Из записок Мигеля

ЖИВУ С КИТАЙЦЕМ ЗА СПИНОЙ.

Это расхожее выражение на Кубе означает, что человека преследует злой рок. Возможно, оно проистекает из убеждения, что китайская магия очень сильна и ничто не может одолеть или развеять ее чары, как это можно сделать с африканской магией.

На острове также могут сказать о человеке, что он «живет с мертвецом за спиной», – это значит, что кого-то преследуют несчастья, однако, когда упоминают китайца, имеют в виду абсолютную неотвратимость.

 

Почему же мне так одиноко?

Сесилия ехала по старой, теперь замощенной дороге, ведущей на маленький пляж в Хэммок-парке. Слева от дороги лебединая чета невесомо скользила по зеленой воде лагуны, но девушка не остановилась на них посмотреть. Она добралась до въезда, расплатилась и поехала на пляж. Увидев вывеску кафе, журналистка припарковалась и вошла внутрь.

Сесилия предприняла эту экспедицию, повинуясь порыву. Вместо того чтобы, как рекомендовала Гея, идти в магазин эзотерики, она решила поискать на месте второго появления дома. То, что ее интересовало, найти оказалось несложно: Бобу, старейшему работнику заведения, было почти семьдесят лет, и он состоял в должности администратора, хотя начинал официантом.

Старик не только знал легенду о доме-призраке, но и слышал рассказы нескольких официантов, которые видели дом. Любопытно, что даже самые старые жители округи не помнили никаких историй о появлениях – вплоть до относительно недавнего времени.

– Что-то с этим домом не так, – заявил администратор. – Когда подобные штуки возникают, они, значит, чего-то требуют или ищут.

Хотя Боб никогда не видел ни самого дома, ни его обитателей, в его существовании он не сомневался: невозможно, чтобы столько людей сговорились насчет мелких подробностей. Все описывали дом-призрак как пляжное шале в два этажа с двускатной крышей, похожее на первые постройки, которые возводили в Майами сто лет назад. Однако загадочные обитатели дома одевались не так старомодно. Рассказы разнились только в этом пункте. Некоторые видели двух стариков – женщину в цветастом платье и мужчину с пустой клеткой в руке. Другие добавляли еще одну женщину. Те, кто видел их вместе, заверяли, что это мать и дочь или, быть может, сестры. А вот мужчина-призрак, казалось, никак с ними не связан. Он их как будто даже не замечал. Да и они его не замечали. Заинтересовавшись этими рассказами, Боб провел не одну бессонную ночь в надежде что-нибудь увидеть, но ему ни разу не посчастливилось.

– Я полагаю, есть люди, способные наблюдать потустороннее, а есть не способные, – сказал старик на прощание. – И я, к сожалению, принадлежу ко вторым.

Сесилия кивнула в ответ, вспомнив о своей бабушке Дельфине, и с облегчением вздохнула, выйдя из кафе. Наконец-то у нее появился новый материал для статьи.

Ветер принес резкий запах йода и соли. По волнорезу, разделяющему пляж и открытое море, прогуливалась парочка. До заката оставалось еще часа два или три. Сесилия подошла к берегу, внимательно прислушиваясь к болтовне попугаев. Поблизости никого не оказалось, и девушка направилась к роще, по пути размышляя о бабушке Дельфине. Если бы она была жива, то разгадала бы всю эту историю, не доходя до пляжа. Ведь бабушка умела видеть события из прошлого и будущего по собственной воле. Она была не такая, как сама Сесилия или как этот старый гринго – слепцы, лишенные озарений. Она даже подумала, что единственный призрак, который будет с нею всегда, – это одиночество.

Сесилия прогулялась по роще в скромной компании раков и ящериц-попрыгушек и решила возвращаться домой. Завтра она вернется в редакцию и попытается навести порядок в своих записях.

При мысли о пустой квартире у девушки перехватило дыхание. Чем дальше она шла, тем больше багровело небо. Через несколько минут ночь опустится на город, засверкают бесчисленные рекламные вывески. Клубы, кинотеатры, бары и кабаре наполнятся туристами.

И внезапно мысль о том, чтобы запереться в четырех стенах и провести вечер в обществе книг и воспоминаний, показалась Сесилии невыносимой. Она подумала об Амалии. В отличие от неуловимого дома, гуляющего по Майами, у истории, которую она начала слушать, имелась завязка, определенно предвещавшая и финал. Сесилия чувствовала, что эти персонажи, затерянные во времени и пространстве, намного более реальны, чем ее собственная жизнь и этот фантастический дом, так упорно ускользавший от нее, словно вода сквозь пальцы. Недолго думая, девушка повернула машину к «Маленькой Гаване».

«Нас прошлое ждет за каждым углом», – подумалось ей.

Вот в каком настроении Сесилия углубилась в толчею узких переулков.

 

Слезы луны

Душа Куй-фа пребывала одновременно в печали и ликовании. Каждый вечер они с сыном усаживались перед ширмой, на которой были представлены сцены из жизни Гуаньинь, покровительницы матерей, и каждый вечер женщина молилась о возвращении Сиу Мэнда. Богиня плыла на перламутровой лилии к чудесному острову, где стоял ее трон, и, видя эту картину, Куй-фа улыбалась. Рядом с богиней она чувствовала себя в безопасности. Да и как могло быть иначе, если богиня милосердия отказалась от небес, чтобы вернуться на землю и помогать страждущим? Других Бессмертных Куй-фа боялась, а Гуаньинь – любила; у многих богов лица были пугающие, но от Гуаньинь исходило лучезарное спокойствие луны. Вот почему Куй-фа поверяла ей все свои страхи.

Вэн регулярно наведывался в город по делам своей экспортной торговли; иногда он привозил новости о Сиу Мэнде. Маленький Паг Ли, которого мать прозвала Лу-фу-чай, потому что у него был характер тигренка, рос всеобщим любимцем и баловнем. Мэй Лэй, бывшая нянька Куй-фа, заботилась о мальчике, как о собственном внуке. И вот, пока мать молилась и ожидала вестей о своем муже-скитальце, малыш жил как будто только ради того, чтобы слушать истории о богах и небесных царствах, которые Мэй Лэй рассказывала ему по вечерам у огня. В свои пять лет Паг Ли уже обладал разумением и запасом слов подростка – ничего необычного для человека, рожденного в год Тигра.

Любимой историей Паг Ли была легенда про неустрашимого царя Солнце, питавшегося цветами.

– Няня! – требовал мальчик почти каждый вечер. – Расскажи мне, как царь Солнце захотел получить пилюлю бессмертия.

И тогда Мэй Лэй откашливалась, чтобы прочистить горло, не забывая при этом помешивать суп, в котором плавали кусочки овощей и рыбы.

– Ну так вот, – начинала старуха, – пилюля эта попала в руки одной богини, которая берегла ее как зеницу ока. И ни за что на свете не желала с ней расставаться. И хотя царь Солнце много раз упрашивал богиню подарить ему пилюлю, все было впустую. Но вот однажды царь кое-что придумал. Он отправился на гору Черепахи из Белого Нефрита и построил там прекрасный замок с хрустальной крышей. И был этот замок столь величествен и ярок, что богиня тотчас возжелала им завладеть. И тогда царь Солнце предложил обменять его на ту пилюлю. Богиня согласилась, и царь, очень довольный, унес пилюлю к себе домой…

– Ты забыла сказать, что он не мог проглотить ее сразу, – перебил Паг Ли.

– Ну да! Богиня присоветовала не глотать ее сразу, потому что сначала Солнцу следовало попоститься двенадцать месяцев, но царица Луна обнаружила тайник, в котором…

– И снова ты перепутала! – закричал мальчик. – Царь отлучился из дому, а пилюлю спрятал на крыше…

– Да-да, конечно, – согласилась Мэй Лэй и добавила приправы в суп. – Царица Луна случайно обнаружила пилюлю. Царь Солнце отлучился из дому, а царица бродила по дворцу и заприметила сияние, исходившее из самой верхушки. Это и была божественная пилюля. Вот так она ее нашла, и…

– Сначала она забралась на стол.

– Совершенно верно, она забралась на стол, потому что крыша во дворце была очень высокая. А как только проглотила пилюлю – сразу воспарила.

– Ей пришлось хвататься за стены, чтобы не удариться о крышу, – уточнил Паг Ли, которому очень нравилась эта подробность.

– А когда ее супруг вернулся и спросил про пилюлю, царица Луна распахнула окно и улетела. Царь за ней погнался, но она летела все выше и выше, пока не добралась до луны, на которой полно ванильных деревьев. И вдруг царица начала кашлять и выплюнула кусочек пилюли, и он превратился в белого кролика. И этот кролик – предок инь, то есть женского начала.

– Но зато царь Солнце страшно лютовал, – продолжал Паг Ли, у которого не хватало терпения слушать историю, не перебивая. – И он поклялся, что не успокоится, пока не покарает Царицу. А бог Бессмертных, который слышит все, услышал эти угрозы и повелел царю простить царицу.

– Так оно все и было. И чтобы успокоить царя, подарил ему Солнечный дворец и волшебный пирожок из сарсапареля. «Этот пирожок убережет тебя от жара, – пообещал бог. – Если ты его не съешь, огонь дворца может тебя испепелить. И наконец он вручил ему еще и лунный талисман, чтобы царь мог навещать Царицу.

– Вот только она не могла навещать царя, потому что у нее не было волшебного пирожка для защиты от жара.

– Вот-вот. Когда царица увидела царя, то попробовала убежать, но он взял ее за руку и, чтобы доказать, что больше не гневается, срубил несколько ванильных деревьев, выстроил из них Дворец Великого Холода и украсил его драгоценными камнями. С тех пор царица Луна живет в этом дворце, а царь Солнце навещает ее в пятнадцатый день каждого месяца. Вот как соединяются на небесах ян и инь.

– И вот почему луна становится такой полной и сверкающей! – закричал Паг Ли. – Потому что она такая довольная!

И каждый вечер, набегавшись по полям, мальчик снова возвращался на кухню, чтобы потребовать нового рассказа, хотя и знал его лучше самой рассказчицы.

Наступил сезон дождей, и Паг Ли смотрел, как скрываются под водой посевы. Мать заперла мальчика дома, чтобы он начал учиться с учителем, которого подыскал Вэн. Ему уже не удавалось убегать с друзьями в поля. Паг Ли часами просиживал за столиком с перепачканными тушью пальцами, старательно выводя сложные иероглифы; мальчик находил утешение в мысли, что однажды сможет самостоятельно расшифровать истории, сокрытые в книгах. А еще у него оставались рассказы Мэй Лэй по вечерам, у огня, по завершении всех дневных дел.

Однажды холодным осенним утром пришло письмо, в котором Сиу Мэнд сообщал о своем возвращении. Куй-фа распахнулась, как цветок, имя которого она носила. Не напрасно окружала она алтарь Трех Источников таким вниманием. Куй-фа сама его обихаживала, ведь призывать удачу – это дело, которое нельзя доверить случаю, а Мэй Лэй была уже слишком стара и забывчива, чтобы этим заниматься.

Впервые за пять лет Куй-фа развила лихорадочную деятельность. В сопровождении служанки она отправилась в город и купила несколько мешочков с благовониями, горшок великолепного меда и несколько сотен свечей. А еще она заказала новую одежду для себя, для Паг Ли, для своего мужа и для Мэй Лэй.

Задолго до начала приготовлений к Празднику зимы алтари семьи Вонг уже сияли, украшенные свечами и цветами. Молитвы женщин звучали в морозном воздухе – они просили еще об одном годе здоровья и процветания. Куй-фа подошла к алтарю бога очага и смазала его губы нектаром из северных ульев. Вот какой язык слушали и понимали боги: сладкий мед и пахучие цветы, изысканные курения и яркие одежды, которыми люди одаривали их раз в год. Много меду подарила Куй-фа богу, которому предстояло подняться к богам небесным, донести до них земные сплетни и просьбы. После такого угощения женщина была уверена, что Сиу Мэнд вернется живым и невредимым.

Вся эта суматоха обернулась для Паг Ли передышкой. Уроки отменили, больше того, ни у кого из взрослых не было времени, чтобы им заниматься. Вместе с друзьями он бегал по полям, запускал в небо ракеты и любовался по вечерам фейерверками. К вящей радости мальчишки, именно в это время года Мэй Лэй выпекала сахарное печенье, которое сорванцы таскали у нее при первой возможности, хотя знали, что старушка и так угостила бы их; однако в этом и заключалась бо́льшая часть удовольствия – прятать лакомство и потом поедать тайком.

Каждый вечер Куй-фа подходила к алтарю и заново смазывала губы божества медом.

– Расскажи повелителю Первого Неба, как я воспитываю сына. Я одна. Мне нужен отец мальчика.

И вот сквозь дым благовоний начинало казаться, что бог приоткрывает губы и улыбается.

Однажды вечером Сиу Мэнд неожиданно возник на пороге. Кожа его задубела на солнце, а безмятежное выражение лица изумило всю семью. Пока муж Куй-фа жил на острове, он общался с дедушкой Юаном и отвечал за сбыт первых грузов свечей, статуэток, ладана, амулетов и других предметов культа, которые отправлял в Гавану Вэн.

Ослепленный этим городом света, молодой человек почти позабыл свою родину. Сам он считал, что это случилось по вине дедушки, в доме которого он и жил. Старик получал от республиканского правительства пенсию за то, что побывал мамби́ – так называли на Кубе повстанцев, воевавших против испанской метрополии. Его жизнь, полная опасностей и приключений, только добавляла очарования острову.

Каждый вечер вся семья усаживалась слушать рассказы Сиу Мэнда об острове, вышедшем, казалось, из легенды времен династии Хань, – с его экзотическими фруктами и скопищем удивительных существ, неповторимых в своем разнообразии. Самыми интересными были истории про самого дедушку-мамби, который приехал на остров еще совсем юным и познакомился с необыкновенным, можно сказать просветленным, человеком, и речи его были столь зажигательны, что дедушка Юан присоединился к нему в борьбе за всеобщую свободу. Так он сделался мамби и пережил десятки приключений, о которых рассказывал Сиу Мэнду, покуривая длинную трубку на пороге своего дома. Прошло пять лет, и вот настало время молодому человеку возвращаться, и он снова отправился в путь, раздираемый противоречивыми желаниями – воссоединиться с семьей и никогда не покидать этот чудесный край.

Прошло уже много времени, Сиу Мэнду никак не удавалось позабыть соленый прозрачный воздух острова; но воспоминания эти запутались в молчаливых сетях памяти, задохнулись в более насущных делах. Задули новые ветры, принесли известия о гражданской войне, угрожающей изменить лицо страны. А еще поговаривали, что японцы наседают с востока. Но это были разрозненные слухи, набегавшие и уходившие в сезон дождей, и никто в округе не обращал на них внимания.

Вот в каких обстоятельствах семья готовилась встречать новый год Крысы. Еще через два года завершится полный цикл с рождения Паг Ли и наступит новый год Тигра. Малыш родился в стихии огня, а следующий цикл будет земной. Как бы то ни было, Сиу Мэнд подумал, что пора подыскивать мальчику супругу. Куй-фа возражала – по ее мнению, спешить не стоило, – однако муж ее не слушал. После долгих колебаний и тайных совещаний с дядюшкой он решил переговорить с отцом одной из молодых претенденток. Был совершен обмен подарками между семьями, произведены все предварительные ритуалы, после чего взрослые вернулись к своим делам в ожидании важного события.

И вот однажды вечером пришла война.

Высокий бамбук зеленел на солнце, всходы колыхались на ветру, словно морские волны. Куй-фа в спальне вышивала узор на туфельках, как вдруг услышала крики:

– Идут! Идут!

Повинуясь инстинкту, женщина кинулась к тайнику, где хранились драгоценности, схватила сверток размером с ладошку и сунула за пазуху. И прежде чем крики раздались снова, она потащила Паг Ли к двери. На пороге они столкнулись с Сиу Мэндом. По лицу его катился пот, одежда была в беспорядке.

– В поле! – завопил он.

– Няня! – Куй-фа махнула рукой в сторону кухни. – Няня!

– Оставь ее! – приказал муж, выволакивая Куй-фа из дома. – Она наверняка убежала вместе с остальными.

Они не пробежали и сотни шагов до посевов, когда раздались первые выстрелы. Родители с сыном бросились в заросли тростника. Острые листья царапали лица и резали кожу, но Сиу Мэнд заставлял всех идти вперед. Чем дальше они уйдут, тем будет надежнее. Беглецы углублялись в заросли, а за спиной гремели выстрелы. У Паг Ли зудело все тело, но отец не разрешал останавливаться. Только когда артиллерийские залпы превратились в глухой рокот, Сиу Мэнд позволил им отдохнуть.

Они как могли устроились в зарослях тростника, однако в ту ночь никто не сомкнул глаз. Время от времени до них доносились крики. Куй-фа в отчаянии заламывала руки, представляя, чьи это могут быть голоса, а мальчик подвывал от ужаса и усталости.

– По крайней мере, мы живы, – пытался успокоить своих Сиу Мэнд. – А если так, то, возможно, другие тоже живы… И мы их найдем.

Луна взошла над их головами – такая же влажная, как и роса, которой пропиталась одежда. Обнимая сына, Куй-фа подняла взгляд к серебряному диску, который так напоминал ей лик Гуаньинь, богини милосердия, и женщине показалось, что небо плачет вместе с ней. Или это только слезы луны губят сейчас посевы? Сиу Мэнд крепче прижал к себе жену и сына. Так они втроем и просидели до самого утра.

Выстрелы звучали все реже, пока не стихли совсем. Куй-фа вздохнула с облегчением, разглядев солнечный диск среди длинных острых листьев, но Сиу Мэнд не позволил покинуть убежище. Они провели в тростнике весь день, терзаемые насекомыми, голодом и жаждой. И лишь когда солнце снова ушло за горизонт и на небе засверкали звезды, Сиу Мэнд решил, что можно сдвинуться с места.

Охваченные страхом беглецы вернулись по своим следам к краю поля, и там Сиу Мэнд приказал остановиться.

– Я пойду туда, – сказал он жене. – Если не вернусь, разворачивайся и убегай.

Куй-фа застыла в ожидании, страшась в любой момент услышать предсмертный крик мужа, но в наступившей тишине до ее ушей долетал только стрекот сверчков. Женщина вспомнила о спрятанных в одежде драгоценностях. Нужно было подыскать для них более надежное место. И то, что мужа не было рядом, навело ее на мысль. Да, есть место, где никто их не отыщет…

Ближе к рассвету насекомые смолкли. Диск полной луны чуть сдвинулся к горизонту. Воздух сделался еще более холодным и влажным. Над головами матери и сына клубился густой слезливый туман. Подул призрачный ветер, и среди тростника послышались шаги. Женщина прижала спящего мальчика к груди.

К ним вернулся Сиу Мэнд. Света в зарослях было мало, но выражение его лица было столь красноречиво, что Куй-фа не стала ни о чем расспрашивать. Она рухнула перед мужем на колени, не в силах больше держать ребенка.

– Уходим, – со слезами на глазах сказал Сиу Мэнд, помогая жене подняться. – Мы больше ничего не сможем сделать…

– Но наш дом… Наши поля…

– Дома нет. А земля… ее лучше продать. Солдаты ушли, но они еще вернутся. Я не хочу здесь оставаться. К тому же я обещал это Вэну.

– Ты его видел?

– Перед смертью.

– А что с Мэй Лэй? А другие?

Вместо ответа Сиу Мэнд взял жену и сына за руки.

– Мы перебираемся в другое место, – объявил он сдавленным голосом.

– Куда?

Сиу Мэнд посмотрел на жену, но Куй-фа понимала, что сейчас он ее не видит. И когда муж ответил, голос был тоже не его – это говорил смертный, который жаждет вернуться в царство Нефритового Императора:

– Мы едем на Кубу.

 

Ненавижу тебя и люблю

Как всегда по субботам, Сесилия выбралась прогуляться на пристань. Она смотрела на роллеров на дорожках парка, на родителей с детьми, на байкеров и бегунов. Картинка была идиллическая, но в то же время и унылая. Все эти счастливые лица ничуть не радовали девушку, а, наоборот, наполняли чувством одиночества. Но не только этот парк нагонял на нее тоску – причина была в целом мире, во всем, что называют цивилизацией. Сесилия подозревала, что чувствовала бы себя намного более счастливой в каком-нибудь диком, неприютном месте, где нет общественных условностей, от которых становилось еще тоскливее. Но она родилась в жарком приморском латиноамериканском городе, а теперь живет в жарком приморском англосаксонском городе. Это карма.

Сесилия всегда чувствовала себя чужой во времени и пространстве, а в последние годы это ощущение только усилилось. Возможно, поэтому она раз за разом возвращалась в бар, где могла позабыть о своем настоящем благодаря рассказам Амалии.

Всю жизнь Сесилия интересовалась персонажами, живущими где-то вдалеке, в отличие от матери, которая любила все, что имело отношение к острову. Вот почему она назвала девочку Сесилией, в честь романа Сирило Вильяверде «Сесилия Вальдес», включенного в классический канон. Но дочка не унаследовала ни капли этой страсти. Собственное прошлое ее не заботило. В школе на все лады повторяли, что на Кубе всегда были голодные и власть имущие, у одних много, у других мало, и так на всем протяжении истории острова: та же сказочка про эксплуататоров и эксплуатируемых ad infinitum. До тех пор, пока не пришла Костлявая – как сразу же окрестила революцию ясновидящая бабушка, к бурному возмущению соседей, приветствовавших ее триумфальную поступь.

То, что случилось потом, было хуже, чем все предыдущее, хотя на уроках об этом и не говорили. Потрясая косой, Костлявая обрушилась на собственность и человеческую жизнь, и меньше чем за пять лет страна превратилась в преддверие ада. Дельфина снова разглядела то, чего никто не мог предвидеть, и с тех пор даже те, кто раньше относился к ней с недоверием, признали, что ее устами глаголет кто-то приближенный к Господу. Дельфина превратилась в признанного оракула городка, в котором позже, когда семья перебралась в Сагуа, был объявлен траур по уехавшей пророчице.

Однако бабушка Сесилии не сделалась профессиональной предсказательницей. После свадьбы она переехала в Гавану, чтобы воспитывать дочь и выращивать цветы. Только иногда, по особенным случаям, она дарила людям букетики, которые принимались как великая ценность.

Сесилия пошла по змеящейся в траве дорожке, по обочинам которой росли дикие колокольчики и олеандры. Бабушкин дом тоже был как сад. Ее фарфоровая посуда, мебель, хрустальные бокалы и даже ее одежда – все было с цветочным узором. И теперь, среди этой буйной растительности, Сесилия не могла не вспомнить о бабушке.

Звонок мобильного вывел ее из задумчивости. Это был Фредди.

– Чем занимаешься?

– Так, гуляю.

– А вечером что делаешь?

Сесилия свернула с тропинки и вышла на берег.

– Хочу посмотреть по «Дискавери» передачу про пирамиды.

– Давай лучше сходим в бар.

Сесилия помолчала, прежде чем ответить:

– Не знаю, что-то пока не хочется.

– Но послушай, красавица, тебе нужно отдыхать. В прошлом году ты весь отпуск просидела в четырех стенах.

– Да уж, я такая.

– Антисоциальная.

– Затворница, – поправила Сесилия.

– Монашенка по призванию, – добавил он. – Но вот незадача: ты, не будучи католичкой, не можешь уйти в монастырь. Хотя, по правде сказать, это тебе здорово подошло бы, ведь ты не делаешь ничего, чтобы подыскать себе парня.

– У меня и в мыслях этого нет. Уж лучше я останусь одна и буду наряжать святых.

– Во-во. Святая Сесилия из Гаваны, что в Руинах. Когда помрет Синяя Борода, там устроят скит в твою честь – на горе Баррето, рядом с твоим бывшим домом, и туда начнется паломничество; люди будут съезжать вниз по склону на самокатах и детских колясочках, все пьяные и в блестках. Допускаю, что даже премию учредят: кто останется живым и невредимым, того объявят святым месяца…

Сесилия перестала слушать Фредди, отдавшись рокоту волн. В этом месте она как отшельница. Здесь у нее нет биографии. Все ее прошлое осталось в другом городе, который она стремилась позабыть, хоть он и был частью ее счастливого детства, ее потерянной юности, ее умерших родителей… Или, быть может, именно поэтому: она не хотела вспоминать о своем неизбывном одиночестве.

Сесилия неожиданно подумала о своей двоюродной бабушке, единственной сестре той ясновидящей. Эта женщина вот уже тридцать лет жила в Майами – она уехала с Кубы, послушавшись советов Дельфины. Сесилия зашла к ней только однажды, и больше они не виделись.

– Ты меня слушаешь?! – завопил Фредди.

– Да.

– Ну так ты придешь или нет?

– Дай мне подумать. Я тебе перезвоню.

Одиночество сгустилось вокруг нее, точно дантовский круг. Девушка вытащила записную книжку, чтобы позвонить Лауро. Она давно планировала переписать все телефоны в мобильник, но все время забывала, поэтому таскала с собой эту растрепанную книжицу. Взгляд Сесилии упал на другой номер, записанный на той же странице. Да, у нее до сих пор оставалась семья: была еще старушка, живущая в центре города. Почему бы ее не навестить? Ответ заключался в ее собственной боли, в страхе вспоминать и длить то, чего, как ни крути, у нее больше никогда не будет. Но разве же это не эгоизм? Что хуже – избегать воспоминаний или шагнуть им навстречу? Сделав над собой усилие, девушка набрала номер.

Лоло жила в квартале с широкими тротуарами и аккуратными газонами, совсем рядом с двумя флагманами кубинской кухни, каковыми являются «Ла Каррета» и «Версаль», вечные прибежища полуночников. Почти все подобные заведения ближе к полуночи закрываются, и деньги там утекают сквозь пальцы (точнее, сквозь руки-крюки), а эти два ресторана работали до самого рассвета.

Сесилия попробовала ориентироваться по памяти, однако все здания здесь были на одно лицо. Ей пришлось достать листок и проверить номер дома. Ну вот, она остановилась не на том углу. Девушка прошла еще пару кварталов и наконец отыскала нужный дом. Поднялась по ступенькам и позвонила, но звука не услышала. Изнутри доносилось странное жужжание, потом раздался крик попугая.

– Пим-пом, всех вон! – кричала птица.

Послышались шаркающие шаги. Сквозь застекленную щель на двери Сесилия разглядела тень женщины.

– Кто там?

Девушка вздохнула. Почему старики так себя ведут? Разве не видно, кто это пришел?

– Тетя, это я… Сеси.

Неужели они чувствуют себя настолько неуверенно, что хотят убедиться, что перед ними тот самый человек, которого они вроде бы видят? Или бабуля ее забыла?

Дверь отворилась.

– Заходи, доченька.

Птичка не желала униматься:

– Пусть уходят, пусть уходят!

– Замолчи, Фиделина! Если не утихнешь, задам тебе трепку.

Крики смолкли.

– Уж не знаю, что и делать. Соседи готовы объявить мне войну. Мне ее оставил покойный Деметрио, только из-за этого я и не могу ее никому подарить.

– Деметрио?

– Девять лет он был моим партнером по бинго. Он был здесь в тот день, когда ты заходила.

Сесилия не помнила никакого Деметрио.

– Он оставил мне в наследство эту гнусную попугаиху, которая трещит без умолку с утра до ночи.

Птица снова оживилась:

– Пим-пом, всех вон. Контру долой!

– Фиделина!!! – Вопль старухи разнесся по всему дому. – В один прекрасный день меня тоже ославят коммунисткой.

– Кто научил ее этим словечкам?

Сесилия помнила эту фразу, ее выкрикивали на острове, обличая тысячи беглецов, стремившихся укрыться в перуанском посольстве незадолго до Мариэльской переправы.

– Эта чертовка нахваталась из видео, которое привезли с Кубы. И всякий раз, как видит чужого, заводит свою шарманку.

– Пим-пом, всех вон…

– Ох, соседи меня сожгут живьем.

– У тебя тряпка найдется?

– Зачем?

– Да или нет?

– Найдется.

– Неси.

Старушка прошла в спальню и вернулась с отглаженной надушенной простыней. Сесилия развернула полотно и набросила на клетку. Крики прекратились.

– Мне такой метод не нравится, – нахмурилась хозяйка. – Это жестоко.

– Жестоко – это когда какая-то пичуга изводит людей.

Старушка только вздохнула:

– Хочешь кофе?

Женщины перебрались на кухню.

– Не понимаю, почему ты от нее не избавишься.

– Мне ее оставил Деметрио, – упрямо повторила старуха.

– Ничего страшного не случится, если ты ее кому-нибудь подаришь.

– Ну хорошо, я спрошу. Только придется подождать, пока он пожелает явиться, – я же не Дельфина.

Сесилия следила за кофе в джезве, но последняя фраза заставила ее насторожиться.

– Что-что?

– Была бы я Дельфиной, я могла бы позвать его прямо сейчас, чтобы узнать, что мне делать, но мне придется подождать.

Сесилия выпучила на тетушку глаза. Она никогда не сомневалась в медиумических способностях своей бабушки Дельфины: в ее семье о ней рассказывали немало достоверных историй. Но вот теперь она никак не могла сообразить, выжила ее собеседница из ума или нет.

– Я не свихнулась, – спокойно заявила Лоло. – Иногда я чувствую, как он бродит здесь поблизости.

– Ты тоже умеешь видеть?

– Говорю же тебе – я не такая, как моя сестра. Она была настоящим оракулом, вроде Дельфийского. Думаю, у мамы было предчувствие, вот ее так и назвали. Дельфина могла общаться с покойными по желанию. Она их вызывала, и они являлись как по команде. Я тоже умею с ними разговаривать, но я вынуждена ждать, пока они не объявятся сами.

– И ты можешь поговорить с моей матерью?

– Нет, только со своей сестрой и с Деметрио.

Сесилия положила сахар в кофе. Она все еще сомневалась, можно ли верить словам двоюродной бабушки. Как бы это выяснить, чтобы ее не обидеть?

– Когда ты начала говорить с покойниками?

– В детстве. В первый раз я пообщалась в саду со своей бабушкой – я решила, что она пришла нас навестить. А на следующий день узнала, что именно в это время она умирала на койке в клинике Ковадонга. Я рассказала об этом только Дельфине, сестра меня утешила и посоветовала не расстраиваться, с ней случались вещи и покруче. И я поверила, услышав, что бывало с ней.

– Но ведь Дельфина эту смерть не предчувствовала. И в семье никто никогда не упоминал про твои видения!

– Мои истории никого заинтересовать не могли. С Дельфиной – да, случалось нечто из ряда вон. Она всегда узнавала о хороших и плохих новостях заранее: какой самолет не долетит, кто на ком женится, сколько детей родится у новобрачных, какие катастрофы где-то в мире унесут тысячи жизней… Все в таком роде. Дельфина знала, что твоя мать беременна тобой, раньше, чем узнала она сама, потому что твой дедушка, мир его праху, подтвердил это с того света. Лет с четырех или с пяти Дельфина общалась с членами нашей семьи, жившими много лет назад. Поначалу она считала их гостями. А поскольку про таких гостей никто в доме не говорил, девочка решила, что никто ничего и не замечает. Только когда она подросла и начала задавать вопросы, ей открылось, что она говорила с несуществующими людьми… Или, лучше сказать, с неживыми.

– И она не испугалась?

– Кто испугался, так это мама и папа, когда Дельфина упомянула про «гостей». Они решили, что их дочь либо сумасшедшая, либо фантазерка. Девочка принялась спорить и пересказала истории прабабок об их детстве… Такие секреты она ни у кого не могла выведать. Это напугало родителей еще больше.

Сесилия поставила чашку в раковину.

– Не знаю, зачем мы об этом заговорили, – пробурчала Лоло. – Пойдем-ка в гостиную.

Они вышли из кухни и уселись напротив открытой двери.

– Давай рассказывай, – попросила старушка.

– Мне нечего рассказывать.

– Не может быть. У такой молодой хорошенькой девушки должны быть ухажеры.

– Все мое время занято работой.

– Каждый сам создает себе время. Не могу поверить, что ты нигде не бываешь.

– Иногда я хожу на пляж.

Сесилия не отважилась рассказать про бар – она решила, что старушке не понравится, что внучка ее сестры шляется по злачным местам.

– В твоем возрасте я облюбовала для себя пару интересных уголков.

– В этом городе пойти некуда. Здесь такая скукотища, какой нет нигде.

– Тут есть очень любопытные местечки.

– Какие, например?

– Например, Бискайский дворец. Или Коралловый замок.

– Ничего о них не слышала.

– Как-нибудь в выходные я тебе позвоню и мы туда съездим. И имей в виду, – Лоло погрозила пальцем, – я такими обещаниями не бросаюсь.

Полчаса спустя, спускаясь по лестнице, Сесилия снова услышала птичье верещание – Фиделину, по-видимому, освободили из темницы.

Двоюродная бабушка была права. У Сесилии не было никаких причин дичиться и сидеть взаперти. Девушка вспомнила про бар: она ходила туда уже несколько раз, но никогда не танцевала; а ведь там было так темно, что никто бы и не заметил, какая она неуклюжая. К тому же при всех этих шведах и немцах, которые не имеют ни малейшего представления о гуагуанко, она могла бы стать почти что королевой танцплощадки. Однако истории Амалии были просто сказочные, так что, приходя в бар, девушка забывала обо всем.

Сесилия рванула с места.

У нее еще оставалось время, чтобы переодеться и занять позицию за столиком с бокалом мартини. Сердце ее бешено колотилось. На самом деле, какая разница, что она одинока, если все прошлое дожидается ее в памяти знакомой старушки?

 

Душа моей души

Деревня располагалась неподалеку от Вильяр-дель-Умо, слегка к востоку; это если ехать на Карбонерас со стороны Гуадасона. Место это походило на многие другие, рассеянные по сьерре Куэнки, но при этом было особенным. Жители называли эту деревню Торрелила, хотя это название никак не было связано с полями колокольчиков, которые покрывали отроги хребта и ковром спускались к реке; ничего общего это слово не имело и с цветами шафрана, которого здесь было предостаточно.

Торрелила была обязана своим именем фантастическому существу. По легенде, так звалась русалка, и была она древнее, чем сама деревня: она веками жила в здешнем источнике. Ее называли Мавританка из ручья, и многие уверяли, что ее можно увидеть в ночь на Святого Хуана, когда она покидает свою водную резиденцию и усаживается расчесывать волосы возле полуразрушенной башни. Некоторые старухи полагали, что их русалка состоит в родне с галисийскими морами, которые тоже любят причесываться об эту пору; другие возражали, что она приходится двоюродной сестрой астурийским шанам, обитательницам рек и ручьев, – эти ведь тоже без гребня никуда. Как бы то ни было, русалка из сьерры носила лиловую рубашку, что отличало ее от северных родственниц, предпочитавших белый цвет. Ничего этого Анхела, приехав в Торрелилу, не знала, а если бы и узнала, все равно ни капельки не заинтересовалась бы. И девушка, и ее родители были слишком заняты ремонтом хижины, стоявшей в сотне шагов от дома дяди Пако. Много лет назад это строение служило складом. Теперь солнце проникало в дом прямо сквозь прорехи в крыше, а утренний холод – сквозь разбитые окна.

По счастью, в поле работы в это время года было не много. Побеги едва показались из земли, и требовалось только следить, чтобы сорняки не заглушили всходы. Педро, дядя Пако и еще двое сельчан чинили дом, а женщины тем временем шили покрывала и занавески. За этим занятием жена Пако, толстенькая красноносая крестьянка, просвещала Анхелу насчет местных нравов и обычаев.

– Далеко от тропинок не отходи, – говорила донья Ана. – У нас тут всякая нечисть бродит… И никогда не доверяйся незнакомцам, какими бы безобидными они тебе ни казались! Не повторяй судьбу бедняжки Химены, которая повстречалась с самим дьяволом, когда тот играл на флейте в пещере с картинами, и с тех пор девочка совсем с ума свихнулась…

Анхела слушала родственницу вполуха, ее больше занимал вопрос, что случилось с Мартинико. Домовой не возвращался после того, как они проехали Сьюдад-Энкантада – там они ненадолго остановились отдохнуть, зачарованные красотой тех мест. Область получила свое название благодаря необычным скалам, изрезанным тысячелетними руками воды. Бродить среди них было как оказаться в фантастическом городе или в садах сказочного замка.

Мартинико, который преследовал семью, производя всевозможный шум и ломая ветки, сделался нем как могила, как только вдали завиднелись силуэты этих скал. Анхела подумала, что настырный домовой, по крайней мере, небезразличен к некоторым творениям Господа. А еще через несколько часов дух и вовсе пропал. Девушка не слишком горевала по этому поводу: она решила, что Мартинико обследует какую-нибудь необычную конструкцию – лестницу, спуск или тропинку – из тех, что встречались здесь в изобилии. Только две ночи спустя после приезда в Торрелилу она отметила, что давно не видела Мартинико. Что же, она навсегда от него освободилась? Быть может, это был именно домовой, и теперь он ищет места, где бы обосноваться получше.

– …Но это у нее продолжается всего несколько часов, – рассказывала донья Ана, закончив очередное кружево. – И вот она живет в ожидании какого-нибудь молодца, который придет и освободит ее от чар. А кто сумеет – тот на ней женится и получит великое богатство… некоторые даже говорят, что и вечную жизнь получит.

Анхела не понимала, что рассказывает ей эта женщина – волшебную сказку или местную легенду, но выяснять не хотелось. Ни то ни другое ее не интересовало. Девушка так увлеклась работой, что даже не заметила, что мужчины уже вернулись, а потом мать позвала ее доставать жаркое из печи.

Каждое утро Анхела слышала немые жалобы сьерры, как будто там в горах пульсирует какая-то древняя боль. Вечерами, покончив с работой, девушка выходила побродить по округе в поисках пряных трав для кухни; она брала с собой хлеб, мед и фрукты, чтобы перекусить по дороге. Анхела ступала по едва видным тропкам и растворялась в густо-зеленых зарослях на горном склоне. И вскоре девушка начала ощущать такую же тревогу, какую чувствовала перед появлением Мартинико, однако теперь к ней прибавилась еще и тоска. Возможно, дело было в выжидательном молчании лесов. Или в постоянном, настойчивом и вездесущем шуме, который стучался в ее сердце.

Так прошло несколько недель.

Однажды утром Анхела проснулась раньше обычного и решила отправиться за травами, пока все спят. Всю ночь девушку мучило странное беспокойство, и теперь, когда она взбиралась все выше, туда, где прежде не бывала, сердце ее колотилось часто-часто.

Ведомая инстинктом, девушка устремилась к вершине, укрытой темными тучами. Ветер будто подвывал, и очень скоро Анхела обнаружила причину этих звуков: воздушные струи устроили игрища в руинах башни возле ручья. Утомленная долгим подъемом, девушка присела перевести дух.

Несмотря на то что до лета оставались считаные дни, предгорья дышали утренним холодом. Анхела подставила лицо солнцу, чтобы почувствовать кожей его лучи, уже почти жгучие. За ее спиной что-то вдруг зашипело, перекрывая завывание ветра. Анхела обернулась на шум. На берегу ручья сидела девушка – она расчесывала длинные волосы, а ноги ее были в воде.

– Привет, – сказала Анхела. – Я не слышала, как ты подошла.

– Ты меня не видела, – уточнила девушка. – Я была здесь, когда ты шла по этой тропинке.

Анхела ничего не ответила. Она смотрела на золотистые пряди, ниспадавшие на плечи незнакомки, и беспокойство ее все возрастало. Но вот девушка закончила прихорашиваться и улыбнулась:

– Тебе не следовало бы здесь бродить.

– Меня уже предупреждали, – согласилась Анхела, вспомнив слова доньи Аны.

– В сьерре молодая девушка сильно рискует.

– Ты тоже молодая, а такая беззаботная – причесываешься прямо в лесу.

Незнакомка пристально посмотрела на Анхелу, а потом объявила:

– Что-то с тобой происходит.

– Со мной?

Но местная уроженка молча смотрела на нее, ожидая ответа. Анхела потерла ноги о влажный от росы папоротник.

– Да я и сама не знаю, – в конце концов призналась она. – Иногда мне хочется плакать, но я не понимаю почему.

– Любовная болезнь.

– Но я не влюблена.

– Сорви этот папоротник и забери домой, – посоветовала красавица. – Он принесет тебе удачу.

– Ты что, колдунья?

Незнакомка засмеялась, и эти звуки были как журчание ручья, бегущего вниз по склону. Анхела посмотрела на гребень, который та вновь погрузила в волосы, и кое о чем вспомнила.

– И еще скажу тебе, – продолжала девушка, поглядывая на тяжелые тучи на утреннем небе. – Сегодня особенно опасный день… Мед у тебя найдется?

– Ты хочешь меду? У меня и хлеб есть.

– Это не для меня. Но если тебе еще кто-нибудь повстречается, предложи ему то, что у тебя есть.

– Я никогда никому в еде не отказывала.

– Тебя ни о чем просить не будут, ты сама должна будешь предложить – сегодня или в один из ближайших дней, когда начнется лето. – Глаза девушки потемнели. – А если ты этого не сделаешь… – Она осеклась на полуслове.

Но Анхеле и не хотелось слушать предсказания, которые напугают ее еще больше, – она наконец разглядела тело советчицы ниже пояса под мокрой фиолетовой тканью, и было это совсем не похоже на розовую девичью кожу, потому что это был чешуйчатый зеленый хвост, плавно скользящий под водой.

– А тебе? – дрожащим голосом спросила Анхела. – Тебе что-нибудь нужно?

Девушка снова улыбнулась:

– Да, но ты не сможешь мне этого дать.

Анхела осторожно поднялась.

– Я знаю, кто ты такая, – произнесла она, снедаемая состраданием и страхом.

– Все знают, кто я такая, – невозмутимо отозвалась русалка.

– Извини, я, вообще-то, нездешняя… А есть еще такие же, как ты?

– Есть, только живут они далеко. – Красавица пристально смотрела на Анхелу. – Здесь обитают другие существа, тоже не люди.

– Домовые? – предположила девушка, подумав о Мартинико.

– Нет, они женского пола. Некоторые поселились задолго до того, как пришли люди, другие появились вместе с людьми. Я и сама нездешняя, но я чувствую себя частью этих мест и почти не помню своей родины. – Русалка подняла голову и принюхалась. – А теперь уходи. У меня осталось мало времени.

Анхела не стала выяснять, что произойдет с ее собеседницей, когда кончится время. Она сорвала папоротник и пошла обратно, не оглядываясь.

– Дочка, куда же ты запропастилась? – сразу спросила донья Клара.

В печи тушилась козлятина. Анхела поспешила вытащить из сумки свои ароматные травы, только папоротник припрятала среди горшков – она еще не решила, что с ним делать.

– У дяди Пако сегодня гости, обедать пора, а ты где-то бродишь. Почему так долго? – ворчливо повторила Клара и, не давая дочери времени ответить, скомандовала: – Неси хлеб, наливай вино. Мы поставили стол под лозами.

– Сколько нас?

– Считай: Ана и дядя Пако, двое соседей, донья Луиса с сыном.

– Донья Луиса?

– Вдова, что живет на краю деревни.

Анхела только пожала плечами. После переезда в Торрелилу она много с кем познакомилась, всех и не упомнишь. Девушка подхватила корзинку с хлебом и бутыль с вином. Донья Ана расставляла тарелки, раскладывала приборы; за столом сидели несколько мужчин и женщина в черном.

– Анхелита, ты помнишь донью Луису? – спросил отец.

Девушка кивнула, про себя решив, что никогда ее не видела.

– А это Хуан, ее сын.

– Можешь называть его Хуанко, – предложила донья Луиса. – Так звал его отец, мир его праху, и так его зову я.

Анхела взглянула на молодого человека. Темные, как дно колодца, глаза встретили ее взгляд, и девушка почувствовала, что падает в пропасть.

Вечер прошел в рассуждениях, как наилучшим образом клеймить скотину, как бороться с гусеницами, пожирающими посевы, и почему их сосед позорит доброе имя всей деревни, подмешивая в свой шафран пыль и прочую гадость. Жаркое исчезло под обильные возлияния. Мужчины продолжали выпивать, а женщины, включая и вдову, унесли в дом посуду и остатки снеди.

– …Да я хотела бы покончить с этим делом до темноты, – говорила донья Луиса. – Прямо сейчас, да только одна пойти не решаюсь.

– Пускай Анхела с тобой сходит, – предложила Клара. – Оставь парня посидеть в мужской компании… Дочка, ступай с доньей Луисой и помоги ей набрать папоротника.

Девушка едва пришла в себя после потрясения. Ей вспомнился ее утренний папоротник.

– Зачем?

– Не знаешь, зачем собирают папоротник? – понизив голос, упрекнула непонятливую Анхелу мать. – Сегодня же канун Святого Хуана.

– Этими листьями весь остальной год можно лечиться от лихорадки и несварения, – объяснила донья Луиса.

– Давай скорее, а то уже поздно.

Анхела взяла свою сумку и вышла из дома вслед за вдовой.

– И себе нарви, – посоветовала донья Луиса по дороге. – Папоротник в ночь на Святого Хуана притягивает любовь и удачу.

Анхела покраснела, испугавшись, что этой женщине удалось прочитать в ее сердце, но вдове было не до нее – она преодолевала преграду из кустов, которыми заросла тропинка.

Девушка повела свою спутницу по тропе, уводящей от места, где она побывала несколько часов назад. Ей не хотелось пугать добрую женщину, выводя ее к русалке, которая расчесывает волосы на берегу ручья. Вот почему они направились в другую сторону, в самую чащу. Прошло полчаса, и Анхела остановилась.

– Пойду посмотрю с той стороны, – шепнула она. – За этим деревом есть пещеры.

– Ладно, а я здесь поищу, но предупреждаю: больше двадцати шагов я одна не сделаю. Если ничего не найду, буду ждать тебя на этом месте.

Соседки разошлись в разные стороны, Анхела почти сразу же наткнулась на заросли папоротника, все еще влажного от росы. Она набрала достаточно, чтобы хватило обеим. Девушке подумалось, что одной веточки может не хватить, чтобы получить то, в чем она так остро нуждается сейчас…

Над деревьями разнесся новый звук; девушка остановилась. Это был не монотонный свист, как поют все птицы в сьерре, а гармоничное музыкальное произведение, ускользающая каденция, какой Анхела никогда раньше не слышала. Она повертела головой из стороны в сторону и вдруг, охваченная внезапным порывом, бросилась на поиски.

Мелодия перепрыгивала со скалы на скалу, с дерева на дерево, пока не подобралась к пещере. Теперь она изливалась пенным первозданным водопадом, летней грозой, пела о древних ледяных ночах… В этой песне жила сама сьерра и все и каждое из существ, ее населяющих. Анхела, не в силах противиться зову, вошла в грот. В глубине пещеры при свете костерка старик играл на инструменте, сделанном из тростинок различной длины. Его дуновение пробуждало к жизни волну звуков – то низких, то высоких, то нежных, то грубых. Каменные стены были испещрены рисунками: гигантские звери из какой-то далекой эпохи и человеческие фигурки, скачущие вокруг них. Девушка смотрела на рисунки и стояла недвижно, пока музыкант не перестал играть и не поднял голову.

– Они очень древние, – пояснил он, заметив любопытство гостьи.

А потом старик потянулся, как будто желая размять затекшие члены, и Анхела увидела, что ноги его похожи на козлиные, а еще она разглядела маленькие рожки, полуприкрытые спутанными волосами. Девушка вспомнила рассказы про дьявола из сьерры, но внутренний голос шептал ей, что этот старичок с копытами скорее одно из тех созданий, о которых рассказывала лиловая русалка. Анхела безотчетно раскрыла сумку, нашла горшочек с медом, оставшимся от завтрака, и протянула музыканту. Старик понюхал и с удивлением посмотрел на девушку.

– Последний раз мне предлагали мед несколько столетий назад, – вздохнул он.

Погрузил палец в янтарную массу и с удовольствием облизал.

– Ты здешний? – спросила Анхела, больше с любопытством, нежели со страхом.

Старик снова вздохнул:

– Я отовсюду, но родина моя – архипелаг, до которого нужно добираться по морю. – Он показал на восток.

– Ты пришел вместе с людьми?

Старик покачал головой:

– Люди меня прогнали, хотя сами того и не желали. Они, скорее, позабыли про меня… А когда люди забывают про своих богов, ничего, кроме как скрыться, не остается.

У Анхелы зачесался нос – верный признак растерянности. Одно дело – духи сьерры, с присутствием которых она примирилась после знакомства с Мартинико, и совсем другое – это множество богов.

– Разве Бог не один?

– Богов ровно столько, сколько пожелают сами люди. Люди нас создают и разрушают. Мы можем вынести одиночество, но только не безразличие – это единственное, что делает нас смертными.

Девушке стало жалко одинокого бога.

– Меня зовут Анхела. – Она протянула руку.

– Пан, – ответил он и протянул свою.

– Боюсь, у меня нет хлеба для пана. – Анхела порылась в сумке.

– Да нет, – поправил старичок. – Пан – это мое имя.

Анхела удивилась:

– Тебе нужно его поменять. Ты всех запутаешь.

– Никто не помнит, – вздохнул Пан.

– Что не помнит?

Лицо старика посветлело.

– Не имеет значения. Ты обошлась со мной очень любезно. Я могу тебе помочь, в чем сама пожелаешь. Кое-какие умения я сохранил.

Сердце Анхелы прыгнуло в груди.

– У меня есть одно желание, оно дороже всего.

– Ну что же… – заговорил Пан, но замолчал, уставившись на что-то за спиной у Анхелы.

Девушка обернулась. Рядом с выходом из пещеры возник Мартинико – он припрыгивал и кривлялся самым идиотским образом.

– Глазам своим не верю! – закричала Анхела. – Я думала, ты давно в аду! – И тут же прикусила язык, искоса взглянув на старичка, но тот как будто и не обиделся.

Наоборот, с искренним удивлением спросил:

– Ты его видишь?

– Ну конечно! Это мое проклятие.

– Я могу тебя от него освободить.

– А ты поможешь получить кое-что еще?

– Я могу помочь тебе только в одном деле. А вот если я понадоблюсь одному из твоих потомков, пусть он ничего и знать не знает о нашем договоре, я смогу подарить ему желаемое… Два раза.

– Почему?

– Таков закон.

– Какой закон?

– Указания свыше.

Выходило, что существует сила, более могущественная, чем сила земных богов. И эта сила сократила для нее возможность выбора.

Анхела с тоской посмотрела на выкрутасы Мартинико и подумала о взгляде, дожидавшемся ее в отрогах сьерры.

– Прекрасно, – наконец решилась она. – Мне придется и дальше влачить свое проклятие.

– Не понимаю! – изумился Пан. – Что может быть более желанным, чем освобождение от такого чудища?

И тогда девушка поведала древнему богу о боли души, которая нашла собственную душу.

Хуан заверял, что был влюблен в нее с того момента, когда впервые увидел, однако девушка подозревала, что это его убеждение сотворено богом-изгнанником – то была филигранная работа древнего хитреца. Каждый месяц Анхела приходила в пещеру и оставляла мед и вино, уверенная, что старик с наслаждением поглощает эти лакомства, хотя никогда больше его и не видела.

С другой стороны, невестилась она совсем не долго. Ровно столько, сколько заняла у Хуана постройка нового дома, – парню помогали соседи, строились на пустом близлежащем участке. Пока мужчины, не жалея сил, рубили, шкурили и сколачивали доски, женщины помогали невесте с приданым: кроили и шили всевозможные скатерти, занавески, белье и коврики.

Первые месяцы супружества напоминали идиллию. Мартинико почему-то снова исчез. Быть может, он узнал, что в жизни есть вещи и поважнее, и отправился в какую-нибудь гористую местность. Его отсутствие нисколько не удручало Анхелу. Это был просто невоспитанный домовой, от которого одни неприятности, и вскоре она про него забыла. К тому же в их жизни возникли другие проблемы.

С одной стороны, гусеницы пожирали урожай, и Хуанко изводил себя, изобретая средства против вредителей. Но мало того, Анхела несколько раз заставала супруга за чтением какой-то таинственной бумаги, которую он всегда прятал, заметив приближение жены. Кто мог писать письма ее мужу? И откуда такая таинственность? А еще ухудшилось ее самочувствие. Анхела все время чувствовала усталость, ее часто тошнило. Матери она ничего не рассказывала, потому что не хотела, чтобы ее снова водили к знахарке. Только когда Анхела заметила, что пояс на платье еле-еле сходится, она начала понимать, что происходит.

– Теперь уж нам точно придется это сделать, – изрек Хуан, услышав новость.

– Сделать что?

Муж вытащил из конверта измятое письмо и протянул Анхеле.

– Что это? – спросила она, даже не пытаясь прочитать.

– Это письмо от дяди Маноло. Он мне несколько раз писал: ему помощник нужен. Он хочет, чтобы мы поехали туда.

– Куда?

– В Америку.

– Это очень далеко, – ответила Анхела и погладила живот. – Я не хочу путешествовать с этим.

– Послушай, Анхелита. Урожай пропал, и у нас нет денег, чтобы начинать с нуля. Многие наши соседи уже уехали или ищут себе другой заработок. Не думаю, что здесь вообще будут растить шафран. Мы могли бы перебраться на юг, но у меня нет ни денег, ни друзей с деньгами. Предложение дяди Маноло – это хорошая возможность.

– Я не могу оставить родителей.

– Это ненадолго. Накопим деньжат и вернемся.

– Но что я буду делать в этой чужой стране? Мне нужен кто-то, кто поможет с ребенком.

– Мама поедет с нами. Она давно говорит, что перед смертью хотела бы увидеться с братом.

Анхела обреченно вздохнула:

– Ты должен поговорить с моими родителями.

И все равно эта новость обрушилась на них как гром среди ясного неба, и у Хуана не было слов, чтобы их утешить. Педро сам предлагал своей жене перебраться в город, однако донья Клара об этом и слышать не желала. А теперь они неожиданно узнают, что ей не только предстоит расстаться с дочерью, но она даже не увидит новорожденного внука. Клара успокоилась только тогда, когда узнала, что с молодой четой поедет донья Луиса. По крайней мере, во время родов рядом с ее дочерью будет опытная женщина.

Впятером они упаковали самое необходимое. Поскольку путь до побережья был долог и Хуан не хотел, чтобы тесть с тещей возвращались домой в одиночку, он убедил всех, что лучше будет попрощаться теперь же. Прощание вылилось в море слез и советов. Анхела всегда будет помнить силуэты родителей на конце пыльной тропинки, умирающей на пороге их дома. Она видела их в последний раз.

Стоя на корме, Анхела смотрела, как исчезает берег на горизонте. Затерявшаяся в дымке над черной водой, земля эта теперь казалась волшебной страной со средневековыми башенками и дворцами, с красными кровлями и портовой суматохой, которая от них все больше отдалялась.

Анхела долго стояла на палубе рядом с доньей Луисой и Хуаном. Муж болтал без умолку, строил планы на будущее. Ему не терпелось начать жить по-другому, и он много слышал об Америке, сказочной стране, где каждый может обогатиться.

– Мне холодно, – пожаловалась Анхела.

– Хуанко, ступай с ней вниз, – велела донья Луиса. – А я еще немножко постою.

Хуан заботливо укутал жену шалью, и они вместе спустились в каюту. Ему пришлось повозиться с проржавевшим замком на двери в их скромное обиталище. Справившись, Хуан посторонился, пропуская жену вперед. Анхела завопила.

– Что с тобой? – Муж испугался, что это уже начались роды.

– Ничего, – прошептала она, закрыв глаза, чтобы отогнать видение.

Но эта уловка не помогла. Когда Анхела открыла глаза, Мартинико все так же восседал на груде разворошенной одежды, шутовски накинув на голову ее мантилью.

 

Судьба предложит

Фредди и Лауро затащили свою подружку поглазеть на Ярмарку возрождения, которую каждый год устраивали в Бискайском дворце. Они таскали Сесилию от палатки к палатке, заставляя мерить всевозможные одеяния, пока им не удалось превратить девушку в нечто – по их словам – отвечающее духу мероприятия. Теперь журналистка гуляла среди мастеров и гадалок, и ее цыганская юбка колыхалась на ветру. На голове красовался цветочный венок, который водрузил Фредди.

А толчея была изрядная. Дети и взрослые расхаживали в масках и ярких костюмах; в воздухе слышались звуки арфы; хуглары с мандолинами, флейтами и тамбуринами сидели возле фонтанов, в идеально ровных аллеях было тесно от гуляющих принцесс. Торговцы и ремесленники тоже участвовали в этом параде альтер эго. Тут кузнец кует подкову, вытащенную из раскаленного горна; там толстая улыбчивая пряха сучит нитку, вращая колесо прялки, как будто явившейся из сказки Шарля Перро; а вон мерлинообразный старик с серебряной бородой продает посохи, инкрустированные камнями: кварц – для ясновидения, оникс – от истерии, аметист – чтобы знать о своих прошлых жизнях…

– Где же я была раньше, если ничего этого не видела? – вздохнула Сесилия.

– На Луне, – ответил Лауро, примеряя шляпу с пером.

– Ты еще не видела ярмарку в Броуарде! – заметил Фредди. – Она куда масштабнее.

– А проводят ее в зачарованном лесу! – перебил Лауро. – Вот там действительно чудеса: есть даже средневековое ристалище, где рыцари на полном скаку сшибаются друг с другом, как при короле Артуре. А когда ты увидишь их без доспехов, тебя вообще инфаркт хватит!

Но Сесилия его больше не слушала: она засмотрелась на прилавок с деревянными шкатулками.

– Мелиса!

Восклицание Лауро вернуло ее к действительности. На крик отозвалась проходившая мимо девушка.

– Лауренсио!

– Не называй меня так, подружка, – прошептал он, оглядываясь по сторонам.

– Ты что, сменил имя?

– Здесь я зовусь Лауро. – И, возвысив голос, добавил: – Но мои близкие называют меня Лупе. «Все кончено, любовь уже мертва. Все кончено, и это не слова…»

Незнакомка расхохоталась.

– Мелиса, это Сесилия, – представил девушек Лауро. – С Фредди ты знакома?

– Не думаю.

– Знакома-знакома, – вмешался Фредди. – Мы встречались у Эдгара, в Гаване. Я этот случай не забыл, потому что в том белом платье ты была неотразима. А когда ты прочла свои стихи, народ чуть в обморок не попадал…

– Да, припоминаю, – ответила Мелиса.

– Что ты тут делаешь?

– Как всегда, за покупками. – В руках у девушки было два посоха. – Не знаю, какой выбрать.

– А как тебе этот? – Сесилия протянула ей еще один.

Девушка впервые обратила на нее внимание.

– Я его трогала: он не работает. – Мелиса отвернулась, продолжая изучать посохи.

– А я уже почти готова его купить, – не сдавалась Сесилия. – Он такой изящный!

– Не важно, как он выглядит, – отрезала Мелиса. – Посох, который мне нужен, должен ощущаться иначе.

Лауро потянул Сесилию к другому прилавку.

– Не спорь с ней, – шепнул он.

– Почему?

– Она еще на Кубе стала колдуньей. Практикует кельтскую магию или что-то вроде этого. Будь с ней поосторожнее.

– Если так, то беспокоиться не о чем, – заметил подошедший Фредди. – Эти люди верят, что все наши дела возвращаются сторицей. Поэтому меньше всего они желают причинять вред. И больше того, они даже думать стараются аккуратно.

– Колдунья – она и есть колдунья. Они управляют всеми стихиями, так что, если не будешь осторожна, в тебя ударит молния.

– Боже мой! – возопил Фредди. – Чурбан невежественный!

Но Сесилия уже не обращала на них внимания. Шажок за шажком она двигалась к прилавку, где Мелиса торговалась с продавцом.

– Могу я задать тебе вопрос?

Девушка обернулась:

– Давай.

– Зачем тебе этот посох?

– Долго объяснять, но если тебе интересно, – она достала из сумочки визитку, – ты найдешь меня в пятницу по этому адресу. Мы открываем курсы.

На карточке стояло название – «Атлантида», а под ним шел перечень товаров: книги по магии, свечи, благовония, кристаллы кварца, музыка…

– Вот так совпадение! – вырвалось у Сесилии.

– Совпадение? – равнодушно отозвалась девушка, отсчитывая деньги за покупку.

– Мне на днях посоветовали поговорить с Ли́сой, хозяйкой этого самого магазина. Я журналистка, собираю информацию об одном доме.

– У тебя в ауре тень, – перебила колдунья.

– Что?

Мелиса расплатилась.

– У тебя в ауре тень, – повторила она, не глядя журналистке в глаза, как будто что-то парило у нее над головой. – Ты должна себя защитить.

– С помощью чего-нибудь, что ты будешь продавать на своих сеансах? – поинтересовалась Сесилия, не удержавшись от сарказма.

– Защиту, в которой ты нуждаешься, ни за какие деньги не купишь. Ты должна создать ее с помощью того, что внутри. – Колдунья коснулась пальцем ее висков. – Не хочу тебя пугать, но с тобой случится что-то плохое, если ты не примешь меры внутри своей головы.

Мелиса шагнула в сторону и слилась с толпой гуляющих. Она, словно друид в долгом путешествии, опиралась на посох, и рубашка струилась вокруг ее тела.

– Что она сказала? – спросил Лауро.

Сесилия посмотрела вслед ускользающей фигуре колдуньи.

– Я не все поняла, – пробормотала девушка.

Она рассматривала витрину с тротуара: пирамидки, колоды Таро, кристаллы кварца, тибетские колокольчики, индийские благовония, хрустальные шары… и полновластный господин этого царства – медный Будда с алмазным глазом во лбу. Вокруг него висели паутинки из нитей с трепещущими перьями – традиционные ловушки снов, которые индейцы навахо подвешивают над постелью, чтобы уловить хорошие сны и отогнать кошмары.

Когда Сесилия толкнула дверь, послышался мелодичный звон. И сразу же она почувствовала аромат, который прилип к ее волосам, как сладчайшая патока. Атмосфера внутри была холодная и пахучая, в воздухе витала эльфийская музыка. Две женщины перебирали цветные камушки на прилавке, и те в ответ потрескивали, как насекомые. Одна женщина была покупательница, вторая, вероятно, хозяйка. Тихонько, чтобы не мешать, Сесилия разглядывала полки с книгами: астрология, йога, реинкарнация, каббала, теософия… В конце концов покупательница отобрала три камня, расплатилась и вышла.

– Привет, – сказала Сесилия.

– Добрый день, чем могу помочь?

– Меня зовут Сесилия. Я журналистка, пишу статью о доме-призраке.

– Знаю-знаю, Гея мне звонила. Я Лиса. Но сегодня не самый удачный день: скоро начнется лекция, и у меня много дел.

Звякнули колокольчики над дверью. Мужчина и женщина приветствовали хозяйку и прошли в уголок теософии.

– Хочешь, позвони мне, и встретимся в другой день, – предложила Лиса.

– Когда?

– Сейчас даже не скажу. Позвони завтра или… Привет! Молодец, что пришла. – Эти слова относились к вошедшей Мелисе.

– Как дела? – поздоровалась Сесилия.

Мелиса смотрела на нее как на незнакомку, пока не взглянула поверх головы.

– Прости, не узнала тебя в этой одежде.

– Пойду подготовлю зал, – сказала Лиса и скрылась за шторой.

– Можно тебя спросить? – отважилась Сесилия, когда они остались наедине.

Колдунья слегка кивнула.

– В тот день, когда мы познакомились, ты сказала, что у меня тень в ауре.

– Она и сейчас там.

– Но ты не посоветовала мне, что делать.

– Потому что я не знаю.

Сесилия воззрилась на нее с изумлением.

– Правда-правда, даже не представляю. Аура – это всегда вопрос энергий, ощущений. Почему бы тебе не послушать мою лекцию? Кто знает, вдруг это тебе пригодится в будущем?

Сесилия так не считала, но осталась, потому что заняться ей было нечем. К тому же для статьи ей было необходимо поговорить с хозяйкой магазина. Таким образом журналистка вскоре узнала, что от людей исходят всякие эманации. По словам Мелисы, любой человек способен – сознательно или неосознанно – направлять вредоносные и целительные заряды в других людей. При надлежащей тренировке научишься принимать энергию или защищаться от нее. Есть много инструментов, чтобы направлять энергию в нужное русло: вода, кристаллы, заостренные предметы вроде кинжалов, мечей или посохов… После следующей лекции интересующиеся смогут проделать ряд упражнений, которые позволяют разглядеть ауру. Это один из первых шагов, чтобы установить факт психологической атаки.

Позже, уже дома, когда Сесилия прослушивала запись рассказов Боба и Геи, интуиция – быть может, наследие бабушки Дельфины – подсказала ей не пренебрегать в ходе расследования ничем, даже самой фантастичной лекцией. В конце концов, все значимые линии как будто сходятся, словно все они соединены между собой. И возможно, существуют невидимые вселенные, которые ей стоит исследовать. К тому же – кто она такая, чтобы сомневаться? Как будто это не у нее в роду есть бабка-прорицательница.

В этот момент девушка задумалась об Амалии. Что сказала бы старушка обо всех этих аурах и энергиях? Сесилия не имела представления, что на самом деле творится в голове у этой женщины. Она не рассказывала ни о чем, кроме событий своей главной истории. Сесилия всегда слушала ее в надежде, что какая-нибудь из нитей в конце концов приведет к самой Амалии. Чужие воспоминания превратились для нее в пристрастие. Чем больше она узнавала, тем больше желала знать, и эти чары отвести было невозможно. И нынешний вечер не станет исключением, сказала она самой себе.

 

Прости, рассудок

Каридад выглянула в окно посмотреть на первых прохожих. Рассвет оставил свой влажный след на деревянных перилах. Начинался ее последний день в этом доме, в который она когда-то въезжала полная надежд, мечтая, как переменится ее жизнь, воображая то одно, то другое. Но то, что случилось теперь, было трудно представить. После похорон Флоренсио вдова вернулась в магазин, намереваясь продолжить мужнино дело. Хотя Каридад не разбиралась в цифрах и едва-едва в буквах, ей удавалось поддерживать на плаву торговлю заморскими товарами, хотя их выбор значительно сузился, потому что женщине недоставало способностей покойного мужа, чтобы торговаться и добиваться хорошей цены. К тому же поставщики, определенно, исполняли ее заказы не так аккуратно, как это было при Флоренсио. Вдове пришлось обратиться за услугами к посредникам, но это было не то же самое.

Возможно, Каридад могла бы и дальше жить в доме, кое-как зарабатывая на хлеб и даже благоденствуя, однако в конце концов она решила уехать, никому не раскрывая причины: на самом деле ее преследовала мужнина тень. Вдова то и дело слышала его шаги. А иногда ощущала его дыхание за спиной, чувствовала его затылком. Или же ветер приносил ей запах Флоренсио. Бывали ночи, когда ей казалось, что матрас на кровати прогибается под грузом тела, лежащего рядом… Каридад больше не могла этого выносить и решила продать дом. На вырученные деньги она собиралась купить новый и начать торговать чем-нибудь другим. Быть может, открыть модную лавку.

В то утро Каридад поднялась раньше обычного. В полдень придет нотариус, принесет бумаги на подпись. Дрожа от холода – приближалась тропическая зима, как всегда сырая и промозглая, – она зажгла керосиновую лампу. В доме было еще темно, хотя улица уже блестела под первыми золотистыми лучами. В этом свете город казался призрачным видением. Тропическая яркость насыщала остров магией, но его жители, погруженные в свои проблемы, ее почти не замечали… а главной проблемой Каридад была ее дочка – девочка, жадная до знаний, но при этом странно молчаливая. Мать даже не догадывалась, какие мысли проплывают в этих глазах, в которых – это уж точно – мерцала та же страсть, что и во взгляде ее покойного мужа.

Каридад поставила светильник на пол и наклонилась растопить печку, чтобы вскипятить воды. Она смотрела, как языки пламени лижут угли, постепенно краснеющие, набирающие жар, а затем бледнеющие, становящиеся серыми. Так она и сидела, созерцая эти превращения, пока не почувствовала на плечах чьи-то пальцы. Каридад подумала, что это проснулась дочка, но, обернувшись, увидела мужа. Флоренсио стоял перед ней с окровавленным лицом и грудью, разрубленной ударами мачете. Женщина закричала и отшатнулась, уронив лампу в огонь. Металлическая скоба лопнула, пламя разгорелось с новой силой и выплеснулось наружу, перекинулось на стены кухни и обожгло хозяйке ноги. В первое мгновение Каридад пыталась потушить пожар оказавшейся под рукой тряпкой, но огонь быстро разгорался, переползая по сухому дереву.

– Мерседес! – закричала Каридад и бросилась в спальню к дочери. – Мерседес!

Девочка ошарашенно распахнула глаза, не понимая, что происходит.

– Поднимайся! – рявкнула мать, скидывая с нее покрывало. – Дом горит!

Когда приехали пожарные, «Цветок Монсеррата» превратился в груду дымящихся развалин, на которую соседи смотрели со смесью ужаса и любопытства. Женщины подходили к Каридад, предлагали ей выпить воды, кофе и даже глотнуть ликеру для укрепления духа, но она стояла недвижно, устремив невидящий взор на руины того, что составляло ее главное богатство.

В полдень Каридад оставалась все там же, сидела на краю тротуара, покачивалась, обхватив колени руками, а дочь гладила ее волосы и пыталась обнять. В этом положении их и застал нотариус – он долго смотрел на пожарище и на две сидящие на поребрике фигуры, словно не в силах уразуметь, как это несчастье может быть связано с ним самим. В конце концов нотариус вздохнул и, видя, что ничего поделать не может, удалился.

Донья Сеси проснулась в прекрасном расположении духа. Позади осталась невыносимая летняя жара, которая так портила ей настроение. В доме еще все спали. Она решила воспользоваться приливом утренней бодрости, посетить «Цветок Монсеррата» и оставить там свой традиционный заказ. Сесилия пошла пешком, не обращая внимания на проезжающие мимо пустые экипажи. Ей нравилась и эта прогулка на свежем воздухе, и прохладный, бодрящий ветерок. В свои семьдесят с хвостиком она выглядела на пятьдесят, а многие принимали ее и за сорокалетнюю, – при этом Сесилия была настолько хороша собой, что ей завидовали и двадцатилетние девушки. Она являла собой образчик прекрасного на острове, где все дышит красотой.

Донья Сеси шла легкой походкой, обходя лужи на тротуаре. До «Цветка Монсеррата» было еще далеко, когда ветер пахнул гарью, – Сесилия не обращала на это внимания, пока не завернула за угол и не увидела пожарище. Она остановилась в изумлении, созерцая руины дома. А потом заметила две фигурки, сидящие напротив дома, и подошла – почти на цыпочках.

– Донья Каридад, – позвала она шепотом, не отваживаясь сказать «добрый день».

Погорелица подняла голову, но ничего не ответила. Только потом, снова посмотрев на свой бывший дом, прошептала:

– Сегодня мыла нет.

Сесилия закусила губу и перевела взгляд на малышку, прилепившуюся к матери.

– Тебе есть куда пойти?

Каридад покачала головой. Сесилия подозвала стоящий на углу экипаж.

– Поехали, – велела она, помогая матери встать. – Вы не можете здесь оставаться.

Каридад, не сопротивляясь, позволила довести себя до повозки. Донья Сеси назвала адрес, и извозчик хлестнул лошадей. Они двинулись в сторону моря, но до самого моря не доехали. Всего несколько улиц, потом поворот налево, и вот уже они остановились в тихом незнакомом квартале. Женщины вышли.

На противоположной стороне улицы стоял какой-то мужчина. Заметив экипаж, он перешел дорогу.

– Почем возьмешь, дорогуша? – спросил он, прижимаясь к Каридад.

Впервые после пожара женщина отреагировала на происходящее. Она отпихнула нахала с такой силой, что едва не свалила с ног. Мужчина бросился в драку, но тут вмешалась уже донья Сесилия:

– Леонардо, в эти часы у нас закрыто. А она не продается.

Повелительного тона Сесилии оказалось достаточно, чтобы заставить Леонардо отступить.

– Прости, – тихо сказала хозяйка, открывая дверь.

Каридад на секунду заколебалась, но все же переступила порог. За дверью она не увидела ни прихожей, ни столовой – только огромный двор, образованный четырьмя крытыми галереями с рядами дверей. Во дворе стояли столы и стулья, на них висела женская одежда. Только теперь Каридад вспомнила свою первую встречу с этой женщиной.

– Так, выходит, мыло?.. – пролепетала она, не зная, как закончить свой вопрос.

Донья Сесилия пристально на нее посмотрела.

– Я думала, ты знаешь, – сказала она. – У меня дом свиданий.

У нее не было выбора. Либо улица, либо публичный дом. Донья Сеси позволила им с дочерью устроиться в единственной свободной комнате, прежняя обитательница которой исчезла без следа. Каждый вечер мать и дочь запирались в своем жилище. Только по утрам Каридад позволяла малышке выйти поиграть во двор, пока сама она, не жалея сил, занималась уборкой. Но у Сесилии уже была женщина, которая следила за порядком. Каридад пользовалась ее малейшей нерасторопностью, чтобы подмести, убрать оставленное белье или помыть посуду. Уборщица пожаловалась донье Сеси, решив, что ее пытаются лишить места.

– Почему бы тебе не поработать по-настоящему? – предложила хозяйка однажды вечером. – Я разрешу тебе выбирать клиентов. Я ведь понимаю, ты из другой среды и к такому непривычна.

– Я просто не могу.

– Да ты здесь самая смазливая. Знаешь, сколько ты могла бы заработать?

– Нет, – повторила Каридад. – И потом, какой пример я подам дочери? А она уже почти выросла.

– К моему сожалению, если не начнешь работать, ты не сможешь здесь остаться. Я несколько месяцев не использую эту комнату, а значит, теряю деньги. У меня на примете есть две девицы, которые жаждут ее занять.

– Как только у меня появится работа, я смогу платить за жилье. Нужна же людям прислуга…

– Чужие дети в доме не нужны никому, – отрезала донья Сесилия.

Каридад испуганно забормотала:

– Я могла бы… могла бы…

– Я предлагаю тебе такое, чего не предложу другим, – возможность выбирать клиентов. И поверь, твоя цена от этого только возрастет.

– Не знаю, – прошептала вдова. – Дай мне время подумать.

– Не бойся. Я всю жизнь в этом ремесле, и это вовсе не так плохо, как рассказывают.

– Всю жизнь?

– С самого раннего детства.

– И как же… Как это вышло?

– Я жила в городке с названием Холм Ангела, бегала по улице почти голышом, выживала как могла, без дома, без семьи. У меня уже начинала расти грудь, но мне до этого не было дела. Меня подобрала одна женщина, она продала мою девственность за огромные деньжищи, но вот представь себе: я до сих пор жива. – Сесилия усмехнулась. – Подумай, хороши ли мои дела, если про меня даже в романе написали.

– В романе? – переспросила Каридад. Она не понимала, как это живой человек может попасть в книгу.

– Когда я еще бродяжничала, мне повстречался адвокат, который ушел из конторы, чтобы стать учителем. Всякий раз, стоило ему меня увидеть, он подзывал меня и дарил монетки или леденцы. Думаю, он в меня влюбился, хотя мне было только двенадцать лет, а ему – все тридцать. После того как меня привели в публичный дом, я его больше не видела, но один клиент сказал мне, что этот учитель написал роман, в котором главную героиню зовут так же, как меня.

– Он записал твою историю? – В Каридад проснулось любопытство.

– Ну конечно нет! Он ведь обо мне ничего не знал. Меня и его Сесилию Вальдес роднит только общее имя и бесприютная жизнь в Холме Ангела.

– Ты прочитала роман?

– Один клиент пересказал. Боже мой! Что за чудеса навыдумывал дон Сирило! Только представь: в его романе я была невинной девушкой, которую обманул и соблазнил белый сеньорито, а в конце выясняется, что мы – сводные брат с сестрой. Извращение! В финале молодой богатей поплатился собственной жизнью: ревнивый негр застрелил его у выхода из церкви, когда он венчался с дамой из высшего общества. А я сошла с ума и попала в сумасшедший дом… Как только писатели изобретают такие нелепицы? – Сесилия наморщила лоб, задумавшись над собственным вопросом. – Мне всегда казалось, что они наполовину помешанные.

– И ты его с тех пор не видела?

– Дона Сирило? Встретила однажды, по чистой случайности. Он отсидел в тюрьме – кажется, по политическим делам, – а потом уехал из страны. Выяснилось, что он считал меня великой любовью всей своей жизни, хотя мы даже и не целовались. Не отпускал меня, пока я не назвала свой адрес. А потом, вообрази, несколько раз заявлялся в бордель и спрашивал меня.

– И ты была с ним?

– Я что, чокнутая? Я сразу рассказала всю историю хозяйке, и она перепугалась пуще моего. Когда писатель приходил, она всегда говорила, что я занята. Никогда не было охоты связываться с лунатиками, – тихо добавила Сесилия. – Но однажды мы столкнулись на улице, и мне стало жалко бедолагу. Так что я приняла его приглашение на ужин. Это было перед его отъездом в Нью-Йорк. Потом он пару раз приезжал в Гавану и всегда дарил мне цветы или конфеты, как будто я знатная дама. Последний раз мы встретились три года назад. Ему было за восемьдесят, но он все равно позвонил в дверь этого дома с букетом роз в руках.

– А потом вернулся в Нью-Йорк?

– Да, и почти сразу умер… Но жизнь все-таки забавная штука. Помнишь того парня, который набросился на тебя, когда ты только приехала?

– Да.

– Его зовут Леонардо, как и белого сеньорито из того романа. Через несколько дней после смерти дона Сирило он пришел сюда. Хотел, чтобы я его ублажила, но в моем возрасте мне уже не до этих дел. Он заявлялся еще несколько раз и всегда уходил в бешенстве, несолоно хлебавши. Девочками моими он не интересуется. Порой мне кажется, что это тень самого Сирило или проклятие, которое повисло надо мной из-за его романа… Ну вот, а теперь ему втемяшилась ты. – После этой фразы донья Сесилия как будто очнулась и хлопнула себя по лбу. – Как же я раньше не додумалась! Знаешь, кто твоя оришá?

– Кажется, Ошун.

– Разреши мне ее попросить. Увидишь, она избавит тебя от страха перед мужчинами.

Каридад задумалась. Она не знала, как поступить – упорствовать в своем отказе или позволить хозяйке сделать, как она задумала. Она не верила, что какая-нибудь ориша способна избавить ее от предубеждения, но ничего не сказала. Ритуал, определенно, позволит ей еще несколько дней подумать, что делать дальше. Сейчас ее заботило только одно.

– Но чтобы Мечита ни о чем не узнала.

– Мы сделаем все в полночь, когда девочка будет спать.

Однако в ту ночь Мерседес не спала. Докучливое монотонное пение отогнало сон, от которого уже тяжелели ее веки. Девочка выскользнула из постели и увидела, что мамы рядом нет. Она тихонько открыла дверь, но разглядела только яркий лунный диск, заливавший светом пустынный двор. Следуя за голосом, Мерседес прошла по коридору до окошка, из которого проникал дрожащий желтый отблеск. Мерседес, стараясь не шуметь, подвинула стул и влезла, чтобы посмотреть. В углу комнаты беззубая старуха раскачивалась в такт собственному пению, а в это время донья Сеси лила пахучую жижу на голову обнаженной женщины. Терпкий запах ударил в ноздри. Оньи́ – девочка называла мед так же, как ее мама, и так же, как когда-то говорила Дайо, бабушка-рабыня, – поблескивал на коже.

– Ошун Йейе Моро, царица цариц, я выливаю этот мед на тело твоей дочери и прошу тебя от ее имени позволить ей служить тебе, – выкликала донья Сесилия, обходя неподвижную фигуру. – Она хочет стать сильной, она хочет стать свободной, чтобы любить без всяких обещаний. Поэтому я прошу тебя, Ошун Йейе Кари, освободи ее от стыда, избавь ее от страха и стеснения…

Пламя свечей затрепетало от нового дуновения, как будто кто-то открыл боковую дверь. Женщина, до этого момента стоявшая неподвижно, вздрогнула от порыва холодного ветра и провела руками по бедрам, размазывая мед. Мерседес не видела ее лица, несмотря на лунное сияние, струившееся из окна.

– Oshishé iwáaa ma, oshishé iwáaa ma omodé ka siré ko hará bi lo sóoo… – пропела черная старуха сдавленным голосом, а женщина вдруг звонко рассмеялась и задвигалась в сладострастном танце.

У девочки стало щекотно между ног. Ей смутно захотелось, чтобы капли меда попали на нее, смешавшись с росой, пропитавшей город и его жителей. У нее возникло желание отдаться этой пляске, заставляющей обнаженную женщину заливаться безумным хохотом и двигать бедрами в ритуальном экстазе.

Донья Сесилия сделала шаг назад. Теперь старческий голос изменил ритм, мелодия стала чувственной и возбуждающей, словно дикий галоп. Обнаженная выгнулась дугой и застонала.

– Леонардо, она твоя, – позвала донья Сесилия.

Из темноты возникла еще одна фигура. Мерседес сразу же узнала мужчину, который напугал их несколько месяцев назад. Женщина повернулась к нему спиной, и тогда Мерседес увидела ее лицо – это была ее мать. Леонардо приник к ней сзади, а мама, вместо того чтобы сопротивляться, позволяла себя ласкать.

Двор закрутился вокруг Мерседес, в глазах сделалось черным-черно. Луна исчезла, и мир тоже исчез.

Леонардо поднял обнаженную Каридад на руки и отнес в соседнюю комнату, а ночь все так же оглашалась диким напевом.

Донья Сесилия открыла дверь, чтобы выйти во двор, и увидела девочку, лежащую без чувств. Она сразу же догадалась, что произошло, и отнесла Мерседес на кровать. Хотела зачерпнуть воды из лохани, но там было пусто. Тогда хозяйка вспомнила, что оставила возле двери кувшин с медом, и вернулась за ним. Набрав немного на палец, она смазала им губы и виски девочки. Терпкий запах оньи вернул ее к жизни.

– Ты, кажется, заснула, – сказала донья Сесилия, встретившись с ней глазами. – И упала с кровати.

Мерседес ничего не ответила. Она закрыла глаза, чтобы ее оставили в покое; Сесилия так и поступила.

Как только хозяйка вышла, девочка поднялась на постели и потянулась к кувшину. Не раздумывая, она сунула туда руку. Снаружи еще звучали песнопения во славу ориша любви, а Мерседес смазывала медом изгибы своего тела. Оньи – для жара, огонь – для нетерпения.