Из записок Мигеля

ЭТОГО И КИТАЙСКИЙ ДОКТОР НЕ СПАСЕТ.

Так до сих пор говорят на Кубе, если сталкиваются с неизлечимой болезнью и, шире, с любой безвыходной ситуацией. Считается, что это выражение относилось к одному из китайских врачей, которые появились на острове во второй половине XIX века. По одним источникам – к Чан Бомбиа, который приехал в 1858 году, по другим – к Кан Ши Кону, умершему в 1885-м. Как бы то ни было, налицо народное признание авторитета китайских врачевателей, которые успешно лечили больных неизвестными в колониальной Кубе методами.

 

О жизнь!

Припарковав машину, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из салона появилась женщина в облегающем зеленом платье; таксист порывался перегнуться пополам, но, сделав над собой усилие, ограничился легким поклоном.

– Сколько я вам должна? – Женщина открыла бумажник.

– Даже не говорите об этом, донья Рита. Я отправлюсь прямиком в ад, если возьму с вас хотя бы сентаво. Для меня подвезти вас – это честь.

Женщина улыбнулась, она была привычна к подобным знакам восхищения.

– Спасибо, приятель, – поблагодарила она таксиста. – Господь да озарит ваш день.

И прошла к двери с вывеской: «ДОМОВОЙ. СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ».

Звон колокольчика отвлек девочку, которая рисовала возле полки с нотами, от ее занятия.

– Привет, малышка, – улыбнулась вошедшая.

– Папа, смотри кто пришел! – Девочка побежала ей навстречу.

– Осторожно, Амалия, – предупредил Пепе, выходя из кладовки с пластинками в руках. – Ты помнешь гостье шляпку.

– Шляпка – прелесть, правда? – пискнула девочка, накидывая вуаль на лицо посетительницы.

– А ну-ка примерь, – предложила женщина.

– Балуете вы ее, – восторженно выдохнул хозяин. – Вы мне испортите дочку.

Актриса, обычно крайне недоверчивая к восторгам поклонников, совершенно менялась в обществе этой девочки – их связывало какое-то духовное родство. Мать ее тоже сильно интересовала, но по другой причине. Если девочка была как поток, готовый смыть все тайны и сомнения на своем пути, то Мерседес являла собой загадку, которая их порождала. Рита хорошо запомнила вечер в театре, когда Хосе их познакомил. Пьеса называлась «Сесилия Вальдес».

Мерседес тогда с задумчивым видом заметила:

– Кто бы мог подумать, что из такой безобразной правды родится такая красивая ложь?

Рита была поражена. Что эта женщина имела в виду?

Когда она попыталась это выяснить, Мерседес сделала вид, что не понимает, о чем речь. Как будто ничего подобного и не говорила. Женщины виделись еще несколько раз, но почти не разговаривали друг с другом. Мать Амалии жила в своем мире.

А девочка, наоборот, лучилась особым очарованием. Иногда она вела себя так, словно в комнате находится тайный друг, которого может видеть только она. Она заводила разговоры, которые Рита приписывала детскому воображению, но все равно ими восхищалась. Только в последние месяцы девочка оставила эти игры. Теперь она уделяла больше внимания реальным вещам, как, например, нарядам Риты.

– Эрнесто уже здесь?

– Он позвонил, сказал, что задерживается, – ответил Пепе, расставляя пластинки в алфавитном порядке.

– Каждый раз, когда у меня репетиция, он меня подводит!

– А в каком театре ты будешь играть? – в своей манере, полунаивно-полудерзко, спросила Амалия.

– Ни в каком, моя королева. Мы будем снимать фильм.

Пепе забыл про пластинки:

– Вы уезжаете от нас в Штаты?

– Нет, сынок, – улыбнулась Рита. – Никому не рассказывай, но мы делаем музыкальный фильм.

Хосе поперхнулся:

– На Кубе?

Рита кивнула.

– Так ведь это событие века! – наконец произнес владелец магазина.

– О чем это вы без меня судачите? – раздался еще один голос.

Все обернулись к дверям.

– Для тебя это не новость, – флегматично ответила Рита. – О первом музыкальном фильме на Кубе.

– Маэстро Лекуона! – воскликнул Пепе.

– Ну да, – вздохнул Лекуона. – Сейчас мы все увлечены новым проектом, но эти эксперименты задавят творчество. Задушат талант…

– Эрнесто, ты снова за свое! – не выдержала Рита. – Такие фильмы уже начали снимать, мы не можем отставать.

– Возможно, я и ошибаюсь, но думаю, что это смешение жанров в конце концов породит фальшивых идолов. Истинное искусство должно быть живым или, по крайней мере, без этих технических наворотов. Вот увидишь, как неожиданно там запоют безголосые. В общем… уже все готово?

– Да, дон Эрнесто.

– Папочка, а можно, я тоже пойду?

– Ну ладно, только там внутри не вздумай даже дышать.

Девочка кивнула, заранее онемев.

По-прежнему не снимая шляпки, она пошла за взрослыми в студию с прекрасной звукоизоляцией, находившуюся в глубине помещения. Техники прекратили балагурить и заняли места в будке.

Амалия обожала сеансы записи. От отца она унаследовала страсть к музыке. Или, лучше сказать, от дедушки Хуанко, основавшего предприятие, которое впоследствии перешло к сыну. Хосе не колебался ни секунды: он отказался от медицины ради этого мира, полного сюрпризов.

И отец, и дочь оба были без ума и от вечеринок, которые устраивали после записи, – так они участвовали в жизни богемной Гаваны рубежа веков. Там они услышали о скандальной выходке Сары Бернар, которая пришла в ярость от шушуканья публики во время спектакля и, чтобы оскорбить зрителей, крикнула со сцены, что они просто индейцы в сюртуках. Но поскольку на острове не осталось никаких индейцев, никто не принял это на свой счет и зрители продолжали болтать как ни в чем не бывало. Много смеялись и над безумствами журналистов: ребята с радиостанции, например, каждый вечер вытаскивали микрофон на крышу, чтобы весь остров слышал выстрел девятичасовой пушки, которая в Гаване палит ровно в это время еще с тех пор, как городу угрожали пираты. То были счастливые деньки, и воспоминания о них сохранятся на долгие годы.

Амалии нравились прогулки с доньей Ритой, а донье Рите – с ней, так что с недавних пор, когда певица собиралась пройтись по магазинам, она заезжала в студию, где девочка после школы помогала расставлять пластинки.

– Одолжите мне ее на время, дон Хосе, – умоляла певица с трагическим видом. – Амалия – единственный человек, который меня не сбивает с толку и помогает найти то, что нужно.

– Ну так и быть, – соглашался отец.

И тогда они вдвоем, как две школьницы, бегали по дорогим магазинам и глазели на витрины, которым завидовали даже европейцы. Болтая и хихикая, примеряли все без разбора. Певица пользовалась всеобщим восхищением, чтобы гонять продавцов за новыми и новыми коробками с туфлями и шляпками, за шалями, меховыми манто и самыми разными аксессуарами. Покончив с магазинами, подружки подкреплялись мороженым с сиропом, а иногда заходили и в кино.

Однажды вечером, кое-что прикупив – включая и замечательные туфли для девочки, – Рита предложила нечто новенькое:

– Ты когда-нибудь гадала?

– Гадала?

– Ну да, по картам. Как цыганки.

– А, узнавать судьбу?

– И будущее, доченька.

Амалия не знала, кто такие цыганки, но была уверена, что будущее ей еще не предсказывали.

– Здесь живет одна женщина, которая умеет это делать, – сказала донья Рита. – Ее зовут Динора, и она моя подруга. Хочешь составить мне компанию?

– Ну конечно! – Тут любая девочка пришла бы в восторг.

Они прошли три куадры, миновали парк, поднялись по узкой лестнице, открыли еще две двери и позвонили в звонок.

– Здравствуй, смугляночка, – приветствовала Рита открывшую дверь женщину – невысокого роста блондинку, одетую во все белое и похожую на ангела.

– Вы пришли вовремя. Никого нет.

Амалия поняла, что певица часто навещает эту женщину.

– Подожди здесь, моя радость, – попросила Рита и ушла вместе с гадалкой.

Через двадцать минут она вернулась:

– Пойдем, теперь твоя очередь.

В полумраке комнаты горела единственная свеча. Женщина сидела за низким столиком, перед ней стоял стакан с водой. Прежде чем перетасовать карты, она окропила их и пробормотала молитву.

– Сними, – велела гадалка, но Амалия не поняла, что требуется снять.

– Сдвинь часть колоды, – шепотом подсказала Рита.

Гадалка начала выкладывать карты рядами, сверху вниз и справа налево.

– М-да… Девочка, да ты чудом родилась на свет. А мать твоя чудом уцелела. Так-так-так… Вот у нас мужчина… Нет, ребенок… Погоди-ка… – На стол легли еще две карты. – Странно. В твоей жизни кто-то есть. Это не возлюбленный и не отец. У тебя есть близкий друг?

– Нет.

– Но все-таки кто-то за тобой приглядывает, кто-то вроде духа.

– Я так и знала! – воскликнула Рита. – Эта девочка всегда казалась мне особенной.

Амалия ничего не сказала. Она знала, о ком идет речь, но родители предупредили, что об этом не стоит говорить ни с кем, даже с доньей Ритой.

– Да, у тебя сильный хранитель.

«И очень назойливый», – подумала девочка, вспомнив хулиганские выходки Мартинико.

– Ага, вот и любовь…

– Правда? – оживилась Рита, как будто это про нее говорили. – Давай рассказывай.

– Не буду тебя обманывать, – с мрачным видом возвестила пророчица. – Это будет очень трудная любовь.

– Всякая большая любовь трудна, – оптимистично отозвалась певица. – Радуйся, красотка. Приближаются хорошие времена.

Но Амалия не желала никакой любви, пусть даже и большой, если она будет омрачать ее жизнь. Мысленно она поклялась, что навсегда останется в отцовском магазине, будет помогать папе с пластинками и слушать сплетни про знаменитых музыкантов.

– Так… Смотри, у тебя будут дети. Трое… – Гадалка посмотрела на Амалию, как будто сомневаясь. – Нет, один, и это будет девочка. – Она выложила еще три карты. – Будь осторожна. Твой мужчина доставит тебе хлопот.

– С другой женщиной? – сразу додумала Рита. – Ну, это вряд ли…

Амалия подавила зевок – ей было не очень интересно слушать про человека, за которого она никогда не выйдет.

– Боже мой, да уже совсем поздно! – спохватилась Рита.

– Что там с моими билетиками? – спросила гадалка на прощание.

– Не волнуйся, – успокоила Рита. – Обещаю, ты попадешь на премьеру.

Хосе устраивал вечеринку «в узком гостеприимном кругу», как значилось в приглашении для артистов и других членов съемочной бригады. Он также разослал пригласительные билеты нескольким музыкантам, которые у него еще не записывались. Таким образом он налаживал новые контакты.

Впервые в жизни Пепе порадовался, что жена настояла на переезде в отдельный дом. Поначалу он отказывался – ему всегда нравилось жить высоко, но идея Мерседес нашла поддержку даже у матери: старушка устала подниматься по бесконечным лестницам.

– Если вам трудно подниматься, то и ворам будет утомительно, – спорил Хосе. – В квартире жить безопаснее.

– Ерунда, – отрезала Анхела. – Это твоя горская кровь заставляет тебя лезть на верхотуру, но мы живем не в Куэнке.

– Я забочусь о безопасности!

– Это просто у тебя в крови, – повторяла Анхела.

Но поскольку лестницы надоели и Мерседес, он в конце концов уступил. Теперь переезд пришелся кстати. Хосе осознал, что у него появилось пространство для вечеринок – патио, которое жена украсила вазонами с жасмином.

Супруги поставили стол с напитками под холодным мерцанием звезд. Граммофон играл не переставая. Аромат яств (пирожки с мясом, фаршированные яйца, сыры, щедро намазанные красной и черной икрой канапе, рулетики с угрем, пахучие салаты) разжигал аппетит гостей. Но больше всех волновалась Амалия, которая добилась разрешения остаться на празднике до полуночи: после этого часа взрослые планировали отправиться в «Преисподнюю» – ночное кабаре на углу улиц Барселона и Амистад. Девочка должна была остаться с бабушкой, которая готовила на кухне пунш для праздника.

Почти все приглашенные ответили согласием, потому что им хотелось провести вечер в компании Риты Монтанер, которой до сих пор не было, а также маэстро Лекуоны и Роча, которых тоже ждали с минуты на минуту. Часы пробили девять раз, и тогда, точно по сигналу, прозвонил дверной звонок. Амалия побежала открывать, а во дворе зависла пауза, которой отдельные гости воспользовались, чтобы сделать последний глоток или покончить с бутербродом.

Ночной бриз колыхал кусты жасмина. Что-то переменилось в атмосфере праздника, и гости озирались в поисках причины. И вот по двору пронеслось совершенно непритворное «ах!». В проеме дверей возник силуэт богини, затянутой в жемчужно-серое платье, с серебристой шалью на плечах. Певица в сопровождении двух прославленных музыкантов шествовала по дому.

Амалия была очарована не меньше остальных, это появление ее заворожило, но вскоре девочка обнаружила, что чары исходят не от самой Риты. Взгляд Амалии был прикован к удивительному предмету – к шали на плечах. Прежде она никогда не видела ничего подобного. Казалось, это не материя, а кусочек жидкой луны.

– Что это на тебе? – спросила девочка, когда сумела протиснуться сквозь толпу почитателей.

Рита улыбнулась:

– Мексиканская кровь.

– Что-что?

– Я купила ее в Мексике. Говорят, там серебро хлещет из земли, как кровь из людей.

И, заметив восхищение в глазах Амалии, она сняла этот подвижный сгусток ртути и накинула на плечи девочки.

В патио воцарилась мертвая тишина. Даже дон Хосе, уже готовый заругать дочку, которая забрала все внимание самой важной гостьи, на мгновение лишился дара речи. Как только шаль покрыла Амалию, кожа ее замерцала потусторонним светом.

– Тяжелая, – прошептала Амалия, чувствуя на себе вес сотен металлических чешуек.

– Это чистое серебро, – напомнила Рита. – А еще она заколдована.

– Правда?

– Чарами той эпохи, когда пирамиды украшали кровью и цветами. «Если покрывало света коснется талисмана теней в присутствии двух незнакомцев, эти двое полюбят друг друга навсегда».

– Что такое талисман теней?

– Я не знаю, – вздохнула женщина. – Так и не спросила у продавца. Но легенда очень красивая.

Девочка пощупала шаль, которая легко струилась между пальцами – почти как живая. Она ощутила, как сила этого предмета проникает в ее тело, вызывая одновременно восторг и страх.

«Господи, что же это?» – недоумевала она.

– Погляди, какая ты красавица. – Рита подтолкнула девочку к зеркалу возле двери. – Сбегай полюбуйся.

Певица повернулась к гостям, а приглашенные между тем приходили в себя после происшедшей метаморфозы.

Стоя перед зеркалом, Амалия вспоминала сказку о принцессе-беглянке, которая днем укрывалась ослиной шкурой, но держала при себе солнечное платье и лунное платье и каждую ночь наряжалась тайком. Именно в таком виде она встретилась с принцем, который в нее влюбился. Амалия плотнее завернулась в леденящую роскошь, под тяжестью этого металла она чувствовала себя в безопасности.

Дверной звонок прозвонил дважды, но никто его как будто не слышал. Амалия пошла открывать.

– Бывший учитель здесь живет? – спросил незнакомый голос.

– Кто?

Девочка шагнула вперед, чтобы лучше рассмотреть бесформенную тень на пороге, но увидела всего-навсего китайского паренька с тюком белья.

В этот момент черный камень на ее шее соскочил с цепочки и упал к ногам юноши, и тот поспешил его поднять. И пальцы его случайно коснулись серебряной шали.

Парень поднял взгляд и увидел перед собой саму богиню милосердия, черты которой любезны всякому смертному. А девочка приняла камень дрожащей рукой – потому что увидела в незнакомце принца из своих сновидений.

 

Возле самого сердца

Коралловый замок – волшебное название для музея, затерянного в туманном Майами. Вот о чем думала Сесилия, взглядом отлетев вдаль. Двоюродная бабушка убедила ее съездить посмотреть «восьмое чудо Майами». И вот, пока они двигались на юг, она наблюдала за стаями уток в искусственных речках, бегущих параллельно улицам по самому краю дворов. «Майами – город каналов», – мысленно окрестила его журналистка, тем самым наделяя это место венецианскими и даже отчасти внеземными свойствами, если вспомнить про «каналы» Скиапарелли. Дело в том, что в этом почти тропическом городе с его празднествами в духе Возрождения могло случиться что угодно.

Девушка очнулась от грез, когда бабушка остановила машину возле грубой стены, по виду средневековой: это место больше напоминало крепость в миниатюре, чем романтический замок Людвига Второго, безумного короля Баварии. А еще эта постройка была отмечена печатью сюрреализма, она казалась созданием Лавкрафта – тут было полно эзотерической и астрологической символики. Да, а еще была энергия… не ощутить ее было невозможно. Она струилась из земли мощными токами, поднималась по телу до самой макушки. Откуда эта штука тут взялась? И зачем?

Сесилия бросила взгляд в путеводитель. Архитектор Эдвард Лидскалнинш, родился в Латвии в 1887 году. За день до свадьбы его невеста разорвала помолвку, и он увез свое разбитое сердце за тридевять земель. После долгих странствий, заболев туберкулезом, архитектор решил перебраться на Флориду, полуостров с благотворным для него климатом.

– Он был от нее без ума, – объявила Лоло, усаживаясь в каменное кресло. От ее внимания не укрылся интерес, с которым племянница изучала путеводитель. – Одни считали его безумцем, другие – гением. А я полагаю, что можно быть и тем и другим одновременно.

Безумный или нет, Лидскалнинш отыскал место, чтобы воздвигнуть памятник своей любви. Он приступил к строительству в двадцатые годы. Камни, сложенные в виде тектонических глыб, напоминали о сновидениях. В спальне латыш устроил ложе для себя и своей потерянной невесты, две кроватки для детей и даже качающуюся каменную колыбель. Рядом высилась гигантская скала, носящая имя Обелиск, солнечные часы отмечали время – с девяти утра до четырех вечера. И еще здесь были Девятитонные врата – глыба неправильной формы, вращавшаяся – вот чудеса техники! – словно стеклянная дверь в отеле. Но больше всего Сесилию поразили Лунный фонтан и Северная стена. Первый состоял из трех частей: два лунных серпа и раковина в форме луны с островком в форме звезды. По верху Северной стены были установлены скульптуры: растущая луна, Сатурн с кольцами и Марс с каменным деревцем – в подтверждение идеи о жизни на этой планете. Рассматривая Стол сердца, на котором росла цветущая иксора, Сесилия силилась представить себе причину, по которой латыш резал исполинские скалы. Быть может, для этого мужчины единственный способ бороться с тоской состоял в том, чтобы превращать любовь в камень.

– А там его инструменты, – позвала Лоло, входя в комнату.

Сесилия увидела груду клиньев, шкивов и крюков. Ничего тяжелого, ничего огромного.

– Здесь пишут, – Сесилия заглянула в путеводитель, – что камни ансамбля, включая стены и башню, весят более тысячи тонн. Средний вес глыбы – шесть с половиной тонн… а есть такие, что весят больше двадцати. Невозможно передвигать такое без помощи крана.

– Но именно так все и было, – настаивала Лоло. – И никто не разгадал его секрета. Он трудился по ночам, в темноте. А если здесь появлялся какой-нибудь зевака, Лидскалнинш прерывал работу, пока тот не убирался восвояси.

Сесилия гуляла среди камней, завороженная их мерцанием. Девушка почти что видела, как свет бьет из скал, окружая их прозрачным сиреневым ореолом.

– Что с тобой? – спросила бабушка. – Ты что, онемела?

– Лучше не буду отвечать. Иначе ты подумаешь, что я сошла с ума.

– Я сама решу, что мне думать.

– Я вижу мерцание вокруг камней.

– Ах вот ты о чем… – Старушка казалась разочарованной.

– Тебя это не удивляет?

– Вовсе нет. Я его тоже вижу.

– Ты?

– Оно всегда возникает по вечерам, но почти никто его не замечает.

– Что это?

Лоло пожала плечами:

– Какой-то вид энергии. Мне это сияние напоминает ауру покойной Дельфины.

– У моей бабушки есть аура?

– Такая же. – Лоло указала на Лунный фонтан. – И очень сильная. А у Деметрио аура бледнее, как будто разбавленная.

– Ну ладно, – согласилась девушка, сомневаясь в собственном здравомыслии. Не надо было принимать слова старухи всерьез. – Что ты можешь видеть это сияние – не странно, но при чем тут я? Дар ясновидения в семье исчерпался на тебе и твоей сестре.

– Такие вещи всегда переходят по наследству.

– Только не в моем случае, – заверила Сесилия. – Быть может, тут дело в тренировке?

– Какой тренировке?

– Как видеть ауру.

Сесилия подумала, что бабушка ее не поняла: так надолго она замолчала.

– И где ты этому научилась? – спросила наконец Лоло – таким тоном, что стало ясно: она все поняла.

– В «Атлантиде». Знаешь это место?

– Не думала, что ты интересуешься магазинами эзотерики.

– Я туда случайно зашла. Расследование проводила.

И вот, по дороге на Меса-Флориду Сесилия рассказала двоюродной бабушке о доме-призраке.

Когда журналистка вошла в магазин, над дверью зазвенели колокольчики, а аромат роз окутал ее с ног до головы. За прилавком стояла не Лиса, а Клаудиа – девушка, с которой они столкнулись после лекции о Хосе Марти. Сесилия уже собиралась уйти, но вспомнила, зачем вообще приходила, и направилась к стеллажу, на котором стояли книги о заколдованных домах. Выбрала две книги по теме и пошла к кассе. Может, Клаудиа про нее и не вспомнит. Не говоря ни слова, глядя только на руки девушки, Сесилия протянула покупки.

– Знаю, ты в тот раз испугалась, когда я сказала, что ты гуляешь с мертвецами, – заговорила Клаудиа, не поднимая глаз. – Но тебе не о чем волноваться. Твои мертвецы не похожи на моих.

– А какие у тебя? – выпалила Сесилия.

Клаудиа вздохнула:

– Был один особенно страшный, когда я жила на Кубе, – мулат, ненавидящий женщин. Его, кажется, убили в борделе.

«А потом говорят, что совпадений не бывает», – подумала Сесилия.

– Отвратительный был мертвец, – продолжала девушка. – По счастью, через несколько месяцев он от меня отстал. Когда я уехала с острова, я перестала видеть и немого индейца, предупреждавшего меня о несчастьях.

Сесилия остолбенела. Гуабина, подруга Анхелы, тоже видела духа, который предупреждал ее об опасностях, но девушка не помнила, точно ли это был индеец. Зато хорошо помнила ревнивого мулата, любовника Мерседес… ну что за ерунда! Разве эти мертвецы должны повторяться?

– Не беспокойся, – повторила Клаудиа, прочитав все в глазах. – Мои с твоими никак не связаны.

Однако Сесилии вовсе не улыбалось гулять с мертвецами – даже со своими, даже с хорошими. И ей совсем не понравилось, что вся эта история вдруг запуталась еще больше из-за существования похожих мертвецов, пришедших в ее жизнь через двух незнакомых между собой женщин. Или все-таки знакомых?

– Ты знаешь старушку по имени Амалия?

– Нет. А что?

– Твои мертвецы… Кто-нибудь еще о них знает?

– Их можем видеть только я и Урсула. Урсула – монашенка, она до сих пор живет на Кубе.

– Ты была монашенкой?

Клаудиа покраснела:

– Нет.

Она как будто потеряла желание продолжать разговор и молча протянула книги удивленной Сесилии. Что такого она сказала, что так повлияло на ее собеседницу? Быть может, ее вопрос пробудил к жизни какие-то воспоминания. На острове осталось множество мучительных историй.

Девушке припомнились улицы ее детства, шершавый песок, плети ветра на Набережной… Сесилия стремилась забыть свой город, стереть память, которая была наполовину кошмаром, наполовину тоской, но волнение после слов девушки показало, что она ничего не добилась. Ей представилось, что все дороги ведут в Гавану. Не важно, как долго продлятся ее скитания, – ее город так или иначе ее настигнет.

Господи! Может, она мазохистка и просто не знала этого за собой? Как можно что-то ненавидеть и в то же время любить? Наверно, столько лет, прожитых в аду, испепелили ее нервные клетки. Но разве люди в изоляции не сходят с ума? Теперь с ней приключилась ностальгия по своему городу – месту, где она познала страх смерти, который остался с ней навсегда. «Ты со мной всегда, ты в моей тоске. Ты со мною в смерти, ты со мной в беде…» Она настолько слетела с катушек, что мысли ее уже звучат в ритме болеро. Что бы с ней ни происходило – и хорошее, и плохое, – все несет в себе музыку. Даже воспоминания о Роберто. Вот как она живет в последнее время: душа разделена на две половины, и ни об одной из них не забыть – ее город и ее любимый человек. Так она их и несет, как поется в болеро, – возле самого сердца.

 

Люби меня крепче

Картонный лев извивался как змея, он так и норовил укусить старика, который шел впереди и заставлял льва гримасничать. Вот уже второй год традиционный Танец льва покидал Китайский квартал, чтобы влиться в буйство гаванского карнавала. Но кубинцы видели не льва, а совсем другое существо, которое под звуки цимбал и труб шествовало к морю.

– Мамочка, пойдем посмотрим выход дракона, – упрашивала Амалия.

Не то чтобы ей так сильно мечталось увидеть гигантскую куклу, которая время от времени принимается конвульсивно дергаться, – это значит, какой-нибудь китайчонок поддался зажигательному ритму далеких барабанов. Просто девочка знала, что Пабло дожидается ее на углу улиц Прадо и Виртудес.

– Давайте завтра сходим, – предложил отец. – Сейчас, наверное, процессия уже ушла с Санхи.

– А донья Рита мне говорила, ее интересней смотреть с Прадо, – не сдавалась Амалия. – Там китайцы забывают про свои трещотки, потому что слышат большие барабаны с Набережной.

– Дочка, это вовсе не трещотки, – поправил Хосе, не терпевший, когда перевирают названия музыкальных инструментов.

– Да какая разница, Пепе! – перебила Мерседес. – Так или иначе, эта китайская музыка производит адский шум.

– Если мы так будем спорить, я вообще ничего не увижу! – взвизгнула девочка.

– Ну ладно, ладно. Идем!

Родители с дочерью шагали по улице Прадо, обливаясь потом. Февраль на Кубе – самый прохладный месяц, однако – несмотря даже на приближение холодного фронта – карнавальное шествие способно растопить айсберг в считаные секунды.

Они подошли к Виртудес вместе с другими разгоряченными людьми: все вокруг пели и дули в дудки. Амалия тащила родителей к месту, где звучал сигнал, внятный ее сердцу. Она сама не знала, куда нужно идти, – ее направляла интуиция. Амалия не успокоилась, пока не увидела Пабло, стоявшего посреди улицы со стаканчиком мороженого в руке.

– Давайте здесь остановимся, – сказала она, отпуская мамину руку.

– Слишком много народу, – возразила Мерседес. – Лучше пройдем поближе к бухте.

– Там будет еще больше, – уверенно заявила девочка.

– Но дочка…

– Пепе!

Отца семейства позвали из кафе, где мужчины пили пиво.

– Вон там сидит маэстро, – шепнула растерявшемуся супругу Мерседес.

– Где? Я не вижу…

– Дон Эрнесто! – помахала рукой Мерседес, продвигаясь к столику.

Теперь и Хосе заметил музыканта. Амалия последовала за родителями, недовольная внезапной встречей, отдалившей ее от цели.

– Знаешь, кто мне прислал письмо из Парижа? – спросил Лекуона после пылкого рукопожатия.

– Кто?

– Мой бывший учитель фортепиано.

– Хоакин Нин?

– Кажется, на следующий год он думает вернуться.

Взгляд Амалии скользил по толпе в поисках темных раскосых глаз, которые не отпускали ее с той первой встречи на пороге их дома. И вот она увидела обладателя этого взгляда: Пабло погрузился в созерцание автомобилей с открытым верхом, которым предстояло присоединиться к параду на соседней улице. Пользуясь тем, что родители отвлеклись и на нее не смотрят, девочка подбежала к Пабло:

– Привет. – Она тронула парня за плечо.

Удивление на лице Пабло сменилось радостью, которую ему не удалось скрыть.

– Я думал, что ты уже не придешь, – сказал он, но больше ничего добавить не решился.

Трое его взрослых спутников посмотрели на незнакомку.

– Доблый вечел, – сказал один из мужчин с напускной любезностью, за которой все равно читалось недоверие к беленькой.

– Папа, мама, акун! Это Амалия, дочь хозяина студии звукозаписи.

– Вот как, – произнес мужчина.

Женщина воскликнула что-то наподобие «ух», а старик ограничился недовольным взглядом.

– Ты с кем здесь? – спросил Пабло.

– С родителями. Они вон там, болтают с друзьями.

– И оставили девочку одну? – спросила женщина.

– Ну вообще-то, они не знают, что я здесь.

– Плосто кошмал! – возмутилась китаянка, коверкая испанские слова. – Отец и мать надо внимательно дочку следить.

– Мама! – прошептал юноша.

– Мы пришли посмотреть шествие дракона, – сказала Амалия, надеясь отвести разговор от своего очевидного непослушания.

– А что это? – спросил Пабло.

– Ты что, не знаешь? – удивилась девочка.

Семья Пабло не выказала никакого понимания, но Амалия все равно продолжала:

– Люди двигают оранжевого дракона… вот так. – Амалия пыталась передать волнообразные движения картонного чудища.

– Не длакон, но лев, – возразила женщина.

– И не шествие, но танец! – поправил старик совсем уж раздраженно.

– Амалия! – позвали из кафе.

И это было как нельзя кстати.

Амалия в расстроенных чувствах побежала к родителям.

– Вот видишь, каковы они, эти кубинские девушки! – по-китайски возмутилась мать, когда Амалия растворилась в толпе. – Их воспитывают не должным образом.

– Ну, нам-то беспокоиться не о чем, – продолжил дедушка Юан. – Паг Ли женится на дочери чистокровных китайцев. Верно, сынок?

– Таких на острове не много, – осмелился заметить юноша.

– Я для тебя из Китая выпишу. У меня до сих пор там остались знакомства.

У Паблито к горлу подступил комок.

– Я устала, – пожаловалась Куй-фа. – Дедушка, не вернуться ли нам домой?

– Да, я уже голодный.

Толпа на их пути не то что не редела, но только увеличивалась. Город в такие дни кипел, и Китайский квартал не был исключением. Когда подходил новый лунный год – а это время почти всегда выпадало на февраль, – китайцы со своим праздником вливались в общее гаванское веселье.

Почти все приготовления к проводам года Тигра уже были завершены. В этом году мать Пабло продумала каждую мелочь. Новые костюмы, полностью готовые, висели на вешалках. На стенах покачивались ленты из хрусткой красной бумаги с благожелательными надписями – на удачу, на богатство и на счастье. Куй-фа загодя смазала губы бога очага обильной порцией сахарной патоки, которая слаще меда, чтобы ее пожелания прибыли на небо в приятной обертке.

По всему кварталу на зимнем ветру колыхались цветные фонарики. Они были везде: в дверях магазинов, на переброшенных через улицы веревках, на столбах… Роса тоже повесила несколько штук – теперь они подрагивали на шестах над притолокой двери.

Старик улыбнулся, увидев фонарики, поглубже вдохнул привычные запахи квартала, в котором прожил столько лет, и вспомнил свои скитания по лесам острова, когда он рисковал жизнью в отряде мамби: они бросались на врагов, размахивая острыми мачете.

– Доброй ночи, дедушка, – попрощался стоящий в дверях Сиу Мэнд.

– Доброй ночи…

Это родственное прощание нарушил визг шин на асфальте. Вонги уставились на черный автомобиль, остановившийся на углу. Двое белых мужчин из окон машины открыли пальбу по трем китайцам, стоявшим под фонарем. Один из троих упал, двое успели укрыться за фруктовой палаткой и принялись отстреливаться.

Сиу Мэнд рванулся к жене и сыну и повалил их на землю. Старик уже присел рядом с дверью. Квартал моментально закипел, так что крики были громче выстрелов. Прохожие, от ужаса утратившие способность соображать, перебегали с места на место в поисках укрытия.

В конце концов машина еще раз взвизгнула, разгоняясь, и скрылась за углом. Люди один за другим высовывали головы из своих укрытий. Сиу Мэнд помог жене встать на ноги. Паблито поспешил на помощь дедушке:

– Акун, они уже уехали.

– О богиня милосердия! – воскликнула Мерседес. – Эти гангстеры когда-нибудь перестреляют весь квартал.

– Акун!

Роса и Мануэль Вонг обернулись на голос сына.

– Акун!

Дедушка все так же сидел скорчившись возле двери. Мануэль попробовал его поднять, но от этого движения старик застонал. Вонг Юан, который столько раз ускользал от опасности верхом на коне, в конце концов был настигнут пулей, которая ему даже не предназначалась.

Новый год пришел, но в семье Вонг не праздновали. Пока дедушка лежал в больнице, жители квартала стучались в их дверь с подарками и чудодейственными средствами. Несмотря на помощь соседей, расходы на больницу были слишком велики. Два врача взялись лечить раненого даром, но и их усилий было недостаточно. И тогда Сиу Мэнд, он же Мануэль, понял, что семья нуждается еще в одном кормильце. Он подумал про кухню в ресторане «Пасифико», откуда разносились вкуснейшие в мире ароматы, и отправился униженно просить о самой простецкой работе, однако вся община уже знала о его беде, поэтому вопросы об аккуратности Паг Ли прозвучали скорее как формальность. Ему предложили приступить к работе на следующий день.

– Поторапливайся, Паг Ли, – ворчала мать с утра. – Ты не можешь опаздывать в первую неделю.

Паблито поспешно уселся за стол. Наскоро помолился и погрузил палочки в плошку с рисом и рыбой. Горячий чай обжигал язык, но по утрам юноша любил это ощущение.

Сиу Мэнд никогда не отличался особенной религиозностью, однако теперь он каждое утро молился перед изображением Сан-Фан-Кона – в Китае такого святого не было, зато на острове его почитали повсеместно. Паг Ли оставил отца за этим занятием, а сам пошел обуваться. Завязывая ремешки, он вспоминал предание об этом святом, когда-то рассказанное прадедушкой, который теперь находился на грани жизни и смерти.

Кван Конг был отважным воином времен династии Хань. После смерти он превратился в бессмертного с багровым ликом – что являлось подтверждением безусловной верности императору. В эпоху, когда на Кубу начали приезжать первые батраки-кули, один из поселившихся в центре острова клялся, что ему явился Кван Конг и пообещал покровительство всякому, кто поделится едой с собратьями. Эта новость разлетелась по острову. На Кубе в то время уже был другой святой воитель, по имени Шанго: он одевался в красное, а прибыл на одном из африканских караблей. Вскоре китайцы поверили, что Шанго – это аватар Кван Конга, нечто вроде его духовного брата другой расы. И вскоре две эти фигуры слились в двуединого Шанго-Кван-Кона. А потом святого стали звать Сан-Фан-Кон, и он оберегал всех одинаково. Пабло слышал и другую версию, согласно которой Сан-Фан-Кон – это искаженное Шен Гуан Конг («предок Кван, почитаемый при жизни»), память о котором распространяли соотечественники. Юноша посчитал, что если так пойдет и дальше, то скоро возникнут и другие версии о происхождении загадочного святого.

Вот о чем размышлял Паг Ли, слушая отцовскую молитву. Когда он вернулся на кухню, мама уже позавтракала. Сиу Мэнд глотнул чаю, все трое быстро надели куртки и вышли из дому.

Родители шагали молча, ото рта поднимались клубы пара. Юноша старался не обращать внимания на холод, подглядывая через соседские двери во внутренние дворики. Чувствуя себя защищенными от посторонних взглядов, любители рано вставать занимались плавной утренней гимнастикой – эти движения Пабло множество раз проделывал вместе с прадедушкой.

В любой другой день Пабло отправился бы с утра в школу, а на работу вечером. Но в эту субботу он простился с родителями перед рестораном и вошел внутрь. В его задачи входило растопить печи, вымыть и нарезать овощи, вычистить котлы, достать из ящиков продукты, а также все остальное, что ни потребуется. К полудню по кухне витало облако: пахло клейким дымящимся рисом, свининой в сладком винном соусе, креветками с десятком приправ и светлым зеленым чаем, от которого обостряется вкус. «Определенно, именно так пахнет на небесах», – подумал Пабло: от этой насыщенной пьянящей смеси подводило кишки и аппетит разыгрывался бешеный. Молодой человек исподтишка посматривал на опытных поваров, которые то и дело бранили и колотили неуклюжих помощников. Пабло поводов для битья не давал, он оплошал только однажды, когда проработал на кухне уже несколько месяцев. Обычно он работал со всем прилежанием, однако в то утро мысли его улетели далеко. И в этом не было его вины. Юноша получил записку от Амалии и прочитал ее возле суповых котлов:

Дорогой друг Пабло!

Амалия

(Я ведь уже могу называть тебя другом?) Я была очень рада познакомиться с твоей семьей. Если у тебя выдастся свободный вечер, мы могли бы встретиться и поговорить – если ты захочешь, потому что мне хотелось бы побольше про тебя узнать. Прямо сегодня, например, моих родителей не будет дома после пяти вечера. Дело не в том, что я хочу пригласить кого-то к себе в отсутствие родителей (ведь нет ничего дурного в том, чтобы разговаривать с другом), но полагаю, что нам проще будет пообщаться, если рядом не будет взрослых.

С сердечным приветом,

Пабло трижды перечитал письмо и только потом спрятал и вернулся к работе, но продолжал витать в облаках, пока, вознесшись слишком высоко, не опрокинул на кухне корзину с рыбой. Подзатыльник главного повара отбил у него охоту мечтать.

Когда Паг Ли вернулся домой, там было пусто. Он вспомнил, что родители собирались проведать дедушку, который вчера снова лег в больницу из-за осложнения после так и не зажившей раны; однако Паг Ли не мог дожидаться их возвращения. Юноша умылся, переоделся и выбежал на улицу. При взгляде на порог, где так любил сиживать дедушка, сердце его сжалось. Но его утешила мысль о новой встрече со странной девочкой, которая денно и нощно обитала в его мыслях.

Пабло снова растерялся при виде дверей с похожими молоточками; он замер в нерешительности, не зная, в какую стучать. И вдруг третья дверь слева распахнулась прямо перед ним.

– Так и знала, что ты заблудишься, – выпалила Амалия вместо приветствия. И простодушно добавила: – Поэтому я тебя караулила.

Пабло смутился, входя в дом, но виду не подал.

– А где родители?

– Они ушли встречать музыканта, который приехал из Европы. И бабушка вместе с ними… Садись. Хочешь воды?

– Нет, спасибо.

Радушие девочки не только не успокаивало, но еще больше нервировало Пабло.

– Пойдем в гостиную. Я хочу показать тебе мою музыкальную коллекцию.

Амалия подошла к ящику, из которого торчало нечто вроде гигантской трубы.

– Ты слышал Риту Монтанер?

– Естественно, – оскорбился Пабло. – У тебя есть ее записи?

– А еще трио Матаморос, Синдо Карай, «Национальный секстет»…

Амалия продолжала сыпать именами – некоторые были на слуху, другие совершенно неизвестные, – пока наконец Паг Ли ее не перебил:

– Да ставь что хочешь.

Амалия положила на ящик плоский диск и аккуратно подняла металлическую ручку.

«Люби меня крепче, моя дорогая, тебя умоляю, с тобой я всегда», – раздался звонкий дрожащий голос из раструба.

Молодые люди слушали в молчании. Пабло смотрел на хозяйку дома: она впервые замкнулась в себе.

– Тебе нравится кино? – нарушил молчание юноша.

– Очень! – Амалия сразу же оживилась.

И они принялись обсуждать фильмы и актеров. Два часа спустя и он и она все еще пребывали в изумленном восхищении. Когда Амалия зажгла лампу, Пабло понял, что время совсем позднее.

– Мне пора.

Родители не знали, где находится их сын.

– Мы могли бы встретиться в другой раз, – решился юноша и прикоснулся к девичьей руке.

И тогда Амалия ощутила, как по ее телу прокатилась горячая волна. И такая же волна нахлынула на юношу… Первый поцелуй! Этот страх затеряться в неведомых землях, этот аромат души, которая может умереть, если судьба сделает неожиданный поворот… Первый поцелуй пугает не меньше, чем последний.

Лампа над их головами закачалась, но Пабло ничего не заметил. Только когда что-то разлетелось вдребезги, юноша очнулся. У его ног валялись осколки фарфоровой вазы.

– Они уже вернулись? – прошептал Пабло, испугавшись, что переполох учинил отец его возлюбленной.

– Это придурок Мартинико снова взялся за свое.

– Кто?

– В другой раз расскажу.

– Нет уж, скажи сейчас, – потребовал юноша, не понимая, что произошло. – Кто здесь прячется?

Амалия задумалась. Ей не хотелось, чтобы принц ее мечты испарился после истории о привидениях, но по лицу юноши было видно, что отговорки не помогут.

– Моя семья живет с проклятием.

– С чем?

– Нас преследует домовой.

– Что это?

– Это вроде как дух… в общем, карлик, который появляется в самые неподходящие моменты.

Пабло замолчал, не зная, как реагировать на такое объяснение.

– Такой дух, который передается по наследству.

– По наследству?

– Да, и будь проклято такое наследство! А видеть его могут только женщины, – уточнила девочка.

Против ее ожидания Пабло воспринял это известие вполне спокойно. Китайцы вообще принимают самые странные вещи как само собой разумеющиеся.

– Объясни поподробней, – только и попросил любопытный Паг Ли.

– Я унаследовала это от отца. Он Мартинико не видит, а вот моя бабушка – видит. И мама тоже, потому что она вышла замуж за папу.

– Ты хочешь сказать, что любая женщина способна увидеть домового, если выйдет за мужчину из вашей семьи?

– И даже до свадьбы. Так случилось с одной из моих прабабушек: она увидела духа, как только познакомилась с прадедушкой. Вот страху-то натерпелась!

– Как только познакомилась?

– Да. Этот домовой, кажется, предвидит, кто на ком женится.

Пабло погладил девочку по руке.

– Мне пора, – еще раз прошептал он, волнуясь больше, чем при встрече с привидением. – Твои родители вот-вот вернутся, а мои не знают, куда я пошел.

– Мы будем еще встречаться? – спросила она.

– Всю жизнь, – пообещал он.

На обратном пути юноша не вспоминал про Мартинико. В его сердце осталось место лишь для Амалии. Он несся вприпрыжку, почти не касаясь земли, как будто сам превратился в духа. Паг Ли пытался выдумать, как объяснить родителям свою задержку. Но, уже входя в незапертую дверь, так и не успел подобрать уважительную причину.

– Папа, мама…

Паг Ли остановился на пороге. В доме было полно людей. Мать плакала, сидя на стуле, отец понуро стоял рядом. Молодой человек увидел гроб в углу и только тогда отметил, что все собравшиеся одеты в желтое.

– Акун… – прошептал Паг Ли.

Он вернулся с Острова Бессмертных, чтобы встретиться с миром, в котором люди умирают.

 

Буду помнить губы твои

Несмотря на предостережение гадалки, Сесилия не собиралась порывать с Роберто. Хотя ей и было неспокойно рядом с ним, девушка решила отнести это чувство на счет своей неуверенности, а не интуиции. Конечно, предсказание поразило ее своей точностью, и все равно она не собиралась следовать советам какой-то прорицательницы.

Роберто познакомил ее с родителями. Отец оказался симпатичным стариком, любившим поговорить о делах, которые он провернул бы в свободной Кубе. Он собирался открыть лакокрасочный завод («потому что на фотографиях, которые привозят с острова, все выглядит серым»), обувную фабрику («потому что эти бедолаги до сих пор ходят почти босиком») и магазин с дешевыми книгами («потому что мои земляки прожили полвека, лишенные возможности покупать такие книги, какие самим хочется»). Сесилию немало позабавила эта смесь коммерсанта с самаритянином, и она никогда не отмахивалась, если старик звонил ей с каким-нибудь новым проектом. А вот жена бранила его за безумное желание думать о работе десять лет спустя после выхода на пенсию; но старик отвечал, что на пенсии он временно, это только краткая передышка перед последним большим делом. Роберто в этих дискуссиях не участвовал; его интерес, казалось, состоял только в том, чтобы побольше узнать про остров, где он никогда не бывал. Но даже эта черта была общей манией для молодых людей его поколения (не важно, где они родились), и Сесилия не стала долго об этом раздумывать.

Рождественские праздники на несколько недель оживили их отношения. Душа Сесилии, всегда неспокойная в зимние месяцы, теперь просто бурлила. Впервые за долгое время девушка отправилась по магазинам в поисках молодости. Она решила изменить макияж и обновить гардероб.

В новогоднюю ночь Роберто заехал за ней и повез на вечеринку на один из частных островков – на таких строят свои домики актеры и певцы, полжизни проводящие на съемках и записях в отдаленных уголках планеты. Хозяином был давнишний клиент Роберто, который не раз приглашал его на такие вечеринки.

Для начала они немного поплутали по узким заросшим тропинкам. Двор с аккуратным газоном заканчивался пристанью, с которой открывался вид на море и на высотные здания центра. Незнакомые люди расхаживали по комнатам, любуясь произведениями искусства, подчеркивавшими минималистский интерьер дома. Поздоровавшись с хозяином, Сесилия и Роберто выбрались из людской толчеи, пошли к морю, скинули туфли и стали ждать наступления нового года, судача о всяких пустяках.

Сесилия была уверена, что все их размолвки наконец-то позади. Сейчас, болтая босыми ногами в холодной воде, она чувствовала себя абсолютно счастливой. За спиной начался обратный отсчет: все Восточное побережье Соединенных Штатов следило, как на Таймс-сквер поднимается светящееся яблоко. Над бухтой Майами вспыхнул фейерверк: белые грозди, зеленые кольца вокруг шаров, ивы с красными ветками…

Когда Роберто ее поцеловал, она потянулась к нему всем своим существом, пьяным от удовольствия, она пила виноградный сок из его губ, точно божественный нектар. То была незабываемая чувственная литургия, последняя точка их романа.

Через неделю Роберто зашел за ней вечером.

– Поехали чего-нибудь выпьем, – предложил он.

От их столика на открытой террасе рядом с бухтой виднелся парусник – смесь пиратской шхуны и клипера. Его многочисленным пассажирам нечем было заняться, кроме как скользить по водной глади, наблюдая за толчеей на суше. После первого мартини Роберто сказал:

– Не знаю, стоит ли нам быть вместе.

Сесилия решила, что ослышалась. Путаясь в словах, молодой человек признался, что снова встречается с бывшей подругой. Сесилия все еще не понимала. Он ведь сам не так давно предложил возродить их отношения и заверял, что у него никого нет. Теперь Роберто выглядел растерянным, как будто разрывался между двумя силами. Может быть, он правда зачарован? Роберто признался, что разговаривал со своей бывшей, пытался разобраться, что их связывает. С каждым его словом Сесилия приближалась к смерти.

– Я не знаю, что мне делать, – подытожил он.

– Я тебе помогу, – ответила Сесилия. – Уходи к ней и забудь про меня.

Роберто посмотрел на нее с недоумением. Или, быть может, потрясенно. Слезы мешали ей разглядеть наверняка. Девушка действовала, подчиняясь иррациональному, почти самоубийственному инстинкту, который вел ее всякий раз, когда она сталкивалась с несправедливостью. Когда упорства и любви не хватало, Сесилия выбирала уход.

– Мы должны поговорить, – твердил Роберто.

– Не о чем тут разговаривать, – отвечала она без всякой злобы.

– Можно, я тебе позвоню?

– Нет. Я не могу вот так жить дальше – могу совсем лишиться рассудка.

– Клянусь, я сам не знаю, что со мной, – прошептал Роберто.

– Ну так разберись, – посоветовала Сесилия. – Только не рядом со мной.

Когда девушка добралась до дома Фредди, она была на грани нервного срыва. Парень, не подозревающий о недавних событиях, пригласил ее в комнату, заваленную кассетами и компакт-дисками. Из динамиков лилось жалостное болеро. Сесилия опустилась на пол, едва сдерживая рыдания.

– Ты уже слышала: папа прилетел в Гавану! – затараторил Фредди, укладывая диски стопками.

– Нет.

– Хорошо хоть я догадался записать встречу. Это было потрясно, – объявил хозяин, раздумывая, куда бы пристроить Рави Шанкара. – Ага, вот свежая шутка. Знаешь, зачем папа собрался на Кубу?

Сесилия мотнула головой.

– Чтобы изучить ад вблизи, воочию увидеть Сатану и выяснить, как можно выживать чудом!

Сесилия изобразила подобие улыбки.

– Они собираются транслировать все мессы вживую, – добавил Фредди. – Так что ты ничего не пропустишь. Быть может, он запалит Трою перед бородой сама знаешь у кого.

– Я не могу сидеть дома и пялиться в ящик, – тихо сказала Сесилия. – Мне нужно работать.

– Для этого, доченька, и придумали видео.

Женский голос запел: «Говорят, что твои ласки больше не для меня, эти любящие руки не обнимут меня…» Комок в горле мешал Сесилии дышать.

– Я все запишу для истории, – вещал Фредди, громоздя одну на другую кассеты с григорианскими песнопениями. – Чтобы никто не рассказывал мне сказочки…

И вот, когда голос полувековой давности простонал: «Поцелуешь меня – и забудь про меня, только скажешь – и вся моя жизнь для тебя…» – Фредди услышал рыдания. От испуга он выронил кассеты, две уже сложенные стопки снова развалились.

– Что с тобой? Где болит? – причитал парень. Он никогда не видел свою подругу в таком виде.

– Ничего… Роберто… – с трудом выдавила девушка.

– Опять этот тип! Да чтоб его разорвало!

– Не говори так.

– Ну что теперь? Вы снова разбежались?

Сесилия кивнула.

– И почему на сей раз?

– Я не знаю… Он не знает… Он думает, что, возможно, до сих пор влюблен в другую.

– В ту, про которую ты рассказывала?

Сесилия кивнула.

– Так вот послушай меня внимательно. – Фредди навис над своей гостьей. – Я знаю, кто эта женщина. Я провел собственное расследование…

– Фредди! – взвилась Сесилия.

– Я знаю, кто она, и уверяю: она тебе в подметки не годится. Если он желает оставаться с этой блеклой капризной фифой, так и черт с ним. Ты круче любой девахи в этом городе. Да в каком там городе! На всей планете! И если он надумал лишиться последнего чуда в нашем современном мире, то он полный дурак и не стоит твоей слезинки.

– Я хочу оказаться подальше отсюда, – всхлипнула девушка.

– Это пройдет.

Фредди погладил подругу по голове, не зная, как еще ее утешить. Сесилия столкнулась с вечной дилеммой: ее чувствительность всегда провоцировала бегство. Она почти всегда старалась держаться отстраненно, скрывая свои чувства, но он-то знал, что это только защитные механизмы, чтобы не поранить себя… как теперь. А еще Фредди подозревал, что на ее характере сказалась ранняя смерть родителей: Сесилия вечно старалась спрятаться в уголке, укрыться от скорбей и мира. Но одних догадок было недостаточно, чтобы помочь подруге.

– Ненавижу эту страну, – в конце концов произнесла Сесилия.

– Ну вот. У тебя всегда виноваты страны! Сначала это была Куба, потому что тебе не понравился Синяя Борода. Теперь ты цепляешься к этой стране из-за одной-единственной бабы. Страны-то при чем, если в них проживают отвратительные личности?

– Города подобны людям, которые в них живут.

– Извини, что напоминаю, но ты несешь чушь. В городе живут миллионы – хорошие и плохие, умные и тупые, герои и убийцы.

– Значит, мне выпала худшая часть билетов в лотерее. У меня даже друзей нет! Мне, кроме как с тобой и Лауро, не с кем и поговорить.

Она чуть не добавила Гею и Лису, однако все-таки решила не включать их в список доверенных лиц.

– Значит, тебе пора завести новые знакомства, – посоветовал Фредди.

– Где? Мне нравится гулять, но здесь пойти некуда. Все так далеко, за тысячу миль. Ты не представляешь, как мне хотелось бы заблудиться на незнакомой улице, чтобы забыть обо всем… Ну-ка скажи, где мне отыскать что-нибудь похожее на Прадо, или на Театр Лорки во время балетного фестиваля, или на вход в Синематеку, когда давали бергмановский цикл?

– Если будешь продолжать в том же духе, с меня станется вернуться обратно на Кубу… с Люцифером у власти и всем прочим. Давай-ка не путай одно с другим! У тебя проблема с любовью, а не с культурой. Ты обожаешь валить все в кучу, чтобы не видеть худшего.

Последнее обвинение попало в цель и мигом вернуло Сесилию к действительности. Она была уверена, что больше никогда не встретится с Роберто, но как же с этим жить? Никто пока не отыскал лекарства от этой боли и, определенно, никогда и не отыщет. С тех пор как родители ее покинули… Сесилия помотала головой, чтобы отогнать демонов и ухватиться за безопасное воспоминание – рассказ Амалии. Для нее в ее одиночестве это было утешение. Она не позволит себя раздавить.

– Я пошла. – Сесилия решительно вытерла слезы.

– Тебя проводить? – предложил Фредди, изумленный внезапной переменой.

– Нет, я иду к подруге.

И, не тратя времени на прощание, вышла в синюю ночь Майами.

 

Не могу жить счастливой

– Амалия, кофе готов? – позвал отец.

Девушка очнулась от оцепенения, заставшего ее перед раковиной, и заметила, что вода переливается через край джезвы.

– Проваливай, – скомандовала бабушка, входя на кухню. – Я сама сделаю.

Движения бабушки Анхелы были медленными, совсем не похожими на ее былые прыжки по горам в поисках папоротника; но вот она закрыла кран и поставила джезву на плиту.

Амалия вернулась в комнату. У окна отец о чем-то беседовал с Хоакином Нином, пианистом, фамилия которого звучала как-то по-китайски. Или ей теперь все будет напоминать о Китае? Амалия уже три года тайком встречалась с Пабло и до сих пор думала только о нем.

– Когда премьера вашего балета?

– Через неделю.

– По Европе не скучаете?

– Немножко, но я давно мечтал вернуться. Эта страна – она как колдовство. Притягивает и вечно манит… Я так и сказал своей дочери: Куба – это проклятие.

«Еще один», – подумала Амалия. Она ведь и сама проклята. И груз ее тяжелее, чем вековечная тень Мартинико на плечах.

– Быть может, самое тяжелое в таком возвращении – это разлука с детьми, – сказал Пепе.

– Не для меня. Не забывайте, я ведь развелся с их матерью, когда они были еще крохотные.

– Я слышал, Хоакинито пошел в вас – блестящий музыкант.

– Да, а вот Торвальд увлекся инженерным делом, а у дочери, Анаис, на уме только литература и психиатрия… Эта девочка не похожа на других. Незнакомцы слетаются на нее как мотыльки.

– Бывают люди с ангелом в душе.

– Или с домовым, – ответил музыкант, заставив Амалию вздрогнуть, – как сказал бы Лорка. Но, между нами говоря, в Анаис живет черт.

– Позвольте пройти, – перебила девушка, выскочив из полумрака.

– Ага, вот и прелестная Амалия! – воскликнул пианист.

Девушка вежливо улыбнулась и проскользнула между мужчинами в гостиную, где другие гости курили возле открытых окон… до такой степени открытых, что на углу их улицы она тотчас увидела Пабло, который нервно переминался с ноги на ногу.

– Куда ты? – Мать перехватила ее у самой двери.

– Бабушка отправила за сахаром.

И убежала, не дожидаясь продолжения расспросов.

Он заметил ее в ту же секунду – существо с волосами, которые взлетают при малейшем дуновении ветра, с глазами как жидкие угли и с кожей оттенка светлой меди. Пабло продолжал воспринимать эту девушку как реинкарнацию Гуаньинь, богини, что движется с грацией золотой рыбки.

– Как здорово, что ты здесь проходил, – затараторила Амалия. – В пятницу мы не сможем встретиться. Папочка хочет отвести меня на премьеру балета, и мне никак не улизнуть.

– Придумаем другой день. – Пабло несколько секунд смотрел на девушку и только потом поделился новостью: – Ты знаешь, мои родители собираются продавать прачечную.

– Но ведь дела идут так хорошо!

– Они хотят открыть ресторан. Это лучше, чем бесконечная стирка.

– Ты уходишь из «Пасифико»?

– Как только откроется наше заведение. Нам с тобой придется искать новые возможности для встреч…

– Амалия! – Этот крик прозвучал из-за решетки на окне.

– Я побежала, – перебила девушка. – Предупрежу, когда мы сможем увидеться.

Выражение отцовского лица не оставляло поводов для сомнений: он был в ярости. Мать смотрела точно так же. А бабушка выглядела скорее удивленной.

– Я пошла за сахаром…

– Отправляйся к себе в комнату, – прошептал Хосе, – потом поговорим.

В следующие полчаса Амалия грызла ногти, оттачивая свою ложь. Она скажет, что не нашла сахара для кофе и отправилась его покупать. По чистой случайности встретилась с Пабло и вот…

В дверь постучали.

– Отец хочет с тобой поговорить, – объявила Мерседес, заглянув в комнату.

Когда девушка вернулась в гостиную, приглашенные уже разошлись, оставив повсюду кучки пепла и пустые чашки.

– Чем ты занимаешься? – спросил Хосе.

– Я пошла…

– Не думай, что я не вижу, как этот парень тебя обхаживает. Поначалу я притворялся, что ничего не замечаю, потому что воспринимал все это как ребячество, но тебе уже почти шестнадцать, и я не позволю своей дочери якшаться с каким-то сбродом…

– Пабло вовсе не сброд!

– Амалия, – вмешалась мать, – этот юноша стоит гораздо ниже нас.

– Гораздо ниже нас? – повторила девушка, с каждым словом чувствуя себя все более оскорбленной. – И к какой же категории принадлежим мы, чем мы так уж отличаемся от него?

– Наше предприятие…

– Твое предприятие – это студия звукозаписи, – перебила Амалия, – а его отец владеет прачечной, которую, кстати, собирается продавать, чтобы купить ресторан. Ну и что, в чем тут разница?

Только учащенное дыхание девушки слышалось в тишине.

– Эти люди… они китайцы, – наконец произнес Хосе.

– И что с того?

– А мы белые.

В посудном шкафу с грохотом разлетелась тарелка. Все, кроме Амалии, обернулись в сторону пустой кухни.

– Нет, папа, – поправила девушка, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Ты белый, а мама мулатка, и ты взял ее замуж. Это исключает меня из круга избранных. И если уж белый смог жениться на мулатке, мне непонятно, отчего мулатка, выдающая себя за белую, не может выйти за парня из китайской семьи.

С этими словами Амалия покинула гостиную. За стуком захлопнувшейся двери последовал взрыв большого кувшина с цветами. Над головами родственников яростно раскачивалась хрустальная люстра.

– Я буду вынужден принять меры, – пообещал Хосе.

– Принимай какие хочешь, сынок, только девочка права, – вздохнула Анхела. – И уж прости меня, но вы с Мерседес – самая неподходящая пара, чтобы противиться их роману.

И старушка медленно и осторожно удалилась к себе в комнату, оставляя на мраморных плитах следы горной росы.

Театральные коридоры были заполнены цветом гаванского общества. Землевладельцы и маркизы, политики и актрисы – все в этот вечер встретились на премьере «Маленькой графини», балета на музыку Хоакина Нина, «достойного и славного сына Кубы, вернувшегося на родину после плодотворных странствий по Европе и Соединенным Штатам», как возвещала столичная пресса. И чтобы никто не сомневался в его музыкальной родословной, к статье добавили приписку, подтверждающую, что Нин был учителем самого Эрнесто Лекуоны, – и этого хватило, чтобы привлечь скептиков.

Посреди всеобщего ликования только Амалия, в платье из розового тюля с букетиком фиалок на груди, пребывала в отчаянии. Девушка не выпускала из рук серебристой сумочки, оглядывая толпу в поисках единственного человека, способного помочь. В конце концов она разглядела свою подругу в окружении кавалеров.

– Донья Рита! – Амалия кинулась к ней, ускользнув из-под опеки родителей.

– Ах, ну что за красавица! – воскликнула певица. – Господа, – обратилась она к окружавшим ее кабальеро, – позвольте вам представить это прелестное создание; и кстати сказать, она не замужем и не связана никакими обязательствами.

Амалия была вынуждена, мило улыбнувшись, приветствовать всю компанию.

– Рита, – улучив момент, прошептала несчастная, – мне нужно срочно с вами поговорить.

Женщина внимательно посмотрела на подружку и не на шутку встревожилась.

– Что стряслось? – спросила Рита, отведя девушку в сторону.

Амалия молчала, не зная, с чего начать.

– Я влюблена, – выпалила она наконец.

– О святая Варвара! – вскрикнула певица и даже сделала движение, чтобы перекреститься. – Кто угодно сказал бы… Ты ведь не беременна?

– Донья Рита!

– Прости, доченька, но когда любят так, как это заметно по тебе, возможно все.

– Дело в том, что папе не нравится мой жених.

– Что? Уже и жених?

– Родители его на дух не переносят.

– Почему?

– Потому что он китаец.

– Что?

– Он китаец, – повторила Амалия.

Несколько секунд певица смотрела на девушку, разинув рот, а потом, не в силах сдержаться, расхохоталась так, что все вокруг обернулись в их сторону.

– Если вам так смешно…

– Подожди, – все еще смеясь, попросила Рита, удерживая девушку за руку, чтобы та не убежала. – Господи, мне давно было интересно, каким образом исполнится предсказание Диноры!

– Кого?

– Гадалки, к которой я тебя водила несколько лет назад, ты что – забыла?

– Женщину я помню, а ее слова – нет.

– А вот я помню. Она предупреждала, что у тебя будет сложная любовь.

Амалия была не в том состоянии, чтобы обсуждать пророчества.

– Мои родители рвут и мечут. – Девушка глубоко вздохнула и открыла сумочку. – Мне нужна помощь, и я могу обратиться только к вам.

– Давай рассказывай.

– Я написала для Пабло записку…

– Значит, Пабло, – как бы про себя произнесла певица, смакуя историю Амалии, точно редкое лакомство.

– Он работает в «Пасифико». Я знаю, вы там бываете. Можете с кем-нибудь передать ему мою записку?

– С превеликим удовольствием. Послушай-ка, мне сейчас так захотелось отведать жареного риса, что сразу же после представления я побегу в тот ресторан.

Амалия улыбнулась. Она понимала, что внезапная страсть к китайской еде не имела ничего общего с аппетитом, зато близко соседствовала с любопытством.

– Вам за это воздастся, донья Рита.

– Молчи, девочка, молчи, ведь такое говорят только про благородные поступки, а я собираюсь совершить безрассудство. Если твои родители об этом прознают, я навсегда лишусь их дружбы.

– Вы святая!

– Опять она про церковь! Ты ведь пока не собираешься в монашенки?

– Вот уж нет! Если я так поступлю, то не смогу выйти за Пабло.

– Боже мой! Как же повзрослела моя девочка!

– Спасибо, огромное спасибо, – повторяла Амалия, обнимая свою наперсницу.

– Можно узнать причину этих восторгов?

К ним подошли улыбающиеся Пепе с Мерседес.

– Мы планируем кое-куда выбраться.

– С вами – в любое время. Для меня большая честь считать вас членом семьи. – Хосе взял руки певицы в свои. – Если соберусь помирать, я готов вверить вам свою дочь с закрытыми глазами.

Рита улыбнулась, испытывая неловкость от этого проявления доверия, которое она как раз собиралась обмануть. Но тотчас подумала: «Что угодно ради любви» – и сразу же почувствовала себя не такой виноватой.

В фойе раздался звонок.

– Ну, увидимся! – Амалия чмокнула ее в щеку, стирая последние сомнения.

«Ах, какая красивая любовь!» – произнесла Рита Монтанер в сторону, словно играя одну из ролей.

«Если ты попадешься, я ничего не знаю», – предупредила Рита. Так что, отпрашиваясь у отца за покупками, девушка понимала, чем рискует.

Молодые люди даже не пошли в кино, как договаривались заранее. Прогулявшись по Ведадо, они перекусили в кафе и в конце концов уселись на Набережной, чтобы свершить священный ритуал всех влюбленных в Гаване.

Много лет спустя один архитектор скажет, что со времени постройки пирамиды в Гизе в мире не возводили сооружения более колоссального, нежели эта стена длиной в одиннадцать километров. Без сомнения, это место было предназначено, чтобы любоваться закатом. «Нигде на свете, – утверждал этот архитектор, – не бывает таких прозрачных и долгих сумерек, как в Гаване». Как будто здесь каждый вечер тщательно готовят представление, чтобы Всевышний присел и усладил свой взор звездами, вспыхивающими между золотистым ореолом облаков и сине-зеленым небом, – пейзаж почти неземной. В эти моменты созерцателей поражала мгновенная амнезия. Время приобретало иные физические характеристики, и тогда – как свидетельствуют некоторые – появлялась возможность разглядеть тени из прошлого и будущего, бредущие вдоль стены.

Вот почему Амалия не удивилась, увидев, что Мартинико, который поначалу без устали скакал по забрызганным морской пеной скалам, замер как вкопанный при встрече со старым миражем, который наблюдала и сама девушка; она знала, что это картина из другой эпохи: сотни людей пытаются выйти в море на плотах и лодках. Пабло тоже онемел при виде девушки в скандально коротком платье, гуляющей вдоль стены под взглядом любимого святого его покойного прадедушки. Юноша не понимал, что делает здесь дух апака Марти, не понимал он и печали, с которой поэт взирал на девушку, походка которой выдавала ее порочное ремесло.

Видения… Призраки… Прошлое и будущее встречались возле гаванской Набережной в эти минуты, когда Господь присаживался там отдохнуть от своей беготни по Вселенной. В иных обстоятельствах Пабло стало бы страшно, однако любители гаванских закатов знают, какое воздействие они оказывают: здесь душа в определенный момент способна воспринимать любые перемены без потрясений. Пабло и Амалия смотрели на призраков, и никто из них не заметил автомобиля Хосе; зато отец еще издали разглядел девичью фигурку, ее он ни с кем не мог перепутать.

Шквал ветра разметал гвоздики, которые Роса положила на могилу Юана Вонга. Женщина осторожно переставила вазу с цветами поближе к нише, чтобы защитить от ветра, а Мануэль и Паблито в это время дергали сорняки вокруг могилы.

Китайское кладбище в Гаване представляло собой море свечей и курительных палочек. Ветер мешался с сандаловым дымом, который поднимался к ноздрям богов, насыщая благовониями апрельское утро, когда китайцы навещают могилы предков.

За два часа Вонги успели навести порядок и разделить с покойником порцию свинины и сластей, но бóльшая часть еды осталась лежать на мраморе, чтобы дедушка полакомился в свое удовольствие: цыпленок, вареные овощи и роллы с креветками. Перед уходом Роса сожгла несколько ненастоящих банкнот. А потом семья покинула кладбище; все сделались печальнее, чем были с утра.

Больше всех причин для уныния было у Пабло. Амалия не появлялась и не писала. Юноша рыскал вокруг ее дома, однако в результате в доме просто захлопнули ставни, когда Пепе застукал его подглядывающим сквозь жалюзи.

– Я хочу чаю, – сказал Мануэль, подзывая такси.

– И я проголодалась, – поддержала мужа Роса.

– Давайте поедем к Кандидо, – предложил сын. – Там лучше всех в городе готовят чай и суп. – А в голове у него был совсем другой план: понаблюдать за домом любимой.

– Прекрасно, – согласился Пепе. – А по пути куплю лотерейные билеты.

– Поставь на 68, – посоветовала Роса. – Мне ночью странный сон приснился…

Пока Роса пересказывала сон про огромный город мертвецов, Пабло обежал глазами улицы, как будто в любой момент ожидал увидеть Амалию. Спустя десять минут Вонги уже входили в ресторанчик, где пахло жареной треской.

– Только посмотрите, кто здесь!

Они подошли к столу, уставленному плошками с рисом и свининой, за которым сидело семейство Шу Ли.

– Куда ты подевался? – шепнул Пабло на ухо другу. – Я тебя несколько дней ищу.

– Школа меня с ума сведет. Столько я никогда не учился.

– Мне нужно, чтобы твоя сестра передала записку Амалии, – попросил Пабло, осторожно косясь на Шу Ли.

– Элена больше с ней не учится.

– Ее перевели в другую школу?

– Не Элену, а Амалию.

Паблито остолбенел.

– В какую? – спросил он наконец.

– Не знаю, они переехали.

– Не может быть! – в панике воскликнул Пабло. – Я несколько раз видел ее родителей.

– Наверно, ее увезли в другой город. Ты же мне говорил, что они не хотят…

Дослушать Пабло не удалось: ему пришлось сесть за стол вместе с родителями и заказать чай и суп. Теперь исчезновение Амалии получило свое объяснение. Но как ее найти?

Молодой человек изводил себя, изобретая геройские подвиги, которые могли бы смягчить сердца ее родителей. Заиграл патефон, зазвучало болеро: «Ночью сон убежит от меня, если мне не поесть миндаля». Пабло подскочил на месте, так что матушка наградила его встревоженным взглядом. Притворившись, что кашляет, юноша прикрыл лицо руками, скрывая волнение. Как же он сразу не догадался?

Легкий ветерок поцеловал его в щеки, и жара сразу стала не такой удушающей. Облака над крышами летели все быстрее. А небо было такое синее, такое яркое…

Как Пабло ни старался, ему никак не удавалось встретиться с певицей, и не из-за нехватки информации – кто же не знает великую Риту Монтанер? – а из-за суматошного образа жизни, мешавшего застать ее на месте.

Неделя проходила за неделей, и молодой человек решился просить родителей поговорить с доном Пепе. Родители сочувственно, но твердо посоветовали ему забыть Амалию: ничего, появится другая девушка, и он на ней женится. И на Мерседес его мольбы не возымели никакого действия – женщина захлопнула дверь перед его носом, а еще пригрозила вызвать полицию, если он не оставит их семью в покое. И Пабло ничего не оставалось, кроме как еще настойчивее взяться за поиски Риты Монтанер.

После многих невстреч ему удалось увидеть певицу на выходе из театра, в толпе зрителей, которые не давали ей прохода, а администратор держал над Ритой зонтик. Юноша протолкался прямо к ней. Начал объяснять, кто он такой, но в этом, как оказалось, не было нужды: Рита сразу все поняла. Невозможно было забыть это худое лицо с рельефными квадратными челюстями и эти раскосые глаза, высекавшие искры, точно два кинжала, скрестившиеся в темноте. Певица прекрасно помнила вечер, когда, подчиняясь просьбе Амалии, она сунула в его кухонный фартук записку. Рите хватило одного взгляда, чтобы понять, отчего ее младшая подруга пленилась этим парнем.

К удивлению почитателей, певица схватила китайца за руку и усадила в такси, захлопнув дверь перед всеми остальными, включая и администратора с зонтиком, который так и остался стоять под дождем, глядя вслед отъезжающей машине.

– Донья Рита… – заговорил Пабло, но она его перебила:

– Я тоже не знаю, где она.

Женщина почувствовала не только притягательность Пабло, но и его тоску и все равно не могла ничего поделать. Пепе никому не рассказал, где находится его дочь, – даже ей, ее второй матери. Все, чего Рита смогла добиться, – это передать девушке записку. В ответной записке Амалия сообщала, что учится в маленькой школе и не знает, когда сможет увидеть своих друзей.

– Приходи в субботу, в то же время, – только и смогла предложить Рита юноше. – Я покажу тебе записку.

Через три дня они снова встретились, и Пабло забрал письмо Амалии, точно священную реликвию. Рита смотрела, как он уходит – печальный, с поникшей головой. Женщине хотелось бы что-то добавить, чтобы подбодрить влюбленного, но она чувствовала себя связанной по рукам и ногам.

– Большое спасибо, донья Рита, – сказал он на прощание. – Я больше не стану вас беспокоить.

– Не за что, сынок.

Но юноша уже растворился в темноте.

Пабло сдержал свое обещание больше не приходить… и это было ошибкой. Потому что несколько недель спустя Пепе предложил певице встретиться с девушкой. Родители Амалии взяли Риту с собой, отправляясь в городок под названием Лос-Арабос в двухстах километрах от столицы – там жили их родственники, взявшие Амалию под свою опеку. Девушка едва не разревелась, увидев подругу, но все-таки удержалась от слез. Ей пришлось дожидаться больше трех часов, пока все не ушли на кухню пить кофе.

– Мне нужно, чтобы вы передали это Пабло. – Девушка вытащила из кармана смятую бумажку.

Рита спрятала записку в вырез платья, наскоро пересказала свой разговор с Пабло и пообещала вернуться с ответом.

Но Пабло больше не работал в «Пасифико». Один из официантов рассказал, что его семья открыла ресторанчик или харчевню, но, как Рита ни настаивала, ей не удалось выяснить, где теперь влюбленный юноша: ни один китаец не предоставил бы ей эти сведения, будь она хоть сто раз актриса или певица. Эти кантонские эмигранты относились с подозрением даже к собственной тени.

Следуя указаниям Амалии, которая примерно представляла себе, где живет Пабло, Рита Монтанер попробовала отыскать его дом, однако не преуспела и в этом. Она отправляла на поиски нескольких доверенных людей, но все они вернулись с одним результатом. Надежды Амалии растаяли как дым, когда Рита вернула ей неврученное письмо.

А Пабло так и не узнал об этих хлопотах. Во время каникул и даже иногда по выходным он продолжал следить за домом своей возлюбленной. Пепе, видя, что поклонник не отступается, отказался от мысли вернуть дочь домой. Так проходили месяцы, а потом и годы. И вот, с течением времени Пабло стал все реже появляться в их квартале, а однажды и вовсе перестал приходить.

Юноша с отвращением смотрел на одежду, которую матушка приготовила для его первого учебного дня, – сшитый на заказ костюм из дорогой светлой ткани.

– Ты готов? – спросила Роса, заглядывая в полумрак спальни. – Осталось только воду для чая вскипятить.

– Почти, – пробормотал юноша.

Успех нового предприятия помог осуществить мечту Мануэля Вонга. Его сын Паг Ли больше не был китайчонком, разносящим белье, или поваренком в «Пасифико», или даже сыном владельца «Красного дракона». Теперь он ступил на путь превращения в доктора Пабло Вонга, дипломированного врача.

А вот юноша никаких эмоций не испытывал: после исчезновения Амалии ничто не имело значения. Весь его пыл остался в прошлом, когда он умел воображать самые яростные битвы, самую безумную любовь…

– Ты его разбудила? – прошептал из столовой отец.

– Он уже одевается.

– Если он не поторопится – опоздает.

– Успокойся, Сиу Мэнд. Не заставляй мальчика нервничать больше положенного.

Но Пабло не нервничал. Он был в ярости, когда понял, что Амалия пропала навсегда. Приступы гнева, перемежающиеся с рыданиями, побудили родителей отвести юношу на осмотр к знаменитому китайскому доктору. Но целитель не придумал ничего лучше, чем прописать траволечение и поставить несколько десятков иголок – они слегка утихомирили юношу.

– Пойдем, сынок, уже пора, – поторопила мать, широко распахивая дверь.

Когда Пабло, одетый и выбритый, вышел из спальни, Роса ахнула. Во всей китайской общине не было юноши более пригожего. Такому несложно будет подыскать девушку из хорошей семьи, которая заставит его позабыть о той, другой… Ведь сын ее до сих пор пребывает в печали: несмотря на прошедшие годы, его ничего, кажется, не радует.

– Деньги у тебя есть?

– Портфель проверил?

– Оставьте меня в покое! – взмолился Пабло. – А то уеду в Китай.

Мать не могла остановиться: все поглаживала сына по щекам и одергивала костюм. Отец старался вести себя хладнокровно, но кончик носа зудел невыносимо – такое случалось с ним только в моменты величайшего беспокойства.

В конце концов молодому человеку удалось освободиться от родительской опеки, и он выскочил из дома в утреннюю свежесть. Округа в это время понемногу просыпалась, так происходило изо дня в день с момента его прибытия на остров. Пабло искал остановку нужного ему трамвая, который шел на университетский холм, а сам поглядывал на торговцев, выставляющих на тротуарах ящики с товарами, на стариков, занимающихся во внутренних двориках тай-чи, на школьников, бредущих на уроки, так и не разлепив глаза. То были мирные картины, которые чуть-чуть смягчили вечное недовольство, не оставлявшее его на протяжении последних лет.

Разлука с Амалией стоила ему одного учебного года плюс год, который он потерял вначале, когда только что приехал на остров и не знал языка. Однако он с отличием окончил Институт среднего образования Центральной Гаваны. И теперь, после стольких усилий, он был готов перешагнуть порог альма-матер.

Трамвай поднялся на холм Сан-Ласаро и остановился в двух-трех улицах от университета, рядом с кафе. Пабло заметил, что хозяин украдкой принимает деньги от посетителей, и понял, что здесь делают ставки на болиту. Под прилавком, рядом с сигарными коробками, лежала книжечка, в которую хозяин заносил сумму и имя игрока, – то было зрелище, хорошо знакомое молодому человеку, но сейчас оно запустило механизмы памяти. Он видел какой-то сон. Что это было? И вдруг юноше показалось важным все вспомнить.

Привидение… Нет, покойник. Он помнил силуэт мертвеца, бредущего по полю в сторону полной яркой луны, опасно приблизившейся к земле. Пабло вздрогнул. Теперь он вспомнил. Мертвец поднял руку, и когда его пальцы коснулись лунного диска, он начал съеживаться, как горящая бумага, а потом превратился во что-то вроде кота или тигра… Вот и все, что он помнил. Так, покойник. Покойник – это номер 8. А луна – 17. А кот? Какой номер у кота? Пабло подошел к лотерейщику. Луна, превращающая мертвеца в кота или тигра. Безусловно, этот человек его понял. Не желает ли кабальеро поставить и на другую комбинацию? Потому что номер 14, кот-тигр, – это еще и супружество. Но супружество в первом значении – это номер 62. А иногда образы из снов являются не совсем тем, чем кажутся. Он-то знает это по опыту… Но Пабло не дал сбить себя с толку. Он поставил на 17814 и спрятал билетики в портфель, а потом посмотрел на настенные часы. Пора, пора.

В первый день занятий на университетский холм студенты стекались десятками. Девушки приветствовали друг друга так бурно, будто не виделись целую вечность. Юноши в костюмах и при галстуках обнимались или затевали споры.

– Это переодетые коммунисты, – вещал парень с багровым от возмущения лицом. – И с помощью всех этих воззваний они стараются дестабилизировать положение в стране.

– Эдуардо Чибас – не коммунист. Все, что он делает, – это рассказывает о злоупотреблениях и проблемах. И я надеюсь на его партию.

– А я нет, – вмешался третий. – Мне кажется, он переходит все границы. Нельзя каждый день бросать обвинения, не приводя доказательств.

– Но дыма без огня не бывает…

– Здесь главная проблема – это коррупция и убийства, которые совершают все эти бандиты, переодетые полицейскими. Это не страна, а бойня. Вспомни, что случилось в Марианао. А президент Грау ничего не сделал, чтобы изменить ситуацию!

Речь шла о последнем скандале, потрясшем страну. История была такая кошмарная, что даже родители Пабло, равнодушные к политике, негодовали. Кто-то отдал приказ задержать мятежного командира, который пришел в дом к другому мятежнику. Вместо того чтобы выполнить приказ, полицейские – шайка бандитов в форме – изрешетили пулями всех, включая ни в чем не повинную жену хозяина.

Пабло уже собирался подойти и ввязаться в спор, но ему вспомнился отцовский совет: «Не забудь: ты идешь в университет, чтобы учиться, а не чтобы якшаться с баламутами».

– Пабло!

Молодой человек удивленно оглянулся. Кто может его здесь знать? Оказалось, это Шу Ли, его старый школьный товарищ.

– Хоакин!

Они не виделись уже два года, с тех пор как друг переехал и поменял школу.

– Ты на каком?

– На юридическом. А ты?

– На медицинском.

Они поднялись по лестнице и прошли через ректорат, чтобы попасть на центральную площадь, где было оживленнее всего. Рядом с библиотекой они встретили друга Шу Ли… или, лучше сказать, Хоакина, потому что никто из них прилюдно не использовал китайские имена.

– Пабло, это Луис, – представил молодых людей Хоакин. – Он тоже поступил на медицинский.

– Очень приятно.

– А где Берти́ка? – спросил Хоакин.

– Только что ушла, – ответил Луис. – Сказала, что больше не может тебя дожидаться.

– Бертика – это его сестра, – пояснил Хоакин.

– Это ее прежний статус, – уточнил Луис, подмигнув Пабло. – Теперь она его невеста.

– Если я сейчас не уйду, то не успею к своим, – перебил Хоакин.

И оставил двух медиков, предварительно договорившись, что после занятий они вместе выпьют кофе.

День выдался тяжелый, несмотря на то что ни один из преподавателей их ничему не учил. Занятия вылились в перечисление экзаменационных нормативов и требований, списков книг, которые нужно купить, и советов по поводу предстоящей учебы.

Выходя из университета, Луис и Пабло уже были друзьями, они успели обменяться адресами, телефонами и сообщили друг другу настоящие имена. Луис предупредил, что его номер почти всегда занят, потому что по телефону болтает сестра.

– А она на каком? – спросил Пабло в ожидании Хоакина и Берты.

– На философско-филологическом… Смотри, вот она идет. А Хоакина, как обычно, нет. Готовься, сейчас начнется ругань.

Пабло посмотрел в сторону дома, из-за угла которого появились три молоденькие девушки, нагруженные книгами. Одна из них, с азиатскими чертами лица, определенно была сестрой Луиса. Другая, светловолосая, заливисто хохотала, заводясь от собственного смеха. Третья, с бронзовой кожей, молча улыбалась, опустив глаза.

Когда подруги были уже в нескольких шагах, смуглокожая подняла взгляд – и ее книги посыпались на землю. Она на мгновение замерла, а подружки бросились подбирать книжки. И тогда Пабло понял, что его сон был зашифрованным посланием богов: покойник, коснувшись луны, превратился в тигра. Или – что то же самое – увядший дух с помощью женщины вернул себе жизненные силы. А если попробовать другое прочтение? Восьмерка, номер покойника, обозначала тигра; номер луны, 17, мог оказаться доброй женщиной; и 14, знак тигра, тоже указывал на супружество. То была божественная формула: порядок элементов не изменял результата. Как бы то ни было, юноша подошел к Гуаньинь, богине милосердия, чей силуэт сверкает как луна, чтобы коснуться лица, которое никогда не переставало ему сниться. И вот теперь она перед ним, прекрасная как никогда, после стольких лет бесплодных поисков.

 

Ты, мой бред

Быть может, это эпидемия или это происходило всегда, но никто просто не замечал? В конце концов Сесилия была вынуждена признать: кубинки склонны к массовому самоубийству, как киты.

Первой была подружка знаменитого актера – девушка, с которой они виделись несколько раз. Сесилии рассказывали, что после бурной ссоры она, обезумев, выскочила на улицу. Десятки свидетелей подтвердили, что шофер не виноват. Девушка видела машину и сама кинулась под колеса… Потом подруга, с которой они часто встречались, когда Сесилия жила в Гаване. Трини была яркая женщина, блестящий лектор, неутомимая читательница. Они много раз беседовали о литературе, о книге, которой обе восторгались, – «Властелин колец». Сесилия навсегда запомнит их разговор о лесе Лотлориэн, их общую любовь к Галадриэль, королеве эльфов… Но Трини умерла. Расставшись с очередным возлюбленным, с которым они жили где-то в Штатах, она села на скамейку в парке, достала пистолет и выстрелила в себя. Сесилия не могла этого понять. Не знала, как состыковать королеву эльфов и огнестрельное оружие. Одно из тех событий, которые заставляли ее думать, что мир перевернулся с ног на голову.

Но скоро она перестала задавать вопросы. Это было как коллективная карма, и Сесилию тоже одолела депрессия, и она слегла в постель с какой-то необъяснимой лихорадкой. Если она пыталась подняться, подступала тошнота и звенело в ушах. Не на шутку встревожившись, Фредди и Лауро привели к ней врача.

– Не знаю, покроет ли моя страховка… – начала девушка.

– Забудь о деньгах, – оборвал врач. – Я пришел, потому что мы близко дружили с Тирсо.

Это имя ей ничего не сказало.

– Тирсо – мой двоюродный брат, – пояснил Лауро.

По его тону Сесилия догадалась, что брат этот умер, но не стала расспрашивать как и от чего.

– Ты гипертоник? – спросил доктор, посмотрев на скачущую по шкале стрелку.

– Вроде нет.

– Давление у тебя повышенное, – пробормотал эскулап, роясь в чемоданчике.

После осмотра рук и ног он добавил:

– Нельзя допускать подъема давления. Видишь эти синяки? Сосуды у тебя хрупкие, артериальные стенки могут лопнуть. Не хочу тебя пугать, но это сочетание высокого давления с хрупкостью сосудов может привести к кровоизлиянию в мозг.

– У меня дед и бабушка умерли от этого.

– О господи! – простонал Лауро, обмахиваясь рукой, как веером. – Боюсь, меня сейчас стошнит. Такие разговоры портят мне настроение.

– Мать твою, Лауро, – не выдержал Фредди. – Перестань хотя бы сегодня валять дурака!

– А я и не валяю, – возразил Лауро. – Просто я очень чувствительный человек.

– Я тебе оставлю вот это, – продолжал доктор. – Когда поправишься, вернешь.

Это был тонометр, где цифры появлялись на экране.

– Выпей две таблетки прямо сейчас. – Доктор достал из чемоданчика упаковку. – И принимай каждое утро, как только встанешь. Но вообще-то, рекомендую сходить к специалисту для полного обследования. Как у тебя с холестерином?

– Нормально.

– Возможно, твое повышенное давление связано с какими-то переживаниями.

– Связано, однозначно! – наябедничал Фредди. – Эта женщина все переживает в себе. Всякий раз, как у нее что-нибудь случается, она забивается в угол и рыдает, как Мария Магдалина.

– Чувства могут убить быстрее, чем холестерин, – предупредил доктор на прощание.

Однако чувства свои Сесилия контролировать не могла, и лекарства ей не помогли. К тому же оставалась лихорадка, причин которой доктор вообще не понимал. Сесилия сдала все возможные анализы. Ничего. Это была загадочная, одинокая лихорадка, вроде бы не связанная ни с чем, кроме ее депрессии. Врач рекомендовал полный покой. Два дня спустя, когда один общий знакомый позвонил сообщить, что видел Роберто на пляже с рыжей девицей, Сесилия впала в летаргию, почти что благостную. У нее появились видения и сновидения. Иногда девушке казалось, что она разговаривает с Роберто, а в следующий момент она снова была одна. Или тянулась к нему, чтобы поцеловать, и вдруг перед ней оказывался незнакомый мужчина.

На Гавану обрушился нескончаемый ливень. Он шел трое суток, вгоняя городские власти в панику. В школах отменили уроки. Почти никто не работал. В новостях передавали, что это рекордный уровень осадков за последние пятьдесят лет. Время было странное, точно галлюцинация. И пока Гавана превращалась в новую Венецию, Сесилия бредила в жару.

В последнюю ночь потопа девушка решила, что умирает. Она проглотила несколько таблеток аспирина, но температура не спадала. Несмотря на завидные результаты анализов, Сесилия угасала, как старушка. В тот день она поняла, почему люди в прежние времена умирали от любви: глубокая депрессия, вывернутая наизнанку иммунная система, эмоции, задирающие давление до небес, – и пошло оно все к черту! Хрупкое сердце не выносит груза души.

Утром третьего дня Сесилия проснулась с подозрением, что добралась до края. Не успела она открыть глаза, как почувствовала прикосновение чьей-то руки к своей пылающей коже. Повернула голову, чтобы увидеть, кто это ее приласкал, но в спальне никого не было. Сесилия почему-то подумала о бабушке Дельфине. Взгляд ее упал на книгу, за которую она еще не бралась. Подчиняясь безотчетному порыву, она наугад раскрыла страницу: «В своем разуме мы носим силу жизни и силу смерти». И ей тотчас вспомнились слова Мелисы: «У тебя в ауре тень». Девушка вздрогнула. «С тобой случится что-то плохое, если ты не примешь меры внутри своей головы».

Сесилия измерила давление: 165 на 104 – и снова почувствовала леденящее прикосновение, как будто рядом находилось незримое существо. И тут у нее возникла идея. Сесилия закрыла глаза и представила цифры: 120 и 80. Она думала о них долго, пока ей не удалось увидеть в голове картинку и почувствовать – больше, чем захотеть, – что картинка останется неизменной и при открытых глазах. Сесилия еще раз измерила давление: 132 на 95. Показатели снизились. Она снова сосредоточилась и закрыла глаза на несколько минут, упорно представляя: «120 на 80… 120 на 80», пока цифры не проявились в ее голове отчетливо. По закрытой комнате пролетел освежающий ветерок. Прошли три, четыре, десять минут. Сесилия успокоилась, еще раз накачала тугую манжету и прочла показатели: 120 на 81. Ей было трудно в это поверить, но у нее, несомненно, получилось. Каким-то образом ей удалось снизить свое давление. Сесилия решила проделать то же самое и с температурой. После нескольких попыток жар начал спадать, и девушка наконец забылась глубоким сном.

Она проснулась на следующее утро от света в окне. Выглянула на улицу и увидела машины, поставленные на тротуары. Автомобилисты использовали любое возвышение, опасаясь, что иначе машины потонут. По улицам расхаживали люди в шортах и босиком. Впервые за много часов над их головами сияло солнце. На проводах, до сих пор мокрых, птички отряхивали перья и распевали во всю глотку.

Жизнь возвращалась ко всем, включая и Сесилию.