После успешного боя против сил Санчеса Москеры мы продвигались по берегу реки Ла-Плата, пока не вышли к реке Магдалена. Переправившись через нее, наш отряд снова вернулся в знакомый уже район горы Каракас. Однако обстановка в нем значительно отличалась от той, которая была раньше, когда мы укрывались в здешних горах и народ поддерживал нас. Теперь войска Касильяса повсюду сеяли страх. Крестьяне бежали. Остались лишь пустые дома да часть скота, который повстанцы использовали для своего питания. Опыт подсказывал, что нам не следует долго останавливаться на отдых в крестьянских домах, а поэтому, переночевав в одном из брошенных домов, мы ушли вверх и разбили свой лагерь у ручья почти на вершине горы Каракас.

Там Мануэль Фахардо спросил меня, можем ли мы выиграть войну. Как всегда, независимо от чувств, вызванных тем или иным успехом, я ответил: «Мы победим обязательно». Он сказал мне, что задал такой вопрос потому, что испанец Моран заявил ему, что войну выиграть невозможно, и предлагал покинуть повстанцев. Я доложи об этом Фиделю и из разговора с ним понял, что Моран уже рассказал ему о том, как он «проверил» состояние морального духа у некоторых товарищей нашего отряда. Все пришли к общему мнению, что такой метод проверки непригоден для нас. Фидель произнес краткую взволнованную речь, в которой призвал к повышению дисциплины и предупредил о той опасности, которая нас ожидает в случае ее нарушения. Он объявил, что смертной казнью будут караться три преступления: неподчинение приказу, дезертирство и паникерство.

В те дни наше положение было не очень веселым. Отряд еще не закалился в борьбе, не имел ясного политического сознания и не успел сплотиться. Некоторые наши товарищи стремились избавиться от тягот боевой жизни в горах и просили направить их для выполнения поручений в город, хотя это было сопряжено с гораздо большим риском для них. Однако, несмотря на все трудности, наша походная жизнь продолжалась. Моран развивал неустанную деятельность в поисках продовольствия, устанавливая контакты с крестьянами окрестных селений.

Эутимио Герра попросил разрешения покинуть наш лагерь на несколько недель, чтобы повидать свою якобы больную мать. Фидель согласился и дал ему немного денег на дорогу. Мы тогда верили Эутимио и не придавали значения некоторым фактам в поведении этого типа. Придя в отряд после боя у Арройо-де-Инфьерно, он заявил нам, что около Пальма-Моча узнал о том, что правительственные войска напали на наш след, и решил предупредить нас об этом. Он направился к дому, возле которого произошел наш бой с батистовцами, но никого не застал там. В доме лежали только трое убитых солдат. В действительности же по пути к нам Эутимио Герра был схвачен батистовцами и согласился стать их агентом. Ему обещали дать много денег и присвоить воинское звание, если он убьет Фиделя.

Наступило утро 30 января. Накануне, действуя по заранее разработанному плану, Эутимио покинул лагерь. Когда мои товарищи стали просыпаться после холодной ночи, до них донесся шум самолетов, направление полета которых трудно было определить. Находившаяся в двухстах метрах ниже, около родника, кухня уже дымилась. Около нее находился наш дозор. Вдруг раздался шум пикирующего самолета, затрещали пулеметные очереди, а вслед за ними загремели взрывы бомб. В то время мы впервые подверглись воздушному нападению, и казалось, что нас атакуют со всех сторон.

Мне поручили дождаться дозорных и собрать некоторые вещи, брошенные нашими товарищами во время воздушной атаки. Местом встречи была назначена Куэва-дель-Умо. Со мной в тот момент был товарищ Чао. Мы подождали некоторое время и, не встретив никого, двинулись вслед за отрядом, сгибаясь под тяжестью большой ноши. Вскоре вышли на какую-то поляну и решили немного отдохнуть. Через несколько минут послышался шум шагов и показались наши дозорные Гильермо Гарсия и Серхио Акунья, которые шли на соединение с отрядом. Самолеты уже улетели. Посовещавшись, я и Гильермо Гарсия решили вернуться к месту нашего расположения и посмотреть на результаты бомбардировки. Перед нашими глазами предстала печальная картина: кухня была уничтожена с редкой меткостью. Воронка от взрыва бомбы находилась около места, где располагался дозор. К счастью, когда упала бомба, там уже никого не было.

Испанец Моран, посланный в разведку с двумя другими товарищами, вернулся один и сообщил, что вокруг никаких солдат нет, а вдали виднеются пять самолетов. Продолжали путь впятером, неся на себе большой груз. Перед нами открылось печальное зрелище: полностью сгоревшие дома наших друзей-крестьян. Лишь около одного из них нам удалось найти жалобно мяукающего котенка да какого-то поросенка, который захрюкал, почуяв приближение людей. О Куэва-дель-Умо мы знали только понаслышке, и путь туда нам был неизвестен. Ночь наша группа провела в полной неуверенности, опасаясь столкнуться с противником. Надежды встретиться с нашими товарищами никто из нас не терял.

30 января мы заняли позицию на вершине господствующей над местностью горы. Нам представлялось, что это и есть Куэва-дель-Умо. Однако посланные разведчики никого не нашли. Одному из нас, Серхио, показалось, что он видел двух людей в бейсбольных кепочках, но сообщить об этом он промедлил, и мы уже не смогли никого догнать. Затем я и Гильермо вышли на разведку долины реки Ахи, где Гильермо встретил одного своего приятеля, который дал нам перекусить. Из рассказа этого приятеля нам стало известно, что здесь ночевали солдаты под командованием майора Касильяса. Утром они сожгли лавку Сиро Фриаса, отобрали все товары, реквизировали мулов, а погонщика убили. По приказу Касильяса была арестована жена Фриаса.

1 февраля после марша предыдущего дня мы отдыхали в нашем маленьком лагере под открытым небом. В одиннадцать часов утра послышалась стрельба на противоположных склонах возвышенности, а затем, уже ближе, крики о помощи. Нервы Серхио Акуньи не выдержали, и он, бросив подсумок и винтовку, оставил порученный ему пост. Я записал в своем дневнике, что он унес с собой соломенную шляпу, банку сгущенного молока и три копченые сосиски. Мы очень горевали тогда, что он лишил нас сгущенного молока и сосисок. Несколько часов спустя до нас донесся шум приближающейся колонны, и все приготовились к бою, считая, что дезертир мог выдать нашу группу. Но это были основные силы отряда, которые сопровождал Кресенсио. Среди своих товарищей мы увидели новых бойцов из Мансанильо во главе с. Роберто Песантом. В рядах же нашего отряда не было Каликсто Моралеса, Каликсто Гарсия, Мануэля, Акуньи, пришедшего к нам накануне воздушного налета новичка и дезертира Серхио Акуньи.

Мы вновь спустились в долину реки Ахи. По дороге были розданы некоторые вещи, которые принесли с собой мансанильцы, включая перевязочные материалы и смену белья для каждого. Нас очень взволновали инициалы на белье, вышитые девушками Мансанильо. На следующий день, 2 февраля, когда исполнилось два месяца со дня высадки с «Гранмы», наш отряд был снова в сборе, к нему присоединились десять человек из Мансанильо.

Все чувствовали себя сильнее, и наше настроение было лучше, чем когда-либо раньше. Мы много спорили о том, как попали под неожиданное воздушное нападение, и пришли к общему выводу, что тому причиной был дым кухни. В течение многих месяцев, да, пожалуй, и всей войны, бойцы помнили об этом и до самого конца войны старались не разводить костров даже днем, опасаясь неприятных последствий.

Тогда никому из нас не приходила в голову мысль о том, что Эутимио Герра мог находиться в самолете-разведчике и показывать врагу место нашего расположения. Но это было именно так. Болезнь матери была лишь предлогом для него, чтобы уйти на встречу к убийце Касильясу.

Еще в течение некоторого времени Эутимио Герра продолжал наносить большой ущерб делу развития нашей освободительной борьбы.