Илья Чавчавадзе — великий грузинский писатель, мыслитель и общественный деятель второй половины XIX века, глава и знаменосец национально-освободительного движения, основоположник новой, реалистической грузинской литературы и современного общенационального грузинского литературного языка. В истории многовековой грузинской культуры его имя, окруженное ореолом всенародной любви и славы, стоит рядом с именами бессмертных корифеев национальной классической литературы — Шота Руставели, Давида Гурамишвили, Николоза Бараташвили, Акакия Церетели, Важа Пшавела. Обогатив свой духовный мир ценнейшими достижениями русской и мировой культуры, восприняв и продолжив в своем творчестве лучшие завоевания всей предшествовавшей национальной литературы, он оказал определяющее воздействие на все дальнейшее ее развитие и внес неоценимый вклад в дело воспитания грядущих поколений в духе самых прогрессивных идей эпохи, в духе идеалов свободолюбия, патриотизма, дружбы и братства народов, гуманизма и социальной справедливости.

Верный последователь и достойный сподвижник вождей русской революционной демократии, он возглавил в Грузии непримиримую борьбу против патриархально-феодального, крепостнического строя, против всяческих форм тирании, социального и национального угнетения. Этой беззаветной борьбе отдал он всецело свой огромный талант художника, мыслителя, публициста, ученого, общественного деятеля. В этой борьбе и пал он, приняв смерть от руки кровавых убийц, презренных наймитов царской охранки.

В советское время творческое наследие великого классика грузинской литературы стало достоянием всего многонационального советского народа, заняло достойное место в общей сокровищнице духовных ценностей братских народов СССР, а следовательно, всего прогрессивного человечества.

На всем протяжении второй половины XIX века Илья Чавчавадзе неизменно стоял во главе прогрессивной, демократической грузинской интеллигенции и, сплачивая передовые силы нации, воодушевлял и подымал их на непримиримую борьбу против крепостничества и самодержавия.

Принадлежа к дворянскому сословию, которое к тому времени уже шло по пути распада и деградации, Илья Чавчавадзе решительно порвал с интересами и мировоззрением породившего его класса и первым в грузинской литературе нанес сокрушительный удар по феодально-патриархальному строю. Гневно бичуя паразитизм и беспросветную отсталость дворянской знати, он вместе с тем сурово изобличал эксплуататорские, грабительские устремления нарождавшегося класса буржуазии, лживость и лицемерие представителей духовенства, жестокость и бесчеловечность сатрапов царизма.

В мужественной борьбе с реакционными, антинародными силами, в беззаветном служении возвышенным идеям патриотизма и гуманизма, национального освобождения и социальной справедливости Илья Чавчавадзе выступал выразителем интересов трудового народа, глашатаем его надежд и чаяний. «Наше дело — жизнь грузинского народа. Ее улучшение — наше первое и последнее желание», — писал Илья Чавчавадзе в одной из своих программных статей.

Вдохновленные самыми прогрессивными идеями своего времени произведения Ильи Чавчавадзе глубоко проникали в сердце читателей, завоевывая ему исключительную популярность и всенародную славу.

Илья Чавчавадзе родился 27 октября 1837 года в кахетинском селении Кварели, расположенном над Алазанской долиной. Его отец, Григорий Чавчавадзе, принадлежал к известному в Грузии княжескому роду, он был офицером Нижегородского драгунского полка, принимал участие в русско-турецкой войне 1828–1829 годов. Мать поэта, Мария Бебуришвили, была воспитана в интеллигентной дворянской семье, она прекрасно знала древнюю грузинскую литературу, особенно поэзию, и привила любовь к ней своим детям.

До десяти лет Илья Чавчавадзе жил в деревне и обучался в домашней школе сельского священника, где вместе с ним учились крестьянские дети. Как вспоминал потом поэт, этот священник был превосходным знатоком не только священного писания, но и истории родной страны. Его рассказы о героической истории Грузии производили неизгладимое впечатление на слушателей, и один из его сюжетов о Димитрии Самопожертвователе Илья Чавчавадзе впоследствии взял темой своего произведения.

В 1847 году Илья Чавчавадзе поступил в частный пансион в Тифлисе, а через два года в Тифлисскую первую гимназию, где в свое время учился великий грузинский поэт-романтик Николоз Бараташвили. Рано потеряв отца и мать, Илья Чавчавадзе воспитывался овдовевшей сестрой отца, Макрине Эристави, к которой на долгие годы сохранил глубокую привязанность. Летние, свободные от занятий месяцы Илья Чавчавадзе каждый год проводил в родной деревне Кварели, здесь он хорошо узнал жизнь крепостных крестьян, их нужду, жестокие притеснения со стороны помещиков.

Еще в детские годы будущий писатель проникся глубокой любовью к своей порабощенной родине и чувством сострадания к безмерно угнетавшемуся крестьянству. Еще тогда он проявлял исключительный интерес к народной поэзии, к произведениям древней грузинской литературы. Он с увлечением собирал народные сказания, песни, сказки, слушал сказителей и певцов.

Казенные порядки в гимназии тяготили Илью Чавчавадзе и усиливали протест против установленного в ней деспотического режима. Окончив в 1857 году курс гимназии, но не сдав выпускных экзаменов, Илья Чавчавадзе уехал для получения университетского образования в Петербург.

Юный поэт к этому времени уже был охвачен стремлением самоотверженно бороться за свободу и счастье народа. Этим стремлением пронизано и вдохновлено написанное в тот период замечательное стихотворение «Горам Кварели», относящееся к лучшим образцам его гражданской лирики:

Где бы я ни был, со мною вы, горы, повсюду,— Сын ваш мятежный, ужели я вас позабуду?..
…Полный восторга, взирая на ваше величье, Дивные тайны стремился душою постичь я —
Тайны вершин, пропадающих в дымке туманов, Где раздается ликующий гул ураганов…
…О, как мечтал я, почуяв орлиные крылья, Тронуть крылами сверкающих льдов изобилье!..
…О, как дрожал я! Но, внемля раскатам обвала, Звуки родные душа моя в них узнавала…
…Ныне горжусь я, что, сын этой дикой природы, Вырос я в бурях и рано узнал про невзгоды.

Зачисленный студентом юридического факультета Петербургского университета, Илья Чавчавадзе провел в Петербурге четыре года (1857–1861), имевшие решающее значение в формировании его убеждений, боевых общественных идеалов и эстетических взглядов. «Четыре года провел я в России и не видел Родины. Четыре года!.. Поймешь ли ты, читатель, какими годами были для меня эти четыре года?…Эти четыре года были фундаментом жизни, первоисточником жизни, волоском, который судьба, точно мост, перекинула между светом и тьмою. Но не для всякого! Только для тех, кто поехал в Россию, чтобы образовать свой ум, привести в движение мозг и сердце, дать им толчок… О вы, золотые мои четыре года! Благо тому, под чьей ногою не подломился перекинутый вами мосток; благо тому, кто плодотворно использовал вас…» Так характеризовал Илья Чавчавадзе в своих знаменитых «Записках проезжего» значение проведенных в Петербурге четырех лет.

Эти студенческие годы совпали с периодом первой революционной ситуации в России. В среде петербургского студенчества, взбудораженного и воодушевленного невиданным подъемом освободительной борьбы, развернулась интенсивная, многосторонняя деятельность Ильи Чавчавадзе. В эти годы он глубже изучает важнейшие памятники грузинской классической литературы, знакомится с шедеврами русской и мировой культуры, живо интересуется вопросами истории и социологии, философии и политической экономии, языкознания и педагогической науки. В эти годы он создает свои лучшие стихотворения («Матери-грузинке», «Песня грузинских студентов», «Пахарь», «Муша», «Поэт», «Пусть я умру…» и др.), пишет поэму «Несколько картин, или Случай из жизни разбойника», первые варианты поэм «Видение», «Мать и сын», произведения в прозе «Рассказ нищего», «Человек ли он?», переводит на грузинский язык Пушкина, Лермонтова, Гёте, Шиллера, Гейне, Байрона, Вальтера Скотта, Андре Шенье.

В студенческие годы Илья Чавчавадзе, как и другие представители молодой прогрессивной грузинской интеллигенции, находившиеся в то время в Петербурге, стал убежденным последователем вождей русской революционной демократии — Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова, Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Илья Чавчавадзе вступил в тесное общение с Чернышевским и с редакцией «Современника». Под благотворным воздействием «властителей дум» русской разночинной интеллигенции окончательно сложились общественно-политические и эстетические воззрения великого грузинского писателя.

Исключенный в 1861 году из университета за участие в революционных выступлениях передового русского студенчества, Илья Чавчавадзе в начале 60-х годов возвращается на родину и становится во главе молодого поколения писателей и общественных деятелей, известного в истории грузинской общественной мысли под названием «Пирвели даси» («Первая группа»), или «Тергдалеулеби» («Испившие из Терека» — то есть ездившие в Россию).

Первая же статья писателя, «Несколько слов о переводе князем Ревазом Эристави „Безумной“ Козлова», опубликованная в журнале «Цискари» («Заря») в 1861 году, положила начало острым идейным схваткам между консервативно-реакционной группой грузинских литераторов и плеядой прогрессивно-демократической, революционно настроенной интеллигенции. Эта борьба между «отцами» и «детьми» (как ее именуют в истории грузинской общественной мысли) составила целую эпоху в развитии грузинской литературы и общественной жизни. В этой статье Илья Чавчавадзе нанес сокрушительный удар по патриархальным взглядам «отцов», по архаическому, оторванному от народа литературному языку, по тому косному и отсталому, что тормозило развитие жизни по пути прогресса.

Вокруг Ильи Чавчавадзе в разгоревшейся борьбе сплотились такие выдающиеся представители новой грузинской культуры, как Акакий Церетели, Нико Николадзе, Георгий Церетели, Яков Гогебашвили, Кирилл Лордкипанидзе и другие. Вскоре по инициативе Ильи Чавчавадзе были созданы печатные органы нового литературного поколения: «Сакартвелос моамбе» («Вестник Грузии»), «Иверия» («Грузия»), «Кребули» («Сборник»), «Дроеба» («Время») и др. Наступила новая эпоха в развитии грузинской литературы и общественной мысли, порожденная теми глубокими сдвигами, которые произошли в экономической и социальной жизни России и Грузии пореформенной норы.

Поэтическим манифестом нового, реалистического литературного движения явились слова Ильи Чавчавадзе из его знаменитого программного стихотворения «Поэт»:

Не учусь у птиц залетных, — Я иному гласу внемлю. Не для сладких песнопений Небом послан я на землю…
…У всевышнего престола Сердце я зажгу, как факел, Чтоб всегда служить народу, Путь торя ему во мраке.
Чтобы стать народу братом, Другом в счастье и в печали, Чтобы мне его страданья Мукой душу обжигали…

Убежденный последователь материалистической эстетики Белинского и Чернышевского, Илья Чавчавадзе писал: «Искусству уже пора отказаться от „парения в облаках“… пора ему спуститься на самое дно жизни и там обрести идеи для своих животворных картин. Там, у корня жизни, оно найдет множество драгоценных жемчужин и еще больше — грязи и тины; искусство должно безбоязненно нарисовать и то и другое». Великий писатель-реалист настойчиво проповедовал тесную связь искусства и науки с жизнью народа: «Жизнь есть корень, а наука и искусство — стебли, выросшие на нем. Подобно тому, как взошедшие из земли растения дают плоды и, дойдя до зрелости, возвращают земле семена, чтобы произвести новые корни, которые выпустят новые стебли, так и произрастающие из жизни наука и искусство приносят свои плоды и возвращают жизни семена для того, чтобы зародилась новая жизнь».

В противовес некоторым поэтам из лагеря «отцов», безнадежно оплакивавшим «былое величие» родины, Илья Чавчавадзе призывал:

…Что пользы плакать над давно забытым, Жестокой дланью времени убитым, Что проку над былой грустить бедою?! Пора идти нам за иной звездою. Пора глядеть нам в будущие годы, Ковать судьбу грузинского народа.

Своими неувядающими художественными творениями: поэмами, стихами, рассказами, повестями, в которых важнейшие социальные процессы того времени нашли острокритическое отображение, Илья Чавчавадзе открыл новые страницы в грузинской литературе. Целую эпоху в развитии грузинской литературы и общественной мысли составил журнал «Сакартвелос моамбе», вокруг которого сплотились лучшие жизнеспособные силы новой грузинской литературы. На страницах этого журнала Илья Чавчавадзе опубликовал ряд своих значительнейших произведений, гневно бичевавших пороки феодально-самодержавного строя и крепостничества. Однако его существование оказалось кратковременным. Все реакционные силы общества злобно ополчились против этого боевого органа передовой мысли. И на исходе 1863 года «Сакартвелос моамбе» перестал выходить. После его закрытия Илья Чавчавадзе был вынужден поступить на государственную службу. В 1864 году он назначается чиновником по особым поручениям при кутаисском губернаторе. На него возлагается выяснение взаимоотношений между крестьянами и помещиками. Через несколько месяцев его перевели в Душети, где он был назначен сперва мировым посредником, а потом мировым судьей. Почти целое десятилетие провел Илья Чавчавадзе в Душети и за время своей служебной деятельности снискал любовь местного крестьянства.

Переехать в Тифлис на постоянное жительство писателю удалось лишь в 1873 году, когда окончательно было решено учредить Грузинский земельный банк. Илья Чавчавадзе был избран председателем правления Грузинского земельного банка. Организуя это кредитное учреждение, Илья Чавчавадзе и другие его инициаторы стремились создать материальную базу для поддержки национальных культурных учреждений: театров, книгоиздательств, учебных заведений.

Вскоре осуществилась заветная мечта Ильи Чавчавадзе — образование печатного органа прогрессивно-демократической интеллигенции. С января 1877 года начала выходить редактируемая Ильей Чавчавадзе газета «Иверия», которая спустя два года была преобразована в ежемесячный журнал, а с 1886 года «Иверия» снова стала газетой, изданием которой он продолжал руководить до начала двадцатого столетия. «Иверия» сыграла огромную роль в политической и культурной жизни страны. Ее ближайшими сотрудниками на протяжении ряда лет были выдающиеся грузинские писатели и общественные деятели второй половины прошлого века.

Из года в год расширялась арена деятельности Ильи Чавчавадзе и возглавлявшейся им плеяды писателей и общественных деятелей. В самом конце 70-х годов по инициативе Ильи Чавчавадзе и Д. Кипиани было организовано «Общество по распространению грамотности среди грузин», сыгравшее исключительную роль в приобщении народных масс к образованию и в развитии национальной культуры в целом. С 1886 года Илья Чавчавадзе стал председателем общества и, продолжая активную работу в нем до самых последних дней своей жизни, оставил ему по завещанию все свое состояние.

Деятельность этого общества, к которой были причастны все лучшие представители грузинской культуры того времени, имела первостепенное значение для национально-освободительного движения.

Общество на собственные средства развернуло по всей Грузии сеть начальных школ, в которых обучение велось на родном языке; по инициативе общества открылись грузинские гимназии сначала в Тифлисе, а потом в Кутаиси. Оно возглавило работу по собиранию и изучению рукописных памятников древней грузинской литературы, а также по записи и опубликованию богатств национального фольклора. Велика была личная заслуга Ильи Чавчавадзе также в восстановлении (с начала 80-х годов) и дальнейшем развитии грузинского драматического театра.

Придавая большое значение изучению истории родной страны, Илья Чавчавадзе содействовал организации работы по собиранию и систематизации памятников старины, по созданию национального музея, по научной разработке проблем грузинской историографии. Осуществление всех этих мероприятий постоянно встречало противодействие «властей предержащих» и требовало от писателя неимоверных усилий, энергии и мужества.

Но, неустанно борясь против колонизаторской политики царизма, Илья Чавчавадзе вместе с тем воспитывал грузинский народ в духе братской любви к русскому народу и его великой культуре. Он высоко ценил представителей передовой русской литературы: Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Некрасова, Толстого и Тургенева, Герцена и Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Писатель всегда с искренней признательностью говорил о большом благотворном влиянии передовой русской литературы на развитие грузинской культуры. «Ясно, что русская литература оказала большое, руководящее влияние на путь нашего развития, оказала воздействие на то, что составляет пашу духовную силу, паше сознание, нашу мысль. Она оказала свое положительное влияние на наши чувства и устремления. Нет среди нас ни одного общественного и литературного деятеля, который не носил бы на себе следов воздействия русской литературы», — писал Чавчавадзе. Вооруженные прогрессивными идеями, грузинские шестидесятники выработали свою общественно-политическую программу, учитывавшую своеобразие грузинской действительности.

В 1899 году, в статье, посвященной столетию со дня вступления русских войск в Грузию, Илья Чавчавадзе писал: «С этого памятного дня Грузия обрела покой. Покровительство единоверного великого народа рассеяло вечный страх перед неумолимыми врагами. Успокоилась давно уже не ведавшая покоя усталая страна, отдохнула от разорений и опустошений, от вечных войн и борьбы. Исчез грозный блеск занесенного над страной и нашими семьями вражеского меча, исчезли полыхавшие пожары, в которых гибли дома и имущество наших предков, канули в вечность грабительские набеги, оставившие лишь страшные воспоминания. Наступило новое время, время покоя и безопасной жизни для обескровленной и распятой на кресте Грузии».

Так ясно и убедительно выражал Илья Чавчавадзе чувства признательности и любви грузинского народа к своему великому северному соседу, с которым добровольно и навеки связала Грузия свою судьбу. В мировоззрении, в творчестве и деятельности Ильи Чавчавадзе нераздельно переплелись высокое интернациональное сознание и пламенные патриотические чувства, беззаветная мечта о возрождении порабощенной родины и освобождении ее от национального и социального гнета.

В поэме «Видение», в «Записках проезжего» и в лирических стихотворениях он с огромной любовью воспел родину и воплотил вольнолюбивые мечты своего народа. Поэт твердо верил, что народ поднимет со дна Базалетского озера колыбель, в которой, по преданию, лежал отрок — символ счастья и свободы народа:

Если так, прославим всенародно Витязя, кто, силы чудной полн, Первый в мире в сад сойдет подводный И подымет колыбель из волн!
Да хвалима будет во вселенной Мать, которая, от всех вдали, Грудью выкормит благословенной Отрока — надежду всей земли!

В народе видел Илья Чавчавадзе единственную силу, способную выковать свободу и счастье человечества. Поэтому и сетовал он на грузинских летописцев, больше писавших о царях и войнах, чем о деяниях народа — подлинного творца истории.

В поэме «Видение» поэт вдохновенно воспевал борьбу передового человечества за социальное обновление жизни, он выразил неколебимую уверенность в том, что идеи свободы и правды восторжествуют в мире:

Освобожденье честного труда — Вот в чем задача нынешнего века. Недаром бурь народных череда Встает во имя братства человека. Не устоит отживший старый мир Перед могучим вихрем обновленья, Не выдержат грабитель и вампир За правду справедливого сраженья. Падут оковы, рушится оплот Проклятого насилья мирового, И из побегов новых расцветет Страна моя, родившаяся снова.

В духе светлых социальных идеалов изображал Илья Чавчавадзе свою современность, писал о будущем. В шедевре сатирической прозы «Человек ли он?» писатель показал смертельную обреченность старого, реакционного мира. В повести «Рассказ нищего» и в поэме «Несколько картин, или Случай из жизни разбойника» он нарисовал замечательные образы мужественных сынов крестьянства, с оружием в руках восставших против озверелых господ-помещиков. В этих произведениях писатель воплотил идею крестьянской революции. Следует отметить, что слово «революция» в грузинской литературе впервые прозвучало со страниц «Записок проезжего» Ильи Чавчавадзе: «Да не испугает тебя слово революция, читатель! Революция есть начало успокоения!» — писал он в этом своем знаменитом программном произведении. В своем беллетристическом шедевре «Отарова вдова» он показал, что и после пресловутой «крестьянской реформы» интересы дворянства и крестьянства остались по-прежнему непримиримыми. Следует отметить, что все свои произведения, разоблачающие уродство феодально-крепостнического строя, Илья Чавчавадзе опубликовал именно после крестьянской реформы. Следовательно, он считал необходимым продолжить борьбу против феодального правопорядка, по существу остававшегося в силе и после лживого, лицемерного «освобождения» крестьян.

В философской поэме «Отшельник» поэт с большой художественной силой показал несостоятельность бегства от действительности и тем самым выступил сторонником действенной борьбы, о которой с такой поэтической взволнованностью писал он в начале своей творческой жизни в «Записках проезжего».

Венцом гражданской лирики Ильи Чавчавадзе является стихотворение «День падения Коммуны». Это стихотворение — честь и слава всей грузинской классической поэзии прошлого века. В нем поражение Парижской коммуны расценивается как задержка хода истории и обновления мира, как временное торжество темных сил тирании и мракобесия:

Стяг надежды угнетенных, Обездоленных спасенье… Вновь тебя швырнули наземь Силы зла и угнетенья!..
…Вновь История застыла, Дальше двигаться не смея, — И справляют пир кровавый Победители-злодеи.

Илья Чавчавадзе был пламенным поборником дружбы и братства народов. Он мечтал о братском единстве «племен Кавказа боевого», он с огромным сочувствием отзывался об освободительной борьбе народов мира и клеймил позором империалистические, захватнические стремления «больших и малых хищников Европы». Восторженными стихами отозвался поэт на героический подвиг итальянского народа, самоотверженно боровшегося под водительством Гарибальди за национальное освобождение и объединение родины. Поэт выразил страстное желание слышать и в родной стране подобный «звук цепей спадающих»:

Слышу звук цепей спадающих. Звук цепей неволи древней! Не гремела никогда еще Правда над землей так гневно.
Слышу я — и в восхищении Грудь живой надеждой дышит Вешний гром освобождения И в родной стране услышать.

Это стихотворение писал двадцатитрехлетний Илья Чавчавадзе. Он мечтал поехать в Италию, вступить в войска Гарибальди и сражаться за справедливое дело освобождения итальянского народа. Молодой поэт глубоко сожалел, что эта его благородная мечта оказалась неосуществимой. В своей газете «Иверия» Илья Чавчавадзе с большим сочувствием освещал борьбу ирландского народа против английских поработителей, освободительную борьбу народов Балканского полуострова, предсказывал светлое будущее великих народов Китая и Индии. Как будто сегодня написаны замечательные слова Ильи Чавчавадзе, изобличающие поджигателей войны из лагеря империалистических стран Запада: «Куда ни поглядишь, отряды формируются за отрядами. Изо всех сил увеличиваются войска, изготовляют оружие, пушки и порох и вместе с тем клянутся, что, кроме мира, они ни о чем не помышляют. Трудно представить себе, какие огромные средства выкачиваются из кармана народов и расходуются во имя этого вооруженного мира».

Выдающийся поэт и прозаик, Илья Чавчавадзе одновременно был основоположником грузинской литературной критики, крупнейшим публицистом своего времени. Его статьи по истории и социологии, по экономическим проблемам, о народном просвещении, по вопросам языкознания, этнографии, фольклора характеризуются глубокой эрудицией, большой принципиальностью, боевой целеустремленностью.

Наступление XX века Илья Чавчавадзе встретил знаменитой статьей «19-й век». Подытоживая великие достижения минувшего столетия, он самым ценным и важным из них считал то, что «девятнадцатый век объявил идеалом социального строя упразднение неравномерного распределения имущества и доходов между людьми, упразднение всякого рода классового господства и, по возможности, всякого классового различия».

Вместе с тем Илья Чавчавадзе в конце прошлого века считал, что «сегодня между бедным и богатым, между сильным и слабым межа еще шире, чем она была когда-либо в прошлом. И в этом заключается вся горечь и боль, ликвидировать которые девятнадцатый век завещал будущему веку».Несмотря на известные колебания от демократизма к либерализму, которыми, начиная с 80-х годов, характеризуется мировоззрение Ильи Чавчавадзе, он до конца своей жизни и деятельности оставался преданным тем социальным идеалам, поборником которых выступал еще в начале 60-х годов. Однако в эпоху зарождения и подъема пролетарского революционного движения в Грузии он не смог сохранить за собой то главенствующее место в общественной жизни, какое занимал в предшествующие десятилетия. Его социальные идеалы не были свободны от некоторых реформистских иллюзий и веры в «примирение сословий». Он не поднялся до уровня мировоззрения революционного пролетариата, теории научного социализма. Тем не менее его художественные творения способствовали революционному воспитанию народа. В годы первой русской революции он бесстрашно выступал против разгула черносотенных сил. А в 1906–1907 годах, будучи членом Государственного совета, он требовал отмены в России смертной казни и проведения широких аграрных и социальных реформ.

В исключительно богатом и разнообразном как по идейно-тематическому содержанию, так и в жанровом отношении творческом наследии Ильи Чавчавадзе первенствующее место занимают его стихотворения и поэмы. Они составляют целую эпоху в многовековой истории грузинской поэтической культуры.

Илья Чавчавадзе и Акакий Церетели явились основоположниками реалистической лирики в грузинской литературе XIX века. Они теснейшим образом связали поэзию с прогрессивными идеями своего времени, с возвышенными стремлениями народа. «Тонкий кончик пера» Ильи Чавчавадзе уподобился острию «могучего и грозного меча». Источником поэтического вдохновения писателя стала действительность современной ему Грузии.

В стихотворении «Поэт» впервые нашла свое воплощение гражданская целеустремленность грузинской реалистической лирики. Правда, в этом стихотворении возвышенное представление о поэзии выразилось в метафоре пламенеющего в сердце божественного, жертвенного огня, а поэт представлялся собеседником бога и посланцем небес, но все назначение поэта и весь смысл его песен определялись интересами народа, его идеалами и устремлениями. Быть вдохновителем народа, осушать его слезы — вот единственное призвание поэта. Илья Чавчавадзе ополчился против беспочвенного эстетства, против реакционной теории «искусства для искусства». И хотя лучшие произведения грузинской классической поэзии и до Ильи Чавчавадзе отличались большим гражданским пафосом и высоким идейным звучанием, но такая непосредственная связь стиха с злободневными запросами живой действительности была в грузинской поэзии новым и безусловно глубоко прогрессивным явлением.

Илья Чавчавадзе со всей определенностью восстал против архаических, консервативных тенденций, распространенных в грузинской литературе первой половины XIX века, и в частности против безутешного оплакивания прошлого, былого величия родины. Как известно, в творчестве отдельных грузинских поэтов начала века нашли выражение социальная скорбь, чувства разочарования и обреченности, которыми была охвачена грузинская интеллигенция в связи со сложившейся в стране новой политической обстановкой. Подавление национального самосознания и потопление в крови крестьянских восстаний, раскрытие и разгром заговора 1832 года создали духовную атмосферу, породившую в грузинской литературе этого периода чувства безнадежности, глубокого уныния и отчаяния.

Поэты-романтики Александр Чавчавадзе, Григола Орбелиани и другие с грустью отворачивались от окружавшей их ненавистной реальности. Они с безграничной тоской горевали о великом прошлом и в воспроизведении исторических эпизодов или в пленительных пейзажах искали успокоения, а зачастую эпикурейскими мотивами забвения и опьянения пытались отгородить свой духовный мир от окружавшей их жестокой и мрачной действительности. Конфликт между свободомыслящей личностью и суровой общественной обстановкой с наибольшим драматизмом выражен в поэзии Николоза Бараташвили, лирический шедевр которого «Мерани» является глубочайшим символом непокорности злой судьбе, неукротимого искания выхода и мужественного устремления к светлому будущему.

Илья Чавчавадзе вывел грузинскую лирическую поэзию на совершенно иной путь: поэзии плача над утраченным величием, проникнутой настроениями обреченности и безысходности, он противопоставил лирику борьбы за будущее народа, лирику, устремленную к грядущему, к «иной звезде».

Это, конечно, не означало огульного отрицания лучших творческих традиций предыдущих поколений поэтов, и в частности замечательной плеяды грузинских поэтов-романтиков. Наоборот, анализ поэтического творчества Ильи Чавчавадзе показывает, что если, с одной стороны, его поэзия положила начало возникновению и развитию реалистической лирики, то, с другой стороны, она поднимала на новую ступень и развивала славные творческие завоевания его непосредственных предшественников. В нарисованных им пейзажах Казбека и Терека отчетливо сказывается его родство с поэтическими традициями большого мастера изображения природы Григола Орбелиани. Что же касается отзвуков поэзии Николоза Бараташвили в творчестве Ильи Чавчавадзе, то они отчетливо ощущаются во всех крупнейших поэтических произведениях основоположника грузинской реалистической литературы. Не случайно А. Церетели в одной из своих литературно-критических статей упоминает имя Ильи Чавчавадзе рядом с именем Н. Бараташвили. Духовное родство этих двух великих поэтов было очевидным при всем новаторстве молодого поэтического поколения.

Основное содержание лирической поэзии Ильи Чавчавадзе определялось проблемами и тематикой современной ему социальной действительности. Однако в его поэтическом наследии есть целый цикл стихов, написанных на интимно-любовные темы. Многие из этих стихов отмечены задушевной нежностью, глубокой эмоциональностью и непосредственностью переживаний. Этим объясняется их большая популярность. И сейчас народ поет в Грузии такие его лирические стихи, как «Помнишь, любимая, в нашем большом саду…». Захватывающим лиризмом пронизано и стихотворение, посвященное С. Чайковской (сестре великого композитора).

С замечательным поэтическим искусством изображал Илья Чавчавадзе духовный мир своего лирического героя, охваченного болью и тревогой, обреченного на сиротство и одиночество в ненавистном ему общественном окружении:

Темно вокруг, и на душе темно, И это сердце — холода жилище. Ни в ненависти, ни в любви — равно Душа моя не обретает пищи.

Поэт проникает в глубинные пласты духовной жизни молодого своего современника и чутко улавливает и передает драматизм конфликта между его чувством и убивающим все возвышенные порывы «холодным разумом»:

Юные сны расточились, как легкие тени, Юное сердце покинуто верою ранней, Радость убита холодным дыханьем сомнений, И облетели цветы молодых упований.
Тщетным огнем неземную любовь называя, Крылья подрезал мне разума вкрадчивый холод, Чистого чувства померкла святыня былая… Горе тому, кто в года молодые не молод!

Неувядаемой жемчужиной грузинской лирической поэзии прошлого века является небольшое стихотворение Ильи Чавчавадзе о смысле человеческого бытия, высшей красоте и радости жизни, долге человеческой личности:

Пустую жизнь без вдохновения Небесным даром не зови: Она — земное порождение И достояние земли.
Но если искрою нетленною Твой подвиг западет в сердца, Ты светом озаришь вселенную И не изведаешь конца.
Хвала любви! Хвала бесстрашию! Служителю добра — хвала! Он пьет бессмертье полной чашею В награду за свои дела.

Но магистральная идейно-тематическая линия поэзии Ильи Чавчавадзе определялась борьбой за освобождение угнетенного царизмом народа, за социальный прогресс. Достоинство Ильи Чавчавадзе как поэта заключается в том, что злободневные социальные идеи им глубоко прочувствованы и органически слиты со всей его душевной сущностью. Поэтому в его творениях мы имеем не сухую риторическую апологетику этих идей, а сложную систему их поэтического воплощения, облечения их в художественную форму, глубоко проникающую в сознание и сердце читателя.

О своих светлых общественных идеалах поэт говорит в стихах с взволнованной искренностью и подлинным поэтическим вдохновением:

С тех пор как я любви к тебе почувствовал волненье, О родина, исчез мой сон и радость миновала. Хочу я пульса твоего улавливать биенье, И с этим я кончаю день и жду его начала.
Упорно думаю о том, и крепнут мысли эти, Упорно чувства всё растут, мне сердце наполняя, Но я не жалуюсь и рад, что так живу на свете, Всё время в думах о тебе, страна моя родная…

И действительно, на протяжении всей своей жизни поэт чутко прислушивался к биению пульса родной страны. Чувством самоотверженной преданности родине вдохновлены его исповедальные лирические монологи:

О перо мое, друг мой, — для дела живого, Не для славы — мы служим, как прежде служили. Смело скажем народу святое мы слово, Чтобы недруги наши повержены были.

Мужеством и бесстрашием в борьбе за счастье народа проникнуты стихи поэта, с большой глубиной выражающие духовный облик их лирического героя — пламенного патриота родины:

Пусть я умру, в душе боязни нет, Лишь только б мой уединенный след Заметил тот, кто выйдет вслед за мною, Чтоб над моей могильною плитою, Далекий житель солнечных долин, Склонился мой возлюбленный грузин И голосом, исполненным участья, Мне пожелал спокойствия и счастья…

Поэзия Ильи Чавчавадзе никогда не уединялась в «башню из слоновой кости». Она всегда звучала для народа, будила сознание людей, воодушевляла их на благородные подвиги, возвышала нравственно, звала к грядущему.

С суровой правдивостью поэт рисовал картины беспросветной жизни своей порабощенной родины, порицал павших духом, утративших мужество и прославлял геройство и отвагу, благодаря которым народ отстоял на протяжении столетий свое национальное существование:

Прошли года. То миновало время. Тяжелой скорби и неволи бремя Сломило силу гордого смятенья, Стал сын твой призраком, безгласной тенью.
Скажи, — где меч и воля наших дедов, Где их рука, где доблесть их, поведай? Где подвиги, порыв во имя славы, Борьба с поправшими и честь, и право?

Нередко поэт прибегает к приему контрастов, чтобы в наиболее ярких и действенных образах воспроизвести угнетенное состояние родины. На таком приеме построены два замечательных его стихотворения «Весна» и «Элегия», в которых поэт дает пленительные картины грузинской природы, с тем чтобы на их фоне и в противопоставлении им ярче показать картины суровой и мрачной жизни народа.

В стихотворении «Весна» («Лес расцветает нарядный…») конденсированно, двумя-тремя скупыми штрихами воссоздается картина весеннего пробуждения природы:

Лес расцветает нарядный, Ласточки в небе поют, Листья лозы виноградной Слезы весенние льют.
Горы всё краше да краше, Луг разноцветный пригож…

Создаваемое этим светлым весенним пейзажем радостное настроение неожиданно прерывается скорбным вопросом, обращенным к родине:

Милая родина наша, Ты-то когда расцветешь?

Аналогичным художественным приемом написана и «Элегия». Здесь поэт рисует величественную панораму спящей природы, лунной ночи. В мире воцарился покой и сон, лишь изредка нарушаемый стоном. И резким диссонансом этой очаровательной картине звучат слова лирического героя, отвергающие сон и бездействие и выражающие стремление народа к пробуждению:

Стою один… И тень от горных кряжей Лежит внизу, печальна и темна. О господи! Всё сон да сон… Когда же, Когда же мы воспрянем ото сна?

В этом стихотворении на язык лирики переложена мысль, которая была высказана поэтом ранее в «Записках проезжего»: полный тревог и страданий день лучше покойного и мирного сна ночи. «Элегия» относится к тем образцам реалистической лирики, в которых картины природы органически сливаются с переживаниями лирического героя.

Илья Чавчавадзе прибегал к многообразным поэтическим жанрам. В его поэтическом арсенале — острое оружие сатиры, которым он беспощадно разил хозяев тогдашней жизни и всех раболепствовавших перед ними.

Среди образцов его сатирической поэзии выделяются стихотворения «Как поступали, или История Грузии XIX века» и «Счастливая нация». Первое обличало грузинскую дворянскую знать, которая, угнетая бесправный народ, вела паразитический образ жизни. С еще большей суровостью обличал поэт бездеятельность, моральную и умственную деградацию дворянского сословия в другом сатирическом стихотворении — «Счастливая нация».

Однако Илья Чавчавадзе не ограничивался только острой и поистине сокрушительной сатирой. Действенная сила его патриотической лирики в том и заключалась, что в ней отчетливо звучал ободряющий голос, рождающий веру и боевой энтузиазм. Светлым оптимизмом дышит стихотворение «Славная родина, что ты сегодня грустна?..», в котором поэт воспевает неиссякаемые силы народа, боевой порыв молодежи, призванной возродить отчизну:

Старых не стало, зато молодые пришли И восстановят величье любимой земли. …Младшие выросли — крепкий, упорный народ. Им ты всечасно предмет и забот и работ. Им ты доверься, они не изменят тебе, Доблестью их просияешь в превратной судьбе.
Родина, клад мой бесценный, зачем ты грустна?

С таким воодушевляющим словом обращался поэт к родине. Его «Колыбельная» («Нана») — гимн самоотверженности и бесстрашия в борьбе за свободу.

Сердце разожги огнем, Ринься на врага, как гром! Не жалея юной жизни, Подари ее отчизне! —

поет мать лежащему в колыбели младенцу. Нетрудно понять, с какой силой отзывались в народном сердце слова поэта:

Сладкая родная грудь, Смертоносным ядом будь Для того, кто милой жизни Не отдаст своей отчизне, Чтоб вовек жила она!

Или же:

В том, дитя, величье есть: В жертву жизнь свою принесть — Стать бессмертным, умирая За судьбу родного края!

В ряде стихотворений Илья Чавчавадзе прибегал к аллегорической форме воплощения своего идеала. Образцом такой аллегорической лирики является «Базалетское озеро» — стихотворение, которым завершилось поэтическое творчество Ильи Чавчавадзе.

Украшением гражданской лирики поэта справедливо считаются поистине неувядаемые стихи, в которых поэт рисует тяжелую участь трудового человека в условиях крепостного строя.

В одном из лучших его стихотворений «Пахарь» крестьянин, сознающий весь ужас своего положения, обращается к быку:

Вол мой, Лаба, общею судьбою Мы к земле прикованы с тобою. Будем лямку преданно тянуть, Завершать безрадостно свой путь, Резать пашню без конца, без края, Глыбы дерна потом орошая.

По своему подневольному положению в крепостническом обществе крестьянин был приравнен к волу, его так же обрекали на изнурительный беспросветный труд, плодами которого безраздельно пользовались помещики. Крестьянин же, в котором пока еще не пробудилось чувство протеста и сознание возможности противодействия злу, как бы смирившись с судьбой, говорит своему Лабе:

Верь, мой Лаба: мне и жизнь сама — Тяжелее твоего ярма. Что ж грустить? Судьба твоя такая — Верный плуг тянуть не уставая. Старого товарища любя, Ты корми его, как он — тебя!

Пахарь хорошо знал, что ярмо вола ничем не отличалось и уж во всяком случае было никак не тяжелее того ярма, под которым стонало трудовое крестьянство, и поэтому он считал рабочего вола своим собратом по неволе.

Едва ли в каком-либо другом поэтическом произведении 60-х годов с такой остротой и потрясающей силой нарисовано рабское положение крестьян в условиях крепостничества. «Пахарь» дышал гневным протестом против отжившего, уродливого социального строя и звал народ на борьбу с ним.

В поэтическом наследии Ильи Чавчавадзе особое место занимает стихотворение «Муша» («Носильщик»), в котором поэт, впервые в грузинской поэзии, создал образ крестьянина, бежавшего от барской плетки и ставшего в городе жертвой непосильного труда и бесчеловечной эксплуатации.

С глубоким состраданием описывает поэт сцены из тяжелой жизни своего героя:

Низко ты склонился под мешком, бедняга! Хриплое дыханье сотрясает грудь, Прилипает к телу потная рубаха, Подкосились ноги, шагу не шагнуть!

Все стихотворение состоит из эпизодов, характеризующих тяжкое положение муши. Гневно осуждает поэт равнодушие, жестокость, с какой относились к честному труженику люди из привилегированных классов.

Этим стихотворением, написанным в 60-е годы прошлого века, грузинская поэзия сделала большой шаг вперед в сторону реализма, правдивого изображения социальных пороков и язв, революционного их изобличения.

Но самым ярким показателем того, как обогатил Илья Чавчавадзе грузинскую поэзию идеями общечеловеческого значения, насколько расширил он диапазон родной литературы, служит известное стихотворение «День падения Коммуны». В нем поэт страстно отозвался на самоотверженную борьбу парижских коммунаров и вдохновенно восславил их бессмертный подвиг.

Поэт смело и решительно становится на сторону побежденного рабочего класса Парижа:

Вновь народ великодушный Обречен влачить оковы, Вновь главу его святую Увенчал венец терновый.

Отчетливо и ясно выразил поэт свое отношение к двум враждебным друг другу социальным силам, столкнувшимся в этой великой борьбе. Одну из них поэт клеймит позорным именем «победителей-злодеев», а другую восславляет как провозвестницу прогресса и обновления жизни человечества.

Русский литературовед В. Гольцев отметил, что «не только в грузинской, но и в русской поэзии того времени не найдется другого стихотворения, прославляющего с такой силой и ясностью мысли борцов Парижской коммуны 1871 года…».

К числу особо выдающихся образцов богатой и многообразной грузинской эпической поэзии прошлого века относятся поэмы Ильи Чавчавадзе. Наиболее ранним из его произведений этого жанра является поэма «Видение», в которой совсем еще юный поэт выразил основные идеи, определившие впоследствии содержание и характер всей его творческой и общественной деятельности.

Поэма открывается монументальным пейзажем Казбека и Терека, эмоционально подготавливающим читателя к появлению мудрого старца, от лица которого и ведется в основном поэтический монолог. Во вступлении поэт проявил себя замечательным мастером поэтической живописи. Взращенный на традициях превосходных художников природы — грузинских романтиков, Илья Чавчавадзе рисует эпически величавую картину Казбека, озаренного лучами восходящего солнца:

Зажглось над миром дивное светило И, разогнав остатки темноты, Величественным светом озарило Кавказских гор высокие хребты.
И в этот миг, над горною грядою Блистая белоснежной головой, В пространстве между небом и землею Возник Казбек, суровый и немой.

Фонетический строй стиха, музыкальный рисунок фразы органически создают физическую осязаемость образа. Далее статичной картине величавого и безмолвного Казбека как бы противопоставлено описание неукротимого и бушующего Терека:

Могучий Терек, волны погоняя, Как злобный лев, метался и стонал. Прислушиваясь к яростному вою Мятежного питомца своего, Громада гор стояла над водою И повторяла возгласы его —

того Терека, глубокую любовь к которому поэт отчетливо выразил в своих «Записках проезжего».

В этих картинах, с одной стороны, отзвук и продолжение традиций пейзажного мастерства Григола Орбелиани — поэта, который дал поистине непревзойденное изображение бушующего Терека, и в то же время истоки той «поэзии гор», несравненным художником и певцом которой был Важа Пшавела, прозванный народом «горным орлом».

В «Видении» Ильи Чавчавадзе воспета Арагва, и этим поэма как бы перекликается с романтическим гимном Николоза Бараташвили, посвященным Арагве. Новаторство Ильи Чавчавадзе как поэта-реалиста заключалось в том, что его пейзаж всегда был насыщен социальным смыслом, наиболее полному и четкому выражению которого служил весь арсенал его изобразительных средств. Не волшебные картины природы, а прежде всего Грузия, ее исторические судьбы, ее прошлое, настоящее и будущее владеют мыслями и чувствами героя поэмы:

Но ни леса, ни горы, ни долины, Ни залитый сияньем небосклон Не привлекали старца, и с вершины Не их красою любовался он.
Он вдаль глядел. От края и до края В многообразном шуме бытия, Как некая жемчужина живая, Пред ним лежала Грузия моя.

Этот «шум бытия» — живая социальная действительность, жизнь народа с ее бедами, глубокими противоречиями — составляет основную тему поэмы. Вместе с тем в этом первом своем крупном произведении молодой тогда поэт воссоздает героические эпизоды прошлого родной страны.

В словах старца, обращенных к родине, восславлены «былая мощь» и «дедовская слава» и показано то рабское положение, на которое обрекла Грузию колонизаторская политика царизма, а также равнодушие и безверие «сынов Грузии» из привилегированных сословий:

Уж твой не верит сын, что, родину любя, Возможно обновить погибшие твердыни. Он веру потерял, страдая, и тебя Покинул, словно храм, заброшенный отныне.

Мудрый старец — лирический герой поэмы — с патриотическим воодушевлением воскрешает славные страницы истории, героические свершения предков:

А вот и Мцхет — героев отчий дом, Великой жизни дивная гробница! Здесь древо жизни, славное в былом, Впервые стало радостно ветвиться.
Его во славу прежних вольных дней Вспоило сердце древнего картвела, И радость, озарившая людей, Как светлый ключ, в груди у них звенела.

Здесь Илья Чавчавадзе как бы перекликается с первым грузинским поэтом-романтиком Александром Чавчавадзе, восславившим в своем знаменитом стихотворении «Озеро Гокча» развалины «былого величия». Но в отличие от своих предшественников из плеяды романтиков Илья Чавчавадзе писал не о безнадежной скорби и отчаянии, он призывал к самоотверженному служению страдающей отчизне:

Покуда, возмужав и сердцем и умом, Он не поймет основ общенародной жизни, Покуда в ход ее не вникнет он с трудом, — Чем может он помочь страдающей отчизне?
Бессмысленно ропща, он погрузится в мрак, Испепелен навек судьбой своей плачевной, И слез его поток есть несомненный знак Бессилия его и немощи душевной.

Таким образом, полемизируя с поэтами-романтиками, Илья Чавчавадзе отвергает безутешные слезы, неверие и безнадежность и указывает направляемый разумом путь движения общественных сил. Именно в этом большая заслуга нового литературного поколения, выступившего на арену общественной жизни под водительством Ильи Чавчавадзе.

Словами мудрого старца поэт порицает павших духом и зовет грузин к возрождению традиций мужества и отваги:

Увы, грузины, где же тот герой, Кого ищу я в стороне родной?
Героя нет… И поле боевое Давным-давно травою поросло, И то, что было доблестью в герое, Исчезло в вас и превратилось в зло.

Высшее назначение человека — в служении родине. Пожертвовать жизнью за ее свободу — первейшее благо и счастье. В этом убежден мудрый старец — герой «Видения» — и к этому зовет людей:

О, счастлив тот, кто в жизни удостоен Великой чести биться за народ! Благословен в бою погибший воин! Его пример вовеки не умрет.

«Видение» было первым поэтическим произведением в грузинской литературе, отобразившим с большой разоблачительной силой язвы крепостного строя, ужасное бесправие и нищету трудового народа, беспредельную эксплуатацию и угнетение крестьянства.

На рубеже 50-х и 60-х годов прошлого века, когда еще со всей силой свирепствовало крепостничество, Илья Чавчавадзе своим «Видением» смело и мужественно поднял знамя борьбы за освобождение труда, за разрушение основ общественного строя, зиждившегося на эксплуатации человека человеком, за торжество социальной справедливости.

Впервые в грузинской литературе Илья Чавчавадзе показал в «Видении» трудового человека, беспощадно эксплуатировавшегося, понимающего весь ужас своего рабского положения и с негодованием отвергающего несправедливое устройство жизни:

Бедняк молчит, в слезах ломая руки, Пощады просит взор его очей. Куда уйти от голода и муки, Как прокормить беспомощных детей? Он думает: «Мой пот, моя забота, Моя неутомимая работа, И в дождь, и в слякоть беспросветный труд, Мои невзгоды, беды и страданья, Терпение, упорство, упованья, — Жена моя! — что нам они дадут?
О, горе мне! Тоска меня снедает, Как ни трудись — плоды пожнет другой. Раб трудится — хозяин поедает… Где справедливость в мире, боже мой?»

Поэт выступает гневным обличителем построенного на бесчеловечном угнетении и рабстве общественно-политического строя и со всей суровостью и правдивостью вскрывает язвы господствовавшего уклада жизни:

Раба за человека не считают. От матери младенца отнимают И продают неведомо кому… Со всей своею злобой сатанинской Глумятся над любовью материнской, Наперекор природе и уму.

Нетрудно представить себе, какое обличительное звучание имели эти строки в 60-е годы прошлого века, когда правопорядок, противоречащий природе, уму и совести, безраздельно господствовал в стране.

Трудовой народ не должен надеяться на сочувствие господствующих классов, не их милосердие обновит и перестроит мир.

Подобно камню сердце богатея, Он сам, увы, своих пороков раб. Молить его — бесплодная затея Для тех, кто в жизни немощен и слаб…
…Зачем ему творить добро народу, Коль сам живет он бедствием людей, Зачем чужую облегчать невзгоду, Коль счастлив он благодаря лишь ей?

Но не только дворянское сословие, не одни помещики-князья угнетали народ. Так же ненавистны были трудовому человеку и другие грабители и поработители: вельможи, купцы, служители церкви. Они соперничали друг с другом в глумлении над народом, в похищении плодов чужого труда, в насилии и обмане, в издевательстве над человеческим достоинством труженика:

Вот предо мной вельможа именитый. В каком довольстве пребывает он В то время, как собрат его забытый И голодом, и страхом удручен!

Представители класса буржуазии уже оспаривали в те времена у дворянства право первенства и превосходства:

Вот и купец. Улыбки расточая, Торгует он, обманывая люд, Пусть брат его погибнет, голодая, — Он не моргнет и глазом, этот плут.

В этой паразитической своре блаженствовали и служители церкви, называвшие себя «духовными отцами» народа, призванными проповедовать добро и справедливость:

Вот и попы. Как говорит преданье, Спаситель мира, к подвигу готов, Народное им вверил воспитанье, Они ж омыли руки от трудов!

И все они вместе, захватившие власть над народом, лишены и чувства, и мысли, и чести, и совести, и человеческого облика:

Но в мыслях их, и чувствах, и делах, В улыбках безмятежных и слезах Ни смысла нет, ни разума, ни веры, И все они — лжецы и лицемеры…
…Там за подачку жалкую князей И стар и мал продать себя готовы, Сменили там на ржавые оковы Честь и свободу родины своей.

Так смело и мужественно высказал Илья Чавчавадзе в лицо «хозяевам» жизни суровую правду о гнилости и обреченности их общества, пораженного социальными пороками и язвами. И вместе с тем поэт восславляет труд, предвещает ему освобождение и торжество:

Труд на земле давно порабощен, Но век идет, — и тяжкие оковы Трещат и рвутся, и со всех сторон Встают рабы, к возмездию готовы.
Освобожденье честного труда — Вот в чем задача нынешнего века, Недаром бурь народных череда Встает во имя братства человека.
Не устоит отживший, старый мир Перед могучим вихрем обновленья, Не выдержат грабитель и вампир За правду справедливого сраженья.

Так на пороге 60-х годов прошлого века поэт приветствовал и восславлял подъем трудового народа, его мужественную борьбу за обновление мира, за торжество свободного труда. Выступая вдохновенным певцом этой борьбы, Илья Чавчавадзе вселял в народ веру в то, что,

Вернув земле утраченный покой, Свободный труд изгонит тунеядство. И уж не будут праздной болтовней Слова: свобода, равенство и братство.
Поистине, почуял человек, Что он растет и борется по праву, Что породить обязан этот век Труда благословенную державу.

Грузинский литературовед П. Ингороква, глубокий исследователь жизни и творчества Ильи Чавчавадзе, совершенно правильно заметил, что, разрабатывая в начале 70-х годов новую редакцию «Видения», поэт находился под воодушевляющим влиянием мужественной борьбы парижских коммунаров, составляющей одну из самых величественных страниц в истории освободительной борьбы трудового человечества.

Лирический герой поэмы — появившийся на вершине Казбека старец — символ народного духа, его мудрости, его воли и неукротимого свободолюбия. Он мечтает о торжестве дружбы народов, о том светлом будущем,

Когда ручьи племен сольются воедино, И, от последних бурь освобождая нас, Могучая душа, достойная грузина, С любовью осенит прославленный Кавказ!
Когда своим лучом священная свобода Расплавит цепи зла и превозможет тьму, И снова будет горд достойный сын народа, Что он принадлежит народу своему.

«Видение» — ярчайшее поэтическое произведение, восславляющее борьбу трудового народа за разрушение мира тьмы и насилия, за обновление жизни человечества, за ее переустройство на основах свободы и справедливости. Создав эту поэму, Илья Чавчавадзе выступил выразителем революционных устремлений своего времени, достойным соратником Чернышевского и Добролюбова, Шевченко и Некрасова.

В другой своей поэме, «Несколько картин, или Случай из жизни разбойника», Илья Чавчавадзе показал правдивую картину суровой социальной действительности, о которой с такой разоблачительной силой говорилось в «Видении».

Как бы увертюрой к поэме является исполненная горечи и печали песня аробщика, которая нарушает тишину спящей природы.

С огромным мастерством нарисована картина вечернего сумрака над Алазанской долиной. Врезающаяся в величавую тишину природы аробная песня звучит гласом угнетенного и стонущего под игом рабства народа:

Пел в ночи аробщик, и такою Полон был ночной напев тоскою, Что, как подорожный перезвон, Он остался в сердце угнетенном, И звучит он заглушенным стоном, Но и скорбь рассеивает он…

Каждая строка поэмы дышит глубочайшей любовью к трудовому крестьянству. И насколько любовно и восторженно рисует в ней поэт трудолюбие, моральную чистоту и безупречный духовный облик крестьянина, настолько осуждающе и гневно изображает он паразитизм, жестокость и бездушие господ, полное притупление в них человеческих чувств. Основная идея поэмы выражена в словах ее главного героя Закро:

Нет, не должно участи народа Находиться в княжеских руках!

Убедительным подтверждением этих слов служит рассказанная в поэме история жизни крестьянина Закро, жестоко отомстившего своему барину за его бездушное, бесчеловечное отношение к судьбе крестьянина.

Отец Закро, больной и старый, потерявший трудоспособность, обратился к князю с просьбой отпустить сына, служившего у барина пастухом, и разрешить ему помочь своей бедной семье, находившейся на краю гибели. В ответ на эту просьбу помещик обрушился на беспомощного старика с руганью и угрозой:

              Пес дрянной! Палкой я тебе напомню, кто ты! Ты еще поговори со мной — Погоди, мою узнаешь ярость. Я на возраст твой не посмотрю.

В ответных словах возмущенного старика как бы звучит голос всей крестьянской бедноты, полный гнева и возмущения:

Нищета мою терзает старость, Гибну я и правду говорю: Князь мой заживо меня хоронит… …Сына мне призвать нельзя родного, А когда я слезы лью скорбя, Не даешь мне вымолвить и слова! Вот какая правда у тебя!..

Осмелившегося возразить барину старика насмерть засекли розгами. Потрясенный гибелью отца, Закро убил ненавистного князя и убежал в лес, чтобы присоединиться к прославленному «разбойнику» Како — врагу дворянства, защитнику угнетенных и обездоленных.

Мужественный поступок Закро является в поэме выражением боевого духа крестьянства, восставшего в защиту своих попранных человеческих прав и достоинства, своих жизненных интересов. Поэт, восхищаясь подвигом благородного мстителя, устами Како восхваляет Закро, поднявшего руку на свирепого тирана:

Твоему отцу — почет и слава! А тебе — хвала, свершивший месть, Муж достойный! Гордость и отрада Матери, чье молоко пошло Впрок тебе! Да будет ей награда В небесах!

В ответ на эту восторженную похвалу Закро произносит слова, выражающие мысль поэта о том, что справедливая месть, защита с оружием в руках своих прав и достоинства составляет долг всякого человека:

Нет, похвалы не стоит Сын несчастный, мстящий за отца: Трус и храбрый местью успокоят Одинаково свои сердца.

Вся поэма звучит гимном мужеству и отваге сынов трудового народа, восставших против грубого насилия, против диких порядков крепостничества.

Ореолом славы окружен в поэме образ народного мстителя, бесстрашного мятежника Арсена, ставшего любимым героем грузинского народного эпоса. В этой поэме впервые в грузинской художественной литературе воплотился исторически конкретный образ Арсена Одзелашвили. В диалоге Закро и Како выражена любовь народа к этому легендарному герою, поборнику свободы и правды, непримиримому врагу тиранов и грабителей:

Наш Арсен, защитник наш, в преданье Превратясь, дошел до наших дней; Скорбь моя, отрада, упованье — Наш Арсен, душа души моей! Образом его благословенным В отрочестве был я вдохновлен, В сновиденьях я бывал Арсеном, Да послужит нам примером он!

Како и Закро стали как бы побратимами Арсена и так же, как он, любимы народом.

Нелегко жилось в лесу этим заступникам угнетенных, лишенным крова, гонимым и преследуемым, постоянно находившимся под угрозой смерти. В беседе со своим вновь обретенным другом «разбойник» Како характеризует свой образ жизни:

Чутким сном забудешься, как заяц, И во сне тебя терзает страх, Голодаешь, в зарослях скитаясь, День и ночь — оружие в руках.

Однако и такая жизнь была блаженством для измученных помещичьей кабалой отважных крестьян, ибо только в лесу могли они вздохнуть свободно:

Всё же легче бремя жизни трудной Там, где мы хозяева себе.

Даже добытая путем таких жертв свобода составляла мечту для стонущего под господским гнетом крестьянина. Аробщик с завистью смотрит на Закро, идущего в лес присоединиться к «разбойнику» Како:

Зависти незваной не противясь, Прошептал аробщик: «Вот счастливец!» И вола ударил он в сердцах, И, тряхнув с досады головою, Двинулся дорогою глухою С той же скорбной песней на устах.

В образах Како и Закро Илья Чавчавадзе воплотил идеи вооруженного сопротивления крепостного крестьянства насилию и издевательству со стороны помещиков. Во всей литературе критического реализма не много найдется положительных образов, с такой силой звавших народ на справедливую месть, дававших трудовому народу такие примеры для подражания.

Вместе с тем следует отметить, что Илья Чавчавадзе хорошо понимал, что индивидуальная месть отдельных храбрецов, неукротимый мятеж этих отважных поборников правды не могут привести к осуществлению большой цели — обновлению и переустройству жизни.

Герой поэмы Закро ясно сознает, что его пуля не залечит «раны сердца»:

Но, тоскующему, исцеленья Не дала мне княжеская кровь.

Этими словами завершает Закро повествование о своем столкновении с князем, закончившемся убийством последнего. В поэме отображен тот период исторической жизни грузинского народа, когда предельно измученное трудовое крестьянство, еще не поднявшееся до уровня организованной, сознательной революционной борьбы, выражало свой протест и гнев лишь в формах стихийного сопротивления и индивидуальной мести.

В таких условиях Како и Закро являлись лучшими выразителями непокорности и свободолюбия народа. И поэт, создавая эти образы, выступал вдохновенным глашатаем непримиримости народа к феодально-патриархальному правопорядку.

И в поэтических творениях, трактующих философские проблемы общечеловеческого значения, Илья Чавчавадзе не отрывался от реальной почвы живой действительности и исходил из требований жизни и народных интересов. Такова его поэма «Отшельник», идейно-эстетическое значение и проблематика которой не ограничиваются рамками грузинской жизни и национальной культуры.

В этом замечательном эпическом творении Илья Чавчавадзе дал сугубо своеобразное художественное решение проблемы отшельничества, аскетизма, бегства человека от жизни, от общества.

Многие писатели в мировой литературе обращались к теме отшельничества (в различных его формах), ухода, бегства человека от реального бытия, создавали образы людей, разочаровавшихся в жизни, находившихся в глубоком конфликте с обществом.

Илья Чавчавадзе подошел к этой проблеме с позиции поэта-реалиста, сторонника действия и борьбы. Ведь еще в «Элегии» и «Записках проезжего» он выразил свою непримиримость к неподвижности, равнодушному бездействию. В философской поэме «Отшельник» поэт дал художественное обоснование обреченности попыток человека замкнуться в своем собственном мирке, оторванном от общества, от жизненных запросов и интересов.

Герой поэмы — отшельник, человек религиозных убеждений, расценивающий земную жизнь как «пристанище грехов», как «царство зла». Он решил бежать от человеческого общества, оставить «этот мир» во имя «мира того», покинуть земную жизнь,

Где день и ночь вослед за человеком Влачится грех, коварный, словно вор, Где истина, не принятая веком, Обречена на гибель и позор; Где всё превратно, временно и тленно, Где нож на брата поднимает брат, Где клевета, коварство и измена Взамен любви вражду боготворят…

Такими сгущенными красками рисует Илья Чавчавадзе то социальное бытие, от которого бежал его герой — отшельник. Развивая сюжет, основанный на легенде, он выносит, по существу, суровый приговор социальной обстановке, в которой царят зло, корысть и насилие, взаимная вражда и несправедливость.

Вместе с тем он показывает, что отшельничество героя поэмы не результат какого-либо случайного обстоятельства, оно порождено определенным мировоззрением.

Большой художник должен был показать и все величие той силы, одно прикосновение к которой развеяло в прах столь продуманное и органически сложившееся убеждение монаха-отшельника.

Яркими, глубоко впечатляющими красками нарисовал поэт картину пещеры, в которой нашел себе убежище отшельник. Илья Чавчавадзе и здесь проявил большое мастерство поэтической живописи:

Там, где орлы, кочуя над Казбеком, Не достигают царственных высот, Где цепи гор блистают вечным снегом И ледники не тают круглый год, Где шум людской и суета земная Не нарушают мертвенный покой, Где только бури стонут, пролетая, Да рев громов проносится порой, — Давным-давно в скале уединенной Отцы-монахи вырубили скит.

В таком царстве неприступной и не тронутой человеком природы поселился отшельник, чтобы подавить в себе все мирское, земное, жить только духовной жизнью, молитвами и божественными песнопениями.

Чуждаясь треволнения мирского, Его душа воскресла средь могил, И все желанья сердца молодого Он глубоко в себе похоронил.

Но однажды, поздней ночью, в пещере отшельника неожиданно появилась заблудившаяся в горах пастушка. Она хотела укрыться от бури и темноты и дождаться наступления дня.

Когда б любовь явиться пожелала В наш бедный мир, наверно, и она О красоте иной бы не мечтала, В девических чертах воплощена!.. …Кто б устоял пред этими очами, Пред этим ликом, сладостным, как сон, Пред этими волшебными устами, Где поцелуй любви напечатлен?

Так поэт описывает красоту пришедшей к пещере отшельника пастушки, а в другом месте поэмы обаяние уснувшей у огня девушки изображено еще более живо и образно:

…Лишь дева молодая Дремала сладко возле очага, И бледный свет, ланиты озаряя, Скользил по ней, смущая бедняка. И так была пленительно-прекрасна Она в сиянье трепетных огней, Как будто все усилия соблазна Соединились, торжествуя, в ней. Как будто все утехи наслажденья, Вся свежесть молодой ее поры Рассыпали в пещере на мгновенье Свои благословенные дары!

Так лицом к лицу столкнулись два противоположных образа: отшельник — олицетворение разочарования в земной жизни, ухода от общества, и девушка-пастушка — символ полнокровного и брызжущего радостью земного бытия.

Философии отшельника, утверждающего превратность и жестокость мирского бытия, здесь противопоставлена простая и ясная мысль пастушки о превосходстве живой жизни и людского общества над одиночеством и уходом от этого мира:

Жилищем ты избрал каменьев груду. Но сладок мир, как ты ни прекословь! Здесь смерть царит — там жизнь кипит повсюду! Здесь скорбь кругом — там радость и любовь!

Поэма построена на остром столкновении этих двух противоположных концепций, воплощенных в образах отшельника и пастушки. Со все нарастающей силой развивается коллизия, полная глубокого драматизма. Поединок этот кончается поражением отшельника, его душевное равновесие и покой поколеблены, он охвачен бурей волнения. В нем неожиданно пробуждаются земные страсти и чувства. Пробуждаются они с такой стихийной силой, что им не могут уже противостоять религиозно-философские устои монаха, его долгие молитвы, его таинственные связи с небесными силами, с «божьей волей».

Напрасно борется отшельник с поднявшейся в его душе волной земных желаний. С большой эпической силой изображена в поэме трагедия монаха, охваченного непреодолимой стихией чувств:

Заплакал он и поднял кверху очи… О горе! Вместо матери святой Сиял пред ним во мраке темной ночи Прелестный образ девы молодой! Что с ним стряслось? Проклятое виденье! Ужели грех его настоль велик, Что матери святой изображенье Восприняло греховный этот лик? Ужели бог лишил его навеки Святого лицезренья божества, Чтоб снова плоть воскресла в человеке И отказался дух от торжества?

Отшельник не сумел одолеть эту силу живой жизни, земных человеческих чувств и страстей. Борьба с этой силой окончилась для монаха полным поражением. Луч утреннего солнца уже не вознес к небу его смиренной молитвы. Он не в силах перенести жестокую душевную боль. Монах умирает, терзаемый тревогой и отчаянием.

И там, где раньше, полные терпенья, Отцы святые славили творца, Где возносились к небу песнопенья, Где проливались слезы без конца,— Там, посреди пустующих развалин, Теперь лишь ветра раздается вой Да стонет зверь, испуган и печален, Спеша уйти от тучи грозовой.

Поэма эта — монументальное поэтическое творение, в котором пластичность образов, музыкальное звучание стиха и глубина мысли сливаются в органической целостности и достигают исключительной эмоциональной силы. Это произведение Илья Чавчавадзе создавал в последний период своей творческой жизни, оно отмечено зрелостью и совершенством художественного мастерства.

В исторической поэме «Димитрий Самопожертвователь» поэт воссоздал один из волнующих эпизодов героического прошлого грузинского народа. В ней изображен подвиг самоотверженного патриота, без колебания пожертвовавшего собственной жизнью во имя спасения отчизны от угрозы опустошительного нашествия полчищ иноземных завоевателей.

В воспитании целых поколений в духе беззаветного патриотизма и свободолюбия большую роль сыграла драматическая поэма Ильи Чавчавадзе «Мать и сын». В ней благородному чувству материнской любви противопоставлено сознание долга перед родиной и со всей убедительностью показано, как перед чувством любви и преданности родной стране бледнеют и отступают все остальные человеческие чувства. Героиня поэмы, пожилая и больная женщина, с радостью отправляет на поле битвы своего единственного сына, сожалея лишь о том, что она только одного сына взрастила для родины, что в величественную годину всенародной борьбы за освобождение отечества она может отдать для этой святой цели лишь одного героя. Идея поэмы выражена в словах ее сына, обращенных к родине:

О родина моя, мой край, залитый кровью! Что может устоять перед такой любовью? Когда любовь к тебе воспламенит сердца, Мать сына отдает, сын отдает отца. Когда лучи твои в народе засияют, Иные чувства в них мгновенно исчезают, Как звезды мелкие, увидев свет дневной, Как капельки дождя, сокрытые волной.

В уста матери-грузинки поэт вложил слова, звучащие вдохновенным гимном свободе:

Пристанище народное, свобода, Убежище униженных судьбой! Людей несовершенная природа Меняется, воспитана тобой. Тиранами гонимая от века, Ты древо знанья вывела в раю, Но что был рай, пока для человека Не приоткрыла душу ты свою?

Свобода — высшее благо и счастье для народа. Ничто не может заменить ее человеку, всегда готовому отдать за нее всяческие другие блага, даже рай, даже бессмертие:

Вкусив свободы, праотцы взалкали И на простое вольное житье Господень рай охотно променяли И отдали бессмертие свое…

Но это высшее благо человеку дается ценой огромных жертв. Народ может и должен завоевать его борьбой, кровью.

Столь дорогою куплена ценою, Зачем же ты покинула людей, Зачем людской питаешься борьбою И просишь крови наших сыновей? Несешь ты миру чистый свет любови, Но весь в крови идущий за тобой. Зачем твой храм не строится без крови, Хотя сама ты — счастье и покой?

Только борьбой, только кровью завоевывается святая свобода, — утверждал поэт и воссоздавал волнующую картину мужественной освободительной борьбы народа, звал и воодушевлял людей на самоотверженный подвиг во имя счастья и свободы родины.

Поэтические произведения составляют одну из важнейших сфер творческой деятельности Ильи Чавчавадзе. В них ярко и впечатляюще выражен весь духовный мир писателя, все богатство его мыслей и чувств, все его мировоззрение и общественные идеалы, весь смысл его неукротимой, многогранной общественной деятельности.

С первых же дней своей творческой жизни до последнего вздоха великий поборник свободы и справедливости не прекращал мужественного единоборства с реакционными силами эпохи.

Писатель находился под тайным полицейским надзором, царская цензура безжалостно кромсала и коверкала его произведения, правительство запретило отмечать сорокалетие его деятельности. Трагическим финалом этой борьбы явилось злодейское убийство великого писателя, организованное агентами царской охранки.

Вероломное убийство Ильи Чавчавадзе было организовано в годину разгула черных сил реакции, последовавшего за поражением первой русской революции. 30 августа (12 сентября) 1907 года по дороге из Тбилиси в Сагурамо, около селения Ципатури, наймиты царской охранки убили ехавшего в свою летнюю усадьбу семидесятилетнего Илью Чавчавадзе и ранили его супругу Ольгу Тадеозовну. Организаторы этого гнусного злодеяния рассчитывали, что избавятся от такого популярного и непоколебимого поборника интересов народа и одновременно вызовут замешательство в среде демократических, революционных сил нации. Но получилось обратное. Народ распознал убийц и их коварные намерения. Похороны Ильи Чавчавадзе вылились в грандиозную демонстрацию всенародного гнева против царизма, против кровавых душителей свободы. «Убийцы Ильи Чавчавадзе, если могли бы, убили бы и самую Грузию», — сказал Важа Пшавела. А Акакий Церетели в речи, произнесенной в день похорон своего великого сподвижника, говорил, что как всей своей жизнью, так и мученической смертью Илья Чавчавадзе будет жить, пока живет сама Грузия.

Но организаторы преследований и убийств не в силах были уничтожить великое творческое наследие выдающегося классика грузинской литературы. Это наследие в наше время стало драгоценным достоянием всего многонационального советского народа.

Прошло с тех пор почти семь десятилетий. Глубокие сдвиги и коренные изменения произошли за это время во всех областях материальной и духовной жизни советского народа. Но все это отнюдь не ослабило идейно-эстетического звучания творческого наследия Ильи Чавчавадзе. Возвышенные чувства патриотизма и дружбы народов, светлые идеалы гуманизма и свободолюбия, прогресса и демократии находят живой отзвук в духовном мире советского народа, самоотверженно борющегося за полное торжество этих идеалов в нашей стране и во всем мире.

Илья Григорьевич Чавчавадзе — один из наших великих предшественников и учителей, давших немеркнущие образцы идейности и народности литературы, ее кровной связи с жизнью народа. Именно эти славные традиции корифеев творческой мысли всех времен и всех народов наследует литература социалистического реализма, развивая и совершенствуя их в соответствии с задачами и требованиями нашей великой эпохи.

Бесо Жгенти