж и сейчас жили в семьях своих мужей, как это принято у нас.

Манпур расположен на южной окраине Непала, в Тераи, широкой плодородной низине вблизи индийской границы. Белые вершины Гималаев находятся далеко отсюда. За деревней приток реки Рапти проложил свое глубокое русло в песке. Регулярно во время сезона дождей река смывает и уносит урожай и хижины, разместившиеся вблизи ее берегов. По другую сторону реки начинаются джунгли, густые, темно-зеленые, а холмы, которые поднимаются за джунглями, уже относятся к территории Индии. Во времена моего детства очень редко какой- нибудь джип по ошибке заезжал в Манпур, да и мопедов здесь было мало. В деревне был всего лишь один-единственный кирпичный дом, все остальные были сложены из глины, как и хижина моих родителей.

Жизнь в Манпуре до сих пор определяется временами года и временем сбора урожая. С конца июня по сентябрь у нас баркха — сезон дождей, а месяцы перед сезоном дождей очень жаркие и пыльные. Тогда над страной носится красный песок и толстым слоем покрывает наши поля, кусты, деревья и дороги. Он проникает сквозь любую щель, попадает в глаза, уши, нос и рот. Он всюду. Жара стоит просто невыносимая, люди и животные используют каждый клочок тени и в обеденное время отдыхают, потому что воздух в долине колышется, как будто он жидкий.

Когда затем наконец наступает сезон дождей, реки становятся бурными потоками, а дороги превращаются сплошь в ямы с грязью. Почти каждый год бывают наводнения и оползни. Вода прорывает дамбы и уносит хижины, уничтожает и урожай. Люди пытаются защищаться, как только могут. Они накрывают пленкой соломенные крыши своих домов, закутываются в полиэтиленовые или джутовые мешки, когда работают в поле или находятся в дороге.

Я помню, как, будучи еще маленьким ребенком, вынуждена была спать в хижине под прохудившимся серым зонтиком, потому что крыша была дырявой и в комнату попадал дождь. Везде в доме моя мать и другие женщины устанавливали большие железные или глиняные горшки, чтобы собирать дождевую воду. Звонкий металлический или глухой звук капель, падающих в эти горшки, убаюкивал нас перед сном.

Влажность воздуха во время сезона дождей очень высокая. При любом движении у людей по телу бежит пот. Кроме того, когда приходят дожди, с ними часто приходят и болезни, иногда даже настоящие эпидемии, как, например, эпидемия дизентерии или менингита. Когда я была еще маленькой, в Тераи от них умирали каждый год от трех до четырех тысяч детей, о чем я недавно прочитала в газете. Тогда же я могла только наблюдать, что и у нас в деревне умирали грудные дети и дети постарше. Тогда моя мать всегда зажигала свечку в нашем доме в память об умерших. И только после национальной кампании по прививкам пару лет назад количество жертв значительно снизилось.

На полях во время муссонов всегда много работы. Везде виднеется множество крестьян в больших круглых шляпах, сделанных из листьев. Они возделывают землю на буйволах и ослах. И с ними — женщины, которые, согнув спины, стоят по колено в грязной коричневой жиже и сажают молодые растения в почву, издающую чавкающие звуки.

Через пару недель все становится зеленым. Это похоже на нежный ковер, который расстилается по всей долине. Мое любимое время! Урожай риса собирают в седьмом месяце года, картине, что соответствует октябрю и первой

половине ноября. Когда рис еще стоит в поле, он называется дхан. Срезать рис — это тяжелая работа, и чаще всего ее делают женщины. Затем снопы риса высушивают в огромных копнах. После этого его молотят с помощью коров или буйволов, которых водят по кругу вокруг вбитого в землю кола, или женщины делают это вручную. Они бьют большими палками по рисовой соломе, чтобы выбить из нее зерна.

Потом от зерен отделяют оболочку. Очищенный рис мы называем гамал. У нас есть множество названий для риса. Лущить рис — это чаще всего работа для девочек. Я тоже провела много часов за огромным круглым ситом, двигая его взад и вперед, чтобы очистить зерна от оболочки.

Моей матери на обед нужно было огромное количество риса, чтобы накормить все рты. Но этого риса зачастую у нее не было. Поэтому его заменяли другие продукты — кукурузная мука, крупа или же коренья, которые мы собирали в лесу.

В феврале наступает очередь рапса, из него мы получаем масло. Без масла нам, тхару, еда вкусна лишь наполовину. Целую зиму луга рапса светятся в проемах между хижинами красивым желтым цветом.

Позже созревает пшеница, кукуруза, сладкий картофель, горох и бобы. Так что почти всегда на полях есть работа.

В январе и феврале становится очень холодно. Это происходит, когда наступает праздник Магхи. Иногда даже идет дождь, и влажный холод пробирается всюду. Тогда мы занавешиваем окна в хижинах мешками и тряпками и сидим вокруг огня столько, сколько можно. Отопления у нас нет, и нет также теплой воды. Мы моемся возле водокачающего насоса или в речке, даже зимой. И крепкой обуви у многих людей тоже нет. Но к этому быстро привыкаешь.

Хотя у нас всего было немного, я, тем не менее, чувствовала себя в Манпуре счастливым ребенком. Однако мое детство рано закончилось — в этот день праздника Магхи.

ПРОЩАНИЕ

На следующее утро, когда я как раз сидела у огня, чтобы согреться, мужчины пришли снова. Я увидела их, несмотря на плотный туман, сразу, как только они вышли из-за угла и направились прямо к нашему дому. Очевидно, они ночевали в нашей деревне. В этот раз они не стали разговаривать ни со мной, ни с моей матерью, а сразу подошли к моему брату. Они сказали, что сейчас заплатят ему четыре тысячи рупий, а позже — еще две или три тысячи.

Старший из них держал крупные купюры перед носом Амара.

Мой брат, уставившись в пол, взял деньги и сказал:

— Хунча — о'кей. Она пойдет с вами.

Услышав это, я выскочила из дома и спряталась в сарае у соседей, за дровами, между овцами.

Мой брат стал звать меня. Меня выдала соседка:

— Если ты ищешь Урмилу, то она у нас в овчарне.

— Урмила! — строго позвал меня Амар. И я поняла, что пропала. Опустив голову, я пошла к нему.

— Если ты уважаешь меня и нашу семью, то пойдешь с ними. Тогда мы сможем отдать долги и купить лекарства для баузу. Сделай это для нас. Ты спасешь жизнь всем нам.

У меня не было выбора, и я это знала. Я должна была сделать это ради моей семьи. Я смотрела на свои новые шлепанцы, на мою маму и понимала, что придется уходить.

Мужчины снова надели свои темные очки, сели на свои мотоциклы и уехали. Длинный хвост пыли тянулся за ними.

После обеда брат сказал мне, чтобы я собрала свои вещи. Мама начала плакать. Я завернула в платок свое пестрое летнее платьице и синюю курта, длинную тунику, которую носят со штанами. На мне была та же рубашка, что и вчера. Больше у меня все равно ничего не было.

Моя мать плакала, Бисрами плакала, и я плакала тоже. Амар схватил меня за руку и потащил за собой, прочь от нашего дома, прочь от остальных людей.

Солнце уже опустилось низко над джунглями. Сверчки в рапсовых полях стрекотали так же громко, как и всегда. Хижины, деревня, поля и деревья выглядели как обычно. Собаки лаяли, коровы жевали жвачку, лежа на песке, четыре пестрых поросенка носились по дороге. Но для меня с этого январского дня 1996 года уже ничего не будет так, как раньше.

ПАНИ — ВОДА

Я проплакала всю дорогу. Может быть, с парой небольших перерывов, чтобы набрать побольше воздуха. Слезы попадали мне в рот, бежали по подбородку и шее. Нос заложило так, что я едва могла дышать. Я тяжело дышала и хрипела, но это никого не волновало. До Ламахи, ближайшего маленького городка, нам пришлось идти пешком больше двух часов. Я, спотыкаясь, брела по пыльной дороге. Когда я замедляла шаг, Амар силой тащил меня дальше.

Сумерки наступили очень быстро. Но я не боялась темноты. То, от чего у меня начинало бешено колотиться сердце, было впереди — только одна мысль о реке Рапти, которая пересекала равнину и через которую нам предстояло пройти, внушала мне страх. Никогда раньше я не была на другом берегу.

Мы не одни вышли из нашей деревни. Моя сестра Сарда провожала нас до ближайшего поворота к ее деревне. Кроме того, с нами были еще три девочки из нашей деревни вместе с их родственниками — их так же, как и меня, продали в качестве камалари.

Двигаясь по дороге, мы не разговаривали, пока не пришло время прощаться с Сардой. Она обняла меня и погладила по голове. Это она делала очень редко.

— Береги себя, майли, моя маленькая сестричка.

Она знала, что меня ожидает. В конце концов, она сама провела много лет в качестве камалари. Я вцепилась в нее, однако Амар снова потащил меня дальше.

За деревней, где жила моя сестра, начиналась река, и я это знала: деревню Сарды часто опустошали губительные наводнения.

И вдруг как-то сразу мы очутились на берегу Рапти. Она пересекает весь округ Данг. Несколькими рукавами она петляет по равнине, как гигантская змея. Во время сезона дождей река широко разливается, и тогда через нее невозможно переправиться даже на протяжении нескольких недель. Но и сейчас ее вода была черной и глубокой.

Меня бросило в дрожь. Как же я перейду через реку? Я не умела плавать, как и большинство местных детей. Вода, конечно, подхватит меня, потащит с собой, и я утону. Как тот мужчина, которого я видела. А ведь он был взрослым человеком, а я — всего лишь ребенок. Я почувствовала, что меня покидают силы, мои ноги стали будто ватными. Однако остальные дети смело шли по песку прямо к реке.

Упираясь, окаменев от страха, я последовала за ними. Вода была холодной как лед. При первом же прикосновении к ней я вздрогнула.

— Нет! — закричала я, — пожалуйста, Амар, не надо, я не могу!

Но Амар потянул меня дальше. Я поднимала ноги так высоко, как могла, и прижимала свой узелок левой рукой к груди. До тех пор пока вода доходила мне до колен, Амару удавалось тащить меня за собой. Затем я встала как вкопанная. Я не могла идти дальше, окаменела от ужаса, мои ноги словно парализовало. Мне казалось, что на этом месте я умру от страха.

Мой брат стал ругаться, затем взял меня на руки и понес дальше. К счастью, вода поднялась еще не очень высоко. Она доходила Амару только до груди, но была ужасно холодной. В мою кожу словно впились тысячи иголок. Я вцепилась в Амара мертвой хваткой, зажмурила глаза, набрала в грудь воздуха и не дышала до тех пор, пока мы снова не выбрались на берег. Там он опустил меня на землю.

Наша одежда все еще была мокрой, когда мы добрались до Ламахи, ближайшего маленького городка, и я ужасно замерзла. Мои зубы стучали. В Ламахи было множество киосков, рыночных ларьков и маленьких магазинчиков, в которых продавались нейлоновые камуфляжные зимние куртки, серебристые радиоприемники, леденцы в банках и компакт-диски с музыкой. На полках лежали блестящие заколки, серьги и цепочки, а также металлические баночки, кексы в позолоченных обертках и бутылки с лимонадом оранжевого цвета. С потолка свисали длинные гирлянды одноразовых упаковок с шампунем для волос, а также были навалены грудой разноцветные пластмассовые трехколесные велосипеды. Перед магазинами возвышались горы белых и черных кроссовок и шерстяных шапочек.

Я смотрела на все это и удивлялась. Многого из этого я раньше вообще никогда не видела. Вокруг придорожных забегаловок на главной дороге стояло множество людей. Они ели испеченные в жире кренделя и момос — тибетские пирожки с начинкой из мяса или овощей. Пахло раскаленным растительным маслом, луком, сладким чаем и дымом от горевшего древесного угля.

На главной площади множество людей ожидали междугородних автобусов. Мимо с треском проносились мотоциклы, распугивая людей. Громко сигналя, подъезжали автобусы. Их фары освещали все ярким светом. Целая толпа людей втискивалась внутрь. Остальные карабкались на крышу, чтобы привязать там свой багаж. В этой толпе я заметила много девочек моего возраста или постарше, которые тоже пришли сюда в сопровождении своих родственников. Иногда мы встречались взглядами. Они выглядели такими же испуганными и потерянными, как и я. «Наверное, их тоже только что продали как камалари» — подумала я.

Мой брат купил пару мандаринов на одном из прилавков с овощами и протянул мне один — только тогда я перестала плакать. Мы остановились рядом с открытым мангалом, чтобы согреться. Я очистила свой мандарин и с жадностью съела его.

Наконец подъехал наш автобус. Нам нужно было ехать в расположенный высоко на холмах город Гхорахи, столицу провинции. К счастью, нам удалось занять одно сиденье в последнем ряду, на которое мы втиснулись втроем, потому что автобус был переполнен. Люди сидели даже на крыше автобуса, между узлами, сумками и чемоданами. Ехать по такому холоду, петляя на крутых поворотах, — сомнительное удовольствие. Во время поездки по горам мне стало плохо. Я же никогда раньше не ездила в автобусе. Когда меня стошнило, Амар молча протянул мне пластиковый пакет, в котором до этого лежали мандарины. Я не знала, куда потом деть этот пакетик, и так и держала его у себя на коленях до тех пор, пока мы не вышли из автобуса.