1
На опушке леска в полуразрушенном, полуопустевшем поселке обоз остановился. Машины сбились в кучу, запрудили дорогу, единственную в селенье улочку, лесные поляны, наполнив окрестность шумами, людским разноголосым гамом.
Червинская соскочила с кузова на красный в раннем кровяном закате влажный песок, запрыгала, поджав под себя неловко подвернувшуюся ногу.
— Товарищ гвардии капитан, к товарищу гвардии подполковнику! — Савельич стариковски подковылял, молодецки вытянулся перед скачущей на одной ноге Ольгой.
— Дайте руку, Савельич.
— Слушаюсь.
Червинская, придерживаясь о плечо Савельича, допрыгала до пенька, стащила с растянутой в щиколотке ноги сапог, смеясь и плача от боли. Савельич, продолжая стоять над Ольгой, сочувственно и осторожно напомнил:
— Товарищ гвардии подполковник просят…
— Вы что, не видите?.. Боже, какая боль!
— Так точно. Прикажете доложить?
— Скажите, потом приду. Ничего не случится.
— Слушаюсь! — И Савельич убежал.
Червинская встала, попробовала наступить на голенище лежавшего на траве сапога, застонала. Мимо пронесли на носилках тяжелораненого. Ольга не слышала, о чем кричали ей издали сестры и фельдшер, не посторонилась, даже не отвернулась, когда мимо прошел грузовик, обдав ее брызгами грязи, и, машинально стерев с лица желтые капли, осталась сидеть на пне.
Снова прибежал Савельич.
— Ругаются, товарищ гвардии капитан…
— Кто? — не сразу поняла Ольга.
— Да все они же: гвардии подполковник. Требуют, чтоб скорее…
— Иду.
Ольга едва натянула сапог на отекшую ногу и, прихрамывая, направилась полянкой к штабному домику. Савельич, проводив ее участливым взглядом, ушел к машинам.
Начальник госпиталя оказался у «студеров». Сидя на ящике, он наблюдал разгрузку медикаментов и приборов.
— А… вы. Что у вас с ногой?
— Ничего, сухожилие растянула.
— Мм-да. — Подполковник снизу вверх вопросительно посмотрел на остановившуюся перед ним Ольгу, покачал головой, перевел взгляд на ее обутые в сапоги ноги. — Как же так неосторожно? Болит?
— Болит, — безразлично ответила Ольга. Почему он по-прежнему ничего не хочет замечать в ней, кроме хирурга?
— А вы водичкой ее, холодной водичкой. Понаблюдайте-ка тут за ними, Ольга Владимировна, а то там с базаром что-то замешкались, подогнать надо.
— Хорошо.
Начальник госпиталя еще раз сочувственно окинул как-то странно притихшую Ольгу, ее яловые, отнюдь не изящные сапоги и зашагал к машинам.
Автоматчики и санитары снимали с раскрытого кузова «студера» ящики с аппаратурой и медикаментами, тяжелые пузатые бутыли, тюки, выстраивая их тут же у дороги, пока готовились помещения. Подходили, прижимаясь к рощице, новые машины с имуществом, ранеными. Двигались прожекторные и зенитные установки. Покачиваясь, проплывали носилки с тяжелоранеными. Мелькали пилотки, косынки, каски. Холодное, слепое равнодушие ко всему, что делается вокруг, все больше овладевало Ольгой. Только нога, переставшая было ныть, снова напомнила о себе, разболелась. Ольга стянула сапог, сняла носок и, помотав в воздухе ногой, сунула ее в лужу. Внезапное ощущение холода несколько отрезвило ее. Как сквозь сон, услышала частые удары в снарядные гильзы, крики людей и рев сорвавшихся с места автомобилей.
— Ольга Владимировна, тревога! Тревога!..
Продолжая поливать мутной водой припухшую щиколотку, Ольга инстинктивно подняла голову, прислушалась к нарастающему гулу невидимых в небе тяжелых «юнкерсов». Где-то, еще далеко, заработали цокающие зенитки, донеслись первые раскатистые взрывы. В багрово-красном закате появились хорошо знакомые Ольге смертоносные брюхастые осы. В несколько минут обезлюдели и выбитые дороги, и брошенная на ней так и не разгруженная машина с ящиками, улочка и полянка.
Ольга опустила голову, снова занялась ногой. Бомбы ложились где-то уже совсем близко, и к металлическому гулу стервятников, оглушительному раскату взрывов и трескотне установок примешались отдаленные человеческие вопли. С треском и звоном разлетелась в щепы крыша соседнего со штабом домика, жалобным стоном отозвалось упакованное в ящиках стекло, дрогнула под ногами земля. Ольга закрыла глаза. И снова открыла их, услыхав отчаянный крик ребенка. Выбежавшая из оградки горящего дома девочка с полными ужаса глазами бросилась через дорогу к машине — и упала. Ольга вскочила с ящика, кинулась к девочке, схватила ее, как-то странно притихшую, на руки. И новый взрыв, где-то совсем рядом, содрогнул землю. Ольга с размаху шлепнулась в грязь, подмяв под себя ребенка. Взрывы, вопли людей, залпы орудий смешались в один общий гул. Из потемневшего в сумерках леса потянуло гарью. Ольга прижала к себе девочку, гладила ее мокрые, свалявшиеся в грязи волосенки. А взрывы уже все дальше, дальше… Оборвалась, будто захлебнулась, зенитная трескотня, и в наступившей тишине стали отчетливей стоны и крики раненых, оклики и перекличка фельдшеров и санитаров. За опушкой леска, где-то по ту сторону дороги, заголосила, запричитала женщина. И этот крик, может быть потерявшей ребенка матери, окончательно вывел из оцепенения Ольгу.
— Вот и все кончилось. Вставай, девочка. Вставай же!
Ребенок не шевельнулся. Ольга ласково тормошила недвижное тельце девочки, повернула к себе ее уткнувшуюся лицом вниз голову и вся похолодела от страшной догадки. Схватила вялое тельце на руки, прижалась ухом к груди… и опустила.
Держа на руках худенькое остывающее тельце, оглушенная шальной безжалостной смертью, Ольга вышла в полутьме на дорогу. Страшная боль в растянутой щиколотке пронзила огнем все ее существо. Ольга присела, положила ребенка на брошенный в стороне санитарками тюк и, доскакав до ящика, сунула в лужу ногу. И снова, как сквозь сон, продолжали долетать до нее отчаянные крики женщины, голоса людей и шумы моторов. Невидящими, пустыми глазами взглянула в разгневанное лицо появившегося перед ней начальника госпиталя.
— Что вы тут делаете, Червинская! Какого черта вы тут сидите! Вы что, оглохли, Червинская?!
Отравленное сознание медленно возвращалось к Ольге. Она поднялась, качнулась от боли, вцепилась одной рукой в ящик.
— Прикажите лучше отнести матери этот трупик!..
Начальник госпиталя посмотрел, куда показала ему Червинская, и только сейчас различил в полутьме лежавшую на тюке мертвую девочку.
— Вы… это… простите меня, Ольга Владимировна…
2
В наспех разбитой в лесу операционной палате Ольга едва стащила с распухшей ноги сапог, надев мягкую больничную туфлю, и, прихрамывая и приседая, стала готовиться к операциям. Вечерней бомбардировкой было полностью выведено из строя несколько машин и фургонов, вдребезги разбиты важные и ценные приборы, в том числе совсем новенькое зубоврачебное кресло, а главное, пострадали при спешной эвакуации раненые. Трое из них получили свежие раны, один убит. Получили ранения и несколько человек медперсонала и автоматчиков.
Только к утру Ольга наконец оставила операционную и, дойдя с помощью Нюськи до отведенной им маленькой палатки в лесу, с наслаждением растянулась на койке. Теперь она думала об этом седом, строгом, но вовсе уж не таком бессердечном, бесчувственном человеке…
Громкий бесцеремонный крик разбудил Червинскую. Нюськи уже не было. В единственное окошечко врывался яркий солнечный луч.
— Спите, Червинская? Можно к вам?
Ольга поправила наброшенную на себя шинель, ответила не сразу:
— Да, войдите.
В палатку, пригнув голову, шагнул подполковник. Он был, как всегда, свежевыбрит, подтянут, бодр. Густые волнистые волосы серебряной копной небрежно закинуты назад.
— Разбудил?
— Разбудили, — прячась за холодность, ответила Ольга.
Начальник госпиталя окинул неторопливым взглядом палатку, поднял с земли стоявший в углу табурет.
— Ну как нога, Ольга Владимировна? — Подполковник постоял, придвинул к себе табурет, но не уселся, остался стоять перед Ольгой.
— Спасибо, прошла. — Ольга, не сводя глаз с явно взволнованного лица подполковника, замерла в ожидании чего-то необычного, важного для нее. Что он пришел сказать ей? Неужели наконец то, чего столько времени втайне ждала она от этого властного, грубого, часто не считавшегося с ней человека, все более заслонявшего ей некогда дорогой образ? И не было сил уже отрешиться от этой мысли…
— Ну и славно… Ну и хорошо… — сел он наконец.
Разговор не клеился. Подполковник потеребил, завел назад пальцами шевелюру, застучал по коленке.
— Кирилл ранен…
— Кирилл?
— Командующий, — мрачно поправился подполковник.
— Вы и командующим клички присваиваете?
— Кирилл — мой друг. Мы с ним в Испании еще воевали. А клички… вы ведь тоже меня по имени еще не называли, Ольга Владимировна. — Он открыто, с ревнивым вызовом посмотрел на нее. И потупился, уставился в пол.
— Простите, Константин Петрович, — тихо сказала Ольга, оробевшая в каком-то томительном, теплом предчувствии.
Офицер вздрогнул, поднял глаза.
— Так вот, отвоевался Кирилл… Пока отвоевался. Через два часа в Москву улетает. Я от него сейчас…
Ольга молча ждала, не зная, как лучше выразить участие человеку. Не находила слов или очерствела…
— Просил вам передать… Может, с ним полетите? Сопровождающим?
Ольга вся сжалась. Все напряглось в ней. Не отрывая ищущих, полных душевной боли глаз от сникшего вдруг подполковника, старалась прочесть ответ своим мучительным чувствам: «А ты, загадочный, черствый, обезоруживший меня человек — ты-то что скажешь? Хочешь отделаться от меня? Или, жертвуя мной, угодить другу? Разве ты не знаешь, не хочешь понять, что значит для тебя эта генеральская прихоть?..»
— Так уж некому больше сопроводить вашего друга? — с нескрываемой желчью бросила ему Ольга.
— Не в том штука… — Подполковник снова тряхнул головой, но так и не решился сказать что-то главное.
Ольга ждала. Отчаяться, бросить все, вырваться из этого ада туда, где ее уже не достать, или, наоборот, пожертвовать всем: мирной институтской жизнью, диссертацией, собственной свободой — ради вот этого каменного болвана, даже сейчас не видящего ее прямого вопроса…
— Уж не фронтовая ли жена понадобилась вашему именитому другу, Константин Петрович?
Подполковник не выдержал взгляда Червинской, выпрямился.
— Черт меня с этой миссией… А человеку не закажешь. Да и Кирилл — однолюб…
Кривая усмешка застыла на лице Ольги.
— Хороша невеста — жениху времени не было, так аттестованного свата послал. А вы… товарищ сват… вы какого обо мне мнения?
Подполковник, покрасневший до седых волос, вперился в Ольгу.
— Я таких, как вы… первую встретил… — И, отвернувшись, глухо спросил: — Едете?
— Подумаю, — разом просветлевшая, обессилевшая после огромной борьбы, выдохнула Червинская.
Видела, как дрогнули, распрямились плечи, встряхнулась седая копна. Подполковник шагнул к выходу, запнулся о табурет, с сердцем отшвырнул его в угол…
3
— Нюська! Аннушка!
Запыхавшаяся от бега Феня пулей влетела в палатку, упала Нюське в объятия.
— Он! Он, гляди! Роман твой!.. — тыча в конверт пальцем, совала она Нюське выжданную наконец первую весточку. — Рада-то я за тебя как! Рада-то!..
Нюська, боясь отпугнуть от себя видение, теребила в руках серый конверт. Буквы, размашистые, неровные, подпрыгивали, сливались. Да, это его, Ромки, весточка…
— Да читай же ты, дурочка! Чего ждешь-то?
Нюська оторвала каемочку, с трепетом вытянула сложенную вчетверо исписанную бумажку…
«Здорово, Нюська!
Уж не забыла ли меня, подружка моя?..»
Это Нюська-то забыла!
«…Был я, Нюська, в таком деле, откудова не то что письма, а и думки не вышлешь. Одно слово — преисподняя! Забросили нас туда с парашютами и прямехонько к немцу в гости…»
— Мамочки! Это куда же их, Нюсенька?..
«…Ну мы, конечно, не спасовали и, как сама можешь видеть, дело свое сделали и вернулись. Правда, многие наши ребята там остались…»
— Вот это герои! Читай, подруженька, читай дальше…
Но строчки полезли одна на другую, расплылись в синие корявые полосы… Дочитывать пришлось Фене…
4
Под утро Червинскую разбудили.
— Ольга Владимировна!.. Ольга Владимировна, снимаемся!
Ольга подняла голову, в лунной полутьме еле узнала Нюську. Далекий орудийный гул, рев машин и людские разноголосые крики оглушили ее, все еще не очнувшуюся от сна.
— Скорее, Ольга Владимировна, сейчас палатку разбирать будут… Немцы прорвались где-то… Вас подполковник зовет. — И убежала.
Ольга поднялась с койки. Нащупала приготовленные у изголовья вещи, оделась и, подхватив чемоданчик, оставила палатку.
— Товарищ гвардии капитан, можно?
— Что, Савельич?
— Палатку-то?
— Разбирайте.
Перед Ольгой одна за другой прошумели черные в ночи машины с будками-тентами. За далекой, залитой лунным светом выщербленной горой ухали взрывы, вспыхивали отблески «фонарей», рокотали зенитки. Луна вошла в облака, и густая тень легла на госпитальные и поселковые постройки. Ольга наугад направилась к операционной, инстинктивно шарахаясь от машин, сталкиваясь с людьми и спотыкаясь. Из открытой освещенной изнутри двери палаты вытаскивали последние шкафы, ящики и бутылки. Ольга вошла в палатку, огляделась. В стоящем в углу шкафчике, к счастью не вынесенном еще санитарами, собрала пузырьки и тоже рассовала их по карманам. Понадеялась на спокойную ночь, не спрятала их с вечера в сейфы.
Начальник госпиталя оказался в самой гуще машин и распоряжался погрузкой раненых. Увидав Червинскую, отвел в сторону, тихо сообщил:
— Сверху звонили: успевать надо. Не проскочим — труба. Вон ваши машины, езжайте вперед, с лежачими. Видите машины? Вон те…
— Разрешите остаться с вами, Константин Петрович?
— Езжайте, езжайте! Сейчас трогаться будут.
— Я с вами, Константин Петрович!..
— Вас что, сто раз просить, Червинская?! Постойте! Дайте руку, Ольга Владимировна… на всякий случай. Я ведь вас…
— Знаю.
— Что вы знаете!.. Дайте же руку!..
Ольга не подала руки, взяла его голову, наклонила к себе… и поцеловала. И, не оглядываясь, ушла к машинам.
В кузове на соломенных матрацах вповалку лежали раненые. Ольга примостилась у заднего борта, рядом с автоматчиками и санитарами. Не зажигая фар, машины тронулись с места и, набрав скорость, запрыгали на ухабах, далеко позади себя оставляя залитые лунным светом домики, сгрудившиеся у опушки машины, маленькие, снующие между ними людские фигурки. Где-то среди них бегает с носилками Нюська, суетится, прихрамывая, Савельич, покрикивает, торопя с погрузкой, грубый, придирчивый человек с серебряной копной под фуражкой, самый дорогой Ольге человек…
Машины мчались, не разбирая дороги, до рассвета норовя проскочить открытый участок пути и войти в лес. Раненые крепились. Но на одном, особенно сильном броске, не выдержали, застонали, закричали, умоляя, требуя остановить машину, проклиная сопровождающих и шофера. Ольга попыталась уговорить, и в тот же миг из темноты кузова донесся до нее знакомый обрадованный окрик:
— Ольга Владимировна!..
Ольга вздрогнула. Надо же было оказаться в одной машине с этим нахалом! Неужели и здесь он не оставит ее в покое?
— Оля, что же ты?.. Знать, судьба нам еще раз встретиться…
Новый резкий бросок заставил замолчать старшего лейтенанта. Но еще громче взвыли от боли другие раненые. Ольга, к своему стыду, даже обрадовалась толчку, лишь бы замолчал этот ужасный человек.
— Гора с горой не сходится…
— Перестаньте! Хотя бы в такое время…
— А у нас всегда такое время, Оленька… Сегодня жив, завтра видать будет. Ты не сердись, Оленька, на меня… Дурак я был тогда, это верно… А теперь сам вижу…
Ольга отвернулась, вгляделась в смутно видневшуюся в робком рассвете убегающую назад дорогу, стараясь не слушать офицера. Теперь она ждала только одного, чтобы остановилась машина и можно было бы перейти в другую.
В свете зари четче обозначились холмы и дорога. И вместе с тем все отчетливее слышалась канонада. Даже сквозь монотонный гул двигателя и непрерывные стоны и вскрики раненых стали различимы уханье тяжелых орудий и шлепающие взрывы мин, резкие выстрелы противотанковых пушек и глуховатое пощелкивание зениток.
Пыля и прячась за холмики, показалась идущая следом машина без тента. Червинская вгляделась в догоняющий их «студер» и чуть не вскричала от радости: хирургическая! Там Нюська, там Савельич и, главное, нет этого лупоглазого с усиками. Только бы догнала, только бы догнала скорее!..
— Что же ты не ответишь, Оленька? Ну поругай меня, посердись, а зачем же так, молча-то? Ничего, я ведь еще не пропащий…
— Куда вы, доктор? Расшибетесь! Что вы на него, пущай себе языком треплет!..
Но Ольга уже выскочила из кузова, удержалась на ногах, побежала навстречу нагоняющему колонну хирургическому «студеру».
Вспыхнувшая за спиной частая глухая стрельба заставила обернуться Червинскую. Грузовик, оставленный Ольгой, продолжал еще бег, когда идущая впереди колонна неожиданно остановилась, расползлась по сторонам, сбилась в кучу. Некоторые машины, болтаясь и подпрыгивая на кочках, стали круто разворачивать в сторону от леса, понеслись равниной назад. Из оставшихся на дороге машин соскакивали, сползали люди. Земля задрожала от грохота пушек, гула, лязга металла.
— Танки! — заорал из промчавшегося мимо Червинской ЗИСа водитель.
Ужас сковал Ольгу. Там, где минуту назад ехала она с тяжелоранеными, прыгали, кружились, опрокидывались машины с красными крестами на тентах, а прямо на них, изрыгая огонь, неслись серо-зеленые чудовища с черно-белыми крестами на башнях. Из-под опрокинутых навзничь машин выползали окровавленные люди в белом…
— Товарищ капитан! Ольга Владимировна!.. — Савельич подковылял, схватил за рукав Червинскую, потащил ее, обезумевшую, к роще. — Да бросьте вы эту штуку! — вырвал он из ее рук мешавший ей чемоданчик, толкнул Ольгу вперед. — Бегите шибче, Ольга Владимировна!.. Шибче!..
У рощицы Червинская оглянулась. Видела, как, отчаянно размахивая руками, ковылял в сторону от нее Савельич, а за ним гнался фашистский танк, как оба они на секунду скрылись за облетевшим кустарником и снова, уже один, продолжал мчаться этот страшный танк, лязгая и сотрясая землю…
— Ольга Владимировна, бежимте! Что же вы?!
Нюська схватила ее за шинель, потянула. Мимо них, справа и слева, бежали люди в шинелях, в белье, с автоматами, с сумками… А далеко позади все еще грохотало, лязгало, выло…
5
В овраге, размытом ручьем, они остановились. Нюська припала к роднику пересохшими губами, жадно глотая прозрачную ледяную воду, и не могла напиться. Ольга, все еще потрясенная виденным, дико озиралась вокруг. В ушах стоял звериный рев танков и вопли раненых, а перед глазами бежал ковыляющий санитар Савельич…
— Не пугайтесь, Ольга Владимировна. Ну чего вы так, будто маленькие.
Ольга не сразу поняла, о чем говорила Нюська.
— Я не боюсь, Нюся. Я ничего не боюсь.
— А зачем плачете?
— Я?..
Ольга ощупала глаза — слезы.
— Побудьте тут, Ольга Владимировна, а я своих поищу. — Нюська сделала еще несколько глотков, отдышалась и, оставив Червинской шинель, ушла в чащу. Через минуту послышалось ее негромкое ауканье — и все смолкло. Легкое журчанье ручья, тревожная птичья перекличка — единственно, что нарушало покой отошедшей к зимнему сну смешанной рощи. Ни голоса, ни шороха Нюськиных шагов, ни выстрелов. Только сейчас Ольга почувствовала жажду и огромную тяжесть, сдавившую ее плечи. Осторожно, чтобы не звякнуть склянками, положила шинель, не оглядываясь, подошла к овражку, склонилась к ручью. И отпрянула: огромные, жуткие, чужие глаза смотрели на нее с песчаного дна источника. И в тот же миг снова почудились крики и стоны раненых, грохот и лязг танков… Ольга даже подняла голову, прислушалась к лесным звукам. Шорох опавшей листвы. Журчит родник. Птичий гомон…
Треснувший под тяжестью птицы сучок вывел из оцепенения Ольгу. И опять ни шума шагов, ни Нюськиного голоса. На глаза попались оттопыренные карманы шинели. Ольга извлекла целую дюжину бутылочек, пузырьков, коробочек и пакетов. Еще несколько часов назад все это было так необходимо. А что делать с ними теперь? Да, конечно в ручей. Ольга отбирала лишь самое нужное: йод, пластыри, нашатырный спирт. Извлекла из внутреннего кармана шинели объемистую пачку писем Романовны. Подумала, бросила тоже.
И успокоилась. Умылась холодной как лед водой, поправила волосы и, растянувшись на шинели, снова стала ждать Нюську.
Нюська вернулась не одна: с тремя автоматчиками и одним незнакомым Ольге пожилым санитаром. Однако и присутствие живых здоровых людей не взбодрило и не обрадовало Червинскую. Картина гибели Савельича не оставляла ее. А воображение рисовало еще трагедию: бегут, падают под танками люди госпиталя и среди них грубоватый седоволосый… Неужели судьба и на этот раз зло посмеялась над нею?..
— Ну, я ему дал, гаду! — хвастал молоденький автоматчик. — Как клопы повылазили! Ты, сержант, отметь: рядовой Иван Беломестных, на счету один вражеский танк! Эх, бутылочек «КС» бы побольше! Хороша штука! А главное, спичек не надо…
— Герой, чего там! — перебил автоматчика пожилой санитар. — Не время только, сынок, сейчас трофеи считать. Надо об другом думать: куда подаваться начнем. Тут сам черт не поймет, где немец, а где кто.
Сержант, голый до пояса, с наслаждением плескал на себя воду, громко отдувался и фыркал. Глядя на него, полезли в ручей и остальные два автоматчика. Заплескалась и Нюська. Сержант посмеивался над нахохлившимся в стороне санитаром:
— А ты что, папаша? Баньки нам в лесу не сготовили, пользуйся! — Парень подставлял брызгам то грудь, то широкую в крупных лопатках спину и от удовольствия скалил зубы.
Санитар сплюнул недокуренную цигарку, покосился на сидевших в стороне Червинскую и Нюську.
— Сказал бы я тебе, парень… А ну кончай мыться! Ишь разжарило! Идти надо!
— А куда? — наивно спросила Нюська.
— Верно! Куда идти? — улыбнулся сержант, отирая себя белой рубахой. — Воевать будем. У нас теперь сила: три автомата, да дед образца 1891 года, да горючки пять бутылок, да… Вань, сколь у тебя лимонок?
— Ни одной.
— Значит, четыре. Да свой госпиталь — чего нам не воевать? К своим будем пробиваться.
Санитар поднялся с травы, оперся о винтовку.
— Молодежь вы, молодежь и есть. Все у вас просто. Где они теперь, свои-то?
Голова сержанта застряла в вороте.
— Чудно как-то ты калякаешь, папаша. Вот тебе восток, вот тебе запад. Там свои, там чужие… А кому, может, тоже свои?
— Это ты к чему, парень?
— А ни к чему. А у тебя что на уме?
— Дурень! — рассердился санитар. — Я ж тебе дело калякаю. Нам сейчас на какое ни то село надо выбираться. А там смотреть будем: свои в селе, альбо немцы. А тут навоюешь чего?
— Ишь ты! Нет, к селу нам, дед, не резон. Нам на фрицев смотреть нечего. Мы на них в другом месте посмотрим.
— Верно отец говорит, сержант. К селу надо, — принял сторону санитара автоматчик постарше. — Проблудим в лесу, с голоду только сдохнем.
Сержант махнул рукой.
— Ладно. Иван, лезь на осину, может, видать что. Но гляди, дед, к немцу в село заведешь — вот схватишь! — показал он санитару на автомат.
— Тьфу! — зло сплюнул тот и выругался. — Да нешто так можно людям не верить? Кто тебя учил этому, протезная твоя голова! Ты с мое повоюй, сопля зеленая!..
— Будет вам! — одернула Нюська. — А ты чего стоишь, глаза пялишь? Лезь, говорят! — напустилась она на автоматчика помоложе.
Солдат скинул сапоги, полез на осину. Но и осина высока, и стоит на бугре, а спустился с нее ни с чем. Даже злосчастной дороги не видел. И маленький отряд двинулся наугад к востоку.
6
Шли лесом. Все шестеро. Овражками, лощинками. Перебегали открытые места. Ночь застала их у речушки.
— Село близко, должно быть. Надо опушкой держаться, к реке поближе, — сказал санитар.
На ночлег устроились одной кучкой, тесно прижавшись друг к другу. К утру выпал густой иней, лужицы затянуло льдом. Теперь впереди шел санитар, за ним сержант, автоматчики, Нюська и, наконец, Ольга.
Неотвязная, пугающая мысль о тех, кто остался там, с госпиталем, ни на минуту не оставляла Ольгу. Ведь, торопя с отправкой первой партии машин, сам же он сказал: успевать надо, не проскочим — труба!.. Что же теперь с ними?.. С ним?..
Порой Ольгу даже подмывало оставить этих, вернуться туда, где еще может найтись хотя бы какой-нибудь след… Но ведь это безумие! Где она будет искать его? Среди немцев?..
И Ольга шла, шла, повинуясь воле других, смутному собственному рассудку…
Только к концу следующего дня наткнулись на лесную свежеезженную дорогу.
— Гляньте, братва, телеги прошли! — показал на выбитые железными шинами тонкие колеи автоматчик. — Село близко. Эх, молочка бы!
Санитар снял пилотку, отер ею, как после трудной работы, шею, молвил:
— Хороша Маша, да не наша. Рядком с дорогой пойдем.
Разделив между собой остатки галет, шестерка двинулась вдоль дороги. На ночь остановились у развилки. И опять: куда идти? Далекая бледная вспышка света осветила макушки мертвого леса, смутно проглянувшую в нем дорогу. И опять вспышка…
— Неужто гроза? — прислушалась Нюська.
— Ноябрь, какая тебе гроза, — отозвался из темноты сержант. — Эх, у нас сейчас уже мороз под сорок, а то и с гачком.
— А ты откуда родиной? — не удержалась Нюська.
— Я с Байкала. Остров Ольхон есть такой, знаешь?
— А я из Качуга, — вставила, вздохнув, Нюська, — слыхал?
— Эй, где вы, идите сюда! — позвал откуда-то из темени санитар.
— Чего нашел там?
— Чего-чего, — передразнил голос. — Сена копна. Неча там мерзнуть.
— Вот здорово! — обрадовалась было Нюська, но сержант цыкнул на нее:
— Стой! Раз копна, значит, село близко. Не напороться бы на немца теперь…
— Ладно тебе, герой! — звал из темноты голос. — Куда ты сейчас уйдешь, дурень!
В копне немедленно сделали подобие конуры, отогрелись. Санитар с винтовкой остался у выхода. Сержант засопел первым…
Ольге не спалось. Вслушивалась в мерное посапывание Нюськи и всхрапы солдат, силилась отогнать от себя навязчивые мысли: уйти, вернуться, искать, что бы ей это ни стоило.
Осторожно, чтобы не разбудить прижавшуюся к ней Нюську, выбралась из-под шинели, пробралась к выходу, подсела к санитару.
— Не спится, доктор?
— Не спится. Ложитесь, я посижу за вас.
— Да нет уж, посижу сам. Тут ведь не только сидеть надо… Страшновато?
— Нет, скучно.
— Скучно? Это как понимать?
— Это Гоголь сказал: «Скучно жить на этом свете, господа». Смешно?
— Есть малость. Только нам с вами, доктор, скучать не приходится. У вас свое дело недоделано, у меня свое. Жалко его бросать, не доделав-то. Колхоз жалко, детишек жалко, все вроде как жалко.
Ольга нехотя улыбнулась.
— Вы говорите так, будто ваш колхоз умрет вместе с вами. Ну, детей — дело другое…
— Это верно, — согласился санитар. — Я это не так высказал, доктор. А только все старики этак говорят: вот уж пристрою к делу, на ноги подыму, а там и умирать можно спокойнее. Что им от этого, правда умирать легче?
— Не знаю, не умирала.
— Вот и я не знаю. Колхоз — он без нас не умрет, а с нами легчей ему… Да вы бы спали, доктор. Завтра опять шагать много. Мне-то ведь все одно не спать…
7
На рассвете Ольгу разбудил отдаленный орудийный гул и тревожный окрик санитара:
— Вставайте, сынки! Ишь вы заспались как!
Сержант вскочил, ткнулся головой в сено.
— Тьфу черт, напугал!
— Путаться и надо, парень. Слышь? — санитар повел головой в сторону гула.
В одну минуту все выскочили из стога.
— Немцы! — заключил сержант. — Тикать надо! А ну за мной!
— Постой ты, еловая башка! — оборвал санитар. — Куда ты опять тикать будешь? А ну ты, сынок, залазь на березу, может, видать что?
Сержант не возразил, только зло плюнул под ноги, недоверчиво покосился на санитара.
— Танки идут. Много-о! — прокричал сверху молоденький автоматчик.
— Сколь много-то?
— А кто ж ее… Может, сто, может, тыща…
— Куда идут-то опять?
Но автоматчик уже слезал с дерева.
— Эх, бинокль бы! — с молодым азартом заявил он, спрыгнув на землю. — По той стороне речки идут…
— Куда идут-то? — допытывался санитар.
— А сюда, с востока, стало быть… А что как наши, отец, танки-то?
— Вот и я говорю, не тикать, а узнать сперва надо: кто и что… Пошли к речке!
На опушке они залегли в кустарнике, наблюдая за шествием бесконечных колонн машин, движущихся в их сторону по другой стороне узкой открытой речки. И не орудийный гул, а уже явственно различимый рокот двигателей и гусениц танков донесся до слуха…
— Наши! — неожиданно громко вскричал молоденький автоматчик. — Гляньте, звезды на башнях у них! Наши идут!
Сердце Ольги забилось отчаянно, гулко. Только бы успели, только бы успели!.. Теперь она уже отчетливо видела небольшие красные звезды на танках. Автоматчики замахали пилотками, заорали, выпустили несколько очередей в воздух. И о радость! Серая бронированная машина, похожая на баркас, с ходу развернулась к реке, ринулась в воду. А сержант плясал от радости и обнимал санитара.
— Наши! Наши, дед!
Советские вооруженные силы начали свое знаменитое сталинградское окружение.